«H. Новомбергский ОСВОБОЖДЕНИЕ ПЕЧАТИ ...»

[2] Первая книга, напечатанная в Сорбонне в 1470 г., носила следующее заглавие: «Casparini Pergamensis epistolarum opus, per loanem Lapidarium. Sorbonensis scholae priorem, motls vigiliis ex corrupto in tegrum effectum, ingeniosa arte impressoria in lucem redactum». Книгопечатание распространялось по главнейшим городам Европы в следующей постепенности: Риме и Кельне в 1467 г., Аугсбурге — 1468 г., Венеции и Милане — 1469 г., Париже — 1470 г., Болонье, Ферраре, Неаполе и Флоренции — 1471 г., Лондоне — 1474 г., Лионе — 1476 г., Женеве — 1478 г., Оксфорде — 1478 г., Гейдельберге - 1480 г., Вене - 1482 г., Стокгольме - 1483 г., Лейпциге -1484 г., Виттенберге и Константинополе — 1488 г.. Орлеане — 1490 г., Гамбурге — 1491 г. — Прим, автора.

^[23]

[3] Конкордат (от позднелат. concordatum) — договор между главой римской католической церкви (Римским Папой) и государством, регулирующим правовое положение католической церкви в данном государстве и ее взаимоотношения с Папским престолом. — Прим. ред.

^[24]

[4] Синдик (от греч. syndikos) — в некоторых средневековых государствах За­падной Европы старшина гильдии цеха. В настоящее время в ряде западноевропей­ских стран так называются правительственные чиновники или главы местного самоуправления. — Прим. ред.

^[25]

[5] Ремонстрация — право протеста при регистрации королевских указов, которым пользовались парламент и другие институты королевства во Франции. — Прим. ред.

^[26]

[6] Патент (от позднелат. patens) — в средневековых западноевропейских госу­дарствах документ, дающий право заниматься определенным промыслом или тор­говлей, поэтому до настоящего времени в некоторых странах патентом называется Документ, дающий право на занятие определенной должности.

^[27]

[7] «Государство — это я!» (франц.). — Прим. ред.

^[28]

[8] Кэкуок — здесь: придворные любезности, галантная болтовня. — Прим. ред.

^[29]

[9] Кольпортаж (от франц. colporter) — распространение вразнос, в розницу. — Прим. ред.

^[30]

[10] «Церковная история» (франц.). — Прим. ред.

^[31]

[11] В оригинальном тексте автора фамилия встречается в устаревшем написа­нии — Ренодот. Редакторы приводят написание в соответствии с современным Употреблением. — Прим. ред.

^[32]

[12] Статья XI Декларации прав человека и гражданина в современном переводе звучит следующим образом: «Свобода мысли и убеждений является одним из высших прав человека; каждый гражданин может свободно писать, говорить и публиковать все, что захочет, за исключением злоупотребления этой свободой в установленных законом случаях». Цит. по: Хроника человечества. Большая Энцик­лопедия. 1994. С. 611.

^[33]

[13] Редакторы приводят написание имени аббата Э. Ж. Сиейеса в соответствии с принятым в современной российской историографии (у автора Сиес, в россий­ской историографии также встречается написание Сийес). — Прим. ред.

^[34]

[14] «Последние взгляды на политику и финансы» (франц.). — Прим. ред.

^[35]

[15] «Германия» (франц.). — Прим. ред.

^[36]

[16] Конститюанта — по Конституции Второй французской республики 1848 г. законодательную власть осуществляло Законодательное собрание, избираемое на три года. — Прим. ред.

^[37]

[17] Современное написание Луи Наполеон (Наполеон III);

^[38]

[18] Сенатус-консультус (лат. senatus consultum) — в периоды Консульства, Первой и Второй империи во Франции XIX в. акты, изменявшие или дополнявшие Кон­ституцию.

^[39]

[19] Поражение французской армии во франко-прусской войне произошло под Седаном 2 сентября 1870 г. — Прим. ред.

^[40]

[20] «Я обвиняю» (франц.). — Прим. ред.

II. Германия

Гуманизм, появление книгопечатания, роль университетов, папские буллы, борьба протестантов и католиков; съезды князей и королевские постановления; тридцатилетняя война, возвышение Пруссии, узаконения по делам печати Фридриха II Фридриха-Вильгельма II; первые проблески освободительного движения и борьба за конституцию; политика Меттерниха; освобождение печати по мере политического освобождения; разгром социалистов, действующее законодательство

 

В Германии, так же как и в других странах, законодательство о печати развивалось под влиянием стремления духовной и светской власти к неограниченному господству. Светская власть проявила себя в отношении печати значительно позже, чем духовная. С кон­ца XIII столетия Германии, как единого государства, не суще­ствовало: она дробилась почти на сорок отдельных княжеств и 80 не­зависимых городов. После несчастной 30-летней войны (1618—1648) Германия распалась более чем на 300 отдельных княжеств и до 50 городов. При подобной раздробленности сильной государствен­ной власти в Германии не существовало. Император, избираемый на общем съезде князей, т.е. рейхстаге, находился в полной зави­симости от своих избирателей.

Раздираемая внутренними неурядицами, Германия не представ­ляла также условий для процветания науки. Единственными центра­ми просвещения в течение долгого времени были монастыри. Свет­ской науки почти не существовало, а направлением духовного обра­зования всецело завладели папы. Вот почему последние и выступили в качестве первых законодателей о печати, особенно же в тот мо­мент, когда начавшееся стремление к светскому образованию (гума­низм) стало угрожать господству духовенства над умами.

Гуманизм проник в Германию из Италии в половине XV сто­летия. Главнейшим деятелям просветительного движения — Иоганну Рейхлину (1455-1522), Эразму Роттердамскому (1467—1536) и Ульриху фон Гуттену (1488-1523) — пришлось встретить отчаян­ное сопротивление со стороны католического духовенства, пре­жних безраздельных властителей науки и религии. Общеизвестными литературными памятниками этого столкновения могут служить «Письма темных людей», одним из авторов которых был фон Гуттен, и «Похвала Глупости» Эразма Роттердамского. Уже на первых порах против гуманистов выступил Кельнский инквизиционный суд, обвинивший Рейхлина в распространении еврейских взглядов. Лице­меры и схоластики, погрязшие в разврате и запутавшиеся в крючкотворстве, рассчитывали справиться с дыханием новой жизни сурового благочестия и вольной мысли при помощи инквизиционно­го арсенала. Столицей инквизиции был Кельн. Ввиду того, что гума­нисты действовали на общество при посредстве литературы, инкви­зиция попыталась зажать ее в тиски цензурных установлений.

Книгопечатание появилось в Кельне в 1469 г., а с 1475 г. книги стали выходить с цензурными пометками местного университета. На разрешенных книгах выставлялась надпись: «Admissum ас approbatum ab alma Colonniensi»^[41] [1]. Иногда эта пометка заменялась более пространной: «Temptatum admissumque et approbatum ab alma universitate studii civatatis Colonniensi de consensu et voluntate spectabilis et egregii viri pro tempore rectoris ejusdem»^[42] [2]. Первая книга, прошедшая в 1475 г. через кельнскую университетскую цензуру, была: «L. Ptri Nigri tractatus contra perfidos ludacos de conditionibus veri Messiae, vel Christi, vel uncti, ex textibus hebraicis latinorum elementis utcunque figuratis. Eslingen»^[43] [3]

Так молодые германские университеты (первый из них возник в Праге в 1348 г.) в отношении произведений мысли играли ту же роль, что и французская Сорбонна. Это естественно, так как гер­манские университеты находились во власти католического духовенства. Но едва их успела коснуться волна гуманизма, как духо­венство лишило университеты цензурных полномочий и сосредо­точило их в особых, более надежных руках. Так, 4 января 1486 г. майнцский архиепископ Бертольд фон Геннеберг установил свои собственные цензурные органы, обнародовав следующее любопыт­ное распоряжение: «При тех удобствах, какие божественное ис­кусство книгопечатания дало для приобретения знаний, нашлись некоторые, злоупотребляющие этим изобретением, употребляю­щие во вред человеческому роду то, что предназначено к его про­свещению. В самом деле, книги о религиозных обязанностях и док­тринах переводятся с латинского языка на немецкий и распрост­раняются в народе к бесчестию самой религии; а некоторые даже возымели дерзость сделать на обыкновенном языке неверные переводы церковных канонов, составляющих область науки столь трудной, что она одна может занять всю жизнь самого ученого мужа. Возможно ли думать, что наш немецкий язык может выра­зить то, что великие авторы писали на греческом и латинском языках о глубочайших тайнах веры христианской и о науке вооб­ще? Конечно, это не возможно, а потому эти люди вынуждены изобретать новые слова или употреблять старые в извращенном смысле, — вещь опасная, особенно когда дело идет о Священном Писании. Ибо кто может поверить, чтобы необразованные мужи или женщины, в руки которых попадут эти переводы, могли най­ти истинный смысл Евангелия или посланий Апостола Павла? Еще менее способны они разобраться в вопросах, которые даже среди католических писателей вызывают разногласие. И так как это ис­кусство изобретено в городе Майнце, и мы поистине можем ска­зать, с Божественной помощью, и так как мы обязаны сохранить его во всей его славе, мы строго воспрещаем всем и каждому пере­водить на немецкий язык или, переведя, распространять какие бы то ни было книги по какому бы то ни было вопросу, написанные на языках греческом, латинском и других, иначе, как с тем усло­вием, чтобы эти переводы до их напечатания и до поступления в продажу были одобрены четырьмя нашими назначенными докто­рами, под страхом отлучения от церкви, конфискации книг и штрафа в размере ста золотых флоринов в пользу нашей казны».

Заботясь о сохранении «божественного искусства» «во всей его славе», архиепископ Бертольд сделал что мог в пределах майнцского округа. Оставалось «позаботиться» о печати на более обшир­ном пространстве. Последнюю миссию принял на себя папа Алек­сандр VI (1492—1503), с именем которого связана эпоха чудовищ­ных злодеяний и разврата его детей, Лукреции и Цезаря. Еще в 1496 г. он присоединился к распоряжению Бертольда и выказал желание, чтобы еретические сочинения не читались и не распространялись среди населения. С этой целью он поручил духовным лицам просматривать все выходящие из печати произведения. Оче­видно, воля главы церкви не претворилась в дело, иначе он не издал бы в 1501 г. буллы^[44] [4], которой вполне определенно вводилась духовная цензура в четырех округах.

В этой знаменитой булле Александр VI писал: «Так как нам стало известно, что, благодаря искусству книгопечатания, в раз­ных частях света, особенно в округах кельнском, майнцском, трирском и магдебургском, печатается множество книг и трактатов, которые заключают разные вредные заблуждения и даже учения, враждебные христианской религии, и что со дня на день их печа­тается все больше и больше, то мы, стремясь без дальнейшего промедления остановить это гнусное зло, под угрозой отлучения от церкви и денежного штрафа, налагаемого и взыскиваемого на­шим благочестивым братом, архиепископом кельнским, майнцским, трирским и магдебургским, или его духовным наместником, или его юридическим оффициналом, а именно каждым из них в соответственном приходе и по его собственному усмотрению, вос­прещаем строжайше, чтобы типографщики, как известные, так и тайные, рассчитывающие работать в названных кругах, не осме­ливались в будущем печатать книги, трактаты или какие-либо дру­гие рукописные произведения, не посоветовавшись о том с архи­епископом или его вышеназванными наместником и оффицина­лом и не получивши особого ясного дозволения, которое должно выдаваться даром. Что же касается лиц, выдающих подобные доз­воления, то им мы вменяем в обязанность, чтобы они, до выдачи дозволений, внимательно просматривали предназначенное к пе­чати или поручали просматривать специально осведомленным и правоверным лицам, причем обращали бы внимание свое на то, чтобы ничего не печаталось противного строгой вере, безбожного и возбуждающего соблазн».

Отдавая под строгую цензуру печатные произведения будуще­го, папа Александр VI распорядился, чтобы духовными лицами просматривались и, в случае надобности, сжигались и те книги, которые были изданы до появления буллы 1501 г. Но ни истребле­ние текущей печати, ни уничтожение старых изданий не могли остановить все возраставших нападок на престол «наместника Хри­ста». Открытый и резкий разрыв с Римом произошел при папе Льве X Медичи, при котором выступил со своими знаменитыми тезисами виттенбергский профессор доктор Мартин Лютер.

Лев X (1513—1521), этот отпрыск флорентийских меценатов и воспитанник известного гуманиста — эпикурейца Лоренцо Вал­лы, вел развратную и легкомысленную жизнь. Маскарады, теат­ральные представления, балы и пирушки были обычной обстановкой его жизни. Как бы предчувствуя удар, который угрожал ему со стороны Лютера, Лев X пустил в ход старое оружие своих предшественников. В булле 4 марта 1515 г. он возвестил о дошедших до него жалобах, «что некоторые мастера книгопечатания в раз­ных местах света дерзают печатать и продавать книги как переведенные на латинский язык с греческого, еврейского и арабского, так равно и другие книги, изданные на латинском и разговорном языке, которые содержат заблуждения в делах веры и вредные, Даже враждебные христианской религии учения, и от чтения коих не только не развиваются читатели, но, наоборот, как в вере, так в жизни и нравах впадают в ошибки, откуда часто происходят всякого рода соблазны (как показал опыт — лучший учитель) и с каждым днем угрожают произойти еще более значительные: по­этому, чтобы не извращалось клонящееся к славе Бога, укрепле­нию веры и распространению хороших искусств и не подрывалась благость Христа Спасителя, мы нашли нужным установить надзор за книгопечатанием, чтобы при этом в будущем доброе зерно не прорастало плевелами или яд не примешивался к целебным сред­ствам. Мы решительно постановляем и приказываем, чтобы отны­не никто ни в нашем городе, ни в других городах или диоцезах^[45] [5] не приступал к печатанию книги или другой какой-либо рукописи и не поручал кому-либо прежде, чем рукописи не будут тщательно просмотрены и собственноручной подписью (что должно совер­шаться бесплатно и без замедления) не будут одобрены в Риме — нашим викарием и цензором, в других городах и округах — еписко­пом или каким-либо другим лицом, которое имеет знания по этой части и назначено епископом, а также — инквизитором по ерети­ческим делам того города или округа, в которых печатается данное произведение. Кто же дерзнет поступить иначе, тот без всякой на­дежды на прощение должен быть наказан отлучением от церкви, сверх потери печатных книг, публичного сожжения их и уплаты 100 полновесных дукатов; в случае упорства, епископом или нашим ви­карием должны быть применены все средства взыскания, чтобы дру­гие никоим образом не осмелились совершить что-либо подобное». Приведенная булла заслуживает внимания по двум соображе­ниям: во-первых, ею установлена цензура во всех католических государствах, во-вторых, она внесла раздвоение в самое организа­цию надзора за книгопечатанием, так как с этого времени рядом с общей духовной цензурой была поставлена еще специально ин­квизиторская.

Нуждаясь в деньгах, Лев X отдал на откуп банкирскому дому Фуггеров торговлю индульгенциями. В 1517г. один из агентов Фуггеров, монах Тецель, появился со своим товаром около Виттенберга. Лютер был возмущен подобным глумлением над учением об отпущении грехов и открыто восстал сначала против злоупотреб­ления папской властью, а вскоре и против последней, как тако­вой. Спекуляция отпущениями возбудила протест во всей Герма­нии, и в возгоревшейся борьбе с папской курией были забыты все ее цензурные предписания.

Победой своей над цензурой реформация была обязана тому обстоятельству, что широкие массы населения в свободной печа­ти увидели орудие для борьбы с феодализмом и деспотизмом кня­зей, а эти последние, в свою очередь, ухватились за реформацию, как средство избавиться от папского гнета и централистических стремлений германского императора. Какие надежды немецкие князья связывали с протестантством, видно, например, из одного письма Мюнцера к Лютеру, в котором Мюнцер писал: «Что ты устоял перед рейхстагом в Вормсе, так за это ты должен благода­рить немецкую знать, которую ты сумел так ловко умаслить; ведь дворянство только и мечтает о тех богатых подарках в Богемии, которые оно рассчитывает получить благодаря твоим проповедям о монастырях и обителях, которые ты сулишь теперь передать в собственность князей». Стараясь найти для себя опору в светской власти, Лютер ставил ее во главе церкви; проповедовал неограни­ченное господство князей над их подданными; доходил даже до того, что обращался к мирянам с поучениями вроде следующего: «Что два и пять составляют семь, ты можешь понять умом; но если высшая светская власть говорит тебе: "Два и пять составляют во­семь", — то ты должен этому верить вопреки твоему сознанию и чувствам». С другой стороны, он открыто называл императора ти­раном. О князьях же он писал: «До сих пор они умели только му­чить и обдирать народ, наваливали на него одну пошлину за дру­гой, один налог за другим, терзали его, как волки или медведи. Напрасно было бы искать у них правды, веры или справедливости. Все их действия таковы, что даже разбойники и воры постыдились бы их признать своими. Их светское управление пало так же низко, как управление духовных тиранов».

Приведенная выдержка из произведения Лютера: «О светской власти и о том, до каких пределов ей надлежит повиноваться», изданного в январе 1523 г., относилась к характеристике католи­ческих князей, но она могла возбудить известного рода надежды и в подданных протестантских владетелей, так как все князья «од­ним миром мазаны». Словом, и подъяремный народ и разных наи­менований погонщики в искусной проповеди Лютера усматрива­ли новые, более приятные перспективы.

Общеизвестно то широкое покровительство, которое оказыва­лось Лютеру курфюрстом Фридрихом Саксонским. Что касается городских властей, то они иногда выступали прямо в активной роли распространителей лютеранства. Так, в 1522 г. бременский городской совет послал одного книготорговца в Виттенберг, что­бы привезти оттуда протестантской литературы. Даже монастыри открыто объявляли себя принадлежащими к реформации. Так поступил, например, в 1521 г. монастырь августинов в Нюрнберге. Многие епископы если открыто не присоединялись к последова­телям Лютера, то не мешали распространению реформации, как-то: епископ Георг фон Лимбург (1522) в Гамбурге. Впрочем, с открытыми врагами протестантизма не стеснялись и подвергали их изгнанию. Так, усердный папист Коклеус был изгнан из Франкфурта-на-Майне и вынужден был покинуть Мейсен. В общем, реформация пользовалась в Германии таким успехом, что вполне был прав Эразм, писавший из Базеля в 1523 г. королю английскому Генриху VIII: «Здесь нет ни одного книготорговца, который осме­лился бы хотя одно слово напечатать против Лютера; но против папы пишут все, что угодно. Это настоящее состояние Германии».

Под напором реформационного движения во многих местнос­тях Германии рухнула цензурная хоромина папской курии, но свою заразу она успела привить протестантизму. Уже сам Лютер часто просил курфюрста Саксонского воспретить проповедничество то одному, то другому лицу, потому что они выражали мнения, не­согласные с его собственными. Сожжение Сервета женевскими кальвинистами Меланхтон считал «благочестивым и достопамят­ным для всего потомства примером». Последователи были не луч­ше апостолов. Последователи Лютера всеми средствами боролись с последователями Меланхтона. И те и другие преследовали сочине­ния Цвингли. Первое протестантское цензурное постановление было издано в Базеле 23 февраля 1558 г. Тогда именно было запрещено печатание книг или других каких-либо произведений без предварительного одобрения суперинтендента, проповедника или сове­та данного города. За нарушение этого распоряжения был установ­лен штраф в 100 гульденов. Подобная же цензура фактически была введена в Кенигсберге в 1544 г., в Цюрихе в 1559 г. и т.д. Вообще, князья отдельных земель взаимно обязывались не допускать в пе­чати произведений, предварительно не одобренных назначенны­ми для этого цензорами.

Печать, временно освобожденная реформацией от оков като­лицизма, вскоре попала в положение еще более тяжелое, чем рань­ше. Если прежде в печати хозяйничали одни католические цензо­ры, то после реформации пресса попала в зависимость от городс­ких советов, княжеских соглашений и личных симпатий императора. Это многообразие цензоров не могло благоприятно отразиться на положении литературы. Столкновение разных влияний на первых же порах сказалось в деятельности императора германского Карла V (1519-1556). Будучи королем испанским, владея Неаполем, Сици­лией, Сардинией, эрцгерцогством Австрией с Каринтией и Тиро­лем, а также Нидерландами с восточными провинциями Бургундии, Карл V был избран в 1519 г. в императоры Священной Рим­ской империи. Сосредоточив в своих руках империю, в которой «никогда не заходило солнце», он старался действовать заодно с духовным владыкою мира — папой. Спустя два года после своего избрания Карл V собрал съезд князей в Вормсе, куда вызвал Люте­ра, рассчитывая заставить его замолчать. Постановлением съезда учение Лютера было осуждено и по делам печати были восстанов­лены все распоряжения духовных властей. Но, как известно, под зашитой курфюрста Саксонского, Фридриха Мудрого, Лютер про­должал свое дело. Религиозная распря между отдельными княже­ствами или даже между последователями разных верований в пре­делах одного и того же княжества возрастала, и князья снова дол­жны были съезжаться для решения спора. Ближайший съезд произошел в 1524 г. в Нюрнберге. Здесь было решено, чтобы «каж­дое правительство по возможности чаще ревизовало все находя­щиеся у него на территории типографии, дабы с этих пор совер­шенно прекратилось приготовление и распространение пасквилей и карикатур». Таким образом, надзор за печатью был возложен на отдельные города и князей.

Можно думать, что литературное производство ненавистного направления не прекращалось, если уже в 1529 г. пришлось князь­ям опять собраться в Шпейере. Постановление шпейерского рейх­стага отличалось более решительным тоном, а именно, было по­становлено, чтобы «все, что должно быть вновь напечатано или поступить в продажу, должно быть предварительно представлено компетентному лицу, назначенному для этого каждым отдельным правительством». Следовательно, принципиально была установле­на светская цензура и будущее печати всецело зависело от усердия отдельных властей. Практика показала, что в землях Филиппа Гес­сенского, гроссмейстера прусского, герцогов брауншвейг-люнебургского и мекленбургского, князя ангальтского и других гонению подвергались произведения католические, а в марке^[46] [6] Бранденбург, герцогстве саксонском, в Баварии и в землях на­следственно-имперских искоренялись сочинения протестантские. Особенное усердие проявлял герцог Георг Саксонский, о котором еще Лютер говорил, как о «дрезденской свинье». Авторов антика­толических сочинений он немилосердно штрафовал и казнил смер­тью. Сохранилось известие, будто бы он даже съел одно произве­дение, благоприятное лютеранству.

На шпейерском съезде раскол между князьями принял окон­чательную форму. Большинство, напуганное социально-революционными движениями массы населения, присоединилось к Кар­лу V, действовавшему в духе римской курии, а 5 князей и 14 городов решительно высказались за свободу совести и слова.

В следующем 1530 г. император лично прибыл на съезд в Аугсбург. Охраняя интересы католичества, а также преследуя цели поли­тического объединения, император на Аугсбургском съезде ска­зал: «После того как вследствие беспорядочного книгопечатания произошла масса зла, мы полагаем на вид и желаем, чтобы каж­дый курфюрст, князь и каждое сословие империи, все равно — светское или духовное, впредь до ближайшего съезда, во всех ти­пографиях, а также и книжных магазинах — с полным усердием производили разыскания, чтобы ни одно новое произведение, особенно же ни один пасквиль, картина или что-либо в этом роде ни тайно, ни явно не сочинялись, не печатались, не поступали в продажу. Пусть лица, специально назначенные для того указанны­ми светскими или духовными властями, следят за тем, чтобы на каждом печатном произведении верно обозначались имя и фами­лия типографщика, а также город, где оно напечатано. Если по этим статьям будет замечено какое-либо нарушение, то произве­дения не должны допускаться в продажу. Все до сих пор напеча­танные пасквили или тому подобные книги не должны быть в про­даже, и если этот порядок и эти требования будут нарушены писа­телем, типографщиком или продавцом, то виновный, смотря по обстоятельствам, должен быть наказан имущественно или телесно тем правительством, которому он подвластен или которым он бу­дет пойман на деле. Если же какое-либо правительство, а это при желании может случиться, обнаружит в этом отношении небрежность, то наш имперский фискал может и должен против этого правительства возбудить и поддерживать обвинение. Что же каса­ется взыскания, то назначать его должен иметь власть наш импер­ский придворный суд, сообразуясь с делом каждого отдельного правительства и его нерадивостью».

Аугсбургским предложением Карла V под надзор имперской власти, наряду с деятелями запрещенной литературы, были взяты отдельные правительства земель, входивших в состав империи. Таким образом, был сделан протестантским князьям резкий вызов, на что они ответили шмалькальденским союзом самозащиты.

Раскол правителей создавал благоприятную почву для разви­тия прессы, поэтому император неустанно вырабатывал все новые и новые мероприятия для ее подавления. С 1532 г., в силу § 110 уголовного устава, авторы пасквилей и клеветнических сочинений подлежали преследованию даже в том случае, если опубликован­ное ими оказывалось вполне верным действительному положению дела. Но летучие листки возрастали. Франкфуртская ярмарка была главным рынком этого рода произведений. На съезде в Регенсбурге в 1541 г. Карл V вынужден был снова напомнить о своих аугсбургских предложениях и даже дополнить их некоторыми новыми постановлениями. Так, он говорил: «Мы нашли, что клеветничес­кие произведения (Schmhschriften) снова распространяются во многих местах Священной Империи, что они немало могут нару­шать общий мир, а также повести к различным смущениям и зат­руднениям, а поэтому мы уговорились с курфюрстами, князьями и сословиями, чтобы впредь в Священной Империи ни одно клеветническое произведение, как бы оно ни называлось, не должно быть напечатано, покупаемо и продаваемо; особенно же чтобы каждое отдельное правительство тщательно наблюдало, чтобы ав­торы, типографщики, продавцы и покупатели, замеченные в нарушении, подвергались серьезному и строгому наказанию смотря по тому, какие у них будут найдены произведения».

Оригинальным нововведением регенсбургского постановления является репрессия в отношении покупателей опальных произве­дений. Но опыт обнаружил вскоре бессилие и этого измышления. Спустя всего три года вышло обширное собрание пасквилей. В первом томе были собраны поэтические произведения, во втором — проза. Автор издания не был указан, а место напечатания было скрыто под вымышленным именем «Элейторополиса». За этим из­данием последовали другие.

В 1546 г. между Карлом V и чинами шмалькальденского союза началась война, со временем которой совпало высшее развитие пасквильной литературы в Германии. Война не отвлекла внимания императора от печати. При всяком удобном случае он обрушивался на нее то одной, то другой мерой. Например, в одном частном па­тенте, выданном в Лейпциге 20 июля 1546 г., император указал, «чтобы под страхом штрафа в 500 гульденов ни одна книга не была напечатана без правительственной цензуры». Самая многочисленность напоминаний и распоряжений в этом роде внушает мысль о малой достижимости преследовавшейся задачи. И в самом деле, каких ре­зультатов можно было достигнуть аугсбургским постановлением 1530 г. и последующими подтверждениями, если, например, совет города Нордлинга, вводя у себя цензуру, в протоколе 15 мая 1542 г. писал: «Впредь типографщик не должен ничего печатать без ведома бурго­мистра и Совета», причем было добавлено: «Постановлено по при­нуждению попов». Политика «принуждения» при Карле V достигла своего апогея, когда он разбил шмалькальденский союз.

Разгромив протестантских князей при помощи испанских сол­дат, Карл V стал полным хозяином Германии. Но введение в империю испанских солдат, конфискация земель курфюрста Саксон­ского и ландграфа Гессенского — все это было прямым нарушени­ем условий избрания Карла V на престол империи. В широких кру­гах немецкой нации неминуемо должно было заговорить оскорб­ленное чувство. Император хорошо понимал, какую роль в данном случае могла сыграть печать, и 30 июля 1548 г. он издал имперский полицейский устав. Объединяя все свои прежние распоряжения по делам печати, император писал в уставе: «Итак мы находим, что наши постановления не только нисколько не выполнялись, но что оскорбительные книги, писания, картины и изделия с тече­нием времени все более и более сочиняются, печатаются, изго­товляются, покупаются и распространяются».

Полицейский устав 1548 г. признавал недозволенными: во-пер­вых, пасквили и сочинения, противные католичеству или возбуж­дающие к восстанию; во-вторых, сочинения, не просмотренные предварительной цензурой; и, в-третьих, произведения, вышед­шие без обозначения имени автора и типографщика, а также мес­та напечатания. Сочинения второй и третьей группы воспрещалось печатать, продавать, покупать и даже иметь. Лица, у которых по­добные произведения находились, были обязаны назвать автора или продавца. Если они не давали требуемых сведений, то их сажа­ли в тюрьму и подвергали пытке. Преследование за нарушения ус­тава возлагалось на местные власти. В случае бездействия послед­них выступал имперский фискал^[47] [7] и каммергерихт^[48] [8]. Полицейс­кий устав сопровождался эдиктом, которым император вменял в обязанность курфюрстам, князьям и сословиям немедленное опуб­ликование устава и строгое его выполнение; за нарушение уста­новленных правил типографщики, сверх потери права на промы­сел, подвергались штрафу в 500 гульденов.

Усиленно искореняя произведения печати одного направле­ния и покровительствуя произведениям другого, Карл V пришел к мысли составить список запрещенных сочинений. В 1540 г. по­явился первый подобный указатель, который пополнялся в 1541, 1550 и 1570 гг. Изданием каталога запрещенных произведений им­ператор опередил даже католических инквизиторов. Папская ку­рия выпустила свой первый каталог при Папе Павле IV только в 1559 г. Впрочем, эти списки издаются папами и до настоящего времени, хотя из светских правительств с ними, к чести европей­ских народов, конкурирует одно русское.

Шмалькальденская война была последним аккордом протес­тантского гимна. Аугсбургский мир 1555 г. закончил реформацию в Германии, где была, наконец, признана равноправность католиков и лютеран, с тем, однако, ограничением, что свобода избрания вероисповедания была предоставлена одним князьям, а население обязано было разделять вероисповедание своих владетелей.

Преемники Карла V, его брат Фердинанд I и сын последнего Максимилиан II, настаивали на точном соблюдении аугсбургских постановлений. Между тем в литературе того времени религиоз­ные споры не прекращались и притом же велись в самой резкой форме. Максимилиан II (1564—1576) в первые годы своего цар­ствования собрал в Эрфурте рейхстаг с целью выработать обще­имперские меры против полемической литературы. В эрфуртском решении 27 сентября 1567 г, было выражено желание «не видеть более лживых и надменных сочинителей, иначе возбудится такое недоверие и недовольство между всеми высшими и низшими со­словиями, которое может причинить непримиримое возмущение и множество непоправимого зла... в особенности же должны быть с корнем уничтожены летучие газеты (fliegenden Zeitungen) и пе­чатники и продавцы этих произведений». Ввиду этого были под­тверждены все решения по делам печати прежних съездов и поли­цейский устав 1548 г. В 1569 г. Максимилиан II обратил свое внима­ние на франкфуртский книжный рынок, главный центр книжной торговли того времени. Он потребовал от франкфуртского совета, чтобы ему в Прагу высылалось по нескольку экземпляров каждой выходящей из печати книги. В следующем году он предложил сове­ту наблюдать, чтобы книгопродавцы в точности соблюдали их при­вилегии. Тогда же им был собран съезд князей в Шпейере.

На шпейерском собрании 11 декабря 1570 г. был выработан целый цензурный устав. С этого времени дозволялось открывать типографии только в университетских городах и княжеских рези­денциях. Все другие типографии подлежали закрытию. Отдельные правительства, при разрешении открыть типографию, обязаны были собрать сведения о жизни и благонадежности типографщи­ка, а также отобрать от него присягу и торжественное обещание неуклонно выполнять все постановления по делам печати прежних княжеских рейхстагов. Под угрозою штрафа и потери права на про­мысел типографщики не должны печатать богохульственных и пас­квильных книг, сочинений, карт, стихов и т.д., ни одна рукопись не могла поступить в печать без предварительного просмотра и разрешения правительства. На каждом произведении печати долж­но было выставляться имя автора и полное имя типографщика, а также год и место издания. Решение рейхстага заканчивалось следующими знаменательными словами: «Итак, мы приказываем и желаем, чтобы каждое сословие и каждое правительство согласно данному нашему приказу поступало со всем старанием, особенно же производило неожиданные ревизии типографий. Если же они сами будут в чем-либо нарушать это решение или не примут должных мер и взысканий против посторонних нарушителей, то они впадут у нас в тяжкую немилость и смотря по обстоятельствам будут наказаны по нашему усмотрению».

Решение шпейерского съезда привело к тому, что в маленьких городах возникли тайные типографии (Winkeldruckereien), кото­рые снабжали читателей произведениями в прежнем духе. Бороть­ся с этим имперское правительство не имело сил. Тем не менее курс репрессий не терял кредита. Новая эра в этом отношении наступила с появлением в Германии иезуитов. Первый император, которого в Германии они забрали в свои руки, был Рудольф II (1576—1612). Под влиянием иезуитов во Франкфурте были аресто­ваны сочинения выдающегося историка Слейдануса и снова допу­щены после уничтожения некоторых страниц. Здесь же вышедшая книга «О блаженстве», вследствие неодобрения иезуитов, подвер­глась сожжению. Такая же судьба, по распоряжению императора, должна была постигнуть сочинение «О воплощении Христа». Но Рудольф II не ограничивался изъятием или уничтожением отдель­ных произведений печати. В 1577 г. 9 ноября он издал во Франк­фурте-на-Майне полицейский устав, в котором относительно цен­зуры он повторил шпейерское решение и полицейский устав 1548 г. Единственною оригинальностью его было запрещение кредито­рам издавать поносные сочинения на их неисправных должников, что широко практиковалось тогда в Германии. Нарушителям уста­ва Рудольф II угрожал суровыми наказаниями «на основании за­кона и смотря по обстоятельствам и роду дела», чтобы «другим было не повадно».

В 1579 г. император назначил во Франкфурт-на-Майне особую цензурную комиссию, члены которой в сопровождении вооружен­ного солдата ходили из магазина в магазин и рылись в книгах. Ко­миссия имела право преследовать не только за неразрешенные и запрещенные сочинения, но могла производить изъятие книг, уже пропущенных цензурой. Кроме того, городской совет был вынуж­ден принять целый ряд мер против печати вплоть до преследова­ния авторов рыночных сообщений о событиях дня в промежутке времени между рынками. Вся масса принятых мер убила оконча­тельно книгопечатный промысел, и знаменитая франкфуртская книжная торговля перешла в Лейпциг. К концу царствования Ру­дольфа II преследование печати еще более усилилось; даже отчеты о решениях каммергерихта не могли появляться без особого разре­шения. Положение печати ухудшилось в зависимости от обостре­ния вражды между католиками и протестантами. Первые образова­ли лигу, вторые — унию. И те и другие друг друга преследовали в печати. В 1608 г. Рудольф II восстановил Книжный Комиссариат, с течением времени пришедший в упадок. В рескрипте 15 марта 1608 г. он сетовал, что ревизии книг не производятся с прежней энерги­ей, и снова взывал к усердию правительственных агентов. Он опо­вещал отдельные правительства, что «должны быть совершенно искоренены настоятельно запрещенные известные сочинения, вра­щающиеся в большом количестве на всех ярмарках, что впредь ни одна книга не должна быть напечатана или распространяема в пре­делах Священной Империи без предварительного просмотра, дозволения и одобрения правительства, под властью которого живет типографщик, а также на каждой книге должны обозначаться, без обмана и вымысла, имена автора и типографщика и место изда­ния». Для достижения намеченных требований типографщики были обязаны представлять правительству списки печатаемых ими книг и обязательные экземпляры по выходе сочинений из печати. Было также обращено внимание на то, что на некоторых изданиях с целью обмануть публику помечается «cum gratia et privilgio»^[49] [9], но пропускается дальнейшее слово «Caesareo»^[50] [10], указывающее на пра­вительственный пропуск книги. Император не упустил из виду и того, что из книжных каталогов были исключены многие католи­ческие сочинения.

Спустя 6 лет после смерти Рудольфа II, а именно в 1618 г. возгорелась в Германии религиозная тридцатилетняя война, кото­рая закончилась провозглашением равноправности католицизма, протестантства и кальвинизма, а также отменой обязательной при­надлежности населения к религии его государя. Война привела к раздроблению и ослаблению Германии: международное значение страны, хозяйственная жизнь и просвещение были подорваны на многие десятилетия. Из тридцатилетней войны вышло обновлен­ным и окрепшим одно только княжество — Бранденбург. Это кня­жество возникло из духовно-рыцарской общины. В половине XV столетия община лишилась значительной части своих владений, которые были отняты Польшей. Не имея сил бороться с Польшей, начальник общины Альбрехт Бранденбургский признал наконец свою зависимость от польского короля Сигизмунда I, и духовная община превратилась в светское герцогство Прусское (1525). При заключении Вестфальского мира Бранденбург увеличился боль­шей частью Померании и Магдебургом. В 1660 г. герцогство Прус­ское освободилось от зависимости от Польши. В 1701 г. герцогство превратилось в королевство Пруссию, которому почти непрерыв­но суждено было возрастать. В дальнейшем изложении мы будем иметь в виду главным образом Германский Союз и Пруссию, ко­торая со временем станет во главе Германской Империи.

В новом государстве с самого начала утвердился абсолютизм. Уже при втором прусском короле Фридрихе-Вильгельме (17IS-1740) 14 августа 1715 г. был издан замечательный эдикт по делам печати. Немецкие университеты, пришедшие в упадок после трид­цатилетней войны, стали оживать со времени Томазиуса и Лейб­ница. Это оживление умственных центров привлекло внимание императора. Августовский эдикт имел целью «предупредить несча­стия, могущие произойти из сочинений о государственных и пра­вительственных делах, каковые сочинения издаются с целью раз­рушения Империи членами академии и университета, в особен­ности же некоторыми профессорами гражданского и публичного права». Эдикт дает следующую характеристику положения печати: «Ежедневный опыт учит, что эти столь часто издававшиеся полез­ные распоряжения и имперские постановления не выполнялись, напротив, вопреки этим правилам, злословные книги, писания и картины то там, то здесь, в различных местах Империи тайно при­готовлялись, выделывались, печатались или привозились из-за границы, а также в публичных университетах появилось несколь­ко не менее извращенных новых учений, книг, тезисов или трак­татов по гражданскому и публичному праву, очень вредных и разрушительных для законов и порядков Священной Римской Импе­рии и этим самым в немецкие основные законы вносятся многие недопустимые и глубоко вредные новшества, а в Германскую Империю — беспорядки».

В 1740 г. на престол Пруссии вступил Фридрих II Великий (1740-1786), который получил серьезное литературное образование и сам был довольно плодовитым писателем. Патентом 10 февраля 1746 г. он объединил все немецкое законодательство о печати по образцу французского регламента 1723 г. Патент касался «книжного дела в Священной Римской Империи и всемилостивейше поставленной над ним королевской Комиссии». Король высказывал в нем свое «особенное неудовольствие» по поводу постоянных нарушений имперских постановлений о печати, причем были подтверждены «все в Империи изданные предшественниками патенты, мандаты и рескрипты». Регламентация коснулась даже чистоты бумаги и качества шрифта. В 1749 г. Фридрих Великий издал цензурный указ, который, подвергнувшись переработке в 1772 г., оставался в силе до конца царствования его творца.

Цензурный циркуляр 1 июля 1772 г. начинался сетованием по поводу того, что, в нарушение эдикта 11 мая 1749 г., снова появ­ляются книги, противные добрым нравам и религии. Затем были подтверждены эдикт 11 мая 1749 г. и другие, насколько они не противоречили новому порядку. Для наблюдения за книжным про­мыслом были назначены три цензора по юридическим, теологи­ческим и философским сочинениям. Вновь возобновлена книжная цензурная комиссия (Bcher-Censur Kommission). Все книги долж­ны были отдаваться на предварительную цензуру. От цензуры ос­вобождались только сочинения членов Академии наук и медико-хирургической коллегии. Университетские издания должны были цензироваться факультетами, за исключением сочинений полити­ческого содержания, которые на общем основании представля­лись департаменту иностранных дел. Все остальные издания, не богословского, не юридического, не философского и не историчес­кого содержания, подлежали в провинциальных центрах цензуре местного земского управления, в других местах — цензуре магист­рата. Еще на основании распоряжения 6 марта 1709 г. медицинские сочинения должны были подлежать цензуре медицинской обер-коллегии, но это касалось главным образом книг, выходящих в Берлине. По циркуляру же 1772 г. цензуре этого учреждения пре­доставлены все издания, выходящие и в провинции, за исключени­ем Силезии и Померании. Изъятие было допущено лишь в пользу изданий членов университетов и медицинской обер-коллегии.

Что касается немецких и французских газет, выходивших в Бер­лине, то еще по указу 12 августа 1755 г., цензура их была возложена на дирекцию департамента иностранных дел. За напечатание без цен­зуры или вопреки ей издатели подвергались в первый раз штрафу в 50 талеров, а во второй раз лишались привилегии на издание. Провинциальных периодических изданий циркуляр 1772 г. не коснулся. По отношению к ним остался в силе эдикт 1722 г., на основании которого провинциальные издания были подчинены цензуре мест­ных земских управлений и юстиц-коллегий. За цензуру был установлен сбор в 2 гроша с печатного листа. В последнем, 10-м параграфе выражено было, что цензурные предписания не имеют целью вос­препятствовать приличному и серьезному исследованию истины, но направлены против сочинений, противных основам религии, нрав­ственному и гражданскому порядку. Вообще, нужно заметить, что при Фридрихе Великом цензура была значительно ослаблена. Об этом можно судить уж потому, например, что умершие цензоры очень продолжительное время не замещались новыми лицами.

При следующем прусском короле Фридрихе-Вильгельме II (1786—1797) просвещение не пользовалось покровительством. Ма­лообразованный, сладострастный ханжа был неспособен продол­жать курс своего великого дяди. В эту пору в министерских циркулярах появились нарекания на то, что свобода печати выродилась в распущенность, что печатные произведения открыто призывают к возмущению и т.д. Вполне характерным для данной эпохи явля­ется эдикт 19/25 декабря 1788 г. Эдикту предшествовало длинное вступление, в котором разъяснялось, в силу каких причин он по­явился. Здесь говорилось, между прочим: «Итак опыт показал, ка­кие вредные последствия приносит полная свобода печати... Как часто неблагомыслящими и злонамеренными писателями печать направляется к распространению вредных заблуждений относи­тельно важнейших предметов человеческой жизни и к порче нра­вов посредством соблазнительных картин, двусмысленного изоб­ражения порока, коварных насмешек и злой хулы на публичные учреждения и распоряжения, благодаря чему в недостаточно про­свещенных слоях населения питается и поддерживается печаль и неудовлетворенность и т.д.».

При помощи 11 статей декабрьского эдикта Фридрих-Виль­гельм II поставил печать в очень тяжкие условия. Подтвердив эдикт 11 мая 1749 г. и циркуляр 1 июня 1772 г., король указал в первой же статье, что все печатные произведения должны подвергаться предварительной цензуре и без просмотра установленными учреж­дениями не могут ни поступать в печать, ни продаваться. Что каса­ется цензурных учреждений, то последние создавались не с целью препятствовать исследованию истины, а лишь с целью предупре­дить появление таких произведений печати, которые противны общим основам религии, государству, гражданскому и нравствен­ному порядку, а также личной чести и доброму имени третьих лиц. В семи пунктах четвертой статьи и в следующей пятой подробно излагалась организация цензурных органов. Просмотр богословс­ких и философских сочинений в Курмарке был предоставлен мес­тной Обер-Консистории, а в других провинциях — провинциаль­ным консисториям. Сочинения юридического содержания должны были цензироваться частью берлинским каммергерихтом, частью Юстиц-Коллегиями по принадлежности. В местностях, где были медико-хирургические коллегии, последним была поручена цен­зура медицинских книг; во всех остальных местах эти сочинения передавались в Обер-Медицинскую Коллегию Берлина. Сочине­ния политического и исторического содержания просматривались департаментом иностранных дел. Ежемесячные и еженедельные издания, ученые газеты, экономические сочинения, романы и театральные пьесы, поскольку они не подходили к перечислен­ным выше категориям, подлежали цензуре университетов, а где не было последних, цензуре местных Юстиц-Коллегий. Случай­ные издания, школьные программы, летучие листки и т.д. либо просматривались университетами, либо местными магистратами. Политические газеты в Берлине просматривались департаментом иностранных дел, а в провинциях — местными Коллегиями. Из указанного порядка специализации цензуры было допущено два исключения: во-первых, издания академии наук и медико-хирур­гической коллегии были изъяты из общей цензуры; во-вторых, все сочинения профессоров, за исключением политических и ис­торических, просматривались соответственными факультетами.

Многочисленные цензурные учреждения действовали под не­посредственным контролем высших инстанций. Писатели и изда­тели могли приносить жалобы на низшие цензурные учреждения. Так, на местные Юстиц-Коллегии и консистории подавались жалобы в соединенный юстиц-департамент; на провинциальные ме­дицинские коллегии — берлинской обер-коллегии, а на эту пос­леднюю — главной дирекции; на цензоров исторических и поли­тических произведений — департаменту иностранных дел; на магистры — местному земскому управлению.

Издатель, получивший от соответственного цензурного уста­новления разрешение на напечатание какого-либо произведения, освобождался от всякой дальнейшей ответственности за содержа­ние напечатанного. Наоборот, всякий издавший что-либо без установленного разрешения, хотя бы по содержанию своему изда­ние было вполне допустимо, подвергался штрафу от 5 до 50 тале­ров. Наказание усиливалось, если находили, что издание не могло бы быть разрешено при представлении на предварительный просмотр. При повторении преступления издатель и типографщик ли­шались привилегии на дальнейшее ведение промысла. Если из пе­чати выходило произведение, бывшее на предварительном цен­зурном просмотре, но без соблюдения всех сделанных цензором исправлений и указаний, то такое издание рассматривалось как вышедшее без предварительной цензуры. Иностранные издания подлежали общей местной цензуре. Никто не имел права торговать неодобренными иностранными изданиями. Даже осмелившиеся недозволенное произведение издать за границей подвергались на­казанию наравне с тем, как если бы это сочинение было выпуще­но без разрешения цензуры в самой Германии.

Как видно из приведенного содержания эдикта, печать была совершенно подавлена, особенно же в области вопросов обще­ственных и государственных. И горькой насмешкой звучало положение Общего земского права, введенного в 1797 г., согласно которому «каждый хороший подданный указывает недостатки пуб­личной сущности правительства, но при этом не вызывает шума в публике».

Когда престол Пруссии перешел к Фридриху-Вильгельму III (1797-1840), то последнему указывали на необходимость строгих мер против печати, но король отклонил их. Больше того! В 1803 г. он высказал, что «подавление свободы прессы влечет за собой всеобщие неблагоприятные последствия». В следующем году он выс­казался еще решительнее: «Пристойная гласность, — говорил он, — для населения и подданных есть самая верная порука против рас­пущенности и злоупотреблений подчиненных правительственных агентов и заслуживает во всяком случае поощрения и защиты». Впрочем, и в мелких германских государствах условия складыва­лись благоприятно для печати. Бавария, например, уничтожила цензуру книг еще в 1803 г.

После поражения при Иене в 1806 г. Пруссия потеряла почти половину своей территории и надолго утратила свою военную ре­путацию. В то время как в Рейнском союзе князей, под влиянием Наполеона, отменялись привилегии дворянства и духовенства, уничтожалось крепостное право и вводились различные внутрен­ние реформы, Пруссия коснела при средневековых порядках. Мысль о необходимости коренных внутренних преобразований начинала овладевать широкими кругами населения, но придворная клика старалась погасить вспыхнувшее сознание. Распоряжением 18 но­ября 1810 г. король подчинил строгой цензуре газеты и летучие листки, чтобы «воспрепятствовать незрелым (unreife Urtheile) суж­дениям о новом государственном устройстве». Вместо разбитой после Иены Священной Римской Империи Венский конгресс 1815 г. создал Германию из 38 государств, а именно: Австрийской импе­рии, королевств — Пруссии, Саксонии, Баварии и Вюртемберга, 28 княжеств и четырех независимых городов — Гамбурга, Любека, Бремена и Франкфурта-на-Майне. Все эти государства образовали Германский Союз с союзным сеймом во Франкфурте-на-Майне. Первенствующее положение было предоставлено Австрии, кото­рая стремилась удержать сложившееся положение. В силу § 18 со­юзного акта 8 июня 1815 г. первое же союзное собрание должно было заняться «выработкой однообразных постановлений относи­тельно свободы печати и обеспечения прав писателей и издателей со стороны перепечатки».

В это время цензурные учреждения существовали в Австрии, Саксонии, Бадене и Пруссии. Свобода прессы была в Баварии, Вюртемберге, Ганновере, Великом герцогстве Гессенском, обоих Мекленбургах и Нассау. В собрании 26 марта 1817 г. ольденбургским посланником Ф. Бергом, человеком большого теоретического образования и либерального образа мыслей, был сделан доклад о положении печати в отдельных немецких государствах. Ему была выражена единогласная благодарность за исчерпывающее изложение вопроса (Sic!), но заключения о печати не последовало и обе­щание, занесенное в § 18 союзного акта, осталось не выполнен­ным. Напротив того, союзным постановлением от 20 сентября 1819 г. было утверждено заключение карлсбадской конференции министров, в силу которого вся периодическая печать и сочинения до 20 печатных листов были подчинены цензуре. Постановлением 15 января 1824 г. Союз установил цензуру отчетов о заявлениях и записках, поданных в союзный совет. В том же году 5 февраля последовало запрещение вообще что-либо писать о союзных собрани­ях, кроме того, что опубликовывалось в официальных протоколах. Все эти мероприятия в основании своем имели известные уже Карлсбадские постановления, введенные в действие на 5 лет, которым истекал срок. Чтобы не лишиться таких чрезвычайных пол­номочий держать страну, по крайней мере, с внешней стороны, в полном неведении и застое, на заседании 16 августа 1824 г. была поднята речь о том, что обстоятельства, вызвавшие постановле­ние 1819 г., не изменились и по-прежнему существуют в Герма­нии. Ввиду подобного соображения было постановлено, чтобы «вре­менный закон о печати, теряющий силу 20 сентября текущего года, оставался в действии до тех пор, пока не будет достигнуто согла­шение относительно окончательного закона о печати». Окончатель­ного соглашения не последовало до 1848 г. и карлсбадские поста­новления продержались до этого времени.

Всю тяжесть Карлсбадских постановлений испытала на себе пе­риодическая печать, это неизменное пугало абсолютизма. Много раз выше упоминалось о летучих листках и газетах. Когда же этого рода произведения появились в Германии? Первое упоминание о летучем листке относится к 1488 г. Самый же древнейший экземп­ляр листка, помеченный 1493 г., сохранился в библиотеке Лейпцигского университета. С 1504 г. появились в Германии газеты. В то время как листки отличались памфлетным характером, первона­чальные газеты имели вид деловых известий для торговых людей. Лишь впоследствии их содержание расширилось, к торговым из­вестиям прибавились сообщения о других событиях. Особую изве­стность приобрели газетные издания фирмы Фуггеров. Их издания с 1568 по 1604 г. в 28 томах вместе с библиотекой фирмы находятся в венской библиотеке. Первый еженедельный журнал начал изда­ваться с 1615 г. во Франкфурте-на-Майне. Затем возникли разного рода «Postreuter», «Merkure», «Kuriere», «Korrespondenten» и т.д. С 1798 г. в Тюбингене стал выходить «Allgemeine Zeitung», в котором неоднократно проводились взгляды Меттерниха, вдохновителя по­литики Союзного совета. В двадцатых годах прошлого столетия в Берлине возник «Preussische Staatszeitung».

Когда над Европой вихрем пронеслась весть об июльских днях в Париже, правительства насторожились, так как почва для рево­люции, в сущности, была готова повсюду. Предвидя опасность, Союзный совет 21 октября 1830 г. установил самую строгую цензу­ру известий об иностранных событиях. Вскоре в этот фильтр попа­ли и отголоски внутренних движений. В следующем году начался разгром периодической прессы. Постановлением 19 ноября 1831 г. были прекращены «Современный Листок» и «Конституционная Германия». Постановлением 2 марта 1832 г. были закрыты «Немец­кая Трибуна», «Западный Вестник» и «Новые веяния времени», а редакторы этих изданий лишены права на издание других органов. Постановлением 9 июля того же года в Бадене запрещены «Рейн­ский Страж» и «Свободомыслящий». Менее, чем через месяц, а именно 16 августа было постановлено закрыть «Общую Полити­ческую Летопись», а через три недели (6 сентября) той же участи был подвергнут «Друг Народа». В 1833 г. были закрыты 12 марта — «Пчела»; 14 ноября — «Неккарская газета»; 5 декабря — «Наблю­датель в Гессене-на-Рейне» и «Новый Гессенский Народный Лис­ток». В последующее время мартиролог все увеличивался, но этого оказалось мало и были подвергнуты опале определенные писатели и книгоиздательские фирмы. Так, издатель Гофман в Гамбурге, усиленно распространявший сочинения кружка писателей, извес­тного под названием «Молодой Германии», получил предупреж­дение о воспрещении его изданий. Совет посмотрел на «Молодую Германию» как на школу, произведения которой направлены «к нападкам на христианскую религию, к ниспровержению существу­ющих социальных отношений и разрушению нравственности и приличия». Постановлением совета 20 декабря 1835 г. произведе­ния членов «Молодой Германии» были воспрещены. А между тем эти писатели — Генрих Гейне, Карл Гутцков, Генрих Лаубе, Адольф Виндарг и Федор Вунд в своих произведениях проводили идеи свободы совести, женщин, евреев и т.д.

Как ни старались отдельные правительства Германского Союза задержать развитие народа, им это не удалось, и не удалось пото­му именно, что стремление вперед не «бессмысленные мечтания» нескольких горячих голов, а законное право и естественная необ­ходимость. Освободительное движение 1848 г. заставило Германс­кий союз пойти на уступки, что сказалось также в области законодательства о печати в отдельных германских государствах и во всем союзе, как целом. Решением Союзного Совета от 3 марта 1848 г. было постановлено: «Каждому немецкому государству Союза предоставляется право уничтожить цензуру и ввести свободу печати, но под гарантией, которая обеспечивала бы, по возможности, другие союзные государства, а также самый Союз от злоупотреб­ления свободой печати». В Основных же немецких правах от 21 декабря 1848 г. находим следующее распространительное изложение вышеприведенного принципа: «Ни при каких обстоятельствах и никаким образом свобода печати не может быть отменена, унич­тожена или ограничена предупредительными мерами, а именно: цензурой, концессиями, полицейскими мерами безопасности, государственными налогами, ограничениями типографий, книж­ной торговли, пересылки по почте или иными стеснениями сво­боды оборота. Преступления печати, преследуемые правительствен­ными агентами, подлежат суду присяжных. Закон о печати будет издан Империей».

Союзный Совет не замедлил выработкою общеимперского зако­на о печати, но только в нем не нашли себе места принципы, про­возглашенные в Основных правах. В самом деле, 6 июля 1854 г. были изданы «Общие Союзные определения, касающиеся злоупотреб­ления прессы». Сущность этого реакционного закона сводилась к следующим немногим положениям. Для всех отраслей печатного промысла устанавливалась концессия, которая по усмотрению администрации могла быть взята обратно. Вводилась система пре­достережений, заимствованная из французского декрета 17 фев­раля 1852 г. На всех произведениях печати непременно должны были обозначаться фамилия и место жительства типографщика, издателя или автора. Один экземпляр печатаемого произведения должен был представляться властям до выхода в свет и другой экземпляр — при выходе из типографии. Во главе периодических изданий должен был стоять ответственный редактор, полноправ­ный гражданин, проживающий в месте издания. От издателей со­циально-политических органов требовался залог до 5000 талеров. Процессы по делам печати большей частью велись вне суда при­сяжных и публичности.

Правила 1854 г. были введены в Брауншвейге (1855), в обоих Липпе (1855-1857), в Вальдеке (1855), Ольденбурге (1856), Шварцбурге-Рудольштате (1858) и Гессене (1862). Отступления от этих правил были допущены новыми законами Саксен-Кобурга (1865), Саксен-Мейнингена (1867), Великого герцогства Саксонского и Саксен-Альтенбурга (1868), Любека, Королевства Саксонского, Бремена, Мекленбург-Шверина, Мекленбург-Стрелица и Бадена (1870). Старое законодательство осталось нетронутым правилами Союза в Баварии, Гамбурге, Ангальте, Пруссии, Шварцбурге-Зандерсгаузене, Саксен-Готе, Вюртемберге и Лауенберге. В 1865 г. Кобург первым разорвал цепи, наложенные Союзом на печать, а вско­ре его примеру последовали другие государства Союза.

Теперь остановимся на законодательстве о печати собственно в Пруссии. После падения Наполеона Пруссия значительно измени­лась: в ней была уничтожена крепостная зависимость крестьян, отменены цехи, введена всеобщая воинская повинность и подго­товлялось уже городское и областное самоуправление и народное представительство. Во всех областях внутреннего управления по­веяло освежающим пробуждением; но австрийский министр князь Меттерних не хотел допустить возвышения Пруссии. Он отлично понимал, что, свободно развиваясь, Пруссия перерастет Австрию и лишит ее господствующего положения, как в средней Европе, так и в Германском Союзе. Ввиду этого он внушал союзным пра­вительствам всевозможные ограничительные предприятия. Одним из результатов австрийской политики и были постановления Со­юза по делам печати. После этих постановлений Германия погрузилась в застой. Передовые государственные деятели, вроде прус­ских В. Гумбольда Гарденберга и других, были заменены прислуж­никами реакции. Началось преследование отдельных лиц, указанных из Вены, как опасных для Союза. Так пострадали патриоты Аридт, Геррес и др. Цензурные строгости были доведены до того, что не пропускались выражения «протестант» и «протестантское вероис­поведание».

В связи с Карлсбадскими постановлениями в Пруссии был опуб­ликован 18 октября 1819 г. переработанный цензурный эдикт 1788 г. В силу новых узаконений была создана Высшая Цензурная Колле­гия, состоявшая из секретаря и нескольких помощников. Ее действие распространялось на всю монархию. Для произведений печа­ти была установлена самая строгая цензура. Периодическая печать и произведения политического содержания были вверены цензуре министра иностранных дел; богословские и научные сочинения — министру духовных дел и просвещения; все остальные — департа­менту полиции министерства внутренних дел. Цензура случайных произведений была отнесена к компетенции местных полицейс­ких властей под наблюдением обер-президента. Для католических произведений установилась двойная цензура: во-первых, обыкновенного цензора, а во-вторых, католического ординариуса.

Многочисленные цензурные распоряжения и рескрипты Фрид­риха-Вильгельма III всецело покоились на почве постановлений Союзного Совета и вращались в тесном кругу повторений и мелочей. Так, 18 сентября 1824 г. было продолжено действие цензурного эдикта 18 октября 1819 г.; 28 декабря 1824 г. преподано несколько указаний относительно нападок в печати на религию и личную честь, относительно вознаграждения издателя за арест пропущен­ного цензурой издания и сбора в пользу цензурных учреждений по три зильбергроша с каждого печатного листа; 19 декабря 1834 г. — о польских сочинениях, напечатанных без разрешения Высшей Цензурной Коллегии за границей или в одном из союзных госу­дарств; 20 августа 1835 г. — о распространении цензурного эдикта 18 октября 1819 г. на отдельные листки и указатели книг; 6 августа 1837 г. — об обращении запрещенных изданий.

Преемником Фридриха-Вильгельма III был сын его Фридрих-Вильгельм IV (1840—1861). Еще будучи наследным принцем, он создал себе в умеренно-либеральных кругах репутацию либераль­ного человека. Получив трон, он объявил амнистию политичес­ким преступникам, вернул кафедру нескольким профессорам-про­грессистам, вынужденным при его отце покинуть университеты, и принялся за ослабление цензурных стеснений. В особой инструк­ции 24 декабря 1841 г. он указал на необходимость предоставления большей свободы обсуждения в вопросах политических. По его мнению, не следовало «стеснять приличное и благоразумное об­суждение подобных вопросов». По указу 4 октября 1842 г. книги более 20 печатных листов были освобождены от цензуры и стали выпускаться из типографии через 24 часа по представлении обяза­тельного экземпляра местной полиции. В сентябре того же года Фридрих-Вильгельм IV обязал правительственных агентов «к оп­ровержению и исправлению неверностей и извращенных фактов» в периодических произведениях, «как к самому действительному средству уничтожать тенденции обманщиков и лгунов, причем редакторы бывают принуждены опубликовывать приговоры над ними сами». Это распоряжение заканчивалось словами: «Чем более меня озабочивает, чтобы свобода слова не пропадала для всякого благородного, лояльного, полного достоинства искреннего образа мыслей, где бы он ни проявлялся, и чтобы для истины возможно меньше ограничивалось поле публичного обсуждения, тем менее потому должен быть снисходителен тот, кто вооружился против лжи и соблазна».

Несмотря на подобные заявления, нельзя было ожидать для печати чего-либо хорошего. Король был окружен самыми крайни­ми реакционерами, как-то: министр просвещения Эйхгорн и ми­нистр внутренних дел Бойценбург. Уже в 1841 г. подверглось преследованию сочинение Штрауса «Жизнь Иисуса Христа». В течение года оно успело выйти четвертым изданием и, наконец, было объявлено «потрясающим основы религии». Многие профессора и чиновники также подверглись опале за высказанные в литературе мнения. Последовали даже высылки разных лиц, известных своим прогрессивным направлением. Реакция не замедлила обрушиться на газеты. В 1843 г. состоялось распоряжение о закрытии «Лейпцигской всеобщей газеты», «Немецкого ежегодника» и «Рейнской га­зеты». Желая цензурному произволу придать вид законности, Фрид­рих-Вильгельм IV издал 20 января 1843 г. особую инструкцию о цензуре газет и летучих листков. Цензоры не должны были «пре­пятствовать серьезному и приличному исследованию истины, де­лать излишние стеснения писателям или мешать свободе книго­торговли». Главной их задачей было не пропускать сочинений, «про­тиворечащих религии вообще и христианской в особенности», а также произведений безнравственных. Принимая на себя общую задачу руководить читающей публикой, король особенную заботу обнаружил о народной массе: он предписал цензорам с особен­ной строгостью следить за популярными, дешевыми брошюрами. По требованию короля цензоры вообще не должны были дозво­лять «развивать теории, которые имеют целью потрясение основ­ных законов прусской монархии или конституций, действующих в союзных немецких государствах, или же стремятся к тому, что­бы возбудить в прусских подданных неудовольствие или воору­жить против существующих распоряжений, или заключают в себе попытки учредить в стране или за границей противозаконные партии или союзы, или выставить в благоприятном свете суще­ствующие в какой-либо стране партии, работающие над ниспро­вержением основных государственных законов; или, наконец — сочинения, заключающие оклеветание правительств и стоящих в их главе личностей таких государств, которые находятся в друже­ственной связи с прусским государством. Цензор должен обра­щать внимание не только на содержание произведения, но и на тон и тенденцию. Статьи и места, написанные страстным и не­приличным языком, он не должен пропускать: он не должен тер­петь глумление и клеветничество в отношении законно существу­ющих учреждений или дерзкие, неуважительные замечания о них; он не должен также допускать к печати такие статьи, которые имеют целью произвести раскол между существующими в стране сословиями и религиями и натравить их друг на друга или на пра­вительство». Утверждая эту инструкцию, король объявил 4 февра­ля [1843 г. — Прим. ред.] свое неизменное желание: «Освободить науку и литературу от всех стесняющих ее оков и таким образом обеспечить за ней полное влияние на духовную жизнь нации, со­ответственное ее достоинству...» При этом он заметил: «Но чего я не хочу, так это того, чтобы наука и литература разменялись на газетное писание; не хочу уравнения того и другого в достоинстве и спросе; не хочу зла, происходящего от безграничного распрос­транения соблазнительных заблуждений и развращающих теорий относительно священнейших и достойнейших общественных сю­жетов при посредстве легчайшего способа и в самой ходкой фор­ме в среде одного класса населения, которому эта соблазнитель­ная форма и газеты более доступны, чем продукты серьезного исследования и основательной науки».

3 февраля 1843 г. последовал указ «относительно воспроизведе­ния и распространения карикатур и юмористических картин». Вся литература подобного рода была предоставлена полному усмотре­нию местной полиции. Спустя двадцать дней последовал указ «об организации цензурных учреждений». В каждом правительственном округе была создана должность окружного цензора (Bezirks-Censor). Просмотр периодических изданий вверялся местному цензору (Local Censor). Объявления, карточки, каталоги и другие в этом роде про­изведения печати подлежали цензуре местных полицейских влас­тей (Ortspolizei-Behrde). Цензоры должны были назначаться ми­нистром внутренних дел из лиц научно-образованных. Надзор за провинциальными цензурными учреждениями и руководство ими по указанию министра внутренних дел вверялись обер-президентам. Они же давали свои заключения по ходатайствам о концессиях на издания, решали в первой инстанции жалобы на запрещения цензоров и т.д. Обер-президент, окружной начальник и полиция получили право задерживать произведения, не удовлетворяющие правилам свободного обращения. Во главе всех цензурных должно­стей был поставлен министр внутренних дел. Он давал концессии на новые издания, с согласия короля воспрещал те или другие издания, а также в качестве последней инстанции разбирал дела, поступавшие от обер-президента. Рядом с цензурными учрежде­ниями должен был действовать Высший Цензурный Суд, состояв­ший из председателя и по крайней мере 8 членов, из коих двое должны быть из членов Берлинской Академии наук и Берлинско­го университета, остальные — из высших судебных сановников. Члены суда должны назначаться королем на 3 года. Цензурный Суд находился под надзором министра юстиции. При суде состоял прокурор, дающий заключение по делам. На него возлагалась обязанность следить за точным соблюдением цензурных узаконений. Решения Цензурного Суда обжалованию не подлежали. Суд мог руководиться в своих решениях соображениями внешней и внут­ренней политики, при этом от его усмотрения зависело объявить о подобных соображениях заинтересованным лицам или нет. Указом 30 июня 1843 г. законы о печати были дополнены и, между прочим, было воспрещено без официального разрешения печа­тать отчеты о дебатах и петициях, имевших место в собрании со­словий. Это понятно, потому что в собрание поступало множество петиций о всеобщем народном представительстве, свободе печа­ти, публичности сословных собраний, изданий основного кон­ституционного закона и т.д., а все это именно и было ненавистно королю и его ближайшим советникам.

В 1844 г. на жизнь Фридриха-Вильгельма было совершено поку­шение одним либеральным бургомистром. С этих пор король стал еще более непримиримым врагом освободительного движения. Между тем стремление его подданных к политической свободе резко обозначилось с первого года его царствования и с каждым годом все больше и больше находило себе сторонников. Уступая напору событий, король еще в 1842 г. учредил особые комиссии из пред­ставителей провинциальных ландтагов. Представители должны были не решать государственные дела, но лишь совещаться по их поводу. Эта увертка никого не обманула. Под влиянием продолжавшихся настойчивых требований коренных реформ король решился нако­нец 3 февраля 1847 г. созвать соединенное земское собрание. От­крывая это собрание, король сказал: «Никакой власти в мире не удастся принудить меня превратить естественное отношение ко­роля к народу в договорное, конституционное; и я никогда не до­пущу, чтобы между Господом Богом и этой страной стал писаный лист в качестве второго Провидения, чтобы заменить старую свя­тую верность... Корона может и имеет право управлять по законам Божиим и страны и собственному свободному изволению, но не по воле большинства. Пруссия не может вынести подобного состо­яния. Бросьте взгляд на карту Европы, на положение страны и, прежде всего, на нашу историю».

Ссылкой на свое божественное право управлять народом еди­нолично и на то, что так было в истории, король никого не убе­дил. В газетах и брошюрах народ высказался против королевского абсолютизма. Однако в июне 1847 г. соединенное земское собрание было закрыто и представители сословий разъехались еще более возбужденные. Февральская революция следующего года, разра­зившаяся во Франции, отдалась более или менее кровавым толч­ком во всех странах Европы. Ее не избежала и Пруссия.

В начале марта в Берлине начались сборища и столкновения народа с войсками. Сознательное население желало введения кон­ституции, свободы печати, народных собраний и т.п. Правитель­ству были заявлены 17 марта [1848 г. — Прим. ред.] просьбы об отмене цензуры и улучшении государственного устройства. Король выразил на это полное свое согласие. На другой день к дворцу двинулась толпа народа, чтобы благодарить монарха за его милос­ти, дворец оказался окруженным войсками. Толпа стала требовать удаления солдат, но полки двинулись вперед и произошло крово­пролитие. Добрый король не мог стать палачом своего народа, и на следующий день, когда он увидел из окна дворца принесенные толпой трупы погибших накануне, он отдал приказ об удалении войска. Для успокоения же населения он обещал выполнить все его желания. Действительно, 18 мая было собрано национальное собрание, а 22 мая — учредительное собрание, которое должно было выработать конституцию. В ноябре того же года депутация от учредительного собрания поднесла Фридриху-Вильгельму V адрес. Приняв адрес, король хотел удалиться, но был удержан депутатом доктором Якоби, сказавшим: «Мы пришли не только для переда­чи адреса. Мы должны ознакомить Ваше Величество с истинным настроением, господствующим в стране. Угодно ли Вашему Вели­честву выслушать это»? Сказавши: «нет», король повернулся от депутации. Но Якоби успел крикнуть вслед удалявшемуся королю: «Это вечное несчастье королей, что они не способны выслушивать истину». Выработать конституцию для Пруссии учредительному собранию не удалось. Король, полагаясь в этом отношении на «до­машние средства», собрание закрыл и, после некоторых «переде­лок» в составе депутатов второй палаты, провел свой собственный проект конституции.

В области законодательства о печати мартовские дни прошли небесследно, а именно: 17 марта 1848 г. цензура была отменена. В введении к этому закону король заявил, что еще ранее он вхо­дил в Союзный Совет с предложением об отмене цензуры, но последняя сохранялась вследствие трудности выработать общеим­перский закон о печати. На основании мартовского закона разби­рательство преступлений печати было возложено на обыкновен­ные суды, которые должны были постановлять решения «согласно предписаниям действующих в государстве уголовных законов». Из­датели политических изданий были обязаны вносить залог. Впро­чем, система залогов на этот раз оказалась не долговечной и была отменена менее, чем через месяц. По конституции 5 декабря 1848 г. свобода печати определялась так же, как и в Основных немецких законах, а именно: «Каждый прусский подданный имеет право свободно выражать свои мысли посредством слова, письма, печа­ти и картины. Свобода печати не должна ограничиваться, приос­танавливаться или отменяться ни при каких обстоятельствах и никаким способом, а именно: ни цензурой, ни концессиями, ни мерами безопасности, ни государственными налогами, ни ограничениями типографий и книжной торговли, ни, наконец, по­средством запрещения почтовой пересылки и неравномерного по­чтового обложения, ни посредством какого-либо другого стесне­ния свободы оборота».

30 июня 1849 г. и 5 июня 1850 г. последовали распоряжения, которыми печать возвращалась к прежнему режиму администра­тивной опеки. Так, почта могла не принимать для пересылки газет известного направления; были восстановлены ограничения прес­сы и книготорговли применительно к промысловому уставу 1845 г.; министр внутренних дел получил право налагать запрещения на всякое издание; были установлены большие залоги и т.д. Эти два распоряжения в измененном виде стали законом 12 мая 1851 г. Интересно, что при обсуждении закона печатный промысел был объявлен «общеопасным» и было признано необходимым принять самые строгие меры. Действительно, в 56 параграфах закона 12 мая заключался довольно солидный арсенал строгостей. В первом же параграфе его был провозглашен концессионный принцип для всех отраслей печатного промысла, включая даже содержание библио­тек и кабинетов для чтения. На получение концессии могли рас­считывать лишь «неопороченные», по сведениям местной поли­цейской власти. Каждый номер периодического издания при вы­ходе из печати должен был представляться в одном экземпляре в местную полицию. Все другие произведения по объему менее 20 пе­чатных листов представлялись в полицию за 24 часа до выпуска из типографии. Издатели ежемесячных журналов или произведений, выходящих в более короткие сроки, обязаны были представлять залог в 5000 талеров в городах: Берлине, Бреславле, Данциге, Кель­не, Кенигсберге, Магдебурге, Штеттине, Аахене, Эрбельфельде и Бремене; в городах второй категории — 2000 талеров; в осталь­ных местах — 1 000 талеров. В случае нарушения указанных требо­ваний, виновным угрожали штраф до 1000 талеров и тюремное заключение до 3 лет. Прокурорскому надзору было предоставлено арестовывать произведения печати, несоответствующие формаль­ным требованиям закона или же заключающие в себе состав уго­ловного преступления. В первом случае арест должен был носить характер предупреждения, во втором — обеспечения репрессии. При наложении ареста прокуратура обязана была в течение 24 ча­сов возбудить судебное преследование, а суд в течение 8 дней по­становить решение.

Преступления печати, согласно 25-му параграфа конституции, определялись по действующему уголовному закону, т.е. по закону 14 апреля 1851 г. В нем же были предусмотрены следующие пре­ступления печати: призыв к преступлению или проступку; призыв к государственной измене; призыв и подстрекательство к непови­новению законам, указам и распоряжениям правительства и апо­логия преступлений и проступков; угроза общественному спокой­ствию посредством возбуждения в подданных государства ненави­сти и презрения к государственным учреждениям и распоряжениям правительства; нарушение глубокого уважения к королю; оскорб­ление членов королевского дома; оскорбление иностранных госу­дарей и их послов; оскорбление Палат и их членов, других поли­тических корпораций, публичных учреждений и агентов и т.д. при исполнении ими служебных обязанностей или в связи с их слу­жебным призванием; богохульство и нарушения в области рели­гии; распространение и выставление безнравственных писаний, изображений и картин; нарушение чести частных лиц.