«РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ Серии учебников по общенаучной дисциплине «История и философия науки» Академик РАО Л. А. Вербицкая ...»

Рассматривая человека прежде всего как часть природы, как осо­бое природное тело, Ламетри представлял его в качестве особого рода механической системы. Он писал, что человек может быть представ­лен как «часовой механизм», но огромных размеров и построенный с таким искусством и изощренностью, что если остановится колесо, при помощи которого в нем отмечаются секунды, то колесо, обозна­чающее минуты, будет вращаться и идти как ни в чем не бывало. Та­ким же образом засорения нескольких сосудов недостаточно для того, чтобы уничтожить или прекратить действие рычага всех движений, находящегося в сердце, которое является рабочей частью человечес­кой машины...

Ламетри указывает далее, что «человеческое тело — это заводящая сама себя машина, основное олицетворение беспрерывного движения».

Научные революции и междисциплинарные взаимодействия 289

Вместе с тем он отмечал особенности этой машины и ее сложность по сравнению с техническими устройствами, изучаемыми в механике. «Че­ловека, — писал он, — можно считать весьма просвещенной машиной и настолько сложной машиной, что совершенно невозможно составить о ней ясную идею, а следовательно, дать точное определение»14.

Солидаризируясь с Ламетри в понимании человека как машины, Гольбах акцентировал внимание на идеях универсальности механиче­ских законов, полагая возможным описать с их помощью человечес­кое общество. Для него человек есть продукт природы, подчиняю­щийся, с одной стороны, общим законам природы, а с другой — специальным законам.

Специфической особенностью человека, по Гольбаху, является его стремление к самосохранению. При этом «человек сопротивляется разрушению, испытывает силу инерции, тяготеет к самому себе, при­тягивается сходными с ним объектами и отталкивается противопо­ложными ему... Все, что он делает и что происходит в нем, является следствием силы инерции, тяготения к самому себе, силы притяже­ния и отталкивания, стремления к самосохранению, одним словом, энергии, общей ему со всеми наблюдаемыми существами»15.

Когда Ламетри и Гольбах используют понятия машины, силы, инерции, притяжения, отталкивания для характеристики человека, то здесь отчетливо прослеживается язык механической картины мира, которая длительное время определяла стратегию исследования при­роды, человека и общества. Эту стратегию можно довольно легко об­наружить и на более поздних этапах развития знания, например в со­циальных концепциях К.-А. Сен-Симона и Ш. Фурье. В работе «Труд о всемирном тяготении» Сен-Симон отмечал, что «прогресс челове­ческого ума дошел до того, что наиболее важные рассуждения о поли­тике могут и должны быть непосредственно выведены из познаний, приобретенных в высших науках и в области физики». По мнению Сен-Симона, закон всемирного тяготения должен стать основой новой философии, которая в свою очередь может стать фундаментом новой политической науки. «Сила ученых Европы, — писал он, — объединен­ных в общую корпорацию и имеющих своей связью философию, осно­ванную на идее тяготения, будет неизмерима». Он полагал, что идеи тяготения могут стать той основой, на базе которой может быть пост­роена такая наука, как история, констатировал, что «пока еще она представляет собой лишь собрание фактов, более или менее точно ус­тановленных, но в будущем должна стать наукой, а поскольку единст­венной наукой является классическая механика, то по своему строе­нию история должна будет приблизиться к небесной механике»16.

19-3232

290

Глава 6. Научные революции и смена типов научной рациональности

Сходные идеи можно найти в творчестве Ш. Фурье, который пола­гал, что принципы и подходы механики позволяют раскрыть законы социального движения. Он писал о существовании двух типов зако­нов, которым подчиняется мир. Первый из них — это закон матери­ального притяжения, приоритет открытия которого принадлежит Ньютону. Считая себя продолжателем ньютоновских идей и распро­страняя учение о тяготении на социальную жизнь, Фурье полагал, что можно говорить о втором типе законов, которым подчиняется соци­альное движение. Их Фурье обозначал как законы притяжения по страсти, которая в концепции Фурье занимала центральное место, выступая определяющим свойством природы человека17.

По существу, здесь проводится своего рода аналогия между сущест­вованием тяготения природных тел и тяготением людей друг к другу. И делается это во многом благодаря тому, что сам человек рассматри­вается как часть природы, хотя и имеющий некоторые отличия от дру­гих объектов природы, но все же подчиняющийся общим принципам движения, сформулированным в механике. Идея общей механики природы и человеческих отношений во многом была инициирована механической картиной мира, которая доминировала в науке XVIII столетия и отчасти сохранила эти свои позиции в начале XIX в.

Влияние идей механической картины мира было столь значимым, что оно не только определяло стратегию развития научных знаний, но и оказывало воздействие на политическую практику. Идея мира как упорядоченной механической системы «явно довлела над умами творцов американской конституции, разработавших структуру госу­дарственной машины, все звенья которой должны были действовать с безотказностью и точностью часового механизма»18.

Все это свидетельствует об особом статусе механической картины мира в культуре техногенных обществ эпохи раннего индустриализма. Механицизм был одним из важных истоков формирования соответст­вующих мировоззренческих структур, укоренившихся в культуре и влияющих на самые различные сферы функционирования общест­венного сознания. В свою очередь, распространение механистическо­го мировоззрения подкрепляло убеждение в том, что принципы меха­нической картины мира являются универсальным средством познания любых объектов.

Таким образом, можно обозначить важную особенность функцио­нирования механической картины мира в качестве фундаментальной исследовательской программы науки XVIII в. — синтез знаний, осуще­ствляемый в ее рамках, был связан с редукцией различного рода про­цессов и явлений к механическим. Правомерность этой редукции обос-

Научные революции и междисциплинарные взаимодействия 291

новывалась всей системой философско-мировоззренческих оснований науки, в которых идеи механицизма играли доминирующую роль.

Однако по мере экспансии механической картины мира во все но­вые предметные области наука все чаще сталкивалась с необходимос­тью учитывать особенности этих областей, требующих новых, немеха­нических представлений. Накапливались факты, которые все труднее было согласовывать с принципами механической картины мира.

К концу XVIII — началу XIX в. стала складываться новая ситуация, приведшая к становлению дисциплинарного естествознания, в рам­ках которого научная картина мира приобретала особые характерис­тики и функциональные признаки. Это была революция в науке, свя­занная с перестройкой ее оснований, появлением новых форм ее институциональной организации и ее новых функций в динамике со­циальной жизни.

Историю химии, биологии, технических и социальных наук этого исторического периода нельзя понять, если не учитывать «парадиг-мальных прививок», которые были связаны с экспансией механичес­кой картины мира на новые предметные области.

Проследим конкретные черты этого процесса. Как уже отмеча­лось, первые попытки применить представления и принципы меха­ники в химии были связаны с программой Р. Бойля. Анализ ее исто­рических судеб свидетельствует, что его стремление объяснить химические явления, исходя из представлений о движении «малых частиц материи» (корпускул), потребовало учета специфики химиче­ских процессов. Под давлением накопленных фактов о химических взаимодействиях Бойль вынужден был модифицировать переноси­мые в химию идеи механической картины мира, в результате чего на­чала постепенно выкристаллизовываться специфическая для химии картина исследуемых процессов.

Первичные корпускулы, по Бойлю, должны рассматриваться в ка­честве элементов, замещающих прежние аристотелевские и алхимиче­ские элементы. Опираясь на факты, свидетельствовавшие о том, что изменение веществ позволяет как превращать одни вещества в другие, так и восстанавливать некоторые из них в первоначальном виде, Бойль заключил, что элементарные корпускулы, определяя свойства соответ­ствующих сложных веществ, должны сохраняться в реакциях19. Эти корпускулы выступают как качественно отличные друг от друга эле­менты, из которых образуются химические соединения и смеси.

Здесь с достаточной очевидностью прослеживается, что картина химических процессов, начертанная Бойлем, хотя и согласовывалась с механической картиной мира, но включала в себя и специфические

290

Глава 6. Научные революции и смена типов научной рациональности

Сходные идеи можно найти в творчестве Ш. Фурье, который пола­гал, что принципы и подходы механики позволяют раскрыть законы социального движения. Он писал о существовании двух типов зако­нов, которым подчиняется мир. Первый из них — это закон матери­ального притяжения, приоритет открытия которого принадлежит Ньютону. Считая себя продолжателем ньютоновских идей и распро­страняя учение о тяготении на социальную жизнь, Фурье полагал, что можно говорить о втором типе законов, которым подчиняется соци­альное движение. Их Фурье обозначал как законы притяжения по страсти, которая в концепции Фурье занимала центральное место, выступая определяющим свойством природы человека17.

По существу, здесь проводится своего рода аналогия между сущест­вованием тяготения природных тел и тяготением людей друг к другу. И делается это во многом благодаря тому, что сам человек рассматри­вается как часть природы, хотя и имеющий некоторые отличия от дру­гих объектов природы, но все же подчиняющийся общим принципам движения, сформулированным в механике. Идея общей механики природы и человеческих отношений во многом была инициирована механической картиной мира, которая доминировала в науке XVIII столетия и отчасти сохранила эти свои позиции в начале XIX в.

Влияние идей механической картины мира было столь значимым, что оно не только определяло стратегию развития научных знаний, но и оказывало воздействие на политическую практику. Идея мира как упорядоченной механической системы «явно довлела над умами творцов американской конституции, разработавших структуру госу­дарственной машины, все звенья которой должны были действовать с безотказностью и точностью часового механизма»18.

Все это свидетельствует об особом статусе механической картины мира в культуре техногенных обществ эпохи раннего индустриализма. Механицизм был одним из важных истоков формирования соответст­вующих мировоззренческих структур, укоренившихся в культуре и влияющих на самые различные сферы функционирования общест­венного сознания. В свою очередь, распространение механистическо­го мировоззрения подкрепляло убеждение в том, что принципы меха­нической картины мира являются универсальным средством познания любых объектов.

Таким образом, можно обозначить важную особенность функцио­нирования механической картины мира в качестве фундаментальной исследовательской программы науки XVIII в. — синтез знаний, осуще­ствляемый в ее рамках, был связан с редукцией различного рода про­цессов и явлений к механическим. Правомерность этой редукции обос-

Научные революции и междисциплинарные взаимодействия 291

новывалась всей системой философско-мировоззренческих оснований науки, в которых идеи механицизма играли доминирующую роль.

Однако по мере экспансии механической картины мира во все но­вые предметные области наука все чаще сталкивалась с необходимос­тью учитывать особенности этих областей, требующих новых, немеха­нических представлений. Накапливались факты, которые все труднее было согласовывать с принципами механической картины мира.

К концу XVIII — началу XIX в. стала складываться новая ситуация, приведшая к становлению дисциплинарного естествознания, в рам­ках которого научная картина мира приобретала особые характерис­тики и функциональные признаки. Это была революция в науке, свя­занная с перестройкой ее оснований, появлением новых форм ее институциональной организации и ее новых функций в динамике со­циальной жизни.

Историю химии, биологии, технических и социальных наук этого исторического периода нельзя понять, если не учитывать «парадиг-мальных прививок», которые были связаны с экспансией механичес­кой картины мира на новые предметные области.

Проследим конкретные черты этого процесса. Как уже отмеча­лось, первые попытки применить представления и принципы меха­ники в химии были связаны с программой Р. Бойля. Анализ ее исто­рических судеб свидетельствует, что его стремление объяснить химические явления, исходя из представлений о движении «малых частиц материи» (корпускул), потребовало учета специфики химиче­ских процессов. Под давлением накопленных фактов о химических взаимодействиях Бойль вынужден был модифицировать переноси­мые в химию идеи механической картины мира, в результате чего на­чала постепенно выкристаллизовываться специфическая для химии картина исследуемых процессов.

Первичные корпускулы, по Бойлю, должны рассматриваться в ка­честве элементов, замещающих прежние аристотелевские и алхимиче­ские элементы. Опираясь на факты, свидетельствовавшие о том, что изменение веществ позволяет как превращать одни вещества в другие, так и восстанавливать некоторые из них в первоначальном виде, Бойль заключил, что элементарные корпускулы, определяя свойства соответ­ствующих сложных веществ, должны сохраняться в реакциях19. Эти корпускулы выступают как качественно отличные друг от друга эле­менты, из которых образуются химические соединения и смеси.

Здесь с достаточной очевидностью прослеживается, что картина химических процессов, начертанная Бойлем, хотя и согласовывалась с механической картиной мира, но включала в себя и специфические

292

Глава 6. Научные революции и смена типов научной рациональности

черты. В зародышевой форме она содержала представление о химиче­ских элементах как о корпускулах, обладающих индивидуальностью, которые, будучи физическими частицами, вместе с тем являлись но­сителями свойств, позволяющих им образовывать в своих соединени­ях различные виды химических веществ20.

В механике этими свойствами можно было пренебречь, рассмат­ривая корпускулы только как массы, подверженные действию сил, но в химии свойства корпускул, делающие их химическими элементами, должны стать главным предметом изучения.

В механической картине мира (если взять ее развитые формы) на­ряду с элементарными объектами — корпускулами — выделялись ти­пы построенных из них тел — жидкие, твердые, газообразные. В кар­тине же химической реальности, предложенной Бойлем, типология химических веществ не редуцировалась полностью к типологии фи­зических объектов: наряду с различением жидких, твердых и газооб­разных (летучих) веществ выделялись два класса сложных химичес­ких объектов — соединения и смеси — и предполагалось, что внутри каждого из них существуют особые подклассы. Эти представления у Бойля были даны в неразвитой и во многом гипотетической форме, поскольку конкретные эмпирически фиксируемые признаки, по ко­торым смеси отличались бы от соединений, еще не были определены. «Еще долгое время сложный вопрос о том, что такое химическая смесь и что такое соединение, каковы их природа, свойства и отли­чия, порождал разнохарактерные и противоречивые суждения»21.

Программа Бойля предлагала эту картину в качестве основания для экспериментальной и теоретической работы в химии. В основных чертах она предвосхитила последующие открытия Дальтона, хотя в XV11 в. для ее реализации еще не было достаточно условий.

Во времена Бойля химия не располагала экспериментальными возможностями для определения того, какие вещества являются эле­ментами, а какие таковыми не являются. Бойлем не было определено и понятие атомного веса, как такой характеристики, которая позволя­ла бы экспериментально отличить их друг от друга.

Несмотря на то что программа Бойля не была реализована, для мето­дологического анализа она служит хорошим примером, позволяющим установить особенности переноса принципов (в данном контексте — принципов механической картины мира) из одной науки в другую. На примере этой программы видно, что трансляция в химию нормативных принципов, закрепленных в механической картине мира (типа норма­тивных принципов: все тела состоят из корпускул, все явления можно объяснить взаимодействием неделимых корпускул, подчиняющихся

Научные революции и междисциплинарные взаимодействия 293

механическим законам), не устраняла особенностей химического ис­следования. Более того, чтобы принципы механики были применены в новой области, их нужно было изложить особым образом, учитывая специфику изучаемых в химии объектов. А это приводило уже к постро­ению особой картины исследуемой реальности (в данном случае — кар­тины химической реальности), руководствуясь которой исследователь мог обнаружить в опыте и объяснить химические явления.

Обращение к материалу истории науки позволяет утверждать, что становление большинства новых дисциплин связано как с внутридис-циплинарным развитием знания, так и с трансляцией нормативных принципов из одной науки в другую. В этом смысле программа Бойля может быть оценена как попытка осуществить революционные преоб­разования в химии путем трансплантации в нее познавательных уста­новок и принципов, заимствованных из механической картины мира.

Неудача этой попытки была связана прежде всего с тем, что карти­на химической реальности, предложенная Бойлем, не включала таких признаков ее ключевого объекта (химический элемент), которые мог­ли бы получить экспериментальное обоснование и стимулировать но­вые направления исследований в химии. В этой картине отсутствова­ли также экспериментально проверяемые признаки, в соответствии с которыми можно было бы четко различать основные типы химичес­ких объектов (элемент, соединение, смесь). Через полтора столетия, когда химия накопила соответствующие знания, она повторила по­пытку Бойля в более удачном варианте.

Процесс перестройки оснований химии в XVIII—XIX вв. также был обусловлен не только внутренними факторами ее развития (взаи­модействием теории и опыта). Решающую роль здесь по-прежнему играла механическая картина мира, господствовавшая в данный пе­риод. Она вводила в качестве универсальной схемы объяснения физи­ческих явлений представление о взаимодействии материальных кор­пускул (тел) посредством различных типов сил. По аналогии с этим подходом в химии стало утверждаться представление о «силах хими­ческого сродства»22, которые определяли взаимодействие химических элементов. Это представление было включено в картину химической реальности сначала на правах гипотезы, а затем, в работах Лавуазье, уже в качестве обоснованного опытом положения.

Как отмечал Лавуазье, «быть может, однажды точность имеющихся данных будет доведена до такой степени, что геометр сможет рассчи­тывать в своем кабинете явления, сопровождающие любое химическое соединение тем же, так сказать, способом, каким он рассчитывает дви­жение небесных тел. Взгляды, имеющиеся на этот счет у г. Лапласа, и

294

Глава 6. Научные революции и смена типов научной рациональности

эксперименты, которые мы запроектировали на основе его идей, что­бы выразить силы сродства различных тел, уже позволяют не рассмат­ривать эту надежду как некую химеру»23.

Сам Лавуазье даже построил таблицу сродства кислорода по отно­шению к другим веществам и высказал предположение о возможнос­ти количественного измерения сродства.

Особое внимание в его работах уделено разработке представлений об основных объектах — элементах. Он предложил связать с названием элементов представление о последнем пределе, достигаемом анализом. В этом отношении все вещества, которые, по его мнению, при совре­менном состоянии знаний нельзя разложить, являются элементами. «До тех пор пока не появятся средства их разделения и опыт не докажет нам обратное, — отмечал Лавуазье, — мы не можем считать их сложными»24.

Классифицируя простые элементы, Лавуазье, с одной стороны, включал в их состав явно гипотетические субстанции (как, например, теплород), с другой стороны, он гениально предвидел, что ряд кажу­щихся простыми тел в скором будущем не будет причислен к простым веществам (такие, как земля).

Разработка Лавуазье новых представлений об элементах явилась решающим «сдвигом проблемы» в формировании научной картины химической реальности. Полученные им результаты оказались суще­ственными для доказательства закона сохранения вещества (1789), позволившего количественно изучить химические реакции. Они ока­зали влияние на исследования Дальтона, завершившего начатую Ла­вуазье программу формирования новой системы принципов химии, которые согласовывались с господствующими физическими идеями и опирались на химические эксперименты. Работы Дальтона и его по­следователей привели к построению картины химической реальнос­ти, в которой химические элементы были представлены в качестве атомов, различающихся формой и атомным весом. Последняя харак­теристика позволила объяснить не только экспериментально наблю­даемые явления, но и многие открытые в этот период и подтверждае­мые опытом законы (например, открытые И. Рихтером, Ж. Прустом и Дж. Дальтоном стехиометрические законы).

Исследователи творчества Дальтона справедливо отмечают, что к формированию стехиометрических законов Дальтон пришел, опира­ясь на атомистическую гипотезу, с позиций которой он обобщил опытные факты. Эта гипотеза имела предпосылки в философских атомистических учениях, но непосредственным ее источником были ньютоновская атомистика, представления механической картины мира о неделимых и неуничтожимых корпускулах.

Научные революции и междисциплинарные взаимодействия 295

Атомистическая картина Дальтона в процессе ее развития (в кото­ром решающую роль сыграли работы А. Авогадро и Ш. Жерара) была обогащена представлениями о молекулах как о единой системе ато­мов, а также представлениями о химических процессах как взаимо­действии молекул, при котором они обмениваются атомами. В свою очередь представления об атомно-молекулярном строении вещества под влиянием успехов химии начали оказывать обратное воздействие на физические исследования. Характерно, что разработка молекуляр-но-кинетической теории теплоты, пришедшей на смену теории теп­лорода, во многом опиралась на представление, что вещество постро­ено из движущихся молекул.

Р. Клаузиус в одной из своих первых работ по кинетической теории газов (1857) создал математическую модель теплового движения частиц газов, предпослав ей изложение идей о молекулярном строении веще­ства. Показательно, что в этом изложении он выделял кроме поступа­тельного также вращательное и внутримолекулярное колебательное движение, упоминание о котором, в свою очередь, имеет смысл лишь постольку, поскольку молекула заранее представляется сложной и по­строенной из атомов (представление, которое вошло в научную карти­ну мира под влиянием развития химии). Не менее показательно, что в работе А. Кренига (1856), которая предшествовала исследованиям Кла-узиуса и с которой начинается цикл исследований, приведший к пост­роению молекулярно-кинетической теории теплоты, ключевым мо­ментом обоснования гипотезы о теплоте как кинетическом движении молекул является вывод закона Авогадро. Этот закон, полученный в 1811 г., был к этому времени настолько забыт в физике, что в физичес­ких словарях имя Авогадро даже не упоминалось25. Но в химии закон Авогадро был не только известен, но и сыграл решающую роль в разви­тии атомно-молекулярных концепций. Именно из химии он был вто­рично транслирован в физику и активно использован в ней при пост­роении молекулярно-кинетической теории теплоты.

Таким образом, можно утверждать, что при трансляции принципов механической картины мира в химию они не просто трансплантирова­лись в «тело» химической науки, задавая собственно механическое ви­дение химических объектов, но сопоставлялись с теми признаками, которые были присущи объектам, исследуемым в химии, что стимули­ровало становление химии как науки с ее специфической предметной составляющей и формирование в ней особой, уже несводимой к меха­нической, картины исследуемой реальности. И хотя исследователи все еще размышляли о преобразовании химии в отдел прикладной меха­ники или возникновении самостоятельной химической механики

296

Глава 6. Научные революции и смена типов научной рациональности

(Д.И. Менделеев), фактически можно было уже утверждать, что под влиянием механической картины мира и с учетом специфики химиче­ских объектов происходило конституирование химии в самостоятель­ную науку. И важнейшим аспектом этого процесса было становление в ней специальной картины исследуемой реальности. Между физичес­кой картиной мира и картиной химической реальности устанавлива­лась связь по принципу субординации, причем эта связь не отменяла относительной самостоятельности каждой из них.

Сходные процессы становления специальной научной картины мира и конституирования научной дисциплины можно проследить и на материале истории биологического знания.

Выше отмечалось, что при объяснении причин возникновения жизни Ламарк использовал идеи, развитые в механической картине мира XVIII столетия, в частности представления о теплороде и элект­рическом флюиде как носителях особых сил, которые он рассматри­вал в качестве главных возбудителей жизни. Однако Ламарк не меха­нически перенес представления об этих гипотетических субстанциях в ту область знаний, которую он развивал. Он подчеркивал, что, вхо­дя в живой организм, теплород и электрический флюид преобразуют­ся в нем в особый — нервный флюид, который свойствен только лишь живым существам. Нервный флюид, по мнению Ламарка, выступает как действующая сила, как своего рода орудие, производящее чувст­ва, представления, разумные акты. Именно нервный флюид «спосо­бен произвести столь изумляющие нас явления, и, отрицая его суще­ствование и его свойства, нам пришлось бы отказаться от всякого исследования физических причин явлений и вновь обратиться к рас­плывчатым, беспочвенным представлениям для удовлетворения на­шего любопытства в отношении данного предмета»26.

Объясняя таким образом природу живых организмов, Ламарк хотя и в неявной форме, но акцентировал внимание на особенностях, при­сущих живому, что подготавливало основания для спецификации би­ологической науки и формирования в ней особой картины исследуе­мой реальности. Ламарк не только выделял специфику биологических объектов, но и указывал на их взаимодействие с окружающей средой как на источник их изменений. Согласно Ламарку, эти изменения происходят благодаря постоянному извлечению флюидов из окружа­ющей среды и их трансформации внутри живого организма. Именно накопление соответствующих флюидов внутри организма приводит к изменениям отдельных органов и организма в целом, и эти изменения можно наблюдать, если рассматривать цепь поколений в течение до­статочно длительного времени. «С течением времени и под влиянием

Научные революции и междисциплинарные взаимодействия 297

беспредельного разнообразия непрерывно изменяющихся обстоя­тельств последовательно были созданы живые тела всех классов и всех порядков»27.

Таким образом, принципы объяснения, заимствованные из меха­нической картины мира, были трансформированы Ламарком в фун­даментальный для биологии принцип эволюционного объяснения особенностей организмов и видов.

Многообразие живых организмов, разная степень их организации явились основанием для своеобразного расположения их в опреде­ленном порядке от простого к сложному и обоснования Ламарком принципа градации, положенного им в основу своей эволюционной концепции. И хотя, настаивая на плавных, незаметных переходах между видами, Ламарк пришел к выводу об отсутствии реальных гра­ниц между ними и в конечном счете к отрицанию реальности видов, его идея изменчивости и передачи по наследству приобретенных из­менений послужила той основой, в соответствии с которой в последу­ющем развитии биологического знания накапливался эмпирический материал, стимулировавший развитие эволюционных представлений.

Учитывая, что представления об объектах и их взаимодействиях выступают одним из аспектов формирования картины мира, можно утверждать, что Ламарк вводил новое видение биологической реаль­ности. Эволюционные идеи Ламарка обнаружили эвристическую зна­чимость не только для развития биологического знания, но и для дру­гих естественнонаучных дисциплин, например геологии.

Ч. Лайель в развиваемой им концепции стремился решить слож­ную и актуальную для своего времени проблему о соотношении со­временных природных сил с силами прошлого. Решая эту задачу, Лай-ель обращался к тем идеям, которые уже были развиты к данному периоду в биологической науке. И если подходы, развиваемые «ката-строфистами», его не устраивали, то в концепции Ламарка он нашел разрешение возникающих перед ним вопросов. Речь идет о принци­пах, лежащих в основе концепции Ламарка: во-первых, о принципе сходства действующих сил природы с силами, которые действовали в прошлом, и, во-вторых, о принципе, согласно которому радикальные изменения являются результатами постепенных, накапливающихся во времени мелких изменений.

Эти принципы были использованы Ч. Лайелем в его учении о геоло­гических процессах. Он перенес нормативные принципы, сложившие­ся в биологии, в геологию, построив здесь теоретическую концепцию, которая впоследствии оказала обратное воздействие на биологию, по­служив наряду с эволюционными идеями Ламарка одной из предпосы-

298 Глава 6. Научные революции и смена типов научной рациональности

лок становления научной картины биологической реальности, связан­ной с именем Ч. Дарвина.

Возникновение концепции Дарвина завершило формирование би­ологии как науки, имеющей статус самостоятельной отрасли естест­вознания. Картина биологической реальности отчетливо приобретает в этот период автономные черты и предстает как система научных представлений, выявляющих особенности живой природы.

Утверждение биологии в качестве самостоятельной отрасли зна­ния не означало, что последующее развитие этой дисциплины шло только за счет ее внутренних факторов. Возникновение нового знания в дисциплинарно организованной науке всегда предстает как слож­ный и многоплановый процесс, включающий как внутридисципли-нарные, так и междисциплинарные взаимодействия. Примером тому могут служить открытия Г. Менделя, которые не только явились ре­зультатом развития биологической науки, но осуществлялись за счет трансляции в биологию идей, развитых в других отраслях знания. В работе «Опыты над растительными гибридами» Мендель сформу­лировал идею дискретного носителя наследственности — «наследст­венного фактора» и показал, что отдельные признаки и свойства ор­ганизмов можно связать с этими «наследственными факторами»28.

Опыты Менделя стали возможными благодаря развитию гибриди­зации в биологической практике того времени. Вместе с тем эмпири­ческий материал, накопленный в исследованиях биологов и практи­ков-селекционеров, сам по себе не приводил к идее «наследственных факторов». Чтобы сформулировать эту идею, нужно было заранее иметь некое теоретическое видение, под которое был бы подведен на­копленный эмпирический материал.

Это теоретическое видение формировалось не только на основе раз­вивающегося биологического знания, но и под влиянием принципов объяснения, транслированных из других областей знания, в частности из математики. В исследованиях творчества Менделя отмечалось, что он «соединил методы двух наук: математики — вероятностно-статисти­ческий метод (Доплер) и биологии — гибридизационный метод (Унгер)»29.

Фактически Мендель проводил свои опыты под новую, складыва­ющуюся на этом этапе, картину биологической реальности, которая строилась за счет взаимосвязи внутридисциплинарного и междис­циплинарного знаний. В этой картине постепенно утверждалось представление о новом биологическом объекте — «наследственных факторах». Выявление этого объекта и включение представлений о нем в картину биологической реальности, с одной стороны, позволя-

Научные революции и междисциплинарные взаимодействия 299

ло по-новому интерпретировать накопленные факты, а с другой — способствовало последующему обоснованию и развитию эволюцион­ной теории Дарвина и формированию новых биологических теорий (в частности, синтетической теории эволюции как соединения эво­люционной теории и популяционной генетики).

В свою очередь новые теории и факты оказывали обратное влия­ние на картину биологической реальности, которая уточнялась и раз­вивалась под воздействием разрастающегося теоретического и эмпи­рического материала. В первой трети XX в. на смену дарвиновской пришла новая картина биологического мира: в ней основной едини­цей эволюции рассматривался не организм, а популяция, были введе­ны основные уровни организации живого — молекулярные носители наследственности, клетка, многоклеточные организмы, популяции, биогеоценозы и биосфера (представления о двух последних уровнях были включены в картину биологического мира во многом благодаря работам В.Н. Сукачева и В.И. Вернадского).

Взаимодействие организмов между собой и со средой рассматрива­лось в контексте включения в это взаимодействие надорганизменных структур живого. Основой биологических процессов выступали воспро­изводство структур жизни в соответствии с генетическим кодом (наслед­ственность) и их изменение благодаря мутациям и естественному отбору.

Наконец, возникли новые представления о пространственно-вре­менных характеристиках биологических процессов. Уже в дарвинов­ской картине мира вводилось представление об эволюционном вре­мени (в отличие от механической картины мира, носящей вневременной характер), утверждалась идея историзма. Последующее развитие биологии уточнило эти идеи и сформировало представление об особых пространственно-временных структурах живого, несводи­мых к физическому пространству и времени. Возникло представление о биологическом времени отдельных живых организмов и популяций, выяснилось, что понятия физической временной последовательности недостаточно для характеристики биологических систем, что способ­ствовало в последующем введению идеи «опережающего отражения».

В результате картина биологической реальности предстала не только как автономное образование по отношению к физической картине мира, но и в определенном отношении как альтернативная ей. Физика оставалась неэволюционной наукой, тогда как биология, начиная с утверждения дарвиновских идей, опиралась на эволюцион­ную картину изучаемых процессов.

В историческом развитии социальных наук обнаруживаются сход­ные особенности формирования дисциплинарного знания, связанные

300

Глава 6. Научные революции и смена типов научной рациональности

с учетом специфики исследуемого объекта. Механическая парадигма, распространенная на область социального познания, была модифици­рована, причем в процессе такой модификации обозначился разрыв с принципами механицизма. Здесь важнейшую роль опять-таки сыграли новые «парадигмальные прививки» в область социальных наук из био­логии (по мере развития в ней идей эволюции), а затем, уже в нашем столетии, из теории систем, кибернетики и теории информации.

Первые шаги к конституированию социальных наук в особую сферу дисциплинарного знания были сопряжены с модернизацией образов, заимствованных из механической картины мира. Уже О. Конт, признанный одним из основоположников социологии, включал в создаваемую им картину социальной реальности представ­ление о ее историческом развитии, которое полагал фундаменталь­ной характеристикой общества. Далее, в его концепции общество на­чинает рассматриваться не как механизм, а как особый организм, все части которого образуют целостность. В этом пункте отчетливо про­слеживается влияние на контовскую социологическую концепцию биологических представлений.

Дальнейшее развитие этих идей было связано с разработкой Г. Спенсером общей теории эволюции и представлений о развитии общества как особой фазе эволюции мира. Спенсер не просто перено­сит на область социальных наук идеи биологической эволюции, а пы­тается выделить некоторые общие принципы эволюции и их специ­фические конкретизации применительно к биологическим и социальным объектам30. Идея общества как целостного организма, согласно Спенсеру, должна учитывать, что люди как элементы обще­ства обладают сознанием, которое как бы разлито по всему социаль­ному агрегату, а не локализовано в некотором одном центре.

Дальнейшие шаги, связанные с перестройкой первичных парадиг-мальных образов, перенесенных из естествознания в социальные на­уки, были связаны с дискуссиями относительно методологии соци­ального познания. Эти дискуссии продолжаются и в наше время, и в центре их стоит сформулированный В. Дильтеем тезис о принципи­альном отличии наук о духе и наук о природе. В. Дильтей, В. Виндель-банд и Р. Риккерт определяли это отличие через противопоставление понимания и объяснения, индивидуализации и генерализации, идео­графического метода, ориентированного на описание уникальных ис­торических событий, и номотетического метода, ставящего целью на­хождение обобщающих законов. Обозначились два крайних полюса в трактовке методов социально-гуманитарных наук: первый полагал их идентичность естествознанию, второй — их резкое противопоставле-

Научные революции и междисциплинарные взаимодействия 301

ние. Но реальная научная практика развивалась между этими полюса­ми. В этом развитии выявлялись общие для естествознания и соци­ально-гуманитарных наук черты идеала научности и их специфика­ции применительно к особенностям изучаемых явлений. Рефлексия над такого рода научной практикой порождала методологические подходы, снимающие резкое противопоставление объяснения и по­нимания, индивидуализации и генерализации. Например, М. Вебер, подчеркивая важность для социологии понимания мотивов и намере­ний действующих субъектов, вместе с тем развивал представление об идеальных типах как обобщающих научных понятиях, посредством которых строятся объясняющие модели социальных процессов.

Нелишне отметить, что в естественнонаучном познании также можно проследить связи понимания и объяснения, хотя и в иной ак­центировке, чем в социальных и гуманитарных науках. В частности, понимание встроено в сами акты естественнонаучного наблюдения и формирования фактов. Когда современный астроном наблюдает све­тящиеся точки на небесном своде, он понимает, что это звезды, ог­ромные плазменные тела, аналогичные Солнцу, тогда как звездочет древности мог понимать это же явление иначе, например как небес­ный свет, который сияет через прорези в небосводе.

Акты понимания определены культурной традицией, мировоз­зренческими установками, явно или неявно принимаемой исследова­телем картиной мира. Это общие черты понимания в любой области познания.

В принципе, идея, согласно которой только в действиях людей ис­следователь имеет дело с включенными в нее ментальностями, а при изучении природы он сталкивается с неживыми и бездуховными объ­ектами, — это мировоззренческая установка техногенной культуры. В иных культурных традициях, например в традиционалистских куль­турах, которые признают идею перевоплощения душ, познание при­роды и познание человека не столь резко различаются, как в культуре техногенной цивилизации.

Проблема противопоставления индивидуализации и генерализа­ции, идеографического метода, с одной стороны, и номотетического метода, с другой, также требует уточнения. Индивидуально неповто­римые события имеют место не только в истории общества, но и в процессах исторического развития природы — истории жизни на Земле, истории нашей Вселенной.

На уровне отдельных эмпирически фиксируемых событий и обще­ственные, и природные явления индивидуально неповторимы. Но на­ука не сводится только к эмпирическим констатациям неповторимых

302

Глава 6. Научные революции и смена типов научной рациональности

событий. Если речь идет об исторических процессах, то цели науки со­стоят в обнаружении тенденций, логики их развития, законосообраз­ных связей, которые позволили бы воссоздать картину исторического процесса по тем «точкам-событиям», которые обнаруживает истори­ческое описание. Такое воссоздание исторических процессов пред­ставляет собой историческую реконструкцию. Каждая такая реконст­рукция лишь внешне предстает как чисто идеографическое знание. На деле же в ней идеографические и номотетические элементы соединя­ются особым образом, что выявляет определенную логику историчес­кого процесса, но не отделенную от самой ткани его индивидуальнос­ти, а как бы вплавленную в нее. Исторические реконструкции можно рассматривать как особый тип теоретического знания об уникальных, данных в единственном экземпляре, исторических процессах. Иссле­дования Вебера, посвященные протестантской этике и зарождению духа капитализма, являются примером исторической реконструкции, относящейся к теоретическому осмыслению истории. То же можно сказать о работах К. Маркса, посвященных анализу революционных событий во Франции 1848—1852 гг. и 1871 г. Результаты соответствую­щих исследований Маркса, изложенные в его работах «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», «Гражданская война во Франции», пред­ставляют собой реконструкции, демонстрирующие в материале исто­рического описания его теоретическое видение. В принципе, один и тот же фрагмент истории может быть представлен в различных рекон­струкциях. Тогда каждая из них выступает в качестве своего рода тео­ретической модели, претендующей на описание, понимание и объяс­нение исторической реальности. Они соперничают друг с другом, что также не является экстраординарной ситуацией для науки. Каждая но­вая историческая реконструкция стремится ассимилировать все боль­шее разнообразие накапливаемых фактов и предсказать новые. Пред­сказание как ретросказание (обнаружение неизвестных фактов прошлого) в исторических исследованиях играет столь же важную роль, как и в любых других видах теоретического познания.

Разумеется, существует специфика исторических реконструкций в естественных и социально-гуманитарных науках. Когда исследова­тель реконструирует те или иные фрагменты духовной истории, то он сталкивается с необходимостью понять соответствующий тип куль­турной традиции, который может быть радикально иным, чем его собственная культура. В этом случае на передний план выходят про­цедуры понимания, движения по герменевтическому кругу, когда по­нимание многократно переходит от части к целому, а затем от целого к части, постигая особенности иной культурной традиции31.

Научные революции и междисциплинарные взаимодействия 303

Вместе с тем сами акты понимания и процедуры построения исто­рических реконструкций в гуманитарных науках (как, впрочем, и в естествознании) обусловлены принятой исследователем дисципли­нарной онтологией, специальной научной картиной мира, которая вводит схему-образ изучаемой предметной области. Дискуссии отно­сительно идеалов и норм исследования в «науках о духе» во многом касаются способов построения такой картины и ее философского обоснования. Общими принципами, относительно которых явно или неявно уже достигнут консенсус в этих дискуссиях, выступают три фундаментальных положения. Любые представления об обществе и человеке должны учитывать: историческое развитие, целостность со­циальной жизни и включенность сознания в социальные процессы. Указанные принципы очерчивают границы, в которых осуществляет­ся построение картин социальной реальности.

Их становление в качестве специфических образов социального ми­ра, отличных от первоначально заимствованных из естествознания па-радигмальных образцов, происходило во второй половине XIX — нача­ле XX в. В этот исторический период Спенсером, Марксом, Дильтеем, Дюркгеймом, Зиммелем, Вебером были предложены варианты дисцип­линарных онтологии социально-гуманитарных наук. Хотя они и конку­рировали между собой, определяя область допустимых задач и средств их решения, между ними осуществлялось взаимодействие. Были общие проблемы, обсуждавшиеся всеми исследователями, хотя и с разных по­зиций. Каждый из них развивал свои представления об обществе, соот­носясь с конкурирующими исследовательскими программами. Все это свидетельствовало о завершающем этапе научной революции, которая началась переносом естественнонаучных парадигм на область социаль­ных процессов, а закончилась их перестройкой и формированием соци­ально-гуманитарных дисциплин.

После формирования дисциплинарно организованной науки каждая дисциплина обретает свои специфические основания и свой импульс внутреннего развития. Но науки не становятся абсолютно автономны­ми. Они взаимодействуют между собой, и обмен парадигмальными принципами выступает важной чертой такого взаимодействия. Поэтому революции, связанные с «парадигмальными прививками», меняющие стратегию развития дисциплин, прослеживаются и на этом этапе доста­точно отчетливо.

Характерным примером в этом отношении может служить перенос в химию из физики фундаментального принципа, согласно которому процессы преобразования молекул, изучаемые в химии, могут быть представлены как взаимодействие ядер и электронов, а поэтому хи-

304

Глава 6. Научные революции и смена типов научной рациональности

мические системы могут быть описаны как квантовые системы, ха­рактеризующиеся определенной ^-функцией32. Эта идея легла в ос­нову нового направления — квантовой химии, возникновение кото­рой знаменовало революцию в современной химической науке и появление в ней принципиально новых стратегий исследования.

Образцы трансляций парадигмальных установок можно обнару­жить в самых различных науках. Так, развитые в кибернетике и тео­рии систем представления о самоорганизации, транслированные в современную физику, во многом стимулировали разработку идей си­нергетики и термодинамики неравновесных систем.

Не менее продуктивным оказался союз биологии и кибернетики, основанный на представлениях о биологических объектах как само­регулирующихся системах с передачей информации и обратными связями.

Среди многочисленных примеров, подтверждающих эффектив­ность такого взаимодействия, можно сослаться на создание в 50— 60-х гг. И.И. Шмальгаузеном теории биологической эволюции как са­морегулирующегося процесса.

Первым шагом на пути к новой теории стало рассмотрение биоло­гических объектов — организмов, популяций, биоценозов — как са­моорганизующихся систем. «Все биологические системы, — писал И. И. Шмальгаузен, — характеризуются большей или меньшей спо­собностью к саморегуляции, т.е. гомеостазису. С помощью авторегу­ляции поддерживается само существование каждой данной системы, ее состав и структура с ее характерными внутренними связями и зако­номерные преобразования всей системы в пространстве и времени. Гомеостатическими системами являются, конечно, прежде всего от­дельная особь каждого вида организмов, затем популяция как систе­ма особей одного вида, характеризующаяся своим составом и структу­рой с особыми взаимосвязями ее элементов, и, наконец, биогеоценоз, обладающий также определенным составом и структурой со своими, подчас очень сложными взаимосвязями»33.

Трансляция из кибернетики в биологию новой парадигмы потребо­вала определенного уточнения вводимых представлений. Необходимо было учесть специфику биологических объектов, которые принадле­жали к особому типу саморегулирующихся систем. Существенно важ­но было принять во внимание их историческую эволюцию. В резуль­тате возникала проблема: насколько применимы представления о гомеостатических системах, сохраняющих свою качественную устой­чивость, к системам, исторически развивающимся, качественно изме­няющимся в процессе эволюции.

Научные революции и междисциплинарные взаимодействия 305

Шмальгаузен исходил из того, что основные принципы саморегуля­ции могут быть использованы и при описании исторически развиваю­щихся систем. «Механизмы контроля и регуляции, — писал он, — по­нятно, различны в разных системах. Однако общие принципы регуляции могут во всех этих случаях рассматриваться под одним углом зрения в свете учения о регулирующих устройствах»34. В принципе, это был нетривиальный шаг, учитывая, что систематическая разработка в естествознании представлений о механизмах самоорганизации в исто­рически развивающихся объектах началась позднее. Существенными аспектами здесь были исследования динамики неравновесных процес­сов И. Пригожиным, теория катастроф Р. Тома, развитие синергетики (Г. Хакен, М. Эйген, Г. Николис и др.). Идеи И.И. Шмальгаузена о про­цессах регуляции в историческом развитии биологических систем мож­но рассматривать в качестве одного из предварительных вариантов этой, ныне активно разрабатываемой исследовательской программы.

Используя идеи самоорганизации при анализе взаимодействий биологических систем и рассматривая эволюцию как автоматически регулируемый процесс, И.И. Шмальгаузен тем самым включает но­вые представления в картину биологической реальности. Взаимодей­ствие основных структурных единиц живого — организмов, популя­ций и биоценозов — было рассмотрено под углом зрения передачи и преобразования информации и процессов управления.

Применив идеи информационных кодов и обратных связей к уже сложившейся к этому времени синтетической теории эволюции (С.С. Четвериков, Дж.Б.С. Холдейн, Ф.Г. Добржанский и др.), Шмальгаузен внес в нее существенные изменения и дополнения. Он раскрыл регулирующий механизм эволюции с учетом уровней орга­низации живого, исследовал их как целостность, которая включает прямые и обратные связи организмов, популяций и биогеоценозов.

Рассматривая каждую особь в качестве сложного сообщения, пере­кодирующего генетическую информацию молекулярного уровня в набор фенотипических признаков, Шмальгаузен представил ее как целостный информационный блок, а специфическую для каждой особи индивидуальную активность в биогеоценозе — как средство пе­редачи обратной информации.

Переводя теорию эволюции на язык кибернетики, он показал, что «само преобразование органических форм закономерно осуществляется в рамках относительно стабильного механизма, лежащего на биогенети­ческом уровне организации жизни и действующего по статистическому принципу»35. Это был «высший синтез идеи эволюции органических форм с идеей устойчивости вида и идеей постоянства геохимической

306

Глава 6. Научные революции и смена типов научной рациональности

функции жизни в биосфере»36. Этот подход позволил сформулировать новый для биологии принцип группового отбора, указал на роль сорев­нования целых популяций друг с другом как условия создания и поддер­жания надорганизменных систем (вида и биогеоценоза)37. Теория Шмальгаузена объясняла также многие факты помехоустойчивости пе­редачи наследственной информации и открывала новые возможности применения в теории эволюции математических методов.

Другим ярким примером, демонстрирующим результативность трансляции в биологию представлений кибернетики, может служить разработка межклеточного взаимодействия (А. Тьюринг, 1952; М. Цетлин, 1964; Л. Вольтерра, 1968; М. Аптер, 1970). Сопоставление взаимодействия клеток со взаимодействием группы автоматов, в ко­торой отсутствует единый центр, рассылающий команды, позволило обнаружить целый ряд особенностей межклеточной регуляции. Позд­нее выяснилось, что эта модель применима к описанию процессов ре­гуляции не только на уровне клеток, но и на организменном и попу-ляционном уровнях38.

Можно констатировать, что транслированные в биологию пред­ставления затем возвращались в кибернетику и теорию систем в обо­гащенном виде. Выяснение особенностей регуляции биосистем при децентрализованном управлении привело к дальнейшему развитию модели межклеточной регуляции и подготовило ее дальнейшее ис­пользование в других областях (применительно к системам развитой рыночной экономики, к некоторым социальным системам и др.).

В XX столетии значительно усилился обмен парадигмальными уста­новками не только между различными естественнонаучными дисцип­линами, но также между ними и социально-гуманитарными науками.

Можно, например, констатировать, что многие успехи современной лингвистики обязаны применению в этой области образов кибернети­ки, идей теории информации и представлений генетики. Взаимосвязь лингвистики, биологии и теории информации, характерная для разви­тия этих дисциплин в XX столетии, была во многом обязана развитию семиотики и новой трактовке лингвистики как части семиотики.

Языкознание было своеобразным полигоном утверждения идей
семиотики как науки о знаках и знаковых коммуникациях. Дисцип­
линарная онтология языкознания (картина языка как особого пред­
мета исследования) была модернизирована, когда естественные язы­
ки стали рассматриваться в качестве варианта семиотических систем.
Тогда лингвистика предстала в качестве особой части семиотики и
включила в себя исследование не только естественных, но и искусст­
венных языков. ;

Научные революции и междисциплинарные взаимодействия 307

Такая модернизация предметного поля языкознания, в свою оче­редь, открыла новые возможности его взаимодействия с другими на­уками, в которых применялись идеи и понятия семиотики.

Все эти обменные процессы парадигмальными установками, по­нятиями и методами между различными науками предполагают, что должно существовать некоторое обобщенное видение предметных об­ластей каждой из наук, видение, которое позволяет сравнивать раз­личные картины исследуемой реальности, находить в них общие бло­ки и идентифицировать их, рассматривая как одну и ту же реальность.

Такое видение определяет общенаучная картина мира. Она интег­рирует представления о предметах различных наук, формируя на ос­нове их достижений целостный образ Вселенной, включающий пред­ставления о неорганическом, органическом и социальном мире и их связях. Именно эта картина позволяет установить сходство предмет­ных областей различных наук, отождествить различные представле­ния как видение одного и того же объекта или связей объектов и тем самым обосновать трансляцию знаний из одной науки в другую. На­пример, применение в биологии представлений физики об атомах, перенесенных из физики в общую научную картину мира, предвари­тельно предполагало выработку общего принципа — принципа ато­мистического строения вещества.

Р. Фейнман в своих лекциях по физике писал, что если бы в резуль­тате мировой катастрофы научные знания оказались уничтоженными и к грядущим поколениям перешла только одна фраза, несущая наи­большую информацию об исчезнувшей науке, то это была бы фраза «все тела состоят из атомов»39.

Однако для использования этого принципа в биологии нужно при­нять еще одно представление — рассмотреть биологические организ­мы как особый вид тел (как живое вещество). Это представление так­же принадлежит общенаучной картине мира.

Но если бы какой-либо исследователь выдвинул гипотезу, что по­средством представлений об атомах и их строении, развитых в физи­ке, можно объяснить, например, феномены духовной жизни челове­ка — смыслы художественных текстов, смыслы религиозных и этических принципов, — то эта гипотеза не нашла бы опоры в совре­менной научной картине мира, поскольку духовные феномены она не включает в класс тел и не считает веществом.

Таким образом, общая научная картина мира может быть рассмот­рена как такая форма знания, которая регулирует постановку фунда­ментальных научных проблем и целенаправляет трансляцию пред­ставлений и принципов из одной науки в другую. Иначе говоря, она

308

Глава 6. Научные революции и смена типов научной рациональности

функционирует как глобальная исследовательская программа науки, на основе которой формируются ее более конкретные, дисциплинар­ные исследовательские программы.

По аналогии с уже рассмотренным процессом внутридисцищщ-нарной интеграции знаний можно предположить, что его междис­циплинарная интеграция неразрывно связана с эвристической ролью общенаучной картины мира и обеспечивается процессами трансля­ции идей, принципов и представлений из одной науки в другую с по­следующим включением полученных здесь новых, наиболее фунда­ментальных результатов в общенаучную картину мира.

Высокая степень обобщения таких результатов и стремление пост­роить целостную систему представлений о мире, включающую чело­века, его природную и социальную жизнь, делают эту картину тем особым звеном развивающегося научного знания, которое наиболее тесно контактирует со смыслами универсалий культуры и поэтому об­ладает ярко выраженным мировоззренческим статусом.

Глобальные научные революции как изменение типа рациональности

Научная революция как выбор новых стратегий исследования. Потенциальные истории науки

Перестройка оснований исследования означает изменение самой стратегии научного поиска. Однако всякая новая стратегия утвержда­ется не сразу, а в длительной борьбе с прежними установками и тради­ционными видениями реальности.

Процесс утверждения в науке ее новых оснований определен не только предсказанием новых фактов и генерацией конкретных теоре­тических моделей, но и причинами социокультурного характера. Но­вые познавательные установки и генерированные ими знания долж­ны быть вписаны в культуру соответствующей исторической эпохи и согласованы с лежащими в ее фундаменте ценностями и мировоз­зренческими структурами.

Перестройка оснований науки в период научной революции с этой точки зрения представляют собой выбор особых направлений роста знаний, обеспечивающих как расширение диапазона исследования объектов, так и определенную скоррелированность динамики знания с ценностями и мировоззренческими установками соответствующей исторической эпохи. В период научной революции имеются несколь­ко возможных путей роста знания, которые, однако, не все реализу-

Глобальные научные революции как изменение типа рациональности 309

ются в действительной истории науки. Можно выделить два аспекта нелинейности роста знаний.

Первый из них связан с конкуренцией исследовательских про­грамм в рамках отдельно взятой отрасли науки. Победа одной и вы­рождение другой программы направляют развитие этой отрасли на­уки по определенному руслу, но вместе с тем закрывают какие-то иные пути ее возможного развития.

Рассмотрим в качестве примера борьбу двух направлений в клас­сической электродинамике Ампера — Вебера, с одной стороны, и Фа-радея — Максвелла, с другой. Максвелл, создавая теорию электромаг­нитного поля, длительное время не получал новых результатов, по сравнению с теми, которые давала электродинамика Ампера—Вебера. Внешне все выглядело как вывод уже известных законов в новой ма­тематической форме. Лишь на заключительном этапе создания тео­рии, открыв фундаментальные уравнения электромагнетизма, Макс­велл получил знаменитые волновые решения и предсказал существование электромагнитных волн. Их экспериментальное обна­ружение привело к триумфу максвелловского направления и утверди­ло представления о близкодействии и силовых полях как единственно верную основу физической картины мира.

Однако, в принципе, эффекты, которые интерпретировались как доказательство электромагнитных волн, могли быть предсказаны и в рамках амперовского направления. Известно, что в 1845 г. К. Гаусс в письме к В. Веберу указывал, что для дальнейшего развития теории Ампера — Вебера следует в дополнение к известным силам действия между зарядами допустить существование других сил, распространя­ющихся с конечной скоростью40. Г. Риман осуществил эту программу и вывел уравнение для потенциала, аналогичное лоренцовским урав­нениям для запаздывающих потенциалов. В принципе, это уравнение могло бы лечь в основу предсказания тех эффектов, которые были ин­терпретированы в парадигме максвелловской электродинамики как распространение электромагнитных волн. Но этот путь развития эле­ктродинамики предполагал физическую картину мира, в которой по­стулировалось распространение сил с различной скоростью в пустом пространстве. В такой картине мира отсутствует эфир и представле­ние об электромагнитных полях. И тогда возникает вопрос: как могла бы выглядеть в этой нереализованной линии развития физики теория электронов, каков был бы путь к теории относительности?

Физическая картина мира, в которой взаимодействие зарядов изо­бражалось бы как передача сил с конечной скоростью без представле­ний о материальных полях, вполне возможна. Показательно, что

310

Глава 6. Научные революции и смена типов научной рациональности

именно такой образ электромагнитных взаимодействий Р. Фейнман использовал как основу для новой формулировки классической элек­тродинамики, опираясь на которую он развил идею построения кван­товой электродинамики в терминах интегралов по траекториям41. В какой-то мере можно расценивать фейнмановскую переформули­ровку классической электродинамики как воспроизведение в совре­менных условиях ранее не реализованных, но потенциально возмож­ных путей исторического развития физики. Однако при этом необходимо учитывать, что современные представления о природе формируются уже в иной научной традиции, чем в классическую эпоху, при наличии новых идеалов и норм объяснения физических процессов. Развитие квантово-релятивистской физики, утверждая эти нормы, «приучило» физиков к множественности различных фор­мулировок теории, каждая из которых способна выразить существен­ные характеристики исследуемой предметной области. Физик-теоре­тик XX в. относится к различным математическим описаниям одних и тех же процессов не как к аномалии, а как к норме, понимая, что од­ни и те же объекты могут быть освоены в различных языковых средст­вах и что различные формулировки одной и той же физической тео­рии являются условием прогресса исследований. В традициях современной физики лежит и оценка картины мира как относительно истинной системы представлений о физическом мире, которая может изменяться и совершенствоваться как в частях, так и в целом.

Поэтому, когда, например, Фейнман развивал идеи о взаимодейст­виях зарядов без «полевых посредников», его не смутило то обстоя­тельство, что в создаваемую теорию потребовалось ввести, наряду с запаздывающими, опережающие потенциалы, что в физической кар­тине мира соответствовало появлению представлений о влиянии вза­имодействий настоящего не только на будущее, но и на прошлое. «К этому времени, — писал он, — я был уже в достаточной мере фи­зиком, чтобы не сказать: «Ну, нет, этого не может быть». Ведь сегодня после Эйнштейна и Бора все физики знают, что иногда идея, кажуща­яся с первого взгляда совершенно парадоксальной, может оказаться правильной после того, как мы разберемся в ней до мельчайших по­дробностей и до самого конца и найдем ее связь с экспериментом»4^. Но «быть физиком» XX в. — нечто иное, чем «быть физиком» XIX сто­летия. В классический период физик не стал бы вводить «экстрава­гантных» представлений о физическом мире на том основании, что у него возникает новая и перспективная математическая форма теории, детали эмпирического обоснования которой можно разработать в бу­дущем. В классическую эпоху физическая картина мира, прежде чем

Глобальные научные революции как изменение типа рациональности 311

генерировать новые теоретические идеи, должна была предстать как подтверждаемый опытом «наглядный портрет» реальности, который предшествовал построению теории. Формирование конкурирующих картин исследуемой реальности предполагало жесткую их конфрон­тацию, в условиях которой каждая из них рассматривалась своими сторонниками как единственно правильная онтология.

С этих позиций следует оценивать возможности реализации про­граммы Гаусса — Римана в физике XIX столетия. Чтобы ввести в физи­ческую картину мира этой эпохи представление о силах, распространя­ющихся с различными скоростями, нужно было обосновать это представление в качестве наглядного образа «реального устройства при­роды». В традициях физического мышления той эпохи сила всегда свя­зывалась с материальным носителем. Поэтому ее изменения во времени от точки к точке (разные скорости распространения силы) предполага­ли введение материальной субстанции, с состоянием которой связано изменение скорости распространения сил. Но такие представления уже лежали в русле фарадеевско-максвелловской программы и были несо­вместимы с картиной Ампера — Вебера (в этой картине связь силы и ма­терии рассматривалась как взаимосвязь между электрическими силами и силами тяготения, с одной стороны, и зарядами и массами — с другой; заряды и массы представали здесь в качестве материального носителя сил; принцип же мгновенной передачи сил в пространстве исключал не­обходимость введения особой субстанции, обеспечивающей передачу сил от точки к точке). Таким образом, причины, по которым идея Гаус­са — Римана не оставила значительного следа в истории классической электродинамики XIX столетия, коренились в стиле физического мыш­ления данной исторической эпохи. Этот стиль мышления с его интен­цией на построение окончательно истинных представлений о сущности физического мира был одним из проявлений «классического» типа ра­циональности, реализованного в философии, науке и других феноменах сознания этой исторической эпохи. Такой тип рациональности предпо­лагает, что мышление как бы со стороны обозревает объект, постигая та­ким путем его истинную природу.

Современный же стиль физического мышления (в рамках которого была осуществлена нереализованная, но возможная линия развития классической электродинамики) предстает как проявление иного, не­классического типа рациональности, который характеризуется особым отношением мышления к объекту и самому себе. Здесь мышление вос­производит объект как вплетенный в человеческую деятельность и строит образы объекта, соотнося их с представлениями об исторически сложившихся средствах его освоения. Мышление нащупывает далее и

312

Глава 6. Научные революции и смена типов научной рациональности

с той или иной степенью отчетливости осознает, что оно само есть ас­пект социального развития и поэтому детерминировано этим развити­ем. В таком типе рациональности однажды полученные образы сущно­сти объекта не рассматриваются как единственно возможные (в иной системе языка, в иных познавательных ситуациях образ объекта может быть иным, причем во всех этих варьируемых представлениях об объек­те можно выразить объективно-истинное содержание).

Сам процесс формирования современного типа рациональности обусловлен процессами исторического развития общества, изменени­ем «поля социальной механики», которая «подставляет вещи созна­нию»43. Исследование этих процессов составляет особую задачу. Но в общей форме можно констатировать, что тип научного мышления, складывающийся в культуре некоторой исторической эпохи, всегда скоррелирован с характером общения и деятельности людей данной эпохи, обусловлен контекстом ее культуры. Факторы социальной де­терминации познания воздействуют на соперничество исследователь­ских программ, активизируя одни пути их развертывания и приторма­живая другие. В результате «селективной работы» этих факторов в рамках каждой научной дисциплины реализуются лишь некоторые из потенциально возможных путей научного развития, а остальные оста­ются нереализованными тенденциями.

Второй аспект нелинейности роста научного знания связан со вза­имодействием научных дисциплин, обусловленным в свою очередь особенностями как исследуемых объектов, так и социокультурной среды, внутри которой развивается наука.

Возникновение новых отраслей знания, смена лидеров науки, рево­люции, связанные с преобразованиями картин исследуемой реальности и нормативов научной деятельности в отдельных ее отраслях, могут ока­зывать существенное воздействие на другие отрасли знания, изменяя их видение реальности, их идеалы и нормы исследования. Все эти процес­сы взаимодействия наук опосредуются различными феноменами куль­туры и сами оказывают на них активное обратное воздействие.

Учитывая все эти сложные опосредования, в развитии каждой на­уки можно выделить еще один тип потенциально возможных линий в ее истории, который представляет собой специфический аспект нели­нейности научного прогресса. Особенности этого аспекта можно про­иллюстрировать путем анализа истории квантовой механики.

Известно, что одним из ключевых моментов ее построения была разработка Н. Бором новой методологической идеи, согласно кото­рой представления о физическом мире должны вводиться через экс­пликацию операциональной схемы, выявляющей характеристики ис-

Глобальные научные революции как изменение типа рациональности

313

следуемых объектов. В квантовой физике эта схема выражена посред­ством принципа дополнительности, согласно которому природа мик­рообъекта описывается путем двух дополнительных характеристик, коррелятивных двум типам приборов. Эта операциональная схема со­единялась с рядом онтологических представлений, например о корпу-скулярно-волновой природе мирокообъектов, существовании кванта действия, об объективной взаимосвязи динамических и статистичес­ких закономерностей физических процессов.

Однако квантовая картина физического мира не была целостной онтологией в традиционном понимании. Она не изображала природ­ные процессы как причинно обусловленные взаимодействия некото­рых объектов в пространстве и времени. Пространственно-временное и причинное описания рассматривались как дополнительные (в смыс­ле Бора) характеристики поведения микрообъектов.

Отнесение к микрообъекту обоих типов описания осуществлялось только через экспликацию операциональной схемы, которая объединя­ла различные и внешне несовместимые фрагменты онтологических представлений. Такой способ построения физической картины мира по­лучил философское обоснование, с одной стороны, посредством ряда гносеологических идей (об особом месте в мире наблюдателя как макро­существа, о коррелятивности между способами объяснения и описания объекта и познавательными средствами), а с другой — благодаря разви­тию «категориальной сетки», в которой схватывались общие особеннос­ти предмета исследования (представление о взаимодействиях как пре­вращении возможности в действительность, понимание причинности в широком смысле, как включающей вероятностные аспекты, и т.д.).

Таким путем была построена концептуальная интерпретация мате­матического аппарата квантовой механики. В период формирования этой теории описанный путь был, по-видимому, единственно возмож­ным способом теоретического познания микромира. Но в дальнейшем (в частности, на современном этапе) наметилось видение квантовых объектов как сложных динамических самоорганизующихся систем. Как уже отмечалось, анализ языка квантовой теории показывает, что в самой ее концептуальной структуре имеются два уровня описания ре­альности: с одной стороны, понятия, описывающие целостность и ус­тойчивость системы, с другой — понятия, выражающие типично слу­чайные ее характеристики. Идея такого расчленения теоретического описания соответствует представлению о сложных системах, характе­ризующихся, с одной стороны, наличием подсистем со стохастичес­ким взаимодействием между элементами, с другой — некоторым «уп­равляющим» уровнем, обеспечивающим целостность системы44.

314

Глава 6. Научные революции и смена типов научной рациональности

В пользу такого видения квантовых объектов свидетельствуют и те до­стижения теории квантованных полей, которые показывают ограни­ченность сложившихся представлений о локализации частиц.

Отмечая все эти тенденции в развитии физического знания, нельзя забывать, что само видение физических объектов как сложных дина­мических систем связано с концепцией, которая сформировалась бла­годаря развитию кибернетики, теории систем и освоению больших си­стем в технике. В период становления квантовой механики эта концепция еще не сложилась в науке, и в обиходе физического мыш­ления не применялись представления об объектах как больших систе­мах. В этой связи уместно поставить вопрос: могла ли история кванто­вой физики протекать иными путями при условии иного научного окружения? В принципе, допустимо (в качестве мысленного экспери­мента) предположение, что кибернетика и соответствующее освоение самоорганизующихся систем в технике могли возникнуть до кванто­вой физики и сформировать в культуре новый тип видения объектов. В этих условиях при построении картины мира физик смог бы пред­ставить квантовые объекты как сложные динамические системы и со­ответственно этому представлению создавать теорию. Но тогда иначе выглядела бы вся последующая эволюция физики. На этом пути ее развития, по-видимому, были бы не только приобретения, но и поте­ри, поскольку при таком движении не обязательно сразу эксплициро­вать операциональную схему видения картины мира (а значит, и не было бы стимула к развитию принципа дополнительности). То обсто­ятельство, что квантовая физика развилась на основе концепции до­полнительности, радикально изменив классические нормы и идеалы физического познания, направило эволюцию науки по особому руслу. Появился образец нового познавательного движения, и теперь, даже если физика построит новую системную онтологию (новую картину реальности), это не будет простым возвратом к нереализованному ра­нее пути развития: онтология должна вводиться через построение опе­рациональной схемы, а новая теория может создаваться на основе включения операциональных структур в картину мира.

Развитие науки (как, впрочем, и любой другой процесс развития) осуществляется как превращение возможности в действительность, и не все возможности реализуются в ее истории. При прогнозировании таких процессов всегда строят дерево возможностей, учитывают раз­личные варианты и направления развития. Представления о жестко детерминированном развитии науки возникают только при ретро­спективном рассмотрении, когда мы анализируем историю, уже зная конечный результат, и восстанавливаем логику движения идей, при-

Глобальные научные революции как изменение типа рациональности

315

водящих к этому результату. Однако были возможны и такие направ­ления, которые могли бы реализоваться при других поворотах исто­рического развития цивилизации, но они оказались «закрытыми» в уже осуществившейся реальной истории науки.

В эпоху научных революций, когда осуществляется перестройка оснований науки, культура как бы отбирает из нескольких потенци­ально возможных линий будущей истории науки те, которые наилуч­шим образом соответствуют фундаментальным ценностям и мировоз­зренческим структурам, доминирующим в данной культуре.

Глобальные научные революции:

от классической к постнеклассической науке

В развитии науки можно выделить такие периоды, когда преобразо­вывались все компоненты ее оснований. Смена научных картин мира сопровождалась коренным изменением нормативных структур иссле­дования, а также философских оснований науки. Эти периоды право­мерно рассматривать как глобальные революции, которые могут при­водить к изменению типа научной рациональности.

В истории естествознания можно обнаружить четыре такие рево­люции. Первой из них была революция XVII в., ознаменовавшая со­бой становление классического естествознания.

Его возникновение было неразрывно связано с формированием особой системы идеалов и норм исследования, в которых, с одной стороны, выражались установки классической науки, а с другой — осуществлялась их конкретизация с учетом доминанты механики в системе научного знания данной эпохи.

Через все классическое естествознание, начиная с XVII в., прохо­дит идея, согласно которой объективность и предметность научного знания достигаются только тогда, когда из описания и объяснения ис­ключается все, что относится к субъекту и процедурам его познава­тельной деятельности. Эти процедуры принимались как раз навсегда данные и неизменные. Идеалом было построение абсолютно истин­ной картины природы. Главное внимание уделялось поиску очевид­ных, наглядных, «вытекающих из опыта» онтологических принципов, на базе которых можно строить теории, объясняющие и предсказыва­ющие опытные факты.

В XVII—XVIII столетиях эти идеалы и нормативы исследования сплавлялись с целым рядом конкретизирующих положений, которые выражали установки механического понимания природы. Объяснение истолковывалось как поиск механических причин и субстанций — но-

316

Глава 6. Научные революции и смена типов научной рациональности

сителей сил, которые детерминируют наблюдаемые явления. В пони­мание обоснования включалась идея редукции знания о природе к фундаментальным принципам и представлениям механики.

В соответствии с этими установками строилась и развивалась ме­ханическая картина природы, которая выступала одновременно и как картина реальности, применительно к сфере физического знания, и как общенаучная картина мира.

Наконец, идеалы, нормы и онтологические принципы естество­знания XVII—XVIII столетий опирались на специфическую систему философских оснований, в которых доминирующую роль играли идеи механицизма. В качестве эпистемологической составляющей этой системы выступали представления о познании как наблюдении и экспериментировании с объектами природы, которые раскрывают тайны своего бытия познающему разуму. Причем сам разум наделял­ся статусом суверенности. В идеале он трактовался как дистанциро­ванный от вещей, как бы со стороны наблюдающий и исследующий их, не детерминированный никакими предпосылками, кроме свойств и характеристик изучаемых объектов.

Эта система эпистемологических идей соединялась с особыми представлениями об изучаемых объектах. Они рассматривались пре­имущественно в качестве малых систем (механических устройств), со­ответственно этому применялась «категориальная сетка», определяю­щая понимание и познание природы. Напомним, что малая система характеризуется относительно небольшим количеством элементов, их силовыми взаимодействиями и жестко детерминированными связя­ми. Для их освоения достаточно полагать, что свойства целого полно­стью определяются состоянием и свойствами его частей, представлять вещь как относительно устойчивое тело, а процесс — как перемеще­ние тел в пространстве с течением времени, причинность трактовать в лапласовском смысле. Соответствующие смыслы как раз и выделя­лись в категориях «вещь», «процесс», «часть», «целое», «причин­ность», «пространство» и «время» и т.д., которые образовали онтоло­гическую составляющую философских оснований естествознания XVII—XVIII вв. Эта категориальная матрица обеспечивала успех ме­ханики и предопределяла редукцию к ее представлениям всех других областей естественнонаучного исследования.

Существенные перемены в этой целостной и относительно устой­чивой системе оснований естествознания произошли в конце XVIII — первой половине XIX в. Их можно расценить как вторую глобальную научную революцию, определившую переход к новому состоянию ес­тествознания — дисциплинарно организованной науке.

Глобальные научные революции как изменение типа рациональности 317

В это время механическая картина мира утрачивает статус общена­учной. В биологии, химии и других областях знания формируются спе­цифические картины реальности, нередуцируемые к механической.