Учебное издание

ЮЛИЯ БОРИСОВНА ГИППЕНРЕЙТЕР

ВВЕДЕНИЕ В ОБЩУЮ ПСИХОЛОГИЮ.

КУРС ЛЕКЦИЙ.

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ………………………………………………………………………………..…....... 3

Раздел 1

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА. ПСИХОЛОГИИ. ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИИ О ПРЕДМЕТЕ ПСИХОЛОГИИ

Лекция, 1. Общее представление о психологии как науке…………………………………….. 7

Лекция 2. Представления древних философов о душе.

Психология сознания……………………………………………………………………. 20

Лекция 3. Метод интроспекции и проблема самонаблюдения…………………………….… 34

Лекция 4. Психология как наука о поведении………………………………………….….…….. 48

Лекция 5. Неосознаваемые процессы…………………………………………………………….. 64

Лекция' 6. Неосознаваемые процессы (продолжение)………………………………………… 84

Раздел 2

МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О ПСИХИКЕ:

КОНКРЕТНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ РЕАЛИЗАЦИЯ

Лекция 7. Психологическая теория деятельности…………………………………………….… 95

Лекция 8. Психологическая теория деятельности (продолжение)……………..…….……... 109

Лекция 9. Физиология движений и физиология активности………………………………….. 129

Лекция 10. Физиология движений и физиология активности (продолжение)…………..…. 146

Лекция 11. Происхождение и развитие психики в фило­генезе……………………….……. 162

Лекция 12. Общественно-историческая природа психики человека и ее формирование в

Онтогенезе…………………………………………………………………………….… 190

Лекция 13. Психофизическая проблема………………………………………………………….. 214

Раздел 3

ИНДИВИД И ЛИЧНОСТЬ

Лекция 14. Способности. Темперамент………………………………………………………….. 234

Лекция 15. Характер……………………………………………………………………………….… 257

Лекция 16.Личность и ее формирование…………………………………………………………..281

Приложение……………………………………………………………………………………………..310

ЛИТЕРАТУРА……………………………………………………………………………………………315

Раздел I

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПСИХОЛОГИИ. ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О ПРЕДМЕТЕ ПСИХОЛОГИИ

Лекция 1 ОБЩЕЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О ПСИХОЛОГИИ КАК НАУКЕ

ЗАДАЧА КУРСА.

ОСОБЕННОСТИ ПСИХОЛОГИИ КАК НАУКИ.

НАУЧНАЯ И ЖИТЕЙСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ.

ПРОБЛЕМА ПРЕДМЕТА ПСИХОЛОГИИ.

ПСИХИЧЕСКИЕ ЯВЛЕНИЯ.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТЫ

Эта лекция открывает курс «Введение в общую пси­хологию». Задача курса — познакомить вас с основ­ными понятиями и проблемами общей психологии. Мы коснемся также немного ее истории, в той мере, в какой это будет необходимо для раскрытия некоторых фундаментальных проблем, например проблемы пред­мета и метода. Мы познакомимся также с именами некоторых выдающихся ученых далекого прошлого и на­стоящего, их вкладами в развитие психологии.

Многие темы вы будете изучать затем более под­робно и на более сложном уровне — в общих и спе­циальных курсах. Некоторые же из них будут обсуж­дены только в этом курсе, и их освоение совершенно необходимо для вашего дальнейшего психологического образования.

Итак, самая общая задача «Введения» — заложить фундамент ваших психологических знаний.

Скажу несколько слов об особенностях психологии как науки.

В системе наук психологии должно быть отведено совершенно особое место, и вот по каким причинам.

Во-первых, это наука о самом сложном, что пока известно человечеству. Ведь психика — это «свойство высокоорганизованной материи». Если же иметь в виду психику человека, то к словам «высокоорганизованная материя» нужно прибавить слово «самая»: ведь мозг-человека — это самая высокоорганизованная материя, известная нам.

Знаменательно, что с той же мысли начинает свой трактат «О душе» выдающийся древнегреческий философ Аристотель. Он считает, что среди прочих знаний исследованию о душе следует отвести одно из первых мест, так как «оно — знание о наиболее возвышенном и удивительном» [8, с. 371].

Во-вторых, психология находится в особом положе­нии потому, что в ней как бы сливаются объект и субъект познания.

Чтобы пояснить это, воспользуюсь одним сравнением. Вот рождается на свет человек. Сначала, пребы­вая в младенческом возрасте, он не осознает и не пом­нит себя. Однако развитие его идет быстрыми темпами. Формируются его физические и психические способно­сти; он учится ходить, видеть, понимать, говорить. С по­мощью этих способностей он познает мир; начинает действовать в нем; расширяется круг его общения. И вот постепенно, из глубины детства, приходит к нему и постепенно нарастает совершенно особое ощущение—ощущение собственного «Я». Где-то в подростковом воз­расте оно начинает приобретать осознанные формы. Появляются вопросы: «Кто я? Какой я?», а позже и «Зачем я?». Те психические способности и функции, ко­торые до сих пор служили ребенку средством для освое­ния внешнего мира — физического и социального, обращаются на познание самого себя; они сами становятся предметом осмысления и осознания.

Точно такой же процесс можно проследить в мас­штабе всего человечества. В первобытном, обществе основные силы людей уходили на борьбу за существо­вание, на освоение внешнего мира. Люди добывали огонь, охотились на диких животных, воевали с сосед­ними племенами, получали первые знания о природе.

Человечество того периода, подобно младенцу, не помнит себя. Постепенно росли силы и возможности человечества. Благодаря своим психическим способно­стям люди создали материальную и духовную культуру;

появились письменность, искусства, науки. И вот на­ступил момент, когда человек задал себе вопросы: что это за силы, которые дают ему возможность творить, исследовать и подчинять себе мир, какова природа его разума, каким законам подчиняется его внутренняя, душевная, жизнь?

Этот момент и был рождением самосознания челове­чества, т.е. рождением психологического знания.

Событие, которое когда-то произошло, можно коротко выразить так: если раньше мысль человека на­правлялась на внешний мир, то теперь она обратилась на саму себя. Человек отважился на то, чтобы с помощью мышления.начать исследовать само мышление.

Итак, задачи психологии несоизмеримо сложнее задач любой другой науки, ибо только в ней мысль совершает поворот на себя. Только в ней научное сознание человека становится его научным самосознанием.

Наконец, в-третьих, особенность психологии заключается в ее уникальных практических следствиях.

Практические результаты от развития психологии должны стать не только несоизмеримо значительнее результатов любой другой науки, но и качественно дру­гими. Ведь познать нечто — значит овладеть этим «нечто», научиться им управлять.

Научиться управлять своими психическими процес­сами, функциями, способностями — задача, конечно, более грандиозная, чем, например, освоение космоса. При этом надо особенно подчеркнуть, что, познавая себя, человек будет себя изменять.

Психология уже сейчас накопила много фактов, по­казывающих, как новое знание человека о себе делает его другим: меняет его отношения, цели, его состояния и переживания. Если же снова перейти к масштабу всего человечества, то можно сказать, что психология — это наука, не только познающая, но и. конструирующая, созидающая человека.

И хотя это мнение не является сейчас общеприня­тым, в последнее время все громче звучат голоса, при­зывающие осмыслить эту особенность психологии, ко­торая делает ее наукой особого типа.

В заключение надо сказать, что психология — очень молодая наука. Это более или менее понятно: можно сказать, что, как и у вышеупомянутого подростка, дол­жен был пройти период становления духовных сил человечества, чтобы они стали предметом научной рефлексии.

Официальное оформление научная психология получила немногим более 100 лет назад, а именно в 1879 г.: в этом году немецкий психолог В. Вундт открыл в г. Лейпциге первую лабораторию экспериментальной психологии.

Появлению психологии предшествовало развитие двух больших областей знания: естественных наук и философии; психология возникла на пересечении этих областей, поэтому до сих пор не определено, считать психологию естественной наукой или гуманитарной. Из вышесказанного следует, что ни один из этих ответов, по-видимому, не является правильным. Еще раз подчеркну: это — наука особого типа. Перейдем к следующему пункту нашей лекции — вопросу о соотношении научной и житейской психологии.

Любая наука имеет в качестве своей основы некоторый житейский, эмпирический опыт людей. Например, физика опирается на приобретаемые ними в повсе­дневной жизни знания о движении и падении тел, о тре­нии и инерции, о свете, звуке, теплоте и многом другом.

Математика тоже исходит из представлений о чис­лах, формах, количественных соотношениях, которые начинают формироваться уже в дошкольном возрасте.

Но иначе обстоит дело с психологией. У каждого из нас есть запас житейских психологических знаний. Есть даже выдающиеся житейские психологи. Это, конечно, великие писатели, а также некоторые (хотя и не все) представители профессий, предполагающих постоянное общение с людьми: педагоги, врачи, священнослужители и др. Но, повторяю, и обычный человек располагает определенными психологическими знаниями. Об этом можно судить по тому, что каждый человек в какой-то мере может понять другого, повлиять на его поведение, предсказать его поступки, учесть его индивидуальные особенности, помочь ему и т. п.

Давайте задумаемся над вопросом: чем же отлича­ются житейские психологические знания от научных?

Я назову вам пять таких отличий.

Первое: житейские психологические знания конкретны; они приурочены к конкретным ситуациям, конкретным людям, конкретным задачам. Говорят, официанты и водители такси — тоже хорошие психологи. Но в ка­ком смысле, для решения каких задач? Как мы знаем, часто — довольно прагматических. Также конкретные прагматические задачи решает ребенок, ведя себя одним образом с матерью, другим — с отцом, и снова совсем иначе — с бабушкой. В каждом конкретном случае он точно знает, как надо себя вести, чтобы до­биться желаемой цели. Но вряд ли мы можем ожидать от него такой же проницательности в отношении чужих бабушки или мамы. Итак, житейские психологические знания характеризуются конкретностью ограниченностью задач, ситуаций и лиц, на которые они распространяются.

Научная же психология, как и всякая наука, стре­мится к обобщениям. Для этого она использует научные понятия. Отработка понятий — одна из важнейших функций науки, В научных понятиях отражаются наиболее существенные свойства предметов и явлений, общие связи и соотношения. Научные понятия четко определяются, соотносятся друг с другом, связываются в законы.

Например, в физике благодаря введению понятия силы И. Ньютону удалось описать с помощью трех за­конов механики тысячи различных конкретных случаев движения и механического взаимодействия тел.

То же происходит и в психологии. Можно очень долго описывать человека, перечисляя в житейских тер­минах его качества, черты характера, поступки, отно­шения с другими людьми. Научная же психология ищет и находит такие обобщающие понятия, которые не только экономизируют описания, но и за конгломератом частностей позволяют увидеть общие тенденции и закономерности развития личности и ее индивидуаль­ные особенности. Нужно отметить одну особенность научных психологических понятий: они часто совпадают с житейскими по своей внешней форме, т.е. попросту говоря, выражаются теми же словами. Однако внутрен­нее содержание, значения этих слов, как правило, раз­личны. Житейские термины обычно более расплывчаты и многозначны.

Однажды старшеклассников попросили письменно ответить на вопрос: что такое личность? Ответы ока­зались очень разными, а один учащийся ответил так: «Это то, что следует проверить по документам». Я не буду сейчас говорить о том, как понятие «личность» определяется в научной психологии, — это сложный во­прос, и мы им специально займемся позже, на одной из последних лекций. Скажу только, что определение это сильно расходится с тем, которое было предложено упомянутым школьником.

Второе отличие житейских психологических знаний состоит в том, что они носят интуитивный характер. Это связано с особым способом их получения: они приобре­таются путем практических проб и прилаживаний.

Подобный способ особенно отчетливо виден у детей. Я уже упоминала об их хорошей психологической ин­туиции. А как она достигается? Путем ежедневных и даже ежечасных испытаний, которым они подвергают взрослых и о которых последние не всегда Догадыва­ются. И вот в ходе этих испытаний дети обнаруживают, из кого можно «вить веревки», а из кого нельзя.

Часто педагоги и тренеры находят эффективные способы воспитания, обучения, тренировки, идя тем же путем: экспериментируя и зорко подмечая малейшие положительные результаты, т.е. в определенном смыс­ле «идя на ощупь». Нередко они обращаются к психо­логам с просьбой объяснить психологический смысл найденных ими приемов.

В отличие от этого научные психологические знания рациональны и вполне осознанны. Обычный путь состоит в выдвижении словесно формулируемых гипотез и проверке логически вытекающих из них следствий.

Третье отличие состоит в способах передачи знаний и даже в самой возможности их передачи. В сфере практической психологии такая возможность весьма ограничена. Это непосредственно вытекает из двух предыдущих особенностей житейского психологического опыта — его конкретного и интуитивного характера. Глубокий психолог Ф. М. Достоевский выразил свою интуицию в написанных им произведениях, мы их все прочли — стали мы после этого столь же проницатель­ными психологами? Передается ли житейский опыт от старшего поколения к младшему? Как правило, с большим трудом и в очень незначительной степени. Вечная проблема «отцов и детей» состоит как раз в том, что дети не могут и даже не хотят перенимать опыт отцов. Каждому новому поколению, каждому молодому чело­веку приходится самому «набивать шишки» для приоб­ретения этого опыта.

В то же время в науке знания аккумулируются и передаются с большим, если можно так выразиться, КПД. Кто-то давно сравнил представителей науки с пигмеями, которые стоят на плечах у великанов — вы­дающихся ученых прошлого. Они, может быть, гораздо, меньше ростом, но видят дальше, чем великаны, пото­му что стоят на их плечах. Накопление и передача на­учных знаний возможна благодаря тому, что эти зна­ния кристаллизуются в понятиях и законах. Они фиксируются в научной литературе и передаются с помощью вербальных средств, т.е. речи и языка, чем мы, соб­ственно говоря, и начали сегодня заниматься.

Четвертое различие состоит в методах получения знаний в сферах житейской и научной психологии. В житейской психологии мы вынуждены ограничиваться наблюдениями и размышлениями; В научной психологии к этим методам добавляется эксперимент.

Суть экспериментального метода состоит в том, что исследователь не ждет стечения обстоятельств, в ре­зультате которого возникает интересующее его явле­ние, а вызывает это явление сам создавая соответствующие условия. Затем он целенаправленно варьирует эти условия, чтобы выявить закономерности, которым данное явление подчиняется. С введением в психологию экспериментального метода (открытия в конце прош­лого века первой экспериментальной лаборатории) пси­хология, как я уже говорила, оформилась в самостоя­тельную науку.

Наконец, пятое отличие, и вместе с тем преимуще­ство, научной психологии состоит в том, что она располагает обширным, разнообразным и подчас уникальным фактическим материалом, недоступным во всем своем объеме ни одному носителю житейской психологии. Материал этот накапливается и осмысливается, в том числе в специальных отраслях психологической науки, таких, как возрастная психология, педагогиче­ская психология, пато- и нейропсихология, психология труда и инженерная психология, социальная психоло­гия, зоопсихология и др. В этих областях, имея дело с различными стадиями и уровнями психического разви­тия животных и человека, с дефектами и болезнями психики, с необычными условиями труда — условиями стресса, информационных перегрузок или, наоборот, монотонии и информационного голода и т. п.,— психолог не только расширяет круг своих исследовательских задач, но и сталкивается с новыми неожиданными явлениями. Ведь рассмотрение работы какого-либо механизма в условиях развития, поломки или функциональной перегрузки с разных сторон высвечивает его структуру и организацию.

Приведу короткий пример. Вы, конечно, знаете, что у нас в г. Загорске существует специальный интернат для слепоглухонемых детей. Это дети, у которых нет слуха, нет зрения и, конечно, первоначально нет речи. Главный «канал», через который они могут вступать в контакт с внешним миром, — это осязание.

И вот через этот чрезвычайно узкий канал в усло­виях специального обучения они начинают познавать мир, людей и себя! Процесс этот, особенно вначале, идет очень медленно, он развернут во времени и во многих деталях может быть увиден как бы через «вре­менную лупу» (термин, который использовали для опи­сания этого феномена известные советские ученые А. И. Мещеряков и Э. В. Ильенков). Очевидно, что в случае развития нормального здорового ребенка мно­гое проходит слишком быстро, стихийно и незамеченно. Таким образом, помощь детям в условиях жестокого эксперимента, который поставила над ними природа, помощь, организуемая психологами совместно с педагогами-дефектологами, превращается одновременно в важнейшее средство познания общих психологических закономерностей — развития восприятия, мышления, личности.

Итак, обобщая, можно сказать, что разработка специальных отраслей психологии является Методом (методом с большой буквы) обшёй психологии. Такого метода лишена, конечно, житейская психология.

Теперь, когда мы убедились в целом ряде преимуществ научной психологии перед житейской, уместно поставить вопрос: а какую позицию научные психологи должны занять по отношению к носителям житейской психологии?

Предположим, вы окончили университет, стали образованными специалистами-психологами. Вообразите себя в этом состоянии. А теперь вообразите рядом с собой какого-нибудь мудреца, необязательно живущего сегодня, какого-нибудь древнегреческого философа, например. Этот мудрец — носитель многовековых размышлений людей о судьбах человечества, о природе человека, его проблемах, его счастье. Вы — носитель научного опыта, качественно другого, как мы только что видели. Так какую же позицию вы должны занять по отношению к знаниям и опыту мудреца? Вопрос этот не праздный, он неизбежно рано или поздно встанет перед каждым из вас: как должны соотноситься в вашей го­лове, в вашей душе, в вашей деятельности эти два рода опыта?

Я хотела бы предупредить вас об одной ошибочной позиции, которую, впрочем, нередко занимают психо­логи с большим научным стажем. «Проблемы челове­ческой жизни, —говорят они,—нет, я ими не занимаюсь. Я занимаюсь научной психологией. Я разбираюсь в нейронах, рефлексах, психических процессах, а не в «муках творчества»».

Имеет ли эта позиция некоторые основания? Сейчас мы уже можем ответить на этот вопрос: да, имеет. Эти некоторые основания состоят в том, что упомянутый научный психолог вынужден был в процессе своего образования сделать шаг в мир отвлеченных общих понятий, он вынужден был вместе с научной психоло­гией, образно говоря, загнать жизнь in vitro*, «разъять» душевную жизнь «на части». Но эти необходимые дей­ствия произвели на него слишком большое впечатление. Он забыл, с какой целью делались эти необходимые шаги, какой путь предполагался дальше. Он забыл или не дал себе труда осознать, что великие ученые — его предшественники вводили новые понятия и теории, выделяя существенные стороны реальной жизни, предполагая затем вернуться к ее анализу с новыми средст­вами.

История науки, в том числе психологии, знает не­мало примеров того, как ученый в малом и абстрактном усматривал большое и жизненное. Когда И. П. Павлов впервые зарегистрировал условнорефлекторное отделение слюны у собаки, он заявил, что через эти капли мы в конце концов проникнем в муки сознания человека. Выдающийся советский психолог Л. С. Выготский уви­дел в «курьезных» действиях типа завязывания узелка на память способы овладения человеком своим поведе­нием.

О том, как видеть в малых фактах отражение общих принципов и как переходить от общих принципов к реальным жизненным проблемам, вы нигде не прочтете. Вы можете развить в себе эти способности, впитывая лучшие образцы, заключенные в научной литературе. Только постоянное внимание к таким переходам, по­стоянное упражнение в них может сформировать у вас чувство «биения жизни» в научных занятиях. Ну а для этого, конечно, совершенно необходимо обладать жи­тейскими психологическими знаниями, возможно более обширными и глубокими.

Уважение и внимание к житейскому опыту, его зна­ние предостерегут вас еще от одной опасности. Дело в том, что, как известно, в науке нельзя ответить на один вопрос без того, чтобы не возникло десять новых. Но новые вопросы бывают разные: «дурные» и правиль­ные. И это не просто слова. В науке существовали и существуют, конечно, целые направления, которые за­ходили в тупик. Однако, прежде чем окончательно пре­кратить свое существование, они некоторое время рабо­тали вхолостую, отвечая на «дурные» вопросы, которые порождали десятки других дурных вопросов.

Развитие науки напоминает движение по сложному лабиринту со многими тупиковыми ходами. Чтобы вы­брать правильный путь, нужно иметь, как часто говорят, хорошую интуицию, а она возникает только при тесном контакте с жизнью.

В конечном счете, мысль моя простая: научный пси­холог должен быть одновременно хорошим житейским психологом. Иначе он не только будет малополезен науке, но и не найдет себя в своей профессии, попросту говоря, будет несчастен. Мне бы очень хотелось уберечь вас от этой участи.

Один профессор сказал, что если его студенты за весь курс усвоят одну-две основные мысли, он сочтет свою задачу выполненной. Мое желание менее скромно: хотелось бы, чтобы вы усвоили одну мысль уже за одну эту лекцию. Мысль эта следующая: отношения научной и житейской психологии подобны отношениям Антея и Земли; первая, прикасаясь ко второй, черпает из нее свою силу.

Итак, научная психология, во-первых, опирается на житейский психологический опыт; во-вторых, извлекает из него свои задачи; наконец, в-третьих, на последнем этапе им проверяется.

В пробирку (лат.)

А теперь мы должны перейти к более близкому знакомству с научной психологией.

Знакомство с любой наукой начинается с определения ее предмета и описания круга явлений, которые она изучает. Что же является предметом психологии? На этот вопрос можно ответить, двумя способами. Первый способ более правильный, но и более сложный. Вто­рой — относительно формальный, но зато краткий.

Первый способ предполагает рассмотрение различ­ных точек зрения на предмет психологии — так, как они появлялись в истории науки; анализ оснований, почему эти точки зрения сменяли друг друга; знакомство с тем, что в конечном счете от них осталось и какое понимание сложилось на сегодняшний день.

Все это мы будем рассматривать в последующих лекциях, а сейчас ответим кратко.

Слово «психология» в переводе на русский язык буквально означает «наука о душе» (гр. psyche — «душа» + logos — «понятие», «учение»),

В наше время вместо понятия «душа» используется понятие «психика», хотя в языке до сих пор сохрани­лось много слов и выражений, производных от первоначального корня: одушевленный, душевный, бездушный, родство душ, душевная болезнь, задушевный разговор и т. п.

С лингвистической точки зрения «душа» и «психи­ка» — одно и то же. Однако с развитием культуры и особенно науки значения этих понятий разошлись. Об этом мы будем говорить позже.

Чтобы составить предварительное представление о том, что такое «психика», рассмотрим психические явления. Под психическими явлениями обычно понимают факты внутреннего, субъективного опыта.

Что такое внутренний, или субъективный, опыт? Вы сразу поймете, о чем идет речь, если обратите взор «внутрь себя». Вам хорошо знакомы ваши ощущения, мысли, желания, чувства.

Вы видите это помещение и все, что в нем нахо­дится; слышите, что я говорю, и пытаетесь это понять; вам может быть сейчас радостно или скучно, вы что-то вспоминаете, переживаете какие-то стремления или желания. Все перечисленное — элементы вашего внутреннего опыта, субъективные или психические явления.

Фундаментальное свойство субъективных явлений — их непосредственная представленность субъекту. Что это означает?

Это означает, что мы не только видим, чувствуем, мыслим, вспоминаем, желаем,, но и знаем, что видим, чувствуем, мыслим и т.п.; не только стремимся, колеб­лемся или принимаем решения, но и знаем об этих стремлениях, колебаниях, решениях. Иными словами, психические процессы не только происходят в нас, но также непосредственно нам открываются. Наш внутренний мир — это как бы большая сцена, на которой происходят различные события, а мы являемся одно­временно и действующими лицами, и зрителями.

Эта уникальная особенность субъективных явлений открываться нашему сознанию поражала воображение всех, кто задумывался над психической жизнью чело­века. А на некоторых ученых она произвела такое впе­чатление, что они связали с ней решение двух фунда­ментальных вопросов: о предмете и о методе психоло­гии.

Психология, считали они, должна заниматься толь­ко тем, Что переживается субъектом и непосредственно открывается его сознанию, а единственный метод (т.е. способ) изучения этих явлении — самонаблюдение. Однако этот вывод был преодолен дальнейшим развитием психологии.

Дело в том, что существует целый ряд других форм проявления психики, которые психология выделила, и включила в круг своего рассмотрения. Среди них — факты поведения, неосознаваемые психические процес­сы, психосоматические явления, наконец, творения че­ловеческих рук и разума, т. е. продукты материальной и духовной культуры. Во всех этих фактах, явлениях, продуктах психика проявляется, обнаруживает свои свойства и поэтому через них может изучаться. Однако к этим выводам психология пришла не сразу, а в ходе острых дискуссий и драматических трансформаций пред­ставлений о ее предмете.

В нескольких последующих лекциях мы подробно рассмотрим, как в процессе развития психологии рас­ширялся круг изучаемых ею феноменов. Этот анализ поможет нам освоить целый ряд основных понятий психологической науки и составить представление о некоторых ее основных проблемах. Сейчас же в порядке подведения итога зафиксируем важное для нашего дальнейшего движения различие между психическими явлениями и психологическими фактами. Под психическими явлениями понимаются субъективные пережива­ния или элементы внутреннего опыта субъекта. Под психологическими фактами подразумевается гораздо более широкий круг проявлений психики, в том числе их объективные формы (в виде актов поведения, телесных процессов, продуктов деятельности людей, социаль­но-культурных явлений), которые используются психо­логией для изучения психики — ее свойств, функций, закономерностей.

Лекция 2 ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ДРЕВНИХ ФИЛОСОФОВ О ДУШЕ. ПСИХОЛОГИЯ СОЗНАНИЯ

ВОПРОС О ПРИРОДЕ ДУШИ;

ДУША КАК ОСОБАЯ СУЩНОСТЬ.

ВЗАИМООТНОШЕНИЯ ДУШИ И ТЕЛА;

ЭТИЧЕСКИЕ ВЫВОДЫ.

ФАКТЫ СОЗНАНИЯ. ЗАДАЧИ ПСИХОЛОГИИ СОЗНАНИЯ;

СВОЙСТВА СОЗНАНИЯ; ЭЛЕМЕНТЫ СОЗНАНИЯ

С этой лекции мы начинаем более систематически рассматривать вопрос о том, как в различные эпохи и периоды развития психологии менялись взгляды на ее предмет.

Психология зародилась в недрах философии, и пер­вые представления о ее предмете связывались с поня­тием «душа». Практически все древние философы пытались выразить с помощью этого понятия самое глав­ное, сущностное, начало любого предмета живой (а иногда и неживой) природы, рассматривая ее как причину жизни, дыхания; познания и т. п.

Вопрос о природе души решался философами в за­висимости от принадлежности их к материалистическо­му или идеалистическому лагерю.

Так, Демокрит (460—370.гг. до н.э.) считал, что ду­ша — это материальное вещество, которое состоит из атомов огня, шарообразных, легких и очень подвижных. Все явления душевной жизни Демокрит пытался объяс­нить физическими и даже механическими причинами. Так, по его мнению, душа получает ощущения от внеш­него мира благодаря тому, что ее атомы приводятся в движение атомами воздуха или атомами, непосредст­венно «истекающими» от предметов. Материализм Демокрита носил наивный механический характер.

Гораздо более сложное представление о душе раз­вил Аристотель (384—322 гг. до н.э.). Его трактат «О душе» — первое специально, психологическое сочи­нение, которое в течение многих веков оставалось главным руководством по психологии. Сам Аристотель по праву считается основателем психологии, как, впрочем, и целого ряда других наук.

Аристотель отрицал взгляд на душу как на веще­ство. В то же время он не считал возможным рассматривать душу в отрыве от материи (живых тел), как это делали философы-идеалисты. Для определения природы души он использовал сложную философскую категорию «энтелехия», которая означает осуществление чего-то.

«...Душа,— писал он, — необходимо есть сущность в смысле формы естественного тела, обладающего в воз­можности жизнью. Сущность же (как форма) есть энтелехия; стало быть, душа есть энтелехия такого тела» [8, с. 394]. Один привлекаемый Аристотелем образ хорошо помогает понять смысл этого определения. «Если бы глаз был живым существом,—пишет Аристо­тель,—то душой его было бы зрение» [8, с. 395]. Итак, душа есть сущность живого тела, «осуществление», его бытия, так же как зрение — сущность и «осуществле­ние» глаза как органа зрения.

Аристотель заложил глубокие основы естественно­научного подхода к изучению психики. Советский фи­лософ В. Ф. Асмус характеризует его как «подлинного отца будущей материалистической психологии» [10, с. 62]. Главная функция души, по Аристотелю,— реали­зация биологического существования организма. Нужно сказать, что такое представление закрепилось впослед­ствии за понятием «психика»: с точки зрения материа­листического естествознания психика явилась одним из факторов эволюции животного мира (см. Лекцию 11). Что же касается понятия «душа», то оно все более су­жалось до отражения преимущественно идеальных, «метафизических» и этических проблем существования человека. Основы такого понимания души были зало­жены философами-идеалистами, и прежде всего Пла­тоном (427—347 гг. до н.э.). Познакомимся с его взглядами несколько более подробно.

Когда говорят о Платоне, то сразу же появляется на сцене имя другого знаменитого античного философа — Сократа (470—399 гг. до н.э.). Почему эти два имени появляются вместе?

Дело в том, что Платон был учеником Сократа, а Сократ не написал ни одной строчки. Он был филосо­фом, который проповедовал собственные взгляды устно, в форме бесед. Свои дни он проводил в том, что ходил по улицам Афин, сидел на рыночной площади и беседовал с людьми, людьми очень разными. Это были и простые горожане, и приезжие философы, и его собственные ученики.

В двадцатилетнем возрасте Платон встретил Со­крата, и эта встреча перевернула его жизнь. Он оста­вался с Сократом до самой его смерти, т. е. примерно 7—8 лет. Впоследствии все произведения Платона были написаны в форме диалогов, где главное действующее лицо — Сократ. Так и осталось неизвестным, какая часть идей, которые мы находим у Платона, принад­лежит ему, а какая — Сократу. Скорее всего, в тек­стах Платона органически соединились взгляды обоих этих великих философов.

В текстах Платона мы обнаруживаем взгляд на душу как на самостоятельную субстанцию; *она суще­ствует наряду с телом и независимо от него. Душа — начало незримое, возвышенное, божественное, вечное. Тело — начало зримое, низменное, преходящее, тлен­ное.

Душа и тело находятся в сложных взаимоотношениях друг с другом. По своему божественному происхожде­нию душа призвана управлять телом, направлять жизнь человека. Однако иногда тело берет душу в свои оковы. Тело раздираемо различными желаниями и страстями. Оно заботится о пропитании, подвержено недугам, стра­хам, соблазнам. Войны и ссоры происходят из-за потребностей тела. Оно мешает также чистому по­знанию.

Во взглядах на то, как душа и тело связаны с поз­нанием, ярко проявляется идеализм Платона (он родо­начальник объективного идеализма).

Платон постулирует изначальное существование мира идей. Этот мир идей существует вне материи и вне индивидуального сознания. Он представляет собой со­вокупность абстрактных идей — идей о сущностях пред­метов внешнего мира. Существуют идеи добродетели вообще, красоты вообще, справедливости вообще. То, что происходит на земле в повседневной жизни людей, есть лишь отражение, тень этих общих идей. Истинное познание есть постепенное проникновение в мир идей. Но для того чтобы приобщиться к нему, душа должна освободиться от влияния тела. Во всяком случае она не должна слепо доверять показаниям органов чувств. Истинное знание достигается только путем непосредст­венного проникновения души в мир идей.

Из своего представления о душе Платон и Сократ делают этические выводы. Поскольку душа — самое высокое, что есть в человеке, он должен заботиться о ее здоровье намного больше, чем о здоровье тела. При смерти душа расстается с телом, и в зависимости от того, какой образ жизни вел человек, его душу ждет различная судьба: она либо будет блуждать вблизи земли, отягощенная телесными элементами, либо отлетит от земли в идеальный мир.

Основные мысли, о природе души и ее отношениях. с телом мы находим в диалоге Платона «Федон», который в древности назывался «О душе». Несколько слов о событиях, которые в нем описываются.

Это последний день жизни Сократа. Он сидит в афинской тюрьме, и после заката солнца должен вы­пить яд. С Сократом произошла странная история: он был приговорен к смерти афинским судом за свою философскую деятельность, за те беседы, которые он целыми днями вел на улицах. За время этих бесед он нажил много врагов. Дело в том, что его интересовали не только абстрактные философские проблемы, но и истины, относящиеся к жизни. А собеседниками его были иногда и именитые граждане, и политические дея­тели. Сократ донимал их всех вопросами, показывал их недостатки, разоблачал образ их жизни.

К Сократу в тюрьму приходят ученики. Они в страшном горе и время от времени выдают свое состоя­ние удрученным видом или каким-нибудь восклицанием. Сократ снова и снова убеждает их в том, что для него этот день не несчастный, а, наоборот, самый счастли­вый. Он не чувствует, что с ним сегодня произойдет беда. Ведь он считал философию делом своей жизни и в течение всей жизни как истинный философ стре­мился к отделению души от тела. Неужели теперь, когда это событие, наконец, должно наступить, он дрог­нет и воспримет его как наказание? Наоборот, это будет самый радостный момент в его жизни.

Из другого произведения Платона— «Апология Со­крата» — мы узнаем о поведении Сократа в дни суда.

Сократ отказывается от защиты. Он рассматривает суд как еще одну прекрасную возможность побеседо­вать с афинянами. Вместо того чтобы защитить себя, он объясняет им сноба и сноба на примере их и своей жизни, как следует себя вести.

«Даже если бы вы сказали мне, — обращается он к афиня­нам, — на этот раз, Сократ, мы <...> отпустим Тебя с тем, однако, чтобы ты больше уже не занимался этими исследованиями и оста­вил философию <...> то я бы вам сказал: «Я вам предан, афиняне, и люблю вас, но слушаться буду скорее бога, чем вас, и пока я дышу <...> не перестану философствовать; уговаривать и убеждать всякого из вас, кого только встречу, говоря то самое, что обыкно­венно говорю: «Ты лучший из людей, раз ты афинянин, гражданин величайшего города <...> Не стыдно ли тебе заботиться о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и о почестях, а о разуме, об истине и о душе своей не заботиться и не помышлять, чтобы она была как можно лучше?» И если кто из вас станет спорить и утверждать, что он заботится, то я не отстану <…>, а буду его расспрашивать, испытывать, уличать, и если мне пока­жется, что в нем нет добродетели, а он только говорит, что она есть, я буду попрекать его за то, что он самое дорогое ни во что не ценит, а плохое ценит дороже всего» [86, с. 98—99].

После объявления смертного приговора Сократ об­ращается к афинянам с последней просьбой: когда под­растут его сыновья, последить за ними, и если они уви­дят, что сыновья ведут недостойный образ жизни, по­ступать с ними так, как поступал он с жителями Афин,—указывать им на их недостатки, стыдить за недостойный образ жизни и призывать к жизни добро­детельной.

Вот так своими поведением, жизнью и даже смер­тью Сократ доказывает свои взгляды на природу души и на ее назначение. И может быть именно из-за этого они произвели огромное впечатление на мировую куль­туру. Они вошли в христианскую религию, долго питали мировую литературу, философию.

Кстати, плащи, которые вскоре стали носить фило­софы, воспроизводили плащ Сократа, в котором он хо­дил, не снимая его зимой и летом, а впоследствии эта одежда повторилась в монашеских рясах.

Если посмотреть на учение Сократа и Платона в целом с наших позиций, то можно обнаружить ряд поднятых ими проблем, вполне актуальных и для совре­менной психологии. Нужно только подойти к ним особым образом — отнестись как к ярким и точным художественным метафорам.

Давайте спросим себя: «А не существует ли, дей­ствительно, в каком-то смысле тот мир идей, о котором говорил Платон? Не существует ли такой «мир идей», который противостоит индивидуальному сознанию каж­дого конкретного человека, существует до него и неза­висимо от него и к которому, каждый появляющийся на свет человек приобщается, приобретая знания и пости­гая истины?» И мы.можем ответить: да, в каком-то смысле существует. Что же это за мир? Это мир духов­ной человеческой культуры, зафиксированный в ее ма­териальных носителях, прежде всего в языке, в науч­ных и литературных текстах. Это мир абстрактных по­нятий, в которых отражены общие свойства и сущности вещей. Это мир человеческих ценностей и человеческих идеалов.

Развивающийся вне этого, мира ребенок (а такие истории известны — это дети, выкормленные животны­ми), какими бы природными задатками он ни обладал, не становится человеком, его психика не становится че­ловеческой. И вот, когда читаешь Платона и воспринимаешь его учение как художественную метафору, удив­ляешься, насколько проникновенно и ярко он показал процесс приобщения индивидуального сознания к обще­человеческому сознанию, процесс врастания каждого индивида в мир духовной человеческой культуры.

Возьмем другую проблему: представление о душе как о начале, которое призвано направлять жизнь че­ловека, но которое само нуждается в заботе с целью сохранения ее чистоты, «освобождения от оков тела». Долгое время эти идеи оставались, пожалуй, самой большой проблемой для психологии и долгое время психологией не принимались. Та «новая эксперимен­тальная психология», с которой мы сегодня начнем знакомиться, объявила понятие души метафизическим и отказалась от рассмотрения как самого этого понятия, так и связанных с ним нравственно-этических выводов. И только в последние десятилетия духовные аспекты жизни человека стали интенсивно обсуждаться в психо­логии в связи с такими понятиями, как зрелость личности, рост личности, здоровье личности и т. п. И мно­гое из того, что сейчас обнаруживается, вполне перекликается с этическими следствиями учения о душе выдающихся античных философов.

Мы переходим к новому крупному этапу развития психологии. Начало его относится к последней четверти XIX в., когда оформилась научная психология. У истоков этой новой психологии стоит французский философ Рене Декарт (1596—1650). Латинский вариант его имени — Ренатус Картезиус, отсюда — термины: «картезианская философия», «картезианская интуиция» и т.п.

Декарт окончил иезуитскую школу, где проявил бле­стящие способности. Особенно он увлекался математи­кой. Она привлекала его тем, что покоится на ясных основаниях и строга в своих выводах. Он решил, что математический способ мышления должен быть поло­жен в основу любой науки. Кстати, Декарт сделал выдающийся вклад в математику. Он ввел алгебраиче­ские обозначения, отрицательные числа, изобрел анали­тическую геометрию.

Декарт считается родоначальником рационалистиче­ской философии. Согласно его мнению, знание должно строиться на непосредственно очевидных данных, на непосредственной интуиции. Из нее оно должно выводиться методом логического рассуждения.

В одном из своих произведений Р. Декарт рассуж­дает о том, как лучше всего добраться до истины [31]. Он считает, что человек с детства впитывает в себя очень многие заблуждения, принимая на веру различ­ные утверждения и идеи. Так что если хотеть найти истину, то для начала надо все подвергнуть сомнению. Тогда человек легко может усомниться в показаниях своих органов чувств, в правильности логических рассуждений и даже математических доказательств, потому что если бог сделал человека несовершенным, то и его рассуждения могут содержать ошибки.

Так, подвергнув все сомнению, мы можем прийти к выводу, что нет ни земли, ни неба, ни бога, ни нашего собственного тела. Но при этом обязательно что-то оста­нется. Что же останется? Останется наше сомнение — верный признак того, что мы мыслим. И вот тогда мы можем утверждать, что существуем, ибо «...мысля, не­лепо предполагать несуществующим то, что мыслит». И дальше следует знаменитая декартовская фраза: «Мыслю, следовательно, существую» («cogito ergo sum») [31, с. 428].

«Что же такое мысль?» — задает себе дальше во­прос Декарт. И отвечает, что под мышлением он под­разумевает «все то, что происходит в нас», все, что мы «воспринимаем непосредственно само собою». И поэтому мыслить — значит не только понимать, но и «желать», «воображать», «чувствовать» [31, с. 429].

В этих утверждениях Декарта и содержится тот основной постулат, из которого стала исходить психология конца XIX в.,— постулат, утверждающий, что первое, что человек обнаруживает в себе,— это его собственное сознание. Существование сознания — главный и безусловный факт, и основная, задача психологии со­стоит в том, чтобы подвергнуть анализу состояния и со­держания сознания. Так, «новая психология», восприняв дух идей Декарта, сделала своим предметом сознание.

Что же имеют в виду, когда говорят о состояниях и содержаниях сознания? Хотя предполагается, что они непосредственно известны каждому из нас, возьмем для примера несколько конкретных описаний, взятых из психологических и художественных текстов.

Вот один отрывок из книги известного немецкого психолога В. Кёлера «Гештальтпсихология», в котором он пытается проиллюстрировать те содержания сознания, которыми, по его мнению, должна заниматься пси­хология. В целом они составляют некоторую «картину мира».

«В моем случае <...> эта картина — голубое озеро, окружен­ное темным лесом, серая холодная скала, к которой я прислонился, бумага, на которой я пишу, приглушенный шум листвы, едва колышимой ветром, и этот сильный запах, идущий от лодок и улова. Но мир содержит значительно больше, чем эта картина.

Не знаю почему, но передо мной вдруг мелькнуло совсем дру­гое голубое озеро, которым я любовался несколько лет тому назад в Иллинойсе. С давних пор для меня стало привычным появление подобных воспоминаний, когда я нахожусь в одиночестве.

И этот мир содержит еще множество других вещей, например, мою руку и мои пальцы, которые помещаются на бумаге.

Сейчас, когда я перестал писать и вновь оглядываюсь вокруг себя, я испытываю чувство силы и благополучия. Но мгновением позже я ощущаю в себе странное напряжение, переходящее почти в чувство загнанности: я обещал сдать эту рукопись законченной через несколько месяцев».

В этом отрывке мы знакомимся с содержанием соз­нания, которое однажды нашел в себе и описал В. Кёлер. Мы видим, что в это описание входят и образы не­посредственно окружающего мира, и образы-воспоми­нания, и мимолетные ощущения себя, своей силы и благополучия, и острое отрицательное эмоциональное переживание.

Приведу еще один отрывок, на этот раз взятый. из текста известного естествоиспытателя Г. Гельмгольца, в котором он описывает процесс мышления.

«...Мысль осеняет нас внезапно, без усилия, как вдохновение <...> Каждый раз мне приходилось сперва всячески переворачи­вать мою задачу на все лады, так что все ее изгибы и сплетения залегли прочно в голове и могли быть снова пройдены наизусть, без помощи письма.

Дойти до этого обычно невозможно без долгой продолжитель­ной работы. Затем, когда прошло наступившее утомление, требовал­ся часок полной телесной свежести и чувства спокойного благосостояния — и только тогда приходили хорошие идеи» [26, с. 367].

Конечно, нет недостатка в описаниях «состояний сознания», особенно эмоциональных состояний, в худо­жественной литературе. Вот отрывок из романа «Анна Каренина» Л. Н. Толстого, в котором описываются пе­реживания сына Анны, Сережи:

«Он не верил в смерть вообще, и в особенности в ее смерть... и потому и после того, как ему сказали, что она умерла, он во время гулянья отыскивал ее. Всякая женщина, полная, грациозная, с тем­ными волосами, была его мать. При виде такой женщины, в душе его поднималось чувство нежности, такое, что он задыхался и сле­зы выступали на глаза. И он вот-вот ждал, что она подойдет к нему, поднимет вуаль. Все лицо ее будет видно, она улыбнется, обнимет его, он услышит ее запах, почувствует нежность ее руки и заплачет счастливо... Нынче сильнее, чем когда-нибудь, Сережа чувствовал прилив любви к ней и теперь, забывшись <...> изрезал весь край стола ножичком, блестящими глазами глядя перед собой и думая о ней» [112, т. IX, с. 102],

Излишне напоминать, что вся мировая лирика на­полнена описаниями эмоциональных состояний, тончай­ших «движений души». Вот хотя бы этот отрывок из известного стихотворения А. С. Пушкина:

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

Или из стихотворения М. Ю. Лермонтова:

С души как бремя скатится,

Сомненье далеко —

И верится, и плачется,

И так легко, легко...

Итак, на исследование вот какой сложной реально­сти отважились психологи в конце прошлого века.

Как же такое исследование проводить? Прежде все­го, считали они, нужно описать свойства сознания.

Первое, что мы обнаруживаем при взгляде на «поле сознания»,—это необыкновенное разнообразие его содержаний, которое мы уже отмечали. Один психолог сравнивал картину сознания с цветущим лугом: зри­тельные образы, слуховые впечатления, эмоциональные состояния и мысли, воспоминания, желания — все это может находиться там одновременно.

Однако это далеко не все, что можно сказать про сознание. Его поле неоднородно еще и в другом смысле: в нем отчетливо выделяется центральная область, осо­бенно ясная и отчетливая; это— «поле внимания», или «фокус сознания»; за пределами ее находится область, содержания которой неотчетливы, смутны, нерасчленены; это — «периферия сознания».

Далее, содержания сознания, заполняющие обе опи­санные области, находятся в непрерывном движении. В. Джемс, которому принадлежат яркие описания различных феноменов сознания, выделяет два вида его состояний: устойчивые и изменчивые, быстро преходя­щие. Когда мы, например, размышляем, мысль оста­навливается на тех образах, в которые облекается пред­мет нашего размышления. Наряду с этим бывают не­уловимые переходы от одной мысли к другой. Весь процесс в целом похож на полет птицы: периоды спо­койного парения (устойчивые состояния) перемежают­ся со взмахами крыльев (изменчивые состояния). Пе­реходные моменты от одного состояния к другому очень трудно уловить самонаблюдением, ибо, если мы пыта­емся их остановить, то исчезает само движение, а если мы пытаемся о них вспомнить по их окончании, то яркий чувственный образ, сопровождающий устойчивые со­стояния, затмевает моменты движения.

Движение сознания, непрерывное изменение его содержаний и состояний В. Джемс отразил в понятии «поток сознания». Поток сознания невозможно остано­вить, ни одно минувшее состояние сознания не повто­ряется. Тождественным может быть только объект вни­мания, а не впечатление о нем. Кстати, удерживается внимание на объекте только в том случае, если в нем открываются все новые и новые стороны.

Далее, можно обнаружить, что процессы сознания делятся на два больших класса. Одни из них происходят как бы сами собой, другие организуются и направ­ляются субъектом. Первые процессы называются не­произвольными, вторые — произвольными:

Оба типа процессов, а также ряд других замеча­тельных свойств сознания хорошо демонстрируются с помощью прибора, которым пользовался в своих экспе­риментах В. Вундт. Это — метроном; его прямое на­значение — задавать ритм при игре на музыкальных инструментах. В лаборатории же В. Вундта он стал практически первым психологическим прибором.

В. Вундт предлагает вслушаться в серию монотон­ных щелчков метронома. Можно, заметить, что звуковой ряд в нашем восприятии непроизвольно ритмизуется. Например, мы можем услышать его как серию парных щелчков с ударением на каждом втором звуке («тик-так», «тик-так»...). Второй щелчок звучит настолько громче и яснее, что мы можем приписать дето объектив­ному свойству метронома. Однако такое предположение легко опровергается тем, что, как оказывается, можно произвольно изменить ритмическую организацию зву­ков. Например, начать слышать акцент на первом Зву­ке каждой пары («так-тик», «так-тик»...) или вообще организовать звуки в более сложный такт из четырех щелчков.

Итак, сознание по своей природе ритмично, заклю­чает В. Вундт, причем организация ритма может быть как произвольной, так и непроизвольной [20, с. 10].

С помощью метронома В. Вундт изучал еще одну очень важную характеристику сознания — его «объем». Он задал себе вопрос: какое количество отдельных впе­чатлений может вместить сознание одновременно?

Опыт Вундта состоял в том, что он предъявлял ис­пытуемому ряд звуков, затем прерывал его и давал второй ряд таких же звуков. Испытуемому задавался вопрос: одинаковой длины были ряды или разной? При этом запрещалось считать звуки; следовало просто их слушать и составить о каждом ряде целостное впечат­ление. Оказалось, что если звуки организовывались в простые такты по два (с ударением на первом или вто­ром звуке пары), то испытуемому удавалось сравнивать ряды, состоящие из 8 пар. Если же количество пар пре­восходило эту цифру, то ряды распадались, т. е. уже не могли восприниматься как целое. Вундт делает вывод; что ряд из восьми, двойных ударов (или из 16 отдель­ных звуков) является мерой объема сознания.

Далее он ставит следующий интересный и важный опыт. Он снова предлагает испытуемому слушать Зву­ки, однако произвольно организуя их в сложные такты по восемь звуков каждый. И затем повторяет проце­дуру измерения объема сознания. Оказывается, что испытуемый на этот раз может услышать как целост­ный ряд пять, таких тактов по 8 звуков, т.е. всего 40 звуков!

Этими опытами В. Вундт обнаружил очень важный факт, а именно, что человеческое сознание способно почти беспредельно насыщаться некоторым содержа­нием, если оно активно объединяется во все более и более крупные единицы. При этом он подчеркивал, что способность к укрупнению единиц обнаруживается не только в простейших перцептивных процессах, но и в. мышлении. Понимание фразы, состоящей из многих слов и из еще большего количества отдельных звуков, есть не что иное, как организация единицы более высокого порядка. Процессы такой организации Вундт на­зывал «актами апперцепции».

Итак, в психологии была проделана большая и кро­потливая работа по описанию общей картины и свойств сознания: многообразия его содержаний, динамики, ритмичности, неоднородности его поля, измерению объема и т. д. Возникли вопросы: каким образом его исследовать дальше? Каковы следующие задачи психологии?

И здесь был сделан тот поворот, который со вре­менем завел психологию сознания в тупик. Психологи решили, что они должны последовать примеру естественных наук, например физики или химии. Первая за­дача. науки, считали ученые того времени, найти простейшие элементы. Значит, и психология должна найти элементы сознания, разложить сложную динамич­ную картину сознания на простые, далее неделимые части. Это во-первых. Вторая задача состоит в том, чтобы найти законы соединения простейших элементов. Итак, сначала разложить сознание на составные части, а потом снова его собрать из этих частей.

Так и начали действовать психологи. Простейшими элементами сознания В. Вундт объявил отдельные впе­чатления, или ощущения.

Например, в опытах с метрономом это были отдель­ные звуки. А вот пары звуков, т. е. те самые единицы, которые образовывались за счет субъективной органи­зации ряда, он называл сложными элементами, или восприятиями.

Каждое ощущение, по Вундту, обладает рядом свойств, или атрибутов. Оно характеризуется прежде всего качеством (ощущения могут быть зрительными, слуховыми, обонятельными и т. п.), интенсивностью, протяженностью (т. е. длительностью) и, наконец, про­странственной протяженностью (последнее свойство присуще не всем ощущениям, например, оно есть у зрительных ощущений и отсутствует у слуховых).

Ощущения с описанными их свойствами являются объективными элементами сознания. Но ими и их ком­бинациями не исчерпываются содержания сознания. Есть еще субъективные элементы, или чувства. В. Вундт предложил три пары субъективных элементов — эле­ментарные чувств: удовольствие-неудовольствие, воз­буждение-успокоение, напряжение-разрядка. Эти пары — независимые оси трехмерного пространства всей эмоциональной сферы.

Он опять демонстрирует выделенные им субъективные элементы на своем излюбленном метрономе. Предполо­жим, испытуемый организовал звуки в определенные такты. По мере повторения звукового ряда он все вре­мя находит подтверждение этой организации и каждый раз испытывает чувство удовольствия. А теперь, пред­положим, экспериментатор сильно замедлил ритм мет­ронома. Испытуемый слышит звук — и ждет следую­щего; у него растет чувство напряжения. Наконец, щелчок Метронома наступает — и возникает чувство разрядки. Экспериментатор учащает щелчки метроно­ма — и у испытуемого появляется какое-то дополни­тельное внутреннее ощущение: это возбуждение, кото­рое связано с ускоренным темпом щелчков. Если же темп замедляется, то возникает успокоение.

Подобно тому как воспринимаемые нами картины внешнего мира состоят из сложных комбинаций объек­тивных элементов, т, е. ощущений, наши внутренние переживания состоят из сложных комбинаций перечис­ленных субъективных элементов, т.е. элементарных чувств. Например, радость — это удовольствие и воз­буждение; надежда —удовольствие и напряжение; страх — неудовольствие и напряжение. Итак, любое эмоциональное состояние можно «разложить» по опи­санным осям или собрать из трех простейших элемен­тов.

Не буду продолжать построения, которыми занима­лась психология сознания. Можно сказать, что она не достигла успехов на этом пути: ей не удалось собрать из простых элементов живые полнокровные состояния сознания. К концу первой четверти нашего столетия эта психология, практически, перестала существовать.

Для этого было по крайней мере три причины:

1) нельзя было ограничиваться таким узким кругом явлений, как содержания и состояния сознания; 2) идея разложения психики на простейшие элементы была ложной; 3) очень ограниченным по своим возможно­стям был метод, который психология сознания считала единственно возможным,— метод интроспекции.

Однако нужно отметить и следующее: психология того периода описала многие важные свойства и фено­мены сознания и тем самым поставила многие до сего времени обсуждаемые проблемы. Одну из таких про­блем, поднятых психологией сознания в связи с вопросом о ее методе, мы подробно рассмотрим на следующей лекции.

Лекция 3 МЕТОД ИНТРОСПЕКЦИИ И ПРОБЛЕМА САМОНАБЛЮДЕНИЯ

«РЕФЛЕКСИЯ» Дж. ЛОККА. МЕТОД ИНТРОСПЕКЦИИ: «ПРЕИМУЩЕСТВА»;

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ТРЕБОВАНИЯ;

ПРОБЛЕМЫ И ТРУДНОСТИ;

КРИТИКА.

МЕТОД ИНТРОСПЕКЦИИ — И ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ДАННЫХ

САМОНАБЛЮДЕНИЯ (ОТЛИЧИЯ). ТРУДНЫЕ ВОПРОСЫ:

.ВОЗМОЖНОСТЬ РАЗДВОЕНИЯ СОЗНАНИЯ;

ИНТРО-, ЭКСТРО- И МОНОСПЕКЦИЯ;

САМОНАБЛЮДЕНИЕ И САМОПОЗНАНИЕ. ТЕРМИНОЛОГИЯ

Как я уже говорила, в психологии сознания метод интроспекции (букв. «смотрения внутрь») был признан не только главным, но и единственным методом психо­логии.

В основе этого убеждения лежали следующие два бесспорных обстоятельства.

Во-первых, фундаментальное свойство процессов сознания непосредственно открываться (репрезентироваться) субъекту. Во-вторых, «закрытость» тех же про­цессов для внешнего наблюдателя. Сознания разных людей сравнивались в то время с замкнутыми сфера­ми, которые разделены пропастью. Никто не может перейти эту пропасть, никто не может непосредственно пережить состояния моего сознания так, как я их пере­живаю. И я никогда не проникну в образы и пережи­вания других людей. Я даже не могу установить, явля­ется ли красный цвет красным и для другого; возмож­но, что он называет тем же словом ощущение совер­шенно иного качества!

Я хочу подчеркнуть, казалось бы, кристальную яс­ность и строгость выводов психологии того времени относительно ее метода. Все рассуждение заключено в немногих коротких предложениях: предмет психоло­гии — факты сознания; последние непосредственно от­крыты мне — и никому больше; следовательно, изучать их можно методом интроспекции — и никак иначе.

Однако простота и очевидность каждого из этих утверждений, как и всего вывода в целом, только ка­жущиеся. В действительности в них заключена одна из самых сложных и запутанных проблем психологии — проблема самонаблюдения.

Нам и предстоит разобраться в этой проблеме. Мне хотелось бы, чтобы на примере рассмотрения этой проблемы вы увидели, как много значат в науке критичность и одновременно гибкость подхода. Так, на первый взгляд очевидный тезис начинает расшатываться от того, что к нему подходят с других точек зрения и находят незамеченные ранее оттенки, неточности и т.п.

Давайте же займемся более внимательно вопросом о том, что такое интроспекция, как она понималась и применялась в качестве метода психологии на рубеже XIX-XX вв.

Идейным отцом метода интроспекции считается английский философ Дж. Локк (1632—1704), хотя его основания содержались также в декартовском тезисе о непосредственном постижении мыслей.

Дж. Локк считал, что существует два источника всех наших знаний: первый источник — это объекты внешнего мира, второй — деятельность собственного ума. На объекты внешнего мира мы направляем свои внеш­ние чувства и в результате получаем впечатления (или идеи) о внешних вещах. Деятельность же нашего ума, к которой Локк причислял мышление, сомнение, веру, рассуждения, познание, желания, познается с помощью особого, внутреннего, чувства—рефлексии. Рефлексия, по Локку, — это «наблюдение,. которому ум подвергает свою деятельность» [64, с. 129].

Дж. Локк замечает, что рефлексия предполагает особое направление внимания на деятельность собст­венной души, а также достаточную зрелость субъекта. У детей рефлексии почти нет, они заняты в основном познанием внешнего мира. Она может не развиться и у взрослого, если он не проявит склонности к размыш­лению над самим собой и не направит на свои внутрен­ние процессы специального внимания.

«Ибо хотя она (т.е. деятельность души.— Ю.Г.) протекает, постоянно, но, подобно проносящимся при­зракам, не производит впечатления, достаточно глубо­кого, чтобы оставить в уме ясные, отличные друг от друга, прочные идеи» [64, с. 131].

Итак, у Локка содержится по крайней мере два важных утверждения.

1. Существует возможность раздвоения, или «удвоения», психики. Душевная деятельность может протекать как бы на двух уровнях: процессы первого уров­ня — восприятия, мысли, желания; процессы второго уровня — наблюдение, или «созерцание» этих восприятий, мыслей, желаний.

2. Деятельность души первого уровня есть у каж­дого человека и даже у ребенка. Душевная деятель­ность второго уровня требует специальной организации. Это специальная деятельность. Без нее знание о ду­шевной жизни невозможно. Без нее впечатления о ду­шевной жизни подобны «проносящимся призракам», которые не оставляют в душе «ясные и прочные идеи».

Эти оба тезиса, а именно возможность раздвоения сознания и необходимость организации специальной деятельности для постижения внутреннего опыта, были приняты на вооружение психологией сознания. Были сделаны следующие научно-практические выводы;

1) психолог может проводить психологические ис­следования только над самим собой. Если он хочет знать, что происходит с другим, то должен поставить себя в те же условия, пронаблюдать себя и по ана­логии заключить о содержании сознания другого че­ловека;

2) поскольку интроспекция не происходит сама со­бой, а требует особой деятельности, то в ней надо упражняться, и упражняться долго.

Когда вы будете читать современные статьи с опи­санием экспериментов, то увидите, что в разделе «Ме­тодика», как правило, приводятся различные сведения об испытуемых. Обычно указывается их пол, возраст, образование. Иногда даются специальные, важные для данных экспериментов, сведения: например, о нормаль­ной остроте зрения, умственной полноценности и т. п.

В экспериментальных отчетах конца прошлого и начала нашего века также можно обнаружить раздел с характеристикой испытуемых. Но он выглядит совсем необычно. Например, читаешь, что одним испытуемым был профессор психологии с десятилетним интроспек-ционистским стажем; другой испытуемый был, правда, не профессор, а всего лишь ассистент-психолог, но так­же опытный интроспекционист, так -как прошел 6-ме­сячные курсы интроспекции, и т. п.

Психологи того времени отмечали важные дополни­тельные преимущества метода интроспекции.

Во-первых, считалось, что в сознании непосредст­венно отражается причинная связь психических явле­ний. Например, если я захотела поднять руку и под­няла ее, то причина действия мне непосредственно из­вестна: она присутствует в сознании в форме решения поднять руку. В более сложном случае, если человек вызывает во мне сострадание и я стремлюсь ему вся­чески помочь, для меня очевидно, что мои действия имеют своей причиной чувство сострадания. Я не толь­ко переживаю это чувство, но знаю его связь с моими действиями.

Отсюда положение психологии считалось намного легче, чем положение других наук, которые должны еще доискиваться до причинных связей.

Второе отмечавшееся достоинство: интроспекция поставляет психологические факты, так сказать, в чис­том виде, без искажений. В этом отношении психология также выгодно отличается от других наук. Дело в том, что при познании внешнего мира наши органы чувств, вступая во взаимодействие с внешними предметами, искажают их свойства. Например, за ощущениями све­та и звука стоят физические реальности — электромаг­нитные и воздушные волны, которые совершенно не похожи ни на цвет, ни на звук. И их еще надо как-то «очищать» от внесенных искажений.

В отличие от этого для психолога данные ощущения есть именно та действительность, которая его интере­сует. Любое чувство, которое испытывает человек не­зависимо от его объективной обоснованности или при­чины, есть истинный психологический факт. Между содержаниями сознания и внутренним взором нет иска­жающей призмы!

«В сфере непосредственных данных сознания нет уже различия между объективным и субъективным, реальным и кажущимся, здесь все есть, как кажется, и даже именно потому, что оно кажется: ведь когда что-нибудь нам кажется, это и есть вполне реальный факт нашей внутренней душевной жизни» [65, с. 1034].

Итак, применение метода интроспекции подкрепля­юсь еще соображениями об особых преимуществах этого метода.

В психологии конца XIX в. начался грандиозный эксперимент по проверке возможностей метода интро­спекции. Научные журналы того времени были напол­нены статьями с интроспективными отчетами; в них психологи с большими подробностями описывали свои ощущения, состояния, переживания, которые появля­лись у них при предъявлении определенных раздражи­телей, при постановке тех или иных задач.

Надо сказать, что это не были описания фактов сознания в естественных жизненных обстоятельствах, что само по себе могло бы представить интерес. Это были лабораторные опыты, которые проводились <в строго контролируемых условиях», чтобы получить совпадение результатов у разных испытуемых. Испы­туемым предъявлялись отдельные зрительные или слу­ховые раздражители, изображения предметов, слова, фразы; они должны были воспринимать их, сравнивать между собой, сообщать об ассоциациях, которые у них возникали, и т. п.

Эксперименты наиболее строгих интроспекционистов (Э. Титченера и его учеников) осложнялись еще двумя дополнительными требованиями.

Во-первых, интроспекция должна была направлять­ся на выделение простейших элементов сознания, т.е. ощущений и элементарных чувств. (Дело в том, что ме­тод интроспекции с самого начала соединился с атоми­стическим подходом в психологии, т.е. убеждением, что исследовать — значит разлагать сложные процессы на простейшие элементы.)

Во-вторых, испытуемые должны были избегать в сво­их ответах терминов, описывающих внешние объекты, а говорить только о своих ощущениях, которые вызывались этими объектами, и о качествах этих ощущений. Напри­мер, испытуемый не мог сказать: «Мне было предъявле­но большое, красное яблоко». А должен был сообщить примерно следующее: «Сначала я получил ощущение красного, и оно затмило все остальное; потом оно сме­нилось впечатлением круглого, одновременно с которым возникло легкое щекотание в языке; по-видимому, след вкусового ощущения. Появилось также быстро преходя­щее мускульное ощущение в правой руке...».

Ответ в терминах внешних объектов был назван Э. Титченером «ошибкой стимула» — известный термин интроспективной психологии, отражающий ее атомистическую направленность на элементы сознания..

По мере расширения этого рода исследований стали обнаруживаться крупные проблемы и трудности.

Во-первых, становилась все более очевидной бес­смысленность такой «экспериментальной психологии». По словам одного автора, в то время от психологии отвернулись все, кто не считал ее своей профес­сией.

Другим неприятным следствием были накапливаю­щиеся противоречия в результатах. Результаты не сов­падали не только у различных авторов, но даже иногда у одного и того же автора при работе с разными испы­туемыми.

Больше того, зашатались основы психологии — эле­менты сознания. Психологи стали находить такие со­держания сознания, которые никак не могли быть раз­ложены на отдельные ощущения или представлены в виде их суммы. Возьмите мелодию, говорили они, и пе­ренесите ее в другую тональность; в ней изменится каждый звук, однако мелодия при этом сохранится. Значит, не отдельные звуки определяют мелодию, не простая их совокупность, а какое-то особое качество, которое связано с отношениями между звуками. Это качество целостной структуры (нем. — «гештальта»), а не суммы элементов.

Далее, систематическое применение интроспекции стало обнаруживать нечувственные, или безобразные, элементы сознания. Среди них, например, «чистые» движения мысли, без которых, как оказалось, невоз­можно достоверно описать процесс мышления.

Наконец, стали выявляться неосознаваемые причи­ны некоторых явлений сознания (о них подробнее ниже).

Таким образом, вместо торжества науки, обладаю­щей таким уникальным методом, в психологии стала назревать ситуация кризиса.

В чем же было дело? Дело было в том, что доводы, выдвигаемые в защиту метода интроспекции, не были строго проверены. Это были утверждения, которые ка­зались верными лишь на первый взгляд.

В самом деле, начну с утверждения о возможности Раздвоения сознания. Казалось бы, мы действительно можем что-то делать и одновременно следить за собой. Например, писать — и следить за почерком, читать вслух — и следить за выразительностью чтения. Казалось бы так — и в то же время не так или по крайней мере не совсем так!

Разве не менее известно, что наблюдение за ходом собственной деятельности мешает этой деятельности, а то и вовсе ее разрушает? Следя за почерком, мы «мо­жем потерять мысль; стараясь читать с выражением — перестать понимать текст.

Известно, насколько разрушающим образом дейст­вует рефлексия на протекание наших чувств: от нее они бледнеют, искажаются, а то и вовсе исчезают. И напротив, насколько «отдача чувству» исключает возмож­ность рефлексии!

В психологии специально исследовался вопрос о возможности одновременного осуществления двух деятельностей. Было показано, что это возможно либо пу­тем быстрых переходов от одной деятельности к дру­гой, либо если одна из деятельностей относительно про­ста и протекает «автоматически». Например, можно вязать на спицах и смотреть телевизор, но вязание останавливается в наиболее захватывающих местах; во время проигрывания гамм можно о чем-то думать, но это невозможно при исполнении трудной пьесы.

Если применить все сказанное к интроспекции (а ведь она тоже вторая деятельность), то придется признать, что ее возможности крайне ограничены. Интроспекцию настоящего, полнокровного акта созна­ния можно осуществить, только прервав его. Надо ска­зать, что интроспекционисты довольно быстро это по­няли. Они отмечали, что приходится наблюдать не столько сам непосредственно текущий процесс, сколько его затухающий след. А чтобы следы памяти сохраняли возможно большую полноту, надо процесс дробить (актами интроспекции) на мелкие порции. Таким обра­зом, интроспекция превращалась в «дробную» ретро­спекцию.

Остановимся на следующем утверждении — якобы возможности с помощью интроспекции выявлять при­чинно-следственные связи в сфере сознания.

Пожалуй, примерами отдельных, так называемых произвольных, действий справедливость этого тезиса и ограничивается. Зато с каким количеством необъясни­мых фактов собственного сознания мы встречаемся повседневно! Неожиданно всплывшее воспоминание или изменившееся настроение часто заставляют нас проводить настоящую исследовательскую работу по отысканию их причин. Или возьмем процесс мышле­ния: разве мы всегда знаем, какими путями пришла нам в голову та или иная мысль? История научных откры­тий и технических изобретений изобилует описаниями внезапных озарений!

И вообще, если бы человек мог непосредственно усматривать причины психических процессов, то пси­хология была бы совсем не нужна! Итак, тезис о не­посредственной открытости причин на проверку оказы­вается неверен.

Наконец, рассмотрим мнение о том, что интроспек­ция поставляет сведения о фактах сознания в неиска­женном виде. Что это не так, видно уже из сделанного выше замечания о вмешательстве интроспекции в ис­следуемый процесс. Даже когда человек дает отчет по памяти о только что пережитом опыте, он и тогда не­избежно его искажает, ибо направляет внимание толь­ко на определенные его стороны или моменты.

Именно это искажающее влияние внимания, осо­бенно внимания наблюдателя, который знает, что он ищет, настойчиво отмечалось критиками обсуждаемого метода. Интроспекционист, писали они не без иронии, находит в фактах сознания только те элементы, кото­рые соответствуют его теории. Если это теория чувст­венных элементов, он находит ощущения, если безоб­разных элементов, — то движения «чистой» мысли и т.п.

Итак, практика использования и углубленное об­суждение метода интроспекции обнаружили ряд фун­даментальных его недостатков. Они были настолько существенны, что поставили под сомнение метод в целом, а с ним и предмет психологии — тот предмет, с которым метод интроспекции был неразрывно связан и естественным следствием постулирования которого он являлся.

Во втором десятилетии нашего века, т.е. спустя немногим более 30 лет после основания научной психо­логии, в ней произошла революция: смена предмета психологии. Им стало не сознание, а поведение чело­века и животных.

Дж. Уотсон, пионер этого нового направления писал: «…психология должна... отказаться от субъективного предмета изучения, интроспективного метода исследования и прежней терминологии. Сознание с его структурными элементами, неразложимыми ощущения­ми и чувственными тонами, с его процессами, внима­нием, восприятием, воображением — все это только фразы, не поддающиеся определению» [114, с. З].

На следующей лекции я буду подробно говорить об этой революции. А сейчас рассмотрим, какой оказалась судьба сознания в психологии. Удалось ли психологии полностью порвать с фактами сознания, с самим поня­тием сознания?

Конечно, нет. Заявление Дж. Уотсона было «кри­ком души» психолога, заведенного в тупик. Однако после любого «крика души» наступают рабочие, будни. И в будни психологии стали возвращаться факты соз­нания. Однако с ними стали обращаться иначе. Как же?

Возьмем для иллюстрации современные, исследования восприятия человека. Чем они в принципе отличаются от экспериментов интроспекционистов?

И в наши дни, когда хотят исследовать процесс восприятия, например зрительного восприятия челове­ка, то берут испытуемого и предъявляют ему зритель­ный объект (изображение, предмет, картину), а затем спрашивают, что он увидел. До сих пор как будто бы то же самое. Однако есть существенные отличия.

Во-первых, берется не изощренный в самонаблюдении профессор-психолог, а «наивный» наблюдатель, и чем меньше он знает психологию, тем лучше. Во-вто­рых, от испытуемого требуется не аналитический, а самый обычный отчет о воспринятом, т.е. отчет в тех терминах, которыми он пользуется в повседневной жизни.

Вы можете спросить: «Что же тут можно исследовать? Мы ежедневно производим десятки и сотни на­блюдений, выступая в роли «наивного наблюдателя»; можем рассказать, если нас спросят, обо всем виден­ном, но вряд ли это продвинет наши знания о процес­се восприятия. Интроспекционисты по крайней мере улавливали какие-то оттенки и детали».

Но это только начало. Экспериментатор-психолог для того и существует, чтобы придумать экспериментальный прием, который заставит таинственный про­цесс раскрыться и обнажить свои механизмы. Напри­мер, он помещает на глаза испытуемого перевертывающие призмы, или предварительно помещает испытуемо­го в условия «сенсорного голода», или использует осо­бых испытуемых — взрослых лиц, которые впервые уви­дели мир в результате успешной глазной операции и т. д.

Итак, в экспериментах интроспекционистов предъяв­лялся обычный объект в обычных условиях; от испы­туемого же требовался изощренный анализ «внутрен­него опыта», аналитическая установка, избегание «ошибки стимула» и т. п.

В современных исследованиях происходит все на­оборот. Главная нагрузка ложится на экспериментато­ра, который должен проявить изобретательность. Он организует подбор специальных объектов или специ­альных условий их предъявлений; использует специ­альные устройства, подбирает специальных испытуе­мых и т.п. От испытуемого же требуется обычный ответ в обычных терминах.

Если бы в наши дни явился Э. Титченер, он бы ска­зал: «Но вы без конца впадаете в ошибку стимула!» На что мы ответили бы: «Да, но это не «ошибка», а реальные психологические факты; вы же впадали в ошибку аналитической интроспекции».

Итак, еще раз четко разделим две позиции по отно­шению к интроспекции — ту, которую занимала психо­логия сознания, и нашу, современную.

Эти позиции следует прежде всего развести терминологически. Хотя «самонаблюдение» есть почти бук­вальный перевод слова «интроспекция», за этими двумя терминами, по крайней мере в нашей литературе, закре­пились разные позиции.

Первую мы озаглавим как метод интроспекции. Вторую — как использование данных самонаблюдения.

Каждую из этих позиций можно охарактеризовать по крайней мере по двум следующим пунктам: во-пер­вых, по тому, что и как наблюдается; во-вторых, по тому, как полученные данные используются в научных целях.

Таким образом, получаем следующую простую таб­лицу (с. 44).

Итак, позиция интроспекционистов, которая представлена первым вертикальным столбцом, предполагает раздвоение сознания на основную деятельность и деятельность самонаблюдения, а также непосредственное получение с помощью последней знаний о законах душевной жизни.

В нашей позиции «данные самонаблюдения» озна­чают факты сознания, о которых субъект знает в силу их свойства быть непосредственно открытыми ему. Сознавать что-то — значит непосредственно знать это. Сторонники интроспекции, с нашей точки зрения, де­лают ненужное добавление: зачем субъекту специально рассматривать содержания своего сознания, когда они и так открыты ему? Итак, вместо, рефлексии — эффект прямого знания.

И второй пункт нашей позиции: в отличие от мето­да интроспекции использование данных самонаблюде­ния предполагает обращение к фактам сознания как к явлениям или как к «сырому материалу», а не как к сведениям о закономерных связях и причинных отноше­ниях. Регистрация фактов сознания — не метод науч­ного исследования, а лишь один из способов получения исходных данных. Экспериментатор должен в каждом отдельном случае применить специальный методиче­ский прием, который позволит вскрыть интересующие его связи. Он должен полагаться на изобретательность своего ума, а не на изощренность самонаблюдения ис­пытуемого. Вот в каком смысле можно говорить об использовании данных самонаблюдения.

После этого итога я хочу остановиться на некото­рых трудных вопросах. Они могут возникнуть или уже возникли у вас при придирчивом рассмотрении обеих позиций.

Первый вопрос, которого мы уже немного касались:

«Что же, раздвоение сознания возможно или нет? Разве невозможно что-то делать — и одновременно наблюдать за тем, что делаешь?» Отвечаю: эта возможность раз­двоения сознания существует. Но, во-первых, она суще­ствует не всегда: например, раздвоение сознания невоз­можно при полной отдаче какой-либо деятельности или переживанию. Когда же все-таки оно удается, то на­блюдение как вторая деятельность вносит искажение в основной процесс. Получается нечто, похожее на «де­ланную улыбку», «принужденную походку» и т.п. Ведь и в этих житейских случаях мы раздваиваем наше соз­нание: улыбаемся или идем — и одновременно следим за тем, как это выглядит.

Примерно то же происходит и при попытках интро­спекции как специального наблюдения. Надо сказать, что сами интроспекционисты многократно отмечали не­надежность тех фактов, которые получались с помо­щью их метода. Я зачитаю вам слова одного психолога, написанные в 1902 г. по этому поводу: