Национальный исследовательский университет
«высшаяшкола экономики»
Факультетфилософии
На правах рукописи
Соколов ПавелВалерьевич
Проблема достоверностив библейской герменевтике второй половиныXVI – начала XVIIIвв.
09.00.03 – «Историяфилософии»
Диссертация насоискание ученой степени
кандидата философскихнаук
Научныйруководитель:
кандидат философскихнаук
Петр ВладиславовичРезвых
Москва, 2012
ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение.....................................................................................................4
Историографическийобзор...............................................................20
Глава I. ПротестантскийSchriftprinzip и гуманистическое преобразованиедиалектики: от аксиом Евклида к логическойконструкции Священной Истории
§ 1. Дискуссии обистинности Писания в дореформационнуюэпоху: случайУиклифа…………………………………………………………….40
§ 2. Axioma anapodeikton и loci communesScripturae. Рамистский анализ и рождениегерменевтики………………………………………………………………..56
§ 3. История как проблемалогики………………………………………78
§ 4. Изобретаяисторическийсиллогизм………………………………...93
Глава II. Герменевтика впреддверии «нового критическогоискусства»
§ 1. Между Аристотелем иДекартом: hermeneutica universalis Конрада Даннхауэраи картезианская герменевтика ЛодевейкаМейера……..102
§ 2. Историческийаргумент, священная филология и поиски«нового критическогоискусства»…………………………………………………………………...116
Глава III. Политическаягерменевтика: от exemplum к риторическимнаукам о контингентном
§ 1. Библейский аргументв политических науках конца XVIIв…………..136
§ 2. Естественноесостояние между экзегетической гипотезой,мысленным экспериментом и предельнымпонятием……………………………………………………………………..160
Глава IV. Certainty в экзегезеИсаака Ньютона и егокруга……………………………………………………………………184
Заключение…………………………………………………………………222
Литература………………………………………………………………….227
Введение.
Положение о необходимойсвязи проблемыдостоверности и проблемы метода,впервые осознанное в методологическихдискуссиях раннего Нового времени исделавшееся общим местом благодаря преждевсего Декарту, помещает вопрос обэпистемологическом статусе СвященногоПисания в контекст дискуссий о предысториигуманитарной эпистемологии. ВильгельмДильтей, высказывавшийся обыкновенновесьма категорично о доромантическомпериоде истории гуманитарных наук, написалв самом начале «Введения в науки о духе»,что если до начала XVIII в. науки об обществе иистории оставались под пятой у метафизики,то уже с середины этого же столетия онипопали в столь же безысходное рабство кестественным наукам[1]. Доисторическийпериод в жизни наук о духе продолжалсядолго: пробудить «от догматического сна»историографию смогло лишь появление«исторической школы»[2], а герменевтику– разумеется,Шлейермахер[3]. СкептицизмДильтея стал отправной точкой размышленийо том, как следует писать историю наук очеловеке в раннее Новое время. Введение«абсолютной дистанции» между«доисторическим» и «историческим»периодом существования Geisteswissenschaftenрождало бесчисленное множество вопросов.Возможно ли писать историю этих наук пообразцу истории наук естественных[4] ?Правомерно ли говорить об интервенцииестественнонаучного метода в сферу наук очеловеке в раннее Новое время, и каковмасштаб этой интервенции[5] ? Должны ли мыобращаться исключительно кгерменевтической и историографическойпрактике, минуя теоретические построенияранненововременных авторов, и каков статусэтих теоретических построений? Каквозможна теория в гуманитарных наукахэтого времени? Как строятся в раннее Новоевремя отношения между философией,риторикой и «наукой»? Эти фундаментальныевопросы –одновременно истории гуманитарного знанияи самой гуманитарной эпистемологии – образуют фон нашегоисследования о проблемедостоверности в библейской герменевтике XVI– XVIII вв. Предлагаемая нами перспективаисследования имеет, на наш взгляд,несколько весомых преимуществ. Во-первых,парадоксальный статус библейского текстав протестантском богословии общих мест,как одновременно исторического нарратива(«Священной истории») и догматическоготрактата, отдельные положения которогообладают статусом аксиомы, дает намвозможность проникнуть in medias res дискуссии овозможности истории как науки, о границахаристотелевской (и, позднее, картезианской)эпистемологии, о возможности «тонкогоаргумента» и пределах «геометрическогометода». Во-вторых, характерное длярассматриваемого нами историческогопериода пересечение проблематики,методологии и категориального аппаратаестественных наук и герменевтики (вэкзегетических пассажах Галилео Галилея иИоганна Кеплера, в экзегетическихсочинениях Ньютона, в трактатах Т. Бернетаи У. Уистона «о теории Земли») позволяет нановом материале поставить чрезвычайноактуальный в историко-научной литературевопрос о моделях отношений междунововременным естествознанием иэрудитскими studia humanitatis.
Актуальность темыисследования. В последниегоды в исследовательской литературе сталоболее не принято рассматривать те науки XVI– XVII вв.,которые мы бы сейчас назвалигуманитарными, как род инертного,консервативного знания, развитие котороголишь следовало смене эпох в истории наукии, само по себе, не было способноинициировать парадигмальныетрансформации в новоевропейской науке ифилософии. Это изменение статусагуманитарного знания обосновываетактуальность обращения кэпистемологическим принципаминтерпретативных дисциплин накануне и впериод Научной Революции.
Первые шаги в этойобласти уже сделаны. Задача пересмотратрадиционной версии истории науки,базирующейся на оппозиции «наук о природе»и «наук о духе», сделалась лейтмотивомисследовательской работы международныхнаучных коллективов (к примеру,международный проект «Герменевтика иметод» под руководством Д. Туара). В работахчленов этого проекта Л. Даннеберга, Д.Туара, Э. Бюри не математическоеестествознание, а гуманистическиедисциплины филолого-герменевтическогоцикла рассматриваются как модель знания иоснование нововременного научногометода[6]. Однако по-прежнему не введены воборот значительные массивы источников,иллюстрирующих взаимоотношение междуестественным и гуманитарным знанием вранненововременной Европе. Настоящееисследование призвано во многихотношениях восполнить этот пробел.
Начиная с 90-х гг.прошлого века подвергается критике ипересмотру классическая модель историигерменевтики, представленная некогдаВильгельмом Дильтеем и Гансом-ГеоргомГадамером. Указываемая критиками«философско-герменевтического» подхода кистории традиционной герменевтики связьинтерпретативных дисциплин эпохиПросвещения с общей теорией познания ипроектом обновления аристотелевскойлогики открывает целый спектр новыхисследовательских сюжетов, некоторые изкоторых в настоящем исследовании будутрассмотрены: прежде всего, связь этой«логической герменевтики» с«картезианской герменевтикой» и отношениеее к историческому методу Спинозы ибиблейской критике в целом.
Другой проблемныйконтекст, в который может – и должна, по нашемуубеждению, быть помещена история принципабиблейской достоверности, – это становление вэпоху Ренессанса и Барокко риторических наук оконтингентном. Несмотря нато, что экзегетической методологииполитических теоретиков раннего Новоговремени посвящен целый ряд исследований, втом числе и новейших, проблема статуса ифункций герменевтического принципадостоверности в созданных этими авторамиконструкциях гражданской науки неполучила достаточного освещения. Междутем, к примеру, в scientiae civiles Гоббса и Викообращение к различным стратегияминтерпретации библейского текстаоказывается конститутивным для тех стилейрассуждения о государстве, который каждыйиз них избирает.
Научная новизна
В диссертации проблемаcertitudo biblica впервые рассматривается не каквторостепенный элемент протестантской«истории догматов» (Dogmengeschichte), имеющий лишьмаргинальное значение для истории ифилософии гуманитарного знания. С нашейточки зрения, традиционное дляисследовательской литературы включениепроблематики certitudo biblica в линейную историюгерменевтики, понимаемую по образцуистории философии[7], приводит кпарадоксальным следствиям. В самом деле:экзегетическое искусство по самой своейприроде консервативно, оно основывается навоспроизведении одних и тех же приемовинтерпретации и на создании у читающегоэффекта узнавания, «анамнезиса»: об этомписали открыто многие известныетолкователи Писания, к примеру, ЛодевейкМейер. Поворотные моменты в историигерменевтики можно заметить лишь вперспективе «большой длительности»:таковы, к примеру, валоризация буквальногосмысла в позднесредневековой экзегезе,предварившая радикальныегерменевтические лозунги вождейреформации, рождение пиетистской экзегезыpro me, возникновение библейской критики,превращение библейского текста впоэтический сборник у Роберта Лаута[8] или вмифологический канон – у представителейГеттингентской школы. Однако этогенетическое рассмотрение обладает, снашей точки зрения, намного меньшимпотенциалом, чем исследование Sitz im Lebenбиблейской герменевтики: дисциплинарногоконтекста экзегетической практики,трансляции экзегетической методологии иэпистемологических принципов в смежныеобласти знания, эксплуатации«перформативного» эффекта герменевтикиПисания в моральных и политическихнауках. Обращение к проблемеэпистемологического статуса библейскоготекста в раннее Новое время именно в этойперспективе позволяет с новых позицийподойти к целому ряду ключевых явленийистории гуманитарных наук этой эпохи,таких как рождение метода в науках обисторическом опыте и науках о тексте,возникновение первых проектовуниверсальной герменевтики,проблематизация статуса историческогоаргумента в различных изводахрациональной этики и mathesis politica.
Предметом исследованияявляется эпистемологическийстатус библейского текста в различныхобластях гуманитарного знания(герменевтике, филологии, историографии)раннего Нового Времени.
Объектисследования: 1) корпуснаиболее репрезентативных и влиятельныхтрактатов по догматическому богословию,принадлежащих перу протестантских авторовразличных толков (Ф. Меланхтон, Дж. Дзанки,Дж. Шарп, У. Уитакер, А. Полан, П. МартирВермильи); 2) программные сочиненияранненововременных реформаторов риторикии диалектики, а также барочныхсистематиков науки (Л. Валла, Р. Агрикола, Ф.Меланхтон, П. Рамус, И. Г. Альстед); 3)тексты, отражающие рецепцию вэкзегетической литературе концепцийдостоверности, артикулированных в текстахnovatores –представителей «новой философии» раннегоПросвещения, прежде всего, Р. Декарта (Л.Мейер, С. Марезий, Л. ван Вельтхейзен, Р.Фогельзанг); 4) трактаты, в которыхпредметом рефлексии становится значениесвященной истории и этического учения,содержащегося в Писании, для политическойнауки (П. Боссюэ, Дж. Локк, Б. Спиноза); 5)специфическая группа текстов, генетическисвязанных с трактатом Исаака ла Пейрера«Преадамиты», отражающих эволюцию – от экзегетическойгипотезы к мысленному эксперименту -способов рассуждения об «абсолютномначале» (в логическом или историческомсмысле) человеческого общества (Т. Гоббс,нидерландские картезианцы, Дж. Вико); 6)корпус исторических и экзегетическихтекстов патриарха нововременногоестествознания – Исаака Ньютона, его последователейи оппонентов, в которых мы можем наблюдатьконтаминацию методологических принциповнаук о природе, с одной стороны, и наук отексте и историческом мире – с другой.
Цель работы: на материале широкого спектраранненововременных источниковэксплицировать потенциал проблемыдостоверности в библейской герменевтикедля гуманитарной эпистемологии in weitestem Sinne,как сказал бы Эрих Ауэрбах, то есть длярешения вопроса о том, как возможнодостоверное познаниесоциально-исторического мира.
Задачиисследования. Достижениецели исследования предполагает решениеряда взаимосвязанных задач:
- анализ «топоса оСвященном Писании» (locus de Sacra Scriptura) иконцепции «принципа Писания» (Schriftprinzip) какаподиктического основания богословия(autopiston, indemonstrabile) в протестантскойдогматической литературе;
- изучение соотношенияаподиктической и топической достоверностив рамистской герменевтике; исследованиеэкзегетической литературы «общих мест»,предполагающей сращение исторической илогической достоверности (М. Флаций);
- исследованиепредпринимавшихся некоторыми авторами XVIIв. попыток интеграции герменевтики вразличные модели науки, претендующие натотальность и универсальную значимость:новый «протестантский» аристотелизм(hermeneutica generalis К. Даннхауэра), картезианство(философская герменевтика Л. Мейера);
- проблематизациястатуса Священной Истории и этическогоучения, содержащегося в Писании, в разныхмоделях «гражданской науки» XVII столетия(Дж. Локк, Дж. Вико);
- анализ отношенияньютоновой «физики Писания» итрадиционных натурфилософскихинтерпретаций священного текста(платонические толкования, традиция«Шестодневов»);
- исследованиефилософских воззрений И. Ньютона в ихполемическом контексте (дискуссии сдеистами, метафизиками,натурфилософами-аристотеликами,скептиками);
- контаминацияэпистемологических и эстетическихпринципов в библейской экзегезепоследователей Ньютона (Дж. Толанд, Ч.Бернет).
Теоретическая иметодологическая основадиссертационного исследованияскладывается из нескольких систематическисвязанных между собой элементов. Вкачестве отправной точки размышлений оприроде ранненововременной герменевтикиестественным образом выступает традицияфилософской герменевтики конца XIX – XX вв.,представленная именами Вильгельма Дильтеяи Ганса-Георга Гадамера.
Для Дильтея обращение кисторическим прецедентам осмысленияфеномена понимания является необходимымэтапом в процессе поиска нового основаниянаук об историческом опыте и эмансипацииих от естественнонаучных идеаловобъективности и беспредрассудочностипознания. Историческое освещение тойфундаментальной трансформации, которуюДильтей характеризует как формирование«естественной системы в науках о духе»позволяет, по мнению философа, открытьистоки проблемы «монометодологизма» вновоевропейской науке. Реализуемый намиподход к истории герменевтики находится воппозиции к знаменитому принципуВильгельма Дильтея, в соответствии скоторым, во-первых, предметомтеоретического интереса герменевтикаможет быть лишь с того момента, когда онаофициально возводится в ранг науки(поэтому за скобки пренебрежительновыносится вся католическая экзегеза), аво-вторых, условием sine qua non превращениягерменевтики в науку является обретение еюавтономного статуса. Наша же позициясостоит в том, что именно отход отдисциплинарной матрицы как исходногоисследовательского предрассудка можетпозволить рассмотреть функционированиесозданные на территории герменевтикиэпистемологические принципы в самыхразных областях гуманитарного знания враннее Новое время и – более того – именно это позволяет нам поставитьпод вопрос релевантность дисциплинарнойперспективы для эпохе накануне и во времяНаучной революции.
В самом общем смысле,философская герменевтика Гадамерапредставляет собой попытку согласоватьхайдеггеровскую «герменевтикуфактичности» с классическойгерменевтикой, выдвигающей на первый планзначение традиции. Традиция, содержащаясяв языке, образует для Гадамера предпосылкупонимания, Verstehensapriori, как сказал бы К.-О.Апель, –следовательно, хайдеггеровская аналитикаDasein должна быть дополнена герменевтикойтрадиции. Обращение к историиранненововременной герменевтики ириторики мотивировано для Гадамерастремлением найти «по ту сторону»Просвещения такой опыт историчности,который мог бы стать востребован вситуации после критики Хайдеггеромоснований новоевропейского рационализма.В то же время, построение генеалогиирационалистической метафизики могло быпозволить, согласно Гадамеру, подвести подфилософскую герменевтику новыйонтологический фундамент[9]. Прекрасноотдавая себе отчет в несоизмеримостипроекта философской герменевтики с целяминашего исследования, мы предполагаем,однако, сохранить в своем методологическомарсенале одно из важнейших ее историческихоткрытий –экспликацию связи герменевтическогоискусства с науками о социальномповедении: риторикой, диалектикой, этикой,эстетикой вкуса.
Другойметодологический ресурс, легший воснование диссертационного исследования, -история гуманитарного знания,представленная, в первую очередь, именамиЭ. Графтона, Д. Туара, Л. Даннеберга, Ф.Фолльхардта. Один из главных принциповистории studia humanitatis, имеющий существенноезначение для целей нашего исследования,– положение оневозможности экстраполяциинововременной структуры дисциплинарногополя на ситуацию накануне и во времяНаучной революции.
Наконец, при анализеполитических импликаций библейскойгерменевтики и исследованиивзаимоотношений библейской истории сдругими моделями истории мы будемобращаться к историириторики в той ее версии,которая была анонсирована американскойисследовательницей Нэнси С. Стрьювер в 1970-хгг. и приобрела законченную форму в болеепоздних ее текстах, прежде всего вфундаментальной монографии 2009 г.«Риторика, модальность, модерность» (Rhetoric,Modality, Modernity). История риторики – не толькоисториографический проект; центральнаядля Стрьювер идея «модальной риторики» какинструмента реконструкции «риторическихнаук» Барокко возникла на пересечениипрагматизма и раннего Хайдеггера.Необходимость в обращении к текстамСтрьювер и апробированным в нихметодологическим принципам мотивированатем, что именно история риторики даетинструментарий для описания той моделиистории, которая в раннее Новое времясистематически противополагаетсяСвященной истории, а именно той, которую поподобию Realpolitik можно было бы назватьRealgeschichte –модели, которая возникает в лонепрагматической историографии иполитической мысли Чинквеченто.
Основные положениядиссертации, выносимые на защиту:
- Отправным пунктом и одновременноцелью диссертационного исследования сталапоставленная еще Г. Г. Шпетом задача«связать логико-семантические вопросы свыросшей из теологии и филологиигерменевтикой» (по формуле Ф. Роди). Непретендуя, подобно Шпету, на то, чтобысоздать из этой связки особую «логикуинтерпретации», мы осуществилиисследование исторического измерениягерменевтических практик в контекстеистории гуманитарной эпистемологии.
- Обширный круг литературы,исключенный из исследовательскогогоризонта в силу методологических ифилософских презумпций – кальвинистскиедогматические и полемические трактаты,гетеродоксальные экзегетическиесочинения XVII –XVIII вв. («Преадамиты» И. Ла Пейрера,«Священная теория Земли» У. Уистона) – обладаетзначительным потенциалом для исследованиявопроса об эпистемологических принципахинтерпретации текста и об отношенииистории и логики. Прежде всего, именно вдискуссиях об авторитете Писания междукатоликами и протестантами возник целыйряд технических терминов, заимствованныхиз философии и умозрительных наук, -терминов, эпистемологические импликациикоторых от полемического употреблениястерлись, но позднее вновь обрелиактуальность в великих спорах XVII столетияоб основаниях достоверности вгуманитарных науках («аутопистия», certitudobiblica, perspicuitas). Далее, именно в этих полемикахсформировалась парадоксальнаяконстелляция принципов достоверности, варистотелевской эпистемологии жесткоотделенных друг от друга: аподейксиса идиалектики. Благодаря этой контаминацииэпистемологических принципов сделалосьвозможным создание в трудахпротестантских библеистов (М. Флаций,экзегеты-рамисты) логической конструкцииистории.
- В середине XVII столетия складываютсяусловия для превращения герменевтики вавтономную дисциплину, обладающуюлогически обоснованным суверенитетом(hermeneutica generalis, hermeneutica universalis). Однако, какбыло показано в диссертации, эта«суверенная» герменевтика опирается навесьма архаичный инструментарий.«Аналитическая логика» И. Клауберга и И. К.Даннхауэра имеет своей предпосылкойналичие определенных коммуникативныхправил и «горизонта ожидания», которыманализируемого текста автор долженсоответствовать. Таким образом, идеяуниверсальной герменевтики имеетсвоим условием идею универсальной поэтики.
- Одним из наиболее значимых событийв истории трансформацийэпистемологического статуса библейскоготекста стал «картезианский поворот»: впоследней четверти XVII в. появляется целаясерия текстов, претендующих на то, чтобыутвердить интерпретацию библейскоготекста на картезианском «несокрушимомфундаменте»: это труды Л. ван Вельтхейзена,Л. Мейера, Р. Фогельзанга и ряда других.Эклектическая герменевтика этих авторов,представляющая собой действительно«парадоксальный» сплав из редуцированногокартезианства, школьной риторики изамаскированных аксиом протестантскойгерменевтики, обнаруживает специфическуюущербность картезианской философии вотношении гуманитарных дисциплин.
- Библейская герменевтика,проблематизирующая отношение между двумявидами достоверности – исторической(моральной) и аподиктической, – в раннее Новоевремя становится территориейэкспериментов, имеющих целью «приручениеконтингентности», т. е. определениемодальности рассуждения об универсумечеловеческих действий и условийвозможности рациональной науки осоциально-историческом мире. Различие впредставлениях об эпистемологическомстатусе библейского текста и о возможностирациональной герменевтики порождают, какбыло показано в диссертации, различныерешения апории mathesis politica, т. е. вопроса отом, как возможно по новым стандартамнаучности, more geometrico, создать политическуюнауку, у таких авторов, как Б. Спиноза, Дж.Локк, Т. Гоббс и Дж. Вико.
- Герменевтика должна былаопределить свое отношение не только куниверсальному феномену понимания, нетолько к смежным дисциплинам инарождающейся рациональной метафизике, нои к риторике как антистрофе философии. Вбиблейской герменевтике проблемаконтингентности была поставлена в оченьспецифической перспективе. Впротестантской экзегезе мы постоянноимеем дело со стремлением редуцироватьисторическое содержание к логическому иливовсе элиминировать тот элементбиблейского текста, который обыкновенноименовался circumstanciae – контингентные обстоятельства, вкоторых разворачивается действиесвященной истории. Однако, как былопоказано в диссертации, именно негативноерешение проблемы контингентности вбиблейской герменевтике позволило создатьконструкцию «аисторической истории»,возведенную в регулятивный принцип в однойиз самых сложных и продуктивных из scientiarumcivilium Барокко –«новой науке» Джамбаттисты Вико.
- В научной литературе Просвещениядисциплины и проблемные поля, которые длянововременного научного мышленияпредставляются радикально несоизмеримымии лежащими в разных плоскостях, образуютнепрерывный континуум. В диссертациипредметом исследования стали дваэпистемологических проекта, взначительной степени определяющих обликнауки этого времени. Это «ньютонианский»синтез трех принципов: герменевтическойпрозрачности текста в экзегетике,достоверности more geometrico в естественныхнауках и реалистического мимесиса влитературной критике – и проект, которыйсводит воедино аллегорезу, гипотетическийметод и валоризирует одновременно вэпистемологии и эстетике категориютворческой оригинальности в противовесмиметическому принципу.
Апробация работы
Результатыпроведенного исследования представлены вследующих публикациях автора:
Монография:
[совместно с Ю. В.Ивановой] Кроме Декарта: размышления ометоде в интеллектуальной культуре Европыраннего Нового времени. Гуманитарныедисциплины. М.: Квадрига, 2011. – 302 с.
Статьи:
Полемика о норметолкования и картезианском методе вбиблейской герменевтике XVII в.: ЛодевейкМейер и его критики // Полемическаякультура и структура научного текста / Подред. Ю. В. Ивановой. М.: ИД НИУ ВШЭ, 2012. С. 220– 241 (впечати).
Критика«эгоцентрической» эпистемологии икогнитивное достоинство предрассудка:альтернативы картезианскому epoche у Дж. Викои И. Ньютона // Субъективность иидентичность / Под ред. А. В. Михайловского.М.: ИД НИУ ВШЭ, 2012. С. 154 – 168 (в печати).
Physica sacra Исаака Ньютона вконтексте трактатов о "теории Земли" //Гуманитарные исследования (ИГИТИ ГУ-ВШЭ).2011. Вып. 2 (52). - 28 с. (эл. адрес публикации -https://www.hse.ru/data/2011/04/22/1210967963/WP6_2011_02ff.pdf)
Соколов П. В. Апорииреалистической герменевтики Джона Уиклифа// Вестник РУДН. № 1. 2011. С. 15-28.
"Хрупкий авторитетдиалектики": Роджер Бэкон против парижскихаверроистов // Диалог со временем. Альманахинтеллектуальной истории. Вып. 30. М.: УРСС,2010. С. 59-69.
[совместно с Ю. В.Ивановой] Основные направленияполитической мысли и историографииЧинквеченто после Макьявелли иГвиччардини // Гуманитарные исследования(ИГИТИ ГУ-ВШЭ). 2009. Вып. 8 (45). - 36 с.
(эл. адрес публикации-https://www.hse.ru/data/2010/05/05/1216432345/WP6_2009_08.pdf)
Историографический обзор
До последнихдесятилетий XX в. история герменевтикиприсутствовала в европейскоминтеллектуальном горизонтепреимущественно в двух аспектах: какраздел традиционной «истории догматов» икак историческое основание философскойгерменевтики. «Истористское»переосмысление ранненововрменнойгерменевтики было предпринято Дильтеем вряде его сочинений – от «Воззрения на мир в эпохуВозрождения и Реформации» до«Возникновения герменевтики», а открытиефилософско-герменевтических потенцийстаропротестантского искусстватолкования составляет заслугу Гадамера.
Вильгельм Дильтейнедвусмысленно определял значение историигерменевтики для современного емусостояния наук о духе какосновополагающее, именно в искусстветолкования предполагая ресурсрадикального обновления исторических науко духе.[10] Масштаб проделанной им преждевсего в «Воззрении на мир и исследованиичеловека в эпоху Возрождения и Реформации»историографической и критической работыпоражает воображение. Однакопарадоксальным образом Дильтей сделалсяне только первооткрывателем, но, в каком-тосмысле, и злым гением истории герменевтики.В трехтомном «Словаре основных понятийфилософии», изданном под редакциейРудольфа Эйслера в 1927 г., статья«герменевтика» умещается в три строки; вэтой статье упоминаются лишь три автора– Аристотель,Вильгельм Дильтей и ученик последнегоИоганн Вах[11]. Вмногочисленных изданиях словаряБрогкауза, историю которых проследилГюнтер Шольц, список имен постепеннорасширяется, но не в сторону ante, а в сторонуpost: упоминаются О. Ф. Больнов, Т. Литт, Э.Ротхаккер. В 1969 г. – задним числом включается,выступает из тени, образуемой титаническойфигурой Дильтея, его главный герой ФридрихШлейермахер, а также возникают в роливторостепенных, с неясным еще статусомфигур Х.-Г. Гадамер и Э. Бетти. АвторитетДильтея на долгие годы определилвосприятие «дошлейермахеровской» эпохи вистории герменевтики: жесткие, почтиавторитарные формулировки, перекочевавшиеиз «Герменевтической системыШлейермахера…» в «Воззрение на мир в эпохуВозрождения и Реформации», исключили изпространства теоретического – или, шире,философского – осмысления не только вековуютрадицию католической экзегезы, но ичрезвычайно интенсивную в раннее Новоевремя теоретико-познавательную рефлексиюо статусе герменевтики, об отношении ее клогике и к эпистемологическому идеалу arscritica. Под деспотическим влиянием Дильтеясформировалась своего рода нормативнаягенеалогия предтеч новой герменевтики, вкаждом более позднем вариантеприраставшая на одну персоналию: Августин,Флаций, Шлейермахер у самого Дильтея,Августин, Флаций, Шлейермахер и Дильтей у Г.Шпета и М. Хайдеггера, Августин, Флаций,Шлейермахер, Дильтей и Хайдеггер – у Г.-Г.Гадамера[12]. Аисторическоеположение фигуры Дильтея, парадоксальноедля энтузиаста «исторических наук о духе»,в последние годы начинаетпересматриваться. Так, Дени Туар, известныйисторик дисциплинфилолого-герменевтического цикла в раннееНовое время, показал зависимость Дильтеяот сформировавшейся еще в XVIII столетиипротестантской историографиигерменевтики[13]. Тем не менее,любые, в том числе критические, направленияв истории герменевтики – а равно иинтерпретативных дисциплин в целом – должны обращатьсяименно к Дильтею, ведь любые реформы вгуманитарных дисциплинах начинаются, какизвестно, с ревизии классиков.
Наиболее полноеизложение истории герменевтики содержитсяв трех трудах Дильтея: конкурсномсочинении 1860 г. «Герменевтическая системаШлейермахера в ее отличии отпредшествующей протестантскойгерменевтики», сборнике статей «Воззрениена мир и исследование человека со временВозрождения и Реформации» (1889-1904) и«Возникновении герменевтики» (1900), котороепредставляет собой исправленную идополненную републикацию Preisschrift’а 1860 г. Раздел остаропротестантской герменевтике в первыхдвух текстах остался, впрочем, практическинеизменным; в «Возникновениигерменевтики» он был еще сокращенпропорционально размеру очерка. Такимобразом, изменения объема оставлялинеизменными пропорции: распределениевнутритекстового пространства неизменнобыло таким, чтобы представить традиционнуюгерменевтику лишь предварениемфилософско-филологической герменевтикиШлейермахера. Помимо перечисленных вышесочинений, мы можем обнаружить своего родасумму исторического развития герменевтикив «Набросках к критике историческогоразума»:
Герменевтика всегдаотстаивала достоверность понимания впротивовес историческому скептицизму исубъективистскому произволу. Сначалагерменевтика вела борьбу противаллегорического истолкования, затемпротив тридентского скепсиса, отстаиваяпонимание Библии из нее самой и оправдываяучение протестантизма, а затем, несомненно,теоретически обосновывала в лице Шлегеля,Шлейермахера и Бека будущий прогрессфилологических и исторических наук. Внастоящее время герменевтика должнавыразить свое отношение ко всеобщейтеоретико-познавательной проблеме,показать возможность знания обисторическом мире и найти средства к егоосуществлению, фундаментальное значениепонимания стало ясным; теперь женеобходимо определить достижимую степеньобщезначимости понимания, начиная слогических форм понимания и двигаясьдалее[14].
В основе конструируемойДильтеем модели истории герменевтикиотчетливо выделяются два конститутивныхмомента: отсечение традиции, этого«примечательного», или, как передаетрусский переводчик, «странного» понятия (einmerkwrdiger Begriff),столетиями делавшего невозможнымпревращение герменевтики изэкзегетического искусства в науку, ипрогрессивная автономизация феноменапонимания. Однако еще важнее для нас то, вкакую конструкцию истории помещаетДильтей эту историко-герменевтическуючасть. В соответствии с тем, что пишет самавтор «Воззрения на мир в эпохуВозрождения и Реформации», предметомистории не может быть смена метафизическихсистем; внимания заслуживают лишь«изменения в целостном человеке в егожизненности и действительности». В этойперспективе главным событием началаНового времени становится возникновение«естественной системы» (с тремя главнымиее частями –естественной теологией, естественнымправом и естественной моралью).Принципиально важно при этом, что«естественная система возникла методомабстракции, не осознававшей своегоотношения к конкретной действительности человека,общества и истории». Для системы этойхарактерны «абстракция,недействительность, механическаябесчеловечность»; все эти свойства найдутсвое отражение и в облике возникающей в этоже время герменевтики, обусловив ее внутреннююпротиворечивость. С одной стороны,первый шаг в превращении искусстватолкования в органон универсальнойспособности понимания был сделан именнотогда в «Ключе Священного Писания» МатвеяФлация Иллирийского (1567 г.): герменевтикабыла освобождена от власти Предания, ипринцип герменевтической недостаточностиПисания уступил место протестантскомузавету «постигать Писание как единоецелое, исходя из его тотальности». С другойстороны, однако, привязанность Флация и егосовременников к архаическомуриторическому инструментарию и – прежде всего – господствологического метода воспрепятствовало этойгерменевтике превратиться «из служанкидогматики в органон истории», что стало быисполнением ее подлинного назначения. Негнезиолютеранин Флаций, а социниане иремонстранты, провозгласившие разумверховным критерием толкования (normaexpositionis), ближе всего подошли к освобождениюгерменевтики от гнета догмы, в которую дляпротестантской герменевтики, как показалеще Ришар Симон в своей критике Флация,превратился сам ее господствующий принцип– sacra scriptura suiipsius interpres. Однако рациональный принцип сампо себе был бы недостаточен, необходим былпереход от «абстрактно-логического»понимания единства Писания, свойственногопротестантской догматике, к осознаниюисторической относительности библейскогоканона. Это могло быть достигнуто лишь сразвитием библейской критики. До конца XVIIIв. историчность (Geschichtlichkeit), согласноДильтею, не мыслилась вовсе – одинокая фигураИоганна Мартина Хладениуса выситсяпосреди этой бесплодной логическойпустыни. «Отцом исторической школы»провозглашается Зигмунид Якоб Баумгартен,выступивший посредником между «свободнымот духа системы» (systemfrei) английскимэмпиризмом и немецким контекстом. ИоганнШломо Землер, Иоганн Давид Михаэлис иИоганн Август Эрнести, следуя по стопамБаумгартена, впервые отказались отпротестантского догматического принципаединства Писания, предложив рассматриватьбиблейский текст как гетерогенное иисторически изменчивое целое. Такимобразом, текст был осознан как «жизненноеединство», а библейский канон наделенстатусом исторического свидетельства.
Мы могли убедиться втом, каким важным фактором, направляющимразмышления Дильтея, является неприязнь ксистеме – даже ШлейермахераДильтей в молодые годы обвинял в излишней«склонности к логическим конструкциям»(Neigung zur logischen Konstruktion). Этот ученик Ранке иДройзена с таким подозрением и такойнеприязнью относился к любым формамрационализма, что инициированное имискусственное рассечениеранненовоременной герменевтики наархаичную логическую и перспективную–историко-риторическую части на долгоевремя сделало более взвешенное отношение кэтому материалу затруднительным. Критикапротестантской логической герменевтикипредваряет расправу над главным врагом– ХристианомВольфом, которому посвящены наиболееполемически острые пассажи «Введения вгерменевтику». Редукционизм Дильтея имеетсвоим основанием общие принципы егофилософии, ведь понятие системы, подчинениеисторического и риторического толкованиялогическим принципам суть для него формырационального догматизма, который«критика исторического разума» былапризвана преодолеть. Логическаяэкипировка ранненововременных трактатов,подобных «Ключу» Флация, мыслилась импоэтому лишь как помеха на пути к основаниюуже в XVIII в. историко-грамматической школы.
Знаменитый критик«иллюзорности исторического Просвещения»,возвещенного Дильтеем, и, вместе с тем,артикулированной им модели историигерменевтики, Ганс-Георг Гадамер в «Истинеи методе» (1960) отводит значительное месторанненововременному искусству толкования.Онтологизация понимания Хайдеггеромдолжна приобрести историческоерасширение, следовательно, аналитика Daseinдолжна быть дополнена герменевтикойтрадиции. В противоположностьШлейермахеру и Дильтею Гадамер отказалсясчитать освобождение герменевтики отдогматических предвзятостейкульминационным пунктом ее истории. Нароль подобного поворотного события можетпретендовать, по мнению философа, неосвобождение герменевтики отдогматических пут, а изменение ее природы–нормативность классической или библейскойдревности перестает быть «предпосылкойгерменевтической задачи», и возникаетосознание того, что «опыт чуждости ивозможность недоразумения универсальны».Для Гадамера обращение к историираннонововременной герменевтики – топикеДжамбаттисты Вико, эстетике вкусаШефтсбери и кембриджских неоплатоников– оказываетсяодним из существенных моментов егособственного герменевтического проекта.Возвращение философской герменевтики к ееисторическим прообразам и истокамспособно, согласно Гадамеру, напомнить ей оее связи с практическим разумом исущественной историчностью человеческогосуществования: обратившись к собственнойистории, герменевтика может обогатитьсякатегориями здравого смысла иаристотелевского фронесиса, зановооткрыть потенциал римской риторики игуманистической историографии.Парадоксальность конструкции историигерменевтики у Гадамера его критикиусматривают прежде всего вамбивалентности его исходной претензиисоединить философскую герменевтику в духеХайдеггера с историей традиционнойгерменевтики. Превращениеранненововременной герменевтики в исток ипредварение то ли «Введения в науки одухе», то ли «Истины и метода» имелопечальные следствия для ее истории – так, в классическойStoria dell’ermeneuticaМаурицо Феррариса (1988 г.) интерпретативнымдисциплинам раннего Нового временипосвящено двадцать страниц из 447[15].Переосмысление сложившейся нормативноймодели истории герменевтики было связанопрежде всего с возрождением интереса кэпистемологии и теории науки Возрождения иБарокко.
Новые возможности дляисследования ранненововременнойгерменевтики были открыты благодаряреабилитации принципасистемы, отвергнутого, как мывидели выше, и Дильтеем, и Гадамером. В.Шмидт-Биггеманн, опубликовавший в 1983 г.программную монографию под титулом «Topicauniversalis», именно в открытии понятия системы(Systembegriff) усматривал главное достижениенауки раннего Нового времени. Отправнойточкой рассуждений Шмидта-Биггеманнастановится констатация проблематическогостатуса «объектов» исторических изысканийгуманистических авторов. По мнениюнемецкого исследователя, в ролиструктурирующих принципов аморфнойпредметной области исторического знанияиспользовались особого рода«конституэнты» - Leitfossilien, Leitmodelle, Leitbilder,Leitbegriffe[16]. В качестве таковых выступилириторические топосы – поэтому гуманитарные науки, еще неимеющие четкого представления особственном предмете и методе, начались стопики. Революционная роль в открытиитопики отводится нидерландскому гуманистуРудольфу Агриколе, автору трактата «Одиалектическом нахождении» (De inventione dialectica,1479 г.; изд. в 1515 г.). Счастливой находкойАргиколы стала контаминация элементовлогики и риторики и предметнаяспецификации топосов, позволившая в каждойдисциплине учредить собственные «главыметода». Именно в прививкегуманистического идеала риторики (vir universalisЦицерона) к формалистической науке позднейсхоластики состояло значение «диалектики»Аргиколы[17]. Благодаряэтой прививке произошел обмен свойствмежду аргументами, являющимисятрадиционно достоянием риторики, ипонятиями, составляющими основноесодержание схоластической науки: первыеобрели коммуникативный потенциал, а вторые– формальнуюстрогость и систематическое значение.Вслед за этим в недрах тяготеющей кэнциклопедической форме и претендующей науниверсализм ренессансной модели наукисформировались критерии, позволившие ейприобрести подлинно систематическуюформу. Эти критерии были сформулированыПетром Рамусом в форме трех законов: lex de omni,lex per se и lex de universali, т. е. законанеобходимости, однородности и«кафоличности» аксиом[18]. Тот же Рамусвыдвигает идею единого метода, сообщающегозданию ренессансной науки необходимуюзавершенность и цельность. Восстановлениев правах понятия системы открыло новыевозможности для исследования тех аспектовранненововременной науки – а тем самым ибиблейской герменевтики как ее части,– на которыеранее было как бы негласно наложено veto.Теоретическая – то есть прежде всегоэпистемологическая – рефлексия, сопровождавшая развитиеинтерпретативных дисциплин на протяжениивсего ранненововременного этапа ихистории, сделалась вполне легитимнымпредметом исследования[19].
Вполне закономернымпредставляется поэтому то обстоятельство,что десятилетием позднее, в 1990-е гг. висториографии герменевтики появилось исразу же завербовало многочисленныхсторонников новое направление,провозгласившее отказ от редукционистскихустановок «исторических наук о духе» и«философской герменевтики» и поставившеесвоей целью открытие «логическогопотенциала» hermeneutica generalis Просвещения.Своего рода манифестом этого направлениястал сборник «Несвоевременнаягерменевтика» (Unzeitgeme Hermeneutik), вышедшийпод редакцией Алекса Бюлера в 1994 году.Дальнейшую разработку этот подход получилв исследованиях Луца Даннеберга, ОливераШольца, Луиджи Катальди Мадонны, РаймундаСдзуя, Дени Туара.
Критики классической (т.е. освященной авторитетом Дильтея иГадамера) модели истории герменевтики,поставившие себе целью «открыть доселележащий во тьме континентгерменевтики»[20], указывают нато, что и Дильтей, и Гадамер выделялитеологическую сторону ранненововременнойгерменевтики в ущерб логической[21].Однако не менее важной, чем обоснованиедогматического единства канона, целью,которую ставили перед собой авторы такихтекстов, как «Ключ к Священному Писанию»или «Священная герменевтика», были, с однойстороны, экспликация логической структурытекста (analysis как коррелят genesis), а с другой,создание логической конструкции истории(конструирование истории methodo synthetica). Всвоей логической части «универсальнаягерменевтика» была укоренена в общейтеории познания – в форме реформированнойаристотелевской эпистемологии, как уДаннхауэра, или адаптированнойкартезианской, как у Клауберга; вчастности, она включала в себя довольноразвитую теорию суждения (judicium), элементыкоторой, по мнению Д. Туара, мы можемобнаружить в философской традиции вплотьдо Канта. Ирония этого «логическогоповорота» в герменевтике заключается втом, что традиционно именно герменевтикавоспринималась как альтернативааисторической и фаворизирующей логическийанализ аналитической философии. Такимобразом, возникновение этого направленияможно рассматривать как своего рода«подкоп» под исторические основанияфилософской герменевтики.
Одновременно свозвращением в поле исследовательскогоинтереса логического измерениягерменевтики по-новому начинает мыслитьсяи философское достоинстворанненововременной филологии – дисциплины, связькоторой с герменевтикой очевидна сама посебе. Это событие также непосредственносвязано с переосмыслением отношенийестественных наук и гуманитарного знания вXVII – XVIII вв.Энтони Графтон в целом ряде работ[22] опровергает доминирующее висследовательской литературе мнение,согласно которому в гуманитарном знании,начиная с 1600 г. не происходит ничегосущественного (за некоторым исключением,например, Р. Бентли и Р. Симона). Новое«Возрождение» в этой сфере начинаетсятолько после Французской революции, когдав лоне романтического движения появляютсятакие фигуры, как Ф. Шлейермахер, А. Бек, Ф.Люке и др. XVII столетие представляет собойэпоху триумфа естественных наук ирационалистической метафизики,вытеснивших эрудитские studia humanitatis напериферию. Парадигматические монографиипо истории науки эпохи Возрождения иПросвещения, принадлежащие перу РобертаМандру[23] и Роберта Болгара, исходят именноиз этой установки.
Главное заблуждениеклассической истории науки, по мнениюГрафтона, состоит в том, что она упускает извида влияние филолого-герменевтическихдисциплин, сформированных имиэпистемологических принципов иметодологических моделей на естественныеи точные науки (new science, как называет ихГрафтон). Графтон пытается показать, чтомежду «эрудитскими» - филологическими иисторическими – методами гуманистов и аппаратомscience раннего Нового времени существуеттесная связь, причем связь, предполагающаясимметрию отношений и взаимностьконцептуальных и фактологическихзаимствований. Сама композиция известнойкниги Графтона – «Defenders of text» - призванапроиллюстрировать этот тезис. Названиепочти каждого очерка – это имя гуманиста,известного филологическими открытиями, всоединении с названием какой-либоестественной науки – космологии, физики и других – на которую он самили его «гуманитарные» достижения оказаливлияние.
Таким образом, Графтонстремится показать, что отношениягуманитарных и естественных наук в раннееНовое время, точно так же как отношениягуманитарных наук и метафизики, не могутмыслиться по модели механической рецепцииили интервенции. Прежде всего потому, что внаучной литературе этого временидисциплины и проблемные поля, которые длянововременного научного мышленияпредставляются радикально несоизмеримымии лежащими в разных плоскостях, образуютнепрерывный континуум. Уже в начале 1980-х гг.после «открытия» Р. Вестфалломбогословских и исторических рукописейНьютона вопрос о вкладе гуманитарныхдисциплин в событие Научной Революциивполне естественным образом оказался наповестке дня[24]. На наш взгляд,правильнее всего было бы описать отношениямежду гуманитарными и естественныминауками как взаимное «узнавание». Так,некоторые базовые понятиянатурфилософского языка Исаака Ньютона иязык его экзегезы обнаруживаютудивительную близость[25] ; верно иобратное: категориальный аппаратфилософии и естественных наук зачастуювыступает своего рода несобственнымязыком гуманитарных дисциплин.
Рассмотренные наминаправления в истории studia humanitatis, выросшиеиз критики философской герменевтики, содной стороны, и классическойпозитивистской модели истории науки– с другой,сводятся, однако, лишь к критике различныхформ редукционизма и попыткам проясненияструктуры дисциплинарного поля, в которойгерменевтика, как Fachwissenschaft, должна бытьрасположена. Таким образом, мы имеем делоздесь лишь с позитивистской критикой,апеллирующей к несоизмеримостиопределенного философскогоинструментария – в данном случае, инструментарияфилософской герменевтики, - эмпирическомуматериалу.
Действительнорадикальной новацией в исследовании наук оязыке, тексте и истории стало появлениеработ о ренессансной и барочнойисториографии, созданных в русле «новойистории риторики» Н. С. Стрьювер. «Новаяистория риторики» возникла в начале 1970-хгг. на пересечении целого ряда тенденций.Прежде всего, по словам самой Стрьювер,стимулом для этого стала «недавнопроизошедшая смена моды» (recent change infashion), т. е. переосмысление отношенияфилософии и риторики в промежуточных междуструктурализмом и постструктурализмомтекстах Ролана Барта (разделение в 1967 г.стурктурализма как науки и структурализмакак риторики). Однако, говоря о риторике, Н.Стрьювер не просто следует «новомоднымвеяниям», как, по-видимому, склонен былполагать Карло Гинзбург. Прежде всего,«риторический поворот» в исследованиигуманистической и барочной литературыдолжен быть помещен в контекст тенденций,имевших место во вполне академическойренессансистике: именно в 1960-х – 1970-х гг. Пауль ОскарКристеллер указывает на возвращениеобщественно-политических функций риторикев гуманистической культуре как на один изключевых моментов в истории Ренессанса.Несколько позднее в работах такихоппонентов Кембриджской школы историипонятий, как Виктория Кан и ШелдонВолин[26], центр тяжести в работе сренессансными политическими текстамисмещается к анализу языка,аргументатитвных структур ипрагматических импликаций политическогодискурса. Именно такой способ работы стекстами политических авторов Барокко– в первуюочередь, Джамбаттисты Вико и Томаса Гоббса– позволилСтьювер в программной работе 1970-го г. «Языкистории в эпоху Возрождения» (Language of History inthe Renaissance) объявить радикальной новациейэтих авторов смещениемодальности рассуждения осоциально-историческом мире.В противоположность апологетамнормативистской гуманистической риторикии протестантским богословам-догматистам,подчинившим библейскую историюаприористским логическим конструкциям,такие авторы, как Вико, начали видеть свойпредмет «не как историческую константу, нокак одну из многих в целой палитре разныхвозможностей выбора, из которых гуманистывполне сознательно ткали сеть решений имотивов действий – так их историческое сознание иисториографические свершения обреталиформу, плотность и силу»[27]. Инструментомработы с такими текстами призвана стать, помнению американской исследовательницы,модальная риторика, которая может быть представленакак своего рода дополнение к модальнойлогике[28]. Философским ресурсом, к которомуапеллирует Н. Стрьювер, оказывается нефилософская герменевтика, а прагматизм вдухе «Fixation of Beliefs» Чарльза Пирса.
Но не только: вновь, каки в случае Гадамера, обращение к опытуриторики раннего Нового времениоказывается мотивированоХайдеггером[29]. В лекцияхлетнего семестра 1924 г. «Основные понятияфилософии Аристотеля» Хайдеггеробращается к тексту «Риторики» Аристотеля,чтобы истолковать и заново осмыслитьважнейшие понятия всех философскихдисциплин: метафизики, физики, политики,этики. По Хайдеггеру, в политическомдискурсе греческой жизни главное местопринадлежало риторике – дисциплине, котораяэтот дискурс изучала и упорядочивала. Вмире «человека как политическогоживотного, наделенного языком», там, гдеязык – этоспособ осуществления политическойдееспособности и способ политическогодействия, риторика – это «фундаментальная герменевтикавременности совместного существования».Риторика освещает область Dasein,бытия-в-мире, специфической историчностисуществования. Высшая задача обновленнойриторики, необходимость которой дляСтрьювер очевидна, видится в том, чтобызаново отвоевать для философии то, чтогреки отдали риторике, разделив философиюкак область чистого и абстрактного ириторику как область низшего – смутного ирелятивистского. И философскаягерменевтика, и «новая история риторики»,вдохновляемая Хайдеггером с одной стороныи Пирсом – сдругой, ищут у ранненововременныхоппонентов Просвещения альтернативноенововременному представление опрактическом разуме. Показательны в связис этим слова Гадамера о здравом смысле уВико и Шефтсбери: «Может быть, у него,строго говоря, нет метода, но скореенекоторый способ действования». Эти словао «способе действия» не могут не вызвать впамяти habits of action Пирса – категорию,регулярно используемую американскойисследовательницей для характеристикириторической науки раннего Новоговремени.
По мнению Стрьювер,обращение к ранненововременным наукам осоциальном мире дает нам возможностьувидеть упущенные возможности Модерна. Влитературе раннего Просвещения мы находимцелый ряд очень разных, но в то же времяпостоянно пересекающихся и образующихмежду собою причудливые (подлиннобарочные) синтезы способов мыслить scientiacivilis, т. е. науку о социально-историческоммире. Основной вопрос этих дискуссий можнобыло бы сформулировать следующим образом:как создать науку об объектах, которыебесконечны по числу, индивидуальны и,изменяясь во времени, никогда не равнысебе? Аристотелевскую апорию res singularis иаристотелевский же запрет на науку обакциденциях пытаются обойти самымиразными путями – от дискредитации самого понятияаподиктической науки до обоснованияособой «логики контингентного». В такихразных по времени и по декларируемым целямявлениях интеллектуальной культурыраннего Нового времени, как«прагматическая историография»Чинквеченто, риторика Лоренцо Валлы,«естественная диалектика» Петра Рамуса,«гражданская наука» Джамбаттисты ВикоСтрьювер усматривает общее основание– это поискнауки о контингентном, возможность которойсвязывается с восстановлением на новыхоснованиях единства ratio и oratio. Этаобновленная риторика предстает какгерменевтика политических действий[30].
Кульминации этатенденция достигает у таких авторов, какНикколо Макиавелли, путеводительствующихчитателя своих сочинений по «возможныммирам» (adjacent worlds) политическогорассуждения. Главная цель этой «новойриторики» - не выработка позитивнойэтико-политической программы, аформирование навыка успешно действовать впостоянно меняющихся контекстах,определяемых свободным выбором акторовсоциально-политической жизни. Позднее, ужев XVII столетии под эту риторическую науку оконтингентном теоретиками барочнойэпистемологии, среди которых можноупомянуть М. Перегрини, Э. Тезауро и Дж.Вико, был подведен мощный фундамент. Какпоказал Дж. Гуч, традиционная ренессанскаятопика, хорошо знакомая нам поисследованиям Уолтера Онга и ФренсисЙейтс, в XVII в. преобразуется, посредствомнового «риторического» прочтенияАристотеля, в методологический базисполитической науки. Переосмысливаяренессансную логико-методологическуютрадицию и предлагая новое, риторическоепрочтение Аристотеля, барочные критикирационализма формируют богатейшийинструментарий для анализа политическихдействий и мотивов социального поведения.
Однако с победойрационалистической метафизики иестественнонаучной модели знаниязаложенные в ранненововременной «риторикеконтингентного» возможности оказалисьневостребованными на несколько столетий.Как неоднократно подчеркивали апологеты«новой риторики» уже в XX в., - например, Ж.Женетт - одним из центральных«трагических» моментов в истории риторикистало вытеснение ее литературной критикойв XIX – XX вв.;однако этому событию предшествоваладискредитация риторики врационалистической науке просвещения.Риторическая традиция должна была умереть,чтобы Новое время могло начаться: с первыхсвоих шагов Новое время «отдавалопредпочтение порядку, проверяемойдостоверности и ясности понятий»[31], в товремя как риторике по нововременнымстандартам «недоставало объяснительногопотенциала». Таким образом, риторическаянаука «мятежных мыслителей» (secessionist thinkers)Барокко, таких как Вико или Гоббс, самаявляет собой лишь одну из скрытыхвозможностей в нововременном научноммышлении[32].
Герменевтика должнабыла определить свое отношение не только куниверсальному феномену понимания, нетолько к смежным дисциплинам инарождающейся рациональной метафизике, нои к риторике как антистрофе философии. Вбиблейской герменевтике проблемаконтингентности была поставлена в оченьспецифической перспективе. Впротестантской экзегезе мы постоянноимеем дело со стремлением редуцироватьисторическое содержание к логическому иливовсе элиминировать тот элементбиблейского текста, который обыкновенноименовался circumstanciae – контингентные обстоятельства, вкоторых разворачивается действиесвященной истории. Наиболеерепрезентативные проявления этойтенденции - апоретика res singularis у Флация,отождествление синтетического метода влогике и метода исторического, разделениеПисания на рациональную этическую инепостижимую историческую часть у Спинозыи Локка –будут рассмотрены нами ниже. Однако, как мынадеемся показать, именно негативноерешение проблемы контингентности вбиблейской герменевтике позволило создатьконструкцию «аисторической истории»,возведенную в регулятивный принцип в однойиз самых сложных и продуктивных из scientiaeciviles Барокко –«новой науке» Джамбаттисты Вико.
Глава I. Протестантский Schriftprinzip игуманистическое преобразованиедиалектики: от аксиом Евклида к логическойконструкции Священной Истории
Некогда Гегель в своихлекциях по истории философии (кн. III, ч. 2, гл.2) признал делом бесполезным иобременительным обращение к оригинальнымтекстам схоластических докторов. Но если стех пор наследие католическойсхоластики было многократнореактуализовано и востребовано в самыхразличных исследовательских контекстах,то большинство памятников схоластикипротестантской (за некоторым исключением)по-прежнему остается в монопольномвладении Dogmengeschichte. История догматов, какподчеркивают и сами еепредставители[33], принципиальноисключает из рассмотрения философские иисторико-научные проблемы, которые могутбыть поставлены на материалепротестантской теологической литературы.Однако именно этот корпус источников, какбудет показано далее, обладаетзначительным потенциалом для исследованиявопроса об эпистемологических принципахинтерпретации текста и об отношенииистории и логики (именно в протестантскойлитературе впервые оказывается возможнапостановка вопроса об «истории какпроблеме логики»).
В качестве внешнейхронологической рамки наших рассужденийцелесообразным представляетсяиспользовать традиционную длякальвинистской истории догматовпериодизацию: ранняя ортодоксия(1517-1619)[34] –время конфессиональной кодификациибогословия Реформации; высокая ортодоксия(1619-1700) –«схоластический» период, эпохапревращения реформатской теологии вуниверситетскую дисциплину со всемивытекающими их этого следствиями (срединих одно из наиболее важных – развитие методовбогословствования, отвечающихакадемическому узусу); поздняя ортодоксия(XVIII в.) – время,когда развитие реформатской теологии всущественной степени мотивировалосьвызовами Просвещения. В первый период,когда на первом плане находились задачиантикатолической полемики и выработкидогматики, различные категории,происходящие из эпистемологическогословаря, такие, как certitudo, autopistia, axioma, еще неимели четкой семантики и теоретическогообоснования. Во второй периодпротестантская догматика начинаетинтенсивно взаимодействовать сдоминирующими философскими течениями:аристотелизмом, рамизмом, позднее – картезианством.Наконец, третий период, в главных чертахподводящий итоги полемическоговзаимодействия протестантской схоластикис философией Просвещения, останется вобщем и целом за рамками нашегоисследования.
§ 1. Дискуссии обистинности Писания в дореформационнуюэпоху: случай Уиклифа
В дореформационнойгерменевтике вопрос об истине Писанияфактически был вопросом об истинности еготолкования. Так ставят это вопрос обехристианские конфессии, претендующие наапостольскую преемственность иортодоксию, - православие и католицизм.Сомнение в авторитетности всех илинекоторых библейских книг, которое моглодостигать разного градуса, от полногоотвержения Писания (как это обстояло уманихеев, считавших, что Ветхий Заветизобрел дьявол ради искушениячеловеческого рода) до дискредитациибуквального смысла составляющих еготекстов (причина, по которой не был признанОтцом Церкви такой великий экзегет, какОриген) – один из основных критериевереси, с точки зрения обеих церквей. Воля кортодоксии выводит из поля рассмотрения илишает смысла собственноэпистемологические вопросы, дедуцируемыеиз главного –о статусе изображаемых в Писании событий вих отношении к действительности, – предпочитая импроблемы, локализующиеся и разрешаемые,скорее, на уровне семантики текста.
Приведем в пример хотябы учение об истинности Писания схоласта XIVв. Джона Уиклифа, которое тем болеерепрезентативно в контексте нашей работы,что за этим скандальным для своего времениавтором, на протяжении жизни неоднократнослышавшим от коллег-богословов самыемрачные предположения относительнособственной посмертной участи, в XVI в.прочно закрепился эпитет «утренняя звездаРеформации». Евангельский докторучреждает на основе разработанных имлогико-метафизических принциповоснованиях особую дисциплину – библейскую логику(logica Scripturae), - которую пытается представитьдемонстративной наукой. Центральноесочинение Уиклифа, посвященное библейскойэкзегезе –трактат «Об истине Священного Писания» (Deveritate Sacrae Scripturae, 1377-78).
Предметом дискуссиимежду Уиклифом и его оксфордскимиколлегами, не принявшими logica Scripturae,становятся очевидные противоречия,содержащиеся в библейском тексте ивоспроизводившиеся в его толкованиях,созданных авторитетнейшими учителямиЦеркви, а также многозначные речениявысказывания из Библии, носящие явноскандальный характер. Уиклиф усматриваетпричину мнимых противоречий внеправильной интерпретации традиционногодля христианской герменевтики различенияиносказательного и буквального смысловПисания. Многие из оксфордскихлогиков-современников Уиклифа полагали,что многозначные речения Писания сами посебе (с логической точки зрения) являютсяложными и принимают истинное значениетолько через отнесение к интенцииавтора[35]. Многозначность, по их мнению, неявляется конститутивным свойствомбиблейского языка, а лишь вынужденнымприспособлением к словоупотреблению тойэпохи, когда создавались священные тексты.Чтобы развеять заблуждения коллег-логиков,Уиклиф, полагавший, что в библейском текстенет и не может быть ни одного ложного слова,объявляет все противоречия в библейскойтексте мнимыми, ибо происходящими отневерного понимания эквивокации. Понятиеэквивокации –ключ ко всей герменевтике Уиклифа:отстаивая значимость этой категории передлицом своих противников – оксфордских «doctoressignorum» (наставников в знаках – так он их называл),он называет эквивокацию«божественной»[36].
У. Куртенэ называлгипостазирование семантических отношенийотличительной чертой философскогомышления Уиклифа. В его учении о терминахвиды аналогических подобий – эквивокация,унивокация и т. д. –мыслятся не как семантическиеотношения между словами, а как отношениямежду вещами[37]. Именнопоэтому высказывания, содержащиеметафорические термины, нельзя считатьложными – ведьпротиворечие может относиться только к res adextra, а не к именам (contradiccio non est nominis tantum, sed rei etnominis)[38]. В другом своем трактате - «Логика»,- целью которого провозглашается созданиеинструментов семантического анализа,которые можно было бы использовать дляэкзегезы Писания (что потом и будет сделанов трактате «Об истине…») утверждает, всесущее (omne quod est) есть предложение, ибо каждыйдаже единичный предмет является знакомсвоего бытия, и это семантическоеотношение может быть представлено в видесубъект-предикатной конструкции. Этипредложения, в свою очередь, обозначаютсяпростыми (несоставными) знаками – то есть единичныеимена обозначают не единичные вещи, а предложения[39]. Именно на этомосновании Уиклиф переворачиваеттрадиционный порядок трансценденталий иставит на первое место не ens, а verum. Очевидно,что эта концепция «панпропозиционализма»была бы невозможна без представления острогой гомологии между физическим миром иязыком. Именно поэтому Уиклифова «логикаПисания» всегда имеет дело с dispositionеs (положениямивещей), а не с ментальными конструкциями, нес intentiones.Совпадение структуры мира и логическойформы языка объясняет неприязнь Уиклифа кманипулированию «пустыми знаками» (mera signa),т. е. к любым попыткам автономизироватьязык от res ad extra.
Оппоненты Уиклифа (впервую очередь, кармелит Джон Каннингем)настаивали на том, что многозначныеречения Писания могут быть названы ложнымиsecundum significationem primariam – просто в силу того, что входящие вих состав термины употреблены не в ихлексическом значении, - и принимаютистинное значение только через отнесение кинтенции автора[40], т. е. ониявляются ложными на уровне virtus sermonis иистинными – науровне intentio или usus loquendi. Такая квалификациямногозначных речений библейского текста ипозволяла Уиклифу расценивать позициюсвоих оппонентов как софистическую: ведь,согласно его определению, речение, ложноеde virtute sermonis иприобретающее истинное значение лишьпосредством соотнесения речевым узусом (ususloquendi) священных авторов, - это и есть софизм.Дело в том, что Уиклиф, вслед за авторамиантиоккамистского статута 1340 г., отрицалрелевантность significatio primaria терминов дляоценки истинности высказывания,отождествляя истину de virtute sermonis синтенцией[41].
Кроме того, отвержениеУиклифом этой «софистической» концепциибиблейского языка имеет основания, вчастности, в его подозрительном отношениик поэтическому вымыслу (fabula poetarum) илитературной фикции[42]. Однуиз первых глав своего трактата он начинаетс патетического вопроса: если допуститьприсутствие в библейском текстевымышленных историй, то чем было быПисание, как не басней или поэмой (Quid foret nisifabula vel poema)? Настаивая на буквальнойистинности всего текста Писания, Уиклиф неостанавливается даже перед тем, чтобыутверждать историческую реальностьсобытий, описываемых в некоторыхновозаветных притчах, в частности, в притчео блудном сыне[43]. Библейскаяаллегореза трактуется им как своего рода«эзопов язык»[44], к которомусвященные авторы были вынужденыобращаться из чисто прагматическихсоображений: для удержания читательскоговнимания и сокрытия содержащихся вбиблейском тексте тайн отнедостойных[45]. При этомотношение означающего и означаемого всобственном (предполагающем буквальноетолкование) и несобственном(аллегорическом) языке идентичны, ибоаллегория рассматривается Уиклифом, вследза Николаем Лирским[46], какразновидность буквального смысла[47]. Этоотождествление littera и allegoria позволяетУиклифу реабилитировать истинностьиносказательных речений Писания.
Однако в библейскихтекстах есть целый ряд высказываний,ложность которых для христианина,признающего канонический авторитетПисания, определяется их скандальностью– к примеру,клеветы фарисеев на Христа: «не правду лимы говорим, что Ты Самарянин и что бес вТебе?» (Ин. 8:48); «не от Бога Этот Человек» (Ин.9:16); «Он изгоняет бесов силоювеельзевула, князя бесовского» (Лк. 11:15). Очевидно, что подобныевысказывания не могут бытьреабилитированы посредством ссылки насвойственную им полисемию, однако ихистинность все же должны быть доказана,дабы сделать концепцию библейского языкаУиклифа неуязвимой.
Мы видим, что Уиклифоказывается перед лицом impossibilia – суждений,запрещенных авторитетом Аристотеля издравым смыслом, – которые в одно и то же время должныбыть истинными (как часть библейскоготекста) и ложными (как содержащиепротиворечие). Впрочем, для схоластическихдокторов impossibilia не были непреодолимой преградой впостроении рассуждения: как утверждалоксфордский логик и современник УиклифаРичард Левенхэм (ум. 1380), подобныелогические тупики схожи с любовнойколлизией, которая только кажетсянеразрешимой, не будучи таковой вдействительности[48]. ОппонентыУиклифа ссылались на эти места длядоказательства того, что в тексте Писаниясодержатся ложные высказывания: ведь развеможно помыслить, что Христос и в самом делеизгонял бесов силой веельзевула? Однако, помнению Уиклифа, они совершают, намеренноили безотчетно, ту же ошибку, что и софист,строящий рассуждение: «nullus homo est asinus, diciturimpossibile, scilicet quod homo est asinus» и «nullus deus est, dicitur,deum esse»[49]. Ложное толкование, как и софизм,являются эффектом синтаксической ошибки:вместо того, чтобы видеть текст в его целом,софист делит его произвольно набессмысленные и не обладающие значениемфрагменты, в то время как надлежит«частички, отколотые и отсеченные отцелого, возвращать к этому целому» (grossareminucias fractas et laceratas in sua integra).
Мы можем видеть, чтоУиклиф разрабатывает особую «мереологию»священного текста, настаивая на том, что вБиблии невозможно обнаружить ни одноголожного высказывания: каждая йота вбиблейском тексте истинна[50]. В то же время,значение некоторых высказыванийобразуется не на уровне пропозиции, каксчитали логики, а на более высокомсинтаксическом уровне (отдельной перикопы,целой книги или всего корпуса библейскихтекстов). Переход к этому более высокомусинтаксическому уровню позволяет экзегетудостигнуть главной цели толкования – постичь буквальныйсмысл Писания, который в экзегетическойпрактике Позднего Средневековьяпоследовательно отождествляется снамерением священных писателей, и,следовательно, самого Бога как единогоАвтора библейских книг[51]. Ошибкалогиков происходит от того, что ониустанавливают истинность высказывания,исходя из того принципа, что субъект ипредикат должны относиться к одному и томуже, в то время как благочестивыйтолкователь должен исходить из принципаединства интенции божественного АвтораПисания. И здесь оказывается, что ссылкаУиклифа на софизмы имеет целью неопровержение этих аргументов, а ихреабилитацию. Прежде всего он доказывает,что высказывание «nullus deus est» обладаетистинным значением, ибо составляющие егознаки, принадлежа к сущим (encia), непреложносвидетельствует о бытии Божьем[52] :«Ведь если кто скажет, что Бога нет, скажеттем самым, что Бог есть, ибо всякаясотворенная или несотворенная вещьнеобходимым образом свидетельствует о том,что Бог есть, через действительность и силу(vehementia) истины»[53]. Хотя действиеэтого принципа Уиклиф ограничивает толькообластью невозможных высказываний о Боге,так как положение «homo est asinus» объявляетсяим безусловно ложным, на следующем шагеУиклиф реабилитирует и его. Опираясь надавнюю богословскую традицию,рассматривающую зло как своего родаонтологическую ущербность, не имеющуюсобственной, отличной от блага природы, онобъявляет «условием возможности» ложноговысказывания истину, противоположную емупо значению[54]. Тем самым,ложное предложение «человек есть осел»конвертируемо в истинное предложение«неверно, что человек есть осел» и толькопоэтому может быть вообще высказано.
Развивая далее свойтезис об истинности Писания, Уиклифразрабатывает оригинальное учение «орасширении времени» (amplificatio temporis), согласнокоторому все содержащиеся в библейскомтексте высказывания не только истинны, но еще иистинны вечно.Этот тезис позволяет ему объяснить такиеложные с грамматической точки зрениявысказывания, как слова Бога из КнигиИсхода (3:6): «Я Бог отца твоего, Бог Авраама»,произнесенные тогда, когда Авраам ужедавно умер. Согласно Уиклифу, истиныПисания отражают собой Божественные идеи,посредством которых все было сотворено икоторые неизменны и вечны[55]. Согласнотрадиционным для схоластической логикипредставлениям, область значений понятияили высказывания в зависимости отвременной характеристики копулы могларасширяться и сжиматься (схоластыиспользовали термины аmpliatio и restrictio). Уиклифотрицает приложимость этих категорий кбиблейскому языку, ибо подобная операция,по его мнению, имела бы следствиемпротиворечие между необходимой инеизменной истинностью высказываний иконтингентностью существующих вещей.
Оппоненты Уиклифа,особенно Джон Канингэм (ум. 1399),разворачивают критику библейскойгерменевтики и лежащей в ее основеметафизики Уиклифа по всем направлениям, стем, чтобы в итоге обратить обвинение всофистике против него самого. В своихполемических ответах Уиклифу Кеннингэмпрежде всего подвергает критике его учениео вечности библейских истин. По мнениюКанингэма, оправдывать ошибочноеупотребление грамматических форм вбиблейском тексте ссылкой на реальноеединство всех времен в Боге, как это делалУиклиф, оказывается не только неверным, нои опасным с доктринальной точки зрения.Канингэм показывает, что попытка Уиклифаобосновать вечность истин Писанияприводит лишь к тому, что он, гипостазируясемантические отношения, оказывается в тойсамой ловушке «служения знакам», откоторой предостерегал своих оппонентов.Декларация Уиклифа о том, что священныйтекст представляет собой компендиумвечных истин и любое место Писания можетбыть рассмотрено sub specieaeternitatis, основывается начисто лингвистической процедуре, а именнона бесконечном расширении областизначений слов, в то время как по Канингэму(трактат «О расширении времени» - De amplificationetemporis), хронологическая определенностьявляется одной из конститутивных чертбиблейского повествования о событияхсвященной истории: время неподвластносемантическим операциям.
В самом деле: еслипринять, вслед за Уиклифом, что прошлое ибудущее растворены в божественномнастоящем, и, следовательно, суть одно и тоже, то придется принять также, что апостолПетр и ныне стоит во главе христианскойЦеркви, а пришествие Христа еще толькодолжно состояться в будущем. Кроме того,остается совершенно неопределенным, каксогласуются с Уиклифовым прочтениемПисания многочисленные речения,риторический смысл которых отменяет ихсмысл исторический: например, фигурусамоуничижения в речи пророка Амоса, когдатот говорит «non sum propheta». По мнениюКанингэма, в данном случае противоречиеможет быть разрешено, только если мыпостулируем существование своего рода«возможного мира», в котором Амос не был быпророком и не мог бы им стать[56]. Этихи подобных нелепостей можно избежать,только признав, что в библейском текстесодержатся высказывания, ложные сами посебе, т. е. с логической точки зрения, ноистинные в определенном естественномязыке. Таким образом, согласно оппонентамУиклифа, исторический язык Писания и«чистый» язык логиков взаимно неконвертируемы, поскольку язык библейскихписателей неизбежно обременен опытомложных словоупотреблений.
Равным образом непринимает Канингэм и принципысемантического членения священноготекста, позволяющие Уиклифу утверждатьистинность того или иного речения черезсоотнесение с контекстом: согласноКеннингэму, логик должен принимать вовнимание лишь «атомарные» высказывания,образуемые субъект-предикатнымотношением. Несостоятельность тезисаУиклифа о необходимости соотнесения синтенцией посредством реконструкциицелого высказывания он доказываетследующим образом. Предположим, что впредложении «Иудеи говорят, что в Христебес» «частичное» высказывание «в Христеесть бес» обладает значением, «адекватным»значению целого (ведь Уиклиф хочет, чтобыоба они были истинными de virtutesermonis). Тогда получаемсиллогизм: «Иудеи говорят, что в Христеесть бес; следовательно, в Христе есть бес»,каковой оскорбляет слух всякогохристианина[57].
Канингэм находит варгументации Уиклифа и другиепротиворечия. Так, те места Писания,которые прямо противоречат его мнению,Уиклиф интерпретирует в выгодную для себясторону, ссылаясь на различие между знакоми подразумеваемым значением[58].Однако подобное различие применительно кпрямым высказываниям Христа или пророковкощунственно, ибо как еще мы можем узнатьсмысл речей Христа и пророков, если не иззнаков (signa) библейского текста[59] ? Такимобразом, Уиклиф оказывается не толькософистом, но и святотатцем, ведь он еще ипытается доказать истинность высказыванийхулителей Христа[60]. Уиклифпонимает «истинность Священного Писания»самым неудачным образом, ибо он, с однойстороны, вынужден признать истинностьбогохульных и заведомо ложныхвысказываний, а с другой, отрицатьистинность слов, удостоверенныхавторитетом Христа и святых.
Сколь бы ни казалисьубедительными доводов одного из«наставников в знаках», очевидно, что силааргументации Евангельского доктораобнаруживает себя там, где он обосновывает– сбогословских позиций -недостаточностьсредств схоластической терминистскойлогики в деле толкования Писания,показывая, что изолированное рассмотрениесоставляющих священный текст пропозицийзаставляет толкователя допустить наличиев этом тексте ложных высказываний, которыетолько механизм функционированияестественного языка наделяет истиннымзначением. Герменевтическая операция,выводящая истинность целого текста изложности составляющих его предложений, сполным правом определяется им как софизм. Дабыустранить опасность софистическоготолкования, Уиклиф обосновываетнеприемлемость «герменевтическогопартикуляризма» логиков, учитывающих прианализе текста лишь уровень предложений, инастаивает на необходимости контекстныхтолкований и реконструкции авторскойинтенции для нахождения герменевтическогосмысла.
Однако в своемпротивостоянии с софистами Уиклиф сампопадает в ловушку софистическогодоказательства. Заставляя саму ложьсвидетельствовать об истине, Уиклиф неостанавливается перед тем, чтобы сделатьсофизм конститутивным элементомбиблейского языка. Назначение «правильно»понимаемого софизма, т. е. специфическойструктуры значения, связывающей отдельноевысказывание с целым интенции, заключаетсяв том, чтобы «реабилитировать»содержащиеся в Писании impossibilia.Парадоксальный характер экзегезы Уиклифапроисходит от того, что он разрабатываетособую онтологию священного текста,которая берет за основу не историческоеизмерение текста (события священнойистории и ситуацию толкования, в которойслова Писания обретают свой подлинныйсмысл), а логико-метафизические концепциипанпропозицонализма, реализма и«расширения времени». Экзегетическиегротески Уиклифа занимают видное место вряду парадоксов реалистической метафизики– некоторые изтаких парадоксов приводит Уолтер Бурлей,цитируя своих современников (например:между субъектом и предикатом пропозиции«avis volat» может пролететь птица)[61].Знаменательное отличие Уиклифа в том, чтоон не поколебался распространить своипарадоксальные принципы на текст Писания иde facto объявитьистинными слова безумца из тринадцатогопсалма, сказавшего в сердце своем «нетБога», а псалмопевца сделать софистом.Революционные следствия этой герменевтикине замедлили обнаружить себя уже при жизниУиклифа в деятельности его учеников – лоллардов, а вскорепосле его смерти – в деяниях его внимательныхчитателей, Яна Гуса и ИеронимаПражского[62].
§ 2.Axioma anapodeikton и loci communes Scripturae. Рамистскийанализ и рождение герменевтики
Сложности иизощренности семантических построенийДжона Уиклифа, в котором богословыРеформации видели своего предтечу икоторого мы выбрали, чтобы на примере еготворчества продемонстрировать уровеньдискуссий об истине Писанияпредреформационной эпохи, составляетразительный контраст собственнопротестантская герменевтика первыхдесятилетий реформационного движения.Если не принимать во внимание техглобальных историко-культурных следствий,которые повлекла за собой совершившаяся вэто время перемена статуса сакральноготекста и методов обращения с ним, то можнопрямо утверждать, что экзегетическаякультура раннего протестантизмапредставляет собой поистинекатастрофическое упрощение, едва ли неутрату достижений двухтысячелетнейевропейской герменевтической культуры.Если фундаментальным вопросомпозднесхоластической экзегезы был вопрособ истине/истинности Писания, понимаемый влогико-семантическом смысле, то с началомэпохи Реформации на первый план выходитвопрос о достоверностибиблейского текста – в центре обсуждения оказываетсякатегория риторическая, то естьотносящаяся к уровню «школьных», болеетого, «тривиальных», дисциплин. С нейоказываются связаны богословскиесодержания; при этом философскогопотенциала она на протяжении довольнодолгого времени будет лишена вовсе. Стечением времени в орбиту дискуссии о certitudobiblica будут вовлекаться достижениягуманистической диалектики, котораявберет в себя редуцированнуюсхоластическую логику и гуманистическуюже риторику. Но когда мы обращаемся к эпохесамых первых протестантских докторов, намприходится констатировать возникновениевесьма специфической интеллектуальнойкультуры, сочетающей высочайшуюсуггестивность с крайним примитивизмомсодержания[63]. Ее чрезмернаяпростота превращает задачу ее описания иреконструкции в дело неблагодарное и, еслибыть до конца честным, довольно скучное– поэтому мыскажем о ней очень кратко (по-видимому, ееследует, скорее, практиковать, нежелианализировать).
