«По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси АЛЕКСИЯ II Алла Добросоцких ПО СЛЕДАМ ...»
– Атеисты считают меня сумасшедшей и распространяют обо мне слухи – за то, что я отказалась быть членом КПСС. Но мир устроен так, что кто как хочет – так и живет. Безбожники не верят, а я верю в бытие Бога и загробный мир. Я была мертвая, но Бог меня воскресил и исцелил от болезни. Я была в загробном мире, я была там, куда путь идет только через двери смерти. Я была не только свидетельницей, но и действующим лицом той трагедии, которая могла быть со мной. По милости Божией я была возвращена на землю для принесения покаяния. Атеисты говорят, что никакого чуда со мной не было, просто профессор допустил ошибку в установлении диагноза. За исповедание веры в Бога атеисты называют меня слепой и безумной фанатичкой. Но меня это не волнует. Меня волнует лишь одно: как я, имея разум, могла жить неразумно и не верить в бытие Бога? Это ужасно! Поистине можно сказать, что именно неверие в бытие Бога есть крайнее безумие и дикое понятие о назначении человека».
Невозможно без волнения читать эти слова женщины, которая еще вчера посмеивалась над верующими людьми. Каким же должно быть ее потрясение при разлучении души с телом, чтобы покаянно выдохнулось: «Как я, имея разум, могла не верить в бытие Бога?» Очевидно, понимая силу этого покаяния грешницы, отец Александр Пивоваров решился сказать об этом чуде в проповеди, хотя, конечно, не мог не знать, что, скорее всего, это для него даром не пройдет.
Протоиерей Сергий Кузьмин, который, будучи уже священником, хорошо знал отца Александра, был дружен с ним, так рассказывает об этой неслыханной в те времена проповеди.
«Огромный резонанс в Сибири получила эта проповедь о.Александра Пивоварова, который тогда был секретарем у Новосибирского владыки Гедеона. Шел Великий пост 1966 года. В неделю воскрешения Лазаря в кафедральном соборе г. Томска во время проповеди отец Александр упомянул о чуде воскрешения в наши дни, случившемся совсем недавно – в 1964 году – с Клавдией Барнаульской. Он узнал, об этом от своих прихожан, которые не раз бывали в Барнауле, разговаривали с Клавдией Устюжаниной... Конечно, после этого разразился страшный скандал, появились оскорбительные статьи в газетах. Потом все утихло, но отцу Александру так и не простили той проповеди, потрясшей многих. Он был «неудобным» священником – эрудированный живой человек, он активно проповедовал, его проповеди привлекали много молодежи. И в начале 80-х на него состряпали уголовное дело, обвинив в незаконной продаже литературы – то есть якобы спекуляции.
Когда вели следствие, я стал защищать о.Александра. Следователю это не понравилось:
– Вы почему так себя ведете? Учтите, мы можем посадить вас рядом с отцом Александром Пивоваровым! Отвечайте – сколько он вам книг присылал?
К счастью, в руки следствию не попали квитанции за те посылки, что прислал мне отец Александр (а получил я 20 молитвенников и столько же Евангелий). Я и говорю:
– Да он мне всего-то четыре Евангелия и три молитвенника прислал.
А у них доказательств нет, так ли это.
Когда состоялся суд, нашлись иуды – стыдно сказать! – из своих же священников, которые свидетельствовали против него: некий П., бывший химик из Томского института, о котором все знали, что он передавал церковные дела в КГБ, и еще один игумен. Уж как они старались, чтобы отца Александра осудили. Показывали, что он такой-сякой, к тому же враждебно к ним относился. Даже судья намекал, что они прохвосты, настолько позорным было их поведение – как у иуд. Ну, посудите: кто же из порядочных священников выступит против своего собрата, будет судиться с ним?
Когда на суде выступил отец Александр, то сказал:
– Я ничего дурного не делал!
И я поддержал его:
– Это мы все, священники, просили о.Александра, чтобы он присылал нам книги. Ведь к каждому из нас обращаются верующие: батюшка, молитвенников нет, Евангелий нет – как молиться?.. А к кому я обращусь, чтобы купить их? Вот вы судите сегодня хорошего священника. Но почему не организуете дело так, чтобы эти книги продавались в киосках? Тогда бы люди могли законно покупать и молитвенники, и другую духовную литературу. Тогда бы отец Александр не занимался всем этим, что вы называете спекуляцией! Ведь сам-то он с этого ничего не имел!
Конечно, эти объяснения не были приняты в расчет. Отца Александра осудили на тюремное заключение. Отбывал он несколько лет на тяжелых работах в Кызыле в Туве. Рассказывал: когда привезли его в тюрьму, зашел он в камеру – и на виду у всех перекрестился:
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Я – Пивоваров Александр Иванович, священник, осужден по такой-то статье...
После этих слов поднялся тюремный «авторитет» и на удивление всем сказал:
– О, батюшка! Проходи, проходи вперед, мы тебе дадим почетное место!..
Удивительно, но среди уголовников находились иногда понимающие люди, тогда как на воле иные вели себя хуже преступников, попирая нравственные законы».
«Персона нон-грата»
Нам предстояла последняя встреча на сибирской земле – в Красноярске, с архимандритом Серафимом, у которого, как рассказали прихожане, могла быть копия свидетельства о смерти Клавдии Устюжаниной или какие-то иные важные документы.
Едем на машине в Красноярск через горный перевал. Минутная остановка возле указателя – В.-Бирюса. Открываются такие земные и небесные дали, такая не испорченная еще человеком красота, что не находится слов, чтобы описать охватившие душу чувства. Только одно приходит на ум: как дивно творение Божие!.. Мощный Енисей. Переправа на пароме среди темно-лиловых скал, поражающих каким-то неземным величием. На импровизированных торговых точках, прямо у парома, – рыба не виданных москвичами сортов. Невольно вспоминаются сети евангельских рыбарей, до предела наполнившиеся рыбой по слову Господа...
Александр Дмитриевич Степанов, опекавший нас в этой поездке по Красноярскому краю, привез нас в женский Свято-Благовещенский монастырь и познакомил с духовником монастыря архимандритом Серафимом. К нашему разочарованию, разговор о важных документах, хранящихся у о.Серафима, оказался отзвуком народных преданий. В Барнауле отцу Серафиму тоже не удалось побывать. Но мы услышали от него то, чего не ожидали...
Рассказывает архимандрит Серафим (БРЫСКИН):
«В шестидесятые годы я служил в Петропавловском соборе г. Томска – и как раз с о.Александром Пивоваровым, который произнес ту нашумевшую проповедь о барнаульском чуде в Лазареву субботу 1966 года. В то время он был благочинным, а я у него – вторым священником. Я в то время заочно учился в Загорской семинарии. Поехал на сессию в Троице-Сергиеву Лавру. И вдруг – мне это показалось удивительным – меня нашел архимандрит Феодорит, благочинный Лавры. Думаю: как он узнал обо мне? Я его никогда близко не знал – ведь нас, заочников, много. Он меня приглашает на колокольню:
– Пойдем, отец Серафим! Мне с тобой один на один надо поговорить.
Поднимаемся наверх – заходим в небольшое помещение. Отец Феодорит закрывает колокольню изнутри на ключ – такие огромные ключи у него были. И рассказывает мне.
– Мы здесь наслышаны о Барнаульском событии, о воскресении из мертвых Клавдии, да и не только наслышаны. Мы нашли брошюрочку старинного издания – дореволюционного, где было предсказано, что будут такие случаи воскрешения из мертвых. И вдруг совершается это чудо в Барнауле. Мы смотрим в эту брошюру – все совпадает: в ней как раз предсказано воскрешение православной христианки... Но ходят разговоры, что барнаульский случай – это шарлатанство, что ничего подобного нет, что факты провокационные – даже некоторые священники так считают. Мне надо знать, отец Серафим, что вы сами думаете об этом!
– Это факт правдоподобный, – отвечаю я. – Вся наша Сибирь захвачена этим событием. Мы не сомневаемся ни в чем!
И я рассказал, что наши прихожане не раз ездили в Барнаул, слышали рассказы Клавдии, как она, разлучившись с телом, душой своей летала над домом, где были слезы и горе, как Господь ей говорил о покаянии, о молитве. Прихожане были уверены, что событие подлинное. Кроме того, я слышал, как отец Валентин Бирюков (тогда он еще не был священником), несколько раз побывав в Барнауле, рассказывал обо всем так убежденно, с таким подъемом, с такой верой! Он готов был бесстрашно свидетельствовать о чуде всякому, кто бы ни был перед ним. Закончив рассказ, я спросил у отца архимандрита:
– А вы как, отец Феодорит, думаете?
– Отец Серафим, я согласен только с вами! А с доводами сомневающихся не согласен.
Вот такой разговор был у нас на колокольне Лавры...
Так что проповедь отца Александра Пивоварова в Петропавловском соборе г. Томска основывалась не на слухах, о а на рассказах реальных свидетелей. Я помню, как за одно это упоминание о чуде воскрешения Клавдии Устюжаниной атеисты начали бурную войну против отца Александра. Ему запретили выезжать из города (это было что-то вроде домашнего ареста). Уполномоченный по делам религии даже ставил перед архиереем вопрос о снятии священного сана с о.Александра за такую проповедь –дескать, это провокация!
Даже уголовное дело собирались заводить против него. Но после того, как все верующие встали на защиту своего батюшки, дела не завели. Владыка стал ходатайствовать за отца Александра – дескать, он благочинный, ему надо выезжать с отчетом в епархию в Новосибирск... В конце концов власти сняли запрет на выезд. Но с него потребовали обязательства, что больше он об этом не будет проповедовать...
Многие священники тогда были безвыездными из-за проповеди о. Александра. Ведь Томск – студенческий город, там много молодежи. И когда студенты услышали проповедь о воскрешении, они потянулись к церкви, им еще и еще хотелось услышать это свидетельство. Потом они частным образом задавали много вопросов.
Не исключено, что именно с той проповедью связано судебное преследование о. Александра в начале 80-х годов. Формально это, конечно, был совсем другой случай. Но о.Александр был под особым контролем, ему пытались вообще запретить проповедовать. Но он был энергичным священником – не мог молчать, кроме того, понимал нужды верующих людей в молитвословах, в Евангелии. Ведь тогда почти ничего не издавалось. И он нашел людей где-то в Москве, через которых получал и распространял молитвословы, Новый Завет, чтобы люди могли молиться, читать Евангелие. Из этого сделали преступление! Его обвинили и судили, приговорив к двум годам заключения...
Во время гонений на Церковь это было в порядке вещей. Иногда приходилось встречаться с такой злостью к священному сану, что даже вид подрясника мог вызвать ненависть. Но я всегда ходил в подряснике – никогда его не снимал.
Один раз на вокзале молодые парни окружили меня и стали плевать на подрясник. На мне живого места не осталось! Потом эти парни разошлись, громко смеясь. Стою молча, смотрю на свой оплеванный подрясник и думаю: «Господи! Хоть бы у меня носовой платочек в кармане оказался!» Нашел платок – и давай очищать себя. Платок пришлось выбросить. Когда я приехал к владыке Донату, он аж руками всплеснул:
– Отец Серафим! Зачем ты дразнишь гусей?! Не носи подрясник!
– Владыка, я не могу его снять! Буду ходить в подряснике несмотря ни на что.
В другой раз на том же вокзале меня окружила толпа:
– И откуда эти попы взялись – да еще молодые?! Всех уже перестреляли, а этот еще живой остался!!!
А я возьми да и брось реплику:
– Отошла ваша очередь стрелять. Посмотрим, кто кого стрелять будет.
Как они зарычали на меня! Думал – сейчас разорвут! Окружили еще плотнее и размахивают руками у самого моего лица. Появился дежурный милиционер, растолкал эту толпу:
– В чем дело? Что тут происходит?
– Да вот, меня расстрелять хотят, – объясняю.
– Уходите от этой дикой толпы, – берет меня за руку милиционер, – пойдемте со мной, идите в здание вокзала, зачем на перроне стоите... Они и в самом деле могут что-то сделать с вами...
С отцом Александром Пивоваровым у меня связано еще одно воспоминание. Через год после рукоположения, будучи 30-летним иеромонахом, я был назначен в Покровский кафедральный собор Красноярска, где после окончания Одесской Духовной семинарии служил отец Александр Пивоваров. Два года мы прослужили здесь вместе. А в 1961 году, во времена Хрущева, храмы начали закрывать повсеместно, в том числе и в нашей епархии. Настала очередь закрытия и нашего Покровского собора.
Мы с отцом Александром по своей молодости, ревности о вере проявляем энтузиазм: пытаемся защитить собор. Приглашаем людей стоять на страже. Не знали мы, что уже были подготовлены документы к плановому закрытию. Мы же уполномоченному по делам религии всю картину «закрытия по просьбе трудящихся» испортили. Листовки на машинке отпечатали: «Все встанем на защиту собора и не дадим его закрыть – и распространяли их среди верующих. Назавтра же одна из листовок оказывается на столе у уполномоченного. И почему-то вдруг ему показалось, что это дело моих рук:
– Это отец Серафим затеял!!!
В то время у меня как раз была немецкая печатная машинка, купленная в комиссионке. И у отца Александра была новенькая машинка. Кагэбэшники пошли по квартирам, стали у всех нас машинки проверять. И тут – такой промысел Божий – ко мне старший брат в гости приехал. А у него две девочки-школьницы. Я ему и говорю:
– Толя, я тебе дарю свою машинку, пусть девчонки учатся печатать...
Когда пришли ко мне с обыском – я говорю:
– У меня никакой машинки нет.
Ушли ни с чем, поскольку никто еще не знал, что у меня была печатная машинка. Пошли кагэбэшники на квартиру к отцу Александру Пивоварову, сняли шрифт его пишущей машинки – нет, не тот. Искали, искали, но так и не нашли «автора». Но все-таки мне, как подозреваемому, дали 24 часа – выехать из города на все четыре стороны. Уполномоченный при этом произнес знаменательную фразу:
– Отец Серафим – это персона нон-грата!
Заинтересовавшись, я перевел на русский язык эти слова. О, это значит – политически ненадежный человеке... Вскоре после этого случая я собрался поехать в Грецию, на старый Афон. И тот же уполномоченный заявил:
– Я отцу Серафиму не дам рекомендацию для поездки за границу, он неблагонадежный человек...
И я уехал из Красноярска. Два года был в странствии. Поехал на Кавказ, в Сухуми, узнал, что там собираются многие монахи, уходят в горы, строят себе кельи. И я туда же за ними подался... Около двух лет пробыл на Кавказе, в том числе и в горах...
А отца Александра Пивоварова тогда помиловали. Он остался служить. Ну, и церковь нашу оставили в покое на один год после нашей эпопеи с листовками. А через год все-таки закрыли. И превратили храм в музей. Когда я после двух лет скитаний появился в Красноярске, зашел в этот музей – так странно мне было: иконостасы разрушены, престолы трех алтарей уничтожены. Что и говорить – музей атеизма...».
В этих историях, рассказанных отцом Серафимом, ярко запечатлен срез эпохи, на которую пришлось чудо с Клавдией Устюжаниной. Поистине луч истины сверкнул во мгле безбожия, чтобы разбудить забывших о Боге...
Прощаясь с землей, где в 60-е годы разворачивались эти удивительные события, мы садимся в самолет «Красноярск–Москва», чтобы продолжить встречи на московской земле.
За проповедь — под суд!
Именно в Москве нам удалось встретиться с протоиереем Александром Пивоваровым, который осмелился сказать о барнаульском чуде в своем храме. Занятый хлопотами об устройстве православной гимназии для одаренных детей в Плескове близ Подольска, он приехал на Международные Образовательные Рождественские Чтения.
Но прежде чем расспросить его самого о событиях уже далеких лет, скажем несколько слов о ревностном миссионерском служении отца Александра, который для стольких людей стал поистине пастырем добрым.
Четыре года назад газеты православной России облетело сообщение о зверском убийстве в Эвенкии в Туре иеромонаха Григория (Яковлева), отрезанную голову которого преступник отнес в алтарь и бросил на престол. Оказывается, духовный путь о. Григория тоже начался в Барнауле, где он обратился в Православие через удивительного православного проповедника Игнатия Лапкина. Крещение же принял в 1978 году у о. Александра Пивоварова, который тогда служил в Прокопьевске, после чего стал его духовным чадом.
Поистине удивительно, как все взаимосвязано в Божием мире. У духовных связей свои законы – отличные от мирских. И совсем не случайно то, что о. Григорий через многие годы пронес верность и преданность близкому по духу наставнику, три с лишним года служил на его приходе псаломщиком енисейского храма – единственного тогда на просторах от Красноярска до Ледовитого океана. Отец Григорий присутствовал и на суде над отцом Александром, когда в 1983 году того арестовали за распространение религиозной литературы (то был андроповский период гонений на Церковь), приговорив его духовника к тюремному заключению. Выступая в защиту своего наставника, о. Григорий видел всю неправду и несправедливость этого судебного фарса. Он остался с осиротевшим приходом, занимаясь множеством неотложных дел... Эти факты приведены в статье «Зигзаг молнии в ненастный день», написанной протоиереем Геннадием Фастом, благочинным церквей Енисейского округа Красноярско-Енисейской епархии. Отец Геннадий привел в своей статье еще один удивительный штрих – в 1985–1986 годах над ними висел судебный дамоклов меч по барнаульскому «делу» проповедника Игнатия Лапкина...
Возможно, это совпадение. Но, возможно, и своеобразное продолжение «барнаульского дела» 1960-х. Потому что посеянное о. Александром слово взошло добрыми духовными всходами, чего не мог потерпеть враг, устроив новый круг гонений на христиан.
Искушения и скорби, выпавшие на его долю, о. Александр Пивоваров неизменно принимал как исповедник. Его собственные слова: «Чтобы быть счастливым – человеку нет надобности изменять мир, надо себя менять, приближаясь к образу Спасителя. Самое главное сегодня – это просветительская работа, миссионерское служение Богу, наполнение храмов прихожанами, объединенными одной великой идеей – идеей спасения души» – выражают устремления его жизни, образ его служения Богу и людям. Нет, не случайный эпизод в его пастырской практике – та, «барнаульская проповедь», за которую он мог поплатиться полной мерой, если бы не отстояли его верные прихожане. Не раз ему говорилось: «Не проповедуй – и все будет в порядке». Именно проповедь была самой страшной угрозой для безбожников. Но, как сказал Апостол: горе мне, если не благовествую... Поэтому через 17 лет после проповеди о барнаульском чуде отцу Александру «аукнулось». Когда выяснилось, что он «посмел» снабжать своих прихожан молитвословами, немедленно было состряпано «дело о спекуляции». Что еще вменить в вину «неблагонадежному», который посмел говорить о возможности чуда, не укладывающегося в рамки ограниченного уставом КПСС мировоззрения?
О том, как все это происходило, рассказывает протоиерей Александр ПИВОВАРОВ:
«Я служил тогда в Петропавловском соборе на Алтайской улице в г. Томске. Из рассказов наших прихожан, которые побывали в Барнауле, я узнал о чудесном случае с Клавдией Устюжаниной, о том, как она жила, как умерла, как душа ее была восхищена на Небо, как видела она Матерь Божию. Проповедь, которую я произнес в Лазареву субботу, была посвящена воскрешению Лазаря. О чуде с Клавдией Устюжаниной я сказал довольно кратко, подчеркнув, что в наше время была подтверждена истина воскрешения человека, и заключил: нам не надо сомневаться в том, что всех нас ожидает воскресение. Разве евангельские события воскрешения Господом Лазаря не переплетаются с нашими днями? Раз человеку, пережившему смерть, возможно физически вернуться к жизни – значит, смерть может и отступать. Вот и вся проповедь – ничего особенного. Это не было какой-то сенсацией, поскольку духовенство у нас было активное, проповеди в храме произносились постоянно. К тому же мы никогда не стремились обосновать нашу веру на чем-то чрезвычайном, таинственном или необычном. Да и призывать наших прихожан к чему-то было излишним – они и так веровали глубоко...».
На самом деле эта проповедь была громом среди ясного неба. Найти в нашей жизни подтверждение евангельских чудес – это же посягнуть на «святая святых», атеистической идеологии! О том, как разжигалась в те годы ненависть ко всему церковному, красноречиво говорят одни только газетные заголовки тех лет: «Царство церквей – царство цепей!», «Дьявол и десять заповедей», «Посрамление пророков», «Отравители», «Снимите с Наташи крест», «Фальшивая истина», «Плохи дела твои, господи!», «Озверевшие святоши», «Примирение не состоится» и прочее, и прочее... В томской газете «Красное знамя» руководитель лекторской группы обкома КПСС А. Черков предрекал «неизбежную гибель всякой религии», «разоблачал» «современную тактику служителей религии, их попытки приспособить религию к современным условиям». И вдруг – такой пассаж! Именно после «разоблачений» высокопоставленного партийного чиновника священник решается «приспособить религию» к реалиям сегодняшнего дня!
Конечно же, немедленно последовала расправа – сначала газетная. В уже цитировавшейся нами статье А. Брускина «Поют Лазаря...» («Красное знамя», 13 мая 1966 г.) о. Александр был обвинен в «грубом обмане», в «неприкрытом нажиме на верующих», в стремлении «возбудить религиозные суеверия». «Пропагандистские трюки Пивоварова не так уж безобидны, – грозит автор, – никому не удастся даже с церковного амвона заронить сомнения в нашей партийной идеологии!»
Ну, а дальше следовали прямые угрозы:
«Хотел бы дать Александру Пивоварову небольшую юридическую консультацию. Есть в Уголовном кодексе РСФСР статья 142, стоящая на страже нашего Закона об отделении церкви от государства и церкви от школы. В марте нынешнего года Президиум Верховного Совета РСФСР разъяснил, что "совершение обманных действий в целях возбуждения религиозных суеверий в массах населения" является нарушением Закона и уголовным преступлением».
Из рассказа протоиерея Александра ПИВОВАРОВА:
«Власти расценили проповедь, произнесенную в Лазареву субботу, как нарушение статьи Закона, в которой говорится о запрещении религиозной пропаганды с помощью "обманных действий". Сочли мои слова обманом людей. Завели уголовное дело. Все это инициировал уполномоченный по делам религии Александр Васильевич Смирнов: он был активный, яростный антицерковник, знал все тонкости Закона в этой области – вот и воспользовался случаем. Именно он и заставил прокуратуру заняться этим делом.
Судебная эпопея тянулась примерно с полгода. По тем временам мне грозил вполне реальный срок – пусть и небольшой, 2-3 года, но был важен сам факт. Так что на этом чуде с Клавдией Устюжаниной я, можно сказать, прогремел по всей епархии. Это было чрезвычайное происшествие. Ведь власти пытались сделать из проповеди скандальную сенсацию, использовать ее как повод для давления на всю епархию: вот, мол, какие безобразия у вас творятся, что у вас за епархия такая, когда ваши священники, а тем более благочинные – недалекие, необразованные люди.
Меня постоянно вызывали в прокуратуру на допросы: что вы говорили, как именно говорили, зачем говорили, почему вы нарушаете?.. Поразительно, но им нечего было спрашивать – они и так все знали, без меня. Чудо это не я разафишировал – народ разафишировал, который в Барнаул ездил.
Самое замечательное, как в этой ситуации повели себя верующие люди.
Наши прихожане активно защищали меня. Человек по пятьдесят ежедневно ходили в органы прокуратуры к следователям и мужественно давали свои личные показания: дескать, это они сами побывали в Барнауле и потом рассказали батюшке или же слышали от других и всем рассказывали... Мне вменялось в криминал, что я этот случай огласил, тогда как надо было скрывать такие дела. А прихожане говорили:
– Нет, это мы сами огласили! Мы о барнаульском чуде давно знаем и без батюшки. То, что он сказал на проповеди, не было для нас новостью. Мы вам гораздо подробнее расскажем!
Даже те, которых не вызывали на допросы, безбоязненно шли и шли в прокуратуру:
– Зачем вы у батюшки подписку о невыезде взяли?
– Зачем возбудили дело против него? Что хотите этим сказать?
Прошло уже почти сорок лет... Многие из тех людей, моих защитников, ушли в мир иной. Они пережили войну, многие другие испытания. Они были крепкие, мужественные верующие. У нас с ними была дружба – я их любил, и они меня почитали. Они проявили христианскую любовь и верность в тот момент, когда была попытка нас разлучить. Потому что именно такая ставилась цель: разлучить священника с прихожанами. Достаточно было бы одного их молчания, и меня, естественно, если бы и не посадили, то куда-нибудь перевели бы оттуда – это уж точно!..
Активность наших замечательных прихожан, ежедневно атаковавших прокуратуру, не на шутку испугала власти. В прокуратуре уже не знали, что им и делать: если сажать меня, так надо сажать всех верующих – за то, что они рассказывали.
И власти дрогнули. Им некуда было деваться. Прихожане заставили снять с меня обвинение в том, что я их провоцировал на какое-то воодушевление веры или на церковный ажиотаж... На самом деле все обвинения были надуманными. Просто время было такое, когда стремились использовать любой удобный повод для притеснения Церкви.
Кроме того, меня выручила оттепель. В Москве в это время уже начали осуждать хрущевские методы борьбы с Церковью. Хотя у меня была подписка о невыезде, я сумел выбраться в Москву. Поскольку я заочно учился в Духовной академии, то попросился на сессию – и меня отпустили. Я сразу – в Совет по делам религий, в юридический отдел. Нашел у них понимание в том, что юридически я не совершил нарушения, за которое надо священника сажать. Я письменно изложил все, что происходило в Томске, – и из Москвы позвонили томскому уполномоченному, «поправили» его. Прокуратура написала мне, что производство дела отложено – перенесено в Барнаул...
Очень скоро уполномоченного, заставившего прокуратуру завести на меня уголовное дело, заменили. Несколько изменилась политика по отношению к Церкви: начали с ней в «добреньких» играть, и нам назначили нового уполномоченного Добрынина. И мы с ним года три играли в «хорошие отношения»...
Но вскоре нашли другой повод для гонений. В Москве в 80-х годах судили группу Николая Бороделкова – они каким-то образом достали списанный множительный станок, стали выпускать молитвословы, Новый Завет, некоторые наиболее доступные брошюры – например, Серафима Саровского. По тем временам это было, можно сказать, самиздатом, то есть нелегальным изданием литературы, нарушением другой статьи Закона... Я эту литературу покупал для нашей епархии, и в достаточно больших количествах. Это, очевидно, проследили наши местные "следопыты"... Во всяком случае, несколько человек из тех, что покупали литературу, судили в 1980 году. Что интересно, тогда еще не было нового усиления борьбы с Церковью, которое мы называем андроповским...
У меня в те времена были некоторые проблемы с уполномоченными. Такие проблемы возникали везде, где бы я ни служил: не проповедовать. Вызовет уполномоченный и говорит тихонько:
– Успокойся... Служи – никто же тебе не мешает. Только живи мирно, спокойно. Будь требоисполнителем. Никак ты не поймешь, что от тебя требуется!..
Несмотря на это, в 1980 году Господь не допустил меня на суд над распространителями церковной литературы – меня даже как свидетеля не вызвали. А четверых осудили на четыре, три, три с половиной года... Но когда наступил андроповский период, в 1982-1983 годах, у наших новосибирских правоохранительных органов созрело непреодолимое желание – в конце концов закончить со мной все разговоры на темы проповедей. До того приглашали, убеждали. А после очередного приглашения генерал ударил кулаком:
– Ну, ладно, не будем больше вызывать – мы кончили с вами!
Ну, ладно, кончили так кончили. И вот – Енисейск, из Енисейска – в Новосибирск, девять месяцев следствия, которые я провел в тюрьме. Тогда они потрудились очень много. Ведь чтобы девять месяцев держать человека – надо ж целой группе следователей работать в поте лица. Тогда наш Святейший Патриарх Алексий II был управляющим делами Патриархии, и ему пришлось из-за меня не раз ходить в Совет по делам религий. Всех "пощипали" тогда. Самого Патриарха, конечно, не трогали – не тот повод, все-таки священник был маленькой личностью. А вот владыке Гедеону досталось:
– Это что? Это как? Это почему? У вас нет порядка! Вы не смотрите за вашими священниками!
Владыка Гедеон пытался, как мог, меня защищать. Но что он мог сделать? У органов была установка непременно "засадить" меня. Вызвали из тюрьмы осужденных три года назад – в качестве свидетелей, показать, что я действительно брал у них какую-то литературу. Вот тогда и осудили меня на 3,5 года. Отбывал наказание в Кызыле в Тувинской республике, в самой отдаленной зоне Довраг, на строгом режиме. Меня почему-то поместили с тувинцами – вероятно, чтобы изолировать от русских. В те времена скверные были условия для верующих. Сейчас во многих зонах, в тюрьмах доступна православная литература, может приходить священник, даже храмы свои имеются. А я за эти 3,5 года, что там пробыл, куда ни писал (думаю, что дальше зоны моя писанина не шла!) – не добился себе права даже получить Библию. Священник не имел права читать Библию! То есть изоляция была полной...
Уже потом, когда меня выпускали, сказали:
– Знаете, вы уж извините, нехорошо получилось. Бывает.
Я говорю:
– Ну, ладно, бывает, чего не бывает...
Я и не просил о реабилитации. А зачем она мне? Перед ними, по тем законам, я был виноват. И по церковным канонам в какой-то степени был неосторожен. Я ж подвел их всех, покупая "нелегальную" литературу! Какие неприятности переживали из-за меня и в епархии, и в Патриархии! Конечно, если б можно было открыто купить для прихожан те молитвословы... Но это уже международные нормы, которые на СССР не распространялись.
Когда я вышел на свободу, ни одна епархия не имела права меня принять к себе – везде была такая негласная установка, чтобы я не мог служить. Нигде. И куда бы я ни приезжал (а я знаю много епископов, которые до моего заключения с радостью звали к себе), мне говорили:
– Батюшка, простите, не можем вас принять...
Возможно, эти преследования косвенно были следствием проповеднической деятельности, начиная со случая с Клавдией Устюжаниной. Еще когда я служил в Красноярске, уже тогда не нравилось, что я проповедую в храме. Меня "мирно-спокойно" перевели в Томск. И в Томске меня не раз вызывали:
– Пожалуйста, дайте вашу проповедь на проверку – мы должны знать, что вы будете говорить.
Да, уже до такой цензуры дошло: священники вынуждены были подавать свои проповеди уполномоченному по делам религии "на утверждение" или уступать "мягкому" давлению, когда тебе говорили:
– А чего вы мучаетесь – не проповедуйте!
Смотрели твою проповедь или нет – это еще полбеды. Всякий подавал туда, естественно, проповедь, переписанную из старых источников (например, из журнала "Московская Патриархия"). Но установка была именно на то, чтобы заглушить желание проповедовать! Чтоб вообще ничего не говорили. Мне постоянно намекали, как хорошо, спокойно служится тем священникам, которые только требы исполняют: смотрите, мол, живет человек на одном месте...
Я же в те годы сменил 20 приходов. Причина была одна: никак я "не хотел понять", что мне надо "успокоиться".
И ведь это при том, что я не говорил ничего такого, что бы призывало людей к какому-то протесту, разжигало недовольство – я и сейчас считаю, что это не наша задача, мы должны раскрыть человеку красоту Православия... Где-то мои проповеди сходили с рук – хорошие уполномоченные были, а где-то нет. Надо понять, что и уполномоченные были под прицелом своих партийных отделов. От каждого предприятия обязательно назначался человек, который ходил в церковь по поручению комсомольской или партийной организации. Его обязанность была одна – постоянно письменно докладывать: я такого-то числа был на богослужении, служил такой-то священник, он произносил проповедь о том-то и том-то... Эти люди, стремясь "отработать свой хлеб", старались написать о проповеди как можно больше негативного – что-то понимая не так, а что-то и добавляя от себя. В любом случае им верили, если такой осведомитель писал, что священник, по его мнению, активно агитировал и призывал, чтобы учили детей молиться дома, чтобы их приводили причащать, – такой донос был убийственным. Когда упоминали детей – священник становился персоной нон-грата, его надо было немедленно гнать! Как это – детей касаются?! Ну, ладно, если старухам говорят "приди" – те уже свой век доживают. А молодежи – ни в коем случае!..
Когда через много лет приехал в Томск тот самый Добрынин (который вначале был "добреньким", а потом способствовал моему уходу в тюрьму) – он "на прощание" (поскольку все уполномоченные уже были сняты с должностей) отдал батюшке Леониду, благочинному, "дела" священников – на каждого было заведено "дело". Свои предупреждения и выговоры он, естественно, убрал. О. Леонид показывал мне эти бумаги. Среди них было и мое "дело": докладные обо мне, подписанные – учитель такая-то... Почему-то бывший уполномоченный хотел войти в добрые отношения с благочинным, просился в преподаватели семинарии и даже широкий жест для этого сделал – досье на священников отдал... Ну, а я знаю, что он ненавидел наш священнический чин и открыто, не стесняясь в выражениях, говорил нам:
– Работать не хотите и претесь туда, где делать нечего!
Он был неглубокий философ. Но Господь им всем судья...
Именно от таких уполномоченных Клавдия Устюжанина и претерпела всевозможные гонения, по их поручению в Барнауле всячески старались создать фальшивый образ – женщины, которой верить нельзя, которая выдумала все это ради меркантильных целей. Механизм этого понятен: раз такое задание было – его и выполняли. Те, кто работал на власти, хлеб отрабатывал, наверное... Так же создавалась легенда о "святой воде" после омовения Клавдии Устюжаниной. Это самый простой способ компрометация – измыслить невероятные обвинения. Естественно, никакой "святыни" от нее никто из наших прихожан не привозил – только рассказывали о ее жизни.
У меня была одна барнаульская газета, писавшая, что никаких чудес не было, что Устюжанина просто была в состоянии клинической смерти. Но я бы сказал: это неважно – на минуту, полминуты или несколько минут выходила ее душа. Была побеждена смерть – это главное чудо. Конечно, врачам это трудно вместить, они путаются в своих комментариях. Врачам тоже, видно, досталось от властей. Бедные врачи! Нам-то, церковникам, – ладно, нам по делам, а они-то, бедные, не знали, за что им Бог послал эту Клавдию!..».
ВОСКРЕСЕНИЕ ИЗ СМЕРТИ НЕВЕРИЯ
«Милый друг, иль ты не видишь, что все видимое нами –
Только отблеск, только тени от незримого очами?»
В.С. Соловьев
Продолжение свидетельства
Миссионерство Клавдии Устюжаниной продолжилось и после того, как, прожив 14 лет после своего чудесного исцеления, она умерла в Струнине – маленьком городке на Владимирщине, от болезни, никак не связанной с раком. Клавдия Никитична скончалась в 1978 году от атеросклеротического кардиосклероза.
С ее историей тесно связан другой случай воскресения для жизни вечной – посмертный опыт Валентины Романовой из Туапсе, которая после автокатастрофы была мертвой около двух часов. Внезапно под Пасху 1995 года, вспомнив во всех подробностях, где побывала ее душа после разлучения с телом, она мучительно хотела найти подтверждение тому, что не она одна видела адское пекло и переживала ликование души в неведомом ей тогда Небесном краю. Случайно в руки ей попал номер «Православной газеты для простых людей», где была опубликована статья «Чудо о воскрешении Клавдии».
Валентина Романова села за письмо к о. Андрею Устюжанину, где чуть сбивчиво, с волнением рассказала о пережитом. Писала о том, как, прочитав статью, она, женщина, прежде не верившая в Бога, по-иному стала осознавать случившееся с ней. Она просила о. Андрея помочь ей советом, просила о встрече.
– Меня взволновало письмо Валентины, – говорит о. Андрей. – Ей очень важно было подробней узнать о том, что происходило с человеком, так же, как и она, пережившим смерть. Я благословил ее приехать в Александров, в Свято-Успенский женский монастырь, где я служу. Со слезами на глазах слушала она рассказ о моей матери. Это ее утешило – она поняла, что она не одна, что есть и другие, кому Господь открыл события из иного мира. После осознания смертных мук, пережитых ею, она стала воцерковляться. А рассказ о случившемся с моей мамой укрепил ее намерения. Она сказала: «После болезни мы все должны как-то прозревать». Это значит, душа ее повернулась к Богу.
Валентина Николаевна Романова ездила с о. Андреем в Струнино, на могилу его матери, где он отслужил панихиду. Батюшка благословил Валентину записать все, что с ней было.
– Это очень важное для других свидетельство, – сказал он.
Вскоре статья «Я была в гостях у смерти» появилась в журнале «Русский дом», истории Валентины Романовой и Клавдии Устюжаниной вошли в книгу Ю. Воробь-евского «Точка Омега».
Мы приведем отдельные выдержки из этой книги, где приводится рассказ В. Романовой.
«В 1982 году мужа перевели из Североморска в один из гарнизонов Крымской области. Устроились на новом месте. Получили квартиру в доме офицерского состава. Купили мебель, цветной телевизор. Кругом сады, виноградники. Чего еще надо для жизни?
...Мне не хотелось везти этих женщин. Очень уж просили. Нехотя заводила свой "Москвич". А по шоссе уже неслись угнанные красные "Жигули".
Потом – страшный грохот неожиданного удара.
Врач сказал:
– Все сделали, но спасти ее не удалось. Сердце не бьется.
Кто-то добавил:
– Ведь у нее двое маленьких девочек.
В теле раздался толчок. Я оказалась как бы над всеми. Врач спокойно записывает что-то. Говорит, что утром из Симферополя надо вызвать машину и отправить в морг. Потом одна женщина в палате хватает подушку:
– С мертвой лежать! Не буду!
Я тихонечко говорю:
– Хи-хи, а я живая...
Голос не звучит. Говорю погромче, но чтобы не напугать:
– А я живая!
Опять не звучит! Что с моим горлом?! Пока они все не ушли, я рукой осторожно трогаю их по затылкам. Не чувствуют! Даже волосы не шевелятся от прикосновения... Что со мной?!
Меня охватывает такой страх, что кажется, сердце разорвется. Слышу приближающийся гул. Монотонный такой. Как в метро. Чувствую, сзади черная дыра. Вроде как труба, и меня всасывает. Тянет долго. Ощущение не из приятных. Наконец, выбрасывает куда-то. Грунт каменистый. Ничего нет вокруг.
Вдруг вижу: слева высокий мужчина стоит. Я к нему! Хочу спросить, где я нахожусь. И тут вижу его взор. Страшные глаза, нечеловеческие. Как у зверя в прыжке. У меня душа заледенела. Первая реакция: бежать! Развернулась, а сама думаю: ну, куда я от него скроюсь! Закричала:
– Господи, спаси!
И вдруг почувствовала облегчение. Рядом появился кто-то другой. Я его не вижу, но чувствую: красивый такой. Как только злой пытается схватить меня, он становится между нами».
«Я ощущаю, что лечу все ниже, словно раскрылась земная кора. Оказываюсь у края бездны. Мне говорят:
– Смотри!
Проносится мысль: неужели сбросят? Я закрываю лицо ладошками (так мне казалось), потому что запах... Меня чуть не стравило. Теперь знаю: так пахнет мертвое тело. Ничего не видно. А они опять:
– Смотри! Я глянула – и в ужасе отпрянула. Миллионы людей! Как головастики в бочке. Рыдания, вопли, стоны. На глубочайшем дне люди всех цветов кожи. Особенно такие, у которых на голове намотано что-то. Они... испражняются на глазах друг у друга и сами же во все это садятся. Невыносимая вонь! Стены пропасти доверху в плевках и кале. Мне говорится: это колодец отходов.
Я спрашиваю:
– Как они туда попали? Как их спасти? Надо какой-то канат. Почему к ним так безразличны?
А мне в ответ:
- Здесь человеческие пороки.
Как это, пороки?
Сопровождающие поясняют:
– Скотоложники, извращенцы, блудники, прелюбодеи, развратители малолетних, мужеложники...
Я и слов таких не знала. Мне говорят:
– Прикосновение этих людей приносит страдание. Они получили то, что заслужили...
И вдруг я вижу поле. Канавка какая-то. Ко мне спиной сидят две женщины. И детки. Испачканные, грязные. Как они попали сюда?
– Это нерожденные дети...
Как это?
– Жертвы абортов. И твои здесь...
У меня волосы встали дыбом. Я ведь делала аборты. Не ведала, что это грех. Слова такого не знала. Мне придется отвечать за них?
Женщины не обернулись. Молчали.
И тут я поняла, что меня ждет наказание. Пришла непередаваемая тоска...».
«Потом меня снова повели вниз. Открылась скальная завеса. Обдало огненным жаром. Потом я вспоминала его во время болезни. Оказывается, человеку дано почувствовать подобие адского пекла. И пусть каждый задумается. После болезни мы должны как-то прозревать».
«По нашим меркам, я была доброю: не чуралась бедности, любого труда... Я не хотела быть в пекле... я трусила. Честно говоря, я трусила и потихонечку взывала:
– Господи, ведь я уверовала... Только не здесь!».
«Я скорее ушла оттуда со своими спутниками и оказалась на земле. Только тут я впервые осознала, что такое СВЕТ и что такое ТЬМА. Я дышала свежим воздухом, ласкала взором траву, деревья, цветы. Оказалась перед неизвестной мне возвышенностью. Отсюда начиналась странная лестница. У ее подножия – одетые в светлое мужчины и женщины. На всех крестики. Я забеспокоилась: на мне-то нет креста! Но оказалось, мне уже кто-то дал его. Все крестились и начинали подъем. Перекрестилась и я».
«Показались стайки голубей, они встречали поднявшихся веселым гуканьем. Тихое, необыкновенное пение раздавалось со всех сторон. Будто хор птиц, детских голосов вел эту мелодию. Она напоминала тридцать третий псалом. Я духом зашлась от переполнявших меня чувств. Так возликовала, что сроду такого не знала, хотя всегда была жизнерадостной. Краем глаза я успела охватить зелень, голубизну огромного купола-неба. Ласковые лучи неведомого светила обласкали мою сущность и наполнили такой любовью, о которой невозможно и мыслить...».
«Потом на долгие годы она забыла, что произошло. Переехала в Туапсе. После аварии чувствовала себя плохо. Сердце болело, голова. Почки были побиты. Но странное дело: потом все словно обновилось. Она стала здоровой, как прежде. Но – совсем другой.
Оставила подруг, шумные компании, где раньше была заводилой. Ее потянуло в церковь...
...Но потом наступило то весеннее утро 1995 года. Это было под Пасху, когда Христос сошел во ад. Ранним утром ее разбудил грохот. Автокатастрофа? Она выглянула в окно. Дорога у дома была пустынной... И вдруг... Это мелькнуло, как в ускоренном кино. Но до мельчайших деталей. До каждой тени. До малейшего звука. Она вспомнила! Вспомнила все, что последовало за той страшной аварией. Все, на чем более десятка лет лежала печать забвения.
Она вспомнила, что была в гостях у смерти.
Она вспомнила свой страшный путь. (Не только путь по тем мытарствам, описания которых мы воспроизводим. Видела и потерявших человеческий облик, вечно жаждущих пьяниц. И раздувающуюся от черной зловонной жидкости клеветницу. И унылые прокуренные бараки)».
«Она рассказывает снова и снова. И каждый раз переживает все заново. В глазах закипают слезы, на лице отражаются тени увиденных мук; она снова радуется, вспоминая свой подъем. Способность ТАК свидетельствовать – дар Божий. И крест».
Так жизни Клавдии Устюжаниной и Валентины Романовой переплелись общностью переживаний. Обе они, побывав в загробном мире, получили урок от Бога. У обеих наступило прозрение, что нельзя жить исключительно земными интересами. Обе воскресли из смерти неверия к источнику вечной жизни. Только одна из них уже в ином мире, а другая – в этом...
Что такое чудо?
В ходе работы над книгой много раз выстраивались различные логические цепочки, возникали те или иные предположения. О чем могут свидетельствовать, к примеру, такие факты? Справка о смерти, выданная родным Клавдии Устюжаниной (которую видел в 1965 году о. Анатолий Берестов), две телеграммы, посланные брату Клавдии Никитичны – Сергею Никитичу («Клавдия умерла» и «Клавдия воскресла»), прощание восьмилетнего сына Андрюши с умершей мамой, слова старшего мальчика, сказанные в детдоме, куда привели Андрюшу: «Вот у него мама умерла и воскресла», наконец – попытка изъятия у Клавдии Устюжаниной медицинских документов (об этом случае рассказал о. Валентин Бирюков)... О. Андрей Устюжанин вспоминает, что его маму часто вызывали в разные организации и при этом всегда требовали предъявить имеющиеся у нее документы. Означает ли это, что справка о смерти, виденная о. Анатолием, была изъята и уничтожена?..
Впрочем, предоставим читателю возможность самому сделать вывод, как об этом случае, так и обо всех других. Я, как автор, постаралась изложить все максимально достоверно – так, как мне рассказывали самые разные люди, различных взглядов и убеждений. Дальше – судить читателю. Но прежде чем строить свои доказательства или опровержения на основе нескольких документов или мнений (всех подробностей мы теперь уже никогда не узнаем) – зададим себе один вопрос. Так ли уж важны некоторые детали этой истории? Была ли Клавдия Устюжанина в морге, как рассказывает об этом она сама, или после клинической смерти несколько дней находилась в коме в палате интенсивной терапии? Находилась ли она в состоянии смерти несколько минут, несколько часов или несколько дней? Произошло ли исцеление от рака чудесным образом или медицинские документы, приводимые в этой книге, – результат ошибки врачей, которые почему-то упорно не хотят это признавать?
Мнения на этот счет, конечно, могут быть самые разные. Но не лучше ли не делать их поводом для непримиримых споров, а постараться увидеть главное: чудо, которое, несомненно, произошло, – чудо преображения души человеческой! Счастлив, кто может вместить его в свое сердце!
А разве не является чудом вся последующая жизнь Клавдии Устюжаниной, которая после пребывания за чертой смерти, после реальной встречи с Матерью Божией и разговора с Господом (пусть кто-то упорно называет это «психическими осложнениями») от полного безверия пришла к живой вере. Пусть приведут свидетельства обращения к вере в Бога в результате «психических осложнений»!
Понятно, что обращение неверующей прежде души к Богу – исключительно неудобное для атеистов чудо! Как человек, который до операции ни во что не верил, после операции вдруг стал верующим – не сможет объяснить никакая научная теория. Для понимания характера и смысла этого тихого чуда, происшедшего с Клавдией Устюжаниной, важно, как нам кажется, привести отрывок из книги архиепископа Иоанна Сан-Францисского (Шаховского) «Беседы с русским народом» (М., «Лодья», 1998):
«В сороковых годах скончалась в городе Вараждине, в Югославии, старшая сестра писателя Алексея Николаевича Толстого – Елизавета Николаевна. Я хорошо знал ее. Незадолго до своей кончины она прислала мне свою рукопись. Вот что она говорит о смысле и значении чуда.
"В нашем языке слово "чудо" соответствует понятию прекрасного, необычного, удивительного. Есть и другое слово, сходное с ним наружно, но в корне глубоко различное, это "знамение", то самое знамение, о котором книжники и фарисеи просили Учителя. Помните суровый ответ Его? "Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему" (Мф. 12, 39).
Оба эти слова часто смешивают в разговорной речи, подменивают одно другим, забывая, что Спаситель употребляет их раздельно, когда говорит о втором Своем пришествии: "Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса" (Мф. 24, 24).
Мне кажется, можно определить их следующим образом: знамение – громкий глас Божий, возвещающий, предостерегающий, указующий и поэтому явный и ко всем обращенный. Чудо, наоборот, есть нечто прикровенное, интимное.
И Спаситель, отказавшийся являть знамение, творил чудеса ежедневно, ежечасно. Это был поток любви, неудержимо истекающий от Того, Кто на земле являлся воплощенной любовью. Чаша сострадательной любви переполняла края и лилась свободным, сияющим потоком на малых, убогих, обиженных и страждущих во все время, пока стопы доброго Пастыря касались нашей убогой матери-земли.
А сейчас? Неужели же время чудес миновало? И Тот, Кто смертию смерть попрал, Кто победил мир, отвел от него Свою щедрую руку? Нет более чудес? Да кто это сказал Вам, братья мои? Кто возвел клевету на начало света?
Нет, есть чудеса: жизнь каждого человека сплошное чудо, потому что судьба его есть непрестанное действие Божиего о нас попечения и водительства. Не всегда это кажется ясным лишь потому, что заботы, печали и радости, из которых ткется ткань судьбы человеческой, мешают разглядеть ее узор.
Но в жизни каждого случаются минуты, когда, раздвинув чадный покров, мелькает ослепительной белизной рука Ведущего. Почему же не все умеют видеть? Почему, даже увидевши, забывают?
Я, которая пишу эти строки, свидетельствую, что всякий раз, как мне приходилось в большом обществе заводить разговор о чудесном, большинство присутствующих прилагали свое, и выходило так, что почти с каждым бывали "непонятные случаи", "необъяснимые происшествия". Слово "чудесное", разумеется, не произносилось, потому что, как это всем известно, некоторым людям кажется стыдно "верить в сверхъестественное", а чудо есть именно то сверхъестественное, против которого возмущается мнимо-свободный разум человека.
А между тем чудо есть не нарушение, а наоборот: действие высших и вечных законов бытия в нашем преходящем мире. И законы эти действуют среди законов мира материи так же просто, обычно, как и остальные, только люди почему-то не хотят заметить их или, "отметив что-то необъяснимое", быстро забывают, иногда прямо стараются забыть, как будто души, слабые и тесные человеческие души, пугаются того необъятного, которое стучится к ним и которого они не в силах вместить.
Но бывает и иначе. Помнит ли кто случай, определивший жизнь знаменитого русского адвоката Плевако? Был он тогда совсем молоденький студент, и такой бедный, что не имел, чем заплатить за семестр в университете. Он искал, хлопотал – и всё напрасно... Когда исчезла последняя надежда, вышел он из университета, как потерянный... Глядит, а в придорожной пыли ветерок крутит бумажку, те самые 25 рублей, которые ему нужно было заплатить. Да. И Плевако-то ведь, не колеблясь, признал, от Кого послана ему эта спасительная бумажка! Конечно, она не с неба упала, а была оттиснута в Экспедиции государственных бумаг. Но разве это меняет дело?
Помню, шла я однажды вечером по улицам Москвы. Темнело. Старик в нагольном тулупе попросил милостыни. Мелочи у меня как на грех не было, один рубль, а ведь нищие на каждом перекрестке. Я прошла. Вдруг меня схватило за сердце, вот хочется дать этому нищему, и сама не знаю почему. Я даже внимания на него не обратила. А хочется неудержимо. Даже рассердилась на себя: за чем дело стало? Ну – хочется, так и дай! Велика важность – рубль?.. Он принял милостыню, но, ощутив, вероятно, необычный размер монеты, поднес ее к фонарю, вскрикнул и рухнул мне в ноги. И поняла я по этому, за душу хватающему крику, что не мне он, а Богу кланялся, что какая-то страшная, неотложная нужда была утолена через меня, явившуюся лишь Его недостойным орудием. Вот это как бывает, да.
Надо лишь открыть глаза души своей, надо приучить слух свой слышать – и тогда ясно станет, что мы окружены чудесами, что необъятный мир чудес обволакивает нас, стучится к нам и с неутомимой, смиренной настойчивостью Божественной любви "напрашивается" людям.
Меня всегда изумляло, почему это люди думают, что творить чудеса дано одним святым – и это вопреки прямому указанию Спасителя: "Если имеете веру в зерно горчичное и скажете горе сей"... Разумеется, зерно горчичное еще далеко не святость, а так себе, зернышко, среди других малейшее..."
Главное чудо жизни есть, конечно, любовь человека к Богу и к другому человеку... И все, ведущее к этой любви,– есть чудо жизни».
Думается, что человек, стремящийся видеть чуть дальше «видимого очами», не может равнодушно пройти мимо барнаульского чуда, какими бы ни были его детали. Душа, обросшая неправдами и условностями атеистического, приземленного, унылого в своей безысходности бытия, прикоснувшись к спасительному страданию, ощущает нездешний трепет Вечного. И пусть тянут назад и прижимают к земле прежние и новые грехи, у души появилась цель на Небесах–— и она будет туда стремиться всем существом, преображающимся под светом озарившей ее Истины.
Мы понимаем, что иные из барнаульцев, знавших Клавдию Устюжанину, могут сказать: «Вон какая она грешница!» – и припомнить или приписать ей всевозможные грехи. Мы не станем опровергать ничьих мнений. Да, Клавдия Никитична была грешницей – как и любой из нас. Но грешницей, испытавшей очищающую боль покаяния. Потому и очистилось ее тело от смертельной болезни, что произошло внутреннее преображение, грех был побежден стремлением к иной жизни.
Случайно ли, что среди разгара атеистической борьбы многие люди, идущие к ней за свидетельством о чуде, называли ее «святой»? Конечно, это и наивно, и богословски неверно. Но нет ли здесь потрясающего прозрения народной интуиции, безошибочно угадавшей цель жизни человека – святость?..
Подобных случаев, несомненно, было много во все времена, и в наши дни они продолжаются, о чем свидетельствуют материалы, опубликованные в приложении к этой книге (очень похожие состояния пережили священник, монахиня, милиционер). Но в 60-е годы прошлого века он был практически единственным, о котором просочилась информация сквозь заслоны, воздвигнутые атеистической пропагандой. Каждый, к кому доходили хоть какие-то сведения о чуде, пропускал их через себя и добавлял свою часть мечты. Люди мечтали о покаянии безбожной власти — и «переквалифицировали» Клавдию в работницу обкома партии, устраивавшую гонения на Церковь. Множество других легендарных деталей этой истории, до сих пор ходящей в списках, – итоги народных чаяний о торжестве Божией правды. Народ ждал этого чуда как свидетельства неубитой веры, как знака промысла Божиего во мгле безбожия.
Так что барнаульская история простой женщины Клавдии Устюжаниной – это история веры и неверия, мечты и реальности, легенд и строгих документов. Вокруг нее выстраивается потрясающая картина человеческой верности и предательства, заблуждений и поисков истины, лукавых страхов и исповедничества. Не обо всех подробностях еще настало время говорить – и я не могу пока донести до читателя! все, что мне известно. Пусть вся и всех рассудит Господь.
* * *
Мы стоим с отцом Андреем у могильного креста в Струнине – небольшом городке на Владимирщине. Как тихо и солнечно на маленьком кладбище, куда отец Андрей приехал, чтобы отслужить панихиду по своей матери. Яркие, как кровь, кисти рябины алеют над скромной могилкой женщины, которую Господь искупил Своею Кровию, воскресил из смерти неверия в жизнь обетованную.
Приложение
Протоиерей Михаил ОВЧИННИКОВ
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ
Размышления православного священника
Удивительная брошюра вышла в 2000 году в Днепропетровске в Издательско-информационном центре «СЛОВО» – «Жизнь и смерть». Протоиерей Михаил Овчинников после тяжелейшей автокатастрофы, не оставлявшей надежды на жизнь, выжил вопреки прогнозам врачей. Пережив в это тяжелейшее время несколько клинических смертей, он свидетельствует о своем уникальном посмертном опыте не только как пациент, но и как пастырь.
Благословляя издание этой брошюры, епископ Криворожский и Никопольский Ефрем написал: «По прочтении сего благочестивого повествования возблагодарил Бога-Вседержителя за Его великую милость к роду человеческому – избранному священству, проявившуюся в открытии сокровенных тайн загробной жизни.
Данную книгу благословляю печатать для душеспасительного назидания священникам и мирянам, инокам и инокиням, и всем, чающим достигнуть Небесных Обителей!
На автора книги призываю Божие благословение с новыми духовными силами трудиться в винограднике Христовом, спасая души человеческие!»
Предлагаемый читателю материал составлен по брошюре «Жизнь и смерть».
«Иисус, услышав то, сказал: эта болезнь
не к смерти, но ко славе Божией...»
(Ин. 11, 4)
Глубокоуважаемые христиане, всечестивые братья и сестры, ищущие люди, еще только начинающие свой путь к Богу, помолившись, приступите к прочтению сей книги. В ней я записал все, что происходило со мной лично. Не блистая красноречием, не затрудняя вас длинньми философскими мудрованиями, хочу изложить то, что видел и слышал в тяжелейшие минуты моей жизни.
Во всех исключительно интересных, чудеснейших явлениях, бывших со мною, я, безусловно, вижу результаты не своих заслуг, но безграничную милость Божию, свершающую чудеса с нами, людьми слабыми, грешными, чтобы явить всем свою не осознанную многими силу, способную убедить даже маловерных специалистов-медиков. Не обижайтесь на меня за эти слова.
Помните, что Господь способен нарушить даже естества чин!
У меня были сомнения по поводу написания этой работы. Но понимая, что в наше время, полное безверия и сомнений, факты чудотворений, исцелений и необычайных явлений могли бы расширить кругозор христианина и укрепить его в вере в недремлющий Промысел Божий, я решил, что бездействовать просто неразумно.
Поэтому благослови, Господи, изложить все происшедшее со мною ясно и достойно!
Противостояние
На мой взгляд, все происшедшее со мной чем-то связано с процессом развития духовной жизни в Верхнеднепровском районе, куда я прибыл около 10 лет назад. На весь район было только 3 церкви в приспособленных помещениях. Все старинные храмы были «старательно» уничтожены.
Сегодня в новом Верхнеднепровском благочинии уже 20 церковных приходов, 10 священников. В районном центре зародилась мужская обитель священномученика Владимира, строится новый Верхнеднепровский Свято-Успенский сббор, воссоздаваемый на месте взорванного в годы лихолетья. Создана казачья сотня Войска Запорожского Низового, хочется вырастить из них истинных воинов Христовых. Но не все получается сразу...
Убежден, что первые результаты явлены не ради моих трудов, а по милости Божией. Просыпается интерес духовно опустошенных людей к христианской вере, к Церкви. Какое счастье видеть и ощущать это!..
Мог ли такой широкий процесс медленного, но неуклонного ухода людей от врага рода человеческого пройти для него незаметно? Конечно же, темные силы принимают все меры, возможные и невозможные, чтобы не выпустить всех нас из-под своей власти.
В последние два года я вдруг реально ощутил, как в нашем районе появились целые группы людей, озлобленных на Православную веру, на Церковь. Ясно – и откуда все это, и почему... Диапазон сектантских группировок немыслим, проповедники западных «шоу-религий» повсюду. А по всем клубам, кинотеатрам – толпы чародеев, прорицателей, колдунов, экстрасенсов и прочих «целителей силой бесовской». «Националистический» церковный раскол – «филаретовщина»...
Какие они разные, эти представители лжеверований. Но тесно смыкаются они в одном: в злобе к святой Православной Церкви, к истинному свету исповедания христианства. Наша держава в тяжкие годы лихолетья видела уже много ужасов: взрывы церквей, уничтожение монастырей, заключение, смерть священников и верующих людей. В те времена богоборческая позиция была безопасна и беспроигрышна. Знай – пиши доносы и жалобы, да сбрасывай колокола с церквей – за это еще и награждали: грамоты и ордена давали за «доблесть сию».
Сейчас сатанинские силы показывают свою истинную сущность и используют то, что им всегда удавалось, – ложь. Ложь всех видов и обо всем: о церковных порядках, о священниках, о красоте православного Богослужения под звоны колоколов, при зажженных свечах у благодатных икон. Вот это все им нужно облить ложью, грязью...
Удар
В атмосфере противоборства силам зла мы напряженно готовились к радостному духовному событию: храмовому празднику Успения Божией Матери. Ожидался приезд многочисленных гостей, Божественную литургию готовился править Преосвященнейший Ефрем, епископ Криворожский.
Именно в такой напряженный момент и был нанесен мощный удар по всей нашей приходской общине.
За пять дней до празднования Успения Божией Матери, утром 23 августа, на Киевской трассе, примерно в 15 километрах от Верхнеднепровска, я попал в страшную автокатастрофу.
Почему произошла авария? Уснуть за рулем я не мог, потому что ежедневно встаю самым ранним утром, и в 5–7 часов у меня самая высокая работоспособность. Не справился с управлением? Это маловероятно, если учесть более чем тридцатилетний стаж моей водительской практики. Кроме того, дорога в то утро была абсолютно чистой, дождя не было, видимость прекрасная – такую дорожную ситуацию сложной не назовешь.
Любопытные обстоятельства фиксируют люди из двух автомобилей: «Четко видели белый автомобиль, идущий ровно, спокойно, который вдруг совершил невероятно резкие рывки влево–вправо до столкновения с крупным деревом». У меня эти моменты полностью изъяты из памяти. Однако осталось четкое ощущение абсолютно неуправляемого автомобиля.
Об истинных источниках беды есть разные мнения. Я же предполагаю, что злая сила скрупулезно, по тщательно рассчитанной схеме нанесла это поражение.
Дальше – реанимация, нейрохирургия, кровь, боль и смерть... Не очень интересный для читателя материал. Но я хочу рассказать только о некоторых событиях этой тягостной цепи, интересных в духовном плане и для меня, и для окружающих.
Чудесные факты в моменты гибели организма
Мои повреждения были столь серьезными, что в первые дни после аварии врачи не могли дать никакой гарантии, что я выживу.
Самым первым моим воспоминанием было ясное ощущение, что моя душа шесть раз покидала тело. Разумеется, это осталось только в моей памяти, как-то зафиксировать это в те моменты я не мог.
Первая встреча с миром иным
Настолько неожиданно и резко это произошло, что я» к сожалению, смутно помню сам момент расставания души с телом. Хорошо помню ощущение легкости, когда, как при глубоком вздохе, пришло прекрасное ощущение освобождения от больной, разломанной плота. Постепенно, но весьма реально включалось восприятие звука, цвета, формы. Я уходил в неповторимо прекрасный, восхитительный мир, причем впечатление неземного, не ощущаемого ранее состояния нарастало. Сквозь болевой, кровавый мрак вдруг постепенно появился непередаваемо чудесный свет – он был похож не на сполохи лампы, прожектора или светильника, это был весь мир, пронизанный светом-жизнью.
Мои первые движения сопровождало какое-то Богослужение; молитвы, песнопения мужских голосов. Было ощущение чего-то родного, знакомого – да ведь это душенька перекликнулась с родным монастырем! Как я узнал гораздо позднее, там совершалась непрерывная молитва трое самых страшных для меня суток. Вот она – реальная рука христианской помощи.
Задумайтесь: как страшно, что многие наши современники совершенно не знают, не понимают невидимой, но реальной силы молитвы. А я свидетельствую, что слова молитв, и особенно в такие труднейшие минуты, сопровождали меня, беспомощного, нежно поддерживали, заботливо направляли, вселяя спокойную уверенность в несокрушимости Божией силы. При этом у меня было ясное понимание своей плотской, греховной слабости, но рядом – несгибаемой силы помощь Господня...
Затем я начал ощущать тончайшие переливы неповторимых духовных песнопений. Их красоту не описать человеческими словами, это не просто какой-то земной или церковный хор, пусть и высочайшего профессионального уровня. Душа ясно понимала: поют Небеса. Такого на земле я не слышал.
Все виденное за этой тонкой невидимой чертой, отделяющей меня от земли, таково, что все человеческие таланты неспособны даже приблизиться к этому неземному Царству совершенства.
Хочу подробней рассказать о том свете, которого коснулась моя душа в первые минуты перехода в мир иной. Как художник, я заметил, что эти неземные, хрустально серебристые, нежно-золотистые переливы вмещают еще и сложнейшие, тончайшие оттенки, размывки, переходы, над которыми может долго, но безрезультатно трудиться целый коллектив профессиональных живописцев.
Честно говоря, мне очень тяжело передать словами все виденное: «Опиши словами нетленный Божий свет Фаворский». Нельзя найти такие слова в человеческом лексиконе... Глядя на восхитительный цветовой спектр, наполненный миллиардами вроде незаметных, но реально ощутимых чудных цветовых переливов, я невольно подумал, что перед моими недостойными глазами дышит, живет Мир Божий (прости, Господи, если уместно здесь простое человеческое слово). Было ощущение, что этот цветовой мир, действительно, наполнен жизнью (ко всему прочему, я прямо оттуда получал ответы на все волнующие меня вопросы).
Размышляя над этим видом Вселенной Господней, я вдруг ясно понял, что все мы, земные люди, живем как-то не так, не попадая в этот радостный ритм течения жизни, в это невидимое Вселенское, дыхание, созданное Богом. А вот великие христианские подвижники, на мой взгляд, своей неусыпной, длительной молитвой поднимали себя до этих высот ощущения ритма Божьего Света. Вспомним примеры из жизни преподобных отцов: Серафима Саровского, Сергия Радонежского, Оптинских старцев, великомученицы Параскевы, Пантелеймона Целителя, современных страстотерпцев за веру Христову... Многие люди свидетельствовали: от лица этих людей исходил свет, от тел – сияние, в зимнем, снежном лесу открывались цветы и травы, в промерзшем карцере страшного лагеря согревала дивная молитвенная ночь...
Люди ощущали эти необычные явления, потому что на их глазах в молитвенной силе подвижников наглядно проявлялась безграничная сила Божия, которую мы, грешные земные люди, просто никогда не видим...
Уже в процессе своего выздоровления в книге «Страшный суд Божий» я прочитал о видениях Григория, ученика святого Василия Нового Царьградского: «И в тот час вся земля и весь воздух на ней воспалил снеговидным пламенем, и совершалось это чудо продолжительное время, и поднялось сие пламя снеговидное в высоту небесную, и сошло с высоты небесной бесчисленное множество селений Божиих чудной красоты с храмами Божиими и палатами... И слышен был несмолкаемый глас шума празднующих, глас непрестанного веселия духовного. Там непрестанный покой, неиссякаемая радость, вечное торжество, вечный праздник – Вечная Пасха Нетленная!»
Как эти слова, сказанные много веков назад, были близки к моим чувствам! В который уже раз я убедился, что сочинить все это по своей воле человек просто не в силах. Ощущение счастья, которого я, недостойный, коснулся в свои тяжкие минуты, не оставляет меня до сих пор: радость, молитвенная легкость и безграничный покой... Слава Богу за все!
Кстати, врачи удивленно поглядывали на меня, когда слышали сказанные мною слова, столь странные в таких мучительных обстоятельствах:
– Радость какая!..
– Как возможна сейчас какая-то радость? – недоумевали они.
Все время, которое я находился в больнице, я старался им объяснить причины этой Божией радости...
Реальные встречи в мире тонком, бесплотном
И вот начались мои встречи в этом чудном неземном пространстве. Особо хочу подчеркнуть, что эти встречи по реальности и информативной насыщенности отличались от бредового состояния больного, вызванного болью или действиями сильных медицинских препаратов. Как правило, в таких случаях больное сознание человека каким-то образом выбирает из памяти лики людей, живых и усопших, хаотично связывая их воедино в каких-либо фантастических действиях.
При переходе моей души в мир иной я встречался только с усопшими людьми, близкими и важными для меня. И никакого хаоса – встречи четкие, ясные, осмысленные, с важными для меня откровениями, нужными сведениями.
Здесь необходимо ответить на один важный, по мнению многих, вопрос: «Действительно ли в эти моменты тело мое было вне жизни?» Вот мнение преподобного подвижника V века Иоанна Кассиана: «Часто это (духовное видение) начинается у умирающего еще до смерти, и, все еще видя окружающих и даже беседуя с ними, они видят то, чего не видят другие».
Первым, кто появился на моем пути, был усопший духовный наставник, бывший секретарь Днепропетровской епархии, протоиерей Константин Огиенко. Лицо его, как всегда, жизнерадостное, с улыбкой:
– Вот и старец наш появился. Рановато...
Многие мне задают вопросы – какой он имел вид, во что был одет? Мне во всех потусторонних встречах очень четко запоминались только лица – ясные, с особенно выразительными глазами. Одежду я видел очень смутно: какие-то серебристо-переливающиеся накидки, покрова. Не разглядел ни рук, ни ног. В этой связи весьма интересно мнение иеромонаха Серафима (Роуза): «Если кто-то склонен к излишнему буквализму в отношении этих видений, то следует, наверное, сказать, что, конечно; формы, которые принимают эти видения – не обязательно «фотографии» того, в каком положении находится душа в ином мире, но скорее образы, передающие духовную правду о... состоянии души».
Общение с отцом Константином шло весьма активно, но не через нашу обычную речь. Мы общались, обмениваясь информацией мысленно, глядя друг другу в глаза. Никаких затруднений этот необычный способ общения у меня не вызывал, очевидно, наши души прекрасно это умеют делать.
Это было не легкое, безболезненное общение, или, как это часто бывает в миру, как бы светская беседа обо всем и ни о чем. В этой встрече я держал строгий ответ за все свои духовные шаги. Ясно, четко, прямо обсуждался порядок моей жизни. Не было никаких возможностей умолчать о чем-либо неприятном для тебя: ведь общение идет, как естественное дыхание организма. А человеку невозможно дышать слегка, немного. Так же полно, как вдох и выдох здесь, на земле, мы будем «выдыхать» из себя все допущенные нами ошибки там, на Небесах.
Часто во время нашего разговора я чувствовал огорчение своего наставника, а иногда – радость. Но не было ни упреков или выговоров, ни восторженных похвал – все ровно, спокойно, мне же было все предельно ясно: что я сделал так, а что не совсем правильно. Верно заметил один близкий мне священник, слушая мой рассказ: это была встреча ученика, написавшего работу на экзамене, со своим преподавателем. Мои ответы как ученика очень часто мне самому не нравились, ужас охватил меня, когда я понял, что с этими же вопросами ко мне сейчас нагрянет черное бесовское племя и предъявит свитки с записями всех моих прегрешений.
С трепетом я поведал об этом своему любимому отцу Константину и услышал в ответ серьезные и радостные слова:
– Вот и прекрасно, что все это понял, самое главное, что вовремя. А теперь возвращайся назад – тебя ждут дела, люди. Помни до конца дней своих все, что видел здесь, и расскажи людям.
Развернул он меня в ту сторону, откуда я прибыл, – и я почувствовал его увесистый дружеский хлопок по спине (хотя и понимал, что ни спины, в нашем понимании, ни рук там не было). Вот так – с улыбкой и пониманием, с добрым отеческим наставлением – встретил и вернул меня назад протоиерей Константин Огиенко.
Вопросы духовного общения тщательно исследуются нашими богословами. В этом отношении интересны записи епископа Феофана Затворника: «...душа по выходе из тела вступает в область духов, где как она, так и духи являются действующими по тем же формам, какие видны на земле между людьми: видят друг друга, говорят, ходят, спорят, действуют. Разница только в том, что там область утонченного вещества, эфирная, и в них все потому утонченно-вещественно и эфирно».
При последующих переходах моей души в мир бестелесный произошла нежная встреча с моей мамочкой. В каком неповторимом сиянии находится сейчас она, измученная тяжелой смертельной болезнью на земле, но твердо идущая к Богу! Нам обоим так хотелось остаться вместе, но на мой вопрос о возможности этого я услышал от нее твердое:
– Благословения Господня на это нет. Возвращайся назад, крепись, трудись, тебе там сейчас будет трудно и больно.
Ее глаза, глаза любящей матери, излучали немую скорбь за те часы в болезненных корчах, которые мне еще предстояло выдержать. Но не услышал я от мамы ни слова мирских страданий и охов, к которым мы так привычны здесь, на земле, и которые, как правило, ни к чему доброму не ведут.
Были и другие встречи с духовными людьми, со знакомыми и родными, но они не представляют большого интереса для читателя.
Сейчас меня поражает последовательность духовных встреч в Божием мире: первым появился усопший духовный наставник, и только потом – мама.
Покаяния отверзи ми двери, жизнодавче!
В переводе с греческого слово «покаяние» означает изменение сознания, возвращение его на путь истины, т. е. покаяние – это подвиг благочестивой жизни, умоляющий Бога о прощении всех прежних грехов.
Или, как говорит святой Иоанн Лествичник: «Покаяние есть возвращение крещения», т.е. очищение совести.
Как раз покаяния – этого дивного, чистого явления – нам всем так не хватает. В одном из перемещений души в мир тонкий я имел счастье наблюдать впечатляющую картину, которая разворачивалась примерно так.
Душа моя, поднимаясь, вдруг увидела на земле большую группу людей, которые упоенно, старательно перебирали груды мерзкого вида бумаг, документов, папок и т. д. Они в них что-то вычитывали, потом скорбели или, наоборот, неистово радовались, обсуждая друг с другом прочитанное.
Душа, поднимаясь еще выше по какой-то немыслимой спиральной линии, вдруг охватила вниманием громадные поверхности земли, на которой тысячи, миллионы людей были заняты этой ужасающе непонятной работой. На мои недоумения я получил заботливый ответ, исходивший откуда-то из дивных переливов света.
– Да, это все мирские, земные дела, суета... Перебирают они все, как им кажется, важное, – услышал я.
Но в этой громадной грязно-серой массе выделялись отдельные люди, у которых в районе груди, рук, головы вдруг зажигался примерно тот же несказанно красивый свет, которым меня поразил мир иной в самом начале. Я увидел, что они прилагают для этого значительные усилия.
И вот представьте себе: движутся с земли душеньки усопших людей. Большая часть в каком-то тусклом состоянии, изображения их как бы искажены, размыты. А какая-то, довольно малая, часть душ переливается негасимым, неземным светом, в сиянии пересекая необозримые пространства.
– Смотри внимательно, – помогает мне невидимый голос, — люди, копаясь в ужасающей пыли земных грехов, покрыли свои души грязной коркой. На них же смотреть страшно. А где-то человек, пытаясь уйти от этой грязи, принимает искреннее покаяние. Вот этот его шаг и ломает невидимую мерзкую корку, и начинает человек светиться, радоваться. И вообще, свет от этих душ – это то, к чему всех вас призывает Господь Вседержитель: Любовь! Любовь к Богу и ближнему своему.
Так просто и дивно мне стало. Да ведь мы все наполнены этой дивной любовью еще с момента духовного рождения – крещения. Посмотрите внимательно в глаза маленькому, несмышленому ребенку: какая чистая детская любовь в его душеньке! А мы, взрослые, разумные вроде люди, в земной суете, в немыслимом мирском раздражении, как почувствуем эту любовь? Тут уместно вспомнить слова Иоанна Лествичника, что покаяние – возвращение крещения.
Вот ведь в чем простота, и вместе с тем такая для человека тайна: покаявшись со слезами, от всего сердца в своих прегрешениях, злодеяниях, преступлениях – обретает человек крещенскую любовь Господню и начинает светить людям. Дай Бог нам всем ощущать этот свет и научиться открывать его для своей удивительной души, которую мы сами еще толком не знаем.
Возвращение души в покинутое тело
Воспоминания о неоднократном возвращении души в разбитое, искалеченное тело – весьма невеселые.
Прежде, всего поражает тот ужасающий мрак, который застаешь на месте разлучения с телом. Пусть не обидятся работники больницы – у них там все освещено, убрано, в полном порядке. Просто представьте себе тот резкий переход от сияния Божиего света на Небесах к нашим земным условиям, как бы старательно о них ни пеклись!
Увидел я весьма неэстетичный стол, на котором лежал ужасный бесформенный мешок. Это я таким образом воспринял свое разломанное тело. Его содержимое, образно говоря, напомнило мне какой-то склад важных деталей (это уже было впечатление автомобилиста), причем эти детали были совершенно не связаны друг с другом, не работали в едином ритме. Когда я, придя в себя, рассказал врачу о таком восприятии своего организма, он даже развеселился, но потом серьезно добавил:
– Это вполне очевидно, но мы с вами постепенно, все это поправим (жалко только, что Бога тут он не вспомнил – ведь без него-то мы уж точно ничего бы не поправили – М.О.), и все ваши расстроенные органы постепенно включатся в общую работу организма.
Далее пошла рядовая, тяжелая работа по включению, оживлению организма, но не очень хочется и самому вспоминать об этих подробностях, и читателей ими волновать.
Много людей навещали меня, волнуясь обо мне.
– Все нормально, – улыбаясь, отвечал я на их вопросы. В это тяжкое время я убеждался, что с улыбкой жить легче, точнее – легче остаться жить.
Хочу отметить, что здесь, на земле, в периоды моего полуобморочного, сонного состояния меня, действительно, мучили всякие невероятные эффекты. Я видел какие-то боевые действия, ночные десантные бои, взрывающиеся гранаты, вертолеты. Говорят же, что в таком состоянии без различных видений, галлюцинаций не обходится. В самом деле, и они были, нужно только стараться различить болевую, лекарственную реакцию изувеченного тела, пораженного мозга, от той реальной благодати Божией, о которой идет речь в этой работе.
Взгляд со стороны
