«Репина Лорина Петровна, Зверева Вера Владимировна, Парамонова Марина Юрьевна ИСТОРИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ УДК 930.1(075.8) ББК 63я73 Р41 ...»

Французский историк XX в. Люсьен Февр отмечал: «История, несомненно, создается на основе письменных документов. Когда они есть. Но она может и должна создаваться и без письменных документов, когда их не существует. Причём при отсутствии привычных цветов историк может собирать свой мед со всего того, что ему позволит его изобретательность. Это могут быть слова и знаки, пейзажи и полотна, конфигурация полей и сорных трав, затмения Луны и формы хомутов, геологическая экспертиза камней и химический анализ металла, из которого сделаны шпаги, – одним словом, всё то, что, принадлежа человеку, зависит от него, служит ему, выражает его, означает его присутствие, деятельность, вкусы и способы человеческого бытия» ^[3].

Иными словами, в качестве источника может быть рассмотрено любое историческое свидетельство, в котором запечатлены культурные смыслы своего времени. Источники разных видов – письменные и невербальные, т. е. не облеченные в слова, могут быть «прочитаны» историком как особый текст. Значения каждого элемента текста подвижны, переменчивы, связаны с историко-культурным контекстом, в котором создан источник. Задача исследователя – не только извлечь сведения об идеях или событиях прошлого, но и ответить на вопрос, какое значение имело то или иное обстоятельство, деяние, вещь, слово для современников, т. е. попытаться понять систему ценностей прошлого.

То, какую информацию получает историк из источника, прямо зависит от вопросов, с которыми он подходит к изучению этого источника. Источник не «говорит сам за себя». По словам английского историка и философа Р. Дж. Коллингвуда, «всё в мире есть потенциальное свидетельство чего-либо». Но вещь может стать свидетельством только в том случае, если историк задаст ей определенный вопрос. «Из всех вещей, воспринимаемых им, нет ни одной, которую бы он не смог в принципе использовать в качестве свидетельства для суждения по какому-либо вопросу, при условии, что он задает правильный вопрос. Обогащение исторического знания осуществляется главным образом путем отыскания способов того, как использовать в качестве свидетельства для исторического доказательства тот или иной воспринимаемый факт, который историки до сего времени считали бесполезным.

34

Весь воспринимаемый мир тогда потенциально и в принципе может служить свидетельством для доказательства историка» ^[4].

Один и тот же документ может быть прочитан по-разному в зависимости от постановки исследовательской задачи. Окончательного прочтения источника не существует. Кроме того, каждый исследователь по-своему понимает свидетельство, интерпретирует его, включает в свою систему представлений, ценностей, подчиняет собственным задачам. Ограничителями интерпретации служат правила и нормы исторической профессии.

В историческом знании XIX–XX вв., были разработаны методы критического анализа источников, что позволило глубже вникать в их содержание, раскрывать их различные смысловые уровни.

Когда историк приступает к работе над отобранными для осмысления источниками, первая его задача заключается в расшифровке и освоении текста, установлении его происхождения авторства, времени, места и целей составления) и подлинности. В этих операциях, относимых обычно к внешней критике источника, исследователю оказывают помощь палеография, эпиграфика, текстология, сфрагистика, дипломатика и другие вспомогательные исторические науки. После завершения внешней критики исследователь переходит к установлению полноты, достоверности и точности сведений, содержащихся источнике. Этот этап работы принято называть внутренней критикой источника, или герменевтикой.

Для понимания источника необходимо учитывать социально-исторические условия его возникновения и конкретные обстоятельства создания. Все источники, так или иначе, несут на отпечаток представлений, убеждений и идеалов их создателей, отражают их индивидуальные взгляды и культуру эпохи. При изучении любого источника исследователю необходимо интерпретировать его данные, т. е. попытаться восстановить первоначальный смысл, учитывая его семантические изменения во времени, а также и некоторую неполноту. Сведения о прошлом по пути к историку проходят своеобразную фильтрацию, И после каждого её этапа информации остаётся всё меньше. Таким образом, отдельные факты могут быть безвозвратно утрачены. Однако восполнить некоторые недостающие сведения оказывается возможным по разным категориям источников; помимо того, характерные явления и процессы эпохи, как и ее значимые события, как правило, фиксируются в разнообразных свидетельствах современников, а, следовательно, имеют шансы сохраниться для последующих поколений.

35

В своих трудах историки во все времена единодушно отмечали, что намеревались писать правду о минувшем. Но далеко не всё написанное буквально отражает то, что случилось в прошлом. Значит ли это, что авторы выдумывали или искажали правду от незнания или неумения «записать» историю?

Под истиной и вымыслом в разное время историки понимали нечто различное. Так, правдивым могло считаться типическое, т. е. раскрывающее характерные, общие черты явлений, как это делала литература; в этом случае менее существенное, преходящее давало материал историкам. Под истинным могло пониматься и морально правильное, ориентирующее и наставляющее читателя в вере. Помимо разных представлений о природе правды в историческом повествовании, необходимо принимать во внимание воззрения и убеждения его автора. Чудеса святых для средневекового хрониста были неотъемлемой частью правильного порядка вещей. Не менее естественным для историка нового времени могло быть представление о развитии человеческой морали и скором триумфе прогресса. Наконец, все источники содержат элементы идеологии, определяющей приоритеты и умолчания в тексте, смысловые акценты в повествовании.

Все эти обстоятельства следует учитывать при работе со свидетельствами прошлого. По словам А. Я. Гуревича, «историк находится в постоянном единоборстве с источником, ибо последний представляет собой одновременно и единственное средство познания, и ту преграду, природу которой необходимо по возможности глубоко исследовать... Он по необходимости погружается в область представлений авторов исторических источников, в ту систему культурных стереотипов и ходов мысли, которая была неотъемлемой стороной их творчества» ^[5].

Событие и факт

Событие и факт – важные исторические категории. При кажущейся своей простоте, эти понятия достаточно трудны для определения. Со второй половины XIX в. и вплоть до настоящего времени историки дискутируют о природе и сущности исторических событий и фактов.

Событие – нечто произошедшее, свершившееся; то, что попало в сферу внимания исследователя. Историю часто понимают в связи с ее отношением к событиям. В словарях история может определяться как систематический упорядоченный рассказ о событиях или как область знания, фиксирующая и объясняющая события прошлого; Со времен античности история мыслилась как res gestae (деяния) – повествование о выдающихся политических событиях. В современном обществе распространено представление о том, что задача историка состоит в правдивом описании и объяснении событий прошлого. В историческом знании существуют разные интерпретации события. Условно их можно разделить на реалистическую и конструктивистскую. Согласно более распространенной реалистической интерпретации все, что случилось в прошлом, неизменно, имеет свою структуру и зафиксировано в источниках. События, таким образом, являются «сырьём» для историка. Работа исследователя в соответствии с такой позицией, оценивается с точки зрения правдивости, адекватности изложения материала по отношению к событиям прошлого.

Сторонники конструктивистской интерпретации утверждают, что события не существуют независимо от исследователя. Историк, работая с разнообразными источниками, делает умозаключение о произошедшем, создаёт интеллектуальную конструкцию события. Таким образом, событие можно в какой-то мере рассматривать как произведение труда историка. Исследователь не описывает нечто, открыто лежащее перед ним, но «учреждает» событие, которое позволяет сгруппировать отдельные «голоса» прошлого, придать смысл свидетельствам источников.

Американский философ середины XX в. Луи Минк писал, люди склонны предполагать существование некой «нерассказанной истории», где запечатлены все истинные формы любого события прошлого. От историков ожидают, что они обнаружат и раскроют её фрагменты, воспроизведут истинный облик событий. Но это ощущение обманчиво, поскольку нерассказанных историй не бывает, ведь история и есть рассказ. Ученый не имеет прямого доступа к событиям прошлого как таковым: о них он узнает из различных источников. Облик и структура воссозданного события зависят не от его истинной природы, а от историко-литературного контекста, в который это событие включено. Поэтому в качестве такового могут выступать как одномоментные действия или поступки отдельных людей, так и сложные длительные процессы (например, Реформация или Французская революция).

37

«Объём» события зависит от угла зрения историка и от жанра, в котором он работает: в микроисторическом исследовании и в крупном сочинении, повествующем об истории государств, события имеют различный масштаб, а их логика строится на разных основаниях.

В рассуждениях историков XIX–XX вв. понятие «событие» нередко пересекается с понятием «факт». В целом, если событие запечатлевает нечто произошедшее, то факт можно рассматривать как утверждение о событии.

Понятие «факт» (лат. factum – сделанное) имеет, по меньшей мере, два значения: одно указывает на что-либо совершившееся; другое – на достоверность, подлинность свидетельства о произошедшем. В XIX–XX вв. в интеллектуальной культуре Запада укоренилось представление, что профессиональная история отличается от других форм рассказа о прошлом тем, что основана на фактах, и этот базис отделяет историю от мифа, легенд, вымысла.

В XIX в. в позитивистской историографии сложился своеобразный культ факта. Исследователю надлежало находить факты в источниках, с помощью критических процедур отделять от фактов все недостоверное, неважное, привнесённое, подобно тому, как археолог очищает от земли керамический обломок. Без фактов история лишается почвы; факты придают истории статус объективной, доказательной, научной дисциплины. В свою очередь, без деятельности историка факт утрачивает смысл.

Понятие достоверного факта стало краеугольным камнем профессиональной исторической науки XIX в. Немецкий историк Леопольд фон Ранке писал, что, по его мнению, исторические свидетельства более интересны, чем романы таких писателей, как Вальтер Скотт. Для Ранке «высшим законом» было строгое следование фактам, как привлекательным, так и нелицеприятным. Даже незначительный исторический факт обладал большей притягательностью, чем самое грандиозное вымышленное событие.

Долгое время это понятие не подлежало проблематизации. Для большинства исследователей исторический факт обладал внутренней целостностью, был подобен кирпичику знания, походил на атом в физике. Готовые факты «ожидали», когда историк соберет их и выстроит в повествование. Они «свидетельствовали сами за себя», и устами историка говорила сама история.

Различные модификации этих взглядов бытуют и поныне, однако в XX в. понятие исторического факта перестало быть столь однозначным и очевидным. По мнению итальянского философа Бенедетто Кроче, факты не находятся где-то рядом в готовом виде, они формулируются, выдвигаются историками в соответствии с их целями.

38

Факт не пребывает сам по себе, вне сознания исследователя, а создается его разумом и воображением. Таким образом, факт представляет собой не отправной пункт, скорее, продукт работы историка. Это положение поставило под сомнение распространённую идею о том, что факт может существовать отдельно от его интерпретации. Переход Цезарем Рубикона в 49 г. до н. э. может рассматриваться как отдельный факт, но он же подразделяется на множество мелких фактов. Факт – всегда некое обобщение, сделанное историком на основе выборки «важного» или «относящегося к делу», т. е. помещенное в соответствующий контекст. На конструирование факта влияют научные методы, с помощью которых историк производит отбор сведений, их группировку, соотносит свидетельства между собой. Несмотря на то, что специалист владеет большим арсеналом критических исследовательских процедур и методов изучения источников, вопросы, которые он задаёт, а также ценности его культуры, этические и эстетические предпочтения оказывают непосредственное воздействие на облик факта в его тексте.

Хронология и периодизация

Исследователи прошлого, так или иначе, сталкиваются с проблемами хронологии и периодизации. В своей работе историк имеет дело как с представлениями времени, которые разделяет сам, принадлежа к определённой культуре и профессии, так и с разнообразными историческими взглядами на способы измерения времени, соотношение событий. Обыденный человеческий опыт позволяет воспринимать время как непрерывный движущийся поток, и при этом подразделяет его на условные периоды. В современной западной культуре распространены взгляды, восходящие к иудео-христианскому образу мира, где история – это последовательность событий, направленных из прошлого в будущее. Согласно христианскому учению, земная история человечества имеет начало, конец и подчинена цели – достижению Царства Божьего. Сходным образом строятся теории социального прогресса, где история понимается как однонаправленное развитие человечества в сторону более совершенного общественного устройства. Похожее представление об истории как ограниченном во времени непрерывном линейном процессе поддерживается и многими современными естественнонаучными теориями.

39

В современной культуре наряду с линейным видением истории присутствуют элементы циклических хронологических представлений, основанных на естественных природных циклах, – например, на смене дня и ночи или времен года. Впрочем, они также подчинены идее линейного движения: так, считается, что каждый год является новым по отношению к предшествующему. Подобные идеи не вытекают непосредственно из природы времени. Иначе, к примеру, было устроено циклическое время в представлении древних греков: вечный космос периодически погибал в огне и возрождался вновь, что вело к очередному повторению событий истории.

В различных культурах существовала потребность датировать события. Способы соотнесения события со временем были весьма разнообразными: они могли основываться на принятых в культуре методах измерения времени, лунных и солнечных календарях, агрикультурных циклах, периодах правления династий и т. п. Летосчисление, как правило, велось от какого-то значимого символического события – основания Рима или Сотворения мира, первого года после смерти Будды или Рождества Христова. Проблемы изучения различных хронологических систем составляют предмет исследования такой дисциплины, как историческая хронология.

Если вопросы летосчисления, или образов исторического времени, лишь отчасти зависят от истории как дисциплины, то проблема периодизации прямо связана с историческим знанием.

Периодизация – подразделение прошлого на отрезки времени (исторические периоды, века, эпохи и т. п.) – одна из сложных проблем историописания. Необходимость такого деления для упорядочивания и анализа исторических событий не ставится исследователями под сомнение. Однако практика построения периодизаций нередко вызывает споры. Историки обращают внимание на значительную долю условности вычленения целостных фрагментов прошлого.

Распространённая в историческом знании XIX в. идея объективности времени как среды, в которой существуют события, в XX в. уступила место представлениям об относительности времени. Историческое время мыслится как сложная конструкция, в большой степени «учрежденная» событиями или группами событий прошлого. Сама возможность периодизации основывается на достаточно условном видении истории как непрерывной и единой. Исходя из идеи общности процесса развития человечества, можно выделять в нем какие-либо этапы, сравнивать одну эпоху с другой.

Для изучения истории важно не только датировать, соотнести произошедшее с неким моментом времени, но и очертить границы периодов, когда проявлялось типическое сходство исторических феноменов между собой.

40

На основании этого сходства можно выделить исторические периоды, например, эпоху Возрождения или век Просвещения и т. д.

В культурах, мифологии и религии прошлого бытовали разные способы периодизации истории, например – деление прошлого по аналогии с сезонами года, с возрастами человека. Греческий поэт Гесиод в VII в. до н. э. писал о четырёх прошедших веках – золотом, серебряном, бронзовом и железном. Периодизация в соответствии с поколениями, политическими правлениями, династиями принадлежит к древнейшим способам упорядочивания истории.

В средние века на Западе в трудах Отцов Церкви были выдвинуты две большие системы периодизации всемирной истории. Одна связывала прошлое и настоящее человечества с четырьмя монархиями. Согласно этой системе, развитой в IV в. Евсевием Кесарийским и Иеронимом Стридонским на основе ветхозаветной «Книги пророка Даниила», всего в человеческой истории сменилось четыре империи. Римская империя рассматривалась как последнее государство на земле, после которого наступит конец истории. Последовательная смена монархий отражала Божественный замысел, согласно которому люди шли к политическому и религиозному единству. В XI–XII вв. немецкими историками была обоснована теория «переноса монархии получившая широкое распространение на средневековом Западе. Согласно этой концепции, после гибели Римской империи. Бог передал власть римских императоров вначале Карлу Великому (и Государству франков), а затем Германской империи.

Большинство средневековых историков предпочитало периодизацию истории по шести возрастам, описанную Аврелием Августином. Века, прошедшие с момента создания мира, уподоблялась возрастам человека и дням Творения. Шестой и последний возраст – старость человечества – начался со времени рождения Христа. У ранних хронистов каждый день Творения соответствовал тысяче лет в истории; шестой век должен был завершиться светопреставлением и «седьмым днём вечной субботы», днем воскресения из мертвых. На этом основании в Европе в 1000 г. ожидали конца света; после этой даты историкам пришлось корректировать вычисления длительности каждого возраста» мира.

Понятие исторической эпохи, которое используется в настоящее время, возникло сравнительно недавно. Оно утверждалось в контексте культуры Возрождения и Реформации, в тот период, когда в обществе стало ослабевать влияние христианской эсхатологии, ожидания скорого конца света.

41

Гуманистами было предложено такое видение истории, согласно которому важнейшей вехой, отделявшей древнюю историю от новой, считалось утверждение христианства и падение Западной Римской империи. Определение «средние века» входило в историографию постепенно, по мере отдаления в сознании настоящего от недавнего прошлого. В европейской науке представление о средних веках утвердилось после того, как в конце XVII в. профессор немецкого университета X. Келлер назвал одну их трех книг своего учебника «Историей средних веков», подразделив историю на «древнюю» – до Константина Великого, «средневековую» – до 1453 г., даты завоевания турками Константинополя, центра христианского мира, и «новую», наступившую после этой даты.

Деление истории на большие эпохи способствовало формированию исторического сознания в обществе, в котором происходил процесс секуляризации, позволяло различать прошлое, настоящее и будущее как качественно различные периоды, и в то же время связывало воедино исторический процесс. Подразделение всемирной истории на древность, средние века и новое время стало господствующим в работах историков Просвещения (XVIII в.). Впоследствии этот способ периодизации, с известными поправками, был закреплен в профессиональной историографии XIX–XX вв.

Подобная схема подразделения весьма условна. О границах каждой эпохи ведутся споры, так что рубежи древности, средневековья и нового времени колеблются в пределах двух или трех столетий. Помимо этого, в основании такой периодизации всемирной истории помещена история Европы, события которой не могут служить ориентирами для описания прошлого Китая или Индии.

С середины XIX в. популярность приобрели различные экономические теории, в соответствии с которыми проводилась и периодизация мировой истории. В XX в. в марксистской литературе утвердилась схема пяти общественно-экономических формаций (первобытно-общинной, рабовладельческой, феодальной, капиталистической, коммунистической), восходящая к трудам К. Маркса и Ф. Энгельса. После Второй мировой войны теории индустриализации и модернизации, предложенные в сферах социальной и экономической истории, были распространены на исторический процесс в целом. Всемирная история рассматривалась как смена разных типов общества – доиндустриального (аграрного, традиционного), индустриального (модернизированного), постиндустриального (информационного). В работах современных историков и социальных философов большое внимание уделяется изучению постиндустриального этапа истории.

42

В XVII в. берет своё начало периодизация по столетиям. Этот способ подразделения времени предполагает, что каждое столетие обладает внутренним единством, собственной идентичностью.

При переносе одной из характеристик эпохи на сущность целого периода возникают обобщения («век барокко» или «век Либерализма»), которые используются как метафоры. Но они требуют известной осторожности, поскольку подразумевают, что, например, весь способ жизни в XVII в. характеризуется чертами стиля барокко. Теории глобальных эпох также могут рассматриваться критически, поскольку строятся на посылке, история – некое мировое целое – постигается в соотношении с тем, что человек узнает из собственного опыта.

Таким образом, эпохи и периоды – плод работы историков. Эти конструкции помогают в изучении феноменов прошлого, они не должны восприниматься буквально. Как писал Дж. Коллингвуд, всем приходится читать о хороших или дурных периодах в истории, но та или иная оценка больше говорит том, как историки изучают прошлое, чем о том прошлом, которое они исследуют.

Всеобщая история

В процессе познания историк всегда выбирает масштаб и ракурс изучения предмета. Такой выбор предполагает определённую интерпретацию исторического прошлого.

В историографии имеется немало опытов написания «больших» историй, которые, по замыслу их авторов, охватывают различные аспекты человеческого бытия в мировом историческом пространстве и времени.

С глубокой древности, когда складывались основы историописания, и вплоть до настоящего времени учёные не оставляют надежд представить историю человечества в целостном виде. Грандиозность задач и заведомая невозможность выполнения такого проекта отнюдь не могут служить препятствиями для тех, кто решился писать всеобщую (мировую) историю.

Идеи создания истории всего человечества нашли свое выражение в трудах античных авторов. Однако поиски для неё единых оснований, в конечном счете, приводили к написанию истории народов Средиземноморья, «образцовым» центром которого был эллинский мир.

43

Именно по его меркам рассматривалась жизнь «варварской» окраины.

В европейской средневековой культуре опыты создания всеобщей истории были связаны с намерениями христианских учёных (Евсевия Кесарийского, Аврелия Августина, Рихера Реймского и др.) обосновать идею непрерывности и целостности прошлого, настоящего и будущего человеческого рода на основе Ветхого и Нового Завета. В таком виде всеобщая, или мировая, история представала как процесс движения народов от варварства (язычества) к христианству. Центром христианской истории по Божественному плану был «богоизбранный» народ, прошлое же «варваров», или «иноверцев», всецело подчинялось логике всеобщей истории с присущим ей универсальным миропорядком.

В новое время, по мере формирования рационалистической научной картины мира, схемы всеобщей истории, предлагавшиеся последователями гуманистов в конце XVI–XVII в. (например, Боденом, Боссюэ, Рейли и др.) и философами в XVIII в. (Вольтером, Монтескье, Гиббоном и др.), подразумевали существование целостного всемирно-исторического процесса на иных основаниях – через развитие мирового духа или прогресс универсального разума. В таких концепциях центром человечества становилась Европа, в соответствии с «образцовым» историческим опытом которой рассматривалось прошлое народов других регионов. Этот европоцентристский принцип написания всеобщей истории (несмотря на его критику самими исследователями) в изменённом виде был унаследован профессиональной историографией XIX – первой половины XX в.

В XIX в. в Европе завершались процессы становления национальных государств. В связи с этим стала рассматриваться возможность создания единой всеобщей истории, своеобразного конечного продукта труда ученых, который был бы написан в результате тщательной научной разработки и обобщения национальных историй. Такую позицию, например, занимал Леопольд фон Ранке, который видел в написании всеобщей истории осуществление идеала (Божественного плана); этот идеал оказывался достижим посредством всеобъемлющего исследования взаимоотношений наций, языков, гражданских институтов, религий, причин и последствий войн и пр.

На рубеже нового и новейшего времени концепции всеобщей истории стали утрачивать привлекательность. Отчасти это было связано с общественными ожиданиями и потребностями в разработке концепций национально-государственных и локальных историй.

44

Однако были и другие, внутренние причины, побуждавшие ученых по мере профессионализации историографа постепенно смещать исследовательские интересы в другие сферы. В их числе – возрастание специализации исторического знания, формирование таких самостоятельных областей, как политическая, экономическая, социальная, культурная история. объяснительный аппарат дисциплины прочно вошли понятия культура» и «цивилизация», с помощью которых оказалось возможным рассмотреть историю человечества в новом масштабе и других ракурсах.

Применение культурно-исторического подхода к национальной, региональной и локальной истории в работах Я. Буркхардта, К. Лампрехта, Й. Хейзинги, Н. И. Кареева, Л. П. Карсавина других известных историков-профессионалов второй половины XIX – первой трети XX в. заметно повлияло на концепции всеобщей истории. Представления историков о содержании динамике всемирно-исторического процесса заметно усложнилась.

Важное значение для преобразования содержания и облика всеобщей истории имела разработка концепций локальных цивилизаций как сложных обществ, обладающих протяженностью историческом времени и пространстве (Н. Данилевский, Шпенглер, А. Тойнби, К. Ясперс и др.). Такие концепции содействовали ослаблению принципов европоцентризма и линейного прогресса в «больших» теориях истории человечества. В середине XX в. концепции всеобщей истории были заметно обновлены и подкреплены общественными теориями модерниза экономического роста. Роль образца исторического, социально-политического, культурного развития в них по-прежнему выполняли страны Запада. Однако в новых попытках написания всеобщей истории прослеживалось стремление не только включить в мировые процессы исторический опыт не западных регионов, но и представлять его неотъемлемой частью целого. Всеобщая история строилась на основаниях модернизационной схемы, гласно которой общество имело три формы: до-индустриальную традиционную), индустриальную, постиндустриальную. Во второй половине XX в., когда произошли качественные изменения в мировой экономике, политике и культуре, а также в самом понимании науки, информации, природы общественного и гуманитарного познания, идеи написания всеобщей истоки стали уступать место новым теориям всемирной (миросистемной) истории (Ф. Бродель, И. Валлерстайн, У. Макнил и др.). Общественная критика линейного хода всемирно-исторического процесса и универсальных общественных законов, в соответствии с которыми историки писали «большие» истории человечества, содействовала пересмотру самих представлении о всемирности, роли европейских и западных «образцов» для других регионов и народов мира.

45

В концепциях новой всемирной (миросистемной) истории, в корне отличающихся от привычных схем линейного развития и прогресса, утверждаются принципы взаимозависимости различных историко-культурных миров.

В то же время осознание мировым сообществом экономического, политического, информационного единства современного мира (выражаемого в процессах глобализации) породило потребность в написании глобальной истории, концепция которой отличалась от сложившихся универсалистских концепций всеобщей и национально-государственной истории. Вместе с тем поборники глобальной истории, используя многие построения «миро-системщиков», не стремятся, тем не менее, акцентировать внимание на идее поликультурности. В глобальной истории эта идея подчинена поиску черт единства, сходства различных народов, живущих в разных регионах Земли. Стремление увидеть большое в малом дает специалистам в области макроистории возможность по-новому интерпретировать содержание привычных понятий «Европа», «Латинская Америка», «Африка», «христианский мир», «исламский мир», «человечество» и др., их роли во всемирном историческом процессе.

История и литература

Что может быть общего у исторических сочинений и произведений художественной литературы? Разве только то, что те и другие существуют в виде письменных текстов, у которых есть свои авторы и читатели. Принципиальное же отличие – в задачах, которые стоят перед историком и автором художественного произведения. Задача историка состоит в том, чтобы создать объективную картину прошлого. Он вынужден ограничиваться сохранившимися документальными источниками. Самое важное для автора художественного произведения – успешно реализовать свой творческий замысел и заинтересовать им своего читателя. Для этого ему не обязательно во всем следовать тому, что принято считать истинным или реальным.

Такой взгляд на отношения истории и литературы является расхожим. Он может устроить любого, кто привык думать, будто с момента появления письменной культуры человечество имело приблизительно одинаковые представления о том, чем реальность отличается от вымысла и, соответственно, чем задачи исторического описания отличаются от задач художественного изложения.

46

Однако так было не всегда. Приведённый нами расхожий взгляд соответствует только тому сравнительно недолгому периоду в развитии научного и гуманитарного знания, который относится ко второй половине XIX в. Именно тогда утвердилось представление об истории как науке, реконструирующей прошлые события. Приверженцы этой науки не хотели иметь ничего общего с литературой или, в лучшем случае, рекомендовали историкам писать свои работы на ясном и понятном для всех

В начале XX в. произошли изменения в понимании характере исторического знания. Все отчетливей звучала мысль о том, что в деле реконструкции прошлого нельзя во всем полагаться только на документальные источники. Их материала зачастую недостаточно, чтобы представить полную картину эпохи, которая интересует историка. Так что во многом ему приходится действовать на свой страх и риск, доверяясь исключительно своей интуиции. Кроме того, после произошедшей в гуманитарной мысли структуралистской революции (60-е гг. XX в.) пришло осознание того, что письменный текст является альфой и омегой исторического исследования. Это означает, что изучение прошлого начинается с интерпретации письменных текстов исторических источников. Конечный продукт такой интерпретации также представляет собой письменный текст – историческую статью или монографию. Создавая его, исследователь, подобно писателю, вынужден использовать тот набор художественных средств и риторических приёмов, которые имеются в распоряжении у современной ему литературной культуры. С этой точки зрения, историческое сочинение можно рассматривать как литературное произведение особого рода, специфическое назначение которого заключается в том, чтобы убедить своих читателей в действительном характере представленных в нём событий.

Таким образом, отношение между историей и литературой гораздо более тесное, чем это может показаться. Автор любого прозаического произведения (особенно исторического романа или реалистической новеллы) не должен пренебрегать знанием исторических деталей. Историк же, в свою очередь, окажется не в состоянии дать сколько-нибудь целостное представление о прошлом, если не сумеет воспользоваться современными ему литературными приемами.

Уже со времен античности признавалось, что занятие историей требует серьёзных литературных навыков. Однако ни у древних греков, ни у римлян не существовало понятия художественной литературы в его современном значении.

47

Считалось, что все виды словесного творчества (устного или письменного, поэтического или прозаического) представляют собой разные типы мимесиса (гр. mimesis – подражание). Поэтому отличие историка от поэта состояло главным образом не в том, что первый был обязан говорить правду, а второму позволялось эту правду приукрасить. С самого начала им приходилось иметь дело с разными объектами для подражания. Как говорил в «Поэтике» Аристотель, «историк и поэт различаются не тем, что один пишет стихами, а другой прозой (ведь и Геродота можно переложить в стихи, но сочинение его все равно останется историей), – нет, различаются они тем, что один говорит о том, что было, а другой – о том, что могло бы быть... Ибо поэзия больше говорит об общем, история – о единичном. Общее есть то, что по необходимости или вероятности такому-то характеру подобает говорить или делать то-то. А единичное – это, например, то, что сделал или претерпел Алкивиад» ^[6].

Древние историки уделяли большое внимание сбору и проверке единичных фактов, полагая, что история – это хранительница примеров, собранных для оказания читателям моральной и жизненно-практической помощи. Однако этим задачи истории не ограничивались. Занятие историей признавалось частью риторического искусства. Сбор и проверка фактов составляли лишь предварительную стадию в работе историка, искусство же его проверялось тем, как он умеет эти факты использовать. Лукиан в сочинении «Как следует писать историю» говорил, что главной заботой историка должно стать придание выразительности материалу. Историк должен обдумывать не что сказать, а как сказать: его задача состоит в том, чтобы верно распределить события и наглядно их представить.

В античности не существовало видимых противоречий между установками на правдивое описание фактов прошлого и их связное и наглядное изложение в тексте исторического сочинения. Когда же все-таки они возникали, то решались в пользу наглядности. Пример тому – Цицерон, который считал, что первый закон истории – ни под каким видом не испытывать лжи, затем – ни в коем случае не бояться правды, а также не допускать пристрастия и злобы. Тем не менее, когда его друг, историк Лукцей, пожелал написать историю его консульства, Цицерон, заботясь о создании выразительного рассказа, посоветовал ему «пренебречь законами истории».

До конца XVIII в. история оставалась частью риторического искусства.

48

Когда Вольтер, выдающийся историк эпохи Просвещения, в одном из писем излагал замысел своего сочинения о правлении Людовика XIV, можно было подумать, что он следовал рекомендациям Лукиана: ставя своей целью создать великую картину событий и удержать читательское внимание, он, с одной стороны, видел историю как трагедию, которой требуются экспозиция, кульминация и развязка, а с другой – оставлял на её широких полотнах место для занимательных анекдотов. С началом XIX в. историю, как и литературное творчество в целом, перестали считать частью риторики. Однако она не утратила своих художественных качеств. На смену одним изобразительным приемам пришли другие. Историк больше не старался занять привилегированную внешнюю позицию по отношению к предмету своего сочинения и читателям, воздерживался от моральной оценки героев. Более того, он стремился вообразить себя участником событий. Мелкие подробности и незначительные факты, с которыми историки Просвещения мирились с «неизбежным злом», в трудах историков эпохи романтизма становились преимущественными объектами описания. В работе Эффект реальности» французский философ и литературный критик второй половины XX в. Ролан Барт дал анализ изобразительных средств, которыми пользовались историки романтической школы и писатели-реалисты XIX в., и доказал факт взаимопроникновения и взаимообогащения исторического и литературного творчества.

Тесная связь этих видов творчества сохранялась и в последующее время. Трудно не заметить стилистического сходства между многотомными трудами историков-позитивистов и романами-эпопеями в духе О. де Бальзака или Л. Толстого. В первой половине XX в. историки «школы "Анналов"», по словам М. Блока вместо «состарившейся и прозябавшей в эмбриональной форме повествования» позитивистской историографии предложили свой проект многослойной аналитической и структурной истории. Приблизительно в то же время писатели-модернисты Джойс, Ф. Кафка, Р. Музиль создают роман нового типа, Особенности композиции которого не позволяют читателю обнаружить в нём единую сюжетную линию. Эти романы не имеют ярко выраженных начала, середины и конца и «живут» только в процессе бесконечного их перечитывания. Но уже во второй половине XX в. проблема взаимодействия истории и литературы получила свое теоретическое осмысление в работах «новых интеллектуальных историков».

49

Глава 3. АНТИЧНАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ: РОЖДЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ

История же – свидетельница времен, свет истины, жизнь памяти, наставница жизни, вестница древности.

Цицерон

Античная историография, с точки зрения формального определения, – это совокупность исторических сочинений на греческом и латинском языках, возникших в эпоху античности. Верхняя граница этой историографической традиции определяется временем дописьменной культуры, а нижняя – более аморфная и трудно определяемая – наступлением эпохи постримской средневековой традиции. Хронологически этот период может быть обозначен 1000 г. до н. э. – 500 г. н. э.

У истоков нового знания

В начале своего развития история была, прежде всего, жанром художественной прозы. Место ее рождения – малоазийская Иония, и в частности Милет, выдающийся центр греческой культуры архаической эпохи. Великие ионийские философы рассматривали мир природы (космос) как единое целое, а человеческое общество как его часть. Первоначально они писали, продолжая эпическую традицию, в поэтической форме, но вскоре возник новый литературный жанр, который более соответствовал развитию критической и научной мысли. В VI в. до н. э. подверглись пересмотру многие присущие эпосу представления о космосе, богах, об известных грекам землях и народах, и появились прозаические описания – произведения нового типа, противостоящие традиционной поэзии и мифологии. Интерес их авторов был направлен не только на окружающую действительность, но и на прошлое, которое помогало понять настоящее.

50

Основой для реконструкции прошлого служили мифы и эпос, при этом прозаическая запись традиционных преданий была не только их пересказом, но и критикой – отбором и переосмыслением. Так создавались первые хроники, этнографические описания местностей и городов. Насколько можно судить по дошедшим до нас фрагментам этих произведений, внимание их авторов было сосредоточено на родословных основателей городов, достопримечательностях и обычаях разных народов. Для всех авторов было характерно наивное представление о том, что исторические предания, старинные сказы и мифы воспроизводят подлинную, только несколько приукрашенную действительность и для установления истины достаточно устранить все сверхъестественное и неправдоподобное. Если факты казались бессмысленными, им пытались дать иное, более разумное объяснение. Главным было стремление «найти правду» и взять из предания то, что можно, так или иначе, проверить. Такая работа определялась словом «история», имевшим двойной смысл: свидетельство очевидца и расследование, расспрашивание. Авторов таких сочинений называли логографами (гр. logos – слово, сочинение). Позднее этот термин приобрел много значений, но вначале он употреблялся для противопоставления прозаического слова поэтическому. В качестве литературного жанра рассказ-логос отличался от басни, сказки и мифа.

Логографы черпали сведения в устных и письменных источниках. Устными являлись новеллы городского фольклора, эпические предания о богах и героях, письменными – погодные списки должностных лиц и победителей Олимпийских игр, а также описания путешествий по суше и морю, которые велись для нужд торговли и мореплавания. На этой основе логографы создавали труды, более крупные по объёму и широкие по кругозору: рассказы разного происхождения объединялись в них вокруг общих тем – народ, страна, город, генеалогия знатных родов.

В V в. логографами были созданы ещё более масштабные произведения, объединявшие рассказы о прошлом целых стран: Харон составил описание Персии, Ксанф – Лидии. Отличительной чертой их писательского метода была фактографичность – стремление снабдить читателя точными и достоверными данными, что определяло их способ общения с материалом: механическое объединение вокруг одной темы разрозненных рассказов без попыток их синтеза и раскрытия внутренних связей между ними.

51

Геродот – отец европейской истории

О жизни ГЕРОДОТА (490/80 – ок. 425 до н. э.) известно чрезвычайно мало. Предполагают, что он родился в 484 г. до н. э. и около десяти лет (455–447 до н. э.) путешествовал по странам, с которыми греки вели торговлю. Геродот собирал сведения о природных условиях тех мест, которые посещал, об обычаях, образе жизни и истории разных народов, вел наблюдения лично, записывал рассказы очевидцев. Несколько лет в середине 440-х гг. до н. э. он провёл в Афинах, где сблизился с кружком Перикла. Там же он, вероятно, читал отдельные части своего труда, в котором история Афин занимает центральное место. Последние годы жизни Геродот провёл в Фуриях, греческой колонии на юге Италии.

Трудно установить, зачем Геродот путешествовал: только ли из любознательности или основной его целью была торговля. Помимо греческих колоний, он побывал в Египте, дойдя по Нилу до Элефантины, и Передней Азии, дойдя до Вавилона. Эти области были хорошо известны грекам. Здесь находились греческие фактории; сюда постоянно направлялись греческие торговцы и наемники. Все остальные места, которые посетил Геродот, представляют собой греческие поселения: это Малая Азия, Финикия, Сирия, Геллеспонт, западный берег Черного моря, Ольвия.

Геродот заимствовал многие знания и приемы изложения у своего, предшественника Гекатея Милетского (рационалистическую аргументацию, универсальную карту мира, этнографические экскурсы), но в центр своих исследований он поместил человека, и в этом его главная заслуга. Геродот был первым универсальным историком, не ограничившим себя рамками какого-нибудь одного государства или народа. Например, вышеупомянутый Гекатей Милетский при всей широте и универсальности знаний был мифографом и географом, но не историком. Труд Геродота «История» представляет решительный переход от «описания земель» к истории в собственном смысле слова.

В отличие от логографов (которые обычно давали разрозненное описание отдельных местностей и народностей), Геродот объединил разнородный материал темой борьбы Востока и Запада. Он начинает свою «Историю» с установления причин конфликта между Азией и Европой, отыскивая виновников войны.

Историк посетил все страны современного ему культурного мира и изучил образ жизни, нравы, прошлое и религиозные обычаи древних народов. Не зная местных языков, Геродот был вынужден пользоваться рассказами посредников-переводчиков, проводников, жрецов.

52

Поэтому его сообщения часто относятся к области фольклора и иногда передают исторические факты в искаженном виде. В основном, однако, эти факты подтверждаются археологическими раскопками и сведениями из других источников.

Цицерон назвал Геродота «отцом истории»: с его труда начинается греческая историография, как поэзия – с Гомера. Именно он утвердил связь понятий «история», «исследование», «узнавание» с целью составления повествования о течении дел человеческих. История сформировалась как повествование о цепи взаимосвязанных событий, причинно обусловленных и приводящих к определенным последствиям, чаще всего непредвиденным.

Греко-персидские войны, вдохновившие Геродота предпринять свой труд, укладываются в четверть века, но для освещения этих событий ему понадобилась громадная историческая ретроспектива: истоки конфликта он прослеживает в глубоком прошлом втянутых в него стран и народов. Хотя тема «Истории» по сути своей военно-политическая, Геродот нагромоздил в ней массу разнообразных, нередко единственных в своем роде сведений по исторической географии, археологии, этнографии, истории мореплавания и торговли, религии и мифологии. Все эти экскурсы имели весьма отдаленное отношение к главным событиям повествования, однако в них были заданы границы предмета истории (независимо от того, в какой мере это понимал автор). Предмет истории в глазах самого Геродота великие и достойные удивления деяния, а задача историка в сохранении знания о минувшем, чтобы «прошедшие события с течением времени не пришли в забвение» ^[7].

Геродот выступил первооткрывателем и в области исторического метода: он впервые подошел к историческому сюжету как проблеме, ставя перед собой конкретную познавательную задачу – поиск ответа на вопрос: почему эллины и варвары воевали друг с другом?

Заранее определённая познавательная цель диктовала необходимость установления истинности собранных сведений, а также отбора и упорядочения событий, т. е. элементов исторического повествования. У Геродота причудливо сочетаются два различных принципа историописания – рациональный и мифологический. Первый основывается на фактах, очевидцем которых был сам историк, второй – на сведениях о далеком прошлом, почерпнутых преимущественно из устной традиции. Геродот иногда подвергает сомнению некоторые рассказы о чудесах, но факт божественного вмешательства в человеческую жизнь остаётся для него очевидным.

53

В мире, по мнению Геродота, царит неодолимая божественная сила. Божество, с одной стороны, карает людей за неправду и заносчивость, а с другой – завидует человеческому счастью. Кара и зависть богов – реальные факторы исторического процесса. Главный принцип миропорядка – закон меры, границы (мойры) ^[8], которая определяет линию жизни человека. Нельзя допускать чрезмерность, нарушать границу отпущенного. Персам была отведена в удел Азия. Однако они ослушались и посягнули на Европу, отданную богами эллинам. Из этого следовало, что им не миновать поражения. Ксеркс, напав на Элладу, проявил высокомерие, заносчивость и стремление захватить больше, т. е. подняться выше предписанного ему непостижимой судьбой уровня. Он совершил преступление, за что и понес божественное возмездие. С точки зрения Геродота, непререкаемость слепого рока, наказывающего каждого, кто захватывает больше, чем ему отведено, есть основной закон истории.

«История» в дошедшем до нас виде делится на девять книг, из которых каждой дано имя одной из муз; поэтому и все сочинение иногда называется «Музы». Первая половина труда Геродота (кн. I–IV) представляет введение, в которое включены эпизоды-новеллы фольклорного характера. Во второй части «Истории» (кн. V–IX) автор дает описание греко-персидских войн с рядом вставных новелл и несколькими большими историческими отступлениями. Своим рассказом о деяниях эллинов и варваров историк, следуя эпической традиции, стремится доставить слушателям и читателям наслаждение, но главная его цель состоит в том, чтобы события с течением времени не пришли в забвение, а великие деяния не остались в безвестности. Геродот мерит время событиями: каждый эпизод его истории выступает перед читателем пластически цельным и законченным и в то же время вписанным в широкую историческую концепцию, которая охватывает все разнообразие собранных фактов.

Когда речь идёт о преданиях, Геродот приводит по возможности все существующие версии и при этом указывает, какая из них ему кажется предпочтительней («существует еще и третье сказание, ему я больше всего доверяю»). Многое он отвергает как маловероятное, неправдоподобное. Однако считает необходимым передавать «всё, что рассказывают». В ряде случаев автор отделяет собственные наблюдения от того, что знает только по слухам.

54

Других методов отбора материала и исторической критики Геродот еще не использует.

Нередко он ссылается на хорошо знакомые его современникам предания вовсе не для того, чтобы согласиться с ними: они нужны ему как контрастный фон, оттеняющий его личный взгляд на события.

Геродот чужд всякой заносчивости и враждебности по отношению к варварам. Он бесстрастно и спокойно повествует о странных для грека обычаях и в отдельных случаях (например, под впечатлением древних памятников египетской культуры) даже признает превосходство «варваров» над эллинами.

Фукидид: история как свидетельство очевидца

Исторический жанр достигает высочайшего развития к концу V в. до н. э. у ФУКИДИДА (ок. 460 – ок. 396 гг. до н. э.). Он происходил из знатного фракийского рода и получил риторическое и философское образование. В 424 г. до н. э. Фукидид был избран в коллегию десяти стратегов (т. е. членом афинского правительства) и получил под свое командование афинские военные силы во Фракии, но после их поражения от спартанцев был осужден в Афинах за измену и приговорён к пожизненному изгнанию. Оставшуюся часть жизни провел во Фракии, посвятив весь досуг написанию исторического труда.

В отличие от Геродота Фукидид, определяя предмет исследования, не выходит за границы эллинского мира. Его труд – повествование о Пелопоннесской войне (394/3–391/390 до н. э.), т. е. о недавней, «современной» истории. Названия это сочинение, по-видимому, не имело.

Историк начал свой труд, по его собственным словам, сразу же после начала войны, убедившись в ее исключительном значении, и продолжал собирать материалы на протяжении всей войны. Фукидид писал современную историю как очевидец. Он приводит подлинные тексты договоров, надписи и другие источники, ссылается на поэтов и логографов, полемизирует с Геродотом, правда, не называя его имя. Фукидид, в частности, писал, что он не считает правильным передавать услышанное от первого встречного.

Труд Фукидида сохраняет свойственный всей античности характер художественного повествования, за исключением так называемой «Археологии», своеобразного введения, в котором говорится о важности выбранной темы, а также о предыстории Пелопоннесской войны.

55

Его цель – пояснить точку зрения автора на неизбежность войны, имеющей «глубокую причину» – страх Спарты перед ростом афинской мощи после персидских войн.

Композиция труда Фукидида обусловлена принципом изложения военных событий по летним кампаниям. Автор достигает драматизма повествования с помощью контрастной группировки событий и разработки отдельных эпизодов: надгробной речи Перикла, описания эпидемии чумы, сицилийской катастрофы. Последние два эпизода считаются шедеврами мировой литературы.

Прямая речь персонажей, включенная в историческое повествование, – характерная особенность сочинения Фукидида.

Речи, часто субъективные, – средство исторического осмысления событий, своеобразный психологический комментарий к ним. Иногда в речах излагается концепция автора, причём и здесь он верен своему принципу максимального самоустранения, высказывая собственное мнение от лица разных персонажей, чтобы осветить вопрос с противоположных точек зрения. В таких случаях позиция автора скрыта, его цель – лишь показать, что его персонажи могли или должны были сказать. Здесь важна историческая правда, а не точность изложения. В речах своих персонажей Фукидид даёт блестящие образцы политического красноречия.

Автор противопоставляет собственную версию истории, метод и тему трудам, темам и методу предшественников: Гомера, логографов и Геродота. Свой метод Фукидид определяет словом «описывать», а метод логографов и Геродота – словом «слагать». Он подчеркивает этим, что логографы чисто механически, без критической проверки «составляют вместе» добытые ими сведения, заботясь только о занимательности информации, а не о её надёжности. Фукидид заявляет, что не будет приукрашивать и преувеличивать события, и исключает из своего труда все мифическое и анекдотическое.

Фукидид считает события, отстоявшие от него всего лишь на одно поколение, отдалёнными, а сведения о них – не заслуживающими доверия. Ограничивая свою тему историей Пелопоннесской войны, современником и участником которой он был, автор отказывается от описания истории и этнографии варварских племен, чему посвятили свои труды Геродот и логографы. В сочинении Фукидида задача историка сводится главным образом к изучению недавнего прошлого в поиске причин событий настоящего.

Фукидид – родоначальник прагматической, научной историографии, основанной на рационалистических методах объяснения событий и тщательном отборе достоверных свидетельств.

56

Для неё характерны две особенности. Первая заключается в понимании истории как цепи событий, в которых отражена борьба индивидов за власть и государств – за преобладание и господство. В качестве общего провозглашался вывод: все люди, как в частной, так и в публичной жизни действуют из стремления к власти и почестям, к богатству, наконец, из страха. Иначе говоря, поскольку человеческая природа всегда равна себе, то и побудительные мотивы в политике неизменно будут тождественными. Второй чертой прагматической истории является «практическая полезность», заключённая в непреходящей ценности её уроков.

Поглощение внимания историков событийным уровнем имело для историографии, по крайней мере, три последствия:

• превращение политической и военной истории в единственный объект изучения;
• осмысление государства как единства двух неравнозначных частей: активного меньшинства (должностных лиц), определяющего исторические судьбы страны, и инертного большинства («народа»), выступавшего либо послушным инструментом, либо помехой на пути замыслов и дел первых;
• объяснение исторического процесса психологическими мотивами действующих лиц.

Стремясь сделать понятным ход событий, Фукидид отказывается от биографических и политических подробностей. Психологические, моральные и социальные качества человеческой натуры являются для него последними причинами событий. Если враждующие партии в Элладе возлагали ответственность за начало войны друг на друга, то Фукидид ставит вопрос о возникновении войны иначе. Он различает причины и непосредственные поводы, из-за которых разразилась война (так, античная медицина различала «истинную причину» болезни, «внешнюю», возбуждающую её причину и простые симптомы). Как ученик Гиппократа, Фукидид устанавливает «диагноз» явления и даёт точную картину «болезни» полиса, имеющей свойство повторяться.

Объективная причина войны – это тайная борьба противоположных сил, приведших политическую жизнь Эллады к болезненному кризису. Познание этой причины поднимает историка над борьбой партий и снимает вопрос о виновниках войны. Отсюда возникают требования наибольшей точности в исследовании событий прошлого и современности, а также критической оценки показаний свидетелей. Последних нужно выбирать не случайно, но принимая во внимание их предубеждения и силу памяти во избежание ошибок и воздерживаясь от собственного мнения.

57

Фукидид заявляет, что его цель – «отыскание истины», но, несмотря на провозглашаемое стремление к точности и беспристрастности, он часто субъективен. Мы находим у него односторонний подбор событий, и даже намеренное замалчивание некоторых фактов (например, договоров афинян с персами). Духовное превосходство Афин даёт им право на гегемонию в Элладе – таково убеждение Фукидида, которое он хочет внушить читателю. Почему же всё-таки война была проиграла? Преемники Перикла не справились с поставленными перед ними задачами. Результатом длительной междоусобной войны стало, по словам Фукидида, вырождение человеческой натуры. Честолюбие, жадность, корыстолюбие наследников Перикла сделали Афины самым ненавистным из греческих государств: теперь вся Эллада единодушно желала уничтожения афинской мощи.

В неизменности свойств человеческой натуры Фукидид видит залог пользы от своего труда в будущем. Он ставит себе практическую задачу: сообщить государственным деятелям необходимые знания о психологии и поведении отдельных личностей и политических групп. Человеческая натура, независимо от племени, рода, пола и возраста её носителей, имеет некоторые общие черты: стремление к свободе, эгоизм, зависть, мстительность, жестокость, безрассудные надежды и стремления, желание властвовать над другими. Человеческая натура – неизменно эгоистична. Она развивается с возрастом и незаметно приспосабливается к обстоятельствам, под давлением которых либо изменяется в направлении к «зверству» и вырождению, либо облагораживается под влиянием стремления к свободе, как в перикловых Афинах. Свойство человеческой натуры угнетать окружающих (сильный всегда господствует над слабым) – вот психологический принцип истории, устанавливаемый Фукидидом.

В политической истории (так же как и в космосе) господствуют стихийные силы (непредвиденные стечения обстоятельств, землетрясения, эпидемии и т. д.), которые нарушают каузальные, или причинные, связи исторических событий. «Слепой случай» проявляется не только во внезапных ударах судьбы, но и в человеческом поведении. Он иррационален и не подчинен этическим нормам. Эта безличная сила оказывает решающее влияние на успех человеческих замыслов, она может вредить или помогать людям. Напротив, всё то, что в истории восходит к людским планам и решениям, историк выводит из законов человеческого мышления, расчётов и воли. События, представлявшиеся современникам трагическими несчастьями, он раскрывает как необходимые и неизбежные. Однако великие люди, выдающиеся государственные деятели могут, с точки зрения Фукидида, предвидеть ход исторических событий и влиять на них.

58

Если им на время удаётся обуздать «заносчивость» демоса и «раздражение» толпы, то наступает краткий период процветания. Но затем события вновь набирают силу, достигая кульминации во время войн и междоусобиц, за чем следуют возмездие и катастрофа.

Заслугой Фукидида как историка считается использование им документальных источников (текстов договоров, официальных постановлений и других документов), установление хронологии, а также применение открытого им метода реконструкции прошлого путём ретроспективных заключений, опирающихся на характеристику сохранившихся пережитков. Во введении к истории Пелопоннесской войны Фукидид подтверждает свои соображения о культурном состоянии Древней Эллады ссылками на обычаи наиболее отсталых племен, могильные находки, местоположение эллинских городов. Фукидид отказывается от традиционных представлений о древности, почерпнутых главным образом из эпоса, и смело ставит на их место собственные «обратные заключения», сделанные на основании определения роли Афин в эпоху греко-персидских войн. Истоки могущества Афин он видит в их исторической заслуге спасения Эллады при Марафоне и Саламине. Фукидид излагает историю соперничества Афин и Спарты и показывает, как усиление Афин привело к роковому конфликту двух держав. В знаменитой надгробной речи (эпитафии), посвященной Периклу, Фукидид рисует картину «золотого века» афинской демократии под руководством её великого вождя. Этот исторический момент – вершина духовной мощи Афин, с которой Фукидид обозревает весь ход войны, взгляд на светлое прошлое перед лицом грядущих трагических событий.

Греческая историография эпохи эллинизма

Если греческое историческое сознание классической эпохи было сосредоточено на осмыслении вражды между греками и варварами, то в эллинистический период оно направлено на понимание единства человеческого мира как исторического целого. В результате завоеваний Александра Великого вся основанная им огромная империя приобщилась к единой истории греческого мира. Знакомство с яркими картинами прошлого, созданными Геродотом и Фукидидом в V в. до н. э., существенно расширило горизонты исторической мысли всех последующих поколений, и это подготовило появление истории нового типа, идея которой воплотилась в знаменитом труде ПОЛИБИЯ (210–128 до н. э.) «Всеобщая история».

59

Полибий понимает историю не в первоначальном, геродотовском значении описания событий прошлого, а в современном смысле – и как исследование особого рода, посвященное делам человеческим, и как форму мысли, имеющую универсальную ценность для человеческого духа. По его мнению, познание прошлого более всего способно послужить на пользу людям.

Полибий происходил из знатного и богатого рода. Его отец был крупным политическим и военным деятелем Ахейского союза, четыре раза занимал высшую должность союзного стратега. Не удивительно, что и сам Полибий сделал блестящую военную и политическую карьеру. В 167 г. до н. э. он в числе тысячи других своих соотечественников был интернирован в Рим, где пробыл 17 лет до возвращения на родину. Военные знания Полибия высоко ценились в Риме, и он неоднократно выполнял роль военного эксперта. Известно, что он принимал участие в осаде Карфагена и присутствовал при завершающем штурме ненавистного римлянам города (146 до н. э.), а затем, после поражения Ахейского союза, способствовал умиротворению своих соотечественников. Известно также, что он прожил долгую жизнь и умер в возрасте 82 лет, хотя даты рождения и смерти Полибия восстанавливаются лишь гипотетически.

Основная часть «Всеобщей истории» посвящена периоду 220–146 гг. до н. э., а две первые книги представляют собой введение ко всему сочинению и охватывают 264–220 гг. до н. э. Таким образом, античный автор был свидетелем большей части изложенных им событий. При чтении сочинения Полибия не следует упускать из виду то, в какую эпоху он творил. Необходимо также помнить, что его главная цель – оправдать римские завоевания в глазах эллинов. Подчинение Риму эллинистического мира, свидетелем и участником которого стал сам Полибий, создавало, с одной стороны, новую, отличную от всего предшествовавшего, политическую и культурную реальность, а с другой – требовало иного подхода к осмыслению и изображению этой реальности. Мир вокруг Полибия постоянно менялся: на смену разрозненным и обособленным эллинистическим монархиям и союзным образованиям, которые постоянно враждовали между собой, пришла монолитная и стабильная политическая система римской государственности. Установление римского господства, безусловно, вело к подчинению свободолюбивых эллинов и оскорбляло их патриотические чувства, однако имело далеко идущие последствия. Происходило объединение прежде разрозненного мира, устранялись раздиравшие его противоречия, вызванные борьбой отдельных государств за политическое преобладание.

60

Множество отдельных земель всего за несколько десятилетий превратились в единое государство. Всё это, с одной стороны, отвечало симпатиям Полибия, воспитанного на объединительных принципах греческой федерации, с другой – приводило его к мысли о том, что методы, которыми пользовались его предшественники в изложении истории миниатюрных государств прежней Эллады, уже не соответствовали масштабам и внутренним закономерностям грандиозного объединения Средиземноморья.

Создавая во «Всеобщей истории» собственный канон написания исторического произведения, Полибий выдвигает следующее принципиальное требование: история должна иметь всеобщий характер, т. е. охватывать в своем изложении события, одновременно происходящие как на Западе, так и на Востоке. При этом изложение должно быть синхронным. Свидетель эпохи мирового господства Рима, Полибий создал новый тип исторического сочинения – всеобщую историю. И хотя предмет истории был ограничен для него военно-политической темой, в центре внимания находится уже не событийная история войны, а динамизм столкнувшихся в ней политических сил.

Так вырисовывался образ всемирной истории, «частями» которой были истории отдельных этнополитических организмов. Полибий видит смысл истории в так называемых естественных циклах. Государство в этом случае уподобляется индивиду: оно проходит последовательно через юность, зрелость, затем стареет, приходит в упадок и исчезает. Полибий близок к осознанию истории как науки, открывающей регулярные закономерности, которые управляют жизнью общества. И это позволяет ему уточнить и развить понимание предмета и цели историописания. Более того, Полибий впервые выразил идею круговорота в истории, ибо, опираясь на естественные циклы в жизни человека и проецируя их на историю государства, он предвидел, что за возвышением Рима когда-нибудь неизбежно последуют его закат и падение.

Полибий считал, что большинство как прежних, так и современных ему историков злоупотребляют драматическими эффектами и риторическими приёмами, в то время как историческое повествование имеет задачи, совершенно отличные от задач поэзии и риторики. Он видит цель историописания в пробуждении патриотизма и обучении искусству политики, в пользе, приносимой тем, кто стоит у кормила власти – ведь им особенно важно знать, по какой причине и из какого источника проистекает каждое событие.

Полибий развивает понятие деловой, прагматической, истории, которое связывает, прежде всего, с историей военной и политической.

61

Он требует, чтобы историк был современником, а ещё лучше – участником изображаемых событий. Государственный и военный опыт историка – очень важное условие полезности его труда. Лучше всего, если историю пишут сами государственные деятели. Важный признак прагматической истории – последовательное изложение событий с учётом каузальных связей. Только такая история отвечает на вопросы: что, почему и для чего происходит. События, считает Полибий, соединены между собой некой внутренней связью и взаимно обусловливают друг друга. При этом Полибий допускает лишь внутриисторическую причинность, коренящуюся в самих событиях. Подобные связи между событиями существовали всегда, но они были менее очевидны, и большинство историков их либо не замечали, либо оставляли без должного внимания. Полибий неоднократно отмечает, что в его время сцепление событий стало не только намного очевиднее, но и полностью определило характер исторического процесса сближения политических интересов римско-карфагенского Запада и греко-македонского Востока.

Однако чтобы правильно понимать ход исторических событий, необходимо, как считает Полибий, владеть приёмами углубленного анализа причинно-следственных связей. Эти связи автор определяет, как соединение причины, предлога или повода и непосредственного начала событий, чаще всего военных действий. Эта последовательность звеньев причинно-следственной цепи, по мнению Полибия, является неизменной. Многие историки, говорит он, пытались объяснить связь событий, но делали это неправильно, путая указанные компоненты. Однако Полибий вынужден признать, что не все события поддаются такому анализу. Он отказывается, например, искать причины неурожаев, внезапных эпидемий, стихийных бедствий.

Не следует, однако, переоценивать меру рационализма в истолковании Полибием проявления «закона природы» в рамках событийной истории. Именно об этом предупреждают его пассажи, посвященные всемогущей мистической силе фортуны. Очевидно, что её непредсказуемое вмешательство в течение событий и судьбы людей плохо сочетается с концептом «закона природы». Представление о судьбе является существенным элементом мировоззрения Полибия. Если грекам архаической и классической эпохи она представлялась индивидуальным предопределением, которое можно узнать с помощью оракулов и гаданий, но нельзя изменить, то в эллинистическую эпоху понятие судьбы усложняется, а ее функции становятся разнообразнее. Она может выступать в качестве полновластной правительницы мира, дарительницы, судьи, помощника в человеческих делах, наставницы или источника испытаний.

62

Но главное – судьба, по мнению историка, решает значительнейшие из дел вопреки расчёту, она постоянно обновляет мир и изменяет ход событий. И всё же в ряде случаев Полибий не признает решающую роль судьбы и ищет причину в действиях людей. Римляне достигли успехов не благодаря судьбе и не случайно, а совершенно естественно. Читателям следует знать, почему римляне обычно одерживают верх в сражениях, дабы не приписывать их успех судьбе. Полибий считает, что допустимо относить к сфере судьбы только те явления, причины которых невозможно или трудно распознать. Когда причина ясна, средство помочь делу находится в руках самих людей. С точки зрения задач прагматического историописания, Полибию важно было сузить сферу необъяснимых явлений, для обозначения которых он пользовался понятием судьбы, правящей миром, и максимально расширить область применения причинно-следственного метода.

Греческое наследие в римских исторических сочинениях

Большое влияние на формирование римской историографии оказали способы историописания, выработанные в древнегреческой и эллинистической культурах. Вместе с тем, у римлян идея истории была напрямую связана с понятиями традиции и места: они вели счёт времени от основания города, и Рим мыслился как центр всего известного мира. Римляне воспринимали историю как непрерывный процесс, связанный с традициями предков – полумифических этрусских царей, сената, императоров.

В основе римской историографии – история Вечного города, с которым соотносились идея республики, а затем империи, гражданские добродетели, традиции, обычаи. Прошлым всей Италии и провинций Империи авторы долгое время не интересовались.

Самым старым жанром исторических сочинений, существовавших в Риме, были анналы (лат. annus – год) – ежегодные записи событий, которые составлялись в Риме жрецами-понтификами (членами высшей жреческой коллегии) с древнейших времен. В особых календарях отмечались имена высших сановников, приводились тексты государственных документов и важнейшие события, произошедшие за год.

63

В своих записях понтифики ограничивались тем, что только называли события, не прибавляя к ним собственных описаний или комментариев. В более поздние времена анналами стали называть исторические записи, составленные по годам, в хронологическом порядке. Около 123 г. до н. э. собранные за много лет материалы были помещены в «Великих анналах» (в 80 книгах). Анналы имел большое значение для формирования римской историографии.

Помимо летописной постепенно возникла и собственно историческая традиция. Многие сочинения не сохранились, но известны в отрывках или ссылках более поздних авторов. Самые ранние исторические римские труды – сочинения «старших анналистов» – были написаны в III–II вв. до н. э. на греческом языке. За ними последовали работы «младших анналистов».

В Древнем Риме история как литературный жанр пользовалась большим авторитетом. Авторы исторических сочинений часто принадлежали к верхушке общества, были политическими деятелями, военачальниками. На их произведения нередко сильное влияние оказывала политика. Хотя основным постулатом оставалось выяснение истины, для римских авторов весьма важной была проекция событий прошлого на современность.

В последние десятилетия существования Республики были на писаны «сообщения» (комментарии) Юлия Цезаря о покорении Галлии и о гражданской войне, где оправдывались его военные политические действия; после смерти Цезаря – сочинения знаменитого Саллюстия, историка эпохи упадка Республики.

ГАЙ САЛЛЮСТИЙ КРИСП (86–35 до н. э.) долгое время занимался государственной деятельностью, был квестором финансовыми и судебными делами), народным трибуном, сражался во время гражданской войны на стороне Цезаря, назначен им претором (высшим должностным лицом) в провинция Африка. После убийства Цезаря ушёл с государственной службы и посвятил себя написанию исторических сочинений. По словам Саллюстия, из всех возможных дел, которые он мог выбрать после многих несчастий и испытаний, он предпочел занятия историографией, как наиболее достойные.

Саллюстию принадлежат такие труды, как «Заговор Катилины» (ок. 41 до н. э.), «Югуртинская война» (после 39 до н. э.) и не завершенная «История», охватывающая период 78–66 гг. до н. (до наших дней дошли лишь фрагменты).

Сочинения Саллюстия, непосредственно связанные с традицией анналистики, представляют новые для римской историографии формы написания истории.

64

Они посвящены отдельным эпизодам недавнего прошлого или современной автору политической ситуации: заговору римского патриция Катилины с целью ликвидации Республики и установления единоличной власти в 63 г. до н. э., войне с нумидийским царем Югуртой в 111–106 гг. до н. э. Подобно многим своим предшественникам и последователям, он декларировал, что занятия историей требуют не допускать лжи и не бояться правды, а также не испытывать пристрастия или злобы. Однако беспристрастность не подразумевала для Саллюстия отсутствие гражданской позиции по отношению к описываемым сюжетам.

Выбор темы о заговоре Катилины он объяснял желанием написать о преступлении, опасном для государства. События, сопровождавшие Югуртинскую войну, также представлялись автору большим потрясением для Рима. В основе работ Саллюстия лежало ощущение общей тревоги за состояние дел и за будущее «Великого Рима». Историк попытался представить собственное философское толкование этих событий.

Разрыв между славным прошлым государства и его настоящим с потрясениями, войнами и бедствиями беспокоил многих граждан Рима, его государственных деятелей, мыслителей и историков. При этом обнаружить причины такого положения вещей и обосновать их получалось не слишком убедительно. Рассуждения, которые можно было найти на этот счёт у авторитетных писателей – Фукидида, Полибия, – не устраивали тех, кто обращался к их трудам. В сочинениях Саллюстия была сформулирована версия, объяснявшая общий упадок. Она стала весьма популярной у его современников и последователей.

Римскую республику, согласно Саллюстию, постепенно подтачивали внутренние силы. От процветания и наилучшего устройства гражданская община прошла путь до «сквернейшего и опозорившегося» государства. Со времени разрушения Карфагена в 146 г. до н. э., когда был побежден последний сильный враг Рима, внутренний кризис стал особенно явным.

В качестве примера автор приводил историю Катилины, человека знатного происхождения, больших дарований, но злого нрава, со склонностью к преступлениям, стремлением к наживе и власти. В другом сочинении Саллюстий показывал, как война с Югуртой намеренно затягивалась из-за горделивости и продажности знати. В «Истории» была представлена ещё более пессимистическая картина: внутренний распад Рима начался сразу после изгнания царей. Этот процесс прерывался лишь однажды, когда во время Второй Пунической войны весь народ сплотился перед опасностью.

Таким образом, в сочинениях Саллюстия была представлена теория, согласно которой все беды и постепенный упадок Рима были вызваны общей порчей нравов.

65

Основной конфликт происходил в сфере общественной морали. Отсюда следовало, что одним из важнейших назначений истории было нравственное назидание современникам и предостережение потомкам. Констатация постоянного упадка не означала, что автор был убеждён в неискоренимости зол или предвидел скорую гибель Рима. Сам Саллюстий долгое время поддерживал Цезаря, надеясь, тот укрепит республиканско-демократические устои. В понимании образованных римлян город и государство представлялись созданными на века. Историк должен был обнаружить порок современников и призвать сограждан к сознательному моральному совершенствованию.

Произведения Саллюстия вполне отвечали этой цели. Они были ориентированы на сочинения Фукидида, Полибия, основоположника латинской прозы Катона Старшего – с описание политической и военной истории, раскрытием событий через характеристики основных действующих лиц. Тексты сочинений Саллюстия были построены так, что основной сюжет повествования то и дело прерывался экскурсами – отступлениями, в которых автор более подробно говорил о предшествующих событиях или о фактах, помогающих лучше понять суть описываемого. К ним относились, к примеру, экскурсы о возникновений римской гражданской общины, о неиспорченных древних нравах, о сравнении Цезаря и Катона, о землях и народах Африки о характере Суллы и т. д.

Внимание Саллюстия привлекали не столько сами факты, сколько герои истории, люди с их добродетелями и порокам Автор мог допускать неточности в датировке событий, но этом давал яркие и живые портреты их участников. Важным средством для раскрытия характера человека служили речи, которые произносили от первого лица герои Саллюстия.

В римских исторических сочинениях приём характеристики героев с помощью вымышленных автором речей был достаточно распространён. Однако историки не придумывали их от начала и до конца. В Риме долгое время бытовала практика записи распространения своих речей самими государственными деятелями, так что их тексты были широко известны. Поэтому авторы историй часто отталкивались от сюжета речи, переписывая её по-своему, придавая ей яркость и силу убеждения. К этому Саллюстий добавлял письма и отрывки из документов, составленные им самим, переписанные или пересказанные.

По мнению римского автора, деяния надо описывать подходящими словами. Изощренный литературный стиль Саллюстия его богатый язык, с архаизирующими выражениями и лаконичностью высказываний оказали немалое влияние на историков и писателей средневековья и нового времени, для которых его труды были образцом римской прозы.

66

Современные исследователи отмечают, что Саллюстий поднял римскую историю на уровень высокого литературного искусства.

До времен Цезаря и Саллюстия ещё не существовало единой истории Римского государства, созданной его подданными. Замысел такой истории воплотил в своём труде Тит Ливий, живший на рубеже Республики и Империи.

Жанр всемирной истории

Первым крупным римским историком, не обладавшим опытом политического деятеля или военачальника, был ТИТ ЛИВИЙ (59 до н. э. – 17 н. э.) – прославленный писатель эпохи Августа. Он родился в Падуе, получил хорошее философское и риторическое образование, свое сочинение писал в Риме. Несмотря на то, что он не занимал государственных должностей, Ливий был близок к императору.