«В. А. Овсянников СТАВРОПОЛЬ — ТОЛЬЯТТИ Страницы истории Часть II ДЕЛА И ЛЮДИ ТОЛЬЯТТИ 1999 ...»

Остался в памяти ставропольчан Цезарев и своими крайними политическими взглядами, он был одним из ру­ководителей местных черносотенцев. Чтобы заручиться поддержкой народных масс, в первую очередь многочис­ленного крестьянства, ремесленников, торговцев, черносо­тенцы широко использовали социальную демагогию, спе­кулировали на патриотических чувствах, разжигали наци­онализм.

Исключительное место в идеологии черносотенцев за­нимал антисемитизм. Они утверждали, что евреи избрали Россию в качестве объекта вторжения. «Русский характер, черты национального уклада русских людей, отменное ис­торическое гостеприимство славян вообще, и в особеннос­ти русских, прекрасно взвешивали и учитывали евреи. Не­даром Россия буквально осаждена евреями.»

Хотя на самом деле в России евреи составляли около 4% всего населения, да и жили они в основном в запад­ных и южных районах страны. В сельской местности им запрещалось жить. Поэтому в ставропольском уезде среди крестьян евреев не было, а в самом Ставрополе прожива­ло 2-3 еврейские семьи интеллигентов. Но Цезарев при­держивался постулата, что если врага нет, его можно при­думать.

6 ноября 1905 года в Ставрополе был намечен празд­ник местного значения. В городской прогимназии должен был состояться годичный акт вручения наград лучшим учащимся. Как правило, на таком акте присутствовало «все ставропольское общество». Готовился торжественный обед со стороны Попечительского совета.

Но произошло неслыханное. На торжественном акте все виновницы торжества, лучшие гимназистки отказа­лись получать заслуженные ими награды. Потому что на вечере выяснилось, что на исполняющую должность начальницы гимназии, кстати, любимую учительницу Н. В. Вейс отправлен грязный донос. Гимназистки, про­явив не свойственную их годам гражданскую смелость, от­казались в знак протеста против этого получать награды и свидетельства об окончании курса.

Стали разбираться. Оказалось, что Цезарев — город­ской Голова по должности, а черносотенец по убеждениям, организовал этот донос, чтобы госпожу Вейс не утвержда­ли в должности начальницы гимназии. Текст этого доноса составил Цезарев, а переписан был рукой С. А. Сосновско-го — члена окружного суда. Первым подписал это гнусное измышление мещанский староста Ставрополя Константин Михайлович Круглов, самый крупный мясоторговец горо­да. А вот владелец городской типографии, очень уважае­мый в городе человек, Венедикт Михайлович Войнатов-ский категорически отказался от предложенной ему под­писи. Точно так же отказался подписывать донос и член правления городского банка Головин.

С разоблачением и резким осуждением подобных дей­ствий черносотенцев выступили председатель Педагогиче­ского совета прогимназии Е. С. Лебедев и податной ин­спектор Н. А. Голосов. К ним присоединились учащиеся и прекратили занятия. 10 ноября состоялось совместное за­седание Педагогического и Попечительского советов, на котором обсуждался этот конфликт. В результате обсужде­ния Цезарева и Сосновского вывели из состава Попечи­тельского совета.

Вроде бы серьезное внушение общественности должно было бы охладить политические пристрастия Цезарева, но этого не произошло. Также мало подействовала на него и трагедия, происшедшая в его семье. 8 января 1908 года семнадцатилетний сын Цезарева Костя застрелился из от­цовского револьвера. Случай взбудоражил Ставрополь. По­явились слухи, что якобы юноша влюбился в отдыхаю­щую летом на дачах приезжую гимназистку-еврейку, отец узнал и устроил сыну скандал. Но мне кажется, что это был просто слух и не более. Разгадку надо было искать в другом факте. На следующий день 9 января застрелился 18-летний Саша Кожевников, а они с Костей дружили. Что-то произошло между ними несомненно, а что, мы по­ка не знаем.

Судьба самого Петра Григорьевича Цезарева затерялась где-то в бурных днях революции, хотя и мелькнуло сооб­щение, что он якобы служил в какой-то конторе мелким чиновником в 1918 году.

ДОКТОР Е. А. ОСИПОВ

Нашему городу везло на хороших врачей, которые бы­ли носителями лучших традиций российской интелли­генции. Среди них выделялись Флегонт Павлович Цитович, Василий Дмитриевич Витевский, Иван Гаврилович Хлебников, но наиболее яркой фигурой из этих прекрас­ных врачей был доктор Евграф Алексеевич Осипов, его имя носила старейшая больница нашего города — боль­ница № 1.

Родился он 21 декабря 1841 года в уездном городке Бу-гульма, где его отец Алексей Матвеевич служил мелким чиновником уездного суда. Только лишь к концу жизни Алексей Матвеевич дослужился до должности уездного ис­правника.

Закончив гимназию, а он учился блестяще, переходя из класса в класс первым учеником, Евграф Алексеевич поступает в Казанский университет на филологический факультет. Тому были свои причины. На арену обществен­ной жизни выходило молодое поколение, которое считало, что просвещение, образование и грамотность народа — па­нацея от всех бед. Поэтому многие из молодежи стреми­лись стать учителями, на всякий случай врачами, хотя бы в этом качестве помочь простому народу подняться до «высших фаз социального развития».

Во время учебы у него происходит переоценка цели своего служения народу. Он решает перевестись на меди­цинский факультет, потому что учитель несет в массы про­свещение и знания, а врач — в первую очередь исцеляет, спасает заболевшего и попутно несет просвещение своим интеллектом.

Его учителем на медицинском факультете был молодой профессор Лесгафт Петр Францевич — выдающийся ана­том и антрополог, крупнейший специалист по вопросам физического воспитания, чрезвычайно талантливый лек­тор и любимец студентов. Преподавал на факультете в это же время и патолог А. В. Петров, который уже в то время строил планы санитарного переустройства сельских мест­ностей России.

Вместе с Евграфом Алексеевичем учился Иван Ивано­вич Моллесон — первый в России санитарный врач. Они одновременно закончили университет, только Иван Ивано­вич стал работать в соседнем Бугурусланском уезде. Они переписывались, делились планами и задумками, посколь­ку оба изучали заболеваемость населения, санитарную ха­рактеристику крестьянских промыслов, вопросы борьбы с эпидемиями.

Старшим товарищем Осипова по университету был и Петр Александрович Песков — один из основоположников санитарной статистики и профессиональной гигиены в России. Он вскоре после окончания университета в качест­ве приват-доцента читал в Казани курс медицинской гео­графии и санитарной статистики. Через несколько лет судьба свела их вместе, работая врачами в московском земстве. Между прочим, на работы Пескова П. А. неодно­кратно ссылался В. И. Ленин в своих работах, а револю­ционеры использовали его выводы в своей пропаганде, го­воря о бедственном положении народных масс.

В 1865 году Е. А.Осипов закончил университет и необ­ходимо было думать о трудоустройстве. Особых проблем с этим не было, земская медицина требовала молодых и энергичных врачей. Еще учась на старших курсах, Евграф Алексеевич увлекся психологией, что и привело его работать в психиатрическую лечебницу Казани. Таких клиник было всего три в России: в Москве, Петербурге и Казани под началом доктора А. У. Фрезе. Здесь он прора­ботал свыше года ординатором, отлично зарекомендовал себя, и руководство клиники предложило ему загранич­ную командировку, чтобы пройти стажировку в лучших европейских клиниках.

Но Евграф Алексеевич вынужден был отказаться от за­манчивого предложения. Дело в том, что он обнаружил у себя начавшийся процесс туберкулеза легких. Как врач Е. А. Осипов знал о целебных свойствах кумыса, хорошо помогавшего при начальных стадиях туберкулеза. В Са­марской губернии впервые в мире лечение кумысом было поставлено на научную основу. В массовой литературе ши­роко известно имя Нестора Васильевича Постникова, орга­низовавшего первое кумысное заведение под Самарой в 1858 году. Но, как установил недавно покойный ныне заслуженный врач РСФСР Г. М. Шерешевский, впервые это сделал сын самарского купца Дмитрий Азарович Путилов. В письме к дочери в 1854 году Дмитрий Путилов сообща­ет: «Пользую больных и завел кумысолечебницу (находи­лась в деревне Богдановка)... От моего кумысного заведе­ния родилось такое же и в Самаре, с той только разницей, что цель моего заведения чисто филантропическая, а самарского — спекулятивно-коммерческая...» Кстати, Е. А. Осипов сумел вылечить свой туберкулез кумысом в заволжских степях, скорее всего в Ставрополе.

Почему в Ставрополе? В 1867 году доктора Осипова пригласили занять должность домашнего врача в семье бо­гатого землевладельца и хлеботорговца Максима Плеша-нова, почетного гражданина города Самары.

Семья купца постоянно проживала в Самаре, но ежене­дельно ездила на дачу в Зеленовку, это недалеко от Став­рополя, где сохранились традиции калмыков в приготов­лении кумыса. Этим кумысом и вылечился Осипов. Забо­лел туберкулезом и сын Плешанова — Дмитрий. Болезнь оказалась крайне запущенной, и ему кумыс уже не помо­гал. Решили отправить молодого Плешанова на юг Фран­ции для лечения. Молодому доктору Осипову поручили со­провождать больного. В Ницце молодой Плешанов скон­чался и Е. А. Осипов возвратился в Самару, устроившись в начале 1870 года земским врачом в Ставропольский уезд, к этому времени его отец Алексей Матвеевич вышел в отставку и переехал на постоянное местожительство в Ставрополь, где и скончался в 1874 году.

Евграфа Алексеевича назначили врачом в Чердаклин-скую больницу. Больница, в которой ему пришлось начи­нать работу, произвела на молодого доктора тягостное впе­чатление. «Комнаты тесны, неудобны... Приемной комна­ты не имеется, больные принимаются в небольшой комна­те, предназначенной для аптеки...»

Заняв место земского врача, Е. А. Осипов оказался на гребне переустройства медицинского обслуживания сель­ского населения. Наследство было крайне убогое. Сам Ев-граф Алексеевич так его оценивал: «В дореформенное вре­мя огромная масса русского деревенского люда не пользо­валась никакой врачебной помощью, между тем как, про­живая в крайней бедности и лишениях, при невообразимо дурных санитарных условиях сильно страдала различны­ми болезнями, естественно, причинявшими чрезвычайно высокую смертность, особенно в нежном детском возрасте. Она повсюду лечилась у своих знахарей и знахарок и кое-где почти у столь же невежественных фельдшеров, а вра­чей видала лишь в качестве чиновников, иногда наезжав­ших для вскрытия судебных трупов или медико-полицей­ских дознаний».

Да и откуда крестьяне могли видеть врача, если в 1875 году на город Ставрополь и 181 селение уезда приходилось всего 5 врачей, т. е. один врач на 70 тысяч населения. На­селение не видело врача и по другой причине — организа­ционной. Медицинское обслуживание было построено по такой схеме: один раз в два месяца врач объезжал села уезда для оказания медицинской помощи населению, при этом врач не имел ни постоянного места для приема боль­ных, ни необходимых средств, ни возможностей для сколь-нибудь удовлетворительной организации дела, боль­ные же не могли найти врача, так как он всегда находил­ся в разъездах.

Была и еще одна немаловажная причина, по которой население редко видело врача. Некоторые чиновники и влиятельные деятели ставропольского земства считали возможным из сообрая^ений экономии приглашать на ра­боту не врачей, а фельдшеров, которым было предостав­лено право самостоятельного лечения больных. «Док­тор — это барский лекарь, а фельдшер — мужицкий», — рассуждали они. Экономия денег достигалась при этом приличная, поскольку врачу в Ставрополе надо было пла­тить 1.500 рублей в год, а фельдшеру — только 300 руб­лей. Поскольку мы заговорили об оплате труда медикам, то следует заметить, что материальное положение их бы­ло несравнимо с сегодняшним. Врач на ставропольском рынке мог на свою месячную зарплату купить почти тон­ну мяса (992 кг).

Уездное земское Собрание в 1868 году постановило со­здать в уезде стационарную медицинскую часть. С этой це­лью уезд был разбит на три участка; во главе участка на­значили врача, а фельдшерам отводилась роль исполните­лей поручений врача. При стационарной системе врач «из неуловимого кочевника» превращался в прикрепляемого к определенному месту, к постоянной лечебнице с амбулато­рией. Это явилось важной вехой в деле улучшения меди­цинского обслуживания сельского населения. Земское Со­брание утвердило инструкцию для фельдшерских пунктов, в которой говорилось: «с больными обходиться вежливо, кротко, человеколюбиво, сострадательно».

Всю перестройку медицинского обслуживания при­шлось взять на себя Евграфу Алексеевичу Осипову, кото­рый в мае 1871 года стал заведовать ставропольской боль­ницей. Переезд в Ставрополь Осипова был связан с личны­ми обстоятельствами. Весной 1871 года Евграф Алексее­вич женился. Живя в Зеленовке у Плешановых, Осипов близко сдружился с семьей Виноградовых, имение кото­рых было рядом. А Виноградовы дружили с семьей изве­стного петербургского адвоката Н. И. Смирнитского, име­ние которого находилось по соседству с Зеленовкой. Дочь Смирнитского — Мария Николаевна через год и стала же­ной Осипова.

Приняв на себя заведование ставропольской больни­цей, Евграф Алексеевич весь отдался работе. Живя среди народа, земские врачи, как правило, были прекрасными специалистами в области лечебной медицины. А самые передовые из них видели свою задачу шире. Они мечта­ли излечить «общественные болезни», поднять уровень общественного здоровья, создать условия и устранить причины, губительно влияющие на здоровье народных масс. Но чтобы излечить общественные болезни и созда­вать соответствующие санитарные условия, необходимо было скрупулезно изучить, какие болезни распростране­ны в той или иной местности, какие условия жизни их порождают.

Евграф Алексеевич свой долг врача видел в том, чтобы переломить общественное сознание, которое больше занималось медициной болезней, а не медициной здоро­вья. Вместо того, чтобы сделать человека здоровым, меди­цина старалась снять боль, облегчить страдание. Подавля­ющее большинство населения не стремилось к идеальному здоровью, их устраивало отсутствие боли, а отсюда и прак­тическая медицина разрабатывала не систему мер по про­филактике и лечению, а ориентировалась на «чудодейст­венный метод» или средство.

Врачи в своей практической деятельности давно заме­чали, что наиболее распространенными российскими бо­лезнями во второй половине XIX века являются туберку­лез, сифилис и трахома. Тяжелые материальные и жи­лищные условия, антисанитарная обстановка и низкая культура, в которых приходилось жить народным массам России, способствовали распространению этих социальных болезней. По данным 1882 года, в Ставропольском уезде было зарегистрировано 21.039 больных, из них 3.572 слу­чая сифилиса и 1.819 — трахомы. Через семь лет, в 1889 году, среди заразных или, как тогда говорили, «прилипчи­вых болезней» на первом месте в Ставрополе стоит сифи­лис, он составлял 16% от всех коечных больных. Причем было замечено, что эти болезни гораздо реже встречаются у зажиточных людей, чем в среде простого народа.

Чтобы придать этим выводам строгую научную выве-ренность, Евграф Алексеевич привлек статистику — на­уку, позволяющую производить количественный учет больных и описание массовых заболеваний. Для изучения динамики смертности и рождаемости населения доктор Осипов стал изучать церковно-приходские книги — источ­ник, до этого не привлекаемый никем. Именно в Ставро­поле, впервые в России, Е. А. Осипов начал работу по ста­тистической обработке данных заболеваемости. Эту работу он вел на протяжении всей своей жизни, что и дало осно­вание по справедливости считать Евграфа Алексеевича ос­новоположником санитарной статистики в России.

Особенно трудно было, когда замечалась вспышка эпи­демических заболеваний. В 1871 году в уезде обнаружи­лись признаки холеры, причем одновременно в различных местах. Холера чрезвычайно опасное и коварное заболева­ние, недаром англичане про нее говорили, что «она, как и любовь, не щадит никого». Один заболевший был в Ягод­ном, другой — в Нижнем Санчелеево, двое — с хуторов графа Орлова-Давыдова, один житель города Ставрополя, трое солдат местной инвалидной команды. Эпидемию за­несли работники с низовьев Волги — Астрахани. Они еже­годно приходили к нам в уезд и нанимались на жнивье. В Ставрополе на берегу Воложки построили специальный ба­рак для заболевших холерой, но, тем не менее, из 11 холер­ных больных 10 человек умерли.

Надежным заслоном на пути распространения эпиде­мических заболеваний могло бы стать оспопрививание. Врачи давно требовали делать прививки, но не всегда это находило поддержку у местных властей. Самарский гу­бернатор Григорий Сергеевич Аксаков 24 мая 1871 года нвел на территории губернии обязательное оспопривива­ние. А Ставропольское уездное земское Собрание высту­пило против. Один из активнейших деятелей ставрополь­ского земства Леонтий Борисович Тургенев заявил, что о.му «известно, что оспенной материи недостаточно и для немногочисленных требований; при принудительном же оспопрививании к трудностям поддержания хорошей ос­пенной материи, оспопрививатели будут употреблять та­ковую без различая, чем вместо желаемой пользы будут приносить положительный вред». Поэтому земское Собра­ние 27 мая 1871 года при двух против из 48 пришло к за­ключению, что введение обязательного оспопрививания преждевременно «за невозможностью найти исполните­лей, вполне подготовленных к этому делу и достаточно развитых, может вызвать только разные злоупотребле­ния».

Уважаемый в Ставрополе священник, гласный земско­го Собрания Сунгуров Михаил Иванович, выступая перед прихожанами, заявил, что «введение обязательного оспо­прививания он находит вполне полезной мерой». До этого обязательное оспопрививание было только для солдат и учащихся городских школ. Позицию священника поддер­жал Е. А. Осипов и старший врач ставропольской больни­цы Иван Гаврилович Хлебников. Из-за позиции земства, считавшего, что «насильственно вводить нельзя, ибо будет бунт», оспопрививание шло медленно.

Фельдшер из Ставрополя отправлялся по селам на не­дельные поездки, но обычно прививал за неделю от 2-х до 10 младенцев, остальные отказывались. Не хотели приви­ваться раскольники, которых было в уезде 2,7% от всего населения, т. е. примерно 7—8 тысяч человек. Мусульман­ское население подозрительно относилось к прививкам. Люди говорили, что им собираются «поставить знак дья­вола на руке».

Зачастую борьбе с эпидемическими заболеваниями ме­шало обыкновенное темное невежество. Чувашское население села Кальмаюр обвинило местного священника Орло­ва в распространении... холеры. Жена священника, ожи­дая ребенка, пригласила лекаря помещицы Тургеневой, тот приехал, а крестьяне сделали вывод, что «мы с лека­рем пустили холеру». Так писал в заявлении в полицию сам священник. Но угрозы были настолько серьезны, что священнику пришлось срочно переводиться в другой при­ход.

Организуя медицинское обслуживание жителей Став­ропольского уезда, Е. А. Осипов с каждым днем все силь­нее и сильнее убеждался в том, что руководство медици­ной в уезде должно быть в руках медиков, а не в руках уе­здных чиновников.

Евграф Алексеевич принял активное участие в органи­зации первого съезда земских врачей Самарской губернии. Он открылся 1 сентября 1872 года в зале Самарской зем­ской Управы. Съезд обсуждал актуальные вопросы зем­ской медицины Самарской губернии. Врач В. О. Португа-лов на этом съезде заявил, что «большинство болезней рус­ского народа может быть устранено не порошками и пилю­лями, а общественным, социальным преобразованием и улучшением его экономического состояния.

На этом съезде было высказано мнение, чтобы учиты­вали предложения врачей при утверждении сметы на здра­воохранение. Губернские власти крайне неодобрительно отнеслись к этому, дескать, «врачи рвутся к деньгам». На что Е. А. Осипов подготовил специальную докладную за­писку, в которой раскритиковал деятелей земства за недо­статочное руководство здравоохранением и предложил «сосредоточить в своих руках ведение земской медицины всей губернии». Это предложение съездом врачей было принято.

Таким образом доктору Осипову удалось провести на съезде очень важное решение: изъять власть над делом ме­дицинского обслуживания населения из рук земских чи­новников и отдать ее в руки врачей. Это была большая по­беда. На этом же съезде Осипов выступил с докладом «Раз­витие земско-медицинской части в Ставропольском уезде и настоящее ее положение». Здесь было официально заяв­лено, что «в Ставропольском уезде уже отменена «разъезд­ная» система работы врачей.

На следующий год он представил ставропольскому зем­скому Собранию докладную записку «О деятельности са­нитарного врача в Ставропольском уезде». Аргументация автора была настолько убедительная, что земство согласи­лось пригласить для работы в уезд санитарного врача. Поднятые в докладной записке вопросы несколько пере­кликались с проблемами малоизвестной статьи Е. А. Оси-пова «Об общественных банях, купальнях и прачечных» (1868 г.), в которой Осипов приходит к выводу: «Общест­ву, разумеется, выгоднее сохранить здоровье и способ­ность работать своих членов, нежели содержать их в боль­ницах и богадельнях».

Выступил Евграф Алексеевич и на 11 губернском съез­де врачей (3—11 сентября 1873 г.). Доклад его вызвал не­поддельный интерес у коллег. Недаром про это выступле­ние доктора Осипова говорили: «Доклад этот, отличаю­щийся неотразимой силой внутренней аргументации, представляет вместе с тем образец той мудрой корректно­сти и той проникновенной дальнозоркости, которые до конца дней составляли одну из наиболее характерных черт личности Евграфа Алексеевича».

Есть еще одна сторона деятельности доктора Осипова, о которой мало кто знал: его сочувственное отношение к взглядам народников. Здесь в этой проблеме есть немало загадок, но многие факты уже известны. В последних чис­лах апреля 1872 года в Ставрополь приехала Софья Львов­на Перовская — одна из виднейших деятелей петербург­ского кружка «чайковцев». Хотя сама Софья Львовна только начинала свой революционный путь, но уже поль­зовалась «большим уважением и влиянием», за ум, энер­гию, стойкость, за все проявления своей богатейшей нату­ры, в которой по словам писателя С. М. Кравчинского (Степняка), совмещались «чисто женская нежность», «мощь бойца» и «самоотверженная преданность мучени­ка».

Получившая хорошее образование и воспитание, вы­росшая в аристократической среде (ее отец был петербург­ским генерал-губернатором), она решительно порвала со своим классом и поехала в сельскую местность знакомить­ся с бытом народа. Остановилась она у знакомого доктора Евграфа Алексеевича Осипова, а чтобы не возбуждать подозрение у властей и бывать в различных селах, попроси­ла Евграфа Алексеевича научить ее оспопрививанию.

Не очень хотелось Перовской просить Осипова об уро­ках оспопрививания, но что делать? Дело в том, что энер­гичность натуры Перовской, ее крайне юношеский макси­мализм (ей в то время было 19 лет) не могли мириться с тем, что доктор Осипов не разделяет взгляды народников.

В одном из немногих дошедших до нас писем Перов­ской из Ставрополя можно найти подтверждение этому. В письме к А. Я. Ободовской от 6 мая 1872 года Софья Львовна писала: «Мерзкое впечатление производит этот барин. Он женился на пустой барышне, зараженной толь­ко либеральным духом, и теперь постепенно он начинает совершенно погрязать в семейную, барскую, мелочную жизнь; все свое внимание он обращает на земскую доктор­скую деятельность».

Давая такую характеристику Е. А. Осипову, Перовская во многом ошибалась. Дело в том, что сейчас исследовате­лю стали известны документы, которые позволяют это до­казать.

Весной 1863 года царскими властями в Казани была арестована группа студентов Казанского университета, участвующих в так называемом «казанском заговоре». На допросах один из руководителей этого заговора Орлов в своих показаниях писал: «В прошедшую зиму в Казани было два станка (типографских) и до 12 литографских камней. Один станок старый и плохой был у Умного, а другой новый — у студента Осипова... Этот станок не был употреблен в дело, потому что во всей Казани можно было найти только один пуд бумаги, большая часть которой бы­ла употреблена для печатания прокламации «Долго дави­ли Вас...» В конце апреля по случаю арестов этот станок был временно скрыт... Куда он девался потом, не знаю. Может быть, увезен Осиповым на родину в Самарскую гу­бернию. Работать на нем должны были Петров (А. В.), Александров (медик 2-го курса) и Осипов (медик 4-го кур­са)».

Именно в это время Евграф Алексеевич Осипов был студентом 4-го курса медицинского факультета и родом он был из Самарской губернии. Но следователю не удалось доказать причастность Осипова к «казанскому заговору», и он избежал ареста. Так открылась другая сторона дея­тельности ставропольского доктора Осипова, о которой Пе­ровская не знала, а он сам об этом не счел нужным ей рас­сказывать. В результате такого неведения у Перовской и сложилось свое мнение об этом человеке.

Не знала Софья Львовна и об участии Е. А. Осипова в студенческих волнениях Казанского университета в апре­ле 1861 года. Тогда студента-первокурсника Осипова ис­ключили из числа студентов «с воспрещением входа в уни­верситет». Но он мог снова быть зачислен в студенты толь­ко через год, если от полиции будут представлены сведе­ния, что его поведение будет правильным. Об этом сооб­щил казанский губернатор по месту проживания Осипова самарскому губернатору Адаму Антоновичу Арцимовичу и просил учредить «по делу о беспорядках, произведенных студентами университета, строго секретного полицейского надзора». Правда, через месяц, когда внимательно разо­брались, оказалось, что Е. А. Осипов был не виновен, но в поле зрения полицейского надзора он уже оказался.

Настойчивая деятельность заведующего ставрополь­ской больницей позволила заметно поднять значение и ав­торитет врача в ставропольском обществе, что, естествен­но не могло нравиться земским чиновникам. Именно он добился, чтобы в расходах ставропольской больницы была выделена особая статья «на газету современной медицины и военно-медицинский журнал». В конце концов, он зало­жил основы организации медицинского обслуживания.

Именно в ставропольский период у Осипова сложился тот тип земского врача — носителя высоких морально-эти­ческих норм и общественных принципов, который оказал влияние на формирование лучших традиций обществен­ной медицины у целого ряда поколений отечественных врачей. У него было много замыслов, но он понимал, что в Ставрополе, он их не реализует.

У врача практически не было никаких прав на улучше­ние санитарной обстановки. Если посмотреть на решения губернских съездов врачей, везде мелькают мотивы типа: «просить земство облечь земских врачей правом санитар­ного надзора...», «чтобы врачи при содействии полиции могли бы запрещать засорение реки...», «врачи желают иметь право надзора за школами и учащимися в них».

Как видно, трудно не согласиться с мнением Е. А. Оси­пова, что ставропольские власти «признавали лишь сани­тарные меры в народном быту, рекомендуя предоставить лечение в добрую волю каждого или, по крайней мере, ус­транить лечебную медицину на самый последний план».

Тесть Осипова Н. И. Смирнитский был человеком ши­роких, прогрессивных взглядов; хорошо понимал своего зятя и всегда его поддерживал. По его просьбе один из родственников Виноградовых врач Константин Игнатье­вич Гросман — председатель уездной Управы, написал письмо председателю московской Управы Д. Н. Наумову, в котором рассказал о замыслах и начинаниях Осипова и попросил его содействия в устройстве на службу в москов­ском земстве. Тот прислал приглашение, и осенью 1873 го­да Осипов переехал с семьей в Москву.

Но штатной должности сразу не оказалось и почти год Осипов работал без вознаграждения за свой труд, а в 1874 году был включен в штат врачей. Вскоре он был избран се­кретарем санитарной комиссии московского земства и тру­дился на этом посту более 20 лет.

Примечательно, что и живя в Москве, Е. А. Осипов продолжал поддерживать отношения со ставропольчана-ми. Как-то ставропольское земство обратилось к нему с просьбой подыскать лучший проект сельской больницы, который можно было бы найти в России. Евграф Алексее­вич нашел такую больницу в Курской губернии и прислал в Ставрополь ее проект. По этому проекту и была постро­ена больница в Мусорке, поскольку до 1884 года Мусорк-ская больница размещалась в неприспособленном для это­го двухэтажном каменном здании местного крестьянина Привалова.

В Москве он продолжает свою общественную деятель­ность; он стал одним из организаторов Пироговского обще­ства врачей, написал ряд трудов по организации здравоо­хранения в России.

У Евграфа Алексеевича была прекрасная семья. Он воспитал четверых детей: сына и трех дочерей. Сын Нико­лай Евграфович стал видным психиатром, дочь Варвара — театральным художником, одно время она работала во МХАТе, другая дочь Анна — актрисой в Малом театре.

В 1895 году доктор Осипов ушел в отставку, часто путешествовал по Волге, заезжал в Ставрополь, знакомился с молодым поколением врачей. Осенью 1902 года Евграф Алексеевич заболел воспалением легких, которое дало ос­ложнение на сердце, и в ночь с 3-го на 4 апреля 1904 го­да он скончался. Похоронен на старой территории Новоде-вичьего кладбища. Его ученик, видный русский ученый II. И. Куркин, сообщая А. П. Чехову о смерти Осипова, с которым они были хорошо знакомы, писал: «Все, кому приходилось иметь дело с ним в пору его работы, не забу­дут эту оригинальную и сильную духом личность могуче­го борца за общественное дело и талантливого организато­ра». Могилы Чехова и Осипова почти рядом.

МАТЬ-ГЕРОИНЯ

С каждым днем все дальше и дальше от нас уходит день Победы нашего народа в Великой Отечественной вой­не. Для одних — это повод для громогласных речей и то­стов, а для других — повод для раздумий о слагаемых этой Победы, о месте человека в военные годы. Ведь Побе­ду приближали не только ратные подвиги на фронтах, в ней частица каждого живущего тогда человека, собирав­шего машины, выращивавшего хлеб, согревавшего души нуждающихся.

Перед войной в Ставропольском районе начались ра­боты по добыче нефти. Ее искали здесь и раньше, но не находили. Еще в 70-х годах прошлого века закладыва­лась буровая вышка возле села Усолья, но безуспешно. В 1934 году буровая, заложенная в районе Сызрани на глу­бине 640 метров, дала первую нефть. На следующий год в Яблоневом овраге у села Отважное (на этом месте сей­час город Жигулевск) поставили буровые и заложили по­селок нефтяников. Сюда в 1937 году и приехала семья строителя буровых вышек Деревских Емельяна Констан­тиновича.

У него и его жены Александры Авраамовны своих де­тей не было, но они воспитывали четверых приемных де­тей. Обосновавшись на Волге, они поехали в Ставрополь и из детского дома взяли на воспитание 6 детей, оставших­ся без родителей. Ребятишки быстро вписались в семью. Только Нина была часто молчаливой, наконец, она при­зналась Авраамовне, что в Ставрополе в детдоме остались у нее братишки Коля и Митя, а у чужой бабушки живет еще сестренка Маша. Сразу же после разговора почтальон принес письмо с лаконичным адресом: «За Волгу. Отваж­ное. Деревским». На клочке бумаги было старательно вы­ведено: «Нам сказали, что у Вас живет Ниночка. Мы хо­тим к своей сестре и к Вам. Заберите нас к себе. А тут у одной старенькой бабушки живет наша сестричка Маша. Ее тоже заберите... Николай и Митя». Через несколько дней Александра Авраамовна отыскала в Ставрополе всех троих и привезла домой.

Шел первый год Великой Отечественной войны. Само­го Емельяна Константиновича в армию не взяли, оставили в тылу, поскольку добыча нефти была чрезвычайно важ­ным делом, но на фронте сражались двое из старших усы­новленных — Тимофей и Дмитрий. Александра Авраамов-на пошла работать в детский сад.

Как-то летом 1942 года, когда Александра Авраамовна была в Ставрополе за покупками, к пристани подошел па­роход, на котором привезли детей из блокадного Ленин­града. Было тепло и многие дети были одеты лишь в тру­сы и майку. Многие эвакуировались в спешке, без доку­ментов, а у некоторых малышей на груди была бирочка с именем и фамилией. С материнской лаской и отцовской заботой встречали ставропольчане ленинградских детей. Многие ставропольские жители разбирали детей в свои се­мьи. «Одним больше, ничего страшного, вырастим вместе со своими*, — рассуждали люди. Взяли в свои семьи де­тей блокадного Ленинграда Муратова Ксения Павловна, Сараджева Ксения Николаевна, Козина Прасковья Серге­евна и другие женщины.

Александра Авраамовна взяла к себе Сашу, Валентина, Раю и Ниночку. Впоследствии этот Валентин вспоминал: «Мама очень хотела, чтобы мы все поняли одну великую истину: никогда не может быть счастливым тот, кто жи­вет только для себя».

Вскоре в Ставрополь прибыл еще пароход с ленинград­скими детьми. Брали самых маленьких, самых слабень­ких, которым пришлось бы нелегко в детском доме № 6, где жило большинство ленинградских детей. А самую ма­ленькую и слабенькую девочку, которая так и не подня­лась с кузова машины, отправили в больницу. Из больни­цы ее забрала Деревская к себе. Так в семье прибавились еще ленинградцы Лида, Юра, Володя, снова Саша, Демь­ян — всего 9 истощенных и ослабленных детей Ленингра­да. Документы отмечали, что из прибывших детей «80% было дистрофиков с цингой и ее последствиями».

Вскоре семья Деревских пополнилась еще четырьмя сиротами. Теперь в семье были Петя первый, Петя второй, Володя первый, Володя второй, Вася первый и Вася вто­рой и маленькая Верочка. Много позже Александра Авра­амовна в автобиографии писала, что взяла на воспитание 17 мальчиков и девочек, эвакуированных из блокадного Ленинграда.

Как-то к Деревским прибежала соседка Дарья и стала рассказывать: «Вчера была в Ставрополе у жены брата. А там по соседству старуха живет. Старая, ну лет 80, ноги распухли, не ходят. И вот какое горе. Сынок ее младшень­кий — летчик, погиб на фронте, а жена его одна со свекро­вью жила, как получила похоронку, так и в тот же день от разрыва сердца скончалась. Дитя осталось месяцев ше­сти». На следующий день, а это было зимой, Авраамовна, перейдя по льду Волгу, пришла в Ставрополь за малют­кой. Так в семье появился Витя.

Однажды вечером возвращается Александра Авраамов­на с работы, а ее догоняет мальчуган в громадных вален­ках и говорит: «Тетя Саша, возьми нас к себе. У нас две недели назад умерла мама, а отец еще в прошлом году воз­вратился с фронта беспомощным инвалидом». Не могла Авраамовна ответить отказом и четыре брата Геннадий, Юра, Борис и Демьян стали Деревскими. Вскоре и четве­ро Булатовых — Инночка, Маша, Митя и Коля присоеди­нились к семье Деревских.

Конечно, семье Деревских помогали все, кто чем мог. По настоянию обкома партии ей было выделено единовре­менное пособие на детей в сумме 30 тысяч рублей, помог­ли приобрести двух поросят. Большего не могли дать. В тольяттинском филиале госархива сохранилось решение ставропольского райисполкома, касающегося Деревских. Сухими протокольными словами в нем было сказано: «раз­решить гражданке Деревских А. А. приобрести корову по государственной стоимости в подсобном хозяйстве санато­рия «Лесное». Да, не удивляйтесь, «разрешить приобрес­ти», да и то с согласия облисполкома, иначе было нельзя.

Частенько к Деревским заглядывали начальник нефте­промысла Мурадов, заведующий ставропольским районо Рассудин. Как-то заехал секретарь ставропольского райкома партии Бурматов Михаил Александрович. «Доб­рый день Вам и Вашей хате! — поздоровался Бурматов. — Дошли до меня слухи, что есть в Отважном славный дом и много в нем хороших детей. А ну, покажите мне, Авраа­мовна, свою команду. Где вы, воробушки? Сейчас обо всем узнаю, кушаете ли кашу, слушаетесь ли папу и маму?»

«Помните, — сказал он на прощанье, — у Вас много друзей. Всегда готовы Вам во всем помочь. Кстати, завтра прошу Вас прийти в райторготдел. Там получите материю, детскую обувь, жиры, муку, все, что нужно. Очень прошу Вас, составьте список всего необходимого, не стесняй­тесь».

Следует заметить, что все это было строго фондируе­мые товары. Дело в том, что в годы войны существовала карточная система. С апреля 1942 года нормирование рас­пространилось и на промышленные товары — хлопчатобу­мажные, льняные и шерстяные изделия, трикотаж, чул­ки-носки, кожаную и резиновую обувь, мыло и т. д.

В городах выдавали купоны: рабочим — 125 купонов, служащим — 100, учащимся — 50 купонов в год. За по­купку пары обуви для взрослых нужно было отдать 50 ку­понов, за пальто — 80 купонов, за хлопчатобумажное пла­тье — 40 купонов, за чулки — 5 купонов, за кусок хозяй­ственного мыла — 2 купона и т. д. В потребительском об­ществе (сельпо, райпо), которые в основном обслуживали сельское население, купонов не было, здесь товары прода­вали из централизованных фондов. Но пределы были уста­новлены и здесь: хлопчатобумажных тканей — 6 метров, шерстяных — 3 метра, обуви — 1 пара в год и т. д. Неко­торое преимущество в покупках было учителям, медикам, специалистам сельского хозяйства, эвакуированным. Но в продаже мало что было, поскольку большинство товаров направлялось на нужды армии, в частности, только 9% выпускаемых хлопчатобумажных тканей поступало в про­дажу населению.

Это теоретически, а практически и этого не было, так как большинство товаров этих фондов направлялось на стимулирование заготовок сельхозпродуктов. Так что трудности продовольственного и промтоварного снабжения усугублялись недостатками организации торговли. Люди постарше помнят, что один товар продавался только за яй­ца, другой — за масло, третий — за шерсть и т. д.

Нелегко было одеть, обшить, обстирать, обштопать всех детишек, если бы не семейная взаимопомощь. Стар­шие заботились о младших и так по цепочке. Когда Алек­сандру Авраамовну спрашивали, как она управляется со своим многочисленным семейством, она обычно отшучивалась: «Летом день длинный, а зимой вечер длинный. А не успеешь за день и за вечер, немножечко ночи прихва­тишь. Когда с любовью к делу, то не тяжело, все успе­ешь».

Но и накормить было нелегко. Продовольствие выдава­лось по карточкам. Это касалось хлеба, муки, крупы, ма­каронных изделий, сахара, мяса, рыбы. Население Ставро­польского района в годы войны, кроме колхозников, под­разделялось на четыре группы: рабочие, служащие, ижди­венцы и дети до 12 лет включительно. В зависимости от наличия продовольственных фондов райисполком регуляр­но определял нормы для каждой категории. Они пример­но равнялись: рабочим — 500 граммов хлеба в день, слу­жащим — 300 граммов, иждивенцам — 200 граммов и де­тям — 200 граммов.

Деревских, впрочем, как и других, в такой ситуации спасал огород, где ребятишки ухаживали за картошкой, луком, тыквой, огурцами. Дочь Лида вспоминала: «Чем больше становилось нас в семье, тем труднее было маме в войну добывать пропитание. Как-то зимой решила она по­ехать за Волгу в Ставрополь на базар обменять кое-что из вещей на муку. Обещала вернуться на следующий день. Однако прошла целая неделя, а ее все нет. Потянулись то­мительные дни ожидания. К тому же мы потеряли хлеб­ные карточки (их выдавали на неделю). Наступил настоя­щий голод. И если бы не помощь добрых людей, кто зна­ет, чем бы все это кончилось.

И вот однажды прибегает соседский мальчишка. «Де-ревские, — кричит он, — ваша мать идет!» Мы все, кто в чем был, кинулись ей навстречу. Мама шла худая, желтая и везла санки, на которых лежал мешок муки. Мы крича­ли, смеялись и плакали от счастья».

Попробуйте представить себе эту картину встречи 29-ю ребятишками, а мы попробуем расшифровать причину за­держки Александры Авраамовны.

Из Отважного в Ставрополь она через Волгу поехала по льду на попутной машине, но на мелком месте лед проло­мился и все оказались в ледяной воде. Когда они, мокрые и замерзшие, добрались до Ставрополя, Александра Авра-амовна свалилась в жарком бреду в первом попавшемся доме. Неделю она не могла подняться и сообщить о себе.

Сразу же после войны Емельяна Константиновича, как опытного нефтяника, перевели на Украину, в город Ром-ны. Большая семья Деревских уехала с берегов Волги. На Украине Александра Авраамовна еще не раз брала в свою семью детей-сирот. Всего она вырастила и воспитала 48 де­тей, потерявших родителей.

Почти одновременно ушли из жизни Александра Авра­амовна и Емельян Константинович. О материнском подви­ге Деревских сняли кинофильм, изданы книги, астрономы в ее честь открыли новую звезду. В 1968 году на ее моги­ле был поставлен памятник со словами: «Земной тебе по­клон, наша незабвенная. Сорок восемь твоих детей». А че­рез четыре года с другой стороны памятника добавили сло­ва: «Ты наша совесть, наша молитва, мама!» И от самой звездочки до цветов на постаменте — длинный список всех детей, выведенных ею в жизнь.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ГОРИСПОЛКОМА

В. Ф. ПРАСОЛОВ

В жизни города 1951 год был в известной степени пере­ломным, начиналось сооружение Куйбышевской ГЭС, тогда крупнейшей в мире. 18 февраля экскаваторщик Владимир Колобаев зачерпнул первый ковш грунта. Постоянно при­бывала техника, оборудование, подъезжали специалисты. В городе не было семьи, в которой бы не говорили о стройке, не было номера центральной газеты, в которой бы не рас­сказывалось о стройке в Жигулях. Тогда и родился термин «стройка века» и хотя мы действительно большие мастера по части эпитетов, масштабы стройки все же впечатляли.

Строительство Куйбышевской ГЭС буквально перевер­нуло жизнь города. 18 апреля 1951 года вышел указ Пре­зидиума Верховного Совета РСФСР о преобразовании горо­да Ставрополя в город областного подчинения. Стали фор­мироваться городские структуры власти. Для создания го­родской партийной организации прибыл Елизаветин Алексей Иванович. Строители становились главной фигу­рой в городе.

В это время в Куйбышевском инженерно-строительном институте, тогда он носил имя А. И. Микояна, начиналась горячая пора — шла подготовка к защите дипломов. Круг­лый отличник Вася Прасолов готовился к ней, уже зная свое будущее распределение. В институте была сформиро­вана специальная группа лучших выпускников для рабо­ты на объектах атомной промышленности. Страна начина­ла создавать атомный щит, только что испытали атомную бомбу, впереди были новые задачи. В этой группе был и Василий Федорович Прасолов.

Неожиданно, еще до защиты диплома, его вызвали в обком партии и сказали, что «мы Вас направляем на рабо­ту вторым секретарем горкома комсомола в Ставрополь, хотя горкома еще нет, впрочем, как и самой городской комсомольской организации, все это надо создавать». Уже будучи в Ставрополе в ворохе организационных и хозяйст­венных вопросов, Прасолов ездил в институт для защиты диплома с отличием.

17 июня 1951 года состоялась городская комсомоль­ская конференция, она избрала первым секретарем горко­ма комсомола Бурухина Николая, а вторым — Прасолова Василия. Чуть больше года проработал Прасолов в комсо­моле и его перевели в аппарат горкома партии. Пришлось заниматься вопросами строительства, переноса города на новую площадку.

Явным городским лидером в то время был первый сек­ретарь горкома партии Елизаветин Алексей Иванович. Молодой (ему было в то время 36 лет), жадный до работы, он начал собирать вокруг себя, как сейчас говорят, «свою команду». В этой команде и стал трудиться Прасолов.

Летом 1956 года Елизаветина А. И. «отправили» учиться в дипломатическую школу. Тогда существовала такая номенклатурная практика: если формально нельзя было снять с работы, то отправляли учиться. Об этом дол­жен быть особый рассказ; у нас речь идет о Прасолове. Елизаветин уехал и в ставропольском руководстве произо­шли перестановки. Прасолова В. Ф. избрали секретарем горкома партии, на него легли все вопросы переноса и строительства города на новой площадке.

Городским властям в этом деле приходилось нелегко. Дело в том, что по постановлению Совета Министров СССР перенос города и его застройка на новой площадке были возложены на Куйбышевгидрострой. У него для этого бы­ли все материальные ресурсы, кадры строителей, все необ­ходимое.

Но властный руководитель Куйбышевгидростроя И. В. Комзин считал, что дело переноса города — дело местных властей, а его — только строительство ГЭС и добился через своего свояка Булганина Н. А. (первый за­меститель Председателя Совета Министров СССР) пере­смотра принятого решения. Местные власти теперь сами должны были переносить город, как говорится, «спасе­ние утопающих—дело рук самих утопающих». А как пе­реносить, если в городском тресте «Горжилкоммунст-рой» летом 1953 года всего было 96 человек строителей. Куйбышевгидрострой платил своим работникам поболь­ше, поэтому все кадры были у него.

Но главные трудности строители закладывали на буду­щее. Возле их объектов, как грибы, росли мелкие поселки: Старый Шлюзовой, Новый Шлюзовой, Комсомоль­ский, Портовый, разные ВСО и т. д. Во многом они состо­яли из временных бараков, их называли в городе «засыпу-хи» (засыпные дома). Это сейчас все знают, что самое по­стоянное это то, что временное. Только в 80-х годах горо­ду удалось снести все эти времянки.

Городские власти обязаны были обеспечить жителей этих поселков необходимым медицинским оборудованием, клубами, магазинами, школами, наконец, между поселка­ми надо было наладить надежное транспортное сообщение. А если бы город был заложен компактно? Но история не имеет сослагательного наклонения.

Вскоре ленинградские архитекторы под руководством Каневского разработали первый план застройки города. Городская общественность его активно обсуждала, ведь го­род строился для людей, чтобы в нем удобно жилось. Пер­вый план застройки был спроектирован в расчете на то, что в городе будет проживать 40 тысяч человек. Никто не мог предполагать его стремительный рост до наших сего­дняшних размеров.

Прасолов В. Ф. выступил с резкой критикой этого пла­на застройки. Ему виделся город чистым и ухоженным, а в план застройки не была заложена даже ливневая кана­лизация. Ему трудно было понять: почему городу на 40 тысяч жителей не положена ливневая канализация? Про­ектировщики сразили его тем, что «может быть, Вы потре­буете заложить в план застройки строительство метро?» Много таких «нельзя», «не положено», «не предусмотре­но» довелось встречать строителю Прасолову В. Ф. и, об­ходя, как красные флажки, эти запреты, набивать себе шишки.

В 1962 году первым секретарем горкома партии при­слали Орлова Ивана Федоровича и он стал подбирать «под себя» председателя горисполкома, таковы были правила игры номенклатурной системы. Председателем гориспол­кома тогда уже четыре года работал Потапов Семен Яков­левич. Быстренько нашли повод для его замены. Замести­тель Потапова — Николаев был осужден за какие-то хо­зяйственные нарушения, почти одновременно с этим, встряхнувшим ставропольскую чиновничью элиту событи­ем, покончил с собой заведующий горкомхозом. В результате председателя горисполкома Потапова сняли с работы «за потерю партийной бдительности и бесконтрольность в руководстве».

В январе 1963 года Василия Федоровича избрали пред­седателем горисполкома. Застраивающийся город только приобретал свои контуры. Только что ввели в строй кино­театр «Космос» и среднюю школу № 19, застраивалась улица Ленина и улица Горького. На месте городского пар­ка торчали жиденькие кустики. Молодой Прасолов успе­вал всюду. Прежде чем появиться в кабинете в здании горисполкома на площади Свободы, он объезжал город и видел, где его прибрали, где не очень, где что творится. Информацией владел на последний час.

Сейчас, когда мы проходим мимо здания Дворца пио­неров на углу Комсомольской и Ленина, мы забываем, что оно появилось исключительно благодаря Прасолову. Тогда все деньги выделялись только на строительство жилья, а на объекты так называемого соцкультбыта почти ничего не выделялось, а если и выделялось, то строилось в по­следнюю очередь. А Дворец пионеров был крайне нужен городу, и тогда Прасолов взялся строить его методом на­родной стройки, за счет сэкономленных материалов.

12 мая 1963 года знаменитый бульдозерист П. А. Доса-ев начал на строительстве Дворца земляные работы, а 26 мая первый камень в стройку Дворца пионеров положили пионеры Таня Кузнецова, Борис Шепелев, Толя Пигарев. Потом в течение нескольких лет Прасолов как прораб за­нимался этой стройкой. В одном месте выпрашивал кир­пич, краску, в другом просил деньги оплатить мозаику на стене этого здания. В то время украсить здание мозаикой было равносильно подвигу, ибо это считалось «архитек­турным излишеством». Архитекторам разрешалось только определить, в какой цвет покрасить балконы. Делалось все, как по словам поэта: «свести лицо архитектуры к ти­повой безликости лица». Благодаря «настырности» Прасо­лова в городе появилось здание Дворца пионеров с мозаи­кой.

Или взять универмаг «Рубин». Когда Прасолов стал у руля городского хозяйства, на месте «Рубина» был огром­ный котлован с водой, в котором катались на плотах маль­чишки. Через три года здесь стоял красавец-универмаг. Как? Чисто методами советского времени. Приезжает к строителям «Рубина» Прасолов и спрашивает: «Кому и ка­кой дефицит требуется?» Через несколько дней присылает магазин-автолавку со швейными машинками, пальто «джерси», нейлоновыми рубашками, приличной обувью и т. д. Деньги-то у рабочих были, «достать» невозможно бы­ло. С помощью такого «стимулирования» универмаг «Ру­бин» был торжественно открыт 22 марта 1966 года.

Была у Прасолова и своя изюминка в деятельности — фанатичная любовь к массовой физкультуре и спорту. Средний возраст жителей города в те времена составлял 26 лет, им ли стоять в стороне от спорта. Прасолов В. Ф. лич­но возглавил городской поход за развитие физкультуры и спорта. Нашлись и деньги на это. Тогда существовало по­ложение, что все ЖКО должны были выделять, кажется, 2% от поступившей квартплаты на развитие спортивно-оз­доровительной работы по месту жительства, но их никто не выделял. Прасолов заставил руководителей ЖКО выде­лять деньги. В результате в каждом квартале появились хоккейные коробки, закупалась форма и спортинвентарь. Ярко освещенные квартальные хоккейные коробки зимни­ми вечерами становились центрами притяжения населе­ния. А днем девчонки с фигурными коньками там кружи­лись. В городе построили освещенную зимнюю лыжную трассу, одну из лучших и немногих в стране.

Сегодня это кажется странным, но тогда тренер, учи­тель физкультуры со специальным образованием, приез­жая в город, практически без очереди получал квартиру. Тогда в городе появился и молодой врач В. А. Гройсман, мастер спорта по акробатике. Именно тандем Гройсман-Прасолов положил начало акробатике в городе. 13 августа 1967 года на стадионе «Труд» состоялось показательное выступление сборной команды СССР по акробатике, орга­низованное Гройсманом с помощью Прасолова. В этот же день прямо на стадионе и началась запись в секцию акро­батики, потом прославившую наш город во всем мире.

В бытность Василия Федоровича председателем горис­полкома произошло переименование города. В 1964 году произошло событие, имеющее особое значение для исто­рии нашего города. 21 августа внезапно скончался нахо­дившийся в то время в Крыму на отдыхе Пальмиро Тольятти — генеральный секретарь Итальянской коммунисти­ческой партии, один из руководителей борьбы с фашизмом в Европе. По всей стране в трудовых коллективах прошли траурные митинги, 27 августа они состоялись и в Ставро­поле.

На митинге коллектива электротехнического завода (тогда он назывался завод ртутных выпрямителей) высту­пил слесарь цеха № 19 И. Ф. Базылишин. Он сказал: «Мы посчитали бы большой честью для себя, если бы наш го­род получил имя Тольятти».

Большой митинг состоялся на строительстве завода синтетического каучука. Бригадир строителей Н. И. Гар-маш от имени своей бригады предложил обратиться в Пре­зидиум Верховного Совета РСФСР с предложением о пере­именовании города: «Пусть новое имя города явится но­вым вдохновением в борьбе». Это предложение поддержа­ли выступившие бригадир А. Лошаков, рабочий Б. Юда-нов, начальник строительно-монтажного управления П. Н. Левченков. Как вспоминает один из организаторов митинга Н. И. Задорожный, «все были за переименова­ние».

27 августа в двенадцатом часу ночи на квартиру Пра­солову позвонил корреспондент газеты «Правда» и сооб­щил, что завтра будет опубликован Указ Президиума Верховного Совета РСФСР о переименовании нашего го­рода в город Тольятти. Для него это было неожиданно, он не думал, что Москва так быстро все решит. На следую­щий день в городе только об этом и говорили. Кому-то нравилось новое имя, кому-то нет. Сам Василий Федоро­вич так вспоминает: «...Среди горожан были недоволь­ные, приходили возмущенные письма в горисполком, горком партии. До сих пор помню одно письмо с угрозой примерно такого содержания: мы вас, товарищ Прасолов, убьем, пусть потом город называют вашей фамилией, по крайней мере, будет звучать по-русски. Некоторых воз­мущал именно этот факт: новое имя — иностранное, рус­ских слов что ли не хватило? Но таких было немного. К 1964 году в городе большая часть населения была приез­жей, строились заводы, со всей страны съезжались, мно­гих волновал жилищный вопрос, трудоустройство. Не до эмоций, не до копания в истории. Да и мыслили не такими категориями, что сейчас. Мы поняли, что обратного пути нет, и решили закрепить это событие через конкрет­ных людей.

На следующий день городское начальство собралось в городском ЗАГСе. В этот день регистрировали брак 16 мо­лодых пар. Первыми были строители завода СК Тушканов Виктор — слесарь треста «Нефтехиммонтаж» и Клава Гор­бунова — каменщица СМУ-1. Как первой паре, зарегист­рировавшей свой брак в городе Тольятти, Василий Федо рович Прасолов вручил им ордер на двухкомнатную квар тиру.

На следующий день, 30 августа, в семье токарей цеха № 7 завода Волгоцеммаш Тамары и Виктора Семеновых родился мальчик. Тамара Егоровна Семенова вспоминает: «В тот день, едва оправившись от родов, я лежала в пала­те, когда вошла заведующая отделением и сказала: «Жен­щины, у кого мальчики, надо назвать именем Пальмиро». Тут же раздались возгласы: «Да ни за что!», а я подумала: звучит красиво, похоже на Павла. И говорю: «Я согласна!» Что тут началось! Мне сообщили, что городское начальст­во обещало выделить квартиру семье, которая так назове~ мальчика, подарки. Срочно сменили белье, навели поря­док, даже дыры на стенах заклеили и уже тогда запусти­ли корреспондента. Потом пустили мужа в палату, чего никогда не бывало. Через некоторое время была торжест­венная регистрация. А потом нам действительно выдели­ли двухкомнатную квартиру, правда, не новую, как обе­щали, а освободившуюся, но мы и так были рады...»

Праздничные торжества постепенно затихали, и под новым именем дела и жизнь города стали известны всему мировому сообществу. Отдельной зарубкой на сердце Пра­солова выделяется период строительства ВАЗа в городе. На стройку приехали десятки тысяч молодых людей со всех концов страны. 78 пятиэтажных домов по улице Ле­нина, Советской, Комсомольской, Ленинградской, Победы (раньше она называлась улицей Химиков) заселили моло­дыми строителями. Их надо было обеспечить обществен­ным питанием, бытовым, культурным, спортивным обслу­живанием. Все это легло на плечи городских властей.

Приехало на стройку и немало людей с криминальным прошлым и настоящим. В 1969 году на строительство прислали 5 тысяч условно-досрочно освобожденных из мест заключения (3 тысячи мужчин и 2 тысячи женщин). Их разместили в пос. Комсомольском. Проводя с ними первую беседу, секретарь парткома Автозаводстроя Петров сказал им, что они вливаются в прославленный коллектив. Жен­щины прервали его вопросом: «Чего заставите делать?» Петров ответил, что «дадим в руки лопату и будете рабо­тать». — «Да ты что, начальник, я в своей жизни ничего в руках не держала кроме..., а ты мне лопату!»

Вечером после работы эта публика растекалась по Ком­сомольскому, занимая все подвалы и чердаки, лестничные площадки. Стон стоял по всему городу. За прыгнувшую вверх кривую роста преступности отвечал председатель горисполкома Прасолов. Кое-как удалось избавиться от та­ких «добровольцев» ударной стройки.

Строптивость, чрезмерная самостоятельность, резкость в суждениях Прасолова далеко не всегда находили под­держку у фактического хозяина города — горкома партии. Это было заметно от И. Ф. Орлова и до Н. X. Оболонкова. Видимо, поэтому Прасолова все время хотели отправить учиться, то по партийной мобилизации в школу КГБ, то еще куда-нибудь. Уже была заполнена анкета в КГБ на 48 страницах, но не направили, так как его дядя в свое вре­мя был репрессирован по печально известной 58 статье. Затем пытались безуспешно отправить в Высшую партий­ную школу.

После окончания строительства ВАЗа Василий Федоро­вич немного проработал на ВАЗе, на химзаводе, возглав­лял домостроительный комбинат. Несколько раз ему пред­лагали переехать в Самару, обещали хорошую должность, но из города он категорически отказался уезжать. Сейчас он изредка гуляет по улице К. Маркса, кивает знакомым и жалеет, что «силы уже не те», а те, основные свои силы он отдал городу, его процветанию, его благополучию.

ДЕПУТАТ ШАРКОВ

Крестьяне села Борковки много лет вели изнуритель ную судебную тяжбу с крупнейшим землевладельцем Ста вропольского уезда графом Орловым-Давыдовым. После крестьянской реформы 1861 года крестьяне Борковки ока­зались без выпасов для скота и лесных участков, где они заготовляли сено. Все это ушло в распоряжение графа; не­обходимо было арендовать луга и пастбища и недостаю­щую землю для посева у графа. А условия аренды были крайне невыгодными для крестьян.

За десятину арендованной земли необходимо было об­работать такую же десятину у графа, начиная от запашки и до вывоза снопов. Кроме того, каждый крестьянин обя­зан был весной вывезти на поля 80—100 возов навоза. Но лошади были далеко не у всех, а у кого были, то для ло­шади перед весенним севом вывозка 100 возов навоза — очень тяжелая работа.

Крестьяне просили управляющего графским имением изменить условия аренды, тот не соглашался. Обращались к местным властям — те тоже разводили руками. Борков­ские крестьяне писали письма великим князьям, посыла­ли к ним своих ходоков, но те рекомендовали им обратить­ся в суд. Крестьяне стали говорить, что у них имеется и передается из поколения в поколение жалованная грамота на эту землю от самого царя Алексея Михайловича. Спор­ная территория занимала примерно 7 тысяч десятин зем­ли. На самом деле у крестьян были какие-то никем не за­веренные бумаги. Поэтому ни один адвокат на основании имеющихся документов не брался за ведение дела. Граф Орлов-Давыдов категорически отказался предъявлять свои документы на владение землей. Именно это и подтолкну­ло крестьян к выступлению.

В конце мая 1899 года они официально поставили в из­вестность самарского губернатора А. С. Брянчанинова и жителей соседних сел о том, что 1 июня они начинают «пахать свою землю». Действительно, 1 июня больше ты­сячи крестьян собрались в поле. Поставили стол с хлебом-солью, чернила, перья, а на столе лежали 3 документа на землю. Они просили всех быть свидетелями, а графа — по­ложить на стол свои документы, подтверждающие его пра­во на землю, представители графа отвечали, что граф предъявит свои документы только в суде.

Тогда человек триста крестьян стали пахать землю, но делали это неглубоко, не по-крестьянски. Они не были уверены, что их затея увенчается успехом, «незачем лоша­дей напрягать зря». Пахали 1-го, 2-го, 3-го июня. 4-го ию­ня в поле к крестьянам приехал сам самарский губернатор Александр Семенович Брянчанинов и приказал прокурору составить списки виновников со степенью их вины. Про­курор отказался, сказал, что сначала надо произвести следствие. Губернатор сам стал уговаривать крестьян ра­зойтись, но народ стоял молча с поднятой правой рукой, пальцы были сложены крестом. То ли это была готовность стоять до конца, то ли мордва намекала, что земля эта им была дана при крещении.

Неожиданно во время речи губернатора крестьяне по­бежали от него, оказалось, что приехавший с губернато­ром фотограф навел свой фотоаппарат, а крестьяне поду­мали, что это какая-нибудь пушка. Потом они верну­лись. Один из крестьян подал губернатору документ, но А. С. Брянчанинов отклонил документ и уехал.

В ночь на 4 июня по приказу губернатора в Борковке арестовали 66 человек и утром 14 человек были наказаны розгами от 25 до 100 ударов. Был арестован и один из ру­ководителей этого выступления Шарков Петр Васильевич. Это был один из уважаемых людей села. 34-летний волост­ной старшина Петр Васильевич Шарков возглавлял мест­ную администрацию крестьянского самоуправления, пред­ставлял волость в ее отношениях с правительственными учреждениями, следил за исполнением казенных и зем­ских налогов и постановлений волостного схода. За защи­ту общественных интересов крестьяне его очень уважали. Он был малограмотным, но считался крепким хозяином на селе. Между прочим, бедного крестьянина люди вряд ли бы избрали волостным старшиной. Ведь крестьяне при этом руководствовались простой житейской логикой: в распоря­жении волостного старшины находились казенные и обще­ственные деньги, и если он их растратит, то есть чем воз­местить убытки, а у бедняка такой возможности нет.

Для экзекуции привезли воз свежих ивовых прутьев. Командовал здесь начальник самарского жандармского управления полковник Черноруцкий. Несмотря на сплош­ное беззаконие всего происходящего, все-таки на экзеку­цию пригласили врачей, ибо они должны были дать свое согласие на наказание. Ставропольский городской врач Михаил Васильевич Лапков по совместительству был еще и врачом ставропольской тюрьмы и он категорически вы­ступил против наказания крестьян, так как среди них бы­ло немало цинготных. Земский начальник М. П. Яровой начал кричать на врачей, что они социалисты и почему-то финляндцы. За отказ дать согласие на применение наказа­ния врач Лапков Михаил Васильевич прямо здесь в поле был уволен с должности тюремного врача и крестьян ста­ли пороть.

В числе первых наказали 100 ударами Петра Шаркова, причем сам земской начальник М. П. Яровой сел ему на ноги, «чтобы не брыкался». Когда избивали Шаркова, вла­сти допустили еще одно грубейшее нарушение закона. Де­ло в том, что по российским законам «волостной старши­на, его помощники, сельские старосты... на время службы освобождались от телесных наказаний».

Наказанный вместе с Шарковым крестьянин Роман Круглов вспоминал: «Нас пороли: каждому было нанесено до 100 ударов розгами. После порки отправили в больни­цу, где залечивали. Из больницы нас перевели в тюрьму».

26 мая 1900 года в Ставрополе проходила выездная сес­сия окружного суда, на котором судили 41 человека «за запашку чужой земли». Наказание было всем определено до 2-х месяцев тюрьмы. Власти опасались, что применение более строгих мер наказаний могло бы вызвать более мощ­ный взрыв крестьянского движения. После суда Петр Шарков стал очень популярной фигурой не только среди ставропольского крестьянства, но и самарского, поскольку все самарские газеты широко освещали события в Борков-ке. Так взошла звезда Шаркова на ставропольском небос­клоне.

В 1903 году борковские крестьяне снова стали само­вольно запахивать графскую землю, но кончилось это тем, что 70 крестьян были избиты до полусмерти, из них 24 че­ловека умерло, в том числе 7 человек прямо в ставропольской тюрьме. Шарков на этот раз хотя и не выступал ор­ганизатором, но поддерживал действия крестьянства.

В событиях 1905 года борковские крестьяне выступили снова одними из организаторов аграрных выступлений. В архиве хранятся несколько писем Петра Шаркова в Сама­ру одному либеральному старичку. В письме от 5 декабря 1905 года он пишет: «Желаю объяснить, что у нас случи­лось накануне 24 ноября; зажгли графский хутор и в 24 часа все решили, а в неделю нигде ни одного хутора не ос­талось; все сожгли и развезли. Скот разогнали по себе. Овец всех 12 тысяч развезли и порезали. Все решено до ос­нования. Начали наша волость Никольская, а потом Бри-товка, Санчелеево, Ягодное».

В следующем письме П. В. Шарков пишет о поведении местных властей. «Власти в то время, начиная с ноября и весь декабрь, никакого действия не производили. Исправ­ник хворал до приезда казаков, вся полиция ходила, как тени: не вредила ни в делах, ни в словах никому».

Революционные события 1905 года всколыхнули всю Россию. Напуганное массовыми выступлениями по всей стране, царское правительство пообещало ввести в России парламент в лице Государственной Думы. 11 декабря 1905 года был издан закон, согласно которому депутаты в нее должны были избираться от четырех курий (групп): от по­мещиков, городского общества, крестьян и рабочих.

В самом избирательном законе заложили возможность получить депутатов из представителей правящего класса, потому что один голос помещика приравнивался к 3 голо­сам городского жителя, 15 — голосам крестьян и 45 — го­лосам рабочих. Крупные помещики избирали выборщиков на губернские собрания, т. е. для них выборы были двух­ступенчатые. Городские избиратели избирали по трехсту­пенчатой системе, а крестьяне — по четырехступенчатой.

П. В. Шаркова выдвинули кандидатом в депутаты со­брания десятидворок, в котором участвовали только хозя­ева, имевшие участок земли и усадьбу, затем его кандида­туру поддержал волостной сход, потом — уездное собрание избирателей. На губернское собрание от Ставропольского уезда приехало: 9 дворян, 4 крестьянина и один рабочий. Самарское губернское собрание избрало депутатом Госу­дарственной Думы Петра Васильевича Шаркова. Всему миру известно, как русский народ любит разных обижен­ных, притесняемых и пострадавших за правое дело.

27 апреля 1906 года — в день начала работы Государ- • ственной Думы, Петербург был украшен, иллюминирован, в церквах по этому поводу служили благодарственные мо­лебны. Перед официальным открытием Государственной Думы Петр Шарков вместе с другими депутатами был при­глашен в Зимний дворец для встречи с Николаем II ( не царское дело ходить в парламент). Вся Дворцовая площадь была оцеплена рядами полицейских и солдат. Депутатов провели в Тронный зал. Избранники народа — кто в тор­жественных фраках, а кто в крестьянской поддевке, как Шарков, стояли на одной стороне зала, глядя на величест­венный малиново-золотой трон, на расшитые золотом мун­диры придворных. На другой стороне зала стояли царские министры, среди которых был и министр императорского двора граф Фредерике.

Он впоследствии вспоминал: «Депутаты производили впечатление шайки преступников, которые только и ждут знака, чтобы броситься на министров и перерезать им 1 глотки. Какие противные морды!». Вдовствующая импера­трица тоже отмечала «непонятную ненависть на лицах де­путатов».

Потом 524 депутата Государственной Думы стали засе­дать в Таврическом дворце. Петр Васильевич Шарков как внепартийный депутат примкнул к трудовой группе, в которой было 48 депутатов из крестьян. Они стояли меж­ду правыми и левыми, и те и другие старались перетянуть их на свою сторону. Среди этих «трудовиков» было не­сколько крестьян, растерявшихся в столичной обстановке. Одно дело говорить с мужиками о крестьянском деле, ко­торое знаешь досконально, другое — участвовать в законо­творческой деятельности. На заседании Думы, более похо­жей на политический митинг, Шарков не выступал. Соб-Я ственно говоря, из-за своей малограмотности это трудно было ему делать.

Очутившись в Петербурге, депутат Шарков оказался в водовороте политических страстей и «охоте за голосами депутатов», но на первых порах помнил о крестьянских наказах насчет земли. Пошел к генерал-адъютанту Лине-вичу Н. П. ходатайствовать насчет земли борковским крестьянам. Влиятельный царский сановник пообещал ново­испеченному депутату: «Будьте только с нами. Не обра­щайтесь к другим партиям и вы все получите, что желае­те...» Это был первый крючок, на который попался моло­дой депутат.

Как депутат Шарков получал суточные в размере 10 рублей, это были приличные по тем временам деньги. До­статочно сказать, что самый сильный грузчик мог зарабо­тать за световой день 90 копеек. Кроме того, правительст­во, «обхаживающее» таких малограмотных депутатов, ор­ганизовало для них пансион с кормлением, заведовал им некий Ерогин, которого почему-то звали «живопырня», а депутаты, кормившиеся в пансионе, вошли в историю как «ерогинцы». Способ «подкормления» депутатов, наверное, самый древний в парламентской практике.

Не «устоял» Петр Васильевич Шарков и перед «обхож­дением» своей персоны со стороны столичных журналис­тов и прочего «околопарламентского» люда. Возле закру­жились люди «Московских ведомостей», пожалуй, самого черносотенного органа, которые уверяли его, какой он са­мобытный крестьянский политический деятель. Познако­мился он и с самим Грингмутом, редактором «Московских ведомостей», и руководителями Монархической партии. Этот Грингмут считал, что «черная сотня — это весь пра­вославный русский народ», сплотившийся против «внут­ренних врагов», которыми Грингмут считал «конституци­оналистов», «демократов», «социалистов», «революционе­ров», «анархистов», евреев и т. д.

Порядочный человек руки не подавал этому Грингму-ту, а Шарков стал с ним сотрудничать. Нет, сам он не пи­сал, за него это делали другие, как он сам признавался: «Хоша я и малограмотный, но мне наплевать на писате-лев-то. У меня есть такой, который, например, напишет все, что захочешь».

Просвещенное ставропольское общество с тревогой сле­дило за депутатской деятельностью недавнего «крестьян­ского защитника» в столице. Первые заседания Государст­венной Думы были посвящены обсуждению ответа на тронную речь царя. В этом ответе, названном «Обращение к трону», к ужасу Николая II и всего правительства содер­жались требования всеобщего избирательного права, радикальной земельной реформы, освобождения всех полити­ческих заключенных и смещения министров, назначен­ных царем без одобрения Думы. Избрали делегацию, что­бы она вручила это «Обращение к трону» императору, а тот даже и не принял ее.

Через несколько дней Председатель правительства по­жилой И. Л. Горемыкин по приказу царя приехал в Думу и еле слышным голосом отверг все требования Думы. Де­путаты кричали: «Пусть исполнительная власть склонит­ся перед законодательной!» Государственная Дума явно не оправдывала ожиданий правительства и 9 июля 1906 года была распущена, так и не приняв ни одного закона. В цар­ском манифесте ей вменялось в вину то, что депутаты «ук­лонились не в принадлежащую им область» и вместо зако­нодательной деятельности стали разжигать «смуту». Депу­таты разъехались по домам.

Когда в начале июля 1906 года депутат Государствен­ной Думы Шарков приехал на родину, в Ставрополе со­брался народ для встречи с ним. Некоторые участники встречи в курзале хотели «вывести на чистую воду» народ­ного избранника.

Невысокий, коренастый, с бородкой «лопатой», Шар­ков уже поднялся на сцену и собирался открыть встречу (он еще не знал, что царь уже распустил I Государственную Думу), как помощник уездного исправника Кожетховскии заявил, что не допустит никаких речей. П. В. Шарков на­чал уверенно говорить об авторитете народного представи­теля, на что полицейский чин заметил: «Какой ты член Думы? Ты просто борковский, поротый мужик!»

Не только в Ставрополе, но и в самой Борковке автори­тет Шаркова сильно пошатнулся. Односельчане обвиняли его в том, что там в Петербурге он не отстаивал интересы крестьян, а только водил дружбу «с енералами». Некото­рые даже предлагали ему уехать из села, а другие недву­смысленно намекали на то, что подожгут его.

Через несколько месяцев, в декабре 1906 года, в Став­рополе состоялся суд о майских погромах имения Орлова-Давыдова. Несмотря на то, что сам Шарков был одним из активнейших участников этих выступлений, на суде он' неожиданно для всех выступил свидетелем со стороны об­винения. Всех шокировало, как он свидетельствовал против своих товарищей. На суде он говорил, что «забастовку и грабеж советовал ему делать Благодатный—ветеринар­ный врач из Ставрополя».

Михаил Петрович Благодатный в заключительном сло­ве на суде горько признался: «Все мое несчастье состоит в том, что я познакомился с П. В. Шарковым. Я смотрел на него всегда, как на достойного представителя народа, а он оказался почти предателем».

По далеко не полным данным, к судебной ответствен­ности было тогда привлечено 111 человек, 67 из них были осуждены и отправлены по этапу в Сибирь, в том числе и М. П. Благодатный. А Шарков остался в Борковке. Че­рез несколько лет, в 1913 году, когда Россия широко праздновала 300-летие дома Романовых, бывший депутат П. В. Шарков был награжден памятной золотой медалью, односельчане расценили это, как плату за его выступление на суде. И в 1918 году, по рассказам местных крестьян, после изгнания белочехов бывший депутат Государствен­ной Думы Шарков был расстрелян Советской властью. К сожалению, обстоятельства этого дела пока еще не иссле­дованы, но есть надежда найти соответствующие докумен­ты и свидетельства.

В январе-феврале 1907 года провели выборы во II Госу­дарственную Думу, но, несмотря на царивший в стране столыпинский «твердый порядок», результаты выборов оказались совсем не такими, на которые рассчитывало правительство. Состав II Государственной Думы оказался еще революционнее, чем в I Думе. Левые депутаты завое­вали почти 200 мест, практически треть всех депутатов. Дума оказалась «сумасшедшим домом скандалов, криков, оскорблений». Причем некоторые депутаты все это делали специально, чтобы таким образом дискредитировать саму идею Думы.

II Государственная Дума официально начала свою ра­боту 20 февраля 1907 года. Утром этого дня все улицы, ве­дущие к Таврическому дворцу, были запружены наро­дом — встречали народных избранников. Толпа кричала: «Ура! Да здравствует революционная Дума!», «Требуйте земли и воли для народа!», «Амнистию!». Ведь тогда в рос­сийских тюрьмах сидело политических заключенных больше, чем во всей Европе вместе взятой.

Левые депутаты шли с красными гвоздиками в петли­цах простеньких пиджаков. Шел в этой толпе и депутат от Ставропольского уезда Сухоруков Иван Дмитриевич, про­стой крестьянин, мордвин по национальности, трудовик по убеждениям. К сожалению, как жил он неприметно, так и затерялся на страницах истории. Мы о нем, к сожа­лению, больше ничего не знаем.

Возбужденный, шел в этой толпе и еще один депутат Государственной Думы, человек очень хорошо известный ставропольцам — Архангельский Василий Гаврилович. Эта фигура достойна того, чтобы на ней задержать свое внимание. В Ставрополе он работал в 1901—1905 годах инспектором народных училищ, исполняя примерно те же обязанности, что и заведующий отделом народного образо­вания.

Небольшого росточка, шустрый, он энергично вел школьное дело. Много занимался кадровыми вопросами. Безжалостно выгонял «не просыхающих» отставных унте­ров и им подобных из школ. На вакантные места смело брал молодежь, выпускников гимназий и краткосрочных курсов. Уездное начальство было довольным, не очень-то вникая в суть дел. Но в 1902 году предводителем Ставро­польского дворянства был избран Александр Николаевич Наумов, который по должности обязан был возглавлять Училищный совет.

Присмотревшись к школьному делу, Наумов заметил, что среди учителей немало людей, в той или иной мере критикующих царское правительство, причем все они, как правило, были приглашены на работу инспектором народ­ных училищ. Предводитель дворянства испугался и при­казал собрать сведения об Архангельском. То, что пришло в ответ на его запрос из жандармского управления, пора­зило Наумова. Оказывается, Василий Гаврилович Архан­гельский давно числился на учете жандармов как член партии социалистов-революционеров (эсеры).

Родился он в семье дьякона. Окончил Самарское духов­ное училище и духовную семинарию. Поступил в Казан­скую духовную академию, но с 3-го курса был отчислен за революционную пропаганду и выслан в Сибирь. Но вско­ре, в 1891 году, все же окончил Московскую духовную академию и работал учителем начальной школы на сибирских заводах. Экстерном закончил юридический факуль­тет Юрьевского университета. Был уволен из сибирских учебных заведений и в 1901 году приехал в Ставрополь.

А. Н. Наумов добился, чтобы В. Г. Архангельского за незаконную организацию учительских съездов и союзов из Ставрополя уволили. Архангельский переехал в Казань и стал там издавать газету «Волжский листок». Стал балло­тироваться во II Государственную Думу, но был арестован вместе со всем штатом редакции и выслан в Тобольскую губернию. Так что на первые заседания Государственной Думы Архангельский приехал прямо из тюменской тюрь­мы.

К началу работы II Государственной Думы Тавричес­кий дворец подремонтировали, да так, что через несколь­ко дней после начала заседаний Думы потолок зала засе­даний рухнул. К счастью, произошло все это во время пе­рерыва, а то бы от депутатов осталось мокрое место. По иронии судьбы потолок рухнул на скамьи левых депута­тов, а правые остались целыми. Боже, какой поднялся шум в обществе из-за этого несчастного случая. Столыпин как Председатель Совета министров устал доказывать, что здесь он не при чем, но ему не верили, дескать, таким об­разом он хотел расправиться с оппозицией.

Среди всех шумных скандалов, сопровождавших каж­дое заседание Думы, под крики брани в Думе прозвучали слова П. А. Столыпина: «Все ваши нападки имеют в виду вызвать паралич воли и мысли правительства, все эти на­падки могут быть выражены в двух словах, которые вы адресуете власти: «Руки вверх!». Господа, на эти слова правительство, уверенное в своих правах, спокойно отве­тит также двумя словами: «Не запугаете!». Спустя три ме­сяца Николай II издал манифест, и Дума, просуществовав 102 дня, 3 июня 1907 года была распущена.

Разогнав первые две Государственные Думы как не­угодные, царизм хотел иметь более послушную III Думу, но для этого необходимо было изменить избирательный за­кон. Это было сделано быстро и в результате выборов в III Государственную Думу реакционное большинство было обеспечено. Правые господствовали в этой Думе. В числе октябристов в III Государственной Думе был избран быв­ший мировой судья Ставропольского уезда Лавров Сергей

Осипович, выпускник Казанского университета. Предста­вительный, с красивой белой бородой старик — ему было 65 лет. Это был небогатый помещик, собственно говоря, это обстоятельство и вынудило его выбрать чиновничью стезю. Последние годы он работал председателем губерн­ской земской Управы.

1 ноября 1907 года Лавров вместе с другими депутата­ми подписал торжественное обещание депутата Государст­венной Думы: «Мы, нижеподписавшиеся, обещаем перед всемогущим Богом исполнять возложенные на нас обязан­ности членов Государственной Думы по крайнему нашему разумению и силам...»

Члену партии октябристов Лаврову такое обещание бы­ло нетрудно подписать. Депутатов Государственной Думы избирали сроком на 5 лет, но, к сожалению, Сергей Оси­пович Лавров до окончания полномочий не дожил, он скончался 25 августа 1910 года, и 11 января 1911 года на освободившееся депутатское место от правых партий был избран ставропольский помещик М. М. Лентовский, а вскоре и полномочия III Думы закончились.