«Репина Лорина Петровна, Зверева Вера Владимировна, Парамонова Марина Юрьевна ИСТОРИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ УДК 930.1(075.8) ББК 63я73 Р41 ...»

Знаменитый труд Тита Ливия «История Рима от основания города» (ок. 27 – ок. 9 н. э.) состоял из 142 книг. В этом сочинении рассказывалось об истории Рима от Ромула до Цезаря. Сохранилось лишь 35 книг – с 167 г. до н. э. до времен самого Ливия.

Ливий впервые попытался создать полную историю Рима. Этот огромный труд снискал автору славу во многих поколениях. По мнению читателей разных эпох, главное достоинство этой книги заключалось в том, что она характеризовала не частные события, а передавала общий дух Империи. Однако такая точка зрения не исключала серьёзной критики «Истории» профессиональными историками XIX в. Нарекания исследователей вызывало то, что в своем сочинении Ливий приводит множество недостоверных сведений, не анализируя их.

Большинство авторов придерживалось убеждения в том, что историк должен выявлять истинное положение дел и правдиво писать о событиях прошлого. Однако у многих из них были собственные представления об истинном изложении событий. Само понятие достоверности наделялось при этом различными смыслами той культуры, к которой принадлежал исследователь. Историческую достоверность можно понимать как соответствие текста, который пишет историк, его представлению об истинном знании, а также устойчивым правилам литературного изложения, закреплённым в культуре.

67

Таким образом, истина историка – это не обязательно правда факта. Историческую достоверность было предложено понимать так лишь в XIX в., с момента определения критериев научной истории. Для авторов других времен и культур данная проблема выглядела по-иному.

Можно говорить о разных способах познания прошлого Аналитический способ предполагает реконструкцию фрагментов прошлого с опорой на критику разнородных источников. Художественный способ призван создавать художественными средствами достоверный по своему духу образ истории (недаром покровительницей истории считается одна из муз – Клио). Современники и последователи Тита Ливия ориентировались на разные подходы к описанию прошлого. При этом для самого Ливия был важным именно второй подход – художественная правда истории.

В предисловии к своему сочинению Ливии подчеркивает, что задача автора – знакомить читателя с событиями минувшего с целью извлечь пользу из «поучительных примеров». Труд Ливия задумывался как история моралистическая, призвание убеждать и учить. По словам историка, он хотел отвлечься от «зрелища бедствий» века нынешнего и обратить взгляд к славной истории, показав её через противопоставление величественного прошлого недостойному настоящему, мужества и доблести предков – нравственному вырождению современников.

Представление о том, что процветание государства и накопление богатств привело римлян к порче нравов, вызвало гражданские войны и ускорило падение Республики, стало общим местом для римских историков. На теории «порчи нравов» основывали свои рассуждения Саллюстий и Тацит. Но для Тита Ливия становление, расцвет и падение римского гражданского государства стали главным стержнем повествования. Помимо этого, Ливии стремился показать римский народ «в обрамлении величественного целого». Историк видел свою задачу не в поисках новых сведений, а в воссоздании близких к идеалу картин жизни предков, с их гражданскими добродетелями и воинской доблестью.

В труде Ливия излагалась история, давность которой значительно превосходила память поколений его современников. Такое повествование не могло строиться только на основе расспросов очевидцев минувших событий. Большую часть текста составили извлечения из книг предшественников, разнообразных записей, преданий и легенд о ранней римской истории. На основе этого материала автору было необходимо составить связный рассказ – со своими героями, сюжетом, внутренней структурой.

68

В труде Ливия названы двенадцать писателей, работами которых автор пользовался. Однако, компилируя материал из более или менее надежных источников, историк не считал необходимым сопоставлять свидетельства для выяснения точной версии происходивших событий. Ливий излагал различные суждения, не пытаясь примирять их друг с другом. При этом он предупреждал читателя, что не уверен в истинности приводимых свидетельств. Ливий, как правило, не истолковывал и не критиковал предания и чужие мнения, сознательно отказываясь от вынесения событиям собственной оценки. Подбор свидетельств и фактов служил иллюстрацией определённой идеи, и поэтому историк мог использовать менее достоверные источники, не ссылаться на известные ему документы.

В тексте Ливия прослеживаются отсылки к разным способам исторического письма. Прежде всего, это понтификальная традиция и анналистика, что сказалось не только на уровне используемых источников, но и на манере построения частей текста. Так, в большинстве дошедших до наших дней книг Ливии заканчивает описание событий каждого года рассказом о выборах магистратов и ритуалах жрецов; следующий год открывается вступлением магистрата в должность, распределением провинций, приёмами посольств и перечнем прочих официальных дел.

Из работ анналистов Ливий заимствовал не только фактический материал, но и установку на то, чтобы, говоря словами одного из этих авторов, показать, каким образом событие произошло, и какие намерения за этим стояли. Для этого требовалось создавать яркие и живые литературные описания. Большое влияние на труд Тита Ливия оказало сочинение Полибия.

Темы повествования – «меч и тога» – военные действия и институциональная история, рассказы о воинах и основателях устоев. Тит Ливий следовал скорее традиции Фукидида, чем Геродота: его рассказ был наполнен событиями, людьми, драматическими действиями, с непременной моральной оценкой.

«История Рима от основания города» представляет собой выдающееся литературное произведение. Ливий стремился к художественному совершенству, описывая события в эпическом стиле, используя возвышенный слог, приёмы риторики, драматизации повествования. Особую выразительность его рассказу сообщали исторические портреты действующих лиц. На основе речей героев, а также тщательно выбранных эпизодов, незначительных на первый взгляд, Ливий демонстрировал величие духа и добродетели римлян – их преданность семье и государству, стойкость и готовность к самопожертвованию. В хронологически выстроенное повествование вплетались рассказы о простых и суровых нравах в семьях древних римлян, сцены единения и патриотического подъёма народа в моменты опасности.

69

Ливия не слишком интересовали происхождение и обычаи выходцев из чужих земель. История, по его убеждению, должна увековечить подвиги первенствующего на земле «Римского народа».

Законы римлян мыслились автором как существующие с древнейших времен. По словам Ливия, легендарный Ромул созвал толпу на собрание и дал ей эти законы. По мнению историка, Рим самой судьбой был превращен из обычного государства в могущественное и великое. Таким образом, вся история сосредоточивалась вокруг Вечного города. В изложении Ливия история Рима предстаёт не одной из многих других историй, а как единственная и всеобщая, поскольку Рим воплощал в себе весь известный мир.

Благодаря такому подходу сочинение Ливия послужило в более поздние времена моделью, образцом для историй других народов, впоследствии – национальных историй. В своём сочинении Тит Ливии описал и закрепил «Римский миф», созданный на закате Республики. Суммирование прошлого было необходимо в тот момент, когда оно было готово стать коллективной историей, целостным образом. Как правило, подтверждение традиций требуется тогда, когда сама традиция нарушается, и поэтому становится видимой, превращается в предмет рефлексии.

Историки Ранней империи

Никто из последователей Тита Ливия не пытался переделывать его труд. Хотя римляне не утратили интереса к истории, в целом её рамки были сужены. Во многом это было связано с особенностями политической ситуации в имперском Риме. В I в. н. э. исторические произведения, носившие оппозиционный Принципату (Ранней империи) характер, были враждебно встречены властями, и из них сохранилось мало сочинений. Писать историю с независимых позиций было трудно и небезопасно. Большое впечатление на современников произвёл пример историка эпохи правления Тиберия Кремуция Корда, который из-за прославления Брута и Кассия как последних республиканцев был вынужден совершить самоубийство, а его сочинение публично сожгли. Оставалось писать официальную историю в честь правящей династии Юлиев-Клавдиев (Веллей Патеркул), сообщать о древних событиях (Квинт Курций Руф, книга «О деяниях Александра Великого») или собирать исторические анекдоты («Девять книг достопамятных деяний и изречений» Валерия Максима).

70

ПУБЛИЙ КОРНЕЛИЙ ТАЦИТ (ок. 55 – ок. 120) начал писать только после убийства тирана Домициана в 96 г., когда эпоха «дурных цезарей» завершилась. Происходивший из аристократической семьи, Тацит получил обширные познания в области риторики, что позволило ему в молодости стать известным оратором. Тацит исполнял должности претора, консула, проконсула римской провинции Азия. Не принадлежа к сенаторской знати от рождения, Тацит был близок по оппозиционным настроениям к её представителям.

Основные исторические труды Тацита – «История» (105– 111; из 14 книг сохранились только 1–4 и начало 5-й) и «Анналы» (после 111; из 16 книг до нас дошли 1–6 и 11–16), повествующие о прошлом Римской империи – от смерти Августа (14) до убийства Домициана (96). Сочинениям Тацита свойствен глубоко пессимистический взгляд на события, происходившие в государстве. Это объединяет их с произведениями Саллюстия, которые оказали на Тацита большое влияние.

Писать, согласно намерению Тацита, следовало sine ira et studio – без гнева и пристрастия. Эта установка говорила скорее о стремлении к непредвзятости, чем об отсутствии личного переживания и опыта, поскольку Тацит был свидетелем многих событий. Кажется, что Тацита как историка сопровождало чувство вины – не только за государственную службу при императоре, но и за то, что его сограждане вообще могли допустить преступления таких императоров, как Нерон и Домициан.

По мнению Тацита, при единовластной форме правления свободе и добродетели всегда угрожает опасность. Трагедия общества заключалась в том, что императорская власть и свобода оказались несовместимыми, хотя падение Республики и было предопределено. Историку, по мысли Тацита, следовало честно описать для наставления потомков недавнее прошлое с его преступлениями и позором. При этом надлежало прославить подвиг немногих граждан, кто не побоялся бросить вызов тиранам.

Такое видение задачи повлияло на композицию, отбор сведений для «Истории» и «Анналов». Тацит писал о событиях, происходивших в государстве год за годом. В конце каждого описания следовали перечни посольств, избранных официальных лиц, упоминания о кончинах известных людей, процессах и судах, природных бедствиях. Но историк не стремился фиксировать все происходящее, а подходил к материалу выборочно.

71

Жизнь огромной империи и её провинций оставалась за пределами повествования. Основное внимание было приковано к самому Риму – императорскому двору, верхушке армии, сенату.

Центральное место в истории Тацит отводил отдельным личностям, людям, определявшим её ход. Прежде всего, это относилось к тем, кто стоял у власти. В сочинениях была представлена» последовательность их дел и речей, но дела, как правило, оказывались злодеяниями и бесчинствами, а слова ничего не значили. По сравнению с прежними временами, когда государством управляли наиболее мудрые люди, власть утратила и мудрость, и нравственные основания. Пороки римлян в настоящем и прошлом становились более очевидными при их противопоставлении нравам и порядкам других народов, в частности суровых и мужественных германцев (в трактате «Германия»).

Историк пытался узнать не только внешнее течение событий, которое по большей части зависит от случая, но также их смысл и причины. В объяснении причин беззакония и рабства Тацит следовал за своими предшественниками – Саллюстием и Ливием. Гражданский дух и общественную мораль уничтожило богатство; жадность, роскошь испортили и вождей, и народ. Хотя Тацит как историк осознавал неизбежность такого изменения в структуре власти Рима, как гражданин, он не мог с этим мириться.

Всё ли зависит от человеческих усилий? В текстах Тацита боги вмешиваются в жизни людей не для награды и дарования счастья, а только для наказания. Неясными представлялись влияния фортуны и судьбы. Кажется, со времени Саллюстия римским историкам становилось всё сложнее объяснять ход событий.

История в изложении Тацита обладала чертами драмы. Важное место в тексте занимали портреты, речи, изображения характеров высоких и низких духом людей, императоров, интриганов, оппозиционеров. Отчасти его история прочитывалась как столкновение личностей. При этом Тацит рассматривал своих героев будто извне, как воплощение порока или добродетели. Характеры людей – как для Тацита, так и для его предшественников – представали как нечто неизменное. Они раскрывались в разнообразных ситуациях. Будущий преступник лишь до поры до времени скрывал свой истинный облик. Поступки героев прямо следовали из таких черт характера, как подозрительность, жестокость, стремление к власти.

Язык сочинений Тацита ярок и узнаваем благодаря необычным словосочетаниям, архаическим выражениям, иногда очень кратким предложениям.

72

На закате античной традиции

Последним крупным представителем римской историографии считают АММИАНА МАРЦЕЛЛИНА (ок. 330 – ок. 400). Марцеллин писал в эпоху Домината, Поздней империи, когда на территории Римского государства начинали складываться новые общности. Постоянным фактором римской истории стали германские племена. Всё возрастающую роль в государстве играло христианство. Несмотря на это, дух древнего языческого Рима ещё не исчез окончательно.

Грек по происхождению, уроженец Антиохии, Марцеллин служил в римском войске и участвовал в походе императора Юлиана Отступника против персов. Он много путешествовал, а с 380-х гг. обосновался в Риме, где им было написано историческое сочинение под названием «Деяния».

Марцеллин был близок группировке просвещённых римлян-язычников из сената. Подобно им, он высоко оценивал личность и деятельность императора Юлиана, для него много значила история Рима с древними обычаями, традиционными ценностями, язычеством.

Марцеллин взял за образец «Историю» Тацита, продолжив её с 96 г. – начала правления императора Нервы (из 31 книги до наших дней дошли книги 14 –31, с описанием событий 353 – 378 гг.). История императоров, выстроенная в хронологическом порядке, была соединена с многообразными отступлениями, научными экскурсами. В сочинении можно найти различные сведения о событиях внутренней и внешней политики, о положении дел в Римской империи, у балканских народов, германцев, в Передней Азии. История у Марцеллина по-прежнему разворачивается вокруг Вечного города, но интерес историка привлекают и соседние территории. «Обзоры состояния города Рима» перемежаются рассказами о событиях в провинциях, разбросанных по всему миру.

Герой труда Марцеллина – не отдельная личность, а Империя, государство, сочетающее римскую организацию и греческую образованность, место, где встречаются выходцы из разных народов и племен. В его истории на передний план выходят и новые герои – варвары, противостоящие цивилизованности римлян. Всё повествование у Марцеллина заканчивается гибелью императора Валента в битве при Адрианополе (378). Для Марцеллина характеры его героев неизменны.

В трудах римских историков отчетливо видна некая константа. Суть её в том, что авторы ощущали себя последними свидетелями Рима на фоне постоянной порчи нравов, угрозы перемен и упадка. При этом они сами не верили в падение Вечного города. Те же настроения отразились и в «Деяниях» Марцеллина. Риму, по словам историка, при всех его пороках и недостатках, суждено жить, пока будет существовать человечество.

Романизированный грек Марцеллин не мог испытывать тоски по утраченной Республике уже потому, что живая память о ней ушла: свидетелей событий не осталось. Для него Поздняя империя переживала состояние не столько упадка, сколько зрелости и скорой старости. Однако при этом не было и речи о её грядущей гибели.

Марцеллин, как и его предшественники, пытался объяснить причины деморализации Римского государства порчей нравов отдельных личностей, стоявших у власти.

Единственная цель историка – правда. Следовать этому завету особенно трудно, когда свободомыслие ограничено. По словам Марцеллина, он сомневался в необходимости описания современных ему событий из соображений собственной безопасности.

Стиль Марцеллина, сформировавшийся под влиянием греческого языка, сильно отличается от стиля Тацита: ему свойственны вычурность, метафоричность, художественная образность. В своем письме Марцеллин допускал множество заимствований из трудов других писателей.

Аммиан Марцеллин ощущал себя язычником, эллином. Сторонник неоплатонизма, историк был весьма терпим в религиозных вопросах, в противовес христианству с его спорами о ересях и чистоте веры.

Марцеллин – последний из плеяды великих римских историков. Он творил в то время, когда в культуре Римской империи появились принципиально новые способы видеть и объяснять мир и историю в связи с христианским вероучением и когда западной части Империи оставалось существовать уже меньше века.

Античное историческое сознание и историописание

В чём же заключается своеобразие исторического сознания эпохи античности?

Прежде всего, парадоксальным для современного человека представляется взгляд античных авторов на исторический процесс. Сознание человека новоевропейской культуры воспринимает историю отдельного индивида, общества или природы как путь развития и изменения, хотя и трактует характер этого динамизма по-разному.

74

Античное историческое сознание, напротив, было чуждо восприятию прошлого как процесса развития. История мыслилась как совокупность событий и явлений, предшествующих современности во временной перспективе, однако принципиально не отличающихся одно от другого. Ситуации и происшествия, разделённые временем, представлялись подобными друг другу, а история выглядела как цепь воспроизводящихся однотипных событий. Для античного понимания истории – в равной степени и для греков, и для римлян – было характерно отношение к традиции, наследию предков как к благу. Любые преобразования и новации означали изменение существовавшего порядка вещей и в целом наделялись негативным смыслом. Задача историка заключалась в том, чтобы сохранить смысл повествований предшественников, оставляя за собой право исправлять в рамках этой концепции преемственности стиль и манеру их письма.

Допустимым новшеством считалось освещение событий и фактов, которые не затрагивались предшественниками, главным образом того, что случилось в течение жизни самого историка.

Существование во времени не воспринималось как динамический и линейный процесс: качественное состояние общества оценивалось как изначально заданное и неизменное, отмеченное циклическим повторением сходных событий. Неподвижность и цикличность в восприятии истории позволяют современным исследователям сделать вывод об отсутствии идеи историзма в историческом сознании античного общества. Вместе с тем они признают, что именно античная историография смогла впервые осмыслить и выразить идею важности прошлого для общества и отдельного индивида. У античных историков задача сохранения памяти о прошедших событиях была реализована в практической деятельности по их воспроизведению в литературных текстах, которые были адресованы современникам. Именно это даёт право говорить, что история как процесс и область знания – продукт античной культуры.

Необычным является и взгляд античных историков на взаимосвязь событий. Их сочинения изобилуют разнообразной информацией и подробностями, однако изолированными друг от друга: конгломерат сведений не сливается в органическое единство, целостную картину ушедших эпох. Восстанавливая ход и причины отдельных событий, античные историки находят им рациональные объяснения, видят их истоки в действиях и особенностях характера отдельных исторических деятелей или целого народа.

75

Их взгляд, однако, скользит по поверхности, их не интересуют глубинные процессы социальной или культурной жизни, которые, собственно говоря, и порождают отдельные события и явления. Античный историк всегда находится вне описываемого прошлого и над ним, не ставит перед собой задачи вникнуть в смысл происходящего.

Античные исследователи описывают смысл тех или иных событий в категориях морали и этики, ищут их причины в сфере человеческого поведения. Добродетели и пороки, успехи и ошибки, следование должному или отступление от него – предопределяют ход истории. Не случайно столь значительное место в античной историографии занимают образы политических лидеров – вождей, правителей, полководцев. От их поведения и личных качеств в значительной степени зависит благополучие или крах направляемых ими сообществ, исход событий и судьбы людей. Античный историк является в первую очередь моралистом, а не беспристрастным исследователем прошлого. Он ищет в событиях тот смысл, который был бы полезен и поучителен для его современников. Античная историография выводит в портретах исторических деятелей образцы поведения, достойного подражания, либо видит в них примеры дурных и губительных качеств, которые демонстрируют, чего человеку следует избегать и опасаться. События прошлого толкуются как поучительный пример того, как следует себя вести в будущем. Можно сказать, что античная историография была не столько формой научного исследования, сколько жанром дидактической, морально-назидательной литературы.

Описывая масштабные события или массовые выступления, античные историки не интересуются их реальными причинами. Мы не найдем здесь исследования или сколько-нибудь подробного реалистического воспроизведения условий жизни населения, специфики его экономической, духовной или повседневной жизни. Этот уровень существования общества находится за пределами предмета, достойного описания в античном историческом сочинении. А значит, столь важное для античной исторической мысли требование объективности, полноты и беспристрастности обладает глубоким своеобразием. В нём изначально сужен круг тех фактов, из которых складывается воспроизводимая историческая реальность. Следовательно, понятия исторической, правды и объективности в античной трактовке только внешне могут быть соотнесены с их современным содержанием: за формальным сходством терминов стоит принципиальное различие подразумеваемых под ними явлений.

76

Глава 4. СРЕДНЕВЕКОВАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ

Кто пишет историю минувших времен, тот или говорит, что диктует ему Дух святой, или следует за авторитетом древних авторов, и, прежде всего тех, кои повествуют о своем времени.

Лоренцо Вала

Христианская концепция истории

Средневековые исторические сочинения были многочисленны и разнообразны по своей тематике и жанрам: это анналы, хроники, биографические и автобиографические произведения, истории отдельных светских и церковных сообществ, генеалогии правящих и аристократических династий. По своему смыслу и функциям с собственно историческими смыкались агиографические сочинения (жития): они содержали повествование не только о самих святых, но и более широкий очерк истории того сообщества или местности, с которыми святой был связан при жизни или после смерти. Специфической формой сохранения социальной памяти была литургическая практика поминовения усопших: на регулярных ежегодных Церемониях члены социальной группы (семьи, рода, монастырской общины и т. д.) вспоминали своих предков и предшественников, поддерживая идею преемственности и единства прошлого и настоящего. В понимании целей исторических сочинений средневековые авторы были во многом продолжателями античной традиции, добросовестно фиксируя события, достоверность и правдоподобность которых могли быть подтверждены свидетелями или показаниями, заслуживающими доверия.

Средневековые историки были столь же неисторичны (в современном значении этого слова) в восприятии прошлого, как и их античные предшественники. Прошлое порождало настоящее, однако не отличалось от него по существу. Смысл событий и поведение людей могли быть объяснены теми же причинами, что и в современной авторам социальной реальности. Опыт предшественников поучал и предостерегал людей от ошибок, он воспринимался как живая реальность и практическое руководство к действию. Не случайно в искусстве средневековья существовала традиция изображения людей минувших эпох в облике, типичном для современников: они наделялись узнаваемой одеждой, прической, атрибутами повседневной жизни. Эти внешние признаки рассматриваются современными исследователями как свидетельства принципиального анахронизма исторического сознания.

Средневековые авторы, вслед за античными, воспринимали прошлое как сокровищницу примеров, демонстрировавших образцы достойного или недостойного поведения, выявлявших типические ситуации трагического или счастливого хода событий. Прошлое осмысливалось в категориях морали и этики, служило источником поучения и назидания. Средневековые авторы искали в нем подтверждения идей, актуальных для сообщества, к которому сами принадлежали: исторические сочинения должны были свидетельствовать о великом прошлом народов и отдельных династий, доказывать эту идею отсылкой к образам великих предков и значительным деяниям предшественников. Память о прошлом могла подтверждать права на определенные земли, имущество, легитимировать претензии на власть и социальный авторитет. Одним словом, историческое повествование не было просто собранием более или менее достоверных сведений, но использовалось как средство поучения, источник самосознания и инструмент для решения актуальных проблем.

Преемственность античной и средневековой историографии предопределила их сходство во многих аспектах, однако не носила абсолютного характера. Средневековое историческое сознание было отмечено рядом принципиальных особенностей: его своеобразие коренилось в системе христианских религиозных представлений, предопределивших общую концепцию развития человечества – его смысл, цели и движущие силы. Понимание истории, которое отличало ученую историографию латинского средневековья, сложилось в сочинениях святого Иеронима, заложившего основы христианской хронологии, Павла Орбзия, создавшего модель политической истории христианского Запада, и Аврелия Августина, разработавшего концепцию борьбы двух миров – Града Небесного и Града Земного, в которой он усматривал главное содержание истории человечества.

78

В своих главных чертах созданный ими образ истории оставался неизменен на протяжении всего средневековья.

Становление христианства как развитой религиозной и мировоззренческой системы привело к формированию новой, существенно отличавшейся от античной, традиции исторического сознания. Заложенная первыми и наиболее авторитетными христианскими теологами – Отцами Церкви – философия истории вобрала в себя опыт античной историографии, отказавшись от её основополагающих принципов или изменив их до полной противоположности. Исторические сочинения язычников рассматривались как несопоставимо менее ценные, чем предание иудеев, воплотившееся в Ветхом Завете. Библейская модель истории была положена в основу христианского понимания развития человечества. Интерпретация событий прошлого и настоящего по преимуществу ориентировалась на принцип веры, признавала решающее значение сверхъестественного вмешательства всемогущего Бога в человеческую жизнь и ограничивала возможности рационального объяснения событий.

Признание абсолютного авторитета Библии вызывало отказ от применения к ней принципов критической оценки информации, который применяли античные авторы. Библия и ряд иных текстов, созданных в течение столетий развития христианства, оценивались как абсолютно истинные, содержание которых не могло подвергаться сомнению.

Достоверность и ценность информации оценивались с точки зрения степени авторитетности сообщавшего её источника. Понятие авторитетного источника было одной из важнейших категорий средневекового сознания, усвоенных историографической традицией. Отказавшись от принципов рациональной критики библейских текстов, ранняя христианская историография усматривала в них иные, аллегорические смыслы. В фактах и событиях видели лишь внешнее выражение универсальных моральных и мистических идей, которые раскрывали истинное содержание отношений между Богом и людьми и делали явным глубинный смысл происходящего.

Отрицая рационализм античных мыслителей, христианские теологи использовали достижения и идеи античной философии, прежде всего позднеантичного неоплатонизма, усматривавшего в простых и обыденных вещах переплетение различных смыслов. Эта система сложного и многозначного истолкования событий Священной истории, изложенной в Библии, приобрела значение важнейшего метода средневекового мышления и распространялась на все события человеческой историй и современной жизни. Разработанный христианскими теологами подход к пониманию истории означал, что метод последовательного, но поверхностного объяснения событий как цепочки причин и следствий был вытеснен практикой истолкования истории как сложного процесса, в котором события и действия людей составляли лишь внешний слой.

79

Что же лежало в основе человеческой истории и составляло ее истинное содержание? Первые христианские теологи дали ответ на этот вопрос, который не подвергался сомнению на протяжении средневековья, пережил Ренессанс и в значительной степени сохранял свою бесспорность в историческом сознании Европы вплоть до середины XIX в. Смысл человеческой истории, ее истинное содержание, глубинная причина всего происходящего мыслились как отражение воли Бога. Реальная история государств и народов представала как цепочка взаимосвязанных событий, отражающих осуществление Божественного замысла. Христианство восприняло ряд важнейших особенностей иудейского религиозного сознания, в котором неразрывно соединялись два аспекта: собственно религиозный, отсылавший к сверхъестественным мистическим отношениям Бога и человека, и прагматический, апеллировавший к обыденному существованию людей. С точки зрения христианства, отношения Бога и человечества совмещают в себе два, казалось бы, противоречивых качества – они осуществляются как в вечности, так и в земном, «историческом» времени. Динамизм человеческой истории, выражающийся в смене эпох, возвышении и упадке отдельных держав и народов, определяется вечной и неизменной борьбой добра и зла, Бога и дьявола. Приверженность тому или другому проявлялась в истории империй, государств, во взаимоотношениях индивидов.

Человеческая история впервые приобрела значение необходимого элемента космического процесса, стала своего рода грандиозным эпосом, видевшим за внешними событиями и отдельными человеческими поступками отражение неизменной борьбы универсальных сверхъестественных сил. В полной степени подобное понимание истории как глобального религиозного процесса было сформулировано главным теологом латинской церкви АВРЕЛИЕМ АВГУСТИНОМ, епископом Гиппонским (354–430) в сочинении «О граде Божием» (413–426). Согласно созданной им концепции человеческой истории, противостояние добра и зла, Бога и дьявола находило свое отражение в борьбе града Божьего – мистического сообщества всех праведников и истинно верующих – против града Сатаны – совокупности всех живших ранее и живущих ныне язычников и врагов веры. Эти два сообщества разделены в вечности на два противостоящих лагеря, однако и избранные, и грешники сосуществуют во времени реальной истории, в земном сообществе – граде Земном.

80

Борьба праведников и грешников – это не только духовное столкновение, но и воплощённое в истории и человеческих деяниях противостояние двух лагерей. Августин, подобно другим христианским мыслителям, верил, что человеческая история имеет свой финал и свою цель – окончательную победу праведников и поражение грешников, воплощённые во Втором пришествии и Страшном суде.

Средневековая концепция исторического времени

Оригинальная концепция исторического времени явилась наиболее впечатляющим достижением средневековой историографии, во многом определившим её облик. Принцип хронологической организации повествования – последовательного расположения фактов во времени – стал определяющим для средневековой историографии, отличавшим ее от античной, которая руководствовалась преимущественно принципом причинно-следственных связей. Характерное для средневековья понимание исторического времени имеет в своем основании три различные модели: античную, библейскую и древнегерманскую. Две первые были восприняты и переосмыслены уже в сочинениях ранних теологов и Отцов Церкви, положив начало средневековой христианской концепции истории. Последняя, иллюстрировавшая понимание времени, свойственное архаической германской культуре, была вытеснена ученой христианской интерпретацией истории, однако отдельные её элементы сохранились как в массовом переживании времени, так и в литературной традиции.

Парадигма христианского исторического сознания, сформированного ученой церковной культурой, покоилась на двух фундаментальных идеях: Божественного предопределения и линейного развития исторического времени.

Античное повествование о прошлом всегда было историей конкретного политического сообщества, время существования которого и было временем истории. Времясчисление в соотносимых единицах велось от произвольно избранной точки отсчета – как правило, от деяний властителя, олицетворявшего собой сообщество как политическое тело. Так, в Риме счисление велось от основания Вечного города. С римскими политическими институтами были связаны также и дополнительные системы счисления – по периодам консульских правлений, годам правления императоров, налоговым индиктам.

81

Время одного политического сообщества никак не соотносилось с временем другого – это были разорванные и автономные периоды. Исторической памяти германцев вообще было чуждо понятие даты как рубежа на шкале времени. В германских исторических преданиях время осмысливается и переживается как череда поколений предков или периоды правления отдельных королей, завершение каждого из которых означает окончание времени, разрыв в его непрерывном течении.

Иудео-христианская традиция, которой наследовала средневековая историография, привнесла в неё идею естественного исторического времени. История мироздания имела началом Божественное творение и получит конец – Второе пришествие. Если содержание истории – спасение праведных, время богоизбранного народа предстаёт абсолютным временем мироздания, временем вообще.

Средневековое восприятие истории основывалось на признании абсолютной значимости предопределения, направлявшего жизнь человека, отдельных народов и человечества в целом. Существование людей во времени приобретало особый глубинный смысл, поскольку за ним стояла воля Бога и завершённый план существования человечества. Божественный замысел обладал качествами завершённости и абсолютной обязательности. Эта теологическая идея разрушала представление об истории как конкретном явлении, которое всегда связано с определённым сообществом (народом, городской или территориальной общиной, родом). История стала восприниматься как универсальный процесс, в котором участвуют все народы, существующие ныне или когда-либо существовавшие ранее.

Уже в период раннего христианства предпринимались попытки представить всю историю человечества как единый взаимосвязанный процесс. В центр этого процесса помещалась история иудеев и христиан – избранных народов, хранителей истинной веры. История других народов воспринималась как второстепенное явление, значимое лишь в той степени, в какой они входили в соприкосновение с иудеями и христианами. Вместе с тем основное внимание всемирной истории христианского образца было направлено на то, чтобы представить именно христиан как избранное сообщество, сменившее в этом качестве иудеев, отступивших от истинной веры после пришествия Христа. Парадигмой средневекового исторического сознания была Священная история – история существования и распространения веры среди народов.

82

В III–V вв. создаются первые христианские хронографии, которые должны были согласовать известные по языческим сочинениям исторические события с образом библейской истории и собственной историей христианства. Создателями образцовых схем всемирной истории были епископ ЕВСЕВИЙ КЕСАРИЙСКИЙ (263 – 339) и один из крупнейших теологов латинской церкви ИЕРОНИМ (347 – 419/420). В их хронографиях представлен вариант членения человеческой истории от Авраама до современных дней, причём в качестве поворотных трактовались как библейские, так и реальные события. Это было началом традиции деления истории на пять эпох, а также её разграничения на Священную историю иудеев, а затем христиан и историю других народов.

Первым автором универсальной христианской истории стал преданный ученик Августина ПАВЕЛ ОРОЗИЙ (ок. 380 – ок. 420), создавший образцовый для всех последующих средневековых авторов труд «Семь книг истории против язычников». Эта «всемирная история» появилась в критический период истории Римской империи, подвергавшейся вторжениям варварских племен, и её целью было осмысление исторической судьбы народов в контексте религиозных представлений о всемогуществе Бога. Орозий, следует идеям Августина о непререкаемом всемогуществе Бога и его промысла, под контролем которого находятся судьбы и великих земных империй, и истинных избранников.

Сочинение Орозия представляло собой очерк истории подъёма и крушения великих империй – с момента Творения до времени создания текста (первая четверть V в.). Автор исходил из представления, что великие державы, от Вавилонского царства до Римской империи, могли возвышаться и достигать величия и могущества, однако, в конечном счёте, были обречены на крушение, поскольку целью их существования не стало утверждение истинной веры. Подобно Августину, Орозий противопоставлял мирское, временное и преходящее духовному, истинному и торжествующему в вечности. Мирское величие осуждалось им как неправедное, основанное на насилии и грехе. Судьба Рима, униженного и готового пасть под ударами варваров, была для него одним из примеров в ряду иных сокрушенных великих держав, чья история демонстрировала всемогущество Бога, наказывающего гордые и неправедные народы.

Судьбы человеческих сообществ могли быть разными, однако все они являлись элементами универсального и целенаправленного Божественного плана. Современная идея истории как единого процесса, охватывающего все человечество, – это порождение иудео-христианской концепции мироздания. Другим важным следствием толкования истории как Божественного плана была актуализация вопроса о причинах исторических событии.

83

Это оттеснило нейтральное отношение к прошлому как очевидной данности. Поиски морального смысла фактов соединялись у средневековых историков с истолкованием глубинных причин происходящего. Фундаментальной причиной любого события была воля Бога, однако следовало также объяснить, что именно предполагал Творец в каждом конкретном случае.

Не менее важным основанием средневековой христианской теологии истории было утверждение, что Божественный план существования человечества протекает во времени и состоит из ряда последовательно сменяющих друг друга этапов. Существование людей и народов включалось в общий процесс Священной истории, начинающейся актом Творения и имеющей свое завершение в Страшном суде. Важнейшими этапами истории человечества были грехопадение и Спасение: для христиан воплощение Бога в человеческом облике и распятие Христа одновременно и священными событиями, и реальными фактами, открывающими новую историческую эпоху. Священные деяния Бога имели в христианском мировосприятии не только абсолютный мифологический смысл – они были историчны по своей природе, осуществлялись во времени и знаменовали начало особых периодов Понимание исторического времени как непрерывной цепи повторения и воспроизведения одинаковых по своей природе и смыслу событий было оттеснено или, по крайней мере, дополнено в христианской модели схемой линейного времени

В структуре линейного времени каждое событие было уникально и единично. События прошлого предшествовали событиям последующих эпох, были связаны многими нитями. Но отдельные явления не могли быть воспроизведены в своем буквальном и точном содержании. Свойственный современному историческому сознанию подход к фактам как уникальным и неповторимым имеет свои истоки именно в учёном христианском толковании истории. Более того, представление, что замысел Бога осуществляется во времени и неотделим от земного существования человечества, породило идею развития, согласно которой каждая новая эпоха отличается от предыдущей целями и задачами и вместе с тем связана с ней, поскольку новый период может начаться лишь по завершении предыдущего. Кроме того, идея развития несла в себе представление о совершенствовании человечества во времени, поскольку Бог давал ему возможность не только для греха, но и для исправлениям. Не случайно начинающаяся с воплощения и распятия Христа история спасения человечества осмысливалась не просто как продолжение истории грехопадения, но и как её преодоление.

84

Вместе с тем христианская теология истории ни в коей мере не была рациональным учением о развитии и прогрессе. Смысл человеческого существования она усматривала исключительно в воле и замысле Бога.

Представление о линейности процесса развития человечества, уникальности событий и внутреннем различии отдельных эпох не было абсолютным. Между фактами Священной истории, отраженной в библейском предании, и событиями собственно человеческой истории видели типическое сходство. Минувшее интерпретировалось как прообраз последующих явлений: персонажи и события Ветхого Завета не только предшествовали новозаветным событиям и героям, но и являлись их прототипами. Метод аллегорической типологии – соотнесения одних персонажей и событий с иными, более ранними и бесспорными, – стал одним из главных приёмов средневековой исторической интерпретации. Он распространялся не только на действующих лиц Священной истории (в первую очередь, на Христа, прототипами которого считались многие персонажи Ветхого Завета), но и на реальных людей. В исторических и биографических сочинениях короли, правители, религиозные деятели и подвижники сравнивались с персонажами Писания и других авторитетных текстов. По существу подобная типизация основывалась на признании фундаментальной повторяемости героев и событий.

Предмет и методы работы средневекового историка

В сознании историографов латинского средневековья события прошлого по существу отождествлялись с рассказом о них. Один из первых ученых-энциклопедистов латинской Европы ИСИДОР СЕВИЛЬСКИЙ (ок. 570 – 636) считал историю рассказом, сообщающим о том, что было в прошлом. Слова «деяния», «события» нередко помещались в заглавия исторических сочинений и обозначали описание жизни отдельных народов. Историография мыслилась скорее как рассказ о событиях прошлого, нежели как их исследование в современном смысле слова.

В средневековье не было создано универсальной классификации историографических жанров. Довольно часто делалось Различие между историей (деяниями) и хроникой (анналами). В историях (деяниях) приоритет отдаётся повествованию.

85

Здесь излагаются события, интерпретируются причинно-следственные связи. Истории (деяния) пространны, хроники (анналы) кратки, ориентированы на фиксацию событий во временной последовательности. Это погодные записи, призванные фиксировать лишь, «голые факты». Сочетать две последовательности, логическую и хронологическую, долго не находили возможным даже историки позднего средневековья. С течением времени развивались смешанные жанровые формы – произведения, соединяющие широкую хронографическую перспективу и точность датировки с литературной выразительностью связного исторического повествования. Чаще всего этот синтез истории и хронографии так и называли: «история и хроника». Более дробная спецификация жанров средневековой историографии носит весьма условный характер и отражает скорее своеобразие конкретных предметов исторического описания.

Самосознание средневековой историографии выражалось в чёткой идентификации ею своего предмета и предназначения. Они описывались чрезвычайно широким понятием «достойное памяти», которое подразумевало намерение помнить из прошлого нечто важное, обладающее значением. В поле зрения средневековых историографов практически не попадали вопросы социальной или хозяйственной жизни. Следуя античной традиции, некоторые историографы предпосылали своему изложению этногеографические введения, иные имели вкус к картографии. Ни то и ни другое, однако, не сделалось правилом. Подобные сведения черпались из книжной традиции, даже если, на взгляд современного исследователя, противоречили собственной осведомленности автора. Предметом исторического повествования было, прежде всего, историческое существование политически сообществ. Историк описывал события (войны, взаимоотношения представителей светской и церковной элиты, факты истории церкви), за которыми стояла картина возникновения, развития и преемственности институтов власти – светских или церковных. Авторы ориентировались на отыскание в истории неизменного – преемственность с прошлым представлялась наилучшим оправданием существовавшего порядка вещей, тогда как перемены рисовались обманчивыми и опасными. Ход истории персонифицировался в деяниях королей, князей, епископов, которые действовали не как отдельные личности, но воплощения общественно полезных функций, олицетворения неких институтов или общества в целом.

Историография латинской Европы определяла свою оригинальность двояким образом: как через совокупность унаследованных от античности представлений об исторических сочинениях, так и в контексте религиозной экзегетики – практики прочтения и истолкования библейских текстов.

86

Библейская экзегеза выделяла историю государств и народов как особый уровень событий Священной истории, а исторический смысл – к особый способ их понимания. Историческое толкование библейских текстов сводилось к выявлению их буквального значения. Историческая интерпретация была отлична от аллегорической (иносказательной), тропологической (моральной) и анагогической (мистической). Историческое прочтение библейских событий и образов предваряло собой все последующие, являясь, по словам теологов, фундаментом духовного познания (Иероним) и всякой науки (Гуго Сен-Викторский).

Содержащееся в Ветхом Завете историческое предание, понятое как изложение вполне реальных и датируемых фактов, стало для христиан их собственным – даже в большей мере, чем воспоминания о римской предыстории латинского Запада. Ветхозаветная традиция служила образцом средневековых исторических сочинений, она воплощала в себе абсолютный образец истории как таковой. Это история Божьего народа на пути к Спасению. Божественное откровение даётся ему в перипетиях истории, причём вмешательство Бога в ход земных дел влечёт последствия вселенского масштаба и всемирно-исторического значения. Христианский Бог предстаёт и богом истории; следовательно, знание истории для богопознания отнюдь не безразлично. Средневековая историография во многом явилась побочным продуктом учёного христианского благочестия.

Включенная в качестве особого и необходимого компонента в систему библейской экзегезы, история была признана учёной культурой средневековья как род научной практики, что было чуждо античной традиции. Однако историческая интерпретация занимала низшее место в ряду иных возможных истолкований смыслов событий и явлений. Анализ исторического процесса в средние века – зачастую не что иное, как приложение к историческому материалу аллегорического, тропологического и анагогического способов понимания священных текстов, и единственный его смысл – историческая теология. Вместе с тем религиозно-теологическая спекуляция, целью которой было расположение реальных событий в процессе осуществления Священной истории и действия Провидения среди людей, не могла вытеснить и иные уровни рассуждения о прошлом и настоящем, в частности, речь идёт об установлении последовательности отдельных событий и выявлении причинных взаимосвязей между Действиями их участников, движимых вполне конкретными «земными» мотивами.

Христианская концепция истории как линейного (протянувшегося от дней Творения до Страшного суда), конечного и универсального процесса, охватывающего все народы, отразилась в отдельных памятниках средневековой историографии.

87

Их авторы стремились включить истории отдельных народов и правителей в контекст этой всемирной истории. Грядущее казалось им столь же реальным и очевидным, как прошлое и настоящее. Один из выдающихся историков средневековья епископ Оттон ФРЕЙЗИНГЕНСКИЙ (после 1111–1158), изложив в семи книгах своей «Хроники» (1143–1146) всемирную историю от Адама до 1146 г., в восьмой повествует о грядущем конце света.

Средневековой историографией было воспринято учение Августина о шести периодах истории: от Адама до потопа, от потопа до рождения Авраама, от рождения Авраама до воцарения Давида, от воцарения Давида до Вавилонского пленения, от Вавилонского пленения до страстей Христовых; о наступивших последних временах, предел которым положит только Второе пришествие. К ветхозаветному преданию (Книге пророка Даниила восходит представление о четырех царствах, или империях Иероним определял их как вавилонскую, персидскую, македонскую и римскую. В средневековой историографии последняя была отождествлена с империей германских государей, легитимность которой подтверждалась идеей прямой преемственности с Римской империей. Падение Рима должно было означать завершение истории человечества и канун Судного дня, а потому ожидания гибели или краха средневековой Германской империи время от времени приобретали актуальность религиозного характера

Подобные универсальные историко-теологические схемы как правило, не находили прямого отражения в практике историописания. Относительное летосчисление, характерное для античной традиции, сохранялось и в средние века. Хронология событий определялась по годам правления императоров либо от даты введения городского консулата (в анналах городов Север ной и Средней Италии). Однако постепенно Рождение, Крещение, Страсти Христа утверждаются в качестве фундаментальных вех мировой истории, задающей шкалу летосчисления. Отсчёт времени от Рождества Христова вводится в историографию первым английским историком БЕДОЙ ДОСТОПОЧТЕННЫМ (672/673 ок. 735) в 731 г. и получает распространение в XI в. Обычно историческое повествование имело своего рода хронологически каркас, внутри которого произвольно группировались факты прошлого. Действительное отображение развития мира и общества не входило в число притязаний большинства историков средневековья.

Определение истории как правдивого рассказа о минувшем отражает её положение в сфере средневековых наук и литературы. Написание исторических сочинений не было включено в систему «семи свободных искусств» – устойчивого образовательного канона средневековья – в качестве особой дисциплины, однако осознавалось как форма интеллектуальной деятельности.

88

Не располагая собственными формальными правилами, средневековая историография подчинялась принципам, лежавшим в основе отдельных дисциплин средневекового научного знания: Гуго Сен-Викторский называл историографию «привеском» к «семи свободным искусствам». Историография, с одной стороны, заимствовала свои правила у дисциплин тривиума – начального цикла средневекового образования: у грамматики – идею выбора событий, достойных памяти, у риторики – требование истинности сообщаемого, у диалектики – культуру формальной организации мысли и аргументации. С другой стороны, средневековые историки руководствовались и нормами дисциплин, составлявших вторую образовательную ступень – квадривиум, сформированный «науками о счислении» (музыкой, арифметикой, геометрией, астрологией). Знание этих наук было необходимо при составлении хронографий как инструмент для расчёта времени и определения правил его движения. Средневековая историография, таким образом, ещё не сложилась как отдельная отрасль знания. Об этом свидетельствует и полное отсутствие теоретических руководств по истории вплоть до первой половины XV в.

Ни в средневековой школе, ни затем в университете история не сделалась полноценным предметом преподавания. Читая Тита Ливия, Лукиана, Саллюстия, Светония, Валерия Максима, ученики постигали грамматику, перенимали стиль, а заодно и жизненную мудрость. На протяжении столетий история воспринималась как «школа жизни». Пожалуй, лишь ЭРАЗМ РОТТЕРДАМСКИЙ (1466 – 1536) впервые был обеспокоен тем, что история учит и дурному. Между тем никому не приходило в голову сравнивать историю с «подлинными науками»: перед лицом теологии, правоведения и политической теории история оставалась лишь вспомогательной дисциплиной.

Лучшие умы сторонились истории, находя для себя более достойное поприще. Средневековые интеллектуалы считали историографов презренными людьми, а интерес к трудам древних вызывал недоверие и насмешки. Формирование среды профессиональных интеллектуалов и становление средневековых университетов имели для историографии пагубные последствия. Историография подчинялась нуждам преподавания и профессиональной (теологической и юридической) эрудиции. Образованные клирики охотно довольствовались самым поверхностным взглядом на историю, какой давали краткие учебные пособия и энциклопедии.

89

Комплекс произведений, получивших широкое и повсеместное распространение в латинской Европе, не был велик. Помимо «исторических книг» Библии, систематически и повсеместно копировались и использовались всего полтора десятка сочинений. Наряду с трудами римских авторов (Лукиана, Саллюстия) Цезаря, Светония, Тита Ливия) и Иосифа Флавия (автора широко распространенных «Иудейских войн» и «Иудейских древностей») в этот круг входили латинские переводы ранних христианских историков – «Церковная история» и «Хроника» Евсевий Кесарийского, «История против язычников» Павла Орозий «Трехчастная история» Кассиодора и труды первых историков средневековья – «Хроника» Исидора Севильского, «Церковная история» Беды Достопочтенного. Все эти памятники возникли не позже VIII в. В XI–XIII вв. этот список пополнили ещё несколько сочинений. Причины их популярности были различны. Так, «История бриттов» (до 1138) английского историка ГАЛЬФРИДА МОНМУТСКОГО (ок. 1100 – 1154/1155), повествующая о короле Артуре, привлекала занимательностью. Популярность героя и имперская пропаганда, связанная с официальной канонизацией, привели к широкому распространению вымышленной «Истории Карла Великого», будто бы написанной его сподвижником епископом Турпином, упоминаемым в рыцарском эпосе. Другие исторические сочинения представляли собой энциклопедические и вместе с тем достаточно простые историко-библейские и историко-религиозные очерки. Они привлекали тем, что был удобны для использования в широкой образовательной, церковно-назидательной и теологической практике. Примечательно, что и после изобретения книгопечатания, существенно удешевившего и упростившего процесс обращения книг, именно два десятка латинских сочинений имели наибольший, всеобщий и долговременный успех.

Средневековые историки и их аудитория

Средневековые историки не были только историками и даже не были историками в первую очередь. Нередко в этом качестве выступали епископы и представители монашеских общин. Монастырские историки выходят на первый план около 1000 г. Особенно активно историописание развивалось в бенедиктинских монастырях, хотя клюнийские монахи относились к нему с известной опаской. Составленные в монастырских скрипториях исторические сочинения, как правило, плод усилий многих людей, демонстрируют наиболее впечатляющие достижения средневековой исторической эрудиции.

90

В XIII в. монастырские историографы уходят с первых ролей, хотя и в позднее средневековье важными центрами историописания остаются некоторые монастыри: например, французское аббатство Сен-Дени и английское Сент-Олбанс. Члены появившихся в XIII в. нищенствующих орденов францисканцев и доминиканцев придали историческим сочинениям новое обличие. Доминиканцы обнаруживают больше склонности к написанию кратких наставлений и монументальных энциклопедий всех знаний. Занимавшиеся проповедованием перед массовой, как правило, неграмотной, аудиторией городских жителей, францисканцы отходят от предшествующей, книжной традиции в вопросах выбора тем, языка изложения и особенно критики источников. Тематика монастырских исторических сочинений нередко далеко выходила за границы интереса к собственной истории. Произведения, созданные монахами, приобретали характер политико-идеологических сочинений, прославлявших королевские и правящие династии. Исторические сочинения не просто удовлетворяли интерес к прошлому, но и выполняли прагматические функции: политико-идеологические и правовые. Хроники и анналы использовались как документальное подтверждение хозяйственных и политических прав монастырей и епископских кафедр, как свидетельство исторических прав династий, правящих в пределах созданных ими государств и политических образований.

Поскольку целью историка было установление истины, создание исторического сочинения представлялось занятием серьёзным и ответственным. Свою работу по написанию истории авторы называли «многотрудным делом» – это определение, например, трижды выходит из-под пера ГИРАЛЬДА КАМБРЕЙСКОГО (1147– 1223), когда он описывает разные этапы своей работы. Важнейшим условием создания правдивого труда был сбор максимально широкого круга достоверных источников. Качество отдельных источников информации не было равноценным: они заслуживали доверия в разной степени. Максимально подробно историки сообщали виденное собственными глазами. Однако даже при описании событий, современниками которых они были, авторы не могли ограничиваться личными наблюдениями и впечатлениями. Следующим по степени достоверности источником информации являлись свидетельства очевидцев, лишенные презумпции абсолютной правдивости в изложении событий. Часто упоминаемое определение «верный человек» (т. е. заслуживающий доверия свидетель) использовалось для подтверждения перед читателями надёжности сообщения, записанного с чужих слов.

91

Очевидным недостатком личных воспоминаний было то, что они имели короткую временную дистанцию и ухода в прошлое на срок, не превышавший жизни одного поколения от 30 до 50 лет. Помимо личных свидетельств очевидцев в расчёт принималась и коллективная общественная память – людская молва, слухи, предания. Эти сведения со сроком давности около 100 лет, как правило, чётко отделяли от более надежных свидетельств. Столетний рубеж нередко определялся как граница «древних» и «новых» времен.

Древностью для средневековых историков являлся тот период, достоверную информацию о котором можно было почерпнуть только из письменных памятников. Неоднозначным было отношение к устным преданиям, легендам и эпическим сказаниям: историки признавали истинность некоторой части сохраненной ими информации, однако отдавали безусловное предпочтение более авторитетной письменной традиции. К устным преданиям обращались вынужденно, в том случае, если не было иного материала для воссоздания далекого прошлого.

В кругу письменных памятников различались документальные источники, собранные в местных архивах, и исторические сочинения предшественников. Работа с документами требовала особых навыков, в первую очередь умения отделять истинные памятники от поддельных. Истинность документальных свидетельств нередко определялась не результатами проверки аутентичность, но специфическим восприятием самого феномена исторической правды. Правдивость была неотделима также от понятия справедливости, а потому документы, подложный характер которых не вызывал сомнения, использовались как достоверные исторические свидетельства. Это происходило в случае, когда фальсификаты подкрепляли историческим авторитетом притязания определённого сообщества, представителе и защитником которого выступал историк. Нередко авторы хроник и анналов сами создавали подобные исторические подделки.

Архивы не были основным источником для средневековых историков. Письменную традицию – труды предшественников они заменить не могли. Большие, в сотни томов, библиотеки на средневековом Западе были наперечёт и подчас малодоступны. Свежие исторические сочинения обычно в них отсутствовали. Исследователь работал в полной изоляции, плохо представлял, кто ещё из его современников занят историей. Положение стало понемногу меняться с расширением сети библиотек в эпоху позднего средневековья, однако реальная возможность знакомства с многочисленными и, что немаловажно, современными сочинениями открылась перед историками лишь на рубеже XV–XVI с развитием книгопечатания.

92

Путешествия по различным хранилищам в поисках книг были необходимой составляющей работы серьёзного автора, однако эффективность подобного метода сбора информации нередко была низкой. Критика собранных с большим трудом сведений в целом не носила систематического характера и являлась по преимуществу формальной: она была обращена не столько на факты прошлого, сколько на сами источники информации. Для средневековья характерно чёткое выстраивание иерархии письменных сочинений с точки зрения их истинности и правдивости: они делились на авторитетные и сомнительные. Статус авторитетного, заслуживающего доверия сочинения отдельные памятники получали на основании традиции их длительного использования, важнейшими критериями были также репутации их авторов и признание религиозной и моральной полезности.

Признание правдивости источника не означало, что автору исторического сочинения позволено его произвольное использование (подразумевавшее свободный пересказ): только дословное воспроизведение текста гарантировало от ошибок и искажений. Порой писатели стремились использовать лишь предельно краткие исторические свидетельства, подобные записям в анналах. Некоторые средневековые авторы опирались в своей работе на один единственный авторитетный текст, созданный историком предшествующего поколения. Иные – собирали свои сочинения из многих повествований о прошлом. Средневековые «истории» были компилятивными по своей структуре и содержанию, что вызвало критику со стороны гуманистической историографии и породило надолго сохранившиеся стереотипные представления о низкой интеллектуальной ценности средневековой историографии. Эта критика – явный анахронизм; она не принимает в расчёт исторический контекст и правила, выработанные средневековыми историками.

На историографию в огромной степени влияла латинская образовательная и литературная традиция. Средневековая латинская школа, которую прошли все представители круга «образованных», основывалась на изучении и признании бесспорного авторитета некоторых текстов, прежде всего библейских. Полученные таким образом знания в значительной степени ограничивались набором стереотипных образов и литературных формул. Кроме того, следует помнить и об универсальном значении библейской экзегезы как метода интерпретации. Библия рассматривалась как неисчерпаемый источник параллелей, за которыми были закреплены определённые религиозные и моральные суждения. Любая попытка осмыслить реальные исторические события неизбежно выливалась в поиск библейских аналогий: их обнаружение фактически означало наделение фактов истинным смыслом. Использование языка Библии в исторических сочинениях имело двоякие последствия: литературно-риторические и концептуальные.

93

Рассказывая об исторических событиях или персонажах, историк использовал готовые риторические клише: литературные формулы, образы, понятия. Открытые и косвенные цитаты, библейские реминисценции приводили к типизации реальности, литературному уподоблению библейским моделям. Этот процесс сравнивания реальности со священным прототипом не ограничивался лишь уровнем риторики. Библейские события мыслись как прообраз всей последующей истории человечества. В героях настоящего находили не только формальное, и смысловое подобие библейским прототипам. Подобная типизация стала универсальным методом исторического мышления средневековья. Всякий предатель рисовался непременно братоубийца – Каином, подвижник веры уподоблялся Христу библейским пророкам и праведникам.

Историография никогда не отражала историческую памяти народа и даже явным образом её не формировала. Она могла сохранить случайные рудименты народной памяти (мифы, предания, песни), но историческое сознание и общая картина истории, отраженные в ней, оставались достоянием узкого круга лиц, главным образом из числа образованных клирике. О функциях и значении историографии в культуре и жизни общества можно судить как по популярности у читающей публике отдельных сочинений, так и на основании их содержания: тенденциозности, совокупности историко-идеологических построений. Заслуживают внимания и такие факторы, как вариативность форм и закономерности эволюции способов подачи исторического материала.

Исторические сочинения должны были служить отдыхом и развлечению людей в часы досуга, удовлетворению их любопытства и стремления к познанию. Эти функции сближали исторические сочинения с литературой, в том числе и с беллетристикой. Предназначенные для чтения вслух, почти все средневековые исторические сочинения рифмованы или ритмизированы Широкому распространению отдельных текстов способствовали увлекательность и простота изложения, роднившие исторические сочинения с другими литературными жанрами, использовавшими исторические сюжеты: рыцарским героических эпосом, рыцарским и авантюрным романом. Популярные исторические сочинения разных типов не требовали серьезной интеллектуальной подготовки аудитории и вместе с тем удовлетворяли её социальные потребности, важнейшей из которых была формирование социального самосознания.

94

Последнее в значительной степени питалось исторической идентичностью: совокупностью мифов о происхождении и героическом прошлом.

Чтение сложных и фундаментальных исторических трудов оставалось уделом узкой группы образованного клира и интеллектуалов, обращавшихся к этим сочинениям с чисто познавательным интересом или в целях углубленного изучения истории конкретной церковной или политической институции. Подобные сочинения сохранились в незначительном числе рукописных копий, а их распространение было локальным – ограничивалось границами сообщества, видевшего в исторических трудах предшественников практическую ценность. Такова судьба большинства монастырских хроник и анналов, а также сочинений, преследовавших политические цели – прославление правящих династий и осмысление политической истории народов. Среди последних можно указать такие выдающиеся памятники историко-политической и политико-теологической мысли, как «Деяния английских королей» (ок. 1125) УИЛЬЯМА МАЛЬМСБЕРИЙСКОГО (1090/1096–1142), сохранившиеся в 35 списках, и «Хроника» ОТТОНА ФРЕЙЗИНГЕНСКОГО, дошедшая в 38 списках. Оба сочинения не получили распространения за пределами государств, в которых были созданы – Англии и Южной Германии соответственно.

Локальное распространение большинства исторических сочинений отражает важные особенности исторического сознания средневекового общества. Интерес к истории был прагматичен и функционален: важнейшим ее назначением можно считать политическую самоидентификацию конкретного сообщества. Политической и социальной замкнутости жизни соответствовал исторический партикуляризм. Внимания сообщества заслуживала преимущественно та история, которая воспринималась «своей».

Изменение политической и институциональной структуры средневекового общества отразилось в эволюции форм историографических сочинений. В эпоху раннего средневековья, вплоть до XI–XII вв., историография, декларируя задачи создания истории народа как этнической общности, оставалась исключительно историей королевской и императорской власти. В последующие столетия интереса историков все чаще удостаиваются отдельные епископства, монастыри, города, территории, династии. Одним из наиболее ярких событий в развитии европейской историографии становится переход к написанию трудов на народных языках. Прошлое представало как источник легитимации власти, однако всё более очевидной становилась и его функция социальной интеграции – выработки коллективной идентичности, сплочённости отдельных социальных и территориальных сообществ.

94

Изучая свое прошлое и создавая «миф об исторических корнях», средневековая знать творила сказание о своей древней доблести, свободах и религиозных заслугах ставшее основой рыцарской этики. История позволяла знати вырабатывать нормы групповой солидарности, ставшей противовесом власти королей и территориальных правителей. Городские коммуны, прежде всего в Италии, апеллируя к прошлому, настаивали на исконности своего административного и политического суверенитета.

Появление первых старофранцузских переводов латинских исторических сочинений, а также оригинальных текстов о Карле Великом, римлянах и троянцах было инспирировано фландрской знатью, столкнувшейся с угрозой лишиться части своих социальных позиций в результате активной централизаторской политики французского короля Филиппа Августа. Эти сочинения выражали скрытый протест против усиления монархической власти за счёт социального престижа и политической автономии знати. Создавая образ исторического величия и могущества социальной группы, они становятся аргументом, подтверждающим исключительную роль и заслуги аристократии.

Возникновение старофранцузской исторической прозы отражает не только практические задачи аристократической оппозиции. Оно свидетельствует о настоящем перевороте в историческом сознании светского сообщества, во всяком случае, в его привилегированной части. Этот переворот связан с изменение общей структуры исторической памяти, приобретавшей все более рациональный и систематический характер. Это выразилось в переходе от учёной латыни к народному языку, от стихотворной формы к прозаической, от устного предания к его письменной фиксации. Однако ведущая роль в процессе принадлежала королевской власти.

Первым и наиболее ярким примером сознательного и целенаправленного использования историографии как инструмент упрочения монархического господства стала инициатива французских Капетингов. На исходе XIII в. создается первая редакция «Больших французских хроник» (1274) – грандиозного свода памятников предшествующей историографической традиции, основание которой уходит в эпоху Карла Великого. Главной тенденцией этой искусной компиляции, составленной на старофранцузском языке, становится обоснование величия королевской династии и возглавляемого ею народа и государства. Вехи истории Франции определяются в хрониках сменой династии Меровингов, Каролингов, Капетингов, связанных прямой преемственностью. В то же время в хрониках есть место не только королей, но и для знати, которая представлена как деятельность участник национальной истории. Однако её роль в государственном управлении ограничена.

96

К концу средневековья историография утрачивает присущее ей изначально многообразие функций: теологических, религиозно-назидательных, правовых. Она всё более приобретает значение источника социальной и политической идентичности, с одной стороны, и национальной интеграции – с другой. Одновременно в среде образованных людей зреет новое отношение к истории, интерес к прошлому приобретает самостоятельную ценность, не зависящую от прагматической полезности для целей христианской теологии и политической легитимации.

Гуманистическая историография эпохи Ренессанса

Эпоха Ренессанса ознаменована существенными изменениями в сфере культурной и социальной жизни. Однако эти изменения не носили характера радикального разрыва с предшествовавшей традицией. Так же как и в других сферах социального бытия, в историческом сознании Ренессанса сохранялась преемственность со средневековой практикой осмысления и написания истории. Однако исторические сочинения этого периода отмечены рядом новых черт в системе представлений об истории, методах работы историка и тематике. Литературное течение в рамках ренессансной культуры, включая сочинения на исторические темы, называют гуманизмом. Это название происходит от резко возросшего внимания к человеку, его интересам, возможностям, что было своего рода реакцией на аскетическую и религиозно-назидательную традицию церковной культуры средневековья. Вместе с тем применительно к эпохе Ренессанса нельзя говорить о возникновении истории как научной дисциплины, обладающей собственным инструментарием, совокупностью методов познания и интерпретации прошлого, имеющей своей целью его правдивое отображение в исторических сочинениях.

Кроме того, европейская историография эпохи Ренессанса не была однородной. Такие важные для итальянской гуманистической историографии признаки, как подражание античным авторам, отказ от религиозного объяснения исторических событий, конфессиональная индифферентность, секуляризация и рационализация истолкования развития общества, не получили полноценного воплощения в исторических сочинениях, созданных за пределами Италии.

97

В рамках другого важнейшего социально-идеологического и мировоззренческого движения эпохи, каковым была германская Реформация, религиозное и теологическое истолкование истории не только сохраняло доминирующее значение, но и получило дальнейший импульс к развитию в полемике с теоретиками римско-католического лагеря. Вместе с тем и в историографии, порождённой конфессиональными движениями Реформации и Контрреформации, нашли своё развитие такие тенденции, как расширение рациональной аргументации в объяснении взаимосвязи событий и их причин, а также новые подходы к работе с источниками, прежде всего более строгий отбор и критический анализ содержавшейся в них информации.

Античность в историческом сознании и историографии Ренессанса

В ряду черт, характерных для ренессансной и гуманистической исторической продукции, можно указать в первую очередь на возрастание интереса к античности и переоценке значения этой эпохи. Впрочем, следует напомнить, что отношение историков средневековья к античности отнюдь не было однозначным и не ограничивалось осуждением её как эпохи язычества и мирской гордыни. Память об античности была жива в средневековой культуре, вся система наук и образования основывалась на практиках обучения и интеллектуальных достижениях греческой и римской традиций. Однако античное знание последовательно встраивалось в интеллектуальный контекст христианской теологии и догматики. Представители гуманистического движения, в свою очередь, настаивали на ценности античной культуры как таковой, во всей полноте её мирского и рационального содержания. Речь идёт не только о несравненно более интенсивном, чем в средневековье, проникновении в сочинения образов и сюжетов античной истории, но и об общей восприимчивости к культурному наследию античности.

Тезис о возрождении гуманистами античной культуры требует вместе с тем значительных оговорок. Античность гуманистов была скорее их собственным представлением об эпохе, которую они считали своим идеалом, нежели аутентичным воссоздание духа классической культуры. В гуманистической культуре не существовало принципиальных различий между исторически» персонажами, героями античной истории и современника»

98

Вымышленные и реальные персонажи древней истории рассматривались как дидактические образцы, опыт которых может быть не только полезен, но воспроизведён в реальной практике. Подобно средневековому, ренессансное восприятие прошлого было лишено историзма, т. е. отчетливого осознания своеобразия античности как особой эпохи, с собственной системой социальных связей и принципов организации сообщества. Не случайно в исторических сочинениях гуманистического толка авторы злоупотребляли некритическим использованием понятий и терминов античного происхождения применительно к социальным и политическим реалиям собственной эпохи. Антиисторизм ренессансной культуры особенно проявился в сфере изобразительного искусства. Героев античной истории художники представляли как своих современников – в костюмах, интерьерах, архитектурном контексте эпохи Ренессанса.

Воспринимая античную культуру как прямую предшественницу и идеал, достойный подражания, представители ренессансной историографии занимались не столько её исследованием и достоверным воссозданием, сколько воспроизведением риторических форм и образов античной литературной традиции. Подобная тенденция имела многообразные проявления: подражание языку и манере античных повествований, использование сюжетов и героев античной истории для объяснения современной жизни, прямой пересказ античных исторических сочинений, заимствование теорий и идей античных авторов, касающихся возможных способов организации политической жизни. Обращение к античности сочеталось с различной степенью оригинальности осмысления её исторического, культурного и политического опыта и его применимости в современной авторам действительности.

Воспроизведение и пересказ античных источников, подражание их стилю, дидактический пафос, столь характерные для многих исторических произведений Ренессанса, проявились уже в ранних историко-литературных сочинениях, принадлежащих перу основоположников и корифеев современной европейской литературы – Петрарки и Боккаччо. ФРАНЧЕСКО ПЕТРАРКА (1304–1374) представил историю Рима в биографиях её наиболее значительных политических деятелей. Написанное на латыни произведение «О знаменитых мужах» (после 1337) содержит жизнеописания двадцати одного великого римлянина от Ромула до Цезаря и биографии других знаменитых деятелей эпохи античности. Петрарка создавал это сочинение, отбрасывая средневековые вымыслы и опираясь на произведения Тита Ливия. Однако он не просто воспроизводил первоисточник, но редактировал его, руководствуясь задачами морально-дидактического повествования: герои античности представлены у него в предельно идеализированном свете, они воплощают положительный образ политического деятеля и противопоставляются фигурам итальянской истории XIV в.

99

В отличие от Петрарки, ДЖОВАННИ БОККАЧЧО (1313–1375) черпал из античной истории не столько опыт политической мудрости и гражданской доблести, сколько поучительные примеры из обыденной жизни. В сочинении «О славных женщинах» (1360–1374) им собраны анекдотических истории, заимствованные у античных авторов, пронизанные морализаторским пафосом, однако лишённые исторической ценности.