«Федеральное агентство по образованию Ульяновский государственный университет Философия о знании и познании: актуальные проблемы ...»

Стоит отметить, что в таблице указаны те ценностные ориентации, которые характерны для самой роли эксперта. Во время неоказания экспертных услуг человек вполне может придерживаться иных ценностных ориентаций, но статус эксперта «навязывает» транслировать в общество те ценности, которые мы зафиксировали в таблице.

Учитывая, что трансценденталистскую экспертизу мы рассматриваем как наивысшую из экспертиз, следует заключить, что и эксперт, как субъект этой экспертизы, будет качественно отличаться от экспертов других типов. Субъект трансценденталистской экспертизы проигрывает роль эксперта преимущественно не по заказу определенных инстанций (хотя неофициально за подобными услугами и обращаются к таким экспертам: мудрецам, святым и т.д.). Он является экспертом по жизни: можно сказать, личность этого эксперта и статус эксперта тождественны. Следовательно, если ценностные ориентации транслируются другими типами экспертов (субъектов рациональной и иррациональной экспертиз) только в рамках функционирования роли эксперта, то для субъекта трансценденталистской экспертизы эти ценностные ориентации и есть отражение «Я» - концепции. Можно сказать, что сами субъекты трансценденталистской экспертизы не всегда называют себя экспертами – это скорее необходимо тем, кто нуждается в помощи этих экспертов (так общество «маркирует» тех, кто по сути выполняет функции эксперта).

Таким образом, субъект трансценденталистской экспертизы является более цельной личностью, можно сказать «предметным» человеком, ведь в своих мыслях и действиях он исходит из одного ценностного центра, «предмета» (И.А. Ильин), - в отличие от остальных типов экспертов, которые являются личностями с «расколотым» сознанием, т.к. имеют несколько ценностных центров в своей личности, пользуясь каждым из них в зависимости от ситуации. Экспертиза – это и есть тот случай, когда тому, кто принимает на себя функции эксперта, необходимо следовать общепринятым в экспертной субкультуре нормам. Но учитывая, что каждый эксперт – представитель конкретной организации, естественно предположить, что он будет следовать в первую очередь корпоративным интересам, а поэтому правила корпоративной этики и будут выступать одной из основных ценностных ориентаций экспертов рациональной и иррациональной экспертиз. Субъект трансценденталистской экспертизы как правило и отличается от последних тем, что он «действует» в одиночку, его трудно «подчинить» интересам какой-то одной корпорации. Можно сказать, что он обладает планетарным мышлением и является мастером своего дела (экспертирования) по призванию. Он не придает смысл вещам, как это делают эксперты рациональной и иррациональной экспертиз, - он этот смысл обнаруживает. Рациональные и иррациональные экспертизы выявляют только те смыслы, которые имеют лишь временное значение в жизни человека. Помочь же человеку обнаружить «целостный» смысл всей его жизни возможно, если провести особую экспертизу - трансценденталистскую. В данном случае истина становится главной ценностью для эксперта данного типа. Независимо от того, примет или нет эту истину общество, субъект трансценденталистской экспертизы репрезентирует ее своей жизнедеятельностью (именно так и поступали святые, пророки, мудрецы).

Литература:

1. Ашкеров А.А.  Экспертократия. Управление знаниями: производство и обращение информации в эпоху ультракапитализма // http://www.get-books.ru
2. Каган М.С. Философская теория ценностей. СПб., 1997.

Р.Л. Маннанов

Ценностные ориентации познающего субъекта

Человечество всегда стремилось к приобретению новых знаний. Процесс овладения тайнами бытия есть выражение высших устремлений творческой активности разума, составляющего великую гордость человечества. За тысячелетия своего развития оно прошло длительный и тернистый путь познания от примитивного и ограниченного ко все более глубокому и всестороннему проникновению в сущность бытия.

В последнее десятилетие в философской литературе происходил процесс расширения «арсенала» ценностей. Под ценностью стали понимать более широкий круг явлений, чем ранее. Как отмечает Л.А. Микешина, под ценностями сегодня понимают не только мир «должного», нравственные и эстетические идеалы, но, по существу, любые феномены сознания и даже объекты из «мира сущего», имеющие ту или иную мировоззренчески-нормативную значимость для субъекта и общества в целом. Вследствие этого произошло существенное расширение и углубление аксиологической проблематики и в частности трактовки «познавательное-ценностное». Касаясь понятия «ценность» в его применении к познавательному процессу, Л. А Микешина показала, что оно стало многоаспектным, фиксирующим различное аксиологическое содержание. Ценностное в теоретико-познавательном контексте, пишет она, это, во-первых, противоположное когнитивному отношению к объекту, т.е. отношение эмоционально окрашенное, содержащее интересы, предпочтения, установки и т.п., сформировавшиеся у субъекта под воздействием ценностного сознания (нравственного, философского, религиозного и др.) и социо-культурных факторов в целом. Во-вторых, это ценностные ориентации внутри самого познания, т.е собственно-методологические параметры, в том числе и мировоззренчески окрашенные, на основе которых оцениваются и выбираются формы и способы описания и объяснения, доказательства, организации знания и т.п. (например, критерии научности, идеалы и нормы исследования). В-третьих, ценности в познании – это объективно истинное предметное знание (факт, закон, гипотеза, теория и др.) и эффективное операционное знание (научные методы, регулятивные принципы), которое именно благодаря истинности, правильности, информативности обретает значимость и ценность для общества именно благодаря истинности, правильности, информативности обретает значимость и ценность для общества. Ценностно-нормативные компоненты оказываются включенными в познавательный процесс и в само знание, а когнитивное и ценностное представляются теперь в нерасторжимой взаимосвязи.

Формирование информационной цивилизации и возникший информационный тип производства и потребления духовной культуры определили становление нового духовного облика общества по сравнению с предыдущими этапами его развития, иные смыслы жизнедеятельности и ценностные ориентации.

Диалектическая концепция познания расценивает субъектно-ценностное как неотъемлемый момент научного творчества, как такую сторону, которая присуща самой науке. Без субъектно-ценностного компонента невозможна никакая наука. Без активности субъекта, без его воли нет процесса познания, процесса понятийного овладения человеком реальностью. При этом в одних случаях активность субъекта ведет к истине, в других - к заблуждению, к превратным теоретическим конструкциям.

Известно, что человек является творцом, субъектом истории, сам создает необходимые условия и предпосылки своего исторического существования. Следовательно, объект социально-исторического познания не только познается, но и создается людьми: прежде чем стать объектом, он должен быть ими предварительно создан, сформирован. В социальном познании человек имеет дело, таким образом, с результатами собственной деятельности, а значит, и с самим собой как практически действующим существом. Будучи объектом познания, он оказывается вместе с тем и его объектом. В этом смысле социальное познание есть общественное самосознание человека, в ходе которого он открывает для себя и исследует свою собственную исторически создаваемую общественную сущность.

В силу этого взаимодействие субъекта и объекта в социальном познании особо усложняется: тут объект есть одновременно субъект исторического творчества. В социальном познании все вращается в сфере человеческого: объект – сами люди и результаты их деятельности, субъект познания – также люди. Процесс познания невозможен без свидетельств очевидцев, документов, опросов, анкет, созданных людьми орудий труда и памятников культуры. Все это накладывает определенный отпечаток на социальное познание, образуя его специфику. В нем поэтому, как ни в каком другом, исключительно важны гражданская позиция ученого, его нравственный облик, преданность идеалам истины.

Ценности, будучи субъективными, оказываются объективными по своей детерминированности, с одной стороны, объектами, а с другой – личностями и социальными факторами. Они приобретают независимость от субъекта, индивида, для которого представляются как априорные, не зависящие от его воли и сознания.

Рассматривая противоречие-антиномию: «ценности объективны» и «ценности субъективны», можно обратиться к понятию диспозиционности. С этой точки зрения «счастье», «свобода», «долг», «прекрасное», «стоимость» и т.п. будут обладать диспозиционной природой, будучи обоснованно «непохожими» на них объективными свойствами и процессами и актуализированы лишь в системе определенных взаимоотношений между объектами и субъектами. В этом плане ценности существуют объективно. Они не существуют как некие объективные предметы; их существование не сводится, однако, к психическому переживанию их объектом. Ценности существуют диспозиционно, а их роль исполняют социальные отношения, социальные и личностные состояния и свойства. Это решение вопроса противоположно как объективно и субъективно-идеалистическим, так и с метафизически-материалистическим теориям ценностей.

Диалектическая аксиология ориентирует на установление градаций в сфере ценностей: то, что является целью в одном случае, в другом может выступать средством. Однако в гуманистическом мировоззрении самыми высокими ценностями являются человек и его счастье, они не могут рассматриваться как средство. Ценности, каков бы ни был их характер, - это и то, на что ориентируется субъект в своей познавательной и практической деятельности, и то, что достигается в ходе такой деятельности.

Литература:

1. Микешина Л. А. Ценностные предпосылки в структуре научного познания. М., 1990
2. Нарский И. С. Диалектическое противоречие и логика познания. М., 1969
3. Росенко М. Н. Философия. М.: Гардарики, 2005
4. Алексеев П. В., Панин А. В. Философия: учеб. – 3-е изд., перераб. и доп. – М.: ТК Велби, Изд-во Проспект, 2006. – 608 с.
5. Спиркин А. Г. Философия: Учебник. – 2-е изд. – М.: Гардарики, 2004. – 736 с.

Л.В. Прошак

О Тенденциях ЦЕННОСТНЫх ОРИЕНТАЦИй

МЕДИААКТОРОВ КАК О ПРЕДПОСЫЛКАХ

САМОДЕТЕРМИНАЦИИ медиареальности

Существует две возможности — признать, что все, что происходит в медиареальности, причинно обусловлено, или, наоборот, считать, что все индетерминистично. Третья возможность, допускающая первое и второе одновременно, — лишь их расплывчатая производная.

Медиареальность, создаваемая масс-медиа, являясь одновременно пространством и условием многовекторной коммуникации, постоянно находится в транзитивном поле взаимодействия и выступает для человека в качестве новой, творимой им самим среды. Медиареальное не есть мнимое или воображаемое, его содержание объективно-субъективно, оба эти содержания замещают друг друга, становясь нераздельными, неразличимыми.

Имеет смысл выделить два аспекта медиареальности. Первый касается событийной стороны объективной реальности, которая раскрывается медиареальности через отражение объектов пространственно-временных характеристик реальности. Второй аспект связан с созданием и использованием новых информационных технологий, виртуализирующих реальность.

Специфика медиареальности определяется тем, что этот феномен является сконструированным, реально-символическим миром, который создается в сознании медиачеловека как совокупность симулякров, однако медиареальность является проявлением возможностей человеческого сознания и одновременно выступает частью объективной реальности, которая существует реально для рефлексирующего разума человека.

Допустим, что медиареальное есть способ бытия, несколько отличный как от реального, так и от виртуального, поскольку вбирает в себя своеобразное сочетание и первого, и второго. Из этого следует, что реальное переходит в медиареальное и становится неотъемлемой частью реального, фрагменты которого завуалированы в медиареальном. Медиареальность, встроенная в объективную реальность, предстает в виде системы образов и смыслов, культурных, этических норм, гипертекстов, масс-медийно оправданных суждений и поступков.

Таким образом, медиареальность имеет особые формы данности, что делает ее иммерсионной (от англ. immerse — погружаться). Она — объективно и актуально существующая реальность, предполагающая активное взаимодействие с человеком и обществом в целом. Главный ресурс медиареальности — информация, состоящая в постоянном конфликте со знанием в силу того, что выборочность интерпретированной информации позволяет сконструировать медиареальности свой вариант реальности.

Выбор фрагментов реальности и их микро- или макромасштабов дает возможность реконструировать явления реальности, приблизив или отдалив их от медиачеловека, что позволяет посмотреть на их дискурс как на виртуальное переплетение различных возможностей, далеко не все из которых существуют в реальности, но зато все они обусловлены ценностной доминантой медиаакторов, использовавших их.

Кульминацией информационно-коммуникативного взаимодействия выступает переоценка роли единичного случая, именуемого новостью и подкрепляемая мнением. И все они важны здесь и сейчас.

Медиавремя или время медиапространства, значительно отличается от реального времени и представляет собой новую разновидность хронотопа [1]: его разнонаправленность приводит к одновременному существованию в рамках единого медиапространства и уже прошедших событий, и текущих, и даже будущие события анонсированы как реальные. Время в медиапространстве — не система координат, а ценностный критерий реального. Скорость течения медиавремени варьируется, сжимаясь и растягиваясь в зависимости от актуальности и значимости события в медиапространстве.

Вариации с временными и пространственными параметрами медиареальности затрагивают и сущностные основания реальности. Отсюда насущная потребность пополнения и уточнения базовых понятий, направлений и моделей исследования. В результате масс-медийной инкультурации формируется тип нового медиачеловека, виртуализированное мировоззрение которого объясняет обыденную реальность с позиций медиареальности.

Чтобы привлечь медиачеловека, медиареальность обязана его удивить, развлечь. Отсюда и стремление обойти всякого рода очевидность, в том числе и нравственную, распутать хитросплетение различных интересов и сил, приоткрыть завесу, скрывающую частную жизнь звезд и VIP-персон, etc. — в общем, все то, что позволит смотреть на медиареальность как на дешифрованную реальность.

«Не то, к кому я принадлежу, а то, что я сам делаю, определяет то, кто я есть на самом деле» [2]. Это парадоксальная ситуация: масс-медиа, тиражирующие виртуальные образы, создают унифицированную медиареальность, но медиачеловек, погружаясь в нее, свободен в выборе траектории своего виртуального передвижения.

В какой мере я свободен? Если «событий внутри меня» недостает, я восполняю их «событиями вокруг меня». Если «реальность» не приносит удовлетворения, медиачеловек компенсирует ее «медиареальностью». Таким образом, избыточность и недостаточность ведут к одному и тому же результату.

ДОСТОВЕРНОСТЬ СМИ = /

Если в целом «сумма популизма» превышает «сумму реализма», информация недостоверна, причем чем меньше числитель по сравнению со знаменателем, тем менее она достоверна. Если числитель () больше, чем знаменатель (), или равен ему, то информация достоверна.

Уместно выделить две разновидности достоверности и два пути сохранить ее или даже увеличить. Во-первых, участник медиапроцесса может снижать свои популистские потребности, пока они не сравняются или не станут меньше, чем имеющиеся у него реалистические возможности их удовлетворения. Во-вторых, он может увеличивать имеющуюся у него совокупность средств для удовлетворения своих популистских потребностей. Первый способ — это внутренний, нравственный путь к свободе; второй — внешний, сиюминутный способ быть свободным от социальной ответственности. Такая форма свободы, когда она становится чрезмерной, начинает разрушать себя и готовить почву для другой, более соответствующей объективной реальности и принципам информационной безопасности.

Внезапные кратковременные спады и подъемы являются, как правило, следствиями каких-то внезапных чрезвычайных обстоятельств. Эти предположения имеют серьезные основания и достаточно полно подтверждаются примерами. Причем, когда кризисная ситуация ухудшается, правительственное вмешательство, нормативно-правовая регламентация усиливаются, когда кризис проходит — уменьшаются. Такова фактическая и логическая связь этих переменных.

Если масс-медиа выходят за рамки государственной системы и перестают регулироваться ее вмешательством, сознание и фактическое поведение человека все равно составляют единое целое и логически согласуются друг с другом. Приходится считаться не только с фундаментальными противоречиями внутри системы, сколько с возможностью влияния на нее «случайных» и «внешних» обстоятельств.

Всякая катастрофа способствует атмосфере перемен, экономическая — не исключение. Сейчас реклама как исчезающий вид изредка еще мелькает на журнальных и газетных страницах, а ее место на телеэкране, который значительно дороже печатной рекламы, все чаще и чаще занимает анонс программ. Если сценарий пойдет по прогрессивному пути, то для того чтобы выжить в современном кризисе, масс-медиа придется вернуть доверие потребителей. Но станет ли это целью кризисных масс-медиа?

Рано или поздно всякая система трансформируется, причем даже в том случае, если внешние условия остаются неизменными. Разумеется, невозможно отрицать роль внешних кризисных условий, поскольку они, наряду с другими компонентами, при определенном стечении обстоятельств (например, смена учредителя) выходят на первый план. Внешние воздействия способны ускорить или замедлить, облегчить или усложнить, усилить или ослабить реализацию внутренних возможностей системы, изменить направление ее развития или, наконец, ее разрушить. Но не менее важными компонентами медиареальности, как и любой другой социокультурной системы, являются цели и средства, которые формируются под воздействием свойств, внутренне присущих самой масс-медийной системе, а также — реальности, в которой она существует.

Таким образом, степень самодетерминации медиаструктуры зависит и от характера самой структуры, и от характера реальности (полей), и от ее специфического предназначения, степени ее самоконтроля и самоуправления. При прочих равных условиях, чем выше духовные качества, тем более независима система от внешних условий при реализации своих потенциальных возможностей.

Во-первых, основание для позитивных или негативных изменений медиаструктуры, как и любой другой социокультурной структуры, лежит в ней самой.

Во-вторых, дополнительной причиной изменения медиаструктуры является реальность, которая, в свою очередь, состоит из ряда постоянно изменяющихся структур (полей).

В-третьих, изменяясь, медиаструктура порождает ряд последствий, которые изменяют не только окружающую реальность, представления о ней, но и саму структуру.

Предположим, что представления масс-медиа о реальности отчасти этичны и отчасти неэтичны. В какой-то определенный момент неэтичная часть медиареальности начинает преобладать, чаши весов склоняются в пользу популизма. В таких условиях медиареальность как система либо обречена на этическую гибель, либо должна заново определить свои составляющие. Однако с течением времени новая доминантная система переживает ту же самую трагедию и рано или поздно вытесняется «соперником», а точнее новым мифом. Другой альтернативы этой неизбежности не существует.

Творческий процесс во многом опирается на интуицию, которая является в этом случае главным фактором в процессе «поиска информации». Но в условиях растущей моральной, умственной и социальной деградации творческие способности убывают. По этим же причинам уменьшается этичность медиареальности, а, следовательно, душевное равновесие тоже становится редкостью, вызывая деморализацию медиаакторов.

Падение тиражей, закрытие издания — все это явные признаки кризиса, который неизменно сопровождается ролевым конфликтом с властью, издателями, рекламодателями, инвесторами или, наконец, читателями (зрителями, слушателями, пользователями Интернета). За все приходится платить, и за прибыль тоже.

Как нелинейная система, масс-медиа (равно как и другие участники ролевого конфликта), достигнув точки бифуркации, переходит на другой уровень. Развитие идет по S-образной кривой: рост тиража (аудитории, доходов от рекламы) сменяется их падением и затем снова подъемом. Необязательно, что новое будет лучше старого. Важно другое: конфликт — реакция на кризис, но в определенной степени это и поиск истины, что само по себе уже конструктивно, равно как любая борьба противоположностей — источник развития. В какой мере? В той, в какой участникам удастся отстраниться от скрытых интересов и личностных амбиций, не перепутав точку зрения с реальностью.

Литература:

1. Ухтомский А.А. Доминанта. СПб.: Питер, 2002. С. 70.
2. Штомпка П. Социология. Анализ современного общества. М., 2005. С. 582.

Раздел 3.

Конвенции и коммуникация в познании

О.В. Ершова

Конвенции

как неустранимый момент научного познания

Тема конвенций с большой силой звучит и в логико–эмпиристских, и в «историцистских», в социально–психологических и социологических концепциях. В философии и методологии науки исследуются объективные и субъективные предпосылки и основания конвенций, их способы введения, искусственность конвенций. Эта тема активно обсуждалась учеными и философами науки: в западной философской традиции – П. Дюгем, А. Пуанкаре, Р. Карнап, К.Поппер, И. Лакатос, П. Фейрабенд, Т. Кун; в русской философской традиции – Л.А. Микешина, В.Н. Порус, С.А Лебедев, А.В. Миронов, А.М. Коршунов, Е.З. Мирская, М.С. Чудинов (7080-ые годы XX века).

В данной статье представляет интерес выявить, то значение, которое придается конвенциям в научно-познавательной деятельности.

Содержание научного знания в основном определяется природой изучаемого объекта и состоит в воспроизведении объекта с той или иной степенью точности. Но немаловажную роль в научном знании играют субъективные моменты: к их числу относятся конвенции, которые носят условный характер. Начиная с Р. Авенариуса, Э. Маха и тезиса о том, что законы природы не есть истинные высказывания, но являются приспособлением наших идей к наблюдаемым фактам на основе принципов экономии и простоты, и далее к подчеркиванию А. Пуанкаре, П. Дюгемом конвенционального характера высших принципов, все это подводило к мысли, насколько сильно система высказываний науки определяется конвенциями, вместо того, чтобы быть выражением опыта.

Конвенциональный характер науки с очевидность проявляется:

1. в процессе общения и понимания учеными друг друга, приведения в соответствие с общепринятыми нормами и правилами индивидуального языка;
2. в процессе обучения и профессиональной подготовки молодых ученых, когда четкое выявление конвенций помогает понять специфику новых теоретических объектов;
3. в процессе работы над новыми проблемами, когда встает задача понимания не встречавшихся прежде теоретических объектов и эмпирически зафиксированных свойств. В этом случае приходится задумываться над смыслом термина;
4. когда научные теории обнаруживают скрытые противоречия (они не в последнюю очередь обусловлены наличием в них неявных конвенций, в особенности, когда последние казались в силу общепринятости строго определенными).

В историко-научных исследованиях А. Пуанкаре, П. Дюгема, Л. Флека, М. Тулмина, Т. Куна, И. Лакатоса, К. Хюбнера конвенции трактуются как то, что доносит до нас сориентированный правилами подход ученых и устанавливают характер «представления знания», который несет в себе свойства культуры, социума, научной группы.

Отдельные элементы языка науки для восприятия партнером по коммуникации и для функционирования в языке требуют конвенционального статуса: должен быть интерсубъективно закреплен определенный континуум значений, после чего эти элементы приобретают объективный статус. В процессе коммуникации или познавательного акта ученые могут пользоваться любым значением из данного континуума. Таким образом, обеспечивается определенность языка науки, исключающая его полисемантичность. Конвенции, структурирующие познание, объединены в сложную сеть условий, которая является предпосылкой получения знания в науке. Любое вводимое условие символизирует условие договоренности, конвенциональности норм, по которым осуществляется научное взаимодействие.

Усвоение конвенций служит необходимым условием построения такой информации, которая расширяет границы познания и понимания мира носителей концептуальных систем, служит необходимым условием их коммуникации (так как конвенцией порой вводится то, что не существует в реальной действительности: пример в физике – идеализированные объекты (модели, теоретические объекты (понятия) - точка, поле и т.д.), социальной ориентации индивидуальных концептуальных систем в сторону социально значимой «картины мира» (общезначимой). Конвенция предстает в виде социального механизма обеспечивающего ориентацию ученых на интеллектуально обоснование единство мнений (это аспект социальной обусловленности знания). Чувство единства в сообществе ученых возникает благодаря общности таких договорных ценностей.

Конвенцию можно рассматривать как результат определенного договора (согласия), как познавательную операцию, как условие и средство познавательной деятельности. Из всех этих аспектов конвенции проистекает ее коммуникативная природа, поскольку она является интерсубъективным образованием и предполагает «другого». Конвенции – это некое взаимодействие с «другим», заключение соглашения для понимания и совместной деятельности. Ведь ученый овладевает конвенциями как принципами взаимодействия с другими учеными, с научными коллективами. Интерсубъективность (общезначимость) конвенций в том, что в каждый данный момент имеют фиксированный смысл, понятный сообществу. Смысл этих норм - конвенций отражает сложный баланс интересов различных ученых и исследовательских групп и представляет результат договоров, соглашений между участниками. Отсюда возможность трактовки конвенций как социально-исторических феноменов, а это, в свою очередь, указывает на релятивные моменты познания (то есть относительные моменты, обусловленные социально-историческими отношениями).

Существенная сторона усвоения или введения конвенций как кода концептуальных систем и средства коммуникации носителей этих систем, заключается в социальной ориентации этих систем в смысле стремления привести содержащуюся в них семантику и используемые для ее кодирования номенклатуру к принятым в определенном эпистемическом сообществе нормам, что обусловлено в свою очередь стремлением объяснить («объяснение») и быть понятым (прийти к «пониманию» мира), что предполагает общезначимую трактовку знания. Так, даже в самом акте репрезентации знания задан момент деятельности не только создающего это знание («объяснение»), но и того, кто это знание воспринимает, понимает, усваивает и анализирует в плане содержания (акт понимания). Эта структура понимания обеспечивается введением определенных операциональных механизмов (норм и так далее), обеспечивающих общезначимость, преемственность, трансляцию, хранение и даже производство знания.

Таким образом, посредством операциональной составляющей или конвенций обеспечивается интерсубъективность и интерпретируемость содержания (знания). В известном смысле язык научного изложения (научной деятельности) оказывается «кодифицированным» (так как основу его составляют регулярно воспроизводимые и общепринятые языковые средства, которыми взаимно владеют и пользуются общающиеся в процессе научной коммуникации).

Конвенции можно подразделить на явные, неявные, обезличенные (отсутствие четкой референтной группы), необезличенные (указывающие на референтную группу). Обезличенные конвенции: например, конвенциональная основа семантики терминов естественного языка завуалирована длительной историей развития языка и отсутствием четко очерченного субъекта (индивида или эпистемического сообщества), вводящего символические комплексы на основе соглашения. Хотя отрицать наличие такого субъекта полностью было бы не верно, так как в силу не институционализированности языкового сообщества, этот субъект размыт и представлен, таким образом целокупным человечеством.

Обезличенность конвенций вероятно связана с их явностью и неявностью (явное и неявное проявление конвенций). Неявность конвенций предполагает момент неосознанности их функционирования в деятельности эпистемического сообщества (отсутствие рефлексии в отношении этого конвенционального содержания). Вероятно, неявность конвенций, с одной стороны, может быть связана с отсутствием интенции в отношении конвенциональных элементов деятельности в рамках оформленного эпистемического сообщества (определенный очерченный круг профессионалов-специалистов в какой-либо области), а, с другой стороны, это неявность конвенций обусловлена особенностями субъекта данной деятельности (нельзя четко указать референтную группу, источник) и стихийностью образования конвенций (стихийность формирования самой этой деятельности, то есть отсутствие институализированного процесса, эти конвенции функционируют на интуитивном уровне, передаются посредством традиции). Явные конвенции являются результатом рефлексии эпистемического сообщества над своей деятельностью и достигаются в результате осознанного консенсуса в познавательной деятельности.

Необезличенные конвенций в практике научного исследования имеют своих представителей. Можно с большой долей вероятности указать на референтную группу, продуцирующую эти конвенции (в институциональном плане - это определенное эпистемическое сообщество и его типы: школы, кафедры направления и так далее). Это способствует тому, что в практике научного мышления, в частности, конвенциональность семантики терминов очерчена достаточно четко.

Понятия научного языка, являющиеся в значительной мере искусственными, целенаправленно вводятся соответствующими определениями (посредством определений вводятся абстрактные, идеализированные объекты, которые также являются предметом конвенций). Именно эти определения принятые как некоторые соглашения и составляют содержание понятий. Данное понимание взаимосвязи конвенции и определения дает возможность сослаться на трактовку Л.И. Микешиной конвенции как познавательной операции, предполагающей введение норм, правил, ценностных суждений на основе договоренности субъектов познания [см.: Микешина, 2007, с.149]. Суть определения Л.И. Микешиной конвенции как познавательной операции, возможно, заключается в том, что любая конвенция относительно норм, правил, понятий, концепций и так далее, вводится посредством определений, которые содержат значение и смысл новых норм, правил, то есть несут определенную познавательную информацию о данных объектах. Таким образом, конвенция, как познавательная операция, структурирует представление о вводимом элементе (будь то знак, теоретический объект, и наполняет его содержанием).

Конвенции, вводимые членами эпистемического сообщества, в целом образуют некую гибкую систему, способствующую оптимизации познавательной деятельности. В связи с этим представляет интерес обратить внимание на возможные классификации конвенций в научном познании в отечественной и западной методологической литературе. В отечественной литературе по методологии науки можно встретить градацию (системы) конвенций по форме:

1. Семантические (интерпретация может быть теоретическая и физическая терминов, предложений, аксиом) конвенции.

2. Эмпирические конвенции.

3. Теоретические конвенции.

Семантические конвенции целиком определяют значение, которое субъект познавательной деятельности придает тому или иному символическому комплексу. Можно выделить:

- теоретические конвенции в отношении семантики (комплексам символов (составляющих термины) ставятся в соответствие теоретические объекты, например, «точка», «прямая»)

- физические конвенции в отношении семантики (реальные физические объекты ставятся в соответствие с абстрактными объектами, ставшими содержанием терминов).

Эмпирические конвенции возможны:

- в отношении экспериментально-измерительных процедур (например, единиц измерения, экспериментальных установок)

- в процессе разработки логико-математического аппарата (вводятся новые знаки, с помощью которых на языке математики записываются эмпирические законы).

Теоретические конвенции возникают в связи с введением в научное познание теоретических объектов:

- идеализированных объектов (например, «твердое тело», «материальная точка», «идеальный газ»)

- абстрактных объектов (например, в физике это физические величины, с помощью которых фиксируются результаты экспериментов – масса, длина, сила, скорость, ускорение и так далее).

Так же теоретические конвенции осуществляются в отношении способов, позволяющих привести теоретическую систему в соответствие с данными опыта.

В западных историко-научных исследованиях можно встретить определенные типологии так называемых установлений (конвенций). Х. Позер в своей статье «Правила как форма мышления» на основе исследований К. Хюбнера, Элкана, К. Кернера вывел фундаментальные типы установлений научного познания: тип онтологических установлений, тип установлений об источнике знания, тип оценочных установлений, тип инструментальных установлений, тип эстетических установлений или нормативные (теоретико-методологи-ческие) установления, тип аксиоматических установлений.

1. Онтологические конвенции «определяют, какие элементарные объекты, процессы, положения вещей приняты в некоторой науке, каковы допустимые атрибуты и отношения и как из них строятся сложные образования. Всякая наука выдвигает постулаты такого рода: например, физик, если он атомист или приверженец теории плазмы; молекулярный биолог, считая молекулы некоторыми сущностями, и даже историк, задающий предметность своей науки» [Позер, 1999, с.152].

2. Конвенции в отношении источника знания: чувственный опыт, разум, факты, аналогия, авторитет, традиция.

3. Оценочные конвенции «устанавливают иерархию источников знания и определяют, в чем состоят процедуры доказательства, проверки и опровержения, если теорию нужно, к примеру, исправить или отбросить из-за несоответствие с данными измерение… На них основывается претензия науки на объективность и проверяемость» [Позер, 1999, с.152].

4. Инструментальные конвенции: конвенции в отношении вспомогательных средств (например, микроскоп, подзорная труба), измерительные конвенции (ноль, единица, правила измерения), методы.

5. Эстетические конвенции относятся «к установлениям, привлекаемым для легитимации знания, могут относиться требования симметрии, красоты. Им родственны … «нормативные», то есть теоретико-методологические установления, определяющие свойства, которыми должны обладать теория - к примеру, простота, степень фальсифицируемости, наглядности» [Позер, 1999, с.152].

7. Аксиоматические конвенции: неопровержимые, фундаментальные допущения, которых придерживаются в некоторую эпоху достаточно жестко.

В отношении описанных типов конвенций в науке Х. Позера и форм конвенций в отечественной методологии можно сделать замечание о том, что все конвенции и установления подвержены историческим изменениям и работают в научном познании во взаимосвязи.

Какой характер имеют конвенции: произвольный или есть логические и объективные ограничения, накладываемые на конвенции? (Обусловлены ли чем-либо конвенции или это полностью результат произвола чьей-то субъективной воли?)

В лингвистике под произвольностью в языке понимается произвольность знака, что связано с немотивированностью элементарных знаков языка. Под этим, в свою очередь, имеют в виду, что между означающим и означаемым не существует в общем случае ни физического, ни геометрического и никакого бы то, ни было вообще сходства» [Шалютин, 1980, с.21].

Произвольность знака в языке позволяет посредством него обозначать любой предмет и любое отношение. Произвольные знаковые обозначения в языковой знаковой системе рассматриваются большинством лингвистов как продуктивное качество (конвенциональности знаков языка). Это позволяет последней языковой знаковой системе быть эффективным орудием абстрактного мышления и фиксации его результатов (есть возможность резкого сокращения информации). Это то, что касается конвенциональности естественного языка. Но в науке общение осуществляется в значительной степени посредством вспомогательных семиотических систем (так, называемый искусственный язык). В особенности это относится к наукам, изучающим абстрактные отношения действительности, таким как математика, а так же в определенной степени физика, химия и другие, каждая из этих наук имеет вполне законченную семиотическую систему, в основе которой так же лежит произвольность конвенциональности знаков (аналогично произвольности знаков естественного языка). В основе произвольности конвенций в отношении элементов языка науки в целом, если, под языком науки понимать всю научную деятельность какого-либо эпистемического сообщества лежит независимость данных элементов от той системы, в рамках которой они могут получить осмысленность. Под такой системой может подразумеваться объективная действительность теорий или концепций, взаимосвязь понятий в системе понятий.

Произвольность конвенций в каком-либо эпистемическом сообществе (в данном случае рассматривается научное сообщество) в отношении, например, норм, терминологии, идеализированных объектов, абстрактных и так далее, системных модельных объектов (атомы, элементарные частицы), логико-математический аппарат (знаки) возможна, если каждый из этих объектов взят изолированно от какой-либо системы, в которой он мог бы быть интерпретирован. Так, если «мы оперируем терминами как изолированными друг от друга именами предметов, то в этом случае никаких границ для семантических конвенций нет» [Чудинов, 1972, с.227]. Так, например, термин «масса», «планета», «порядок» можно трактовать различным образом.

В большинстве случаев, даже если какие-либо конвенциональные элементы рассматриваются вне (концептуальной) системы, важным фактором, влияющим на их образование, является традиция. Традиция позволяет интерпретировать данный элемент в определенном общепринятом, историческом русле (как их понимают «все»). Произвольность конвенций в науке (в научной деятельности в рамках научного сообщества) ограничивается тем, что конвенциональные элементы во многом обусловлены той системой понятий, определенной теорией, системой взглядов, мировоззрением. Так, термины квантовой механики отличаются от терминов классической механики.

Здесь произвольность конвенций отождествляется с субъективной свободой субъекта познания. Но конвенциональная свобода субъекта познавательной деятельности может быть связана не только с субъективной свободой субъекта познания, но и с широтой выбора интерпретаций данных элементов. Э.М. Чудинов пишет: «…выбор семантики для системы аксиом допускает известную конвенциональную свободу. Например, аксиомы геометрии могут быть интерпретированы не только на множестве специфически геометрических объектов, но и на объектах булевой геометрии, теории чисел и т.д. … Здесь конвенция выражает широту выбора интерпретационных аксиом, выражающую определенную степень общности этих аксиом» [Чудинов, 1972, с.228]. Это крайние случаи проявления произвольности при образовании конвенций. В большинстве же случаев прослеживается влияние на формирование конвенций когнитивно - методологических факторов, социально-психологических, социологических.

Наука без таких установлений (конвенций) невозможна – будь то в аспекте: своей предметности, в аспекте приращения знания, обоснования знания.

Литература::

1. Микешина Л.А. Эпистемология ценностей.- М.: РОССПЭН, 2007.- 439 с.
2. Чудинов Э.М. /Роль конвенций в научном познании и конвенционализм//Ленинский этап в развитии философии марксизма. – М.: Наука, 1972.- С. 227-231
3. Шалютин С.М. Язык и мышление.- М.: Знание, 1980.- 69 с.

Е.В. Кудряшова

Социальное происхождение знаний субъекта

как проблема гносеологии

Одной из центральных проблем гносеологии всегда была проблема субъекта познавательной деятельности. Теория познания на протяжении своей истории пыталась дать ответы на вопросы: что такое субъект познания и каков объем этого понятия; кто (или что) может выступать в качестве субъекта познания и что его формирует? Философская проблема субъекта познания не имела однозначного решения на всем протяжении истории гносеологии.

Отечественные специалисты в области теории познания указывают на существование нескольких альтернативных традиций понимания субъекта познания в истории философии, одни из этих традиций имели сугубо исторический характер, были связаны с нормами исследования эпохи, другие имели параллельный характер. В частности, В.А. Лекторский, основываясь на «парадигмальном» различии классической и неклассической теории познания, связывает те или иные трактовки субъекта познания с более общими нормами понимания процесса познания. Классическая теория познания трактовала субъекта познания, отталкиваясь от принципа субъектоцентризма, то есть от убеждения об абсолютной достоверности знания о состояниях сознания субъекта и недостоверности остального знания [см. Лекторский, 2001, с.7]. Классическая теория познания построена на убеждении в независимости субъекта познания, в его чистоте и непредвзятости по отношению к субъекту, субъект выступает абсолютным наблюдателем, полностью исключенным из «спектакля» природы [см. Визгин, 1990, с. 48]. Неклассическая теория познания отказалась от принципа субъектоцентризма и предложила рассматривать субъекта познания с учетом его включенности в широкий контекст традиций, языка, условий, сообществ и т.д. Общим лейтмотивом неклассической теории познания стало стремление видеть в субъекте познания целостную личность, и учесть все аспекты познавательной деятельности [см. Микешина, 2001, с. 76].

Другие, параллельные традиции в трактовке субъекта познания в истории гносеологии обнаруживают Л.А. Микешина и М.Ю. Опенков, которые усматривают различие двух других традиций, условно названных «локковской» и «гегелевской». «Локковская» теория познания основана на абстрактности индивидуального эмпирического субъекта, который получает непосредственное знание об объекте. «Гегелевская» традиция основана на учении о социально-историческом процессе развития познавательного опыта человека [Микешина, Опенков, 1997, с.10-13]. Эти традиции существовали и существуют параллельно друг с другом. В XX в. модификацией «локковской» традиции становится теория отражения, модификацией «гегелевской» традиции – исследования социологии знания и социальной эпистемологии. Таким образом, разные гносеологические традиции формируют альтернативные представления о субъекте познания, и тех значимых механизмах, которые его формируют.

Тема социальности субъекта познания и тема социальной или социокультурной обусловленности познания оформляется сразу в нескольких гносеологических концепциях, однако нельзя сказать, что вся современная гносеология сосредоточена на решении этих вопросов. Представляется весьма полезным вслед за Л.А. Микешиной и М.Ю. Опенковым условно выделять «гегелевскую» традицию в теории познания, для того чтобы очертить границы тех направлений и традиций, в которых тема социальности будет существенной. В данном случае, видимо, неверно сводить эту традицию к исключительно гегельянским исследованиям и работам его последователей и приемников. Речь идет о том, что Г. Гегель был одним из первых философов, кто методично начал применять принцип историзма. Применение принципа историзма в гносеологии предполагает рассматривать субъекта познания как «продукта» некоторого развития и некоторой социальной среды. Все исследования, которые предполагают подобного рода идеи условно можно отнести к «гегелевской» традиции.

История вопроса о социальности субъекта познания уходит в XIX в., когда складываются основные идеи марксизма, который рассматривает знание в качестве «социального продукта». Марксизм настаивал на первичности экономических интересов, формирующих идеологический характер мышления и знания, субъект в таком понимания становился когнитивно зависимым от идеологии. Классики марксизма – К. Маркс и Ф. Энгельс - понимали под идеологией «иллюзию эпохи», «ложное сознание», которое легитимирует господство буржуазного класса в капиталистическом обществе. Такое отношение классиков марксизма к идеологии связано прежде всего с тем фактом, что идеологии по сути своей являются выражением классовых интересов, однако в практике претендуют на статус всеобщих интересов и всеобщего мировоззрения, что несомненно «ложь» и «иллюзия» [см. Назаров, 1999, с. 22-23]. Идеология выступает в качестве средства, с помощью которого идеи, ценности и убеждения прошлого вплетаются в ткань текущих социальных изменений, поэтому идеологии опираются на идейные авторитеты и традиции.

Последователь марксистского подхода в вопросе идеологии, К. Мангейм предположил, что наука в том виде, в котором она существует, является выражением господства «буржуазной» идеологии. К. Мангейм считал, что «мировоззрение этого класса, который он описывает как «демократический космополитизм», отрицало ценность личностного качественного «знания». За подлинным знанием признавались лишь универсально приложимые и необходимые утверждения» [Малкей, 1983, с. 26]. «С достижением буржуазией социального и политического главенства научного знания и связанная с ним эпистемология также стали пронизывать всю интеллектуальную жизнь и доминировать в ней» [Малкей, 1983, с. 27]. Тем самым наукообразный подход к реальности, мировоззрение в целом являются следствием идеологии, которая в общем осуждалась как негативное явление.

На более поздних этапах развития марксизма, негативное отношение к идеологии сменилось признанием его универсальности и необходимости. Л. Альтюссер, в общем разделяя марксисткий подход о первичности экономических изменений над всеми другими (социальными, духовными), иным образом описал структуру этой зависимости. Все виды материальной практики делятся Л. Альтюссером на три вида: экономическая, политическая и идеологическая. Каждая из них образует собственную подсистему общества, которая становится относительно автономной, таким образом, экономика является определяющей только в конечном счете. Проблема идеологии рассматривается мыслителем в работе «Идеологические государственные аппараты» (1969). «Здесь под идеологией автор понимает сложившийся в сознании людей образ их отношения к реальным условиям своего существования («Идеология есть представление, образ воображаемых отношений индивидов к их реальным условиям существования»). В работах автора можно встретить трактовку идеологии как некоторой системы, с помощью которой люди воспринимают, оценивают, «переживают», сложившиеся у них представления в отношении реальных условий существования. Причем эта система представлений может состоять из концепций, идей, мифов и образов» [Назаров, 1999, с. 25]. Л. Альтюссер утверждал, что главной функцией идеологии является условие осмысления окружающего мира индивидом в процессе социализации. В качестве идеологических институтов в условиях общества могут выступать церковь, школы, семья, правовая система, политические партии. Идеология характеризует поведение и познавательную деятельность субъекта, как сфера в которой происходит обучение и социализации, и фактически сливается с мировоззрением.

Той же тенденции в трактовке идеологии придерживается А. Грамши, который употребляет вместо термина идеология более широкий термин «гегемония», относящийся не только к области борьбы за власть, но и ко всем другим проявлениям доминирования. «Гегемония, с точки зрения Грамши, достигается посредством «инкорпорирования», т. е. введения основных составляющих доминирующего мировоззрения во все базовые структуры общества и ассоциирующиеся с ними убеждения, нормы, ценности, привычки людей» [Назаров, 1999, с. 28]. В таком прочтении идеология становится средством закрепления мировоззрения.

Иное представление о социальности знаний оформилось в учении Э. Дюркгейма. Автор предложил выделить две стороны познавательной деятельности человека: индивидуальную и социальную. Индивид одну часть знания формирует в непосредственном опыте, под прямым действием объектов, другая часть знаний формируется за границами эмпирического познания, в пределах разума, который усваивает коллективные представления. «Коллективные представления – продукт обширной, почти необъятной кооперации, которая развивается не только в пространстве, но и во времени. Для их создания множество различных умов сравнивали между собой, сближали и соединяли свои идеи и свои чувства, и длинные ряды поколений накопляли свой опыт и свои знания» [Дюркгейм, 1980, с. 218]. Социальное происхождение этих категорий легко объясняет и их необходимый характер – они носят принудительный характер для индивида, и потому безоговорочно управляют всей умственной жизнью индивида. На этом основании Э. Дюркгейм предложил концепцию социального происхождения основных философских категорий времени, пространства, рода, числа, причины, субстанции, личности. Данные категории по мысли автора вырабатываются в процессе социальной деятельности из так называемых «коллективных представлений», некоего комплекса социальных знаний, из которого выводятся все остальные представления о природе, организации (сущности) общества в целом и человеке.

Обнаружение социального происхождения знаний и необходимость исследования влияния социальных факторов на профессиональные формы познания сформировали в XX в. две новые дисциплины – социологию знания и социальную эпистемологию.

Социология знания ставит своей задачей показать, «каким образом специализированные области мышления и знания, такие как эстетика, философская система и моральные, религиозные учения и политические принципы, испытывают воздействие со стороны тех социальных и культурных условий, в которых они создаются» [Малкей, 1983, с. 6]. В рамках социологии знания принято выделять две традиции: во-первых, постпозитивистско-ориентированную социологию знания, которая в первую очередь занимается анализом научного знания, и феноменологическую социологию знания, которая сосредотачивает внимание, прежде всего на обыденном знании и повседневных представлениях.

Постпозитивистско-ориентированная социология знания пытается выявить те факторы, которые влияют на работу ученого. Дж. Холтон утверждает: «Неформальные рассуждения в науке зависят от тех или иных фундаментальных предпосылок, воодушевляющих и направляющих работу ученых; иногда такие предпосылки ведут их к ложных выводам» [Малкей, 1983, с. 173]. Идея таких неявных предпосылок оформила в постпозитивизме дискуссию о проблеме личностного/имплицитного/неявного знания.

Введение понятия личное знание связано с именем М. Полани, который указал на существование некоторого невербализируемого знания, направляющего методологически и концептуально исследования ученого. Личностное знание формирует направление познавательной деятельности, оценки, понимание (или лучше сказать интерпретацию) значений, и более того, определяет выбор сферы деятельности и большинства элементов исследования. В частности в одном и том же явлении различные исследователи обращают внимание на различные аспекты, результаты, выводы.

Для того, чтобы объяснить каким образом личностное знание влияет на субъекта познания М. Полани выделяет два рода сознания: периферическое сознание и фокус сознания. Соответственно выделяются два рода действия, которое соответствует каждому из родов сознания. Первое «действие можно назвать логически недетализируемым, так как нетрудно показать, что прояснение деталей логически противоречит выполнению действия или данному контексту» [Полани, 1985, с. 91]. Второе действие, наоборот, детализируемо, логически конструируемо. Автор демонстрирует разницу между сознаниями на примере анализа процесса, происходящего в сознании, когда индивид забивает гвоздь при помощи молотка: в фокусе внимания находится гвоздь, а на периферии ощущение руками молотка [см. Полани, 1985, с. 90]. Поясняя эту работу сознания, М. Полани пишет: «Когда мы сфокусированы на целом, мы осознаем части периферическим сознанием, при чем эти два рода осознания имеют примерно одинаковую интенсивность» [Полани, 1985, с. 92]. Корни личностного знания, по - мнению М. Полани, лежат в периферийном сознании.

Согласно М. Полани содержание периферийного сознания закладывается в процессе «научения», то есть любого социального взаимодействия в рамках которого передаются методологические или концептуальные знания [см. Полани, 1985, с. 113]. Таким образом, неявные компоненты в познании объясняются социальность субъекта, его включенность в общественные отношения, профессиональные и иные коммуникации, культурно-историческими условиями в целом [см. Микешина, Опенков, 1997, с.37].

В философии Т. Куна сформировалась иная трактовка социально-концептуальной зависимости ученого. Субъектом научного знания в теории Т. Куна является не ученый, а научное сообщество, которое определяет для каждого отдельного ученого круг проблем и методы их решения. Т. Кун пишет: «То, что человек видит, зависит от того, на что он смотрит, и от того, кто его научил видеть предварительный визуально – концептуальный опыт» [Кун, 2003, с. 173]. Опыт отдельного ученого формируется научным сообществом в процессе образования, «рамки этого обучения строги и жестки, и поэтому ответы на указанные вопросы оставляют глубокий отпечаток на научном мышлении индивидуума. Это обстоятельство необходимо серьезно учитывать при рассмотрении особой эффективности нормальной научной деятельности и при определении направления, по которому она следует в данное время» [Кун, 2003, С. 23 - 24]. Научное познание и работа ученого, таким образом, носит отпечаток социальности.

Постпозитивисткое представление о характере научно-исследовательского сообщества не позволяет говорить об абсолютной объективности и непредвзятости ученого к процессу исследования, потому что, во-первых, предварительные условия исследования диктуют ожидания, которые ученый неосознанно предвосхищает, во-вторых, сами нормы зависимы от социального контекста, в-третьих, представления об объективности исследования могут расходиться у различных сообществ.

Феноменологическая социология знания методологически опирается на теорию «жизненного мира» Э. Гуссерля. «В какой-то мере жизненный мир отождествлялся Гуссерлем с миром нашего повседневного опыта, наивной субъективностью, т. е. с миром естественной установки, предшествующей научной объективности» [Руткевич, 1993, с. 29]. Установка жизненного мира оказывается первичной и наиболее фундаментальной в человеческом знании.

Эти идеи были последовательно развиты А. Щюцом, который «считал, что лишь незначительная часть нашего знания о мире связана с субъективным опытом, большая же его часть – социального происхождения, т. е. сообщается мне в детстве родителями, учителями, а затем в процессе социализации – самыми различными людьми» [Руткевич, 1993, с. 40-41]. Фактически индивидуальный запас знания определятся социальным запасом знания, который уже существует до человека. Таким образом, не субъект формирует знание, но социальный запас знания формирует субъекта, который лишь добавляет и интерпретирует некоторые полученные знания.

Последователи этой традиции П. Бергер и Т. Лукман показали, что первичные повседневные знания являются основанием социума как такового.

Социология знания во многом предопределила появление социальной эпистемологии, в центре внимание которой встала проблема контекстной природы знания и экстерналистское представление о природе научного познания. Н.М. Смирнова указывает, что одна из главных задач социальной эпистемологии состоит в изучении механизмов, формирующих контекст [см. Смирнова, 2007, с. 35]. К такого рода механизмов относят коммуникацию, язык, представление о нормах и ценностях в познавательной деятельности.

Уже основатели социальной эпистемологии, расширяют сферу применения своих исследований. С. Фуллер в своей работе «Социальная эпистемология» указывает на контекстные параметры любых видов знания, не только научных, но и философских, религиозных и пр. В отечественной философии, в связи с традиционным использованием терминов эпистемология и гносеология формируются контуры социальной гносеологии, ставящей перед собой аналогичные задачи. И.Т. Касавин начинает работу в русле социальной гносеологии с разработки понятия познавательная традиция и формирует представление о внутренней и внешней социальности. «Первый тип – внутренняя социальность – связана с изобретением и изготовлением средств деятельности… Второй тип – внешняя социальность – образуется использованием уже выработанных средств деятельности для поддержания жизни сообщества» [Касавин, 1990, с. 108]. Внутренняя и внешняя социальность связана с необходимостью унифицировать средства познания в условиях коллективного субъекта.

Пытаясь определить социальной эпистемологии более существенное место в современной теории познания, В.Н. Порус отказывается сводить задачи дисциплины к анализу контекстов, по его мнению «социальная эпистемология - это теория занимающаяся определением объективных границ свободы познающего субъекта в социальном контексте его познавательной деятельности» [Порус, 2007, с. 42]. В таком прочтении задачей дисциплины становится переосмысление понятийного аппарата гносеологии, введение нового содержания.

Социология знания и социальная эпистемология пытаются обосновать идею о том, что субъект познавательной деятельности является социоисторическим и социокультурным образованием и его невозможно рассматривать вне социальных условий (или контекста) его формирования. Эти идеи притягивают внимание современных философов, делая проблемы социальности субъекта познания и социокультурной обусловленности знания одними из самых обсуждаемых.

Литература:

1. Визгин Вик. П. Истина и ценность//Ценностные аспекты развития науки/В. П. Визгин, М. Б. Туровский, Л. Б. Баженов и др. – М.: Наука, 1990. – С. 36-51
2. Дюркгейм Э. Социология и теория познания//Хрестоматия по истории психологии. Период открытого кризиса (начало 10-х – середина 30-х годов XX в.) Под ред. П. Я. Гальперина, А. Н. Ждан. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1980 - 296 с.
3. Касавин И.Т. Познание в мире традиций. М.: Наука, 1990 – 208 с.
4. Кун Т. Структура научных революций. М.: ООО «Издательство АСТ»: ЗАО НПП «Ермак», 2003. – 365 с.
5. Лекторский В.А. Эпистемология классическая и неклассическая. – М.: Эдиториал УРСС, 2001. – 256 с.
6. Малкей М. Наука и социология знания. М.: Прогресс, 1983. - с. 256
7. Микешина Л.А. Философия познания: диалог и синтез подходов//Вопросы философии, № 4, 2001. - С. 70-83
8. Микешина Л.А. Опенков М.Ю. Новые образы познания и реальности. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1997 – 240 с.
9. Назаров М.М. Массовая коммуникация в современном мире: методология анализа и практика исследований. (Библиотека серии «Специализированные курсы в социологическом образовании»). - М.: УРСС, 1999. - 240 с.
10. Полани М. Личностное знание: на пути к посткритической философии. М.: Прогресс, 1985. – 344 с.
11. Порус В.Н. Как возможна «социальная эпистемология»?//Эпистемология и философия науки, Т. 14, № 4, 2007. - С. 39-42
12. Руткевич Е. Д. Феноменологическая социология знания. – М.: Наука, 1993. – 272 с.
13. Смирнова Н.М. Контекстуальная парадигма социальной эпистемологии//Эпистемология и философия науки, Т. 14, № 4, 2007. - С. 35-38

Л.В. Нургалеева

ИНТЕРСЕНСОРНОЕ МОДЕЛИРОВАНИЕ КАК ОСНОВА

КОММУНИКАЦИОННЫХ ПРАКТИК И БАЗОВАЯ ФУНКЦИЯ МЕДИА

Медиа как вектор формообразования коммуникационных отношений стал центром внимания междисциплинарных исследований. Их концептуальным ядром служит универсализация идеи коммуникации. Исследователи медиа стремятся очертить круг явлений современной культуры, в той или иной степени связанных с реализацией новых коммуникационных стандартов, языков и отношений. Практическое знакомство с новыми медиатехнологиями переросло в активный интерес к проблеме медиа у представителей разных гуманитарных специальностей – философов, психологов, лингвистов, историков, культурологов, специалистов по коммуникациям и т.д.

Медиа как полноправный участник процесса формирования сложных форм знания, несущих в себе свою собственную рефлексивность, позволяет рассматривать изучение механизмов медиальной рефлексии как самостоятельный фронт анализа возникающих во времени и пространстве медиаэффектов. Эволюция систем знаковых интерпретантов включает в себя реализацию и поиск различных форм социального самоисследования, диагностику меняющихся событий и устойчивых тенденций в мире человеческих отношений. Это позволяет говорить о наличии феномена медиальной рефлексии. Сама возможность развития средств моделирования социальной реальности возникает благодаря его присутствию.

Примером может служить разрабатываемый теоретический подход к анализу рефлексивной формы на примере информационных моделей, представленных в современном кино. «Кино образует пространство саморефлексии не только для самого кино, но и для всего современного, медиализированного мира. Это саморефлексия всех медиа, оперирующих движущимися образами. Современный медиальный мир можно толковать, только комментируя самотолкование этого мира, воплощенное в кино» [2. С. 86]. Б. Гройс отмечает, что традиционные виды искусства в предшествующие времена делали предметом рефлексии не только собственную практику, но и свой медиум в целом. Предметом рефлексии современной литературы становился не только литературный, но и любой текст. Современная живопись претендовала на то, чтобы отрефлексировать не только живописное, но и любое изображение. Всю практику современного искусства Б. Гройс обобщенно называет практикой медиальной саморефлексии.

Под влиянием расширяющейся сферы исследований стали складываться новые представления и подходы, позволяющие всё более комплексно и компетентно описывать проблему медиа как включенного звена коммуникационных отношений. Различные практические и теоретические ракурсы исследований позволили создать почву для пересмотра методологических, технологических, содержательных аспектов повседневной практики коммуникаций. Разнокачественность оценок, их полярность и неоднозначность создают дискуссионную атмосферу. Трудность ответа на возникающие вопросы, неадекватность восприятия, понимания разворачивающихся процессов, во многом определяется динамизмом и разнообразием опыта, привнесенного в мировую культуру и методологию организации человеческих отношений и связей за последние десятилетия.

Сегодня не удалось со всей глубиной и обстоятельностью раскрыть содержание важнейших вопросов, к числу которых можно отнести такие:

1. Каким образом эволюция инструментов медиа связана с изменением, усложнением/упрощением отдельных параметров системы социального конструирования?
2. Обеспечивает ли современная система обмена информацией как особый медиальный инструмент подлинную открытость коммуникации или лишь динамизирует её отдельные параметры, усложняет/упрощает, разнообразит/унифицирует формы межкультурного обмена и презентации идей?
3. Каков статус сформированной на сегодняшний день медийной реальности в эволюции форм коммуникативного опыта?
4. Что необходимо для того, чтобы современные медийные инструменты и формируемая ими медийная реальность работали на включение инновационного потенциала личности, общества и культуры?
5. Какие именно аспекты общественного, культурного, личностного развития требуют более пристального внимания, разработки и оценки при наличии тех медиальных средств и структур, которыми располагают современные сетевая, коммуникационная, компетентностная, информационная формы культуры? И т.д.

Исследование проблемы медиа стало связываться с экспликацией закономерностей, общих для процессов развития, изучаемых разными областями науки. Обсуждение концептуальных проблем интегративности, контролируемости, управляемости, детерминированности, дополнительности различных элементов языка мультимедийных репрезентаций, стадийности их жизненных циклов, совпало с тенденцией поиска более адекватных языковых средств описания мира как мира процессов [3]. На сегодняшний день эта тенденция является общей интенцией научной методологии. Интересно отметить, что способность видения мира как мира процессов соответствует в большей степени архетипическому сознанию и риторике мультирационального.

Особую роль в формировании медиального дискурса играет изучение генезиса медиа с позиций поиска более адекватных языков описания реальности и её динамических свойств. Этот исследовательский аспект тесно связан с изучением изменяющегося опыта конструирования социальной реальности. Мультимодальные интерсенсорные^[2]

семиотические структуры определяют методы структурирования «туннелей реальности», восприятия человеком материальных и нематериальных свойств окружающего мира. Термин «туннель реальности» принадлежит Р.Уилсону [4]. Он используется для обозначения присоединенного семиотического пространства, «претендующего» на роль гомоморфной модели мира.

Одним из перспективных аспектов изучения эволюции медийных средств стали выступать вопросы, связанные с реализацией практик интерсенсорного моделирования. Это связано с тем, что активная роль медиа в конституировании опыта рефлексивного сознания обусловливает изменение соотношения форм логического и эмоционального интеллекта, влияя на особенности психологического восприятия действительности, форматы ментальных репрезентаций и опыт социального конструирования. Например, медиатексты конструируются с учетом параметров психобиологического типа конкретных аудиторий, характеризующихся избирательной восприимчивостью по отношению к разным типам информации и рисункам их сенсорных проекций.

Изучение генезиса медиа с позиций эволюционирования практик интерсенсорного моделирования позволит создать ряд преимуществ в понимании принципов и методов управления социальными и личностными ресурсами в условиях формирования новой динамически ориентированной обменной среды современной культуры. Проблема исследования медиа как интегратора практик интерсенсорного моделирования требует поиска ответов на вопросы:

1. Какие компоненты языка цифровых медиа определяют сегодня изменение практик интерсенсорного моделирования?
2. Как они связаны с процессами управления сознанием человека?

Способы структурирования информации и методы её репрезентации влияют на выбор стратегий управления жизненными событиями. Они же определяют гносеологические особенности мышления индивида, фиксацию результатов познания усложняющейся действительности и структуру формирующихся откликов на неё. Как показывают исследования, цифровые медиа могут выступать генератором новых гносеологических структур. Гетерогенные способы фиксации и представления медиаинформации позволяют формировать полисемиотические когнитивные комплексы [5].

На основе применения методов когнитивно-семиотического моделирования проводится изучение сущности, функций, структуры и свойств медиакартины мира с целью выявления доминантных видов интегративных когнитивных структур, специфичных для различных медиа. Медиакартина мира рассматривается как особый тип реальности, построенный на комбинаторике кодов медиафреймов, интегрирующих генетически разнородных репрезентантов различных семиотических систем. Основным преимуществом такого метода, как отмечают исследователи, выступает его соответствие гетерогенной природе человеческого мышления, включающего логические, чувственные и иные составляющие.

Методология исследований предполагает использование комплексного подхода. Она включает в себя сочетание таких методов как контекстуальный анализ, позволяющий устанавливать смысловые связи между вербальными и авербальными компонентами медиатекстов, когнитивно-классификационные методы разработки типологии медиафреймов, компонентный анализ значений высказываний, концептуальный метод выявления доминантных личностных смыслов, элементы статистического анализа и т.д.

Особый интерес представляют исследования влияния медиа на формирование картины мира разных категорий индивидов. Применение психолингвистических экспериментов позволяет определить, является ли медиареальность частью картины мира индивида, какими единицами медиареальность фиксируется в мышлении, какие комбинаторные связи внутри сложных мультимедийных комплексов оказываются наиболее продуктивными для восприятия и т.д.

Итак, исследование роли медийных факторов в эволюции социокультурных систем ведется на теоретическом и практическом уровнях. Продолжается поиск закономерностей функционирования мультимедийных коммуникационных сред, адекватных систем оценки их влияния на мышление и сознание современного человека. Проводимые в этой области исследования создают предпосылки для разработки соответствующих параметров управления социальными и личностными ресурсами, гибких адаптационных моделей преодоления инновационного шока в условиях активного развития разнообразных форм цифровой культуры.

Эволюция медиальных инструментов за последние десятилетия позволила усложнить системы связей внутри разнородных семиотических комплексов и создать новое поколение медиальных средств. В основе медиатизации сознания современного человека лежит резкая смена форм игры с сенсорными кодами на основе применения известных техник монтажа аттракционов и психологических методов воздействия. Их основная особенность заключается в расширении спектра управления разными регистрами человеческого сознания и подсознания за счет экстремальной динамизации коммуникационных языков, усложнения их структуры и форм знаковой исталляции.

Крупномасштабный семиологический эксперимент по медиатизации сознания людей сегодня принимает многообразные формы, преломляясь в различных сферах человеческой деятельности, мышлении, коммуникационном опыте миллионов. На наш взгляд, представляет первостепенное значение исследование обусловленности генезиса коммуникационных практик и медиакомплексов эволюцией практик интерсенсорного моделирования. Историческое производство знаково-символических сред позволяет рассматривать медиа как комплекс методов управления сенсорным опытом человека и общества в целом. Принято считать, что медиальные эффекты обеспечивают работу механизмов коллективного и личностного восприятия, формируют смену психологических стандартов реагирования, вызывают изменение практик социального конструирования, определяют стратегии смыслопорождения и закладывают грамматику чувств. Но эти процессы существуют за счет мультимодальной направленности медиаагентов и эффектов коммуникации, реализующих потенциал практик интерсенсорного моделирования.

Комплексные средства медиального воздействия формируют человека нового сенсорного типа. Это позволяет рассматривать феномен человека как продукт когерентного развития практик интерсенсорного моделирования и эволюционирующего, структурно усложняющегося коммуникационного опыта и средств организации медиапространства. Разнообразие методов медиавоздействия на различные структуры сознания человека формирует новые формы сенсуальности, служит производству особых свойств видения, понимания, познания мира. Одним из аспектов изучения может служить проблема соотношения эволюционных параметров практик интерсенсорного моделирования и медиасредств организации коммуникации. Исследование этих процессов требует углубления знаний о механизмах организации когнитивных структур, динамике ментальных репрезентаций^[3], сенсорно-перцептивных основах когнитивной организации и т.д. Эти вопросы тесно связаны с новейшими психогенетическими исследованиями когнитивной организации – вопросами детерминации развития интеллекта, психомоторных способностей, речи, критических и сензитивных периодов.

Интерсенсорное взаимодействие служит основой когнитивной репрезентации. Восприятие, действие и репрезентация рассматриваются в едином континууме взаимодействия по отношению к способности понимания физического и ментального мира. Механизмы интерсенсорного взаимодействия являются врожденными. Они выражаются в том, что поступление информации по одному из сенсорных каналов или изменение его состояния вызывает ответный отклик всех анализаторов. Этот феномен является одним из проявлений единства сенсорно-перцептивной организации человеческого организма как единой системы анализаторов всех без исключения модальностей.

Целостность психологического отклика на внешний стимул и возможность интерсенсорного взаимодействия помимо всего прочего обеспечивают внутриполушарные связи. Основная особенность их формирования связана с тем, что правое и левое полушария развиваются не одновременно. Например, на ранних этапах онтогенеза имеет место некоторое опережение в становлении функций, обеспечиваемых работой правого полушария.

Медиальные эффекты (способность к свободным ассоциациям, сензитивность к экспрессии ментальных состояний, зрительно-моторные, зрительно-слуховые и слухо-моторные координации, топологические проекции, когерентность разных модальностей и характер их взаимных изменений, синестезия чувств и т.д.) достигаются благодаря целостному реагированию анализаторов на разнородные внешние стимулы. Основной акцент в исследовании особенностей интерсенсорного, интермодального взаимодействия может определяться изучением вопросов, связанных с определением степени общности информации, получаемой по разным сенсорным каналам, сходства разномодальных образов, механизмов интерсенсорной интеграции, роли кинестетических (ощущения), перцептивных (аффекты) и когнитивных элементов в восприятии различных языков и моделей медиа [6. С. 73]. Особый интерес представляют исследования влияния визуальных эффектов на мышление и сознание, поскольку образы выступают в качестве ёмких метафор психического опыта человека.

Проблемы исследования особенностей интерсенсорного (кроссмодального) взаимодействия афферентных систем^[4] тесно связаны с изучением вопросов, связанных с обработкой человеком противоречий информации, поступающей по различным сенсорным каналам. Наличие противоречивой разно-модальной информации является условием возникновения и способом существования конфликтных отношений между взаимодействующими анализаторами человека.

Итак, любое средство, выполняющее роль медиума в обществе и/или культуре, обладает способностью порождать собственные структурные и смысловые пространства. Это обусловлено тем, что разные медиаинструменты позволяют фиксировать фрагменты реальности с помощью разных когнитивных структур, адекватных механизмам чувственно-наглядного и абстрактно-понятийного мышления. Вместе с тем в изучении проблемы знакового посредника, как включенного звена эволюционирующих коммуникационных систем, необходима разработка аспектов, освещающих практики интерсенсорного моделирования. Значимость исследования этого аспекта в первую очередь связана с изучением генезиса медиасред и способов социокультурного конструирования. Производство знаково-символических пространств должно рассматриваться как комплекс методов и средств управления сенсорным опытом человека и общества в целом. Проблема изучения эволюции практик интерсенсорного моделирования как основы коммуникационных отношений и базовая функция медиа может иметь убедительную исследовательскую перспективу. Её разработка позволит расширить базу практических и теоретических исследований социокультурного опыта и эффектов медиатизации современной цифровой эпохи.

Литература

1. Жижек С. Киберпространство, или Невыносимая замкнутость бытия // Искусство кино. – 1998. – №1-2.
2. Гройс Б. Порабощенные боги: кино и метафизика // Искусство кино. –
3. 2005. – № 9. – С. 77-88.
4. Левич, А. Язык категорий и функторов как архетип количественного и динамического описания мира // Системы и модели: границы интерпретаций. – Томск: Изд-во гос. педагог. ун-та, 2008. – С. 25-33.
5. Уилсон, Р.А. Психология эволюции / Р.А.Уилсон. – Киев: Янус, 1998. – 304 с.
6. Рогозина И. В. Медиа-картина мира: когнитивно-семиотический аспект. – Режим доступа: http://www.mirrabot.com/work/work_12166.html
7. Сергиенко, Е.А. Раннее когнитивное развитие. Новый взгляд / Е.А. Сергиенко. – М.: Ин-т психологии РАН, 2006. – 464 с.
8. Патти, Г. Динамические и лингвистические принципы функционирования сложных систем // Концепция виртуальных миров и научное познание. – СПб.: РХГИ, 2000. – С. 91-107.
9. Лукина Н.П., Нургалеева Л.В. Идеологические и аксиологические основания информационного общества. – Томск: В-Спектр, 2008. – 240 с.

Н.Н. Воронина, А.Н. Ткачёв

Коммуникативно-познавательное значение символа в философии религии

Для философского познания представляет значительный интерес понимание феномена религии, так как религиозные мировоззрения играют значительную роль в человеческом обществе. Как правило, каждое религиозное мировоззрение развивается вокруг какого-либо источника (под «источником» тут имеется в виду не только письменные источники, то есть какие-то священные тексты, но и некая система обрядов, и некая система мифов).