«В. А. Овсянников СТАВРОПОЛЬ — ТОЛЬЯТТИ Страницы истории Часть II ДЕЛА И ЛЮДИ ТОЛЬЯТТИ 1999 ...»

Уже с начала 1912 года началась подготовка к выборам в IV Государственную Думу. Наш город представлял в ней бывший предводитель дворянства Ставропольского уезда Наумов Алексей Михайлович. Ему было 49 лет. Он окон­чил юридический факультет Казанского университета, ра­ботал следователем, заместителем окружного прокурора, а с 1901 года был в отставке. Депутатом он был избран от помещиков Самарской губернии. Депутатскими обязанно­стями себя не обременял, отчитываться перед избирателя­ми тогда не надо было. Любил больше всего развлекаться, деньги у него были, жил он на банковские проценты от проданного имения. Запомнился он и тем, что первым в наших краях приобрел легковой автомобиль «Адлер», ко­торый крестьяне называли «антихристовой машиной». Вот на ней и гонял Наумов по сельским проселкам, пугая всех и вся. Так и прокатался до самой Февральской рево­люции, которая и положила конец истории Государствен­ной Думы в царской России.

ГЕНЕРАЛ И. Н. СКОБЕЛЕВ

В XVIII веке в Ставропольском уезде была небольшая деревенька Новиковка, ныне на территории Ульяновской области. В этом селе в 1773 году и родился герой нашего повествования — Иван Никитич Скобелев. Ходили слухи, что происходил он из старинного дворянского рода, но его дед, не согласившись с преобразованиями Петра I, лишил­ся всех своих прав и оказался в глухом селе Ставрополь­ского уезда. Когда об этом спрашивали самого Ивана Ни­китича, насколько, дескать, это соответствует действи­тельности, он обычно отвечал: «Что с возу упало, то про­пало! Я сам родоначальник Скобелевых!» Согласимся и мы с таким утверждением.

Отец Ивана Скобелева — Никита, служил сержантом и умер в крайней бедности, когда наш герой был еще маль­чиком. Мать Ивана — Татьяна Михайловна, по одним дан­ным, была из дворянского рода Коревых, а по другим — простой крестьянкой, не знавшей грамоты.

В воинском формуляре Ивана Никитича Скобелева го­ворится, что он на 15-м году жизни 22 марта 1793 года вступил на военную службу в Оренбургский 1-й полевой батальон (впоследствии 66-й пехотный Бутырский полк). Об этом говорит и сам наш герой. «Имея в руках указку и ухватившись другой рукой за штык, определился я в вой­ско, стоящее на страже Оренбургской линии, где кинжал и винтовка... вмещали в себя честь и славу». Здесь на Оренбургской линии по сути дела проходили южные рубе­жи российского государства, и ставропольчане всегда здесь служили. Ставропольские казаки каждое лето здесь справляли свой воинский долг.

Нелегко пришлось сельскому парню на первых порах, но ему попался хороший сержант, старый солдатский «дядька» Крем л ев. «Не имея, кроме Бога и матушки службы, ни в ком решительно подпоры и покрова, — пи­сал впоследствии Иван Никитич, — как ястреб добычу, ловил я полезные уроки». Немаловажную роль в становле­нии солдата сыграли и личные качества Ивана Скобелева: деревенское трудолюбие, природная сообразительность, стремление сделать порученное дело как можно лучше вы­деляли парня в солдатском строю. Был он весельчаком, за­певалой, причем сам сочинял песни, а плясуном был не­превзойденным.

Служба его складывалась успешно, и через два года он стал сержантом, взял отпуск, чтобы показаться ма­тушке в новом качестве. Но как добраться до дому, не имея в кармане ни алтына? И он пешочком за три дня прошагал 215 верст, сбив не просто в кровь ноги, а до «сухих жил». Остановился в каком-то селе. Дальше ид­ти не мог. Крестьяне этого села были просто напуганы, у молоденького сержанта может начаться гангрена, или, как тогда говорили, «антонов огонь». Лечили его всем селом, смазывали раны медвежьим салом, но отпускни­ку все равно было плохо. Крестьяне боялись, что он ум­рет у них в селе, и тогда по обычаям того времени уезд­ный капитан-исправник так оштрафует всю деревню, что они разорятся. В этой ситуации крестьяне сложились, наняли лихую пару с повозкой и отправили солдата до­мой к матери. Вскоре, хотя и с забинтованными ногами, Скобелева подвезли к дому, доставив матушке немалую радость.

Прослужив солдатом девять лет, Иван Никитич Скобе­лев получил первое офицерское звание прапорщика. Вско­ре вспыхнули военные действия с Пруссией и во всех сра­жениях Скобелев принял активное участие, за что и удос­тоился ордена св. Анны IV степени.

После заключения Тильзитского мира Скобелев отпра­вился драться со шведами, служа под командованием зна­менитого генерала Николая Николаевича Раевского. Мо­лодой офицер отличился и в этих боях, по праву заслужив золотую шпагу с надписью «За храбрость».

В этих боях судьба свела Скобелева с легендарным рус­ским воином Яковом Петровичем Кульневым. В войну со шведами Кульнев приобрел бессмертную славу и превра­тился в кумира русской армии. Человеку нормального рос­та эфес сабли Кульнева доходил до плеча — Яков Петро­вич был великаном, души добрейшей и благороднейшей. А вид имел зверский: нос у него громадный, весь красный, в кущах бакенбард, зачесанных вперед от висков, а глаза — как угли. Скобелев с двумя ротами солдат был прикомандирован к полку гусар Кульнева, который находился все­гда в авангарде. А в русской армии тогда бытовало мне­ние, что «кто хочет видеть искреннюю дружбу, ступай в авангард, там одной ложкой кушают трое, говорят друг другу правду, дают деньги взаймы без процентов и даже без расписок». Скобелев стал исповедовать девиз Якова Петровича Кульнева: «Смерть копейка, голова — нажив­ное дело».

Однажды Скобелев получил от Кульнева любопытный приказ, написанный весьма своеобразно: «Для пули нужен верный глаз, штык требует сил, а желудок — каши. При­кажите, любезный товарищ, сварить оную к трем часам утра; распорядитесь и не забудьте часовых, а в доказатель­ство, что каша была и все сыты были, велите каждому солдату, в час прибытия моего, иметь каши по щепоти на носу».

Однажды к солдатам Скобелева прискакал молодой штабс-ротмистр Денис Давыдов, он был представителем вышестоящего штаба. Горячий, ищущий славы воина (по­этическая слава его уже окружала), он начал подбивать солдат Скобелева на дерзкую атаку на неприятеля. Солда­ты молчали, им что — прикажут — пойдут в атаку. А Де­нис Давыдов, уговаривая Скобелева, «соловьем заливает­ся»: «...пусть лишусь я способности различать дым табака с порохом, если эти молодцы штыками не прикопят к гру­ди твоей Георгиевского креста».

Приказ был дан, солдаты врезались в неприятеля, раз­громили его и... вдруг увидели перед собой эскадрон не­приятельских драгун с конскими хвостами, развевавши­мися на гребнях шлемов. Пришлось отступать, теряя това­рищей. Сам Денис Давыдов, впоследствии вспоминая об этом бое, писал, что его сабля «поела живого мяса и бла­городный пар крови курился на ее лезвии». И хотя Скобе­лев был награжден за этот бой орденом св. Владимира IV степени с бантом, но эта награда все время ему напомина­ла о погибших товарищах и с тех пор «краснобая» Давы­дова Скобелев не подпускал к своим солдатам.

В бою под Куартани Скобелев дрался в первых рядах, был ранен в правую руку «с оторванием двух пальцев и раздроблением костей у третьего». Вдобавок получил силь­нейшую контузию картечью в грудь.

Со шведского театра военных действий, где острота уже спадала, Скобелева пригласил Николай Николаевич Раевский в свою армию, действующую в Болгарии против турок. В этих боях его грудь украсил орден св. Анны II степени. Беспрерывное участие в боях, ранения и конту­зии давали знать, и в 1810 году Иван Никитич «был уво­лен по прошению от службы, за ранением и увечьем с мун­диром и пенсионом полного жалованья» в чине капитана. Сколько их тогда увечных, бездомных пехотных капита­нов ходило по Руси, ища свой угол и точку приложения оставшихся сил. Наш герой поехал в Петербург и хотя «пенсион был полный», на жизнь не хватало, да и матери в Ставропольском уезде надо было помогать — и он устро­ился в Петербурге полицейским приставом. Да, видно, не судьба ему была стать штатским — баталий и стычек еще хватало. Как говорил его боевой соратник Я. П. Кульнев: «Люблю Россию! Хороша она, матушка, еще и тем, что у нее в каком-нибудь углу да обязательно дерутся!»

Да оно и действительно. Россия во времена Скобелева почти непрерывно воевала. Только с 1805 по 1815 годы Россия вела одновременно две, а то и три войны. В 1805 го­ду — война с Францией и Пруссией, 1806 и 1807 годы — с Францией, Пруссией и Турцией, в 1808 и 1811 году — с Персией и Турцией, 1812 год — со всей Европой и Перси­ей, 1813, 1814, 1815 годы — с Францией. Боевые поля для отличий кадрового военного искать не приходилось.

Не успел Иван Никитич как следует войти в курс по­лицейского дела, как грозная туча нашествия Наполеона нависла над Россией. Русская армия в Отечественной вой­не 1812 года нуждалась в испытанных бойцах, и Скобелев сумел восстановиться в армии. Отличился при Бородино, участвовал в сражениях при Тарутино, Малоярославцем, под селом Красное. Служил старшим адъютантом у М. И. Кутузова, правда, всего несколько месяцев. Про­славленный полководец скончался в Германии в начале освободительного похода в городе Бунцлау.

Спустя восемь лет 11 апреля 1821 года на городской площади Бунцлау был открыт монумент в виде четырех­гранной колонны высотой около 12 метров. Высеченная на нем надпись гласит: «До сих мест довел князь Кутузов-Смоленский победоносное российское войско, но здесь положила смерть предел славным делам его. Он спас Отече­ство свое, открыл путь к избавлению народов. Да будет благословенная память героя».

Иван Никитич Скобелев как старший адъютант сопро­вождал тело покойного фельдмаршала для захоронения на родину. Гроб с телом Кутузова следовал в Петербург через Митаву, Ригу, Нарву и Ямбург. В Ямбурге при въезде в го­род был поставлен обелиск с надписью: «Слабое приноше­ние спасителю Отечества».

Газета «Северная пчела» в номере от 14 июня 1813 го­да писала: «Чувство благодарности и почтения к памяти покойного видно было на всех лицах, но редкою и наилуч­шею почестию можно почесть то, что с самого вступления печальной колесницы с гробом в пределы города здешние жители отпрягли лошадей и везли оную на себе до самого собора». Вместе с рыдающими седыми ветеранами Иван Скобелев был на захоронении М. И. Кутузова в Казанском соборе Петербурга.

Могила его священна. А. С. Пушкин писал о ней:

Перед гробницею святой

Стою с поникшей головой...

Все спит кругом: одни лампады

Во мраке храма золотят

Столпов гранитные громады

И их знамен нависший ряд.

Под ними спит сей властелин.

Сей идол северных дружин.

Маститый страж страны державной. Смиритель всех ее врагов.

Сей остальной из стаи славной Екатерининских орлов.

В честь покойного фельдмаршала устроили военный парад, войска делали «на караул», а барабанщики били «поход», «с плеча», «отмыкай штыки» и «на погребенье». Через двадцать пять лет, когда исполнилась годовщина ве­ликой победы, перед Казанским собором были установле­ны памятники: Кутузову и другому полководцу — Барк-лаю-де-Толли. Фигуры изваял скульптор Борис Орлов­ский, настоящая его фамилия Смирнов. До тридцати лет он был крепостным одного из орловских помещиков. От­сюда и псевдоним. Памятник стоит и поныне.

1817 году наш герой становится генералом, можно было подумать и о женитьбе — 39 лет самый жениховский возраст кадрового военного прошлого века. Но как сам Иван Никитич пишет: «Рожденный к военной службе, я ближе видел себя к монашескому клобуку, нежели к зла­ту с суженой венцу. Все невесты были для меня на одно лицо...»

Но нашлась одна, молоденькая Надя Дурова, дочь вла­димирского помещика, которая сумела найти ключик к сердцу солдата. Мы уже говорили, что Иван Скобелев был большой любитель народных песен, сам изредка сочинял, да и в русской пляске редко кому уступал. Вот на этом и взяла его девица. Как это происходило, можно узнать из признаний самого Ивана Скобелева, тем более, что делает он красиво. «...Девка делом смекнула, проникла в свинцо­вую душу — до ижицы разгадала — и, как пить дала, Ру­сака подкузьмила! Во время бала нарядилась разбойница в сарафан, вплела в косу алую ленту, шепнула музыке иг­рать — да как хватит злодейка по-нашему! Мгновенно, с быстротой молнии, искра любви к родному зажгла во мне всю внутренность. Кровь закипела. Я было бежать — но уже поздно. Отзыв забыт, крепость разрушилась, штык вдребезги, и бедное сердце вырвалось из груди, шлепну­лось — и распласталось у ног победительницы». Прости меня, милый и рациональный читатель, но не могу удер­жаться, не выразив восхищенья речью века восемнадцато­го перед нашим суровым и телеграфным стилем. Вернем­ся к нашему герою. Далее Иван Никитич добавляет: «Со­ветую всем, кто замуж спешит: шейте сарафан, учитесь по-русски и дело будет, как бы сказать — хоть не в шля­пе, а в вашем ридикюле».

Но и семейная жизнь не оторвала его от ратных дел, в 1831 году в боях с поляками ядром ему оторвало кисть ле­вой руки, а на правой уже давно было только три пальца, тем не менее он шутил, что и с тремя оставшимися паль­цами можно принести немало пользы Отечеству, и продол­жал воевать. Боевые приказы, отдававшиеся им, были кратки, четки и со смыслом. Один из его приказов начи­нался словами: «Слава наша всегда, во всех концах земли гремела под луною, а Русский в поле штыком писал врагу законы». Разве это не похоже на стихотворенье? Будучи строгим командиром, он тем не менее был все­гда справедлив к солдатам. Имел мужество не только в бо­ях, но и перед высшими чинами отстаивать свою точку зрения. В 1820 году произошла нашумевшая история в Се­меновском полку. Здесь командиром полка был назначен полковник Шварц — любимец Аракчеева и ярый сторон­ник жесткой палочной дисциплины. За пять месяцев сво­его командования Шварц безжалостно наказал 44 челове­ка. Солдаты не выдержали и 16 октября 1820 года голо­вная «государева рота» полка собралась на перекличку и потребовала удаления свирепого полковника. Это было не­слыханное нарушение военной субординации, это был бунт. Командование объявило роту арестованной и отпра­вила ее в Петропавловскую крепость. Тогда в защиту аре­стованных выступил весь полк. Его солдаты отказались выдать зачинщиков. В результате весь полк был аресто­ван, а потом расформирован.

История эта всколыхнула все русское прогрессивное общество. В числе первых, вставших публично на защиту Семеновского полка, был генерал Скобелев, за что и попал в немилость.

Последние десять лет прослужил он комендантом Пет­ропавловской крепости, получил полное генеральское зва­ние — генерал от инфантерии. Парадный мундир его сиял наградами, что твой иконостас патриаршего собора. Особ­няком светились на мундире два белых креста святого Ге­оргия. Он был вторым по значимости после ордена Андрея Первозванного и его носили постоянно, не снимая. У Ива­на Никитича были ордена св. Георгия 4 и 3 степени. Им не награждали штатских, а только за боевые заслуги, его можно было только заслужить. Тогда в офицерской среде говорили с уважением про старого вояку, что следы от вражеских пуль на груди были прикрыты орденами. Та­ких боевых дел хватило бы на несколько человек, чтобы войти не последним человеком в российскую историю. Но Ивану Никитичу Скобелеву этого было мало. Он решил за­няться литературой.

Странно, но он только к 19 годам научился грамоте, причем никогда и нигде не учился в школе, а самоучкой. Может быть, поэтому писал он, по его словам, «не для глаз, а для уха», из-за огромного количества грамматических ошибок. Грамматику он называл своим «непримири­мым врагом». В этом отношении он был солидарен с А. С. Пушкиным, который как-то изрек девиз двоечников всех поколений: «Как уст румяных без улыбки, без грам­матической ошибки я русской речи не люблю».

Кстати, с А. С. Пушкиным у Скобелева были очень не­простые отношения. Дело в том, что прославленный гене­рал-воин читал ходившие по рукам фривольные листочки, которые молва приписывала великому поэту. 17 января 1824 года он написал на Пушкина большую «телегу». В ней Скобелев называл великого поэта вертопрахом и предлагал «содрать с него несколько клочков шкуры». Но на этот раз, говоря словами самого Скобелева, он «проштыкнулся».

Свой первый литературный опус Скобелев выпустил в 1833 году и назывался он «Подарок товарищам, или пере­писка русских солдат в 1812 году, изданная русским ин­валидом Иваном Скобелевым». Затем он написал две пье­сы «Крем л ев — русский солдат» и «Сцены в Москве в 1812 году». Собственно говоря, эти вещи и пьесами-то трудно назвать, так как в них мало связи между отдель­ными актами, мало действия. Тем не менее, несмотря на скудность вымысла, избитость и даже неуместность любов­ной интриги, в них встречаются очень меткие характери­стики той эпохи. Эти пьесы ставились на сцене Александ­рийского театра и в них играл прославленный Каратыгин. Его пьесы ставились и в провинциальных театрах. Так, осенью 1851 года в Самаре был открыт постоянный театр в доме купца Лебедева. В числе первых пьес шла и пьеса Скобелева «Кремлев — русский солдат».

Сейчас очень трудно объяснить, чем руководствовался видный литератор Н. И. Греч, ставя Скобелева выше Баль­зака. Белинский весьма сочувственно, дружественно встречал каждое новое произведение Скобелева, хотя и признавался, что творения «русского инвалида» «не под­лежат критике в ученом смысле этого слова». Тем не ме­нее такие литераторы, как А. Ф. Войков, Ф. В. Булгарин, П. А. Плетнев, С. Н. Глинка, Н. В. Кукольник, К. А. По­левой любили встречаться с ним. И. С. Тургенев познако­мился с прославленным генералом-писателем и оставил о нем воспоминания: «Известный Скобелев, автор «Кремле-ва», всем тогдашним петербургским жителям памятна фигура с обрубленными пальцами, помятым, морщинистым, прямо солдатским лицом и солдатскими не совсем наив­ными ухватками — тертый калач, одним словом».

Перед смертью, а скончался наш герой в 1849 году, Иван Никитич писал в наставлении своему сыну Дмит­рию: «Советую не забывать, что ты не более, как сын Рус­ского солдата, и что в родословной твоей, первый свинцом означенный кружок — вмещает порохом закопченную фи­гуру отца твоего, который потому только не носил лаптей, что босиком бежать ему было легче. Впрочем, фамилию свою можешь ты не краснея произносить во всех углах на­шего обширного Отечества. И сей-то, исключительно важ­нейший для гражданина шаг ты, не употребив собственно­го труда, уже сделал, опершись на бедный полуостов греш­ного тела отца твоего, который пролил всю кровь за честь и славу Белого царя и положил фунтов пять костей на пре­стол милого Отечества».

Сын Дмитрий Иванович выполнил наставление отца, прослужив русскому Отечеству в войсках, достигнув гене­ральского чина. Про него говорили: «Ум у него не был приспособлен для дел, так сказать, государственных, а был простой, хозяйственный ум, с помощью которого он прожил всю свою жизнь с пользой для себя и не во вред людям. Был храбрый генерал, но, как бы выразиться — без особой стратегии и без чрезмерного честолюбия». Не будем строго судить, люди, видимо, правы, когда говорят, что природа отдыхает на детях великих.

В большей степени, чем отец, воспринял наставление внук нашего героя — Михаил Дмитриевич Скобелев. В конце XIX — начале XX века в русской армии не было по­пулярнее имени «белого генерала» Михаила Дмитриевича Скобелева. Его по праву ставили на третье место в плеяде русских полководцев: Суворов, Кутузов, Скобелев. Его на­зывали «белым генералом» потому, что, обладая большой личной храбростью, он появлялся всегда под огнем про­тивника верхом на белом коне, в белом кителе и белой фу­ражке. Прославился он в русско-турецкой войне 1877— 1878 годов, сыграв решающую роль в боях на Шипке. Это создало ему огромную популярность в России и особенно в Болгарии, где во многих городах его именем названы ули­цы, площади, парки. Трудно сказать, где он популярнее.

Но у русских правителей, особенно у Александра III, его не жаловали за независимость суждений и... огром­ный авторитет в армии. Его славянофильские убеждения раздражали некоторых власть предержащих. Он писал: «...Наше общее святое дело для меня, как полагаю, и для вас тесно связано с возрожденьем пришибленного ныне русского самосознания... Я убедился, что основа­нием общественного недуга есть в значительной мере от­сутствие всякого доверия к установленной власти, дове­рия, мыслимого лишь только тогда, когда правительст­во даст серьезные гарантии, что оно бесповоротно ступи­ло на путь народной как внешней, так и внутренней по­литики, в чем пока и друзья и недруги имеют основание сомневаться».

Утром 26 июня 1882 года Москва напоминала растре­воженный улей. Толпы людей обсуждали одну трагичес­кую новость: ночью в номере девицы легкого поведения скончался народный герой Михаил Дмитриевич Скобелев. Скончался в возрасте 39 лет, якобы от сердечной недоста­точности, хотя более употребительным надо сказать: при таинственных и до сих пор невыясненных обстоятельст­вах. С его смертью прервалась мужская линия Скобеле­вых, так как «белый генерал» был холост.

В 1912 году в Москве ему поставили большой конный памятник, затем Советская власть в 30-х годах его снесла, как памятник царскому генералу. Поставили на этом мес­те обелиск Свободы, потом и его снесли, поставив на этом месте памятник Юрию Долгорукому. Сейчас, проходя ми­мо Моссовета, вспомним наших героев, нашего земляка ге­нерала Скобелева.

Однажды между боями он остановился возле молодень­кой медицинской сестры, перевязывавшей раненого. «Кто будешь и откуда, голубушка?» — спросил «белый гене­рал». «Я, Пелагея Федюшина, Ваше Превосходительство, дочь купца из Ставрополя самарского. Пришла помогать братьям-славянам!» Улыбнулся прославленный генерал и заметил: «Мой дед твой земляк, сестрица, и пока мы бу­дем приумножать деяния наших дедов — не померкнет слава России!».

Так, начав со Ставрополя, мы и закончим свой рассказ Ставрополем.

МАРИЯ ТУРГЕНЕВА

В истории русского освободительного движения и об­щественной мысли 70-е годы XIX века занимают особое место. Господствующим направлением в эти годы, как и на протяжении всего разночинского этапа освободительно­го движения, было народничество. Свою главную задачу революционеры видели в том, чтобы поднять народ на со­циальную революцию. Основная движущая сила, по их ра­зумению, была в крестьянстве. Добиваясь выполнения за­думанных планов, революционная народническая моло­дежь стремилась уехать из столиц в провинцию, чтобы, за­крепившись там, в городе, в уезде, перенести агитацион­ную, пропагандистскую деятельность непосредственно в деревню.

Одним из первых центров революционной пропаганды в России было Поволжье. В Ставропольском уезде под ру­ководством Марии Апполосовны Тургеневой еще до массо­вого «хождения в народ» сложился своеобразный кружок народников. В него входили Софья Львовна Перовская, Сергей Федорович Чубаров, Иван Маркович Краеноперов. Каждый из них оставил большой след в русском револю­ционно-освободительном движении, но наше внимание на руководителе — Марии Апполосовне Тургеневой.

Помещики Тургеневы в Ставропольском уезде были люди известные. Глава рода — Борис Петрович (род. в 1792 году), закончил Московский университет, в 34 года стал блестящим полковником и тем не менее был одним из ярых крепостников своего времени. Это про него извест­ный декабрист Н. И. Тургенев писал: «...каково здесь жить, видя даже между родными таких извергов...»

Младший же его сын — Юрий Борисович (род. 18 мая 1829 года) — был прямой противоположностью отцу, от­личался мягким, добрым характером. По настоянию отца учился в кадетском корпусе. Но бурсацкие нравы военно­го училища были не для него. Еще в начале учебы «кор­пусные товарищи сделали ему экзамен: повалили его на пол, положили табуретки и стали молотить. Он оказался слаб для такого испытания, заболел...» Как вспоминали родственники, «...вследствие этого он всю жизнь был боль­ным и малый ростом».

Получив все-таки офицерское звание, он служил в Одессе адъютантом у своего родственника генерал-лейте­нанта Александра Федоровича Багговута. И несмотря на известное покровительство, как признавался сам Юрий Борисович в письме к брату, «...военная служба не идет у меня; я все болею... хочу выйти в отставку и отправиться в агрономическую школу на год или полтора учиться хо­зяйству. Специальность же моя — мое назначение — на­ше хлебопашество». Выйдя в отставку и поселившись в Ставропольском уезде, где ему принадлежало 107 кресть­ян, Юрий Борисович был избран мировым судьей. Вскоре нашлась ему и невеста.

Дворянский род Бетевых был не столь многочислен, да и древностью своей не мог похвастаться. Агафон Лаврен­тьевич Бетев, отставной секунд-майор, служив в Симбир­ском наместничестве, имел чин статского советника, что соответствовало должности вице-губернатора, за что и по­лучил дворянство. Его сын Апполос Агафонович, будучи генерал-майором, рано скончался, оставив двух несовер­шеннолетних дочерей — Прасковью и Марию. Досталось в наследство дочерям три небольших села: Матрунино, Ру-синовка и Репьевка.

В середине 60-х годов состоялась свадьба Юрия Бори­совича Тургенева с Марией Апполосовной. Молодые недол­го прожили в родовом имении. Женщине образованной, прогрессивных взглядов, следящей за общественной жиз­нью страны, какой была Тургенева, нетрудно было уло­вить новые общественные веяния 60-х годов. В умах пере­довых людей господствовали Чернышевский, Добролюбов, Писарев. До многих доносился голос А. И. Герцена из эми­грации.

Общественное мнение и пресса уделяли много внима­ния так называемому «женскому вопросу», под этим пони­малось и «равноправие полов», проблемы женского выс­шего образования, проблемы эмансипации, проблемы ду­ховной свободы личности. Недаром В. Г. Белинский в од­ной из своих критических статей писал: «Мужчины во всех состояниях, во всех слоях русского общества играют первую роль; но мы не скажем, чтоб женщина играла у нас вторую и низшую роль, потому что она ровно никакой роли не играет».

Воспитанные в условиях русского быта, получив в луч­шем случае самое минимальное, по сравнению с мужчина­ми, образование дома, женщины в течение всей жизни оказывались в полной зависимости от мужчины. Их спо­собности и таланты чаще всего не выходили за пределы дома и узкого круга знакомых. Считалось, что излишнее образование может уменьшить «дамские прелести», «уп­ражнения же в науках и словесности» чревато охлаждени­ем женщины в любви супружеской. Однако находились среди женщин и наиболее решительные. Они не хотели до­вольствоваться той жизнью, стремились наравне с мужчи­нами принимать участие в общественной жизни.

Марии Апполосовне хотелось усовершенствовать свое прекрасное домашнее образование, но сделать это в услови­ях Ставропольского уезда было практически очень трудно.

Она сумела уговорить мужа переехать в Петербург, ку­да стремились все прогрессивно настроенные люди. Петер­бург в середине 60-х годов приобрел ореол обетованной земли: здесь была лаборатория идей, здесь много говорили и писали о женском вопросе, здесь могли указать, как жить, что делать.

Тургеневы уехали в Петербург к своей симбирской зна­комой Марии Васильевне Трубниковой, вокруг которой складывался кружок передовой образованной молодежи. Ядро кружка составили М. В. Трубникова, Н. В. Стасова, A.П. Философова. Главная их цель была — борьба за пра­ва и знания для женщин. По приглашению этого кружка Мария Апполосовна и приехала в Петербург. Но подружилась больше все­го Мария Апполосовна с младшей дочерью декабриста B.П. Ивашева — Верой, которая была замужем заизвест­ным деятелем революционного движения 60-х годов Алек­сандром Александровичем Черчесовым (1839—1908), ко­торый занимался нелегальной работой и имел хорошие связи с подпольным революционным движением. Молодые сняли квартиру на углу Спасской и Надеждинской.

Мария Апполосовна страстно верила в культ знаний. Науки, в первую очередь естественные, считала она, луч­шее орудие в борьбе с невежеством, предрассудками и наикратчайший путь к высвобождению личности. Для того, чтобы стать полезным членом общества, приносить ему ис­тинную пользу, необходимо прежде всего образование. Но поскольку путь к высшему образованию в России женщи­нам был закрыт, она решила учиться живописи.

Скорее всего, это произошло благодаря земляческим связям. Известный писатель Д. В. Григорович, уроженец Симбирской губернии, был секретарем комитета «Обще­ства поощрения художников». Наверняка М. А. Тургене­ва и Григорович были знакомы, поскольку ее подруга М. В. Трубникова и Григорович были двоюродные брат и сестра. Этому «Обществу поощрения художников» при­надлежала рисовальная школа. Сюда ее и зачислили.

Мария Апполосовна стала заниматься живописью на женском отделении Петербургской рисовальной школы для вольноприходящих. Здесь обучались женщины неза­висимо от социального положения бесплатно. Принимали в возрасте от 9 до 30 лет. По своей организации учебной программы, социальному составу учащихся, эта школа яв­но не соответствовала педагогической системе учебных за­ведений России. Судите сами. В стране действовала реак­ция, душившая все передовое в области литературы, ис­кусства, образования, а рисовальная школа была каким-то островком в море реакции. Причем школа задумывалась для девушек простого звания, а уже среди первых 40 уче­ниц — 24 были дочерьми чиновников первых классов и ге­нералов, не следует забывать, что и сама Мария Апполо­совна была генеральской дочкой. Эта школа находилась на Васильевском острове и занимала несколько гулких, высо­ких и холодных комнат в Таможенном цейхгаузе, рядом с Биржей. Так ее и называли «школа на Бирже».

Когда М. А. Тургенева училась в этой школе, то на женском отделении преподавали И. Н. Крамской — всеоб­щий любимец учениц, академик Клодт — композицию. Лишь только на четвертый год обучения учащиеся допус­кались к написанию портретов, да и то поясных.

Юрию Борисовичу это не подходило, так как он с дет­ства занимался рисованием и был, между прочим, не без таланта. Об этом можно судить по двум рисункам, дошед­шими до нашего времени. В Центральном государственном архиве литературы и искусства мне доводилось листать один сафьяновый салонный альбом, принадлежащий неко­му Рачинскому из Дерпта. В этом альбоме оставили свои автографы брат поэта Баратынского, сын поэта Дельвига, есть стихотворение самого Виктора Гюго. В нем и три ри­сунка Юрия Борисовича Тургенева. Они выполнены на та­ком профессиональном уровне, что учиться основам живо­писи ему было совсем не нужно.

Итак, Мария Апполосовна училась живописи, а Юрий Борисович занимался самообразованием и тосковал по своей деревне. Взгляды супругов на происходящие собы­тия все больше и больше расходились, и в июле 1868 го­да Юрий Борисович возвращается в Ставропольский уезд, в свое Тургенево, а Мария Апполосовна осталась в Петер­бурге.

Продолжая заниматься живописью, Мария Апполо­совна все больше и больше тянулась к студенческой молодежи. Особенно привлекали ее слушатели Медико-хирургической академии. Современные исследователи справедливо утверждают, что эта академия занимала в 70-е годы среди высших учебных заведений первое место по числу студентов — участников революционного дви­жения.

В январе 1859 года президент Медико-хирургической академии П. А. Наранович разрешил Тургеневой слушать лекции в академии. Сама Мария Апполосовна так расска­зывает о своей радости в письме в Ставрополь: «Лучшей рекомендацией было, разумеется, то, что я держала гим­назический экзамен и знаю хорошо гимназический курс математики... Якубович — профессор гистологии — пред­ложил мне заниматься у него...» Как особо одаренной, ей разрешили посещать академию до официального решения правительства. Но решение все откладывалось и отклады­валось и вышло только спустя три года.

Правительство никак не могло решиться отменить университетский устав 1863 года о запрещении прини­мать женщин в университеты. Император Александр II, по воспоминаниям П. А. Кропоткина, боялся и ненавидел «ученых женщин»: «Когда он встречал девушку в очках и гарибальдийской шапочке, то пугался, думая, что перед ним нигилистка, которая вот-вот выпалит в него из пис­толета».

А в это время петербургские друзья, многие из кото­рых составили ядро будущего революционного кружка «чайковцев», настоятельно рекомендовали ей поступить в заграничный университет. В 1870 году Мария Апполосов-на Тургенева (фамилию мужа она сохранила на всю жизнь) приехала в Швейцарию, которая была в то время центром политической эмиграции Европы. Прибыла она в Цюрих, где находилось два высших учебных заведения: университет и политехникум (он давал высшее образова­ние). Студентов из России здесь было много, достаточно сказать, что они составляли треть всех студентов универ­ситета.

Когда она приехала в Швейцарию, то с родины стали доходить тревожные вести. Правительство закрыло извест­ные Алл арчинские высшие женские курсы, готовящие фельдшериц и акушерок.

В 1871 году вышел указ «Его императорского величества» о запрещении женщинам за­нимать должности на государственной и общественной службе. Исключение делалось только для сестер милосер­дия, учительниц начальных школ и низших классов жен­ских гимназий и телеграфисток.

В этой обстановке М. А. Тургенева подала заявление и была зачислена студенткой Цюрихского университета. Стала изучать педагогику.

Вырвавшись из типичной провинции, какой был Став­рополь, Марию Апполосовну можно было всегда видеть среди участников жарких политических споров и дискус­сий. Местом сбора эмигрантов было знаменитое кафе Грессо, где большей частью в кредит столовались многие из­гнанники из России. Русская студенческая молодежь в полной мере использовала открывавшиеся для нее воз­можности: свободу слова, собраний, сходок. Общественная мысль била ключом: устраивались лекции, диспуты, чита­лись рефераты, создавались кружки. Лидеры революцион­ной эмиграции старались укрепить свое влияние на рус­скую молодежь, обучающуюся в Цюрихе: трудно было найти более благодатную среду для пропаганды и увеличе­ния своих единомышленников.

Существовавшие тесные связи между русскими эмигрантами позволили Тургеневой завязать знакомство прак­тически со всеми русскими политическими противниками самодержавия. Побывавший в Цюрихе и вернувшийся на родину видный народоволец Р. С. Соловейчик рассказывал на допросе: «В Цюрихе русские знакомятся очень легко между собой, чему способствует, с одной стороны, сама почва, а с другой — те безотрадные условия, в которые всякий в отдельности там поставлен. Под почвой я разу­мею существование в Цюрихе всевозможных обществ сре­ди местной интеллигенции, что вызывает учреждение по­добных же обществ и между живущими там русскими сту­дентами и студентками, а именно: касс взаимопомощи, читален, кухмистерских и кружков саморазвития».

Много запрещенных в России книг, а также тех, кото­рые невозможно было достать в Ставрополе, Тургеневой удалось прочитать в русской библиотеке (в Цюрихе), где были книги по истории, политэкономии, социологии. Ли­тература подбиралась в революционно-социалистическом духе. Здесь можно было найти «Колокол» и «Полярную звезду» Герцена и вообще всю запрещенную царской цен­зурой литературу, новейшие брошюры. В библиотеке час­то висели объявления о лекциях и диспутах, проводились денежные сборы в помощь стачечникам, эмигрантам.

Царское правительство настолько встревожилось акти­визацией цюрихских студенток (из 182 русских студентов в Цюрихе обучалось 104 девушки), что представило специ­альный доклад Александру II. В нем говорилось: «Вовле­ченные в политику девушки попадают под влияние коно­водов пропаганды и становятся в их рядах послушными орудиями. Иные по два, три раза в год ездят из Цюриха в Россию и обратно, привозят письма, поручения, проклама­ции и принимают живое участие в революционной пропа­ганде».

Принимала участие в живой пропаганде и Мария Ап-полосовна. Несколько лет назад, работая в Киеве с архи­вами жандармского управления, нахожу сообщение, что М. А. Тургенева «...поступила в число слушательниц Цю­рихского университета. Пробыв там с полгода, она, вслед­ствие размягчения мозга, по совету докторов оставила вся­кие занятия и, вернувшись в Россию, проживала в 1870— 1872 годах в Ставрополе». По всем законам конспирации это было вполне легальное прикрытие для возвращения в Россию. На самом деле Мария Апполосовна вернулась в Ставрополь, чтобы не в теоретических спорах, а на деле практически сблизиться с народом, служить ему своими знаниями, изучить возможности использования крестьян­ства в революции.

В 1906 году в Москве была издана переводная брошю­ра под названием «Хроника социалистического движения в России». Современные исследователи доказали, что авто­рами этой брошюры были жандармы, которые хотели по­казать Западной Европе русских революционеров как ис­порченных людей. Многие факты здесь подтасованы, но тем не менее многие наблюдения не лишены интереса. Жандармские авторы «Хроники» делают такие наблюде­ния о «цюрихских студентках»: «Стриженые волосы, цветные очки, мужские манеры стали их символами». Это описание позволяет представить их внешний облик.

А вот что вспоминала ставропольская жительница Ма­рия Степановна Иванова: «Маленький городок Ставро­поль, смотревший тусклыми оконцами убогих деревянных домишек с лугового берега Волги и Жигулей, летом 1871 года был взбудоражен необычным происшествием... На его обычно пустынных песчаных улицах появилась стриже­ная барыня, одетая в мужские шаровары, темную кофточ­ку поверх белой блузки, с соломенной шляпкой на голо­ве... Это была Мария Апполосовна Тургенева».

Как видим, описания цюрихских студенток и Марии Апполосовны совпадают. Для нас это очень важно, ибо по­ка не известно ни одного изображения Тургеневой. Есть только словесное описание, принадлежащее ее племянни­це: «Тетушка Мария не была красива, но была пламенная. Были у нее чудесные волосы — носила две косы, которые обвивали голову...»

Непривычен для ставропольчан оказался не только внешний облик приехавшей «стриженой барыни», но и де­ло, которым она занялась. Мария Апполосовна открыла на свои средства сельские школы в Андреевке, Тургеневе, Бор-ковке, а поскольку желающих учиться было много не толь­ко среди детей, то открыла и вечерние классы для взрослых крестьян. Летом 1871 года организовала на свои средства курсы по подготовке к экзамену на звание сельской учи­тельницы. Первый год преподавала на этих курсах сама вместе с приехавшими из Петербурга супругами Костыч.

На следующий 1872 год Тургенева пригласила препо­давать на курсах Софью Львовну Перовскую, Ивана Мар­ковича Красноперова и Сергея Федоровича Чубарова. Все эти преподаватели были видными народниками, активны­ми противниками царского самодержавия. И. М. Красно­пёрое стал преподавать на курсах после того, как отсидел четыре года в тюрьме за участие в «казанском заговоре». Иван Маркович признавался в письме к товарищу, что «я во сне и наяву вижу революцию». Софья Львовна Перов­ская, одна из первых русских революционерок, участвова­ла в покушении на Александра II. Вошла в русскую исто­рию, как первая женщина, казненная в России по «поли­тическому делу». Сергей Федорович Чубаров за организа­цию вооруженной борьбы против самодержавия также кончил жизнь на виселице.

Так что, благодаря Марии Апполосовне, педагогичес­кий коллектив на ставропольских курсах сложился весь­ма примечательный. Всех их объединяли революционные идеалы.

Через два-три месяца после приезда преподавателей, приглашенных М. А. Тургеневой, по селам пошли тревож­ные слухи. Ставропольские власти стали обеспокоенно ис­кать источники пропаганды. Пришлось Тургеневой, Пе­ровской, Чубарову, Красноперову спешно покинуть Став­рополь. После их отъезда в школах, основанных Тургене­вой, были произведены обыски; книги, розданные препо­давателями ученицам, отобрала полиция. Слушатели кур­сов сельских учительниц были уволены с работы под раз­ными предлогами.

Деятельность участников курсов М. А. Тургеневой под­тверждает мысль, что идеи революционного народничест­ва получали широкое распространение среди учителей. Не случайно российская охранка в секретном распоряжении всем губернаторам 27 ноября 1873 года отмечала, что «...в последнее время стали повторяться все чаще и чаще слу­чаи, указывающие на совершенную неблагонадежность в политическом отношении некоторых учителей сельских народных школ. Лица эти, видя в деятельности сельских учителей наиболее удобный путь для распространения их тлетворных идей, стремятся и иногда успевают занимать должности упомянутых учителей и таким образом получают возможность под предлогом народного образования преследовать свои противообщественные цели».

Спустя пять лет, в 1877 году, фамилия М. А. Тургене­вой вновь замелькала в жандармских бумагах. Это случи­лось в Киеве. Здесь революционный кружок «южных бун­тарей» решил поднять в Чигиринском уезде крестьянское восстание. План был такой: в назначенный день конные группы революционеров с крестьянами объезжают села, зачитывают подложный царский манифест о конфискации помещичьих земель. К этому же сроку намечалось загото­вить и оружие. Затем по мысли руководителей, восстание должно было распространиться на более обширную терри­торию. Кстати говоря, прибегая к авторитету и имени ца­ря для побуждения крестьян к восстанию, «южные бунта­ри» на практике выступали против своих же собственных теорий о революционности крестьян. Этот опыт наглядно показал утопичность народнических идей, авантюризм их тактики, рассчитанный на то, чтобы, опираясь на царист­ские иллюзии крестьян, поднять их «на социалистичес­кую революцию». И тем не менее «Чигиринский заговор» был единственным опытом создания среди крестьян рево­люционной организации.

Одним из руководителей этого «Чигиринского загово­ра» был Сергей Федорович Чубаров, а штаб-квартира вос­стания располагалась в квартире, снимаемой Марией Ап-полосовной Тургеневой. К этому времени Тургенева стала гражданской женой Чубарова и родила от него сына.

Восстание закончилось неудачей. Руководителей восста­ния Якова Стефановича и Льва Дейча арестовали и они на допросах всячески уводили следователей от месторасположе­ния штаб-квартиры и ее хозяйки, предоставляя возмож­ность ей скрыться. Когда жандармы дознались о местораспо­ложении штаб-квартиры, то она оказалась пустой. Соседи на допросах показали, что приходили какие-то три молодых че­ловека и одна женщина. Но в данном случае лучше предо­ставить место полицейскому протоколу: «В печке первой комнаты найдена зола от сожженной бумаги, и в обертках некоторых книг уничтожены места, где обыкновенно поме­щаются надписи фамилии собственников книг». Остались не уничтоженными только пустые наборные кассы для шриф­та, поломанные и целые патроны для револьвера.

Жандармы бросились искать Тургеневу. Киевское жан­дармское управление немедленно оповестило всю полицию России, что «Тургенева (урожденная Бетева) Мария Аппо-лосовна подлежит привлечению к дознанию о государст­венном преступлении», и предложило всем при ее задер­жании немедленно препроводить в Киев. Но задержать Тургеневу не удалось, ее вместе с маленьким сыном пере­правили через границу. Она обосновалась в Швейцарии, хорошо знакомом ей Цюрихе, а Чубаров остался на неле­гальном положении в России и только через год был арес­тован и повешен.

Пока нам мало известно о жизни Тургеневой в Швей­царии. Строгая конспирация окутывает всю ее деятель­ность, но даже дошедшие отрывочные сведения говорят о том, что через нее осуществлялась связь с Россией. Учиты­вая исключительную честность и скромность, ей доверяли хранить денежные средства революционеров. Можно при­вести только один пример.

В дождливую осеннюю ночь с 11 на 12 октября 1878 года по анонимному доносу на петербургской квартире Александры Николаевны Малиновской, где проживала и Маша Коленкина (эти революционерки были подругами и соратницами Марии Апполосовны), был произведен обыск. Главной уликой могли стать письма Веры Иванов­ны Засулич, которая недавно стреляла в генерала Трепова. Чтобы дать возможность Малиновской уничтожить письма Засулич, Mania Коленкина два раза стреляла в произво­дившего обыск жандармского подполковника Кононова и пристава Любимова, но безуспешно. Остальные жандармы набросились на Коленкину и, по свидетельству самих жан­дармов, вырывали эти письма у нее из рук и изо рта. 16 клочков писем Засулич жандармы сумели отобрать. Почти в каждом письме В. И. Засулич встречалась фамилия Тур­геневой.

Через 13 лет российская полиция вновь внесла М. А. Тур­геневу в список «важнейших государственных преступни­ков», но уже по другому делу. В марте 1889 года в Моск­ве был арестован студент Александр Гуковский. При обы­ске у него на квартире было обнаружено большое количе­ство гектографических и печатных революционных изда­ний и обширная переписка с цюрихскими революционными группами. И хотя на допросах он категорически отка­зался назвать лиц, от которых получил нелегальную лите­ратуру и авторов найденных у него писем, жандармы ус­тановили в этой переписке фамилию Тургеневой и объяви­ли ее всероссийский розыск.

Через месяц знакомая фамилия вновь появилась в жандармских документах в связи с арестом Р. Соловейчи­ка, который показал на допросах: «В Цюрихе я имел слу­чай познакомиться почти со всеми русскими эмигрантами; я здесь познакомился с Верой Засулич и Тургеневой,, име­ни которой не знаю, но которая пожилая женщина и счи­тается давней эмигранткой».

Получив такие улики против Тургеневой, жандармы вновь, уже в который раз, отдали приказ о ее аресте в слу­чае появления в России, но Мария Апполосовна больше в Россию не приезжала. Но и живя за границей, Мария Аппо­лосовна не прекращает революционной деятельности. Среди ее ближайших друзей была Вера Ивановна Засулич — член группы «Освобождение труда», С. М. Степняк-Кравчинский — автор книги «Подпольная Россия», Д. А. Клеменц, Я. Стефанович, Л. М. Дейч и другие деятели революционного движения России.

Материально М. А. Тургенева в Швейцарии жила тя­жело. Это видно из воспоминаний участницы одного из первых марксистских кружков Д. Благоева Ц. С. Гурвич-Мартиновской. Она ездила в Швейцарию, по ее словам, «для более основательного изучения марксизма». Здесь она встречалась с Г. В. Плехановым, В. И. Засулич. «Но наиболее приятные воспоминания оставили во мне наши с ней (Засулич) совместные прогулки за город... Она пере­давала много эпизодов из своей жизни, а также других то­варищей во время хождения в народ, и как живые вста­вали перед моими глазами образы этих апостолов социа­лизма, давно минувшего «героического периода» русской революции. Однажды во время такой прогулки она (В. И. Засулич) предложила мне зайти к старому эмигранту Эл-пидину, в другой раз — к одной из первых народниц, к Марии Апполосовне Тургеневой, жившей в очень бедной обстановке со своим 13-летним сыном». Она немного под­рабатывала переводами, но не столь часто это удавалось, да и не хватало умения. В частности, она перевела на западноевропейские языки брошюры о Перовской и Желя­бове, но издатель нашел их «чересчур русскими». Зараба­тывала она на жизнь, работая в русской «кухмистер­ской». В письме к Ф. Степняк-Кравчинской Мария Аппо-лосовна пишет: «Сначала было непривычно и странно ви­деть себя в роли кельнерши, бегающей с блюдами или грудами грязных тарелок, а теперь привыкла...» В другом письме к С. М. Степняк-Кравчинскому, отправленном ме­нее чем за два месяца до своей смерти, Мария Апполосов-на сообщает: «Живем по-прежнему, считая сантимы, Са­ша (сын) учится и осенью поступает в политехникум. Ув­лекается математикой и, по отзывам товарищей, по этому предмету первый ученик...» Внешне она также мало по­ходила на богатую ставропольскую барыню, генеральскую дочь. Строгое аккуратное платье придавало ей какой-то аскетический, монашеский облик. Только веровала она не в Бога, а в революцию. Умерла Мария Апполосовна в Цю­рихе 12 мая 1892 года.

А ставропольский помещик, мировой судья Юрий Бо­рисович Тургенев жил одиноко, неспешно занимался об­щественной земской деятельностью, много читал и втайне надеялся... на возвращение Марии Апполосовны. Однаж­ды из-за границы он получил от нее письмо, в котором она просит его дать развод в связи с рождением сына. Юрий Борисович не стал этого делать и дал рожденному мальчи­ку свою фамилию. Во время работы над этой темой в од­ном из московских архивов мне удалось найти неопубли­кованные воспоминания племянницы Юрия Борисовича, которая писала: «...Юрий Борисович до самой смерти про­должал любить Марию Апполосовну». Когда умирал Юрий Борисович, то завещал свой большой барский дом сыну Марии Апполосовны...

Непредсказуемо порой складываются человеческие судьбы.

ПОЧЕТНЫЙ ГРАЖДАНИН СТАВРОПОЛЯ

На ставропольской земле дворяне Наумовы были ши­роко известны и своим богатством и влиянием. На протя­жении не одного столетия представители этого рода, сме­няя друг друга, стояли у руля руководства жизнью Став­рополя. В этом никакой другой род не мог соперничать с ними.

Род Наумовых был старинный, вел свою родословную от Наума, сына Павлина, вступившего на русскую службу в XIV веке к Симеону Гордому. Один из предков Наумо­вых числился в списках избирателей на русское царство Михаила Федоровича Романова в 1613 году.

Дед нашего героя Михаил Михайлович Наумов (род. в 1800 г.) был кадровым военным, служил офицером в од­ном из привилегированных полков русской армии в лейб-гвардии Конном полку. Полк вел свою историю от сформи­рованного еще Петром I в 1721 году Кроншлотского дра­гунского полка, переименованного на следующий год в Лейб-Регимент. В 1730 году императрица Анна Иоановна повелела «бывший Лейб-Регимент назвать Конная Гвар­дия...» В 1801 году полк был назван Лейб-гвардии Кон­ным.

Служба в этом привилегированном полку была своеоб­разным аттестатом качества гвардейского офицера. Офи­церы в полку были аристократических и старинных дво­рянских фамилий, как правило, служивших в нем одно поколение. Михаил Михайлович вышел в отставку в зва­нии полковника и приехал в Ставропольский уезд в с. Го-ловкино. Женился на Варваре Алексеевне Пановой — из старинной дворянской семьи. Свое имение, а оно было большим — больше 20 тысяч десятин хорошей земли, разделил жеребьевкой между тремя своими сыновьями: Михаилом, Алексеем и Николаем. Головкино досталось младшему Николаю.

Николай Михайлович (род. 3 апреля 1835 г.) в отличие от своего отца конногвардейца-великана был среднего рос­та, из-за близорукости постоянно носил очки. Гимназию закончил в Москве, а учиться поступил поближе к дому — в Казанский университет. Быть бы ему профессиональным военным, если бы не слабое зрение.

Он уже закончил первый курс университета, когда вспыхнула Крымская война 1854 года. Патриотически на­строенный юноша рвался на фронт. Родители категориче­ски запретили ему, но он все же ушел служить в армию вольноопределяющим. Современному читателю это мало что говорит. Лица, закончившие гимназию, имели право поступить добровольцами в армию сроком на один год. За­тем они обязаны были сдать экзамен на офицера запаса. Содержались они за свой счет. От обычных рядовых они отличались только тем, что вокруг погона у них был на­шит трехцветный (черно-желто-белый) шнур.

Службу проходил в Саксен-Веймарском гусарском пол­ку, в котором служил офицером его брат Алексей Михай­лович. Младший «волнопер» отличился в боях и за храб­рость получил досрочно офицерский чин и был назначен адъютантом к известному генералу П. П. Липранди. После окончания Крымской кампании Николай Михайлович вы­шел в отставку и до конца жизни с гордостью именовался «поручик в отставке».

После выхода в отставку поселился в Москве, встречал­ся с Н. В. Гоголем. Брал уроки музыки у профессора Шмидта, кстати, по его совету он приобрел прекрасную виолончель работы прославленного Страдивари, потом продал ее. Затем приобрел инструмент другого прослав­ленного мастера Вильома.

В 1867 году Николай Михайлович женился на своей троюродной сестре Прасковье Николаевне Ухтомской, до­чери князя Николая Васильевича Ухтомского, прямого потомка Рюриковичей. У них родилось трое сыновей: Александр, Дмитрий, Николай. Вот в такой семье в ночь с 20 на 21 сентября 1868 года и родился герой нашего по­вествования Александр Николаевич Наумов.

Зимой семья жила в Симбирске, а летом в родовом имении в селе Головкино, где у прадеда стоял барский дом со 120-ю комнатами. Правда, после пожара он был не­сколько перестроен и стал выглядеть поскромнее.

Учился Саша в Симбирской гимназии в одном классе с Володей Ульяновым все шесть лет. Об этом можно узнать из поздних воспоминаний самого Александра Николаевича. Его заметки об этом периоде крайне интересны, так они в советской печати ранее не публиковались по идеоло­гическим соображениям.

«Центральной фигурой во всей товарищеской среде одноклассников, несомненно, был Владимир Ульянов, с которым мы учились бок о бок, сидя рядом за партой в продолжении шести лет, и в 1887 году окончили вместе курс. В течение всего периода совместного нашего уче­ния мы шли с Ульяновым в первой паре: он — первым учеником, я — вторым, а при получении аттестата зре­лости он был награжден золотой, я же — серебряной ме­далью.

Маленького роста, довольно крепкого телосложения, с немного приподнятыми плечами и большой, слегка сдав­ленной с боков головой, Владимир Ульянов имел непра­вильные, я бы сказал, некрасивые черты лица: маленькие уши, заметно выдающиеся скулы, короткий, широкий, не­много приплюснутый нос и вдобавок — большой рот с желтыми, редко расставленными зубами. Совершенно без­бровый, покрытый сплошь веснушками, Ульянов был светлый блондин с зачесанными назад длинными, мягки­ми, немного вьющимися волосами.

Но все указанные выше неправильности невольно скра­шивались его высоким лбом, под которым горели два ка­рих уголька. При беседе с ним вся невзрачная его внеш­ность как бы стушевывалась при виде его небольших, но удивительных глаз, сверкающих недюжинным умом и энергией.

Ульянов в гимназическом быту довольно резко отли­чался от всех нас — его товарищей. Начать с того, что он ни в младших, ни тем более старших классах никогда не принимал участия в общих детских и юношеских забавах и шалостях, держась постоянно в стороне от всего этого и будучи беспрерывно занят или учением, или какой-ни­будь письменной работой. Гуляя, даже во время перемен, Ульянов никогда не покидал книжки и, будучи близорук, ходил обычно вдоль окон, весь углубившись в свое чте­ние. Единственное, что он признавал и любил как развле­чение — это игру в шахматы, в которой обычно оставал­ся победителем даже при одновременной борьбе с несколь­кими противниками.

Способности он имел исключительные: обладая огром­ной памятью, отличался ненасытной научной любозна­тельностью и необычной работоспособностью. Повторяю, я все шесть лет прожил с ним в гимназии бок о бок и не знаю случая, когда Володя Ульянов не смог бы найти точ­ного и исчерпывающего ответа на какой-либо вопрос по любому предмету. Воистину, это была ходячая энциклопе­дия, полезно-справочная для его товарищей и служившая всеобщей гордостью для его учителей.

Как только Ульянов появлялся в классе, тотчас же его окружали товарищи, прося то перевести, то решить задач­ку. Ульянов охотно помогал всем, но, насколько мне каза­лось тогда, он все же недолюбливал таких господ, норо­вивших жить и учиться за счет чужого труда и ума.

По характеру своему Ульянов был ровного и скорее всего веселого нраву, но до чрезвычайности скрытен и в товарищеских отношениях холоден: он ни с кем не дру­жил, со всеми был на «Вы». Я не помню, чтобы когда-ни­будь он хоть немного позволял себе со мной быть интимно откровенным. В общем, в классе он пользовался среди всех его товарищей большим уважением и деловым авто­ритетом, но вместе с тем нельзя сказать, чтобы его люби­ли, скорее — его ценили. Помимо этого, в классе ощуща­лось его умственное и трудовое превосходство над всеми нами, хотя надо отдать ему справедливость — сам Улья­нов никогда его не высказывал и не подчеркивал».

После окончания гимназии двое из класса Саша На­умов и Володя Ульянов поступали на юридический фа­культет: Ульянов — в Казанский, а Наумов — в Москов­ский университеты. Во время учебы в Московском универ­ситете Александр Николаевич по семейной традиции зани­мался музыкой. Он неплохо играл на скрипке, кстати, ин­струмент у него был работы Гварнери, к сожалению, эта скрипка пропала в революционные дни 1917 года. Часто дома он музицировал на двух роялях, марки Стенвей и Блютнера. Будучи в Москве, Александр Николаевич брал и уроки пения.

После окончания Московского университета в 1892 го­ду Александр Николаевич с год пробыл в Москве, намере­ваясь занять должность в судебном ведомстве, но тут при­шло приглашение от Предводителя дворянства Ставропольского уезда Бориса Михайловича Тургенева занять должность земского начальника. В Ставропольском уезде эта должность освобождалась в связи с уходом князя Юрия Сергеевича Хованского управляющим отделением Крестьянского банка. Зная особую страсть Александра Ни­колаевича к охоте, Тургенев расписывал красоту ставро­польских мест, богатый животный мир, традиции мест­ных охотников.

Эта должность была введена указом императора Алек­сандра III 12 июля 1890 года вместо мировых судей. Должность земского начальника мог занять только мест­ный потомственный дворянин не моложе 25 лет с высшим образованием, имевший имущества не менее чем на 7 ты­сяч рублей. Впрочем, можно было и со средним образова­нием претендовать на эту должность, но тогда имущест­венный ценз повышался до 15 тысяч. Имущественный ценз вводился в расчете на то, что состоятельные люди бу­дут меньше брать взятки, а взяточничество было широко распространено. Почти любой уездный начальник брал и вино, и деньги, и продукты.

Был у нас в Ставрополе в конце прошлого века бывший полковой, а тогда уездный врач Дюнтер (статский совет­ник), с большим брюшком, сутуловатый старичок. Отли­чался он беззастенчивым взяточничеством. Каждый раз, возвращаясь из поездки по селам на старенькой коляске, он представлял собой живописную картину. На козлах ря­дом с кучером сидел мальчишка, удерживая в руках боль­шую клетку с курами, гусями. Рядом с Дюнтером в коля­ске хрюкали поросята, из-под его плаща выглядывали телята. Таким возвращался из поездки врач от своих па­циентов в селах.

Должность земского начальника заключала в себе са­мый обширный круг обязанностей. Здесь и вопросы разви­тия народного образования, забота о сиротах и престаре­лых, защита личных и общественных интересов или, как тогда говорили, «забота о материальном благосостоянии и нравственном преуспевании» — все это требовало от зем­ского начальника отеческой заботы, мудрого решения или разумного совета со стороны грамотного человека.

Права у них были большие. Так, они могли своей вла­стью разрешать жалобы на крестьянских должностных лиц, приостанавливать приговоры сельских и волостных сходов. Осуществляли полицейские функции. К ним пере­ходили права мировых судей. Им были подведомственны иски на сумму до 500 рублей. Разбирали они почти все конфликты между помещиками и крестьянами. Если раньше приговоры волостных судов были окончательны, то теперь земский начальник мог их пересмотреть. Он мог без разбирательства отправить под арест до 3-х суток про­винившегося, оштрафовать его на 6 рублей, мог и прису­дить телесные наказания.

Земскому начальнику во все приходилось вникать. Од­нажды к нему пришли родители одной молодой супруже­ской пары с жалобой на пьяницу-мужа; совсем он замучил молодую жену. Александр Николаевич посоветовал за­брать на время к родителям обратно дочь-молодуху. При­сутствующий здесь же при разговоре отец пьяницы вы­молвил: «И то правильно: пусть вздохнет бабенка, а я тем временем с сыном по-свойски покалякаю — небось, живо исправится, тогда за женой вновь пошлем!»

К молодому справедливому земскому начальнику потя­нулись люди с жалобами на самовольные порубки леса, пастьбу скота на чужих территориях, короче, со всеми сво­ими обидами. За три года его деятельности на участке бы­ло сооружено 5 совершенно новых каменных церквей и два деревянных храма. Все школы были капитально отре­монтированы, вновь было открыто 10 церковно-приход-ских школ и 2 школы грамотности. Именно он устроил библиотеку-читальню в Новом Буяне.

Завоевав определенный авторитет среди местного насе­ления, Александр Николаевич в 1894 году был избран гласным, так тогда называли депутатов Ставропольского уездного и Самарского губернского земского собрания. В эти годы он много делал по оказанию помощи населению по случаю разразившегося знаменитого самарского голода 1892 года.

Земским начальником в Ставрополе А. Н. Наумов ра­ботал до 1897 года, а потом был избран Почетным миро­вым судьей. На территории, подведомственной молодому земскому начальнику, в Новом Буяне было богатое бар­ское имение Ушковых. У главы этого дома Константина Капитоновича Ушкова было четыре сына и две дочери. На красавице Анне в 1898 году и женился Александр Нико­лаевич, получив по ставропольским меркам очень прилич­ное приданое, недаром ставропольские кумушки называли Анну Константиновну миллионершей. А. Н. Наумов сумел поставить хозяйство Ушковых на более высокий уровень рентабельности. Лето молодые супруги проводили в лет­нем дворце Ушковых, ныне печально известном Форосе.

В 1902 году он был избран на высший пост в Ставро­поле — Предводителем ставропольского дворянства, а через три года Предводителем губернского дворянства в Самаре. Это было официальным признанием того, что А. Н. Наумов становился вторым после губернатора ли­цом в Самарской губернии. Особое значение этой долж­ности состояло в том, что губернский Предводитель мог от имени дворянства губернии или от себя лично сно­ситься со всеми властями в государстве, вплоть до импе­ратора. В его обязанности входило то, что «наблюдая за ходом дел, нуждами и состоянием края, доводить до вы­сочайшего сведения всякую полезную мысль, всякое предложение о мерах для искоренения злоупотреблений или устранения замеченных в местном управлении не­удобств», т. е. он выступал как контрольная над местной администрацией инстанция. Должность эта была при­равнена к губернаторской. Надо заметить, что ставро-польчане были очень горды, что их представитель стал занимать столь ответственный пост.

В этой должности его застали смутные времена револю­ции 1905 года. Ему удалось объединить представителей различных сословий в местную «Партию порядка на осно­ве Манифеста 17 октября» — на почве признания необхо­димости введения народного представительства без колеба­ния русских национальных основ. Тогда же возник по его инициативе и печатный орган его партии «Голос Самары».

В 1906 году Александр Николаевич был удостоен при­дворного звания — камергер его императорского двора, а через два года был пожалован званием егермейстера импе­раторского двора (начальник императорской охоты). Эти придворные звания предоставляли ему право представ­ляться их Величествам. Также лица, имевшие эти звания, автоматически включались в списки приглашенных на ба­лы, даваемые императорским двором.

В 1908 году А. Н. Наумов был избран членом Государ­ственного Совета от самарского земства и в этом же году был избран Почетным гражданином города Ставрополя. В представлении городской Думы от 23 мая по этому поводу говорилось: «Городское управление не может обойтись без признательности бывшему уездному, а ныне Губернскому предводителю дворянства Александру Николаевичу На­умову за его сочувственное и благотворительное отноше­ние к ставропольским учебным заведениям.

Александр Николаевич, занимая должность Уездного предводителя дворянства с июня 1902 года по июнь 1905 года и находясь ныне в должности Губернского предводи­теля, состоял по избранию в различных должностях при учебных заведениях Ставрополя, а именно: с 12 июля 1902 года беспрерывно по настоящее время членом Попечитель­ского совета и с сентября 1904 года также беспрерывно по настоящее время Попечителем городского трехклассного училища.

За все означенное время Александр Николаевич про­должает весьма сочувственно относиться к делу просвеще­ния, горячо принимает к сердцу развитие школьного дела и заботливо относится к нуждам учебных заведений, помо­гая в содержании их материальными средствами, так, на­пример: оказывает ежегодное пособие на содержание го­родского училища в размере 250 рублей, значительную по­мощь оказывает неимущим учащимся, посредством взноса из личных средств на право учения и многих всецело со­держит за свой счет».

Александру Николаевичу полностью принадлежит от­крытие и развитие в городе ремесленного училища. По его настоянию городская Дума возбудила по этому вопросу хо­датайство перед правительством. Но как говорится, «к каждой бумажке нужно приделать ноги». А. Н. Наумов не один раз ездил в Петербург и наконец 11 октября 1903 го­да Министерство народного просвещения известило, что выделяет на строительство ремесленного училища в Став­рополе 17.622 рубля, а недостающие 7.875 рублей — пусть город сам ищет. Городская Дума решила перестроить под нужды ремесленного училища каменное здание бывшего винного склада. Недостающие деньги были взяты под за­ем (беспроцентно) у частного лица. И ремесленное училище в Ставрополе было торжественно открыто 1 июня 1905 года. Вообще-то оно было построено раньше, но по нормам строительного Устава, построенное каменное здание долж­но было быть пустым в течение года, чтобы оно просохло и было пригодным для размещения людей.

Сам Наумов признавался спустя много лет: «Была од­на область в моей уездной служебной деятельности, кото­рой я особенно интересовался, — это работа в Училищном Совете, председателем которого я состоял как Предводи­тель дворянства.

Наиболее активную роль в означенном Совете играл инспектор народных училищ, от него многое зависело в общей постановке училищного дела в уезде — главным об­разом, подбор надлежавшего учительского персонала. Между тем, ни в самой инспекции, ни тем более на низ­ших ступенях педагогического состава в большинстве слу­чаев, не было подходящих людей, понимающих сущность народного просвещения, т. е. насаждения среди темных крестьянских масс не одной только грамоты, но хотя бы самых элементарных основ государственно-гражданского воспитания на национально-патриотических началах».

Участвуя в школьных экзаменационных комиссиях, Наумов был поражен низким уровнем знаний у учащихся по отечественной истории. Изучение отечественной исто­рии Александр Николаевич называл основой национально­го воспитания. Но уездный инспектор школьных заведе­ний Гравицкий, честный и порядочный человек, был от­кровенным формалистом, ни за что не соглашавшимся вносить изменения в утвержденные министерством про­граммы. Под свою ответственность Наумов разработал соб­ственную программу и со старшими школьниками одной из школ за два месяца прочитал им свой элементарный курс отечествоведения.

Будучи земским начальником, Александр Николаевич завоевал большой авторитет своей борьбой с пьянством и алкоголизмом в Ставрополе. В конце прошлого века разви­вающееся пьянство поставило эту проблему в центр обще­ственного внимания. Народ спивался, в этих условиях крестьянство пошло на беспрецедентные меры. По реше­нию сельских сходов в селах Федоровка, Зеленовка, Куне-евка, Красный Яр, Сосновка, Дворяновка, Бирля, Еремкино, Березовка и некоторых других была запрещена прода­жа спиртного в этих селах.

С 1 января 1895 года в России была введена государст­венная винная монополия на продажу и производство вод­ки и вина. Объясняя введение такой меры, правительство говорило: «для разрешения одной из самых трудных и важных задач по улучшению народного быта — для ог­раждения народной нравственности и народного здоровья от растлевающих влияний нынешнего питейного заведе­ния, которое вместе с тем причиняет народу и неисчисли­мый материальный вред, подтачивая в самом корне его благосостояние».

Вместе с введением винной монополии был утвержден «Устав попечительств о народной трезвости». Перед став­ропольским уездным Комитетом попечительства о народ­ной трезвости была поставлена задача за правильностью производства алкогольных напитков, питейной торговли, также и распространение среди населения здоровых поня­тий о вреде злоупотребления крепкими напитками, забота об облегчении страдающих запоями, устройство народных чтений, издание соответствующих брошюр, открытие на­родных чайных, где население могло бы иметь развлече­ние и здоровый отдых в свободное время.

Возглавлял ставропольский Комитет попечительств о народной трезвости Александр Николаевич Наумов. Ос­новной формой работы этого Комитета было проведение народных чтений с показом туманных картинок с помо­щью «волшебного фонаря» (простейший фильмоскоп). В 1902 году было проведено 74 чтения, на которых присут­ствовало 11.350 человек. Это делалось для того, чтобы отучить население проводить свободное время в кабаках. Ставропольская уездная Управа в своем годовом отчете отмечала, что «народные чтения, если и не принесут на­селению прямой просветительской пользы, то, по край­ней мере, отвлекут его в нерабочее время от праздности и разгула».

Нередко сам Александр Николаевич комментировал изображения «волшебного фонаря». Народу приходило на такие чтения много. А. Н. Наумов вспоминал: «В зимнее время, при демонстрации мной картин, помещение чайной представляло собой сплошное море голов, бабьих платков, полушубков, от которых шло такое густое испарение, что потухал огонь в лампе, изображение на экране блекло, и в конце концов, совершенно исчезало».

Наумов был инициатором внедрения культурного земледелия в уезде. По его настоянию в уезде были уст­роены 3 прокатных пункта сельхозинвентаря: в Ставро­поле, Мелекессе и Ст. Майне. Много сил он потратил, призывая крестьян переходить к совершенному многопо­лью, травокошению, унавоживанию, пропашной обра­ботке и т. д.

Кстати, когда он уезжал из Ставрополя к новому мес­ту службы, то местные власти в знак признания его заслуг просили вывесить портрет А. Н. Наумова во всех волост­ных правлениях, но губернатор не разрешил.

10 ноября 1915 года А. Н. Наумов был назначен Нико­лаем II министром земледелия. Ставропольские дворяне в память его заслуг преподнесли ему по этому случаю пре­красной работы складень. Земляки таким образом благо­словили его на трудную и ответственную работу святыней, особо им почитаемой. Центральное место в складне зани­мало изображение «Божьей Матери Нечаянной радости» при боковых иконках с ликами святых Александра Нев­ского и Анны Пророчицы.

На посту министра земледелия России Александр Ни­колаевич находился недолго. Придворная атмосфера цар­ского двора, надвигающаяся революция, влияние разных Распутиных — все переплелось в один клубок. Недаром этот период историки называют «министерской чехар­дой». 21 июля 1916 года А. Н. Наумова освободили от должности министра. На его увольнение, несомненно, по­влияло то, что председателем Совета Министров России был назначен Б. Штюрмер. До этого, еще будучи в Сама­ре, к Наумову заявился сын Штюрмера, проигравшийся вдрызг в карты, он попросил несколько тысяч рублей у Наумова в долг, тот отказал. Отказал Наумов и в записке Распутина, в которой «старец» просил назначить на ка­кой-то пост в министерстве незнакомого юношу. Для дру­гих увольнений подобные случаи имели место.

Вскоре революционные вихри 1917 года закружили над Россией, и Наумов вместе с семьей оказался в эмиг­рации. Все «прелести» эмигрантского скитания при

шлось испытать. Но все устроилось. Дочери вышли за­муж: Анна — способная художница — вышла замуж за герцога С. Г. Лейхтенбергского, Ольга — за известного дирижера С. А. Кусевицкого. Сын Александр женился на графине Синьял и работал в кофейной лавке в Бразилии. Младший сын Николай учился на архитектора. Жил Александр Николаевич во Франции и умер в Ницце 3 ав­густа 1950 года на 82-м году жизни. Жена его Анна Кон­стантиновна пережила его на 12 лет.

ОРЛОВЫ

Их было пятеро братьев Орловых: Иван, Григорий, Фе­дор, Алексей и Владимир и все они оставили заметный, хотя и неоднозначный след в русской истории. Дети небо­гатого дворянина, молодые, ищущие славы и отличия, они служили в гвардейских полках. Столичные офицеры гвар­дии любили Орловых. Жизнь офицерская в столице была почти немыслима без денег. А они у них завелись после смерти отца, оставившего им небольшое, но все-таки на­следство. Вот это наследство братья и «спускали» по трак­тирам и кабакам, картежные «баталии» продолжались всю ночь. После встреч с братьями оставалось немало раз­битых женских сердец. Их пьяные «стычки» широко об­суждались в высшем свете, особенно со Швандичем.

Бедный гвардейский офицер Василий Игнатьевич Швандич вошел в русскую историю как человек исключи­тельной силы. Невысокого роста с необычайно широкими плечами, он был сутуловатый, похожий по словам совре­менников на медведя, частенько бивал по отдельности бра­тьев Орловых, но с двоими Орловыми сладить не мог. Тог­да доставалось ему. Тем не менее побитые не обижались друг на друга, для них это была молодецкая потеха, разо­гнать застоявшуюся кровь.

Люди они были отчаянной храбрости. Военная карьера их началась в Семилетней войне, здесь они отличились, здесь были замечены. Григорий в битве при Цорндорфе был трижды ранен, но не ушел с поля боя. Орловы были любимцами солдат.

Братья показали свою воинскую доблесть во множест­ве кампаний, которые Россия тогда весьма активно вела. Прославленный русский генерал-гусар Яков Петрович Кульнев немного позднее говорил: «Люблю Россию! Хоро­ша она, матушка, еще и тем, что у нас в каком-нибудь уг­лу да обязательно дерутся...». Но подлинная слава и на­грады к ним пришли после участия в возведении Екатери­ны II на престол. Напомним, что в 1762 году Екатерина II отняла трон у своего мужа с помощью братьев Орловых, с их же помощью свергнутого императора и лишили жизни.

Спустя несколько лет сама Екатерина II в письме им при­знавалась: «Я никогда не позабуду, сколько я всему роду вашему обязана...»

Надо признать, что новая императрица действительно по-царски расплачивалась с Орловыми за оказанную услу­гу. Они в качестве подарков получали новые казенные земли, тысячи крепостных, звания, награды, дворцы, дра­гоценности. На них упал золотой дождь. Они брали все, ни от чего не отказывались. Они были произведены в граф­ское достоинство. Все, кроме старшего Ивана, стали гене­ралами, получили большие должности.

Григорию, который стал генерал-адъютантом, генерал-фельдцейхмейстером (начальником инженерных войск), генерал-аншефом этого казалось мало. Он жаждал... люб­ви императрицы и вскоре добился своего, став первым фа­воритом Екатерины II, в обществе носились слухи о их скорой свадьбе. Это было близко к правде. Екатерина II вспоминала: «...Орлов всюду следовал за мной и делал ты­сячу безумств; его страсть ко мне была публичной». Да и трудно было не ответить на любовь этого великана с голо­вой херувима.

Став фаворитом, Орлов стал активно влиять на госу­дарственные дела, но, по свидетельству многих современ­ников, как государственный деятель Орлов сильно уступал Орлову-человеку. Да в этом и не было ничего удивитель­ного, ведь он был необразован, но тем не менее в первые годы он был добрым советчиком императрицы. Сейчас с высоты исторического расстояния можно заметить и его чуткое восприятие нового, прогрессивного, но это происхо­дило скорее всего из-за чуткого сердца, чем разума поли­тика.

Как только заговорили при императорском дворе об улучшении быта крестьян, Григорий Григорьевич встал во главе этого дела. Вместе с другими он организовал Воль­ное экономическое общество, принял на себя первоначаль­ные расходы по его финансированию. В письме к импера­трице учредители просили, чтобы Общество, в котором они «вознамерились общим трудом стараться об исправле­нии земледелия и домостроительства», было «под единст­венным только покровительством» императрицы, и чтобы оно «управлялось в трудах своих собственными силами между собой обязательствами и установлениями, почему и называлось бы во всех случаях Вольным экономическим», т. е. «независя ни от какого правительства».

Ответное письмо Екатерины II датировано 31 октября 1765 года, с какого числа и считается начало существова­ния Общества. Императрица писала: «Намерение Ваше, предпринятое к исправлению земледелия и домострои­тельства, весьма нам приятно, а труды, от него происходя­щие, будут прямым доказательством вашего истинного усердия и любви к своему Отечеству. План и устав ваш, которым вы друг другу обязались, мы похваляем и в со­гласии того всемилостивейше опробуем, чтобы вы себя именовали Вольным Экономическим Обществом». Далее императрица предоставляла право употреблять император­ский герб и дала девиз Обществу: «Пчелы, в улей мед при­носящие, с надписью: полезное». Нелишне будет напом­нить, что эта общественная организация дожила до наших дней.

Григорий Григорьевич устраивает конкурс на премию: «Полезно ли даровать собственность крестьянам?» Но и спустя столетия в России до сих пор не решат этот вопрос. Григорий отличался любовью к физике и естественным на­укам, покровительствовал М. В. Ломоносову и Д. И. Фон­визину.

В 1771 году Москву поразила страшная эпидемия чу­мы, и по поручению Екатерины II Григорий возглавил ра­боту по ее ликвидации. Из 13 тысяч московских домов в 6 тысячах были больные, а в 3 тысячах домов все вымерли. Екатерина II в письме к Гримму писала, что, по ее сведе­ниям, в Москве от чумы умерло не менее 100 тысяч чело­век. В городе была паника. Григорий Григорьевич энер­гично навел порядок. Особое внимание он обратил на са­нитарное состояние города и прежде всего запретил хоро­нить умерших внутри города, около церквей. Число жертв было велико. Со стороны императрицы благодарность по­следовала незамедлительно. В его честь была выбита золо­тая медаль с надписью: «Орловым от беды избавлена Москва».

Но это были последние почести. Более молодые и лов­кие царедворцы вытесняют Орлова от императорского дво­ра. И с 1774 года Потемкин окончательно его удалил, заняв его место возле императрицы. Во многом здесь был ви­новат и сам Григорий Григорьевич. Очутившись при дво­ре, он не захотел изменять своим привычкам к дружеским пирушкам со скандалами, с возможностью поволочиться за первой попавшейся юбкой. Он изменял Екатерине, как хотел и когда хотел. И ее терпение лопнуло. Он был от­правлен с дипломатическим поручением, что является классическим примером правителей России.

Обратно его уже во дворец не пустили. Обидевшись и переживая, он с горя женился на своей двоюродной сест­ре Екатерине Николаевне Зиновьевой, которую вскоре страстно полюбил, как будто знал, что любит в последний раз. Насчет этого, незаконного с точки зрения церкви бра­ка, ходило в обществе немало досужих домыслов. В част­ности, говорили о том, что якобы Григорий Григорьевич добился этой любви силой. Конец этим слухам положила сама императрица, присвоив молодой княгине Орловой придворный чин статс-дамы и наградив ее орденом святой Екатерины, единственным женским орденом в России.

Молодые уехали за границу, и Григорий возвращается домой лишь за несколько месяцев до своей кончины. При­ехал он в Россию тяжело больным, любимая жена умерла от чахотки в юном возрасте и Григорий Григорьевич от этого тронулся головой. Узнав о смерти своего фаворита, Екатерина II отметила: «Потеря князя Орлова так порази­ла меня, что я слегла в постель с сильнейшей лихорадкой и бредом: мне должны были пускать кровь...»