«Г.К. Кириллова РОДНЫЕ КОРНИ Иркутск – 2009. Кириллова Г.К. ...»

Одно лето не уродились в Потехиной травы, и покосы арендовали в «хакасах». Дедушка взял с собой на покос маму. Она была еще совсем маленькой. В ее обязанности входило присматривать за конями, когда в обед отец отдыхал. В первый же день Таина высмотрела, что в юрте лежит мясо забитого жеребенка, и по нему ползают мясные зеленые мухи. Самогонный аппарат, на котором гнали арьян (водка из молока), замазан коровьим пометом. Девочка была очень брезгливой и ничего их хозяйской еды не ела. Говорила, что до того изголодалась за это время, что вытряхивала крошки, которые застряли в швах мешка из-под хлеба. А тятя? Вечером вернулся домой хозяин (Сынаич – так мама его называла). Очень радушно поздоровался со словами: «О, Егора пришла!». Сели ужинать за низенький стол. Все сидели, скрестив ноги, пили арьян, курили трубки, плевали тут же. У всех в руках ножи. Руками берут куски мяса и у самых губ отрезают. Таина наблюдала и удивлялась, что и ее отец ведет себя так же, как хакасы.

У Егора Романовича были приятели среди очень богатых хакасов, например, Спирины, Сукины. Федор Егорьевич Спирин (видывала его), высокий старик, пас коров шадринских жителей. А до раскулачивания его стада пасли десятки пастухов. Число же лошадей, овец в его стадах было несчетно. Федор Егорьевич приходил прощаться с дедом Егором, когда он уже был при смерти.

В семье Егора Романовича вырос мальчик-хакас по имени Албан (в переводе с хакасского – налог). Дедушка привез его из улуса за седлом. Рассказывали, что ездил он смотреть свой табун лошадей и заехал в улус. Там прошел какой-то мор. Люди умерли, а малыш был один. Албан был ровесник старшего сына Егора Романовича – Максима. Мальчики очень дружили. Мама говорила, что именно Албан пристрастил Максима к охоте. Подростком Албан пас овец. Когда Максим женился (была очень богатая свадьба, невеста была из-за Енисея), Албану доверили везти жениха с невестой.

Когда же женился сам Албан, то его наделили скотом, построили избу. Жену Албана мама называла тетка Мавра. С ней они зимовали на заимке. Тетка Мавра была полной женщиной, с ней так тепло и уютно было спать. Мавра курила, а ребятишки, подражая ей, тоже «закуривали» мох.

Детей у Албана и Мавры не было. Албан остался в Потехиной, когда наших выслали. Мавра умерла. Он женился на другой женщине, которая оказалась далеко не доброй. Все корила мужа, называя «кулацким подпевалой». Народились у них дети (дочь Албана еще в 2002 г. жила в Потехиной). Албан воевал, последние годы был слепым. Дядя Максим, когда переехал на рудник Юлия, нашел Албана. Навещал его и помогал, поскольку жила его семья в нужде. Мама с дядей Колей тоже навестили Албана. Привезли ему рубаху. Жена его сказала, что рубахи-то у него есть, а вот брюк нету.

Албан умер не своей смертью. Сгорел. Он курил и, будучи слепым, нечаянно поджег себя. Я побыла на могиле Албана, когда ездила в 2002 г. в Большую Ербу.

Дедонька Егор был страстный лошадник. Однажды, продав скот, привел он с ярмарки жеребца по кличке Белоножка. Все потешинские лошадники пришли смотреть, какого коня купил Егор Романович. Жеребец был рысистой чистокровной породы, гнедой с белыми «носочками». Белоножка был табунным жеребцом. Очень ждали от него потомство. И вот одна из кобылиц родила жеребчика, очень похожего на Белоножку. К несчастью, жеребенка не сохранили (его задрали волки). Мама говорила, что вся семья плакала. Белоножку в гражданскую взял командир партизанского отряда, когда партизаны гнали Колчака. Дедушка не советовал брать жеребца, говорил, что конь нежный, не выдюжит больших переходов, да еще по глубоким снегам. Но Ванька (так называли командира), видно, соблазнился красотой бегунца. Хотелось ему покрасоваться на породистой лошади. Ушел Белоножка воевать. Каково же было изумление и радость, когда однажды кто-то увидел в окно, что у ворот стоит Белоножка, замученный, отощавший. Видно, бросили его партизаны, а он нашел дорогу домой.

Взяли Белоножку в раскулачку на колхозный двор, и пропал он от голода за деревней на «назьмах», как рассказывала мамина подруга детства Анна Ивановна Кудрина.

В молодости Егор Романович играл на гармошке. И прозвище у него было Егор-гармонист. Особенно лихо играл «Камаринскую». Помню, что когда играла пластинка патефонная с этой песней, то баба Фекла говорила, что это песня деда Егора. Случилось, что натер мозоль деда Егор на руке, мозоль воспалилась, «лечение» домашнее привело к тому, что пальцы на правой руке оказались, как говорили, «стянутыми», т.е. не разгибались. На гармони играть стал Максим Егорович.

Вообще, в семье были и балалайка, и гитара. Мама моя играла на балалайке, Петр Егорович (дядя Петя) играл на гитаре. В субботу, когда вся семья собиралась дома, мылись в бане, садились чаевничать, а потом играли и пели. Как пели наши родные! У мамы, ее братьев и сестер были очень красивые голоса. Я всегда с огромным удовольствием слушала их пение, когда они собирались «на гулянку».

Дядя Максим очень хорошо пел «Среди долины ровныя». Мама пела с раннего детства. Голосистой была и ее подружка Нюрка Кудрина. Совсем маленьких их просили петь. И песни запоминали сразу же, стоило один раз услышать. Особенно хорошо у них получалась песня «Ехали манчжурцы со службы домой». Нюрка иной раз скажет: «Ты сводишь!» а мама еще не понимала, что это значит. Нюрка была старше на год и, видно, слух у нее был совершеннее.

С Нюркой, Анной Ивановной, мама встретилась в Туиме, куда переехала семья дяди Максима где-то в 60-х годах, после более чем тридцатилетней разлуки. И Анна Ивановна погостила у нас в Иркутске.

Семья Кудриных жила небогато. Отец Иван Кудрин не очень усердным был хозяином. Усадьба же у них была крепко обустроена. Видно, дедушка Кудрин зажиточным был. Все хозяйство вела Алена Кудриха. Было у них две дочери – Клавдия и Нюрка. Избушка у подружки была ветхая. Ребятишки зимой играли на полатях (там теплее), и Нюрка каждый раз предупреждала, чтобы на печку не вставали, а то она провалится. Анна Ивановна смолоду работала за мужика. Была веселой, остроумной, неунывающей. Как-то, будучи уже девушкой, пахала она пашню. Подъехал парень и стал к ней приставать. Нюрка отбилась от него, порвала на нем рубаху, выдрала волосы. Другая бы умолчала об этом, а Нюрка на вечорке, как только появился этот парень, громко заявила: «Смотрите, девки, волосьев-то у такого-то на голове мало, это я ему выдрала». Опозорила парня всенародно. И поделом!

По соседству с Кудриными жила семья Кадцына Савушки. Так в деревне называли бедняка, который не пахал, не сеял. В рождественские дни запряжет Савушка свою единственную лошаденку и поедет по своей деревне и по соседним деревням Рождество славить. Наславит целый воз снеди. Щедрыми были сибирские крестьяне. Кто баранье стегно даст, кто горшок масла, стряпни всякой. Лошадь у Савушки круглый год «паслась» за деревней.

Когда пришли партизаны, Савушка стал коммунистом. Славить ему стало нельзя. Нюрка подговаривала девчонок в святки маскированными идти к Савушке. Нярядились, пошли. Ввалились в избушку (а она была как полуземлянка) с песнями, плясками. Савушка соскочил с нарцев и давай их выгонять. кто сам выскочил, а Нюрка замешкалась, и Савушка ее «в загривок» вытолкнул. Обиделась Нюрка: «Ну, теперь я ему покоя не дам». И весь вечер стучали они к Савушке то в единственное окошко, то в дверь, спрашивали: «Маскарованных пустите?»

Деда Егор Романович в германскую войну был взят в армию, хотя был из-за руки инвалидом (нестроевым). Служил он в тылу, в интендантских войсках. Закупал скот для армии в Туве (Ойротии) и Монголии. Баба Груня ездила к мужу, когда он служил в Канске. Потом с удивлением рассказывала, что на вокзале она слышала, как какая-то женщина выступала перед солдатами и призывала их свергнуть царя.

Мама вспоминала, что вернулся их тятя из армии ночью, а перед этим днем собака Каштанка очень беспокойно вела себя. Обычно так она «ворожила» возвращение хозяина с рыбалки, с Июса. Пробежит по блоку (была она на цепи), помашет хвостом, повизгивая, и опять бежит в другой конец двора. Ночью молодые собаки, народившиеся в отсутствие хозяина, подняли такой лай, просто рвом рвут. А Каштанка ластится, радостно повизгивает. Все проснулись. Тятя ходит по ограде, прошел во дворы к коням, приговаривая: «Развели тут псарню».

Пока хозяин был в армии, хозяйство стало рушиться. Заимку летом рудницкие разобрали, вытащили полы (заимка была где-то по дороге на станцию Сон). Пришлось зимовать со скотом у кого-то из односельчан. Кажется, мама говорила, у Архиповых.

Деда Роман был уже немощным, хозяйничать не мог. Именно в это время появился у наших в семье работник Омеля (Емельян Шикурьянович Кисломбратов). Баба Груня привела его вечером от Юндаловых. Очень страшным показался он ребятишкам. Глаза большие, навыкате, и кровяные. Мама говорила, что выглядывали они с полатей и снова прятались. Омеля по национальности был татарин. Очень добросовестный, работящий человек. Жил в семье Кириловых до самой их ссылки. Был у Омели порок: страдал он запоями. Когда проходил запой, возвращался к своим хозяевам грязный, оборванный. Его снова принимали, обстирывали.

Был у Омели любимый конь по кличке Мишка. Поехал Омеля на озеро Шунет за солью (бузуном) для скота. Бросил несколько лопат соли в короб, и Мишка пошел так, что Омеля не смог его догнать. Видно, конь испугался. На Омеле был нагольный тулуп. Ветром ему раздувало полы, на морозе тулуп шуршал. Дома очень испугались. Что случилось с Омелей? Мишка пришел, в коробе немножко бузуна, а возницы нет. Омеля появился лишь на другой или третий день со словами: «Эта Михаила, эта падло».

Омеля летом пас деревенских коров, кормился и ночевал по очереди у разных хозяев. Был он человек приметливый. Харчился он и в семье моего папы, в семье его отчима, Акентия Сергеевича Чернова, как звали его в деревне.

Когда наших увезли в ссылку, Омеля остался в Потехиной. И вот однажды, уже наши были в Черемхово, жили в землянках, появился Омеля. Мама рассказывала, как они ему обрадовались. Он для них был родным человеком. Омеля сказал: «Максим, ты должен меня похоронить». «Да – ответил Максим Егорович, – но видишь, как мы живем». Семья в землянке занимала столько места на нарах, сколько надо было, чтобы все вместились лежа. Решили, что Омеле снимут квартиру. Походили в поисках квартиры по Шадринке. Однако Омеля заявил, что он здесь не останется. В Шадринке было много ссыльных татар. Он почему-то не любил своих соплеменников и сказал, что не может остаться в Черемхово: «Здесь много наших гололоба». Тогда решили, что поедет Омеля в село Абан к Марусе (младшая сестра мамы в тайге, на Чуне, осталась, вышла замуж на Вершинина Федора Ивановича). Проводили Омелю. А в Абан к Марусе он не добрался, где-то пропал Омеля. Наши думали, что, наверно, дорогой с ним случился приступ. Страдал он грыжей. Может быть, сняли с поезда и похоронили как бездомного.

Мама всегда поминала Омелю и говорила, что в 33-м году он их спас от голодной смерти. Ведь Омеля приехал тогда не с пустыми руками. Он привез целый мешок ременных обратей (узд). Собрал на колхозном дворе уздечки, которые принадлежали его хозяевам. Развязал Омеля мешок, достал узду и с горечью сказал: «Эта Михаила». На эти узды деда Егор выменял в ближайшем колхозе или коммуне полмешка муки из отходов. Баба Груня добавляла по горсточке этой муки в лепешки из лебеды.

Моя любимая, добрая баба Груня, Аграфена Даниловна Батуева, родилась в деревне Знаменка. отец ее, Данила Степанович, был примаком, т.е. был взят в дом своей жены. Отец его, наш прадедушка Степан, был ссыльнопоселенцем. Откуда и за что он был сослан в Сибирь, никогда никто не рассказывал. Только мама говорила, что дед Данила был очень добрым человеком. Авдотья Андреевна Брагина (Нечаева) вспоминала, что, когда она была молодушкой (первый год жила в семье мужа), Данила Степанович говорил ей: «Тебе, поди, Дунюшка, тяжко. В чужой семье тяжело привыкать». Дедонька Данила был в ту пору уже старичком, посиживал за воротами на лавочке и вот такими словами жалел молодую женщину.

Жена его, мать Аграфены Даниловны, Устинья Николаевна Брагина. Мама помнила ее уже старенькой. Была она долгие годы неподвижной. От какой-то болезни у нее были согнуты ноги в коленках и не разгибались. Даже гроб для покойной пришлось делать высокий, как ящик.

Брагины, как и Кириловы и Песеговы, как уже писала, были в Сибири старожилами.В метрической книге Беллыкской Покровской церкви обнаружила запись: «…8 июля 1862 г. у Николая Андреевича Брагина, крестьянина села Беллык, и его законной жены Елены Дамиановны родился сын Степан. Восприемники – брат отца младенца Николай Андреевич Брагин….». То есть Брагины были односельчанами Песеговых.

Из рассказов мамы я знала, что у Брагиных тоже было в семье два Николая. У Николая Андреевича, отца младенца Степана, было несколько сыновей. В метрической книге есть запись о рождении 8 ноября 1859 года сына Куарта (домашние его звали Куваром). Были сыновья Яков и два Григория. (Один из них, старший, отслужил 25 лет в армии, поэтому в деревне его звали Григорий-солдат). У Кувара детей не было. А вот Яков и Григории дали многочисленное потомство, в том числе Андрея Григорьевича (сына Григория-солдата), супруга Марфы Романовны Кириловой; Фёдора Григорьевича, отца Валентины Фёдоровны, которая была замужем за Степаном Дмитриевичем Кириловым. Николай Андреевич, который был восприемником младенца Степана, – отец Устиньи Николаевны моей прабабушки. Сыновей у них с Алёной не было. Поэтому за Устинью и был взят Данила Батуев, который жил у них в работниках. В книге « Этнография русского крестьянства Сибири…» пишут, что созданию семей ссыльными препятствовало «…настороженное отношение со стороны старожильческого населения, не желавшего с ними родниться». Не спас положения и указ 1831г. о вознаграждении крестьян, женивших дочерей на ссыльных» (стр.34). Поэтому не случайно мать Устиньи Николаевны внушала внукам, когда они бежали играть на улицу: «Не говорите, что вы Батуевы, говорите – Брагины».

Когда Брагины переехали из Беллыка в деревню Знаменка, где родилась моя бабонька Груня, я не установила.

Вторая дочь Николая Андреевича и Алены Брагиных, Лукерья Николаевна, была выдана замуж за Лопатина Петра Ларионовича, единственного сына очень богатых родителей. У бабоньки Лукеи (так ее называли) детей не было. Петр Ларионович был мастер – золотые руки и необыкновенно любил порядок. У него в кузнице было прибрано чище, чем у некоторых хозяек в доме. Однако, умом Петр Ларионович «не вышел». Движения у него были какие-то нервные, резкие. В ссылке чунари прозвали его «кружачий старик». В ссылке он и умер. А Лукерья Николаевна осталась с семьей бабы Груни. Умерла она в Черемхово от дизентерии в 1933г. Когда болела, всё чувствовала себя обузой. Просила дядю Максима отвезти ее в больницу. Приговаривала, что у них и без нее своя семья большая. Конечно, ухаживали за бабушкой до ее кончины и похоронили. В нашей семье бабоньку Лукею помнили и помним. Остался от нее мамин «приданный» ящичек, полотенце, вытканное и вышитое ее руками, и чайная серебряная ложечка.

Аграфена Даниловна выросла в большой семье. У нее было три брата – Ефим, Силантий и Михаил Батуевы, и три сестры – Анна, Александра и Парасковья.

Братья Батуевы – статные, красивые мужчины. Мама часто вспоминала дядю Силу (так по-домашнему звали Силантия Даниловича). Отличался он веселым нравом. Речь Силантия Даниловича была полна шуток и прибауток. Знаменские мужики зимой заготавливали дрова в окрестностях Потехиной (Знаменка – степное место) и часто заезжали погреться и попить чаю к родственникам. Дядя Сила влетал вихрем в дом и весело приветствовал: «Здорова-те ночевали»! Шапку он всегда носил на одно ушко.

Однажды случилась беда. Конокрады из хакасов угнали табун у Знаменских крестьян. Мужики кинулись в погоню. Догнали, но было уже поздно. У кострища в одном из улусов увидели лишь лошадиные ноги. Завязалась драка. Одна из хакасок плеснула в кого-то из чайника кипятком. Это еще больше взъярило мужиков. Произошло убийство.

Суд приговорил убийц к каторге. Среди осуждённых оказались Силантий Данилович Батуев, Андрей Григорьевич и Иван Яковлевич Брагины. Срок они отбывали в Александровском Централе, а потом были сосланы на вечное поселение в Якутию. Там они выучили якутский язык, открыли кожевенное производство. Иван Яковлевич, будучи грамотным человеком, вёл бухгалтерию. Дело у кожевников ладилось. Наступил 1917 год. Революция вернула ссыльных домой.

Сохранилась фотография Ефима Даниловича. На обороте его рукой написано: «Здравствуйте, любезные братцы. Шлю я Вам низкий поклон и желаю всего хорошего. Я еду в Иркутск в полевую артиллерию, но не знаю, долго или нет проживу, наверно, скоро выеду в Россию на войну. Когда я поеду, то я вам напишу письмо. Дома у нас хлеба хорошие. Ваш брат Ефим Батуев. Августа 6 дня 1914 г.»

«Любезные братцы»- это родной брат – Силантий и троюродный – Андрей Григорьевич. Фотография побывала в Александровском Централе. На тексте письма стоит печать овальной формы с надписью: «Алексан. Центр. кат. тюрьмы». В центре печати едва различимы буквы: «ИНВ. 1914 просмотрено».

Ефим Данилович (мама называла его дядя Шима) на другой фотографии, уже в военной форме – старший унтер-офицер, артиллерист. На обороте надпись: «На память сестрице Аграфене Даниловне от брата Вашего Ефима Даниловича Батуева. 21 июня 1917».

Михаил Данилович Батуев на фотографии тоже в военной форме младшего унтер-офицера. К сожалению, надписи на фото нет. Можно только предполагать, что и он был участником первой Мировой войны. Точно установить род войск, где деда Миша служил, не удалось. Предположительно – в кавалерии.

Все братья Аграфены Даниловны отличались добрым нравом. А вот жены им достались далеко не такие.

Два брата – Ефим и Михаил Даниловичи были раскулачены и высланы. Семья Ефима Даниловича после лесосплава на р. Чуне была оставлена в Нижнеудинском районе Иркутской области. По рассказам родных знаю, что Ефим Данилович работал и колхозе, что колхоз этот был организован из раскулаченных. Баба Груня после войны съездила, навестила брата. С сыном деды Шимы, Иваном Ефимовичем, Кириловы поддерживали связь и даже гостили у него, пока он не уехал на Украину, на родину жены.

Семью Михаила Даниловича вместе с Кириловыми и Брагиными увезли дальше, в Черемхово. Здесь они с женой Василисой Ивановной и закончили свой жизненный путь. У деда Миши и Василисы Ивановны были дочь Матрена и три сына: Николай, Иван и Василий. Николай Михайлович был женат на Екатерине Осиповне, женщине скромной, тихой. У них было два сына. Мишу крошечным ребёнком везли в ссылку, а Шурик родился в Черемхово. Дядя Коля Батуев работал на шахте 5-бис, в1948 году удостоился звания» Почетный шахтёр». Тётя Катя вместе с тётей Нюрой Кириловой и Тётей Синой работали в артели на парниках в овощеводческой бригаде. Катерина Осиповна умерла в сорок лет, когда младшему сыну было только семь лет. Миша уже был взрослым. Дядя Коля женился, и Шурик рос с мачехой.

В середине 50-х годов Батуевы уехали в Хакасию на рудник Юлия. Слышала от дяди Максима, что с рудника сыновья увезли Николая Михайловича в Кемеровскую область.

Брат Николая Михайловича Иван погиб в Отечественную войну. Его имя занесено на доску памяти погибшим в г. Черемхово. О младшем сыне Михаила Даниловича Василии слышала только, что он непутёвый.

О сёстрах Аграфены Даниловны знаю тоже по рассказам и очень мало. Старшая, Парасковья Даниловна, была замужем за Абрамовым в с. Тесь (Боград). У неё был сын Александр. Были ли ещё дети – не знаю. Александра Даниловна была замужем за Мухиным Кириллом Михайловичем. У них было две девочки. Тётя Шура (так называла её мама) умерла, оставив ещё совсем маленькими своих дочек. Анна Даниловна замужем не была. Часто гостила у сестры Груни, помогала ей управляться, когда её дети были мал мала меньше. Тётя Нюша, по воспоминаниям мамы, хорошо шила. Как-то поинтересовались у Силы Даниловича, когда он приехал в Потехину, чем занимается Анна Даниловна. Брат, как всегда, с юмором отвечал: «Да, вот вторую неделю Петру Петровичу штаны на ошкур (пояс – Г.К.) садит. Петр Петрович – приискатель. А у них в те времена была мода на широченные шаровары, наподобие украинских. Петр Петрович был ростом, как говорят, метр с шапкой и очень щупленький. Поэтому непросто было собрать в сборки ткань и равномерно распределить на небольшом объёме пояса модного приискателя.

Баба Груня осталась в памяти как ласковая, добрая мать и бабушка, любительница горячего чая и горячей пищи. Когда мама приходила к ним, бабонька усаживала пить чай, приговаривая: «Садись, Тая, пока кипит самовар». Любила все очень масляное. Оладьи ела тоже очень горячие. «Чо их жевать-то. Раз-два вальнул – и все». Потом говорили, что желудок баба испортила горячим.

Была Аграфена Даниловна хорошей хозяйкой, очень расторопной. Пока еще ездила на поле, не было ей равных в жатве и вязке снопов. А когда садилась прясть, то веретено у нее только мелькало. Когда уже со сном бороться было невмоготу, падала баба Груня на кровать, приговаривая: «Ужо те я упаду». Но проходило совсем немного времени, она поднималась, и веретено опять только мелькало. Больше нее никто не напрядал. И ткать она была мастерица. Приглашали ее в другие дома «вдевать ниченки», т.е. набирать узор. Храню как драгоценную реликвию две скатерти с вытканным узором работы моей бабоньки Груни. Работала Аграфена Даниловна, не зная отдыха. Моя мама, будучи уже взрослой, спрашивала ее: «Мама, зачем ты так много работала?». Ответ бабоньки был простой: «Хотела, чтоб у вас было». А вот что писала ее внучка Гутя (Августа Максимовна) о своей бабе в 1996 году с Сахалина (я ей послала документы для оформления реабилитации): «Получила, Галя, твое письмо и все время хожу под впечатлением. Так оно меня взволновало, что трудно передать, так повеяло родиной и семьей своей родной. Читаю акт (акт описи имущества – Г.К.) уже несколько раз и не могу успокоиться. Какие же были все молодые и так жестоко поступили с нами. Баба с дедом еще в таком возрасте (т.е. немногим за 50) имели такую семью и такое хозяйство, столько в него было вложено их сил и стараний. Я помню, баба мне говорила: «молчи, Гуття, вот раздадим девчонок, тогда уж я тебе ящики набью». Она думала уже тогда обо мне, чтобы и мне устроить безбедную жизнь. Я ничего не понимала, но слова эти мне почему-то запомнились. Это мы с ней жили на заимке, варили серу, и она мне такое внушала».

Деда Егор и баба Груня вырастили семерых детей: четырех дочерей и трех сыновей. Старший – Максим Егорович, высокий, красивый, умный, интеллигентный человек. Любимый, благодарный сын. Мама вспоминала, что когда умирал дедонька, то, прощаясь, сказал Максиму: «А тебе, сын, желаю, чтобы у тебя дети были, как ты у меня». С уважением к старшему брату относились все в семье. мама звала его не иначе как Хресинько. Любимого сына наряжали, были у него даже наручные часы, что было редкостью в тогдашней деревне (есть фотокарточка – дядя Максим с часами на руке). Говорили, что волосы у Максима были кудрявыми, но он очень рано облысел (вообще Кирилловы были лысые). Родился дядя Максим в 1901 году. В гражданскую войну был мобилизован в армию Колчака, когда она отступала под напором Красной Армии. Ему с несколькими парнями-односельчанами удалось потихоньку отстать от отступающих колчаковцев, и они сдались красным. Им выдали справки, что они добровольно сдали оружие и были отпущены домой.

А дома «доброжелатели» наговорили красным, что Максим добровольцем ушел к колчаковцам в карательный отряд. Партизаны пытали бабу Груню, ставили к стенке, грозя расстрелом, допрашивали, где сын. «Он у Вас, говорят, при часах ходил. Поймаем, на мелкие кусочки изрубим» – издевался партизан. Мать со слезами говорила: «Вырастила одного, да разве бы отдала добровольцем».

Деда Егора тоже замучили допросами. То привозили на заимку, то увозили в деревню. Штыками ископали все завалины в подполье. Что-то искали. Ребятишки были перепуганы. Замирали от страха. На их глазах издевались над родителями.

Но вот однажды, вспоминала мама, на душе отлегло. Тятя приехал на заимку с красным командиром. Называл его по имени (Иван), оба смеялись, что-то вспоминали. Деда Егор сходил в стайки, принес оттуда припрятанный винчестер (дорогое ружье) и подарил Ваньке. Оказалось, что когда партизаны скрывались в тайге, дедушка ездил смотреть табуны и возил им продукты. С появлением в Потехиной красного командира Ивана издевательства прекратились.

Вообще же, прихода красных в деревне ждали. Люди были наслышаны, что партизаны, как и белые, грабят. Поэтому прятали скот, коней и вещи. Мама рассказывала, что еще с осени несколько сундуков с вещами отвезли в чужое остожье и спрятали в стог сена. Туда же спрятали и сундучок девушки, которая жила у них в стряпках, чтобы она не выдала хозяйское добро. Стог занесло снегом и к нему уже не подъезжали.

Деда Роман не разрешил прятать свою шубу с бобровым воротом. Однажды, когда партизаны вовсю хозяйничали в доме и во дворе, деда Егор увидел в окно, как небольшого роста партизан ходит во двору в шубе Романа Ефимовича, метет полами шубы двор. «Тятенька, посмотри, в твоей шубе партизанишка ходит» – проговорил деда Егор. Старик выглянул в окно, плюнул и с горечью сказал: «Подлецы пришли!». Вскоре Роман Ефимович умер.

Партизаны, а это были отряды партизанской армии Щетинкина (хакасы называли его «этот свининый шерстям»), нещадно пороли людей, которых подозревали в связи с бандитами, остатками разбитой армии Колчака. Особенно доставалось пастухам. раньше партизаны, а теперь бандиты, выходя из своих убежищ, забирали из стада овец или коней, быков, конечно, не спрашивая разрешения пастухов. Что мог сделать пастух с вооруженными людьми?

Пастуха Парфила Лопатина и его жену Анну выпороли дважды: и белые, и красные. Пороли в сборке (изба, где проходили деревенские сходки). Парфил неделю лежал на животе, пока поджила спина, превращенная в сплошное мясо.

На руднике Юлия свирепствовал мадьяр. Так называли того командира. Хакасов он расстреливал целыми улусами. Потом говорили, что его самого расстреляли за самосуд.

В это время мама жила на руднике у своей учительницы Пелагеи Антоновны, нянчила ее ребятишек и училась в школе. В Потехиной школу закрыли. Не было учителя, потому что Пелагею Антоновну местные коммунисты изгнали как поповскую дочь. Девчонки-подружки позвали Таинку сходить за поселок, посмотреть, где расстреливали хакасов. Несмышлёныши (им было лет по 9) увидели страшную картину – трупы не были зарыты. Ночью тут «попировали» волки. Лежали обглоданные кости и волосы, целые косы. Расстреляны были и женщины. Дети, конечно, сильно испугались. Мама очень боялась, не могла спать по ночам. Вскоре отпросилась домой и больше учиться не поехала.

А парни домой пробирались, скрываясь от партизан, особенно когда видели своих деревенских. Была уже глубокая осень, а они были одеты по-летнему. Однажды их обогнал по дороге, уже в Новоселовском районе, старик на двух лошадях с возами сена. Максим с другом пристроились за задним возом, чтобы хоть немного подъехать. Старик заметил парней, позвал к себе на воз и укрыл от холода дохой. Разговорились, и оказалось, что старик дальний родственник из рода Кириловых.

Привез дед ребят к себе в дом. Накормили, одели парней, а рано поутру, еще затемно, чтобы никто не видел, сын старика вывез их из деревни, показал безлюдный проселок, по которому они пошли дальше. Когда пришли в Потехину, то несколько дней скрывались, боялись объявиться перед советскими властями, но потом все же явились. Их арестовали. Но спасла справка, выданная командиром, которому они сдали оружие.

Вскоре Максима Егоровича взяли в Красную Армию. Служил он в Новосибирске. Там окончил офицерскую школу. Ему предлагали остаться в армии, но он вернулся домой. В 1922 г. дядя Максим женился на Анне Андреевне Нечаевой. Невесту сыну высмотрел отец. Деда Егор ездил за Енисей менять соль на хлеб. Там и увидел Нюру в деревне Шалаболино Курагинского района. Приехал домой и сказал сыну, что нашел невесту, и что она приехала гостить в д. Знаменку к сестре Авдотье Андреевне, которая была замужем за Брагиным Иваном Яковлевичем. Максим с бабой Груней поехали смотреть невесту. Молодые понравились друг другу и сразу же были засланы сваты. Авдотья Андреевна сказала сестре: «Если не боишься семьи, иди. Жених и семья надежные».

Свадьба была очень богатой и громкой – на весь район. Годы были тяжелые. Товара было не купить. Мама говорила, что за отрез на платье невесте отдали корову чувашкиным (семья чувашей из Поволжья, выехавшая в Сибирь от голода). Встречать свадебный поезд пришла вся деревня. Ребятишки заранее выбрали место, откуда будет видно невесту. Но народу набилось в дом много, и из-за людей невесту не увидели. Гостей тоже было много. Вся ограда была заставлена кошевами. Утром невеста угощает гостей. Ребятишки, сестры и братья жениха выстроились у стенки в зале. Хресинько подвел Нюру к ним и познакомил со своими младшими. Пете, старшему из них, было 16 лет, Сине 15, Тоне 13, Тае 12 лет, Марусе 7 лет и Коле 5 лет.

Нюру в семье почитали. Конечно, молодой женщине хотелось самой жить хозяйкой. Но дядя Максим всегда решительно стоял на своем. Его вырастили, и он должен помогать родителям растить остальных.

В 1923 году родился первый внук у Егора Романовича и Аграфены Даниловны, всеми любимый Константин – Котя. Мама была его нянюшкой. До конца дней она помнила его, рассказывала о его детских проделках.

Жили они на заимке. Мама в свободное от работы время вязала крючком кружева. Однажды Котя был в комнате, а взрослые – в кути. Ребенок затих. Когда к нему заглянули, там на середине стола горел костерок. На скатерти выгорел круг. Взрослые заахали, а он спокойно заявил, что он еще и тасино вязаньице сюда же положил. Мама заплакала, а племянник стал успокаивать ее: «Не плачь, Тася, я вырасту и тебе еще лучше куплю». Как-то он сложил в кадушку-водянку свои унтики.

Мама играла на балалайке и пела:

Ишь ты, пойдишь ты,

Что ты, говоришь ты,

Пахарь с сошенькой идет...

А Котя во всю головушку ей подпевал: «Баздишь ты, баздишь ты...»

В ссылку его повезли шестилетним, а он уже лета два копны возил.

Второй родилась Гутя в 1925 году, потом в 1927 году – Евгений. Любили их в семье и лелеяли. Перед самой ссылкой дети переболели корью. Отлежали болезнь они в тепле на полатях, а бабушка им туда подавала «шанежки с дырочками», так они называли стряпушки из заварного теста. Нюра была мастерица шить, стряпать, а ухаживать за скотом не любила. Поэтому мама, когда жили с Нюрой на заимке, целыми днями пропадала во дворах, особенно когда ягнились овцы. Некоторые матки не принимали ягнят. Надо было их подкармливать из рожка, который был выделан из рога коровы и на него надета соска из вымени забитой коровы. Доила коров тоже девчонка. Однажды корова Лысенка лягнула Таю по руке, палец у нее распух, доить корову было очень больно. Пришло время дойки. Мама во двор не идет и боится отказаться. Нюра спросила, почему она не идет доить коров. Мама заплакала и показала распухший палец. Хресинько пожалел сестру и строго выговорил жене, почему она сама не доит коров. Нюра с недовольством пошла во двор.

Егор Романович почитал невестку. Ее слово было законом. И никто ей не перечил. Если вдруг решалась какая-то покупка для золовок, то, как правило, Нюра хаяла этот товар. И не то, и не такое. И покупка не состоялась. Баба Груня заботилась о приданом дочерям. Говорила мужу: «С чем ты их отдавать будешь?». Но отдавать пришлось в ссылке, когда вообще уже ничего у семьи не было. Как будто у Егора Романовича предчувствие было. В Великий пост обычно мужики поста не соблюдали. Работали тяжело и на морозе. Баба Груня пост держала и в последнюю неделю старалась хоть немного ограничить едаков. Начинала варить бараньи головы. Дедушка при этом возмущался: «Опять бараньи головы заварила!». На что жена отвечала: «Дак Великий же пост». В ответ Егор Романович всегда отвечал: «Придет время, каждый день Великий пост будет!».

По дороге в тайгу на Чуну родился у тети Нюры четвертый ребенок, девочка – Дусенька. Но не выдержала малышка всех испытаний и умерла в голодный 1933 год.

В 1936 году родился третий сын – Александр. Росли мы с Шуриком вместе. Он для меня был старшим братом. Я училась по его учебникам (отучившись, он передавал их мне). Был Шурик рослым, серьезным, умным мальчиком, по характеру он, пожалуй, больше всех походил на дядю Максима.

В 1940 г. родился Леня. Тяжело он рос. Война, недоедание. Рахит исковеркал грудь мальчика. Этот сын был похож на Нечаевых. Души в нем не чаяла Авдотья Андреевна (она его и растила, поскольку матери надо было работать).

Судьбы детей Максима Егоровича сложились по-разному. Известье о смерти Коти получили 26 марта 1946 г. В этот же день умер дядя Петя. Горе буквально придавило родителей и всех родных.

Костя служил в Воронеже после окончания Самаркандского военного училища. До училища он был, как тогда говорили, на востоке. Помню, что летом 1945 г. проездом в Самарканд Котя совсем недолго побыл дома. Даже приходил к нам на Сафроновку. В гостинцы нам с Любой принёс по кусочку пилёного сахара. Мы первый раз увидели такой сахар и, конечно, были очень рады гостинцу. Ведь сладкого всю войну мы почти не видели. Тогда же Котя сказал моей маме, что он очень не хочет быть военным – офицером. Но…кто тогда спрашивал о желании. Пиказали и всё.

Я читала письма, которые писал он из Самарканда (теперь они хранятся у Лидии Евгеньевны – его племянницы)

Письма проверялись военной цензурой, поэтому писал он о погоде, о ценах на фрукты на самаркандских рынках. Во всех письмах чувствовалось, как голодно и холодно живут курсанты.

И вот нашего Котеньки нет. В сообщении ничего не говорилось при каких обстоятельствах он погиб. Гутя много раз писала запросы в военные ведомства, чтобы выяснить причину и обстоятельства смерти Коти, но так родные ничего и не узнали. И только в 1986 г. дядя Максим получил письмо от хозяйки квартиры, у которой Костя жил в Воронеже. Она написала, что Костя вечером ушёл на дежурство. Перед уходом призошла ссора с другим квартирантом. А утром тело Коти нашли на улице. Письмо заставило дядю Максима и всех родных заново пережить смерть любимого сына, внука (баба Груня была ещё жива), брата и племянника.

Гутя писала нам: «Я до сих пор не могу успокоиться после известия о костиной гибели. Ведь ему было 23года, ничего он не увидел в жизни кроме нищеты и голодухи. Как же его жалко, такой он был умница, мог ведь тоже, как Федя (Дресвянский Фёдор, друг Кости – Г.К.) получить образование, иметь семью и внуков. Обидно, что так жестоко обошлись с ним недобрые люди. Если б знали, я бы все силы положила, чтобы перевезти его домой. Хoть бы могила была в Черемхово».

Гутя, наша красавица, закончив 10 классов в 4-ой школе в Шадринке, поступила в мединститут, но учиться было невозможно, шла война. Родители помогать не могли. Поголодала, поголодала в Иркутске и вернулась домой. Обратилась в РайОНО и направили ее в деревню Табук учительницей начальных классов. Заочно закончила педучилище. Переехала в г. Свирск и здесь встретила свою судьбу. Николай Петрович Иванов заехал, демобилизовавшись с фронта, к своему брату в Свирск. Жена брата, тоже учительница, познакомила его с Гутей. Пожили молодые недолго в Иркутске, и в конце 1946 г. уехали на Сахалин в поселок Эхаби близ г. Оха. Гутя очень помогала материально родителям растить младших. До самой пенсии работала учительницей. Детей у них не было. Вырастила усыновленного мальчика Валеру. В последние годы жизни писала, что сын заботится о них. А она согревала свое сердце внуками, которые росли около нее.

Я хоть редко, но писала Гуте. Она отвечала мне и была благодарна, что через меня получает вести обо всех родных. Последнее мое письмо вернулось обратно. На конверте было написано: «Адресат умер». Валера не сообщил о смерти приемной матери. А из администрации поселка ответили, что Августа Максимовна умерла скоропостижно (мучила гипертония) 25 мая 1999 года. Мы с мамой оплакали ее кончину.

Я часто размышляю: как бы сложились судьбы внуков Егора Романовича, если бы не был столь жестоко разрушен уклад их крестьянской жизни, их традиции. Наверное, не так трагично, как это произошло.

Евгений Максимович – третий внук Егора Романовича. В ссылку его повезли 2-х летним ребенком. Рос в бараке среди таких же ребятишек спецпереселенцев. С учебой не заладилось. Всю войну работал в колхозе в огородной бригаде. Совсем юным женился на Песеговой Наде. Но… семейная жизнь не получилась. Надя вскоре после развода умерла от туберкулеза. Много горя и слез пролили родители из-за похождений Евгена. Вторая жена, Раиса Сергеевна Мадека, в молодости добрая хозяйка, отзывчивая, работящая. Вырастили они с Евгением прекрасную дочь. Лида закончила университет, аспирантуру в Ленинграде, защитила кандидатскую диссертацию (кандидат химических наук), теперь уже доцент. Преподает в техническом университете, растит дочку Анну.

Евгений скончался в апреле 2001 года. Последние годы жизни были омрачены алкоголизмом. Пили беспробудно оба с женой.

Судьба Александра Максимовича тоже трагична. Женился, будучи учеником 10 класса. Конечно, школу не закончил. Родили они с Галиной Павловной Кутькиной пятерых детей. Девочки, Наташа, Лена и Аня, закончили Иркутский госуниверситет, мальчики – Сережа и Андрей – после школы получили рабочие специальности. Саша работал шофером (дальнобойщик). Последний раз виделись с ним на свадьбе у Лены в Иркутске. Мне он с горечью сказал: «Пью ведь я, Галя». Пережил мой братик Шурик Евгения, говорят, лишь на две недели. Ушел из жизни в 65 лет.

Еще раньше ушел из жизни Леонид. Работящий, счастливый в семейной жизни, но тоже пил. Оставил Леня свою прекрасную жену Людмилу Зекуровну, в девичестве Файзуллину, и двух сыновей – Юрия и Константина.

Люся – дочь Таисии Александровны Мосиной, землячки наших родителей. Она тоже выросла в Потехиной. Благодаря Люсе, я побывала в родной деревне моих родителей, за что бесконечно ей благодарна. Юра и Котя с семьями живут в п. Туим, где закончили свой жизненный путь наши любимые дядя Максим и тетя Нюра.

Максим Егорович ушел из жизни, испив горечь смерти и младшего сына. Низкий поклон вдове Леонида – Людмиле и его сыновьям. Они ухаживали за старым человеком и достойно проводили в последний путь.

Старший сын Егора Романовича прожил 92 года, дольше, чем все его братья и сестры, хотя 25 лет проработал в шахте, в забое. В 1949 г. получил награду – орден Трудового Красного Знамени и звание «Почетный шахтер» за многолетний ударный труд. Скончался Максим Егорович 23 марта 1993 года.

Второй сын Егора Романовича и Аграфены Даниловны – Петр – умный, грамотный, добрый, но больной. В детстве (лет в 5-7) страдал, видимо, гайморитом. Лечения должного не было. Осложнение было на суставы и сердце. Болезнь дала себя знать не только на внутренних органах, но и на лице. Был изуродован нос.

В деревне шли разговоры, что у него «дурная болезнь». Пришлось обращаться к врачам за справкой, когда в школе стали сторониться егоровых детей. Такую справку получили, да и сам факт, что в семье никто «дурной болезнью» не заболел, хотя пользовались все одним полотенцем и вообще никаких предосторожностей не соблюдали.

Уже взрослым, по настоянию Максима Егоровича, Петю отправили в Красноярск. Максим Егорович за эту поездку отдал корову. Отец ему выговорил. Максим же сказал, что отдал бы весь табун, если бы вылечили Петю. В Красноярске предложили сделать операцию, но наступило безвременье – ссылка…

У Петра Егоровича был ревматизм и порок сердца. Чтобы поддержать здоровье, отправили его на курорт Шира. Там Егор Романович, когда навестил сына, встретился с доктором, профессором Александром Андреевичем Предтеченским. Профессор обратился к Егору Романовичу с вопросом: нельзя ли у них в Потехиной снять дом, чтобы переселиться с семьей в деревню. Годы были голодные. В городе было трудно прокормить семью. Дом был снят, и Предтеченские приехали в Потехину.

Жена профессора, Валентина Никоновна, была образованной женщиной, знала иностранные языки, бывала за границей. И в то же время, как и муж, была проста и отзывчива в общении с крестьянами.

В семье, кроме детей (точно не помню, сколько их было. Мама упоминала мальчиков), был отец Валентины Никоновны и прислуга с дочкой. Предтеченский оказался в деревне, когда свирепствовал тиф, занесенный красными. Умирало много людей, особенно молодых. Каждый день несли гроб за гробом на кладбище. В семье Егора Романовича, слава Богу, никто не заболел. Деда Роман, по рассказам мамы, сидя у умывальника брызгал веничком карболку (в то время единственное доступное дезинфицирующее средство). Несмываемые пятна от карболки на стене так и остались.

Болела тифом соседка Алена Кудрина. Мама общалась с Нюркой и как-то надернула ее шубейку, чтобы сбегать по поручению взрослых. Хресинько увидел ее в нюркиной шубе и строго сказал: «Ты зачем Нюркину шубу одела?». Мама говорила, что это был единственный раз, когда ее поругал брат.

Предтеченский шел к больным и днем и ночью. С его приездом меньше стало смертей. Крестьяне были бесконечно благодарны доктору и относились к нему с большим почтением.

Александр Андреевич любил охоту. Часто бродил с ружьем и, как я уже писала, всегда уделял внимание маленьким пастухам, когда встречал их в поле. Осенью, управившись с уборкой, мужики уезжали на рыбалку на р. Июс. Присоединялся к ним и Предтеченский. На рыбалке он был за кашевара. Щи обычно у него были с не очень уваренным мясом. Захар Романович недовольно говорил: «Опять сырым мясом кормить будет».

Рыбы было много. Возвращались с хорошим уловом. Дома рыбу делили по паям, в том числе и на Александра Андреевича.

Когда семья Предтеченских уезжала из Потехиной, подвод было столько, что на некоторые уже нечего было класть. Крестьяне от души хотели отблагодарить своего спасителя. Образовался целый обоз. Мальчишки, сыновья профессора, везли клетки с птичками.

Старшая из дочерей Егора Романовича, Аксинья Егоровна, с малых лет была помощницей матери: нянчила младших, стряпала, доила коров. С малых лет была запряжена в работу. Младшие стали называть ее по деревенскому обычаю нянькой. Но Федя, Федор Захарович, запретил: «Какая она вам нянька. Зовите Синой»– сказал он. Так и стали звать. Сина была защитой для мамы от Тоньки, драчуньи и дразнилки. Сина чесала голову, учила вязать. Сина до конца дней была советчицей и помощницей. Когда появлялась Сина, то все проблемы со стряпней сразу же решались. Спокойная, рассудительная, сама доброта и терпение – это наша тетя Сина. Ее тепло и забота распространялась и на нас, племянников. Трудно было достать «товар» (ткань на платье), а мы подросли, стали студентками. Тетя Сина добывала девчонкам отрезы на платья. Не один наряд мы износили из купленных ею отрезов.

Уже с 13 лет Сина за стряпку жила на заимке с работниками. Пекла хлеб, кашеварила. Баба Груня упрекала, винила себя, когда случилась беда. Один из работников соблазнил молодую хозяйку. Когда стало ясно, что она беременна, вся семья убивалась. Это был позор. Сину отправили в Минусинск, к соблазнителю, но он отказался. Тогда она хотела наложить на себя руки. Благо, что рядом оказались добрые люди. Она вернулась не домой, а к кому-то из знакомых или родственников в соседнюю деревню.

Зная, в каком положении Сина, Николай Филиппович Лощенко (в Потехиной их называли на русский манер «Лощенковы») стал свататься. Видно он очень любил ее. Сина и родители согласились. Кто-то из наших говорил, что будь живой дед Роман, Сину бы никогда не отдали за Николая. «Природа» не та. Дед Николая держал кабак и славился тем, что, подпоив посетителей, особенно хакасов, обирал их. А мать Николая, Екатерина Максимовна, происходила тоже из рода, в котором был известный на всю округу вор и конокрад Кано (Никандр) Потехин.

Николай Филиппович оказался очень порядочным и любящим мужем и отцом. Никогда не упрекнул Сину. А родившегося ребенка принял как сына. И не знал бы Вениамин, что отец ему не родной, не скажи ему об этом тетушка Антонина Егоровна.

Сина стала жить в семье Лощенковых со свекром и свекровью. Родился второй сын Виталий. Сина, «заезженная» работой, не могла уделять должной заботы детям. Младший болел рахитом. И в этой семье на нее взвалили все хозяйство. Свекровь была болезненной женщиной. Дядя Коля, как мог, помогал жене. Все говорили, что он и стряпать умел и варить и не считал, что это бабье дело. Часто баба Груня отправляла дочерей помочь сестре.

Мама рассказывала такой случай. Сина стала подрабатывать на бойне. Мыла кишки. Все руки у нее были изъедены слизью. Заработала какие-то денежки. Свекор спросил: «Аксинья, ты деньги получила? Давай сюда». Безропотно отдала. А потом расплакалась. Дядя Коля узнал, что отец отнял заработанное и приказал отцу вернуть деньги. Свекор сильно возмутился. Что это за порядки, когда каждый будет иметь свои деньги. Скупой он был. Знал свой «капитал» до копеечки. Когда младший сын уворовывал монетку, то он строго спрашивал: «Кто взял десятушку?».

Вскоре после высылки родной семьи, Николая Филипповича взяли в трудармию, отправили в шахты в Кузбасс, а Сину с ребятишками выслали на станцию Сон. Натерпелась она там и холода и голода. Вениамин у гроба матери вспоминал, как они с ней собирали на мусорке выброшенные с бойни кишки забитых животных. Родные страдали в это время в Черемхово. Мама рассказывала, как однажды шла она с работы и у железнодорожного переезда увидела остановившийся пассажирский поезд (останавливались поезда в этом месте, когда не принимала станция). Вдруг из поезда вышла Сина с Веной и Виталием (Витькой). Сина несла перекинутую через плечо перину, Вена тащил узелок, а младший почти волоком по земле тащил чайник. Сина приехала к родителям. Жили хоть тесно, но мирно.

Перед самой войной вернулся к семье дядя Коля. Взялся работать, да так, что никто с ним не мог устоять! И успел он построить до войны домишко-засыпнушку. Так что семья осталась в своем «доме» с огородом, со стайкой и коровой, когда хозяина взяли на фронт в первые же дни войны.

Дядю Колю любили и уважали все родственники. Когда умирал деда Егор, он просил (война уже закончилась): «Вернется Коля, пускай придет ко мне на могилу».

Вернулся Николай Филиппович поздней осенью. Тетя Сина в это время уехала на корове по сено (всю войну шадринские жители использовали коров как тягло). Фронтовик наш закончил войну в Германии. Был он хозяйственным мужиком и, конечно, привез немало трофеев. С вокзала его привез «извозчик» Тайдынов, тоже на корове. Дядя Коля никого из родственников не обделил подарками. Мне подарил браслетик-цепочку, с подвешенными фигурками разных зверей. Люба получила стеклянное расписанное синими и белыми полосками яйцо (оно хранится до сих пор). Папа получил брюки, похожие на современные джинсы. Они ему оказались большими и лежали, дожидались перешивки. Маме зять подарил плащ из серого габардина и прекрасные ножницы фирмы Золинген. Из плаща было сшито летнее пальто. Получилось очень нарядно и, конечно, мама его берегла, как и другие вещи, и надевала лишь на праздники или гулянку. Ножницы служили в хозяйстве аж до 90-х годов, пока не потеряла их Света Гончаренко – внучка моей тети и крестной Анны Иннокентьевны.

И опять взялся за работу Николай Лощенко. Благо, что вернулся он целым и невредимым, хотя всю войну был на передовой, подвозил боеприпасы. Рассказывал, что убило в кабине рядом с ним сидящего лейтенанта, подрывался с машиной на мине. Только была у дяди Коли на виске царапина от осколка снаряда. Какая уж сила хранила солдата, кто его знает? Рассказывали, что перед отправкой на фронт дал ему Салават (его спарщик по работе на распиливании бревен вручную) ладанку и сказал, чтобы хранил ее и никогда не расставался с ней. Салават сказал, что ладанка уберегла его на германской. Был награждён наш воин медалью « За отвагу», «За боевые заслуги», «За взятие Берлина» и « За победу над Германией».

Работал дядя Коля после войны на дежурной машине. Все успевал. Построил новый просторный дом. Сыновья женились. Ксения Егоровна стала теперь домохозяйкой. И как с самого детства, вся в работе: и огород, и скотина, и внуки. Свету белого не видел этот человек до самой кончины. И это бы куда ни шло. Стал дядя Коля после фронта крепко пить. Бывало, и за руль садился пьяным. Подвыпив, всю ноченьку, во всю головушку пел песни (петь и плясать он был большой мастак), не давал никому покоя. Сколько перестрадала наша добрейшая тетя Сина – одному богу известно.

Скончалась Ксения Егоровна 19 сентября 1984 года. Страдала склерозом сосудов головного мозга. Ухаживал за ней Филиппович, как умел.

Вот как тепло вспоминает свою бабу Сину Таня – любимая внучка, в письме, которое написала бабе Тасе в 1987 году: «…хочется побывать на кладбище. Кажется, что повидаешься там с ними. Так хочется бабу увидеть. Что-нибудь делаю, а бабины руки вижу, как она это делала. Не думала она, что вот так останется она там лежать, и могила её без присмотра. Всё время говорила: «…Вы уж, девчонки, ухаживайте за могилой-то, цветков посадите. Я цветы-то люблю. Да поминайте меня, особенно, когда пирожков с капустой напечете». Поминать-то мы их всех поминаем, а вот на могилке-то когда ещё придется побывать? Что-то редко она мне во сне снится. Иногда так хочется хоть во сне её увидеть. Ложишься и думаешь, хоть бы баба приснилась».

Пережил дядя Коля свою суженую ненамного. Умер в январе 1987 года. Довелось ему похоронить и своего сына Виталия. В доме остался внук Владимир Витальевич, который доходил за дедом и похоронил его. (Он же ухаживает и за могилами). Внучки Надя и Таня в это время уже жили в Крыму, младший, Саша, в Хабаровске. Звали внучки деда к себе, но он не поехал. Считал, что должен лежать в родной земле, рядом с Синой. Написал моей маме Таисии Егоровне в Иркутск письмо. Просил приехать посоветоваться, как ему дальше жить. Мы с мамой приехали. Как грустно было в этом доме, где всегда было людно и шумно. Все вещи были на прежних местах, все до боли знакомое, а людей нет. Нет тети Сины, которая сразу же начинала хлопотать, накрывать стол, нет Виктора, который всегда каламбурил, подшучивал. Тихо. И только сидит, сгорбившись, с поникшей седой головой когда-то бравый, неугомонный Николай Филиппович. Гутя тоже писала: «Вот и затих шумный лощенковский дом. Как всё быстро случилось. Дорогая тётя Сина забрала всех к себе».

В ту встречу так и порешили, что никуда Николай Филиппович из своего дома не поедет. На другой день съездили мы с дядей Колей на кладбище и распрощались на остановке «Интернат». Мы поехали на вокзал, а он – домой в Сиблон (так называли ту часть Шадринки, где был дом Лощенко, потому что когда-то там был Сибирский лагерь особого назначения).

Зимой дяди Коли не стало. Страдая, умер он от рака легких. Спасался от болей водкой. Стояла я у его гроба и все вспоминала, вспоминала. Уходил человек, и уходила с ним целая эпоха. Тетю Сину я не хоронила, лежала в больнице.

Теперь уже нет в живых и Вениамина. Жил он в г. Ангарске у дочери Марины. В этом же городе живет его сын Николай. Горькая у Вены была судьба. Хотя это был добрый, умный, умелый человек. В молодости – красивый парень, но «половина» ему досталась… – спились вместе.

А вот Антонина Георгиевна – еще одна сестра моей мамы. Тонька! Ни на кого в семье не похожая, в детстве – драчунья, дразнилка, в молодости – распевающая: «Богачу-дураку и с казной не спится, бобыль гол, как сокол, поет, веселится». При выборе судьбы был ее лозунг: «Хоть под крыльцом, но с молодцом!». Артистка, переименовавшая себя из Антонины в Нинку. Так подписала она свою фотографию.

Единственный ребенок в семье, которого приголубливал суровый дедушка Роман. Брал он внучку на руки, садил на колени и приговаривал: «Несчастный человек Тонька!». Почему он так говорил? Как он прозрел через годы ее судьбу?!

В сенокосную пору, до восхода солнца, начинали работать косари. В обед, в жару, взрослые отдыхали. Тут Тонька становилась ласковой, уговаривая Таинку идти собирать ягоду. Одна ходить по лесу она боялась из-за змей. Конечно, Таинка соглашалась. Но только заканчивался поход, снова начиналось подначивание. Особенно допекала сестру Антонина женихами. То она говорила, что Тайку выдадут за Барейкина, то еще за кого-то. Мама рассказывала, что она в отместку переберет, бывало, всех парнишек в деревне, за которых выдадут Тоньку, а той хоть бы что.

Детство прошло в работе, в поле. Говорила тетя Тоня, что была она вечным овечьим пастухом.

Училась Антонина очень успешно. Поэтому, может, в ссылке избежала она лесосплава, а в Черемхово – тяжелой работы на стройке или на шахте.

Чаще всего ей доставалась конторская работа, переписывание бумаг. Пришлось ей, правда, работать недолго породоотборщицей на шахте. А когда в Шадринке организовался спецпереселенческий театр, причем не самодеятельный, а профессиональный, Антонина работала в его труппе артисткой.

Замуж Антонина вышла в 1936 году. Мама рассказывала, что на свадьбе она не была. В это время родился у нее Коля. Как проходила свадьба, ей не рассказывали, чтобы не расстраивать. Но Гутя, племянница, с детской наивностью все доложила.

Жених – Корягин Михаил Семенович был очень красивым и из вольных. Семья Корягиных жила в Сиблоне в доме, стоящем на бугорке, на отшибе от других домов. Было их несколько братьев и сестра Вера. Отличались братья любовью к выпивке (что тогда было редкостью). А выпив, дрались, бегали драчуны с кольями, утюгами и т.п. Михаил работал на строительстве. Маме знакомые говорили, что Антонина дружит с Корягиным, а он такой лентяй – не приведи бог. Но… «хоть под крыльцом, но с молодцом».

На свадьбе жених капитально выпил, взыграла кровь. Для начала порвал на себе рубаху (и это в тишайшей семье Кирилловых), начал заводить драку, невеста от страха убежала. А, по рассказу Гути, баба Груня быстренько давай собирать со стола ножи и вилки в фартук….

Молодые поселились в семье Корягиных. Михаил Семенович уехал учиться на киномеханика. Учился ли, или не учился, кто его знает. Приехал из Иркутска и стал «устраиваться»на работу. Устройство это шло без конца. Родился ребенок – Олег, который вскоре умер. Жить, по сути, не на что. Антонина без конца занимала деньги у родных, знакомых. Навадилась приходить к родителям за квашеной капустой. Деда Егор смотрел, смотрел, потом спросил у старушки: «Что, Корягины с нами вместе солили капусту?» – «Дак, нет». При очередном приходе дочери за капустой баба Груня сказала, что отец недоволен такой ситуацией. Антонина, конечно, обиделась. Встретив Таисию, она высказала свою обиду на отца. Причем заявила: «Я его посажу. Ивашкевичевы и то лучше, чем родные». На что мама моя сказала сестре: «Ты кого посадить хочешь? Савушку? Подумай, что говоришь!»

К маме Антонина тоже приходила без конца с просьбой дать ей рубль. Однажды попросила приличную сумму, надо было рассчитать няньку, которая водилась с ребенком. Мама отказала, объяснив это тем, что она не одна в семье. Что скажут мамаша (так называла мама свекровь) и Котя, если она будет раздавать с таким трудом заработанные деньги, которые копили, чтобы купить корову. На отдачу долга надеяться было нельзя. В семье могли бы возникнуть неприятности. в отличие от всех других родственников мамы, Антонину недолюбливали. Бабушка Юндалова передала Фекле Павловне слова Антонины, которая, убеждая маму не выходить замуж за Константина, говорила: «Феклушка тебя съест».

Вскоре после рождения второго сына, Юрия, Михаил Семенович опять куда-то уехал. Жена его в семье Корягиных стала не нужна. И пришла она с беспокойным ревуном к родителям и братьям, а не к Ивашкевичевым.

Так и моталась тетя Тоня с ребятишками (родился еще один мальчик – Мишенька, умненький, миленький). Во время войны взяли Михаила Семеновича в армию. Служил он вместе с нашим односельчанином Иваном Несмеяновым в обозе. Дядя Ваня как-то, вернувшись после окончания войны, рассказал маме, что служил вместе с нашим родственником Корягиным – лентяем из лентяев.

Началась война, голод. Баба Груня присоветовала старшей дочери Сине взять Антонину к себе. У Сины была корова, огород. Легче было прокормиться. Несколько лет жили сестры вместе. Сина работала в колхозе на огороде, Антонина на шахте №8 в комбинате (учреждение, где шахтеры при выходе из шахты мылись, переодевались, где сушили промокшую в шахте спецодежду).

Трудно было ладить в семье. Старшие, сыновья Ксении Егоровны, иногда обижали Юрия, а Мишеньку все очень любили. В конце войны тетя Тоня попросила комнату в бараке и переселилась в нее. Ребятишки ходили в садик.

Невезение преследовало Антонину и в это время. Обворовали квартиру (хотя и тащить-то почти нечего было). Осталась она в том, в чем была на работе. Родные, конечно, помогали. Садила она картошку у нас в Сафроновке. Во всяком случае, живя без мужа, она не побиралась.

9 мая 1946 года садик не работал, и пришлось Антонине взять младшего сына с собой на работу. Случилась беда. Играл он около комбината и упал в незакрытый колодец, куда стекала вода из бани.Утонул наш общий любимец. Пришлось оплакать второе дитя нашей страдалице тёте Тоне.

Наверное, в конце 1946 года заявился «воин», муженек. Как же убеждали сестры и братья не брать его, Антонина не послушалась. Помню, как что-то делали у нас в Сафроновке тетя Сина, мама и тетя Тоня, и все уговаривали ее. В ответ она говорила, что ее будут осуждать, что она развелась с мужем.

И началась прежняя жизнь. Михаил Семенович нигде не работал («устраивался»), но регулярно выпивал. Как-то маме знакомая сказала, что Корягин каждый день продает картошку у общежития ФЗО. Как хватились, так картошки в подполе почти не осталось.

Через какое-то время уехал Корягин в Иркутск-II, туда же уехала тетя Тоня с Юрой. Потом переехали в Улан-Удэ. Там у тети Тони родилась девочка, которая вскоре умерла, и сын Евгений.

По рассказам Юры, в Улан-Удэ отец продолжал пить, мать надрывалась в работе, а ему приходилось летом пропадать в тайге, чтобы что-то собрать и продать. Хватил он лиха и всегда винил мать, что она не разошлась с отцом.

Не знаю причин, но где-то в начале 50-х годов Антонина с ребятишками вернулась в Черемхово. Приютили их опять же Лощенковы. Юра стал жить у нас и работать прицепщиком на тракторе в колхозе. Жене в то время было лет 5. Это был смышленый, боевой мальчишка, который буквально влюблял в себя всех, кто его видел. Уж на что баба Фекла не любила тетю Тоню, но Женька и ее обворожил.

Николай Филиппович помог тете Тоне купить избушку в пос. Владимир. Михаил Семенович стал писать, проситься к жене, иначе он, мол, подохнет где-нибудь в канаве. Приняла. Любила, видать, его моя тетушка. Даже писала в письме к дальним родственникам, что родные не любят ее мужа, а она его любит. И все утверждала, что хоть какой он пьяный, а ее никогда пальцем не тронул. Мама ненавидела Корягина за то, что мучилась с ним сестра и еще за то, что на свадьбе у дяди Коли (Николая Егоровича) в 1939 году, будучи связанным за буянство, лежал он затолкнутый под кровать и кричал, что он из Нинки всю кровь выпьет. этого ему никогда никто простить не мог.

Во Владимировке обжились. Тетя Тоня теперь получала мужнину зарплату сама (иначе денег не увидишь, пропьет все). Юра простыл, работая на тракторе. Приключилась у него базедовая болезнь. Сделали операцию. Даже больной, он много работал. Тружеником он оказался – в Кирилловых. В лесхозе заготавливал зимой метлы, летом пас стадо коров. На его заработок построили большой дом. Но счастья в нем не было. Подрос Евгений. Сыновья и муж теперь стали пить втроем. И, как было заведено у Корягиных, опьянев, бились смертным боем.

У Юрия установили шизофрению. Проявлялось это (как мне объяснила его лечащий врач) в том, что он испытывал сильные боли в ногах, руках. Это были кажущиеся боли, никакой патологии в костях, суставах не было, но он страдал.

Юрий закончил только 7 классов, но был очень начитанным человеком. С ним можно было говорить на самые разные темы. Закончилась его жизнь трагически. Приехал он к нам по моей просьбе помочь на даче. Пожил несколько дней. Все дела переделал. Я его благодарила. На что он мне ответил: «Если мы друг другу помогать не будем, то кто же нам поможет». Была у него любовь. Самозабвенно он полюбил племянницу, дочку Евгения – Танюшку. Таня звала его даже папой. Так он ее приучил.

В тот день, когда Юра должен был поехать домой, я привезла на дачу продукты. Надо было сразу же уезжать, так как по расписанию были в тот день занятия. Юра пошел провожать меня на электричку. Разговаривали. И он поделился со мной, что его буквально обуревает страх. Я его спросила, чего он боится, но он объяснить не мог, отчего ему страшно. Попросил у меня денег на папиросы. Пришла электричка. Я уехала, а он остался стоять на площадке в куртке из искусственной кожи, высокий, сухощавый.

Мама рассказывала, что в этот день он вскопал участок под картошку. Нагрузили ему рюкзак помидорами. Накопали саженцев (он увлекся в эти годы садом). И проводили. Но домой он не доехал. Нашли его между ст. Половина и остановкой Витух сбитым поездом. Машинист говорил, что сидел он на рельсе.

Как потом рассказал мне милиционер, когда я специально сделала остановку в Половине, никакого рюкзака и саженцев около него не было.

Так пришлось хоронить тете Тоне четвертого своего ребенка. Бедная, бедная мать. Господи, как только хватило ей сил пережить столько горя. Последние годы жизни согревали ее сердце внучки, Женины дочки, и его жена Тамара. Женя остепенился, стал абсолютным трезвенником, тружеником, каких дай бог побольше, прекрасным отцом, а теперь и дедушкой. Все его дочки получили высшее образование. Умерла моя тетя Тоня в окружении дорогих ее сердцу внучек – Тани, Любы и Наташи. Мама с Любой навестили ее за несколько дней до кончины. Как положено, попросили друг у друга прощения. Тетя Тоня уже могла говорить едва слышным шепотом. На просьбу мамы простить ее она что-то прошептала, мама не расслышала, а внучка Наташа перевела, что баба сказала: «Прощаю». Я не хоронила тетю Тоню. Была в это время со студентами на практике в Белоруссии.

Ушла из жизни великомученица, но никогда не унывающая, шутливая душа, певунья и очень щедрая. К нам, горожанам, она никогда не приезжала без творога, сметаны, сала. помню тетю Тоню с детства. Именно она добыла где-то старенькие серенькие подшитые валенки для меня. С тех пор стало можно выходить на улицу гулять. На один из дней рождения подарила мне тетя Тоня фетровую шляпку, бордовую с синими вышитыми шелком полосками и бантиком на макушке. Ну, ни у кого такой не было! Я была на седьмом небе от счастья. Вообще, в детстве я много радости получила от родственников. Братик Витя Лощенко сделал мне самые первые саночки, а дядя Коля сковал железные санки. Бабонька Марфа Романовна всегда приходила с гостинцами (вообще был обычай приносить детям гостинцы). Именно от нее мы с Любой получили первое в жизни яблоко (никогда до этого яблоко даже не видели). Привез яблоки с Украины Иван Андреевич Брагин – сын бабы Марфы. Правда, яблоки были подмороженными, но это было что-то необыкновенное. Баба Марфа дарила мне нарядную шелковую фанжонку (косыночку вологодского кружева) хоть маленько порванную, но очень нарядную. Умели наши родные дарить детям радость и оставлять память о себе.

Младшая мамина сестра Мария Георгиевна родилась в 1914 году. При крещении дали ей имя Мавра, но в семье ее так никто не звал. Только деда Роман называл ее Маркой, остальные называли Марусей, Маруськой. Росла она слабенькой, бледненькой девочкой. В Потехиной квартировала семья инженера Шестова, ведущего строительство дороги Ачинск-Абакан. Занимали они дом Захара Романовича. Маруся играла с сыном инженера – толстеньким карапузом Борей. И мать Бори, глядя на крестьянскую девочку, с сочувствием говорила: «Больной ребенок».

К слову уж перескажу то, что вспомнила об этой семье. Инженер- путеец содержал не только жену и сына, но и обслугу из повара, горничной, няни и шофера. Ребятишкам иногда перепадало прокатиться на «легковушке», когда шофер по фамилии Денега уезжал от дома хозяина к себе на квартиру. Машина в деревне была чудом. Лошади очень боялись «железного коня». Как-то при встрече с машиной лошадь вместе с повозкой и ездоком заскочила на кучу бревен, лежащих у заплота, а возница (старик), оправившись от падения, в след машине сердито крикнул: «Топь те пятнало»! Не ругались тогда матом крестьяне. Также вели себя лошади и при виде велосипеда. Первый велосипед привез в Потехину Гаврила Иванович Кирилов, вернувшись со службы с Тихоокеанского флота.

У сына инжинера – Бори были невиданные для деревенских детей игрушки и, конечно, хотелось их подержать в руках, поиграть ими. Да вот беда: Боря, чуть рассердившись, кусался. И не раз Марусе доставалось от него.

Инженерша была высокой, полной, дородной барыней. Одним из развлечений у нее было катание на лошади верхом. Хозяин дома Захар Романович седлал смирного коня, и барыня водружалась в седло. Однажды, садясь в седло, она не заметила, что лопнула по шву юбка. Разъезжала барыня по двору, демонстрируя кружевное нижнее белье, пока кто-то из женщин не заметил и тихонечко не сказал ей о непорядке в туалете. Тут же горничная прибежала с халатом, хозяйку сняли с лошади и, надев халат, увели в дом.

Деревенские ребятишки вызнали, что господа едят «собачьи грузди» (так называли в деревне шампиньоны) и буквально завалили повара ими. Благо, что этих грибов на назьмах вокруг деревни росло видимо невидимо. Первым грибникам повезло. Они получили по скольку-то копеечек, а потом повар стал уже отказываться от грибов.

Росла Маруся домашней девочкой. Ее не брали в поле, не жила она зимой на заимке. Когда родились племянники, дети Максима Егоровича, тетушки становились нянюшками. Считали в семье, что Маруська любит наряжаться и красоваться перед зеркалом. Пошлют, бывало, ее в дом пол подмести, а она там, в горнице, перед зеркалом сколько времени вертится. В детстве, когда я вертелась перед зеркалом, баба Фекла говорила, что, видно, я в тетю Марусю.

Пятнадцатилетней девочкой повезли Марусю с родной семьей в ссылку. На Чуне, где оказалась семья на лесосплаве, приглядел молоденькую красивую, боевую девчушку техник по лесосплаву Федор Иванович Вершинин. Полюбил ее. На фотокарточке, которую он подарил Марусе, написано (к сожалению, не сохранилась полностью): «Марусе Георгиевне Кирилловой от друга любви Федора Ивановича Вершинина. Люблю сердечно, дарю навечно».

Стал сватать Федор Иванович Марусю. Родители, конечно, не соглашались. Какая она невеста, едва исполнилось 16 лет. Но жених настаивал. И даже писал в Москву, прося разрешение жениться на ссыльной. Федора Ивановича семья Кириловых успела хорошо узнать. Под его началом работала мама на плотбище. Был он спокойным человеком, не ругательным, улыбчивым, но на 10 лет старше невесты. В конце концов, решили на семейном совете отдать младшую дочь замуж. Может, хоть она избежит тех мучений, которые предстояло еще пережить семье.

Семью увезли в Черемхово, а молодые стали жить в с. Абане Красноярского края.

Мама узнала, что Маруся осталась в тайге (так называли место ссылки) в Канске на переселенческом пункте, когда они вернулись из Енисейска, куда гоняли плоты. Сильно плакала и тосковала о сестре Тая.

Тосковала о родной семье и Маруся. Иначе чем объяснить, что она до войны дважды приезжала в Черемхово. Гутя (Августа Максимовна) в одном из писем вспоминала, что когда приехала Маруся, то в барачной каморке было так тесно, что гостья спала на полу. А второй приезд тети Маруси я уже помню. Приехала она с двумя детьми: Виктором и Галей. Виктор уже был «взросленький». Мы с ним без спроса зашли в огород, а потом воротца плохо закрыли и курицы пробрались на грядки. За это нам попало от бабы Феклы. А Галя была еще грудным ребенком. Помню ее лежащей за пологом на кровати. Как же надо было хотеть увидеться с родными, если даже не побоялась тетушка пуститься в неблизкую дорогу с двумя ребятишками.

Из Абана Вершинины переехали в Красноярск. Федор Иванович после окончания рабфака учился в лесотехническом институте, тетя Маруся работала кассиром на железной дороге. Затем долго они жили на станции Итатка в Томской области.

Сразу же, как только позволили спецпереселенцам выезжать из Черемхово, в 1947г мама поехала к сестре. И навещала Вершининых еще несколько раз. Жили они своим домом. Держали хозяйство. Тетя Маруся и косила сама, и всю другую работу делала. Помогал сын Виктор. Федор Иванович был директором крупного леспромхоза.

Здесь же в Итатке был большой лагерь, где содержали наших военнопленных – власовцев. Федор Иванович увидел среди арестантов Николая Егоровича Кулакова. Это был близкий знакомый наших родных по чунской ссылке. Разговаривать, конечно, было нельзя. Только обменялись взглядами, дали понять, что узнали друг друга. Заключенные голодали и умирали от непосильной работы. Федор Иванович стал приносить понемногу еды и оставлять ее в мешочке в уборной. Каким-то образом он показал это Николаю Егоровичу и тот стал заходить в уборную после него. Но так продолжалось недолго. Скоро Николая Егоровича не стало видно среди заключенных.

Мама рассказывала, что она видела, как водили колонну заключенных, окруженных конвоирами и собаками. Бедные, бедные люди! За что они страдали?!

Вершинины тоже боялись, что узнают об их ссыльных родственниках. Тетя Маруся в первый же приезд попросила маму не говорить, что она ссыльная. Вот что писала Гутя по этому поводу в ответ на мое письмо, в котором я сообщала о кончине Марии Георгиевны: «Они ведь нас не очень признавали, даже, по-моему, и боялась с нами общаться». Боязнь эта была понятна. Времена были такие.

Тетя Маруся часто писала письма, приезжала к нам и в Сафроновку, и в Иркутск. Последний раз побыла у нас с внучкой Олей, дочерью Гали. В письмах Мария Георгиевна постоянно вспоминала свою родину, родной дом, свою семью. Как же ей хотелось общаться. Последнее письмо она написала, уже потеряв зрение. Адрес подписал Федор Иванович (Приложение 4).

Галя (Галина Федоровна), по воспоминаниям мамы, росла очень ласковой, доброй девочкой, помощницей матери. Виктор же был замкнут, неразговорчив. Галя закончила физмат в Томском пединституте, Виктор пошел по стопам отца, тоже стал инженером по лесу. Работал директором леспромхоза в Лесосибирске.

Старшие Вершинины доживали в Томске в кооперативной квартире. К детям переезжать отказались. Сын и дочь по очереди приезжали проведать их. Я свозила маму последний раз в Томск на самолёте. В тот приезд тётя Маруся наказывала мне не терять связи с её дочерью Галей. Говорила, что ей очень хочется, чтобы мы роднились, что у Гали нет родной сестры, и мы должны быть родными. Умерла тётя Маруся 15 мая 1997 г.Федор Иванович жил один еще 4 года после смерти тети Маруси.

С Галей я увиделась первый раз (не считая встречи в младенческом возрасте) в 1986г. Теперь она с семьей живет в Москве после долгих лет скитаний по китайской границе с мужем-офицером. Адрес мне дала тетя Маруся. Галя встретила меня радушно. Здесь же оказался в гостях Виктор Федорович. Он возвращался с курорта из Одессы. Я же была проездом в Москве, направляясь в круиз по Средиземному морю. Виктор был «под шафе», и когда Галя представила меня как дочь тети Таси, как двоюродную сестру, то он заявил, что никаких родственников не знает. Гале было неудобно за брата, и она, видимо, написала о его поведении матери. Тетя Маруся прислала мне письмо с извинениями за поведение сына. Я же не обиделась. Ведь понятно, что это следствие той боязни ссыльных родственников, с которой он вырос. А может быть, характер у Виктора такой. Выросли они с Галей, будучи обделенными той теплотой бабушек и дедушек, всех родных, в которой росли мы. У нас это чувство родства, родни было впитано с молоком матери со всем тем окружением, в котором себя помним.

О том, какое это было окружение, какая семья, пишет Гутя: «Как я рада, Галя, твоим письмам…, сразу повеет родным, близким, домашним, потом долго хожу под впечатлением, все переосмысливаю. Какая же у нас была большая глубоко порядочная семья, все были дружны. Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь осуждал другого, все друг другу помогали, хоть жить было трудно всем»..

Гутя горюет в этом же письме, что не стало тети Маруси и «…теперь мы о них (ее детях) никогда ничего не узнаем».

Слава Богу, не так. Галя, после долгого молчания, написала мне, что попало ей в руки мое письмо, которое я отправила, соболезнуя о кончине тети Маруси, и в котором вспомнила желание тетушки, чтобы мы роднились. Расчувствовалась, и теперь мы переписываемся.

У Гали есть дочь Ольга, а теперь и внуки – Галя и Максим. В последнем письме Галя писала: «Внуки знают, что любимой песней их прабабушки была «Лучинушка». Да, когда я приезжала домой, мама всегда просила спеть с ней «…то не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит…». И мы пели... И даже когда приехала за 2,5 месяца до смерти мамы, мы с ней пели. Правда, мама больше кивала головой, но песню допели.

А вообще чаще всего вспоминаю и рассказываю, как мы с ней работали. Директору леспромхоза, моему папе, привозили дрова по 2м длиной, а мы пилили, на козла укладывали и вперед. И колоть дрова я довольно рано научилась. Когда с Виктором (муж Гали – Г.К.) жили в Даурии, естественно, печное отоплениие, муж на службе, а время было культурной революции в Китае, то он всегда был на службе. Дрова приходилось колоть и себе и соседке-москвичке, и своей подруге, которая сейчас живёт в Москве. Когда встречаемся, конечно, вспоминаем, смеёмся. А кто бы помог маме? Муж-инвалид (после укуса энцефалитного клеща – Г.К.), сын далёко, а я рядом. Сколько сажали картошки, моркови и прочего. Мы порой с Виктором начнём говорить (он же тоже из Итатки, мы с ним в одном классе учились) – сколько же работали наши матери!»

Виктор овдовел и жил один в Лесосибирске. Перенёс инсульт, и его забрала к себе в Хабаровск дочь Ольга. Умер Виктор Фёдорович 30 июня 2008 г. Сын Виктора, Юрий Викторович – геолог, живет в Германии.

Младший сын Егора Романовича, Николай Егорович, родился в 1919 году. В детстве все его звали Кольчей. Белоголовый, шустрый парнишка пропадал целыми днями около лошадей. Лет с шести – уже работник. Как-то Захар Романович сказал брату: «Егор, у тебя Кольча убьется». Оказывается, дядя видел, как племянник буквально летел на своем любимом Соловке. Часто его отправляли с заимки в деревню за продуктами. Пока дорога проходила на виду, ехал он легкой рысцой. Но стоило завернуть за гору, за Кыртыс, как конь уже несся галопом, да так, что посыльный привозил работникам шаньги горячими. А путь был не близким: от деревни до заимки 12 км.

Кольча был добрым, отзывчивым. С детства он особенно дружил с Таей. Мама рассказывала, что один год было очень много груздей. Видно, была дождливая погода. Отвернешь, бывало, валок сена, а там сидят, как гвоздики, груздочки. Естественно, их собирали, а в часы отдыха любимым занятием для ребятишек было жарение грибов. Грузди нанизывали на прутик и держали над углями. Очень вкусное получалось кушанье, но Тая не ела. Она была очень брезгливой. Ей казалось, что в груздях черви. А брату очень хотелось, чтобы сестра попробовала эту вкуснятину. Он уговаривал ее попробовать, сорвал маленький груздок, показал сестре, что в нем нет ни единой червоточинки, поджарил его и скормил сестре. Потом она уже сама, распробовав этот грибной шашлык, стала жарить грибы на своем прутике.

Соседка и родственница, бабушка Наталья (Наталья Александровна Кирилова, жена Федора Иннокентьевича Кирилова) часто просила Кольчу пригнать телят из телятника. Мальчонка только мелькнет выполнять просьбу. А баба Наталья, бездетная женщина, уж не преминет угостить помощника конфеткой, а то и «десятушку» вручит.

Недолго, недолго длилось это счастливое детство. Двенадцатилетним мальчишкой пришлось лишиться родного дома и вместе со старшими испытать все «прелести» ссылки.

В тайге на Чуне дети спецпереселенцев вместе с взрослыми работали на лесозаготовках. Парнишки рубили «ронжи» – это такие жерди, которые забиваются с боков в вагоны при погрузке бревен. Снег в тайге взрослым доходил до пояса, а ребятишки буквально тонули в нем. Случилось так, что на Колю упал ствол дерева, который свалили рубщики. Не доглядели. Но, видимо, было еще суждено пожить Кольче на белом свете. Лесина упала, воткнувшись в землю огромным суком, а мальчишку вдавила в снег не всей своей тяжестью. Когда братья Максим и Петя откопали Колю, он был без сознания. Но, слава Богу, выжил.

Когда семью с другими раскулаченными привезли в Черемхово, Коля вместе с такими же подростками был направлен на курсы штукатуров-каменщиков. Работал вместе с моей мамой на стройке, на шахте Кирова. Вместе они пережили голодный 1933 год. Мама рассказывала, за ударную работу давали им дополнительный паек: кусочек чего-то напоминающего хлеб и ложки две гороховой каши. Получит Коля паек и ждет сестру, чтобы вместе съесть. Мама всегда со слезами вспоминала. Сидит голодный парнишка и даже крошки не отщипнет от кусочка без Таи. А она не могла утерпеть, чтобы не отщипнуть крошку, пока ждала его. Горошницу же они клали в кружечку и несли матери. Баба Груня, провожая работников на производство, кормила их лепешками из лебеды, а сама и этого не ела. Все приговаривала, что попьет чайку. А какой это был чаек? Просто кипяток или тоже какая-нибудь заваренная трава. От голода баба Груня стала пухнуть. И тогда Максим Егорович сказал братьям и сестрам: «Ребята, мама у нас умрет, не садитесь за стол без нее». И с тех пор каждый, кто уходил на работу, а работали посменно, садился есть только усадив с собой мать, и не ел, если она не съедала то, что было. Так, благодаря заботе друг о друге, пережила семья голод. Только Дусенька не пережила. Отказали почки. Семья оплакивала родное дитятко, а Максим Егорович плакал, причитал, просил прощения у доченьки, что не смог уберечь ее.

На стройке тоже не обошлось без беды. Каменщики-малолетки клали карниз, и вот Гришка Хусаинов уронил кирпич на голову Коле. Прибило мальчишку. Едва дышащего положили его на дрожки, мама села с ним, всю дорогу до больницы держала Коле голову, а он был без сознания. Ухаживать за ним стала мать. Дядя Максим добился разрешения. И только благодаря этому Коля выжил, хотя в сознание не приходил почти месяц. Родные уже не чаяли его увидеть живым. Мама рассказывала, что Хресинько получил Колину зарплату (а зарабатывал он больше шахтеров), принес домой, положил на стол и заплакал: На эти деньги будем хоронить Колю». Но выжил, выжил братик. Только до конца своих дней мучился головными болями.

Невезучий был Коля во всем. Ребятня – каменщики бетонировали в каком-то помещении полы. Приходилось лазить на коленях, затирая неровности. Цементом разъедало коленки. Чтобы защитить себя, ребятишки стали нашивать на штаны прорезиненные куски от транспортерной ленты. И Коля тоже отхватил лоскут этой прорезины. Но его застукали на этом «воровстве». Привели в комендатуру и посадили в каталажку.