«Министерство образования и науки РФ Алтайский государственный университет Рубцовский институт (филиал) ...»

Перформативные коммуникативные действия обладают такими свойствами, или признаками [18], как традиционность, индексикальность, итеративность, медийность, исполнительность, коллективность. Традиционность проявляется в том, что перформативные высказывания закреплены за определенными ситуациями, в которых говорящий и слушающий занимают фиксированные статусные роли, не изменяемые во временном и пространственном отношении. Сама ситуация речевого акта обладает свойством индексикальности, на основании которой ее участники узнают знаковую сущность перформативного высказывания. Именно знаковое свойство обеспечивает узнаваемость такого рода высказывания в силу его итеративности. Итеративность понимается как повторяемость, прецедентность, цитируемость. Медийность понимается как способность дискурса транслировать особое знание, смыслы и чувственные образы. Исполнительность как признак перформативности соотносится с игровой, театрализованной ее стороной. Она связана с процессуальностью и динамизмом коммуникативного действия. Эта сторона перформативного высказывания особенно впечатляет получателя и возбуждает его интерес к речевому событию. Перформативные действия коллективны, передаются из поколения в поколение и навязываются индивидам. Они ориентированы на компетентную аудиторию, члены которой обладают схожими пресуппозициями.

Данные свойства сходятся в одной важной точке: перформативное действие обладает универсальной способностью очерчивать границы конкретного коммуникативного пространства, в которых оно сохраняется как особое культурное событие. Эти свойства содействуют трансляции основных смыслов перформативного действия, обеспечивая при этом эффективность коммуникативного процесса.

Отметим, что перформативные действия обладают мощной воздействующей силой. Их воздействие осуществляется не через аргументированное убеждение, оно направлено на эмоциональную сферу человека и достигает своей цели, скорее всего, на подсознательном уровне, поскольку при этом задействуется механизм психологического внушения (суггестии) [19, с. 65–66].

Итак, феномен перформативности становится сегодня неотъемлемой частью интеллектуального дискурса и входит в исследовательские механизмы различных дисциплин и направлений, изучающих проблемы коммуникации. Перформативность, являясь прагматической категорией, носит универсальный характер: перформативные коммуникативные действия, будучи построены по единым социальным и психологическим законам функционирования языка, возможны в любых родственных и неродственных языках. При этом код коммуникации – вербальный и/или невербальный – не имеет значения. Коммуникация может перформативно осуществляться на всех ее уровнях – от отдельного речевого акта до целого коммуникативного события (текста, дискурса или любого социального действия).

Библиографический список

1. Остин Дж. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. – Вып. 17 : Теория речевых актов. – М., 1986.
2. Богданов В.В. Речевое общение: Прагматический и семантический аспекты. – Л., 1990.
3. Формановская Н.И. Речевое взаимодействие: коммуникация и прагматика. – М., 2007.
4. Parker A. Introduction: Performativity and Performance. – N.Y., 1995.
5. Fischer-Lichte E. Grenzgnge und Tauschhandel. Auf dem Weg zu einer performativen Kultur // Wirth Uve (Hg.). Performanz. Zwischen Sprachfilosophie und Kulturwissenschaften. – Frankfurt/M., 2002.
6. Turner V. Vom Ritual zum Theater. Der Ernst des menschlichen Spiels. – Frankfurt/M., 1995.
7. Tambiah S. Eine performative Theorie des Rituals. – Wien, 1998.
8. Butler J. Gender Trouble: Feminism and the Subversion of Identity. – N.Y. ; L., 1990.
9. Butler J. Bodies That Matter: On the Discursive Limits of «Sex». – N.Y. ; L., 1993.
10. Кузнецов В. Перформативность и уровни коммуникации // Логос. – 2009. – №2.
11. Хабермас Ю. Понятие индивидуальности // Вопросы философии. – 1989. – №2.
12. Грязнова Ю.Б. Анализ перформативного текста (П. Фейерабенд. «Против методологического принуждения») [Электронный ресурс]. – URL: www.CIRCLE.ru/links/biblio/lib/grfey.zip.
13. Грязнова Ю.Б. Перформативные тексты в методологии науки : автореф. дис. … канд. филол. наук. – М., 1998.
14. Горло Е.А. Перформативность стихотворного текста : монография. – Ростов на/Д., 2006.
15. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. – М., 1994.
16. Деррида Ж. О грамматологии. – М., 2000.
17. Iser W. Der Akt des Lesens. Theorie sthetischer Wirkung. – Mnchen, 1976.
18. Четыркина И.В. Перформативность как конститутивный признак культуры: этническая и историческая перспектива : монография / под ред. С.А. Мегентесова. – Краснодар, 2005.
19. Матвеева Г.Г., Сахарова Е.Е. Дискурс церковной проповеди как перформативное действие // Language and Culture. Scientific Peer Reviewed Journal. – 2010. – №4.

ГЕНДЕРНЫЙ АНАЛИЗ СТРУКТУРЫ ПРЕДЛОЖЕНИЙ
В ТЕКСТАХ МУЖСКИХ И ЖЕНСКИХ ЖУРНАЛОВ

М.В. Тришкова

This article dedicated to the syntactic analysis of the sentences and headlines published in the most popular ukrainian and russian magazines from a gender linguistic point of view.

Although much research has been devoted to the problem of text analysis in periodical publications, little is known about detailed gender investigation of its structure.

This paper presents the results of sentence analysis of magazine articles dedicated to men and women with the purpose to determine gender specificity of such kind of publication.

Изучение текстов масс-медиа в настоящее время представляет особый интерес у исследователей-лингвистов. Их рассмотрение осуществляется на различных языковых уровнях, что позволяет глубже усмотреть в них те или иные особенности их построения в связи с их влиянием на подсознание читателя. Данное исследование посвящено синтаксическому анализу предложений и заглавий статей некоторых наиболее популярных мужских и женских журналов, изданных на территории Украины и России, а именно: журналы «Натали», «EGO», «Домашний очаг» и «Единственная».

Таким образом, анализируя тексты журналов, можно отметить наличие конструкций в форме 1 л. мн. ч., обычно встречающиеся как в мужских, так и женских журналах в качестве генерализации, которая отражает семантику единения. В мужских журналах такая форма представлена обычно в статьях о женщинах. Здесь выступает семантика братства или единства («Мы, мужчины, как бы того ни опасались, время от времени попадаем сателлитами в гравитационное поле искушенной женщины» [1]), тогда как в женских журналах часто отражена неуверенность или подчеркивание своей слабости («Мы, женщины, очень боимся выглядеть смешными» [2, с. 8]).

В конструкциях, в которых субъект представлен формой 2 л. ед. ч., нередко даются советы читательницам. Таких советов в женских журналов большое количество, и это связано с тем, что авторы статей пытаются заинтересовать читательниц, давая определенные рекомендации. Таким советам следуют многие женщины, даже тогда, когда они не являются столь важными для них. Здесь возможна манипуляция сознанием или скрытая реклама («Сделай свой быт на 30 процентов дешевле» [3]).

В большинстве статей женских журналов имплицитно выражается семантика неуверенности и подчиненности. Однако императивные предложения и предложения, в которых субъект выражен 1 л. ед. ч., обычно включают семантику уверенности и побуждение к преодолению любых трудностей. Такая форма присуща для подчеркивания, а также утверждения положительных качеств женщины («Я – женщина! Я – сильна, умна, самостоятельна!» [4, с. 8]).

Употребление побудительных предложений часто используется с семантикой призыва участия в конкурсах или викторинах, например: «Стань соавтором статьи» [5, с. 34].

Еще одним не менее важным отличием мужского журнала от женского с синтаксической точки зрения является то, что в мужском журнале форма 1 л. ед. ч. в предложениях доминирует над формой 2 л. мн. ч. (или же формой 2 л. ед. ч.).

Одним из общих приемов является употребление императивов, как, например: «Будь денди!» [1, с. 99]. Это в основном касается заголовков. Однако в женских журналах предложений в повелительном наклонении намного больше. Это связано с тем, что женщина является более восприимчивой к советам, особенно прислушивается к опыту авторов авторитетных для нее журналов или других периодических изданий, адресованных женщинам.

Помимо императивов, иногда могут употребляться и призывы к выполнению каких-либо действий. Так, например, в рекламной статье об автомобиле после перечисления его достоинств автор призывает читателя приобрести машину, указывая на ограниченность времени, например: «Спешите записываться в очередь, ведь время не ждет» [6, с. 147].

Употребление формы 2 л. ед. ч. является также не менее важной, так как этот прием выступает отличным манипулятором за счет стирания границ свой/чужой. Так, посредством употребления местоимения «ты» создается некая интимность, при которой автор может рассчитывать на больший эффект восприятия, закладывая в подсознание значительный процент информации. Здесь присутствует популярность таких статей среди читателей мужского пола, и очень часто мужчины пытаются следовать их советам.

Обычно в мужских и женских журналах представлены ссылки на опыт других людей. Здесь интересно отметить тот фактор, что в женских журналах довольно часто встречаются ссылки на опыт исследователей, ученых, на опыт других женщин (например, «По данным дерматологических исследований, одна из главных проблем, волнующих современных женщин, – появление на лице признаков старения» [7, с. 26]), а также нередко на мнение мужчин (например, «Многие мужчины считают, что поцелуи – это телячьи нежности, суровая необходимость лишь при завоевании женщины» [8, с. 44]), тогда как в мужских журналах распространены ссылки на опыт знаменитостей, всеобщих кумиров или спортсменов («Олег «Фагот» Михайлюта по просьбе «EGO» рассказывает о достоинствах автомобиля «Volkswagen Golf GTI» [1, с. 122]).

В женских журналах также отмечается тенденция к употреблению вопросительных предложений, с помощью которых автор пытается привлечь женскую аудиторию. Посредством таких предложений автор стремится повлиять на психику женщины путем внутренних переживаний. Здесь учитываются разные возрастные особенности, род деятельности. Так, например, в статье о воспитании детей используется заголовок, в основе которого стоит вопросительное предложение, очевидно, адресованное женщине, воспитывающей ребенка, например: «Какую игрушку подарить подрастающему малышу, чтобы не только развлекала, но и помогала познавать окружающий мир?» [7, с. 24].

Нередко посредством вопросительных предложений даются рекомендации, как лучше найти мужа, отражаются вопросы брака, семьи. Статьи, начинающиеся вопросительными предложениями, также способны манипулировать сознанием (например, «Где найти идеального мужа?», или «Как начать отношения, довести их до загса и жить долго и счастливо?» [9, с. 124]). Такие предложения связаны с жизненными принципами и установками женщины.

Таким образом, прослеживаются некоторые отличия в структуре текста статей и синтаксисе предложений мужских и женских журналов, что и создает их гендерную маркированность, тем самым подтверждая возможность и необходимость дальнейших исследований в этом направлении.

Библиографический список

1. EGO. – 2007. – №2.

2. Домашний очаг. – 2009. – Март.

3. Единственная. – 2009. – №11.

4. Единственная. – 2005. – №1.

5. Натали. – 2006. – №3.

6. EGO. –2007. – №4.

7. Натали. – 2005. – №4.

8. Натали. – 2009. – №11.

9. Единственная. – 2008. – №1.

ЯЗЫКОВЫЕ СРЕДСТВА ВОЗДЕЙСТВИЯ, ПРИМЕНЯЕМЫЕ В нейролингвистическом программировании

Д.Б. Турищева

The article enlarges the list of language means traditionally named by psychologists working in the sphere of neurolinguistic programming.

Все большие обороты набирает достаточно молодая ветвь прикладной психологии, которая активно изучается и лингвистами, – нейролингвистическое программирование (НЛП), главной задачей которого является установление эффективной коммуникации между собеседниками.

НЛП – это методика, основанная на взаимодействии способов мышления, общения и поведения. НЛП имеет дело со структурой субъективного опыта человека: как мы организуем то, что видим, слышим и ощущаем, как мы редактируем с помощью органов чувств то, что получаем из внешнего мира, как мы описываем это в языке и как мы действуем, чтобы получить результат.

Суть НЛП как терапии заключается в том, чтобы правильно создать программу моделирования поведения человека, состоящую из нескольких этапов. Сначала определяется текущее и желаемое состояния клиента. Затем устанавливается атмосфера доверия, в которой коммуникатор определяет принадлежность клиента к одной из репрезентативных систем. Когда коммуникатор получит всю необходимую информацию, он переходит к воздействию на клиента.

Согласно НЛП, у каждого человека есть преобладающий канал приема информации, поскольку любой человек воспринимает мир всем спектром органов чувств, но один из этих каналов может доминировать в системе восприятия и давать более яркое и целое впечатление.

Модель мира представляет собой сокращенное и упрощенное отображение представлений о реальности в рамках конкретной лингвокультурной общности. Люди представляют свой индивидуальный опыт посредством репрезентативных систем (РС). В НЛП выделяются следующие типы репрезентативных систем: визуальная, аудиальная, кинестетическая, офлакторно-густаторная и дискретная.

Определить принадлежность к той или иной системе можно, опираясь на два источника: невербальный и вербальный. Невербальная составляющая – это исследование ключей доступа, которыми оказываются движения глаз, дыхание, тембр и темп речи. Для того чтобы вербально определить, какая именно репрезентативная система является у человека ведущей, необходимо обратить внимание на «предикаты», с помощью которых наблюдаемый описывает свой опыт.

Предикаты в аспекте НЛП – это слова, используемые для описания различных частей опыта индивида. Предикаты проявляются в виде глаголов, прилагательных и наречий, с помощью которых пациент описывает свой внутренний опыт.

Материалом для практического анализа послужило эссе Олдоса Хаксли «Двери восприятия» (англ. The Doors of Perception). В исследуемом эссе отмечается факт использования наркотического вещества, которое влияет на сознание, поэтому можно предположить, что используемые автором предикаты не подбирались намеренно из-за неспособности контролировать собственное поведение и речь, и были зафиксированы в тексте без какой бы то ни было обработки.

В ходе анализа был выявлен ряд лексем, которые можно разделить на группы, соответствующие предикатам для ранее заявленных репрезентативных систем. Самая объемная из представленных выше групп содержит предикаты, типичные для визуальной репрезентативной системы. Так, например, самый часто используемый глагол to see повторяется в тексте 59 раз. В зависимости от контекста, данное слово приобретает такие значения, как «видеть» (I saw no landscapes, no enormous spaces,…) и «понимать» (We see, then, that Christianity and alcohol do not and cannot mix).

Вторая по численности группа содержит предикаты, типичные для дискретной репрезентативной системы. Ярким примером дискретных предикатов могут послужить наиболее распространенные в тексте лексемы fact, experience, mind и sense. Автор использует их для описания хода своих мыслей. Например: «The really important facts were that spatial relationships had ceased to matter very much and that my mind was perceiving the world in terms of other than spatial categories».

Следующая группа предикатов – кинестетическая. В эту группу входят предикаты, описывающие тактильный контакт, или опыт, получаемый от соприкосновений. В данной группе доминируют прилагательные, так как они как нельзя лучше подходят для описания кинестетического опыта.

Далее следуют группы предикатов, которые относятся к аудиальной и кинестетической репрезентативным системам. Данные предикаты практически не встречаются в тексте.

В ходе своих рассуждений О. Хаксли ссылается на свою неспособность создавать визуальные образы: «I am and, for as long as I can remember, I have always been a poor visualizer. Words, even the pregnant words of poets, do not evoke pictures in my mind». Лингвистический анализ позволяет вскрыть противоречие в этом заявлении: автор использует в качестве определения лексему pregnant, которая в данном высказывании является предикатом визуальной РС, так как в основе ее значения в приведенном контексте лежит метафорический перенос.

Таким образом, семантический и контекстуальный анализ употребляемых О. Хаксли слов убедительно показывает, что ведущей РС автора является визуальная система. В ходе анализа были выявлены лексемы, которые можно использовать для дальнейшего воздействия на этого человека.

Лингвистический анализ высказываний (текстов) конкретного человека позволяет расширить спектр предикатов для определения его РС, традиционно перечисляемых представителями НЛП, поскольку во внимание берется не только прямое, но и переносное значение слов, а также специфика их контекстуального окружения.

LA COMMUNICATION NON VERBALE, SON ROLE ET SES FONCTIONS

E.V. Tyshkevich / Е.В. Тышкевич

In modern linguistics the particular attention is given to the problems connected with the communicative process, the integral part of which is nonverbal communication. This kind of communication has several basic functions and it can’t be defined just one of the component parts of communication at large.

Key words: nonverbal, semiotics of gestures, proxemics, >

La linguistique d’aujourd’hui met au centre de nombreuses rflexions les problmes concernant la parole, car l’homme s’interroge toujours sur son langage, sur les questions relatives l’acquisiti on et l’enseignement des langues dont les objets sont divers, ainsi que sur la communication, comme le transfert de l’information.

Depuis de longues annes, la communication fait partie de l’ensemble de ces problmes et questions organisant la didictique des langues trangres. La communication est une composante essentielle de la vie d’une personne, de la societ, de l’Etat et mme de tout le monde. Elle est capitale sur le plan de la perception de la vie sociale et culturelle. La communication est une unit ayant deux plans indissociables: le verbal et le non verbal. Tous les deux se dveloppent en lien troit l’un avec l’autre, car on ne peut comprendre la fonction de la communication verbale qu’avec l’intgration des facteurs non verbaux.

Une communication base sur la comprhension implicite de signes non exprims par un langage est dite non verbale. Ces signes sont multiples, mais, en premier lieu, on dfinit le non verbal travers le corps, les gestes et les expressions du visage. L’tude scientifique du non verbal a dbut dans les annes soixante du siecle pass, c’est- dire, elle est relativement rcente.

On ignorait assez longtermps la communication non verbale comme facteur du processus communicatif. Il est noter qu’il y a des raisons obgectives expliquant ce fait, car il s’agit d’un donaine insuffisamment explor. Le terme mme de non verbal pose un certain problme cause de la confusion des notions verbal et vocal et de la difficult isoler le non verbal du verbal. Cette distinction n’est pas facile faire. Mais chacune de ces notions linguistuques a ses particularits.

La connunication non verbale possde les traits non linguistiques qui rendent une ide au cours d’une interaction. On doit souligner que chez certains linguistes cette notion comprend tous les lments non linguistiques qui portent une information et qui peuvent exercer une influence sur la communication; en mme temps, ces lments peuvent ne pas faire partie directe de cette communication [1, с. 21]. M.Z. Knapp >

Dans le domaine informationnel, la communication non verbale est assez souvent prsente suprieure la communication verbale, car dans l’interaction de deux personnes la plupart de l’information sociale est rendue par le non verbal. Dans la >

Le premier, la kinsique, aborde l’interaction mouvement/parole; elle s’occupe des gestes, des dplacements, des mouvements du corps, de la mimique, des regards des personnes pendant la conversation. Les facteurs kinsiques expriment l’intensit du discours et l’attnuation du sujet. Ils informent sur le caractre affctif de ce sujet et sur son individualit en relation avec l’entretien; On ne doit pas oublier qu’il est assez difficile de contrler ces lments, bien que les interlocuteurs tchent de matriser et de masquer leurs motions et ractions.

Le deuxime facteur, la proxmique, envisage l’environnement physique comme un milieu social dans lequel la personne fixe son espace individuel conformment aux normes sociales. Le milieu social dpend de l’interprtation de l’individu de son espace personnel et, surtout, des principes sociaux qui prescrivent une structure de l’environnement selon les exigences de la culture de la societ au sein de laquelle vit cet individu, ce qui permet de constater que l’espace humain est signifiant d’aprs sa structure. La proxmique examine des relations spaciales et des distances d’interaction dans des groupes formels et informels, car chaque individu a son sens de l’espace qui n’est pas constant. Ce sens dpend de la nature des relations entre personnes et de la culture de comportement. Chaque nation ayant sa culture, le sens de l’espace varie toujours, c’est pourquoi une mauvaise connaissance de ces faits culturels peut provoquer des malentendus.

Les moyens de communication non verbaux sont riches, sans ces procds la communication deviendra un phnomne appauvri et fig. En en parlant on ne peut pas rejet la ralit matrielle et les sentiments d’un individu sans lesquels la communication sera rduite au seul plan linguistique. On doit aussi comprendre que toute interaction communicative est un systme complexe de codes imformatiques indpendants. La >

Ce trme signifie tantt l’ensemble de tous les facteurs non verbaux, tantt seulement les facteurs vocaux non verbaux qui embrassent toutes les caractristiques de la voix: timbre hauteur, intonation, volume etc. et les vocalisations: rire, sanglot, soupir, pleurs... Le paralangage examine non pas ce qui est dit, mais, plutt la manire dont quelque chose est dit, car les facteurs vocaux non verbaux mettent en vidence presque toute somme d’informations qui aident mieux la saisir et comprendre.

En ce qui concerne le plan d’information, il est  souligner que la communication non verbale est, assez souvent, plus expressive que la communication verbale. On a dja tabli que dans un dialogue plus de 70% de l’information sociale sur la situation est raporte par le non verbal.

La charge de sens et d’information de la communication non verbale repose sur cinq fonctions de base qu’elle assume: phychologique, relationnelle, interprtative, identificatrice et culturelle.

La fonction phychologique consiste en englobement des traits caracteristiques de l’individu: ses gestes, mimiques, mouvements corporels et son aspect vocal qui font voir et comprendre son tat motionnel au cours du discours. Le non verbal est le mode communicatif privigi des sentiments impliqus dans une interaction.

La fonction relationelle prvoit l’tude des gestes de l’auditeur qui marquent son degr d’attention au disccours du locuteur. Dans ce cas le non verbal se prsente comme facteur de rgulation de la communication et montre au locuteur comment son message est reu.

La fonction interprtative se prsente en renseignement sur l’esprit dans lequel un acte de la communication est transmis, car un nonc peut tre interprt de faon diffrante. Le non verbal, alors, est indispensable pour tablir la nature des actes de langage. Il arrive parfois que le non verbal entre en conflit avec le verbal. Dans de pareils cas on accorde un avantage au non verbal qui est beaucoup moins manipulable et contrlable.

En dterminant la fonction identificatrice, on met en relief que la voix est porteur de nombreuses caractristiques de la nature sociale du locuteur: sexe, ge, origine sociale, humeur... Chaque nation a ses normes permettant d’tablir certaines hypothses sur le locuteur, et alors le non verbal apparat comme indice des relations sociales de l’individu.

La culture, le statut sociale et les rles sociaux modulent aussi les comportements non verbaux. Chaque peuple a sa propre spcificit culturelle et ses rgles culturelles de dcodage des expressions non verbales et le non verbal, contenant des indices culturels, varie selon les cultures. Quand mme, il est impossible de nier qu’il y a une certaine universalit d’un grand nombre d’lments non verbaux et cette universalit se manifeste dans des circonstances o un acte non verbal apparat, dans des rgles sociales qui dirigent le comportement de l’individu et dans la signification, prise dans un concret contexte culturel. C’est pourquoi la fonction culturelle occupe sa place parmi toutes les autres fouctions de la charge informative du non verbal.

La communication non verbale renferme une importante quantit d’information, et il ne faut pas la dfinir comme un simple complment de l’echange verbal, car l’acte de communication doit tre etudi et analys dans sa totalit. Les linguistes et les enseignants des langues efrangres comprennent, de plus en plus, que l’tude de la communication non verbale devient fort populaire, parce que le nombre de personnes qui, pour communiquer, utilisent non seulement les mots, mais aussi le non verbal continue accrotre. Comprendre et apprendre la communication non verbale est, dans la socit actuelle, une ncessit qu’on ne peut et ne doit pas nier.

Rfrences bibliographiques

1. Gschwind-Holzer G. Analyse sociolinguistique de la communication et didactique. – Paris, 2002.

PHRASEOLOGICAL UNITS WITH THE COMPONENT-METEONYMS «FOG», «MIST», «HAZE», «RAIN»
IN THE ENGLISH LANGUAGE

K.L. Fedorova / К.Л. Фёдорова

The given scientific research concerns the problems of study of phraseologisms with the component-meteonyms. The term «a component-meteonym» is invented and worked out by the author of the article to show how the components, denoting weather changes, accomplish metaphorical sense in the English phraseology. We analyze the phraseological units with the component-meteonyms «fog», «mist», «haze», «rain» according to semantic and grammatical>

The subject-matter of our scientific research are the phraseological units with the component-meteonyms «fog», «mist», «haze», «rain» in English. We define the given component as a part of the meteonym group – those components, which denote weather changes and its elements: cloudiness, precipitation, humidity, solar illumination, temperature, wind, pressure, electrical conditions, etc. Among meteonyms (from the Greek word «meteo» – the first composite part of compound words, whose lexical meaning corresponds to another word «meteorological», and from the Latin word «nomen» – name, designation) we single out rain, fog, mist, haze, wind, snow, thunder, thunderstorm, ice, hoarfrost, slush, lightning and so on. It is obvious that today linguists and philologists more and more pay attention to the problems of phraseological study. More often such phraseologisms are united by a common component. The interest to the phraseological stock of a language as a mirror of national self-consciousness of lingvocultural communities witnesses the currency of the theme.

Weather is considered to be the most discussed topic on the British islands. That is why an American journalist and writer-humourist Kin Hubbard said about the British people: «Don't knock the weather; nine-tenths of the people couldn't start a conversation if it didn't change once in a while» [www.velikobritaniya.org].

A. Fog, mist, haze

Fog is a climatic peculiarity of Great Britain. It is conditioned by the geographical situation of the country. The climate of Foggy Albion due to the influence of warm sea current Gulf Stream is moderate oceanic, humid, with soft winter and cool summer, strong wind blasts and fogs. In autumn and winter in Southeast, Western and Central England there are 50 foggy days as a rule, on the sea cost of English Channel – about 80 days with fog, in most ports there are from 15 up to 30 foggy days annually. In the morning mist and haze rise from the ground, usually they are not registrated by weather forecasters. Another distinctive feature of Great Britain is smog. Factory chimneys and fireplaces produce it. The steam floating in the air mixes with smoke and soot. White fog turns to black – «smoky fog» or grows brown – «pea soup». «Smoky fog» and especially «pea soup» paralyze flow of traffic. These facts could not but accomplish in day-to-day life, medical, trade and economic spheres, as well as in phraseology. We singled out in English four phraseological units with the component «fog», five phraseological units with the component «mist» and two phraseologisms with the component «haze», belonging to different semantic and grammatical>

1. Fog

The phraseological units with the given component-meteonym are notable for high picturesqueness: «a pea-soup fog» col. means thick yellowish fog; «(all) in fog» – to be puzzled, to be confused; «to be in a fog» – to be embarrassed, when a person has not clear vision of the situation; «to be befogged» – to be puzzled, to be confused. The base of the English phraseological unit «a pea-soup fog» is the association with colour and soup density. The phraseologism «(all) in fog» denotes poor visibility; being embarrassed; mysteriousness. The phraseological units «to be in a fog» and «to be befogged» express the state of embarrassment, lack of a clear goal and data, when a person is puzzled. According to Chepasova’s>

Besides above-mentioned there are many proverbs and sayings with the component-meteonym «fog» in the English language: a fog cannot be dispelled with a fan – one cannot bump off a big problem with the help of tiny outfit, which is not meant for that; a fog from the sea brings corn to the mills – something absurd. A Scottish proverb «a rowing stane gathers nae fog» means a good result when a person does not give in. Scholar A.V. Kunin identifies proverbs and sayings as «a communicative >

2. Mist

The range of phraseological units with the component-meteonym «mist» belongs to various semantic and grammatical classes. «A mist before one’s eyes» – somebody has not a clear vision of the situation as if a mist prevents somebody to see clear; «Scotch mist» – a) dense fog; b) drizzle, dribble, little chilly rain. We consider these two units being object. «To see something through a mist» (somebody has not a clear vision of the situation) – qualitative-adverbial; «to see the red mist» and «to let the red mist descend» (to fly into a rage, to blow one's top/ stack, to infuriate, to become furious) belong to procedural phraseological units.

3. Haze

In this phraseological group we point out two units with negative connotation. «A haze before one’s eyes» stands for lack of information about the situation, when a person is embarrassed or shows inability to solve the problem. «Somebody’s mind is in haze» means light-headed actions and thoughts. As it seems to us the first phraseologism is object, the second phraseological unit belongs to the characteristic group (by Chepasova).

So we have analyzed the phraseological units with the component-meteonyms «fog», «mist», «haze» in the English language according to semantic and grammatical>

B. Rain

The people of the United Kingdom of Great Britain and Northern Ireland sometimes joke that there are three variants of weather in their country: «When it rains in the morning, when it rains in the afternoon or when it rains all day long». We single out three English phraseologisms, denoting rain intensity: «the rain comes down in torrents (streets)»; «it rains cats and dogs»; «it is raining pitchforks». We see an exaggeration here: in the first phraseological unit a high degree of precipitation intensity is shown, in the second unit it becomes higher, a zoomorphic metaphor is used, the third one is of the highest degree. Analyzing the phraseological units with the component-meteonym «rain» according to semantic and grammatical >

In the English language there are many proverbs and sayings with the given component-meteonym: to buy for a song, to save money for a rainy day; small rain allays a great wind; it never rains but it pours; rain before seven, fine before eleven, etc. Actually we do not refer them to phraseological units, displaying them just to show the importance of this weather and climatic fact for the linguistic world picture.

Thus, in the article we have analyzed the phraseological units with the component-meteonyms «fog», «mist», «haze», «rain» in English according to semantic and grammatical >

Bibliographical list

1. Birikh A.K., Mokienko V.M., Stepanova L.I. Russian phraseological dictionary. Historical and Etymological references. – St. Peterburg, 2001.

2. Kunin A.V. Course on the phraseology of the modern English language. – Мoscow, 1986.

3. Chepasova А.М. Semantic and grammatical classes of Russian phraseologisms. – Chelyabinsk, 2006.

4. Siefring Judith. Oxford Dictionary of Idioms. – Oxford, 2004.

5. [Электронный ресурс]. – URL: http://www.velikobritaniya.org.

НЕОЛОГИЗМЫ: ТРУДНОСТИ ПОНИМАНИЯ
И ПЕРЕВОДА

В.Г. Шмидт

As a result of the development of modern technologies, like cosmonautics, computers and other, appears many new lexical units – neologisms. It appear not only new words but also new meanings of «old» words. That could be a main problem in the process of translation of the text.

В ходе развития компьютерной техники, космонавтики и других сфер современной человеческой деятельности появилось большое количество новых лексических единиц. Неологизмы можно разделить на несколько семантических групп:

1) лексические единицы, обозначающие типы компьютеров и их структуру, например: personal computer (РС) – «персональный компьютер», supercomputer – «суперкомпьютер», neurocomputer – «электронный аналог человеческого мозга», hardware – «части компьютера», software – «программа компьютера» и др.;

2) лексические единицы, обозначающие типы языков ЭВМ, например: BASIC (Beginners All-purpose Symbolic Instruction Code) – «Бейсик», Fortran (Formula Translation) – «Фортран» и др.;

3) лексические единицы, обозначающие понятия, связанные с работой на компьютерах, например: liveware – «специалисты, работающие на компьютерах», computerman – «специалист по ЭВМ», computerize – «составлять программу ЭВМ или оборудовать компьютерной техникой» и др.

Неологизмы можно назвать зеркалом языкового развития, которое отражает приспособление языка к изменяющимся под влиянием внешних факторов условиям его функционирования. Отсюда и отмечается повышенный интерес к проблеме неологии.

Неологизм (нео + греч. Logos слово) – новое слово, языковое новшество (оборот речи), грамматическая особенность, появляющаяся в языке.

Относительно новой семантической группой можно считать неологизмы, связанные с космонавтикой. В английском языке первыми лексическими единицами в данной области были заимствования из русского языка, например: sputnic, cosmos, cosmonaut, Lunokhod, planetok­hod, и др.

В связи с развитием авиации появились следующие лексические единицы: airbus – «аэробус», STOL (Short Take-Off and Landing) – «укороченный пробег», verti-port – «аэродром для самолетов с вертикальным взлетом и посадкой» и др.

Следует различать неологизмы двух видов: новые слова и новые значения, которые появились у «старых» слов. Проблема правильного понимания и перевода неологизмов связана с тем, что при современном стремительном развитии науки и техники никакой словарь не в состоянии успеть за возникновением новых слов и терминов в различных областях знания.

Следует отметить, что фактором, тормозящим регистрацию неологизмов, является их временное, скоротечное существование в языке, т.е. наблюдается то же явление, что и в области сленга. Таким образом, если в тексте встречается неологизм, отсутствующий в словаре, переводчик обязан самостоятельно определить его значение, учитывая словообразовательные элементы данного слова и опираясь на контекст. При письменном переводе контекст, как правило, довольно информативен. В процессе перевода слова обычно выделяют два этапа:

1) уяснение значения слова в контексте;

2) передача этого значения средствами языка.

В случае перевода неологизма первый этап играет решающую роль, а последний – лишь чисто технический вопрос, хотя и его важно решить методами, наиболее приемлемыми для языка, на который осуществляется перевод.

В эпоху массовой коммуникации существуют поистине беспрецедентные возможности для развития и распространения неологизмов. Ярким тому доказательством является язык прессы нашего времени. Язык американской прессы чуть ли не ежедневно обогащается неологизмами. Многие из них, правда, так и остаются «неологизмами-однодневками», тогда как другие «слова-экспромты» все же постепенно переходят в основной словарный фонд, например: trouble shooter – уполномоченный по улаживанию конфликтов, dark horse – темная лошадка, т.е. кандидат, неожиданно выдвинутый на какой-то пост в разгар предвыборной кампании.

Самым распространенным оказывается перевод путем подбора соответствующего аналога на другом языке. К сожалению, словари неологизмов на русском языке издаются крайне редко. Второй способ – это перевод путем транскрипции или транслитерации. Третий способ – метод калькирования. Например, street people можно перевести как уличные люди (метод калькирования) или как скитальцы (метод аналога).

Правильный перевод неологизмов является довольно сложной проблемой, несмотря на то, что неологизмы имеют значительно большую семантическую определенность и самостоятельность.

При переводе неологизмов чаще всего используются такие приемы, как описательный перевод и перевод, который достигается путем использования неологизма, обозначающего соответствующие понятия русской действительности. В каждом конкретном случае переводчик выбирает соответствующий вариант, исходя из контекста. Обязанность переводчика – передать не только то, что сказано, но и как сказано. Именно эта обязанность переводчика приводит к необходимости аналитической стадии в переводческом процессе.

Библиографический список

1. Алексеева И.С. Введение в переводоведение. – М., 2009.
2. Белякова Е.И. Переводим с английского. – СПб., 2006.
3. Бреева Л.В., Бутенко А.А. Лексико-стилистические трансформации при переводе // Электронные данные. Режим доступа: http://belpaese2000.narod.ru/Trad/trasform01.htm
4. Бреус Е.В. Основы теории и практики перевода. – М., 2008.
5. Виноградов В.С. Перевод. – М., 2010.
6. Казакова Т.А. Практические основы перевода. – СПб., 2009.
7. Комиссаров В.Н. Современное переводоведение. – М., 2005.
8. Латышев Л.К., Семенов А.Л. Перевод: теория, практика и методика преподавания. – М., 2003.
9. Мисуно Е.А., Шаблыгина И.В. Перевод с английского языка на русский язык. Практикум. – М., 2009.
10. Поздеева Е.В. Способы перевода неологизмов в экономическом тексте. – М., 2011.
11. Сдобников В.В. 20 уроков устного перевода. – М., 2006.
12. Чужакин А.П. Трудности перевода в примерах. – М., 2006.
13. Чужакин А.П. Устный перевод XXI: Теория + практика, переводческая скоропись. – М., 2005.

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ

ОПИСАНИЕ ВНЕШНОСТИ В ЕГО СВЯЗИ
С ДОМИНИРУЮЩИМ ПОДТЕКСТОМ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
(на материале рассказа С. Моэма «Jane»)

С.В. Дюдякова / S.V. Dyudyakova

The article considers characters description of appearance which is closely connected with realization of the writer’s attitude and the main implication of work.

Key words: implication, contrast, lexical repetition, antithesis, epithet, alliteration, irony.

Рассказ «Jane» («Джейн») – это повествование о немолодой женщине, вышедшей замуж за человека намного моложе ее, и о тех удивительных трансформациях ее манеры поведения и внешности, которые были связаны с ее замужеством.

Впервые о внешности героини читатель узнает со слов миссис Тауэр, описывающей фотографию Джейн:
«…a woman in a tight dress with tight sleeves and a gold locket, with her hair drawn back from a broad forehead and her ears showing and spectacles on a rather blunt nose…» [2, c. 318] Повтор ключевого слова «tight» создает определенный подтекст. Стиль одежды Джейн говорит не только о ее старомодности и консервативной манере одеваться, но и, возможно, о ее внутренней психологической скованности. Читатель понимает, что Джейн одевалась скромно и не слишком модно, возможно, не из-за отсутствия вкуса, а скорее в силу сложившихся условностей. Обладая здравым смыслом и адекватной самооценкой, она жила и одевалась так, как требовали ее возраст и семейный статус, социальное положение в обществе. Но на поверхностный взгляд миссис Тауэр, она выглядела как нелепая пожилая домработница: «…she looks like a funny old charwoman…» [2, c. 319].

Взгляд же рассказчика более проницателен, и он в описании внешности Джейн замечает то, что скрыто от глаз миссис Тауэр, и то, что может послужить потенциальной основой ее перемены: «Mrs. Fowler looked a good fifty-five. She was a rather big woman; she wore a black straw hat with a wide brim, and form it a black lace veil hung over her shoulders, a cloak that oddly combined severity with fussiness, a long black dress, voluminous as though she wore several petticoats under it, and stout boots. She was evidently short-sighted, for she looked at you through large gold-rimmed spectacles» [2, c. 320].

Джейн предпочитает в одежде черный цвет (black lace, black straw hat, black dress), что само по себе может быть истолковано как внутренняя тяга к красоте, изяществу, элегантности. Однако внешний эффект был противоположным, так как элегантность никак не сочеталась с выбором грубых башмаков (stout boots) и многочисленными нижними юбками (several petticoats). Будучи женщиной крупной, Джейн была не достаточно осторожна в выборе аксессуаров к своей одежде: она носила широкополую шляпу (a black straw hat with a wide brim) и большие очки в яркой, бросающейся в глаза золотой оправе (large gold-rimmed spectacles). Внутренний контраст заключен в описании накидки и неожиданном сочетании слов «строгость» (severity) и «вульгарности», «аляповатости» (fussiness). Очевидно, соответствуя ожиданиям своей социальной среды, не отличающейся тонко развитым вкусом, Джейн подсознательно стремилась к женственности и красоте. Слово «severity» в данном случае коррелирует со словом «tight» в предыдущем описании внешности Джейн, а слово «fussiness» – с его контекстуальной противоположностью, которая может быть обозначена словом «femininity».

Являясь представительницей своей среды, Джейн тяготела к солидности. Ее платье было сшито из дорогой (expensive), добротной ткани. Ее украшения были крупными и непременно из золота: «…round her neck was a solid chain from which hung a large gold locket…» [2, c. 321]. Казалось, что Джейн продолжала носить такую одежду, которая была модной еще четверть века назад: «It was astounding to think that dress makers still made things that had not been work for a quarter of a century…» [2, c. 321]. Не случаен выбор и повтор слова «extraordinary clothes» в описании одежды Джейн. Это кратко, но емко передает сущность того впечатления, которое производили на окружающих ее наряды. Так же, как и ее одежда, прическа Джейн, казалось, более соответствовала ее представлениям о благообразности и пристойности, чем индивидуальность ее лица: «…Mrs. Fowler’s grey hair was very plainly done, showing all her forehead and her ears…» [2, c. 321]. Но ее скрытое очарование как бы самопроизвольно прорывалось наружу и давало о себе знать в ее улыбке и красоте ее форм:
«I noticed that when she smiled she showed white, small and regular teeth. They were a real beauty. Her smile was certainly very sweet» [2, c. 322]. «You’re really got quite a pretty neck, Jane», said Mrs. Tower. «It was indeed astonishingly young when you compared it with her weather-beaten face. It was smooth and unlined and the skin was white. And I noticed then that her head was very placed on her shoulders» [2, c. 323].

Описание ее внешности во время помолвки и свадьбы с Гилбертом является косвенным свидетельством того, что, несмотря на свой старомодный облик, Джейн действительно интуитивно стремилась к гармонии форм. Она по-прежнему предпочитала черный цвет, но выдержанность стиля ее одежды, соответствие ее внешнему облику и моменту служит подтверждением того, что она действительно обладала если не совершенным вкусом, то одной из его предпосылок, какой является чувство меры: «Mrs. Fowler came in. She wore a very stiff black silk dress with a wide skirt and a train. At the neck it was cut into a timid V and the sleeves came down to the elbows. She wore a necklace of diamonds set in silver. She carried in her hands a long pair of black gloves and a fan of ostrich feathers. She managed (as so few people do) to look exactly what she was» [2, c. 323]. И даже большая, украшенная цветами и страусиными перьями шляпа на брачной церемонии казалась вполне уместной. И все же в этот столь важный момент ее жизни Джейн остается верной себе, в смысле эклектичности стиля своей одежды. Ее наряд не производит впечатления гармоничного, продуманного ансамбля. С одной стороны, это очень пышное платье как дань ее старым вкусам и предпочтениям, но, с другой стороны, удачен цвет ткани «silver grey». Возможно, настоящей находкой является выбор шляпы. Однако ее эффект сводится на нет такой деталью, как тяжелая золотая оправа (gold-rimmed spectacles) ее очков. Все это в целом придало ее облику чрезмерную вычурность (extraordinary grotesque).

Третий повтор слова «extraordinary» в описании внешности Джейн связан с ее трансформацией после замужества, что придает совершенно новое и противоположное звучание этому слову. Перемена внешности Джейн поистине фантастична. Ее лицо остается прежним (weather-beaten), но именно это отсутствие косметики выделяет ее из окружения утонченных и ухоженных светских дам. Несмотря на присутствие седины (iron-grey), простая короткая стрижка Джейн производит самое благоприятное впечатление. Одежда привлекает не богатством украшений, а простотой, элегантностью и смелостью покроя. Тяжелые очки в золотой оправе уступили место изящному, легкому моноклю: «I looked. Oddly enough the woman who sat there had by her fantastic appearance attracted my attention… She was not a young woman? For her hair was iron-grey; it was cut very short and clustered thickly round her well-shaped head in tight curls. She made no attempt at youth, for she was conspicuous in that gathering by using neither lipstick, rouge nor powder. Her face, not a particularly handsome one, was red and weather-beaten… But her dress was extraordinary…
It was cut very low, with short skirts, which were then the fashion, in black and yellow; it had almost the effect of fancy dress and yet so became her that though on anyone else it would have been outrageous, on her it had the inevitable simplicity of nature. And to complete the impression of an eccentricity in which there was no pose and of an extravagance in which there was no ostentation she wore, attached by a broad black ribbon, a single eyeglass» [2, c. 335–336].

Необычность внешнего облика Джейн подчеркивается использованием обозначения «fancy dress». Платье Джейн, несмотря на его экстравагантность, наилучшим образом подчеркивает ее индивидуальность. Обращает на себя внимание сама манера описания автором сказочной трансформации героини. Писатель не приводит подробного описания ее одежды, а лишь расставляет вехи в виде слов: fantastic, extraordinary, fancy dress, eccentricity, тем самым предоставляя простор фантазии читателю. В этом и состоит секрет убедительности трансформации героини. Основную роль в данном случае играет прием антитезы, при котором читатель сравнивает описание внешности Джейн до и после замужества.

В приведенном выше описании внешности Джейн особую значимость получают слова «the inevitable simplicity of nature». В подтексте этих слов следует искать ключ к разгадке тайны подобной трансформации. Джейн преобразовалась не в силу изменения своей личности, а, наоборот, благодаря ее сохранению. Секретом ее успеха явилось то, что было присуще ей самой.

Это было то, чего не хватало миссис Тауэр и лицам ее круга. В связи с этим приобретает особое значение контрастное описание внешности Джейн и миссис Тауэр, с одной стороны, и Джейн и Гилберта – с другой. Миссис Тауэр была полной противоположностью Джейн: «She was a handsome woman, exquisitely gowned…» [2, c. 317]. Но, несмотря на внешнюю привлекательность, неискренность ее натуры неизменно проявлялась в тоне ее голоса и в реакции на различные ситуации. В отличие от Джейн, она была легко возбудимой и агрессивной натурой: «…Mrs. Tower was almost at the end of her tethe…» [2, c. 326], «…Mrs. Tower went quite pale under her make-up…» [2, c. 327], «Why not? ‘ asked Mrs. Tower in a tone that no effort of will could prevent from being icy» [2, c. 327], «…said Mrs. Tower acidly...» [2, c. 331].

В эпитетах icy, acidly благодаря аллитерации (повтор звука «s») наблюдается контекстуальное сближение значений, в подтексте которого передается информация о холодности, бесчувственности и язвительности натуры миссис Тауэр. Марион Тауэр была лишена той искренности и доверчивости к людям, которые были свойственны Джейн. Характерно, что, в отличие от Джейн, образ Марион не претерпевает никаких изменений к лучшему. И через два года она остается такой же недоверчивой, подозрительной, завистливой и недображелательной: «…but Mrs. Tower withdrew herself with icy dignity…» [2, c. 348], «…said Mrs. Tower indignantly…» [2, c. 349], «…Mrs. Tower gave a little sniff…» [2, c. 349].

Различия в поведенческом плане между Марион и Джейн проявлялись в том, что Джейн искренне заботилась о ней, в то время как основным мотивом поступков миссис Тауэр была зависть к успеху и женскому счастью Джейн. Именно это чувство лежало в основе ее негативного отношения к Гилберту, ее страстного желания предотвратить их брак: «Gilbert Napier saw how hard and vindictive was the expression of her eyes behind the mask of friendliness that she turned to him» [2, c. 325].

Сходство же между Джейн и Гилбертом подчеркивает различие между Джейн и Марион Тауэр. Гилберт был столь же открыт и искренен, как и Джейн: «His laugher was frank and boyish» [2, c. 326].

Непонимание между миссис Тауэр и Джейн и людьми ее плана, такими как Гилберт, коренятся в различии их духовного мира. Миссис Тауэр заботилась о внешнем плане бытия, она проявляла чрезмерную заботу о своей внешности и интерьере своего дома, который был отражением ее сущности. Примечательно в этом отношении ироничное замечание автора о ее гостиной, где все гармонировало, но ничего не соответствовало «…nothing matched, but everything harmonized…» [2, c. 316]. Истинная гармония чувств была недоступна миссис Тауэр, а именно в ней заключается секрет жизненного успеха Джейн.

Внутренняя красота представляет собой бльшую ценность, чем красота внешняя. Через конкретное описание внешности, речи, манер, характера и поведения центральных персонажей Джейн и Марион Тауэр автор проводит основную для данного рассказа мысль о приоритете красоты внутренней над красотой внешней, причем в понятие красоты включается и гармония человеческих отношений. Внутренняя красота является той высшей ценностью, которая определяет духовное сходство и различие между людьми.

Библиографический список

1. Арнольд И.В. Стилистика современного английского языка. – Л., 1981.

2. Maugham W.S. Rain and other short stories. – M., 1987.

СВОЕОБРАЗИЕ РЕМАРОК В ПЬЕСАХ Н. КОЛЯДЫ

А.И. Затонская

In this article the features of the notes are investigated in modern dramatic art in the plays by N. Koljadа.

В ХХ в. произошло расширение значимости ремарки и переосмысление ее функций. Для многих пьес российских и зарубежных драматургов стала характерна развернутая, беллетризованная ремарка [1, с. 870].

Современную пьесу можно назвать гипертекстом. В произведениях екатеринбургского драматурга Н. Коляды ремарка приобретает еще большую независимость от основного текста. Но утверждение того, что этот компонент становится полноценным художественным текстом, будет неверным, так как ремарка не перестает использоваться по прямому назначению. Ремарки не утрачивают функции дополнительного информирования о персонажах, месте и времени действия. Однако ремарки у Н. Коляды становятся наравне с драматическими репликами и по образности, и по стилю.

Критики отмечают, что в своих ремарках Коляда тщательно описывает сценическую площадку. Вот ремарки из разных пьес 1980–1990-х гг.: «много ненужных, бесполезных вещей», «мебель из дома пора выкинуть на свалку», «груды мусора, пустые бутылки, мутные стаканы…». С этим грубо натуралистическим декорумом причудливо сочетаются «маленький коврик с райскими птицами и желтыми кистями», «сладкий, как патока, портрет-календарь певца Александра Серова («Мурлин Мурло»), детские качели («Чайка спела» и «Манекен»), елочная гирлянда, часы с кукушкой («Полонез Огинского»). Ремарка наполнена контрастными предметами [2, с. 568].

Во многих пьесах Н. Коляды ремарки создают определенный «каркас». С беллетризованной ремарки произведение начинается и ею же заканчивается. В основном тексте ремарки близки к классическим, отличаются от вступительной и завершающей ремарок краткостью, лапидарностью. Они служат для уточнения действий героев и характеристики обстановки. Такая структура наблюдается в произведениях разных лет, как в пьесах в одно действие («Персидская сирень» 1995 г., «Театр» 1996 г., «Старая Зайчиха» 2006 г., «Всеобъемлюще» 2008 г.), так и в пьесах в два действия («Уйди-уйди» 1998 г., «Птица Феникс» 2003 г., «Баба Шанель» 2010 г.).

В пьесах драматурга ремарки звучат не только как слово автора, а еще как своего рода имплицитные реплики персонажей, т.е. используется прием несобственно-прямой речи. Так, в пьесе «Уйди-уйди» ремарка, описывающая финальную мизансцену, практически является выражением мыслей героинь. В пользу этого свидетельствует переход автора на лексический стиль женских персонажей: «Вечер, ночь, темно в комнате. Стоят у окна четыре бабы и смотрят на баню, на городок, на Валентина. Одна плачет, что мужа у нее не было, другая плачет, что мужа у нее нету, третья плачет, что внука у нее нету, четвертая плачет, что жениха у нее нету, а если будет – то обязательно идиот и гаденыш, пьяница и драчун, лентяюга и дурило. Стоят бабы и плачут. Темнота».

В пьесе «Старая Зайчиха» в финальной мизансцене оставшаяся в одиночестве немолодая актриса пытается привести себя в чувства: «Он ушел. Она прошла по комнате. Сделала вдруг ногами “голубцы”: раз, еще раз и еще раз – совсем молодайка!». И опять в ремарке звучит слово персонажа.

Та же картина наблюдается в финале пьесы «Всеобъемлюще». Ремарка продолжает речь персонажей: «Они взяли друг друга под локотки и пошли. Идут. Идут. Ножку стула из выходной двери достали, дверь открыли, пошли по коридору. Идут. Шепчут обе, бормочут себе под нос: Всеобъемлюще… Всеобъемлюще… Всеобъемлюще… Всеобъемлюще… Всеобъемлюще… Всеобъемлюще… Всеобъемлюще… Всеобъемлюще… Ушли. Темнота». Две старые, примирившиеся с жизнью и друг с другом актрисы «говорят», словно в унисон.

Ремарки обычно воспринимаются как «голос» автора. Анализ вышеприведенных ремарок доказывает появление в них дополнительных «голосов», принадлежащих персонажам.

Н. Коляда намеренно приближает ремарки к устной речи, используя дисфемизмы и просторечия: «Он, мельком глянув на нее, пошел к ящикам, оставляя грязные следы на кафельном полу. Побренчал ключами, начал открывать ящик. Не выходит. Заело. Он – хмыкнул», «Визжит», «Роется в письмах» (пьеса «Персидская сирень»); «Весна, конец апреля, тает снег, лужи. Четыре пятиэтажки и военный городок на окраине города… Напротив одного из домов новенькая двухэтажная стеклянная солдатская баня. Окна внутри бани закрасили масляной краской, но от жара краска облупилась и все просвечивает, когда солдаты моются: кто как глиста худой, а кто накачанный – развлечение смотреть для живущих напротив. По дороге мимо городка, мимо пятиэтажек, между деревянных домиков гремит-звенит-тащится трамвай в город – час ехать отсюда до центра… Пятница, и уже во всех квартирах дома начали гулеванить – пить, петь и драться…»; «Взял портфель, порылся, достал фотоальбом с запаянными в пластмассу фотографиями. На первой странице альбома наклейка – голая девица»; «кашлянул»; «ржет»; «Анжелика смотрит в пол, хлюпает носом. Евгений проследил ее взгляд, увидел ленточки белья, которые болтаются у него над тапочками» (пьеса «Уйди-уйди»); «И вообще Она – вся такая фифа с бантом, московская штучка, потому что артистка. Она, преувеличенно кривя губами, пытается исполнять «под фанеру» песню, которая орет из магнитофона»; «Роется в бумажках»; «Одним махом выпил, крякнул» (пьеса «Старая Зайчиха»); «Еще тут какая-то дряхлая лесенка, еще канаты висят над залом, несколько прожекторов болтаются справа и слева»; «вдруг стукнула ладонью по столу так, что «бычки» в пепельнице подскочили»; «Достала деньги, сунула ей в руки» (пьеса «Всеобъемлюще»). Разговорный стиль ремарок перекликается со стилем драматических реплик, образуя гармонию и единство в дискурсе. Критик Н.Л. Лейдерман в статье «Маргиналы Вечности, или Между «чернухой» и светом» пишет, что главную смысловую нагрузку в пьесах Н. Коляды несет диалогичность на уровне речевых стилей. И «пальма первенства» – у двух речевых стилей: «того, что тяготеет к литературной норме, и ненормативного, бранного». Именно благодаря Н. Коляде российская сцена услышала ненормативную лексику. Диалог этих речевых стихий есть стилевая доминанта драматургического дискурса произведений Коляды [3, с. 162–163].

В ремарках активно проявляется автор, и не просто как создатель произведения, а как некий образ, персонаж. Он не отстранен от действия, сочувствовать героям и переживать за них (как в пьесе «Клин-обоз» пятидесятилетней сельской жительнице Наталье: «Тишина. Темно. Снег идет за окном. И так тихо, будто ничего-ничего нет на свете, будто вся жизнь кончилась и только этот дом в одно окно есть на свете и она, Наталья, которая лежит на кровати и почти не дышит. Тишина. Темно. Бог на иконе в углу улыбается»), а может смеяться над героями и иронизировать над ситуацией (как в этой же пьесе, но над героиней Ириной и ее стилем жизни: «Ирина в валенках расшитых, в цветном платке, вся такая под русскую работает. Полушубок у нее расшит узорами. Она русская писательница, очень за русский народ переживает и это во всем видно»). Он открыто высказывает свое отношение к персонажам и даже критически воспринимает их попытки самореализации, как, например, в пьесе «Театр»: «Потом Леня толкнул и зрительный зал от себя, упала фанера раскрашенная. Нет там никаких зрителей, фонарей, занавеса, пьес. Ничего там нету. Только маленькие перегородки-загородки, а за ними картошка гниет, краска в банках стоит, пачки газет намокают. Бред какой-то – театр в подвале хрущевки. Не было там никаких театров и не будет и не может быть. Так и будет Манюра бегать за крысами, а вода так и будет сочиться, зловонить. Придумал ведь тоже – театр в хрущевке. Нет никакого театра. Леонид взял Веру за руку, и они пошли из подвала. Чайка ожила и, взмахнув крыльями, улетела за ними в провал черного выхода, в небо». Саркастический тон автора определяет в финале пьесы смысл тщетных действий героев.

Автор не отстранен от произведения и входит в систему персонажей пьесы, но не является активным участником действия, а наблюдает со стороны. Он говорит даже от лица других героев, озвучивает их мысли.

В анализируемых пьесах ремарки имеют черты, определяющие их специфические функции в произведениях Коляды: прием несобственно-прямой речи, который создает имплицитную диалогизированность [4, с. 310], и стилизация ремарок под реплики персонажей. Названные выше специфические черты ремарок в пьесах Н. Коляды создают эффект образа автора, схожего с образом автора в произведениях эпического рода.

Библиографический список

1. Николюкин А.Н. Литературная энциклопедия терминов и понятий. – М., 2001.

2. Лейдерман Н.Л. Современная русская литература: 1950–1990-е годы : учеб. пособие : в 2 т. – Т. 2. – М., 2003.

3. Современная драматургия. – 1999. – №1.

4. Ярцева В.Н.. Лингвистический энциклопедический словарь. – М., 1990.

ТВОРЧЕСТВО М.М. ПРИШВИНА
В ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНОМ ПРОЦЕССЕ
ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ в.

С.В. Логвиненко

This paper describes the role of M.M. Prishvin in the historical and literary process of the XXth century. It is about literary groups, Prishvin's attitude to the soviet writers and about the role of M. Gorky in the life of M. Prishvin.

Михаил Михайлович Пришвин занял свое, особенное место в литературном процессе ХХ в. Как писатель, он сложился лишь к тридцати годам с выходом его первых очерков: «В краю непуганых птиц», «За волшебным колобком», так как до этого всю свою молодость отдал «смутным скитаниям по человеческим поручениям» [1, т. 8, с. 185]. Пришвин вращался в кругах декадентов, хорошо их знал, но всегда испытывал к ним «враждебное отталкивание, доходившее до отвращения, хотя сам себя считал за это каким-то несовершенным человеком, низшего круга» [1, т. 8, 168]. Писатель считал себя учеником А. Ремизова, который «понимал меня лучше, чем я сам себя, и, кажется, очень любил» [1, т. 8, с. 168], знал и ценил В. Розанова (бывший учитель географии Пришвина в Елецкой мужской гимназии), он был для него «простой» русский человек, всегда искренний и потому всегда разный» [1, т. 8, с. 168]. Пришвин никогда не относил себя к эстетам, которые «посвящают себя взамен жизни культу художественных идолов» [1, т. 8, с. 185].

Дневниковые книги писателя дают нам ясную картину взглядов писателя на литературный процесс ХХ в., в частности и на всю историю русской и зарубежной литературы в целом: «Я не был декадентом-эстетом, но презирал народническую беллетристику, в которой искусство и гражданственность смешивались механически. И потому я искал сближения с теми, кого вначале называли декадентами, потом модернистами и, наконец, символистами. Можно разными глазами смотреть на эту чрезвычайно цветистую эпоху нашего литературного искусства, но никто не будет спорить со мной, что эта эпоха была школой литературы, и требования к нашему ремеслу чрезвычайно повысились в это время» [1, т. 8, с. 186]. Пришвин знал многих выдающихся писателей, философов того времени, был лично знаком с М. Горьким, А. Блоком, Д. Мережковским, З. Гиппиус, Вяч. Ивановым, Д. Философовым, Ф. Сологубом, М. Волошиным и др. Одних Пришвин встречал часто, с другими виделся редко, однако для писателя не было важным число личных встреч. Он говорил с ними на языке литературы, философии, а местом встречи становились дневниковые книги писателя. По-видимому, можно утверждать, что дневники Пришвина отражают своеобразный диалог писателя с эпохой.

Пришвин стал свидетелем смены литературных процессов: ушедшего «серебряного века» и пришедшей на смену литературы социалистического реализма. Эстеты, декаденты, символисты сменяются пролетарскими писателями, появляются новые литературные объединения: «Перевал», РАПП и др. Пришвин по-прежнему остается в стороне, не принимает непосредственного участия в их деятельности, так как у него был свой путь в литературе, свое видение жизни: «Я не пользовался ни школами, ни приемами, я соприкасался своей личной жизнью с жизнью всего мира и записывал это сопереживание, как путешественник: видит новое, удивляется и записывает» [1, т. 8, с. 454].

Наблюдая исторический процесс смены литературных взглядов на предмет описания, Пришвин отмечает несостоятельность видения двух эпох, их ошибки, так как у них всегда отсутствует нужная часть составного целого, и предлагает свой вариант решения проблемы: «В мое время (декадентское) писатели открыли секрет писания, что надо писать о себе; в наше время, наоборот, пишут не о себе. То и другое неверно: писание о себе приводит к пороку, писание о другом – к добродетели вне искусства, к пропаганде. В искусстве же слова необходимо познать себя и это самое представить как узнанное в другом. Наши пишут теперь о другом, не зная себя, а в мое время писали о себе, не видя другого. Я тем спасся от декадентства, что стал писать о природе» [1, т. 8, с. 622]. Из современного взгляда на литературу как на процесс «штамповки» произведений Пришвин выдвигает свое видение этого процесса – творческое «поведение»: «Итак, я произнес “поведение” против мастерства и мысль свою подпер именами Толстого и Горького. Но это мое поведение никак не то, что выходит из Толстого и Горького. Мое «поведение» относится к самому творчеству, направлено к этике художника в отношении самого дела и стоит против того, чего не было у нас в прежнее время» [1, т. 8, с. 555].

В жизни и творчестве писателя большую роль сыграла личность М. Горького. Творческий путь Пришвина, как лодка, плывущая по реке, пролегал между двух берегов. Для Пришвина Горький был «вторым берегом», ориентиром, благодаря которому писатель прокладывал свой путь в литературе: «Что меня в свое время не бросило в искусство декадентов? Что-то близкое к Максиму Горькому. А что не увело к Горькому? Что-то близкое во мне к декадентам, отстаивающим искусство для искусства» [1, т. 8, с. 555]. Впервые писатель знакомится с Горьким в Финляндии, хотя до этого между ними уже существовала переписка. Горький произвел неизгладимое впечатление на Пришвина: «Он очарованный и восторженный, такой восторженный, что я еще таких и не видал» [1, т. 8, с. 186]. В дневниковых книгах Пришвина мы находим высказывания об особенном отношении к литературе, к земле, природе, обнаруженное им в Горьком: «Я заметил во время беседы с Горьким, что занятия литературой были для него выходом, он крепко за это держался, как голодающий за хлеб… Горькому его дело было, как голодному хлеб. Во время нашей прогулки на дорожке лежала хвоя, покрытая изморозью. Он подымал эту хвою и говорил: «Чу-дес-ные!» [1, т. 8, с. 186–187]. Пришвин чувствует общность с Горьким: «Я тоже обладаю этим плотоядным чувством земли и после стеклянного неба, языческих, христианских и штейнеровских кружков Петербурга, где ничего, ничего этого не понимали! мне было очень хорошо от Горького... как-то чисто, будто с помором или с охотником был. Вот это вольное, родное и... не буду греха таить, русское держит нас с Горьким до сих пор довольно близко друг к другу» [1, т. 8, с. 187]. Неподдельное внимание к писателю со стороны Горького во многом обусловлено тем, что «Горький очень тонко почувствовал у Пришвина благоговейно-трепетное отношение к “земле-матушке”, его особенную почти мистическую связь с землей» [2, с. 99]. В сознании Пришвина фигура Горького противоречива: «С одной стороны, он – порождение стихийной силы народа; это гениальный самоучка, вышедший из низов и “совестливый к знанию”… Вместе с тем, “русскость Горького” не препятствует особому тяготению его к Европе, преклонению перед европейским образом жизни, перед “европеизмом”, который как-то “естественно выходит” из всей его жизни» [2, с. 100–101]. Пришвин разделяет Горького на художника и собственно человека: Горький-человек привлекает его теми качествами, которые «атрибутируют в той или иной мере его мирообраз» [2, с. 102], Горький-писатель во многом не приемлем Пришвину, «он не может согласиться с мировидением Горького – в отношении к России, русскому народу, крестьянству, революции, Богу, феномену человека. Пришвину непонятна горьковская оценка национальной души как рабской, неподвижной, косной, а русского народа как “испорченного”» [2, с. 104]. Пришвин восхищается и сочувствует Горькому, несущему «крест славы и власти»: «Описывая нестерпимый ужас жизни в пространстве несвободы, Пришвин понимает, что и жизнь Горького, культовой фигуры режима, “хуже, чем смерть”, ибо “дорога к власти – это именно и есть тот самый путь в ад, устланный благими намерениями”» [2, с. 107].

В советское время Пришвин начинает испытывать препятствие на пути к читателю, к «другу»: «Раньше я писал, понимая читателя как друга, может быть, в далеком будущем, и дивился, когда находил современников, до которых доходило мое писание. Теперь современники представляют собой властную организацию цензоров, не пропускающих мое писание к будущему другу» [1, т. 8, с. 236]. Пришвин осознает, что его произведения все меньше и меньше печатают. Понимание пришло вместе с прочтением статьи в «Новом мире»: «Вчера меня задела статья в “Новом мире”, где автор осуждает “Перевал” и меня упоминает, перемешивая с мальчишками, притом еще так, что мальчишку поставит на первое место, а меня на десятое. Но самое главное, что статья бьет в “биологизм”, в “детство” – ничего этого, мол, не надо, все это отсталость, реакция, а нужен “антропологизм”» [1, т. 8, с. 215–216]. Эта статья обнажила «ахиллесову пяту», «следующий ударит в пяту, и связь моя с обществом прекратится» [1, т. 8, с. 216]. Михаил Михайлович ощутил реальную угрозу быть невостребованным, остаться непризнанным: «До сих пор я относился к непризнанию себя так, что “наплевать”, но это наплевать, оказывается, было при наличии фактического признания: печатают, заказывают и проч. Открывается перспектива очутиться за бортом и, таким образом, утратить всякую связь с действительностью, быть действительно непризнанным...» [1, т. 8, с. 216]. Эти обстоятельства вызывали явную озабоченность Пришвина, любая мелочь была способна выбить писателя из «колеи»: «Вчера в “Новом мире” был объявлен рекламный список напечатанных в прошлом году авторов, и вот что меня забыли упомянуть или нарочно пропустили – этот величайший пустяк! – меня расстроило… У меня доходит до того, что боюсь развертывать новый журнал, все кажется, что меня чем-то заденут и расстроят. Спасение, конечно, одно, надо решительно отдаться работе…» [1, т. 8, с. 221].

Во многом причиной такого отношения к писателю стало его членство в литературной группе «Перевал». Интересно отметить, что Пришвин не принимал непосредственного участия в этой организации, даже не был ни на одном заседании. На страницах дневника Пришвин объясняет обстоятельства этого дела: «Не помню в каком году приехали ко мне прекраснейшие юноши и предложили мне искать вместе с ними Галатею. Я, будучи в положении почетной реликвии, подписал анкету и через это получил положение генерала на свадьбе, хотя ни разу на свадьбе не бывал. В самом деле, я ни разу ни на одном заседании “Перевала” не был, мне романтизм перевальца столь же близок и столь же далек, как схоластика» [1, т. 8, с. 222]. Пришвин задумывается о выходе из «Перевала», однако, учитывая обстоятельства, не желая потерять лицо, медлит: «…как-то неловко сделать это теперь: подумают, что я испугался травли за “Перевал”. Лучше уговоримся с критиками так: пусть они разбирают мои сочинения без отношения к “Перевалу”, а я, когда будет прилично, выйду из него» [1, т. 8, с. 222]. Спустя несколько дней после этого высказывания Пришвин принимает решение выйти из «Перевала» и ставит окончательную точку: «Я выхожу из “Перевала”, потому что все оппозиционные литературные организации считаю в настоящее время нецелесообразными. Перевальские слова о свободе, гуманности, творчестве и т.п. должны теперь смолкнуть, а писатель иметь мужество оставить литературу и побыть с глазу на глаз в недрах просто, как живой человек, “как все”» [1, т. 8, с. 222]. Выход улучшил ситуацию, теперь Пришвин не принадлежит ни к одной литературной группе. Но заявления подобного рода по-прежнему появлялись. Однако писатель больше не обращает серьезного внимания на подобные статьи: «Говорят, что в “Правде” меня опять назвали столпом “Перевала”. Так это надоело, что лень уже и отвечать» [1, т. 8, с. 321].

В дневниковых книгах Пришвина мы встречаем высказывания, отражающие отношение писателя к советской литературе, выраженное в виде идейного спора между РАПП и попутчиками. Из данного спора следует, что «даровитый писатель» (попутчик) – это собственник своего таланта, и его обязательно раскулачат, «а вся литература должна обратиться в Литколхоз с учтенной продукцией» [1, т. 8, с. 236]. Пришвин отмечает, что у попутчиков есть «вера в культуру в том смысле, что литература создавалась народами всего мира и с самых давних времен, что за эти времена человечество нащупало законы литературного творчества, которые каждому писателю необходимо понять, изучить, и что без этого прошлого не войдешь в литературу современную» [1, т. 8, с. 236]. Членов РАПП Пришвин называет воинствующими пролетарскими писателями: «У воинствующих вера такая, что настоящее вовсе не вытекает из прошлого, а есть факт небывалый, и чтобы войти в него, скорей надо забыть прошлое, чем из него исходить. В этом и состоит спор пролетарских писателей с попутчиками» [1, т. 8, с. 236].

Пришвин, детально разбирая их спор, расставляет все на свои места: «Вот, положим, я дикий писатель (попутчиком никогда не был) и кое-что пишу полезное, но допустим, что я принят в РАПП. Вначале я ничего не буду писать, я буду привыкать, и когда освоюсь с предметами в “перестройке”, то буду летать по-прежнему и между этими предметами, не задевая их. Но горе в том, что РАПП именно и создан для того, чтобы быть умнее писателя и направлять его полет в желательную им сторону» [1, т. 8, с. 237]. Для Пришвина это означает только одно: конец поэзии, конец свободы, ведь для него слово «поэзия» олицетворяет свободу: «Очень возможно, что за то и тянутся все к поэзии, что в ней допущена свобода личности и что только эта свобода отделяет “поэзию” от “жизни”» [1, т. 8, с. 237]. Поэтому, по мнению Пришвина, большой ошибкой современной писателю литературы является ее стандартизация, противоречащая законом природы: «Вот сколько я наблюдаю природу, а каждый год все идет по-новому, и я привык, как художник, жить этим разнообразием и считать за открытие и счастье, когда является такое новое, о чем хочется всем рассказать; теперь за открытие считается явление единообразия, стандарта. Художник должен не ждать от жизни подарков ее разнообразия и неожиданностей, нечаянных радостей, а обыграть ее и подвести под стандарт» [1, т. 8, с. 238]. Пришвин подводит итог: «Литература, вероятно, начнется опять, когда заниматься ею будет совершенно невыгодно...» [1, т. 8, с. 236].

Библиографический список

1. Пришвин М.М. Собр. соч. : в 8 т. – М., 1982–1986.

2. Борисова Н.В. М. Пришвин: Диалоги с эпохой. Культуро­логический словарь. – Елец, 2009.

ТИП СТИХИЙНОГО ЧЕЛОВЕКА В ЛИРИКЕ «СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА» (анализ трех стихотворений)

Е.В. Новокшанова

1. Проблема судьбы культуры в русской философии и литературе на рубеже XIX–ХХ вв. была особенно актуальна. Осмыслению ее, в частности, посвящен спор Вяч. Иванова и М. Гершензона («Переписка из двух углов», 1920). Вяч. Иванов считает, что существует культурная преемственность. М. Гершензон же полагает, что культура отягощает человека. Отражение этого бесконечного спора о культуре мы находим и в поэзии «серебряного века».

По отношению к культуре, к историческому прошлому мироощущение поэтов рубежа ХIХ–ХХ вв. можно обозначить как «дионисийское» и «аполлоническое». Об этом делении заявляет Ф. Ницше в книге «Рождение трагедии из духа музыки» (1872), впоследствии актуальные толкования понятий возникают в отечественной культуре.

Аполлонизм подразумевает под собой, по словам И. Анненского, «принцип культуры – выход в будущее через переработку прошлого». Дионисизм же утверждает тип стихийного человека, отрицающего культурные традиции, но в то же время говорит о слиянии с природой, об освобождении души от всего бренного.

2. В литературном творчестве символисты тяготели к дионисийству больше, чем акмеисты. Если сравнивать В. Брюсова с А. Блоком, то особенно последний уповал на обновление мира стихийностью даже тогда, когда она несла очевидную гибельность (об этом он из последних сил пишет и в поэме «Двенадцать»). Мотив варварства, разрушения чужой культуры в произведениях О. Мандельштама окрашен противоположной авторской оценкой.

Стихотворение В. Брюсова «Грядущие гунны» (1904–1905) построено на мотиве ожидания стихийной силы. Героическое начало связано у В. Брюсова с порывом радикального преобразования мира. Главный символ произведения – образ гуннов – трактуется неоднозначно. Он связан как с прошлым, так и с настоящим; представляет собой как угрозу, так и стихию, которая улучшит мир («всколосите веселое поле»). По мысли В. Брюсова, героизм заключается не в самих разрушениях, а в том, что на эти разрушения, преобразования нужно решиться.

По принципу сопряжения исторического прошлого с настоящим построено и стихотворение А. Блока «Скифы» (1918), в котором звучит мотив угрозы «старому миру», исходящей от скифов: если мир не изменится, не «опомнится», то наступит его неизбежная гибель.

В. Брюсов и А. Блок пишут свои произведения в сложный для России период – в послереволюционное время. Именно в этот момент поэты особенно сильно ощущают перемены, непредсказуемость будущего. Таким образом, общей у поэтов является мысль о катарсическом преображении мира после нашествия стихийных людей. В таком отношении поэтов к прошлому, к изменению жизни и проявляется их «дионисийский» тип мировосприятия.

3. В стихотворении «О временах простых и грубых…» (1914) акмеиста О. Мандельштама важна мысль о постоянном взаимодействии прошлого и настоящего. Действительность, культура – все основано на традициях прошлого, в настоящем мы можем услышать его отголоски. Идея сохранения культурного наследия подчеркивает в О. Мандельштаме аполлонический тип мировосприятия.