«Министерство образования и науки РФ Алтайский государственный университет Рубцовский институт (филиал) ...»

В примере (1) картина прибрежной шахты дополняется образом моря, шумящего вдалеке, а в примере (2) предложная фраза уточняет, где именно пройдет концерт под открытым небом.

3. He felt a desperate inward struggle, heart and mind at war [8, с. 15].

В примере образ противоречий между чувствами и разумом поясняет суть внутренней борьбы, охватившей героя.

Следует также отметить, что в пространственном прилагательном может быть заложен ключ к пониманию всего предыдущего либо последующего контекста.

4. The oppressive clouds were filling it with dark, like sailcloth, and the lake was beginning to chop under a northeast wind [3, с. 36].

В данном примере именно использование пространственного прилагательного northeast в сочетании с существительным wind объясняет, почему все предыдущее описание пейзажа наполнено мрачностью, от которой веет холодом.

Когнитивный подход к анализу семантики пространственных прилагательных позволяет сделать ряд выводов, которые помогают по-новому взглянуть на прилагательное как на носитель информации.

Представляется, что прилагательные с пространственной семантикой могут выступать в качестве обязательного семантического компонента в именной группе, поскольку от наличия или отсутствия пространственного прилагательного зависит степень информативности высказывания. Это обусловлено тем, что исследуемые прилагательные представляют собой синтаксические дериваты, являющиеся результатом свертывания пропозиции «X находится где-то по отношению к Y», где локум является обязательным актантом. С помощью пространственного прилагательного задается фрагмент действительности, в котором нечто происходит. Соотнесение явления с этим фрагментом действительности является необходимым условием адекватного понимания сообщения.

Называя такие маркеры, задающие фрагменты действительности, миропорождающими пространственными операторами, А.Д. Шмелев пишет, что «успешный поиск референта может быть осуществлен лишь при условии, что ясно, к какому фрагменту внеязыковой действительности он принадлежит» [2, с. 64]. В этой роли исследователь анализирует в основном существительные. Мы же, резюмируя вышесказанное, считаем необходимым отметить, что семантика пространственных прилагательных также определяет их предназначенность выступать в роли миропорождающих операторов.

Выполняемая пространственным прилагательным функция пространственного оператора позволяет назвать нечто не через экспликацию его имени, а через указание на его обычное расположение в пространстве, в виду того, что пространственные характеристики предмета могут являться настолько важными, что часто становятся опознавательными признаками предметов.

Рассмотрим пример.

5. The bat was the child’s shadow, shrunk by the vertical sun to a patch between the hurrying feet [4, с. 22].

В приведенном предложении сочетание пространственного прилагательного с существительным ‘vertical sun’ обозначает не что иное, как «полдень», поскольку только в полдень солнечные лучи падают на землю вертикально.

Еще пример:

6. I don’t think there’ll be any more need for intravenous fluids [6, с. 32].

Здесь сочетание прилагательного intravenous с существительным fluids имеет единственно возможное в данном контексте значение «инъекции».

В некоторых случаях элиминирование пространственного прилагательного из структуры предложения может сделать сообщение бессмысленным или неинформативным. Рассмотрим примеры.

7. Better to please one French palate than a dozen provincial know-nothings [8, с. 105].

В примере (7) пространственные прилагательные ‘French’ и ‘provincial’ используются в противопоставлении, основанном на оппозиции пространственных образов центра и периферии, благодаря которым становится понятным оценочный смысл данного контекста: ‘French’ обозначает изысканность и утонченность вкуса, в то время как благодаря семантике прилагательного ‘provincial’ реализуется оценочное значение отсутствия вкуса, необразованности и примитивности.

8. The tide was low and there was a strip of weed-strewn beech that was almost as firm as a road [4, с. 31].

В приведенном выше примере только использование пространственных атрибутов ‘high’ – ‘low’ позволяет понять, идет ли речь о приливе или отливе, само по себе английское существительное ‘tide’ в данном контексте без использования прилагательного является неинформативным.

Помимо этого, в сочетании с локативными существительными, семантика которых недостаточно точно или слишком обще описывает пространство, пространственное прилагательное становится главным компонентом в именной группе.

9. You’re a stranger in a far-away foreign land, and unaware that I, sitting right beside you, am your father [8, с. 39].

10. Her house, near the northern end of park lane, was favourably situated for the purpose [9, с. 119].

11. Carl ran through the photos of the Wilkes’s home, a massive suburban trilevel with Doctor stamped all over it [5, с. 7].

Анализ данных примеров позволяет заключить, что пространственные прилагательные в вышеуказанных контекстах выступают не в роли семантически зависимого элемента, а в качестве носителя смысла, при этом существительным в высказываниях отводится роль структурных элементов.

Как представляется, это происходит потому, что из двух локативных слов (прилагательное и существительное пространственной семантики) в приведенных примерах именно прилагательное несет основную семантическую нагрузку в локализации, выделяя место, названное существительным (в примерах (9), (10) и (11) это существительные land, end и trilevel), из ряда ему подобных и ограничивая место действия фрагментом действительности, названным пространственным прилагательным.

Подобные случаи в иберо-романских языках описаны Е.М. Вольф в работе «Грамматика и семантика прилагательного» [1]. Однако в указанном исследовании анализируется подобная функция прилагательных в предикативной позиции. Наш материал показывает, что и в атрибутивной функции употребление пространственного прилагательного может являться обязательным, поскольку в случаях, когда существительное называет пространство вообще, прилагательное при нем обязательно должно выполнять функцию пространственного конкретизатора.

Помимо этого, весьма интересным в аспекте данного исследования представляется тот факт, что только с учетом семантики пространственных атрибутов некоторые существительные могут входить в разные ряды противопоставлений типа home trade – foreign trade; sea transport – air transport – water transport – underground transport. Следует отметить, что опредеденные классы предметов делятся на подклассы только через использование пространственных прилагательных.

Подводя итог данному аспекту исследования пространственных адъективов, необходимо еще раз подчеркнуть, что прилагательные пространственной семантики в высказывании могут выступать в роли носителя важной информации о речевой ситуации.

Библиографическийц список

1. Вольф Е.М. Грамматика и семантика прилагательного. – М., 1978.
2. Шмелев А.Д. Проблема выбора релевантного денотативного пространства и типы миропорождающих операторов // Референция и проблемы текстообразования. – М., 1988.
3. Cheever J. Selected short stories. – M., 1980.
4. Golding W. The Lord of the flies. – M., 2002.
5. Grisham J. The rainmaker. – L., 1996.
6. Huxley A. Island. – Great Britain, 1989.
7. Leacock S. Arcadian adventures with the idle rich [Электронный ресурс]. – URL: http://www.gutenberg.org.
8. Segal E. Man, woman and child. – L., 2981.
9. Shaw G.B. The serenade // English story. – Английский рассказ XX века : сборник 1. – М., 1998.

О РАЗВИТИИ СЕМАНТИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЫ ПАРАМЕТРИЧЕСКИХ ПРИЗНАКОВЫХ СЛОВ АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА

Ю.С. Лобанова

The article is devoted to the analysis of the linguistic essence of the parametritic spatial adjectives. It dwells on the ways these adjectives function in speech, outlines the kinds of semantic varieties they may have and states the role of the human factor in devising transferred lexical meanings. It is concluded in the article that the semantics of the parametritic spatial adjectives forms the basis for metaphorical transfers in the language.

Пространство как одна из основных философских категорий находится в постоянном фокусе внимания многих наук. То, что локализация объектов концептуализируется с помощью специальных языковых единиц, демонстрирует значимость пространства для носителя языка. В качестве объекта нашего исследования мы выбрали группу прилагательных пространственной семантики. Данный выбор обусловлен тем, что, хотя пространственные прилагательные составляют отдельную группу адъективной лексики, они, как правило, находятся на периферии интересов исследователей языковой репрезентации пространства. Это позволило нам поставить перед собой задачу рассмотреть особенности именно определительного способа представления пространства в современном английском языке.

Психологическое восприятие человеком реального материального пространства отличается от объективированных знаний о нем. Следовательно, необходимо отметить субъективный характер пространства, описываемого с помощью определительной пространственной модели. На выражение его свойств влияет антропоцентризм языковой системы и наивные представления об устройстве мира.

Параметрические прилагательные английского языка принадлежат к числу наиболее частотных и функционально нагруженных языковых средств, использующихся для передачи как пространственных, так и непространственных признаков, в том числе и аксиологических. Значения аксиологической оценки образуются в процессе вторичной номинации. За ними стоят языковые образы английского языка, которые ложатся в основу семантических переносов в сфере языкового выражения параметров.

В значении прилагательных, обозначающих координационные параметры, актуализируются разные смыслы нахождения на вертикальной, горизонтальной оси или оси, направленной вглубь предмета. Семантика верха и низа, центра и периферии, правого и левого пространства, внешнего и внутреннего пространства или пространства середины является основой формирования образов в различных сферах переносного значения.

Для примера рассмотрим значения прилагательного «high» – «высокий». Исходное значение относится к числу обозначений линейных размеров предметов.

Говоря о качественных прилагательных, Н.Д. Арутюнова отмечает, что «среди значений, порожденных чувственным восприятием мира, наиболее развиты и тонко дифференцированы понятийные эквиваленты зрительных впечатлений. Зрительное восприятие мира играет большую роль в формировании понятийной сферы и соответственно языковой семантики. “Зрительная” семантика достаточно четко расчленена» [1, с. 42]. К данной группе предикатной лексики относятся параметрические прилагательные. Действительно, человек отличает длинный предмет от короткого, большой от маленького, используя зрительный «канал связи». Следовательно, параметрические прилагательные широко представлены в словаре каждого языка.

Широкие семантические возможности параметрических прилагательных обусловливают их высокую частотность и переходы в другие лексико-семантические поля. Во-первых, известно, что развитие временного значения у параметрических прилагательных является закономерным процессом для индоевропейских языков (a deep night – ‘глубокая ночь’, long winter – ‘долгая зима’). Такая взаимосвязь темпоральных и параметрических прилагательных отражает органическое единство пространства и времени. Во-вторых, отмечаются также случаи перехода параметрических признаков в зону звучания (low voice – ‘тихий голос’; a high note – ‘высокая нота’). В данных контекстах прилагательные вертикальной параметризации low ‘низкий’ и high ‘высокий’ отражают разную интенсивность слуховых ощущений. Кроме того, очевидно, «звучание вызывает в сознании какие-то ассоциативные связи с пространственной протяженностью» (6: 14). Третье, весьма широкое направление семантической деривации отражает развитие у параметрических прилагательных значений качественной оценки, ориентированной преимущественно на выражение антропоморфных свойств, где отмечается сочетаемость размерных прилагательных с существительными самой разнообразной семантики.

Весьма активно параметрические прилагательные используются с существительными абстрактного значения: a big luck ‘большая удача’; deep sorrow ‘глубокая печаль’. В основе таких словоупотреблений лежат явления семантического расширения значения, метафорических и метонимических переносов, которые отражаются в перестройке семной организации структуры слова и обусловливаются высоким коннотативным потенциалом параметрических прилагательных. В случаях сочетания прилагательных размера с абстрактными существительными, обозначающими чувства, отношения, состояния, свойства, а также с существительными, имеющими оценочный характер, развивается значение высокая степень проявления признака. При этом параметрическое прилагательное не приписывает явлениям или событиям, обозначенным именами существительными, каких-либо новых свойств, а «только усиливает, интенсифицирует качественные семы, содержащиеся в определяемом слове, внося в них дополнительные экспрессивные характеристики» [3, с. 21).

Пространственные прилагательные могут получать разные значения в зависимости от разных по значению поясняющих существительных. Например, прилагательное submarine ‘подводный’ в сочетании со словами life, cable имеют локативное значение «расположенный/происходя­щий под водой», а в сочетании с существительными типа equipment приобретает функциональное значение «предназначенный для использования под водой». Специфика подобных значений слов заключается в том, что пространственное значение является базовым для формирования семантики прилагательного, но не единственным и не всегда основным. Устойчивая противопоставленность предметов одного вида по признаку их локализации (напр., indoor games/outdoor games) влечет за собой и противопоставленность их по другим свойствам: размеру, особенностям устройства, материалу, из которого они изготовлены, и прочему, что закрепляет за значением прилагательного различные смысловые модификации.

Большое количество проанализированных контекстов показало, что практически любое прилагательное с пространственным значением способно в процессе взаимодействия с другими словами обогащаться коннотациями, обозначая другие, непространственные признаки. Именно наличие инвариантного пространственного значения в семантической структуре пространственных прилагательных обусловливает возможность развития коннотативных значений, поскольку локализация предмета выделяет его из ряда однородных, становясь одновременно заместителем и репрезентатором других отличительных признаков этого предмета. Пространственное значение в данном случае является стержнем, на котором крепятся качественные значения, количество и семантика которых зависят от контекста. Например, прилагательное tropical, помимо основного пространственного значения – ‘тропический, относящийся к тропическому поясу’ с комбинаторно-семантическими вариантами – ‘происходящий, произрастающий в тропиках’, имеет коннотативное значение – ‘горячий, страстный’.

Пространственные прилагательные также нередко содержат в себе указание не только на местоположение, но и на происхождение (American holidays, Siberian people). При этом ряд подобных прилагательных содержат либо определенно положительный (European quality, French wine, a Japanese camera, a Persian carpet), либо отрицательный (Chinese goods, Turkish gold) оценочный смысл, что предоставляет широкие возможности для использования их в рекламных текстах. Часто человек может и не знать, где находится место, по которому назван тот или иной предмет, однако хорошо осведомлен о его важных свойствах. При этом следует отметить, что здесь на первый план выходит прагматический компонент содержания высказывания, поскольку ценностные ориентиры разных людей,
и в особенности разных народов, не всегда совпадают.

Таким образом, мы считаем, что одним из наиболее частотных типов семантической модификации пространственных прилагательных является преобразование значений геометрического и географического пространства в значения социального пространства.

К факторам, обусловливающим эти модификационные процессы, следует отнести внутрисловный контекст. Например, прилагательное interior ‘внутренний’ является двояко обращенным как к геометрическому пространству (interior angle – ‘внутренний угол’, interior wall – ‘внутренняя стена’), так и к социальному (interior policy – ‘внутренняя политика’). Другой фактор, влияющий на модификацию, – межсловный контекст. Прилагательное transatlantic ‘трансатлантический’ в сочетании с существительными airliner, flight реализует значение ‘пересекающий Атлантику’, что относит его к сфере географического пространства. В сочетании же с существительным corporation, подобно значению прилагательного transnational, данное слово реализует значение ‘общий, с участием нескольких стран’, что, безусловно, относит это прилагательное к сфере пространства социального.

Актуализация периферийных сем в семантической структуре пространственных прилагательных также приводит к модификациям пространственной семантики. В прилагательных могут развертываться такие значения, как ‘далекий, несбыточный’ (cosmic ‘космический’, distant ‘далекий’, extreme ‘предельный’, faraway ‘отдаленный’, heavenly ‘небесный’) или ‘тайный’ (underwater ‘подводный’, backstage ‘закулисный’, underground ‘подпольный’). Следовательно, в результате развития значений различных скрытых сем возможно появление разных ассоциативных значений пространственных прилагательных.

Наличие подобных семантических модификаций показывает необыкновенно высокую степень контекстуальной зависимости значений пространственных прилагательных, причем контекст здесь надо понимать в самом широком смысле – от внутрисловного до социального и индивидуально-психологического. Это позволяет сделать вывод о том, что функции пространственных прилагательных не ограничены сферой пространственного атрибута, т.е. данная группа адъективной лексики может быть включена в разряд номинативных единиц. Семантическая емкость и контекстуальная обусловленность значения прилагательного позволяет формировать на базе пространственного значения множество других, выражать оттенки смысла и совмещать разные типы значений в одном слове.

Библиографический список

1. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. – 2-е изд., испр. – М., 1999. – I-XV.
2. Журинский А.Н. О семантической структуре пространственных прилагательных // Семантическая структура слова. Психолингвистические исследования / отв. ред. А.Н. Леонтьев. – М., 1997.
3. Иванова Л.И. Полисемия русских прилагательных линейного пространственного измерения : автореф. дис. … канд. филол. наук. – Воронеж, 1981.
4. Относительное прилагательное как конструктивный элемент номинативной системы современного языка // Грамматические исследования: функционально-стилистический аспект. Морфология. Словообразование. Синтаксис. – М., 1991.
5. Рахилина Е.В. Когнитивный анализ предметных имен: семантика и сочетаемость. – М., 2000.
6. Коробейникова В.А. Лексико-семантическая группа прилагательных с пространственным значением: К проблеме системности лексики: Автореф. Дис. … канд. Филол. Наук. – Саратов, 1980.

МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ ЯЗЫКОВОГО СОЗНАНИЯ

Е.А. Милицына

The article deals with various methods of research of linguistic consciousness. The methods described are semantic differential, the method of unfinished sentences, componential (feature) analysis; special attention is paid to the associative experiment that may be well combined with the method of semantic “gestalt” (semantic pattern).

Проблема изучения специфики образов языкового сознания занимает одно из первых мест в сфере интересов таких наук, как языкознание, психолингвистика, этнопсихолингвистика и др. Вслед за представителями московской психолингвистической школы мы определяем языковое сознание как образы сознания, овнешняемые «языковыми средствами: отдельными лексемами, словосочетаниями, фразеологизмами, текстами, ассоциативными полями и ассоциативными тезаурасами как совокупностью этих полей. Образы языкового сознания интегрируют в себе умственные знания, формируемые самим субъектом преимущественно в ходе речевого общения, и чувственные знания, возникающие в сознании в результате переработки перцептивных данных, полученных от органов чувств в предметной деятельности» [8]. Именно этот подход в определении сущности языкового сознания, допускающий его овнешнение, дает возможность описывать качества образов сознания с помощью различных методов.

Среди актуальных экспериментальных методов можно выделить следующие: метод «семантического дифференциала» Ч. Осгуда, метод незаконченных предложений, метод дефиниций и метод компонентного анализа, ассоциативный эксперимент и метод построения «семантического гештальта».

Метод «семантического дифференциала» разработан Ч. Осгудом для изучения эмоционального отношения людей к тем или иным понятиям для определения их смысла. Он позволяет построить семантическое пространство восприятия объекта. Под семантическим пространством понимается определенным образом сгруппированная система признаков объектной и социальной действительности. В основе построения семантических пространств лежат статистические процедуры (факторный анализ, многомерное шкалирование, кластерный анализ), позволяющие сгруппировать ряд отдельных признаков описания в более емкие категории-факторы. Каждый такой фактор является имплицитным смысловым конструктом и представляет собой, по словам Д.А. Леонтьева, «…устойчивую категориальную шкалу, представленную в психике субъекта на уровне глубинных структур образа мира, выражающую значимость для субъекта определенной характеристики (параметра) объектов и явлений действительности (или отдельного их класса)» [5].

Метод семантического дифференциала позволяет оценивать коннотативное значение, наиболее близким понятием к которому в отечественной психологической традиции является понятие личностного смысла. Отмечается, что семантический дифференциал ориентирован на социальные установки, стереотипы и другие эмоционально насыщенные, слабо структурированные и мало осознаваемые формы обобщения. Результатами применения семантического дифференциала являются групповые семантические пространства. Следовательно, имеется возможность исследования форм массового сознания при построении семантических пространств для отдельных популяций – групп людей, объединенных по определенному признаку (полу, возрасту и т.д.).

При использовании метода незаконченных (неоконченных) предложений респондентам предлагается совокупность неоконченных предложений с просьбой написать их завершение. Вербально выраженные реакции респондентов на первую часть предложений составляют ту базу, на основе которой можно выявить основные характеристики изучаемого образа. Можно сказать, что эти реакции несут в себе информацию о существующих в обществе и усвоенных индивидом нормах, ценностях, стереотипах, эталонах, образах. Их реконструкция проводится на основе собранной в ходе опроса информации. Ниже приводятся только некоторые неоконченные предложения, использованные нами в этом исследовании. В этих предложениях у респондентов сохраняется возможность самим выбирать критерии и определять смысловую основу ответа, реакции респондентов не ограничиваются заранее заданными вариантами.

Метод свободных дефиниций в сочетании с методом компонентного анализа позволяет исследовать содержательную сторону интересующих языковых единиц. Целью метода компонентного анализа является разложение значения на минимальные семантические составляющие. За последние 30 лет в лингвистической литературе многих стран появилось много работ или специально посвященных компонентному анализу, или рассматривающих его в связи с другими проблемами семасиологии. Метод основан на гипотезе о том, что значение всякой языковой единицы состоит из семантических компонентов (сем), и словарный состав языка может быть описан с помощью ограниченного (сравнительно небольшого) числа семантических признаков [4].

Согласно описанию метода, предложенному И.В. Арнольд [1], компонентный анализ по словарным дефинициям основывается на установившейся в логике операции определения понятий. Обычные этапы такого определения – указание ближайшего рода или класса, к которому относится предмет, и указание видовых отличий, т.е. признаков, которые отличают определяемый предмет от всех других предметов того же класса.

В рамках московской психолингвистической школы проводятся исследования образов языкового сознания с помощью ассоциативного эксперимента, который берет свое начало в методе свободных ассоциаций, одном из первых проективных методов психологии. Ассоциативный эксперимент является одним из способов овнешнения языкового сознания, а ассоциативные поля, формируемые из реакций носителей языка, дают возможность описывать качества их образов сознания. Образ сознания, ассоциированный со словом, – это одна из многих попыток описать знания, используемые коммуникантами при производстве и восприятии речевых сообщений. Поскольку языковое сознание не может быть объектом анализа в момент протекания процессов, его реализующих, оно может быть исследовано только как продукт бывшей деятельности или, иными словами, может стать объектом анализа в момент протекания процессов, его реализующих, в своих превращенных, отчужденных от субъекта сознания формах (культурных предметах и квазипредметах) [9].

Лингвистический ассоциативный эксперимент представляет собой опрос некоторого количества людей, как правило, объединенных некой общностью (знаний, сферы деятельности, языка, места рождения и т.д.), на предмет выявления их ассоциаций (реакций) на определенные стимулы. Информация о респондентах, а также их ассоциации со стимулами вносятся в базу данных, позволяющую формировать статистику и в дальнейшем анализировать пары «стимул – реакция» (или обратное соотношение «реакция – стимул») в общем или в разрезе различных групп респондентов.

Особый вклад в область лингвистических и психолингвистических исследований вербальных ассоциаций внесен Ю.Н. Карауловым, Ю.С. Сорокиным, Е.Ф. Тарасовым, Н.В. Уфимцевой, Г.А. Черкасовой и др. Авторы провели обширное исследование ассоциативно-вербальной сети, при котором выявлялись прямые и обратные связи, охватывающие более миллиона словоупотреблений. Получаемые данные рассматриваются в качестве материального субстрата языковой способности субъекта. По мысли авторов, это языковой тезаурус носителя языка, представляющий его языковое сознание. В нем выделяется ядро, включающее конечное число «знаний-рецептов». Полагается, что ядро языкового сознания представляет собой лингвистическую проекцию бытия человека, сохраняющегося на протяжении его жизни, ориентирующее его в окружающей действительности и составляющее основу его языковой картины мира. Кроме того, исследования, осуществляемые в московской психолингвистической школе на материале «Русского ассоциативного словаря» [7], показали, что ассоциативный тезаурус является моделью сознания человека. Эта знаковая модель, по мнению Н.В. Уфимцевой, «качественно отличается по презентации образов сознания от других предметных представлений образов. Если идеальный образ предмета существует (при рассмотрении процесса деятельности по стреле времени) сначала в форме деятельности, а затем в форме продукта деятельности, т.е. опредмеченно, то слово не опредмечивает образ сознания, а только указывает на него с помощью знака тела. Следовательно, ассоциативный тезаурус – это такая модель сознания, которая представляет собой набор правил оперирования знаниями определенной культуры (вербальными и невербальными значениями), отражающими образ мира данной культуры» [9].

Ассоциативный эксперимент позволяет выявить как системность содержание образа сознания, стоящего за словом в разных культурах, так и системность всего языкового сознания носителей разных культур, передавая тем самым уникальность и неповторимость образа мира каждой культуры. Таким образом, языковое сознание может рассматриваться как средство познания чужой культуры в ее предметной, деятельностной и ментальной формах, а также как средство познания своей культуры.

Как отмечает В.А. Пищальникова, «ассоциативная семантика, возникнув в психологической парадигме, постепенно вбирает в себя не только вопросы языкового значения, но и неразрывно связанные с ней аспекты физиологии, психологии, семантики и философии» [6]. Это способствует все более широкому применению ассоциативного эксперимента как основного метода доступа к сознанию и к неосознанным процессам мышления для решения самых разных задач. Особое место занимает ассоциативный эксперимент в исследовании специфики языкового сознания в малых социальных группах. Анализ данных ассоциативного эксперимента позволил Е.И. Горошко утверждать, что ассоциативные связи могут быть рассмотрены как дифференцирующие параметры гендера, возраста, уровня и направленности образования, условий жизни и стресс-фактора [2].

Для анализа полученного материала целесообразно использовать метод построения «семантического гештальта», предложенный Ю.Н. Карауловым. Семантический гештальт ассоциативного поля является одним из способов представления знаний об окружающем мире в языковом сознании носителей данного языка [3]. Семантический гештальт выстраивается на основе семантической классификации входящих в поле ассоциатов (реакций) и состоит из нескольких семантических зон, которые объединяют типичные для данного языкового сознания признаки предмета или понятия, соответствующего имени поля (=стимулу). Для названия зон удобно использовать местоименные обозначения, которые способны передавать наиболее общие смыслы. Для анализа данных эксперимента возможно выделить следующие семантические зоны: 1) кто (лицо, ассоциируемое со словом-стимулом); 2) что (предмет, ассоциируемый со словом-стимулом); 3) какой (включает постоянные (интегральные) признаки, рассматриваемые с позиции стороннего наблюдателя); 4) каков (оценочные характеристики в рамках шкалы «хороший – плохой»); 5) это (квазидефинитивные конструкции, в которых местоимение «это» выполняет роль гипотетической связки); 6) делать (действие, ассоциируемое со словом-сти­мулом); 7) где (место, ассоциируемое со словом-стимулом); 8) когда (временной период, ассоциируемый со словом-стимулом).

При необходимости можно выделить дополнительные семантические зоны.

Рассматриваемые нами методы целесообразно использовать для изучения образов языкового сознания носителей разных лингвокультурных общностей и малых групп, а полученные результаты применять в рамках наук, так или иначе связанных с вопросами сознания и языка.

Библиографический список

1. Арнольд И.В. Основы научных исследований в лингвистике : учеб. пособие. – М., 1991.
2. Горошко Е.И. Языковое сознание – опыт ассоциативного анализа // Языковое сознание: устоявшееся и спорное : тез. XIV междунар. симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. Москва, 29–31 мая 2003 г. – М., 2003.
3. Караулов Ю.Н. Показатели национального менталитета в ассоциативно-вербальной сети // Языковое сознание и образ мира. – М., 2000.
4. Кобозева И.М. Компонентный анализ лексического значения // Лингвистическая семантика : учебник. – 4-е изд. – М., 2009.
5. Леонтьев Д.А. Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности. – М., 2003.
6. Пищальникова В.А. Языковое сознание: устоявшееся и спорное. Обзор материалов XIV международного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации // Вопросы психолингвистики / гл. ред. А.А. Леонтьев. – 2003. – №1.
7. Русский ассоциативный словарь : в 6 т. – М., 1994–1998.
8. Тарасов Е.Ф. Языковое сознание: устоявшееся и спорное (предисловие) // Языковое сознание: устоявшееся и спорное : тез. XIV междунар. симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. Москва, 29–31 мая 2003 г. – М., 2003.
9. Уфимцева Н.В. Языковое сознание как отражение этнокультурной реальности // Вопросы психолингвистики / гл. ред. А.А. Леонтьев. – 2003. – №1.

УСТАНОВЛЕНИЕ ЕДИНОЙ ФОРМЫ НОМИНАЦИИ АЛТАЙСКИЙ КРАЙ В ПЕРЕВОДНЫХ ТЕКСТАХ

С.А. Осокина

The paper discusses several translated into English variants of the nomination “Алтайский край” and gives reasons for choosing one appropriate variant in order to prevent misunderstanding in interlanguage communication.

Мотивом написания данной статьи послужил анализ англоязычной версии официального сайта Алтайского края http://www.altairegion22.ru/en. На данном сайте номинация Алтайский край переведена на английский язык в нескольких вариантах: уже на главной странице сайта находим номинации Altai region, the Altai Region, Altai territory, the Altai Territory, Altai Krai, а внутри отдельных рубрик переводных вариантов названий еще больше. Налицо проблема, которая лежит на стыке таких направлений лингвистики, как топонимика, теория и практика перевода и исследование гипертекста, – отсутствие единого варианта перевода географических названий в условиях гипертекста (и вытекающие из этого проблемы поиска, восприятия и обработки языковой информации в Интернете).

Необходимость изучения данного вопроса и его решения обусловлена рядом причин.

Во-первых, отсутствие единой номинации вызывает у пользователя сайтом вопрос, об одной или нескольких сущностях идет речь. Как видно из приведенных выше примеров, номинации не совпадают не только по лексическому и грамматическому составу, но и по способам перевода. В сочетании с транслитерированным словом Altai (возможен также вариант Altay) используются и англоязычные лексемы region и territory, и транслитерированное образование Krai (вариант – Kray), при этом ни на главной странице сайта, ни в подрубриках не дается никаких комментариев о том, соотносятся ли эти номинации с одним и тем же объектом или разными. Несмотря на то, что слова region и territory являются близкими синонимами, между ними имеются различия: лексема territory используется в официальных названиях административно-территори­альных образований; лексема region используется для обозначения экономико-статистической единицы, выделяемой Бюро переписи населения. Хотя в англоязычных текстах обе лексемы могут использоваться для обозначения российских территориальных образований (например, Moscow Region, Primorsky Territory), иностранному пользователю сайта Алтайского края может быть неочевидно, что номинации Altai region и Altai territory используются для обозначения одной административно-территориальной единицы России, иначе зачем нужны два названия? Номинация Altai Krai вообще фигурирует только в рубрике «Turism», что вполне может спровоцировать идею, что это специфическое название отдельной туристической зоны Алтайского края, а не еще один равноправный вариант перевода номинации Алтайский край, наряду с Altai region и Altai territory.

Во-вторых, отсутствие единой номинации затрудняет поиск информации об Алтайском крае через англо-язычные поисковые системы Интернета. Так, «Yahoo», одна из наиболее популярных англоязычных поисковых систем, при введении в строку поиска Altai region, Altai territory и Altai Krai в рубрике «Travel» («Путешествия») – http://travel.yahoo.com/ – выдает ответ: «Sorry, we did not find what you are looking for in Travel at Yahoo!» («Извините, мы не нашли, что вы ищете в рубрике «Путешествия» на Yahoo!»). Более того, существование других географических названий, в которых также фигурирует слово Altai (the Altai Mountains, the Altai Republic и мн. др.), еще более затрудняет поиск и отвлекает внимание пользователя от информации об Алтайском крае.

В-третьих, отсутствие единой номинации препятствует установлению устойчивой ассоциативной связи между именуемым объектом и связанной с ним информацией. В частности, комплексная информация о различных аспектах деятельности администрации Алтайского края рассеивается, размывая общее представление об Алтайском крае как о целостной сущности, имеющей множество граней и аспектов проявления: будучи выставленным под отдельной номинацией, каждый аспект фигурирует как отдельная сущность, не имеющая прямой связи с целым.

Наконец, сосуществование нескольких равноправных переводов названия одной номинации неминуемо вызывает вопрос, не являются ли какие-либо из них ошибочными? Так, согласно правилам грамматики английского языка, географические названия, в состав которых входят слова region или territory, должны употребляться с артиклем the (исключения могут составлять те названия, употребление которых без артикля устойчиво закрепилось в языке на протяжении многих лет, и они используется в таком виде в официальных документах и общеизвестных литературных источниках). Официального справочника, кодифицирующего англоязычные номинации Алтайского края, пока не существует, поэтому тот факт, что на официальном сайте края встречаются номинации на английском языке
и с артиклем, и без него (Altai region, the Altai Region, Altai territory, the Altai Territory), не имеет обоснованного лингвистического объяснения, равно как и написание слов territory и region то со строчной, то с прописной буквы (в английском языке все слова в составе номинации должны писаться с заглавной буквы).

Очевидно, можно найти достаточно убедительное обоснование существования каждой номинации в отдельности, но их сосуществование на равных правах в рамках одной информационной системы делает эту систему крайне нестабильной. В целом при ознакомлении с информацией, выставленной на официальном сайте Алтайского края, складывается общее впечатление, что перевод текстового материала на английский язык осуществлялся несколькими квалифицированными переводчиками, но общее редактирование информации одним человеком, предполагающее выработку единой концепции избрания номинаций, не было осуществлено. Учитывая тот факт, что англоязычная версия сайта является главным источником информации об Алтайском крае для иностранных пользователей, избежание путаницы в предоставлении информации на уровне номинаций является одной из первостепенных задач.

Необходимо отметить, что путаница, вызванная сосуществованием нескольких наименований одной географической реалии, связана не только с проблемами перевода. Данная проблема широко обсуждается в исследованиях по топонимике и на материале одного языка. Причинами наличия нескольких номинаций может быть 1) одновременное существование народной номинации и номинации, созданной человеком, приписывающим себе статус первооткрывателя того или иного географического объекта; 2) существование номинаций, использовавшихся исконным населением, и номинаций, данных объекту пришлым на чужую территорию народом (в частности, немало таких двойных номинаций имеется среди гидронимов Алтая, часть из которых восходит корнями к названиям местных жителей, а другая – выработана пришлым русскоязычным населением [1, с. 94–111]).

В связи с этим задача установления четких критериев для выработки единого названия того или иного географического объекта является в топонимике весьма важной. Г.В. Глинских выносит на обсуждение такие критерии, как: 1) традиция, сложившаяся при устном употреблении названия, 2) форма, традиционно употребляемая в местных документах, и 3) форма названия, закрепленная топографическими картами [2, с. 60]. Думается, что данные критерии в определенной степени стоит учитывать и при установлении единого переводного варианта определенного географического названия.

В частности, для настоящего исследования достаточную ценность представляет третий критерий. Первые два не работают, поскольку: 1) англоязычные номинации Алтайского края не являются общеупотребительными в устной форме и 2) судя по тому количеству номинаций, которое имеется на официальном сайте Алтайского края, можно предположить, что ни одна из них не признана традиционно закрепленным в документах вариантом. Следовательно, для установления единой номинации переводного характера наиболее целесообразным решением будет обратиться к официальным англоязычным картам и официальным (или общепринятым, общеизвестным) справочным источникам.

Например, достойным англоязычным источником справочного материала географического характера являются карты, предоставленные Национальным географическим обществом США (National Geographic Society), которые доступны по адресу http://www.nationalgeographic.com/. На политических картах России, выставленных на данном сайте, Алтайский край обозначен как Altay Territory (в номинациях, представленных на карте, артикль the не ставится, но обязательно присутствует в текстах).

Также заслуживающим внимания источником справочной информации можно признать словарь Вебстера, который выдержал несколько переизданий и является основным американским энциклопедическим словарем. В издании Тhe New Webster’s Encyclopedia Dictionary of the English Language, New York, 1997, находим следующую информацию: «Altai or Altay – a territory of the Russian Federation in central Asia, <…> cap. Barnaul». Таким образом, в наиболее общеизвестных источниках справочного материала, изданных в США, используется лексема territory для именования административно-территориальной единицы России, согласующейся с номинацией Altai.

В известной энциклопедии Encyclopedia Britanica фигурирует номинация the Altai region, правда, данная номинация используется для обозначения не только административно-территориальной единицы, но и всего горного региона на границах России, Монголии, Казахстана и Китая.

Возможно, для осуществления выбора в пользу лексемы region или territory необходимо учитывать и какие-либо дополнительные критерии, например политические причины, но с сугубо лингвистической точки зрения; в ситуации наличия двух англоязычных вариантов названия стоит принимать во внимание семантическое наполнение каждой номинации. Как уже отмечалось выше, лексема region не содержит в эксплицитном виде семы «единица административно-территориального деления страны», в то время как в словарных дефинициях лексемы territory данная сема четко представлена.

Что касается номинации Altai Krai, то, очевидно, ее возникновение мотивировано стремлением сохранить национальную самобытность названия при переводе. Транскрипция и транслитерация являются ведущими способами перевода, которые с позиций переводоведения помогают сохранить национальный колорит названия. Однако нельзя забывать, что в данном случае речь идет не о переводе наименования географического объекта, аналогов которому нет на географических картах мира, а о переводе номинации территориальной единицы страны, аналоги которой имеются во многих странах. Самобытность названия и его соотнесенность с определенной местностью, уникальной по своему географическому положению, подчеркивается в первой части номинации Altai, вторая часть Krai только затемняет семантику наименования в целом, делает ее неясной для иностранного пользователя сайта, поскольку без дополнительной информации из нее никак не вытекает, что речь идет о конкретном субъекте Российской Федерации.

Следует отметить, что номинации Altai Krai (Altay Kray и даже Altaisky Krai, наряду с номинациями Omskaya Oblast’, Moskovskaya oblast’ и пр.) имеются на многих англоязычных картах России, выставленных в Интернете,
и, видимо, это послужило дополнительным мотивом использования данной номинации на официальном сайте Алтайского края. Тем не менее, на наш взгляд, не стоит переоценивать важность сохранения национального колорита названия. Слова область и край – не более, чем лексемы русского языка, соответствующие английским лексемам region и territory, и нет объективной необходимости переводить данные слова в составе географических номинаций транслитерацией, так же как нет основания переводить, например, слово река в номинации Москва-река вариантом the Moscow-reka, вместо the Moscow-river.

Таким образом, существование нескольких переводных вариантов одного географического названия обусловлено наличием нескольких соответствующих номинаций в справочных источниках языка перевода, выбором определенной стратегии перевода и бесконечностью текстовой информации в гипертексте, а также отсутствием четких критериев оценивания релевантности данной информации и ее отбора. Установление единой формы переводной номинации способствовало бы не только более быстрому поиску необходимой информации, но и значительно облегчило бы ее восприятие и обработку. Мы выделили два основных критерия установления единой переводной номинации – обращение к общеизвестным справочным источникам на языке перевода и анализ семантического наполнения лексем в составе номинации. С точки зрения данных лингвистических критериев наиболее удачным вариантом перевода номинации Алтайский край следует признать The Altai Territory. Полагаем, что указанные критерии в перспективе могут быть использованы для анализа других географических номинаций в англоязычных текстах и выбора единой формы их переводного эквивалента.

Библиографический список

1. Русская топонимия Алтая. – Томск, 1983.
2. Глинских Г.В. О критериях, используемых для закрепления единой формы названия в справочниках административно-территориального деления // Языки и топонимия Алтая. – Барнаул, 1979.

МОРФОЛОГИЧЕСКАЯ АДАПТАЦИЯ НОВЕЙШИХ РУССКИХ И ХОРВАТСКИХ АНГЛИЦИЗМОВ

М.В. Радченко, Р. Пехар

This article explores basic principles of adaptation process of most recent borrowings entering from English into Russian and Croatian language, at morphological level. In accordance with modern theory of the languages in contact, in phase of primary adaptation, three different types of transmorphemization are recognized: zero transmorphemization (transfer of free morpheme into the recipient language from the donor language), compromise transmorphemization (transfer of foreign bound morpheme – suffix – into the recipient language) and complete transmorphemization (replacement of suffix from the donor language with appropriate suffix from the recipient language). In the phase of secondary adaptation werbs and adjectives are formed from english borrowings using word formative affixes of the recipient language.

В последние два десятилетия во многих языках мира, в том числе в русском и хорватском, наблюдается большой приток лексических заимствований из американского варианта английского языка, охватывающих практически все сферы жизни современного общества: политическую, экономическую, финансовую, техническую (компьютерные технологии), культурную и бытовую. Наряду с лексемами, заимствованными в связи с отсутствием соответствующего наименования в языке-реципиенте, как в русский, так и в хорватский язык вошло немало английских слов, являющихся своеобразной данью моде и употребляющихся преимущественно в публицистических текстах или в сфере обыденного, бытового и непринужденного общения. Следует отметить, что многие лексические заимствования последних лет еще недостаточно освоены русским и хорватским языками, сохраняют черты языка-источника (например английское написание).

В нашей работе выявляются некоторые особенности морфологической адаптации новейших заимствований из английского языка, зафиксированных в русских и хорватских лексикографических источниках. Исследование проведено на материале 137 заимствованных лексических единиц (88 русских и 49 хорватских англицизмов), включенных в следующие словари: Толковый словарь русского языка начала I века. Актуальная лексика / под ред. Г.Н. Скляревской (Москва, 2006) и Ani V., Goldstein, I. Rjenik stranih rijei (Zagreb, 2007).

Ассимиляция англицизмов на морфологическом уровне рассматривается в соответствии с основными положениями современной теории контактной лингвистики. Исследуется процесс трансморфемизации, т.е. адаптации основной морфологической формы принимаемого слова в заимствующем языке [1, с. 116]. При этом мы различаем первичные изменения, характерные для начального этапа освоения иноязычного слова, и вторичные изменения, происходящие после того, как заимствование уже вписалось в систему языка-реципиента [2, с. 17]. В рамках первичной адаптации различаются три типа трансморфемизации: нулевая (перенос в язык-реципиент свободной морфемы языка-источника), частичная (перенос иноязычной связанной морфемы – суффикса – в язык-реципиент) и полная (замена суффикса из языка-источника соответствующим суффиксом из языка-реципиента). Фаза вторичной адаптации предполагает включение иноязычного заимствования в словообразовательную систему принимающего языка.

На процесс адаптации оказывают влияние сходства и различия морфологической системы языка-источника и языка-реципиента. Несмотря на то, что исследуемые нами языки принадлежат к одной и той же языковой семье, они отличаются по своим типологическим признакам: английский относится к языкам аналитического строя, а русский и хорватский – синтетического. Таким образом, русский и хорватский языки, в отличие от английского, обладают развитой системой аффиксов, часто сочетающих сразу несколько значений. Расхождения наблюдаются также в составе грамматических категорий и средств их выражения в языке-источнике и в принимающих языках. Это касается прежде всего категории рода существительного и категории вида глагола. Адаптация основной морфологической формы русских и хорватских англицизмов исследована нами на примере трех частей речи: существительных, глаголов и прилагательных. Как в русском, так и в хорватском языке наиболее многочисленную группу новейших заимствований из английского языка составляют имена существительные: 87 лексических единиц в исследованном нами материале (48 русских и 39 хорватских англицизмов).

Большинство английских существительных представляют собой одноморфемные образования. Они состоят из свободной (корневой) морфемы без связанной морфемы и адаптируются в русском и хорватском языках нулевой трансморфемизацией как существительные с нулевым окончанием, например: англ. blog > рус. блог- и хорв. blog-; англ. chat > рус. чат- и хорв. chat-; англ. site > рус. сайт- и хорв. site-; англ. vamp > рус. вамп- и хорв. vamp- и др. Нулевой трансморфемизацией адаптированы также сложные слова и аббревиатуры, так как при заимствовании их морфологическая структура, как правило, не осознается носителями заимствующего языка, например: англ. gigabyte > рус. гигабайт- и хорв. gigabajt-; англ. Internet > рус. Итнернет- и хорв. Internet-; англ. joystick > рус. джойстик- и хорв. dojstik-; англ. know-how > рус. ноу-хау- и хорв. know-how- и др.

Частичной трансморфемизацией адаптированы англицизмы, сохраняющие в языке-реципиенте английскую связанную морфему (суффикс), чаще всего -er или -ing: англ. bestsell-er > рус. бестселл-ер- и хорв. bestsel-er-; англ. dump-ing > рус. демп-инг- и хорв. demp-ing-; англ. hack-er > рус. хак-ер- и хорв. hak-er-; англ. rat-ing > рус. рейт-инг- и хорв. rejt-ing- и др. Частичной трансморфемизацией адаптирован также англицизм с иноязычным суффиксом -ette-: англ. disk-ette > рус. диск-ет-а и хорв. disk-et-a.

Полная трансморфемизация представляет собой замену суффикса из языка-источника соответствующим суффиксом из языка-реципиента. В исследованном материале к данному типу адаптации могут быть отнесены слова, в составе которых выделяются интернациональные аффиксы: англ. animation > рус. анимация (суффикс -ациj-) и хорв. animacija; англ. scientology > рус. сайентология (суффиксоид -логиj-). В русском языке полной трансморфемизацей адаптированы следующие англицизмы: бой-френд (лексикализация сочетания boy friend), существительные креатив и глэм (грамматическое переосмысление английских прилагательных creative и glamourous, последнее – с усечением основы), баксы (ед. ч. бакс) – ‘доллары’ (переосмысление числа английского существительного, ср.: ед. ч. buck – мн. ч. bucks).

Необходимо упомянуть о проблеме включения русских и хорватских англицизмов в систему рода. В английском языке род существительных, служащих для обозначения лиц, определяется в соответствии с полом, а существительные, называющие предметы и явления, принадлежат среднему роду. В русском и хорватском языках одушевленные существительные относятся к мужскому или к женскому роду в зависимости от своего значения, т.е. соотнесенности с реальным полом обозначаемого лица, а существительные неодушевленные могут быть отнесены к одному из трех родов на основании формальных признаков – окончания в именительном падеже единственного числа и парадигмы склонения. Таким образом, в русском и хорватском языках род иноязычных существительных со значением лица определяется в зависимости от половой принадлежности. К мужскому роду относятся следующие англицизмы, обозначающие лиц мужского пола: аутсайдер, байкер, блоггер, бойфренд, дилер, хакер в русском и autsajder, diler, haker в хорватском языке. Английское существительное vamp обозначает существо женского пола, поэтому русский англицизм вамп и хорватский vamp относятся к женскому роду. В фазе вторичной адаптации от основ полностью освоенных принимающим языком англицизмов, обозначающих лиц мужского пола, образуются существительные, обозначающие лиц женского пола, при помощи соответствующих русских или хорватских суффиксов: хакер + -ш- + -а > хакерша и haker + -ic- + -a > hakerica.

Английские существительные, обозначающие названия явлений, предметов, абстрактных понятий, оформляются в принимающих языках в соответствии с формальными показателями исконных существительных. Так, неодушевленные существительные с основой на согласный принадлежат к мужскому роду, например, бэйдж, пейджер, файл в русском и bed, pejder, file в хорватском языке. В обоих заимствующих языках данные слова приобретают нулевое окончание в именительном падеже единственного числа и способность склоняться как исконно русские и хорватские существительные мужского рода с основой на согласный. К мужскому роду относятся и те существительные, которые сохраняют в языке-реципиенте исконное английское написание, например: casting, chat, download, leasing, site в хорватском и PC, PR в русском языке.

Англицизмы, получившие в именительном падеже единственного числа окончание -a/-я, принадлежат к женскому роду: англ. animation > рус. анимация (ж. р.) и хорв. animacija (ж. р.); англ. diskette > рус. дискета (ж. р.) и хорв. disketa (ж. р.); англ. scientology > рус. сайентология (ж. р.).

Английские существительные с основой на гласный звук в русском языке являются несклоняемыми и относятся к среднему роду, а в хорватском языке – к мужскому: англ. know-how > рус. ноу-хау (ср. р.) и хорв. know-how (м. р.).

Морфологическая адаптация английских глаголов в русском и хорватском языках является более сложным процессом, чем адаптация существительных. Дело в том, что английский инфинитив существенно отличается от русского или хорватского. В составе английского инфинитива нет каких-либо характерных аффиксов, поэтому по форме он, как правило, совпадает с существительным, в то время как в славянских языках формальными показателями инфинитива являются формообразующие суффиксы
(-ть, -ти или -чь в русском языке и -ti или -i в хорватском), перед которыми могут находиться различные глагольные суффиксы. В процессе адаптации основа иноязычного слова выступает в качестве корневой морфемы, к которой присоединяются суффиксы из языка-реципиента – словообразующие и формообразующие (-ть в русском языке и -ti в хорватском). При включении английского по происхождению глагола в систему морфологических категорий русского или хорватского языка особое внимание следует обратить на категорию глагольного вида, наличие которой является характерной особенностью славянских языков. Категория вида обозначает характер протекания действия во времени, выражая отношение действия к его внутреннему пределу. И в русском, и в хорватском языке различаются соотносительные видовые пары, образуемые глаголами совершенного и несовершенного вида при тождестве их лексического значения, а также глаголы одновидовые и двувидовые.

Большинство глаголов из нашего корпуса в обоих языках являются двувидовыми, но в условиях контекста они могут выступать со значением, свойственным одному виду. В русском языке двувидовые глаголы образуются от иноязычных основ посредством русских суффиксов -ова- и -и-, а также сложного суффикса -ирова-, в состав которого входят исконно русские (-ова-) и заимствованные элементы (-ир-): демпинг + -ова- + -ть > демпинговать, рейтинг + -ова- + -ть > рейтинговать, пиар + -и- + -ть > пиарить, англ. scan + -ирова- + -ть > сканировать. В хорватском языке двувидовые глаголы образуются при помощи суффикса -ira-: digest + -ira- + -ti > dajdestirati, doping +
-ira- + -ti > dopingirati, oping + -ira- + -ti > opingirati, англ. download + -ira- + -ti > daunlodirati, англ. scan + -ira- + -ti > skenirati. В исследованном материале встречаются также непарные глаголы несовершенного вида, образованные при помощи присоединения к основе англицизма суффикса -u- (в русском языке) и суффикса -a- (в хорватском языке): рус. чат + -u- + -ть + -ся > чатиться; хорв. fajl + -a- +
-ti > fajlati. От английского глагола в русском языке может быть образована видовая пара. В нашем корпусе глагол совершенного вида образован присоединением к иноязычной основе суффикса -ну-, a глагол несовершенного вида – присоединением суффикса -a-: англ. hack + -ну- + -ть > хакнуть, hack + -а- + -ть > хакать. В русских лексикографических источниках зафиксированы возвратные глаголы, образованные при помощи постфикса -ся: кастинговать > кастинговаться; пиарить > пиаритьcя.

В нашем корпусе отсутствуют имена прилагательные, непосредственно заимствованные в русский или хорватский из английского языка. Тем не менее в лексикографических источниках зафиксированы прилагательные, образованные в фазе вторичной адаптации от ассимилированных имен существительных английского происхождения. В русском языке производство прилагательных осуществляется при помощи следующих суффиксов: -н- (дискета > дискетный, интерфейс > интерфейсный, модем > модемный, пейджер > пейджерный, сервер > серверный); -cк- (байкер > байкерский, Итнернет > интернетский, дилер > дилерский, хакер > хакерский); -ов-/-ев- (консалтинг > консалтинговый, лизинг > лизинговый, файл > файловый, чат > чатовый); -овск- (пиар > пиаровский); -ическ- (сайентология > сайентологический). В некоторых случаях от основы существительного английского происхождения при помощи различных суффиксов образуется несколько прилагательных: гигабайт > гигабайтный и гигабайтовый; мегабайт > мегабайтный и мегабайтовый. В хорватском языке на базе адаптированных англицизмов образуются прилагательные путем присоединения к основе существительного суффикса -n- (disketa > disketni) или -sk- (diler > dilerski, haker > hakerski, Internet > internetski).

Анализ морфологической адаптации новейших английских заимствований в русском и хорватском языках показывает, что большинство англицизмов представляют собой имена существительные. В зависимости от того, насколько совпадают основные морфологические формы английского существительного и русского или хорватского англицизма, различаем три типа трансморфемизации: нулевую, частичную и полную. Нулевая трансморфемизация охватывает перенос в язык-реципиент неадаптированной основы (свободной морфемы) английского языка и является самым распространенным типом адаптации (22 англицизма в русском языке и 20 в хорватском). Частичная трансморфемизация представляет собой сохранение в составе заимствования иноязычной связанной морфемы – суффикса (18 русских и 16 хорватских англицизмов). При полной трансморфемизации происходит замена иноязычного суффикса русской или хорватской морфемой,
а к данному типу адаптации могут быть также отнесены случаи лексикализации и грамматического переосмысления английских слов в русском языке. Род английских одушевленных существительных определяется в соответствии с полом, а неодушевленных – в соответствии с формальными показателями исконных существительных. Большинство адаптированных английских существительных в русском и хорватском языках оканчиваются на согласный и поэтому относятся к мужскому роду. Примеры существительных, получивших в процессе трансморфемизации окончание -a и принадлежащих к женскому роду, немногочисленны (3 русских и 2 хорватских англицизма), а к среднему роду принадлежит только одно из анализированных нами существительных английского происхождения в русском языке с основой на -у.

Производство глаголов и прилагательных осуществляется путем присоединения к адаптированным английским основам русских и хорватских аффиксов. Наиболее многочисленной является группа прилагательных, образованных в русском языке от существительных английского происхождения (29 примеров из нашего корпуса). Глаголы-англицизмы в русском и хорватском языках также приобретают новые категориальные значения, например видовые.

Проведенный анализ подтверждает, что приспособление иноязычного слова к морфологической системе заимствующего языка – сложный процесс, охватывающий адаптацию морфемной структуры слова, а также включение заимствованной лексемы в систему грамматических категорий языка-реципиента.

Библиографический список

1. Filipovi R. Teorija jezika u kontaktu. – Zagreb, 1986.

2. Filipovi R., Menac A. Engleski element u hrvatskome i ruskome jeziku. – Zagreb, 2005.

О НЕКОТОРЫХ СЕМАНТИЧЕСКИХ ОСОБЕННОСТЯХ ФОРМИРОВАНИЯ СПЕЦИАЛЬНОЙ ЛЕКСИКИ

А.А. Рубченко

The article deals with general characteristics of Latin botanical lexis. It considers various semantic processes characterizing the period of its formation (integration, differentiation of meanings, semantic syncretism).

Латинская ботаническая лексика была предметом изучения многих исследователей, как естественников, так и филологов. Но результаты этих исследований, зачастую оставались разрозненными, сведения отрывочными, поскольку не было никакой слаженности в действиях между ботаниками и филологами, «словно каждый из них осудил другого на неведение в той сфере знаний, которая не была его собственной» [1, с. 5–6]. Большой удачей в области изысканий по латинской ботанической лексике стала фундаментальная работа французского лингвиста Ж. Андре «Лексика ботанических терминов в латинском языке», явившаяся результатом исследований, проведенных на материале основных латинских источников ботанической лексики. Ими стали переводы на латинский язык трудов греческих естествоиспытателей Диоскорида, Орибаза, Теофраста; сочинения по сельскому хозяйству и агрономии Катона и Варрона, написанные в классический период; труды Цельсия, Плиния, Ларгуса, относящиеся к периоду постклассической латыни, а также позднелатинские сочинения Хирона, Вегеция, Исидора, Марциала.

'1

'1

!

Согласно сложившемуся ботаническому узусу, древние римляне различали и называли только полезные в каком-либо отношении растения, что было естественным проявлением ценностной ориентации человеческого сознания. Прагматический фактор как один из принципов номинации нашел свое отражение в универсальной для ботанического континуума оппозиции «полезный/бесполезный». Таким образом, у римлян получали названия только растения, применяемые в пищу, а также лекарственные, ароматические и те, что использовались для увенчаний, все остальные оставались без имени, точнее, о6означались обобщающим названием herbae. Характерно в этой связи следующее замечание Плиния по поводу полевых цветов: «…pratenses hi flores ac sine usu plerique et ideo sine nominibus…» («…полевые цветы 6ольшей частью бесполезны, а потому и без имени…») [2, с. 40]. Показательно, что сам Плиний при изучении растений отдавал предпочтение принципу нисходящей значимости, начинал их описание с применения, переходя затем к собственно описанию.

Латинская ботаническая лексика противоречива по своему характеру. Отсутствие упорядоченности, многочисленные смешения наименований, неразличение прагматически малозначимых видов сочетается с глубокими познаниями, умением дифференцировать некоторые виды растений, ранее употреблявшихся в кулинарии, медицине, но забытых в наше время.

О стихийности формирования флористической лексики латинского периода свидетельствует неравномерность распределения наименований в количественном отношении. Одно слово, например, folium служило для обозначения нескольких понятий (лепесток, листья различных размеров, тычинка). Напротив, одно понятие передавалось целой серией синонимов: так, тычинка обозначалась (помимо folium) терминами арех, capillus, coricillum, crocus, flos и др., – всего 13 названий [1, с. 33]. Подобная языковая избыточность была, в свою очередь, источником многочисленных смешений, повышенной семантической неустойчивости лексических единиц, которая поддерживалась и усиливалась воздействием факторов внеязыкового порядка (неточная идентификация, неразличение именуемых объектов и т.п.). Пятилистник, например, (quinquefolium) смешивался с земляникой (fraga), плющ (hedera) – с ладанником (cistus) и т.п.

Латинской ботанической лексике присуще значительное количество слов широкой семантики, т.е. слов, обозначающих широкие понятия в общем виде без конкретизации и детализации: nux – орех и все плоды с косточками, frux (во мн. ч.) – все, что произрастает из почвы; bасса – ягода всякого рода деревьев и кустарников; gramen – корм для травоядных животных, любая трава, зелень; boletus (во мн. ч.) – различные съедобные и несъедобные грибы, в отличие от fungus, называвшего только древесные грибы.

Обобщающие имена могли называть одновременно растения, принадлежавшие к одному и тому же или к разным видам и семействам, но обязательным условием при этом было наличие каких-либо общих свойств, о6ъединяющих эти растения: а) одинаковое использование (например в медицине) – artemisia – растения, используемые в гинекологии; sаgmеn – «очистительные» растения, старый ритуальный термин; sanguinaria – кровеостанавливающие растения и др.; б) прагматическая малозначимость – sedum – разные толстянковые растения, не различавшиеся древними; amaracus – различные ароматические растения; в) общий внешний вид, особенности строения и т.п. – spina – колючие кустарники и другие растения с колючками; lарра – разные растения, оболочка, листья или семена которых цеплялись за одежду.

Обычно в латинском языке дифференцировались обозначения растения и его плода. Однако словарь фиксирует немало случаев употребления общего имени (без изменения рода) для растения и его плода или сока, выделяемого им. Так, названия саstanea, tordylon, amygdala обозначали одновременно растение и его плод.

Подводя итог краткой характеристике особенностей семантики латинского ботанического словаря, можно отметить следующее. Латинская флористическая лексика складывалась преимущественно под влиянием прагматического фактора, что нашло свое отражение в строгой дифференциации растений по их применению, значимости в практической деятельности людей. Ее словарный состав характеризуется наличием семантического синкретизма (что характерно для древних периодов в развитии языков вообще), который представляется в широкой употребительности (наряду с дифференцирующими названиями) слов с общим значением, обозначающих объекты флоры нерасчлененно, избыточной синонимией (свойственной процессу первоначальной терминации).

Библиографический список

1. Andr J. Lexique des termes de botanique en latin. – P., 1956.
2. Ernout A. Aspects du vocabulaire latin. – P., 1954.

ФЕНОМЕН ПЕРФОРМАТИВНОСТИ В СОВРЕМЕННОМ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОМ ДИСКУРСЕ

Е.Е. Сахарова

The given article aims at considering the phenomenon of performativity in the communication and at presenting modern approaches to this problem.

К понятию перформативности в последнее время наблюдается всевозрастающий интерес со стороны самых разных научных направлений – лингвистики, философии, социологии, литературоведения, этнологии, культурологии и др. Этому способствовало развитие семиотики, науки о знаках, освоение ею новых исследовательских горизонтов и, как следствие, изменение отношения в научном знании к понятию «текст». Текст воспринимается теперь не как застывший материальный объект, но как процесс функционирования языка в реальной ситуации общения и описывается термином «дискурс». При таком подходе акцент делается на динамичность дискурса, на соотношение в нем слова и действия, или текстуальности и перформативности.

Термин «перформатив» (от англ. «perform» – представлять, исполнять, осуществлять), как известно, был введен в научный обиход Дж. Остином [1]. Перформативные речевые акты, согласно его концепции, не описывают какие-либо действия или факты, но сами осуществляют действия, создают факты и устанавливают сущности в прагматических координатах непосредственного общения «я – ты – здесь – сейчас»: Я клянусь, Благодарю Вас, Обещаю тебе и др.

Перформативным высказываниям свойственны определенные признаки [2; 3], такие как: эквиакциональность (равенство действию), автореферентность (одновременность факта языка/речи и факта действительности), автономинативность (называние самого себя – особенно в прямых речевых актах), эквитемпоральность (совпадение времени говорения и времени действия). Кроме того, перформативные высказывания не подлежат верификации: они не могут быть истинными или ложными. Но они могут быть успешными (эффективными) или неуспешными (неэффективными). В качестве основного условия эффективности перформативных высказываний выступает их узнаваемость. Для этого в культуре должен существовать институт, который делает эти высказывания действительными (например, институт клятвы, институт обещания и др.). Институт существует благодаря повторению: каждое повторение укрепляет институт. Если действие больше не повторяется, то социальный институт перестает существовать.

Свойства перформативных речевых актов были взяты за основу при последующей расширительной трактовке феномена перформативности в коммуникации. Взгляд на данную проблему существенно меняется в постструктурализме с 60–70-х гг. ХХ в. Перформативность соотносится теперь не только с исполнением отвечающих определенным условиям отдельных речевых актов. Разброс ее значений достаточно велик, и единого определения этого понятия сегодня не существует, поскольку исследователи манифестируют разные подходы к данной проблеме.

Решающим моментом, однако, в понимании перформативности признается, во-первых, ее соотносимость исключительно с коммуникативным аспектом речи. Во-вторых, принципиальным является различение между перформансом (performance) и перформативностью (performativity) [4]. Перформанс, понимаемый как выполнение действия, тесно связан с театральностью. Здесь ведущая роль принадлежит независимому, намеренно и мотивированно действующему субъекту. Перформативность высказывания в широком смысле означает выполнение нормы соответствия мысли/слова и действия. Силу и значимость это высказывание обретает прежде всего в речевом акте и через него. В фокусе внимания оказываются знаковость и итеративность (прецедентность) перформативного высказывания.

Подчеркнем, что понятия перформанса и перформативности не противопоставляются, а именно различаются. Как показывает анализ перформативных концепций, эти аспекты обычно дополняют друг друга при ведущей роли одного из них.

Феномен перформативности активно изучается в самых разных направлениях, в том числе в исследованиях социальных взаимодействий. Так, в театральной концепции перформативности Е. Фишер-Лихте тесным образом переплетаются понятия театральности, перформативности и инсценирования. Театр определяется как «перформативное искусство», при этом в центре внимания оказываются телесность, материальность театрального инсценирования как специфического модуса использования знаков [5, с. 299].

В этнологических исследованиях [6] перформативность связывается с ре-инсценировкой ритуальных действий, с погружением в игровое пространство другой культуры. При таком подходе ритуальные перформативы трансформируются в театральный перформанс, где акцент делается на исполнении текущего процесса.

В теории ритуала С. Тамбиа совершение ритуальных действий признается перформативным в трех смыслах: во-первых, как осуществление конвенциональных речевых действий, т.е. в смысле Дж. Остина, во-вторых, как драматического перформанса и, в-третьих, в смысле выводимого из этого перформанса индексикального значения [7, с. 230].

Исследователи социального поведения рассматривают перформативность как процесс конституирования разных аспектов идентичности – расы, этничности и др. Например, в перформативной концепции гендера Дж. Батлер [8; 9] утверждает, что гендер (пол) перформативен, поскольку он имитируем и, рассмотренный онтологически, является результатом многократного повторения перформативных действий (performative acts), совершенных в определенном социокультурном контексте.

Понятие перформативности прочно вошло и в понятийную сферу текстологических исследований. Презумпция текстуальности, провозглашенная структуралистской парадигмой изучения текста, приобретает оппозицию в виде презумпции перформативности. Речь идет о соотношении в тексте слова и действия. Категория перформативности признается конститутивным признаком текста (как письменного, так и устного). Это значит, что перформативность свойственна любому высказыванию, однако, если в некоторых случаях она является непринципиальной (для понимания/объяснения высказывания), то для других ситуаций будет неустранимой [10, с. 138].

Впервые принцип перформативности с отдельного высказывания на текст в целом перенес Ю. Хабермас. Он называет тексты с явным перформативным характером (к таковым он причисляет публичные исповеди, письма, дневники, автобиографии и дидактически преподносимые саморефлексии) «заинтересованной саморепрезентацией» [11, с. 37]. В перформативности он видит прежде всего условие существования индивидуальности в коммуникации. Отправитель текста репрезентирует себя в речи посредством самопонимания и самоутверждения таким образом, чтобы соответствовать представлениям о личности согласно нормам и правилам поведения, принятым в обществе, а также оправдать ожидания аудитории, необязательно современной автору.

В концепции Ю.Б. Грязновой перформативность по отношению к тексту означает, что «текст не столько говорит о чем-то, сколько показывает нечто, сопровождает говоримое его исполнением, подтверждая тем самым подлинность говоримого» [12]. Соотношение «текстуальность/перформативность» наглядно смещается в сторону последней. В этом смысле соответствие речи и действия устанавливается на уровне текста в целом, а не на уровне отдельного высказывания в тексте. Такого рода текст нацелен на инициирование коммуникации. Оно обеспечивается взаимодействием в самом тексте отправителя и его получателя и лежащим перед ними позиционным пространством самоидентификации. Для автора важно в первую очередь показать читателю, как следует читать и понимать текст, чтобы читатель понял действие, которое производит этот текст, а лишь затем – то, о чем текст.

К ярким примерам перформативных текстов относят курс лекций «Слово как действие» Дж. Остина, «Логико-философский трактат» Л. Витгенштейна, «Против методологического принуждения» П. Фейерабенда, «Наука и национальные культуры» Г. Гачева и др. Такого рода текстам свойственны рамочное строение, эпиграфы, всевозможные отступления, вопросы, которые остаются без ответов, неожиданные метафоры, характерная притчеобразность, использование приемов имитации, инсценирования, иными словами, «языковая игра» в непосредственном исполнении [13, с. 12–14].

В целом же перформативность по отношению к тексту связывается, во-первых, с действием, которое он выражает, и, во-вторых, с тем воздействием, которое он производит, с ассоциациями, которые он вызывает у получателя. При этом существенную роль играет не столько то, что текст говорит, сколько то, как, каким образом он это делает. Здесь уместно назвать прагмалингвистическое исследование перформативности поэтического текста Е.А. Горло [14], где автор отождествляет перформативность с речевым воздействием и дифференцирует ее, в соответствии с типами речевого воздействия, на прямую, косвенную и скрытую.

Признаваясь конститутивным признаком текста, перформативность включается также в процесс интерпретации текста и соотносится с «построением» своего представления в акте чтения. Так, в современном литературоведении выдвигается концепция читателя как творца текста, где текст представляется свободным полем для множества интерпретаций [15; 16], а литературный речевой акт рассматривается как призыв к заполнению свободных мест [17, с. 284].

В культурологическом аспекте перформативность рассматривается как «процесс, посредством которого осуществляется культурное событие ситуационно и неповторимо» [18, с. 3]. Под культурным событием в данной концепции понимается любое социальное (коммуникативное) действие: коммуникация как процесс, текст, дискурс, церемония, ритуал и т.д. При таком подходе акцент переносится с участников коммуникации на условия осуществления речевого акта – на исторический, этнический, ситуативный, а следовательно, культурный контекст. Перформативность в этом случае выступает в качестве одного из конститутивных признаков не только текста, но и культуры.