«По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси АЛЕКСИЯ II Алла Добросоцких ПО СЛЕДАМ ...»
Обретала веру и мама. Она начала ходить в церковь – в Покровский собор, расположенный рядом с ее бывшим магазином, тот самый собор, где она когда-то посмеялась над верой незнакомых ей людей. Не все сразу она поняла в церковной жизни. Случалось – путалась. Мама рассказала, как по незнанию вначале записывала имена о здравии и об упокоении в одной записке. Как-то впервые оказалась на панихиде, услышала, как поют: "Вечная память" – и задумалась: "А что это такое? Вероятно, это я с моим сыном буду вместе. Как хорошо!" – и записала на панихиду... себя и меня!
Обычно мама брала меня с собой в храм. Но случалось: настанет воскресенье, а я не хочу идти в церковь, хочу бегать с ребятами. Мама сжалится – оставит меня дома. Возвращается из храма – а у меня под глазом синяк. Так Господь вразумлял: надо ходить в храм.
Я чувствовал вразумление и защиту свыше и в критических ситуациях. От нашего дома дорога в храм шла по пустынному месту. Часто я не дожидался маму, а убегал вперед, так как любил ходить один. Как-то летом встретили меня несколько ребят, стали лазить по карманам – искать деньги. В этот момент появился юноша – намного старше их, которого они знали, я же его видел впервые. Вдруг, к удивлению этих мальчишек, он стал защищать меня:
– Не троньте его!
А потом спрашивает меня:
– Они деньги брали у тебя?
– Отдали уже, – ответил я, не желая усугублять вину своих обидчиков.
Мне казалось, Сам Господь послал этого юношу, когда я пошел в храм...».
«Требуем пресечь!»
Когда в Барнаул хлынули паломники со всей России, власти, очевидно, спохватились. Можно ли было терпеть в областном центре такой «источник религиозной пропаганды», в годы, когда по телевизору обещали показать «последнего попа»? Клавдия Устюжанина самим фактом своего существования опрокидывала многие доводы атеистов. Потому разжигали среди людей недоброжелательство, зависть, пускали в народ всевозможные сплетни, наговоры.
Бывало, на заборе у дома Устюжаниных появлялись надписи: «Богомолы!», или же «Баптисты!» – конечно, не без ведома властей, которым было выгодно заклеймить уверовавшего человека как «сектанта».
«Помню, в конце 60-х – начале 70-х за мамой была установлена открытая слежка. Возле нашего дома не было ни аллеи, ни парка – место явно не для гулянья. Поэтому странно было видеть появление на нашей почти деревенской улице постороннего – мужчины в штатском, неторопливо прогуливавшегося мимо нашего дома с пуделем: несколько метров туда – несколько метров обратно. А потом он вдруг перестал появляться – быть может, что-то произошло...
Следили буквально за всем. Две работницы почты, знакомые матери, чуть позднее сознались ей:
– Клава, а ведь нам было дано указание вскрывать твои письма...
Параллельно "из низов" шли и шли заявления: "До каких пор будете терпеть эту пропаганду? Мы, коммунисты, требуем пресечь!.." И так далее. Бывали и коллективные письма от соседей. Как организовывали "гнев народа" в то время, хорошо известно.
Однажды в какой-то из организаций, куда в очередной раз вызвали маму, ей недвусмысленно намекнули:
– Если не прекратите ваши "проповеди" – найдем способ, чтобы вы больше не воскресли.
Не могу сказать точно, сколько раз вызывали маму на судебные заседания. В разговорах упоминалось о семи. Мне особо запомнился подробный рассказ мамы о последнем суде (судя по всему, это был товарищеский суд, как и остальные), он состоялся в конце 60-х годов. Много подробностей рассказал маме один из свидетелей, защищавших ее, с которым они долго говорили, встретившись на улице. Я стоял чуть в стороне, и до меня долетали обрывки фраз.
– Я сейчас говорила с тем самым человеком, который защищал меня на суде, – сказала мне мама. – Он видел и слышал все, что там происходило...
Маму посадили на импровизированный помост из стульев.
Председатель суда сказал:
– Если вы в чем-то виноваты, оскорбили кого-то, попросите прощения.
Мама повернулась лицом к залу и говорит:
– Если я кого-то чем-то обидела, простите меня ради Христа!
Эти слова произвели ошеломляющее действие. Кто-то заплакал, многие начали горячо сочувствовать маме.
– Немедленно отправляйтесь домой! – велел судья матери, видя, что ситуация складывается явно не в пользу обвинения.
Что произошло потом, мама не видела. Но ей все рассказал человек, защищавший ее в суде. Один из "свидетелей", с которым, очевидно, договорились заранее, чтоб он выступил против обвиняемой, внезапно подскочил к председателю суда:
– Что ж ты говорил мне – выступать против нее?!
И ударил его в лицо. Председательствующий дал сдачи. Перепалка кончилась уводом лжесвидетеля. Так и кончилось все ничем».
Клавдия Устюжанина с сыном Андреем у своего дома на улице Крупской незадолго до отъезда из Барнаула. В этом доме они встречали паломников со всей России
Сейчас, анализируя события тех лет, видишь особую помощь Божию, проявление силы Божией. Ведь в то время поплатиться можно было только за то, что крестил ребенка. А тут какая-то женщина говорит людям о Боге. Конечно, властям оставить это без последствий было нельзя. Но все суды, по милости Божией, кончались ничем...
«Никогда не забуду один из последних дней в родном доме. Помню, шел ноябрь или декабрь 1970 (а может быть, 1971) года. Поздний вечер, мы уже давно легли. Вдруг нас разбудил требовательный стук в ставни (они закрывались снаружи, как это принято в Сибири). Так стучат власть имущие. Мы поняли, что это незваные "гости". Мама спряталась от визитеров в шкафу. Я открыл дверь. Вошли двое человек в милицейской форме.
– Кто вы? – спросил я.
– Где твоя мать? – не отвечая, приступили они ко мне.
– В больнице, – сказал я, чтобы не дать увезти маму.
– В какой?
– Не знаю, ее недавно отвезли...
– Отвезли? – удивились они. – У нас другая информация... А видел ли ты тут мужчину?
– С собачкой? – переспросил я, думая, что они ищут человека, который следил за нашим домом (он так внезапно исчез, быть может, что-то случилось?).
– Да, с собачкой, – подтвердил милиционер.
Опомнившись, я тут же уверил:
– Нет, не знаю.
Наконец, милиционеры уехали, сказав, что проверят, где моя мать. Мама вышла из шкафа, хорошо понимая, что за этим последует.
И действительно, наутро, когда мать ненадолго вышла из дома, снова явилась милиция.
– Мы проверили, в больнице твоей матери нет. Где она?
– Может быть, не там, где вы были, а в другой больнице? – сказал я.
Я еще не знал, что этот холодный день станет нашим последним днем в Барнауле. Не случайно старцы Троице-Сергиевой Лавры передавали маме через людей, которые к ней приезжали:
— Против тебя сильный дьявол поднялся. Небезопасно вам дольше оставаться в Барнауле».
Последний день в Барнауле
«События стали развиваться молниеносно. Я возвращался из школы. Было очень холодно и ветрено. Не дойдя до нашего дома, я вдруг почувствовал, что меня кто-то крепко хватает за воротник и втаскивает в проулок. Услышал мамин голос:
– Домой возвращаться нельзя, сынок, – нас в переулке у дома "воронок" ожидает.
Об этом маму предупредил кто-то из соседей...
– Надо немедленно уезжать, – продолжала мама. – Пойдем дворами на вокзал.
– Но, мама, – взмолился я, – зайдем домой хоть на минутку – я голодный!
– Нельзя, сыночек! Заберут меня. Потерпи...
Все же успели зайти к соседям, наскоро перекусили и – в чем были, без вещей – сели на поезд, идущий в сторону Москвы. Ехали мы в город преподобного Сергия – тогда Загорск, а уже потом поселились в маленьком городке Струнино на границе Московской и Владимирской областей, недалеко от Загорска...
А как быть с нашим домом? Предполагая, что нам все же придется уехать, мама заранее оформила доверенность на Капитона Антоновича Ветрова, который и занимался продажей. Он нам написал, что дом продавать запретили, но впоследствии он как-то добился, что часть наших вещей удалось продать, а что-то переслали по почте.
Переезд был промыслительным – ибо это позволило маме чаще бывать в святых местах, в частности, в Троице-Сергиевой Лавре, а мне поступить в семинарию, потом в Духовную академию, стать священником (сбылся тот давний мамин сон обо мне).
* * *
Осмысливая все происшедшее, все слышанное за эти годы, я вновь обращаюсь памятью к рассказу матери, который я записал максимально точно – так, как я его слышал и запомнил. Еще раз подчеркну, что я не врач, и мама – не медик, не поручусь за точность некоторых медицинских терминов, деталей. Но за духовную точность ее рассказа я отвечаю перед Богом...
В связи с тем, что в последнее время о барнаульском чуде появилось много недостоверных публикаций, хотелось отделить истину от потока легенд, неточностей и заведомых спекулятивных искажений. Так возникла идея: поехать по местам моего детства, по местам тех давних событий – встретиться с людьми, помнящими моего деда и мою мать, насколько возможно, восстановить документально свидетельства тех событий».
Поездка в Барнаул была намечена на июль 1999 года. А перед тем мы с чадами о.Андрея побывали как паломники в Эстонии, в Пюхтицком Успенском женском монастыре. О том, что пережили мы в обители Матери Божией, как ощутили молитвенное предстательство ее духовника, великого пастыря праведного Иоанна Кронштадтсткого, – разговор особый. Но здесь, где, кажется, каждый камень дышит духом той любви, которым горело сердце молитвенника земли русской, мы встретили не ожидаемое нами свидетельство о... Клавдии Устюжаниной. Вот как это было.
Естественно, весть о том, что в Пюхтицы приехал «тот самый отец Андрей», сын знаменитой Клавдии Устюжаниной, мгновенно разнеслась по монастырю. К нам подошла пожилая монахиня Марина:
– Я видела Клавдию Устюжанину. Здесь, в нашем монастыре. Не помню точно, какой это был год, но встреча наша произошла вскоре после того, как я поступила в монастырь послушницей в 1968 году. Клавдия Никитична сидела в монастырском дворе на скамейке. Все женщины подошли к ней, стали задавать вопросы, хотели услышать, что она видела там, в загробной жизни. И я тоже подошла. Но она не стала рассказывать про мытарства, сказала только, что очень важно правильно молиться. Мне было очень жаль, что больше ничего не услышу. Я подумала: наверное, ей запретили рассказывать.
Я читала рукописи о чудесных событиях ее жизни, знала, что после смерти Господь ради маленького сына и ради добрых родительских дел решил вернуть ее душу на землю. На нее восстали, так же, как на Зою Куйбышевскую – я слышала от людей про эти гонения. Очень рада, что встретила здесь батюшку – ее сына...
Надо сказать, что отец Андрей не помнит, чтобы его мать когда-либо ездила в Пюхтицы. Да и ни у кого больше мы не встретили подобного свидетельства. Быть может, монахиня приняла за Клавдию Устюжанину кого-то, кто встречался с ней и потом рассказывал людям о чуде? Или Клавдия Никитична в самом деле, одному Богу известными путями, как-то побывала на Святой Горе в Эстонии?.. Вот такой нежданной, так и нераскрытой тайной предварялось наше паломничество в Сибирь, в места, где разворачивались события вокруг барнаульского чуда.
ИДЕМ ПО СЛЕДАМ БАРНАУЛЬСКОГО ЧУДА
Узнавая, что мы собираемся поехать на родину о.Андрея – в Барнаул, по следам чуда, совершившегося с его матерью в 1964 году, многие люди от всей души давали пожертвования на эту поездку, желая, чтобы она могла принести миру новые свидетельства, неизвестные детали проповеди о чуде Божием. Нам помогали и в Пюхтицком Успенском женском монастыре, и в Александровском Успенском женском монастыре, где сейчас служит о.Андрей, и в Москве, и в провинции. И потому эта книга – дань благодарности тем людям, без которых расследование не могло бы состояться. Земной вам поклон, дорогие!..
* * *
Знойный июль 1999 года. Мы с о.Андреем, его духовной дочерью Галиной Побережной, исполняющей обязанности видеолетописца, и моей дочерью Анной отправляемся в дальний путь, чтобы ухватить конец тоненькой ниточки, связывающей шестидесятые годы, утонувшие во мгле безбожия, с нашими днями. Казалось бы, такая радость: мечта о поездке стала явью, но невидимым червячком точат сомнения. С чего мы начнем расследование? Кого удастся найти? Да и захотят ли говорить с нами люди, возможно, сыгравшие не лучшую роль в судьбе Клавдии Устюжаниной? Долго тянется поезд «Москва–Барнаул» через пустынные казахские степи. И не спится, не глядится в окно, только тихонько стучится в сердце молитвенный вздох: «Помоги, Господи!» Да, в этой поездке может быть только одна надежда – на помощь Божию...
И вот мы в Барнауле. Отец Андрей заметно волнуется – с начала 1970-х годов не был он на этой земле, с которой связано столько горьких и счастливых минут его жизни, которую они с мамой по воле Божией покинули почти тридцать лет назад... Идя к выходу в город, буквально наталкиваемся на киоск с православной литературой. Из его окошечка приветливо выглядывает симпатичный молодой человек. Вдруг лицо его озаряется сияющей улыбкой, и он в мгновение ока оказывается рядом с батюшкой.
– Вы – отец Андрей Устюжанин?! – с надеждой спрашивает молодой человек, складывая руки для благословения.
– ???
Отец Андрей удивлен не меньше нашего. Кто может здесь помнить его, уехавшего в Подмосковье еще мальчишкой?
– Да я же передачу о вас слышал по «Радонежу»! – спешит рассеять наши недоумения молодой человек. – А фотография ваша в журнале «Русский дом» была напечатана. Я в последнее время думал: как бы мне повидать отца Андрея, поговорить с ним, ведь мы земляки, он столько бы рассказал о своей матери, ответил бы на мои вопросы. Я прямо глазам своим не поверил, когда увидел вас!
Мы красноречиво переглядываемся: промыслительность этой встречи очевидна. Мы собрались идти в город через другой выход, но почему-то повернули сюда... Нужна была эта встреча и нам, и Евгению Карюгину (так представился нам молодой человек). Он немедленно связался со своей сменщицей по киоску и вызвался быть нашим добровольным гидом и помощником в поисках на все дни пребывания в Барнауле.
Мы ощущали направляющую нас руку Божию буквально во всем. Елена Москвитинова познакомилась с о.Андреем в одной из паломнических поездок и, узнав о нашем предстоящем приезде в Барнаул, предложила пожить в ее крохотной двухкомнатной квартире, где от обилия книг невозможно было повернуться.
Сколько же замечательных людей, от всей души готовых помочь, встречалось нам на пути в прошлое! Преподаватель Барнаульского мединститута Наталья Александровна Петрова многое сделала для поиска нужных людей и документов. Александр Дмитриевич Степанов из Красноярска, за несколько лет до того побывавший в г. Александрове, пытаясь спасти свою дочь Татьяну, попавшую в сети сектантов, нашел координаты очевидцев в Черногорске и Красноярске, ради нас оставил на несколько дней срочную работу и позднее сопровождал нас в поисках в Красноярске...
А пока в Барнауле первая цель нашей поездки – кафедральный собор в честь Покрова Пресвятой Богородицы на Никитинской улице. Тот самый, куда пришла Клавдия Устюжанина после события, перевернувшего всю ее жизнь.
– Наш Покровский собор был освящен в 1904 году, – рассказывает наш гид – Евгений Карюгин. – Я слышал от одной монахини, как смертельно заболевший купец, умирая, молился Пресвятой Богородице, удостоился Ее видения и обещал, что построит храм в честь Божией Матери. Купец остался в живых и в благодарность за свое исцеление на этом месте построил храм. После разорения в конце 30-х годов он был закрыт, колокольня снесена, а в Великую Отечественную войну началось его восстановление... Представьте: голодные женщины и дети, старики и инвалиды расчищали здание от мусора и хлама, несли спасенные храмовые иконы, отмывали, как могли, закопченные, затоптанные. Долгие годы собор был единственным на весь край... А вот в этом доме, рядом с ним, до 1991 года находилась чудотворная запрестольная икона Пресвятой Богородицы Казанская – местночтимая икона Алтайского края из села Коробейниково, трижды обновившаяся. В этом доме жила тайная монахиня (в постриге Глафира), вокруг нее собирались верующие женщины, читали акафисты. Рассказывают, что сюда не могли зайти экстрасенсы, – падали на пороге...
Немного помедлив, переступает отец Андрей Устюжанин порог родного храма, трепетно прикладывается к иконам. Сюда приводила его мама, желая приобщить сына к тому невместимому в сердце, что открылось ей самой в дни скорби. Печально и светло поют на клиросе. Пронзительные лучи солнца высвечивают строгие лики на иконах, и навстречу небесному свету тянутся огоньки свечей. Губы отца Андрея слегка вздрагивают от волнения.
– Это милость Божия, – говорит он, – почти через 30 лет удостоиться посетить этот храм.
Помнит ли его мать кто-то из старых прихожан?
– Никого в живых не осталось, батюшка, – поясняет женщина за ящиком.
Она называет несколько имен и фамилий и к каждому добавляет: «умер», «умерла».
Во дворе храма воркуют голуби, им щедро сыплют зерен. Почти ничего не изменилось – разве что храм сияет обновленными куполами и заново выросла колокольня, уничтоженная богоборцами. А одноэтажный магазин, стоящий через дорогу от храма (здесь долгие годы работала продавцом его мать), нисколько не изменился.
И обветшавшие дома, и старые дворики – все осталось, как прежде, разве что зажато новостройками.
– Вот по этой дороге мы с матерью ходили в храм, – отец Андрей уверенно сворачивает на одну из старых узеньких улиц. И вдруг она упирается в забор, огораживающий новостройку... Но память не подвела о.Андрея. Поплутав немного среди бетонных коробок, мы выходим на улицу Крупской, где должен стоять тот самый дом под № 96, что был приютом матери с сыном в те трудные годы. Жив ли он еще? Неужели снесли?..
– Вот он! – вдруг восклицает отец Андрей. – Наш старый дом!
В этом доме он родился, провел свое детство, здесь вместе с матерью встречал паломников со всей России, отсюда они бежали от «стражей порядка», решивших избавить Алтайский край от «возмутительницы спокойствия»... Резная вязь – ажурный деревянный подзор под крышей, бело-голубые нарядные наличники. Батюшка притрагивается ладонью к крепким ставням, по-сибирски закрываемым снаружи наглухо – штырем, к потемневшим бревнам... В доме живут незнакомые люди. Они ничего не помнят о тех годах, хотя имя Клавдии Устюжаниной слышали.
А вот Валентина Сергеевна ГРЕБНЕВА из соседнего дома была очевидцем тех давних событий, хотя в те годы была еще совсем молодой:
– Я родилась в этом доме и прожила здесь всю жизнь. Клавдию Никитичну помню. Хорошая была женщина. Обо всем знаю, что с ней произошло – она мне сама рассказывала. После операции стала веровать в Бога. Посмотришь на нее – всегда сидит около окошечка с Евангелием, читает. К ней приезжали очень много людей и всегда в наш дом шли, спрашивали – где найти воскресшую женщину, а иногда и останавливались у нас. Судили ли ее – не знаю, я тогда совсем молодая была – не вникала в подробности... Да за что же ее судить-то?!
– Да, теперь это многим кажется почти невероятным – судить человека за веру, за слово о Боге, – говорит отец Андрей. – Но я хорошо помню: вот в этом переулке, сразу за домом, стоял «воронок», который приехал за моей матерью. А вот тут она меня встретила из школы и задами повела на вокзал – мы тайком, без вещей бежали в ноябре 1970 года, чтобы маме избежать ареста...
Через дом – здание, где прежде располагалась милиция. Отсюда удобно было наблюдать за «неблагонадежной». Улица Крупской упирается в проспект, на котором находится школа, где учился о. Андрей. Все это всплывает из памяти, как кадры давней киноленты...
Одно за другим называются имена, звучат фамилии – и почти все в прошедшем времени: знали, видели, помнили, умерли...
Но вот, наконец, ухвачен кончик ниточки: Маргарита Васильевна АНИСИМОВА в 60-е годы была сотрудником горздравотдела, а теперь она врач-невропатолог в железнодорожной больнице.
«О случае с Клавдией Устюжаниной я знаю как бы со стороны: все это происходило в железнодорожной больнице, а я тогда работала в горздравотделе. Но поскольку это касалось всего города, то была создана официальная комиссия из профессорско-преподавательского состава Барнаульского медицинского института, подробно разбирали действия медиков, ход операции, но никакого криминала выявлено не было. О каком именно криминале шла речь? Подробностей сейчас я не помню.
Но разговоров было очень много среди народа. Кто-то был в обиде на профессора Неймарка за то, что он, как считали некоторые, что-то неправильно сделал. Такие были слухи. А официальная комиссия никакого криминала не нашла. И все медики были стороне профессора Неймарка.
Потом, когда Устюжанина уже выздоровела, я слышала, что были целые шествия верующих – шли за ней чуть ли не крестным ходом, старались дотронуться до нее. Ей поклонялись как человеку, который побывал на том свете, видел Матерь Божию... И крайком партии не возражал, не разгонял их. Это я тоже помню».
Возможна ли такая лояльность крайкома партии, если, как мы видели, даже письма Клавдии Никитичны вскрывали на почте по указанию свыше? А «шествия» верующих в защиту Клавдии Устюжаниной? Об этом не слышал даже отец Андрей. Он сказал:
– Очень сомневаюсь в том, что во времена хрущевских гонений на Церковь могли проходить крестные ходы или какие-либо шествия – такое даже трудно представить. Любые «демонстрации» были бы просто разогнаны с печальными для инициаторов последствиями.
Но весьма яркая деталь, сохранившаяся в памяти работницы горздрава тех лет, могла ли быть простой оговоркой, огрехом памяти? Возможно, это отголоски «промывки мозгов», которые мог устраивать среди врачей тот же крайком КПСС. Запугивание агрессивностью верующих людей, «шествиями» – это «аргументы» из арсенала антирелигиозной пропаганды, которая, конечно же, велась среди медиков...
– Маргарита Васильевна! Известно ли вам что-либо о пребывании Клавдии Устюжаниной в морге? – спрашиваем у М.В. Анисимовой.
– Нет, нет! – уверяет она. – О морге тогда не было никакого разговора – я бы знала, если бы она побывала в морге. У Клавдии Устюжаниной была клиническая смерть. У нее была лишь кратковременная остановка сердца – и сердце ей сразу же «завели». Но период клинической смерти мог показаться ей очень длительным. Бывает такое ощущение времени. Эти состояния описаны – они все стереотипны. Многие рассказывают, что видят себя на столе, что их душа летает, видит родственников. Думаю, все это так сильно запечатлелось в ее памяти еще и потому, что в то время очевидцы редко рассказывали о состоянии клинической смерти.
– Тогда почему появилась версия про три дня в морге? – спрашивает отец Андрей. – Мои родные рассказывали, что их собирали на похороны. Уже гроб заказали. Вещи раздали. И я прекрасно помню, как меня мальчиком водили прощаться с умершей мамой...
– Вас именно в морг водили?
– Я этого не знаю – в морг или в палату. Я помню, что подходил к мертвой маме и целовал ее в лоб.
– Могу предположить, что врачи сказали вашим родным, будто она безнадежна. Состояние, наверное, было тяжелейшее, родственников часто вызывают прощаться, когда у пациента бессознательное, безнадежное состояние. Быть может, вы запомнили именно этот момент? В то время и реанимации как таковой еще не было, не было ни электростимуляторов, ни дефибрилляторов, ни даже дыхательной аппаратуры – по крайней мере, в нашей больнице. Чудо само по себе, что она в такой ситуации выжила. А почему пошли разговоры о чуде? Не было прежде у нас случаев, чтоб человек остался жив после клинической смерти, – вот и был резонанс. Теперь такое часто случается.
– Но как объяснить чудо исцеления от рака? Судя по выпискам из истории болезни, операция 19 февраля 1964 года обнаружила рак с метастазами, а при повторной операции в июне того же года рак обнаружен не был. Как могло излечиться онкологическое заболевание за такой краткий срок?
Маргарита Васильевна внимательно изучает медицинские документы. Наконец, говорит:
– Этих подробностей я не знала. Не могу сказать по этим выпискам, был ли у больной рак. Может быть, удалили опухолеобразное образование. Бывают же такие случаи...
– Есть ли документы, по которым можно достоверно восстановить всю картину операции?
– Подробный ход операции записывается в операционном журнале. Обычно они хранятся 25 лет. Времени прошло больше – скорее всего, операционный журнал не сохранился. Но попробуйте узнать в архиве – возможно, его еще не уничтожили из-за того, что этот случай имел такой резонанс, – а быть может, сохранилась и история болезни.
В защиту доброй памяти профессора Неймарка
Конечно, очень важным было бы здесь свидетельство непосредственного участника первой операции – профессора Израиля Исаевича Неймарка. Мы и в поездку собирались, думая в первую очередь расспросить именно его. Конечно, наивно было бы ждать от заслуженного врача, воспитанного в духе материализма, уверений, что все случившееся с Клавдией Устюжаниной, – промысел Божий. Но сам комментарий (даже с материалистической точки зрения!) к происшедшему в феврале 1964 года был бы чрезвычайно ценен.
К сожалению, нам не удалось застать в живых профессора Израиля Исаевича Неймарка, Почетного гражданина г. Барнаула. Он умер незадолго до нашего приезда, провожаемый тысячами благодарных за исцеление людей.
С болью мы услышали, что последние дни замечательного доктора были омрачены клеветой. В одной из газет в 1998 году появилась псевдопатриотическая статья, где автор разнузданно излагал свою «версию» барнаульского чуда. Дескать, увидев, что Клавдия Устюжанина воскресла, профессор Неймарк решил оперировать ее вторично, чтобы «зарезать» на операционном столе и уничтожить следы чуда – потому только, дескать, что он еврей, а она христианка.
Нет нужды опровергать гнусную ложь (которая дурно пахнет) и откровенную фальсификацию (мы знаем, что повторную операцию по закрытию послеоперационного свища делал не И. Неймарк, а В. Алябьева). Но эта публикация сделала свое черное дело – кто знает, как она укоротила жизнь всеми любимого доктора.
«Я знаю его как честнейшего человека»
Люди, православные не по названию, а по сути, однозначно воспринимают провокационные публикации. Вот что мы услышали от врача-офтальмолога Ольги Владимировны ТУРОВОЙ, которая работает в поликлинике железнодорожной больницы с 1967 года:
«Я сама – православный, крещеный человек, и я хочу, чтобы в этой истории не было лжи. Мне бы хотелось реабилитировать доброе имя Израиля Исаевича Неймарка. У меня серьезные претензии к тем, кто попытался задеть его имя. Тот оговор, который был опубликован в местной газете (что он, дескать, проглядел смерть), – это явная клевета. Я знаю Израиля Исаевича как очень грамотного врача, честнейшего человека. Очень его уважаю, потому что он много добра сделал людям бескорыстно. Потому, когда я в 1998 году прочитала в алтайской газете эту статейку, у меня был шок – она задела не только честь врача, она и меня задела как православную христианку. В газете очень нехорошо, не по-христиански была затронута национальность профессора Неймарка. После выхода этой статейки я как-то зашла в кабинет к И.И. Неймарку, чтобы решить рабочий вопрос по одному больному, и мы разговорились – в это время Израиль Исаевич был уже очень болен. С горечью сказал он мне: "Ну, зачем им было мою национальность трогать? Разве я что-то скрывал? Смешно было бы подумать, что Израиль Исаевич Неймарк – это чукча или эвенк". Горько, когда видишь, что кто-то сеет рознь, неприязнь – такие публикации очень вредят Православию».
Заметим, что в рассказе Клавдии Никитичны о случившемся с ней не было ни одного недоброго слова в адрес профессора Неймарка, она вообще никому не предъявляла никаких обвинений. Весь негатив, появлявшийся и до сих пор появляющийся в печати, – плод фантазий недобросовестных и безответственных людей...
Конечно, хотелось бы изложить историю барнаульского чуда максимально объективно и точно, потому самое главное для нас – детали, подробности.
«Вы должны понимать, – говорит Ольга Владимировна ТУРОВА, – что история Клавдии Устюжаниной в чем-то обросла мифами, – я разговаривала об этом с Израилем Исаевичем Неймарком. Я имею в виду анатомическое вскрытие – иначе говоря, секцию. Вы представляете, что это такое? При секции вскрываются грудная клетка, брюшная полость – грубо, одним разрезом прорубаются все кости. И чтобы человек жил после этой секции? Такого не может быть. Так что вскрытия больной Клавдии Устюжаниной наверняка не было. Если говорить о разрезах в районе горла – то секцию так не делают. Это, очевидно, послеоперационный шов. Что у нее была клиническая смерть, были видения — это очевидно. Но кое-какие детали она, не будучи медиком, объясняла немножечко иначе, чем было на самом деле... Что же касается товарищеских судов, разных "разборок", о которых вы говорите, об этом я просто не знаю – я в стороне была от всех этих дел. Хотя понятно, что в те годы, когда многие были атеистами, охотно осуждали верующих. Это было очень модно – и все с радостью бросались кого-то судить.
Думаю, все происшедшее в 1964 году надо рассмотреть со всех сторон. Тем более что этот уникальный случай затрагивает и философские проблемы. Вам надо встретиться и поговорить с сыновьями Неймарка, с его женой Валентиной Алексеевной, которая тоже врач, она работала в той же железнодорожной больнице хирургом».
«Скольких людей он спас!..»
Именно этого – встречи с людьми, близкими профессору Неймарку, мы и хотели. Но получится ли доверительный разговор, да и вообще какой бы то ни было разговор после тех скорбей, что пришлось им пережить из-за не в меру ретивых журналистов?
Звоним жене И.И. Неймарка Валентине Алексеевне АРАБЕЙ[1]. Опасения оказываются не напрасными. Валентина Алексеевна, услышав, что с ней хочет поговорить сын Клавдии Устюжаниной, поначалу категорически отказывается от встречи:
– Не о чем мне с вами говорить! Вы и так нам очень много неприятностей доставили!
Пытаемся объяснить, что ни у Клавдии Никитичны, ни у о.Андрея никогда не было и нет претензий к профессору Неймарку, что никаких статей мы не писали. Мы, наоборот, хотим узнать через родных позицию Израиля Исаевича, хотим реабилитировать его доброе имя, спекулятивно используемое в, мягко говоря, недобросовестных статьях... Валентина Алексеевна колеблется, но согласия на встречу так и не дает. Уехать же из Барнаула, не повидавшись с родными знаменитого профессора, будет просто странно.
Все же решаемся ехать к дому В.А. Арабей, молясь об умягчении ее сердца к нам, надеясь на милость Божию. И вдруг в тот самый момент, когда Валентина Алексеевна, открыв дверь, удивленно смотрит на нас, на пороге дома появляется сын профессора Неймарка – Михаил Израилевич Неймарк. Выслушав нас, Михаил Израилевич решает:
– Входите! Разговор этот нужен.
Вначале говорим о том, что слухи есть слухи. Событие из ряда вон выходящее всегда обрастает домыслами, трансформируется, используется кем-то в своих целях. Отчуждение постепенно исчезает...
– Простите, что невольно стали причиной таких неприятностей, – говорит о. Андрей, – но поверьте: эти публикации – не наша инициатива, мы не имеем к ним никакого отношения. Для нас действия таких недобросовестных людей – полная неожиданность.
– Не обижайтесь, – отвечает М.И. Неймарк. – Поймите, почему вся эта «пропаганда» нас так страшно задела? Эти статьи направлены были против моего отца, почти всегда они носили явно антисемитский характер. В конечном итоге даже в «Комсомольской правде» появилась статья, написанная так, будто Клавдия Устюжанина еще жива и продолжает вещать о чуде и разоблачать деяния врачей. Там столько нафантазировано! Статья эта не выдерживает никакой критики – ни с научной, ни с популярной, ни с публицистической точки зрения. Я понимаю, что сейчас вся пресса стала немножко желтой (надо поддерживать подписку, подпитывать интерес к газете!) – но ведь не до такой же степени!
– Примерно год назад, – добавляет В.А. Арабей, – профессор написал главному редактору письмо с опровержением, спрашивая, как можно писать такое. Никакой реакции, конечно, не было...
Мы понимаем, что Валентина Алексеевна очень болезненно переживает все это, – потому объяснимы некоторые ее резкие оценки. Но ведь было и доброе, о чем она тоже говорит:
– Когда Клавдия Устюжанина лежала у нас в больнице, она была со мной в очень добрых и теплых отношениях, а потом превратилась в такую «святую», очень набожную. И на моего мужа свалилось столько всякой гадости, хотя лично он ее не оперировал!.. Я помню вас, – обращается она к о.Андрею, – еще совсем маленьким: семи-восьми лет. И все мы очень беспокоились, чтобы все было хорошо, чтобы ваша мама вернулась домой. Профессор так к каждому человеку относился. Он был очень порядочным человеком. Все о нем говорили только хорошее. Сколько людей он спас! Каким авторитетом пользовался – его знал весь Барнаул, его хоронил весь город. До сих пор люди приходят на кладбище и ставят цветы. Не хвастаюсь – это, действительно, так.
Неймарк Израиль Исаевич (1915–1998). Ученый-хирург, доктор медицинских наук (1955), Заслуженный деятель науки РСФСР (1975), Почетный гражданин Барнаула (1980). Родился в Слуцке (Белоруссия) в семье рабочего-сыровара. В 1939 окончил 1-й Ленинградский медицинский институт, здесь же учился в аспирантуре, подготовил кандидатскую диссертацию, но защитить не успел. В июле 1941 добровольцем вступил в народное ополчение и до декабря 1945 – ведущий хирург полевого передвижного госпиталя. Защита диссертации состоялась в блокадном Ленинграде (1942). После демобилизации – доцент кафедры 1-го Ленинградского медицинского института. С 1957 по 1991 – зав. каф. факультета хирургии АГМИ. Сотрудники кафедры уделяли большое внимание проблемам краевой патологии (заболевания щитовидной железы). По инициативе Неймарка были созданы единственная в крае радиоизотопная лаборатория и первый в регионе Центр по эндокринным заболеваниям; отделение грудной хирургии. В октябре 1957 года впервые в крае Неймарк использовал при операции интратрахеальный наркоз. Были внедрены ряд новых методик: применение аппарата искусственного кровообращения, радиоизотопная диагностика опухолей, сканирование, открыто отделение «Искусственная почка». В 1957 по инициативе Неймарка было создано краевое научное общество хирургов, которым он руководил более 10 лет. Был депутатом 11 созывов, возглавлял комиссию по здравоохранению. Автор 250 научных работ. Им создана научная школа хирургов, имеет 7 правительственных наград.
Что думал об этом профессор Неймарк?
Очень жаль, что мы никогда уже не сможем услышать из уст профессора И.И. Неймарка свидетельств о ходе операции и обо всем, что происходило вокруг нее. Но его сын Михаил Израилевич НЕЙМАРК (кстати, тоже доктор медицинских наук, профессор, зав. кафедрой анестезиологии и реаниматологии АГМУ – Алтайского государственного медицинского университета) изложил нам точку зрения отца, поскольку в их семье не раз обсуждали эту историю.
«Смысл этой истории заключается в том, что много лет тому назад эта больная поступила к нам в клинику с опухолью брюшной полости. Диагноз до операции был неясен. После подготовки ее взяли на операцию. И если вы хотите знать правду, то должны учитывать, что в 1964 году анестезиология была не на высоте – она только делала свои первые шаги. Я не знаю всех деталей, но была, по-видимому, допущена какая-то погрешность в проведении анестезии, и у больной наступила остановка сердца. К сожалению, такие наркозные осложнения бывают и сейчас. Но в то время они случались чаще. После этого провели реанимационные мероприятия, восстановили сердечную деятельность. Во время операции оказалось, что это не рак, а воспалительная опухоль. Ей сделали так называемую консервативную, паллиативную[2] операцию, выключили этот участок кишки и вывели ее часть наружу, с тем чтобы впоследствии закрыть свищ. И все! В послеоперационном периоде все проблемы были связаны с тем, что у больной развилась так называемая постгипоксическая энцефалопатия. То есть после остановки сердца, когда прекращается кровообращение, естественно, в первую очередь страдают наиболее высокодифференцированные органы и ткани – то есть ткани головного мозга. У этих больных нередко возникают различные психические осложнения, что, по-видимому, случилось и с ней.
Чем была вызвана повторная операция? Часть кишки была выведена наружу – это так называемый "противоестественный задний проход", необходимый для того, чтобы разгрузить кишечник в послеоперационный период. После таких операций обязательно проводится вторая операция, для того чтобы, когда все восстановилось и воспаление купировалось, эту кишку закрыть и восстановить нормальное функционирование желудочно-кишечного тракта. После чего она стала соматически практически здоровой. Стала ли здоровой психически – судить трудно, потому что она вела себя не совсем адекватно: объявила себя святой[3] и все такое... То есть это банальная медицинская история, за которой абсолютно никакого чуда нет».
Это объяснение, понятно, не ответило на многие вопросы. Потому мы задаем их Михаилу Израилевичу. Сколько длилась клиническая смерть? Насколько быстро Клавдия Устюжанина пришла в сознание?
«Была ли клиническая смерть длительной, могу судить только по словам моего отца и врачей – я в это время не работал. По-видимому, нет, так были успешно проведены реанимационные мероприятия – то есть восстановили сердечную деятельность. Но, конечно, головной мозг пострадал во время этой перипетии. Кстати, таких пациентов, у которых в процессе наркозных осложнений возникают нарушения психики, немало.
В сознание она пришла, наверное, достаточно быстро – на следующий день или через два дня – это тоже со слов отца. Если говорить о моем отце, то он никакого отношения к ней в принципе не имел. Он ее не оперировал, потому что когда случилась клиническая смерть, решили ограничиться минимальным по объему вмешательством – его ассистенты вскрыли брюшную полость и увидели, что опухоли нет и не надо проводить расширенную резекцию кишечника – можно ограничиться маленьким объемом».
А был ли приказ — молчать?
Очень любопытен разговор, состоявшийся далее.
– Чем было вызвано создание медицинской комиссии?
– Больная инсинуировала, что ее еще живую унесли в морг, – говорит М.И. Неймарк. – Комиссия, опросив врачей и изучив историю болезни, пришла к выводу, что жалобы неадекватны, что они совершенно не соответствуют тому, что было на самом деле. В морге больная быть не могла. Она была, естественно, в палате интенсивной терапии. Ситуация, конечно, неприятна тем, что возникло наркозное осложнение – это никому чести не делает. Но вы сами понимаете (это же был 1964 год), какая в это время была медицина!
– Были разговоры о том, что когда произошло это неординарное событие, из органов здравоохранения Москвы поступил категорический приказ: молчать об этом деле. Могло быть такое? Вы слышали об этом?
– Я об этом никогда не слышал. Думаю, что это домыслы, приказа такого в принципе быть не могло, потому что тут не о чем молчать. Слухи о запрете базировались на представлении, что в условиях воинствующего атеизма все это дело хотели «прикрыть». На самом деле ничего подобного не было.
– Как же тогда объяснить разбирательства на товарищеских судах? Если бы человек, как вы говорите, был болен психически, его надо бы оставить в покое, списав все на болезнь, – мало ли что говорит больной человек!
– Это мы с вами сейчас говорим, в 1999 году. А в те годы эти вопросы вообще не обсуждались. Тогда был воинствующий атеизм – вполне возможно, что Клавдию Устюжанину и преследовали по религиозным мотивам.
– А когда человек находится в палате интенсивной терапии, к нему допускают родных?
– Сейчас в реанимацию стараемся не допускать родственников. А тогда – вполне возможно, допускали.
– Отец Андрей помнит: когда он был ребенком, родные водили его прощаться с мамой, говоря, что она умерла, собирались заказывать гроб. Эти воспоминания не могли появиться на пустом месте...
– Понимаете, это инсинуация родных, которые почему-то именно так трактовали эту ситуацию, – вступает в разговор В.А. Арабей. – Я не думаю, что врачи их так ориентировали, когда больная на самом деле была жива и сердце ее билось, хотя она какое-то время была в коме, без сознания. А потом – слава Богу – все начало восстанавливаться...
– А могли ли студенты сделать какие-то надрезы на шее – например, для трахеостомии?
– Совершенно исключено! – говорит М.И. Неймарк. – Студентов никак не могли допустить практиковаться – это же юридическая ответственность, в случае смерти вскрытие проводит только патологоанатом. Трахеостома на шее больной могла быть, потому что она была длительное время без сознания – иначе не смогли бы поддержать дыхание. И могла стоять канюля[4] в подключичной вене – куда могли инфузировать лекарство. Это все лечебные разрезы, а не какие-то эксперименты.
– В выписке из истории болезни идет речь о раке с метастазами. Как могло произойти исцеление от смертельной болезни в такие короткие сроки?
– Если бы у нее был рак с метастазами – она бы так долго не жила, так бы хорошо не выглядела, – говорит В.А. Арабей. – Какая неоплазма с МТС?! Она же 14 лет после этого прожила!
Мы просим прокомментировать выписки из истории болезни подробнее...
Михаил Израилевич внимательно вчитывается. Дойдя до строк «воспаление поперечно-ободочной кишки (неоплазма с МТС)» (то есть рак с метастазами), доктор долго молчит.
– Мне трудно судить об этой справке, – говорит он. — Тут, действительно, пишут: «Неоплазма с метастазами». По-видимому, это было что-то предварительное, по итогам пальпирования опухоли. Справка, выданная еще до операции, когда еще был неясен диагноз[5]. А на операции, когда сделали гистологию, установили, что это воспалительная опухоль, диагноз – онкологическое заболевание – конечно же, был снят...
МЕДИКИ «ПРОТИВ»
Под покровом тайны
После разговора с сыном профессора Неймарка становится ясно, что надо искать в железнодорожной больнице следы реальных документов. Именно в бумагах мы сможем получить ответы на многие вопросы и сомнения. Спрашиваем у сотрудников больницы:
– Была ли после операции медицинская комиссия из Москвы?
– Специальной комиссии не было. Просто разбиралась жалоба больной Устюжаниной на действия врачей во время операции.
Действительно ли Клавдия Устюжанина писала ту жалобу, о которой упоминает М.И. Неймарк? Если да, то в чем она могла обвинить врачей? На что было жаловаться Клавдии Никитичне? Или это – отзвуки легенд, но создаваемых не народом, а «органами», для которых разговорчивость необычной больной была слишком неудобной? Заглянуть бы в «дело» – и многое стало бы ясным. Но, увы!
Мы не нашли ни подтверждения, ни опровержения «жалобам больной Устюжаниной». Как не нашли следов подробного описания хода операции, которые должны быть в специальном, операционном журнале. Понятно, что архивы уничтожаются спустя несколько десятков лет. Но даже попытка найти акты, подтверждающие уничтожение, оказалась бесплодной. Нам никто не сказал определенно: архивов уже нет. Отсылали к одному, к другому – и ничего!
Просим:
– Можно ли посмотреть хотя бы какие-то документы 60-х годов, протоколы и выводы медицинских комиссий, заключения специалистов, вырезки из газет?
Ссылаясь на разных людей, уклончиво говорят: не знаем, где эти документы, хотя какая-то папка есть, но без разрешения такого-то нельзя, этот человек будет на следующей неделе...
Очевидный расчет: любому понятно, что из Подмосковья в Барнаул путь, мягко говоря, неблизкий, и на следующей неделе мы явно не приедем. То есть фактически нам дипломатично отказывают в просмотре важнейших документов.
Почему? Казалось бы, если в этой папке квалифицированное медицинское опровержение исцеления от онкологического заболевания (как позднее уверяли нас некоторые медики) – какой смысл скрывать это? Мы очень хотели видеть эти документы именно потому, что нам нужна была правда, какой бы она ни была. К тому же именно документы тех лет могли стать серьезным основанием для подтверждения скептической точки зрения врачей.
Увы, папка с документами осталась под покровом тайны...
Что же выходит? Что эта папка выплывет на свет и как ни в чем не бывало будет предъявлена после выхода из печати этой нашей книги? Но уже пронумерованная заново, без кое-каких материалов, которые будут изъяты «за неудобствием»?..
Но, может быть, удастся найти «живое» объяснение хотя бы у кого-то из участников и очевидцев тех давних событий?
В ответ на просьбу слышим:
– Надо посоветоваться, подготовиться...
К чему подготовиться, если, по словам медиков, история предельно ясна?
«Возможны любые сновидения...»
Наконец, Александр Яковлевич КОЛОМИЕЦ, доцент кафедры факультета хирургии Алтайского медицинского университета, работавший в железнодорожной больнице в шестидесятые годы, посовещавшись с кем-то из руководства, соглашается поговорить с нами.
Излагаем нашу беседу так, как она сохранилась в магнитофонной записи.
«Как это все было? Дат я, конечно, сейчас не помню. У больной в животе пальпировалась опухоль. Поскольку она не рассасывалась под влиянием противовоспалительного лечения, больной предложили оперативное лечение: сделать лапаратомию и решить вопрос – операбельна она или неоперабельна, уточнить диагноз. Оперировать ее начал Вадим Сергеевич Казанский – ассистент нашей кафедры, классный хирург по тем временам. Еще ничего не успели сделать – только вскрыли живот, как вдруг анестезиолог говорит:
– Остановилось сердце!
В это время в операционную заходит Израиль Исаевич Неймарк и говорит Вадиму Сергеевичу:
– Быстренько делаем непрямой массаж сердца через диафрагму!
Он берет сердце снизу и начинает его массировать. Сердце "завелось" сразу же – начало сокращаться. Посмотрели: опухоль большая, убрать ее так просто невозможно. Было принято решение зашить живот и на этом операцию закончить. Если произошла остановка сердца, то мы обычно в это время ничего больше не делаем, чтобы не натворить другой какой-то беды. Все это происходило, в общем-то, очень быстро – в течение 25-30 минут... Могу сказать точно: там не было смерти, там была остановка сердца, и то она была кратковременной...
Тогда у нас еще не было реанимации – только две палаты интенсивной терапии. Больную с нормальными показателями гемодинамики поместили в одну из палат, положили налево у окошечка.
Все дальнейшее время она так и находилась в этой палате. Никто ее никуда не перемещал. Она не приходила в сознание целую неделю. В палате постоянно находились трое–четверо больных – Устюжанина ни на минуту не оставалась одна. Сестры менялись посменно: в то время дежурила медсестра Бердник. Вел больную Николай Иванович Попов. А все остальные принимали активное участие в ее выхаживании.
Через неделю у больной восстановилось сознание. Она стала контактировать с врачами, с родными. Опухоль в брюшной полости оставалась. Когда состояние больной стабилизировалось, ее выписали с диагнозом "опухоль брюшной полости". Вот и все! Мне лично она ничего не рассказывала о своих ощущениях! И не слышал, чтобы другим рассказывала».
– Значит, вы считаете, что у Клавдии Устюжаниной была клиническая смерть?
– Нет, клинической смерти не было! Это была кратковременная остановка сердца. Клиническая смерть – это когда после остановки сердца проходит больше 5 минут, и в результате остановки кровообращения гибнут клетки коры головного мозга... А от чего остановилось сердце – или от поверхностного наркоза, или от слишком глубокого наркоза – я вам сейчас сказать не могу...
– А почему, в таком случае, она была неделю без сознания?
– Такие вещи случаются. Бывает индивидуальная реакция на наркоз. И одни на наркотические вещества реагируют так, другие чуть-чуть иначе.
– Чем была вызвана необходимость повторной операции, которую проводила Валентина Васильевна Алябьева в городской больнице?
– Что именно они там делали, точно сказать не могу – там я не свидетель. Единственное, что я знаю, – когда они сделали лапаротомию, то опухоль тоже не убрали, только взяли кусочек на биопсию, – и было доказано, что эта опухоль не злокачественная, что она воспалительной природы. Медицине известно, что когда убирают кусочек опухоли – она обычно рассасывается.
Наши вопросы, чем была вызвана необходимость созывать комиссию по поводу операции, и каковы были итоги расследования, А.Я. Коломиец встречает удивленно:
– А что за расследование? Специальная комиссия по жалобам?.. Никаких жалоб не было. Никаких комиссий не было. Никто ничего не разбирал...
– Отец Андрей был тогда мальчиком, но он помнит, что родные водили его прощаться к умершей матери.
– Нет! Не было этого! Никто не приходил.
– Но батюшка помнит даже детали...
– Нет, никто ни с кем не прощался. Если приходили посетители, то, конечно, всех за давностью не могу вспомнить. Но никто никаких проводов не устраивал. Мы никаких поводов не давали к таким разговорам... Разговоры начались после, когда Устюжанину объявили святой. Томская газета напечатала большую статью, где разоблачалось то, что человек воскрес из мертвых.
– А какая была почва для таких разговоров?
– Я думаю, это была какая-то личная фантазия этого человека – ни больше, ни меньше. Или кто-то ей помогал все придумать. Очевидно, все это довольно долго созревало в ее голове, потому что она давала в одну газетку так, в другую – иначе.
– Отец Андрей может достоверно утверждать, что его мать никогда ничего не писала ни в одну газету!
В ответ на это А.Я. Коломиец привел весьма любопытные аргументы в подтверждение его объяснения о «сновидениях».
«Я считаю, что все это было только сновидением во время наркоза, во время бессознательного состояния, когда все у человека меняется, происходят какие-то слабые гемодинамические расстройства. В такой ситуации возможны любые сновидения – она не первая в таком состоянии, и не последняя. Такие ситуации у нас бывают и сейчас. Скажем, мы оперируем, а пациент не приходит в сознание неделю и больше. Был у меня пациент – молодой человек, после сложной операции он две недели не приходил в сознание. Когда все нормализовалось, я спросил его: "И где же ты был эти две недели?" Он говорит: "Я был на войне с китайцами". То есть при отсутствии деятельности активной коры головного мозга – растормаживаются подкорковые центры, и человек видит яркие сны, которые могут присниться кому угодно, сны при этом могут быть какие угодно. И во время наркоза, и после наркоза такие сны всегда были, есть и будут. Иногда они бывают даже цветными – все зависит от того, какой наркоз давался. Иногда бывают такие сны, о которых люди рассказывают в полном недоумении: "Я в жизни никогда такого не видел!!!" – до того эти сновидения бывают яркими».
«Отличать лекарственную реакцию
от реальной благодати...»
Здесь надо сделать небольшое отступление. В 2000 г. в г. Днепропетровске вышла книга протоиерея Михаила Овчинникова «Жизнь и смерть», где он описывает собственный опыт возвращения из смерти в жизнь. Попавшего в тяжелую автокатастрофу священника врачи признали совершенно безнадежным. Но он, вопреки медицинским прогнозам, выжил. В приложении к нашей книге даны подробные выдержки из этого издания. А пока приведем несколько моментов, ярко описывающих разницу в характере небесных видений при разлучении души с телом и бессвязных снов, вызванных наркотическими веществами, применяемыми для обезболивания. Вот как пишет об этом священник Михаил ОВЧИННИКОВ:
«Все виденное за этой тонкой невидимой чертой, отделяющей меня от земли, таково, что все человеческие таланты неспособны даже приблизиться к этому неземному Царству совершенства... Ощущение счастья, которого я, недостойный, коснулся в свои тяжкие минуты, не оставляет меня до сих пор: радость, молитвенная легкость и безграничный покой... Слава Богу за все!».
«Здесь, на земле, в периоды моего полуобморочного, сонного состояния меня, действительно, мучили всякие невероятные эффекты. Я видел какие-то боевые действия, ночные десантные бои, взрывающиеся гранаты, вертолеты. Говорят же, что в таком состоянии без различных видений, галлюцинаций не обходится. В самом деле, и они были, нужно только стараться различить болевую, лекарственную реакцию изувеченного тела, пораженного мозга от той реальной благодати Божией, о которой идет речь в этой работе».
Подтверждает слова батюшки и его жена – матушка Людмила Овчинникова, которая неотлучно была с ним в дни скорби:
«Позже у батюшки начинались осложнения, поднималась высокая температура, все это вызывало бред. Но я убеждалась, что это совсем другое состояние, отличное от того, которое я наблюдала в этот день (в те моменты, когда о. Михаил несколько раз "уходил", переживая кратковременную клиническую смерть – авт.)».
Но вернемся к рассказу А.Я. Коломийца. Пытаясь утвердить гипотезу о «наркотических сновидениях» как главный аргумент против чуда, он ссылается на такие детали (приведенные в различных публикациях), которых не было в рассказе самой Клавдии Устюжаниной.
«Писали о каком-то стороже, который "открыл морг". Но могу сказать определенно: до прошлого года на территории больницы морга никогда не было. Когда мы сопоставляли все данные, то выяснили: в то время, когда Устюжанина лежала по поводу операции, у нас вообще не было ни одного трупа и в секционной не производилось ни одного вскрытия. Чтобы все сопоставить, надо взять все документы и по ним пройтись[6]. Папка с документами по Устюжаниной перешла в руки Якова Наумовича Шойхета по праву – он зав. кафедрой. Он сегодня не готов к встрече с вами, потому что для того, чтобы разговаривать, ему надо с этими документами ознакомиться поближе».
«Такую выписку написать не могли!..»
Приведем (пока без комментариев) мнения других медиков, с которыми нам удалось поговорить по телефону.
Белла Аркадьевна ПЕТРОВА, хирург (оперировала К.Н. Устюжанину вместе с В.В. Алябьевой):
«Клавдию Устюжанину я отлично помню. Мы проводили ей операцию по закрытию свища. Прежде чем делать операцию, уточняли диагноз: опухоль брюшной полости. Мы с Валентиной Васильевной предполагали локализовать опухоль. Но в это время опухоль уже не пальпировалась, ее как таковой уже не было! Иначе не пошли бы на закрытие свища!
Во время операции, когда вошли в брюшную полость, обнаружили довольно выраженный спаечный процесс.
Первое время Клавдия выражала явное неудовольствие действиями профессора Неймарка – за то, что он наложил ей каловый свищ. Понятно, что это было очень неудобно для больной, хотя необходимо при такой операции.
Запомнилась такая деталь. Через год после закрытия свища к нам в больницу пришло письмо из Киево-Печерской Лавры на имя Валентины Васильевны Алябьевой. Там было написано (цитирую по памяти, письмо не сохранилось):
"Дорогие сестры Валя и Белла! Благодарим вас за спасение нашей сестры Клавдии. Большая благодарность вам. Если в чем-то нуждаетесь или нужна какая-то помощь – напишите нам, мы с удовольствием вам поможем!"
Коллеги подшучивали над нами:
– Просите, чтобы вам гарнитур прислали!
Была ли Клавдия Устюжанина онкологической больной? Я так сказать не могу. Даже если был поставлен диагноз рака – не было гистологического подтверждения диагноза злокачественной опухоли. Бывают случаи, когда воспалительную опухоль принимают за злокачественную. Я ничего не могу сказать о достоверности справки, о которой вы говорите. Сам по себе диагноз – "НЕОПЛАЗМА С МТС", то есть с метастазами – безграмотный! Такую выписку написать не могли! Должны были указать, в какие органы метастазы. В операционном журнале обязательно должен быть протокол операции».
Нина Дмитриевна КУЗНЕЦОВА, послеоперационная сестра железнодорожной больницы (1960-е годы), фронтовик:
«Я дежурила на 2-й день после того, как привезли Клавдию Устюжанину. Она была очень тяжелая, иногда прямо как невменяемая. Да, ей ставили онкологический диагноз. Пролежала она неделю – через неделю стала ходить. Подошла ко мне:
– Вы скрываете, что у меня рак!
То, что о ней пишут, – сплошное вранье! Была только клиническая смерть. Зачем писать, что она летала? Она в палате лежала. Если б я не знала всего – могла бы поверить.
Когда она выписалась – стала молиться, стала такая "божественная". Народ гуськом к ней шел. Из Владивостока переводы присылали в Барнаул!».
Валентина Трофимовна ХОМЕНКО, председатель совета медсестер района, фронтовик (работала старшей медсестрой при В.В. Алябьевой):
«Да, я живой свидетель. Клавдия Устюжанина лежала у нас в палате Беллы Аркадьевны Петровой, которая оперировала вместе с Алябьевой. Валентина Васильевна сказала мне: "Женщина поступила с раком". Но на самом деле у нее не было рака – только операция по закрытию свища!
После операции она мне рассказывала:
– Я летала над Барнаулом!
– Что это вы проповедуете?! – сказала я ей.
В то время меня одна знакомая спрашивала:
– Не у вас женщина умерла и воскресла?..
Церковным работникам этого только и надо было. Взяли над ней шефство, сделали ремонт дома, везли продукты...».
Вернемся к документам, на которые неоднократно ссылались медики (протокол операции в операционном журнале, жалобы, выводы комиссии). Что это за «папка с документами по Устюжаниной», которая перешла в руки Якова Наумовича Шойхета?
Зачем нужна «секретная» папка?
Как мы уже говорили ранее, мы очень хотели видеть эти документальные свидетельства. По непонятным для нас причинам нам фактически отказали в просмотре важных документов. Быть может, случайность?
Позднее, через два дня уезжая из Барнаула, мы попросили преподавателя немецкого языка Алтайского медицинского университета Наталью Александровну Петрову встретиться с людьми, от которых зависит разрешение просмотреть материалы недоступного теперь для нас «дела» о барнаульском чуде. Попытка не только не увенчалась успехом, но сопровождалась весьма странными обстоятельствами. Вот цитата из письма, полученного несколько месяцев спустя после нашей поездки, в январе 2000 года:
«Я сразу же натолкнулась на стену. Материалы предоставить отказываются, даже те, кто может помочь, стараются отмолчаться...»
И уже в 2003 году, накануне выхода этой книги, еще одна попытка, предпринятая Натальей Александровной, тоже кончилась ничем. Связавшись с Н.А. Петровой по телефону, мы услышали:
– Мне было сказано: «Не берись. Бесполезно. Эти материалы ни за что не раскроют!»
Не странно ли, что и в статье «Мыльный пузырь "барнаульского чуда"», подготовленной пресс-службой железнодорожной больницы и опубликованной 12 июля 1999 г. в газете «Вечерней Барнаул», не использованы эти документы 60-х годов? Хотя, казалось бы, для «разоблачения шарлатанства» просто необходимо было заручиться цитатами из медицинских заключений тех лет, квалифицированными аргументами. В статье же дается лишь обзор разных публикаций о барнаульском чуде (включая самые фантастические, к которым ни Клавдия Устюжанина, ни отец Андрей Устюжанин не могли иметь никакого отношения), излагается ход операции, весьма неубедительно отрицается онкологический диагноз, приводятся голословные и даже оскорбительные утверждения насчет действий самой Клавдии Устюжаниной. Словом, вся проблема сводится к обвинениям в заурядном заблуждении, а то и в «банальной дезинформации».
Почему же авторам запоздалого газетного «опровержения» невыгодно было привести данные из «секретных» материалов? И что на самом деле скрывает папка о «мыльном пузыре барнаульского чуда»? Если, конечно, она уже не уничтожена как невыгодный свидетель...
«Мыльный пузырь»?
Приведем несколько наиболее характерных цитат из статьи «Мыльный пузырь "барнаульского чуда"», написанной Н.Л. Васильевой, редактором РИО АГМУ.
Для придания большей достоверности утверждениям автора в статье приводится выдержка из письма покойного профессора И.И. Неймарка в «Комсомольскую правду» (по поводу публикации статьи о барнаульском чуде).
«В феврале 1964 года в факультетскую клинику Алтайского медицинского института на базе железнодорожной больницы, возглавляемую мною, поступила Клавдия Устюжанина на операцию по направлению онкологов с диагнозом "рак поперечно-ободочной кишки". В клинике больная оперирована под эндотрахеальным наркозом. Во время вводного наркоза наступила остановка сердца. Сразу были приняты реанимационные меры, и быстро, через две минуты, удалось восстановить сердечную деятельность. На операции обнаружен большой воспалительный конгломерат, исходящий из поперечно-ободочной кишки, сдавливавший и затруднявший ее проходимость. Никаких метастазов рака <…> не было обнаружено. Наложен свищ на слепую кишку для отвода газов, кишечного содержимого и создания условий для устранения воспалительного процесса. Таким образом, рак был исключен. Картина соответствовала воспалительному процессу. Вся операция продолжалась 25 минут. После операции больная была без сознания в течение двух дней. Находилась в реанимационной палате, под постоянным наблюдением врачей и сестер. Дышала самостоятельно, и сердце работало нормально. Затем она пришла в сознание и стала интересоваться, что нашли на операции и что ей сделали. Я многократно лично с ней беседовал и убеждал, что у нее рака нет, а имеется воспаление, а когда оно утихнет, ей свищ закроют. Но она мне не верила <...>
Что касается Устюжаниной, то она придумала легенду, как она воскресла из мертвых <...> Устюжанина пропагандировала свою святость и организовала бизнес, производила омовение и использованную воду продавала как святую. Ее публичные выступления сопровождались грубыми выходками и проклятиями в общественных местах города в мой адрес и адрес сотрудников железнодорожной больницы с махровым антисемитским оттенком.
Многократно в разных газетах появлялись статьи, подобные опубликованной вами, но с различными вариантами выдумок...
Мне понятно, что инициатором этих выступлений является ее сын Андрей, который ныне служит священником в Свято-Успенском женском монастыре Александрова. Приходится удивляться, как в течение 20 лет после смерти матери он муссирует выдуманную ею легенду для создания себе популярности и славы»...
Предоставим медицинскую часть письма на суд компетентных медиков (вы познакомитесь с ним чуть позднее). Но о том, были ли утверждения о «пропаганде святости», «муссировании легенд» и прочем в письме Израиля Исаевича Неймарка, судить трудно (увы, из-за его безвременной кончины нам не довелось поговорить с ним лично). Понятно, что он, обиженный новой волной шумихи вокруг его имени и беспочвенными провокационными обвинениями, мог искренне заблуждаться и принимать публикацию всевозможных легенд за инициативу о. Андрея Устюжанина. Думается, имей он более достоверную информацию на этот счет, у него бы хватило и профессионализма, и человеческой порядочности, чтобы разобраться во всем более объективно. Но использование имени заслуженного человека после его кончины (для подтверждения сомнительных выводов) выглядит крайне неэтичным.
По меньшей мере, странно, что не медицинские документы прошлых лет, а одно лишь эмоциональное письмо стало для автора статьи «Мыльный пузырь "барнаульского чуда"» Н.Л. Васильевой основой широких обобщающих выводов:
«Перед нами, как на ладони, вся история возникновения "чуда". Вначале – несчастная женщина с явно не вполне здоровой психикой, придумывающая о себе небылицы и, вероятно, сама в них верящая. Затем – поклонники, уверовавшие в ее святость, съезжающиеся к ней за "святой водой" и рассказывающие о ней другим. И, наконец, падкие на сенсации журналисты, которые довершили дело, ибо печатному слову у нас принято доверять. "Чудо" состоялось. Попробуйте теперь кому-нибудь сказать, что все это ерунда, – вас тут же запишут в гонители правды. Сколько таких "чудес" кочует по страницам печати, с каждым разом обретая все более умопомрачительные детали, и сколько людей, прочитав о них, говорят, удивленно покачав головой: "Надо же! Вот ведь что бывает на свете!"
...Пусть верующие видят в загадочных явлениях знамения свыше, а материалисты, к которым принадлежу и я, – просто еще не разгаданные наукой феномены. И пусть о неведомом пишут в книгах и газетах: читать об этом чрезвычайно интересно. Но сказанное относится лишь к фактам, то есть, по определению, к событиям, имевшим место в действительности. Историю же Клавдии Устюжаниной – недоразумение, обросшее гигантским комом самых фантастических домыслов и банальной дезинформации – фактом никак не назовешь. Это именно легенда, она принадлежит к области мифологии и к реальности не имеет никакого отношения».
Не будем касаться нелепого обвинения о. Андрея в создании себе «популярности и славы». Какой славы? И для чего? Деньги что ли за такую «славу» платят?
Чуть позднее мы вернемся к источнику легенд насчет «бизнеса на омовении». Обратим пока внимание лишь на то, что статья написана не в безбожные 60-е годы, а в 1999 году! Весь комплекс медицинских, этических, духовных проблем (включая обретение веры, перерождение души человека) сведен к примитивному выводу: легенда, мол, «недоразумение»! Не логичнее было бы в такой ситуации назвать недоразумением саму статью?
– Почему же медики молчали, пока мама была жива? – говорит о. Андрей. – Никто из врачей не выступил в печати с «разоблачением» в то время, когда были живы основные участники событий. Все это, и тот факт, что так «секретят» папку с документами, заставляет подозревать, что за этим кроется какая-то тайна. Возможно, врачам есть что скрывать?
Лечил ли ракового больного... психиатр?
Внимательный читатель, даже не имеющий медицинского образования, наверняка заметил, что мнения медиков слишком часто противоречат друг другу.
Что-то не стыкуется рассказ доктора медицинских наук М.И. Неймарка о том, что Устюжанина пережила клиническую смерть, с утверждением доцента кафедры факультета хирургии Алтайского медицинского университета А.Я. Коломийца: «Нет, клинической смерти не было! Это была кратковременная остановка сердца». К тому же весьма странным выглядит утверждение доцента медицинской кафедры, будто остановка сердца и клиническая смерть – не одно и то же. Любой студент-первокурсник скажет обратное.
Еще одна группа противоречий. М.И. Неймарк: «В сознание она пришла, наверное, достаточно быстро – на следующий день или через два дня – это тоже со слов отца». В.А. Арабей: «Какое-то время она была в коме, без сознания». Тогда как А.Я. Коломиец считает: «Она не приходила в сознание целую неделю».
Но самое знаменательное – разночтения по поводу, был ли у Клавдии Устюжаниной рак или же не было. М.И. Неймарк уверен, что «во время операции оказалось, что это не рак, а воспалительная опухоль», но вслед за этим почему-то утверждает, что «ассистенты вскрыли брюшную полость и увидели, что опухоли нет и не надо проводить расширенную резекцию кишечника». А.Я. Коломиец солидарен с ним в оценке характера опухоли, но утверждает, что «опухоль большая»! В. Т. Хоменко, работавшая старшей медсестрой при В.В. Алябьевой, так передала оценку своего доктора: «Валентина Васильевна сказала мне: "Женщина поступила с раком"».
«Когда состояние больной стабилизировалось, ее выписали с диагнозом "опухоль брюшной полости"» – это слова доцента А.Я. Коломийца. Но на самом деле Клавдия Устюжанина была выписана совсем с другим диагнозом: «Воспаление поперечно-ободочной кишки (неоплазма с МТС)», что означает онкологическое заболевание с метастазами – то есть рак в стадии обычно уже неизлечимой.
Мы видим по выпискам из истории болезни, что во время операции, проведенной В.В. Алябьевой, обнаружилось, что опухоль исчезла. Однако А.Я. Коломиец утверждает, что «когда они сделали лапаротомию, то опухоль тоже не убрали, только взяли кусочек на биопсию – и было доказано, что эта опухоль не злокачественная».
А теперь сравним два медицинских документа – врачебную справку, выписанную 10 марта 1964 г. на основе истории болезни № 344 в хирургическом отделении железнодорожной больницы ст. Барнаул, и выписку из истории болезни, выданную 14 июля 1964 г. 1-м хирургическим отделением горбольницы. Железнодорожные медики ставят онкологический диагноз: «Воспаление поперечно-ободочной кишки (неоплазма с МТС)». Подтверждает это и выписка из горбольницы: «В феврале 1964 г. больной сделана операция в железнодорожной больнице, где во время лапаротомии обнаружена злокачественная опухоль в области поперечно-ободочной кишки. Наложена цекостома. Во время операции была клиническая смерть. Больная выписана из железнодорожной больницы под наблюдение онкодиспансера». Подписано врачом П.И. Андросовой. Так что эти официальные документы утверждают прямо противоположное мнению М.И. Неимарка и А.Я. Коломийца о том, что ни о каких признаках онкологического заболевания не могло быть и речи.
Во время повторной операции в горбольнице по закрытию калового свища рак, действительно, уже не был обнаружен, что и было зафиксировано бесстрастной выпиской из истории болезни: «Сделана дважды ирригоскопия[7]. Проходимость поперечно-ободочной кишки без изменений. 23.6.64 г. сделана лапаротомия... закрытие калового свища. Гистологически обнаружено из взятого кусочка большого сальника — участок некроза жировой клетчатки... олеогранулема, с очагами кальциноза. Послеоперационный период протекал без осложнений. Выписывается под наблюдение эндокринолога и невропатолога в удовлетворительном состоянии». Подписано врачом В.В. Алябьевой. То есть по медицинским документам – налицо исцеление от серьезнейшего онкологического заболевания с метастазами, происшедшее за 4 месяца (с 19 февраля по 26 июля 1964 г.).
Но и в этих двух документах есть некоторые удивительные несообразности. Почему о клинической смерти упоминают только врачи городской больницы, а железнодорожные медики об этом в справке не указывают? Почему «выписана из железнодорожной больницы под наблюдение онкодиспансера» – указано только в выписке горбольницы (где рака уже не было обнаружено), а железнодорожная больница тяжелейшую больную («неоплазма с метастазами») направляет не к онкологу, но рекомендует... «наблюдение психиатра по месту жительства»? В рассказе протоиерея Сергия Кузьмина, который приводится на следующих страницах этой книги, есть такие строки из записанных им воспоминаний Клавдии Устюжаниной: «Алябьева обратилась к профессору (И.И. Неймарку – Изд.) за моей историей болезни, но профессор ей не дал и сказал: "Больная у Вас, вот вы и заводите на нее историю болезни"». Действительно, в статье «Мыльный пузырь "барнаульского чуда"», где цитируется письмо профессора И.И. Неимарка, есть упоминание о звонке Алябьевой перед операцией. Не странный ли метод общения врачей — не с помощью официальных документов, а на уровне частных звонков?..
Не означает ли это, что медики железнодорожной больницы хотели, насколько возможно, скрыть онкологический диагноз, поскольку произошло нечто, не вмещающееся в рамки медицинских объяснений? Вероятно, в таком случае было удобнее переложить выяснение происшедшего на коллег из горбольницы, сослаться на возможный ошибочный диагноз и т.д.
Не означает ли все это, что медикам уже тогда удобнее было сместить акценты: главным представить не онкологический, а психиатрический диагноз, чтобы все разговоры о воскрешении, о чудесном исцелении, о Боге списать на «психические осложнения»?
И еще одна любопытная деталь. И М.В. Анисимова, и М.И. Неймарк говорят о работе медицинских комиссий, разбиравших действия врачей во время операции (комиссии крайздрава, крайкома КПСС). Но почему-то А.Я. Коломиец (после того, как он «подготовился» к разговору с нами, посоветовавшись с кем-то из руководства) вдруг стал утверждать, что «никаких комиссий не было».
При всем желании понять логику врачей очень трудно.
Почему врачи упорно «не видят» очевидного: того, что их комментарии насчет послеоперационного диагноза прямо противоположны тому, что написано в выписках из историй болезни?
Кто-то из них даже склонен поверить в то, что Клавдии Никитичне выписали фальшивую справку о ее болезни. Вспомним, что Б. А. Петрова, врач, оперировавшая К.Н. Устюжанину вместе с В.В. Алябьевой, сказала: «Я ничего не могу сказать о достоверности справки[8]... Такую выписку написать не могли!»
Даже если предположить невероятное (что могла появиться подделка), трудно представить, зачем их коллегам было фальсифицировать справку, заверять ее печатью, рискуя карьерой и даже свободой? Чтобы помочь мифическому «бизнесу» простой женщины? Дать аргументы в руки «церковникам»?.. За такие «шутки» медики, которые в 60-е годы были под «колпаком» у властей, поплатились бы очень быстро...
ПОЧЕМУ БАРНАУЛЬСКИЕ ВРАЧИ ПРОТИВОРЕЧАТ
САМИ СЕБЕ?
Возможно, не всякому православному читателю важны медицинские подробности. Блажен, кто верует. Но, думается, в ситуации, когда над Клавдией Устюжаниной все еще витает обвинение медиков в фальсификации, нужна именно медицинская дотошность. Потому позднее, после возвращения в Москву, мы попросили прокомментировать суждения медиков и выписки из истории болезни опытных московских медиков, а также доктора медицинских наук, иеромонаха о.Анатолия (БЕРЕСТОВА), возглавляющего Душепопечительский Центр во имя праведного Иоанна Кронштадтского на Патриаршем Крутицком подворье г. Москвы.
«В моей практике исцеления онкологических опухолей
не было»
Виктор Николаевич ЛЕОНОВ, заведующий 2-м хирургическим отделением медсанчасти № 33 г. Москвы:
«В случае, если во время первой операции не проводилось гистологического исследования, за злокачественную опухоль могла быть принята воспалительная опухоль неясного генеза. Причины такого заболевания могли быть самые разнообразные. Например, дивертикулит. Или инородное тело – человек проглатывает косточку, она пробивает кишечную стенку и вокруг возникает воспаление. Это две основные причины.
Как мог появиться диагноз – неоплазма с метастазами, то есть рак? За метастазы могли быть приняты просовидные высыпания, воспалительные изменения на брюшине, – они бывают и при туберкулезе, и при воспалительных процессах, и при онкологических. Судить о процессе можно только после результатов гистологического исследования. Больной была наложена цекостома, чтобы ликвидировать явление непроходимости. Через некоторое время, когда непроходимость исчезла, цекостома была закрыта. К тому времени и воспалительные явления поперечно-ободочной кишки исчезли. В моей практике дважды проходили воспалительные опухоли после наложения цекостомы. Но исцелений онкологических опухолей не было.
Возможно ли это медицински? Не знаю. Я не видел такого никогда».
«Я видел справку о смерти Клавдии Устюжаниной...»
Доктор медицинских наук, иеромонах о.Анатолий (БЕРЕСТОВ), руководитель Душепопечительского Центра во имя праведного Иоанна Кронштадтского на Патриаршем Крутицком подворье г. Москвы:
«Несомненно, с отдельными утверждениями врачей необходимо согласиться. Очевидно, что секция (то есть вскрытие) Клавдии Устюжаниной не проводилась[9]. Это однозначно. И остановка сердца могла произойти именно из-за реакции организма на наркоз. Правильно, что анестезиология была не на высоте. Я был свидетелем неоднократно остановок сердца и дыхания при таком наркозе.
Понятно, что к рассказу Клавдии Устюжаниной нужны медицинские уточнения. Когда она говорила, что ей «не зашили, как следует, горло», то, очевидно, имела в виду последствия трахеостомии. Во время операции и после нее могла проводиться трахеостома – то есть в горло больной могла вводиться трубка, через которую производилось дыхание и подавался наркоз[10]. «Когда я что-нибудь ела, то часть пищи проходила через... свищ в боку живота», – рассказывала КН. Устюжанина. Понятно, что так больна описала отхождение содержимого кишечника через цекостому, наложенную из-за непроходимости кишечника ввиду большой опухоли. Устюжанина могла ошибиться, описывая, как она входила в свое тело, упомянув, что это случилось в морге. Как видим, о. Андрей Устюжанин, описывая свои детские воспоминания (когда его водили прощаться с матерью), не помнит, что это было за помещение. Эти неточности, связанные с тем, что ни у Клавдии Никитичны, ни у ее сына нет медицинского образования, не имеют принципиального значения. В конце концов, неважно, где все происходило, – в морге или в реанимационной палате. Здесь нет нужды спорить с барнаульскими медиками.
Но дальше в их рассказах начинаются противоречия. Особенно бросаются в глаза несуразности в выписках из историй болезни.
