«В. А. Овсянников СТАВРОПОЛЬ — ТОЛЬЯТТИ Страницы истории Часть II ДЕЛА И ЛЮДИ ТОЛЬЯТТИ 1999 ...»

В этом объединении начинали свой путь в литературу И. Мельников, В. Баталов, И. Плевако и другие. Неболь­шое литературное объединение «Слово» начинало свою ра­боту под руководством Валерия Николаевского, впоследст­вии впервые в городе издавшего свой роман «за счет средств автора». В этом объединении начинали Т. Красно­ва, Л. Иконникова, Е. Ступник.

На занятиях молодые, начинающие литераторы обсуждали произведения своих товарищей, учились как на соб­ственных, так и на чужих ошибках. Остро ощущалась нехватка профессиональной оценки и поддержки со стороны более опытных товарищей, ведь в городе с 600-тысячным населением в 1986 году не было ни одного профессионального литератора.

В значительной мере исправлению существующего по­ложения помогла деятельность другого крупного литера­турного объединения «Лада», работающего при Дворце культуры и техники Волжского автомобильного завода. В течение десяти лет бесспорным лидером его была прекрас­ная поэтесса Макарова (Рашевская) Валентина Александ­ровна, победитель Всероссийского конкурса молодых по­этов, автор двух поэтических сборников «Высокое крыль­цо» и «О вере, надежде, любви». Она была вместе с поэтом Константином Рассадиным участницей Всесоюзного сове­щания молодых писателей и единственной из Тольятти де­легатом съезда писателей России.

В этом объединении ежемесячно проводили занятия с начинающими литераторами куйбышевский прозаик Евге­ний Лазарев и поэт Борис Соколов. Они не только знако­мили слушателей со своим творчеством, раскрывали перед ними свои секреты мастерства, но и тщательнейшим обра­зом анализировали произведения участников объедине­ния, объективно указывали на недостатки и подчеркивали достоинства. Требовательность старших товарищей приво­дила к повышению уровня мастерства участников объеди­нения.

Следует заметить, что руководство творческими се­минарами было не единственной формой связи самар­ских и местных литераторов. Прозаики и поэты Куйбы­шева Ю. Шаньков, В. Мясников, Б. Сиротин, В. Столяров, О. Осадчий, братья Бондаренко, И. Никулынин, Б. Соко­лов, С. Табачников, В. Кожемякин, Е. Чернов и другие не­однократно выступали с творческими отчетами перед жите­лями города. В творческом активе многих куйбышевских писателей есть произведения, посвященные тольяттинцам и их свершениям. Среди них можно назвать поэтический цикл Олега Маслова «Тольяттинская тетрадь», повесть Ели­заветы Бондаревой «Объяснение в любви». На встречах с куйбышевскими писателями всегда присутствовала и твор­ческая молодежь Тольятти. Начинающие литераторы Толь­ятти всегда находили доброжелательную и конструктивную оценку своих рукописей у писателей-профессионалов.

По инициативе руководителя объединения «Лада» Ма­каровой с 17 по 19 апреля 1985 года был проведен творче­ский семинар молодых литераторов Тольятти. В качестве наставников выступили москвичи. Секцией поэзии руко­водил лауреат Государственной премии РСФСР Николай Старшинов, а ему помогали куйбышевские поэты Иван Никулыпин и Борис Сиротин. Старшие товарищи тепло отозвались о стихах врачей Бориса Скотневского и Ивана Стремякова, мастера Сергея Аршинова, библиотекаря Иго­ря Мельникова, художника-оформителя ВАЗа Константи­на Рассадина, термиста ВАЗа Виктора Стрельца. А перед этим участник VIII Всесоюзного совещания молодых писа­телей К. Рассадин стал дипломантом литературной премии имени Николая Островского. На секции прозы, которую вели московский писатель Андрей Скалон, критики Вале­рий Исаев и Сергей Плеханов было отмечено творчество тольяттинцев Людмилы Свешниковой, Вячеслава Вячеславова, Анатолия Амельяненко, Виктора Кудряшова и дру­гих.

На другом аналогичном семинаре, который вел извест­ный московский поэт, лауреат Государственной премии Владимир Соколов, положительную оценку получили сти­хи Лидии Артикуловой, Владимира Мисюка, Александра Воронцова, Сергея Лейбграда и других. Возросшее мастер­ство тольяттинских литераторов показал вышедший в 1986 году в Куйбышевском книжном издательстве сбор­ник «Мы из Тольятти».

Составителем сборника выступил ведущий куйбышев­ский поэт Валентин Столяров. В этом сборнике были представлены отрывки из романа С. Пономарева «Стрелы Перуна», отрывки из повестей Ивана Руднева «Стремнина», Е. Кандрухина «Мой красный дед», Виктора Громыко «Корзинка», Алексея Зотова «Синим взмахом ее кры­ла...». Поэтический раздел сборника состоял из произведе­ний Владимира Богачева, Алексея Ашихмина, Любови Бессоновой, Ивана Стремякова, Александра Воронцова, Петра Евстигнеева, Виталия Сивякова, Натальи Харитоновой, Александра Чистякова. Выпуская этот сборник, Куйбышевское книжное издательство напутствовало авторов: «Творчество многих тольяттинцев дает предпосылки к то­му, чтобы ждать от них произведений, которые станут фактом литературы, а не только биографии».

Вслед за сборником «Мы из Тольятти» вышел в Моск­ве сборник «Свобода совести», подготовленный Литератур­ным центром Волжского автозавода. Благодаря этому сборнику читатели смогли познакомиться со многими ин­тересными публикациями тольяттинских авторов.

В начале 90-х годов ярко проявила себя как писательфантаст Свешникова Людмила Николаевна. Уже ее первая книга «Зеленый туман» (Самара, 1987 г.) была удостоена диплома на Всесоюзном конкурсе на лучшую детскую кни­гу. Через три года выходят новые сборники рассказов Свешниковой — «Лиловая собака» и «Как перехитрить боль». В рассказах Свешниковой показывается наша по­вседневная жизнь, очерченная фантастическими сюжета­ми. Ее произведения лишены выспренности, ложной мно­гозначительности и говорят о серьезных нравственно-философских проблемах бытия.

В 1988 году на постоянное местожительство в Тольят­ти приехал поэт, прозаик, драматург, лауреат Государственной премии РСФСР Эдуард Иванович Пашнев. Автор 30 книг, опытный организатор Союза писателей; в свое время он возглавлял Воронежскую писательскую органи­зацию, выступил инициатором и создателем писательской организации города. Всем было ясно, что имеющиеся твор­ческие силы были разобщены и их необходимо было объе­динить. Поскольку Э. И. Пашнев являлся членом Всесоюз­ной ассоциации детской и юношеской литературы, он внес предложение об организации Тольяттинской организации писателей для детей и юношества.

24 декабря 1991 года состоялось собрание творческих сил, работающих для детей и юношества, и такая ассо­циация была создана. На этом собрании присутствовали: Пашнев Э. И., Степанов А. Д., Башков Н. В., Брусни-кин Ю. В., Марамзин В. Г., Смирнов В. А., Лопатина М. В., Помилуйко 3. П., Плотцев Н. Г., Терпиловская С. Н., Мо-ховикова Л. Л., Артикулова Л. П., Кокина А.С., Шишко­ва О. А., Козьминых Н. Г., Осипов А. В., Шевченко Л. В. Председателем рабочей группы был избран Пашнев Э. И. Созданная ассоциация вскоре выпустила самодельную книжку для детей «Читаки. Игрословица».

В дальнейшем оказалось, что подобная ассоциация, объединяя только авторов, пишущих для детей и юношества, перерастает свои рамки и необходимо создавать полноценную городскую писательскую организацию. К этому време­ни в Союз писателей вступили Л. В. Бессонова, Б. А. Скотневский, А. Д. Степанов, С. А. Пономарев, немного рань­ше получили билеты творческого Союза В. А. Рашевская, Л. Н. Свешникова.

10 октября 1992 года собрались тольяттинские писате­ли на общее собрание и приняли Устав Тольяттинской писательской организации. 17 марта 1993 года этот Устав был зарегистрирован отделом юстиции администрации Самарской области. Первым председателем городской творческой организации писателей была избрана талантливая поэтесса Любовь Бессонова. Но политические события, расколовшие центральный Союз писателей, отразились и на деятельности нашей городской писательской организа­ции.

Август 1991 года круто изменил весь ход общественно-политических процессов и самым серьезным образом отразился на творческой стороне литераторов Тольятти. Отме­на цензурных препонов, снятие запретов с тематики твор­чества открыли широкую возможность городским литера­торам для самовыражения. За последние годы тольяттин-ские литераторы стали издаваться так широко, как никог­да раньше.

За последние пять лет, начиная с 1993 года, местные авторы издали около 50 книг, в большинстве своем за счет спонсорских денег и личных средств самих авторов. Наи­более адаптировался к условиям рыночной экономики плодотворно работающий в последние годы прозаик Ста­нислав Александрович Пономарев. По материалам исто­рии Восточной Европы 9—14 веков он выпустил в свет пять романов («Гроза над Русью», «Стрелы Перуна», «Под стягом Святослава», «Быль о полях бранных», «На рубе­же веков»). Стали выходить книги и у других авторов. С одной стороны, сей факт радует, а с другой — насторажи­вает. Так как нередко виден невысокий уровень опублико­ванных произведений, отсутствие серьезной редакторской работы. В своем большинстве произведения тольяттинских авторов все больше привлекают внимание читателя, нахо­дят с ним взаимопонимание и это рождает оптимистичес­кие ожидания от творчества местных литературных сил.

Наш край был богат талантами, но условия жизни до­революционной России мало способствовали расцвету их дарования. В 1864 году художник Волохов Дмитрий Пет­рович открыл на углу Покровской и Калмыцкой улиц дет­скую художественную школу, используя для этого кредит в 50 рублей коллежского асессора Павла Ярового. К сожа­лению, мы пока не знаем, чем закончилось это благород­ное начинание. В 1845 году в селе Федоровка Ставрополь­ского уезда (ныне в черте города) в семье управляющего имением помещика Бахметьева, на чьи средства была по­строена церковь великомученицы Варвары в Федоровке, родился мальчик Федор Емельянович Буров. С юных лет в нем заметили несомненный талант рисовальщика и по­стоянное желание этим делом заниматься.

В 13 лет Федор Буров поступает в Петербург в Ака­демию художеств, где его учителями стали П. В. Басин, Т. А. Неффа, П. П. Чистяков. Кропотливый и неустанный труд, общение с замечательными современниками оказали большое влияние на формирование его взглядов. Его на­ставником и другом был художник А. П. Боголюбов — ос­нователь одного из лучших провинциальных художествен­ных музеев в Саратове.

За годы учебы в Академии Федор Емельянович был ак­тивным участником выставок художников, как в самой Академии, так и вне ее. Его произведения выставлялись на Всероссийской художественной выставке 1882 года в Москве, на выставках Саратовского общества изящных ис­кусств.

В 1885 году за картину по историческому сюжету «Шлиссельбургский узник» ему присваивают звание классного художника 1 степени. Эта картина в настоящее время находится в собрании Русского музея, видимо, по­этому она и наиболее известна любителям живописи.

По окончании Академии Буров много ездит по России, живет в Париже, знакомится с лучшими образцами запад­ноевропейской живописи. В Париже Федор Емельянович знакомится с И. С. Тургеневым, пишет с него портрет. В раз­ные годы он был близок и с И. Е. Репиным, М. А. Антоколь­ским, В. В. Верещагиным, В. Д. Поленовым, К. А. Савиц­ким.

Годы странствий в конечном счете приводят Бурова в 1891 году в родные места. Причиной его возвращения бы­ло и то обстоятельство, что он не встретил понимания со стороны местных властей Саратова об открытии рисоваль­ной школы. Специалисты отмечают, что у Бурова ярче выражался талант педагога, нежели творца. В искусстве такие примеры не редкость. Достаточно вспомнить учите­ля Бурова — воспитателя знаменитых русских художни­ков Павла Петровича Чистякова. Его талант растворился в его учениках В. Д. Поленове, В. И. Сурикове, В. А. Вру­беле.

Переехав в Самару, Федор Емельянович в конц 1891 года открывает на собственные средства «Классы живопи­си и рисования» с трехгодичным сроком обучения по раз­работанной им самим программе. В школу в основном на­бирал способных ребятишек из малоимущих. Классы эти помещались в доме купца Жильцова напротив здания ок­ружного суда. В светлых верхних комнатах занимались дети, а семья художника занимала комнаты, выходящие во двор. В школе у него училось 10 начинающих худож­ников, из них две женщины.

Ф. Е. Буров призывал власти, состоятельных людей создавать в провинции музеи и художественные школы, ибо они развивают «вкус, то есть понятие о прекрасной фор­ме... порождают новые оригинальные мысли... помогают развитию способностей и часто талантов из полупривиле­гированного сословия, из простого народа и не дают гиб­нуть им вдали от столицы».

Кроме рисовальной школы, Ф. Е. Буров организует и кружок из местных художников, который и явился инициатором и организатором первых художественных выста­вок в Самаре. Выставки эти показывались и в других го­родах: Оренбурге, Симбирске, Сызрани и других городах. К сожалению, пока нет данных о том, что выставки побы­вали и в Ставрополе.

Вскоре квартира художника становится центром обще­ния самарской интеллигенции, в первую очередь, из среды художников и любителей живописи. Очевидцы вспомина­ют, что здесь они видели работы Ф. Е. Бурова «Шлиссельбургский узник», «Урожайный год», «Дети», «Счастливая мать», «Смерть Анны Карениной», портрет В. И. Анненко­ва, дочери П. В. Алабина — А. П. Щербачевой, художни­ка А. И. Синягина и некоторые другие.

Среди его учеников выделяется фигура Кузьмы Сергеевича Петрова-Водкина, работы которого вошли в золотой фонд российской живописи. Сам же Ф. Е. Буров жил ма­териально очень тяжело. Содержать школу на собствен­ные средства было уже невозможно. Самарская городская Дума и купечество отказали в материальной поддержке. Ф. Е. Буров надеялся, что Академия художеств включит школу в сеть учебных заведений, находящихся на государ­ственном бюджете, но надежды не сбылись. Его ученик Н. 3. Котельников вспоминал: «Он выбивался из сил, тра­тил на учеников последние средства и терпеливо сражался с нуждой». Тяжелые материальные обстоятельства в кон­це концов сломили Федора Емельяновича Бурова, он забо­лел туберкулезом и умер весной 1895 года. Провожали его в последний путь только жена, ученики школы да худож­ники города. Погребен он был, как сообщал некролог, на средства почитателей.

В 1869 году молодой студент Санкт-Петербургской Академии художеств Илья Репин впервые увидел на Неве бурлаков и загорелся мыслью: написать их. Но наброски все его не удовлетворяли, что-то не получалось, и однаж­ды его друг Федор Васильев предложил Репину: «Ох, за­путаешься ты в этой картине: уж очень много рассудочно­го. Картина должна быть проще... Бурлаки так бурлаки. Я бы на твоем месте поехал на Волгу».

На следующий год весной, получив бесплатный от Академии проезд по Волге от Твери до Саратова, четверо друзей отправились в поездку. Четверо — это Илья Ефи­мович Репин, его брат Василий — студент консерватории, и художники Федор Васильев и Евгений Макаров. В сво­их воспоминаниях Илья Ефимович писал: «На всех бере­гах Волги, то есть особенно на пристанях, мы выбирали лучшие места, чтобы остановиться и поработать все лето. Расспрашивали бывалых... «Лучше всего Жигули», — го­ворили все в один голос. Против самой лучшей точки Жи­гулей, по нашим вкусам, стоит на плоском берегу Ставро­поль Самарский. На обратном пути из Саратова мы реши­ли остановиться там и пожить... И вот пристань г. Став­рополя.

• А есть ли в Ставрополе хорошая гостиница? — спросили мы нашего сорванца, когда выбирались из вы­сохшего русла ручейка.
• А как не быть. Только ведь в гостинице дорого. А вы надолго в городе остановитесь?
• Да, может быть, недельки на две. А не знаешь ли ты квартирки вольной, где мы могли бы пожить, чтобы нам и пищу готовили?
• А как же, да вот хотя бы у Буянихи две хорошие, чистые комнаты и готовить может.

Вот он, двор разгороженный, крыльцо с проломами, воротишки настежь... ворота дома Буянихи, то есть Буя-новой, были широко раскрыты, так как она держала по­стоялый двор...

Ставрополь стоит очень красиво на луговой стороне, против Жигулей. Мы сторговали лодку на неделю и каж­дый день с утра переезжали на ту сторону к Жигулев­ским высотам и исчезали там в непроходимом, вековеч­ном лесу.

В Ставрополе мы прожили 10 дней, то переезжали в Жигули и взбирались до верхних скал, то рисовали на бе­регу, в затоне, всегда полном барками, завознями со вся­кой всячиной. То на брошенном Волгой старом русле, пред­ставлявшем вид старой пустыни. В Ставрополе мы уже ос­воились несколько с Волгой. Убедились, что здесь живут тихие, добрые русские люди: разбойники вывелись давно, и мы спрятали наши револьверы, как ненужные вещи, и перестали делать баррикады из стульев у дверей, ибо ни двери, ни окна нашей квартиры не имели запоров. Квар­тирная хозяйка Буяниха, несмотря на свою страшную фа­милию, была добрая, толстая, приземистая и хлопотливая старушка: она призналась, что мы своими стриженными головами и необычным видом так испугали весь ее дом, что она даже пригласила соседа — отставного солдата с писто­летом, для безопасности, и всю ночь не спали. Они подслу­шивали и подсматривали в щель, когда мы сооружали бар­рикады перед не затворяющимися дверями, не могли по­нять, что мы делаем, и только крестились от страха».

Живя у Буянихи, Репин собирал материал для карти­ны «Бурлаки на Волге». Его захватили волжские просто­ры, мощная, величавая русская река, красота ее берегов у Жигулей, чудесные окрестности Ставрополя. Особенно по­разила Репина сила, красота и выразительность народных типов: «Какой красивый, дородный народ, — вспоминал он. — И откуда у них такая независимость, мажорность в разговоре и эта осанка, полная достоинства?»

Много работая в самом Ставрополе, художники систе­матически выезжали в Жигули, на правый берег в Морк-ваши, затем переехали в Царевщину. Более 70 этюдов сде­лал Илья Ефимович за время, проведенное в Ставрополе. Богатый подготовительный материал к картине «Бурлаки на Волге» помог выстроить композицию картины. Кто не помнит этого сюжета? Знойный летний день, под палящим солнцем, увязая в песке, идет по берегу ватага бурлаков. С тяжелым напряжением тянет она бичевой расшиву, мед­ленно плывущую позади. Пестра и колоритна эта ватага, в которой объединились люди самой разной судьбы — от по­па-расстриги до бывшего солдата.

С огромным мастерством и тонкой наблюдательностью характеризует Илья Ефимович каждую фигуру. Во главе идет бурлак Канин — богатырь с мудрым и добрым лицом. Рядом с ним, нагнувшись, шагает силач, с густой шапкой волос и большой бородой. Выразительны фигуры меланхо­личного высокого бурлака с трубкой, скорее делающего вид, что он тянет лямку, чахоточного, изнывающего от ус­талости и стирающего рукавами пот с лица, и старика, на ходу прислонившегося плечом к соседу и набивающего трубку. Особенно выделяется поэтичный образ ширяевско­го парня Ларьки, гневным жестом поправляющего тру­щую плечо лямку, словно пытающегося сбросить с себя тяготеющее над ним ярмо.

Когда картина была закончена и выставлена, В. В. Ста­сов писал тогда: «Кто взглянет на «Бурлаков» Репина, сразу поймет, что автор глубоко проникнут был и потря­сен теми сценами, которые проносились перед его глаза­ми. Он трогал эти руки, литые из чугуна, с их жилами, толстыми и натянутыми словно веревки; он подолгу вгля­дывался в эти глаза и лица, добрые и беспечные, в эти мо­гучие тела, кроящую мастодонтскую силу и вдруг ее раз­ворачивающие, когда приходит минута тяжкого труда...»

В своих воспоминаниях И. Е. Репин писал: «...Песча­ный берег Ставрополя так живописен! Сюда съезжается много барок со всякими продуктами; здесь хозяева разве­шивают паруса на солнце и раскладывают товар. Поливан­ные горшки и миски чередуются с таранью — воблой по­волжски, — а там новые колеса, дуги и прочие вещи жи­тейского обихода! Подальше на песчаном пороге, сделан­ном половодьем, при спаде вод, сидят рыбаки с сетями; кто чинит, кто заряжает крючки червяками — словом, всяк у своего дела! А мы не можем терпеть: вынимаем свои альбомчики и начинаем зарисовывать лодки, завозы, косовухи и рыбаков. Все это дивно живописно; только фо­ны не даются нам: их не вместят никакие размеры...»

Прошло немало лет после работы И. Е. Репина в Став­рополе, но он хорошо помнил об этом и вспоминал: «Хотя идет 25-й год с тех пор, как я работал для своей картины в окрестностях Самары, но это время горячей юности жи­во стоит передо мной со всеми мелкими эпизодами столк­новений с местным населением и со всеми разнообразны­ми местами живой природы, среди которой неизгладимо прошло мое лето 1870 года».

Благодарные жители города в советское время решили увековечить пребывание великого художника в нашем го­роде. В 1947 году в доме № 117 по улице Кооперативной (бывший дом Буяновой) устроили уголок памяти И. Е. Ре­пина: повесили портрет художника и цветные иллюстра­ции его известных картин.

В 1953 году, когда Ставрополь переселялся на новую площадку по «домику Репина» было принято специальное решение горисполкома «Об увековечении памяти великого русского художника И. Е. Репина в городе». Решили со­здать музей-квартиру Репина в этом доме, для чего проси­ли Государственную Третьяковскую галерею, художест­венный институт имени Репина и Государственный Рус­ский музей взять шефство над этим проектом. Городскому архитектору было поручено подобрать на новой площадке лучший участок для «домика Репина», а улицу, на кото­рую будет перенесен «репинский домик», именовать ули­цей Репина.

Но в суматохе переезда оказалось, что на улице Репи­на дома Буяновой Анны Ивановны не оказалось, его пере­везли в маленький Депутатский переулок. Пришлось ули­цу Репина переименовать в улицу Ушакова, а маленький переулок недалеко от рынка Центрального района — в пе­реулок Репина. Домик Буяновой сохранился до сих пор, но его дальнейшая судьба вызывает серьезное опасение.

Сначала в этом домике помещался какой-то коопера­тив по выработке кож. Потом в 1987 году его передали ис­торико-литературному объединению «Слово» под руковод­ством Валерия Николаевского, который и организовал здесь историко-литературный центр «Домик Репина». Сю­да приходили на экскурсии учащиеся средних школ, ПТУ города, проводились встречи с интересными людьми, рас­сказывали об истории нашего края. Из Советского фонда культуры «Домик Репина» получил фотокопии картин и этюдов И. Е. Репина, которые передал нашей стране аме­риканский миллионер Арманд Хаммер. Посещали этот до­мик и приезжие гости. Вот какую, в частности, запись ос­тавил в книге отзывов московский гость: «Дорогие друзья! Вы делаете большое и нужное дело для вашего юного го­рода. Вы создаете историю его духовной жизни. Успеха Вам! Писатель А. В. Цессарский. Москва». Другая часть дома «Буянихи» приватизирована. Мемориальная доска с этого дома исчезла, поэтому судьба «домика Репина» вы­зывает серьезное опасение за его дальнейшую судьбу.

Бывал в нашем городе и другой великий художник на­шей Родины — Суриков Василий Иванович. В 1880 году, когда «могучий сибиряк» Василий Иванович Суриков ра­ботал над картиной «Утро стрелецкой казни», он тяжело заболел воспалением легких. Друзья порекомендовали ему отдохнуть в окрестностях Самары, на кумысолечении. Он приехал, и действительно, животворный воздух и кумыс сделали свое дело. В письме к брату Суриков писал: «Я здоров совсем. Кумыс очень помог мне». До нашего време­ни дошли две акварели, созданные под Самарой. Одна из них — «Дачи под Самарой» — сейчас находится в собра­нии семьи художника, другая — «Самара» — в Государст­венной Третьяковской галерее.

Через двадцать лет В. И. Суриков вновь приехал на Волгу. Талантливый инженер, работавший на постройке сибирской железной дороги, Анатолий Михайлович Доб-рянский решил поселиться в Ставрополе у местного даче­владельца Головкина. Сняв дачу, он пригласил сюда свое­го близкого знакомого художника В. И. Сурикова. Полу­чив его согласие, Добрянские пригласили также из Сара­това свою родственницу — начинающего живописца Юлю Разумовскую (в советское время довольно известный ху­дожник). Из ее воспоминаний мы узнаем, что «Василий Иванович в семье Добрянских был очень любим и чувство­вал себя просто и легко. Был веселым, общительным, лю­бил подшутить над кем-либо из окружающих, рисовать на них карикатуры, сочинял шуточные стихи».

Как-то раз утром, когда все спали, Василий Иванович под крышей сарая на свободном пространстве нарисовал громадное смеющееся лицо. Владелец дачи Головкин вы­резал это творение и хранил как память о художнике. Лю­бил Василий Иванович прогулки по сосновому бору, часто бывал на берегу Волги, хотя дачи располагались не так уж близко от берега. Ходил художник и в город Ставрополь. Всюду с ним были карандаш и бумага.

Прекрасные летние дни, проведенные в Ставрополе, впечатления от увиденного остались в памяти художника надолго. Отдыхая, он обдумывал здесь свою новую большую работу «Посещение царевной женского монастыря». При написании этой картины, которая хранится в Государ­ственной Третьяковской галерее, были использованы и ста­вропольские впечатления. Например, для создания цент­рального образа картины натурой послужили ставрополь­ская знакомая Добринская Анастасия Анатольевна и внуч­ка художника Н. П. Кончаловская. Другая знакомая — дочь ставропольского дачевладельца Екатерина Васильевна Головкина стала прообразом фигуры склонившейся мона­шенки (на картине — крайняя справа).

Через год после отдыха картина «Посещение царевной женского монастыря» была выставлена на десятой выстав­ке Союза русских художников. Больше В. И. Сурикову не пришлось побывать на Волге, хотя он и часто вспоминал о ней.

В Петербурге пушкинской поры были популярны мо­лодые художники братья Чернецовы. Старший, Григорий, был больше известен своими историческими многофигур­ными композициями, а Никанор тяготел к пейзажной жи­вописи, но их объединяло удивительное творческое содру­жество. Они стремились соединить историю и пейзаж, со­здать своего рода документальную живопись.

В начале 1836 года они задумали необычное: запечат­леть берега великой русской реки Волги с городами и се­лениями, лугами и утесами. Это было смелым решением: до сих пор художники отправлялись писать в основном западноевропейские виды. Официальный Петербург от­несся к этому настороженно. Чем посодействовал импера­торский двор — так это снабжением Чернецовых откры­тым предписанием для беспрепятственного исполнения их предприятия. Денег на это не выделили, и сыновья костромского живописца Чернецова, отказывая себе практически во всем, скопили небольшую сумму для пу­тешествия.

Купив в Рыбинске небольшую лодку-«тихвинку», обо­рудовав ее каютой, Чернецовы взяли в поездку шестнад­цатилетнего брата Поликарпа, готовящегося стать худож­ником, и крепостного мальчика Антона Иванова, отпу­щенного «на заработки». На лодке был установлен рулон бумаги, на котором один рисовал левый берег, другой — правый.

В мае 1836 года началось путешествие, а в середине сентября они подплывали к Жигулевским горам. В днев­нике, который они вели, Григорий писал: «...берега Волги поразили нас... Все прекрасно... Не можем насладиться зрением красот отечественной природы...»

11 сентября они увидели Ставрополь. «На левом бере­гу показался г. Ставрополь, находящийся при рукаве Вол­ги, называемом Кунья Воложка, но скоро был закрыт де­ревьями острова, потому мы и не могли его рассмотреть». Поднявшись на Лысую гору в Жигулях, они увидели, что «внизу расстилается прекрасная долина, окруженная с трех сторон горами, с четвертой — омываемая водами Вол­ги; в долине — деревня Моркваши, расположенная на пре­восходном месте; вдали на Волге виден остров, образован­ный проливом Куньей Воложкою, и город Ставрополь. Вид замечательный по своей живописности».

Прекрасное описание они дают Самарской Луке, по­дробно описывают Царев курган. Плывя вниз по Волге, Чернецовы заканчивают описание наших мест такими сло­вами: «Край, одаренный природою, плодоносною почвою земли, богатыми рыбными ловлями и примечательный по живописности берегов своих».

По окончании путешествия в Петербурге была устрое­на выставка. На двух цилиндрах, поставленных верти­кально, был установлен рулон бумаги высотою 2,5 метра и длиною свыше 700 метров. При перематывании рулона пе­ред глазами зрителей как бы проплывали волжские виды. Никто до них так подробно не изображал Волгу. Посети­тели видели седые могучие Жигули, бескрайние просторы степного Заволжья, жизнь великой Волги. Всем было яс­но, что художниками совершен патриотический подвиг во славу своего Отечества. Но тратить деньги на издание грандиозного труда Чернецовых, запечатлевших одну из красот бескрайней России, императорский двор не торо­пился.

После этого путешествия Чернецовы поехали в Ита­лию, но там в основном работали над картинами по волж­ским этюдам. Российская Академия художеств в своем го­довом отчете писала, что «ученые во Флоренции дивились, видя то, что представляли портфели братьев Чернецовых, проехавших Волгу...»

Но желание Чернецовых издать альбом с волжскими зарисовками не покидало их. Вернувшись из Италии, они решили напомнить новому царю Александру II о себе. Би­серным почерком они исписали 187 страниц из дневника путешествия, сделали 123 авторских рисунка, переплели в темно-зеленый коленкор и преподнесли государю. Кроме «спасибо», они не получили больше ничего.

О последних годах самобытных певцов Волги можно судить по письму Никанора Чернецова матери императо­ра: «Необыкновенная дороговизна всего, старость лет мо­их и слабое здоровье вынуждают меня обратиться... А о заказах и в помине нет, все мои материалы собраны с ве­личайшими трудами с покойным братом по благословен­ной реке Волге... все это собрание остается в забвении, от­чего невольно вхожу в долги...»

Но ответа вновь не последовало. Лишь в советское вре­мя, в 60-х годах, в рукописных материалах Эрмитажа был обнаружен рукописный альбом Чернецовых, а спустя де­сять лет он был издан Академией наук. О своем труде ху­дожники Чернецовы писали, что они создали «близкий портрет, снятый с натуры, в очертаниях одной из знатней­ших и благодетельных рек России, в том самом современ­ном виде, в каком она ныне орошает берега свои, портрет интересный для просвещенной любознательности не толь­ко теперь, но и впоследствии, когда по неизбежным зако­нам природы и вид, и форма, и население берегов, и бла­годатнейшей реки изменится».

Да за полтора столетия изменились очертания берегов, изменилось и течение, но главное — изменилась жизнь на берегах Волги: возникли новые города, а старые — роди­лись заново.

Хорошо был знаком с нашим краем и известный рус­ский писатель В. Г. Короленко, причем он оставил нема­ло его зарисовок. Мы больше знаем Валентина Галактио-новича как писателя, но он был прекрасным рисовальщи­ком. К рисованию он пристрастился с детства. Когда, бу­дучи ребенком, он потерял отца и семья оказалась в серь­езных материальных затруднениях, Валентин Галактио-нович два года зарабатывал на хлеб тем, что выполнял чертежные работы. В студенческие годы он подрабатывал, давая уроки рисования. Собирая материал для своего литературного творчества, никогда не отправлялся в путь, не захватив с собой блокнот и карандаши. Очень многое из того, что он увидел и услышал, он иллюстрировал ри­сунками.

Очень многое в его творчестве посвящено Волге. Ее окрестностям; он любил эти места. Пешком он исходил берега реки, приволжские села, много ездил на пароходе и лодке. Писатель особо выделял, что вся печаль и обая­ние земли, вся ее скорбная история и надежды народа нигде не овладевают сердцем так полно и властно, как на Волге.

Валентину Галактионовичу особенно нравились Жигу­ли, оставившие у него глубокое впечатление, их горы и утесы, овраги и долины, сумрачные мглистые вечера, изу­мительные рассветы и догорающий закат. Сохранилось не­малое количество рисунков писателя. Исполненные пре­имущественно пером и тушью, нежные, с тонкими линия­ми, без лишних деталей, они поразительно хороши. В 1888 году он написал «Начало Жигулей у Ставрополя». В «Истории моего современника» можно прочитать откро­венное признание писателя и рисовальщика: «Для меня Волга — это был Некрасов, исторические предания о дви­жении русского народа, это был Стенька Разин и Пугачев, это были вольница и бурлаки Репина».

Конечно, Валентин Галактионович вошел в историю русской культуры не только как хороший рисовальщик, а прежде всего как выдающийся беллетрист, крупный пуб­лицист и общественный деятель, борец против реакции, произвола и национального угнетения. В его взглядах на крестьянина было много любви, трезвости, тонкого пони­мания. Горький, считавший себя учеником Короленко, рассказывал (в 1918 г.), что ему лично «этот большой и красивый писатель сказал о русском народе многое, что до него никто не умел сказать».

Говоря о рисунках Валентина Галактионовича Коро­ленко, совершенно невозможно не упомянуть имени заме­чательного русского художника конца 19 века Сергея Ва­сильевича Иванова.

Хотя по своему рождению художник мог считаться ко­ренным москвичом, Волга, Жигули были для него родны­ми местами его предков. Имение отца, отставного капитана, было село Марычевка под Самарой и, по воспоминани­ям жены Сергея Васильевича С. К. Ивановой, в детстве его больше всего привлекали предки в Самарскую губернию. Здесь в Морквашах был барский дом, в котором когда-то жила его бабушка. Его прадед, комендант крепости Могу-товой, вместе с женой был казнен пугачевцами, а бабуш­ку Иванова, тогда еще маленькую девочку, спас кучер от­ца, переодев ее в крестьянское платье своей дочери. Поэто­му иллюстрации С. В. Иванова к «Капитанской дочке» Пушкина были наполнены личным отношением к проис­ходящим событиям.

В апреле 1886 года С. В. Иванов в очередной раз при­ехал в Марычевку, а отсюда в Ставрополь. Первые рисун­ки, судя по пометкам на них, сделаны 3 мая 1886 года в Ставрополе. Последний помеченный рисунок датируется 9 мая этого же года. В рамки этих дней входит несколько рисунков, часть их прямо не указывается, что они сдела­ны в Ставрополе, но это так.

На одном из рисунков есть надпись, но без даты, изоб­ражен вид деревни издалека с колокольней Казанского со­бора. На другом рисунке, обозначенном «Деревня и коло­кольня», тоже, без сомнения, изображен Ставрополь, толь­ко рисовальщик находился поближе, здесь также изображена колокольня. Сейчас эти рисунки находятся в семье художника.

На рисунке с надписью «Лодка в Ставрополе» есть дата: 4 мая 1886 года. В этот же день сделан и другой рисунок — «Лодка с мачтой». Сохранился и еще один рисунок в этот день — «У ворот. Ставрополь». На следующий день сделан рисунок «Мост. Ставрополь». Затем 6 мая С. В. Иванов ри­сует рисунок «Изба в Ставрополе». Эти рисунки с 1927 го­да хранятся в Куйбышевском художественном музее.

8 мая был сделан рисунок «Пески заели». 9 мая — ри­сунок «Баржи» с указанием места зарисовки — Ставро­поль. Эти рисунки сейчас хранятся в Ярославском художе­ственном музее. 10 мая сделан рисунок «Крестьяне на ска­мейке», есть все основания полагать, что он сделан в Ста­врополе, потому что 14 мая рисунки уже помечены, что они сделаны в Морквашах.

Затем в последующие годы С. В. Иванов неоднократно бывал в Ставрополе. В мае 1888 года группа молодых художников: Е. М. Хрусталев, С. А. Виноградов, А. Е. Ар­хипов, А. Н. Мухин и С. В. Иванов по примеру братьев Чернецовых на так называемой косовой лодке из Нижне­го Новгорода отправились по Волге. Собирались плыть до Астрахани, но погода была дождливой и доплыли только до Самары. На пароходе, конечно, путешествовать ком­фортнее, но зато на лодке можно было остановиться, где хочешь. В маршруте этого путешествия 23-м пунктом ос­тановки обозначен Ставрополь.

Стремление сохранить, запомнить детали увиденного побудили С. В. Иванова серьезно заняться фотографией. Во время своих путешествий он сделал тысячи снимков и столько же скупил снимков других авторов. Они сохрани­лись и являются ценнейшим историко-этнографическим материалом в изучении истории. Сергей Васильевич был действительным членом Русского фотографического обще­ства.

Становясь все больше историческим живописцем, С. В. Иванов пошел по пути историко-бытовой живописи. Если он, как В. И. Суриков, сделал главным героем своих кар­тин народ, то темы его картин, как правило, отражали не народные движения, а народный быт.

Многие его картины посвящены тематике переселения крестьян на свободные земли («Переселение в вагоне», «Переселенец. Ходоки», «Обратные переселенцы»), наибо­лее известна его картина «Дорога. Смерть переселенца». Несколько картин посвящены арестантской тематике — «Посадка арестантов на пароход», «У тюрьмы», «Отправ­ка арестантов».

Ставропольские впечатления мая 1886 года легли в ос­нову большой многофигурной картины «Посадка арестан­тов на пароход», которую Иванов, не закончив, подарил своему другу Егору Моисеевичу Хрусталеву. По мнению широко известного исследователя творчества С. В. Ивано­ва И. Н. Грановского, «картина изображает длинную вере­ницу арестантов, спускающихся по сходням (эти сходни рисовал художник в Ставрополе) на пароход и толпящих­ся возле них родственников, главным образом женщин. Довольно невыразительный жанровый сюжет, лежащий в основе изображения, помешал художнику создать значи­тельное произведение. Однако многие типы в картине хорошо найденные. И удачно, как всегда, передан свет. Оче­видно, не удовлетворенный замыслом, Иванов не закончил картину. Собираясь изобразить в другой работе тот же па­роход «с запертыми, как звери, в железную клетку людь­ми, а вокруг дивные картины тихого вечера и манящий простор широкой реки». Мы подробно говорим об этой картине потому, что она не сохранилась, исчезнув в гроз­ном 1919 году.

Благодатные для живописцев красоты Жигулей, Вол­ги продолжали привлекать художников и в советское время. Летом 1928 года в окрестностях города и в Морк-вашах работал известный русский художник, один из организаторов сообщества художников «Бубновый ва­лет» Аристарх Васильевич Лентулов. Он приезжал для работы над картиной «Степан Разин». В своих воспоми­наниях он писал: «Я с особенным волнением встретил впервые Волгу, эту великую водную владычицу, эту столь легендарную реку, о которой с детских лет так много слышал и в рассказах, и в песнях...» Для работы над картиной «...ездил на места, связанные с памятью Разина на Волге. Степан Разин изображен на утесе в ви­де стража его отдыхающих соратников, изображенных на заднем плане в палатках, весело проводящих остатки боевого дня при ярком закате солнца... Меня очень ин­тересовали закаты солнца. Почти все вещи были написа­ны при закате: село Моркваши, «Завтрак на террасе» и другие. На некоторых вещах солнце написано прямо с натуры. От сей операции я чуть было не пострадал в смысле потери зрения...»

Местные любители живописи общались с приезжаю­щими мастерами, учились у них, в любом случае активи­зировали свою деятельность. 10 марта 1935 года в Ставро­поле состоялось заседание художников-любителей по пово­ду подготовки весенней выставки.

В июле 1938 года в течение месяца группа московских и куйбышевских живописцев писала этюды в окрестнос­тях Ставрополя. Из Москвы приехали: Плотников, Яс-требцов, Пожарский, Хотлев, а из Куйбышева — Котель­ников, Сорокин, Положенцев, Курьян.

В строительстве Куйбышевской ГЭС с 1951 года участ­вовал старший инженер проектного отдела Куйбышевгидростроя Андрей Кузьмич Вингорский. Будучи прекрасным специалистом, он много времени отдавал рисованию. Как только выпадала свободная минута он, захватив этюдник, шел писать город, его окрестности, прекрасно понимая, что скоро эти места исчезнут под волнами рукотворного моря. «Все это — и город, и остров Калмыцкий, с его мо­гучими тополями, зарослями тальника, камыша — будет превращено в ложе будущего моря, — думал Андрей Кузь­мич. — Нет, нужно сохранить для будущих поколений старый город в графике, акварелях».

Чтобы уйти от застывшего фотографического рисун­ка, он изучает по имеющейся литературе историю Став­рополя, старается показать его на различных этапах ис­торического развития. Так рождались его рисунки «Ста­рый деревянный дом в два этажа», «Колодец у церкви», «Ставропольские кузницы» и другие. В 1956 году при ак­тивном участии Вингорского была проведена выставка работ художников Куйбышевгидростроя. Были выставле­ны работы В. Ф. Еремина, этюды маслом учителя Я. Зви-дрина. Выставлены были и работы А. Эстулина, Н. Червя-кова, В. Севастьянова, Б. Шишкина, В. Калинина, Г. Та-таурова, Г. Нацевского, Ф. Подольного.

Вместе с самодеятельными художниками были выстав­лены и работы профессиональных живописцев. «Там, где будет Куйбышевская ГЭС» — так называлась работа чле­на-корреспондента Академии художеств СССР, заслужен­ного деятеля искусств РСФСР, лауреата Государственной премии Я. Д. Ромасова. Он уже с 1950 года работал над этой картиной. Другой московский художник В. Г. Гре-митских постоянно работал в Ставрополе над картинами о строителях. Успех этой выставки огромен, за три недели ее посетили 12 тысяч человек.

Впоследствии Андрей Кузьмич Вингорский переехал в Москву, но и оттуда регулярно приезжал в Ставрополь— Тольятти писать, в частности, он сделал много зарисовок сооружений Волжского автомобильного завода. 52 своих работы он торжественно подарил краеведческому музею города, за что горисполком выразил ему сердечную благо­дарность. В 1989 году А. К. Вингорский писал заслужен­ному работнику культуры РСФСР, старейшему журналис­ту города Н. Р. Фролову: «Для г. Тольятти мною сохранена определенная память о прежнем Ставрополе-на-Волге. Это считаю ценным своим вкладом в историю города. Во­обще же моих работ в краеведческом музее свыше двухсот пятидесяти. Почти все работы подарены, в том числе зари­совки строительства ВАЗа. Небольшое количество работ находится в музее трудовой славы Куйбышевгидростроя. В частности, альбом акварелей открыточного типа. В свое время я предлагал краеведческому музею часть их издать буклетной подборкой. Но из-за внутренних музейных не­урядиц затея повисла в воздухе...»

С 1952 года работал на стройке главным художником Василий Филиппович Еремин. Его живопись и графичес­кие работы рассказывают, как начиналась, набирала силу, мужала грандиозная стройка в Жигулях. Василий Филип­пович, кроме своей основной работы, вел занятия и в изо­студии поселка Шлюзовой. Там он высмотрел и поддержал талантливого паренька, который потом, окончив Ленин­градский институт живописи имени Репина, стал одним из ведущих художников города — это был Виктор Кали­нин.

В конце октября 1964 года в Доме культуры имени Ле­нинского комсомола была проведена почему-то называе­мая первой городская выставка изобразительного искусст­ва. В выставке приняли участие 15 художников, которые представили свыше 150 своих картин. В ней участвовали: Еремин В. Ф., Панкеев А. И., Карпов В., Глотова 3. И., Антипин, Казеев, Шишкин Б., Шишкин О., Кузнецов П., Рожков А. А., Подольный Я. и другие.

Очередная городская выставка художников города от­крылась 10 июля 1971 года; в ней приняли участие про­фессиональные художники и скульпторы: Георгий Голу-бицкий, Виталий Коршунов, Валерий Бузин, Виталий Шевлев, Лев Мартынов. Выставка открылась в здании ин­терклуба по улице Ленинградской. На следующий год здесь же работала Всесоюзная выставка акварелей.

Большим событием для жителей города стало откры­тие 16 декабря 1972 года в помещении Дома культуры имени 50-летия Октября очередной городской выставки художников-любителей. В экспозиции было представлено 110 произведений 25 авторов: живопись, графика, скульп­тура, декоративно-прикладное искусство.

Активная выставочная деятельность тольяттинских ху­дожников привела к тому, что в декабре 1973 года юриди­чески была зарегистрирована тольяттинская группа худож­ников РСФСР. У истоков организации стояли художники Ю. И. Боско, В. М. Мацкевич, Е. В. Латышева, М. П. Ер­молаев, В. Д. Петров, Ш.-Р. М. Зихерман. Возросшее мас­терство авторов, активная выставочная деятельность встретили понимание и поддержку со стороны местных властей: в дни празднования 250-летнего юбилея города в 1987 году была открыта городская картинная галерея. Сначала она функционировала как филиал Куйбышевско­го художественного музея, а через пять лет, в 1992 году, становится муниципальной картинной галереей.

Рождение картинной галереи в Тольятти было вызвано потребностью жителей большого индустриального города получить возможность встречаться с подлинными произве­дениями живописи, графики, скульптуры, прикладного и народного творчества.

В 1989 году Министерство культуры России, Союз ху­дожников страны передали молодой картинной галерее большое количество оригинальных произведений из своих фондов. Затем коллекция пополнялась за счет дарителей, закупкой городом картин у местных художников. Сейчас в галерее хранится более 8 тысяч произведений искусства, и серьезно встает вопрос о дополнительных площадях для их экспозиции.

Со своими фондами галерея активно работает, постоян­но устраивая как групповые, так и индивидуальные твор­ческие отчеты художников. Традиционными стали выстав­ки молодых художников, регулярно устраиваются и вы­ставки художников-ветеранов Великой Отечественной вой­ны. Тем не менее, несмотря на довольно активную выста­вочную деятельность, в городе возникло в последние годы несколько самодеятельных выставочных объединений, как правило, молодых художников. Среди любителей изо­бразительного искусства уже успели зарекомендовать себя самодеятельные галереи «Палитра», «Речной порт», союз альтернативного реализма «Пантеон».

Сегодня тольяттинская организация художников гор­дится именами В. А. Бузина, В. М. Филиппова, М. В. Зы­кова, С. К. Дергуна, И. В. Талалова, В. И. и С. Н. Кондулуковых, Г. Ю. Голубицкого, Н. Ф. Овсянниковой, Б. Е. Чеченина, Кремнева, Н. П. Шумкина, А. С. Го-рячкина, С. Г. Галета, В. И. Пашко, О. Ю. Лапте­ва, А. И. Алексина, В. Я. Киселева, Е. М. Пряхина, Е. В. Шлепенкова.

Интересно работают местные скульпторы Н. И. Колес­ников, А. М. Кузнецов, А. Н. Пронюшкин, И. С. Бурмист-ренко; художники-керамисты В. В. Прокофьев и 3. А. Про­кофьева; художники-кузнецы В. И. Коршунов и Н. П. Чек-марев.

Успешно развиваются в городе и старинные народные промыслы: с глиняной игрушкой работают Н. Колчина, П. Тудоряну, в технике скани работают Галина и Николай Шароновы, с кружевами — О. Колупаева, резьбой по дере­ву славится А. Плаксин, лаковой миниатюрой известны Ольга и Владимир Борисовы.

Переехавший в город на постоянное местожительство заслуженный художник РСФСР Боско Ю. И. 15 сентября 1977 года принимал гостей своей персональной выставки во Дворце культуры «Синтезкаучук». Кстати, на фасаде этого Дворца была установлена его работа: могучая фигу­ра из нержавеющей стали «Рабочий-Прометей». Создавал он эту работу в содружестве со скульптором В. Г. Фетисо­вым и архитектором СМ. Виноград.

В трудное послевоенное время, когда восстанавливали подорванное хозяйство, развитие культуры в городе прохо­дило в традиционных формах: 15 февраля 1947 года про­шел районный смотр художественной самодеятельности, ор­ганизовывались читательские конференции. Профессио­нальных работников культуры и искусства в городе не бы­ло. Но в связи с началом строительства Куйбышевской ГЭС, когда в город прибыло большое количество строителей, Ми­нистерство культуры взяло культурное шефство над строй­кой. В город приехал на гастроли прославленный цирковой коллектив под руководством Юрия Дурова, 22 июня 1951 го­да перед строителями выступали знаменитые дрессировщи­ки лошадей А. и Б. Манжелли, заслуженный артист РСФСР М. М. Золло. 27 июля этого же года на стадионе выступила тогда еще молодая укротительница тигров Ирина Бугримо­ва. Все цирковые труппы, гастролирующие в Куйбышеве, обязательно давали представление и в Ставрополе.

15 сентября 1952 года на стадионе выступил в переры­ве между зарубежными гастролями коллектив хора им. Пятницкого во главе с композитором В. Захаровым. В октябре 1953 года в клубе поселка Комсомольский высту­пил с концертом народный артист СССР С. Я. Лемешев. В его исполнении горожане услышали арии из опер, роман­сы, русские народные песни, произведения советских ком­позиторов.

1 октября 1955 года в поселке Комсомольский откры­вается детская музыкальная школа на 60 учащихся. Обу­чение шло по трем специальностям: баяну, фортепьяно и скрипке. Работало в школе 4 педагога, первым директором школы была Вера Ивановна Макарова, а затем Э. Флит-цер. Но поскольку желающих получить музыкальное об­разование было много не только среди детей, то гориспол­ком через три года открывает при этой же музыкальной школе вечерние курсы музыкального и художественного образования для взрослых. 8 апреля 1959 года при Доме культуры имени Ленинского комсомола начинает работать городской университет культуры.

1 октября 1963 года начинает работать 2-я музыкаль­ная школа на улице им. Жилина, а через несколько лет и третья музыкальная школа. Кстати, в этой школе 30 января 1969 года тоже была открыта вечерняя школа общего музыкального образования для взрослых. Но и вечерние классы не смогли решить проблему всех жела­ющих получить музыкальную грамоту, поэтому решени­ем горисполкома 30 июля 1970 года была открыта дет­ская музыкальная школа № 4 во главе с директором В. Свердловым. Общий уровень музыкальной культуры в городе стал заметно повышаться и это обстоятельство ус­корило открытие в городе 8 октября 1971 года музыкаль­ного училища. Конечно, открываемые музыкальные шко­лы были небольшими по количеству учащихся, да и с ин­струментами, музыкальной литературой было сложно. Постепенно укреплялась материально-техническая база, не без помощи самих горожан, в частности, 12 мая 1972 года начальник цеха завода СК Михаил Константинович Розов передал безвозмездно музыкальной школе № 3 свою музыкальную библиотеку, которую он собирал свы­ше 35 лет.

Большим праздником для всех любителей музыки в го­роде стал концерт выдающегося музыканта современности Мстислава Ростроповича. Он приехал к нам 25 сентября 1973 года с Ульяновским симфоническим оркестром. Для музыканта это тоже памятный концерт, поскольку из-за политического «поведения» в это время ему почти не раз­решали концертную деятельность. Другой выдающийся композитор современности Альфред Шнитке тоже еще до перестройки, испытывающий на себе все административ­ные запреты, 20 февраля 1983 года устроил авторский ве­чер во Дворце культуры завода СК.

Большое значение для повышения музыкальной куль­туры города имело создание в городе в октябре 1985 года Университета музыкальной культуры Союза композиторов СССР. 12 октября был подписан договор города Тольятти с Союзом композиторов об организации такого Университе­та. Такого в стране еще не было, причем инициатива в его создании исходила от властей Тольятти. Подписывая дого­вор, секретарь Союза композиторов, заслуженный деятель искусств РСФСР, композитор А. Г. Флярковский говорил: «...Думаю, что творческое содружество с молодым городом...окажет положительное воздействие на творчество чле­нов Союза композиторов СССР. Социальный заказ такого города, как Тольятти, — большая честь для любого авто­ра. Возможно, это будут не только песенные, но и симфо­нические произведения».

Занятия в Университете проводились ежемесячно. На­ряду с лекциями по проблемным, общим темам музыкаль­ного искусства проводились встречи с ведущими компози­торами, знакомство с музыкальными новинками. Действи­тельно, перед тольяттинцами выступили: Эдуард Колма-новский, Ян Френкель, Никита Богословский, Алексей Мажуков, Георгий Мовсесян, Людмила Лядова. Следует заметить, что ведущие композиторы приезжали к нам в город и раньше, но с созданием Университета авторские концерты композиторов обрели стройность системы, что позволило горожанам не только познакомиться с творчест­вом того или иного автора, но и увидеть панораму совет­ской музыки.

Еще одна форма работы Университета — это творчес­кие лаборатории, в которых проходили профессиональные методические занятия для тольяттинских музыкантов — и профессионалов и самодеятельных. В этих лабораториях с преподавателями музыки общеобразовательных школ про­водил занятия редактор отдела музыки журнала «Музыка в школе» Трушин, а с руководителями детских хоровых студий города — художественный руководитель детской студии «Весна» (г. Москва) Александр Пономарев.

17 октября 1986 года в день открытия нового учебно­го года в Университете музыкальной культуры компози­тор Т. Н. Хренников, а он являлся ректором этого Универ­ситета, приветствуя слушателей, говорил: «Я глубоко ве­рю, что в душе каждого человека, в том числе и молодого, продолжает жить негасимый интерес к искусству, непре­оборимая тяга к прекрасному, истинно художественному. Надо только найти ключ к его душе, пробудить эти чис­тые, но порой дремлющие в душе человека порывы. Поло­жительный опыт работы Тольяттинского университета му­зыкальной культуры — убедительное свидетельство того, что такие пути есть».

Внимание городских властей к вопросам музыкального образования в значительной степени дали свои плоды. Сейчас в городе действуют 16 музыкальных учебных заве­дений во главе с музыкальным училищем. Имена молодых тольяттинских музыкантов Эльвиры Сабановой, Ани Ба-жуткиной, Юлии Мейзер, Елены Воротько, Дмитрия Ко­миссарова, Александры Одинцовой, Анны Медведевой, Маргариты Рыбиной уже давно известны далеко за преде­лами города. Ежегодные музыкальные творческие конкур­сы, проводимые в городе, выявляют все новые и новые имена.

Выявлению юных дарований и росту их мастерства способствуют ежегодно проводимые (начиная с 1992 года) Детские ассамблеи искусств. По итогам таких Ассамблей выпускаются записи на компакт-дисках юных исполните­лей; прекрасно издан Детский альбом с репродукциями молодых тольяттинцев. Несмотря на непростую ситуацию с финансированием, в городе устанавливаются стипендии для особо одаренной творческой молодежи.

СТАВРОПОЛЬСКИЕ ПРОМЫСЛЫ

На протяжении многих веков ставропольская земля была основным источником существования наших предков. Они растили хлеб, выращивали скот, занимались своим хозяйством, но не всегда сводили концы с концами в своем бюджете. Жизнь приучила сельского жителя уметь владеть навыками необходимых в быту профессий, многие умели это делать. Ни одного дня, кроме праздничного, крестьяне не сидели без дела. «Соха кормит, ремесло поит, промыслы одевают», — мудро рассуждали крестьяне. «С ремеслом не пропадешь. Без ремесла — без рук».

Суровые условия климата, нехватка земельных площадей, возрастающая стоимость жизни постепенно ухудшали материальное положение крестьянина. Доходы от земли не всегда покрывали расходы крестьянина. Приходилось искать заработки вне сельского хозяйства.

В этих условиях стало выручать умение владеть каким-либо ремеслом. В народе говорили: «и то ремесло, коли умеешь делать весло». Но своя деревня не всегда пре доставляла крестьянину возможность систематически и регулярно зарабатывать ремеслом. Для сельского общества хватало одного гончара, одного столяра, одного портного и т. д. Значит надо было или побеждать конкурентов высшим профессионализмом, или уходить «на отхожий промысел» в те местности, где требовалось их умение. Так зарабатывали себе на жизнь плотники, пильщики, вальщики, люди других профессий.

Но уходить на отхожий промысел нелегко, приходи лось бросать привычный уклад жизни, оставлять домашнее хозяйство на длительное время без работника, без всяких гарантий, что заработаешь на стороне.

Для многих сельских умельцев предпочтительней стал труд кустаря, работавшего на рынок. Он трудился дома в привычных условиях, уделяя ремеслу свободное от крестьянского труда, время. Труд его стал меняться: кустарь уже не знает своего конкретного потребителя, он идет навстречу неизвестному запросу. Появляется и другая сложность кустарного производства, необходимо найти рынок сбыта своим изделиям. Хорошо если производитель находится вблизи большого города, развитых путей сообщения. В противном случае производство сдерживается.

Чтобы дальше развивать производство, необходимо хорошо изучить рынок сбыта, осваивать производство новых изделий и предлагать их потребителю. Время, затрачиваемое на сбыт изделий, а не на их производство, все время возрастало, забирая время кустаря. Так кустарь-ремесленник начинает превращаться в торговца. Уклад жизни таких торговцев сначала ничем не отличался от своих собратьев по ремеслу, но большое трудолюбие, мастерство помогали им скопить первоначальный капитал. На этот капитал они скупали товар у своих соседей для дальнейшей реализации. Так они становились посредниками между кустарем и потребителем.

Социальное положение торговца из бывших кустарей удовлетворяло интересы обеих сторон. Зная истинные потребности и нужды кустарного производства, торговец помогает кустарю добыть необходимое сырье и вспомогательные материалы. С другой стороны, торговец прислушивается к голосу потребителей: встречает в продаже более модные и совершенные изделия, приобретает столичные или иностранные образцы и дает по ним заказы своим производителям-кустарям. Это способствовало совершенств ванию мастерства кустаря.

Уже в первый год основания города 24 декабря 1737 го да комендант крепости Андрей Змеев, заботясь о развитии ремесел в строящемся городе, просит власти Петербурга: «...надлежит к содержанию той крепости вечно определить мастеровых людей, а именно: кузнецов — 4, слесарей —2, столяров — 4, токарей — 2, пешнаков (печников) — 4, кирпичников — 2, плотников — 6. А без оных мастеровых людей при той крепости во всяких случающихся поделках никак пробыть невозможно».

В конце 1883 года согласно проведенной переписи 15.833 крестьянских хозяйств Ставропольского уезда занимались различными промыслами. Одни промыслы были тесно связаны с сельским хозяйством: маслобойщики, ого родники, пасечники, садовники и т. д. Профили строи тельного производства превращали крестьян в каменщиков, колодезников, кровельщиков, маляров, кирпичников, пильщиков, печников.

Были среди крестьян Ставропольского уезда и бондари, ведерники, гармонщики, колесники, лапотники. Требовали своих умельцев и промысла и ремесла, связанные с изготовлением одежды и обуви для человека: башмачники, овчинники, сапожники, сыромятники, портные, щер-стобиты, шапочники и т. д. И всюду, где возделывали лен, женщины всю зиму сидели за ткацкими станами — ткали холсты. Зимой их отбеливали на морозе, по насту, а 1 мая, в день Иоанна Ветхопещерника, сельские ткачихи выноси ли первые холсты на первое весеннее солнышко. Проветренные и прогретые холсты, готовя к ярмарке, сворачивали в «новины». Одна «новина» равнялась трем «стенам», а в каждой «стене» было 8—10 аршин. «Новины» и «стены» скатывались в «трубки». Так и торговали на ярмарке — «трубками». Немного, но были и промыслы, связанные работой с металлом: кузнецы, медники, слесаря.

Были люди, которые рассматривали промысел в качестве только вспомогательного характера. Таких среди ставропольского крестьянства было 65,8 процента. То вся деревня бросится заниматься плетением рогож, то изделия ми из бересты, то лук выращивать. Ведь многое зависело от конъюнктуры рынка, цены на тот или иной товар. Поднялась цена на мочало, всей деревней в лес — дерут мочало, насытился рынок — бросили. Конечно, играли свою роль и местные традиции и условия для занятия подсо ным промыслом. Однако, способности и талант некоторых превращали занятия ремеслом в основной вид заработка. Да и рынок и весь уклад жизни сельского жителя требовал новых и разных товаров и услуг, и все это удовлетворялось.

В конце прошлого века среди населения Ставрополь ского уезда была масса различных и нужных людям реме сел. Каких только не было. Было 44 человека калачника, которые выпекали калачи, 230 — дровосеков, 38 — лапотников, 48 — рогожников, 342 — портных, 4 — гребенщика, 27 — колодезников и т. д.

Часть ремесел, распространенных ранее в Ставропольском уезде, сейчас исчезла из нашей жизни: одни исторически угасли (кучера, лакеи), другие сменили название (красильщики, повитухи), третьи, — современная технология отодвинула с переднего края и многие постепенно забываются. О некоторых ремеслах предыдущих поколений мы и намерены рассказать.

Лесной промысел

В жизни человека лес играл и играет огромную роль, давая работу, изделия лесного промысла всегда сопутствовали человеку. Замечательный русский писатель К. Г. Паустовский как-то замечал, что «леса не только приносят великую пользу человеку, украшают и оздоравливают зем лю, но и поддерживают самую жизнь на земле».

Леса в Ставропольском уезде были в основном в северной и южной частях уезда: в Бряндинской, Мулловской, Старо-Бинарадской и Федоровской волостях. Здесь жили крестьяне, для которых работа в лесу являлась промыслом, в дополнении к хлебопашеству. 230 крестьянских дворов этих волостей являлись дроворубами и доставляли лес потребителю. Этот промысел все же имел случайный характер по сравнению с другими, так как рубка и вывоз леса производились не ежегодно и не всегда в одинаковых размерах.

Крестьяне деревни Кунеевка (на месте этой деревни сейчас располагается пос. Комсомольский) традиционно в зимнее время нанимались рубить и возить лес в экономию графа Орлова-Давыдова: сажень однополенных дров рубили и складывали в лесу за 50 копеек; сажень 3-по-ленных — 1 рубль 20 копеек; ему же возили дрова в деревню Моркваши за 15 верст от места рубки по 2 рубля 50 копеек за пятерик. Для этого крестьяне переселялись на 2—3 недели в лес, где устраивали себе холодные землянки. Нетрудно догадаться, что работать приходилось по пояс в снегу. В Старой Бинарадке этим промыслом занималась почти половина деревни.

Собираясь в лес на зимний промысел, крестьяне брали с собой и несколько «кружков» замороженных щей —

основная и редко сменяемая пища. «Щи да каша — пища наша», — гласила каждодневная поговорка. Щи никогда не приедались. Говорили: «отец родной надоест, а щи не надоедят». В лесу на костре замороженные «кружки» щей легко было разогреть и, пожалуйста, домашняя еда.

Обычно работали в лесу до 16 марта. В этот день по церковному календарю отмечали день Евдокии-плющихи и считалось, что это был последний день, когда можно было рубить лес «потому, видишь ты, с Евдокии-то дня рубке леса запрет для того, что в соку он бывает...»

Крестьяне Федоровки, Зеленовки ежегодно нанимались лесопромышленниками Аржановым и его конкурентом Сбитневым рубить и возить лес к Волге за 12 верст от села, получая по 28 копеек за каждый доставленный воз. Здесь его готовили к продаже в других местах, собирали плоты или готовили к погрузке баржу. Часть привезенного леса оставалась для переработки на местных предприятиях. Переработать лес можно было на лесопильном заводе Милитинского в Кунеевке, на заводе Леушина в Ставрополе, на заводе Капустина в Курумоче. Свои лесопильные заводы были в Ташле, Старой Бииарадке, Новом Буя не, Узюкове и других селах. На заводе Милитинского стояли 3 пилорамы, а на Узюковском заводе применялся локомобиль в 12 л. с.

Рубкой леса за зиму можно было заработать одному крестьянину 10 рублей, а перевозкой лошадью — 5 рублей. Чтобы нагляднее представить себе эту сумму, заметим, что средняя лошадка на ставропольском рынке тогда стоила 20 рублей.

Зачастую дроворубный промысел комбинировался с другими, непосредственно с ним связанными — мочальным и лубочным. Например, в Бряндино крестьяне договаривались о рубке и возке леса купцам Маркову и Алее-ву, часто вместо денег выговаривали себе право пользоваться мочалом или лубками, или наоборот: дерево берут себе, а мочало и лубок отдавали хозяевам леса.

А лыко и мочало являлись тем сырьем, которое требовалось многим. Из лыка плели рогожи, из которых дела ли кули для сыпучих продуктов, циновки на пол. В Ставропольском уезде работало 48 мастеров-рогожников. Бес спорный центр рогожников располагался в небольшом та тарском селе Боровки Нижне-Сахчинской волости, где делали рогожные кули. Купцы нанимали ткать кули по 2 копейки за штуку, хотя за кули, так сказать экспортного исполнения, платили по 5 копеек. Но больше 5—6 кулей за день мало кто из мастеров мог сделать, поскольку кули были различных объемов, в зависимости от предназначения. Самые большие и прочные мучные кули делали размером 125 см на 231 см. Куль для ржи изготовлялся для веса 9 пудов 10 фунтов (151 кг), а для овса — 6 пудов 5 фунтов (100 кг). А из мочала делали швабры, кисти, веревки, канаты, упряжь для лошадей. Использовалось лыко для набивки тюфяков и мягкой мебели. Наконец, ни кто не обходился без обыкновенной банной мочалки.

Но главное, для чего использовалось лыко — это лапти — самая массовая, самая дешевая и самая популярная старинная русская обувь. Лапти были хороши всем — легкие, удобные, дешевые, теплые зимой и прохладные летом. Один недостаток был у лаптей — быстро снашивались: до 20 пар снашивалось за сезон. В народе не зря говорили: «в дорогу идти, пятеро лаптей сплести». Впрочем сплести не составляло труда: почти в каждой семье умели это делать. Но 37 лапотников Ставропольского уезда были поистине мастерами своего дела. Они могли сделать на любой размер, специально для дальней дороги, для любо го времени года. Могли сделать и расписные из подкрашенного лыка. Делали для «шлепанья» по домашнему хозяйству с завышенными бортиками — их называли ба-хилки. Почти без сомненья можно говорить, что известная всем Бахилова поляна наверняка связана с этим промыслом.

Значительная часть крестьян занималась смолокуренем и выжигом угля. Получаемые смола и деготь пользовались большим спросом у крестьян. Дегтем смазывали т лежные колеса, различные замки, сапоги, чтобы не промокали. Тогда не было лучше средства, чем деготь, чтобы пропитать сваи, нижние венцы деревянных срубов, соприкасавшихся с влажной почвой или водой. Без дегтя невозможна была работа кожевенных заводов, где он использовался для приготовления так называемой черной (или русской) юфти — кожи особой выделки и с приятным смолистым запахом.

А какой самовар мог шуметь без доброй горсточки древесного угля? Не могли без него обходиться и кузнецы. Так что смолокуры и углежоги делали весьма нужный и необходимый в хозяйстве товар. Традиционно этим подзарабатывали крестьяне Курумоча, Русского и Чувашского Собакаево, Большой Кандалы. Но все-таки центром смолокурения и углежогов была Старая Бинарадка, здесь этим промыслом занималось 50 крестьянских дворов.

В упомянутых селах для смолокуров за селом выделялось 2—3 десятины земли, где они занимались своим промыслом. В земле рылась яма, или, как тогда говорилось, «кубанка» до 2-х метров глубины, стены которой выкладывались кирпичом, а нижняя часть обмазывалась глиной и поливалась смолой для того, чтобы сделать стены плотными и непроницаемыми для смолы. В конце 19 века ямный способ стал постепенно уступать более совершенному способу — выгонке в «казанах» — кубах. Если в ямах получали кроме смолы, только уголь, то в казанах стали получать и скипидар.

Для смолокурения лес покупался исключительно сосновый — дровами или корнями, но лучшим смоляным материалом считались сосновые корни, обыкновенно покупаемые крестьянами по 3 рубля за кубическую сажень (са жень равнялась 213,36 см). Болыне-кандалинские крестьяне покупали материал за 12 верст от села у «Новиков-ских господ», в селе Лебяжьем у помещика Обрезкова и возле Курумоча в удельном лесу.

Добыть из земли кубическую сажень сосновых пеньков и переколоть их требовало гигантских затрат труда. 12 че ловек крестьян могли за день заготовить сажень или один человек за 12 дней труда. А из орудий труда были лопата, топор и деревянные клинья.

При покупке сосновых дров подготовительный период, конечно, сокращался вдвое, но зато из такого же количества материалов выкуривалось вдвое меньше смолы, а уголь получался гораздо мягче корневых, значит и дешевле при продаже.

В кубанку клали от 5 до 10 возов расколотых корней, смотря, конечно, по размерам ямы, из которых через 3 дня выкуривалось 15—18 пудов смолы и до 15 кулей угля (по 2 пуда в каждом). Чтобы не утомлять читателя экономическими выкладками, скажем, что с каждой кубанки чистой прибыли получалось 10 рублей 50 копеек, а если вычесть стоимость собственного труда, доставку товара на базар, то, по словам самих крестьян, заработок на этом промысле составлял 33 копейки в день.

В последней трети прошлого века выгонка смолы у ста­вропольских крестьян сильно сократилась из-за замены смазки колес нефтью, но сбыт угля не ограничивался ме­стным рынком. Углежоги Ставропольского уезда успешно его продавали в Спасском Затоне (Казанская губерния), в Кривушах (Симбирская губерния), в Самаре, где корневые угли продавались по 70 копеек за куль, а дровяные — по 50 копеек.

Зола, оставшаяся после углежогов, использовалась для получения поташа, который требовался и в мыловарении, и в кожевенных производствах. С давних пор в Ставропо­ле было несколько поташных заводов. В 1858 году поташ­ным заводом в Ставрополе владели мещане Николай и Константин Дмитриевы, их завод занимал сарай 4x4 саже­ни (сажень равнялась 2,13 см) и действовал с 1852 года. С этого же года существовали два завода купца 111 гильдии Григория Алексеевича Владимирцева; чуть позже, в 1857 году построил свой поташный завод купец Коробов Антон Кузьмич. Но самый старый поташный завод (с 1847 года) был у Махмуда Салтанова. Оборудование таких заводов кустарного типа было несложным: несколько чанов с дву­мя днищами, причем верхнее было типа решетки, боль­шие сковороды для выпаривания и печи для прокалива­ния полученного экстракта.

На продырявленное верхнее дно накладывалась солома или грубая ткань, а на нее помещали смоченную водой зо­лу. Полученный выпариванием сырой поташ был нечист, имел бурый цвет, а в соединении с водой давал темный раствор. Поэтому полученный бурый порошок прокалива­ли в печах, где выпаривалась оставшаяся вода и сгорали все содержащиеся в нем органические вещества. В резуль­тате получался белый порошок, который и продавался. Но больше всего поташа получали при обработке не древесной золы, а подсолнечника. Из древесины тополя золы выхо­дило 0,8% от древесины, из березы — 1%, сосны — 1,5%, дуба — 3,3%. При сжигании соломы золы получалось 4,5%, а из стеблей и головок подсолнечника 6% золы. Не­большое количество поташа получали при выпаривании на кожевенных предприятиях.

Лес давал жизнь и такому промыслу. Некоторые ста­рики еще помнят «смолянки» — этакие дощечки для точки кос. В сенокосную пору и во время жатвы была слышна песнь косы. Косой-горбушей, а позднее косой-стойкой жали ячмень, пшеницу, овес, косили гречу, го­рох. Поскольку лезвие косы или, как говорили жало, быстро затуплялось, его постоянно подтачивали деревян­ной лопаточкой, обмазанной варом и обсыпанной песком или наждачной пылью. Отсюда и название «смолянка». У некоторых хозяев подобные смолянки находились в специальных футлярчиках, сделанных из бересты, со­бранных из отдельных дощечек, долбленых из цельного куска дерева, из кожи и жести. На дно каждого футляр­чика наливали воды, благодаря которой брусок постоян­но увлажнялся, обеспечивая хорошее качество заточки косы.

Таких мастеров-смолянщиков в Ставропольском уезде было 36 человек, в основном среди чувашского и татарско­го населения Собакаево, Кильметьево и Кубан-озера. Эти смолянки продавались в Ставрополе на базаре по 0,5 ко­пейки или 3—4 копейки за десяток. При хорошем урожае хлебов или трав спрос на смолянки был большой, поэтому такие мастера за весну зарабатывали по 10—12 рублей. Но к концу 19 века этот промысел из-за конкуренции точиль­ных брусков стал сокращаться, осталось только в памяти слово «смолянка».

В осеннее время часть крестьян занималась в лесу вы­делкой пчелиных колод. Для этого брали разрешение лес­ничего на поиск полусгнивших палых деревьев. За каждое такое дерево платили по 20 копеек и старались вывезти в определенный срок. Если не успеешь, то найденное и оп­лаченное тобой дерево становилось собственностью казны. Из вывезенного полого дерева с помощью «тесла», топора и долот получались ульи. Обычно мастер мог за день изго­товить не более двух колод, а покупателями таких колод-ульев были местные крестьяне. Они их покупали по 50 ко­пеек.

Ульи требовались многим, ибо пчеловодство в уезде было сильно развито. Этот промысел в нашем крае разви­вался с незапамятных времен. В Жигулевских лесах было распространено «бортничество» — промысел меда диких пчел «в бортах» — естественных древесных дуплах и ко­лодах.

Неутомимые медоносные работницы особо чтились крестьянами. Пчелу называли «божьей угодницей>>, ко­торая «трудилась людям на потребу, Богу на угоду». Пчел оберегали, искусство разведения пчел высоко цени­лось, и конечно, пчела-труженица нуждалась в небесном покровительстве. В конечном счете попечителем над пче­лами русские крестьяне избрали святого Зосиму — осно­вателя Соловецкого монастыря. Этот день отмечался 30 апреля.

Благоприятные климатические условия Жигулей, бо­гатая медоносная растительность лесов и лугов способство­вала обильным медосборам. До возникновения сахароваре­ния мед был единственным сладким продуктом питания и высоко ценился.

Несмотря на то, что в начале 19 века русский пчело­вод П. И. Прокопович изобрел первый в мире рамочный разборный улей, у нас в Ставропольском уезде к началу 20 века большинство пчелосемей держали в колодах. Продук­тивность большинства пасек была небольшая, от одной пчелиной семьи получали в среднем 4—6 кг меда. Самые большие пасеки в Ставрополе Николая Дорогова, Родиона Монахова, Ивана Кичигина (по 40 ульев у каждого) соби­рали с каждого улья побольше, чем остальные. Небольшие пасеки отставного солдата Матвея Дерябина и мещанина Бориса Лошкарева были не в счет.

В 1883 году в Мусорке стояло 609 ульев на 530 крес­тьянских дворов, в Старой Бинарадке — 603 улья на 505 дворов, в Зеленовке — 197 ульев на 109 дворов, в Василь-евке — 156 ульев на 149 дворов, в Федоровке было 134 улья на 98 дворов, в Ягодном было 702 улья на 579 дво­ров. Конечно, это не означает, что каждый крестьянский двор имел пчел и был покупателем ульев. В Мусорке толь­ко 56 крестьян держали пчел, в Ягодном — 23 и т. д. В любом случае покупатели были всегда. Были покупатели и на изделия других промыслов, связанных с лесом.

Ни одна крестьянская семья не обходилась без продук­ции бондарей, ведь на долгую зиму необходимо было запа­сти продукты, нужно было квасить, солить, мочить про­дукты. В Ставропольском уезде в конце прошлого века официально было зарегистрировано 49 бондарей. Как и в любом промысле, среди них были и ремесленники, и мастера-виртуозы своего дела. В народе говорили: «Каков ма­стер, такова и работа».

Пожалуй, самым распространенным изделием у бонда­рей были посуда для квашения и соления. В конце сентя­бря — начале октября в каждой крестьянской избе назна­чался день, который назывался капустницей. В этот день заготовляли капусту: тогда часть капусты квасили, а часть — солили. Капусту квасили целыми кочанами, шинковали, рубили. Мелко нарубленную капусту сдабри­вали морковью, тмином, чаще всего в капусту клали не­сколько целых кочанов с крестообразным надрезом.

Практически по такой технологии делают и сейчас. А когда квасили — то слой капусты пересыпали вместе с со­лью ржаной мукой. В этом случае в кадушку добавляли ржаного кваса. Отсюда и пошло название «квашеная», то есть заправленная квасом. Стоит ли говорить, что подоб­ная, капуста намного отличались от той, что готовят сей­час в пластмассовых ящиках, полиэтиленовых мешках или стеклянных банках.

К этому дню хозяин приводил в порядок старые ка­душки, а если в селе был бондарь — заказывал новые или покупал на базаре. Можно было заказать или купить ка­душку любого размера: от одноведерной до 20-ведерной.

Основное условие, предъявляемое к кадушке для соле­ний, — чтобы она была дубовой. Дубильные вещества, со­держащиеся в этом дереве, придавали солению своеобраз­ный аромат: капуста, огурцы в таких кадках оставались до самого жаркого времени крепкими, хрустящими. Даже если кадушка была старой и вроде бы дубильных веществ от времени в ней поубавилось, то ее перед солением запа­ривали дубовым веником. Для этого ее заливали кипят­ком, затем туда клали раскаленный камень, дубовый ве­ник и плотно закрывали. Затем воду сливали, и кадка как бы восстанавливала свои качества.

Но более деликатесный характер приобретала капуста, заквашенная в осиновой бочке, тогда белизна и упругость капусты сохранялись идеально. Но осиновые бочки были недолговечны, практически на один сезон, поэтому люди покупали дубовую. Но настоящие гурманы даже в дубовую кадушку вместе с капустой клали осиновое полено. В этом случае капуста никогда не перекисала. Между прочим, современная химия нашла в коре осины консервирующие кислоты и подтвердила опыт наших предков. Между про­чим, еще Владимир Иванович Даль в своей работе «О пове­рьях, суевериях и предрассудках русского народа» (1880 г.) утверждал, что от перекисания капусту спасет осиновое полено.

Насколько был выгоден с экономической точки зрения бондарный промысел? Это легко подсчитать. Мастеру тре­бовалось инструмента на 5 рублей 20 копеек («ладило» — большой рубанок — 75 копеек, скобель — 50 копеек, «шерхебель» — 30 копеек, 2 железных циркуля — 50 ко­пеек, фуганок — 1 руб. 20 копеек и т. д.). Мастеру 20-ве-дерная бочка обходилась в 1 рубль 20 копеек — продава­лась за 2 рубля; 5-ведерная кадушка обходилась в 40 ко­пеек — продавалась за 60 копеек; пара деревянных ведер обходилась в 20 копеек — продавалась за 30 копеек. Что­бы сделать бочку, требовалось 3—4 дня, пару ведер — 1 день. Таким образом, однодневный заработок бондаря со­ставлял в среднем 20 копеек.

Наряду с дубовыми кадушками бондари делали и дру­гие кадки, поменьше размером, беленькие с чуть розова­тым оттенком — липовые кадушечки, и предназначение у них было другое. Их покупали для хранения меда — иде­альной посуды не было, в них мед сохранял свой летний аромат и свежесть.

Липовые кадушечки использовались также для хране­ния и перевозки сливочного масла. Хороший бондарь тут же подсказывал заказчику и небольшой секрет хранения в такой таре и топленого масла. Для этого надо было только предварительно налить в кадку горячую соленую воду, по­ка она не остынет.

Если кадушки были в основном осенним товаром, то весной у бондарей преобладала другая продукция, мень­шего размера. Весной охотно покупали легкие липовые по­дойники с крышкой, чтобы летом с пастбища хозяйка мог­ла принести надоенное молоко. Причем, подойник закры­вали крышкой только по дороге на дойку, чтобы мошкара и пыль не попала. А обратно крышку подойника снимали: существовало поверие, что молоко под глухой крышкой не может находиться, поэтому подойник обратно закрывали чистой тряпицей.

А вот для сметаны, и это знала любая хозяйка, лучше посуды не найти, чем можжевеловая кадушка, в ней сме­тана не кисла. Но больше, пожалуй, можжевеловые каду­шечки («бочата») использовались для засолки грибов, они насыщались своеобразным ароматом, неповторимым вку­сом, потому что сама древесина источала запах, напомина­ющий запах перца.

Весной покупали и другую различную деревенскую посуду типа фляжек, логунцов, я^банчиков и т. д. Летом в сенокосную пору, когда все выезжали в поле или на жнитво, невозможно было обойтись без жбанчика холод­ного кваса, пива или просто холодненькой родничковой водички.