«В. А. Овсянников СТАВРОПОЛЬ — ТОЛЬЯТТИ Страницы истории Часть II ДЕЛА И ЛЮДИ ТОЛЬЯТТИ 1999 ...»

Брат Григория Алексей Григорьевич больше отличил­ся в русской истории как военный деятель. Он был похож на своего брата своим исполинским ростом, огромной фи­зической силой и решительностью. Среди гвардейцев его называли Алехан и не было, пожалуй, потасовки, в кото­рой он бы не принимал участия. Этот богатырь с лицом, обезображенным страшным сабельным ударом в пьяной драке, наводил на некоторых сентиментальных дамочек высшего света некий ужас. Да и сама Екатерина II призна­валась, что побаивалась его. В возведении на престол Алексей сыграл едва ли не главную роль.

В 1774 году, будучи главнокомандующим русским фло­том, выиграл сражение при Чесме, что принесло огромную славу России и титул графа Чесменского Алексею Григорьевичу. По окончании военных действий он выполнил весьма деликатное поручение Екатерины II, обманным пу­тем захватив в Италии самозванку «княжну Тараканову», предъявлявшую претензии на российский трон, и доста­вил ее в Петербург. В этом же году в зените славы вышел в отставку и стал жить в Москве, но для России он еще по­служит. Его имя связано с появлением голубиной почты в стране, он вывел новую породу орловских рысаков, он ввел в обиход русской знати цыганское пение, которое звонко отозвалось в русской литературе. Незаурядный был человек.

Семейной жизни он почти не знал. Жена его Лопухи­на была совсем другой породы — все время проводила в молитвах перед иконами, и дочка Анна такая же уроди­лась. По религиозным убеждениям замуж не стала выхо­дить и считала разделение людей на богатых и бедных, на господ и крепостных противоречащим христианским заповедям. Когда Алексей Григорьевич скончался, дочке досталось огромное наследство: 5 млн. рублей и 30 тысяч крепостных крестьян. Все это она раздала монастырям и церквам.

Под стать своим братьям был и Федор — участник Се­милетней войны. В русско-турецкую войну отличился при взятии крепости Корона, под Чесмой, при острове Гидра обратил в бегство 18 турецких кораблей. И хотя за свои за­слуги он и получил звание генерал-аншефа, как и его брат Алексей, но всегда оставался в тени последнего как в ар­мии, так и в государственных делах. И тем не менее был достойным представителем фамилии Орловых.

Меньше всего стремился к военной и государственной карьере старший из братьев — Иван. Он был единствен­ным из братьев, не ставшим генералом. Сразу же после возведения на престол Екатерины II он получил звание ка­питана гвардии, вышел в отставку и занялся семейным хо­зяйством.

Весной 1747 года «кумир» братцев Орловых — импера­трица Екатерина II решила совершить волжский круиз, как она сама говорила, «посетить Азию». Намеченный маршрут начинался от Твери и должен был заканчиваться в Симбирске. Возвращение планировалось сухопутным пу­тем.

Заранее в Твери собрали большое количество различно­го рода мастеровых и искусных людей. Строили флот для путешествия и немалый, ибо команда сопровождения на­считывала около 2 тысяч человек, включая обслугу и знатных гостей из дипломатического корпуса. Естествен­но, что особое внимание было уделено флагману этой фло­тилии — галере «Тверь», строившейся по особым черте­жам, с подчеркнутой роскошью, подобающей русской им­ператрице.

2 мая 1747 года пышная кавалькада судов торжествен­но тронулась вниз по Волге. В императорской свите были и два брата Орловых — Григорий и Владимир. Они пресле­довали свою цель в этом путешествии. Впереди речного ка­равана по правому и левому берегам Волги были посланы гонцы с наказом предупредить местные власти о проезде императрицы. В прибрежных селениях спешно красили купола церквей, прибиралось, чистилось и мылось все, что необходимо. Готовились вынуть из сундуков праздничные одежды, чтобы они ласкали взор императрицы.

Особое внимание было уделено разным «смутьянам и голодранцам», желающим подать императрице челобит­ные и жалобы. Правда, как ни старались оградить госуда­рыню от подобной публики, свыше 600 жалоб все-таки бы­ло передано. Чтобы не портить себе впечатление от поезд­ки, Екатерина II не затруднила себя их рассматривать, а наложила короткую резолюцию: «Всех, кто жаловался, отыскать, высечь кнутом и сослать на каторгу».

С приятным удовольствием доплыли до Симбирска. В пути Орловы уговорили государыню посетить приобретен­ное имение старшего брата Ивана — Головкино. За три го­да до путешествия старший из братьев Иван Григорьевич с согласия братьев приобрел у помещика Головкина села Головкино (Знаменское) и Кременки. Эти села располага­лись ниже Симбирска по Волге. В селе Головкино Иван Григорьевич Орлов обосновался на постоянное жилье, здесь же возвел огромный дворец, в котором не стыдно бы­ло принять и императрицу.

Императрица была в хорошем расположении духа и со­гласилась. От Симбирска опустились на 40 верст пониже по Волге. На пристани в Головкино ожидающий Иван Гри­горьевич приказал расстелить ковры от самой воды. Толпы разнаряженных крестьян ожидали с раннего утра. Под ноги Екатерине II ложились букеты цветов, свезенных со всей округи. Императрице очень понравилось у Орловых.

Во время угощения ловкий управляющий имением Ме-щеринов Афанасий Иванович вовремя ввернул фразу: «На Волге, матушка-государыня, есть и более великолепные места» и указал на Жигули. Екатерине захотелось побы­вать и там. Дальнейшее путешествие упоминается в усоль-ской летописи и народных преданиях.

Царский корабль без свиты и гостей спустился вниз до Усолья. Действительно, по берегам Волги с одной стороны жигулевские холмы, с другой — разноцветье пойменных лугов и изредка деревни. Описывая эти места в письме к графу Н. И. Панину, Екатерина II сообщала: «Хлеба тут родятся всякие. По лесам растут дубы, березы, липы, рас­тут дикие яблони, вишни, малина, а земля в полях такая черная, как в других местах только в огородах и садах, а рыба какая вкусная, я отроду такой не видала. Всего изо-билье».

Предание утверждает, что галера пристала у Усолья, а Григорий Григорьевич на руках снес императрицу на бе­рег. На высокой Караульной горе пили чай. Императрица была очарована видом Жигулей и окрестностей. «Вот тебе, Гришенька-дружок, моя правая рука, а с ней и вся Самар­ская Лука. Сколько глаза захватят с этой горы — все ва­ше, граф Орлов!»

Красивая легенда и в общем-то не противоречащая ис­торической действительности, поскольку братья Орловы обратились к Екатерине с просьбой вместо принадлежа­щих им в Московской, Тверской, Ярославской губерниях земель с общим количеством 7.036 душ крестьян дать им в одном месте более компактное имение. Разумеется, бла­годарная Екатерина II не могла отказать своим любимцам «такой пустячок».

23 августа 1768 года императрица пожаловала им в Сызранском и Симбирском уездах имение с 9.571 крепост­ным. 300 тысяч десятин земли братцы получили. Ранее эти земли принадлежали всесильному фавориту Петра I Александру Даниловичу Меньшикову, а после его падения были переданы московскому Новодевичьему и Савво-Сто-рожевским монастырям.

В состав пожалованного имения входили: Новодевичье, Усолье, Рождествено, Винновка, Аскулы, Сосновый Соло­нец, Брусяны, Бахилово, Ширяево и другие села нагорной части Самарской Луки. Вместе с этим братьям были пере­даны и земли деревни Кунеевки возле Ставрополя. Цент­ром имения сделалось село Усолье.

С общего согласия братьев управление имением взял на себя старший по возрасту и самый младший по званию Иван Григорьевич. По старинным традициям в семье на первое место ставились не чины и награды, а возраст. Один из современников тогда писал: «Покойный князь А. С. Меньшиков рассказывал... что Григорий Григорье­вич Орлов, будучи уже графом, не позволял себе садить­ся в присутствии своего старшего брата Ивана Григорье­вича, пока тот не прикажет».

Став управлять имением, Иван Григорьевич принялся расширять его, приобретая пока еще не заселенные свобод­ные земли и перевозя туда крестьян. Из Симбирска Вла­димир отправился в Астрахань, по пути заглянув в села Новодевичье и Усолье. Здесь к нему присоединился брат Григорий. «Брат Григорий приехал сюда на шлюпке, — отметил в своем дневнике В. Г. Орлов, — и ездил по по­лям осматривать места, которые ему очень понравились.»

Интерес к этим землям неслучаен. Помощником графа по управлению имением был симбирский дворянин Афа­насий Иванович Мещеринов. Кстати, прежде чем попро­сить императрицу о пожаловании им волжских земель, графы Орловы отправили этого Мещеринова осмотреть свободные казенные земли, надо было знать, что попро­сить. Мещеринов поездил по России, в частности, по реке Каме, и пришел к выводу, что в своем составе Усольское имение в Самарской Луке есть одно из лучших в целой России по обилию лесов, лугов, пашенных земель, рыбных ловель и всяких угодий, даваемых Волгою на обеих ее сто­ронах, и не ошибся к особенному удовольствию графов.

Покупая близлежащие земли, граф Иван Григорьевич давал им свои названия. В честь дочерей В. Г. Орлова не­сколько сел были названы Екатериновка, Натальино, Со-фьино. Хотя есть и другая версия. По преданию, как-то сразу после пожалования имения старший из Орловых сказал: «Новую волость на левой стороне Волги именуем Екатерининской. И деревню на берегу наречем Екатери­новкой. В честь радетельницы нашей Екатерины Алексе­евны. Появилась Ивановка (в честь И. Г. Орлова), Федо-ровка (в честь Ф. Г. Орлова), Алексеевка (в честь А. Г. Ор­лова-Чесменского), Владимировка (в честь В. Г. Орлова), Григорьевка (в честь Г. Г. Орлова). Сел было много и имен одних Орловых не хватало. В честь управляющих имени­ем Карла Петровича Бруммера и Тимофея Михайловича Курицына были названы селения Карловка и Тимофеевка.]

После смерти Ивана, Григория (1783 г.) и Федора (1796 г.) имение было поделено между Алексеем Григорьевичем Орловым-Чесменским и младшим из братьев Владимиром Григорьевичем. Первому досталось Новодевичье, Камышевка, Переволоки, Березовый Солонец, а младше­му — Усолье, Рождествено, Аскулы, Борковка.

В 1808 году умирает граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский старший брат Владимира Григорьевича. Младший из братьев Владимир Григорьевич в отличие от старших не был военным, из-за слабости здоровья его оп­ределили братья на гражданскую службу. Был глубоко ре­лигиозным человеком, старшие братья иногда даже «под­шучивали над его строгим благочестием». Он получил пре­красное образование в Лейлцигском университете, общал­ся с видными просветителями Запада Д. Аламбером, Жан-Жак-Руссо, Д. Дидро, бывал во многих европейских стра­нах, владел несколькими языками. По окончании учебы он вскоре в 24-летнем возрасте был назначен директором Российской академии наук и отвечал за ее повседневную деятельность.

Владимир Григорьевич устраивал научные экспеди­ции, в частности, экспедицию П. С. Паллас, описавшего наши ставропольские земли. Много заботился о молодых людях, отправленных на учебу за границу. Всячески спо­собствовал переводу лучших классических произведений мировой литературы на русский язык, сам принимал уча­стие в составлении словаря русского языка.

Вступив во владение имением, Владимир Григорьевич втянулся в долгую судебную тяжбу с городом Ставропо­лем. В 1794 году ставропольский помещик Василий Серге­евич Милькович посоветовал В. Г. Орлову обратиться в суд, чтобы получить компенсацию за земли, отданные из усольского имения для размещения города Ставрополя в 1737 году и крещеных калмыков. Сам же Милькович и взялся вести это дело в суде, рассчитывая получить за хло­поты определенную часть выигранных в суде земель.

Граф Владимир Григорьевич рассчитывал получить в результате положительного решения суда ни мало, ни много, а 38 тысяч десятин земли. Земли очень хорошие, так называемой «поверстной дачи» — это 20 верст от Рус­ской Борковки вниз по Волге, а шириной эта полоса была в 5—6 верст от берега.

20 лет, с 1799 по 1819 год, продолжалось это тяжелое судебное разбирательство в различных судебных инстан­циях. В одном только Сенате 7 лет разбирались. Ставро­польское городское сообщество в лице городской Думы вы­двигало встречные иски. Если бы удовлетворили притяза­ния графа, то Ставрополь лишился бы водопоя и прекрас­ной поймы. Занимался этим делом и Государственный Со­вет и сам император Александр I. Решения принимались и отменялись. Наконец в 1819 году город Ставрополь и до­веренные графа заключили полюбовную сделку. В итоге же выиграл граф В. Г. Орлов, отобравший у города 18 ты­сяч десятин земли. Но страсти по этому поводу долго не утихали.

Даже в 1824 году, когда император Александр I приез­жал в Ставрополь, то ему купеческий староста города Пан­телеев жаловался, что дескать живем в городе на город­ских землях, а воду пьем графа Орлова. Государь тут же приказал своему начальнику штаба генералу Дибичу запи­сать эту просьбу и обещал сей случай рассмотреть.

Человек прогрессивных взглядов и обширных знаний, он хотел построить в Усолье большой и красивый дом в виде западноевропейского замка, но затея эта не осущест­вилась. Фамильное имение построили в Московской губер­нии в селе Отрада, недалеко от Серпухова, где граф и про­живал все время.

Тем не менее граф Владимир Григорьевич неоднократ­но приезжал в Усолье и один и со всей семьей. Сохранил­ся интересный дневник его путешествия по Волге, в свите Екатерины II в 1767 году. Небезынтересен и другой его дневник путешествия в Усолье и Новодевичье летом 1770 года. Вообще следует заметить, что многие поездки и время, проведенное в Усолье, отразилось в дневниках многих Орловых-Давыдовых. Так, известен детский дневник путе­шествия в Усолье правнука Владимира Григорьевича — генерал-лейтенанта Орлова-Давыдова (1853 г.), его брата Владимира (1847 г.), их тетки Ольги Ивановны (1840 г.).

В последние годы его жизни в Усолье был построен большой каменный дворец с флигелями и различными службами. Центральная часть дворца представляет собой трехэтажный кубический корпус в виде башни. На крыше корпуса находится открытая терраса с круговым обзором. Во дворце находилось множество комнат, залов различно­го предназначения. Все помещения были богато оформле­ны, обставлены дорогой мебелью и украшены произведе­ниями живописи и скульптуры.

По сообщению историка В. Шульгина, здесь были кар­тины и иконы: «...в кабинете О. И. Орловой-Давыдовой — портреты ее родителей, 6 портретов детей, в малой гости­ной — портрет матери В. П. Орлова-Давыдова, в большой гостиной — портрет графа В. Г. Орлова, в биллиардной — икона Николая Угодника и 7 картин из истории Древнего Рима. Из другого имущества заслуживают упоминания следующие вещи: в конторе — кресло графа с его гербом; 5 чугунных пушек, хранящихся с XVIII века. Одна медная пушка, 2 алебарды, 11 старинных ружей, 1 сабля. В дет­ской комнате сыновей были: флаг России, сабля, кивер, латы, 2 детских верстака с инструментом». Находилась во дворце и прекрасная по тем временам библиотека.

Каменные флигеля и подсобные здания образовывали огромный внутренний двор, который был украшен декора­тивным кустарником, деревьями и цветниками. Свободная территория было уложена плитами, вытесанными из мест­ного белого известняка. В ансамбль дворца входил и не­большой, уютный парк, с фонтанами, беседками и цветни­ками. Основным достоинством этого парка была сирень, здесь была собрана очень хорошая коллекция различных ее сортов. Графский дворец обслуживало свыше 300 чело­век.

В последующие годы дворец постоянно перестраивал­ся, добавлялись различные здания и помещения. В своем законченном виде этот дворец граф Владимир Григорьевич уже не застал.

На высокой Караульной горе была выстроена деревян­ная, полностью застекленная беседка, а за горой закрепи­лось название «Светелка». Из этой башни в хорошую по­году открывался чудесный вид далеко вокруг. По предани­ям, сохранившимся в народе, у графа якобы была подзор­ная труба и с ее помощью виден был даже Симбирск, а до него было свыше 100 км. При поздних владельцах Усолья деревянная беседка была заменена каменной башенкой, а территория вокруг благоустроена. К ней была проложена хорошая дорога, по которой удобно было и верхом и эки­пажем прогуливаться. По воспоминаниям епископа Фео­досия, утром можно было видеть Симбирск и без подзор­ной трубы.

При графском доме в Усолье был заведен по моде того времени знатный охотничий двор. Охота у него была пти­чья и псовая. В птичьей были широко задействованы со­колы, ястребы. В псовой охоте применялись собаки, кото­рых у графа, по одним данным, было 150 голов, а по дру­гим — до 300.

Для пойманных медведей, волков, лисиц, зайцев и других зверей вблизи Усолья в роще был устроен звери­нец, огороженный со всех сторон и имевший перегородки внутри, но так искусно, что, по рассказам жителей, — в рощу было много дверей, но для выхода из нее ни одной.

Сам граф Владимир Григорьевич очень тщательно сле­дил за хозяйством Усольского имения, для чего давал по­дробнейшие инструкции: о порядке построек в деревнях, а именно: о выносе бань за черту селения, о расстоянии между домами, о посадке деревьев на улицах, о постройке каменных лавок, о способах тушения пожаров; о разделе земли, каковому быть «истинному по качеству земли, а не по числу, для чего должно в удобное время выбрать сове­стных и знающих крестьян», об ограничении крестьян­ских семейных разделов, о назначении бедным вдовам пропитания от мира, о выборе бургомистров; предоставле­нии бургомистру и выборным права решать без миру ма­ловажные дела; дела же большой важности, касающиеся всего общества, решать при участии выборных от всех де­ревень; о содержании лесов, о запрещении охоты сосед­ским помещикам в графских дачах во все время года, кро­ме осени.

В своих распоряжениях В. Г. Орлов категорически за­прещал наиболее тяжкое телесное наказание — плетьми. Розги и батоги допускались только по приговору волостно­го крестьянского схода. Если же совершался какой-либо проступок, то граф рекомендовал богатых наказывать строже, «ибо бедный часто от недостатка принимается за худые дела». Им же были разработаны и меры обществен­ного контроля за использованием мирских денег. Выбор­ные от общества люди должны были ежегодно подписы­вать определенный протокол, которым бы удостоверялось правильное «употребление денег».

В его архиве сохранилось указание своим управляю­щим: «Я желаю, чтобы бедным и сиротам притеснения от богатых не было, чего очень беречься надобно; когда такое дело до сведения моего придет и я невинность увижу, то не упущу жестоко за оное наказать». Воспитанному на классовом сознании даже не верится, что подобное мог на­писать влиятельнейший граф.

Граф Орлов немало делал для улучшения положения своих крестьян. Еще в 1805 году в Усолье по его приказу была отменена барщина. В обмен на твердое обещание кре­стьян исправно платить оброк в 10 рублей в год, граф брал на себя обязательство оплачивать все необходимые работы на помещика. Сейчас трудно поверить, но в 1797 году граф закупил за границей и отправил в Усолье английскую ве-ятельную машину, а на следующий год командировал в Усолье столяра «для устройства молотильной машины по данным рисункам».

Материально-технические и организационные меро­приятия, осуществляемые графом в Усольском имении, существенно улучшили положение крестьянского населе­ния. Не случайно знакомый графа А. Я. Булгаков отме­чал, что «...а самые богатейшие мужики и цветущие име­ния в России у графа Орлова, это известно».

Заботился Владимир Григорьевич и о разных сторонах жизни сельского населения, в частности, о здравоохране­нии и просвещении. Люди страдали от эпидемических за­болеваний, хотя первую больницу в своей вотчине Голо-вкино завел старший Иван Григорьевич еще в 1771 году. Он в течение двадцати лет содержал «гошпиталь для бед­ных», затратив на него около 20 тысяч рублей. Примерно в это же время были открыты больницы в Новодевичьем и У со лье. Сообщая об этом, самарский историк Л. М. Арта­монова, специально изучавшая медицинское обслужива­ние в имениях Орлова, замечает, что в Самаре первая больница была построена в 1828 году на средства купчихи Е. А. Путиловой.

В 1804 году врачом в Усольскую больницу был пригла­шен австрийский лекарь Алоиз Геттье. В договоре, заклю­ченном с этим лекарем, говорилось, что лекарь обязывал­ся лечить «всех больных из деревень графских и из дому господского» и «в случае надобности по больным ездить по вотчине». Под его начало переходила больница. При ней он должен был завести аптеку и «собирать все травы и ко­ренья, кои можно иметь в той стране». В помощь Геттье выделялись четыре крестьянских мальчика, которых ле­карь обязан был обучать своему ремеслу.

Бичом для населения была оспа. В 1880 году в Ставро­польском уезде 17% православного населения и 48,5% му­сульманского умирали от оспы, а в Усолье граф Орлов В. Г. на 100 лет раньше, чем в Ставропольском уезде, ввел обяза­тельное оспопрививание и построил новое здание больницы на 60 коек.

Конечно, в этом отношении он следовал своему «куми­ру» императрице Екатерине П. Люди хорошо знают досто­инства этого государственного деятеля — ее умные и ре­шительные действия по управлению Российской импе­рией. Но, к сожалению, люди стали забывать, что Екате­рина II первой в России сделала себе и своему сыну Павлу прививку от оспы. На такой, по сути дела, эксперимент мог отважиться далеко не каждый.

В письме к прусскому королю Фридриху II Екатери­на II писала: «...С детства меня приучили к ужасу перед оспой, в возрасте более зрелом мне стоило больших уси­лий уменьшить этот ужас, в каждом ничтожном болез­ненном припадке я уже видела оспу. Весной прошлого года, когда эта болезнь свирепствовала здесь целых пять месяцев, я была изгнана из города, не желая подвергать опасности ни сына, ни себя. Мне советовали привить ос­пу сыну. Я отвечала, что было бы полезно начать с са­мой себя, и как ввести оспопрививание, не подавши при­мера?»

В октябре 1768 года Екатерине II привили оспу. При­мер императорской семьи оказался заразительным — при­дворные наперегонки старались подвергнуться спаситель­ной процедуре. В числе первых был и Григорий Орлов, а за ним и остальные братцы.

Вместе с оспопрививанием Владимир Григорьевич Ор­лов построил новое здание больницы на 60 коек. Своему управляющему Василию Фомину граф писал: «Лекарю Геттье наказывал я наикратчайшею прививать оспу коро­вью и взять с собой из Москвы самой свежей оспенной ма­терии... Сие привитие оспы отправляется во всем свете с величайшим успехом... Словом, дело сие преполезное; ста­райся и ты всеми силами пустить сию оспу в ход, и если можно, то сначала можешь давать из денег моих награж­дение». И действительно, уже на третий день после при­бытия Геттье начал прививать оспу усольским мальчиш­кам. Через девять дней 19 детей были привиты. В качест­ве награды от имени графа первым шести привитым было выдано по полтиннику, остальным — по 30 копеек, а впредь было решено давать по гривеннику. Новое частень­ко пробивается с трудом через косность и невежество.

В 1770 году прибывший в Усолье Владимир Григорье­вич решил открыть школы («училища») для крестьянских детей «на господском содержании». Предполагалось от­крыть такие училища в Усолье, Актушах, Переволоках, Кускине, Шигонах, Новодевичьем. Вопрос об открытии решался на общих крестьянских сходах. Вначале лишь крестьяне Новодевичьего отказались учреждать училища. Крестьяне боялись, что лишние руки будут оторваны от крестьянского хозяйства. Но вскоре поняли свою ошибку и «прислали депутатов с тем, что не только согласились, но и выбрали мальчиков для ученья». В том же году была создана Усольская школа для крестьянских детей, став­шая первой сельской школой на Средней Волге. Эта шко­ла была рассчитана на 10—15 мальчиков. При этом было указано: «девок не обучать, ибо для сего много потребно времени, да и будут ли способны, неизвестно».

В 1831 году на 88-м году жизни граф Орлов Владимир Григорьевич скончался. Поскольку у его прямого наслед­ника сына Григория, подолгу проживавшего в Париже и умершего в молодые годы, детей не было, то богатое Усольское имение было разделено на три части. Дочери Софье, бывшей замужем за графом Паниным, досталась северная часть имения, вторая дочь, будучи женой брига­дира Новосильцева, получила Аскулинскую, Рождествен­скую и Рязановскую волости. Третья часть имения — Усольская, Жигулевская и Борковская — достались сыну третьей дочери — Владимиру Петровичу Давыдову. Не­сколько позднее по наследству от теток к нему перешли и остальные части Усольского имения.

Со смертью младшего Владимира Григорьевича угас мужской род Орловых. Иван Григорьевич был женат на Ртищевой, но детей у них не было. Григорий Григорьевич был женат на Зиновьевой, но она рано скончалась от ча­хотки и совместных детей у них не было, хотя четверо по­бочных детей Григория известны. У Алексея Григорьеви­ча была только дочь. Федор Григорьевич Орлов умер холо­стым, хотя имел 7 побочных детей: Владимир, Федор, Елизавета, Анна от Поповой и Алексей, Михаил, Григо­рий от подполковницы Ярославовой.

В официальных документах внебрачные дети именова­лись «воспитанники». За «воспитанниками» графа Федора Екатерина II в 1796 году признала дворянские права, поз­волила им принять фамилию и герб Орловых, но не граф­ский титул. 28 февраля 1831 года на 88-м году жизни уми­рает последний из пяти «екатерининских орлов» Влади­мир Григорьевич. В последние годы жизни, перед смер­тью, похоронив двух своих сыновей, старый граф привя­зался к своему внуку Владимиру Давыдову. Дочь старого графа Наталья была замужем за камергером Давыдовым, но рано умерла, и мальчик воспитывался у деда. Дед зани­мался его образованием и воспитанием и ему по завеща­нию досталась значительная часть волжского имения.

В 1855 году этому Владимиру Давыдову — внуку Ор­лова, высочайшим повелением была присвоена фамилия графа Орлова-Давыдова для сохранения в его роде пресек­шихся в мужском колене фамилии екатерининских гра­фов Орловых.

Дальнейшая судьба имения тесно связана с именем Владимира Петровича Орлова-Давыдова. Новый владелец, человек несомненно прогрессивных взглядов, в 1832 году освободил крестьян от крепостной зависимости, дал им земли больше, чем они имели раньше; безлошадным и бес­коровным дали возможность приобрести скот, был образо­ван общественный семенной фонд.

Поля были разбиты на четкие квадраты, между ними были устроены прекрасные дороги. Каждое поле получило свою карту с характеристикой земли и с расчетом необхо­димого количества удобрения на каждое поле. Соху запре­тили, поставив более прогрессивный заграничный плуг.

В. П. Орлов-Давыдов, ведя хозяйство по западноевро­пейским образцам, широко использовал механизацию кре­стьянского труда. Были построены каменные зернохрани­лища, заведены сначала конные молотилки, а затем стали применять локомотивы.

По последнему слову науки стали заниматься овцевод­ством. Для овец выделили лучшие луговые и степные пастбища, возле них построили каменные овчарни. По свидетельству специалистов, «в самом Усолье на скотном дворе были сооружены два огромных овчарных корпуса с механизированной подачей корма, водопроводом, цемент­ными стоками для навоза и вместительными кормохрани-лищами на чердаках. Фасады их были оформлены релье­фами и скульптурными украшениями. У овчарен имелось два больших колодца. Паровые насосы подавали из них воду по подземным утепленным трубам не только в овчар­ни, но и в другие животноводческие и хозяйственные по­мещения». Не надо забывать, что все это было в прошлом веке.

Конечно, благополучие имения во многом зависело от управляющего. В первые годы существования имения им управлял личный парикмахер графа В. Г. Орлова Василий Фомин, человек с хозяйственной жилкой. Он управлял в течение 31 года, с 1793 по 1824 год, затем граф его уво­лил. Причину увольнения можно видеть из письма графа: «Доходят до меня прискорбные слухи... что крестьяне от многой работы на господина обеднели. Повторяю тебе иметь благосостояние их на сердце. Польза моя, без соблю­дения сего, более горька будет для меня, нежели сладка». Затем каждый год до 1832 года управляли случайные лю­ди. В 1832 году управлять стал обрусевший швед Карл фон Бруммер в течение 26 лет. Именно он заложил осно­вы ведения здесь современных методов хозяйствования.

Потом управляющие были, как правило, выпускники Ок­сфордского университета.

Но главная роль все же принадлежала самому графу Орлову-Давыдову. Без его тщательных и подробнейших указаний ничего не делалось. В 1873 году Владимир Пет­рович Орлов-Давыдов выпустил специальную работу «О лучшем устройстве нашего сельского хозяйства», где чет­ко выражает мысль об интенсивном и экстенсивном спосо­бе ведения сельского хозяйства, подписываясь под слова­ми: «Для того, чтобы более собирать зерна, лучше сокра­тить, чем расширить возделываемые поверхности, остав­ляя большие пространства под травяными произрастания­ми, можно извлечь не только больше выгод в мясе, моло­ке и шерсти, но иметь еще и большее количество зерна». Время окончательной оценки вклада Орловых и их потом­ков в нашу историю еще не настало, требуются усилия по изучению их наследия.

ХУДОЖНИК В. Н. КУВШИНОВ

Однажды довелось мне проводить занятия со студента­ми строительного факультета во внешне неприметной ауди­тории. Обычная учебная комната, стены которой были уве­шаны листами ватмана с дипломным проектом. Помнится, это был проект красивого и оригинального санатория. Ког­да я спросил студентов: «Может быть, вы знаете, кто автор проекта?». «Конечно, — ответили ребята, — на каждом ли­сте в угловом штампе фамилия: Кувшинов В. Н.» Больше мои юные друзья ничего не знали об авторе, хотя имя Виктора Николаевича Кувшинова украшает историю на­шего города.

В 1942 году его, восемнадцатилетнего юношу, только что закончившего среднюю школу, призвали в армию, на­правив в Вольское военное училище. Ускоренный курс обучения был закончен, и в августе он прибыл на Закав­казский фронт. Здесь на подступах к Туапсе у горы Се­машко он и принял первый бой. Через год было первое ра­нение, и после четырехмесячного лечения его отправили в куйбышевский госпиталь.

Уже по дороге в родные места он отказался от лечения и вернулся в действующую армию. Как раз на территории СССР стали формироваться польские воинские части. В качестве командира взвода он был направлен в польскую часть для передачи боевого опыта. Затем с польскими па­триотами Кувшинов участвовал в боях за освобождение Варшавы, Гданьска, других польских городов.

Самый памятный бой для Кувшинова, разделившего его жизнь на две части, на «до» и «после», был 10 апреля 1945 года под городом Кольбергом на берегу Балтийского моря. Сам Виктор Николаевич вспоминал об этом бое: «День был обычный, со всеми тяготами войны. Немцы на­чали на нашем участке наступление. Пока подоспело под­крепление, мне с небольшой группой солдат пришлось удерживать рубеж, отражая яростные атаки гитлеровцев. В нашем распоряжении было 20 автоматов и 3 станковых пулемета на 250—300 метров фронта в боях за Кольберг. Линия обороны проходила поперек полуострова, берега которого омывались водами Балтийского моря. У немцев бы­ли превосходящие силы. Нависла угроза прорыва. Я лег за пулемет. Когда заложил уже четвертую ленту, рядом на­чали рваться гранаты: немцы окольными путями прорыва­лись к нашей огневой точке. Раздумывать было некогда, я стал на лету хватать гранаты и бросать их обратно, в око­пы врага. Потом... взрыв.

Сгоряча я хотел было снова лечь за пулемет, но силы оставили меня. Не помню, сколько времени прошло, пока подоспело подкрепление». Вечером в госпитале хирург на­ложил на лицо свыше 30 швов, но с руками ничего поде­лать было нельзя. Их пришлось ампутировать: правую — выше локтя, левую — немного ниже.

До победы оставался месяц. Сам Виктор Николаевич вспоминал: «...В четырех стенах больничной палаты я увидел конец мира. Терзало состояние беспомощности. В 22 года хотелось думать о жизни. О любви. К тому же кон­чилась война. Многие мои товарищи, даже из тех, кто не­давно лежал рядом со мной в госпитале, давно уже дома. А что теперь ждет меня? Кому я нужен?

И вот однажды — мне уже с койки вставать разреши­ли — вышел я на прогулку. Стоял теплый день. В небе жа­воронки поют, а на душе черным-черно. И надо же так случиться: граната под ногами оказалась, след недавней войны. «Ну, — подумал, — конец моим мученьям». Так захотелось выдернуть предохранительную чеку. Зубами — потому что рук нет. Даже отогнул одну половинку, затем другую. А мимо польский пожилой крестьянин идет.

• Дзень добрый! — говорит мне.
• Добрый день, — отвечаю и смотрю ему вслед. Старик уходит не оглядываясь, спешит — дела его

ждут. Вот ведь пожилому человеку находится дело», — кольнуло вдруг меня. Что же я? И такое зло взяло. Слюн­тяй! Еще ничего не сделал, чтобы по-настоящему встать на ноги, а о смерти думаешь. Нет, ты прикоснись ко всему, испытай жизнь такой, какая она есть. Борись за нее, уме­реть всегда успеешь!»

Началась каждодневная упорная психологическая борьба за возвращение в жизнь. До войны Виктор играл на пианино, аккордеоне, гитаре, балалайке, неплохо рисовал, занимался фотографией. Это сейчас даже самый ленивый сможет щелкнуть «автоматической мыльницей», ему про­явят и отпечатают снимки, а тогда такого сервиса не бы­ло. Порой Виктору казалось, что его таланты, умение все делать руками исчезли вместе с ампутированными рука­ми. Взять ложку — проблема, застегнуть пуговку — тоже проблема, жизнь из одних проблем.

Восемь месяцев пролежал Виктор Николаевич в госпи­тале на территории Польши. К раненым воинам приходи­ли простые польские люди с нехитрыми домашними сла­достями, хотя и сами жили в послевоенной нужде. Чаще всего к Виктору заходила стройная белокурая девушка по имени Гелена: то яблочко принесет, то домашнюю лепеш­ку. Разговаривали по-польски, служба в польских частях не пропала даром. Однажды она призналась, что мечтает выйти за него замуж. Виктор не соглашался: «Я же как обрубок дерева, как маленькое дитя, ничего не умею». Но благородство и бескорыстность чистой любви победили, хотя встали новые трудности.

Драконовский сталинский закон запрещал тогда браки с иностранцами, сколько трагедий было из-за этого. Вик­тору, как гражданину СССР, нельзя было остаться в Поль­ше, и он подлежал демобилизации, а ей, гражданке Поль­ши, нельзя было ехать за ним.

Виктор приехал в Ставрополь, где его ждала мать Ев­докия Семеновна. С ее помощью он начинает учиться жить. Первым делом надо было научиться писать. Еще в госпитале, добившись отдельной палаты, он вставлял ка­рандаш между ног и учился писать. Когда научился, то в голову пришла простая мысль: «Как я буду писать при людях?» Пришлось брать карандаш в зубы и снова при­шлось учиться писать. На это ушло несколько лет. Вскоре он встретил Любовь Ивановну, которая стала его верной спутницей жизни, и с ней они прожили 28 лет, вырастив доброго сына.

Овладев письмом, Виктор Николаевич берется за кис­ти. Первой его копией была картина Шишкина «Утро в со­сновом лесу», затем копия с картины Брюллова «Послед­ний день Помпеи», Васнецова — «Аленушка». Но просто копии вскоре его перестают удовлетворять, и он пишет са­мостоятельную портретную работу о своих друзьях — охотниках Пекарском, Раз Ливанове. Последняя работа выставлялась на выставке художников «Куйбышевгидрост-роя». Затем художник Кувшинов берется за создание ори­гинального полотна «Закат над старым Ставрополем». Сейчас эта работа хранится в музее Николая Островского, а жена писателя Раиса Порфирьевна писала Кувшинову: «Ваше мужество, стойкость, упорство, жизнеутверждаю­щая сила могут служить примером того, как надо жить!» Заметили и другие его работы: «Холодное ущелье», «На подступах к Севастополю», которые выставлялись на вы­ставках в Москве и приобретены музеями Керчи и других городов.

Слух о талантливом самодеятельном художнике с уди­вительной судьбой стал известен многим людям. В Порт-поселок на Санаторную улицу стали приходить письма от незнакомых людей, восхищенных его жизненным подви­гом. Однажды из Горького пришло письмо от незнакомого Кувшинову хирурга Валерия Голубинского. Этот хирург писал: «Помогите, вся надежда на Вас. У нас в больнице лежит девушка, которой пришлось ампутировать обе ру­ки, так же коротко, как и у вас. Она не хочет жить, сов­сем упала духом, все чаще возвращается к мысли о само­убийстве: кому, зачем я такая нужна?». Виктор Николае­вич написал ей письмо с рассказом о свой жизни. Через четыре месяца эта горьковская девушка Соня Курганова прислала письмо, которое она сама написала. Вскоре с по­мощью Виктора Николаевича она получила в Горьком жи­лье. Пройдет время, и они встретятся. Соня с радостью расскажет ему, как научилась вышивать и вязать носки. Таких людей, с помощью Кувшинова возвратившихся к жизни, было несколько. Он старался помочь всем, кто к нему обращался.

В 1964 году Виктор Николаевич поступает в вечернюю школу, хотя до войны окончил десятилетку, надо было освежить знания. С большим трудом после испытательной работы поступает на Волгоцеммаш в качестве техника-конструктора, а затем — на вечернее отделение политех­нического института. Решил стать инженером-строите­лем.

Ветеран нашего института Вера Владимировна Дейни-ченко рассказывала: «...Я на первых лекциях заставляла себя уменьшать темп. Невольно взглядывала туда, где в самом углу аудитории сидел, низко склонившись над сто­лом, этот необычный студент. Успевает ли записывать?

Через несколько дней он подошел ко мне: «Очень про­шу, отнеситесь ко мне как к самому обыкновенному сту­денту. Это будет лучше для вас и для меня».

Учась в институте, Виктор Николаевич получает из по­сольства Польши в Москве толстый официальный пакет. В нем сообщалось, что Виктор Николаевич за храбрость, проявленную при освобождении Польши от немецко-фа­шистских захватчиков, награжден высшими военными на­градами: орденом Велитури Мелитари, золотым крестом Грюнвальда и несколькими другими наградами. Но свое­временно не удалось их вручить герою. Теперь маршал Польши приглашал Кувшинова приехать в Варшаву для получения наград и посещения памятных мест. Теперь к высшим советским наградам — орденам Ленина, Боевого Красного Знамени, Красной Звезды и Отечественной вой­ны — добавлялись польские ордена и медали.

Сборы были недолги. Вместе с женой Любовью Иванов­ной Кувшинов приехал в Польшу. Сразу же нашел ту са­мую польскую девушку, которая ухаживала за ним в гос­питале. Теперь у Гелены была своя семья. Кувшиновы по­гостили у нее с неделю. А потом ездили по стране, по ме­стам боев, и везде Виктор Николаевич делал зарисовки.

Через шесть лет, 21 июня 1970 года, Виктор Николае­вич предъявил государственной комиссии дипломный про­ект на звание инженера-строителя. Работа называлась «Проект туристической базы на 200 мест с учетом ее до­полнительного расширения». Оригинальная самостоятель­ная работа с пояснительной запиской на 159 листах, за­полненных аккуратным, ровным почерком. Официальный рецензент архитектор А. Иванов писал в отзыве на эту ра­боту: «Виктор Николаевич Кувшинов — человек феноме­нальный, исключительный по таланту рисовальщик-ху­дожник. Рекомендую обратить внимание на выполненное в проекте помещение зимнего сада и на его оформление. Чудесное выполнение и изумительный талант архитекто­ра-художника».

Государственная комиссия в своем решении записала: «За проделанный титанический труд в стенах института в течение 6 лет обучения, блестящую разработку дипломного проекта и высокое его художественное оформление при­своить тов. Кувшинову В. Н. звание инженера-строителя с оценкой дипломного проекта «отлично». Рекомендовать Тольяттинскому политехническому институту организо­вать на кафедре строительных конструкций и архитекту­ры постоянную выставку курсовых работ и дипломного проекта инженера Кувшинова как символ мужества, бес­конечного оптимизма и большого трудолюбия».

В 1980 году Виктора Николаевича не стало, но оста­лись людям его картины, конструкторские разработки и жизнь, похожая на каждодневный подвиг.

ПРЕДВОДИТЕЛЬ

СТАВРОПОЛЬСКОГО ДВОРЯНСТВА

В 1848 году на ставропольском общественном небос­клоне появилась фигура Леонтия Борисовича Тургенева, только что вышедшего в отставку лейтенанта флота. Это звание тогда приравнивалось к армейскому майору. В те­чение почти сорока лет он и его братья принимали актив­ное участие в общественной жизни Ставрополя.

В наших местах Тургеневы жили давно. Свой род они вели от татарского князя Турленя, который еще при Иване Грозном принял крещение и поступил на русскую службу.

Дед Леонтия — Петр Петрович — екатерининский бри­гадир, был известный вольнодумец, масон, близко дружил с известным просветителем Н. И. Новиковым. Когда пра­вительство арестовало Новикова и стало преследовать его друзей, Петр Петрович уехал в Ставропольский уезд. Здесь у него было 560 душ крепостных крестьян, с которыми он обращался как и другие соседи-помещики. Его племян­ник, впоследствии известный декабрист Николай Ивано­вич Тургенев, возмущался, что Петр Петрович «продает девок в замужество в другие деревни, господам из своих деревень. Отцы и невесты воют, а Петр Петрович и не чув­ствует всего ужаса дел своих».

Здесь же в деревне он и женился в преклонные годы на молоденькой красавице, но быстро дал ей развод, узнав, что она изменяет ему с более молодым счастливчиком. По­сле этого он заперся в деревне Тургенево, вел жизнь, как в монастыре, и все ждал конца света. В семье его все счи­тали святым.

Его сын Борис Петрович родился в 1792 году. Детство свое он провел в деревне, а когда после смерти Екатерины II его дядю назначили директором Московского университе­та, поехал вместе с двоюродными братьями учиться в уни­верситет. Учился вместе с П. Я. Чаадаевым, многими бу­дущими декабристами, но взгляды их не разделял. Участ­вовал в Отечественной войне 1812 года с Наполеоном, от­личился, потом служил в Главном штабе и в 34 года полу­чил звание полковника.

Дружил с А. С. Грибоедовым. (Известно, что в письме из Тифлиса от 27 января 1819 года Грибоедов посылает по­клон Борису Тургеневу.) Затем вышел в отставку и стал ярым крепостником своего времени. Это про него писал его двоюродный брат декабрист Александр Иванович Тур­генев: «...Каково здесь жить, видя даже между родными таких извергов...» А по мнению другого брата, Николая Ивановича, Борис Петрович «мало расположен к добру».

У Бориса Петровича кроме двух дочерей было еще чет­веро сыновей. Андрей умер в 18-летнем возрасте. Леонтий, Михаил и Юрий были очень дружны между собой, никог­да не ссорились. Борис Петрович очень любил своих сыно­вей, но вывести в люди не успел — рано умер. Он искупал­ся в октябре месяце в реке, когда уже были заморозки, и у него почти отнялись ноги. Еле-еле передвигался на клюшках. Просидев в кресле восемь лет, он оставил жену Александру Михайловну, урожденную Наумову, с мало­летними детьми.

Перед смертью отец определил старшего, Леонтия в Морской кадетский корпус — одно из престижнейших учебных заведений России. Это было закрытое привилеги­рованное дворянское учебное заведение, выпускающее ко­мандиров с довольно хорошей подготовкой. Возглавлял его тогда выдающийся русский мореплаватель Иван Федо­рович Крузенштерн.

Отправили учиться Леонтия в 10-летнем возрасте. Та­ких мальчиков записывали в малолетнюю роту, что-то вро­де приготовительного класса. Все младшие кадеты называ­лись «рябчиками». Чтобы перейти в кадетскую аристокра­тию «старикашек», нужен был некоторый опыт и обяза­тельно, чтобы ноги были «колесиком», то есть кривыми. Чтобы походить внешне на старого, бывалого морского вол­ка, нужно было выработать соответствующую походку. Не­которые мальчики распаривали в бане свои ноги и пыта­лись зажать коленками банную шайку, не разъединяя пя­ток. По воспоминаниям товарища Леонтия, «кадеты посто­янно дрались. Вставали — дрались, сбитень получали — дрались, дрались перед обедом, после обеда, в классном ко­ридоре, ложились спать — дрались. Мы дрались за все и про все и просто так, ни за что». Таким образом, они были по-настоящему воспитанниками военно-учебного заведения.

Только через семь лет появился Леонтий в родитель­ском доме, получив отпуск на 2,5 месяца, в новенькой форме гардемарина с бронзовыми якорями на погоне. Че­рез год он получил и звание лейтенанта — надел эполеты. Чтобы получить это звание, необходимо было иметь 50-ме­сячную практику плавания. Плавал он на Балтийском флоте, на фрегате «Флора», хотя на Балтике служить бы­ло нелегко. Главная задача обучения матросов состояла в отработке навыков, необходимых для обслуживания па­русных судов. На кораблях господствовала муштра, широ­ко применялись телесные наказания.

Зато, когда Леонтия Борисовича перевели на Черно­морский флот, здесь царила совсем иная школа воспита­ния. В это время «климат» на кораблях Черноморского флота определяли передовые адмиралы Лазарев, Корни­лов, Нахимов, Истомин. П. С. Нахимов всем офицерам по­стоянно напоминал: «Пора нам перестать считать себя по­мещиками, а матросов — крепостными людьми. Матрос есть главный двигатель на военном корабле, а мы только пружины, которые на него действуют».

В 1846 году Леонтий Борисович повстречал дочку из­вестного генерала Александра Федоровича Багговута — Катю и решил жениться. Но офицеры флота, как правило, были люди холостые, ибо получали мало жалованья. Ми­чман тогда получал 600 рублей, лейтенант — 1050 рублей, капитан первого ранга, командир корабля, прослуживший не менее 40 лет, получал 1.800 рублей в год. Между про­чим, при такой нищете офицеры оставались честными людьми.

В 1847 году Тургенев подает рапорт и под предлогом болезни выходит в отставку в чине лейтенанта, хотя здо­ровье у него всегда было отменное. Начиная с Морского корпуса, он приучил себя обливаться по утрам холодной водой.

Выйдя в отставку, он приехал в Ставропольский уезд, в свое имение Коровино, где и сыграл свадьбу с 15-летней Екатериной Александровной, урожденной Багговут. Но тихая размеренная жизнь помещика не прельщала Турге­нева, и он полностью посвятил себя службе Отечеству на ниве гражданской. А страна была на пороге преобразова­ний.

В обстановке жесточайших споров готовилась крестьянская реформа. Вместе со своим другом Самариным Ле­онтий Борисович принял в ней активное участие. В пись­ме к жене от 29 января 1858 года он писал: «У нас в Са­маре две партии: прогрессистов и консерваторов; в этой комиссии эти партии столкнулись так сильно, что мы ед­ва не проиграли дело... Чтобы уладить дело, приняли по­становление, написанное Ив. Рычковым, но настолько ис­казили и от этого вышла такая белиберда, что совестно чи­тать. Однако же мы его подписали, потому что оно хоть и безграмотно, но выражает желание приступить к делу ос­вобождения крестьян от крепостной зависимости».

В январе 1857 года начал работать секретный, затем Главный комитет «для обсуждения мер по устройству бы­та крестьян под председательством самого царя». Этот ко­митет изучал различные точки зрения насчет предстоящей аграрной реформы, советовался с наиболее знающими де­ло, уважаемыми помещиками. В марте 1858 года в Петер­бург пригласили и Леонтия Борисовича, где он участвовал в подготовительной работе. Но большинство помещиков были настроены реакционно, так что Леонтий Борисович несколько упал духом.

Будучи в Петербурге, как и все люди 19 века, берегу­щие родственные отношения, нанес визит вежливости родственнице — графине Марии Владимировне Орловой-Давыдовой, брат которой Анатолий Владимирович был женат на двоюродной сестре Леонтия Борисовича. Велико­светская графиня вежливо поинтересовалась здоровьем своих дальних родственников и попросила заходить и впредь. Но сказано это было таким тоном, что заходить в будущем уже не хотелось.

В 1858 году Леонтия Борисовича избрали в первый раз предводителем дворянства Ставропольского уезда — пост, который позволял ему существенным образом влиять на по­ложение дел в уезде. Затем его еще дважды избирали на этот пост. Если губернский предводитель дворянства в какой-то мере делил свою власть с губернатором, то уездный был главным хозяином уезда. Он возглавлял почти все учрежде­ния, представлял интересы уезда в ряде губернских органов, в отличие от губернского предводителя, даже располагал ис­полнительной властью, используя для этого полицию.

Много сил он приложил к практическому осуществле­нию Положения об отмене крепостного права, за что, кста­ти, императором Александром II был награжден памят­ным знаком. Этот знак ему многое напоминал. Ведь вво­дить уставные грамоты, в которых регламентировались от­ношения помещика с крестьянами, начали с имения само­го Леонтия Борисовича. Поскольку это в Ставропольском уезде проводилось впервые, на церемонию прибыли окре­стные помещики, пришли и крестьяне соседних деревень.

Обставлено это было с некоторой степенью торжествен­ности. Грамоту подписал помещик Тургенев, его крестья­не, обе стороны получили по копии, а подлинник переда­ли на хранение священнику. Тот по этому поводу даже от­служил молебен. В этой грамоте Тургенев простил кресть­янам пятую часть платежей за землю, что примерно по 30 рублей с каждой души, и прибавил от себя крестьянам земли. Причем землю отдал самую лучшую. Некоторые помещики за это обиделись на Леонтия Борисовича, уве­ряя, что он своим поступком взбунтует крестьян, что те­перь все будут требовать такого же надела и от своих по­мещиков.

Освобождение крестьян от крепостной зависимости по­влекло за собой и реформу местного самоуправления, в подготовке которой принял участие Леонтий Борисович. Вместе с Ю. Ф. Самариным они изложили свои соображе­ния и направили их в правительство. В частности, они предлагали: «каждое сословие избирает членов в общее собрание, уездную Думу и своего председателя». Так оно и вышло на самом деле.

15 июля 1864 года в Ставрополе стала работать времен­ная уездная комиссия по организации земских учреждений под председательством уездного предводителя дворянства Л. Б. Тургенева и в составе мирового посредника К. И. Гро-смана и уездного исправника А. Третьякова. Эта комиссия подготовила и провела выборы в уездное земское Собра­ние, первое заседание которого прошло в Ставрополе 7 фе­враля 1865 года.

На первом уездном земском Собрании Тургенев высту­пил с запиской «Взгляд на хозяйство уезда», которую уе­здное земское Собрание решило напечатать «как труд, по своей добросовестности и подробной обработке могущий быть полезным не только для одного уезда, но и всего зем­ства». К сожалению, нам пока не удалось обнаружить эту примечательную работу.

28 февраля 1865 года первое заседание Самарского гу­бернского земского Собрания, депутатом которого был и Тургенев, избрало его первым председателем губернской Управы.

Будучи органами местного самоуправления, земства за­нимались вопросами народного образования, здравоохра­нения, благотворительности. Составляя статистические от­четы, пропагандируя передовые методы хозяйствования, организуя помощь населению в неурожайные годы, зани­маясь дорожным строительством, земские деятели посте­пенно изменяли и условия жизни, и привычные взгляды и нравы.

Леонтий Борисович не один раз избирался почетным мировым судьей. Мировой судья, осуществляя контроль за законностью и правопорядком, был на окладе, но если ми­ровой судья отказывался от жалованья и выполнял свои обязанности бесплатно, то он получал звание почетного мирового судьи. Власть и влияние предводителя дворянст­ва во многом зависели от его авторитета, поддержки мест­ными дворянами, знания местных условий и традиций. А по воспоминаниям дочери, Леонтия Борисовича «очень уважали в уезде и слушали его советы, его ум был широ­кий, с большим размахом, скорее административный».

Несомненно, в заслугу Леонтию Борисовичу следует поставить решительность и личное мужество в экстре­мальным ситуациях, как сейчас говорят, которых немало встречается на жизненном пути. Нередко по территории Ставропольского уезда черным вихрем проносилась эпиде­мия холеры. Как правило, ее заносили батраки с низовьев Волги, приходившие на полевые работы в уезд. Некоторые врачи, не говоря уже о чиновниках, боялись этой заразы.

Леонтий Борисович, руководя врачебными, загради­тельными, полицейскими мероприятиями, сам заходил в холерные бараки, ничего не боясь. Но холера, как и лю­бовь, не разбирает чинов, и Тургенев заболел ею. «Чудом удалось выкарабкаться», но это его не остановило. Не слу­чайно его жена Екатерина Александровна частенько ему выговаривала: «Ты, Леонтий, слишком много живешь для других...» Его энергии и неугомонности люди удивлялись: он неделями не выходил из тарантаса, появляясь то в од­ном, то в другом имении помещика, в разных концах об­ширнейшего уезда.

Выполняя эти ответственнейшие должности в общест­венной жизни Ставрополя, Леонтий Борисович рос и в чи­нах, дослужившись до звания действительного статского советника, что в соответствии с табелем о рангах прирав­нивалось к званию генерал-майора. Его мундир украшали орден св. Анны II степени, кресты народного ополчения, медаль в память о Крымской войне 1853—1856 гг.

Из-за такой загруженности делами Леонтий Борисович нечасто бывал в собственном имении, проживая то в Став­рополе, то в Самаре. Между прочим, такая загруженность не позволяла ему вплотную заниматься делами собствен­ного имения, отчего доходность его, как помещика, пада­ла. А денег требовалось все больше и больше, тем более что Леонтий Борисович был страстный карточный игрок, правда, не всегда удачливый.

18 июня в день рождения Леонтия Борисовича к нему в имение съезжался весь Ставропольский уезд с поздрав­лениями. Здесь были дворяне Наумовы, Сосновские, Крот-ковы, Обрезковы, Хованские, Шишковы. Их встречала бо­гатая барская усадьба, в центре которой было двухэтажное здание, вокруг флигели для приезжих, ткацкие мастер­ские, ледники, кладовые, хозяйственные постройки.

Позади дома перед балконом был разбит сад в англий­ском стиле. На громадной клумбе красовались прекрасные розы. Клумба была так велика, что для ее поливки требо­валось шесть бочек воды. Сад заканчивался, и за ним на­чинался парк. В каждом мало-мальски уединенном месте сада были поставлены удобные диванчики, а то и вовсе вы­строены легкие и изящные, беседки со всевозможными приспособлениями. Были аллеи прадеда, аллея бабушки, в конце парка стояла так называемая беседка, а по совре­менному понятию — загородный дом из трех комнат для молодых приезжих. В конце парка пруды — большой и малый — с заведенными рыбами.

Гостей всегда встречал сам Леонтий Борисович, а они приезжали из соседних имений и из дальних — за 100 верст. Поскольку почти все ставропольские помещики были между собой в родственных отношениях, то приезжали с детьми, всем семейством.

Гостям сразу предлагали натопленную баньку или ку­пальню. После мужская часть гостей поднималась в каби­нет к Леонтию Борисовичу. Здесь стоял огромный пись­менный стол, кресла, турецкий диван, вышитый еще его матерью Александрой Михайловной, книжные шкафы, хотя Леонтий Борисович всем другим книгам предпочи­тал чтение «Апостола». Вся мебель была красного дерева. По стенам висели портреты прадедов, дедов, отца. Выде­лялись два портрета: Николая Ивановича Новикова с под­нятой рукой и масонским перстнем. Другой портрет изо­бражал Петра Великого на корабле во время бури. Здесь же висели гравюры на тему французской революции: казнь Марии Антуанетты, короля, бегство дофина и прин­цессы.

Здесь во время неторопливой беседы меньше вспомина­ли старину, разговор больше шел о современных пробле­мах хозяйственной жизни, о земских делах, всех волнова­ли судьбы русского дворянства в связи с отменой крепост­ного права. Каждый чувствовал, что уходит старая эпоха, а какой будет новая? Ну и конечно, не обходилось без кар­точного столика.

Женская половина собиралась в гостиной Екатерины Александровны. Здесь все настраивало на спокойную уютную беседу у камина. Вместо письменного стола сто­яло бюро и огромное количество книг в шкафах. Это бы­ло довольно редкое явление среди женщин дворянского круга. Мы не знаем состава этой библиотеки, но что Ека­терина Александровна была образованная женщина — не подлежит никакому сомнению. Не следует забывать, что она вела дом и воспитание детей лежало на ней. Муж по­стоянно бывал в разъездах. Поэтому детский мир, а де­тей у Екатерины Александровны было двенадцать (прав­да, выжило только четверо), полностью зависел от нее. А для того, чтобы воспитать детей, надо много пережить, обдумать. Екатерина Александровна много читала. Это можно заметить и по ее письмам к широкому кругу зна­комых. Две ее дочери стали писательницами, и это тоже результат домашнего воспитания. К тому в доме был культ Новикова, с которым старший Тургенев дружил.

Новиков первым из русских поставил цель: сделать жен­щину — мать и хозяйку — читательницей в доступной для нее форме.

На следующий день все сходились за общим столом, сервированным старинным серебром. Обычно неулыбчивое лицо Леонтия Борисовича преображалось. Невысокого роста, кряжистый, ходивший, как бывалый морской волк, вперевалочку, он преображался в русской пляске. Любил плясать «Русскую» и делал это мастерски. Вообще к музы­ке он был неравнодушен, прекрасно играл на скрипке, а инструмент у него был классный, работы знаменитого ма­стера Вильома. Впоследствии он вынужден был продать эту скрипку своему соседу — помещику Александру Нико­лаевичу Наумову.

Жена Тургенева — Екатерина Александровна — редко выезжала в гости. Небольшого росточка, с большими пе­чальными глазами, она всегда занималась детьми. Хотя своим дочерям Леонтий Борисович мог мало уделять вни­мания из-за своей занятости, но любил страстно и нежно их, переживал за них. А оснований для переживаний бы­ло немало. Дочь Саша — детская писательница, оставив троих детей и ожидавшая четвертого, ушла от мужа графа Толстого к Вострому. Четвертый ее ребенок — Алексей Николаевич Толстой, выдающийся писатель. Ее непростая женская судьба сильно тревожила Леонтия Борисовича. Он был против развода Александры с Толстым (жена, кстати, тоже), хотя он и считал, что дочь имеет основания для развода: «...Вполне согласен, что положение твое не­выносимо, но насколько ты улучшила его, это покажет весьма недалекое будущее».

Отец советовал Александре, если она решила разойтись с мужем, сначала уехать к родным, добиться развода, а по­том устраивать свою судьбу. Для Леонтия Борисовича, че­ловека глубоко религиозного, страшно было, что дочь за гражданский брак может получить церковное наказание, что, кстати, и произошло. В сентябре 1883 года самарская духовная консистория постановила: «...за нарушение свя­тости брака прелюбодеянием со стороны Александры Ле­онтьевой» оставить ее «во всегдашнем безбрачии» и пре­дать «семилетней епитимьи под надзором приходского священника».

Из-за развода он даже несколько лет не принимал дочь в доме. Через несколько лет, когда дочь с подросшим Але­шей без предупреждения приехала к родителям и внучок с возгласом: «Дешка! Бабашка!» бросился к ним, старики растаяли и простили дочь.

Другая дочь — Вера была замужем за крупным чинов­ником Министерства иностранных дел, дипломатом Кома­ровым. Но он так часто увлекался другими женщинами, что о полноценной семейной жизни говорить не приходи­лось, к тому же он рано умер, оставив троих детей. Неко­торые остряки говорили, что у родителей сердце болит за сына до 18 лет, а за дочь — всю жизнь.

Третья дочка — Mania — была очень талантливой жен­щиной, она стала детской писательницей, а в молодости у нее был прекрасный голос; собиралась пойти учиться в консерваторию, но посвятила свою жизнь старым родите­лям. Другая дочь — Ольга — вышла замуж за Николая Шишкова, своего троюродного брата, но вскоре умерла от скоротечной чахотки.

Жену Леонтий Борисович обожал, она была на 10 лет моложе его, и он обращался с ней как с ребенком. Мне до­велось читать его письма к жене, которые он писал на про­тяжении 40 лет при малейшей возможности. И хотя на конверте он писал сухо и строго «Ее Высокоблагородию. Екатерине Александровне Тургеневой», в письмах была настоящая поэма о любви. В каждом письме были обраще­ния «моя милая, дорогая, золотая лебедушка», «целую те­бя, милая моя... целую тебя 100 и даже 1000 раз». Он про­сит прощения у любимой жены за свое эгоистическое чув­ство, что любит ее сильнее, чем детей. Нечасто супруги признаются в подобной любви. А подписывался всегда: «твой муж, друг и брат».

Когда Леонтий Борисович начинал сердиться, «шу­меть», она молча входила к нему в кабинет и останавлива­лась. Под ее взглядом Тургенев сразу стихал и успокаивал­ся. Прожили они вместе 42 года.

В их доме гости бывали частенько, привечали здесь широко, по-русски, душевно. Несколько раз приезжал на­вестить дочь — Екатерину Александровну — прославлен­ный русский генерал шведского происхождения Алек­сандр Федорович Багговут, кстати, женатый на ставропольской дворянке, княгине Марии Сергеевне Хованской. Она была фрейлиной при императорском дворе, где в нее и влюбился писаный красавец Багговут. К сожалению, она умерла молодой от чахотки, оставив малолетних детей. Поскольку он всегда был в походах и боях, то малолетние дети воспитывались в Ставропольском уезде у бабушки.

Когда приезжал Багговут, в маленьком волжском селе оживали картины кавказской баталии. Он воевал с перса­ми в конце 20-х годов, участвовал в литовской кампании 1831 года. В сражении под Гроховом получил три ранения в голову (весьма тяжелые), в руку, в ногу и был сильно контужен ядром в бок. После ранений его не один раз от­носили в мертвецкую, но каждый раз выживал. Молодость и крепкая натура помогали выжить. Затем он отличился в военных действиях на Кавказе против чеченцев. Когда он был в турецкой кампании, то главнокомандующий при­слал приказ об отступлении, но Багговут сказал: «Русские никогда не отступают» И повел свой полк в атаку. Против­ник был сметен, разгромлен, но за невыполнение приказа главнокомандующий отдал Александра Федоровича под суд. Военно-полевой суд был поставлен в трудное положе­ние. Доложили царю, который наложил резолюцию: «До­стоин ордена».

В боях Багговут получил тяжелое ранение в голову на­вылет и поэтому всегда носил черную повязку с металли­ческой чашкой, которая входила в углубление раненой го­ловы. Этого немногословного великана из конной артилле­рии с длинными усами, переходившими в бакенбарды, лю­били в доме Тургеневых.

Между прочим, военные заслуги Багговута позволяли его детям и внукам учиться в привилегированном заведе­нии за казенный счет. В доме как-то заикнулись об учебе в Институте благородных девиц, но Леонтий Борисович, сам проведя детство без родителей, был категорически против, считая, что дети «будут оторваны от семьи и роди­тели не будут иметь духовного влияния на детей». Так что девочек учили гувернантки — то швейцарки, то францу­женки.

После отмены крепостного права, когда помещики ли­шились дармовой рабочей силы, перед дворянством встала сложнейшая проблема: как дальше вести хозяйство?

Жизнь заставляла переменить экономическое мышление, необходимо было искать свое место в экономической ни­ше. Некоторые стали торговать хлебом, познавать законы предпринимательства. Не избежал этого и Леонтий Бори­сович, он построил у себя в имении суконную фабрику, по­тратил на это немалые средства, но фабрика вскоре сгоре­ла, принеся большие убытки.

Неудачным оказался и выбор Леонтием Борисовичем своего приказчика. Мало того, что он оказался не вполне компетентным, но вдобавок еще и жуликоватым. Как мог обмануться в приказчике Леонтий Борисович — остается загадкой. Ведь он сам любил говорить другим помещикам, что «покупать надо не имение, а приказчика».

Попытался Леонтий Борисович выйти из трудного по­ложения, активизировав «игры губительную страсть». Он не избежал всеобщего поветрия дворянства 19 века — кар­тежной игры. За карточным столиком проигрывались деньги, крестьяне, имения. Был широко известен случай, когда в 1802 году в Москве князь Александр Николаевич Голицын проиграл в карты свою жену Марию Гавриловну, урожденную Вяземскую. Леонтий Борисович тоже немало наделал карточных долгов, выдавая на них векселя.

Через постоянную и довольно продолжительную пере­писку заемных писем и векселей с приплатой довольно тяжких процентов, долги его росли с печальной быстротой и достигли наконец таких размеров, что его материальное благополучие оказалось под угрозой. Подходил срок пла­тежа в банк процентов и погашений, платежи по различ­ным векселям. Соседи и друзья обо всем догадывались, сам же он никому никогда на свои затруднения не жало­вался и даже ничем не давал понять о существовании их.

В середине 80-х годов Леонтия Борисовича стали осаж­дать кредиторы. Он приказал управляющему подготовить подробнейший финансовый отчет. Оказалось, что вся сто­имость имения Коровино не могла покрыть выданные век­селя. Причем один из его крупных кредиторов некий Духинов, которому Тургенев был должен 30 тысяч рублей, предлагал компромисс: пусть Тургенев отдаст родовую икону Христа Спасителя и долг будет прощен. Леонтий Борисович отказался. Не мог истинный христианин отдать родовую икону, тем более что Духинов был старообрядцем. Эту икону передавали в роду Тургеневых только по на­следству.

В результате Коровино было продано, но долгов еще ос­тавалось на 11 тысяч рублей. Кое-чем помогли братья Ми­хаил и Юрий, продав часть своих имений, но у них и у са­мих дела шли не блестяще. 16 марта 1884 года Самарский окружной суд признал Л. Б. Тургенева несостоятельным должником. Все кредиторы и должники Тургенева в четы­рехмесячный срок должны были заявить о своих претен­зиях.

Это было тяжелое время для Леонтия Борисовича и се­мьи. А надо было жить, содержать дом. Освобождалась должность мирового судьи, оклад хотя и небольшой, но все-таки стабильный. Леонтий Борисович выставил свою кандидатуру. Но из этого ничего не вышло, как говорит­ся, «пришла беда, отворяй ворота». В письме к жене 30 сентября 1884 года он сообщает: «Прости меня, что я не избран в мировые судьи, но, право, я в этом не виноват, всему делу голова — Дмитрий Иванович Лазарев, который считал себя обязанным заявить Собранию о моей несосто­ятельности».

Пришлось переехать на хутор, где не пережившая этих потрясений жена Екатерина Александровна скончалась в феврале 1892 года. После смерти жены Леонтий Борисо­вич живет у родственников. Сначала у сестры Татариновой. Дочери помогали деньгами. Глухой, сразу же поста­ревший, Леонтий Борисович переехал жить к брату Миха­илу, но потом попросил устроить его в монастырь. В пись­ме к дочери Саше, незадолго до смерти, он писал: «...я се­бя спрашиваю, как мне-то устроиться, чтобы ни у кого не висеть на шее». С устройством в симбирский монастырь что-то не получилось, пришлось купить маленький домик неподалеку от монастыря, в котором и скончался Леонтий Борисович 20 июля 1895 года.

СОДЕРЖАНИЕ

5

Городская культура

85

Ставропольские промыслы

160

Общество трезвости

175

Ставропольская милиция

186

Ставропольский общественный банк

192

Ставропольская почта

198

Ставропольская тюрьма

204

Строитель Комзин И. В.

213

Член Государственного Совета

221

Городской голова Цезарев

227

Доктор Е. А. Осипов

237

Мать-героиня

242

Председатель горисполкома В. Р. Прасолов

249

Депутат Шарков

258

Генерал И. Н. Скобелев

266

Мария Тургенева

277

Почетный гражданин Ставрополя

286

Орловы

300

Художник В. Н. Кувшинов

305

Предводитель Ставропольского дворянства

ОВСЯННИКОВ Валентин Александрович

Ставрополь—Тольятти

Страницы истории

Часть II

ДЕЛА И ЛЮДИ

Ответственный за выпуск Н. В. Приходченко

Редактор Е. Д. Шепилова

Технический редактор М. В. Ковалева

Выпускающий В. В. Петренко

Компьютерная верстка Л. В. Лагуткина

ЛР № 010228 от 6 мая 1997 г.

Сдано в набор 1.03.99. Подписано в печать 5.07.99 г.

Формат 84x108/32. Гарнитура Школьная. Усл. п. л. 21.

Заказ 6400. Тираж 3000.

Полиграфическое предприятие «Современник»

Комитета РФ по печати

445043, г. Тольятти, Южное шоссе, 30