3. Реально сегодняшний детский сад, не будь в обиду сказано организаторам дошкольного воспитания, — это маленькая казарма. Здесь детские законы крайне жестоки, сильные владычествуют и повелевают, слабому очень трудно. В таком окружении нравственные проблемы вспыхивают, как пожар; бранные слова, бог весть откуда подхваченные (дома или на

131

улице!), становятся достоянием всех, формы общения, вынесенные из некоторых телепередач или даже порнофильмов, или просто из жизни, привносятся в детскую среду, становятся нормой. Поэтому вникайте в нравственный мир своих детей. Беседуйте с ними о том, что дурно и что хорошо. Помогайте им совершать добрые поступки. Не становитесь в позицию: «Это из детского сада, там не смотрят за детьми и т.п.», а считайте, что это все наше, в котором мы все виноваты, от которого можно избавляться только сообща.

4. Особо от отцах. Детскими садами, т. е. воспитанием в детских садиках, преимущественно занимаются мамы. За первый месяц нашего эксперимента только один процент отцов интересовался жизнью своих детей в детском садике. Каждый отец должен, по крайней мере, раз в неделю побывать с детьми, помочь хоть в чем-то воспитателям.

5. Большую помощь в воспитании своих внуков и внучек могут оказать детским садикам бабушки и дедушки.

6. Организовывайте при детских садиках кружки, группы нетрадиционного воспитания, этим самым вы не только поможете воспитателям, но и обеспечите, насколько это возможно, разностороннее обучение детей.

Эффект чистоты и прозрачность человеческой души

Стремитесь к чистоте! К абсолютной чистоте во всем. Никогда не садитесь работать в плохо убранной комнате. Вы проснулись и встали. Прежде всего вместе с ребенком осмотрите комнату: решите, что нужно убрать, что сделает мама, что сделает бабушка, а что сам — ребенок. Посильным для трехлетнего малыша всегда будет следующее: вытереть пыль на мебели, плинтусах, убрать игрушки, приготовить все необходимое для своих занятий, игр. Можно постоянно осваивать новые виды труда: уборку с помощью пылесоса, протирание отдельных частей пола или отдельных предметов влажной тряпкой, огородные работы, куда входят и полив растений, и прополка, и уборка территории. В каждой семье может быть составлен довольно большой перечень дел, кото-

132

рые станут обязательными для ребенка. Внушайте ребенку мысль-чувство о том, что чистота и порядок — лучшие наши друзья! Надо рассказывать ребенку, что чистота — это наш образ жизни, наша душа, наше счастье, наше здоровье! Чистота должна быть повсюду: на улице и во дворе, в лифте и на кухне, на игровой площадке и в песочнице, в одежде и в коробке с игрушками, на палитре с красками...

Вспоминаю Бенджамина Спока. Тогда ему было семьдесят четыре года. Мы шли по территории «Артека», и он увидел на асфальте скомканную бумажку, подбежал, поднял бумажку и бросил в урну. Мне было стыдно: я бы так не поступил. Работая директором интерната, я учил детей поднимать бумажки, но не видел, чтобы воспитатель поднимал бумажки, бумажки были нашим бичом, раздражающим фактором; они были повсюду — в корпусах и на улице, в саду и на огороде, в мастерских и классных комнатах, у детей особая страсть рвать и бросать бумажки. Я и сегодня не выношу бумажек на наших улицах, но никогда не поднимаю их и не бросаю в урны, как это сделал Спок.

Мелочь? Но ведь в воспитании нет мелочей, а то, что мы погрязли в нечистотах самого разного плана, — особый феномен, стихия которого необъяснима. Может быть, вы разгадаете эту тайну?

Глава пятая Чистая технология

Эмоциональный настрой

Я занимаюсь с крошками трех-пяти лет. Они увлечены живописью, музыкой, хореографией, историей искусств, театром, философией. В этом многообразии интересов рождается личностная неповторимость, через освоение технологии дети формируют свою индивидуальность и мировоззренческую определенность.

133

А начинается все так: «В некотором царстве, в некотором государстве, где цены были очень высокие, жила-была простая волшебная кисточка...». И каждый ребенок ощущает ее волшебство, трогая колонковое острие ладонью, щекой, губами. А потом наблюдает, как принцесса-кисть отправляется в загадочные владения, которые зовутся палитрой. Вместе сочиняем тут же про каждую красочку: «Я кадмий, кадмий желтый, я солнца светлый луч...». Мой поэтический всплеск обращается к Набокову: «синее синего синей, почти не уступая в сини воспоминанию о ней!». Это магическая формула поэта. Я сто раз повторяю ее с детьми, они понимают, чувствуют. Это ключ к высшему.

Цвет нельзя рассказать. Цвет можно только воспламенить в душе. Помочь представить. Но это не каждому дано. А лишь тем, в ком есть дар гуманитарной культуры. Эйдетизм — образная память, сохраняющая в себе яркие цветовые образы. Эйдетические упражнения — распахнутое окно в озонную гуманитарность.

— Дети, закройте глазки. Представьте себе звучание небесной тишины: ультрамарин, кобальт синий, розовый, целериум. А рядом кадмий, киноварь, краплак...

Лжегуманитарность, как и бездумная технология, игнорирует созерцательно-интеллектуальный эйдетизм. Между тем любая гуманитарность, как и любой истинный талант, начинается с прелести созерцания, с таинственного волнения.

Этого волнения ничем не заменить. Одухотворенная технология ищет тропинки к детским сердцам, к ликующим эстетическим родничкам. Попробуйте поднести тюбик к свету, настройте детей на ожидание чуда: сейчас, извиваясь, выскочит волшебная нить берлинской лазури или сверкающего изумруда. Странно устроены не только детские глазки, но и глаза взрослых. Не всякий способен ощутить красоту цвета. Не каждого будоражит цветовое пятно. Ликующему созерцанию надо не просто учить, может быть, даже учить невозможно, ребенка необходимо эмоционально приближать к красоте.

134

Планетарный дух технологии

Детская ладошка — это гармония природной красоты: чего стоят прозрачные пальчики! Кисточка — продолжение руки, она должна быть так же любима, как собственные пальчики. Мы все рисуем солнце, и нас волнует ритм языка, потому и сочиняем, поем. Ищем вместе чистоту тона, блика, колорита.

Вот строка Пушкина: «Морозной пылью серебрится его бобровый воротник». Особое чутье цвета, перелива, полутонов. Литература как гуманитарное образование не может быть бесцветной. Вместе с ребятами размышляем над иллюстрацией к Набокову — огромная кадмиево-желтая бабочка на голубом фоне бескрайних просторов. А как поэт радовался краскам:

Березы, флигельный балкончик,

все в пятнах солнца.

Обмакну

и заверну погуще кончик

в оранжевую желтизну...

Какие краски засверкали,

какая радость расцвела!

Краски и цвет — не только душа гуманитарного образования. Это своеобразное мировоззрение, полнота мироощущений. В восточной школе, рассказывает «магическая дама» Блаватская, для обозначения Семи Иерархий творческих Сил существовало или культивировалось «колесо» семи цветов, которые назывались Ангелами, Строителями, Планетарными духами и т. п. Гуманитарное образование без этой космогонической гармонии ничто.

Как научить ребенка различать прекрасное в каждом свойстве планетарного духа? Как через технологические решения приходить к одухотворению повседневности?!

Мы проигрываем циклы восторженных ситуаций с семи-цветием планетарных сил. Добиваемся, чтобы сердце трепетало от ожидания столкновения с цветовым ангелом. Иной раз я просто кричу: «Смотрите же, как таинственно красиво!». А потом двадцать раз повторяю: «Божественная голу-

135

бизна!» или «Как же усилить эту фиолетовую грусть?!». А потом вместе с детьми огорчаюсь: «Почему пожухла прежняя сочность? Куда подевалась блистательная аура? Как избежать пожухлости? Как возвратить сияние?».

Кто сказал, что детям недоступна высшая красота божественного света?

Современный ребенок, особенно в нашей стране (Оскар Уайльд, этот великий мастер цветового волшебства, заметил, что Христос грядет именно в несчастную заснеженную Россию), приготовлен к восприятию высшей гуманитарной красоты. Поэтому я так настойчиво блуждаю по тропам, соединяющим музыку, литературу, философию, живопись.

Учить сиянию

Конечно же, каждому возрасту и каждому уровню развития — своя технология. В 4-й художественной школе Москвы в первой своей беседе (с ребятами 12—14 лет) я раскрыл некоторые направления в развитии творчества, широко привлекая такие имена, как Бердяев, Валери, Микеланджело, Достоевский, Ильин... Мне важно было говорить с подростками, считающими себя уже едва ли не профессионалами, на таком пределе искренности, где реальность сверхзадач стала бы притягательной для каждого. Поэтому и стал рассказывать о том, как в своем первом романе «Соленга» я искал цветовую гамму. Я раскрывал свой принцип бережности, без которого нет ни искусства жизни, ни искусства творчества, пояснял, почему я писал варианты «Распятия» или «Казни св. Себастьяна». Анализируя так называемый авторитаризм — главное зло прошлой эпохи (теперь уже многие о нем мечтают, как о благе), написал немало физиономий моих угнетателей: все они боролись с моим светом. Гасили! Я цитирую апостола Матфея: «Если свет в твоих глазах тьма, тогда что же такое свет?!».

А у кого в глазах тьма? Детские ответы: у Кащея, у Бабы Яги... А как нарисовать сияние красок? Показываю: в одной из моих картин (репродукция в романе «Групповые люди»)

136

герой обращается с молитвой к Всевышнему: «Помоги голубице моей, чистой и единственной, блистающей, как заря, светлой, как солнце, грозной, как полки со знаменами... а рядом сама любовь с закрытыми, но светящимися очами, и ее душа к небесным ангелам устремилась, в потоке света мчится к бессмертию своему, а там, за светом, мрачный демон, здесь все темно, все тьма, хотя есть и блики светлые, и отблески огня, только Божественный свет не касается дьявола...». Я учил детей познавать или порождать сияние красок — учил каждого находить в себе свой собственный свет. Свою главную струну, доминанту, сверхзадачу.

Глава шестая

Один час, расписанный по минутам (искусство приобщения к прекрасному)

10 часов 27 минут — создание атмосферы творчества

Я в роли волшебника. Дети называют меня Колдуном. Я показываю свои картины: «Нищие», «Россия с протянутой рукой», «Распятие», «Казнь св. Себастьяна». Уверяю, что каждый из них может лучше нарисовать. Но сначала упражнения: «Кто быстрее найдет свои любимые цвета?!».

— Надо нарисовать «Танец красок»? — это Сережа.

— А я хочу нарисовать «Бой красок»! — это Андрей.

— А я «Краски смеются».

— А я «Краски и звезды»...

Говорю о главных требованиях: верх светлее низа, повсюду воздух — в мире нет пустых мест, с предельной любовью отнеситесь к кисточке, бумаге, воде, краскам...

Даю каждому по крохотному листочку ватмана, примерно в пол-ладони. Важно, чтобы ребенок овладел малым размером, малышу легче с ним справиться.

Листочек следует наклеить по уголкам к картону. Я даю каждому палитру из картона с наклеенным кусочком белой

137

бумаги, две кисточки, две баночки с водой. Ставлю перед ребятами по три баночки с «воздухом» — синим, оранжевым и сиреневым. Вся эта техническая работа должна быть выполнена быстро: нельзя томить долгим ожиданием. Во время всей этой технической работы в каждом сантиметре пространства, окружающего детей, должно присутствовать несмолкающее восхищение: «Смотрите, какой воздух! А какое чудо этот кадмий оранжевый! Запомнили? Кадмий оранжевый. Давайте хором: «Кадмий оранжевый!». А этот кобальт синий.

— Андрей какая это краска?

— Кадмий оранжевый!

— Нет, это кобальт синий! — это Сережа.

— А теперь пошли! Поехали! Где наши волшебные кисточки?! Каким должен быть верх картины? Почему? Правильно, Сережа. Небо всегда вверху, оно всегда светлее земли... А воздух?! Воздух, пропади все пропадом! Совсем забыли! Кому воздух?

— Мне воздух!

— Мне голубой!

— А мне кадмий оранжевый!

Через десять минут картинки готовы.

— Кто сделал работу, может попробовать еще один вариант.

— А кто желает, может сыграть свою картину на фортепиано, — это учительница музыки Елена Ивановна подошла.

Нарисовали все. Затем сочиняли музыку.

10 часов 35 минут — энергия, энергия и еще раз энергия

Нужна ли страстность?! Мне понятны формулы Ушинского и Дистервега: «Только личность воспитывает личность! Только энергия учителя способна разбудить детские силы!». Я проявляю свою энергию, чтобы показать детям силу человеческой увлеченности. Я, как метеор, лечу от одной детской работы к другой, реагируя на каждую: «Прекрасно! Какое великолепное небо! Как тебе это удалось? — И еще советую изредка: А попробуй-ка красный цвет!». Или: «А вот

138

здесь хорошо бы еще раз прописать...». Я подаю детям размешанные краски, подаю воду, мою кисти, учу рисовать воздух, одним словом, я их слуга, я их наставник, я их друг. Я чувствую, что моя энергия захватывает детей, — и это то, что надо! Но рядом с детьми взрослые — родители и педагоги. А как они реагируют на эти методы?

10 часов 40 минут — ураган талантливости не может не захватить...

Вспоминает Людмила Николаевна:

— Я перешла на работу «лаборанта»: подавала кисти, бумагу, раскладывала краски на палитру. А Ю. П. в это время выплескивал свою энергию на ребятишек. «Чтобы все было заполнено, все заполнено!» — раздавалось вокруг, потому что он не стоял на месте, а был в одно и то же время рядом со мной, сзади меня и где-то совсем в другом конце. «Воздух тоже можно нарисовать. Рисуйте воздух». И дети старательно обмакивали кисточки в краски, интуитивно понимая, чего от них хотят, и рисовали небо, землю. «А теперь деревья, деревья». Я быстренько раздавала всем зеленую краску для деревьев. В ход пошли тоненькие кисточки. Я остановилась возле Сережи Петрова. Земля, небо, солнце — все уже было «на месте». И вот тоненькая кисточка в руке с черной краской занесена над листом, ребенок решается, но никак не опускается рука.

10 часов 50 минут — можно ли вмешиваться в детский рисунок?

Мне сразу хочется ответить: «Нежелательно». Но здесь речь идет о детях, которые впервые сталкиваются с красками, с палитрой, — детское сознание еще не в состоянии объять всю технологию. Создаются психологические барьеры, которые ребенок не может сам преодолеть. На помощь обязательно должен прийти воспитатель. Я видел такие заминки у детей. Сидит и не знает, как начать, как решиться на первое

139

движение, и кисточку как-то неловко держит. В подобных случаях надо тихонько коснуться детской ручонки, сказать, что кисть удобнее держать вот так, а водичку лучше стряхивать, чтобы не было большого озера на бумаге, теперь за краску и вперед...

Людмила Николаевна продолжает наблюдать: «Сережа направляет руку в один конец листа, затем в другой, но никак не решается нарисовать дерево. Не могу понять, что его останавливает. И вот когда он вдруг начинает рисовать дерево с самого краешка листа, где случайно оставлена белая полоса, я догадываюсь: белой бумаги больше не осталось — дерево рисовать негде. Я беру кисточку и начинаю рисовать дерево прямо посередине листа на траве, и оно «растет» до неба. Сначала это его изумляет, но потом, осмелев, он начинает радостно рисовать».

Я был на седьмом небе, когда работы маленьких художников удавалось выставить в Кремле. Но самое великое наше достижение — то, что трехлетки создавали своеобразные шедевры, и в это поверили воспитатели, родители.

Если ребенок не увидит красоты в малом, он не научится видеть прекрасное и в большом.

Восприятие прекрасного должно постоянно подкрепляться деятельным участием ребенка в творении красоты.

При этом необходимо помнить следующее: если эстетическое не будет соединяться с нравственным, то такой разрыв неизбежно приведет к пустоте, экзальтированности и показушному эстетству.

140

Глава седьмая Неповторимый целостный процесс

Талант — явление неповторимое

Существуют две важные проблемы. Проблема детской неповторимости и проблема педагогической уникальности.

140

Очень часто педагоги, стремящиеся к творчеству, боятся повторять свои находки: надоело! Нужно что-то новенькое.

И в самом деле, педагог нередко устает от повторений одних и тех же средств. Как правило, усталость (а это злейший враг педагогического творчества) появляется тогда, когда что-то не удается в работе с детьми. Усталость приводит к неуверенности, разочарованиям, раздражительности и в конечном итоге к авторитарности.

Размышления коллеги Елены Ивановны: «Вопрос: «Могу ли я что-нибудь?» — возникает у меня периодически. Вернее, он возникает тогда, когда что-то не получается. Этот вопрос в моем сознании все время связан с другим: «Тому ли я учу? То ли я делаю?». Мне представляется, что я должна научить детей чему-то конкретному, а именно: уметь слушать и слышать музыку (а в перспективе и собеседника), владеть навыками элементарного музицирования — петь, играть на несложных музыкальных инструментах, импровизировать, усваивать основные музыкальные понятия. Петь и играть, мне кажется, получается. Дети потихоньку начинают интонировать, привыкли к музыкальным инструментам и научились вычленять звучание своего инструмента из оркестра.

Хуже дело обстоит с импровизацией. Пока мы шли по интуитивному пути, но все же на одной интуиции далеко не уедешь. Нужны конкретные знания, владение музыкальными понятиями. Детей все же нужно подготовить к сочинению — дать им необходимые знания, слуховые навыки. А пока у нас в импровизации штампы: одни и те же образы, одни и те же средства выражения. То, чему я так радовалась вначале, теперь чаще наводит на грустные мысли. Образы повторяются, повторяются, повторяются...».

Я пытаюсь возражать:

— Так хорошо же. Мы всегда жаждем прекрасных повторений...

— Это совсем другое. Меня начинает раздражать однообразие наших занятий, сегодня сочиняем, завтра сочиняем...

141

Повторяемая неповторимость и стабильность

Отвечаю на вопросы педагога, которого стала раздражать повторяемость в занятиях: образы, методы, средства одни и те же. Ребенок живет в сфере повторяемых ожиданий и свершений. Он требует, чтобы ему каждый день рассказывали или читали ту сказку, которую он уже почти знает наизусть.

С утра и до позднего вечера ребенок проигрывает одни и те же ситуации с куклами, родителями, бабушками и дедушками. Повторяемость — естественное состояние детей. Отнимите у ребенка возможность повторения — и вы отнимете у него счастье. Для ребенка повторяемость — это то же, что для влюбленных новые встречи, новые свидания, новые ожидания счастливых мгновений.

Говоря о повторяемости в педагогическом процессе, хочется добавить, что всякий раз надо вводить принципиально новые компоненты, чтобы повторяемость засверкала новыми красками, приобрела свежесть и прочее. Но это не так. Ребенок, несмотря на свою природную новизну, — существо консервативное. Попробуйте внести в сказку новые элементы, что-то сдвинуть, поменять местами, и ваше дитя запротестует. Попробуйте в сказке «Терем-теремок» поменять местами Мышку-норушку с Лягушкой или вместо Зайчика-побегайчика поставить какого-нибудь Петушка-гребешка или Ослика с Баранчиком — не выйдет, запротестует ребенок.

Но есть в повторяемости и иные законы. Если вы упражняетесь в сочинительстве, то ребенок сразу может принять вашу игру — и тогда перестановки и замены будут приняты детским сердцем. Таким образом, здесь принципиально иная повторяемость, требующая как бы повторения уникального ряда действий. Дети, приобщенные к такого рода повторениям, лучше развиваются, быстрее решают познавательные задачи, их мир более широк, чем у тех детей, которые воспитываются в консервативных условиях.

Что из этого следует? Выводов, по крайней мере, два. Первый: приучая детей к определенному порядку, надо обращать их внимание на уважение стабильности в этом мире.

142

«Так надо!» — вот незыблемая формула этой стабильности. Второй вывод сводится к тому, что ребенок должен усваивать и иную формулу: «Человек волен менять многое в окружающем его мире, улучшать его и строить все в нем в соответствии со своими интересами».

Многомерность структур

Под многомерностью принято понимать множество измерений, множество пластов целостного процесса. Формальная, или организованная, структура процесса — это та структура, которую мы планируем вместе с детьми. Я бы ее назвал технологией творчества. Она включает следующие составляющие:

материально-техническая сторона — это и подготовка помещения к занятиям, и средства достижения цели. Если это живопись, то нужны хорошая бумага, краски, кисти, баночки с водой, уголь, картон для палитры и др.;

пространственно-временные факторы, которые требуют заранее знать, за какое время и чему воспитатель научит детей, на каком пространстве будет проходить обучение, сохранится ли приобретенный навык в других пространственных условиях;

основные методы, средства и приемы педагогической деятельности, скажем, игра, синтез искусств, культур и наук, диалог, дискуссия, рефлексия;

набор видов деятельности, в которых должен проявить свои данные ребенок. Например, выразить в красках и в звуках свое настроение; разработать сюжеты картин или театральных постановок, импровизаций; проанализировать художественные произведения (музыкальные, литературные, живописные) и т. п. Но, кроме того, очень важно научить ребенка убирать помещение, содержать в чистоте и порядке рабочее место.

Кроме этой организованной структуры существует еще и вторая, неформальная, не управляемая в чем-то деятельность ребенка — это когда он остается наедине с собой или в

143

кругу сверстников, когда он оказывается без присмотра со стороны взрослых. Надо ли говорить о том, что ребенок может совершенно по-разному проявляться в этих двух структурах. В первой — быть мягким и исполнительным, а во второй — агрессивным, безнравственным, жестоким.

Существует еще и особый, скрытый, я бы сказал, подсознательный, неформальный мир воспитателя. Я убежден: скрытый мир педагога или родителя воздействует на ребенка больше, чем открытый и хорошо организованный. Если в нас бурлит злоба, она непременно будет осваиваться и ребенком. Если мы склонны говорить неправду — будет лгать и ребенок. Если мы лицемерны — будут расти лицемерами и наши дети. Если мы способны присвоить чужую вещь (неважно какую: книжку, авторучку, пилочку для ногтей, тарелку) — будет приобщен к вороству и ребенок... Если мы энергичны, наша энергия будет предметом подражания и для ребенка. Если мы ищем творческие решения и постоянно избегаем банальных, то и наш питомец будет следовать за нами в выборе творческих начал.

Все названные условия педагогического творчества неразрывно связаны.

Дошкольники, блин...

Вам никогда не приходилось бывать в детском садике, когда дети остаются на какое-то время без воспитателей? Я стоял в углу раздевалки и наблюдал за «свободным» поведением ребят лет пяти-шести. Вот один из них: прическа ежик, черные шортики облегают крепкие ягодицы, футболка подчеркивает крепость сложения — сбит парень что надо, и глаз резкий, точный, вот он прошелся этаким королем по комнате, кого нарочно локтем задел, кого ногой достал, а кому на носок наступил да еще и прикрутил ступней так, что мальчонка закричал, заголосил: «Чего тебе... Что я тебе сделал...». А ему не надо, чтобы кто-то что-то сделал. Ему важно показать свою власть, чтобы все сникли, чтобы знали, что он — главный, что это дано только ему и даже сам воспитатель по-

144

ручает ему следить за порядком. И Петя следит, утверждаясь с каждым днем, и вскоре не будет разницы между ним и, скажем, лидером воровской компании, ведь принцип тот же: дави других, чтоб тебя боялись... Наблюдая за этим «лидером», вспоминаю предсмертные слова матери Льва Толстого, которая говорила мужу: «Все что угодно, только не отдавай дитя в общественное воспитание...». И Корчака вспоминаю, рассказавшего о миазмах человеческого разложения в детском сообществе: дежурный до крови ногти обрезал тем, кто ему не нравился. Примеров такого рода, к сожалению, очень много.

В детском садике порой незримо властвует жестокость. Дети воспроизводят в своем общении мир взрослых с его агрессивностью и беспределом. В неформальном детском общении соседствуют изгои и лидеры. Я поначалу поразился, когда в детском саду от воспитателей услышал определение «злостный нарушитель». А таковых бывает несколько. Они находчивы, предприимчивы, жестоки. Как справиться с этими «милыми» сорванцами одной замученной домашними заботами воспитательнице? Как держать в руках тех, кто с ранних лет понимает только власть силы, точнее — насилия? Вот и хватает молодая женщина что есть мочи своих сорванцов за загривки, хватает так, чтобы почувствовали, чтобы помнили, чтобы дождаться истерического крика: «Не буду!».

Две девочки сидели на горшках, а одна, нагнувшись, смотрела, как мальчонка лет шести пускал струю поверх унитаза. Дети так были увлечены, что не заметили меня, а когда увидели, засмущались: значит, понимают, что совершали что-то непристойное... Впрочем, эта непристойность вполне позволительна. Она запрограммирована убогостью нашего общественного воспитания. Современные дети, напичканные телевизионной дрянью о сексуально-чувственных отношениях полов, знают об этом слишком много. Они воспроизводят в своих играх уже с четырех лет все доступные им формы эротических подражаний: «Нет, ты не так меня целуешь!», «Возьми меня на ручки», «Положи на кровать», «Нет,

145

не так!», «Сначала полижи», «Поцелуй в щечку, в лобик, а потом...», «А теперь раздень меня», «Нет, не так...», «Болван, дай я покажу...», «Отвали, я знаю как»...

Эти перлы «раннего эмоционального» развития записала одна воспитательница старшей группы. Мне она рассказала: «Налицо все виды взрослых отношений: ревность, заботливость, хозяйственность, подражание семейным укладам: «Запомни: Нинка — моя, полезешь — морду набью!» Или: «Я — работать? А для чего Алеша?», «Мой Сашка не все пропивает в получку, домой приносит...», «Господи, зачем мне его деньги, когда он с другой спит?».

Наблюдая, я приметил: девочки — податливые, тихие, мышки! Им вроде бы и нравится, что мальчишки на глазах у них на головах ходят, дерутся, утверждаются: «А я как дам, а я как дал!».

И мат — самый изощренный мат. Мальчики — в три этажа, а девочки — стыдливо, отдельными словечками. Иногда слышится мат «облагороженный, цензурный» — говорят с улыбочкой «блин». Всем понятно: «я тебе, блин, что сказала, вот, блин, ничего не понимает...». И никто даже не реагирует. Но при воспитателях дурных слов не произносят. Стесняются. Уже или пока.

Дети уже в пять-шесть лет знают, что такое хорошо и что такое плохо. Имеют представление о ценностях. В общем-то, это уже сложившиеся характеры. В их облике я уже вижу их будущее. Конечно же, при этом я в известной мере фантазирую. Но, думаю, мои фантазии недалеки от реальности. Мне стыдно произнести вслух мои догадки: о детях ведь нельзя говорить плохо. Гоню от себя дурные мысли, дурные представления. У нас другая задача, а именно: рассмотреть занятия с детьми с точки зрения скрытого, неформального духовно-творческого мира педагога. Конечно же, в последующих главках акценты расставлены условно, но все же мне бы хотелось обозначить необходимость проявления названных компонентов в самом процессе общения с дошкольниками.

146

Педагогические состязания

Настраиваюсь: «Нет ничего в мире лучше детей! Сколько в них живости, энергии, красоты!».

Пытаюсь наилучшим образом воспринять Андрея Картмасова, который, изображая, должно быть, самолет, растопырив руки как ошалелый мечется по залу, цепляя всех, кто на его пути. Крик! Слезы! «Дурак ненормальный!». А рядом важно, как посол иноземного государства, спокойно прислонился к фортепиано Матюхин: он в светлом двубортном костюме, покрой самый современный, яркая бабочка вместо галстука, на ногах не тапочки, а кожаные мягкие туфли. Прическа — изысканная укладка, а сзади кисточка волос посредине шеи — высший шик. Все дети как дети, а он — овзросленный красавец... Он слушает, как какую-то мелодию подбирает Елена Ивановна. Матюхина никто не трогает. Говорят, обучен приемам: как даст, как даст!!!

Двое ребят — Сережа Петров и Вова Молочков — залезли под стол и что-то оттуда кричат, зовут кого-то...

Я говорю: «Надо принести стульчики».

— А мне нельзя. Мне мама не разрешает подымать тяжелое, — вызывающе заявляет Андрей.

— И мне нельзя.

— И мне...

Послушные девочки уже несут стульчики. Я молчу: нельзя так нельзя. Понимаю: это проба на прочность, испытание. Что ж, посостязаемся...

Гимн прикосновению

— В некотором царстве, в некотором государстве жил-был волшебник Ю... — не успел я произнести фразу, как за моей спиной что-то грохнуло: это Андрей опрокинул, нарочно же, стул, на котором стояла банка с водой... Опрокинул и глядит на меня выжидающе.

— И когда загремело что-то рядом и никто не мог понять, что загремело, — заорал я что есть мочи, совершенно и на-

147

прочь отступая от намеченного было текста, — схватил волшебник маленького волчонка и поднял его над пропастью!.. Я действительно неожиданно для себя и для всех схватил обеими руками Андрея, прижал его к себе, и что-то новое появилось в выражении лица Андрея: не то испуг, не то радость. Это я позже узнал, что нет отца у Андрея, и потом душой почуял, что мои прикосновения образуют в его душе что-то томящее, беспокойное. А тогда я улыбнулся ему, поцеловал и крикнул всем стоящим:

— Прощайте! Мы летим в пропасть!

Все застыли, не понимая, что же тут происходит, и тут выручила меня Людмила Николаевна, она поняла суть и направленность моей импровизации:

— Не надо! — закричала она.

— Кто ты?

— Я фея Лю. Я хочу сыграть котенка... — и Людмила стала изображать котенка, умоляя детей погладить ее, и дети по очереди гладили фею Лю. И я подтолкнул Андрея, который уже припаялся ко мне: «Ну, погладь же...».

Я прикоснулся к его головке рукой, снова как бы невзначай прижал к себе, он откликнулся. Какая-то новая подсознательная нить потянулась от меня к нему.

Если что-то по-настоящему и решило судьбу моего занятия с детьми, так это мое прикосновение к Андрею. Сначала сильное, безжалостное, в котором было что-то и от раздражения, от протеста, даже от насилия, но в котором звучало что-то предостерегающее: «Опомнись!», и ощущение его крохотного крепкого тельца, испуг в глазах, биение маленького сердечка, его трепетная жажда человеческого тепла — никакие слова не заменят всего того, что появилось в этом кратком и неожиданном моем прикосновении, нити которого потянулись к другим — к феям, кошечкам, к сказочным картинам. Все это непременно по требованию волшебника должен был каждый ребенок нарисовать волшебными кисточками. А здесь новые прикосновения, кисточка ведь волшебная, проведите ею по щеке, по ладони, чувствуете, как

148

она нежна, как счастлива, что такие замечательные мальчики и девочки трогают ее...

Прикосновение — это из области потаенного мира природы! Это из сферы подсознательных сил человека! Это — мир интуиции, которая не от разума, а от сердца, а точнее — от загадочной нашей души...

Жаль, что мы никогда не обращаем внимания на то, как говорят и плачут наши руки, как они тоскуют и поют, как стремятся к нежности и как выражают гнев. Руки — это часть нашей души. Это те же глаза, те же уши, тот же пульс жизни, только со своим исключительным устройством. Я это особенно ощутил, когда общался со слепоглухонемыми детьми: они руками, кончиками пальчиков вычисляли мое настроение, мою отчужденность от мира, мою тревогу, а тогда, когда я общался с ними, они угадывали мои состояния, сочувствовали и даже стремились помочь. Прикосновения осознаются или, может быть, обнаруживаются лишь в действии, когда срабатывает интуиция. Особая интуиция рождается от соприкосновения с ребенком, часто от конкретных прикосновений. Я помню десятки прикосновений отца и матери. Прикосновения, которые выносит ребенок из детства, многообразны, они несут не только позитивные впечатления. Никогда не забуду шершавую короткопалую ладонь немца Иогана, который в дни фашистской оккупации заставлял меня, десятилетного, чистить свои сапоги, приговаривая: «Лака-лака!», и, когда я попытался отказаться, ударил меня по щеке. Руки взрослых такие разные: есть тяжелая рука, есть легкая, как сон, есть такая нежная, что ребенок сразу ощущает покой и счастье!

Прикосновение, говоря языком Востока, — это дзен, это амаэ, т. е. сокровенная близость, которая может сказать ребенку куда больше, чем язык.

Через детскость — к педагогическому таланту

Детскость — синоним творчества. Детскость нежна, капризна* непредсказуема, фантастична, чиста. Она и есть про-

149

образ нравственно-высшего, прообраз гармонии и красоты. Детскость требует предельной бережности. Воспитательница, по образованию психолог, — руководитель детской группы, в которой проходил эксперимент.

Она видит тоскливые начала в усвоенной методике, но преодолеть догматизм до конца не в состоянии. Помню, как однажды взглянул на план ее первого занятия (рассказать детям, затем нарисовать палочки, затем шарик вырезать и наклеить...), и мне стало не по себе. Я сказал: «Так нельзя!».

— А как?

— Я начну рассказывать сказку, а вы подключитесь. Вы будете феей, а затем я вас на время превращу в кошечку. Умеете изображать кошек?

— Попробую...

В ее глазах блеснула обида.

— Если хотите стать второй Монтессори, надо сначала стать кошкой... Пушистой. С хвостиком...

В шутках моих явно звучат ехидные нотки, и я понимаю, что должен показать ей, как надо работать, продемонстрировать реальный путь к детской душе. Если я не смогу этого сделать, все наши замыслы рухнут. Я напрягаю все свои силы, чтобы моя сказка увлекла не только детей, но и коллег — двух моих педагогов-экспериментаторов.

Должен отметить, что я переборщил с ролью волшебника. Дети потребовали, чтобы я был злым волшебником, колдуном. И когда я изображал злого колдуна и, прикасаясь к детям, кричал, визжал, в их глазах рождался страх. Теперь я был уверен, что страх должна убрать добрая и прекрасная фея^ обращенная мною в пушистого котенка.

Я не ошибся: фея справилась с этой трудной задачей и почувствовала, что игровые перевоплощения — ключ к детской душе и к развитию своего педагогического таланта.

Многим кажется, что проявление педагогического дара — это нечто глобальное. Потому и не раскрывают своих способностей. То, как сыграла котенка Людмила Николаевна, — настоящая педагогическая поэзия. Вот как оценивает

150

себя сама Людмила Николаевна, или фея Лю: «Когда я изображала кошку и неожиданно для себя предложила: «Погладьте ее, ребята», я даже не надеялась, что кто-то подойдет, а оказалось наоборот — они почти все сразу потянулись. Дети не просто протягивали руки, а входили в какой-то особый мир. Я увидела блеск в их глазах, ощутила нежность в прикосновениях, как гладят теплого пушистого котенка... Ну, а потом после небольшой паузы дети радостно переключились на живопись».

Рождение педагогического таланта начинается с удачных, точнее — с удавшихся, небольших игровых форм общения с детьми. Эти пусть пока микроскопические удачи не могут быть до конца осознаны воспитателем. Здесь важна интуиция, которая выступает не только как угадывание правильности направления, но и как мера энергии личности. Генерирование энергии составляет силу, мощь духовности. Энергетический потенциал личности — основа ее развития.

Воспитывать внутреннюю свободу

Я предлагаю Вове Бахарову усилить синий цвет у деревьев на его рисунке. Он смотрит на свою картинку. Я ощущаю, как в его душе совершается некоторое движение чувств. Наконец он твердо говорит:

-Нет.

Вот это побуждение ребенка к самостоятельному решению, вдумчивое проявление собственного и есть основание внутренней свободы. Если внешняя свобода как бы устраняет насильственные вмешательства других людей в жизнь личности, то внутренняя свобода сама полагает границы своих действий. Я сделал попытку вмешаться в творческое решение Вовы Бахарова. Он отверг это вмешательство, потому что не принял моей подсказки. Не принял потому, что его собственный вкус, его собственные убеждения подсказывали ему другие решения. Уважение к внутренней свободе ребенка, к его ориентациям и решениям формирует высокий статус личности, чувство собственного достоинства. А высо-

151

кии статус — это разумное достоинство, реальная самостоятельность в принятии решений, это как раз то, чего недостает нашим российским детям.

Значит ли, что надо всегда следовать за волей ребенка? Ведь дети могут и ошибаться. Они могут принимать и неверные решения.

...Катя окунула кисть в черную краску и провела линию по своему рисунку, где предполагалось изобразить солнечный день. Черная краска блестела на бумаге и, наверное, так увлекла Катю, что она решила закрасить весь угол сажей газовой.

— У меня будет ночь, — сказал она.

Я промолчал. Но потом все же не выдержал, когда увидел, что она чернит свой великолепный набросок карандашом.

— Но ночь тоже бывает разная: и синяя, и фиолетовая, и огни могут быть...

— Нет, ночью ничего не видно.

— Сначала не видно, а потом, когда глаза привыкают, видно все, — сказал я. — Как ты считаешь, Вова?

Я не случайно прибегнул к помощи Бахарова. Он тут же отозвался:

— А я выходил ночью на улицу, и все было видно. Фонари горели. В одном углу совсем темно, а в другом светло, как днем.

— Великолепно, — говорю я и гляжу на Катю.

— Я тоже видела фонари, — говорит она.

— Может быть, нарисуешь фонари? — спросил я. Она лезет в кадмий оранжевый и делает несколько желтых точек на черном: фонари!

— А каким бывает свет от фонарей? — спрашиваю я. Дети думают. А потом отвечают:

— Синим, красным, желтым... разным...

— Замечательно, — отвечаю я. — А ты как думаешь, Катя?..

Катя действительно думает, решает, и через несколько секунд ее кисть погружается в синюю краску.

152

«Что здесь произошло? С чем я имел дело?» — спрашиваю я у себя и отвечаю: «Я имел дело с внутренней свободой ребенка. Я нашел способ прикоснуться к этой свободе. Макаренко, возможно, назвал бы этот способ параллельным действием. Возможно».

Я не посягал на свободу ребенка, но я вторгся в систему детских представлений и дал ему новый материал для расширения границ его свободы. Внутреннюю свободу надо не только воспитывать, но и вооружать, если можно так выразиться, необходимой технологией. Ребенка надо учить работать. Учить без насилия, основываясь на любви и свободе.

Живописное изобретательство Вовы Молочкова

Домашнее задание для совместной работы родителей и их детей было названо так: «Сияние красок». Это общая тема, а каждый родитель и каждый ребенок могли ее решать по-своему. Смысл задания сводился к приобщению детей к цветовой гармонии, или к гармонии цветовых оттенков. Я говорил детям и родителям о том, что природе человека присущ свой яркий цвет и чем богаче личность, тем многостороннее система цветовых оттенков, окрашивающих духовный мир личности. Не случайно японцы приучают детей распознавать свыше трехсот цветовых оттенков, среди которых есть и такие, как цвет переспелой вишни, цвет капустного листа, дыни, апельсина. Наверное, есть какая-то педагогическая установка и у западных создателей пахнущих фломастеров, где цвет цитрусовых соответствует запаху лимона, а кобальт зеленый светлый прямо-таки благоухает майской свежестью.

В России идею богатства красок и их оттенков включил в свою программу работы с детьми известный педагог-художник Б. М. Неменский.

Итак, задание «Сияющие краски» в семье Молочковых выполнено было по-разному. Четырехлетний Вова Молочков нарисовал несколько картин: очень увлекся! Одна из них — «Весна», где множество живописных шаров, а рядом

153

что-то вроде разноцветных лампочек. Отец удивился тому, каким образом сыну удалось сделать ровные кружочки. И Вова пояснил:

— Я и тебя научу. Смотри. Я беру кисть, набираю много краски с водой и верчу кисточку на бумаге, пока не получится кружочек.

— А эти лампочки?

— А лампочки — я удариваю (ударяю. — Ю.А.) кисточкой по бумаге, и получается лампочка.

Вторая картинка была названа Вовой «Воздушные шарики». Сначала получился от шарика потек, и Вова решил использовать естественное движение краски, потеки шли в одном направлении, и он увидел, что это придавало шарикам характер полета. Получились летящие шарики.

Третья картина «Сказочные деревья» была выполнена Вовой тем же способом, но доработана по-другому. Он провел от шариков плотные полоски — это стволы деревьев, а на деревьях нарисовал листочки. И, конечно же, Вова не забыл нарисовать светло-розовый воздух, который в сочетании с оранжевыми деревьями создавал настоящий праздник.

Я восхитился работами мальчика. Мама Вовы все-таки спросила: «А для чего нужны все эти каля-маля?».

Я ответил:

— Если ребенок обнаружил хотя бы в одном виде деятельности творческое начало: нашел свой цвет, свое композиционное решение, свое видение красоты, — то этот творческий полет чувств и мысли непременно скажется и в других видах деятельности.

Отец Вовы Владимир Сергеевич размышлял вместе со мной:

— Меня поразило не только то, что Вова ищет и находит свои решения, а то, что он однажды мне сказал: «Папа, давай я тебя буду учить рисовать. Я знаю, как...».

Конечно, отец согласился.

Такие отношения родителя и ребенка — наилучший способ педагогического влияния.

154

А вот это «Я знаю, как», присущее детям чувство уверенности надо всемерно поощрять, ибо человек, который говорит: «Я знаю, как это сделать, и я сумею это сделать», имеет значительно больше шансов на любой жизненный успех, чем тот, который говорит: «Я ничего не знаю. Я не умею...».

Первый вариант характеризует ребенка как потенциальную личность с высокой самооценкой, т. е. с высоким уровнем чувства собственного достоинства. Второй вариант — тенденция к низкому статусу личности. Обычно ребенок с заниженной самооценкой бывает несчастным и обозленным, что, естественно, проявится и в будущем.

Во что бы то ни стало повышать статус личности

Педагог может научить только тому, что постиг сам, что сам считает важным и главным в жизни, в образовании. Формула проста: ты сможешь дать детям только то, чем располагаешь сам. Что вложишь, то и получишь. Отрицаю я тем самым методику? Нисколько. Напротив. Личность, и только личность способна придать методу нужное направление. Только личность способна наполнить метод духовным и интеллектуально-эстетическим содержанием.

Такой подход отлично срабатывает в занятиях с четырехлетками. Главный метод — синтез наук, культур и искусств. Принципы — учить на высоком и при этом опираться на личностно-духовный мир ребенка. То есть задача — разбудить силой своего сердца и интеллекта детскую душу, чтобы она запылала от желания включиться в предлагаемую деятельность.

Я ищу способы подачи материала, опираясь на возраст, на детские индивидуальные восприятия. Моим помощником становится «Зайчик», который надет на правую руку, «Зайчик» пришел в гости, увидел на столиках краски, заглянул в лицо каждому и сказал:

— Да у вас прекрасные рисунки. Никогда не поверю, чтобы эти картинки сделали дети.

155

«Зайчик» повышает голос, яростно жестикулирует: он действительно не верит, что столь замечательные натюрморты «Пасхальные яйца на красном и фиолетовом» сделали дети.

Дети говорят:

— Это мы нарисовали!

Один активный диалог заканчивается, и начинается новый.

— Я принес вам другие волшебные краски! В тюбиках. Это замечательные краски. Кто хочет слегка улучшить свои рисунки, пусть попробует. Новые краски получит каждый, кто подымет руку...

Затем я выдавливаю на палитру действительно волшебную краску, ибо нет на свете нормального человека, который бы оказался равнодушным к выдавленной из тюбика яркой змейке. Душа радуется!

Мы тут же на столах устраиваем маленькую выставку, тем более у нас в гостях приглашенный нами психолог. Потом мы проводим маленькое рабочее совещание с педагогами и с приглашенным психологом. И это совещание посвящено одной крохотной проблеме: как рождается педагогическая гениальность.

Педагогическая гениальность — это культура плюс достоинство плюс любовь к себе. В этой связи хочу обсудить важнейшую проблему. Говорю педагогам о том, что тенденции многих занижать свои педагогические, да и вообще человеческие способности, есть отражение социальных процессов.

Униженность как система

Самое трудное и страшное состоит в том, что учитель, воспитатель в современном нашем мире унижены не только государством и обществом, но и чиновниками системы народного образования (инспекторы, методисты, начальники управлений — сколько их!). В швейцарских школах, по сути, нет не только инспекторов, но и директоров школ, всяких там завучей, организаторов внеклассной работы.

156

Более того, у нас воспитатель унижен даже родителями, потому что они тоже несут в себе неуважение и скрытое пренебрежение к тем «неблагополучным, бедным людям», которые «еще и учат» их детей.

Воспитатель унижен и самими детьми, потому что им порой не удается скрыть свою неприязнь к воспитателю, к его убогому одеянию, к его озабоченному выражению лица, к его озлобленности.

Систематическое и планомерное унижение воспитателя и педагога, учителя и наставника наших детей приводит к порождению такого беспробудного авторитаризма, который в разных формах то и дело обнаруживается в воспитательной практике. В конечном итоге страдают дети, ибо от педагогической властной озлобленности им не уйти!

Между тем педагогический труд нуждается в такой свободе, которая всесторонним образом поддержит учителя, воспитателя. Свободный труд, справедливо оплачиваемый, — всегда радость. Труд, помноженный на удовольствие, формирует мастерство.

Что значит духовно прозреть сердцем?

Вся система нашей жизни (учение, воспитание, общение) нацеливала нас на рационализм, на голый разум, на догматические формы мышления. Все, что касается духовности, было как бы недостойно внимания, дескать, это мистика, нечто необъяснимое, а потому ненужное. Между тем в воспитании рационализм губителен. В общении с людьми, с близкими участвуют сердце, душа и духовное чутье. Они-то и подсказывают разуму характер поведения, меру требований, стиль отношений. Сегодня, может быть, первоочередная педагогическая задача —прозреть сердцем, почувствовать божественные начала, ощутить в себе духовную любовь — средоточие веры и надежды.

Нет такого человека, который не мог бы сделать попытку прозреть духовно. Для этого не нужны ни материальное благополучие, ни особенные свойства ума. Для этого нужна

157

лишь решимость направить свой внутренний взор к тому совершенному, что есть в душе. Пусть это совершенное незначительно, даже микроскопично. Но если дать ему ход, дать волю, то растущая, зреющая духовная любовь обогатит человека, она будет видна и другим, недаром говорят: «Засветился человек!».

Только духовно прозревший может быть счастливым человеком. Может быть истинным воспитателем.

Избавиться от ложных представлений о самом себе

Наш педагог или воспитатель вообще никак не оценивает себя или, как уже говорилось, занижает свои возможности. Достоевский задумался на каком-то дворянском собрании о русских помещиках и чиновниках: «А что если в один прекрасный момент все эти люди пожелают быть нравственно совершенными: ведь каждый в душе несет эту великую жажду нравственной чистоты?». Мне приходит на память множество примеров. Один из них — почти мгновенное решение Толстого очиститься во что бы то ни стало, избавиться от ложных побуждений и притязаний (богатство, барство), прозрение, в один прекрасный вечер поставившее перед собой цель достичь великих нравственных высот: «Не робей, воробей, гляди орлом!». И глядел. Орлиный полет и голубиное сердце сохранил до последних дней своих.

Нравственное совершенствование — процесс медленный, мучительно-сладостный, требующий великой последовательности и терпения. Но его старт может быть молниеносным. Одно мгновение иной раз определяет всю дальнейшую судьбу человека. Кстати, я обо всем этом рассказываю самым маленьким, и они прекрасно понимают, о чем я говорю. Интуитивно, неосознанно, но чувствуют, мыслят, запоминают.

Истины и догматы

Более многих ненавидел догмат Ницше. Сын потомственных пасторов. Познавший Бога в детстве. Верующий.

158

Ищущий истинного Бога. Не принимающий лживости церкви, поповщины, фарисейства. Он провозглашал: «Христианство — жестокость к себе и к другим, ненависть к инакомыслящим, воля к преследованию. Христианство — это ненависть к уму, гордости, мужеству, свободе, к радостям чувств, к радости вообще. Тайная ненависть к богатым. Христианство умерло на кресте. Призыв следовать во всем жизни Спасителя — ложь и недоразумение. Как мог Бог допустить распятие? Ответ: это была жертва. Очистительная и искупительная жертва. Жертва невинных за грехи виновных! Какое ужасное язычество!».

Читаю у него же о Павле: «Этот фальшивомонетчик, антихристос «со всей наглостью раввина, которая ему так присуща, дал распутству мысли такое пояснение: «Если Христос не воскрес, то вера наша тщетна». Ницше говорит: «В сущности. Павлу не нужна была жизнь Спасителя, ему нужна была смерть. Жизнь -- пример, жизнь — учение. Его потребностью была власть, отсюда и средства — жреческая тирания, все средства хороши: наш крест, крест каждого — счастье. Мы проходим тот путь, каким шел Он».

Уже трехлетки знают, что Христос умер и его распятие было для Него и для Бога желаемым испытанием. Он умер, чтобы спасти всех. Это говорят дети, они навсегда принимают в душу подвиг Христа: так надо, это величайшая истина.

Истинное — всегда бунт. Почему я должен учить детей смирению? Бердяев, религиознейший и христианнейший Бердяев, признавался в автобиографии: «Сейчас я остро осознаю, что, в сущности, сочувствую всем великим бунтам истории: бунту Лютера, бунту разума Просвещения против авторитета, бунту «природы» у Руссо, бунту французской революции, бунту идеализма против власти объекта, бунту Маркса против капитализма, бунту Белинского против мирового духа и мировой гармонии, анархическому бунту Бакунина, бунту Льва Толстого против истории цивилизации, бунту Ницше против разума и морали, бунту Ибсена против

159

общества, и само христианство я понимаю как бунт против мира и его закона».

Все равны перед Богом: мусульманин и католик, буддист и православный. Нет религий худших и лучших. Есть любовь и свобода — они во всех вероисповеданиях, во всех культурах истинны!

Любовь и свобода создают целостность педагогических процессов. Я черпаю духовные богатства из кладезей культуры и несу эти богатства детям. Чем больше я волнуюсь при этом и чем больше мое волнение передается детям, тем больше целостности, если можно так выразиться.

Неповторимость мира культуры сказывается и в том, что всякий раз мы его привносим в совершенно новые условия, в принципиально неповторимые жизненные обстоятельства. Учить детей радостному восприятию этих неповторимо-стей — в этом суть педагогического творчества.

Глава восьмая Кричащее социально-правовое воспитание

Как и где формируется будущий разбойник, вор и грабитель?

Эта глава — постановка важнейших, может быть, государственных проблем воспитания. Никто не поверит. А это так. Взгляните окрест себя: повсюду дух разрушения... У детей, и прежде всего у детей (каким-то образом), формируется отвратительная манера, потребность, привычка все портить, пачкать, уничтожать, кромсать. Если вы въехали в новый дом, именно дети через несколько дней оборвут домофоны, обожгут кнопки у лифтов, насорят, нагадят в коридорах, выбьют стекла, обломают двери, набросают бумажек вокруг дома, устроят настоящие погромы на детских площадках: сорвут качели с петель, поломают горки, изогнут и приведут в негодность разные игровые сооружения, расшибут вдребезги песочницы и на что уж крепкие из чугуна и железа скамей-

160

ки — все поломают, разбросают — вот какие мы, и не нужна нам ваша отечественная культура.

Если вы строите какой-нибудь домик на дачном или садовом участке, то в ваше отсутствие обязательно побывают дети от семи до пятнадцати лет: они порвут ваш рубероид, побьют стекла, оборвут провода, поломают рамы, разорвут на мелкие части утеплитель, вырвут с петлями двери, уничтожат ваши растения, если вы успели их посадить.

Однажды я «отловил» на своем участке ораву ребятишек, которые произвели разрушительные действия. Они сначала отказывались, ссылаясь, что пришли «так просто посмотреть». Самым маленьким было лет по шесть. А потом прибежала старушка с соседней дачи:

— Это они! Я им говорила: «Не ломайте, не троньте, уйдите!». А они не слушались меня...

Я стал беседовать с детьми. Это были столичные дети из вполне благополучных семей. Родители не какие-нибудь наркоманы и алкоголики, отсидевшие по два срока на Колыме, вполне респектабельные научные работники, чиновники, торговые работники и даже милиционеры. Это были очень хозяйственные люди, знающие цену рублю и иностранной валюте... Когда незадолго до этого я интересовался, не их ли дети шалят на моем участке, они удивленно разводили руками: «Как вы могли подумать! Это местные... Они ненавидят дачников...». Я беседовал с детьми, учениками столичных школ и воспитанниками детских садов, они соглашались с моими доводами: нехорошо разрушать, вредить. Я спрашивал: «А все-таки какая цель была у вас?». Они смотрели на меня невинными глазенками: «Не знаем. Так просто, играли». Я сказал, что для моей пятилетней дочки я соорудил, как мог, у песочницы маленькую калиточку, заборчик, так вы и это поломали, растоптали... Зачем? Маленькая девочка плакала, когда увидела погром на своей игровой площадке, а я кричал: «Господи, какие же это сволочи, мерзавцы, тараканы, Змеи-Горынычи могли совершить такое! У этих, кто поломал, должно быть, вместо мозгов дерьмо...».

161

И вдруг я вижу, что это самые обыкновенные прекрасные мальчики с милыми личиками, каждый день умываются и чистят зубки. Ведь чистите? Правда чистите? Нуда... А как же иначе, мы очень воспитанные, мы любим свои игрушки, своих сестричек, вообще все свое любим...

Потом я еще раз поговорил с родителями. Поговорил, не требуя возмещения убытков. А они улыбались про себя, точно радуясь: ах, какие же у нас замечательные дети...

И я говорил, что у них замечательные дети, что это просто случайность, что они побили, поломали, что этого никогда не будет, что я занимаюсь живописью, музыкой, театром, что могу, возможно, бесплатно заниматься с их детьми, помочь им... Но говорил я все-таки не совсем искренне, а с некоторым дальним прицелом: я боялся и этих детей, и этих родителей!!! Боялся, что они ночью вновь придут и натворят еще больше бед, боялся того, что эти дети не сегодня, так завтра, когда подрастут, подожгут мое жилище, я уже сто раз сталкивался с подобными явлениями. У моего приятеля подожгли сарай, он нашел поджигателей, был возмещен убыток, а на следующий год сожгли и сарай, и дом. Конечно, и мой приятель знал, что это месть, но доказательств не было, и он ничего не мог поделать. А в Фирсановке, где я снимал под мастерскую часть дачи (кстати, там в свое время жил и работал Солженицын), так вот в этой Фирсановке за пять лет сожгли двадцать дач. Думаю, что в основном подростки, бывшие дошкольники, невинные дети вполне респектабельных родителей. Сожгли вместе с моими картинами, моей мебелью, вместе с памятью о Солженицыне. Раньше, говорят, больше было воровства, а сейчас... Рассуждают долгожители:

— Как же без воровства в России! Россия без этого не страна. Хорошее воровство почитается в семьях. Откуда еще чего взять, ежели не своровать. А нынче-то пример дают государственные мужи, всякие там депутаты, военачальники, многочисленные чиновники при президенте. Сейчас уже наша держава как бы узаконила воровство. Вот и дети учатся этому. К воровству прибавился еще и разбой... Дети проходят

162

сызмальства школу насилия, знают, как поджечь, взорвать, раскромсать, уничтожить.

Растет молодая поросль вандалов. На песочницах, игровых площадках, в парках и стадионах, в домах отдыха и летних лагерях учатся юные граждане страны совершать свои детские преступления, чтобы потом в первой зрелости раскручивать дерзкие поступки, безжалостно жечь и убивать. Любуются своим ребенком мама и папа: герой в семье растет, не даст себя в обиду, умеет за себя постоять!

Агрессивность или талантливость

Андрей схватил широкую кисть, попытался переломить ее — не смог, взял тоненькую и с наслаждением сломал замечательную беличью кисть. Сломал и швырнул, взял другую. Людмила Николаевна выхватила кисточку. Я и на этот раз промолчал. Андрей ждал конфликта. Ждал схватки. Ждал, что снова окажется в центре внимания. Одна из психологических задач агрессивности — утвердиться во что бы то ни стало. Любыми средствами. Курс на вседозволенность — я все могу, мне ничего за это не будет — вот основания агрессивного поведения.

Тем временем обращаюсь к детям:

— А кто может выразить свое настроение, кто лучше всех нарисует самого себя? Посмотрите, как нарисовал себя Шагал! А вот автопортрет Гогена! А вот автопортрет художника Мусатова. Он, знаете, таким маленьким был, таким крохотным, но он стал большим художником, и уже никто не считал его маленьким. Он вырос в глазах всех людей. Кто нарисует такой портрет, чтобы в нем был огонь жизни? Чтобы он был как живой? Смотрите, как я нарисую свой портрет.

Я беру в руки уголек. Работаем мы только углем, это специально, потому что уголь очень податлив и оставляет на бумаге жирный след, а если углем плашмя рисовать, то получается такая живописная фактура, что за душу берет. Вот я делаю овал — лицо, глаза — две сливки с точкой посредине и плашмя — волосы и бороду: точь-в-точь! Остается, как гово-

163

рил Суриков, только раскрасить! И я «развожу» краску для лица: охра, белила и кадмий оранжевый. А вот здесь краска для теней: немножко охры, ультрамарина и белил...

— Теперь смотрите — Шагал рядом со своим портретом нарисовал церковь, корову и дома... А что вы нарисуете?

По мере того, как я говорил, зажигались детские глазки! Я ору во всю мочь: «Кто быстрее?! Кто лучше?!». Одна фея проигрывает что-то громкое на фортепиано, другая лихорадочно помогает каждому преодолеть барьер первого страха. Наконец пошло, поехало! И первым закончил Андрей. Я показываю рисунок Андрея, реакция — общий хохот. Дело в том, что голову он нарисовал вывернутой как бы! Она торчит где-то из правого плеча! Рядом какое-то чудовище, внизу зеленая трава, а вверху багровое солнце. Но Андрей настаивает: «Это луна».

Я загораюсь, почти кричу, чтобы не было сомнений:

— Гениальный портрет! Посмотрите, у меня есть такой же. С вывернутой головой. Меня всю жизнь обижали и выворачивали мозги, вот я и нарисовал себя таким!

— А я, смотрите, какой портрет нарисовал. Я и робот, — это Сережа Петров.

— А я в маминой кофте, — это Катя Маратова.

— А у меня одна голова на красном, — это Леночка.

— Все портреты талантливы, — говорю я. — Будем оформлять на выставку...

— И мой портрет на выставку? — тихо спросил Андрей.

— Обязательно, если не будешь кисточки ломать...

Агрессивность — из семьи!!!

Только так я отвечаю на вопрос: «Откуда?..». Будущий вор, грабитель, поджигатель, коррупционер, злоумышленник формируются в семье и только в семье.

Я провел собрание отцов. Предложил говорить по самому большому счету правды, точнее, той правды, которая рядом с Богом. Я начал с вопросов.

164

— Можно ли сейчас прожить, точнее, выжить абсолютно честно, т. е. без обмана, без присвоения даже в малых дозах чужого добра, если таковое окажется «бесхозным»?..

— Солженицын назвал наших ответственных чиновников ворами и грабителями. Причем эти чиновники в самых верхних эшелонах власти. Считаете ли вы такую оценку справедливой? Часто ли в своей семье и при детях высказываете мысль о том, что все воры? Что приватизация — жульническая афера, что народ обобрали, что нечестные люди должны быть отстранены от власти?..

— Как бы вы поступили, если бы имели возможность без труда отомстить обидчику?

Спустя некоторое время выясняется, что 90 % опрошенных родителей верят в Бога, точнее, хотели бы верить, но многие не знают как. 100 % опрошенных считают воровство нормой. Эти два начала — воровское и божественное — всегда на Руси были вместе.

«Ты вор!» — кричали Пугачеву и Разину. «Бог велел через нас наказать дворян», — заявляли казачьи бунтари. Современные уголовники верят только Богу. Знают: только Он их поймет и не осудит. Они выкалывают на своем теле соборы и божественные клятвы. В нынешней жизни воровство и разбой у многих перестали быть категориями безнравственными. Напротив. Облапошивший население банкир ликует и в церкви не просто ставит свечу, а отстегивает на реставрацию храма Божьего кругленькую сумму: как же, Бог помог! И дети догадываются, каким способом папа или мама, дедушка или бабушка нажились. И дети депутатов, лгущих направо и налево, и дети военачальников, торгующих оружием и людскими жизнями, и дети торгашей, обирающих народ, — все знают, каким образом родители стали богатыми. А сверстники-недруги кричат вдогонку: «У-у-у, ворюгинский выкормыш!!!». И еще кто-то скажет с нажимом: «Ничего, придет время, и к стенке вас поставят, сволочей!!!».

Тем временем богатые дети будут сторониться бедных, обойдут десятой дорогой тех, кто не их круга. И будут песто-

165

вать собственную агрессивность, будут вслед за родителями повторять папочкины молитвы-упования:

«Главное — не допустить нового перераспределения богатств...». Или по-другому: «Сейчас, как никогда нужен мир, а для этого надо проявить жесткость: не допустить грабежей, разбоя, воровства!» А в соседних кварталах, в коммуналках и трущобах иные слова станут выкрикивать: «Будет и на нашей улице праздник!!!».

Наши дети-четырехлетки — из разных семей. Но и они охвачены социальной жаждой накопительства. Их коснулся огонь крайних устремлений. Они варятся в экстремистском соку. Если десять-пятнадцать лет тому назад родители вдалбливали детям гуманистические принципы общежития, то сегодня настрой иной: держи, сынок, ухо востро! Будь сильным и умей дать сдачи! Знай: кругом воры и разбойники! Никому не верь в этой жизни!

Сегодняшняя семья — горящий, громыхающий вулкан, в котором формируются и будущий пророк, и будущий хапуга! Дети впитывают психологию цинизма, стяжательства и агрессивной безжалостности. Они с четырех лет уже говорят о «двадцати процентах годовых в валюте», о крышах и рэкетах, об «отстегивании» награбленных средств властям, о «маслинах», удавках и потоплениях. Средства массовой информации рассказывают о детских преступлениях.

— Я убил соседскую девчонку, чтобы взять у нее деньги на мороженое, — поясняет десятилетний мальчуган.

— Мы убили деда и старуху, потому что они не хотели менять свою квартиру на коммуналку... Им же все равно умирать... — говорят подростки, пойманные с поличным...

— Я держал его, девятилетнего мальчишку, в ванной с водой до тех пор, пока у меня руки не замерзли, — отвечал тринадцатилетний подсудимый, поставивший перед собой цель завладеть чужим видеомагнитофоном.

— Мы поджигали квартиры.

— Мы ломаем лифты!

— Мы срываем телефоны! Просто интересно все это...

166

— Мы хотели, чтобы поезд сошел с рельсов.

— Мы вырезали ему... чтобы он не хвастался, что у него самый большой...

— Я подружился с ними (преступной группировкой), потому что они самые лучшие, самые сильные и ничего не боятся. Хочу быть таким, как они...

— Мы создали свою группировку, чтобы бороться с теми, кто ограбил народ...

— Я столкнула бабушку с двенадцатого этажа, когда она мыла окна, потому что она всем командовала... — признание двенадцатилетней.

Великий русский мыслитель-пророк Федор Достоевский более века назад предсказывал и даже хотел роман писать о детях-убийцах, о заговоре детей, стремящихся создать империю зла. Он хотел написать о том, как дети спорят о республике и монархии. Как они заводят отношения с преступниками. Он хотел рассказать о детях-поджигателях и губителях поездов. О развратниках и атеистах, убийцах своих братьев, отцов и матерей! Империя зла вызревает в семьях. Империя зла — реальность.

Беспредел

Все в этом мире не случайно. Не случайно рядом с Христом распяты были два разбойника, а один помилован. Не случайно всегда грозит гибель двум жизненным крайностям — таланту и разбойнику. Не случайно сегодня рядом с империей зла вызревает и ее антипод — республика свободы и самоотречения.

Что может спасти сегодняшнюю демократию, сегодняшние первые росточки свободы? Только одно — самоотречение. У нас сегодня нет интеллигенции. Нет пророков в христианском понимании этого слова.

Солженицын в свое время, впору своей гонимости, то и дело высвечивался провидцем: он первым в стране заговорил о самоотречении в христианском смысле этого слова. Высшие истины просты до банальности. Отдай то, что сделает жизнь

167

лучше! Отдай не все, оставь себе столько, чтобы твои дети были сыты. Отдай, чтобы появилась вера, чтобы тебя не сожгли заживо, чтобы пощадили твоих детей. Чтобы внуки твои гордились тобой, отдай!!!

Народный гнев стихиен и беспощаден. Не такая уж беда, когда бывший уголовник становится коммерсантом и банкиром, но# когда «маленький человек», будь то бывший интеллигент, или просто мещанин, или селянин, становится разбойником, тогда наступает всеобщая смерть: бунт сметает все, бунт — та стихийная разрушительная сила, которую остановить или взнуздать не способна никакая другая сила. Уже сегодня проглядывают контуры российского апокалипсиса — всеобщая смерть не экологична, не технична, она социальна по своей причинной обусловленности.

Российский «маленький человек» прошел такую эволюцию — от справедливой и сладкой мечты о социализме до народного вползания в ненасытную анархию, именуемую нынче беспределом! Он освоил возможность разрушения режимов, возможность легкого бунтарского символизма, когда любая догма может стать путеводной звездой, средством для достижения мнимых идеалов.

Сегодня этот маленький человечек вместе со своими малыми детками оказался на краю гибели — или в бунт сметет его тревожная волна времени, или занесет в звездные поиски истинной праведности. Сегодня маленький человек, оказавшийся на суровом перепутье эпох, как никогда, нуждается в пророках и пророчествах своего родного, а не чужеземного склада, как-то: кришнаитство, буддизм, тибетская йога, американский практицизм.

Без истинного, кровного и родного идеала нет и не может быть жизни, а тем более воспитания. Именно поэтому спасение рода человеческого неразрывно связано со свободой и любовью, со всем тем, что противостоит разбою, воровству, убийствам.

Россия — страна крайностей, которые здесь всегда смыкаются. Русские капиталисты питали революцию — и в этом

168

выражалась российская идея самоотречения. Лев Толстой мучился от того, что не смог раздать имущество крестьянам. Боярыня Морозова раздавала свое богатство бедным и за это поплатилась жизнью. Софья Перовская отреклась от своих благ во имя счастья простых людей и, не раскаявшись, взошла на эшафот. И сколько же было на Руси праведно-заветных душ, готовых пожертвовать всем ради великого будущего своей страны! С каким восторгом юный Ушинский переписывал в свой дневник стихи Рылеева:

Известно мне: погибель ждет Того, кто первый восстает На утеснителей народа. Судьба меня уж обрекла, Но где, скажи, когда была Без жертв искуплена свобода ?

И он готов был умереть, точнее, готов был утверждать высшие человеческие ценности, чего бы это ему ни стоило.

Потом я снова делаю резкий переход к детям, к отношению к ним...

— Чего бы ни сделал ваш ребенок за пределами вашего дома, как бы дурно ни проявил себя в школе или на улице — не покидайте его. Защитите! Поступайте по отношению к своим детям так, как поступала мать Раскольникова... Достоевский исповедует высшую педагогику.

Достоевский учит самому главному: надо осуждать поступок, а не человека! Только тогда мы сможем пробудить не человеческое, а БОЖЕСТВЕННОЕ в каждом ребенке, в каждой душе взрослой личности.

Воспитание на высоком как высший принцип

Я еще раз говорю родителям о том, что высшие нравственные ценности просты. Но это лишь кажущаяся простота. Высшее евангельское в силу своей истинно великой ясности стало доступным и для безграмотного пастуха, и для эрудированного вельможи, и для философа, и для кухарки, не меч-

169

тающей управлять государством. Когда Достоевский замечает, что выгоднее всего быть честным человеком, он, презиравший меркантилизм, самую тенденцию к «выгодности», говорит о нравственности как о практическом действе, точно дает советы о том, как сеять или пахать, чистить конюшни или строить дом. Да, выгоднее скотину держать в чистоте и тепле, выгоднее хорошо строить жилище и выгоднее растить честного человека. Я показываю папам и мамам воров, казнокрадов, проституток — среди этой категории лиц счастливых людей. Обозленные, обиженные, они порой каялись и тщетно рвались к чистоте — в них жила потребность Бога, человеческого тепла, но мир суров, несправедлив. И потому никогда не принимает раскаявшихся. Вспомним берущий за душу образ каторжника — мэра-беглеца Жана Вальжана у Виктора Гюго, которому не простили его прошлого! Скольким вышедшим из заключения я пытался помочь — не удавалось: клеймо бывшего преступника отпугивало, да и сами эти бывшие преступники не выдерживали испытания свободой.

Какие страхи мы передаем детям?

Раньше страхи были однотипные, всем понятные. Арестуют — один страх. Другой страх экономический — лишат работы, заработка, надбавок и других благ.

Сегодня страхи непонятные, крученые, тайные. Сидишь другой раз с ощущением: вот-вот кто-то ворвется в твою комнату, и сделать ничего не сможешь. Железом обитая дверь раньше была редкостью, сегодня каждая дверь в броне — дзот! С чего бы это стали по миллиону выкладывать за железо?! Не от государства народ прячется. Не от милиции и органов безопасности, а от простых людей, от сограждан, которые, то и дело называясь слесарями, участковыми, знакомыми, врываются в квартиры (кляп в зубы, пинком на пол, лицом вниз и пошли-поехали) — и прощай видео, компьютеры, ценные бумаги, шубы — забирайте все, только душу оставьте!

170

А какой страх входить в пустой лифт. В нем еще вчера пырнули ножом парня, косая сажень в плечах — бандит успел выскочить из лифта, а истекающий кровью поехал дальше, вон пятна крови еще не отмыли: отмывать-то некому, нет уборщиц, нет сторожей, нет участковых, никого нет — один только страх висит в воздухе.

И другой страх, можно сказать, социально-государственный. Пугают по-разному — кое-кто, уже из правителей, по телевизору.

Глядят дети на все эти заботы взрослых. Глядят и молчат, а в их душах тоже страх оседает, накапливается...

— Не оставляй меня, мамочка, — лепечет вполне серьезно крошка четырех лет. — Меня могут украсть.

И это не фантазия ребенка.

Детей крадут для шантажа, выкупа и еще — самое ужасное — для всяких издевательств, вплоть до убийства. Говорить об этом страшно. Каннибализм ожил, в дьявольской раскрутке темных сил мерещатся рассказы знакомых: жену сварил муж в кипятке, девчонку на шашлыки разделали.

Какие там триллеры? Суровая, неприглядная, убийственная реальность врывается в души детей, и что тогда происходит с неокрепшими сердцами — одному Богу известно.

И еще страх тайный, внутренний, постоянно ожидаемый, преследующий, горячий и никогда не остывающий, не стихающий.

— Меня-то, ладно, убьют, сожгут, отравят, а вот дети мои! Им-то за что мучения?

Мы платим налоги за нашу безопасность, а ее нет и в помине... Тайные, неведомые страхи ползут со всех сторон, и дети вбирают в себя этот ужас реальности.

И страшные игры детей...

— Ты будешь банкиром, а я крышей, а он рекатаром...

— Не рекатар, а рекетор...

— И не рекетор, а рэкетир. И один не может быть рэкетиром, нужна шайка.

171

Шайка тут же назначается, и пошла игра... Юный режиссер шестилетний Вова поясняет задачу:

— Банкир на работе, а вы врываетесь с автоматами, кричите: «Ложись!».

И началось: банкир на полу. Погромщики шарят в ящиках, покрикивая:

— Валюта где?

— Не скажу.

— А ну дай ему...

— Больно!

— Где валюта?

— Не знаю.

Трое налетчиков насели на банкира. Душат:

— Колись!

— Да больно же! Надо понарошку, а не взаправду... Начинается настоящая драка.

— Ладно, будем понарошку пытать, — вмешивается режиссер.

Двое привели девочку. Пояснили:

— Это заложница.

— А мать ее где?

— Дома.

— Привести и мать...

— Она заперлась.

— Какая дверь?

— Железная. Какая же еще?

— Взорвать. Вот вам бомба, — протягивает консервную банку.

Я в ужасе слушаю рассказ воспитательницы детского сада, а сам вспоминаю только что прочитанную статью в «Известиях». Она — долго — о том же, только среди взрослых.

Я показываю детям картины Босха:

— Вот в аду горят и мучаются бывшие разбойники, воры, убийцы...

— А как это в аду?

— Это на том свете, после смерти, — поясняет девочка.

— Разбойник все равно будет наказан, — поясняю я. — Он обязательно будет несчастным.

172

А потом мы с Еленой Ивановной даем задание сочинить музыку. Сначала надо сказать, про что музыка...

— Я про разбойника хочу, — говорит Картмасов.

— И я, — это Матюхин.

— А что они делают и как ты будешь играть?

— Сначала тихо. Это они крадутся к дому, а потом громко, это когда они расстреляли всех...

Дети, особенно мальчики, всегда любили играть в войну. Но сегодня они не просто в войну играют, они проходят начальную школу насилия, грабежей и беззакония. Они хотят непременно стать богатыми и иметь большую власть. У власти есть и оружие, и право убивать. Такое «правовое» самовоспитание крайне опасно: оно ведет к созданию империи зла!

Правовое воспитание надо начинать с раннего детства

Социальная защищенность и социальная справедливость — вот первые ступеньки, на которые должен подняться юный гражданин. Поднявшись на эти ступеньки, ребенок окажется способным познать меру своего участия в социальной жизни...

Истинная культура всегда была на стороне обездоленных, а педагогика трусливо стыдилась этой темы.

— Как вы относитесь к частным школам? — спросили у меня однажды.

— Я вырос в бедной семье, учился в бедной школе, работал в интернатах для обездоленных детей. Я не против частных школ, но мое сердце с простыми людьми. Наше лакейское народное образование в заслугу себе ставит, что создает частные школы, лицеи, колледжи. Народная школа, народный учитель забыты...

Меня остановили наши бдительные российские педагоги: «Зачем же так? Вы же исповедуете педагогику любви...».

Вот в этом вся противоречивость бытия, трагедия всех добрых философий и вероисповеданий. Мораль ратует за смиренную любовь. Бог учит любить врагов, а сердце ищет лазейку, чтобы уйти от Божьих заветов, выкрикнуть наки-

173

певшую боль: «Все, кто у власти, бесчестны и равнодушны! Им нет дела до обездоленных!».

Как-то раз в присутствии группы учителей из швейцарского города Берна я проводил на уроке в московской школе одну любопытную игру: из произведений знаменитого швейцарского писателя Макса Фриша вычленил сто вопросов и разбил их на десять рубрик: бедность и богатство, любовь и смерть, дружба, Бог, карьера и т. п. Всех поразило, что подростков больше всего заинтересовали три темы: смерть, Бог и бедность. Типичны такие вопросы: «Почему мы стыдимся бедности? Почему мы, когда даем милостыню нищему, торопимся уйти? Почему, скажем, в классической литературе мы душой на стороне бедных, а в жизни все, что связано с бедностью, нас отталкивает?».

В наши дни мы тонем в атмосфере просительства.

Просят все, полагая, что помогут американцы, шведы, немцы, японцы, наши миллионеры, депутаты, чиновники, акционеры. Просят нищие, средние слои, предприниматели. Эта лебезящая просительность — новый лик страны, новый ажиотаж. Ведь что может стоять за лебезящим, прося-щим ликом? Нередко злоба, помноженная на зависть, а то и ненависть — сначала к богатству, а потом и просто к людям.

Зоологическая ненависть к богатству (к предпринимателям, банкирам, к тем, кто успешно создает капитал) воспи-тывается школой, семьей, очередью, рынком, улицей. И де-ти повторяют вслед за взрослыми: «У них все — и квартиры, и дачи, и валюта, а у нас ничего!».

Злобность, наверное, сидит и во мне, и в моих коллегах, которые тоже разводят руками: «Эти негодяи... Они же выжали из нас последнее...».

Богатство души наращивается двумя путями. Первый обусловливается созиданием добра, когда личность совершает добрые поступки, тем самым формируя в себе такие ценности, как щедрость души, самоотречение, честность, сострадание и доброту.

174

Второй путь приумножения духовных богатств связан с отрицанием в себе самом тех частиц зла, которые крайне опасны своей способностью расти, прогрессировать, укореняться в человеческой психике.

Мне приходилось иметь дело с педагогами, которые вели отчаянную борьбу с консерваторами и бюрократами от педагогической науки. Я спрашивал у этих педагогов: «Ну, а вы сами себя хоть в чем-то вините?». Как правило, ответ был одинаков: «Ни в чем». Я наблюдал в крестьянских семьях прямо-таки героическое поведение людей, когда они отказывались принимать подарки от родителей, мотивируя тем, что не заслужили награды. И какая нищета духа обнаруживается у тех детей, которые разными безнравственными способами вымогают у своих близких те или иные материальные блага!

Гордыня — это всегда скудоумие и презрение, обожание самого себя. Родитель с гордыней в душе всегда будет врагом и детства, и семьи — от этого и многие воспитательные беды. Важничая среди близких, родитель становится деспотом своей семьи. Деспотизм рождает одиночество и душевную бедность. Успехи иногда пьянят гордые головы, человек превозносит себя, забывая правило: все, что возносится, должно упасть.