« Рязанский областной институт развития образования ...»

Анализ возраста поступления на гражданскую службу показал, что значительная часть дворян по-прежнему поступала на гражданскую службу по выходе в отставку из армии. Как правило, это были лица в возрасте от 30 до 40 лет. Количество таких чиновников составило более 60 % от числа всех дворян – отставных военных. В то же время в первой четверти XIX в. резко возросло число дворян, с самого начала избравших статскую службу. По сравнению с концом XVIII в. этот показатель вырос с 20 % до 48 %. 96 % выходцев из недворянских сословий, в первую очередь, обер-офицерских детей, детей приказнослужителей и подьячих, до 20 лет определялись с видом деятельности и вливались в ряды чиновничества. Выходцы из низших сословий (солдатские, мещанские, крестьянские дети, вольноотпущенники, незаконнорожденные и т.д.) также поступали на службу в сравнительно молодом возрасте (15 – 30 лет).

В целом, можно сделать вывод о том, что в 1-й четверти XIX в. уже формируется контингент, который служил источником бюрократического аппарата Рязанской губернии, определились те социальные группы (дворяне, дети чиновников и приказнослужителей, церковнослужителей), которые связали свою деятельность с гражданской службой.

Образовательный уровень чиновников в 1-й четверти XIX в. оставался очень низким. Дворяне по-прежнему получали преимущественно домашнее образование, также при поступлении на военную службу изучали науки в юнкерских школах и кадетских корпусах. Подавляющее большинство остальных служащих не обучалось в учебных заведениях.

Изучение имущественного положения служащих дворян показало, что преобладающая часть их была беспоместной (33 %) или малопоместной (46 %), причем удельный вес этой категории возрос по сравнению с предыдущим периодом (с 67 % до 79 %). Это говорит о том, что именно жалованье, получаемое за службу, а не другие доходы, в том числе доходы с поместий, становится основным источником существования для все большей части дворян-чиновников. Следовательно, меняется их отношение к государственной службе, которая рассматривается как единственная профессия. Служба же являлась практически единственным источником доходов для недворянской местной бюрократии, ее надлежащему исполнению уделялось первостепенное внимание.

Проведенный анализ позволяет дать социальную характеристику рязанского чиновничества 1-й четверти XIX в. Значительную часть служащих государственного аппарата по-прежнему составляли дворяне. Однако, по сравнению с предыдущим периодом, количество лиц, сделавших карьеру на статской службе, втрое превосходило число чиновников – отставных военных.

Важным представляется и то, что дворяне не только привлекались к выборной службе, но и часто сами делали выбор в пользу государственной службы как занятия, определявшего их основную профессиональную деятельность, дававшего средства к проживанию в виде жалованья. Характерно, что в 1-й четверти XIX в. провинциальные чиновники-дворяне в большинстве своем не являлись представителями знатных и богатых фамилий, крупным землевладельцами. За исключением лиц, избиравшихся на должности губернского и уездных предводителей дворянства, это были мелкопоместные или беспоместные дворяне. Следовательно, для них велика была роль жалованья, получаемого за службу, у них формировалось более ответственное отношение к службе как источнику дохода.

Одновременно в 1-й четверти XIX в. увеличилось число служащих – выходцев из недворянских сословий. На гражданскую службу поступали дети церковнослужителей, купеческие, мещанские, крестьянские, солдатские дети, вольноотпущенники, незаконнорожденные лица. Однако в первую очередь, возрос приток обер-офицерских детей, детей канцелярских служителей и подьячих. Многие из них государственную службу рассматривали уже как наследственное занятие, определенное выбором отца. В результате они все более отдалялись от сословий, составлявших их социальные корни, приобретали ощущение принадлежности к окружавшей их касте чиновников, способствуя формированию особой категории бюрократии.

На основании проведенного анализа можно составить социальный портрет рязанского чиновника 1-й четверти XIX в. Обобщенный тип чиновника – мелкопоместный или беспоместный дворянин, который в 18 – 20 лет поступил на гражданскую службу, либо – сын чиновника или приказнослужителя, начавший службу еще раньше – в 14 – 15-летнем возрасте. Этот чиновник не имел ни профессионального, ни общего образования, постигнув начала наук в домашнем обучении, приобрел определенную квалификацию, опыт и профессионализм за долгие годы службы.

Оплата труда в виде регулярного установленного жалованья являлась основным средством существования, от которого зависел чиновник, влияла и на его отношение к службе, которую он не мог позволить себе потерять, и на его самосознание. Он все более ощущал себя составной частью государственного механизма управления, представителем особого чиновнического сословия. Этот процесс продолжался и в последующее время – в эпоху Николая I.

Примечания

1 Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф. 16. Оп. 1. Д. 378. Штаты губерний и наместничеств. Л. 11-14.

2 Кирилов И.К. Цветущее состояние Всероссийского государства. - М., 1977. - С. 133-135.

3 Полное собрание законов Российской империи. - Т. 20. - № 14392.

4 Месяцеслов с росписью чиновных особ в государстве на лето от Рождества Христова …. С-Пб, 1779, 1780, 1781, 1782, 1783, 1784, 1785, 1786, 1787, 1788, 1789, 1790, 1791, 1792, 1793, 1794, 1795, 1796.

5 История одной губернии: Очерки истории Рязанского края 1778-2000 гг. / Под ред. П.В. Акульшина. - Рязань, 2000. - С. 19.

6 Государственный архив Рязанской области (ГАРО). Ф. 4. Оп. 47. Т. 9. Д. 6439-6455.

7 Посчитано по: ГАРО. Ф. 4. Оп. 47. Т. 9. Д. 6439-6455.

8 Там же.

9 Там же.

10 Там же. Д. 6457-6744.

В.П. Нагорнов

Участие рязанского гарнизонного батальона

в формировании казачьих войск Восточной Сибири

С расширением территории Российской империи на восток в XIX в. возникла настоятельная потребность в охране вновь обретённых границ. С этой целью руководство страны приняло решение о создании на восточных окраинах новых казачьих войск. Так, в царствование Николая I (1825 – 1855 гг.) на основании специального положения в 1851 г. было сформировано Забайкальское казачье войско из шести шестисотенных полков [1. С. 261]. По Айгунскому мирному договору с Китаем, подписанному в 1858 г., к России отошли громадные территории Восточной Сибири. Этот край представлял собой обширные безлюдные лесные пространства. Генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н.Муравьёв после анализа сложившейся ситуации пришёл к выводу, что охранять и осваивать эту территорию возможно лишь после массового переселения сюда казачьих семей и создания сети боеспособных пограничных населённых пунктов. Он подготовил и отправил в Санкт-Петербург предложения о заселении казаками пограничной линии Амурского края.

Специально образованное для рассмотрения этого проекта Особое совещание под руководством великого князя Константина Николаевича одобрило его предложения [1. С. 292]. В течение 1858 г. на Амур было переселено более 2 350 человек, основавших 32 новые станицы. В устье Амура удалось расселить сводный казачий полубатальон и шестисотенный конный полк с семьями. В том же году Муравьёв, осмотрев казачьи поселения, предложил российскому правительству усилить конный полк ещё двумя сотнями, чтобы иметь возможность формировать два четырёхсотенных полка и четыре пеших батальона, для чего переселить часть семейств нижних чинов из гарнизонных батальонов [1. С. 294]. 8 (10) декабря 1858 г. был подписан указ о сформировании Амурского казачьего войска, 1 (13) июня 1860 г. утверждено положение о нём [2. С. 31]. Согласно этому положению, состав войска определялся в два четырёхсотенных конных полка (№1, №2), два пеших пятиротных батальона (Амурский и Уссурийский) и два пеших резервных батальона (только в военное время). Таким образом, одним из источников формирования нового казачьего войска стали кадры Корпуса внутренней стражи, в составе которого находились гарнизонные батальоны, дислоцированные по губерниям страны.

Рязанская губерния на тот период входила в 5-й округ отдельного Корпуса внутренней стражи, в составе которого в губернском городе Рязани дислоцировался Рязанский гарнизонный баталион и 11 уездных инвалидных команд – в уездных городах [3. С. 70]. Согласно рапорту командира батальона армии подполковника Милюкова 2-го в 1853 г. в этом подразделении состояли: 2 штаб-офицера, 31 обер-офицер, 1222 нижних чина. В инвалидных командах числились: 2 штаб-офицера, 9 обер-офицеров, 1858 нижних чинов [4. Л. 34].

30 января 1859 г. командующий Корпусом внутренний стражи на основании Высочайшего Повеления отдал предписание № 2817 в Рязанскую губернию, на основании которого «будущего мая месяца 3-го числа имеет быть отправлена команда нижних чинов порочной нравственности (выделено автором: очевидно, здесь следует понимать людей самостоятельных, инициативных, непокорных начальству, одним словом, пассионарных личностей – В.Н.) вверенного мне батальона 200 человек, в том числе 51 семейных, следующих в Восточную Сибирь к обращению в казачье сословие» [5. Л. 1]. Маршрут следования предписывался следующий: в походном порядке следовать до Нижнего Новгорода, далее водным путём на барже до г. Перми. Походную колонну должен был возглавлять поручик Смоленского гарнизонного баталиона Скоков при прапорщике Рязанского баталиона Мусине-Пушкине, 10 унтер-офицерах, 2 казённых денщиках и 1 фельдшере. По территории Рязанской губернии маршрут следования был утверждён следующий: переправа через р. Оку и переход Рязань – Ярустово (27 вёрст) 3 мая; Ярустово – Киструс (29 вёрст) 4 мая; днёвка – 5 мая; Киструс – Ижевское (23 вёрсты) 6 мая; Ижевское – Ерахтур (Шишкино) (25 вёрст) 7 мая; днёвка – 8 мая; Ерахтур – Токарёво (19,75 вёрсты) 9 мая; Токарево – переправа через Оку – Касимов (13 вёрст); днёвка – 11 мая [5. Л. 2].

Чтобы обеспечить успешное прохождение выделенной воинской команды по Рязанской губернии командир Рязанского гарнизонного баталиона 30 апреля 1859 г. обратился с рапортом к рязанскому гражданскому губернатору с просьбой выделить «гражданских чиновников для встречи и сопровождении этой команды, равно заготовлении квартир, улучшенной пищи, и 45-ти обывательских подвод» [5. Л. 1 об]. 2 мая начальник Рязанской губернии предписал Спасскому и Касимовскому земским исправникам «командировать чиновника для встречи и препровождении этой партии, а также для отвода квартир, внимательного свидетельствования расходных книг, приготовления улучшенной пищи, доставления справочных цен на провиант и фураж и вообще для оказывания всех пособий, и исполнения законных требований начальника этой команды, подаче 45 обывательских подвод за контрмарки» [5. Л. 3].

Куда конкретно были направлены для прохождения казачьей службы 200 рязанцев, неизвестно, но, судя по времени описываемых событий, можно предположить, что они были поселены в станицах Амурского казачьего войска, и, по всей видимости, вошли в состав казачьих пеших батальонов.

Литература

1. Агафонов О.В. Казачьи войска Российской империи. - М.: АОЗТ «Эпоха», Изд-во «Русская книга»; Калининград: ГИПП «Янтарный сказ», 1995.- 560 с.
2. Краснов В.Г., Дайнес В.О. Русский военно-исторический словарь. - М.: «ОЛМА-ПРЕСС», 2001. – 656 с.
3. Военно-статистическое и топографическое описание Рязанской губернии (по состоянию на 1838 г.) // Труды РУАК, 1914/15. - Т. 27. - №1. – Рязань: Тип. Братства св. Василия, 1916. - С.70 //
4. ГАРО. Ф 5. Оп. 1. Д. 3548.
5. ГАРО. Ф 5. Оп 6. доп. Д. 91.

А. И. Хвостов

Левые эсеры в Рязанской губернии во второй половине 1918 – 1919 гг.

Размежевание губернских эсеров началось с лета 1917 г., но окончательно Рязанская губернская организация ПЛСР(и) оформилась в декабре 1917 г. на своем 1-м губернском съезде, на котором, в частности, был избран ее губком. К середине апреля 1918 г. губернская организация ПЛСР(и) насчитывала ок. 3 тыс. человек [1]. К началу июля 1918 г. их численность увеличилась, выросло количество организаций. Представители левых эсеров возглавляли губернские комиссариаты: земледелия, путей сообщения, почт и телеграфа, местного управления, санитарно-врачебный, юстиции и финансов. Левый эсер Ф. Зайцев руководил губернской ЧК, но 29 июня 1918 г. он был исключен из состава исполкома губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов [2]. Левые эсеры преобладали в руководстве некоторых уездных Советов. Так, они доминировали в Зарайском Совете Советов: как сообщал впоследствии губернский комитет РКП(б) в Московское областное бюро РКП(б), «все почти ответственные посты были заняты ими» [3]. В Раненбургском уездном Совете среди членов Совета Советов в июне 1918 г. было 13 левых с.-р. и 3 большевика [4], в Пронском – 12 левых с.-р. и 6 большевиков [5], в Егорьевском – 8 левых с.-р. и 7 большевиков [6]. Левые с.-р. были председателями некоторых уездных Советов. Так, Раненбургский уездный Совет возглавлял левый с.-р. И.Н. Панарин [7], Скопинский – левый эсер Н.П. Смирнов [8]. Еще выше было влияние левых эсеров в волостном звене. Например, в Сапожковском уезде в июле – августе 1918 г. из 15 членов уездного Совета Советов было 9 большевиков и 6 левых эсеров, среди 142 членов волостных Советов Советов, по нашим подсчетам, было 45 левых с.-р., 7 сочувствующих левым с.-р., 15 большевиков, 13 сочувствующих большевикам, 2 эсера, 1 сочувствующий эсерам, 59 беспартийных [9]. В состав рязанской делегации на V Всероссийском съезде Советов рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов, включавшей 28 делегатов, входило 10 левых с.-р. [10].

После событий 6 – 7 июля 1918 г. в Москве, означавших развал блока большевиков и левых с.-р., ситуация коренным образом меняется не в пользу левых с.-р. Руководители егорьевских левых эсеров за попытку взять целиком власть в городе были арестованы и отправлены в распоряжение Рязанской губчека [11]. Состоявшееся 7 июля 1918 г. чрезвычайное заседание Рязанского губисполкома, проведенное совместно с Рязанским городским и губернским комитетами РКП(б), после заслушивания телеграмм из Москвы и циркулярного сообщения от СНК, приняло решение не доверять всем членам ПЛСР(и), занимающим ответственные посты, и освободить их с этих постов.

Левые эсеры обвинялись в том, что «местная организация партии левых с. – р. не торопится заявить о своем лояльном отношении к Советской власти и заклеймить позором контрреволюционное выступление». 8 июля 1918 г. фракция левых с.-р. была исключена из состава губисполкома [12]. 9 июля 1918 г. фракция левых с.-р. была исключена из Касимовского уездного Совета Советов [13]. Началось исключение левых с.-р. с советских должностей в других уездах.

В связи с событиями в Москве левоэсеровская организация г. Рязани созвала общее собрание, чтобы почтить память В.А.Александровича. Но посланная на собрание группа чекистов с красноармейцами из особого батальона при губчека воспрепятствовала проведению собрания, а несколько левых эсеров, протестовавших против этого, было арестовано [14].

В сложившейся ситуации Рязанский губернский комитет ПЛСР(и) в середине июля 1918 г. принял решение, в котором говорилось о невозможности «продуктивной» работы левых с.-р. в губернских советских организациях ввиду «проводимой партийной диктатуры». Левые эсеры отзывались с ответственных постов в губернских советских организациях «для непосредственной работы в среде самих трудовых масс и в советских организациях на местах» [15].

I губернский съезд РКП(б), проходивший 23 – 27 июля 1918 г., осудив позицию ПЛСР(и) как «враждебную» «по отношению к тактике Советской власти», выступил за то, чтобы допускать к ответственной работе лишь левых с.-р., вышедших из ПЛСР(и) и выразивших протест против тактики своего руководства [16].

Исключение левых с.-р. из органов власти встречало сопротивление с их стороны. На VIII уездном съезде Советов в Пронске, проходившем в конце июля 1918 г., резолюция большевиков по текущему моменту не была принята. Фракция большевиков, обвинив в срыве съезда левых эсеров, приняла решение удалить членов исполкома левых эсеров, не желавших оставлять своих постов, и обратилась за разъяснениями в губисполком. На обращение из уезда губисполком телеграммой ответил, что «эсеры, не разделяющие политики ЦК партии, заявившие о том письменно, допускаются на ответственные места, остальные удаляются». Разрешалось также использование их в качестве специалистов [17]. 2 августа 1918 г. руководство Рязанского губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов приняло и отправило в уезды резолюцию, в которой, на основе указаний сверху, говорилось, что «на местах рекомендуется руководствоваться при разрешении вопроса о совместной работе с левыми эсерами лишь ясным, не допускающим никаких сомнений размежеванием с действиями ЦК партии местных групп, фракций и отдельных лиц из числа левых соц.-рев. в форме заявления в заседаниях Совета, в печати и т.д.» [18].

Следует отметить, что некоторые левые с.-р. губернии сразу после событий 6 – 7 июля 1918 г. в Москве осудили действия своего ЦК. Например, такую позицию занял делегат V Всероссийского съезда Советов, один из ряжских комиссаров В.К. Елин, 12 июля 1918 г. почти вся фракция левых с.-р. Ряжского уисполкома на его заседании заявила о своем критическом отношении «к мятежу кучки интеллигентов» во главе с ЦК ПЛСР(и) [19]. 4 августа 1918 г. левые с.-р., члены Ряжского уисполкома, обнародовали свою позицию об отмежевании от своего ЦК в газете «Известия Рязанского губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов».

Тактика ЦК РКП(б), объявившего, что в Советах останутся лишь левые эсеры, которые подадут заявления о несолидарности с ЦК ПЛСР(и), способствовала усилению процесса размежевания среди левых с.-р., углублению кризиса в ПЛСР(и), постепенному выходу многих левых эсеров из партии и их переходу в ряды большевиков. Среди левых с.-р. было значительное количество людей политически неустойчивых, «примазавшихся», а порой нечистых на руку. Такие уходили из партии в числе первых. Один из них, ряжский уездный комиссар просвещения И.М. Киселев, «отличился» тем, что, чувствуя шаткость своего положения, бежал 20 июля 1918 г. из Ряжска, прихватив с собой 8 753 руб. казенных денег [20]. Но обычной практикой было снятие левых с.-р. со своих должностей в соответствии с решениями комитетов РКП(б). Так, по постановлению Спасского уездного комитета РКП(б) от 17 сентября 1918 г. все члены уездного Совета рабочих и крестьянских депутатов, не принадлежащие к партии коммунистов, увольнялись со своих постов (исключение сделали только для эсера С.А.Сальхина) [21]. К IV губернскому съезду Советов рабочих и крестьянских депутатов, начавшему работу 15 ноября 1918 г., в составе губисполкома и во многих уисполкомах, в т.ч. Раненбургском и Егорьевском, левых эсеров уже не было. Некоторые из них, не стоявшие на платформе своего ЦК, еще входили в некоторые уисполкомы. Так, в Пронском уисполкоме они занимали 5 мест из 15, в Ряжском – 4 места из 18, в Скопинском – 2 места из 20 [22].

После событий 6 – 7 июля 1918 г. в Москве и последовавших сразу за ними акций в губернии левоэсеровская губернская организация стала существовать полулегально [23]. Штаб-квартира Рязанского комитета ПЛСР(и) была переведена из Дома Свободы на Александровскую улицу, в дом Жиркова [24]. Был прекращен выпуск левоэсеровской губернской газеты «Знамя борьбы».

В ноябре 1918 г., во время антисоветского восстания, вспыхнувшего во многих уездах губернии, левые эсеры, по оценке рязанских чекистов, были «чрезвычайно осторожны». Были только отдельные случаи их открытого участия в мятежах. Так, в Пронском уезде один из местных лидеров левых с.-р. П.Н.Кириллин и три других левых эсера, в том числе председатель Долматовского волисполкома А.Гуданов, от лица партии выступили на митинге в с.Долматово и явились инициаторами создания Долматовского волостного военно-революционного временного исполнительного комитета. Выступление в с.Долматово носило антибольшевистский и антикомбедовский характер. После подавления этого восстания все четверо левых эсеров скрылись [25]. Известны факты участия некоторых левых эсеров в восстании в Раненбургском и Спасском уездах.

В конце 1918 г. в губернии развернулись репрессии против губернской организации ПЛСР(и). Арестам подверглась еще довольно крупная левоэсеровская организация в Рязани. 23 декабря 1918 г. в левоэсеровском партклубе в Рязани губчека арестовал лидера рязанских левых эсеров В.Н. Остапченко. Вскоре он был отправлен в Москву в Бутырскую тюрьму [26].

В первой половине 1919 г. левые эсеры губернии, оставшиеся на позициях своего ЦК, продолжали отстаивать свою платформу, активизировали нелегальную антибольшевистскую пропаганду среди населения. К весне 1918 г. чекисты обнаружили конспиративные организации левых с.-р. в Ряжском, Касимовском, Спасском и Пронском уездах. В целях раскрытия таких организаций секретно-оперативный отдел при губернской ЧК использовал засылку в уезды своих агентов с мандатами от партии левых эсеров [27]. В Спасском уезде левоэсеровские организации насчитывали 47 человек. Под влиянием их агитации в уезде имели место волнения среди местного населения. Пронские левые эсеры имели связь с Москвой, откуда получали литературу и соответствующие инструкции (в уезде насчитывалось к весне 1919 г. около 60 членов ПЛСР(и)). В Тумской округе Касимовского уезда, по данным ЧК, левые эсеры вместе с членами ПСР начали готовить восстание, приуроченное к весеннему половодью, дабы быть отрезанными от Рязани и иметь больше шансов на успех. За участие в подготовке восстания здесь было арестовано 10 человек [28]. Ряжские левые эсеры имели связь с Рязанским комитетом ПЛСР(и) и распространяли воззвания среди населения уезда, главным образом, среди красноармейцев и крестьян. Листовки в резкой форме критиковали большевиков, требовали «доподлинного Советского строя» через «восстановление свободы избранных Советов крестьянских и рабочих депутатов». В частности, осуждалась и расценивалась как гибельная для страны практика создания коммун [29]. Всего в уезде было арестовано 13 человек. Одним из наиболее активных антибольшевистских агитаторов был К.Епихин. В антибольшевистской работе были уличены члены Ряжского уездного исполкома Советов С.Ф.Вышегородцев (заведующий уездным отделом финансов) и В.Ф. Сочилин (заведующий отделом управления), начальник канцелярии военкома К.М. Застрожнов и некоторые другие местные авторитетные советские работники [30].

В апреле 1919 г. в Рязанской губернской тюрьме содержалось 20 левых эсеров [31]. Наряду с ликвидацией организаций ПЛСР(и) в уездах, губернской ЧК был ликвидирован и Рязанский комитет ПЛСР(и) [32].

Особое значение левые с.-р. придавали агитации в красноармейских частях и среди дезертиров. Так, в марте 1919 г. под их влиянием возникло «брожение» в расположенных в Ташковских казармах Рязани 2-м и 5-м запасных батальонах, где красноармейцы находились в худших в сравнении с другими частями условиях «в смысле расквартирования» и «в продовольственном отношении». События, по-видимому, имели столь серьезный характер, что для того, чтобы покончить с «брожением», при губвоенкоме создали Военно-оперативный штаб [33].

Одной из акций левых эсеров стало разбрасывание антибольшевистских листовок в Рязани во время приезда в город в мае 1919 г. председателя ВЦИК М.И.Калинина[34].

Выступая на V губернском съезде Советов рабочих и крестьянских депутатов, один из лидеров губернских большевиков М.И. Воронков заявил, что ПЛСР(и) ведет себя хуже меньшевиков и правых эсеров и, призывая вести борьбу против Колчака и против большевиков, сделала для поражений власти «больше, чем Деникин и Колчак» [35]. Такая оценка, по-видимому, была связана с тем, что левые эсеры в губернии в 1919 г. оставались наиболее активными оппонентами большевиков и еще пользовались существенным влиянием в массах.

Во второй половине 1919 г. активная деятельность левых эсеров на территории губернии еще продолжалась.

В августе 1919 г. была раскрыта конспиративная организация левых с.-р. в с. Голенчино Рязанского уезда. Она выпускала листовки, вела агитацию среди красноармейцев. С арестом почти всех членов этой организации, ее активная деятельность прекратилась [36].

Сильный удар по левым эсерам, продолжавшим стоять на позициях своего ЦК, был нанесен в начале октября 1919 г. ЧК раскрыла крупную левоэсеровскую организацию, действовавшую в г.Рязани и окрестных селах, в том числе в с.Канищево. Организация имела связь с ЦК ПЛСР (и) в Москве и с тульскими левыми эсерами. Велась переписка и с левыми эсерами некоторых уездных городов губернии. Проводилась активная агитация среди населения, чтобы привлечь его на свою сторону. Издавался подпольный журнал «Заря Социалистической Революции». Выпускались листовки. Левоэсеровские издания разбрасывались по улицам их, приносили в казармы. Основное внимание, как и раньше, отводилось работе среди красноармейцев. Так, организации удалось распропагандировать и привлечь на свою сторону пулеметную команду местного караульного батальона. В левоэсеровскую организацию входили и выполняли ее поручения некоторые железнодорожники. Под видом кружков самообразования велась работа среди учащейся молодежи. Как установили чекисты, собрания проходили в Голенчинском парке и Павловской роще и бывали нередко многолюдными. На них присутствовали, главным образом, учащиеся и красноармейцы. Читались рефераты по истории ПСР, изучалась биография лидера левых с.-р. М.А. Спиридоновой. Организация ПЛСР(и) пыталась использовать в своих целях губернский съезд учащихся. К съезду была подготовлена резолюция в левоэсеровском духе, на нем делались попытки распространения биографии М.А.Спиридоновой.

По оценке чекистов, работа организации была направлена на создание атмосферы возмущения против существующей власти и правящей партии и, в конечном счете, на то, чтобы поднять восстание против действующей власти. При обысках было найдено большое количество партийной переписки, литературы, некоторое количество огнестрельного оружия и патронов, мешок с типографским шрифтом. Всего по делу организации было привлечено около 70 человек. В начале ноября, по данным губчека, под стражей в губернской тюрьме находилось свыше 30 участников левоэсеровской организации. Почти всем руководителям организации первоначально удалось скрыться, но впоследствии они были арестованы. Многих из них задержали в Москве. Организаторы и активисты сообщества поплатились тюремным заключением, за второстепенными участниками был учрежден соответствующий надзор [37]. Судя по всему, разгромленная организация явилась последней значительной левоэсеровской организацией на территории губернии.

На протяжении 1919 г. в губернии проходили частые аресты членов ПЛСР(и). Многих из них арестовывали лишь на основе их прежней работы в партии. Так, член ПСР с 1904 г. левый с.-р. Г.Г. Баранов в 1919 г. дважды подвергался краткосрочному тюремному заключению, хотя по его словам, не имел никакой связи с организациями ПЛСР(и) и «фактически выбыл из нее» с июня 1918 года [38].

Общей тенденцией во второй половине 1918 г. – 1919 г. был постепенный выход членов ПЛСР(и) из ее рядов. Незначительное число левых эсеров губернии перешло в ряды анархистов-коммунистов, эсеров-максималистов и во вновь созданную Партию революционного коммунизма. Многие левые с.-р. в этот период вступили в ряды РКП(б).

В течение 1919 г. проходило дальнейшее сокращение и того небольшого количества левых эсеров, сотрудничавших с большевиками и занимавших ответственные должности. В мае 1919 г. в отчете Рязанского губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов отмечалось, что по губернии насчитывается «очень незначительное количество» левых эсеров, работающих в контакте с коммунистами [39]. К концу 1919 г. – началу 1920 г. таковых уже не было. Роль левых эсеров в Советах практически сошла на «нет».

Примечания

1. Партия левых социалистов-революционеров. Документы и материалы. 1917-1925 гг. В 3-х тт. - Т.1.Июль 1917 г.- май 1918 г. – М.,2000. - С.294, 674.
2. Известия Рязанского губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов. – 1918. – 12 июля.
3. Борьба за установление и укрепление Советской власти в Рязанской губернии(1917-1920 гг.): Сборник документов. – Рязань, 1957. - С.221.
4. Булгакова Н.С. Левые социалисты-революционеры в российской провинции (по материалам Рязанской губернии)// Вестник Рязанского государственного педагогического университета. – 1996. - №1(4). С.62; ГАРО. Ф.Р-49. Оп. 2. Д.13. Л.30.
5. ГАРО. Ф. Р-55. Оп.1. Д. 3. Л.29 об.
6. Известия Рязанского губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов. – 1918. – 13 июня.
7. Булгакова Н.С. Указ. соч. С.62.
8. ГАРО. Ф. Р-49. Оп. 2. Д.19. л.86.
9. Подсчитано по: ГАРО. Ф. Р-49. Оп. 2. Д.15.
10. Пятый Всероссийский съезд Советов рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов. Стенографический отчет. Москва, 4-10 июля 1918 г. – М.,1918. - С.241.
11. Булгакова Н.С., Хвостов А.И. Партия левых социалистов-революционеров (интернационалистов) // Рязанская энциклопедия. – Т.2. – Рязань, 2000. - С.126.; ГАРО. Ф. Р-4983. Оп. 1. Д. 35. Л.31.
12. Борьба за установление и укрепление Советской власти в Рязанской губернии (1917-1920 гг.). - С.202, 203.; Известия Рязанского губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов. – 1918. – 12 июля.
13. Борьба за установление и укрепление Советской власти в Рязанской губернии (1917-1920 гг.). - С. 202-203. Фракция левых с.-р. Касимовского уездного Совета Советов на этом заседании при обсуждении текущего момента выразила следующую позицию: «Ввиду скудости информации из центра, фракция воздерживается от всестороннего обсуждения вопроса по текущему моменту, в то же время признает односторонним все оповещения радио, по изложенным соображениям фракция находит невозможным выносить исчерпывающую резолюцию».
14. ГАРО. Ф.П-1. Оп.1. Д.1223. Л. 6.
15. ГАРО. Ф.Р-49. Оп. 2. Д. 2. Л.5.
16. Борьба за установление и укрепление Советской власти в Рязанской губернии (1917-1920 гг.). - С.205
17. ГАРО. Ф. Р-49. Оп.1. Д.168. Л. 22-22 об.
18. ГАРО. Ф. Р-52. Оп.1. Д. 79. Л. 77.
19. ГАРО. Ф. Р-4983. Оп.1. Д.58. Л.25; Ф. Р-56. Оп.1. Д.13. Л.36.
20. ГАРО. Ф. Р-49. Оп.1. Д.168. Л.233-234; Ф. Р-132. Оп.1. Д.13. Л.265.
21. ГАРО. Ф. Р-4983. Оп.1. Д. 21а; Ф. Р-60. Оп. 1. Д. 1. Л. 106.
22. ГАРО. Ф. Р-49. Оп.1. Д. 345. Л.1, 9, 35. На VI Всероссийском чрезвычайном съезде Советов рабочих, крестьянских, казачьих и красноармейских депутатов (6-9 нояб.1918 г.) Рязанскую губ. представляли только члены РКП(б).
23. ГАРО. Ф. П-1. Оп.1. Д. 1223. Л. 28. Деятельность организации резко ослабла. Со стороны левых эсеров, стоявших на платформе своего ЦК, продолжалась критика большевиков (по вопросам о Брестском мире, о комбедах и т.д.) и имели место попытки создания новых левоэсеровских ячеек.
24. Известия Рязанского губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов. – 1918. – 14 авг.
25. ГАРО. Ф. Р-4. Оп.2. Д.9. Л. 27-27 об., 96.
26. Партия левых социалистов-революционеров. Документы и материалы. 1917-1925 гг. В 3-х т.т. - Т.1. – М.,2000. - С.39,810. Вероятно, левым эсерам вменялись в вину как участие некоторых из них в ноябрьском восстании, так и агитация в свете решений IV съезда ПЛСР(и) (октябрь 1918 г.) и 2-го Совета партии (декабрь 1918 г.).
27. См.: Акульшин П.В., Пылькин В.А. Бунтующий пахарь. Крестьянское движение в Рязанской и Тамбовской губерниях в 1918-1921 гг. – Рязань, 2000. - С.107-108.
28. ГАРО. Ф. Р-49. Оп.1. Д. 662. Л. 83 об. – 84; Ф. Р-4. Оп.1. Д. 66. Л. 357-358.
29. Акульшин П.В., Пылькин В.А. Указ. соч. – С.108, 140-141; ГАРО. Ф. Р-49. Оп.1. Д. 662. Л. 83 об.
30. ГАРО. Ф. Р-49. Оп.1. Д. 662. Л. 83 об.; Ф. Р-4. Оп. 2. Д. 19. Л. 48 об.; Д. 66. Л. 356 об.-357. Чекисты обнаружили также ячейки ПЛСР (и) в Рязанском уезде – в селах Криуша (12 чел.), Бежтвино (20 чел.), Безлычное (12 чел.). Во главе организации в с. Криуша стоял старый партийный работник Митин. В январе 1919 г. в село в целях агитации приезжал эмиссар из Рязани. В остальных уездах к этому времени чекисты не обнаружили левоэсеровских организаций. Применительно к Данковскому, Егорьевскому, Михайловскому уездам речь шла только о бывших организациях ПЛСР, хотя в этих уездах еще было небольшое количество членов партии.
31. ГАРО. Ф. Р-49. Оп. 1. Д. 662. Л. 83 об.
32. ГАРО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 1223. Л. 28.
33. ГАРО. Ф. Р-49. Оп. 1. Д. 662. Л. 91.
34. ГАРО. Ф. Р-49. Оп. 1. Д. 662. Л. 146. Приезд М.И. Калинина в Рязань был связан с его работой на агитпоезде «Октябрьская революция».
35. Известия Рязанского губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов. – 1919. – 6 июля.
36. ГАРО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 1223. Л. 7.
37. ГАРО. Ф. Р-4. Оп. 2. Д.19. Л. 80-81 об.; Ф. П-1. Оп. 1. Д. 1223. Л. 28 - 29.
38. ГАРО. Ф. П-1. Оп.1. Д. 1223. Л. 29; Ф. Р-2434. Оп.1. Д.101. Т. 1. Л.113,118 об.,183 об.; Известия Рязанского губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов. – 1919. – 30 дек.
39. ГАРО. Ф. Р-49. Оп. 1. Д. 662. Л. 138 об.

О.Ю. Лапин

Ухоловский район в годы Великой Отечественной войны

Великая Отечественная война стала тяжелым испытанием для всей страны, в т.ч. и для Ухоловского района. И хотя на территории Ухоловского района не велись военные действия, эта война оставила свой след в жизни каждого его жителя.

В 12 часов дня диктор всесоюзного радио Левитан объявил, что 22 июня 1941 г. без объявления войны на СССР напала фашистская Германия. 22 июня в 6 часов вечера в районном Доме культуры состоялся митинг жителей района. На нем с большим патриотизмом выступала молодежь и пожилые люди поселка. Они говорили о готовности встать под боевые знамена Красной Армии. 23 июня был первый день мобилизации. С утра к райвоенкомату подходили толпы людей. Ежедневно в полдень жители Ухолово на железнодорожном вокзале провожали на фронт своих близких. Многим из них не суждено было вернуться.

26 июня в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР в области были введены обязательные сверхурочные работы, отменены отпуска. На Ухоловском заводе «Сельмаш» уже через несколько дней после начала войны, большинство мужчин было мобилизовано. Сам завод перешел на выпуск военной продукции. На нем начали изготавливать корпуса для гранат Ф-1 и головки для бомб П-40. На заводе было широко развернуто стахановское движение. Рабочий Меркушкин взял на себя обязательство заменить 3-х рабочих, ушедших на фронт1.

Из колхозов, совхозов и других хозяйств района лучшие лошади, автомашины, тракторы-тягачи были взяты на фронт. В хозяйствах остались автомашины, тракторы, требовавшие капитального ремонта, лошади, непригодные для Красной Армии. Механизаторы, мужчины призывного возраста ушли на фронт. В районе остались женщины с детьми, старики и подростки.

8 июля 1941 г. в Ухолово начал формироваться госпиталь. Административный штат, в том числе руководящий, был сформирован в основном из коммунистов и комсомольцев. Под госпиталь освободили здание Ухоловской средней школы (директор Николай Иванович Меркулов). Имущество для госпиталя собирали у населения: подушки, одеяла, наволочки, простыни, тарелки, вилки, миски и т.д. Осенью 1941 г. в Ухолово с фронта прибыли врачи и начальник госпиталя, в это же время начали поступать раненые. К началу 1942 г. здания школы для раненых стало не хватать. Были заняты под госпиталь здания поликлиники, Дома культуры и начальной школы (сейчас здание ПУ-интерната). Пионеры и комсомольцы всегда были желанными гостями у раненых. Они читали газеты, журналы, книги, отвечали на письма родных раненых, выступали с номерами художественной самодеятельности, приносили подарки2. Эвакуационный госпиталь находился также у с. Красная Слобода.

9 июля 1941 г. обком ВКП(б) принял постановление об организации в области истребительных батальонов. 10 июля 1941 г. началось формирование истребительного батальона в Ухолово из 200 человек. Начальником штаба на бюро Ухоловского РК ВКП(б) был утвержден Иван Степанович Каверин – начальник милиции. Отряд находился на казарменном положении в каменном доме около здания милиции. Днем каждый боец истребительного батальона трудился на своей работе, а с 6 часов вечера и до утра находился в казарме. Здесь бойцы изучали материальную часть винтовки и гранат, учились стрелять из винтовки и бросать гранаты. Ночью патрулировали улицы Ухолово, проверяли документы, охраняли въезды в село. В случае прихода немцев в район истребительный батальон должен был стать партизанским отрядом и укрыться в ближайшем лесу около с. Покровское, где была подготовлена база для партизанского отряда. В конце декабря 1941 г., после контрнаступления советских войск под Москвой, Ухоловский истребительный батальон был расформирован3.

В октябре и ноябре 1941 г. гитлеровские войска дважды предпринимали генеральные наступления на Москву. 15 октября 1941 г. обком ВКП(б) и облисполком Рязанской области приняли постановления «О производстве оборонительных сооружений в Рязанской области». 26 октября в соответствии с постановлением Государственного Комитета Обороны СССР был создан Рязанский городской комитет обороны во главе с первым секретарем Рязанского обкома ВКП(б) С.Н.Тарасовым. В руки Рязанского ГКО передавалась вся военная и гражданская власть. В Ухоловском районе началось строительство оборонительных сооружений. Из всех 31 сельских советов были мобилизованы женщины и подростки для сооружения линии обороны. Вокруг Ухолово был вырыт противотанковый ров шириной 7 – 10 метров, дно рва имело ширину 3 – 4 метра, а в верхней части – 12 – 15 метров. Противотанковый ров проходил от Самодуровского моста по оврагу к мосту около старой конторы Райпотребсоюза, далее на завод «Сельмаш» с северо-западной стороны от МТС (СХТ) к больнице и до реки в с. Погореловка. До наших дней дошел фрагмент противотанкового рва длиной ок. 100 м, недалеко от поликлиники. В слякоть и грязь под проливным дождем работали жители Ухоловского района на сооружении противотанкового рва. Вручную, лопатами ров был закончен за полтора месяца. Кроме этого, жители района мобилизовывались в Лебедянь (сейчас Липецкая область), где строились противотанковые сооружения, и в Чучковский район для заготовки дров для паровозов, школ, фабрик и районов области.

На территории района находится железнодорожная станция Кензино, которая в годы войны имела важное стратегическое значение. В сентябре 1941 г. недалеко от с. Погореловка была сброшена немецкая диверсионная группа, которая направилась в сторону станции Кензино и позже была обезврежена. Осенью 1941 г. немецкая авиация бомбила ст. Кензино, но железная дорога не была повреждена, бомбы упали севернее станции на 200 – 300 метров, в торфяное болото. Бомбардировке подверглась железная дорога недалеко от станции в 1943 г. Бомбы попали в посадку елок на Ухоловской железнодорожной ветке. Во время этой бомбежки пострадали двое мальчиков из д. Колобовка, которые возвращались домой из Кензинской семилетней школы. Один был убит, другой ранен. Бомбежке подвергался железнодорожный мост (местное название Синий мост) на этой ветке. В 1942 г. на подъезде к мосту был разбомблен эшелон с боеприпасами.

К концу ноября 1941 г. Красная Армия сосредоточила силы для нанесения контрудара под Москвой. Через Ухоловский район проходили части, которые перебрасывались из Сибири под Москву. Они шли через Ухолово до железнодорожной станции Сухарево, где грузились в эшелоны. Около с. Погореловка были устроены военные склады. С 1 по 5 декабря соединения 10-й армии стали разгружаться на территории области. Около Кензино разгружались 323-я, 326-я стрелковые и 57-я кавалерийская дивизии. 6 декабря 10-я армия перешла в наступление, 10-го территория области была полностью освобождена от фашистских захватчиков4. За период временной оккупации народному хозяйству Рязанской области был нанесен материальный ущерб на сумму 181.647.900 руб. В том числе Ухоловскому району был нанесен ущерб на сумму 4.072.910 руб.

Рязанская область стала частью тыла страны, ведущей тяжелейшую войну. Все было подчинено одной задаче: обеспечить фронт всем необходимым для победы. С началом войны произошло резкое ухудшение материально-технической базы сельского хозяйства. Те, кто остался в селах, брали на себя повышенные обязательства. 29 июля 1941 г. машинисты Ухоловской МТС Киряков, Саполетов, Косцов взяли обязательство на машине МК-100 намолачивать вместо нормы 12 тонн по 25 тонн ежедневно. Машинисты Коноплинской МТС Натаров, Кобызев, Храпов обязались вместо нормы 583 тонны намолотить по 1200 тонн. Колхозницы сельхозартели им. Красной Армии с. Покровское Акиньшина, Симбирева, Милованова взяли обязательства вместо нормы 8 копен навязывать по 12 копен в день. Косцы Гущин, Светиков обязались выкашивать вручную вместо 0,75 га по 1,25 га. Жатчики Сальников, Кирьянов, Тучин взяли обязательство выкашивать на жатку по 10 га вместо нормы 7 га в день5.

Уже в 1941 г. более 70% трактористов и машинистов были призваны в армию. Это лишило село подготовленных кадров. Летом при Ухоловской и Коноплинской МТС были открыты месячные курсы для подготовки трактористов. На них в первую очередь отбирали девушек.

В 1938 г. по призыву Паши Ангелиной была организована первая женская тракторная бригада в Коноплинской МТС. Возглавила ее трактористка Артамонова, с ней работала Немова. В 1941 г. количество женщин-трактористок по области увеличилось в 5 раз. В Ухоловском районе на тракторах работали: в Ольхах – Лиза Семикова, Дина Мишукова, Настя Кочеткова, в Голицино – Катя Амуркова, Наташа Левкина, в Мостьях - А. Антонова, в Кобылино – Цуприкова, в Ясенке – Дуся Соловьева, в Александровке – Нюра Сачкова и др. В тракторных бригадах работало 95% девушек и женщин, и, как правило, в 2 смены. С запасными частями к тракторам было очень трудно, промышленность работала для фронта. Поэтому приходилось проводить ремонт тракторов из подручных средств. Самоотверженно трудились женщины нашего района конюхами, доярками, телятницами и т.д. Они давали фронту зерно, картофель и много другой сельскохозяйственной продукции. Им помогали учащиеся школ района. В годы войны с 1 сентября по 1 ноября учащиеся под руководством учителей помогали колхозам и совхозам собирать урожай. Учителя не пользовались очередными отпусками. С июня учителя и ученики принимали активное участие в заготовке кормов для скота колхозов и совхозов, с началом косовицы хлебов серпами и косами убирали зерновые. За годы войны учителя научились вить свясла для снопов, вязать снопы, складывать снопы в копны и скирды. В августе и сентябре снопы молотили цепами или молотилкой, потом веяли зерно веялкой, барабан которой вращался вручную. Работали на уборке урожая с раннего утра до поздней ночи. Так как рабочих рук не хватало, к уборке привлекались рабочие и служащие района.

В 1942 г. планы посева для области были значительно увеличены. Кроме этого, предусматривались посевы сверх плана в фонд обороны и фонд помощи колхозам, пострадавшим от оккупации. В колхозах Ухоловского района колхозники засеяли сверх плана в фонд обороны и помощи 183 га семенами, собранными из своих личных хозяйств, и внесли деньгами 3000 руб. В Ухоловском районе, помимо колхозов, в создании фонда обороны участвовали члены Осоавиахима. Почти во всех колхозах члены Осоавиахима вспахивали по 1 – 2 га земли, засевали, проводили уход, уборку урожая. Эти обработанные участки назывались «Гектар обороны». Такие участки были во всех колхозах района6.

16 августа 1942 г. в районе проходил комсомольско-молодежный воскресник по досрочной сдаче зерна государству. Из-за отсутствия транспорта в ряде сельских советов были созданы глубинные пункты заготзерна (их в районе называли глубинки) от Министерства заготовок по приему зерна, картофеля, овощей от колхозников и колхозов. Благодаря упорству колхозников, в 1942 г. в Рязанской области был собран самый большой урожай за годы войны. В Рязанском государственном архиве сохранились письма колхозников колхоза «16-я годовщина Октября» Бутырского сельсовета Ухоловского района (за 21 подписью). Колхозники писали, что после обсуждения письма они взяли на себя ряд обязательств, и большинство из них на 20 сентября 1942 г. уже выполнены: уборка и скирдование зерновых культур закончены; посеяно озимых 183 га при плане 165 га; обмолот хлебов, и сдача сельскохозяйственных продуктов государству будут закончены к 1 октября с.г. Кроме того, взяты социалистические обязательства к 25-й годовщине Октябрьской социалистической революции – обеспечить скот кормами и подготовить помещения к заготовке.

Самым тяжелым для сельского хозяйства области и района был 1943 г., когда проявились все трудности, порожденные войной, усугубленные засухой. Несмотря на свои проблемы, область оказывала помощь скотом и семенами колхозам освобожденной от врага Смоленской области. Ухоловский район выделил 28 голов крупного рогатого скота, 41 овцу и 8 свиней.

Государственные заготовки были главной и решающей формой помощи крестьян фронту. Но этим не ограничивалась роль тыла. Население делало денежные и материальные взносы в фонд Красной Армии и фонд обороны. По всем районам Рязанской области, в том числе и по Ухоловскому, развернулся массовый сбор средств на строительство танковой колонны «Рязанский колхозник», эскадрильи самолетов «Рязанский пионер» и др. Также создавали продовольственный фонд Красной Армии, сдавая хлеб из личных запасов. 4 июня 1943 г. было принято постановление о выпуске 21-го военного займа на сумму 12 млрд. рублей. В Ухоловском районе рабочие и служащие подписывались на заем на сумму двухмесячной заработной платы, из которой двухнедельный заработок вносили наличными при подписке. Колхозники подписывались на 200 – 500 руб. и более при том, что в эти годы они не получали денежной оплаты.

Беззаветный труд работников тыла был отмечен медалью «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны». В Ухоловском районе этой медалью был награжден 3761 человек7. 3 января 1945 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР 100 учителей области были награждены орденами и медалями за успешную и самоотверженную работу по обучению и воспитанию детей в школах. В Ухоловском районе были награждены учителя: Любовь Николаевна Лукашова (Ухоловская средняя школа), Евдокия Георгиевна Соловьева, Анна Павловна Зыкова. Но главной наградой для фронтовиков и тружеников тыла стала достигнутая огромной ценой Победа в Великой Отечественной войне.

9 мая 1945 г. в 6 часов утра диктор Ю.Б. Левитан объявил о Победе. В Ухолово этот день был теплым и солнечным. Жители выбегали из домов, встречались с прохожими и обнимались даже с незнакомыми людьми, плакали от радости. Не верилось, что пришел конец войне, принесшей людям много горя и страданий. Повсюду в Ухолово на зданиях учреждений и личных домах развевались красные полотнища. Так закончилась Великая Отечественная война, унесшая жизни многих наших земляков.

Примечания

1 Немеркнущий подвиг. Сборник документов. - М. 1981. - С. 41.

2 Воспоминания А.В. Лапиной, работавшей в госпитале санаторкой.

3 Воспоминания бойцов потребительского батальона Т.И. Шичалиной и М. Семеновой.

4 Авдонин В.С., Акульшин П.В., Гераськин Ю.В., Кирьянова Е.А., Соколов Е.Н. История одной губернии. – Рязань, 2000. – С. 283.

5 ГАРО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 62. Л. 69.

6 Воспоминания Т.И. Шичалиной.

7 ГАРО. Ф. 325. Оп. 25. Д. 19 – 83.

Историография

Д.В. Губин

Древняя рязанская книжность в исследованиях

XIX – начале XXI вв. (обзор)

Настоящая статья подразделена на два смысловых блока. Для удобства в первую очередь неподготовленного для заявленной темы читателя первый раздел, выделяемый достаточно условно, дает представление о сущности рязанской книжной культуры и о книжно-рукописных традициях в прошлом Рязанского края. Это объясняется необходимостью формулировки собственно проблемы исторического развития рязанской книжности, что даже в специальной литературе до сих пор толком не дано. Вторая часть статьи содержит анализ собственно наблюдений исследователей, как предшественников, так и современников, подчеркнем, разрозненных наблюдений, о рязанской книжности XII – XVII вв. Работа носит обобщающе-аналитический характер и призвана привлечь внимание всех интересующихся древней рязанской историей и культурой к проблеме, которая изучена до сих пор совершенно недостаточно.

Время XII – XVII вв. в истории России представляет собой, по мнению отечественных ученых, целостную эпоху развития древнерусской литературы и книжной культуры1. Региональные книжно-рукописные традиции являлись составляющими элементами единой древнерусской книжности. Общим фоном темы выступает история русской средневековой книжности.

Уровень знаний о древних традициях создания рукописных книг назвать высоким нельзя. Это связано, в том числе с тем, что до настоящего времени сохранились лишь немногие памятники русской письменности XII – XIII вв.; более же раннего времени –совсем малочисленные. Поэтому современные исследователи древнерусских книг часто вынуждены делать выводы на основе ограниченного круга источников. Это относится и к настоящей теме.

В изучении раннего периода истории книжной культуры дополнительную информацию дают осмысленные исследователями археологические находки и памятники эпиграфики. Они в некоторой степени расширяют отрывочные представления о существовавших книжных памятниках, иногда являются фактически единственной основой для разработки истории русской книжности самой древней поры. В связи с этим обзор исследовательских наработок по теме древнерусской книжности в рамках одного из ее региональных компонентов небезынтересен с точки зрения общих представлений отечественной историографии о культурно-историческом наследии юго-восточной Руси.

Важно проанализировать совокупность наблюдений о рязанской книжности таким образом и под таким углом зрения, чтобы подойти к рассмотрению проблемы существования и развития книжно-рукописных традиций в Рязанском крае на протяжении большого промежутка времени – в XII – XVII вв. Основания исследования приходится искать в представлении о рязанской книжности как части противоречивой и разноплановой, во многом оригинальной культуры юго-восточного пограничья Руси, хотя последняя и дошла до нас в исключительно фрагментарном виде. Сущность, традиции и содержание рязанской книжной культуры и письменной традиции не были неизменными на протяжении XII – XVII вв., что соответствует представлению о многоаспектном явлении древнерусской книжности2.

В отношении рязанской письменной и книжно-рукописной традиции особенности заключаются в том, что имеющиеся данные скудны и позволяют составить весьма отрывочную картину распространения и уровня книжной культуры. При отсутствии рязанских летописей3 книжные памятники и следы их существования, как действительные материальные свидетельства прошлого, приобретают большое значение, поскольку в отдельных случаях имеют прямое отношение к важным событиям древней истории и позволяют впервые целостно взглянуть на отдельные основополагающие черты рязанских традиций книжной культуры. Оригинальный характер рязанских книжно-рукописных традиций, как представляется, в известной мере был обусловлен особенностями культурно-исторического развития княжества и тем, что местные светские и церковные власти в некоторые периоды пользовались заметным влиянием в жизни Русских земель. Специфика и известный парадокс рассматриваемой региональной традиции рукописной книжности заключается в следующем. С одной стороны, в XX в. стал общеизвестен целый ряд рязанских высокохудожественных литературно-исторических памятников, в первую очередь, цикл повестей о Николе Заразском с Повестью о разорении Рязани Батыем. С другой стороны, можно смело констатировать недостаток сохранившихся конкретных свидетельств, собственно материальных носителей древней письменной традиции – книжно-рукописных памятников (то же кодексов) рязанского происхождения.

В вопросе о рязанской книжности особую значимость приобретают указания на те или иные признаки существования древних рязанских традиций рукописной книжности при рассмотрении региональных и общерусских проблем развития книжной культуры. Постановка настоящей проблемы может в новом свете представить уже известные факты. В первую очередь имеется в виду возможность атрибуции некоторых известных в науке книжных памятников орнаментальной традиции рязанской тератологии, или традиции украшения рукописных книг так называемым «чудовищным» орнаментом.

Низкая степень сохранности рукописных кодексов заставляет внимательно рассматривать и оценивать рязанские книжные связи в сопоставлении с другими регионами Руси, например, с Новгородом, Москвой, Смоленском, Псковом. Такой подход, в чем-то уже намеченный в предшествующих исследованиях, должен показать возможность выработки представления о месте рязанской традиции в контексте истории древнерусской книжности.

Под рязанской книжной культурой мы подразумеваем совокупность книжных памятников, как сохранившихся, так и утраченных (либо не обнаруженных в современных книгохранилищах), которые были созданы или бытовали на территории Рязанского региона. Нужно подчеркнуть, что на протяжении XII – XVII вв. Рязанский край представлял собой единый регион. В силу географического и политического факторов юго-восточного пограничья Руси региональные культурно-исторические традиции имели некоторые своеобразные черты. Сформулированные И.В. Поздеевой широкие задачи археографического исследования показывают необходимость выявления специфики региональных книжных традиций: «Характер, состав и иерархия научных задач комплексного археографического исследования разрабатываются индивидуально для каждого района. Обычно эти работы в разных сочетаниях включают изучение тех аспектов истории местной культуры, которые наиболее прямо и существенно связаны с характером местной книжной традиции…»4. Под рязанской книжно-рукописной традицией в широком смысле необходимо понимать, прежде всего, наличие признаков оригинального местного развития книжной культуры Руси. С точки зрения более узкого понимания термина «книжно-рукописная традиция», создание любого книжно-рукописного памятника объективно было связано с традицией того скриптория, откуда книга вышла. Во-первых, написавший ее человек должен был где-то обучаться книжной грамоте и навыку книгописной деятельности (как известно, в древности на Руси не было школ западного образца, многие из подобных функций брали на себя монастыри как центры книжной культуры). Во-вторых, мастер-книжник был корпоративно связан с другими людьми, занимавшимися созданием, «строением» книг, которые проживали в определенной местности и за ее пределами. В-третьих, как образованный человек, книгописец чтил традиции своих предшественников-наставников, они создавали для него основу, на которой можно было совершенствовать и расширять собственный репертуар чтения и выполнять заказы на изготовление книг.

Как известно, книга издавна является важнейшим универсальным способом хранения и передачи информации. С другой стороны, она оказывала и оказывает влияние на духовный мир человека. Книга, «благодаря своим содержательным и вещным свойствам, может влиять на развитие общества»5. История рязанских традиций книжной культуры включает вопросы, которые связаны с людьми, создававшими, читавшими, собиравшими и распространявшими книги, с отдельными аспектами культурно-исторического наследия крупнейших рязанских собраний, библиотек и книжных центров. В исследованиях отечественных ученых рассматриваются важные содержательные особенности изучаемых книжных памятников. Кроме того, уделяется внимание выяснению вопросов историко-культурного, литературного и общественно-политического развития. Сведенные воедино и комплексно, анализируемые научные наблюдения помогают лучше понять особенности и условия развития рязанских традиций книжности.

Привлечение разнообразных источников, в том числе историографического характера, возможность их сопоставительного анализа базируется на самой сути древней рукописной книги – комплексе содержательных и графико-изобразительных особенностей6. О необходимости комплексного подхода, который заключается в синтезировании и интеграции различных научных данных, как основе работ, посвященных средневековым источникам, еще в начале 1980-х гг. заявили А.А. Зимин и В.И. Буганов7.

Важность изучения рязанских книжно-рукописных традиций обусловлена, в первую очередь, необходимостью рассмотрения книжной культуры Рязанского края в широком контексте культурно-исторического наследия юго-востока Руси. Подобный подход, на наш взгляд, имеет отношение к культурно-историческому аспекту концепции «местного саморазвития» русских историков 40 – 60-х гг. XIX в., которая по достоинству оценена в наши дни8. Современное научное изучение истории и культуры Рязанского региона XII – XVII вв. невозможно без понимания особенностей развития книжно-рукописной традиции края, поскольку в средневековом обществе традиции древнерусской книжной культуры имели важнейшее значение. Понимание сложной историко-культурной специфики крупного региона Руси объективно затруднено тем, что развитие, в том числе, книжной культуры в Рязанском крае проходило в условиях продолжительной неустойчивости границы, в первую очередь, с кочевьями степняков – носителей иных культурных традиций. Комплексный анализ выявляет далеко неоднозначное влияние отмеченной особенности на культурную традицию местно-исторического развития, отраженную, в том числе, в дошедших до настоящего времени книжных памятниках – рязанских рукописных кодексах.

В целом, необходимость дальнейшей планомерной разработки темы обусловлена малоизученностью традиций книжной культуры региона, который до образования единого Русского государства граничил, с одной стороны, с так называемым Диким полем, с другой стороны, с Северо-Востоком Руси. На территории Рязанского края, как части среднерусской территории, оправданно предполагать разнообразный исторический опыт восприятия и оригинального осмысления явлений книжной культуры. Раскрываемое на примере существования и развития рязанских книжно-рукописных традиций многообразие культурно-исторического наследия русских областей имеет смысл с точки зрения понимания важной мировоззренческой составляющей русской культуры.

История книжной культуры Рязанского края XII – XVII вв. может и должна рассматриваться в непосредственной связи с явлениями культурно-исторического развития Русского государства в рассматриваемое время.

В равной степени комплексного, междисциплинарного исследования заслуживают книжные памятники литературно-исторического, литургического и четьего характера, четко или косвенно соотносимые с территорией Рязанского края в указанный период. Исследователь должен интересоваться, в первую очередь, тем, где были созданы или бытовали памятники, привлекающие внимание в связи с настоящей темой. В случае, если изучаются данные эпиграфического и археологического характера, имеющие отношение, например, к книжной орнаментике и другим украшениям, они сопоставляются с художественными особенностями известных в научной литературе древнейших книжно-рукописных кодексов. Такое сопоставление дает вероятностные атрибутирующие признаки. Кроме того, весьма важно изучение церковно-монастырской делопроизводственной и иной документации описательного и учетного характера (описи библиотек и имущества, приходо-расходные, вкладные, окладные книги, эпистолярные памятники), где можно встретить сведения о книгах и мастерах-книжниках Рязанского края.

Рязанский край издавна представлял собой историческую территорию с определенными административно-хозяйственными и культурными связями. Проще всего принять за исследовательскую основу рамки региона в момент включения в состав Московской Руси Рязанского княжества – города Переяславль Рязанский, Зарайск, Перевитск, Ростиславль, Старая Рязань, Пронск, Ряжск с округами. Такое деление соответствует территории, несколько выходящей за рамки современной Рязанской области: частично на северо-западе – современный Зарайский район Московской области, и на юге-юго-западе, к Дону – частично территория современной Липецкой области9. Отдельно следует сказать о епархии, которая по XVIII вв. называлась Рязанской и Муромской. Несмотря на то, что территория епархии была единой, различия в региональных особенностях и условиях развития книжных традиций, на наш взгляд, были значительны, поскольку в XV – XVI вв. определяющим фактором развития Муромского региона стало московское влияние10, тогда как в рязанской книжной культуре этого времени признаки московского влияния не были столь многочисленны. В исследовательских работах намечены отдельные точки соприкосновения книжных традиций Рязани и Мурома, особенно для XVII в.

Рамки XII – XVII вв. соответствуют периоду средневековья на отдельных территориях бывшей Киевской Руси, когда вслед за удельной эпохой последовала эпоха формирования общерусской государственности в рамках Московской Руси. Непосредственным рубежом в нижнем хронологическом охвате темы могут быть определены 1170-е гг., поскольку к этому времени относится первое известное на данный момент летописное упоминание о бытовании книг в Рязанском княжестве в период правления князя Глеба Ростиславича (по Никоновской летописи). Верхний хронологический рубеж – XVII в. – соответствует завершающей эпохе развития древнерусских традиций литературы и книжной культуры, когда книжность претерпела существенные изменения в сравнении с предшествующими периодами, что тесно связано, по определению Д.С. Лихачева и Р.П. Дмитриевой, с появлением новых черт в развитии литературы11. История рязанской книжности, как части древнерусской книжной культуры, полностью соотносится с принятой в научной литературе периодизацией. Кроме того, широкий хронологический охват оправдан тем, что сохранилось сравнительно небольшое количество древних локализованных рязанских рукописей. На основе анализа отдельных рукописных кодексов невозможно получить целостное представление о выдвинутой проблеме. Поэтому первостепенного внимания в рамках настоящей темы заслуживают те книжно-рукописные памятники, в отношении которых имеются прямые или наиболее вероятные косвенные свидетельства того, что они были созданы, либо бытовали на территории Рязанского края в XII – XVII вв.

Основой любой работы по истории культуры, как и по истории вообще, если автор претендует на осуществление целостного научного исследования, являются принципы историзма и научной объективности. Принцип историзма – первый из двух основополагающих принципов исторического познания – дает возможность рассматривать предмет исследования во взаимосвязи с объективными процессами, происходившими в данном случае в истории культуры Руси. Принцип научной объективности является основой любого комплексного научного анализа опубликованных и неопубликованных документальных материалов. При раскрытии содержательных аспектов рязанских книжно-рукописных традиций в общем контексте истории древнерусской книжности нельзя обойтись без применения разнообразных историко-сравнительных и историко-сопоставительных методов анализа письменных источников, исторических явлений в целом.

Настоящая работа по рязанской книжности относится к вторичным, синтетическим исследованиям. Ее особенностью является использование уже в основном известных в науке данных (особенно за период XII – XVI вв. и частично XVII в.). Но эта научная информация не является специально собранной и обработанной. Как уже сказано, источников по древней истории книжности до настоящего времени сохранилось и открыто не так много, но специфической чертой всех этих источников является их многоаспектность, которая основана на значительной синкретичности знания в прошлом. На стадии сбора научной информации это представление обнаружило достаточно широкие возможности для приемов выявления параллелей в разнообразных свидетельствах. Подобный подход делает уже известные науке данные наиболее репрезентативными в проблемной плоскости темы о рязанской книжной культуре XII – XVII вв.

Перейдем к обзору историографии темы о рязанской книжной культуре, о древних книжно-рукописных традициях края. В одном из главных значений понятия «историография», как сложившаяся традиция исторической науки в выяснении конкретного вопроса исторического знания, об изучении рязанской книжности XII – XVII вв. говорить в полной мере не приходится, поскольку на сегодняшний день в работах нет целенаправленных попыток постановки и решения интересующей нас проблемы. В отечественной науке появлялись отдельные высказывания, сделанные в связи с изучением других тем и вопросов. Вплоть до наших дней в науке шло количественное накопление знаний о традициях книжной культуры Рязанского региона XII – XVII вв.

Книжно-рукописные памятники, бытовавшие на территории Рязанской губернии в начале XIX в., впервые привлекли внимание, вызвали устойчивый и неизменный интерес в работах ученого-археографа XIX в. К.Ф. Калайдовича. Летом 1822 г. им была предпринята экспедиция по Рязанской губернии, которая ставила, помимо задач археологических разысканий, цели археографического характера – осмотреть, описать и частично скопировать документы в рязанских архивах и библиотеках. В результате были обследованы библиотеки Рязанского архиерейского дома, Рязанской духовной семинарии, Спасского, Солотчинского, Иоанно-Богословского, Ольгова (Льгова) монастырей, рязанской Городищенской церкви, Аграфениной пустыни, Зарайского и Микулинского соборов. По мнению В.П. Козлова, «экспедиция Калайдовича имела важные последствия в комплектовании коллекции Румянцева оригинальными рукописями: во время ее ученый установил контакты с рязанскими краеведами и коллекционерами, у которых позже удалось приобрести несколько ценных памятников»12.

О внимании К.Ф. Калайдовича к древнейшим памятникам рязанской книжной культуры говорит то, что ученый впервые в печати (1820 г.) обратился к рассмотрению уникальной рукописи Рязанской кормчей 1284 года (РНБ, F. П. II. 1)13. Первоначальные наблюдения о некоторых наиболее интересных палеографических особенностях других книг позднерязанского ареала бытования, просмотренных К.Ф. Калайдовичем de visu, отразились в эпистолярном памятнике описательного характера – в письмах к коллеге-археографу А.Ф. Малиновскому (1823 г.)14. Представляется важным, что на основании факта позднейшего бытования Евангелия 1401 года (РГБ, Рум. № 118) Калайдович первым из ученых-археографов (1824 г.) посчитал возможным дать рязанскую (зарайскую) атрибуцию уникальной лицевой рукописи из коллекции зарайского купца-коллекционера К.И. Аверина15. Конечно, нельзя констатировать наличие сложившейся концепции и проблемных выводов в рассмотренных статьях, но сам факт устойчивого внимания видного представителя русской археографии 1-й четверти XIX в. к наследию рязанских традиций рукописной книжности говорит о вероятности существования у него концептуального подхода к историческому наследию рязанской письменности.

В 1850-е гг. А.И. Пискарев обратился к изучению важного источника сведений по истории книжной культуры Рязанского края – записей на различных древних памятниках, среди них оказались рукописные и старопечатные книги. Комментарии Пискарева к этим записям имеют отношение к объекту и предмету настоящего исследования. Наиболее важным представляется мнение о причастности епископа Рязанского Ионы, будущего митрополита, к книжному «строению» – о собственноручном написании им Устава церковного 1429 г. (Научная библиотека Казанского университета, № 4634) и одного из Евангелий, хранившихся в Успенском соборе Московского кремля16. Судя по всему, А.И. Пискарев имел возможность осуществления сравнительного визуального анализа палеографических особенностей и ставил специальную задачу выяснения идентичности почерков двух рукописей, поскольку в результате выразил полную уверенность в их принадлежности руке видного церковного деятеля. Как аргумент в пользу этого мнения рассматривается свидетельство описей патриаршей ризницы XVII в., в которых упоминается Евангелие митрополита Ионы с написанной в нем прощальной молитвой (опубликовано А.Е. Викторовым). Исходя из этих частных выводов, у современного исследователя появляется возможность говорить о том, что в Переяславле Рязанском в период владычества Ионы и в последующее время местная книжность могла испытать влияние традиций книжной культуры Москвы и Троице-Сергиева монастыря.

В 1858 г. появилось одно из самых значительных исследований по истории Рязанского региона в удельную эпоху – труд Д.И. Иловайского. Ученому пришлось констатировать, что конкретными источниками, которые могли бы подтвердить его мнение о достаточном уровне развития культуры в Рязанском княжестве, он не располагал в сколько-нибудь минимально необходимом количестве17. Ясно, что Д. И. Иловайский был вынужден идти по пути более широкой, чем история книжной культуры, постановки проблемы – вопроса об уровне грамотности в регионе. К этому времени условия для постановки проблемы рязанской книжной культуры еще не сложились.

В начале 1860-х гг. известный исследователь древнерусской книжности Н.С. Тихонравов обратил внимание на один важный момент в истории рязанской книжной культуры – следы существования библиотеки рязанских владык XVI в. По предположению Н.С. Тихонравова, эта библиотека могла сложиться уже ко времени Стоглавого собора 1550 г., участником которого был рязанский епископ Кассиан. К такому представлению ученого привел анализ «Сборника» (РГБ, Вол. № 566) с материалами к Стоглаву (некоторые малоизвестные произведения, встреченные среди статей сборника, были Тихонравовым опубликованы). Владельческая запись и упоминание о «переделке» книжно-рукописного памятника принадлежат другому рязанскому владыке, бывшему игумену Иосифо-Волоколамского монастыря Леониду (Протасьеву). Н.С. Тихонравов увидел в этом свидетельстве достаточное основание для заключения о вероятности того, что вместе с рязанской кафедрой Леонид мог унаследовать и библиотеку своего предшественника, участника Стоглавого собора18. Это наблюдение ученого XIX в. было поддержано некоторыми советскими исследователями. Раннее введение в научный оборот информации о Сборнике Леонида Протасьева способствовало достаточно успешному изучению важного памятника русской книжной культуры и церковно-политической мысли XVI в., создававшегося, очевидно, при рязанской епископской кафедре.

Особенно важной в настоящем исследовании представляется объективная позиция В.В. Стасова по вопросу о древней рязанской традиции использования в украшениях рукописных книг оригинального орнаментального стиля тератологии («чудовищного» стиля). Ученый опубликовал некоторые образцы орнаментов пергаменной Псалтыри 1296 г. (ГИМ, Син. № 235) и уникального Евангелия рязанского епископа Ионы II, которое имеет датирующую запись 1544 г. с упоминанием о вкладе книги в волосовский Никольский храм вблизи Владимира (Владимиро-Суздальский музей-заповедник, № В-1782), классифицировав их как примеры рязанской разновидности «восточно-русского орнамента»19. Хотя публикации В.В. Стасова (1884, 1887 гг.) представляют собой альбом иллюстраций и свод записей на книгах, соотнесение представления о восточно-русском орнаменте (термин «тератология» к тому времени еще не закрепился в отечественной науке) с образцами рязанского «чудовищного» стиля, например, в Евангелии XVI в. из Владимира, предполагает особую роль культурной традиции в первую очередь юго-восточного региона Руси в длительном развитии названного орнаментального стиля. Такое представление, если оно действительно отражает элемент методологии в структуре альбома орнаментов, со всей очевидностью предполагает концептуальный научно-исследовательский подход публикатора, конечно не во всем бесспорный, но объективно претендующий на статус широкого взгляда на важную проблему культурного развития и книжных традиций древнерусских территорий, в том числе традиции рязанской тератологии. К сожалению, приведенные В.В. Стасовым данные о рязанских книжных украшениях остались позднее забытыми или совершенно обойденными вниманием в тех научных исследованиях, которые имели прямое отношение к названным книжным памятникам20.

В 1860-е – 1890-е гг. появились описания наиболее древних рукописей XV – XVII вв. Рязанской духовной семинарии и рукописей XVI – XIX вв. Рязанской ученой архивной комиссии (РУАК), соответственно, А.Е. Викторова (1890 г.) и А.В. Селиванова (1893 г.)21. Отдельные упоминания о книжных памятниках, хранившихся в рязанских церквях и монастырях, имеются в работах архимандрита Макария (1863, 1864 гг.), И.В. Добролюбова (1884 г.), И.Ф. Токмакова (1898 г.)22. Сам факт обращения исследователей к описанию рукописей, осознание необходимости осуществления первичных исследований, открывающих путь к научному изучению наследия древних книжных традиций, весьма показательны, поскольку дают представление об одном из важных этапов движения исследовательского импульса в исторической науке 2-й половины XIX в. – количественное накопление знаний, как ступень для перехода к качественному анализу явлений культурно-исторического развития.

Ценность наблюдений и мнений исследователей XIX в. несомненна, поскольку многие из упоминаемых древних книжных памятников до сих пор не выявлены в современных хранилищах, а возможно, вообще утрачены.

В конце XIX – начале XX вв. описанием, изучением и сохранением книжно-рукописного наследия рязанских книго- и архивохранилищ активно занимался видный деятель РУАК С.Д. Яхонтов (1853 – 1842 гг.)23. Об исследовательском отношении Яхонтова к рязанскому книжному наследию свидетельствуют данные о составлении им материалов описательного характера в отношении собраний учреждений и частных лиц г. Рязани, в первую очередь рукописей и книг из библиотеки Рязанской духовной семинарии и епархиального древлехранилища (а также из библиотек И.В. Добролюбова и И.М. Сладкопевцева). В течение долгого времени С.Д. Яхонтов серьезно занимался вопросами рязанского историко-культурного наследия, в том числе проблемой сохранности письменного наследия Рязанского архиерейского дома, после Октября 1917 г. много внимания уделял вопросам сохранения, комплектования и реставрации рукописей, что видно и из его записок, фрагментарно опубликованных24. Некоторая часть ценной библиотеки рязанских архиереев, в настоящее время фактически неизвестной исследователям, вероятно, в какой-то период XVIII – XIX вв. оказалась растворенной в книжном фонде Рязанской духовной семинарии.

Другим активным исследователем, занимавшимся учетом и описанием рязанских рукописных памятников в первые годы советской власти (в том числе рукописей собрания А.В. Антонова), был Н.В. Говоров25. Многогранная деятельность рязанских архивистов и музейных работников в сложный исторический период начала XX в. позволила в той или иной степени решить вопросы сохранения рукописей для последующих поколений исследователей. Объективно она представляет собой достаточно длительный этап в создании необходимых условий для движения научно-исследовательской мысли к проблемному рассмотрению вопросов рязанской книжной культуры, который во многом не завершен до сих пор.

В 1920-е – 1930-е гг. Н.Н. Дурново и М.Н. Сперанский обратились к рассмотрению оригинальных особенностей палеографии Зарайского Евангелия 1401 г. Первый исследователь впервые четко заявил о возможности происхождения рукописи из Зарайска (1927). Другой ученый отметил большое количество сокращений в тексте книжного памятника литургического характера (1932)26.

В 1940-е гг. В.Л. Комарович впервые в отечественной науке предпринял специальное филолого-текстологическое исследование известного памятника древнерусской литературы – цикла повестей о Николе Заразском27. Хотя среди изученных рукописей рязанских по происхождению списков не оказалось, значение работы Комаровича трудно переоценить. Было положено начало в полной мере научному изучению самого известного цикла рязанских литературно-исторических произведений, неотъемлемой частью которого автор считал и «Повесть о разорении Рязани Батыем». Большинство редакций цикла было датировано XVI в., что свидетельствует об интуиции исследователя, поскольку на современном этапе наука опять возвращается к этой датировке. К сожалению, плодотворное изучение «Повести о Николе Заразском» прервала смерть ученого, до последних дней трудившегося на поприще науки в условиях блокадного Ленинграда. Для настоящего исследования очень важен еще один момент в творческом наследии В.Л. Комаровича, на который в литературе обращалось мало внимания. Научный редактор и публикатор исследования В.П. Адрианова-Перетц поместила в комментарии к тексту любопытное замечание, из которого следует, что автор имел широкое видение проблемы литературной и историко-культурной почвы, в которой появилась и, по его убеждению, долго бытовала «Повесть о Николе Заразском»28. Даже не располагая собственно рязанскими списками «Повести», на основе анализа содержания текста и принципа историзма исследователь объективно подвел научно-исследовательскую мысль к представлению о том, что в основе разнообразия редакций литературно-исторического памятника мог лежать такой первоначальный фактор, как его долгое бытование в рязанских рукописях (несмотря на то, что большинство из них, вероятно, безвозвратно утрачено). На наш взгляд, это концептуальное положение В.Л. Комаровича обязательно должно учитываться при комплексном изучении проблемы рязанской книжной культуры и письменности вплоть до XVI в. Кроме того, ученому принадлежит гипотеза о существовании в прошлом рязанского летописного свода XIII в. князя Ингвара, которая была выдвинута на основе анализа упоминания Новгородской I летописи о разорении Рязани в 1237 г. (1946 г.)29. В том, что он мог планировать исследование о Рязани более широкой историко-культурной проблематики, убеждает опубликованный Т.А. Крюковой список трудов В.Л. Комаровича30.

В послевоенной советской историографии значительно расширился круг исследований, в той или иной степени и плоскости затронувших вопросы, связанные с историей рязанской книжности. Их решением в рамках общих и, значительно реже, специальных работ занялись историки, источниковеды-археографы, филологи, литературоведы, археологи и искусствоведы.