« Рязанский областной институт развития образования ...»

Рис. 1. План Солотчинского монастыря:

1 – Рождественский собор; 2 – трапезная палата с церковью святого Духа; 3 – церковь Алексея митрополита (не сохранилась); 4 – настоятельский корпус; 5 – кельи; 6 – Святые ворота с церковью Иоанна Предтечи; 7 – служебные ворота; 8 – стены и башни; «плита» – место находки плиты Хоросмира

Рис. 2. Надгробная плита Хоросмира ( в вертикальном положении).

Историкам удалось увидеть эту плиту только нынешним летом. Выяснилось, что содержание текста плиты напрямую связано с именем великого князя Олега Ивановича Рязанского. И поныне имя великого князя Олега Ивановича Рязанского является уважаемым и почитаемым. Традиционно считается, что на рязанском гербе изображён в виде воина с мечом именно Олег Рязанский. Священник Павел Внуков по этому поводу писал: «Герб Рязанской губернии представляет в золотом поле князя, в порфире и княжеской короне, с обнажённым мечём в правой руке. В народе утвердилось мнение, что на гербе изображён никто иной как Олег Иоаннович»4. Высоко оценивал роль Олега в русской истории К. Бестужев-Рюмин: «В Олеге нельзя не признать значительной энергии и уменья держаться, насколько позволяли силы, между враждующими сильными князьями; стремление противодействовать их усилению составляет характеристическую черту его деятельности»5.

Надпись выполнена вязью XVI века6, что прекрасно согласуется с датой, приводимой в тексте плиты. Удалось прочитать следующий текст:

«ЛЕТА 7051 (1543) ГОДУ АПРЕЛЯ В 23 ДЕНЬ КАК ПОЧЕТА СТРОИТ КАМЕННАЯ ЦЕРКОВЬ ВО ИМЯ ПОКРОВА ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ. ИЗ ТОГО МЕСТА ПЕРЕНЕСЕНО ТЕЛО ЗЯТЯ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ОЛГА ИВАНОВИЧА ИВАНА С МИРОСЛАВОВИЧА С ХОРОСМИРА, ВО ИНОЦЕХ СКИМНИКА ИОСИФА ПО УПРОШЕНИЮ РОДСТВЕННИКОВ ЕВО. ДЛЯ ТОГО, ЧТО ПРИЛУЧИЛОС(Ь) БЫСТ(Ь) ПОД ОЛТАРНОЮ СТЕНОЮ, А ПЕРЕНОСИЛ ЕПИСКОП ФЕОДОСИЙ КОЛОМЕНСКИЙ СО АРХИМАНДРИТОМ ХРИСАНФОМ».

Здесь слово «прилучиться» означает, согласно Словарю русского языка7: «случиться, произойти». И, соответственно, предложение текста с этим словом имеет следующий современный смысл: «Для того, что(бы) (тело) было под алтарною стеною». Год читается по правилу, гласящему, что в двузначных и многозначных числах титло ставится над второй буквой от конца.

Место нахождения плиты позволяет высказать предположение о том, что сохранилась именно алтарная часть фундамента Покровской церкви, её юго-западный фрагмент. Упорядоченное расположение плиты в строго горизонтальном положении позволяет также предположить, что в данном месте находится место упокоения видного государственного и военного деятеля Великого княжества Рязанского Салахмира (Ивана Мирославича). Мурза Салахмир, потомок властителей Золотой Орды, вошёл в рязанскую историю в трагическое для князя Олега время. В борьбе Олега Рязанского с великим князем Московским Дмитрием Ивановичем (Донским) и князем Пронским Владимиром Дмитриевичем в 1371 г. побеждает союз Москвы и Пронска. После поражения под Скорнищевом Олег Рязанский вынужден бежать из Переславля Рязанского. На рязанский стол Дмитрий сажает своего ставленника и союзника Владимира Пронского, являвшегося зятем Олега Рязанского. Однако Олег Иванович, опираясь на народную поддержку и на сильную конную дружину мурзы Салахмира, пришедшего ему на помощь, изгоняет из Переславля Рязанского Владимира Пронского и приводит его в повиновение. Д.И. Иловайский так описывает те далёкие события: «А Иван Мирославичъ был тот самый татарский мурза Салахмир, потомок ордынских владетелей, который в 1371 году прибыл из Золотой Орды к Олегу Ивановичу с татарскою дружиною и оказал ему помощь в борьбе с Димитрием Московским и Владимиром Пронским8. Он вступил на службу Рязанского князя и принял крещение под именем Иоанна. Олег полюбил его и оказывал ему большой почёт и явное предпочтение перед другими боярами; так он выдал за него сестру свою Анастасию и пожаловал ему во владение вотчины Верхдеревъ, Веневу, Растовецъ, Веркошу, Михайлово поле и Безпуцкий стан9. О значении Салахмира при дворе Рязанского князя можно судить по следующей формуле, которая встречается в жалованных грамотах Олега: «Поговоря с зятем своим с Иваном Мирославовичем»10. В Актах исторических это место приводится в следующем виде: «Се язъ Князь Великий Олгъ Иванович, поговоря с зятемъ своимъ съ Иваномъ съ Мирославичемъ…»11. Далее в примечании к этому тексту Иловайский говорит о сыне Салахмира: «Сын Ивана Мирославовича Григорий играл роль главного советника при дворе Олегова внука Ивана Федоровича; о нем также встречается формула: «Поговоря с дядею своим с Григорьем с Ивановичем»12. От Салахмира пошли многие дворянские роды Рязанской губернии и всей России: Вердеревские, Апраксины, Апраксины-Вердеревские, Ханыковы, Крюковы13, Шишкины, Дувановы, Ратаевы, Пороватые. Во многом именно они образовали верхушку рязанской боярской корпорации14.

Однако в генеалогии рода Салахмира в первых его поколениях существует много заблуждений и неточностей. Так, на сайте www.hrono.ru в биографическом указателе рода Апраксиных почему-то считают, что у Салахмира было три сына – Григорий, Иван и Михаил, а сын Ивана, внук Салахмира – Андрей Иванович Апракса стал родоначальником дворянского рода Апраксиных. В действительности, у Салахмира был один сын Григорий Иванович, который был советником у внука Олега Рязанского Фёдора Ивановича, в свою очередь у Григория Ивановича было четыре сына Михаил, Григорий, Иван, Константин. Представитель третьего поколения Григорий Григорьевич стал родоначальником рода Вердеревских. А представители четвёртого поколения Андрей Иванович Апракса, правнук Салахмира, действительно, стал родоначальником рода Апраксиных и Апраксиных-Вердеревских; Тимофей Константинович Ханык стал родоначальником рода Ханыковых. Всё это наглядно видно из приводимой ниже генеалогии рода Салахмира в начальных пяти поколениях, любезно предоставленной известным рязанским специалистом по дворянским родам И.Ж.Рындиным:

Род Салахмира

I

1. Салахмир (Иван Мирославич).

II

2. Григорий Иванович (I).

III

3. Михаил Григорьевич Абутайло (2).

Родоначальник Крюковых и Шишкиных.

4. Григорий Григорьевич Вердеревский (2).

Родоначальник Вердеревских.

5. Иван Григорьевич Кончей (2).

6. Константин Григорьевич Дивной (2).

IV

7. Андрей Иванович Апракса (5).

Родоначальник Апраксиных и Апраксиных-Вердеревских.

8. Григорий Иванович Кончеев (5).

9. Алтуфий Иванович Кончеев (5).

10. Тимофей Константинович Ханык (6).

Родоначальник Ханыковых.

V

11. Матвей Андреевич Апраксин (7).

Родоначальник Апраксиных.

12. Андрей Андреевич Апраксин (7).

Родоначальник Апраксиных-Вердеревских.

13. Степан Григорьевич Ратай (8).

Родоначальник Ратаевых.

14. Иван Алтуфьевич Дуван (9).

Родоначальник Дувановых.

15. Чеботай Алтуфьевич (9).

16. Андрей Алтуфьевич Пороват (9).

Родоначальник Пороватовых.

Выезд ордынской знати на службу к русским князьям, в частности, в Великое княжество Рязанское, в рассматриваемый период не был единичным явлением. Так, в это же самое время к Олегу Рязанскому выехал из Золотой Орды на службу брат Салахмира Еду-Хан, по прозвищу Сильно-Хитръ15 (Сильнохитр16). В святом крещении он был наречен Андреем. От Еду-хана пошел дворянский род Хитрово. Вотчиной Еду-Хана было рязанское село Храпово.

Согласно традиции, ханом мог быть только Чингизид, любой другой знатный ордынец мог стать либо эмиром, либо темником, либо беком. То, что Еду-хан носил титул хана, свидетельствует, он и его брат, Салахмир, весьма вероятно, были Чингизидами17.

Другой российский дворянский род Петрово-Соловово происходит от выехавшего из Большой Орды к великому князю Рязанскому Фёдору Ольговичу Мурзы-Батура (в святом крещении – Мефодия), сын которого Глеб был у рязанского князя Ивана Фёдоровича в боярах18. Коробьины происходят от Кичибея, выехавшего из Большой Орды к князю Фёдору Ольговичу и названного в святом крещении Васильем19 (по другой информации, в крещении он был назван Селиван). Таптыковы происходят от выехавшего из Золотой Орды к Олегу Рязанскому Таптыка (во святом крещении Данил); сыновья его Давыд и Федор Даниловичи служили у князя Фёдора Олеговича в боярах20. Род Мертваго произошёл от царевича Золотой Орды Благодена, выехавшего к великому князю Олегу Рязанскому21. Потомки Благодена также назывались этим именем, один из них умер во времена Ивана Грозного, и царь повелел сирот называть детьми Мертваго. Столь неблагозвучная фамилия – Мертвый – держалась несколько столетий, и лишь в начале XIX в. с разрешения государя была изменена на Мертваго22.

Эти факты свидетельствуют о том, что, во-первых, Олег Рязанский пользовался большой известностью и уважением в Орде; во-вторых, когда внутренняя гражданская война, т.н. «замятня», привела к власти эмира (темника) Мамая, который, манипулируя претендентами, посредством силы и интриг ставил на ханский престол устраивавшие его фигуры из Чингизидов, ордынская знать стала отъезжать на Русь. Внутриордынский террор вызывал серьёзные опасения за жизнь свою и своих близких у многих представителей ордынской знати. Поступление на службу к русским князьям и переход в православие был для многих желанным исходом. Одним из русских князей, принимавших на службу ордынскую знать, был Олег Иванович Рязанский. Этот процесс обозначил тенденцию собирания и роста сил русских земель.

О Салахмире сохранились отрывочные и противоречивые исторические сведения. Поэтому введение в научный оборот новых данных о нём способствует лучшему пониманию той далёкой исторической эпохи. Во-первых, необходимо рассмотреть вопрос о его имени и отчестве. По Иловайскому – он является мурзой Салахмиром, во святом крещении Иоанном (Иваном). Далее появляется загадочное славянское отчество Мирославич (либо Мирославович). Итак, на Рязанской земле Салахмир стал Иваном Мирославичем. В Гербовнике в родословной Апраксиных он назван Солохмиром23. А.А. Зимин же называет его Салхомиром24. В источнике «500 русских фамилий булгаро-татарского происхождения» упомянутый под № 30 Салахмир расшифровывается как «Солых эмир». И.Ж. Рындин выдвинул оригинальную теорию происхождения Салахмира25. Он считает, что славянское отчество Салахмира – Мирославович «наводит на мысль, что, возможно, отец Салахмира – Мирослав, русский боярин или даже князь – сам когда-то выехал из Руси в Орду и стал татарским мурзой, что соответствует званию русского боярина». А само имя «Салахмир» расшифровывает как «Салах-темир»26.

Исходя из текста плиты, приходится признать именем, данным ему при рождении, Хоросмир, в православном крещении Иван Мирославович. Будучи ближайшим родственником Олега Рязанского, в конце своего жизненного пути Хоросмир принял схиму с именем Иосиф и был погребен в Покровской церкви Солотчинского монастыря вместе со своим патроном, князем Олегом и его женой Ефросиньей. Тело Хоросмира находилось в Покровской церкви до 1542 г., когда, по просьбе родственников, его тело было погребено «под алтарною стеною», т.е. у алтарной стены. Перенос осуществляли епископ Коломенский Феодосий и архимандрит Хрисанф. Действительно, в истории Солотчинского монастыря эти исторические личности фигурируют. Так, первоначально Солотчинскмй монастырь управлялся игуменами, с 1483 г. – архимандритами, первым архимандритом был Ефрем27.

По И.В. Добролюбову28, в 1564 г. упоминается архимандрит Хрисанф, а Иероним29 отмечает, что в Солотчинском монастыре находился на покое епископ Коломенский Феодосий, который преставился 18 ноября 1560 г. и был погребен там же в монастыре. По нему был дан вклад на разные потребности 930 руб., жемчуга к образам на 50 руб. Макарий уточняет, говоря, что об архимандрите Хрисанфе известно из приходно-расходной монастырской книги по случаю пожертвования «денег 980 р. асс., жемчугу на 50 р., риз и стихаря камчатых постных, данных в Солотчинский монастырь Феодосием Епископом Коломенским, бывшем на покое в Солотчинском монастыре, скончавшимся и погребенным в оном 1560 года в Ноябре в 18 день, для поминовения по себе и по своих родителех, да на Покров Святей Богородице на надгробную церковя, да на колокол, да на церковь Алексiя Чудотворца с трапезою каменною, да на покупку села в дом Пресвятыя Богородицы 400 р., в том же счету и на корм братiи». Те деньги, 400 р., украли из церкви при архимандрите Хрисанфе30. Другим документом, где упоминается архимандрит Хрисанф, является судная правая грамота Царя и Великого Князя Ивана Васильевича 1564 г., данная на с. Чешуево с деревнями31.

В связи с переносом тела Хоросмира из Покровской церкви в Солотчинском монастыре существует легенда о том, что по просьбе родственников тело Хоросмира было увезено ими в Золотую Орду, так как он принадлежал к роду Чигизидов и подлежал захоронению по ордынским обрядам. Хотя эта легенда не выдерживает никакой критики, поскольку Хоросмир был православным человеком, в миру Иваном Мирославовичем, да и Золотая Орда в тот период уже не существовала, в легенде отразились, вероятно, отзвуки факта перенесения тела Хоросмира из церкви к алтарной стене. О причине переноса можно только догадываться, на плите написано «по упрошению родственников», что стало поводом для этого неясно.

Теперь несколько слов о вотчинах Хоросмира. В известном описании России при осмотрении южной окраины Рязанской губернии (территории нынешних Скопинского и Милославского районов Рязанской области), отмечается, что здесь «находились вотчины знатнейших рязанских бояр конца XIV века – Кареевых, мурзы Салахмира, в крещении Ивана Мирославича – зятя Олега Рязанского (с.Мирославщина), от которых пошёл род Вердеревских (с.Вердерево)»32. И поныне эти названия существуют на географической карте Рязанской области. На северо-восток от г. Скопина лежит с. Вердерево, бывшая вотчина Хоросмира. Его потомки, владевшие этой вотчиной, по её названию получили родовое имя Вердеревских. И поныне потомки Вердеревских проживают в г. Рязани, Париже, Санкт-Петербурге и Елабуге33.

Мирославщиной называлась вотчина Хоросмира на землях нынешнего Милославского района. И центр вотчины, соответственно, стал называться с. Мирославщино. Однако к середине XVII в. оно уже не существовало, скорее всего из-за частых набегов крымских и ногайских татар. Во второй половине XVII в. часть бывшей мирославской вотчины захватил в свои руки московский окольничий и боярин Матвей Милославский. Чтобы закрепить за собой запустевшую и обезлюдевшую землю, он в 1676 г. поставил здесь свой боярский двор и перевёл сюда часть крестьянских семей из других вотчин. Появление нового селения в окладной книге 1676 г. зафиксировано записью: «Милославщина, новоселебное село». Местные же жители по привычке называли это село Мирославщиной, тем более, что эти оба названия созвучны. Поэтому часто можно встретить при написании названия села следующее сочетание: с. Милославщина (с.Мирославщина), т.е. они воспринимались как тождественные. В 1831 г. тогдашняя владелица села княгиня Кропоткина добилась переименования села. С того времени оно официально именовалось «Алексеевское, тож Милославское». Однако местные жители продолжали его именовать по-старинке. Железнодорожники, построив в конце XIX в. неподалеку от села станцию, предпочли наименовать её Милославской. Со временем вокруг железнодорожной станции возник целый рабочий поселок, который в наши дни стал районным центром Милославского района Рязанской области34. Нынче с. Милославское вошло в состав рабочего посёлка, но на карте Рязанской области 1965 г. ещё можно прочитать наряду с райцентром Милославское название с. Милославка. Таким образом, нынешнее название Милославского района и его центра р.п. Милославское несёт в себе топонимическую память о Хоросмире – Иване Мирославиче.

Аналогичной точки зрения придерживаются Г.К. Вагнер и С.В. Чугунов35.

Безпуцкий стан В.П. Семенов располагает в Каширской земле. «Верстах в 12 – 15 от Каширы к юго-западу протекает речка Безпута, впадающая в Оку близ села Григорьевского (700 жит.). На этой речке в XIV в. находилась вотчина, известная под именем «Безпуцкого стана», отданная вел. кн. Олегом Рязанским Ивану Мирославичу (крещёному мурзе Салахмиру), женатому на его сестре Анастасии»36.

К Веневской вотчине, по всей видимости, принадлежала деревня Настасьина. «Деревня Настасьина (200 жит.), находящаяся близ станции, своим возникновением, при промежуточном положении между г. Веневом и р. Безпутой, входившими в XIV в. в состав вотчин Ивана Мирославича, женатого на сестре вел. кн. Олега Рязанского Анастасии, как бы указывает на то, что эта деревня возникла в пределах одной из обширных вотчин, отданных кн. Олегом в приданное за Анастасией»37. «Уездный город Венев под именем села Веневы, отданного вел. кн. Олегом Ивановичем Рязанским в вотчину Ивану Мирославичу (крещёному мурзе Салахмиру), мужу его сестры Анастасии, упоминается в XIV в.»38.

В Тульских землях раполагалась ещё одна вотчина Хоросмира – Растовец. Вот что говорит В.П. Семенов: «В 4-х верстах на запад от станции Богатищево расположено село Растовец, имеющее до 500 жит. и волостное правление. Село это в XIV в. было одной из вотчин Ивана Мирославича»39.

«Уездный город Михайлов упоминается, под именем «Михайлова поля», в качестве вотчины, пожалованной в XIV в. вел. кн. Олегом Рязанским Ивану Мирославичу (Салахмиру)»40.

«Семь вёрст далее железный путь, по пересечении р.Мокрой Полотемны (ныне Мокрой Полотебни), достигает ст. Милославской, находящейся близ с. Мирославщины (600 жит. и больница). Таким образом название станции есть искажённое название села; последнее имеет какую-то связь с родом мурзы Салахмира, в крещении Ивана Мирославича, потомка ордынских владетелей, прибывшего в 1371 г. из Золотой Орды к вел. кн. Олегу Ивановичу Рязанскому и оказавшему ему помощь в обострившейся борьбе с Дмитрием Донским и Владимиром Пронским; ему, как влиятельному, близкому боярину, после его крещения и женитьбы на сестре Олега Анастасии, были пожалованы вотчины: Верхдеревъ (ныне с.Вердерево Скопинского у.), Венева (ныне г.Веневъ), Растовецъ (Каширского у.), Веркоша, Михайлово поле (ныне г. Михайловъ) и Безпуцкий станъ (Каширского у.)»41.

«Верстах в 9 к северо-востоку от Скопина находится с.Вердерево (900 жит.), упоминаемого под именем Верхдерева ещё в XIV в., в качестве вотчины, пожалованной вел. кн. Олегом Ивановичем Рязанским Ивану Мирославичу (крещёному мурзе Салахмиру), женатому на его сестре Анастасии. От этого вельможи пошёл, между прочим, дворянский род Вердеревских»42.

«Брасово было со времён Петра Великого родовым имением потомства знаменитого его сподвижника генерал-адмирала Апраксина. Апраксины происходили от знатного татарина мурзы Салахмира, выехавшего к вел. кн. Олегу Рязанскому и, по принятии крещения под именем Ивана Мирославича, женившегося на сестре кн. Олега Анастасии. Правнук их, Андрей Иванович, получил прозвание Опракса. Воевода Матвей Прокофьевич Апраксин был убит при взятии Казани. Царь Фёдор Алексеевич, во втором своём браке, был женат на Марфе Матвеевне Апраксиной. Ея братья, Пётр Матвеевич, одержавший победу над шведским генералом Кронгиортом, и генерал-адмирал Фёдор Матвеевич, были достойными сподвижниками Петра Великого.Сын генерал-адмирала, впоследствии фельдмаршала, Степан Фёдорович Апраксин (1702-1760) прославился своей победой над Фридрихом Великим при Гросъ-Эгернсдорфе»43.

Примечания

1 Михайловский Е., Ильенко И. Рязань. Касимов. – М.: Искусство, 1969. – С. 158.

2 Добролюбов И. Историко-статистическое описание церквей и монастырей Рязанской епархии. – Т. I. – Зарайск: Типография А.Н. Титовой, 1884. – С. 122 – 132.

3 «…Чтобы не престала память родителей наших и наша, и свеча не погасла». Изборник: были и предания Рязанского края. - Рязань: Типография POLYGRAFIA, A.S., Praha, 1995. - С.150-151.

4 Внуков П. Могила схимонаха Ионы (В. князя рязанского Олега Иоанновича) в Солотчинском монастыре) // Странник. – 1862. – № 9. – С. 402.

5 Бестужев-Рюмин К. Русская история. – Т. I. – СПб.: Издание Д.Е. Кожанчикова. Типография А.Траншеля, 1872. - С.429.

6 Ольшевская Л.А., Травников С.Н. Литература Древней Руси и XVIII века. - М.: Новая школа, 1996. - С. 311.

7 Словарь русского языка в 4-х тт. – Т. III. П-Р. - Изд. 2е, доп. - М.: Изд-во «Русский язык», 1983. - С.421.

8 Россия. Полное географическое описание нашего Отечества. - Т. II. Среднерусская чернозёмная область. Настольная и дорожная книга для русских людей / Под ред. В.П. Семёнова и под общим руководством П.П.Семёнова и В.И.Ламанского. - СПб, Издание А.Ф. Деврiена, 1902. - С. 300.

9 Иловайский Д.И. История Рязанского княжества. - М.: Издание А.Л.Васильева: Тип. И.С.Дурново, 1884. - С.132.

10 Древние грамоты и акты Рязанского края, собранные А.И.Пискаревым. - Изд. Терскова. СПб: в типографии Эдуарда Веймара, 1854.

11 Акты исторические, собранные и изданные Археографическою коммиссiею. - Т.1. 1334 – 1598. - СПб., в типографии Экспедиции заготовления Государственных бумаг, 1841. – С. 23

12 Иловайский Д.И. Указ. соч. С. 132.

13 Савелов Л. Древние Рязанские дворянские роды, коих гербы помещены в первых 10 тт Общаго Гербовника // Труды Рязанской Ученой Архивной Комиссии.1899. - Т. XIV. - Вып. 3. - Рязань, 1900. - С. 373.

14 Цепков А.И. Свод письменных источников по истории Рязанского края XIV – XVII вв. – Т. I. - М.: Александрия, 2006. С. 43.

15 Савелов Л. Указ. соч. С. 373.

16 Цепков А.И. Материалы к истории рязанского боярства. // «И были полки Ольговы…»: Свод летописных известий о Рязанском крае и сопредельных землях до 50-х годов XVI в. - М.: Прогресс – Культура, 1994. - С.479.

17 Урусов К.С. - Б. К истории рода Урусовых. Фамильная хроника. - М.: Наука, Издательская фирма «Восточная литература», 1993. – С. 49.

18 Савелов Л. Указ. соч. С. 373.

19 Савелов Л. Указ. соч. С. 373 – 374.

20 Савелов Л. Указ. соч. С. 374. Цепков А.И. Указ. соч. С. 480.

21 Савелов Л. Указ. соч. С. 374.

22 Гудков Г.Ф., Гудкова З.И. С.Т.Аксаков. Семья и окружение. Краеведческие очерки. – Уфа: Башкирское книжное издательство, 1991. - С. 28.

23 Цепков А.И. Указ. соч. С. 479.

24 Зимин А.А. Феодальная знать Тверского и Рязанского великих княжеств и московское боярство конца XV – первой трети XVI века. С.136-142. // История СССР. – 1973. - №3. - С. 124 - 142; Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV века – первой трети XVI века. - М.: Наука, 1988. - С. 267.

25 Рындин И.Ж. Материалы по истории и генеалогии дворянских родов Рязанской губернии / Материалы и исследования по рязанскому краеведению. - Том 10. – Вып. 2. (Вагины-Гюллинги). - Рязань, 2007. - С. 64 – 65.

26 Рындин И.Ж. Указ. соч. С. 64.

27 Македоний (архимандрит). Солотчинский монастырь. Историческое описание Солотчинского монастыря // Календарь Рязанской губернии на 1886 год / Изд. Ряз. губ. стат. ком. / Сост. под ред. секретаря ком. А.В.Селиванова; год четвёртый. – Рязань: Тип. Губ. Правления, 1886. – С.19.

28 Добролюбов И. Указ. соч. С.122-132.

29 Иероним (архимандрит). Дополнительныя о Рязанской епархии сведения / Изд. Ряз. Учен. Арх. Ком. / Под ред. А.В.Селиванова. - Рязань: Тип. Губ. правления, 1891. - С.31.

30 Македоний. Указ. соч. С. 24.

31 Македоний. Указ. соч. С. 25.

32 Россия… С. 163

33 Рындин И.Ж. Указ. соч. С. 65.

34 Левошин Н. Милославское (Название на карте) // Приокская правда. - Рязань, 1975. - 4 июня. - №139 (16 685). - С.4

35 Вагнер Г.К., Чугунов С.В. Рязанские достопамятности. - М.: Искусство, 1974. - С.78.

36 Россия… С. 395; 37 Там же. С. 396 – 397. 38 Там же. С. 397. 39 Там же. С. 399. 40 Там же. С. 400. 41 Там же. С. 404 – 405. 42 Там же. С. 487. 43 Там же. С. 554.

Д.В. Губин

Рязанская книжность в xvii веке в связи с европейскими традициями

Имеется ряд признаков, дающих основания для формулировки настоящей темы. Вместе с тем, проблему историко-культурного наследия средневековой рязанской книжности нельзя признать вполне разработанной. В какой-то степени это объясняется тем, что в настоящее время первоначальные книжные собрания, как комплексы, утрачены, поддаются только частичной реконструкции. Не представляется возможным увидеть хотя бы одно реальное раннее ядро в виде определенного ряда названий, то есть хотя бы одного конкретного перечня памятников. Причина тому – отсутствие сохранившихся или выявленных книжных описей, созданных до XVIII в.1 Рассматриваемый в статье аспект темы может способствовать дальнейшему, более пристальному вниманию ученых-археографов к проблеме истории книжных традиций на территории Рязанского региона.

В определении одного из важных оснований настоящего рассуждения о знакомстве рязанской книжности XVII столетия с западноевропейскими литературами во многом незаменимо наблюдение Д.С. Лихачева: «В силу своего средневекового типа русская литература в XV – XVII веках ограничивала свои европейские связи только теми европейскими литературами, которые сохраняли тот же средневековый тип литературной системы, или ограничивала свои переводы только теми произведениями, которые были у себя на родине уже далеко не новыми и не передовыми»2.

В современной научной литературе известно лаконичное обращение к одному переводному памятнику, свидетельствующему о том, что Рязань имела отношение к литературно-переводческой деятельности в лице Иосифа, митрополита Рязанского и Муромского (1674 – 1681), принимавшего участие в «досмотре» в 1677 г. мощей Анны Кашинской и в обсуждении «подлинности» Жития Анны3. В Российской национальной библиотеке сохранилась рукопись конца XVII – начала XVIII в. (РНБ, F. I. 273), показывающая, что названный церковный иерарх был заказчиком перевода «Годовых деяний, церковных… Цесаря Барония», выполненного с краковского издания XVII в. Переводчик Игнатий скрыл свое имя в цифровой тайнописи в тексте «Годовых деяний»: «Переведена сия книга с польского языка на словенский со друкованныя книги в Кракове, по благословению преосвященнейшаго Иосифа митрополита рязанского и муромского в лето… 7187-го… 1678-го года» (л. 754 – 764 об.).4 Этот перевод не издан. В статье О.А. Белобровой, обратившей внимание на важный рукописный памятник и указавшей на роль митрополита в осуществлении перевода, о степени вероятности осуществления перевода в Переяславле Рязанском можно только догадываться.

Между тем, такая вероятность подтверждается свидетельством недавно обнаруженного документа. В «реестре» книг 1750 года, оставшихся после смерти архиепископа Рязанского и Муромского Алексея (Титова) (1733 – 1750), встречаем указание на два экземпляра, скорее всего, рукописных списка сочинения с любопытным на первый взгляд названием: «Две боронии»5. Не исключено, что одной из этих книг могла быть упомянутая рукопись РНБ или ее протограф. Не менее важно для нас и то, что дошел еще один (другой упоминаемый в «реестре» ?) список этого сочинения, который хранился в библиотеке А.И. Мусина-Пушкина, что не исключает возможности привязки этого факта к рассматриваемому контексту рязанского происхождения перевода6. В Переяславле-Рязанском могли быть осуществлены, либо могли бытовать переводы и других полемических сочинений историко-церковной тематики, которые, однако, нам неизвестны.

Надо полагать, что Игнатий хорошо знал польский язык. Возможно, он был знаком и с оригинальным сочинением римского кардинала Ц. Барония. Скорее всего, этот человек был профессиональным книжным переводчиком при Рязанской митрополии. Менее вероятно то, что митрополит Иосиф поручил задание, в исполнении которого был наверняка заинтересован лично (и если это так, непременно испытывал необходимость держать творческий процесс в поле зрения), мастеру, работавшему в другом месте. Несомненна заинтересованность церковного иерарха в переводе литературного произведения с польского языка на русский, что может говорить о знакомстве рязанского митрополита и переводчика с западной литературой церковно-исторической тематики.

Исследование Дж. Броджи Беркофф о важных вехах европейской историографии XVII в. дает представление о том, что труд Цесаря Барония, нужно подчеркнуть, в «авторитетном» русском переводе с сокращенного польского издания Петра Скарги7, продуктивно использовал известный болгарский автор иеросхимонах Спиридон. В параллельном внимании Спиридона как к церковной, так и к государственной истории возможно прямое воздействие переводного сочинения Барония («через переведенного на русский Скаргу»). Кроме того, с точки зрения исторических интересов и взглядов рязанского митрополита Иосифа и переводчика Игнатия небезынтересно наблюдение итальянской исследовательницы об общем важном элементе в методе исторического познания Ц. Барония и Спиридона – «старание выявить период, когда вселенская церковь была неразделенной»8. Если наше представление о вовлеченности рязанского иерарха и книжника в пространство общеевропейской культуры в 1670-е гг. верно, сведения о бытовании около десяти лет спустя в расположенном неподалеку от Переяславля Рязанского Солотчинском монатыре при архимандрите Игнатии книг на итальянском языке9 не выглядят необычными.

Во Вкладной книге Солотчинского монастыря 1691 г. исключительно ценно само по себе и крайне примечательно в настоящем исследовании упоминание о келейных книгах архимандрита Игнатия, которые он отдал своей сестре монахине княгине Д.Я. Черкасской. В их числе упоминаются книги на иностранных языках, в т.ч., на итальянском («фряжской печати»): «Евангелие напрестолное в тетратех болшои руки крупнои печати александрийской бумаги цена 8 рублев… поволочено бархатом виницийским серебреным червчетым… а построил… болярин князь Михайла Яковлевич Черкасской с княгинею своею Марфою Яковлевною ис своей боярской казны по челобитью… архимандрита Игнатия вместо ево архимандричьих келейных книг, которые взяла у него архимандрита будучи во благоденствии сестра ево честная монахиня благородная княжна Досифея Яковлевна (жена М.Я. Черкасского – Д.Г.): Евангелие Кирилово; Евангелие фряжскои печати в лицах; Книга математик фряжскои же печати, а в неи архитектуры различных строении и живописных обрасцов, и всяких животных, что есть на вселеннеи звериных и птичьих и рыбных; книга Алексикон (так !) большой; да Кнапиуж (так ! – пометы в тексте описания – Д.Г.) большой на трех языках; да Колепин и иные мелкие книги в полдесть и в четверть»10. (Выделено мной – Д.Г.)

Факт существования печатных книг на итальянском языке в Солотчинском монастыре в конце XVII в. требует пристального внимания и оценки исследователей, что в контексте настоящей темы, безусловно, не препятствует фиксации возможности уже сейчас отождествлять польско-русского переводчика и будущего архимандрита Солотчинского монастыря.

Рязанское знакомство с книгами на иностранных языках легче всего объяснить связями со столичными книжниками и свидетельствами о книжных вкладах. В поздней копии Окладной книги Николо-Радовицкого монастыря (1680 – 1800 гг.), который в средневековье относился к рязанской территории, имеются свидетельства, в т.ч. о книжных вкладах представителей царской династии, московской знати и других состоятельных москвичей за 1681 – 1694 гг.11 То, что к определенному моменту в прошлом сложились книжные связи Николо-Радовицкого и Солотчинского монастырей иллюстрирует сохранившийся в фонде Солотчинского монастыря документ, наверное, несколько более позднего происхождения – отрывок копии списка книг (без даты, XVIII в., на 1 листе), взятых из ризницы Николо-Радовицкого монастыря12.

Ко времени существования митрополии в Рязани последней четверти XVII в. относится недатированный документ (два письма) в фонде Муромского Борисоглебского монастыря, который убеждает в существовании рязанско-муромских и рязанско-московских книжных связей13. В этом оригинальном источнике эпистолярного характера зафиксировано, что в Переяславле Рязанском трудился книгописец-песенник чернец Игнатий, который переписал для муромского архимандрита Авраамия «тетрати обедни трехголосных и четырехголосных и канцерты, а преж тово… погребение треголосное». «Тетрати треголосныя» в Москве должен был иллюстрировать мастер-иконописец Калистрат14. Из содержания текста ясно, что в Муроме в это время не было книжников такого уровня. Второе письмо свидетельствует о регулярной переписке между Игнатием и архимандритом Авраамием и, кроме того, показывает, что Игнатий мог быть приближенным митрополита Рязанского и Муромского15. Любопытна его фраза «телесно жив есмь, а в душевнее сам единородныи с(ы)н слово Божие», которая присутствует и в первом послании. Здесь вспоминаются слова Д.С. Лихачева, его образное представление о новой форме: «Литературная система нового времени была подготовлена в России до восприятия литературой передового западноевропейского опыта – еще в XVII веке. Форма в данном случае пришла до содержания. Новое вино было влито в новые мехи, как бы специально для этого сшитые»16. Возможно, есть смысл осторожно предполагать в создателе певческих рукописей Игнатии и польско-русском переводчике Игнатии при митрополите Иосифе одно и то же лицо.

В конволюте из различных отрывков приходо-расходных книг сохранилась расходная роспись 1692 г. архимандрита Игнатия, что говорит, судя по всему, о происхождении части тетрадей кодекса из канцелярии Солотчинского монастыря. В тексте этого документа имеется важное косвенное подтверждение рязанско-московских книжных связей конца XVII в. – упоминание о посылке рыбы «патриарша казначею… (далее заклеено – Д.Г.)… Стефану истобником в Чудов монастырь старцу Ивфимию, справщику Кариону, да на Троецкое подворье справщику ж Аарону…»17. (Выделено мной – Д.Г.) Трудно сомневаться, что речь идет о справщиках Московского печатного двора, об известном книжнике второй половины XVII в. Евфимии Чудовском о Стефане, упоминаемом, видимо, и в отмеченном ранее первом письме из фонда Муромского Борисоглебского монастыря. К началу 1690-х гг. с большой долей уверенности можно предполагать сложившиеся связи рязанского Солотчинского монастыря, в первую очередь его настоятеля, со справщиками Московского печатного двора и Чудова монастыря.

Но оказывается, это предположение можно отнести на счет не только названного монастыря. Сохранился оригинальный список перевода Толкования литургии Симеона Солунского с автографом 1689 г., который принадлежит перу Евфимия Чудовского. Он работал, судя по всему, в конце 80-х – самом начале 90-х гг.: «в граде Переяславле рязанском, в келии… Авраамия митрополита…»18. Причиной посещения крупным книжником религиозно-административного центра Рязанской и Муромской митрополии могло быть, по меньшей мере, местное хранение, бытование оригинала Толкования литургии Симеона Солунского, а также рязанский заказ на осуществление перевода. Митрополит Рязанский и Муромский Авраамий (1687 – 1700), бывший архимандрит московского Спасо-Андроникова монастыря19, и московский книжник-переводчик, должно быть, были близко знакомы, если Евфимий работал в келье рязанского митрополита. Судя по всему, церковный иерарх имел возможность обеспечить все необходимые условия для успешного, продуктивного книжного творчества, кроме того, имел под рукой принадлежности и материалы для профессионального книжного письма.

Все более четко вырисовывавшиеся рязанские связи с московскими книжниками должны были иметь определяющее значение в развитии местной книжной культуры конца столетия. Не исключена возможность, что под руководством архимандрита Игнатия в Солотчинском монастыре этого времени могла быть организована отдельная книгохранительная, поскольку при передаче бывшим архимандритом этого монастыря, небезызвестным Софронием Лихудом новому архимандриту Исакию в 1726 г. ризничного имущества книги не упоминаются20. Здесь нельзя исключать, правда, и другие варианты объяснения. За XVII – XVIII вв. описи отдельной монастырской библиотеки неизвестны. Известно только то, что в 1789 г. значительное количество принадлежавших монастырю книг, судя по всему, печатных (1153) было передано архимандритом Иоаникием Рязанской духовной семинарии21. Весь комплекс рассмотренных данных, между прочим, заставляет обратить внимание на такое, возможно, в чем-то неслучайное совпадение. Два фондовых включения Российского государственного архива древних актов (ф. 1432, Муромский Борисоглебской монастырь, 44 ед. хр., 1679 – 1691 гг. и ф. 1433, Рязанский и Муромский архиерейский дом, 90 ед. хр., 1643 – 1742 гг.) были выделены учеными-архивистами из ф. 1202 (Солотчинский монастырь)22.

Книжники в Переяславле Рязанском были знакомы и с целыми собраниями на иностранных языках. Архимандрит Макарий обратил внимание на «замечательные по своей древности» книги в библиотеке Спасо-Преображенского монастыря на территории Рязанского кремля, правда, уже в XIX в. Среди изданий XVII – XVIII вв. были отмечены: «Труды Афанасия Александрийскаго на греческом и латинском языках, печат. в Париже 1626 года. Труды св. Григория Папы, в 4-х томах, печ. в Париже 1626 года». Имелись произведения Василия Великого и Иоанна Златоуста, также напечатанные в Париже в XVIII в.23 Наличие парижских изданий зафиксировано и в книге для записи имущества Спасского монастыря 1860 г. Правда, упоминаемые здесь издания сочинений Григория Богослова (у архимандрита Макария не отмечены), Афанасия Александрийского, Григория Папы, Иоанна Златоуста на греческом и латинском языках (№№ 2 – 6) были отнесены составителями описи монастырского имущества к XVI – XVII вв.24 В рукописном каталоге библиотеки Рязанской духовной семинарии начала XIX в. упоминаются, очевидно, также старые книги форматом в лист – две немецкие Библии, которые могли быть рукописями, но скорее печатными изданиями, возможно XVI – XVII вв.: «Библия немецкая без переплета. Библия без заглавного листа, в коже»25.

В каталоге семинарской библиотеки наиболее интересно, на наш взгляд, упоминание об особых книжных фолиантах – Минеях на греческом языке: «Греческие Минеи генварь, март, апрель, май, июль, август, ноябрь и декабрь»26. Несмотря на недостающее количество книжных памятников (4), необходимых для составления полного комплекта книг годового цикла, можно достаточно уверенно предполагать их принадлежность одному комплекту Миней. Указания на год издания нет, что дает основание с равной долей вероятности предполагать в них как рукописи, так и печатные книги. Вопрос с книгами на греческом (имеется в виду, кроме того, свидетельство о рязанских архиерейских книгах, в т.ч. рукописях на греческом языке в уже упоминавшемся источнике27) хотя и может примыкать непосредственно к настоящей теме, в том числе, с точки зрения хронологии, требует, очевидно, отдельного рассмотрения и дальнейших разысканий. Последнее, безусловно, относится и к проанализированному аспекту темы в целом.

В итоге представляется несомненным, что ситуация, при которой весьма фрагментарная и неоднородная источниковая база не гарантирует однозначности выводов, не должна препятствовать попыткам проблемного анализа накопленных наукой фактов. Они свидетельствуют о том, что к концу XVII в. рязанская книжная культура стала неотъемлемой частью русской книжной культуры. Местная книжность в рассматриваемое время приняла непосредственное участие в восприятии и осмыслении прогрессивных веяний европейской книжной культуры. Кажется, не одна лишь случайность может в дальнейшем пояснить тот факт, что в самом начале XVIII в. митрополитом Рязанским и Муромским стал будущий местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский, который был непосредственно знаком с явлениями европейской культуры, с идеями католического образования и западноевропейской книжности.

Примечания

1 См.: Губин Д.В. Источники по истории рязанской книжно-рукописной традиции и культуры XII – XVII вв. Диссертация… канд. ист. наук. - Рязань, 2004.

2 Лихачев Д.С. Семнадцатый век в русской литературе // Памятники литературы Древней Руси. XVII век. - Книга первая. - М., 1988. - С. 26.

3 См.: Семячко С.А. Круг агиографических памятников, посвященных Анне Кашинской. I. Сказание об обретении и перенесении мощей // Труды Отдела древнерусской литературы. - Т. L. - СПб., 1997. - С. 534.

4 Белоброва О.А. Игнатий // Словарь книжников и книжности Древней Руси. - Вып. 3 (XVII в.). - Ч. 2. И – О. - СПб., 1993. - С. 26.

5 Государственный архив Рязанской области (далее – ГАРО). Ф. 869. Оп. 1. Д. 334. Т. 2. Л. 183 об. Выявленный в фонде Рязанской ученой архивной комиссии источник является копией, снятой, видимо, одним из членов комиссии с документа делопроизводственного характера в одном из столичных архивохранилищ (СПб. ?): «Архив Синода. Дело 1750 г. (Арх. № 74), л. 1-3». О другом, более полном списке архиерейской книжной описи этого времени, обнаруженном в Российском государственном историческом архиве, см.: Губин Д.В. Малоизвестные источники по истории книжности в фонде РУАК в ГАРО (к реконструкции рязанской традиции книжной культуры) // Материалы научной конференции, посвященной 120-летию учреждения в России губернских ученых архивных комиссий. - Рязань, 22 – 23 сентября 2004 года (в печати).

6 Козлов В.П. Кружок А.И. Мусина-Пушкина и «Слово о полку Игореве». Новые страницы истории древнерусской поэмы в XVIII в. - М., 1988. - С. 254, 258. В приложении под названием «Реконструкция части собрания А.И. Мусина-Пушкина», в первом разделе, посвященном рукописям, обстоятельства поступления которых в коллекцию неизвестны, автор под № 11 поместил следующую информацию: «В сдаточной описи 1866 г. в Чертковскую библиотеку числилась под № 7 – “Кардинала Барония разное деяние церковное” (см.: О Чертковской библиотеке // Русский архив. - 1867. - Кн. 1/3. - С. 318). В настоящее время известна ГИМ. Черт. № 117». Косвенным подтверждением тому, что приведенными данными можно оперировать и в настоящем изыскании, служит помещенная В.П. Козловым во второй раздел названного приложения, который посвящен рукописям, изъятым из церковных хранилищ (в т.ч. по указу 1791 г.), под № 68, упоминаемая в литературе заметка, известная в настоящее время в нескольких списках: «Выписка из найденных в архиве Рязанской консистории старинных бумаг о некоторых достопамятностях» (см.: Друг просвещения. 1805. Ч. 3. № 7. С. 69). Это говорит о том, что А.И. Мусин-Пушкин не обошел вниманием и Рязань. Поэтому в совершенно определенном свете, в качестве подтверждения этого тезиса, теперь может выступить следующее свидетельство. В сохранившемся в библиотеке ГАРО рукописном сборнике-конволюте первой половины XVIII в. (б/№, в четвертую долю листа, на 350 + 1 л.) на л. 248 об. зачеркнута такая запись: «Из главнои дворцовои канцелярии в дом в Резань (?) Мусино Пушкино/и/ (?) требовал Фролу (?), его страпчева, которои за делы (?) ходит… (неразб.), …не мешкая явился во главную дворцовую канцелярию» (выделено мной – Д.Г.) (см.: Губин Д.В. О рязанской книжной культуре XVIII века: рукописные сборники-конволюты // Рязанская вивлиофика. Исторический альманах. - Вып. 3. - Рязань, 2001. - С. 37).

7 Броджи Беркофф Дж. «История во кратце» иеросхимонаха Спиридона: опыт исследования в контексте европейской историографии XVII в. // Славяне и их соседи. - Вып. 6. Греческий и славянский мир в средние века и раннее новое время. Сб. ст. к 70-летию академика Г.Г. Литаврина. - М., 1996. - С. 201. - Прим. 1.

8 Там же. С. 211.

9 Немаловажно, что недавно в фондах Рязанского историко-архитектурного музея-заповедника (далее – РИАМЗ) начато выявление и предварительный учет определенного комплекса средневековых европейских изданий.

10 РИАМЗ. № 8835/1. Л. 69; РИАМЗ. Научные описания коллекции рукописных книг. [Сост. Б.Н. Морозов, А.Д. Паскаль, А.А. Турилов.] [Рязань, 1989-1992]. Машинопись. Папка № 14. С. 14, 16, 17. В беседе с Б.Н. Морозовым нам стало известно о введении ученым-археографом сведений о книгах «фряжской» печати в научный оборот (см.: Морозов Б.Н. Чертеж конца XVII века подмосковной вотчины князей Воротынских // Архив русской истории. - Вып. 2. - М., 1992. - С. 192).

11 См.: ГАРО. Ф. 869. Оп. 1. Д. 295. Л. 4об.-5об., 7-8, 17об.-18, 22, 23об., 24-24об., 26об., 31-33.

12 Российский государственный архив древних актов (далее – РГАДА). Ф. 1202. Оп. 2. Д. 300. Л. 1.

13 РГАДА. Ф. 1432. Оп. 1. Д. 27.

14 Там же. Л. 1.

15 Там же. Л. 2.

16 Лихачев Д.С. Указ. соч. С. 25.

17 ГАРО. Ф. 1750. Оп. 1. Д. 1932. Л. 5 об. – 6. В том, что другая тетрадь имеет московское происхождение, убеждает такое свидетельство: «Отпущен Стенка Божков с Москвы в монастырь, дано ему на дорогу 3 алтына 2 денги» (Л. 8). Вероятнее всего предположить, что это было подворье Солотчинского монастыря в Москве, поскольку в тексте документа имеется указание на то, что монастырь был расположен за пределами Переяславля Рязанского (Л. 24 об.). В представлении о видной роли Солотчинского монастыря весьма важны и данные приходо-расходной книги о покупке «иконных» красок, что говорит об осуществлении самостоятельных иконописных работ в этом рязанском монастыре в конце XVII в. (Л. 3 об.).

18 На рукопись № 919 (459) по каталогу В.В. Лукьянова указано А.А. Туриловым (см.: Лукьянов В.В. Краткое описание коллекции рукописей Ярославского областного краеведческого музея. - Ярославль, 1958 (Краеведческие записки. Вып. III). С. 222).

19 Строев П.[М.] Списки иерархов и настоятелей монастырей Российской церкви. - СПб., 1877. - Стлб. 416.

20 РГАДА. Ф. 1202. Оп. 2. Д. 170. Л. 1; см., напр.: Любомудров Н.В. Софроний Лихуд (настоятель Солотчинского монастыря) // Рязанские епархиальные ведомости. - 1882. - № 20.

21 Макарий (Миролюбов Н.К.), архимандрит. Историко-статистическое описание Рязанской духовной семинарии и подведомственных ей духовных училищ. - Новгород, 1864. - С. 64.

22 РГАДА. Ф. 1432. Оп. 1; Российский государственный архив древних актов. Путеводитель в 4-х томах. - Т. 3. - Ч. 2 / Сост. М.В. Бабич (отв. сост.), Ю.М. Эскин, Л.А. Тимошина. - М., 1997. - С. 729.

23 Макарий, архим. Сборник церковно-исторических и статистических сведений о Рязанской епархии. - М., 1863. - С. 226.

24 ГАРО. Ф. 970. Оп. 1. Д. 2. Л. 62.

25 РИАМЗ. № 8837. Л. 169.

26 Там же. Л. 8 об., 28 об.

27 См.: ГАРО. Ф. 869. Оп. 1. Д. 334. Т. 2. Л. 183 об.

И.В. Грачева

Быт и нравы провинциального дворянства

в конце XVIII – начале XIX в. (по «Запискам» С.П. Протасьева)

В конце XIX в. в журналах "Исторический вестник" и "Русский архив» публиковались отрывки из "Записок" С.П.Протасьева. Многочисленные представители рода Протасьевых, близкого Протасовым, были служилыми дворянами. Недаром на иx гербе красовался серебряный грифон (символ верного стража, охранителя), держащий в лапах меч и масличную ветвь.

Рязанские Протасьевы знали своих предков лишь с Бориса, жившего на рубеже XVI – XVII вв. Но эта фамилия упоминалась еще в XV в., когда Василий Темный пожаловал Протасьевым в Мещерском крае наделы "в кормление".1 С тех пор их имена постоянно связывались с Рязанской землей. В 1558 г. при царе Иване Грозном Петр Протасьев был назначен в со­седний Темников в помощники наместнику князю Еникею Тенишееву, в 1576 – 1577 гг. стал осадным головой в Касимове2. С 1594 г. при Федоре Иоанновиче несколько лет служил осадным головой в Темникове Протасьев по прозвищу Келарь; в Мценске эту должность исправлял Борис Протасьев.3 Один из сыновей Бориса – Соловой, был послан в 1615 г. царем Михаилом Романовым послом в Турцию.4 Другой сын Бориса, Михаил, вместе с ратниками, верными присяге, принесенной юному царю Михаилу Романову, был в московском "осадном сидении". После того, как провалилась попытка поляков во главе с королевичем Владиславом захватить Москву и в с. Деулино подписали перемирие, государь всея Руси в 1619 г. среди прочих наградил и Михаила Борисовича "за его к нам и ко всему Московско­му государству прямую службу". В жалованной грамоте говорилось, что он против неприятеля "стоял крепко ж мужественно и на боех и на при­ступах бился не щадя головы своей". Царь наделил его землями в Мещер­ском уезде, там, где и прежде находились поместья Протасьевых – "сельцом Ирцыным на высокой горе" в Борисоглебском стане и в Подлесском стане с. Простое (Острое) Пластиково. Они давались "в вотчину со всеми угодьями", с полным правом потомственного владения.5 В 1626 г. Михаил Борисович воевода в Пронске, в 1636 значился уже "дворянином московским".6 По писцовым книгам Шацкого уезда 1647 – 1648 гг. за Борисом и его сыном Василием кроме прежних рязан­ских имений числилось так же с. Угол, впоследствии получившее наи­менование Протасьев Угол. Сыновья и наследники Василия Федор и Иван ревностно служили царю Алексею Михайловичу.

Во время восстания Степана Разина Федор, "дворянин московский", и стряпчий Иван находи­лись в полках воеводы князя Ю. А Долгорукова, направленных на борьбу с мятежниками. Братья доставили воеводе "языка"-мордвина из Кадомского уезда, принимавшего участие в погромах местных помещичьих усадеб. Впоследствии Иван Васильевич Протасьев участвовал в русско-турецкой войне 1676 – 168I гг., отличился под Чигириным, стал столь­ником и в 1682 г. от соправителей Ивана и Петра получил в потом­ственное владение наделы "в Шацком уезде в Полесском стану в селе Угле да в Ряжском уезде в Пехлецком стану что ему отмежевано из Дикого поля на речке на Кобелше". В грамоте отмечалось, что царское пожалование должно послужить назиданием Ивановым потомкам, "чтобы впредь на его службы смотря дети его и внучата и правнучата и кто по нем роду будет так же за веру христианскую, и за святые Божии церкви, и за нас, великих государей, и за свое отечество стояли крепко и мужественно". Дополнением к этому послужила очередная земельная награда Ивану в 1690 г. "за его многую службу", за то, что он оказался среди тех, кто поддержал Петра в борьбе с царевной Софьей за престол (л. 9-12). Затем наследниками части Ивана в Угле стали его дети Федор и Артемий. У Федора не было потомства. У Артемия, дослужившегося до стольника, старший сын Лука скончался бездетным, и вся доля отцовского наследства (за ис­ключением небольшой части, выделенной вдове Луки) вместе с дядиным наделом в конце концов досталась младшему сыну Артемия Михаилу, капралу лейб-гвардии Семеновского полка.

После кончины Михаила последовал в 1764 г. новый раздел име­ния. Земли в Протасьевом Угле и 130 крепостных душ полюбовно подели­ли между собой его вдова и сыновья Петр, Василий и Федор Михайловичи, служившие в полках. Причем Василий и Федор были в то время солдатами. Только старший Петр, вступивший в военную службу в I754 г., через пять лет стал подпоручиком Шлиссельбургского пехотного полка. Хотя ему довелось побывать и в военных походах (в Померании, Силезии), и в сражениях, карьера его не задалась. Может, потому он и поспешил в 1762 г. в возрасте 23 лет выйти в отставку по собственному про­шению "за болезнью". И лишь тогда от снисходительной императрицы Ека­терины II получил чин поручика. В указе говорюсь, что крепостных "за ним не имеется" и что он "отпущен в дом на его пропитание" (л. 33). Но, благодаря отцовскому наследству, он стал помещиком, за ко­торым в 1782 году в с. Угол числилось 74 души мужского пола. Часть состояния (17 душ в с. Телятники) он выделил детям Никанору, Степану, Аристарху и Анне.7 К 1808 г. Петр Михайлович перебрался на жительство в Рязань. Кроме этого семейства земли Протасьева Угла принадлежали и другим совладельцам из той же фамилии. Брат Петра Федор Михайлович выстроил в селе каменную Спасскую церковь. Количест­во хозяев Угла постоянно увеличивалось: подрастали их дети ж внуки, так что при очередном разделе в конце 1840-х гг. пришлось выделять 39 долей. Сын Петра Степан перебрался в соседнюю Тамбовскую губернию. По 5-й ревизии (1795 г.) за ним еще значились 9 душ в Угле ж столько же в Телятниках.8 Но к 6-й ревизии (1811 г.) имя его из списков рязан­ских помещиков исчезает.

Мемуары, которые начал писать Степан Петрович в конце жизни, живо и колоритно представляют быт и нравы русского провинциального дворянства. Протасьев рассказывал: "Я родился в смутную эпоху, когда злодей Пугачев громил в соседней губернии. Родители мои со старшими детьми уехали в Москву, оставив меня у крестьянки, кормилицы моей, под именем сына её".9 В соседних с Рязанью губерниях пугачевцы вели активные действия в 1774 г., их посланцы появились и на рязанских юго-восточных окраинах, что вызвало панику среди мест­ных землевладельцев. Однако Степан Петрович родился ок. 1772 г. В одном из вариантов своих записок он свидетельствовал, что к началу 1792 г. ему уже исполнилось 19 лет. Этому соответствуют и поданные в 1808 г. сапожковским предводителем дворянства сведения, согласно которым Степану было 37 лет, его старшему брату Никанору – 39 (л. 36). Первенцем же у их отца был сын Павел, но о нем почти ни­чего не известно. Детство Степана безмятежно протекало среди при­волья сельской усадьбы (видимо, в Протасьеве Угле, где была основная часть владений его отца). Одним из источников доходов Петра Ми­хайловича стало винокурение. Степан помнил, как поверенный по вин­ным откупам, молодой мещанин Г.В.Рюмин приезжал к ним в усадьбу принимать вино. Войдя в барские покои, "в простом тулупе, покрытом ки­тайкою", он скромно останавливался у притолоки, а Петр Михайлович, поговорив с ним, небрежно отдавал распоряжение приказчику: "Федька! накорми поверенного и сдай ему вино". Кто б мог тогда подумать, что этот мужичок, которого барин не удостоил пригласить к своему столу, вскоре станет куда богаче Протасьевых и оставит наследникам "более десяти тысяч душ крестьян, огромные капиталы, дома, дачи и проч."10

Однажды Петр Михайлович вдруг спохватился, что его недоросли понятия не имеют об иностранных языках, что в дворянском обществе почиталось большим неприличием: "Он отправил старосту Ивана в Москву с пшеницей и просом, приказав ему нанять немца-учителя не дороже ста пятидесяти рублей в год". Староста вернулся довольный тем, что не только исполнил ответственное барское поручение и привез с собой "немчуру", но еще и сумел сторговаться с ним на червонец дешевле. Однако оценить его профессиональные качества Иван был не в состоянии, и вскоре обнаружилось, что немец – хороший переплетчик и "великий мастер делать бумажные коробки", но о каких-либо науках и сам понятия не имеет. На следующий год наняли другого, уже не поскупившись на плату: "Этот был великий охотник играть на флейте". Умел он также делать домашний сыр, но кое-что смыслил и в математике. И Степан с большим запозданием начал осваивать азы арифметики и немецкого языка. Однако вскоре учитель, решив обза­вестись семьей, уехал в Москву. Третий, пожилой господин, любитель пива и пунша, некогда служил в прусской армии: "Человек грубый, даже жестокий, дозволял себе бить нас линейкой по рукам, щипать за уши, одним словом, был солдат и обращался по-солдатски". Отец на жалобы сыновей не обращал внимания. Он и сам, по свидетельству Степана, был строг до деспотизма и требовал от детей рабской по­корности наравне с крепостными. Мать же их к тому времени сконча­лась. Однажды, когда отец был в отъезде, немец так больно прибил Степана, что тот не выдержал унижения: "Я, выскочив из-за стола, вцепился ему в волосы, повалил и избил так, что он не мог ходить". Тут уж Петр Михайлович вынужден был вмешаться: немцу отказали. Но и своего буйного отрока он поспешил отправить на военную службу. Степан рано надел военный мундир, примерно в том же возрасте, что и его отец. Юный сержант гвардии, оказавшись в Петербурге один, без строгого отцовского надзора, с таким упоением закружился в вихре столичной жизни, что позже сам удивлялся: "Не знаю, как уцелела голова моя на плечах…"

Когда ему исполнилось 19 лет, в январе 1792 г. на Невском проспекте он встретился с наследником-цесаревичем Павлом Петрови­чем, совершавшим верховую прогулку. Молоденький поручик, браво отдавшим честь, привлек внимание Павла. Тот осведомился о его имени, расспросил о службе: и, узнав, что Степан подал рапорт о переводе из гвардии в армию, спросил, не хочет ли он остаться в Петербурге. Протасьев понимал, что это могло означать, но не пожелал воспользо­ваться счастливым случаем и промолчал, о чем впоследствии очень жалел. По всему чувствовалось, что Павел охотно принял бы его в свою свиту. И кто же мог предвидеть, что до его воцарения осталось около пяти лет. Служа у Павла, Степан мог бы сделать блестящую карь­еру. Но в то время ему хотелось изведать романтику боевой жизни, носить гремящую саблю, к тому же его переводили в Санкт-Петербургский гренадерский полк капитаном. Его самолюбию льстило, что он сравняется в чинах со старшим братом Никанором и обгонит отца. С 1792 г. Степан находился с полком в Польше. Там он сдружился с майором М.Б.Барклаем-де-Толли и на всю жизнь запомнил, как тот за­ступился за товарища, когда горячий и несдержанный полковой коман­дир П.Д.Цицианов, не разобравшись, приказал отправить Протасьева под арест и потребовал, чтобы тот сдал саблю. "Вы, господин полков­ник, поступаете несправедливо, - сказал Барклай. С сим вместе снял он с крючков саблю свою, поставил у стола и сказал: Пусть и моя сабля будет вместе с капитанской", - и, не дожидаясь ответа, вышел". Остальные офицеры встали на их сторону, и Ципианову в конце концов пришлось публично принести извинение и вернуть оружие; "М.Б.Барклай-де-Толли взял обе сабли, подошел ко мне и, отдавая мою, сказал: "Товарищ! Мы вместе были арестованы, сабли наши лежали на одном стуле. Желаю, чтобы в первом деле с неприятелем мы вместе и отли­чились". Полковник сказал Барклаю: "Присоедините и мою к вашим, чтобы все они свыклись и действовали совокупно". Но с тех пор Цицианов всё же не мог скрыть неприязни к Протасьеву, что послужило в конце концов причиной его перевода по службе, а потом и отставки в 1796 г. с чином секунд-майора.

Степан вернулся в сельскую отцовскую усадьбу, потом переселил­ся в Тамбов. Впоследствии, когда Барклай был уже фельдмаршалом, в Тамбов по делам приехал его адъютант Николев. Познакомившись со Степаном Петровичем, он в следующий приезд остановился в его доме и передал письмо от фельдмаршала. Барклай называл Протасьева "ста­ринным товарищем" и предлагал: "Если у вас есть сын и в таком воз­расте, что может вступить на службу, пришлите его ко мне". Но сыну Протасьева Александру было тогда 7 лет, а через год Барклай скончал­ся.

В Тамбове Степан Петрович вступил в статскую службу, но выше чина коллежского асессора не поднялся. Нравом он обладал пыл­ким и влюбчивым. Еще в Варшаве, когда ему было 20 лет, его обворожила разведенная полька Климанская. Его бурный роман закончился дуэлью, но осторожности это его не научило. Сам Протасьев признавался: "Жен­щины, эти кумиры наши, радости и горести жизни нашей, большое имели на меня влияние". Будучи уже человеком солидным и женатым, он однажды во время приезда в Москву в Английском клубе разговорился с прияте­лем об этом "предмете", и тот познакомил Степана с хорошенькой моло­дой особой из числа местных "камелий". Степан не на шутку привязался к бойкой и весёлой Маше. Но как-то раз, когда он по-домашнему у ней расположился, предвкушая приятный вечер, у подъезда остановилась карета. Маша ловко схватила из передней шубу Протасьева и затолкала его вместе с шубой за перегородку. А в комнату вошел... граф А.А.Ара­кчеев, бывший тогда в большой силе при дворе. И через много лет Протасьеву живо вопоминалось, как. трепетал он, оказавшись невольным свидетелем графской "амуришки": "...Представьте мое положение. Через одну тонкую перегородку сидит со мной Змей Горыныч, которому погубить человека всё равно, как задавить комара <...> Полтора часа сидел я в засаде, хуже чем на горячей сковороде. Я не шевелился, но я невольно мог чихнуть, кашлянуть, тогда что было бы со мною?" Когда наконец граф уехал, Маша, привычная и не к таким переделкам, весело смеялась, но Степан Петрович больше не переступал её порога.11

Хотя Протасьев не без грусти порой вспоминал, как с ним когда-то на равных начинали служить в гвардии Ф.В.Ростопчин, Н.М.Каменский и другие, достигшие впоследствии больших чинов и высокого положения, но всё же, обладая развитым чувством собст­венного достоинства, он не пресмыкался перед сильными мира сего и никому не позволял себя унижать. С насмешливым сожалением рас­сказывал он об одном генерале, который во время проезда Александ­ра I через Тамбов в 1824 г. не получил приглашения к царскому обеду и не смог этого пережить: "Он дорогою к себе заболел и, не доехав до дома, умер".12 В 1828 г. на Лебедянской ярмарке у Протасьева произошло столкновение с властным и своевольным генералом Л.Д.Измайловым, богатейшим помещиком, обширные усадьбы которого находились в Тульской и Рязанской губерниях. Приехавший в Лебедянь раньше, Протасьев занял квартиру, на которой всегда ос­танавливался генерал, и не соглашался уступить её до тех пор, пока привыкший к всеобщему поклонению богач не перешел от грубых требований к смиренным просьбам. На следующий год они встретились на Липецких водах. Измайлову, страстному охотнику, приглянулись лошади Протасьева, но тот, к досаде генерала, наотрез отказался их продать. И всё же Протасьев сумел внушить ему уважение к себе, и Измайлов пригласил его с другими гостям на обед. Во время обеда Лев Дмитриевич, бурно проведший молодость, разоткровенничался: "Карты великое зло. Я сам прежде играл, но вот уже три года, как играть перестал. Если б от меня зависело, то я бы учредил закон, чтобы всякого изобличенного в азартной игре, вешать". Протасьев же прервал его, заявив, что гораздо большее зло – "богач, притесняющий бедного. Наглец, дозволяющий себе обижать честного, но негласного человека, и так далее". Измайлов, понявший, что это камни в его огород, тем не менее сдержался и лишь "с неудовольствием ска­зал: "Ты уж начинаешь браниться, а потому лучше прекратить разговор сей". И посоветовал строптивому гостю "быть осторожнее". После обеда Измайлов повез всех на реку. Тут и произошел инцидент, окончательно поссоривший Степана Петровича с Измайловым. Хотя кучер генерала пре­дупреждал, что его фаэтон, запряженный шестеркой лошадей, не пройдет через ветхий мосток над болотистой канавой, Лев Дмитриевич, не терпев­ший противоречий, приказал гнать во всю прыть. Фаэтон с гостями и хозяином сорвался с мостка и завяз в тине. Протасьев, которому надое­ло генеральское самодурство, решил вернуться в город (своей коляске он благоразумно велел следовать за генеральским экипажем). Рассерженный Измайлов грубо пытался его удержать и готов был даже прибегнуть к насилию. Но Протасьев, вынув пистолет, хладнокровно заявил: "Генерал! А долго и терпеливо сносил ваши дерзости; пора их оставить. Вы привыкли делать их, а я не привык сносить их. Научитесь быть благора­зумнее; не подумайте, чтоб пистолет мой был пустой; в нем такой пода­рок, от которого ни ваше богатство, ни генеральство не защитят вас. Я дворянин и офицер; честь моя не дешевле вашей. Вы богатее меня зо­лотом, а не честью, и могу вас уверить, что дешево не продам её". Он не отвечал ни слова". Протасьев уехал один, остальные гости не осмели­лись покинуть Измайлова.

Уже в XIX в. появились предположения, впоследствии получившие основательные доказательства, что Л.Д.Измайлов послужил прообразом Троекурова в романе А.С.Пушкина "Дубровский".13 В связи с этим интересно свидетельство Протасьева, что в Москве он встречался с Пушки­ным и даже показывал ему свои литературные опыты (кроме мемуаров он писал и стихи). Возможно, и его рассказы о столкновениях с Измайло­вым стали одним из источников пушкинского сюжета. Во всяком случае причины конфликта Троекурова и старика Дубровского сходны с причиной ссоры Измайлова и Протасьева. Дубровский, обиженный бесцеремонно оскорбительным поведением хозяина, так же решительно покинул его, отказавшись вернуться, когда за ним послали.

Протасьев не простил Измайлову в высокомерно-унизительной реп­лики, произнесенной, когда тот предлагал продать лошадей (с грубым обращением на "ты"): "За хорошую цену почему не продать, ведь ты не такой богач, чтобы пренебрегал деньгами".14 Вскоре в Мос­кве Степан Петрович дал заносчивому барину чувствительный урок. Они случайно встретились в лавке, где Измайлов упорно спорил с продавцом из-за цены дорогого седла. Протасьев, не торгуясь, тут же купил его. Позднее до него доходили слухи, будто взбешенный генерал поклялся жестоко ему отомстить. Но судьба их больше не сводила. У Пушкина Троекуров тоже долго сносил прямой и резкий нрав Дубровского, но в конце концов барская спесь взяла свое, и Дубровский поплатился и имением и жизнью.

Молодость Степана Петровича пришлась на время правления Екате­рины II. Он благоговел перед этой монархиней и писал: "Царствование её можно назвать золотым веком для России. <...> Все государи и все кабинеты уважали её, искали дружбы и гордились приобретением оной. <...> Онa хоть и женщина, но умела избирать вождей, министров и всех правителей государственных безошибочно, что весьма редко бывает в обширных империях». Большое впечатление произвели на влюбчивого офицера блистательные красавицы, которыми славился двор Екатерины, Он рассказал и курьезную историю о том, как вологодский дворянин Костромитинов, судебное дело которого Сенат решил несправедливо, "написал просьбу на имя Божией Матери и в придворной церкви поло­жил эту бумагу у образа Богоматери. В просьбе своей он жаловался уже не на Сенат, а на императрицу. Когда доложили государыне, она прочла бумагу, приказала всё дело представить ей и нашла Костромитинова правым. Сенату сделан был выговор, а Костромитинова приказа­ла пригласить к себе". Екатерина извинилась перед дворянином и распорядилась не только возвратить ему незаконно отобранное имение с крепостными, но и выделить из казны еще такое же в качестве ком­пенсации за материальный и моральный ущерб, понесенный во время следствия. Правда, Протасьев не мог не отметить и негативных сто­рон её царствования: "От палат до хижин нравы расслабели от приме­ра двора роскошного, любострастного. Богатство государства принад­лежало красивым любимцам. Правосудие не слишком цвело в её время. <…> Многие торговали правдою и чинами". Но, оправдывая Екатери­ну, Протасьев полагал, что она по своей доброте слишком доверяла приближенным, которые не стеснялись обманывать её.

Протасьев прожил долгую жизнь, скончавшись в 1850-е гг. Сам он признавался, что болел один раз в жизни: "Ни микстур, ни декоктов и прочих медицинских конфект я не испытал". Степан Петрович приписывал это не только отменному природному здоровью, но и тому, что взял за правило умеренность в еде, отказался от ужина и регулярно летом купался, а зимой обтирался холодной водой. Когда ему было уже за 70, он продолжал перерабатывать свои мемуары, добавляя к ним новые эпизоды. Однако на советы знакомых опубликовать что-либо из написанного, он отвечал стихотворением:

Кому за семьдесят пробило,

Ни в чем тот славы не найдет,

В нем честолюбие застыло:

Он тихо к вечности идет.

Списки мемуаров Протасьева были представлены в редакции журналов разными лицами, что свидетельствует о том, что сам текст не раз под­вергался тщательной переделке. И жаль, что эти мемуары дошли до нас лишь в отрывках. По свидетельству современников, в увесистой тетради было около 200 листов вместе со стихами, и она могла бы много интересного поведать о быте рязанской и тамбовской глубинки и личности самого Протасьева.

Примечания

1. Дубасов И.И. Очерки из истории Тамбовского края. - Тамбов, 1993. – C. 317.

2. Разрядная книга 1475-1598 гг. - М., 1966. - С. 165, 485; Памятники русской письменности ХV-ХVI веков. Рязанский край. - М., 1978. - С. 119.

3. Разрядная книга 1475-1598 гг. С. 486, 493.

4. Книги разрядные. - Т.1. СПб., 1853. - Стб. 31.

5. ГАРО. Ф. 98. Оп. 7. Д. 57. Св. 39. Л. 7-8. Далее это дело цитируется с указанием листов в тексте.

6. Книги разрядные. - Т.1. - СПб., 1853. - Стб. 1172-1173.

7. ГАРО. Ф. 129. Оп.1. Д. 74. Св. 61. Л. 276, 542.

8. ГАРО. Ф. 129. Оп. 7. Д. 88. Св. 150. Л. 160, 173.

9. Из записок неизвестного лица // Русский архив. 1898. Кн.3. - С. 37. Далее текст датируется по этой публикации, обращение к другому варианту рукописи оговаривается особо.

10. Страницы из старого дневника // Исторический вестник. – 1887. - № II. - С. 424.

11.Там же. С. 416.

12.Там же. С. 417.

13. Энгель С. Рассказ о Троекурове // Прометей. - Вып. 10. - M., I974.

14. Страницы из старого дневника. С.420.

Т.А. Поскачей

Социальная характеристика рязанского чиновничества

в 1775 – 1825 годах: сравнительный анализ

Отправной точкой в формировании рязанского чиновничества можно считать губернскую реформу Екатерины II, когда, согласно «Учреждению для управления губерний» 1775 г., было образовано Рязанское наместничество (позднее – губерния) и создан целый ряд местных учреждений, охвативших все сферы управления, суда и контроля, с большим количеством служащих. После реформы совокупный штат чиновников Рязанской губернии должен был составить 534 чел. (без учета приказнослужителей)1, в то время как в середине XVIII в. в Рязанской провинциальной и уездных канцеляриях служило всего ок. 45 чел.2

Привлечение в государственный аппарат большого числа новых лиц, имевших установленные законом права и обязанности, находившихся на казенном жалованье и занимавших определенную общественную нишу, положило начало формированию особой категории населения, занятой в управлении – чиновничества. Социальные характеристики этой группы представляются весьма важными для исследователя, поскольку во многом раскрывают процесс формирования чиновничества как сословия.

Бюрократический аппарат Рязанской губернии, как и других регионов, приобретал присущий ему социальный облик под влиянием ряда факторов (развитие законодательства, экономическая политика правительства, отношение общества к гражданской службе).

При проведении губернской реформы Екатерина II предполагала опираться, в первую очередь, на дворян. Согласно «Учреждению для управления губерний», участие дворянского общества в местном управлении выражалось в нескольких формах: 1) выборные чиновники от дворян в государственных учреждениях; 2) местные дворянские собрания; 3) предводители дворянства.3

После 1775 г. выборные дворянские должности в Рязанской губернии занимали более 700 дворян, в т.ч. многие представители знатных фамилий (князья Волконские, Борятинские, Кропоткины, Маматовы, Мамеевы, Мещерские, Оболенские, Гагарины и другие).4

Дворяне выбирали одну треть всего штата местных чиновников и примерно столько же губернатор и губернское правление представляли Сенату для определения на различные должности по рекомендации местного дворянства.5 Поэтому подавляющая часть местного бюрократического аппарата была представлена дворянами. Формулярные списки служащих, отложившиеся в фонде Рязанского губернского правления ГАРО, показывают, что среди учтенных чиновников III – XIV классов дворяне составляли более 85 %.6

Выходцы из недворянских сословий: обер-офицерские дети, дети церковнослужителей, чиновников и канцелярских служителей, купеческие, солдатские дети и вольноотпущенные люди – были представлены лишь в низшем звене чиновничества (IX-XIV классы). Причина такого распределения заключалась в продворянской политике Екатерины II, которая, во-первых, ввела должности, замещаемые только представителями высшего сословия, во-вторых, при продвижении чиновника по карьерной лестнице создала для дворян более благоприятные условия по сравнению с выходцами из других сословий.

В отношении приказнослужителей, не имевших чина, налицо преобладание лиц недворянского происхождения: дворяне здесь составляли 20 %, недворяне – 80 %. В рамках учтенного количества служащих, происходивших из недворянских сословий, соотношение распределилось следующим образом: наибольшую группу составляли дети церковнослужителей и семинаристы – 36 % от общего числа чиновников; 23 % были подьяческими детьми; 5 % – вольноотпущенниками. Дети обер-офицеров, приказнослужителей и незаконнорожденные лица составляли по 4 % от числа учтенных. Наконец, купеческие, солдатские и крестьянские дети составляли всего 4 %.7

Такое распределение объясняется тем, что преобладающая часть дворян предпочитала переходить в гражданскую службу из военной, минуя низшие ступени. Те же дети дворян, которые начинали карьеру с поступления на статскую службу, как правило, сразу назначались канцеляристами (выявлено до 25 % случаев) либо подканцеляристами (до 50 % случаев), минуя ступень копииста.

Характерно, что количество лиц, имевших военный чин, почти вдвое превышало количество лиц с гражданским чином. Это можно объяснить тем, что большинство дворян относилось к гражданской службе как к второстепенной, поэтому после завершения военной карьеры и выхода в отставку даже при поступлении на гражданскую службу военный чин ими, как правило, сохранялся.

При анализе возраста чиновников установлено, что колебания данного параметра также зависели от принадлежности или непринадлежности служащего к дворянскому сословию. Дворяне, особенно при Екатерине II, с юных лет поступали на военную службу, которая считалась единственно приемлемой для благородного сословия. Лишь после губернской реформы 1775 г., когда массы дворян были привлечены к участию в местном управлении, многие представители их по выходе в отставку стали поступать на гражданскую службу. Как правило, это были лица в возрасте 25 – 45 лет, в основном – от 30 до 40 лет. Количество таких чиновников составляет более 60 %. Число лиц, с самого начала избравших статскую службу, – ок. 20 %.8 Лишь после вступления на престол Павла I наблюдается возрастание числа дворян, поступивших в молодом возрасте на гражданскую службу.

Выходцы из недворянских сословий были лишены возможности поступить на военную службу и зачастую видели единственный выход в том, чтобы стать гражданскими чиновниками. Но для того, чтобы хотя бы в зрелом возрасте достичь средних чинов, необходимо было прослужить ок. 20 лет, поэтому старались начинать службу как можно раньше (с 12 – 14 лет). Это особенно характерно для детей приказнослужителей, подьячих и обер-офицеров.

Усеченный характер формулярных списков не позволил в полной мере проанализировать образовательный уровень чиновников. Дворяне, как правило, получали домашнее образование, при поступлении на военную службу они изучали науки в юнкерских школах и кадетских корпусах. Остальные служащие не обучались ни в каких учебных заведениях, получали в семьях лишь навыки чтения и письма. Случаи наличия высшего или среднего образования у служащих единичны.

Изучение имущественного положения служащих также представляется важным для их социальной характеристики. Однако оказалось возможным установить лишь материальное состояние дворянства на основе владения крепостными. Анализ формулярных списков чиновников-дворян показал следующее: 22 % не имели крепостных крестьян; 45 % были мелкопоместными дворянами, то есть имели не более 20 душ; 22 % принадлежало к среднепоместным дворянам (21 – 100 душ); 11 % дворян были крупнопоместными – имели более 100 душ.9

На основании формулярных списков можно составить обобщенный социальный тип рязанского чиновника конца XVIII в. Это поместный дворянин, который в 14 – 16 лет поступил на военную службу в армию или в гвардию. Отслужив 10 – 13 лет, вышел в отставку. В зрелом возрасте (старше 30 лет) поступил на гражданскую службу с сохранением воинского чина. Не имел профессионального и даже общего образования, постигнув азы наук в домашнем обучении. Владея имением, зачастую достаточно крупным, дворянин не рассматривал жалованье как основной источник дохода, государственную службу – как достойное занятие. Из этого вытекало несерьезное отношение к службе, результатом этого были постоянная смена должности и места службы, выходы в отставку, пренебрежение обязанностями.

В то же время в конце XVIII в. проходило зарождение и другого типа чиновника. Дети канцеляристов и лиц духовного звания постигали службу, начиная с самых низших ступеней, за долгие годы приобретали определенную квалификацию и профессионализм. Наиболее ярким свидетельством являются секретарские должности, которые занимали преимущественно опытные лица недворянского происхождения. Важную роль в ответственном отношении к службе играл фактор жалованья, которое зачастую было единственным заработком, поэтому приказные не могли потерять свою должность, стремились к продвижению по служебной лестнице, видя в гражданской службе уникальную возможность повысить свой социальный статус. Именно такие служащие стали играть особую роль в управлении, являясь основным двигателем бюрократической машины и формируя особое чиновническое сословие.

Это наглядно проявилось в 1-й четверти XIX в., когда проходило интенсивное складывание центрального и местного бюрократического аппарата. Новая структура взаимоотношений провинции и центра, изменившиеся условия службы, повышение статуса самой гражданской службы накладывали существенный отпечаток на всех лиц, занятых в управлении.

Правительство Александра I предпринимало целенаправленные шаги, чтобы упрочить положение гражданской службы. В частности, усилилась тенденция заменять военные чины на гражданские при поступлении на службу. Неуклонное повышение статуса гражданской службы в глазах общества привело к тому, что все возрастающая часть дворян, которые являлись одним из основных источников пополнения рядов чиновников, делала выбор в пользу гражданской, а не военной карьеры.

В результате кардинально изменилось соотношение количества гражданских служащих, имевших военный чин, и лиц с гражданским чином: в 1-й четверти XIX в. лица с гражданским чином в три раза превосходили тех, кто имел военный чин.

Анализ социального состава чиновников Рязанской губернии показывает, что в 1-й четверти XIX в. выходцы из недворянских сословий значительно потеснили высшее сословие по сравнению с предыдущим периодом. Доля дворян сократилась с 85 % до 55 %, причем они сохранили абсолютное положение лишь в III – IV классах и численное преобладание в VI – VIII классах.10 Начиная с IX класса, чиновники, происходившие из недворянских сословий, количественно превосходили дворян.

Наиболее значительным был приток обер-офицерских детей, детей подьячих и канцелярских служителей (указанные категории составляли ок. 25 % от общего числа) и детей церковнослужителей (около 15 %). Таким образом, в 1-й четверти XIX в. стало очевидным широкое проникновение в бюрократический аппарат выходцев из низших сословий, которые смогли подняться по служебной лестнице вплоть до высшего звена. На ступени приказнослужителей, не имевших чина, преобладание лиц недворянского происхождения сохранялось.

Возросло число служащих и среди классных чиновников (24 %), и среди канцелярских служителей (48 %), являвшихся сыновьями обер-офицеров, подьячих и приказнослужителей. Они также часто поступали на государственную службу, начинали ее в тех же уездах и даже учреждениях, где служили их отцы. Так закреплялся наследственный характер бюрократической деятельности, что, несомненно, способствовало становлению особого чиновничьего сословия.