«
|
-- [ Страница 3 ] --
Из сказанного выше очевидно, что суффикс СЕРИИ 6 –х(о) развился из послелога хизай «позади» и, следовательно, исторически выражал семантику «за/позади». Позже суффикс СЕРИИ 6 стал приобретать семантику «рядом», вытесняя из этого домейна суффикс –де, который стал уже использоваться для выражения семантики комитативности, а также семантики «рядом» в составе одушевленных имен существительных. Ц. Барамидзе Оценочный момент языковой ситуации на Северном Кавказе (Тбилиси, Грузия) В докладе рассмотрены исторические и современные аспекты языковой ситуации на Северном Кавказе. Выявлены проблемы сохранения языкового разнообразия Кавказа, необходимость его защиты. Дана попытка определить жизнеспособность и уровни угроз для этих языков согласно существующей на сегодняшний день реальной языковой ситуации. Выявлены основные штрихи языковой политики Северного Кавказа, как части единой языковой политики Российской Федерации. Согласно этой политике, начиная с 80-х годов в регионе прекратилось обучение на родном языке. По новой языковой политике в Российской Федерации укрепились права русского языка, как государственного. Сформировался односторонний билингвизм. Решать судьбу национальных языков было предоставлено республикам. Именно поэтому мы считаем, что естимационный (оценочный) компонент должен сыграть решающую роль в регулировании языковой ситуации. Исходя из новых статистических данных, рассмотренных в статье, проанализировано значение оценочного компонента в вопросе жизнеспособности миноритарных языков. Выявлено несоответствие между юридическими и реальными ареалами фукционирования национальных языков. В докладе дана попытка определения уровней существующих угроз, стоящих перед жизнеспособностью национальных языков. Вопрос непрерывности передачи языка из поколения в поколение рассмотрен на основании статистических данных. Выявлены языки, находящиеся под явной угрозой. Жизнеспособность и угрозы, стоящие перед северо-кавказскими языками, определены по критериям, определение которых по-отдельности согласно их статистическим данным не является достаточным для оценки состояния языка. Только при условии согласования всех критериев станет возможным определение ареала жизнеспособности языков и ареала функционирования языка. В докладе показаны меры, которые необходимо провести для сохранения жизнеспособности этих языков и выявлена решающая роль оценочного момента. Галбацова С.М.
Репрезентация концепта «долг» в аварской языковой картине мира (на материале фразеологизмов и паремий). (ИЯЛИ ДНЦ РАН, Махачкала) В современной лингвистике под языковой картиной мира традиционно понимается совокупность знаний о мире, которые отражены в языке, а также способы получения и интерпретация новых знаний. При таком подходе язык может рассматриваться как определенная концептуальная система и как средство оформления концептуальной системы знаний о мире. Под языковой картиной мира в лингвокультурологии понимается система ценностных ориентаций, закодированная в ассоциативно-образных комплексах языковых единиц и восстанавливаемая исследователем через интерпретацию этих ассоциативно-образных комплексов посредством обращения к обусловившим их знакам и концептам культуры. Термин концепт в лингвистике и старый и новый одновременно. Сейчас в лингвистической науке можно обозначить три основных подхода к пониманию концепта, базирующихся на общем положении:концепт-то,что называет содержание понятия, синоним смысла. Первый подход (представителем которого является Ю.С.Степанов) при рассмотрении концепта большое внимание уделяет культурологическому аспекту, когда вся культура понимается как совокупность концептов и отношений между ними. Следовательно, концепт-это основная ячейка культуры в ментальном мире человека. Второй подход к пониманию концепта (Н.Д.Арутюнова и ее школа, Т.В.Булыгина, А.Д.Шмелев и др.) семантику языкового знака представляет единственным средством формирования содержания концепта. Сторонниками третьего подхода являются Д.С.Лихачев, Е.С. Кубрякова и др. Они считают, что концепт не непосредственно возникает из значения слова, а являются результатом столкновения значения слова с личным народным опытом человека, т.е. концепт является посредником между словами и действительностью[ Маслова 2005: 31]. Одним из ключевых в аварской языковой картине мира является концепт долг. Слово долг соотносится с аварскими словами «къарз», »борч», »налъи». Къарз, как конкретный предмет, сопровождается антономически связанными глаголами взял-отдай//босанищ-кье в значении «определенного действия-возврата». Борч представляет собой осознание личностью безусловной необходимости исполнения того, что заповедуется моральным идеалом, что следует из морального идеала. Долг человека- следовать по пути добродетели, делать добро другим людям по мере возможности, не допускать в себе порочности, противостоять злу. Хварав вацасул лъимал хьихьизе дица дидаго т1адаб борчлъун рик1к1уна, Пат1имат, г1емер к1алъач1ого юц1ц1ун ч1а! «Патимат, я считаю своим долгом воспитывать детей покойного брата, поэтому не разговаривай много!» (Шамхалов. Салтанат). Къощуябго какги бан, Аллагьасда цебе т1адаб борчги т1убазабун, къват1ул хабар бицинч1ого щай мун ч1оларей? « Исполни свой долг перед Аллахом- помолись в день пять раз и не сплетничай!» (Шамхалов.Салтанат). Аварско-русский словарь под редакцией М.-С.Саидова налъи определяет как «долг, задолженность». Дица налъуе босараб г1арацги г1олеб гьеч1о, дун лъил рагьдухъе гьардезе иней? « К кому я пойду просить:тех денег, которых я взяла в долг не достаточно» (Магомедов.Месть). Интересным является тот факт, что слова долг и обязанность в аварском языке обозначаются словом «борч» и «къарз». Значения слов определяются только в контексте. Борч и къарз определяются как налъи, т1адаб жо (досл. обязанная вещь или обязанность). Мудрость и дух народа проявляется в его пословицах и во фразеологических единицах. Фразеологические единицы, обозначающие эмоциональные и интеллектуальные состояния человека, представляют интерес не только в собственном лингвистическом плане, но и в лингвокультурологическом, так как фразеологические единицы, обладающие высоким коннотативным потенциалом, являются хранителями культурной информации и представляют собой достаточно яркий фрагмент языковой картины мира [Солодуб 1990:61].В аварской языковой картине мира встречаются паремии и фразеологические единицы, включающие в свой состав концепт долг. ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИЕ ЕДИНИЦЫ. С концептом «налъи»: 1)налъуе кьезе- дать в долг; 2)налъуе босизе- взять в долг; 3)налъукье ккезе- влезать в долги; 4)налъукьа ворч1изе- избавиться от долгов; 5)налъи бец1изе- погасить задолжгость. С концептом «къарз» в аварско-русском фразеологическом словаре Магомедханов дает только одно фразеологическое выражение: Къарзалъ босизе- взять взаймы. Дой мадугьаласул дое ана къарзалъ цодагьаб г1арац босизе. «Она пошла к соседу взять взаймы немного денег». А с концептом «борч» не дается ни одно выражение. ПОСЛОВИЦЫ. Бец1идалила налъи к1очонеб, бикьидалила ургъел т1аг1унеб. «Долг забывается при возврате, думки рассеиваются при совете (советоваться с людьми)». Къарз васасеги гьабуге, гьоркьоблъи хунгут1изе. «Чтоб с сыном поддерживать хорошие отношения- не бери у него взаймы». Налъи бугев къурав, къо бугев бергьарав. «Победитель тот, у кого нет долга». Налъи гьабизе бигьаяб жо бугоан, бец1изе кколеб къо бук1унаребани. «Брать долг было бы легким делом, если не приходилось бы его возвращать». Налъуе босулареб раг1и бицунге. «Не давай слово,которое не можешь сдерживать» (букв.не давай слово в долг). Налъуца чи бечелъуларев, бичалъ рукъ цебе т1олареб. «От долгов человек не разбогатеет,как от рабства дом». Г1акъилас ункъго жо гьит1инаблъун рик1к1унареб: ц1аги, унтиги, тушманлъиги, налъиги. Умный четыре вещи считает значительными: огонь,болезнь,вражда, долг». Пословицы, поговорки, фразеологические выражения того или иного народа способствуют лучшему знанию языка и лучшему пониманию образа мыслей и характера народа. Литература 1. Аварские пословицы и поговорки/Сост. З.Алиханов. Махачкала,1973. 2.Маслова В.А. Когнитивная лингвистика. - Минск,2005. 3.Маслова В.А. Лингвокультурология.-М.,2004. 4.Солодуб Ю.П. Национальная специфика и универсальные свойства фразеологии как объекта лингвистического исследования // Филологические науки,1999.-№1. 5. Магомедханов М.М. Аварско-русский фразеологический словарь.-М.,1993. Денис Крэссель Исключительные падежные рамки в северном диалекте ахвахского языка. (Лионский университет, Франция) 1. Введение Ахвахский язык относится к андийской подгруппе аваро-андо-цезской группы нахско-дагестанских языков. Ахвахский язык имеет два диалекта: северный и южный. Северный диалект довольно однороден, а южный диалект состоит из трех говоров: ратлубского, тлянубского и цегобского [Магомедбекова 1967: 8]. В настоящей статье рассматриваются глаголы северного диалекта ахвахского языка, употребляющиеся в исключительной падежной рамке. 2. Регулярные и исключительные падежные рамки в ахвахском языке В ахвахском яхыке, как и в других дагестанских языках, валентность глаголов конкретизируется падежным оформлением аргументов и классно-числовым согласованием глагола с одним из аргументов. Как правило, конструкция ахвахских глаголов включает именную группу в номинативе, контролирующую выбор классно-числового показателя в глагольной словоформе. Этой именной группой в номинативе выражается единственный аргумент одноместных глаголов и пациенс прототипичных транзитивных глаголов (т.е. глаголов, обозначающих ситуации, контролируемые одним из партиципантов (агенсом), и осуществление которых приводит к изменениям в состоянии другого партиципанта (пациенса)). Существуют однако исключения, т.е. конструкции, не включающие именной группы в номинативе, и в которых глагол не согласуется ни с одним именным членом конструкции. В таких конструкциях, все аргументы оформляются косвенными падежами, и если глагольная словоформа включает классно-числовой показатель, он неизменно в форме среднего (3-го) класса единственного числа. 3. Глаголы без арнументов Ахвахский язык не имеет авалентных глаголов. Правда, глаголы, обозначающие метеорологические явления, обычно употребляются без никакого выраженного аргумента, но они также встречаются в конструкциях, включающих именную группу в номинативном падеже. С некоторыми метеорологическими глаголами, именной группой в номинативе является дуна ‘мир’ (1а) или реше ‘небо’, с другими, название метеорологического явления (1б). (1) а. (Дуна) гьираххере годи. мир становиться_пасмурным:prog cop:n ‘Погода портится.’ б. (Ц1ц1а) ц1ц1ари. дождь дождить:pf ‘Выпал дождь.’ Опущение именной группы в номинативе в конструкции метеорологических глаголов можно считать следствием ее низкой степени информативности. 4. Одноместные глаголы Как правило, единственный аргумент одноместного глагола выражается именной группой в номинативе вне зависимости от ролевой семантики. Я нашел всего три одноместных глагола с падежной рамкой <ALL> или <LOC>. 4.1. Падежная рамка <ALL> В этой рамке употребляется только глагол ц1ц1анурулъ1а ‘чувствовать острую боль’. Как видно из примера (2), именная группа, обозначающая страдающего человека, и именная группа, обозначающая место боли, одинаково оформляются аллативом. (2) Дига рак1варога ц1ц1анере годи. 1sg:all1 сердце:all1 колоть:prog cop:n ‘У меня в сердце кoлeт.’ 4.2. Падежная рамка < LOC > В этой рамке употребляются два глагола: ч1инурулъ1а ‘чувствовать острую боль’ и къваралъурулъ1а ‘сузиться’. Ч1инурулъ1а ‘чувствовать острую боль’ употребляется только в исключительной падежной рамке <LOC> (3). (3) Рак1вароге ч1инере годи. сердце:loc1 колоть:prog cop:n ‘У меня в сердце кoлeт.’ Как видно из примера (4а), къваралъурулъ1а ‘сузиться’ обычно употребляется в регулярной падежной рамке <NOM>; исключительная падежная рамка <LOC> встречается в сочетании с именем миг1а ‘нос’ (4б). (4) а. Микъи къваралъегье годи. дорога сузиться:adv:n cop:n ‘Дорога сузилась.’ б. Миг1ахъе къваралъегье годи. нос:loc3 сузиться:adv:n cop:n ‘Нoc зaлoжeн.’ (букв. В нocу сузилось) 5. Двухместные глаголы Как правило, одна из двух ролей двухместного глагола оформляется номинативом, и формальные различия двухместных рамок касаются оформления второго аргумента: <ERG, NOM>, <DAT, NOM>, и т. д. Встречаются однако с небольшим числом двухместных глаголов следующие исключительные рамки: <ERG, GEN>, <ERG, LOC>, <ERG, ALL> и <ERG, ABL>. 5.1. Падежная рамка <ERG, GEN> В этой рамке употребляется только глагол х1албихьилорулъ1а ‘пробовать’, заимствованный из аварского языка (5). (5) Гьуссве дарулълъил1и х1албихьилари. dist:m:erg лекарство:gen попробовать:pf ‘Он попробовал лекарство.’ Падежная рамка этого глагола объясняется тем, что в аварском языке, х1албихьизе ‘пробовать’ первоначально являлся сложным предикатом с буквальным смыслом ‘осматривать состояние чего-то’. 5.2. Падежная рамка <ERG, LOC> В этой рамке употребляются следующие глаголы: ч1инорулъ1а ‘ужалить’ (6), ч1орулъ1а ‘обжечь’ (7), къ1укъ1удорулъ1а ‘стучать’, къ1вакь1орулъ1а ‘стучать’, къелеч1урулъ1а ‘кусать’ (8), къинк1онулъ1а ‘щелькнуть’, къит1урулъ1а ‘щипать’ (9). (6) Диге кьижвалиде ч1инари. 1sg:loc1 оса:erg ужалить:pf ‘Меня ужалила оса.’ (7) Диге миц1ц1иде ч1ари. 1sg:loc1 крапива:erg обжечь:pf ‘Я обжегся крапивой.’ (8) Диге джибиде къелеч1ари. 1sg:loc1 комар:erg укусить:pf ‘Меня укусил комар.’ (9) Гьулълъе диге къит1ари. dist:f:erg 1sg:loc1 ущипнуть:pf ‘Она ущипнула меня.’ 5.3. Падежная рамка <ERG, ALL> В этой рамке употребляется только глагол эхъурулъ1а ‘смотреть’ (10). (10) Иссиде телевизорилълъига эхъаде. 1pl:erg телевизор:all1 смотреть:pf ‘Мы смотрели телевизор.’ 5.4. Падежная рамка <ERG, ABL> В этой рамке употребляется только глагол къ1еланц1ц1унулъ1а ‘пререкаться, порицать’ (11). (11) Илоде вашогуне къ1еланц1ц1ене бик1вари. мать:erg сын:abl1 порицать:prog быть:pf ‘Мать порицала сына.’ 6. Трехместные глаголы Как правило, как и у двухместных глаголов, одна из ролей трехместного глагола оформляется номинативом. Единсвенным исключением является глагол мачунулъ1а, который употребляется в регулярной рамке <ERG, ALL, NOM> со значением ‘рассказывать что-то’ (12а), но также в исключительной рамке <ERG, ALL, GEN> со значением ‘рассказывать о чем-то’ (12б). (12) а. Дига че чула мачани ди минарек1вассве. 1sg:all1 один вещь рассказать:pf 1sg:gen муж:erg ‘Мой муж рассказал мне что-то.’ б. Гьулълъил1и чела жолълъи мачува дуга деде. dist: n:gen другой день:loc рассказать:pot 2sg:all1 1sg:erg ‘Об этом я тебе расскажу в другой день.’ Эта исключительная падежная рамка объясняется опущением главы номинативной именной группы: рассказывать рассказ чего-то ‘рассказывать о чем-то’. 7. Лексикализированные сочетания имя+глагол и исключительные падежные рамки Как и в других дагестанских языках, многие предикаты выражаются в ахвахском яхыке не простыми глаголами, а лексикализированными сочетаниями имя в номинативе+глагол, например комоки гурулъ1а ‘помочь’, буквально ‘делать помощь’ (13). (13) Деде комоки гведе гьулълъа. 1sg:erg помощь делать:pf dist:f:dat ‘Я помог ей.’ Конструкция таких предикатов включает именный член в номинативе (имя, входящий в состав сложного предиката), но все партиципанты выражаются именными группами в косвенных падежах. Например, падежную рамку сложного предиката комоки гурулъ1а ‘помочь’ можно схематизировать как <ERG, DAT, nom>, где строчные буквы обозначают падежное оформление именного элемента сложного предиката. Следовательно, глаголы с исключительными падежными рамками могут возникать как результат слияния лексикализированного сочетания имя в номинативе+глагол в одну словоформу. Так, ‘поклясться’ может выражаться в ахвахском яхыке сложным предикатом никва бухъ1урулъ1а или глаголом никухъ1урулъ1а, представляющим собой результат слияния имени никва ‘клятва’ с глагольным элементом сложного предиката бухъ1урулъ1а.[4] Как видно из примера (14), конструкция сложного предиката никва бухъ1урулъ1а <ERG, nom> включает номинативный член (именный элемент сложного предиката), тогда как конструкция глагола никухъ1урулъ1а характеризуется исключительной падежной рамкой <ERG>. (14) Гьуссве никва бухъ1ари гьеч1е бехурулъ1а. dist:m:erg клятва n:дать:pf отомщение n:взять:inf ~ Гьуссве никухъ1ари гьеч1е бехурулъ1а. dist:m:erg поклясться:pf отомщение n:взять:inf ‘Он поклялся, что отомстит.’ Однако глаголы, возникающие как результат инкорпорирования имени в номинативе, не обязательно сохраняют исключительную падежную рамку, соответствующую их этимологии. В некоторых случаях можно полагать, что исключительная падежная рамка была регуляризирована путем изменения в падежном оформлении одного из аргументов. Примером такого процесса может служить глагол гьандахьурулъ1а ‘слушать’. Можно полагать, что этот глагол происходит от сложного предиката гьандела рихьурулъ1а [уши держать] с падежной рамкой <ERG , ALL, nom>, букавльно ‘держать уши в направдении чего-то’. [5] В ахвахском языке, этот сложный предикат перестал употребляться в аналитической форме. Согласно его этимологии, ожидалась бы для глагола гьандахьурулъ1а исключительная падежная рамка <ERG, ALL>. Однако, как видно из примера (15), гьандахьурулъ1а употребляется в регулярной падежной рамке <NOM, ALL>. (15) Гьуве никвага гьандахьари. dist:m песня:all1 слушать:pf ‘Он слушал песню.’ 8. Заключение Примеры глаголов никухъ1урулъ1а и гьандахьурулъ1а иллюстрируют две противоположные тенденции в эволюции синтаксических свойств ахвахских глаголов. С одной стороны, инкорпорирование именного элемента сложных предикатов типа имя в номинативе+глагол порождает глаголы с исключительными падежными рамками. Но с другой стороны, существует тенденция к регуляризированию исключительных падежных рамок, и это наверно объясняет ограниченное число глаголов с исключительными падежными рамками в лексике ахвахского языка, несмотря на относительную продуктивность инкорпорирования именного элемента сложных предикатов. Список сокращений abl: аблатив; adv: адвербиальное согласование; all: аллатив; cop: копула (связка); dist: дистальное указательное местоимение; erg: эргатив; f: женский класс; gen: генитив; v: локатив; m: мужской класс; n: средний класс; pf: совершенный вид; pl: множественное число; prog: прогрессивный конверб; sg: единственное число. Литература Магомедбекова З.М.. Ахвахский язык (грамматический анализ, тексты, словарь). Тбилиси, 1967. Магомедова П.Т., Абдулаева, И.А. Ахвахско-русский словарь. Махачкала, 2007. Саидова П.А.. Годоберинско-русский словарь. Махачкала, 2006 Ландер Ю.А. (Институт востоковедения РАН, Москва), Меретукова З.Б. (Майкоп). Семантическая сопряженность и атрибутивные конструкции (андийские языки, адыгейский язык) В настоящей работе мы пытаемся установить связь между явлениями, которые, на первый взгляд, никак между собой не связаны, в языках, принципиально различающихся между собой по структуре. Объектом исследования являются приименные атрибутивные конструкции — с одной стороны, в андийских языках (нахско-дагестанская семья) и, с другой стороны, в адыгейском языке (абхазо-адыгская семья). Нас будут интересовать распределение согласования в андийских атрибутивных конструкциях и позиция определения в посессивных конструкциях адыгейского языка. Как мы покажем, в основе наблюдаемых явлений лежит одна и та же характеристика определений, а именно их сопряженность с именем[6]. Атрибутивные конструкции При рассмотрении атрибутивных конструкций мы ограничимся конструкциями с прилагательными и посессивными конструкциями, оставляя за границами исследования в первую очередь относительные конструкции и конструкции с кванторными выражениями и с указательными местоимениями. Некоторые из наших выводов предположительно могут работать и для этих фрагментов грамматики, но они имеют и свои особенности. Приименные посессивные конструкции понимаются нами максимально широко — как семантически немаркированные определительные конструкции, отражающие отношения между объектами (см. подробнее [Lander 2008]). Мы не пытаемся свести эти конструкции исключительно к отношению обладания; в посессивной конструкции отношение не уточнено, оно выводится из контекста или лексической семантики элементов словосочетания, но не из самой конструкции. Кроме того, в результате посессивными мы считаем и некоторые словосочетания, которые в описательной практике зачастую к этому классу не относятся. Например, русское чугунный котел трактуется нами как посессивное наряду со словосочетаниями вроде его сестра, поскольку оно тоже передает отношения между объектами (между сосудом и материалом, из которого он сделан). С типологической точки зрения такой подход вполне обоснован, поскольку отношения вроде ‘объект—материал’ передаются посессивными конструкциями во многих языках мира. Тем не менее мы признаем, что чугунный котел — не прототипическая посессивная конструкция. Объясняется это тем, что прототипическая посессивная конструкция устанавливает референцию объекта обладания через его отношение с посессором, а словосочетания типа чугунный котел не устанавливают референцию, а лишь сообщают о некоторой характеристике референта. Прототипический посессор должен быть хорошо опознаваем, иначе отношения с ним не могут использоваться для идентификации объекта обладания. В приведенном непрототипическом сочетании материал выступает с этой точки зрения крайне непрототипическим посессором: он нереферентен (то есть не имеется в виду никакой конкретный объект действительности). Выделение атрибутивных конструкций с прилагательными с типологической точки зрения не является тривиальной задачей из-за разнородности понятий, выражаемых прилагательными в языках мира. Тем не менее, исходя из списка «базовых» прилагательных, предложенного Р. Диксоном [Dixon 1977], по-видимому, можно считать, что наиболее каноническими прилагательными являются оценочные слова со значениями типа ‘большой’, ‘новый’, ‘хороший’ и т.д. В силу субъективности оценки конструкции с такими прилагательными, по-видимому, менее всего приспособлены для установления или даже ограничения референции определяемого — и в этом отношении они оказываются антиподами прототипических приименных посессивных конструкций. Этот контраст можно представить в виде шкалы типов определений, на одном конце которой располагаются прототипические посессивные атрибуты, а на другой — определения, выраженные базовыми прилагательными. Модификаторы типа чугунный в ней, очевидно, занимают промежуточную позицию, как и многие другие классы непрототипических посессоров и непрототипических прилагательных. В результате эта шкала коррелирует с опознаваемостью модификатора, которая для посессора определяется через расположение на одной из так называемых иерархий топикальности: 1,2 лицо > 3 лицо; Местоимение > Собственное имя > Нарицательное имя; Личность (человек) > Неличность > Неодушевленность; [Определенность > Неопределенность] > Нереферентность; Исчисляемое > Неисчисляемое. Чем выше определение на этих иерархиях, тем оно более опознаваемо, тем скорее выступает в качестве более прототипического посессора и тем ближе к соответствующему полюсу шкалы. Андийские языки: согласование в атрибутивных конструкциях Именные группы в андийских языках характеризуются зависимостным маркированием в терминах [Nichols 1986]: синтаксические отношения в них маркируются не на главном, а на зависимом элементе конструкции. Во всех андийских языках некоторые прилагательные согласуются с определяемым. Далее, однако, нас будут интересовать преимущественно приименные посессивные конструкции. При описании посессивных конструкций андийских языков обычно выделяется два типа генитива/родительного падежа: так называемый «классный генитив», представляющий собой присоединение к посессору классно-числового показателя (КЧП), соответствующего объекту обладания, и «неклассный генитив», выраженный суффиксом, который М.Е. Алексеев [1988: 80] реконструирует для праандийского уровня как лIи. Оба показателя присоединяются к косвенной основе имени (если она имеется); ср. багвалинские примеры ehun-dar-alu-b misa [кузнец-pl-obl.hpl-n дом] ‘дом кузнецов’ и ila-”i-” misa ‘дом матери’ [мать-obl-gen дом] [Даниэль 2001: 140][7]. Личные местоимения в функции посессора всегда принимают КЧП и далее не рассматриваются. Андийский язык [Церцвадзе 1965; 1967]. Посессоры мужского класса независимо от числа маркируются КЧП, а все прочие — генитивом. Ахвахский язык [Магомедбекова 1967]. Согласуются с объектом обладания по классу посессоры мужского класса в единственном числе и личные посессоры во множественном числе; при этом КЧП часто опускается[8]. Прочие посессоры оформляются генитивным суффиксом. Примечательно, что КЧП может присоединяться и к генитиву, в результате чего посессор становится нереферентноым; ср. следующие примеры: kaxoze-l'i q'uri [колхоз-gen поле] ‘поле колхоза’ vs kaxoze-l'i-be q'uri [колхоз-gen-n поле] ‘колхозное поле’ [Магомедбекова 1967: 54]. Багвалинский язык [Гудава 1971; Даниэль 2001]. Судя по данным М.А. Даниэля, в говоре села Кванада помимо посессоров мужского класса единственного числа и личных посессоров множественного числа КЧП могут принимать некоторые топонимы (с. 149). Т.Е. Гудава сообщает, что в говоре села Тлисси КЧП могут присоединять и посессоры женского класса с косвенной основой на -:i (с. 223). Ботлихский язык [Гудава 1961; 1967]. Посессоры мужского класса единственного числа и личные посессоры множественного числа принимают КЧП. При этом, однако, Т.Е. Гудава отмечает, что иногда посессоры мужского класса единственного числа маркированы генитивным суффиксом вместо согласовательного показателя. Хотя автор трактует это как ошибку, наличие подобной вариативности в некоторых других андийских языках дает повод усомниться в таком нарушении презумпции правильности речи. Годоберинский язык [Гудава 1967b; Саидова 1973; Kibrik (ed.) 1996]. В единственном числе согласование обнаруживается только у посессоров мужского класса, образующих косвенную основу суффиксом :u. Во множественном числе КЧП принимают личные посессоры. Все прочие посессоры (в том числе и посессоры множественного числа с косвенной основой не на :u) принимают генитивный суффикс, хотя А. Дирр [1909: 12] приводит для ima ‘отец’ как согласуемую, так и генитивную формы, ни одна из которых не задействует :u. Согласовательный показатель имеет явную тенденцию к опущению. В годоберинском говоре, описанном в [Kibrik et al. (ed.) 1996], КЧП на посессоре обнаруживается и вовсе только при объекте обладания единственного числа неличного класса. Каратинский язык [Магомедбекова 1971]. КЧП принимают посессоры мужского класса в единственном числе и личные посессоры множественного числа. Классное согласование иногда наблюдается и у посессоров женского класса — хотя, как отмечает Магомедбекова [1971: 1959], «в основном такое смешение свойственно детской речи». Тиндинский язык [Гудава 1967c]. В целом, наблюдается обычная ситуация с маркированием КЧП посессоров мужского класса единственного числа и личных посессоров множественного числа. В то же время Т.Е. Гудава [1967c: 372] делает замечание о том, что использование генитивного суффикса для посессоров мужского класса «имеет случайный характер и противоречит обычной норме», которое дает повод предположить, что эта система допускает отклонения. Чамалинский язык [Бокарев 1949]. При единственном числе посессора согласование встречается преимущественно у имен мужского класса, однако у них оно не обязательно и, судя по имеющимся данным, по крайней мере частично обусловлено близостью к посессивному прототипу. Так, употребление генитива вместо КЧП может свидетельствовать о потенциальности отношения (например, о предназначенности посессору, а не о реальном обладании), о нереферентности посессора. Вне мужского класса согласовательная модель обнаруживается у некоторых женских имен собственных. Во множественном числе дистрибуция согласовательной конструкции не вполне ясна: в частности, А.А. Бокарев сообщает, что во множественном числе имен, указывающих на женщин, встречаются как согласуемые формы, так и формы с генитивным суффиксом. Итак, дистрибуция конструкции с согласованием в андийских языках не основывается (исключительно) на системе именных классов: во многих языках граница употребления этой конструкции не совпадает с границей классов. Ряд фактов указывает на то, что в основе распределения согласования лежит близость конструкции к посессивному прототипу и, в частности, топикальность посессора. Именно поэтому конструкция с согласованием обязательна для личных местоимений независимо от пола референта. С этим же связано и то, что имена собственные (и в частности, топонимы), которые располагаются высоко в иерархиях топикальности, иногда предпочитают конструкцию с согласованием. Наконец, чамалинские данные напрямую указывают на то, что выбор стратегии маркирования посессивной конструкции может зависеть от близости к посессивному прототипу. Вместе с тем, тот факт, что в ахвахском языке нереферентные посессоры (кроме посессоров мужского класса) могут выбирать согласование в противоположность референтным бросает тень на эту корреляцию. Нам кажется очевидным, что появление согласования в таких формах может объясняться функциональной близостью их к прилагательным, которые тоже могут согласовываться. Соответственно, можно предположить, что преференции согласования возникают на разных полюсах атрибутивной шкалы и движутся к середине. Адыгейский язык: позиция посессора В адыгейских именных группах синтаксическое отношение маркируется на вершине, хотя именные зависимые могут быть оформлены падежным суффиксом. Многие определения (прежде всего нереферентные посессоры и прилагательные) образуют с вершинным именем комплекс, который по формальным критериям выступает как единое слово — в таком случае можно говорить об инкорпорации определения. Референтный посессор индексируется личным префиксом в именном комплексе объекта обладания, а также маркируется косвенным («эргативным») падежом (за исключением личных местоимений и в норме за исключением имен собственных и посессивов). Ср.: а-хэ-мэ я-мыжъо-унэ-жъ [тот-pl-obl:pl 3pl.pr+poss-камень-дом-старый] ‘их старый каменный дом’. Позиция именной группы посессора относительно объекта обладания может зависеть от ее типа. Покажем это на примере именных групп, которые содержат препозитивное относительное предложение[9]. Посессор-личное местоимение (не маркируемый падежом) обычно непосредственно примыкает к именному комплексу; ср. допустимость Айтэч къыщэфыгъэ сэ с-и-пхъэкIычыр [Айтеч им.купленная я 1sg.pr-poss-трещотка-abs] ‘моя трещотка, которую купил Айтеч’ при недопустимости аналогичной группы с посессором в начале *сэ Айтэч къыщэфыгъэ сипхъэкIычыр. Что касается позиции прочих посессоров, то при оценке разных построений оценки носителей языка расходятся. Для некоторых носителей посессоры всегда следуют за относительным предложением и в этом случае. Для других посессоры, не выраженные личными местоимениями, предшествуют относительному предложению; ср. Каплъан / [мы кIорэ бзылъфыгъэ-м] усабэ зышIагъэ икIалэр [Каплан / этот идущий женщина-obl стихотворение-много знающий poss-парень-abs] ‘ребенок Каплана / этой идущей женщины, который выучил много стихов’ при недопустимости (для этих носителей) *усабэ зышIагъэ Каплъан / [мы кIорэ бзылъфыгъэ-м] икIалэр. Как показывают эти примеры, в таком случае позиция посессора не зависит ни от его маркированности / немаркированности падежом, ни от того, сколько слов включает его именная группа. Объяснение адыгейской системы потребует от нас представления о снижении автономности модификатора, которое может проявляться в его фонологической неполноценности (модификатор образует с вершиной единое фонетическое слово или по крайней мере их сочетание следует морфонологическим правилам, не характерным для синтаксического уровня), морфологической неполноценности (отсутствие «ожидаемого» морфологического маркирования) и синтаксической неполноценности (строгие ограничения на позицию модификатора, неспособность к его ветвлению). Адыгейская система, по-видимому, должна трактоваться следующим образом. Прилагательные и нереферентные посессоры входят в единый морфологический комплекс с вершинным именем, проявляя и фонологическую неполноценность (в норме они образуют с вершинным именем единое фонетическое слово и участвуют в чередованиях, типичных для адыгейской словоформы), и морфологическую неполноценность (так, нереферентные посессоры не маркируются падежом), и синтаксическую неполноценность (позиция этих модификаторов строго фиксирована, с некоторыми оговорками они не могут иметь собственные зависимые). Личные местоимения, в свою очередь, проявляют меньшую синтаксическую автономность нежели прочие референтные посессоры, поскольку они обязаны примыкать к вершине. В результате мы наблюдаем ту же картину, что мы видели для согласования в атрибутивных конструкциях в андийских языках: некоторый процесс задействует два полюса атрибутивной шкалы в большей степени, чем ее середину. Обсуждение В [Lander 2010] было показано, что сходства в дистрибуции между снижением автономности определения (инкорпорацией в широком смысле) и атрибутивным согласованием типологически прослеживаются достаточно хорошо. Более того, в некоторых языках эти два процесса даже могут конкурировать друг с другом (не исключено, что именно так можно трактовать исчезновение или факультативность посессивного согласования в некоторых андийских языках — например, в годоберинском). Объяснение этого сходства, предложенное в упомянутой статье, основывается на понятии сопряженности (bindedness), предложенном У. Фоли в работе [Foley 1980]. У. Фоли показал для ряда австронезийских языков, что разные определения обнаруживают разную степень сопряженности с вершиной именной группы, чем объясняется не только порядок слов в именной группе, но и маркированность / немаркированность определений. Как кажется, снижение автономности фактически тоже демонстрирует степень сопряженности определения и вершины. В таком случае оказывается, что разную сопряженность с вершиной могут демонстрировать не только разные функциональные типы определений, но и разные виды определений внутри одного типа (например, разные виды посессоров). Если мы признаем, что снижение автономности модификатора указывает на его повышенную сопряженность с вершиной, можно предположить, что о том же свидетельствует и согласование определения. В [Lander 2010] предлагается точка зрения, в соответствии с которой согласование определения может описываться как инкорпорация модификатора в грамматический материал, представляющий вершину. Впрочем, любое конкретное решение этого вопроса, вероятно, требует принятия специфических теоретических допущений. Сокращения в глоссах abs — абсолютив; gen — родительный падеж; hpl — множественное число личных («разумных») классов; n — средний (неличный) класс; obl — косвенная основа (в андийских языках) / косвенный падеж—«эргатив» (в адыгейском языке); pl — множественное число; poss — посессивная деривация; pr — посессор; sg — единственное число. Литература Алексеев М.Е. 1988. Сравнительно-историческая морфология аваро-андийских языков. М.: Наука. Бокарев А.А. 1949. Очерк грамматики чамалинского языка. М., Л.: АН СССР. Бокарев Е.А. и др. (ред.) 1967. Языки народов СССР. Т. 4: Иберийско-кавказские языки. М.: Наука. Гудава Т.Е. 1961. Склонение имен существительных в ботлихском языке // Вопросы изучения иберийско-кавказских языков / Е.А. Бокарев (ред.). М.: Изд. АН СССР. С. 130—146. Гудава Т.Е. 1967a. Ботлихский язык // Бокарев и др. (ред.) Гудава Т.Е. 1967b. Годоберинский язык // Бокарев и др. (ред.) Гудава Т.Е. 1967c. Тиндинский язык // Бокарев и др. (ред.) Гудава Т.Е. 1971. Багвалинский язык. [На груз. языке с резюме на русск. языке.] Тбилиси: Мецниереба. Даниэль М.А. 2001. Имя существительное // Багвалинский язык. Грамматика. Тексты. Словари / Ред. А.Е. Кибрик и др. М.: Наследие. Дирр А.М. 1909. Материалы для изучения языков и наречий андо-дидойской группы. Тифлис. Кибрик А.Е., Кодзасов С.В. 1990. Сопоставительное изучение дагестанских языков. Имя. Фонетика. М.: Изд. МГУ. Магомедбекова З.М. 1967. Ахвахский язык. Тбилиси: Мецниереба. Магомедбекова З.М. 1971. Каратинский язык. Тбилиси: Мецниереба. Саидова П.А. 1973. Годоберинский язык. Махачкала. Церцвадзе И.И. 1965. Андийский язык. [На груз. языке с резюме на русск. языке.] Тбилиси: Мецниереба. Церцвадзе И.И. 1967. Андийский язык. // Бокарев и др. (ред.) Boguslavskaja O. Ju. 1995. Genitives and adjectives as attributes in Daghestanian // Double Case: Agreement by Suffixaufnahme / Ed. F. Plank. Oxford etc.: Oxford University Press. Dixon, R.M.W. 1977. Where have all the adjectives gone? // Studies in Language. Vol. 1. Foley W.A. 1980. Towards a universal typology of the noun phrase // Studies in Language. Vol. 4. Kibrik A.E. et al. (eds) 1996. Godoberi. Mnchen/Newcastle: Lincom Europa. Lander Yu. 2008. Varieties of Genitive // The Oxford Handbook of Case / Eds. A. Malchukov, A. Spencer. Oxford etc.: Oxford University Press. Lander Yu. 2010. Dialectics of adnominal modifiers: On concord and incorporation in nominal phrases // Essais de typologie et de linguistique gnrale. Mlanges offerts Denis Creissels / Ed. Franck Floricic. Lyon: ENS ditions. Nichols J. 1986. Head-marking and dependent-marking grammar // Language. Vol. 62. Ландер Ю.А. Удинская цепочечная деепричастная конструкция. (Институт востоковедения РАН, Москва). 1. Введение[10]. Хорошо известно, что нахско-дагестанские языки при передаче последовательности событий в рамках полипредикации предпочитают использовать так называемые деепричастные конструкции, в которых сказуемое одной или нескольких из клауз (условно — зависимой клаузы) представлено в форме деепричастия совершенного вида: (1) Багвалинский [Казенин 2001: 558—559]
Такая «цепочечная деепричастная стратегия» широко распространена в языках мира, однако противопоставляет восточнокавказские (и шире — северокавказские) языки языкам «среднеевропейского стандарта», которые в аналогичной ситуации предпочитают сочинительные конструкции, с предикациями, возглавляемыми равноправными глаголами и факультативно соединяемыми сочинительным союзом. Напротив, в нахско-дагестанских языках использование сочинительного союза — часто явление периферийное. Подобная широта функционирования цепочечных конструкций, по-видимому, сказывается и на ряде их формальных свойств, хотя наличие того или иного свойства в значительной мере разнится от языка к языку. Цель этой работы — анализ цепочечных деепричастных конструкций в ниджском диалекте удинского языка. Как будет показано, несмотря на принадлежность к нахско-дагестанской семье, удинский язык обнаруживает особенности, которые сближают ее с деепричастными конструкциями языков вроде русского. 2. Свойства автономности клауз. Хотя сказуемое одной из предикаций в рассматриваемых построениях оформлено как зависимый глагол, который призван «привязывать» такую предикацию к главному предложению, две клаузы в восточнокавказских цепочечных деепричастных конструкциях нередко проявляют свойства семантической автономности друг от друга. Во-первых, многие нахско-дагестанские языки не требуют наличия в деепричастной предикации участника, кореферентного какому-либо участнику других клауз конструкции, хотя такая кореферентность обычно желательна. Ср. пример выше, а также: (2) Лезгинский [Haspelmath 1995: 432]
Во-вторых, как было показано на цахурском материале Я.Г. Тестельцом и К.И. Казениным [Testelets, Kazenin 2004], цепочечные конструкции могут иметь свойства сочинительных. Например, в некоторых случаях может запрещаться вынос составляющей из деепричастной предикации и вложение этой предикации в главное предложение, что типично для одной из частей сочинительной конструкции. В некоторых языках деепричастия в комбинации со связкой участвуют в образовании финитных аналитических форм. Если связка оказывается факультативна или вовсе исчезает, граница между деепричастной предикацией и независимым предложением с «бывшей аналитической конструкцией» пропадает. Ср. следующие примеры из тантынского даргинского: Тантынский даргинский
‘...и сам за ней убежал’.
‘Вах, почему убежала она?’ При полном смешении финитных и нефинитных форм в отношении зависимых клауз можно говорить о некатегориальном подчинении — явлении, при котором подчиненность определяется не синтаксической категорией вершины, а другими свойствами конструкции [Ландер 2008]. Некатегориальное подчинение представлено, например, в лезгинском примере (2) выше, где зависимый статус подчиненной предикации определяется исключительно ее вложением. С учетом сказанного следует принимать во внимание некоторую условность используемой нами терминологии: «деепричастные конструкции» не обязательно должны содержать специальные деепричастные формы глагола, а «зависимая предикация» и «главная предикация» теоретически могут иметь одинаковые формальные свойства. 3. Удинские цепочечные деепричастные конструкции: общие сведения. В цепочечных деепричастных конструкциях удинского языка зависимая клауза возглавлена глагольной формой, маркируемой суффиксом i:
Хотя в норме эта форма стоит в конце зависимой предикации, допускаются и предложения, в которых это не так:
В описаниях удинской глагольной системы формы на i представляются как формы деепричастий совершенного вида, которые при этом омонимичны финитным формам аориста и причастия совершенного вида/ прошедшего времени (см., например, [Майсак 2008]). Ср. примеры на употребление форм на i в независимых предложениях («аорист», пример 7) и в относительных предикациях («причастие прошедшего времени», пример 8):
‘Там я оставался одну неделю’.
‘...видит хорошее ореховое дерево, которое плодоносило’. В [Ландер 2008] была предложена точка зрения, согласно которой в деепричастных и относительных конструкциях используется та же форма, что и в независимых предложениях, а нефинитность зависимых предложений определяется не формой сказуемого, а отсутствием в них клитических показателей личного согласования. Таким образом здесь тоже имеет место некатегориальное подчинение. Помимо независимых предложений, а также деепричастных и относительных конструкций форма на -i появляется и в других конструкциях — в конструкции с фазовыми глаголами окончания действия, в результативной конструкции, в конструкции со служебным словом kin ‘как’; см. [Ландер 2008]. 4. Семантика. В норме цепочечные деепричастные конструкции описывают последовательность действий, которые при этом не обязательно должны примыкать друг к другу (см. пример 6 выше). Временная референция определяется только для главной предикации; соответственно, зависимая предикация, в принципе, может указывать на не свершившуюся ситуацию:
Предложения, предполагающие интерпретацию с временным пересечением или вложением двух ситуаций, часто оцениваются как невозможные (хотя и понимаемые); ср. (10). Тем не менее в текстах встречается значительное число цепочечных конструкций, в которых обозначенные ситуации не обязательно располагаются последовательно на временной оси (11)—(13). Цепочечные конструкции такого рода далее именуются спаянными.
Думается, впрочем, что в (11)—(13) речь идет не о двух ситуациях, пересекающихся во времени, а об одной, причем зависимый глагол лишь вносит некую характеристику ситуации, обозначенной главным глаголом. Возможность такой интерпретации подтверждается конструкциями с отрицанием. В удинском языке имеется несколько показателей отрицания с не вполне тривиальной дистрибуцией (см. частичное описание в [Майсак 2009]). В деепричастной предикации встречаются два маркера отрицания, которые имеют разные функции:
Если (14) легко трактуется как выражение последовательности двух ситуаций, в (15) (с суффиксальным отрицанием ‘без’), очевидно, зависимая предикация описывает лишь некоторую характеристику всей ситуации. 5. Кореферентность. В отличие от деепричастных конструкций во многих других нахско-дагестанских языках, удинские цепочечные деепричастные конструкции в значительной степени грамматикализовали требования к кореферентности. Так, следующее предложение, в которых у зависимой и главной предикаций отсутствует общий участник, признаются недопустимыми:
(Ожидалось: ‘Доктор ушел, и девочка начала плакать’.) {E} Более того, неграмматичными оказываются и многие предложения, в которых имеется кореферентность участников:
(Ожидалось: ‘Волк теленка разорвал, я его убил’.) {E}
(Ожидалось: ‘Аркадий вырос, и его отвезли к дяде’.) {E} В действительности, в удинских цепочечных конструкциях в отношении кореферентности, как правило, могут участвовать только непереходное подлежащее (S) и эргативный агенс (A) при переходном глаголе, независимо от того, в главной или зависимой предикации они находятся; ср.:
Кореферентность всех прочих ролей при элицитации приводит к оценке конструкции как недопустимой. Впрочем, в корпусе текстов имеется один пример, в котором формально кореферентные участники в зависимой и главной предикациях отсутствуют вовсе:
При этом кореферентные участники могут быть выражены лексической именной группой или местоимением как в обоих предикациях, так и только в одной из них (причем в любой), а порою и вовсе не получают выражения. В нашем корпусе, впрочем, если кореферентный участник выражается, он всегда выражается в деепричастной предикации. Возможность выразить в предикации любых участников указывает на то, что в этих случаях речь идет о полноценных предикациях, а не о глагольных группах или каких-либо еще типах составляющих помимо клаузы. 6. Подчиненность. В этом разделе будет показано, что цепочечная конструкция по большей части проявляет свойства подчинения, а не сочинения. Иллокутивная сила. Части сочинительной конструкции, в отличие от зависимых предикаций, могут иметь собственную иллокутивную силу [Pullum 2004; Verstraete 2005]. В удинском языке у деепричастной предикации, на первый взгляд, может иметься собственная иллокутивная сила, которая, впрочем, дублируется с главного предложения. Так, в (24) императивная конструкция, на первый взгляд, требует выполнения двух действий, а в (25) запрашивается информация как о первой, так и о второй предикации.
Примечательно, однако, что все эти примеры содержат спаянные конструкции, в которых речь не идет о предшествовании одной ситуации другой. Исходя из этого, можно предположить, что в (24)—(25) речь фактически идет об одной ситуации, предполагающей два действия. В этой связи примечательно, что в нашем корпусе текстов конструкция вроде (24) не встречается ни разу — вместо этого употребляется несколько императивных форм. Ср. также следующий пример, демонстрирующий, что и в такой конструкции кажущееся присвоение собственной иллокутивной силы зависимому предложению не всегда возможно:
Таким образом в этом отношении цепочечная конструкция скорее показывает свойства подчинительной. Островные ограничения и их отсутствие. Начиная с классической диссертации [Ross 1967] в литературе признается, что предикации, участвующие в сочинительной конструкции, обычно являются «синтаксическими островами»: в отношении их составляющих не работает ряд синтаксических операций — например, они не выступают в качестве мишеней релятивизации и к ним не может быть задан вопрос. (27) показывает, что главное предложение в цепочечной конструкции может содержать вопросительное слово. Это говорит в пользу того, что оно синтаксическим островом скорее не является.
Сложнее обстоит дело с релятивизацией. Относительные конструкции на основе участников зависимой предикации построены быть не могут. Ср. недопустимость (28):
В то же время, судя по предварительным данным, сложности вызывает и построение относительной конструкции на основе актанта главной предикации цепочечной конструкции. Так или иначе, вопрос о релятивизации требует дополнительного исследования. Семантика вложения цепочечной конструкции. Вложение сочинительной конструкции, очевидно, должно приводить к тому, что все участвующие в ней предикации должны иметь одинаковую семантическую функцию. Как показывает (29), для цепочечной деепричастной конструкции это, в принципе, не верно: в то время как вторая предикация (‘пить водку’) здесь выступает в качестве сентенциального актанта предиката ‘не должен’, первая не может выполнять аналогичную функцию.
‘Выпив вина, он не должен пить водку’. *‘Он не должен пить вино и пить водку’. {E} Следует заметить, что предложения, в которых валентность вышестоящего предиката, на первый взгляд, заполняется одновременно обоими участниками деепричастной конструкции все же встречаются; ср.:
Такая интерпретация, впрочем, объясняется тем, что либо перед нами спаянная конструкция (30), либо выполнение действия, выраженного в «главной» предикации рассматриваемой конструкции, может имплицировать и выполнение действия, выраженного деепричастной предикацией (31); для (32) допустимы обе трактовки. Если в таком случае оба действия находятся в ассерции высказывания, эта импликация делает зависимую предикацию семантически равноправной «главной» предикации. Но если деепричастная предикация находится в пресуппозиции, данный эффект не наблюдается — так, в (33) речь не идет о желании закончить школу:
< | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
