«Учебное издание ЮЛИЯ БОРИСОВНА ГИППЕНРЕЙТЕР ВВЕДЕНИЕ В ОБЩУЮ ПСИХОЛОГИЮ. КУРС ЛЕКЦИЙ. СОДЕРЖАНИЕ ...»

Феномен личностного смысла хорошо обнаруживает­ся на «переходных процессах», когда до того нейтраль­ный объект неожиданно начинает переживаться как субъективно важный. Думаю, что случаи такого рода хорошо знакомы каждому из вас.

Например, скучные географические сведения стано­вятся важными и значимыми, если вы планируете поход и выбираете для него маршрут. Дисциплина в группе начинает вас гораздо больше «задевать», если вы на­значаетесь старостой.

Разрешите привести один литературный пример, в котором феномен личностного смысла выступает очень ярко. Это отрывок из «Письма незнакомки» С. Цвейга.

«Все существовало лишь постольку, поскольку имело отношение к тебе, все в моей жизни лишь в том случае приобретало смысл, если было связано с тобой. Ты изменил всю мою жизнь. До тех. пор равнодушная и посредственная ученица, я неожиданно стала первой в классе; я читала сотни книг, читала до глубокой ночи, по­тому что знала, что ты любишь книги; к удивлению матери, я вдруг начала с неистовым усердием упражняться в игре на рояле, так как предполагала, что ты любишь музыку. Я чистила К чинила свои платья, чтобы не попасться тебе. на глаза неряшливо» одетой... А во время твоих отлучек... моя жизнь на долгие недели замирала и теряла всякий смысл» [128, с. 168—169].

Таким образом, чем интенсивнее мотив, тем боль­ший круг предметов вовлекается в поле его действия, т.е. приобретает личностный смысл. Крайне сильный ведущий мотив способен «осветить» всю жизнь челове­ка! Напротив, утрата такого мотива часто приводит к тяжелому переживанию потери смысла жизни.

Остановимся кратко на вопросе о связи мотивов и личности (мы будем говорить более подробно об этом позже).

Известно, что мотивы человека образуют иерархиче­скую систему. Если сравнить мотивационную сферу че­ловека со зданием, то «здание» это у разных людей бу­дет иметь очень разную форму. В одних случаях оно бу­дет подобно пирамиде с одной вершиной — одним веду­щим мотивом, в других случаях вершин (т.е. смысло-образующих мотивов) может быть несколько. Все здание может покоиться на небольшом основании—узкоэгоистическом мотиве — или опираться на широкий фундамент общественно значимых мотивов, которые включают в круг жизнедеятельности человека судьбы многих людей и событий. Здание это может быть вы­соким и низким, в зависимости от силы ведущего мотива и т.д.

Мотивационной сферой человека определяется мас­штаб и характер его личности. Например, маленький, узкий, единственный мотив, гоголевского Акакия Акакиевича—страсть к переписыванию бумаг — создает кар­тину убогой личности этого человека. Страсть Скупого рыцаря к наживе формирует личность, подобную высо­кой пирамиде с узким основанием. Заметьте, что мотив стяжательства у него легко подчиняет себе все другие мотивы: барон не только не испытывает сострадание к должникам, но и держит в нищете своего единственного сына.

Обычно иерархические отношения мотивов не осо­знаются в полной мере. Они проясняются в ситуациях конфликта мотивов. Не так уж редко жизнь сталкивает разные мотивы, требуя от человека сделать выбор в пользу одного из них: материальная выгода — или инте­ресы дела, самосохранение — или честь, короче говоря, «Париж — или месса». И вот один человек жертвует своей «религией» ради «Парижа», другой — остается ей верен. Считайте, что они прошли тест на иерархию мо­тивов и одновременно на качество личности.

Остановлюсь на следующем очень важном вопросе: развитии мотивов. После всего сказанного для вас те­перь должно быть ясно, что этот вопрос важен прежде всего с точки зрения воспитания и самовоспитания лич­ности.

При анализе деятельности, естественный путь движе­ния — тот, который был проделан сегодня: от. потреб­ности к мотиву, затем к цели и действию (П — М — Ц — Д). В реальной же деятельности постоянно происходит обратный процесс: в ходе деятельности формируются но­вые мотивы и потребности (Д—М—П)*. Иначе и не может быть; например, ребенок рождается с ограни­ченным кругом потребностей, к тому же в основном биологических.

Как в ходе деятельности образуются новые мотивы? Этот вопрос очень сложен и еще недостаточно изучен. Однако в теории деятельности замечен один механизм образования мотивов, который получил название ме­ханизма сдвига мотива на цель (другой вариант его названия — механизм превращения цели в мотив).

Суть этого механизма состоит в том; что цель, ранее побуждаемая к ее осуществлению

*Конечно, за деятельностью, которая помещена здесь на первом месте, стоят свои потребность и мотив, однако в данном анализе они как бы выносятся за скобки.

каким-то мотивом, со временем приобретает самостоятельную побудительную силу, т.е. сама становится мотивом.

Я вновь обращаюсь к вашему опыту. Вам, наверное, хорошо знакомы по школьной жизни такие случаи, ког­да ученик начинает охотно заниматься каким-нибудь предметом потому, что ему доставляет удовольствие об­щение с любимым учителем. Но со временем оказыва­ется, что интерес к данному предмету углубился и школьник продолжает заниматься этим предметом уже ради него самого и, может быть, даже выбирает его в ка­честве своей будущей специальности.

Очень часто такие «превращения» происходят в на­учной работе. Известно ли вам, что И. П. Павлов полу­чил Нобелевскую премию совсем не за те исследования высшей нервной деятельности, которые широко извест­ны? До них Павлов занимался физиологией пищеваре­ния и изобрел очень остроумный метод изучения работы желудка, за что и получил эту премию.

И. вот r ходе своих работ он заметил явление, кото­рое он назвал «психическим отделением слюны» (ус­ловно-рефлекторную реакцию слюноотделения), и задал­ся целью выяснить природу этого явления; Вначале для Павлова это была цель, «освещенная» другим моти­вом — понять механизмы пищеварения. Однако посте­пенно она превратилась в самостоятельный, ведущий мотив, который определил научную деятельность И. П. Павлова на протяжении всей остальной его жизни.

Каково внутреннее содержание этого таинственного ив то же время столь жизненно важного процесса — превращения цели в мотив?

Художественное описание его' можно найти в извест­ном эссе Стендаля «О любви», где автор обозначает его как процесс «кристаллизации» [104].

Стендаль сравнивает процесс зарождения чувства любви с тем, что происходит с предметом, когда он по­падает в перенасыщенный раствор соли (в знаменитые зальцбургские копи): если это, например, сухая ветка, то она покрывается кристаллами соли и через некоторое время, извлеченная из воды, приобретает вид драгоцен­ности, сияющей алмазами. «То, что я называю кристаллизацией, есть особая деятельность ума, — пишет Стендаль,— который из всего, с чем он сталкивается, извле­кает открытие, что любимый предмет обладает новы­ми совершенствами».

Если перевести метафору Стендаля на язык науч­ных понятий, то процесс кристаллизации можно пред­ставить себе как процесс «выпадения» положительных эмоций на предмет (или цель) деятельности. Если процесс накопления, положительных эмоций вокруг данно­го предмета идет достаточно интенсивно, то наступает момент, когда он (этот предмет) превращается в мотив *.

Если снова воспользоваться метафорой, то можно сказать, что сначала предмет «отражает свет» (положи­тельные эмоции) от других мотивов, а с какого-то мо­мента начинает «светиться» сам, т.е. сам становится мотивом.

Важно подчеркнуть, что превращение цели в мотив может произойти, только если накапливаются положи­тельные эмоции: например, хорошо известно, что одни­ми наказаниями и принуждениями любовь или интерес к делу привить невозможно.

Итак, предмет не может стать мотивом по заказу даже при очень горячем желании. Он должен пройти длительный период аккумуляции положительных эмо­ций. Последние выступают в роли своеобразных «мос­тиков», которые связывают данный предмет с системой существующих мотивов, пока новый мотив не входит в эту систему на правах одного из них

До сих пор нами обсуждалась в основном внешняя, практическая деятельность человека. С ее анализа и на­чалась разработка теории деятельности. Но затем авто­ры теории обратились к внутренней деятельности. Что же такое «внутренняя деятельность»?

Для начала представьте себе содержание той внут­ренней работы, которая называется «умственной» и ко­торой человек занимается постоянно. Всегда ли это собственно мыслительный процесс, т.е. решение интел­лектуальных или научных задач? Нет, не всегда. Очень часто во время таких «размышлений» человек воспро­изводит (как бы проигрывает) в уме предстоящие дей­ствия.

* Аналогичный процесс, но только с противоположным эмоцио­нальным знаком и противоположным результатом («изживание» мотива) описан 3. Фрейдом как «работа печали» [121, с, 204-— 205].

Например, Н. собирается повесить книжные полки и «прикидывает», где и как их расположить. Оценив один вариант, он от него отказывается, переходит к другому, третьему варианту, наконец выбирает наиболее под­ходящее, на его взгляд, место. Причем за все время он ни разу «не пошевельнул пальцем», т.е. не произвел ни одного практического действия.

«Проигрывание» действий в уме входит и в обдумы­вание поступков. Что. человек делает, когда размышляет, как поступить? Представляет какое-то действие свершившийся и затем смотрит на его следствия. По ним он и выбирает тот поступок, который кажется ему наи­более подходящим (если, конечно, он действует обду­манно).

Как часто человек, ожидая какое-нибудь радостное событие, опережая время, представляет это событие уже случившимся. В результате он находит себя сидящим со счастливой улыбкой. Или как часто мы в мыслях обращаемся к другу или к близкому человеку, делясь с ним впечатлениями, представляя его реакцию или мнение, иногда ведя с ним длительный спор и даже выясняя отношения.

Представляют ли все описанные и подобные им слу­чаи внутренней работы просто курьезные факты, кото­рые сопровождают нашу реальную, практическую, дея­тельность, или они имеют какую-то важную функцию? Безусловно имеют — и очень важную!

В чем эта функция состоит? В том, что внутренние действия подготавливают внешние действия. Они экономизируют человеческие усилия, давая возможность достаточно быстро выбрать нужное действие. Наконец, они дают человеку возможность избежать грубых, а иногда и роковых ошибок.

В отношении этих чрезвычайно важных форм актив­ности теория деятельности выдвигает два основных те­зиса.

Во-первых, подобная активность—деятельность, ко­торая имеет принципиально, то же строение, что и внешняя деятельность, и которая отличается от нее только формой протекания.

Во-вторых, внутренняя деятельность произошла из внешней, практической деятельности путем процесса интериоризации. Под последним понимается перенос соответствующих действий в умственный план.

Что касается первого тезиса, то он означает, что внутренняя деятельность, как и внешняя, побуждается мотивами, сопровождается эмоциональными пережива­ниями (не менее, а часто и более острыми), имеет свой операционально-технический состав, т.е. состоит из по­следовательности действий и реализующих их операций. Разница только в том, что действия производятся не с реальными предметами, а с их образами, а вместо реального продукта получается мысленный результат.

В отношении второго тезиса можно добавить следующее. Во-первых, довольно очевидно, что для успешного воспроизведения какого-то действия «в уме» нужно обязательно освоить его в материальном плане и получить сначала реальный результат. Например, продумывание шахматного хода возможно лишь после того, как освое­ны реальные Ходы фигур и восприняты их реальные следствия.

С другой стороны, столь же очевидно, что при ин­териоризации внешняя деятельность, хотя и не меняет своего принципиального строения, сильно трансформируется. Особенно это относится к ее операционально-технической части: отдельные действия или операции сокращаются, некоторые из них выпадают вовсе; весь процесс протекает намного быстрее и т.п.

Хочу обратить ваше внимание на то, что теория.деятельности через понятие внутренней деятельности в значительной мере приблизилась к описанию своими средствами знаменитого «потока сознания» В. Джемса. Правда, с помощью этого понятия удается представить не все содержание этого «потока». Чтобы охватить ос­тальные «содержания сознания», необходимо сделать вслед за теорией деятельности еще один, последний, шаг—в направлении, таких традиционных объектов психологической науки, как отдельные процессы, или психические функции: восприятие, внимание, память и т.п.

Могут ли быть эти процессы описаны в понятиях я средствами теории деятельности? Можно ли усмотреть и в них структурные особенности деятельности? Оказы­вается, можно! Более того, советская психология на протяжении нескольких десятилетий занималась разработкой как раз такого деятельностного подхода к на­званным процессам.

Для примера возьмем восприятие. Я уже говорила, что существует сенсорная функция, т.е. способность получать ощущения. В одной из предшествующих лекций в связи с «иллюзией окна» говорилось о перцептивных навыках и автоматизмах, т.е. о перцептивных операциях,— они тоже имеют место. А вот перцептивные действия, существуют ли они? Для того чтобы от­ветить на этот вопрос, необходимо выяснить, а суще­ствуют, ли перцептивные цели? Если да — то им будут соответствовать и перцептивные действия.

Итак, существуют ли перцептивные цели, перцептив­ные задачи? Существуют, конечно. Всем знакома задача различения двух сходных раздражителей — вкусов, за­пахов, звуковых тонов, цветов. В решении такой задачи упражняются, например, дегустаторы, настройщики, художники. Совсем другой тип перцептивной задачи — обнаружение (например, слабо светящейся цели на экране). В повседневной жизни часто приходится решать глазомерные задачи, задачи опознания (лиц, голосов, форм) и др.

Для решения всех. этих задач производятся перцептивные действия, которые можно охарактеризовать соответственно как действия различения, обнаружения, измерения, опознания и др.

Представления о структуре деятельности применимы также к анализу всех остальных психических процес­сов, и с этим вы будете подробно знакомиться в спе­циальных разделах курса общей, психологии. Я только хочу указать на то, что теория деятельности дает возможность по-новому взглянуть на эти классические объ­екты психологического изучения. Она дает возможность осмыслить психические, процессы как особые формы деятельности и применить к ним известные сведения — об общем строении деятельности, о ее иерархических уровнях, о формах ее протекания, о законах формиро­вания, о связях с сознанием и т.п.

На этом я закончила изложение собственно теории деятельности. Мы имеем теперь возможность вновь об­ратиться к вопросу о предмете психологии и, наконец, завершить его обсуждение, рассмотрев современное его решение.

Итак, какой ответ на вопрос о предмете психологии предлагает теория деятельности? Его можно найти в Большой советской энциклопедии в статье «Психология» (написанной А. Н. Леонтьевым и М. Г. Ярошевским). Психология в ней определяется как «наука о законах порождения и функционирования психического отражения индивидом объективной реальности в про­цессе деятельности человека и поведения животных» [88, с. 193].

Из этого определения видно, что «деятельность» при­нимается как исходная реальность, с которой имеет де­ло психология, а психика рассматривается как ее про­изводная и одновременно как ее неотъемлемая сторо­на. Тем самым утверждается, что психика не может рас­сматриваться вне деятельности, равно как и наоборот: деятельность — без психики.

Предельно упрощая, можно сказать, что предметом психологии является психически управляемая деятельность *.

Как же этот ответ непосредственно реализуется в, практике психологических исследований?

Если проанализировать конкретные работы (теоре­тические и экспериментальные), выполненные в советской психологии на протяжении нескольких десятиле­тий, то можно видеть, что в них реализуются две самые общие стратегические линии. В русле одной из них деятельность выступает как предмет исследования, в русле другой — как объяснительный принцип.

Например, все уже известные вам представления — об уровневой структуре деятельности, о ее динамике, о формах деятельности (внутренней и внешней), о про­цессе интериоризации, об отражении структурных осо­бенностей деятельности в сознании и т. п. — есть результат реализации первой стратегической линии. Примене­ние же понятий и положений теории деятельности к ана­лизу психических процессов, сознания, личности — есть результат реализации второй линии. Конечно, обе «ли­нии» тесно переплетаются, и успехи в развитии первой создают основу для развития второй.

По существу, последующие лекции будут разверну­тыми иллюстрациями обеих стратегий, которые объеди­няются под общим названием деятельностного подхода в психологии. Надеюсь, что на материале различных тем нам удастся более содержательно рассмотреть основные положения теории деятельности и одновременно убедиться в ее объяснительных возможностях.

* Эта наиболее широкая трактовка предмета психологии с позиции деятельностного подхода (см., например, [30]) не является обще­принятой. Более узкая точка зрения состоит в выделении в качестве предмета психологии ориентировочной деятельности, т.е. системна психического управления деятельностью [23].

Лекция 9

ФИЗИОЛОГИЯ ДВИЖЕНИИ И ФИЗИОЛОГИЯ АКТИВНОСТИ

МЕХАНИЗМЫ ОРГАНИЗАЦИИ ДВИЖЕНИЙ,

ПО Н. А. БЕРНШТЕИНУ:

ПРИНЦИП СЕНСОРНЫХ КОРРЕКЦИЙ,

СХЕМА РЕФЛЕКТОРНОГО КОЛЬЦА,

ТЕОРИЯ УРОВНЕЙ

В этой и следующей лекции вы познакомитесь с концепцией выдающегося советского ученого Н. А. Бернштейна. У нас есть целый ряд оснований об­ратиться к этой концепции.

В трудах Н. А. Бернштейна нашла блестящую раз­работку проблема механизмов организации движений и действий человека. Занимаясь этой проблемой, Н. А. Бернштейн обнаружил себя как очень психоло­гично мыслящий физиолог (что бывает крайне редко), в результате его теория и выявленные им механизмы оказались органически сочетающимися с теорией дея­тельности; они позволят углубить наши представления об операционально-технических аспектах деятельности.

Н. А. Бернштейн выступил в научной литературе как страстный защитник принципа активности — одного из тех принципов, на которых, как вы уже знаете, покоит­ся психологическая теория деятельности. Мы разберем его идеи, высказанные в порядке защиты и развития этого принципа. Наконец, теория Н. А. Бернштейна окажется нам чрезвычайно полезной при обсуждении так называемой психофизической проблемы (лекция 13), где речь пойдет, в частности, о возможностях и ограни­чениях физиологического объяснения в психологии.

Николай Александрович Бернштейн (1896—1966) по образованию был врач-невропатолог, и в этом качестве он работал в госпиталях во время гражданской и Ве­ликой Отечественной войн. Но наиболее плодотворной оказалась его работа как экспериментатора и теорети­ка в целом ряде научных областей — физиологии, психофизиологии, биологии, кибернетике.

Это был человек очень разносторонних талантов: он увлекался математикой, музыкой, лингвистикой, инженерным делом. Однако все свои знания и способности он сконцентрировал на решении главной проблемы своей жизни — изучении движений животных и человека. Так, математические знания позволили ему стать основопо­ложником современной биомеханики, в частности биомеханики спорта. Практика врача-невропатолога снаб­дила его огромным фактическим материалом, касаю­щимся расстройств движений при различных заболева­ниях и травмах центральной нервной системы. Занятия музыкой дали возможность подвергнуть тончайшему анализу движения пианиста и скрипача: он экспериментировал в том числе и на себе, наблюдая за про­грессом собственной фортепианной техники. Инженерные знания и навыки помогли Н. А. Бернштейну усовершен­ствовать методы регистрации движений — он создал ряд новых техник регистрации сложных движений. Наконец, лингвистические интересы, несомненно, сказались на стиле, которым написаны его научные труды: тексты Н. А. Бернштейна — одни из самых поэтичных образцов научной литературы. Его язык отличается сжатостью, четкостью и в то же время необыкновенной живостью и, образностью. Конечно, все эти качества языка отражали и качества его мышления.

В1947 г. вышла одна из основных книг Н. А. Берн­штейна «О построении движения», которая была удо­стоена Государственной премии. На титуле, книги стоя­ло посвящение: «Светлой, неугасающей памяти товарищей, отдавших свою жизнь в борьбе за Советскую Ро­дину».

В этой книге были отражены итоги почти тридцати­летней работы автора и его сотрудников в области экс­периментальных, клинических и теоретических исследо­ваний движений и высказан ряд совершенно новых идей.

Одна из них состояла в опровержении принципа реф­лекторной дуги как механизма организаций движений и замене его принципом рефлекторного кольца, о чем я буду говорить более подробно. Этот- пункт концепции Н. А. Бернштейна содержал, таким образом, критику господствовавшей в то время 'в физиологии высшей нервной деятельности точки зрения на механизм услов­ного рефлекса как на универсальный принцип анализа высшей нервной деятельности.

Вскоре для Н. А; Бернштейна настали трудные годы. На организованных Дискуссиях подчас некорректно и некомпетентно выступали коллеги я даже некоторые бывшие ученики Н. А. Бернштейна с критикой выска­зывавшихся им новых идей. В этот тяжелый для себя период Николай Александрович не отказался ни от од­ной из своих идей, заплатив за это, как потом выясни­лось, потерей навсегда возможности вести экспериментально-исследовательскую работу.

Последний период жизни Н. А. Бернштейн был занят особой деятельностью. К нему домой шли ученые и на­учные работники разных профессий: врачи, физиологи, математики, кибернетики, музыканты, лингвисты — для научных бесед. Они искали у него советов, оценок, кон­сультаций, новых точек зрения. (Об этом вы можете подробно прочесть в статье В. Л. Найдина «Чудо, ко­торое всегда с тобой» [79].) Другую половину дня Н. А. Бернштейн был занят собственной научной, теоретической работой — он подводил итоги и снова, осмысливал результаты, полученные в предыдущие периоды своей жизни.

Уже после его смерти многие узнали, что за два года до кончины Н. А. Бернштейн сам поставил себе диагноз—рак печени, после чего снялся с учета из всех поликлиник и строго расписал оставшийся срок жизни, который он тоже определил с точностью до месяца. Он успел закончить и даже просмотреть гранки своей по­следней книги «Очерки по физиологии движений и фи­зиологии активности» [15].

Известный русский психиатр П.,Б. Ганнушкин, ха­рактеризуя один из типов человеческих личностей, писал: «Здесь можно найти людей, занимающих позиции на тех вершинах царства идей, в разреженном воздухе ко­торого трудно дышать обыкновенному человеку. Сюда относятся: утонченные художники-эстеты... глубокомыс­ленные метафизики, наконец, талантливые ученые-схе­матики и гениальные революционеры в науке, благодаря своей способности к неожиданным сопоставлениям, с бестрепетной отвагой преображающие, иногда до неузна­ваемости, лицо той дисциплины, в которой они рабо­тают» [25, с. 386]. Читая эти строки, сразу вспомина­ешь. Н. А. Бернштейна: именно талантливый ученый-революционер, именно преобразивший до неузнаваемости дисциплину и именно «с бестрепетной отвагой»!

А теперь рассмотрим содержательно некоторые ос­новные положения концепции Н. А. Бернштейна.

Залог успеха работ Бернштейна состоял в том, что он отказался от традиционных методов исследования движений. До него движения, как правило, загонялись в прокрустово ложе лабораторных процедур и устано­вок; при их исследовании часто производилась перерезка нервов, разрушение центров, внешнее обездвижение животного (за исключением той части тела, которая интересовала экспериментатора), лягушек обезглавливали, собак привязывали к станку и т.п.

Объектом изучения Н. А. Бернштейн сделал естественные движения нормального, неповрежденного ор­ганизма, и в основном движения человека. Таким об­разом, сразу определился контингент движений, кото­рыми он занимался; это были движения трудовые, спортивные, бытовые и др. Конечно, потребовалась разра­ботка специальных методов, регистрации движений, что с успехом осуществил Бернштейн.

До работ Н. А. Бернштейна в физиологии бытовало мнение (которое излагалось и в учебниках), что двига­тельный акт организуется следующим образом: на эта­пе обучения движению в двигательных центрах, форми­руется и фиксируется его программа; затем в результате действия какого-то стимула она возбуждается, в мышцы идут моторные командные импульсы, и дви­жение реализуется. Таким образом, в самом общем виде механизм движения описывался схемой рефлекторной дуги: стимул—процесс его центральной' переработки.(возбуждение программ) — двигательная реакция.

Первый вывод, к которому пришел Н. А. Бернштейн, состоял в том, что так не может осуществляться сколь­ко-нибудь сложное движение. Вообще говоря, очень простое движение, например коленный рефлекс или отдергивание руки от огня, может произойти в результа­те прямого проведения моторных команд от центра к периферии. Но сложные двигательные акты, которые призваны решить какую-то задачу, достичь какого-то результата, так строиться не могут. Главная причина со­стоит в том, что результат любого сложного движения зависит не только от собственно управляющих сигна­лов, но и от целого ряда дополнительных факторов. Ка­кие это факторы, я скажу несколько позже, а сейчас отмечу только их общее свойство; все они вносят отклонения в запланированный ход движения, сами же не поддаются предварительному учету. В результате окон­чательная цель движения может быть достигнута, толь­ко если в него будут постоянно вноситься поправки, или коррекции; А для этого ЦНС должна знать, како­ва реальная судьба текущего движения. Иными слова­ми, в ЦНС должны непрерывно поступать афферентные сигналы,. содержащие информацию о реальном ходе движения, а затем перерабатываться в сигналы кор­рекции.

Таким образом, Н. А. Бернштейном был предложен совершенно новый принцип управления движениями; он назвал его принципом сенсорных коррекций, имея в виду коррекции, вносимые в моторные импульсы на ос­нове сенсорной информации о ходе движения.

А теперь познакомимся с дополнительными факто­рами, которые, помимо моторных команд, влияют на ход движения.

Во-первых, это реактивные силы. Если вы сильно взмахнете рукой, то в других частях тела разовьются реактивные силы, которые изменят их положение и тонус.

Это хорошо видно в тех случаях, когда у вас под но­гами нетвердая опора. Неопытный человек, стоя на льду, рискует упасть, если слишком сильно ударит клюшкой по шайбе, хотя, конечно, это падение никак не запла­нировано в его моторных центрах. Если ребенок зале­зает на диван и начинает с него бросать мяч, то мать тут же спускает его вниз; она знает, что бросив мяч, он может сам полететь с дивана; виной опять будут ре­активные силы.

Во-вторых, это инерционные силы. Если вы резко поднимете руку, то она взлетает не только за счет тех моторных импульсов, которые посланы в мышцы, но с какого-то момента движется по инерции. Влияние инер­ционных сил особенно велико в тех случаях, когда че­ловек работает тяжелым орудием—топором, молотом и т.п. Но они имеют место и в любом другом движении. Например, при беге значительная часть движения выносимой вперед ноги происходит за счет этих сил.

В-третьих, это внешние силы. Если движение на­правлено на объект, то оно обязательно встречается с его сопротивлением, причем это сопротивление далеко не всегда предсказуемо. Представьте себе, что вы натираете пол, производя скользящие движения ногой. Сопротивление-пола в каждый момент может отличаться от предыдущего, и заранее знать его вы никак не можете. То же самое при работе резцом, рубанком, отверткой. Во всех этих и многих других случаях нельзя заложить в моторные программы учет меняющихся внешних сил.

Наконец, последний не планируемый фактор — исхода нов состояние мышцы.

Состояние мышцы меняется по ходу движения вместе-с изменением ее длины, а также в результате утомления и т.п. Поэтому один и тот же управляющий импульс, придя к мышце, может дать совершенно разный моторный эффект.

Итак, действие всех перечисленных факторов обусловливает необходимость непрерывного учета информации о состоянии двигательного аппарата и о непосредственном ходе движения. Эта информация получила название «сигналов обратной связи». Кстати, роль сигналов обратной связи в управлении движениями, как и в задачах управления вообще, А. Н. Бернштейн описал задолго до появления аналогичных идей в кибернетике *. Тезис о том, что без учета информации о движении последнее не может осуществляться, имеет веские фактические подтверждения.

Рассмотрим два примера. Первый я беру из монографии Н. А, Бернштейна [14].

Есть такое заболевание — сухотка спинного мозга, при котором поражаются проводящие пути проприоцептивной, т.е. мышечной и суставной, а также кожной чувствительности. При этом больной имеет совершенно сохранную моторную систему: моторные центры целы, моторные проводящие пути в спинном мозге сохранны, его мышцы находятся в нормальном состоянии. Нет только афферентных сигналов от опорно-двигательного аппарата. И в результате движения оказываются полностью расстроены. Так, если больной закрывает гла­за, то он не может ходить; также с закрытыми глаза­ми он не может удержать стакан — тот у него выскальзывает из рук. Все это происходит потому, что субъект не знает, в каком положении находятся, например, его ноги, руки или другие части тела, движутся они или нет, каков тонус и состояние мышц и т.п. Но если такой пациент открывает глаза и если ему

* Примерно в то же время, т. е. в середине 30-х годов, наличие сигналов обратной связи в контуре управления физиологическими актами было описано другим советским физиологом, П. К. Анохиным, под, названием «санкционирующая афферентация» [7].

еще на полу чертят полоски, по которым он должен пройти (т.е. ор­ганизуют зрительную информацию о его собственных движениях), то он идет более или менее успешно. То же происходит с различными ручными движениями.

Другой пример я беру из относительно новых экспе­риментальных исследований организации речевых дви­жений.

Когда человек говорит, то он получает сигналы об­ратной связи о работе своего артикуляционного аппара­та в двух формах: в форме тех же проприоцептивных сигналов (мы имеем чувствительные «датчики» в мыш­цах, гортани языка, всей ротовой полости) и в форме слуховых сигналов.

Вообще сигналы обратной связи от движений часто запараллелены, т.е. они поступают одновременно по нескольким каналам. Например, когда человек идет, то ощущает свои шаги с помощью мышечного чувства и одновременно может их видеть и слышать. Так же и в обсуждаемом случае: воспринимая проприоцептивные сигналы от своих речевых движений, человек одновре­менно отчетливо слышит звуки своей речи. Я сейчас докажу, что и те и другие сигналы используются для организации речевых движений.

Современная лабораторная техника позволяет по­ставить человека в совершенно необычные условия. Ис­пытуемому предлагают произносить какой-нибудь текст, например знакомое стихотворение. Этот текст через микрофон подают ему в наушники, но с некоторым за­паздыванием; таким образом, испытуемый слышит то, что он говорил несколько секунд назад, а то, что гово­рит в данный момент, он не слышит. Оказывается, что в этих условиях речь субъекта полностью расстраива­ется; он оказывается неспособным вообще что-либо го­ворить!

В чем здесь дело? Нельзя сказать; что в описанных опытах испытуемый лишен сигналов обратной связи: оба чувствительных канала — мышечный и слуховой — функционируют. Дело все в том, что по ним поступает несогласованная, противоречивая информация. Так что на основании одной информации следовало бы производить одно речевое движение, а на основании другой — другое движение. В результате испытуемый не может' произвести никакого движения.

Замечу, что описанный прием «сшибки» сигналов обратной связи используют для выявления лиц, симулирующих глухоту: если человек действительно не слышит, то задержка сигналов обратной связи по слуховому каналу не вызывает у него никакого, расстройства речи; если же он только притворяется неслышащим, то этот прием действует безотказно.

Перейдем к следующему важному пункту теории Н. А. Бернштейна — к схеме рефлекторного кольца. Эта схема непосредственно вытекает из принципа сенсорных коррекций и служит его дальнейшим развитием.

Рассмотрим сначала упрощенный вариант этой схемы (рис. 6, а).

Имеется моторный центр (M), из которого поступают эффекторные команды в мышцу. Изобразим ее блоком внизу, имея в виду также рабочую точку, движущегося органа (m).

Рис. 6. Различные принципы управления движениями: а — принцип сенсорных коррекций (по Н. А. Бернштейну), б — то же, временная развертка, в — принцип рефлекторной дуги Обозначения и сокращения: М — моторный центр, S — сенсор­ный центр, m (р. т) — мышца, рабочая точка, аф. сигн. — сигналы обратной связи от движения, эф. сигн. — эффекторные команды, рец. — рецептор внешнего стимула

От рабочей точки идут сигналы обрат­ной связи в сенсорный центр (S); это чувствительные,' или афферентные, сигналы. В ЦНС происходит пере­работка поступившей информации, т. е. перешифровка ее на моторные сигналы коррекции. Эти сигналы снова поступают в мышцу. Получается кольцевой процесс управления.

Данная схема станет более понятной, если ввести временную развертку процесса (рис. 6,б). Предполо­жим, что только что сказанное относится к моменту t1; новые эффекторные сигналы приводят к перемещению рабочей точки по заданной траектории (момент t2), и т.д.

Как классическая схема рефлекторной дуги соотно­сится с таким «кольцом»? Можно сказать, что она представляет собой частный, притом «вырожденный», случай кольца: по схеме дуги совершаются жестко за­программированные, элементарные кратковременные акты, которые не нуждаются в коррекциях. Я уже упо­минала о них: это движения типа коленного.рефлекса, мигания и т.п. Обратная афферентация в них теряет свое значение, и определяющую роль приобретает внеш­ний пусковой сигнал (рис, 6, в). Для большинства же движений необходимо функционирование кольца.

Теперь обратимся, к более позднему варианту схемы «кольца» Н. А. Бернштейна; она более детализована и поэтому позволяет гораздо полнее представить процесс управления двигательными актами (рис. 7).

Имеются моторные «выходы» (эффектор), сенсор­ные «входы» (рецептор), рабочая точка или объект (если речь идет о предметном действии) и блок перешифро­вок. Новыми являются несколько центральных бло­ков — программа, задающий прибор и прибор сличения.

Кольцо функционирует, следующим образом. В про­грамме записаны последовательные этапы сложного движения. В каждый данный момент отрабатывается какой-то ее частный этап, или элемент, и соответствующая частная программа спускается в задающий при­бор.

Из задающего прибора сигналы поступают на при­бор сличения; А. Н. Бернштейн обозначает их двумя латинскими буквами SW (от нем. Soll. Wert, что озна­чает «то, что должно быть»). На тот же блок от рецеп­тора приходят сигналы обратной связи, сообщающие о состоянии рабочей точки; они обозначены IW (от нем. Ist Wert, что означает «то, что есть»). В приборе сли­чения-эти сигналы сравниваются, и на выходе из него получаются AW, т.е. сигналы рассогласования между требуемым и фактическим положением вещей. Они попадают на блок перешифровки, откуда выходят сиг­налы коррекции; через промежуточные центральные ин­станции (регулятор) они попадают на эффекта?.

Разберем функционирование кольца управления на примере какого-нибудь реального движения.

Предположим, гимнаст работает на кольцах. Вся комбинация целиком содержится в его двигательной программе.

Рис. 7. Схема рефлекторного кольца Н. А. Бернштейна

В соответствии с программой ему нужно в какой-то момент сделать стойку на руках (кстати, труднейший элемент!).

Из программы спускается в задающий прибор соот­ветствующий приказ, и в нем формируются сигналы SW, которые идут на прибор сличения. Эти сигналы будут сличаться с афферентными сигналами (IW). Зна­чит, сами они должны иметь сенсорно-перцептивную природу, т.е. представлять собой образ движения. Такой образ обеспечивается прежде всего сигналами проприоцептивной и зрительной модальностей; это «картина» стойки и с точки зрения ее общего вида, и с точки зре­ния ее двигательно-технического состава — положения частей тела, центра тяжести, распределения тонуса раз­личных мышц и т. п.

Итак, в прибор сличения поступают и образ дви­жения, и информация от всех рецепторов о реализован­ном движении.

Предположим, что, выходя на стойку, спортсмен сде­лал слишком сильный мах и его начало клонить назад,— возникает опасность опрокинуться. Что тогда происхо­дит? С прибора сличения поступили на блок перешиф­ровки сигналы об излишней тяге назад. Эти сигналы (AW) сообщают, что не все в порядке, что нужно по­слать. сигналы коррекции, выправляющие это положе­ние. Такие сигналы поступают, поправка происходит. В следующем цикле кольца снова сличаются сигналы SW и IW. Может оказаться, что W=0; это идеальный случай. Он означает, что данный элемент выполнен и можно перейти к реализации следующего пункта программы *.

На схеме Бернштейна можно видеть одну интересную стрелку, которая идет от рецептора на задающий прибор. Она означает следующее: по ходу движения случаются такие ситуации, когда экономичнее не да­вать коррекции к текущему движению, а просто пере­строить его, пустить по другому руслу, т.е. изменить его частную программу. И тогда соответствующее реше­ние принимается в микроинтервалы времени, и в этом обнаруживается двигательная находчивость организма. Таким образом, может иметь место не только спокой­ный «спуск» частных, программ в задающее устройство, но и экстренная их перестройка.

Я думаю, что подобные примеры вы легко найдете сами. Такое случается в условиях борьбы хищника и жертвы, встречи боксеров, в спортивных играх и т.п., где ситуация постоянно меняется.

Итак, были разобраны принцип сенсорных коррек­ций и вытекающая из этого принципа схема управления; по рефлекторному кольцу.

Перейду к следующему крупному вкладу Н. А. Бернштейна — к теории уровней построения движений.

К этой теории можно перекинуть логический «мост» от рефлекторного кольца, если обратить специальное внимание на качество афферентных сигналов, поступающих от движения.

Специально исследуя этот вопрос на очень обширном материале с привлечением данных фило- и онтогенеза, патологии и экспериментальных исследований, Н. А. Бернштейн обнаружил следующее. В зависимости ОТ того, какую информацию несут сигналы обратной связи: сообщают ли они о степени напряжения мышц, об относительном положении частей тела, о скорости или ускорении движения рабочей точки,.-и ее пространствен­ном положении, о предметном результате движения, аф­ферентные сигналы приходят в разные чувствительные центры головного мозга и соответственно переключают­ся на моторные пути на разных уровнях. Причем под уровнями следует понимать буквально морфологические' «слои» в ЦНС. Так были выделены уровни спинного и продолговатого мозга, уровень подкорковых центров, уровни коры. Но я не буду сейчас вдаваться в анато­мические подробности, поскольку они требуют специальных знаний. Остановлюсь лишь на краткой характеристике каждого из уровней, выделенных Н. А. Бернштейном, и проиллюстрирую их на примерах.

Надо сказать, что каждый уровень имеет специфиче­ские, свойственные только ему моторные проявления, каждому уровню соответствует свой класс движений.

Уровень А — самый низкий и филогенетически са­мый древний. У человека он не имеет самостоятельного значения, зато заведует очень важным аспектом любо­го движения — тонусом мышц. Он участвует в орга­низации любого движения совместно с другими уров­нями.

Правда, есть немногочисленные движения, которые регулируются уровнем Л самостоятельно: это непроиз­вольная дрожь, стук зубами от холода и страха, быст­рые вибрато (7—8 гц) в фортепианной игре, дрожания пальца скрипача, удержание позы в полетной фазе.прыжка, и др.

На этот уровень поступают сигналы от мышечных проприорецепторов, которые сообщают о степени напря­жения мышц, а также от органов равновесия.

Уровень В, Бернштейн называет его уровнем синергий. На этом уровне перерабатываются в основном сиг­налы от мышечно-суставных рецепторов, которые сооб­щают о взаимном положении и движении частей тела. Этот, уровень, таким образом, оторван от внешнего пространства, но зато очень хорошо «осведомлен» о том, что делается «в пространстве тела».

* Для пояснения этого момента удобно дополнить схему А. Н. Бернштейна соответствующей стрелкой (ДW=0 на рис. 7).

Уровень В принимает большое участие в организа­ции движений более высоких уровней, и там он берет на себя задачу внутренней координации сложных двига­тельных ансамблей. К собственным движениям этого уровня относятся такие которые не требуют учета внешнего пространства: вольная гимнастика; потягивания, мимика и др.

Уровень С. Бернштейн называет его уровнем пространственного поля. На него поступают сигналы от зре­ния, слуха, осязания; т.е. вся информация о внешнем пространстве. Поэтому на нем строятся движения, при­способленные к пространственным свойствам объек­тов — к их форме, положению, длине, весу и пр. Среди них все переместительные движения: ходьба, лазанье, бег, прыжки, различные акробатические движения; уп­ражнения на гимнастических снарядах; движения рук пианиста или машинистки; баллистические движения — метание гранаты, броски мяча, игра в теннис и городки; движения прицеливания — игра на бильярде, наводка подзорной трубы, стрельба из винтовки; броски вра­таря на мяч и др.

Уровень D назван уровнем предметных действий. Это корковый уровень, который заведует организацией действий с предметами. Он практически монопольно при­надлежит человеку. К нему относятся все орудийные действия, манипуляции с предметами и др. Примерами могут служить движения жонглера, фехтовальщика; все бытовые движения: шнуровка ботинок, завязывание гал­стука, чистка картошки; работа гравера, хирурга, часовщика, управление автомобилем и т.п.

Характерная особенность движений этого уровня со­стоит в том, что они сообразуются с логикой предмета. Это уже не столько движения, сколько действия; в них совсем не фиксирован двигательный состав, или «узор», движения, а задан лишь конечный предметный резуль­тат. Для этого уровня безразличен способ выполнения действия, набор двигательных операций. Так, именно средствами данного уровня Н. Паганини мог играть на одной струне, когда у него лопались остальные. Более распространенный бытовой пример — разные способы открывания бутылки: вы можете прибегнуть к помощи штопора, ножа, выбить- пробку ударом по дну, протолк­нуть ее внутрь и т.п. Во всех случаях конкретные дви­жения будут разные, но конечный результат действия — одинаковый. И в этом смысле к работе уровня D очень подходит пословица: «Не мытьем, так катаньем».

Наконец, последний, самый высокий — уровень Е. Это уровень интеллектуальных двигательных актов, в первую очередь речевых движений, движений письма, а также движения символической, или кодированной, речи — жестов глухонемых, азбуки Морзе и др. Движе­ния этого уровня определяются не предметным, а отвле­ченным, вербальным смыслом.

Теперь сделаю два важных замечания относительно функционирования уровней.

Первое: в организации сложных движений участву­ют, как. правило, сразу несколько уровней—тот, на ко­тором строится данное движение (он называется веду­щим), и все нижележащие уровни.

К примеру, письмо — это сложное движение, в кото­ром участвуют все пять уровней. Проследим их, двига­ясь снизу вверх.

Уровень А обеспечивает прежде всего тонус руки и пальцев.

Уровень В придает движениям письма плавную округлость, обеспечивая скоропись. Если переложить пишущую ручку в левую руку, то округлость и плав­ность движений исчезает: дело в том, что уровень В от­личается фиксацией «штампов», которые выработались в результате тренировки и которые не переносятся на другие двигательные органы (интересно, что при потере плавности индивидуальные особенности почерка сохра­няются и в левой руке, потому что они зависят от дру­гих, более высоких уровней). Так что этим способом можно вычленить вклад уровня В.

Далее; уровень С организует воспроизведение гео­метрической формы букв, ровное расположение строк на бумаге.

Уровень D обеспечивает правильное владение руч­кой, наконец, уровень Е — смысловую сторону письма.

Развивая это положение о совместном функциони­ровании уровней, Н. А. Бернштейн приходит к следую­щему важному правилу: в сознании человека представ­лены только те компоненты движения, которые строят­ся на ведущем уровне; работа нижележащих, или «фо­новых», уровней, как правило, не осознается.

Когда субъект излагает на бумаге свои мысли, то он осознает смысл письма: ведущим уровнем, на котором строятся его графические движения, в этом случае яв­ляется уровень Е. Что касается особенностей почерка, формы отдельных букв, прямолинейности строк и т.п., то все это в его сознании практически не присутствует.

Второе замечание: формально одно и то же движе­ние может строиться на разных ведущих уровнях.

Проиллюстрирую это следующим примером, заимст­вуя его у Н. А. Бернштейна. Возьмем круговое движение руки; оно может быть получено на уровне А: например, при фортепианном вибрато кисть руки и суставы паль­цев описывают маленькие круговые траектории. Круго­вое движение можно построить и на уровне В, напри­мер включив его в качестве элемента в вольную гим­настику.

На уровне С будет строиться круговое движение при обведении контура заданного круга: На уровне предметного действия D круговое движение может возникнуть при завязывании узла. Наконец, на уровне Е такое же движение организуется, например, при изображении лектором окружности на доске. Лектор не заботится, как заботился бы учитель рисования, о том, чтобы окружность была метрически правильной, для него достаточно воспроизведения смысловой схемы.

А теперь возникает вопрос: чем же определяется факт построения движения на том или другом уровне? Ответом будет очень важный вывод Н. А. Бернштейна, который дан выше: ведущий уровень построения дви­жения определяется смыслом, или задачей, движения.

Яркая иллюстрация этого положения содержится в исследовании А. Н. Леонтьева и А. В. Запорожца [59]. Работая в годы Великой Отечественной войны над вос­становлением движений руки раненых бойцов, авторы обнаружили следующий замечательный факт.

После периода лечебных упражнений с раненым проводилась проба для выяснения того, насколько функция руки восстановилась. Для этого ему давалась задача «поднять руку как можно выше». Выполняя ее, он. поднимал руку только до определенного предела— диапазон движений был сильно ограничен. Но задача менялась: больного просили «поднять руку до указан­ной отметки на стене» и оказывалось, что он в состоя­нии поднять руку на 10—15 см выше. Наконец, снова менялась задача: предлагалось «снять шляпу с крючка» — и рука поднималась еще выше!

В чем здесь дело? Дело в том, что во всех перечис­ленных случаях движение строилось на разных уровнях: первое движение («как можно выше») — в координатах тела, т.е. на уровне В; второе («до этой отметки») — на уровне С, т.е. в координатах внешнего пространства; наконец, третье («снимите шляпу») — не уровне D. Проявлялась смена уровней в tom, что движение при­обретало новые характеристики, в частности осуществлялось со все большей амплитудой.

Аналогичные факты известны теперь в большом ко­личестве. Приведу еще один пример из наших собст­венных исследований, относящихся к движениям глаз [29];

Человеческие глаза, как известно, очень подвижны, и их движения очень разнообразны. Среди этих движе­ний есть и такие, которые субъект не замечает; их нель­зя заметить также, глядя в глаза другого человека со стороны; это — непроизвольные микродвижения глаз. Они происходят и тогда, когда человек, как ему кажет­ся, неподвижно смотрит на точку, т.е. фиксирует ее взглядом. Для выявления этих движений приходится прибегать к очень тонким и точным методам регистра­ции.

С помощью таких методов давно было обнаружено, что при фиксаций точки глаза совершают движения трех разных типов: тремор с очень большой частотой, дрейфы и скачки, которые обыч­но возвращают глаз, сместившийся в результате дрейфа, на фиксируемую точку. Каждый из этих типов движений имеет свои пара­метры: частоту, амплитуду, скорость и др.

Факт, который удалось установить нам, состоит в том, что при изменении задачи существенно меняются все параметры перечислен­ных движений глаз. Например, в одном, случае испытуемому предла­галось «просто смотреть» на световую точку, в другом — «обнару­живать моменты, когда будет меняться ее цвет».

Заметьте, задача менялась, казалось бы, очень незначительно: во втором случае, как и в первом, испытуемый должен был фиксировать точку, чтобы не пропустить смену цвета. И тем не менее изме­нение цели (смысла) фиксации приводило к изменениям фиксацион­ных движений: другим становился частотный спектр тремора, ско­рость дрейфов уменьшалась, скачки происходили реже и с меньшей амплитудой.

Подобные факты, как и общий вывод из них, заме­чательны тем, что показывают решающее влияние та­кой психологической категории, как: задача, или цель движения на организацию и протекание физиологиче­ских процессов.

Этот результат явился крупным научным вкладом» Н. А. Бернштейна в физиологию движений.

Лекция 10.

ФИЗИОЛОГИЯ ДВИЖЕНИЙ И ФИЗИОЛОГИЯ АКТИВНОСТИ (продолжение).

ПРОЦЕСС ФОРМИРОВАНИЯ ДВИГАТЕЛЬНОГО НАВЫКА, ПРИНЦИП АКТИВНОСТИ И ЕГО РАЗВИТИЕ Н. А. ВЕРНШТЕИНОМ:

КОНКРЕТНО-ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЙ, ОБЩЕБИОЛОГИЧЕСКИЙ И ФИЛОСОФСКИЙ АСПЕКТЫ

Переходим к следующей важной теме, совершенно по-новому раскрытой Н. А. Бернштейном,— механизмам формирования навыка. Эта проблема очень важна для психологии, так как формирование навыков составляет, как вы уже знаете, основу всякого обучения.

Процесс формирования навыка описан у Бернштейна очень подробно. Он выделил много частных фаз — порядка семи, которые объединяются в более общие периоды. Для первого знакомства достаточно будет разо­брать эти периоды.

В первый период происходит первоначальное зна­комство с движением и первоначальное овладение им. С чего начинается обучение движению, т.е. каковы «горячие точки» формирования навыка на первых порах?

Все начинается, конечно, с выявления его двига­тельного состава, т.е. того, что и как надо делать: ка­кие элементы движения, в какой последовательности, в каких сочетаниях, надо производить. Например, когда рука толкает ядро, то что в это время делает корпус?

Как происходит знакомство с двигательным соста­вом действия? Конечно, путем рассказа, показа, разъ­яснения, наблюдения. В этот период идет ознакомление с тем, как движение выглядит снаружи. Часто, если его показывает опытный мастер, создается иллюзия необык­новенной простоты и легкости выполнения. Однако, как правило, новичка ждет разочарование: движение совер­шенно не получается.

Часто в такую «ловушку» видимой легкости движе­ния попадают дети. Вам, наверное, приходилось наблю­дать их наивные, неловкие попытки воспроизвести только что увиденный танец, спортивное движение или какое-нибудь орудийное действие.

В чем же причина подобных неудач? Причина в том,. что, как только движение начинается, на субъекта обру­шивается поток совершенно непривычных сенсорных: сигналов о нем. Этот поток идет от всех частей тела, со всех рецепторных поверхностей, и человек не может в них разобраться. Таким образом, Следующая фаза пер­вого периода (она наиболее трудоемкая) уходит на бесконечные повторения с целью прояснения внутренней картины движения. Одновременно человек учится перешифровывать афферентные сигналы в эффекторные команды. Накопление «словаря перешифровок» — одно из самых важных событий этого периода. Большое коли­чество повторений здесь необходимо потому, что пере­шифровки должны быть найдены в ответ на любые отклонения, на любые варианты движений. Как пишет Бернштейн, организм на этой фазе должен «наощушаться досыта», и каждая шишка или синяк—это болевой след от процесса накопления перешифровок.

Итак, если воспользоваться схемой рефлекторного кольца, то можно указать наиболее «горячие точки» первого периода. Ими будут события, происходящие в блоках: «программа», «задающий прибор» и «перешифровки», т.е. соответственно, прояснение внешнего дви­гательного состава, внутренней картины движения и от­работка правильных коррекций.

Последнее чрезвычайно важное событие, которым кончается этот период, состоит в первоначальной роспи­си коррекций по нижележащим уровням. В этом про­цессе надо специально разобраться.

Напомню, что, обсуждая в лекции «Неосознаваемые процессы» формирование навыка, я подчеркивала, что первоначальная отработка всех элементов, составляю­щих навык, происходит на уровне сознания. Очень часто она строится на уровне D, поскольку этот уровень наиболее доступен осознанию.

Интересно, что к помощи уровня D интуитивно при­бегают педагоги и тренеры при первоначальной отработке движений, которые относятся к нижележащим уровням. Приведу два примера.

При обучении прыжкам на батуте очень важно с самого начала выработать правильную вертикальную стойку. Важная особен­ность этой стойки — максимальная вертикальная «растяжка» тел» при взлете вверх с одновременным его раскрепощением. Последнее дается новичкам с трудом: они, как правило, «зажимают» корпус, напрягают плечи, наклоняют голову и т.п. Мне приходилось наб­людать, как опытный тренер подключал к отработке этого движе­ния, по своему смыслу принадлежащего уровню В или даже А, уровень D через инструкцию: «Представьте.себе, что из вашего за­тылка торчит шест и вы каждый раз, когда подлетаете вверх, стремитесь коснуться его концом потолка». Очевидно, что тем самым внимание ученика отвлекалось от позы тела на «предметную логику» положения и движения «шеста». Оказывалось, что, действуя в этой логике, обучающийся значительно легче достигал требуемой позы.

Другой пример относится к технике поворота на гор­ных лыжах.

Одним из моментов, способствующих сохранению и даже увеличению скорости во время поворота, является довольно тонкое дви­жение дополнительно «выталкивания» ступней ног вперед по ходу «выписывания» лыжами дуги. Уловить это движение помогает со­вет представить себя на качелях: раскачивание качелей достигается очень сходными движениями ног.

Подобные предметные образы помогают найти пра­вильный внешний рисунок движения и отработать необ­ходимые коррекция на уровне D. Однако по мере повто­рения начинают проясняться и осваиваться сигналы об­ратной связи на нижележащих уровнях. Как правило, они дают более тонкие и точные сведения о различных сторонах движения, недоступные ведению уровня D. Вам уже известно, что уровень А хорошо «осведомлен» о то­нусе и равновесии тела, уровень В — о положении час­тей тела и т.д.

Попробуем на схеме кольца изобразить этот процесс подключения нижележащих уровней.

К сожалению, Н. А. Бернштейн только вербально соединил основные части своей концепции — схему коль­ца управления и теорию уровней, указав, что совместно работающие уровни можно представить себе как иерархическую систему колец. Он, однако, не оставил соот­ветствующей схемы.

Попробуем гипотетически восполнить этот пробел на свой страх и риск. На рис. 8 изображены два кольца: верхнее принадлежит ведущему уровню, и нижнее — одному из фоновых уровней. На самом деле система ко­лец должна быть более сложной: содержать не два, а несколько этажей и в каждом уровне — не одно, а много колец.

Рис 8 Схема соподчинения колец ведущего и фоновых уровней

Однако рассмотрим только два соподчиненных кольца, как представляющих отношения ведущего и любого» из нижележащих уровней.

Кольцу ведущего уровня принадлежит общая про­грамма движения, все остальные блоки дублируются в кольце фонового уровня. В частности, у него свой «ре­цептор», через который поступают сигналы об аспектах движения, адекватных данному уровню, и часто сигна­лы другой модальности, чем сигналы ведущего уровня. Эффектор же у обоих колец общий — это, условно гово­ря, мышца, на которую сходятся сигналы управления с разных уровней.

Теперь рассмотрим какой-нибудь простой пример процесса формирования навыка, в котором явно видно подключение нижележащего уровня.

Обычно вы входите в свою комнату и включаете свет, не глядя на руку. Это движение для вас слишком привычно, и вы о нем специально не заботитесь.

Однако раньше, только осваивая это движение, вы, конечно, зрительно контролировали его. Оно строилось у вас на уровне С как движение, учитывающее метрику внешнего пространства и нуждающееся в зрительном контроле. Если ваша рука двигалась не совсем точно по направлению к выключателю, зрительные сигналы о ее отклонении перешифровывались в сигналы коррекции.

Однако одновременно вы получали сигналы обратной связи от мышечных рецепторов проприоцептивной мо­дальности. Вначале они не несли функциональной на­грузки. Однако постепенно, по мере повторения движе­ния, происходило формирование мышечного чувства правильного движения. Это было прояснение «внутрен­ней картины» движения, которое уже обсуждалось выше. На схеме оно означает формирование SW нижнего коль­ца, которое должно отвечать SW кольца ведущего уров­ня. Теперь в нижнем кольце может начать функциони­ровать прибор сличения и отрабатываться соответствую­щие перешифровки. Однако для этого в течение некото­рого времени необходима полная задействованность ведущего уровня: он продолжает выполнять роль лесов для строящегося здания. В нашем примере это соответ­ствует фазе, когда вы более уверенно и более точно протягиваете к выключателю руку, но все-таки вынуж­дены еще на нее посматривать.

Итак, события, которые завершают первый период, а именно прощупывание и роспись коррекций по фоновым уровням, на схеме изображаются подключением конту­ров управления нижележащих уровней.

Этот процесс непосредственно подводит ко второму периоду — автоматизации движения.

В течение этого периода происходит полная передача отдельных компонентов движения или всего движения целиком в ведение фоновых уровней. В результате ведущий уровень частично, или полностью освобождается от заботы об этом движении.

Как образно пишет Н. А..Бернштейн, на этом этапе окрепшие фоновые уровни «отталкивают от себя руку ведущего уровня», как ребенок, научившийся плавать, отталкивает руку взрослого, до тех пор поддерживавшую его.

В этот же второй период происходят еще два важных процесса: во-первых, увязка деятельности всех низовых уровней, ведь, как уже говорилось, должна отладиться сложная иерархическая система многих колец; во-вто­рых, «рекрутирование» готовых двигательных блоков.

Дело в том, что низовые уровни всякого организма, имеющего за плечами большую двигательную историю, не немы и не пусты. В них уже существуют функцио­нальные системы (блоки), которые выработались по другим поводам. Если при освоении нового движения организм обнаруживает необходимость, в определенного типа перешифровках, то он иногда ищет их в букваль­ном смысле, ищет и находит их в своем готовом словаре. Этот словарь Н. А. Бернштейн называет «фонотекой», причем первую половину слова он предлагает понимать не как латинский корень, означающий «звук», а буквально как «фон». Каждый организм имеет свою «фоно­теку», т.е. набор фонов7 и от его объема зависят его двигательные возможности и даже способности.

Показательно, что рекрутируемый блок может быть.извлечен из движения, которое совершенно не похоже на то движение, которое осваивается. Например, при обучении езде на двухколесном велосипеде, как показы­вает анализ, очень полезным оказывается навык бега на коньках, потому что в обоих типах движений имеются внутренние одинаковые элементы. Это перешифровки, обеспечивающие поддержание равновесия в условиях очень узкой, опоры.

Именно рекрутированием готовых блоков объясняют­ся те качественные скачки и «ага-реакции», которые иногда наблюдаются при овладении новым движением.

Наконец, последнее замечание, очень важное для характеристики этого периода. Вы уже знаете, что по мере автоматизации движения, последнее уходит из-под контроля сознания. Так вот субъект может и должен помочь этому процессу «ухода» из сознания. Если в течение первого периода субъекту нужно максимально включаться в движение — вдумываться и вчувствоваться в него, пристально следить за каждым его элементом и т.п., то теперь следует делать прямо противоположное: перестать обращать внимание на движение. Используя метафору Н. А. Бернштейна, скажем так: необходимо помочь ребенку, который уже почти научился плавать, оттолкнуть руку взрослого.

С этой целью тренеры и педагоги используют целый ряд приемов. Например, предлагают ускорить темп дви­жения или непрерывно повторять его много раз подряд. Но самый эффективный прием состоит в том, чтобы включить данное движение в более сложную двигатель­ную задачу, т.е. сделать так, чтобы оно выступило уже не как самоцель, а как средство решения более общей задачи.

Наконец, в последний, третий, период происходит окончательная шлифовка навыка за счет стабилизации и стандартизации.

Что такое стабилизация? Это более или менее понят­но: навык обретает такую прочность, что не разрушает­ся ни при каких обстоятельствах. Если в период первоначальной автоматизации движение могло выполняться чисто только находясь «под стеклянным колпаком», т.е. в стандартных условиях, то в этот период оно приобре­тает высокую помехоустойчивость. Например, футболист может играть при дожде на скользкой траве, теннисист — при ветре, слаломист может проходить трассу по ледяному склону или по буграм и т.п.

За счет чего приобретается такая помехоустойчи­вость? За счет того, что к этому моменту организм уже опробовал массу отклонений, которые вызывались внеш­ними и внутренними помехами. Все они были отработаны, и теперь на каждый возможный случай у него име­ется запас соответствующих коррекций.

Что касается стандартизации, то под ней имеется, в виду приобретение навыком стереотипности. В этот пе­риод при многократном повторении Движения получается серия абсолютно одинаковых копий, напоминающих, по образному выражению Н. А. Бернштейна, «гвардей­цев в строю». Обеспечивает эту стереотипность помимо автоматизации еще один механизм, который тоже очень талантливо описал Бернштейн.

Он относятся, в основной, к движениям темповым, высоко амплитудным, во время которых развиваются выраженные реактивные и инерционные силы.

Когда движение осуществляется с большой скоростью и большой амплитудой, то названные силы, начинают существенно на него влиять. Влияние это может быть двояким: силы могут либо мешать движению, разрушать его, либо рационально использоваться и помогать ему. Так вот стереотипность навыков появляется благодаря тому, что организм научается эффективно использовать реактивные и инерционные силы. Достигается это за счет нахождения динамически устойчивой траектории. Динамически устойчивая траектория — это особая, уни­кальная линия, при движении по которой развиваются механические силы, способствующие продолжению дви­жения в выбранном направлении. Благодаря им движе­ние и приобретает легкость, непринужденность и стерео­типность.

На этом мы заканчиваем обсуждение процесса формирования навыка.

В заключение я хочу остановиться на разработке Н. А. Бернштейном принципа активности. Все основные положения его концепции, как вы уже могли понять, взаимосвязаны. То же относится и к принципу активности: он является, по существу, обобщением и развитием основных представлений о механизмах организации дви­жений. Соответственно к обобщенной формулировке это­го принципа Н. А. Бернштейн пришел в последний период своей жизни.

Вы уже знаете, что суть принципа активности состоит в постулировании определяющей роли внутренней программы в актах жизнедеятельности организма. Прин­цип активности противопоставляется принципу реактив­ности, согласно которому тот или иной акт — движение, действие — определяется внешним стимулом.

Надо сказать, что принцип реактивности владел ума­ми естествоиспытателей и философов материалистическо­го направления в течение не одного века. Он был прочно связан с идеей детерминизма и имел прогрессивное значение; Он интенсивно разрабатывался в физиологии XIX и начала XX в., а также в психологии в эпоху бихевиоризма; следы его сохраняются и до сих пор.

Что касается принципа активности, то для материа­листического естествознания он явился достаточно новым.

Рассмотрим, следуя за развитием идей Н. А. Бернштейна, несколько аспектов принципа активности: кон­кретно-физиологический, общебиологический и фило­софский.

В конкретно-физиологическом плане принцип актив­ности неразрывно связан с открытием принципа кольце­вого управления движениями. Как только была осознана необходимость участия сигналов обратной связи в орга­низации движений, прояснилась и решающая роль цент­ральной программы: ведь сигналы обратной связи сли­чаются с сигналами, которые поступают из программы. Наличие программы — необходимое условие функцио­нирования кольца; без программы и задающего, устрой­ства нет смысла в кольце управления, достаточно дуги. Но по механизму дуги, как мы теперь уже знаем, не может совершаться целесообразный акт.

Таким образом, принцип активности в конкретно-физиологическом выражении и механизм кольцевого уп­равления движениями — это прочно связанные между собой теоретические постулаты.

Теперь на том же конкретно-физиологическом уровне обсудим некоторые трудные вопросы, которые ставят перед защитниками принципа активности его критики.

Один из них следующий: «А разве нет реактивных процессов — движений, построенных по типу реакции?»

Например, прозвенел звонок — я вошла в аудиторию; я вошла — вы встали; вы встали — я сказала: «Здравст­вуйте». Здесь наблюдается уже целая цепь реакций. А поскольку реакции как явления есть, надо корректно описать и их механизмы.

У Н. А. Бернштейна есть ответ на этот вопрос. Он предлагает расположить все движения, которые имеются у животного или человека, в ряд на некоторой вообра­жаемой оси по степени определяемости его внешним стимулом. Тогда на одном конце этого ряда окажутся безусловные рефлексы типа чихательного, мигательного, коленного (они запрограммированы морфологически), а также сформированные при жизни условные рефлексы типа выделения слюны у собаки на звонок. Эти движе­ния, или акты, действительно, запускаются стимулом и определяются его содержанием.

Следующими в этом ряду окажутся движения, кото­рые тоже включаются внешним стимулом, но уже не так жестко связаны с ним по содержанию. Например, когда я вошла, то вы встали не все—здесь уже нет ни безус­ловно- ни условно-рефлекторного акта. Или, например, получив удар, человек может отреагировать различным образом: тоже ударить в ответ или «подставить другую щеку».

Итак, возможны вариации ответных движений; нет их жесткой запрограммированности, жесткой связанно­сти со стимулом. Это акты, в которых стимул приводит не к движению, не к действию, а скорее к принятию ре­шения о действии. В этих случаях он выполняет роль спускового крючка. Он «включает» одну из возможных альтернативных программ. Такого типа акты занимают промежуточное положение в нашем воображаемом ряду.

И наконец, на другом крайнем полюсе оказываются акты, для которых, как пишет Бернштейн, и инициатива начала и содержание, т.е. программа, задаются изнутри организма. Это так называемые произвольные акты.

Таким образом, на вопрос: «Как же быть с реакция­ми, существуют ли они?» — ответ однозначен: «Да, ко­нечно существуют, но они представляют собой частный, «вырожденный» случай активности». Подобно тому как покой есть вырожденный случай движения—движения с нулевой скоростью, безусловно-рефлекторные реак­ции — это акты с нулевой степенью активности, и они со­ставляют очень небольшую часть всех актов жизнедея­тельности. Многие жизненно важные действия относятся к промежуточному и крайне правому положению на только что описанной оси.

Теперь второй, более тонкий вопрос. Когда функцио­нирует «кольцо», то блок сличения принимает два пото­ка сигналов: от внешней, среды и от программы. И эти два потока, занимают как бы симметричное положение. Почему нужно отдавать предпочтение программным сигналам и считать, что определяют движение именно они, а не сигналы от внешней среды, которые действуют по реактивному принципу?

Вопрос этот звучит справедливо, если на процесс смотреть с точки зрения статической картины. А вот если обратиться к временной развертке процесса, то по­ложение окажется не таким уж симметричным. Команд­ные сигналы из блока программы опережают сигналы обратной связи. Они идут, так сказать, на полкорпуса впереди.

Как это можно показать? Воспользуюсь примером из Бернштейна. Я начну диктовать вам хорошо известное стихотворение: «Как ныне сбирается вещий...» — и спе­циально задерживаюсь, чтобы вы почувствовали внут­реннее звучание следующего слова — «Олег». Когда же вы декламируете текст стихотворения непрерывно, то можете заметить, что его текущая программа идет обыч­но на 2—3 слова впереди. Вы как бы слышите опере­жающий (планирующий) текст.

Вы можете заметить мне, что наличие опережающей программы — факт достаточно эфемерный: он основан на самонаблюдении, и никаких более осязаемых мате­риальных доказательств его нет. Однако это не совсем так.

Например, когда человек читает вслух текст, можно одновременно записать, его голос и положение его глаз. И вот оказывается, что существует достаточно заметное рассогласование между тем словом, на которое он сейчас смотрит, и тем словом, которое он произносит. На­пример, он произносит «вещий Олег», а глаза у него — на словах «неразумным хазарам», а может быть и еще дальше. Это рассогласование называется глазо-голосовым объемом, оно отражает объем материала, который находится между программируемым и отрабатываемым текстом.

Или возьмем другой пример: описки и оговорки. С именем 3. Фрейда связан только один их вид — тот, который определяется скрытыми мотивами и намерения­ми. Но они, могут возникать и по другой причине, а именно из-за преждевременного вторжения сигналов программы. Обычно этому способствуют утомление, вол­нение или спешка.

Приведу примеры. При подготовке данной лекции, когда я делала письменные заметки, судьба преподнесла мне несколько подобных описок. Приведу их, снабдив соответствующими исправлениями (рис. 9).

Итак, существуют доказательства (субъективные и объективные) того, что сигналы, исходящие из программы (т.е. «активные») и поступающие из внешней среды (т.е. «реактивные»), функционально несимметричны в том смысле, что первые опережают вторые.

Но несимметричность их имеет еще один, более важ­ный аспект; Как показал Н. А. Бернштейн, «активные» сигналы обеспечивают существенные параметры движе­ния, а «реактивные» — несу­щественные, технические де­тали движения.

Эту мысль можно хорошо проиллюстрировать на движе­ниях уровня D. Вы уже знае­те, что движения уровня D очень легко приспосаблива­ются к внешним обстоятель­ствам.

Например, если вам нуж­но вывернуть шуруп и у вас нет отвертки, а на глаза попа­дается перочинный нож, то вы пытаетесь воспользоваться лезвием ножа. При этом ваше действие в общих чертах строится так, как если бы вы работали отверткой, но оно прилаживается к свойствам ножа. Двигательное оформление действия, его технические подробности — это несущественные пе­ременные, а его принципиальная структура — существен­ная переменная. Изменить последнюю нельзя. Например, вы не можете взять клещами шуруп и потянуть его как гвоздь; вы должны сообразоваться с логикой этого пред­мета, т.е. обязательно его отвинчивать.

Это сообразование с логикой предмета и определяет­ся программой, которая задает общий план действия, и только благодаря этому действие оказывается выполни­мым в осложненных условиях.

Итак, оба вида сигналов несимметричны и с качест­венно-функциональной стороны.

Наконец, последний вопрос связан с трудностью преодоления одного старого и прочно укоренившегося заблуждения. Оно состоит во взгляде на стимул как на агент, автоматически действующий на организм.

Когда изображается «дуга» реакции, то на орган чувств направляется стрелка, которая изображает «по­ступивший» стимул, и этот момент никак специально не обсуждается — вроде бы и так очевидно, что раз стимул есть, значит, он действует.

На самом деле в жизни происходит иначе. Вообще говоря, в случае резкого удара или яркой вспышки сти­мул и в самом деле действует автоматически, наподобие толчка. Представьте себе: тишина — и вдруг резкий~ зво­нок будильника, это стимул-толчок. И вот применитель­но только к таким случаям можно рисовать стрелку, идущую от стимула на орган чувств. Обычно же бывает совершенно иначе.

Во-первых, обычно субъект или организм погружен в целое море внешних воздействий, которые без конца «бомбардируют» его; во-вторых, ом выбирает стимулы, а не они его.

В связи с этим расскажу одну историю.

Однажды в частной беседе несколько психологов об­суждали противопоставление принципов активности и реактивности, разгорелась дискуссия. «А все-таки прин­цип реактивности очень хорош,— сказал один из коллег, — он прозрачен, ясен, правильно описывает события. Вот, например, лежит на столе ручка — я её беру. Что произошло? Ручка подействовала на мои глаза, после­довало мое движение, я ее взял».

Пример действительно прост и ясен, но он может быть обращен как раз против принципа реактивности. И вот каким образом.

Во-первых, спросим себя, почему участник дискуссии взял ручку? Потому, что ему нужно было привести пример реактивного акта. Значит, у него была задача — объяснить преимущества принципа реактивности. В свя­зи с ней он искал подходящий стимул и нашел его. Не ручка его стимулировала, а он нашел ручку. Его задача (программа) была на уровне Е, это была смысловая задача. Она могла быть решена многими разными способами. То что он проиллюстрировал свою мысль с помощью взятия ручки, означало приспособление к внеш­ней среде второстепенных, технических компонентов действия. Но, еще раз повторю, инициатива этого акта, этого выбора шла изнутри.

И еще следует отметить, что в течение всего предше­ствующего разговора ручка лежала на столе, но никакой двигательной реакции не вызывала. Она приобрела зна­чение реально действующего стимула только благодаря той задаче, которая была только что обсуждена.

Итак, нужно признать, что часто процесс идёт от за­дающего прибора на рецептор (это можно было, бы изобразить на схеме кольца соответствующей стрелкой). В результате из внешней среды выбирается стимул, ко­торый используется для организации движения. Таким образом, программой определяются не только команд­ные эффекторные команды, но и действующие стимулы.

Вот так выбивается почва из-под реактологического способа мышления. Выясняется, что в наиболее типич­ных случаях жизнедеятельности программа решает все: не только то, что надо делать, но и то, на что «реагиро­вать».

На этом я заканчиваю обсуждение конкретно-физио­логического плана принципа активности и перехожу к общебиологическому плану.

Н. А. Бернштейн задает вопрос: нет ли на общебио­логическом уровне свидетельств существования принципа активности? И отвечает на него положительно.

Действительно, процессы развития организма из за­родышевой клетки могут быть осмыслены как процессы реализации генетической программы. Это в точности от­вечает принципу активности. То же происходит с про­цессами регенерации утраченных органов или тканей.

Что же касается влияния внешней среды, которое, конечно, имеет место в этих процессах, то оно происхо­дит по несущественным параметрам. Например, соглас­но генетической программе на дубе вырастает лист оп­ределенной формы, и под влиянием внешней среды он никогда не превратится в лист березы. Если он вырос в неблагоприятных условиях, то может оказаться мелким или содержать меньше/зерен хлорофилла, но во всех случаях останется листом дуба. Таким образом, влияние внешней среды, т.е. реактивные процессы, имеют место, но они определяют вариацию несущественных призна­ков.

Другой пример, который относится уже к более вы­сокому уровню жизнедеятельности. Что представляют собой инстинктивные формы поведения животных? Как показали исследования, они есть не что иное, как реализация поведенческих программ, заложенных в организ­ме. Эти программы довольно жестки и в своих сущест­венных чертах не изменяются под влиянием внешней среды.

Вот так, переходя от одного типа программ к друго­му, мы можем выстроить ряд внутренних программ, ка­чественно отличающихся друг от друга и в то же время, имеющих общие черты. Ряд этот начинается с генетического кода и кончается сознательными целями.

Общие черты таких программ следующие: каждая из них является моделью потребного будущего и детерминирует соответствующий процесс жизнедеятельности в его существенных чертах.

Как же с точки зрения принципа активности следует подойти к пониманию процесса жизнедеятельности орга­низма в целом? В частности, правомерно ли утверждение, что жизнедеятельность есть процесс непрерывного приспособления к среде?

На этот вопрос можно ответить отрицательно. Главное, что составляет содержание процесса жизни, — это не приспособление к среде, а реализация внутренних программ. В ходе такой реализации организм неизбеж­но преодолевает среду. Приспособление тоже происхо­дит, но это событие, так сказать, второго порядка зна­чимости.

Приведу соответствующие слова Бернштейна, которые можно считать формулировкой принципа активности на общебиологическом уровне: «Процесс жизни есть не «уравновешивание с окружающей средой», как понимали мыслители периода классического механицизма, а преодолевание этой среды, направленное не на сохранение статуса или гомеостаза, а на движение в направлении родовой программы развития и самообеспечения» [15, с. 313—314]. Возникает серьезный вопрос: а не означает ли утверждение принципа активности уступку идеализму и телеологизму?