«ПРОГУЛКИ В ЗАКОУЛКИ Рассказы о тех, кому мало Земли и неба ...»
Как же я страстно желаю – только сегодня, на одну секунду, пусть это будет миг – подать тебе незаметный от Творца знак – вопреки всем законам жизни и смерти, вопреки вероятности повреждения самого Мироздания – что я был, всегда был рядом с тобой, мама.
Это такое желание! Оно полней всех морей на земле, громче звона всех колоколов!
И если бы существовала такая возможность – променять у Всевышнего все будущие жизни за одну лишь возможность проститься, как это могут лишь живые, – ни секунду не раздумывая, я все их бросил бы к твоим ногам – тысячи своих воплощений»…
Как же так? Неродившиеся дети всегда рядом с нами – до последней минуты, пока есть надежда на рождение? Это было непостижимо…
Я видела его, будто он сидел рядом, – красивый молодой мужчина в бархатной жилетке. Он должен был стать на Земле художником и рассказывал мне о полотнах, которые мыслил нарисовать еще до жизни:
«Я видел свои будущие картины, словно ходил по галерее с мраморными колоннами, из зала в зал, от одной картины к другой. Я знал наизусть эти свежие, еще не высохшие холсты, гордо трогал их, как своих новорожденных детей, еще в слизи и крови матери…»
Я чувствовала, что умираю, и почти теряла сознание. Никогда еще, ни до, ни после этого, я не испытывала такого отчаяния. Это продолжалось долго, целую вечность. Я сидела рядом с мужем, сжавшись в комок, закрыв глаза, не в силах даже шевельнутся, а он думал, что я сплю, и ничего не замечал…
Потом все неожиданно прекратилось, я выпрямилась и поняла, что буду жить. На следующий день, спокойно и отрешенно, слово в слово записала прощальные слова моего сына.
Воспоминания возвращали меня назад. Я работала в школе учительницей начальных классов, у меня уже было двое детей, сын и дочь, и чтобы их прокормить, я подрабатывала после уроков и в выходные дни на рынке. Времена были тяжелые, девяностые годы, приходилось, как на войне, сражаться за свою жизнь, в буквальном смысле выживать. Беременность свою я встретила безрадостно, третьего ребенка мне было не вытянуть. Муж связался с бандитами, влез в долги и скрывался в неизвестных краях. Я сделала аборт…
Мне часто снился потом мальчик, в моих снах он рос, словно жил в реальности, иногда он меня о чем-то молил, я просыпалась в слезах, вся дрожа, – потом все забывалось…
И вот он пришел проститься…
Мой сын, мой неродившийся ребенок рассказал мне множество историй, как он хранил меня от беды, сколько раз спасал, находясь в другом мире, реально существующем, но неподвластном живому теплу нашего солнца…
Один раз я поссорилась с возлюбленным и бежала ночью по городу, по самым мрачным его закоулкам. Пробиралась мимо каких-то гаражей, строек. Повсюду, перегораживая путь, вырастали мрачные люди. Ничего не замечая, я бежала вперед, не разбирая дороги. Неожиданно я поскользнулась, чуть не упала и будто очнулась: я была на окраине города, в дорогой шубе, вокруг – странные, с недобрыми лицами оборвыши. Я попятилась назад, и вдруг все в страхе расступились. Я отчетливо видела на их лицах ужас: они смотрели куда-то поверх меня, будто надо мной, расправив крылья, летела огромная птица. Сколько бы я ни шла к городу, все повторялась – страх на лицах, люди будто каменели.
Это мой сын охранял меня – он, как птица, летел, заслоняя меня от беды. Как он ждал, как он всем сердцем жаждал – родиться именно у меня!
И ни слова упрека, ни легкого осуждения или обиды – одна всепоглощающая любовь…
«Знаешь, я сожму нежность к тебе в такую малую крупицу, что пронесу ее мимо всех миров, сквозь все воплощения. Забыв твое лицо и имя твое, она будет жить, вопреки всему, в самых светлых и священных моих снах.
Я больше не найду тебя ни в ком, мама. Слышишь? Твои часы пробили полночь. Мне пора. Мы всегда уходим в грозу, сиротея с каждой секундой, чтоб за раскатами грома не было слышно, как мы рассыпаемся в плач – огромный и великий, как взрывают реки свои льды к небу. С ливнем мы всегда возвращаемся, безымянные и нерожденные…»
СОЗДАННОЕ ЧУДО
Господи, как же мне хотелось чуда! В моей однообразной и постылой жизни образовался вакуум. Ни добро и ни зло, ни плохо и ни хорошо. Эта пустота ничего не имела общего с божественной гармонией, наоборот – от нее был один шаг до отчаяния, а это, как известно, подлинная смерть. Выбраться из бездны гораздо тяжелее, чем удержаться на ее краю, и я цеплялась за ее скользкие глинистые края, искала любую трещинку или впадинку – но ноги неудержимо скользили вниз.
И потому просила у небес чуда. Что я подразумевала под этим словом? Я не знала. Говорят, никто не попадает в бездну без собственного согласия на это. Но разве я не хотела себе счастья? Разве не хотела просыпаться на его плече? Не хотела быть оцелованной им?
Я шептала молитвы и смотрела на небеса: помоги мне, Боже, помоги...
Никто меня не слышал. Вероятно, чтобы молитвы доходили до Всевышнего, существовал какой-то тайный ключ, отмычка. Но я ее не знала. Мои мольбы зависали надо мной, совсем невысоко, – и рассыпались в травы...
Можно долго описывать все мои муки, но не о том моя история. В один из дней мне попался в руки журнал, и я обратила внимание на одну заметку. Теперь, по прошествии многих лет, я прекрасно понимаю: небеса устали глядеть на меня и слушать мои причитания и послали маленький ключик, которым я могла воспользоваться, а могла и нет.
О чем была та статья? Ее смысл сводился к нескольким фразам: если просите у ангелов чуда – совершите его сначала сами. Круги по воде идут только тогда, когда в реку брошен камень.
Я ломала голову. Подать кому-то милостыню? Подарить подарок? Что делать-то? Тьфу, да пропади оно все пропадом!
И здесь обнажилось все мое окаменелое бесчувствие, о чем часто упоминается в молитвах. Именно оно, непробиваемое, зацементированное сознание. И как сквозь него мог прорваться даже самый тонюсенький луч света, не говоря уж о сверкающем, воскрешающем чуде?
Да никак. Ровным счетом никак.
На душе стало спокойно, как никогда. Мир был не виновен.
Несправедливости судьбы не существовало, поэтому надобно было действовать дальше.
В один из вечеров я рассеянно бродила по кухне, и вдруг взгляд мой упал на большой пакет с плавающими свечами. Их было много – сто или больше, я их не пересчитывала. Они остались от Нового года – я продавала их в магазине. Взяла свечи и вышла на улицу. Тишина. Редко выпадают дни, когда весной такая тишина. Луну закрывали облака. Ни один листик на дереве не шевелился. Мир застыл. Темнота. Я взяла фонарик и спустилась к Дону – живу на берегу реки, в своем доме. Вода неподвижная, как черное масло, и переливается темными полосами. Ни звезд, ни луны. Почему мне пришла в голову эта мысль – зажигать свечи и одну за другой опускать в воду? Ответить на этот вопрос невозможно – ведь мысли зарождаются в далеких небесах и лишь потом опускаются на землю. Мой фонарик погас, разрядилась батарейка, и мне захотелось сотворить свет. Но я и представить не могла, во что выльется моя затея и какой Свет она сотворит.
Свечи плавно из моей ладони ложились на воду и неторопливо, неслышно – наверное, от моего дыхания – плыли себе по реке. Удивительная вещь: они не разбрелись кто куда, а выстроились в одну стройную колонну и отправились в путь – будто невидимое течение или могущественная рука руководила процессом. Несмотря на то, что пламя свечи было крошечным, оно, отражаясь в воде, десятикратно увеличивалось. Когда все свечи были зажжены, я поднялась на холм, взглянула вниз, на воду – и ахнула! Это было что-то потрясающее! Издали не было видно тоненькой алюминиевой подставки, в которой была свеча, и создавалось впечатление, будто по реке плыли огни! И они были не простые, а живые, волшебные – водили хороводы, закручивались в причудливые спирали, звезды, потом снова выстраивались в ровную колонну и мягко, невесомо, как ярко-алый пух, плыли дальше. Я не могла поверить и терла себе глаза – неужели это я? Я сотворила? В голове почему-то крутилось: это перья Жар-птицы, она их обронила, и они плывут, чтоб исполнять желания. Ведь так я думала и так мечтала в детстве. Будет нестерпимо жаль, если свечи быстро затухнут. Мне хотелось, чтобы хотя бы один человек увидел это чудо! Только бы не налетел ветер!
Огни скоро скрылись из глаз. «Я никогда не узнаю об их судьбе», – думала я, ощупь, карабкаясь по склону, хватаясь руками за травы. Луна так и не выглянула...
О судьбе своих свечей я узнала довольно быстро. По всему Задонскому району пронесся слух о невиданном чуде. Тот вечер был тихий и теплый, на берегу Дона гуляла молодежь, сидели у костров рыбаки. Но реакция всех людей была примерно одинаковой: увидев огни на воде, они в страхе, в забытом религиозном экстазе падали на колени и молились. Много чудес я слышала из рассказов, из местных газет: кто-то исцелился от пьянства, кто-то обрел веру. Рад был местный священник: церковь отреставрировали недавно, прихожан было немного – а тут как повалили! Разумеется, он слухи, как мог, поддерживал и подкреплял своими наущениями. Спорили, чье это было видение. Одни говорили, что это было явление самой Богородицы, она осветила эти места. Другие утверждали: нет, точно Тихон Задонский, он молился на этих берегах. Каких только слухов не было! Правду знала только я одна, но хранила ее в своем сердце. Зачем разрушать чудеса?
Ну, а я... Прошу прощения, пусть все мои тайны со мной и останутся. Это ведь глубоко личное. Одно лишь могу сказать: все, о чем я просила в молитвах, сбылось...
«ЭФФЕКТ ДОМИНО»
С Тамарой всегда интересно разговаривать. Можно затронуть любую, даже обыденную тему, которая после ее писательского осмысления сразу же предстает в неожиданном ракурсе. Алексеева умудряется раскрасить всевозможными цветами и запахами все, к чему прикасается ее творческий взгляд. От Тамары непрерывно исходит мощный информационный поток, облеченный в литературные образы, которые, очутившись в нашей реальности, подобно «эффекту домино» начинают влиять на окружающую действительность.
Как-то я угостил ее несколькими сортами чая (что может быть приятнее новых заманчивых вкусов), но то что, это чаепитие послужит основой для создания яркого алексеевского рассказа, я и предположить не мог.
Вот как Тамара описала нашу чайную посиделку.
В ГОСТЯХ У ЧАЙНОГО ШАМАНА
Шла с опаской: Валентин Баюканский – чайный шаман России. Журналист, коллекционер чая и писатель-мистик. Пишет книги об иных мирах, пытается разгадать тайны человеческого мозга.
Пригласил попить чайку:
– Тамара, из американского города Чай пришла посылка. Ты такого чая в жизни не пробовала!
Честное слово, о таком городе никогда не слышала. Пока прыгала по ступенькам, в голову лезла считалочка: «Из города Чай нам прислали чай! Спешите, спешите, отведать чай – из славного города Чай!».
Набрав нужный номер квартиры, услышала из домофона знакомый голос: «Заходи, открываю».
На пороге меня уже встречал хозяин – Валентин Баюканский. У него не простая квартира, а настоящий дом–музей: повсюду, куда ни кинешь взгляд, натыкаешься на древние сундуки, набитые чаем из разных стран. Его коллекцию не истощить, не перечесть, – этот миллион коробочек! Чаи – на полках, на столах, и не простые чаи, а заморские! О-о-о, каждый раз стону и скрежещу зубами, с жадностью вдыхая эти ароматы – боже мой, что же мы пьем!!! Сено мы пьем, а не чай, господа!
Вот они – лакомые сокровища, земные и неземные, среди них сладко дышится, как в цветущих садах сирени и сакуры. Вот и симпатичнейший шаман Валентин Баюканский, искренне увлекающийся чаями, их историей, легендами и преданиями.
– В истории чая заключается история человечества! – говорит он.
– Что пьем? – перебиваю я хозяина.
– Чай русалок, Чай смерти и Чай крови или ужаса!!! – радостно провозглашает Валентин и деловито устремляется к столу.
Бог мой! Я не уйду отсюда живой!
– Что за странный подбор названий? – не скрывая страха, спросила я, разглядывая странные коробочки необычных размеров и раскрасок, которые он доставал из тайных закромов.
– Да ты не волнуйся! – довольный произведенным эффектом, засмеялся хозяин. Чаи, разумеется, редкие, но исключительно цветочные. Русалочий чай – из лепестков кувшинки, Чай смерти – из цветка хризантемы, такое название он получил в Японии, ну, а Чай крови, конечно, – из гвоздики. Ничего опасного, я же не предлагаю тебе маковый чай – у меня его нет.
– Такие красивые цветы – и такие жуткие названия чая. А почему чай из гвоздики называют еще и Чаем ужаса?
– Да ты садись и пей. Вот, возьми сначала Русалочий, из водяной белой лилии, – он мягче, с него и начнем.
Чашечки у Валентина маленькие, невесомые – из тончайшего белого фарфора, такие же и заварочные чайнички. Русалочий чай оказался ярко-зеленым и действительно пах настоящими лилиями. Пахучий – до головокружения! Нет, голова закружилась вовсе не от запаха, а от малюсенького глоточка. Горьковато – терпкий, острый вкус и нежнейший аромат. Потом зелень яркая стала по краям расходиться, белейшая чашечка окаймилась изумрудным цветом. А в середине закружилось желтое пятно, похожее на Солнце.
Огромное умиротворение, можно сказать, божественный покой охватил меня с головы до ног. Я окуталась им, словно одеялом из лебединого пуха.
– Почему называется Русалочий? – вяло, еле шевеля языком, спросила я.
– Русалки живут среди этих цветов, иногда в них превращаются. Своим ароматом заманивают путников, проходящих мимо озера. Понюхаешь цветок – и забываешь обо всем на свете, русалки тебя и уносят на глубину озера.
– Да-да, хорошо-то как, – слабо, как горное эхо, откликнулась я. – Так хорошо, как никогда. И где этот чай купить можно?
– Да в городе Чай – мне же его оттуда прислали. Чай редкий, лилии можно рвать только в определенный день лета, и представляешь, как он, этот день, называется?
– Кто? – я очень плохо понимала, о чем мы говорим, во всем теле была такая блаженная истома. Улечься бы безмолвно на покой, и больше ничего не надо…
– Этот единственный день, когда можно рвать цветы, называется Валентинов день. Представляешь? Вот мне и прислали его мои американские друзья!
– Здорово! – согласилась я. – А где у тебя можно прикорнуть?
– Нет! Нет, – заволновался Валентин. – Что ты? Мы только начали. Я тебе еще не рассказал, что у нас эти цветы называются одолень-трава. Мистическая трава, тайная. На Руси знали секрет приготовления чая: он усмирял все страсти, его раньше во всех монастырях пили. Вот обидно, что мы все древние секреты утеряли, а американцы – чай возродили и пьют его с превеликим удовольствием. Пишут мне, что лилии нельзя срезать, а то сам истечешь кровью, – так ведь это наши русские легенды.
– Да, – я понемногу приходила в себя, жаль, что невозможно удержать мгновенья. Но ведь чай тем и хорош, что состояние длится не более тридцати минут – зато какое состояние! Я словно побывала на дне тихого и неподвижного озера, даровавшего мне невиданный покой.
– Теперь Чай крови. Его надо выпивать сразу, одним глотком, не смакуя.
Да, цвет соответствовал названию. Алый, алый чай! Ведь высушенная гвоздика сохраняет свою окраску. Вкус необычный: сладкий, кислый, пряный и слегка солоноватый. Очень вкусный чай: я отхлебнула само наслаждение.
– Почему же это – Чай ужасов?
– Слишком много зловещих историй связано с этим цветком. Богиня Диана, известная охотница, убила нерасторопного пастушка, попавшегося ей в лесу, – он распугал всю дичь. На месте гибели ребенка выросли эти цветы – символ крови и ужаса.
То ли под впечатлением рассказа, то ли чай был таков на самом деле, – я почувствовала необыкновенное возбуждение, прилив каких-то диких сил и небывалого вдохновения: мне хотелось плясать и бить посуду – всю эту хрупкую, драгоценную коллекцию – да вдребезги! Гибельный восторг, страсть охватили меня. Я взглянула на себя в зеркало и ахнула! Глаза мои сверкали и полыхали, искры трещали и бесновались, прожигая в занавесях дырки. Потом перед глазами закружились какие-то сцены – да быстро так, я не успевала их осмысливать. Что-то чрезвычайно важное и ослепительно яркое, и все больше красный цвет – он сводил с ума. С потолка рухнула вниз люстра и раскололась на множество лучистых кровавых брызг. Звон долго не затихал…
«Пора домой, пора домой, – шептало мне сердце, – скорей уходи! Не пей Чая смерти, не пей! Скажи: в другой раз приду, в другой раз прибегу! Сорви с ноги свой шелковый шнурок и брось на пол, а уходя – не оглядывайся».
Так я и сделала – и шнурок кинула, и умчалась, гонимая страхом.
Прости, дорогой Валентин, от всего сердца прости. За дивные книги – тебя люблю, на людях ты – человек скромный и тихий, но домой к тебе ходить боюсь…
В этот момент мой мысленный монолог был прерван щелчком открываемого замка, и я с удивлением обнаружила, что стою у входной двери подъезда, где живет Валентин, а я иду к нему, чтобы отведать напиток из славного города Чай.
Это что, чайное дежавю или сон во сне? Чтобы узнать сию тайну, придется отведать напиток, который приготовил для меня чайный шаман.
ххх
Завершая рассказ о Тамаре Алексеевой, я в очередной раз задался вопросом: откуда же она, как и другие настоящие писатели, черпает информацию? Из какого информационного поля ее получает? Сотрудники какого почтового отделения Зазеркалья отвечают на творческие запросы? Какая муза и для чего приносит всем нам вдохновение, посылая сигналы-символы, которые мы, пропуская через себя, превращаем в удивительные миниатюры, эссе, рассказы, повести и романы?
Как-то одна знакомая, узнав, что я пишу книгу о необычных людях, искренне удивилась:
– Как же ты можешь писать про то, чего не знаешь? Ты же не жил в то время и с этими людьми не встречался. Наверное, все из Интернета сдираешь?
– Нет, – ответил я и показал рукой на голову, – вот откуда беру!
– Значит, ты все выдумываешь?!
– И да, и нет!
Действительно, кто откуда «сдирает», и впрямь неизвестно. Может быть, и из Интернета, а может быть, и заимствует у своих коллег, но… все это в принципе не главное. Основное и самое важное – это сам творческий процесс, который для нас является загадкой за семью печатями. Ведь подсказки приходят в любое время дня и ночи: даже когда их совсем не ждешь. Бывает, что-то пишешь, с кем-то беседуешь, гуляешь или просто ешь, как вдруг откуда ни возьмись появляется нужное слово, строка, сюжет, и… мысль уже не остановить. Она, словно чаинка, попавшая в кипяток, разворачивается, превращаясь в чайный листок или цветок.
А вслед за ней преображаемся и мы. Беседуем со своими «выдуманными» персонажами, представляем, как они выглядят, пытаемся понять, о чем они думают и чего хотят. Вместе с ними переживаем и радуемся, но с удивлением замечаем, что «рожденные» нами герои живут собственной жизнью.
Вот и Тамара постоянно откуда-то черпает предназначенную для нее информацию, которая ее порой просто переполняет. Она создает свои многочисленные миры и героев, являясь феей на своей творческой территории.
ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ТАЛАНТОВ И ГЕНИЕВ
В изменениях мы находим свое предназначение.
Гераклит Эфесский, древнегреческий философ
Известно, что в течение жизни многие люди задаются важным, почти судьбоносным вопросом: в чем же заключается их собственное предназначение. И большинство уже придумало на него ответ. Я тоже не исключение. Поэтому предложу свой, связанный с одной из граней человеческой жизни – творчеством.
В начале книги я отмечал, что раз мы созданы по образу и подобию Божьему (а Господь – истинный творец всего и вся), значит, и люди наделены способностью созидать. А что созидать, когда и зачем – открывается каждому в свое время. Бабушка Арина, например, сочиняла незатейливые сказки для малышей, а Данте создал грандиозную «Божественную комедию», предназначенную для всего человечества.
Получается, что музы любят одних, а к другим равнодушны. И чтобы в этом разобраться, нужно принять одно утверждение: кроме физического мира существует еще другой, в ином измерении.[79] О нем многие говорят, но его мало кто видел. Даже те, кто туда на короткое время[80] был допущен, с трудом подыскивают слова и определения, чтобы осмыслить и описать увиденное.
И не мудрено. Потому что там есть территории, где мы еще что-то можем понять, но есть и такие, куда заглядывать не стоит – разум не выдержит.
В неведомом мире – собственный свод законов и правила проживания. А, как известно, со своим уставом в чужой монастырь не ходят, поэтому между мирами существует разделительная линия. Проникновение (даже совершенно случайное) на чужую территорию весьма опасно. Однако при этом есть и специальные пути-дорожки – особые каналы, по которым представители наших миров все-таки могут сообщаться. Об этом люди знали еще с самых древних времен и были в курсе, что обитатели потустороннего мира (миров) более многочисленны, многообразны и могущественны, чем земляне.
И это не фантазия. Многие тайные общества, как и отдельные индивидуумы (не только алхимики и ученые-авантюристы, но даже всесильные короли и диктаторы),[81] стремились получить от представителей потустороннего Зазеркалья знания, дающие невиданную силу и бессмертие. Для этого применялись особые методы и практики. Одни использовали определенные ритуалы с магическими заклинаниями, входили в транс, совершая специальные медитативные путешествия. Другие проводили бесчисленные химические опыты. В отличие от них художники, писатели, поэты и музыканты стремились к бессмертию своим путем – создавали великие произведения.
Хорошо известно, что люди искусства – натуры, улавливающие движения всевозможных энергий, которыми пронизано наше пространство. Наверное, поэтому творческие личности и наделены яркими чувствованиями, развитой интуицией и предчувствием. Они тонко различают грань между видимым (физическим) и невидимым (духовным) мирами. Многие писатели, поэты и художники воспринимают потустороннее как нечто само собой разумеющееся и реально существующее.
Один московский художник уже много лет изображает другие планеты и жизнь иных миров. Глядя на его картины, люди удивляются его буйной фантазии. Недавно художник рассказал мне интересную историю. Однажды во сне он увидел себя на другой планете. Там он тоже был художником и тоже писал иные миры – земные пейзажи. Обитатели другой планеты, глядя на его работы, удивлялись и говорили: «Надо же, какая буйная у него фантазия! Такого же быть никогда не может!»
Не секрет, что психика людей искусства, наделенных большим талантом (не говоря уже о гениях), почти всегда находится в пограничном состоянии. Они ощущают особый творческий экстаз, который приводит к прозрениям, потому что их душа и разум непрестанно жаждут вожделенного вдохновения. Эти личности посылают запросы в потустороннее Зазеркалье. И чем сильнее в человеке развита сверхчувствительность, тем ярче и полнее он улавливает неземные подсказки.
Разговаривая с писателями, художниками, музыкантами, я пытался узнать, как появляются сюжеты, образы и мелодии в их работах. Слушая откровения творческих личностей, обратил внимание на одну важную деталь. Подчиняясь каким-то неведомым порывам, они часто фиксируют то, что до этого никогда не видели и не слышали, но то, что, независимо от них, оказывается, уже существует или существовало.
Так, например, один мой знакомый, назовем его Валерием, работал в начале восьмидесятых годов прошлого века в проектном институте. Однажды во время обеденного перерыва он неожиданно для себя нарисовал какой-то цветок.
Прошло тридцать три года. Друзья пригласили Валерия подняться с ними на Эльбрус. Совершая восхождение, он увидел цветок, который был как две капли воды похож на тот, который он нарисовал много лет назад.
Получается, что Валерий «увидел» его в своем воображении раньше, чем обнаружил в реальности. И подобных примеров тысячи.
Недаром один из создателей квантовой механики, немецкий физик-теоретик Вернер Гейзенберг, заметил: «Корни любого явления уходят в другие миры, и мы, люди, не можем наблюдать и познавать процессы, происходящие в этих мирах, а способны лишь воспринимать их проявление в нашем мире».
Видимо, там, в потустороннем мире, все мыслимое и немыслимое уже давным-давно создано.[82] И заархивированные Творцом лики вещей (первоосновы и праэлементы) хранятся, наверное, в каких-то особых файлах – символах Бытия.
Творческие личности запрашивают в небесной канцелярии информацию, которую на Земле называют идеями, и пропускают ее через свою душу и разум, чтобы, разархивировав, – оживить. Об этом писал в своей работе «Иконостас» и Павел Флоренский:
«…Идеи: это – аполлиническое видение мира духовного».[83]
Он также указывал:
«…Так, в художественном творчестве душа восторгается из дольнего мира и всходит в мир горний. Там без образов она питается созерцанием сущности горнего мира, осязает вечные ноумены вещей и, напитавшись, обремененная ведением, нисходит вновь в мир дольний. И тут, при этом пути вниз, на границе вхождения в дольнее, ее духовное стяжание облекается в символические образы – те самые, которые, будучи закреплены, дают художественное произведение».[84]
Проще говоря, оплодотворяя собственным мироощущением полученные извне мыслеформы, таланты и гении трансформируют их в художественные произведения. Однако каждый делает это в меру своей фантазии и таланта.
Чтобы проиллюстрировать сказанное, приведу пример.
Мой отец «сделал открытие», которое его сильно взволновало. Как-то вечером, отдыхая на даче, он смотрел на звездное небо. И ему открылось, что звезды – это Божьи глаза, наблюдающие за человечеством. Мысль показалась ему настолько символичной, что он озвучил ее в своем романе «Ведуны выходят из тени», вложив в уста главного героя – генерала Клинцова.
Узнав об этом, я решил узнать: может быть, подобное уже приходило в голову какому-нибудь литературу раньше? Оказалась, что словосочетание «звезды – Божьи глаза» несколько десятилетий назад использовал в своем рассказе «Лебединая прохлада» Саша Черный. Получается, что эта информация пришла тем, кто вдохновенно отослал свой посыл в потустороннюю творческую мастерскую. Разница лишь в том, что, получая ответ, каждый трансформировал его в меру своего таланта и миропонимания.
Вот как описал эти «Божьи глаза» мой отец.
«Что ж, поживем – увидим!», – подумал генерал и вышел в сад.
И вдруг накатило волнение. К чему бы это? От тишины зазвенело в ушах. Клинцов взглянул на небо. Высоко над головой раскинулся таинственный звездный мир. Американцы недавно сообщили сенсационную новость, что их супертелескоп, вот уже несколько лет бороздящий небо, обнаружил огромный белый город, плывущий в космосе. Ученые высказали предположение, что это не что иное, как рай – жилище Господа Бога.
И вдруг великий Некто ниспослал генералу прозрение: звезды – это Божьи глаза! Неужели никто раньше до этого не додумался? Мы – грешники, атеисты и верующие постоянно сомневаемся: как это Бог может видеть сразу целый мир? А это, оказывается, все просто. Отец наш небесный взирает на Землю глазами-звездами и видит все.
Клинцов присел на ступени крыльца, перекрестился, дивясь чудному прозрению».
А вот как воспринял «Божьи глаза» в своем рассказе Саша Черный:
«Да и на крыше ему, кудластому, лафа… Зимой белые шмели над трубой попархивают, в ставне у купеческой вдовы красное сердечко мерцает. Тишина кругом до чрезвычайности. Дальний лес в мутном молоке дремлет… Дура-ворона сбоку на крышу подсядет, слепит домовой снежок да в зад ей и пальнет – лети, милая, не загащивайся! И летом неплохо: звезды, Божьи глаза, над кровельным коньком играют. Сопрет домовой из колодца бутылку пива. Пьет, ногой по желобу стучит. Остатки дворовому псу на башку сплеснет, не смотри, обормот, на луну, не для тебя выплыла…»
Суммируя сказанное, могу предположить: люди искусства улавливают
мыслеформы иных миров, являясь «опытно-селекционными питомниками», в которых выращивают творческие зерна потустороннего мира. Таланты и гении материализуют на Земле полученные извне фантазии и иллюзии, наделяют их жизнью, которая потом от них уже не зависит. Известно, что многие произведения давно пережили своих творцов – писателей, музыкантов, художников. Получается, что люди искусства обогащают, а порой и изменяют земную жизнь, влияют на обычных людей, расширяют границы их мировосприятия. Это и есть одно из предназначений талантов и гениев.
ГЕРОЕМ СТАЛ НАВСЕГДА!
В конечном счете посмотреть – увидеть новые места,
познакомиться с новыми людьми – это самое главное.
Это и есть то, ради чего с наступлением лета
так тянет сесть в лодку и взяться за весла!
Евгений Смургис,
русский спортсмен и путешественник
Выдающийся сверхмарафонец Евгений Павлович Смургис постоянно ставил перед собой самые трудные, невыполнимые для других задачи. Достигнув намеченной цели, сразу же брался за воплощение в жизнь еще более грандиозных планов. Его последней «вершиной» стало многоэтапное кругосветное плавание на веслах, которое пятидесятилетний Смургис начал с заполярного Тикси в 1988 году. Затем на семиметровой лодке «МАХ-4» он преодолел пять морей в двух океанах[85] и погиб недалеко от французского городка Ла Тремблад в ноябре 1993 года.
Евгений Павлович не жаждал славы, хотя по праву ее заслужил. Двадцать лет прошло со дня трагической гибели уникального российского спортсмена, но до сих пор его имя большинству наших сограждан мало о чем говорит. Хотя в сравнении с каким-нибудь популярным футболистом или хоккеистом, которого знает вся страна, достижения Смургиса гораздо серьезней и значимей. В отличие от раскрученных спортивных звезд, получающих баснословные гонорары, у него не было тренеров и научно-методических разработок в области спорта высших достижений, не было и солидной материально-технической базы. Почти все ему приходилось делать самому или с друзьями: составлять маршрут, строить лодки, доставать снаряжение и питание. Тем не менее беспримерные походы Евгения Смургиса и сегодня удивляют и восхищают моряков и путешественников многих стран мира.
Смургис поставил перед собой весьма амбициозную задачу, выполнить которую до него никто не решался: пройти на весельной лодке через всю нашу страну. За двадцать восемь лет он одолел расстояние в сорок восемь тысяч километров! Этот результат до сих пор никем не побит и, как утверждает друг отважного путешественника Михаил Барабанов, не будет побит никогда, потому что «таких людей, как Женя, просто нет».
С 1965 по 1993 год Евгений Павлович прошел двадцать сложнейших марафонов, из которых восемь одиночных, остальные – с друзьями и сыном Александром. Причем в одиночном плавании Смургис провел 241 день, преодолев на веслах 13650 километров!
Уникальные достижения нашего земляка занесены в Книгу рекордов Гиннесса дважды. В его честь названы улицы в Липецке, где он провел юность, и во французском городке Ла Тремблад, около которого он погиб.
Его имя выбито на монументе в Ирландии, посвященном памяти погибших гребцов разных стран в Атлантике и Тихом океане.
Свой первый весельный марафон длиной 4500 километров от уральского села Тулпан до города Липецка Евгений Смургис проплыл вместе с Валерием Лютиковым в 1967 году. После этого он совершил многочисленные путешествия по рекам и морям СССР.
Василий Иванович Галенко,[86] который плавал со Смургисом по Байкалу, Амуру и дальневосточным морям, заявил: «Евгений для меня – это удивление, которое не закончено, хотя я был знаком с ним 12 лет».
Да, Евгений Павлович умел удивлять!
Длина первого этапа кругосветного путешествия Тикси – Хатанга, составляла 1300 километров. Это расстояние Смургис проплыл в одиночку на четырехметровой лодке «Пела-фиорд». После этого, в 1990 году, он впервые в истории мирового плавания обогнул на лодке полуостров Таймыр, включая самую северную материковую точку Евразии мыс Челюскин, и, невзирая на серьезные трудности, добрался до Диксона. Район плавания, который путешественник преодолел на простой весельной лодке, труднодоступен даже для самых мощных кораблей. Климат в районе мыса Челюскин и Таймыра очень суровый – там всегда дуют сильные ветра.
(Несмотря на то, что это уникальное достижение еще в 1990 году было занесено в Книгу рекордов Гиннесса, о нем почему-то забыли упомянуть в Википедии – весьма популярной современной энциклопедии.)
Следующий этап Диксон – Мурманск. 2500 километров по Карскому и Баренцову морям Смургис вместе с сыном преодолел за 43 дня. Это достижение также попало в Книгу Гиннесса!
После этого Евгений Павлович вышел на маршрут уже международного марафона.
Чтобы лучше понять мировоззрение этого удивительного человека, стоит обратить внимание на его запись в дневнике:
«Странное, наверное, со стороны видение: в безлюдном месте, в упряжи человек тянет лодку по бескрайнему ледяному полю, по океану. Куда? Зачем? К цели. Достижение ее всегда было вершиной человеческих дел».
Евгений был настоящим фанатиком, для которого почти не было каких-либо преград. Даже когда его друзья отступали, он продолжал начатое в одиночку, потому что преодоление себя стало его жизненной необходимостью.
«Сколько раз за долгие годы путешествий меня пугали знатоки. И сколько же раз завершал свои плавания без приключений». Эти слова, записанные Смургисом в дневнике, наглядно раскрывают черты характера мореплавателя. Уважая мнение специалистов, последнее слово он все-таки всегда оставлял за собой.
Трудно себе представить, с какими трудностями во время путешествий приходилось сталкиваться отважному спортсмену и его друзьям. Приведу всего несколько случаев, о которых он упомянул в своем дневнике.
«Прогулки вниз по течению явно не получаются. Такого еще встречать не приходилось: пятые сутки – сильнейший встречный ветер, при котором гораздо легче идти против течения! На рассвете решаю отдать якорь, отдохнуть. Хотел немножко расслабиться, просто полежать, но усталость вязала свое – мгновенно заснул. Мощный гудок заставил выскочить из-под пленки. Мимо проходил теплоход».
ххх
«Ветер разошелся не на шутку. Впереди длиннющая голая коса – с нее тучей летит мелкий песок. А над водой сплошной стеною несутся брызги от сорванных гребней. Грохочет прибой, все кругом воет. Продвигаться вперед невероятно трудно. Уходить в губу нельзя: там движущийся лед и, следовательно, постоянная опасность оказаться в западне. А вблизи берега грести не удается – больше приходится бороться с натиском ветра, вышвыривающего лодку на сушу.
Применяю новую тактику: захожу в воду на глубину болотных сапог и волоку «МАХ-4» за носовой конец. Час бурлачу, час гребу, 15 минут отдыхаю. За час в среднем продвигаюсь на 1,5 километра. Бессмысленная работа. Такими темпами еще неделю придется вдоль губы тащиться».
ххх
«Неприветливо встречает Баренцево море. Холодный, уже северный ветер с проливным дождем заставляет интенсивно трудиться, но тепло не приходит. Давно сняты промокшие костюмы «Липчанки», не спасают и гидрокостюмы Кулика. Воду отчерпывать приходится уже через полчаса – лодка принимает ее и снизу, и сверху».
ОПЯТЬ ИСКУШАЮ СУДЬБУ
Когда Евгений Смургис прошел на веслах семь морей, омывающих Россию, тридцать три водохранилища и множество рек протяженностью 30500 километров, отважный спортсмен решил совершить кругосветное путешествие.
Василий Галенко вспоминал, что, когда они вместе со Смургисом прошли очередной маршрут и сдали во Владивостокский музей лодку, Женя сказал: «А что дальше? Я уже не могу остановиться!»
Он не мог себе представить, что, приехав домой, будет рубить дрова, топить печку или копать канаву, занимаясь обыденными бытовыми делами. Его душа жаждала свободы и испытаний, которые подстерегали отважного путешественника на протяжении каждого плавания.
То, что непрестанные и все более опасные марафоны могут закончиться для Евгения трагически, предчувствовали многие его друзья. Я специально спрашивал у них: «Если бы Смургис не погиб во Франции и продолжал марафонские плавания, мог бы он остаться в живых до сегодняшнего дня?»
И, как правило, слышал в ответ:
«Трудно сказать. Он всегда стремился только вперед, выбирая при этом самые трудные маршруты, и это добром кончилось бы вряд ли. Женя всегда жил на износ».
То, что во время своих путешествий Смургис бывал на волоске от гибели, он подтверждал в своем дневнике.
«Тем временем какое-то очень большое судно с высокими бортами заслоняет часть огней. Чего доброго, раздавят! Забираю правее. Корабль неожиданно начинает выруливать на меня»…«Через несколько минут пришлось пуститься в бегство. Я несся прямо на берег – греб на совесть! А возможность наезда все равно увеличивалась.
Тысячетонный танкер с высоко задранной носовой частью (шел порожним!) по-прежнему плыл прямо на меня, несмотря на приближение берега.
Весь мир закрыт чернотой надвигающегося корпуса. Исчезли огни палубных надстроек. Отчетливо слышен стук хлопающей воды под «глиссирующей» носовой частью плоского днища. В голове вертится только одна мысль: «Прыгать в воду или не прыгать? Быстрее лодки все равно не поплыву, а может затянуть под винт…»
Сейчас можно спокойно писать о случившемся, вспоминая мелочи, тогда же все произошло скоротечно, за какую-то пару минут.
Вот они, последние метры «МАХ-4», конец славной лодочной жизни! На какое-то мгновение – полное притупление сознания, опустошенность. О себе не подумал: было сожаление о недостигнутой цели, о несбывшейся мечте. Легкий толчок в корму развернул лодку, черная стена поволокла ее на своей волне, а когда проходил у середины корпуса, неведомая сила оторвала мою прилипшую к борту лодку и отшвырнула ее прочь от идущего вместе с корпусом танкера потока воды. Хватаюсь за весла и – скорее! – уйти от кормовых бурунов…
Бросил весла, отер лоб, долго смотрел вслед удаляющемуся танкеру. Он круто повернул вправо от берега и через некоторое время так же быстро и деловито скрылся за поворотом…»
ххх
«Забежал чуть выше, на ходу все с себя сбросил и… бросился в воду. Бесконечными показались сто – сто пятьдесят метров, нас разделявшие. Бог помог, поймал лодку. И только тогда почувствовал леденящий холод воды. Ну, как тут не скажешь – судьба! Отнеси «Пеллу» на несколько десятков метров дальше – могла наступить смерть от переохлаждения тела».
ххх
«Отсутствие судоходства притупило бдительность. Устав, во второй половине ночи лег спать, пустив лодку самосплавом. Разбудили близкие корабельные гудки. Вскочил – ничего не вижу, ничего не понимаю. Все закрыто густым туманом. Гудки совсем рядом! В мгновение ока оказываюсь за веслами, гребу поперек реки перпендикулярно течению. Мимо, расталкивая белые клубы тумана, величественно проплывает высокий корпус «Морского-9». Да, вполне реальный мог быть вариант: раздавили бы и не заметили! А мне только и осталось: раз – пронесло, два – пронесло… И накрепко зарок даю: третьего быть не должно!»
ххх
«Сегодня ночью 19 августа мне исполнился 51 год! Буду считать, что природа сделала мне подарок, а могло быть значительно хуже. В 1978 году в этот день я штормовал в Гыданском заливе при переходе из Обской губы в Енисейский залив Карским морем. Выгребая на волну, не видя берега, моля о спасении, дал обет: если выживу – судьбу больше не искушать. Прошло 12 лет – искушаю. И даже готовлю праздничный завтрак».
То, что Провидение его сохраняло, Евгений Павлович хорошо понимал.
«Судьба явно благоволила ко мне – вряд ли когда смогу объяснить обстоятельства, спасавшие от неминуемой гибели. Очень часто в жизни человека, в его борьбе за жизнь вера играет главную роль, она порождается сознанием, разумом».
Однако подобное «везение» иногда приводит к самовнушаемой успокоенности, надежде на постоянный благоприятный исход. Всегда в таком опасном деле (тем более что оно не только регулярно повторяется, но еще и усложняется) нужно вовремя притормаживать, острее прислушиваться к невидимым сигналам-предчувствиям. Но довольствоваться достигнутым Смургис не мог. Такие люди, как он, – неисправимые первопроходцы. Там, где другие отступают и отчаиваются, они, отвергая любые благоразумные доводы, продолжают продвигаться вперед, идут до последнего. Вот и жизненный путь Евгения Павловича служит для многих путеводной звездой, наглядно показывая неограниченные возможности человеческого организма и психики.
Однако как бы Смургис ни надеялся на свои силы, и у них был предел. Хроническое физическое перенапряжение, житейские несчастья (перед стартом кругосветки умер его отец, во время плавания произошел болезненный разрыв-расставание с сыном Александром, который сошел с дистанции) давали о себе знать.
За два дня до гибели отважный мореход написал в своем дневнике:
«Накопившаяся усталость как-то разом навалилась на душу и тело. Шестой месяц без единого выходного, без отдыха. Скорей бы в тепло и хоть недельку отдохнуть полнокровно, немножко восстановить силы и дух».
ххх
«Сам сознательно шел на выход неподготовленной экспедиции. Нужно было обрубать концы с берегом, иначе все могло затянуться на неопределенный срок...»
Смургис чувствует серьезную усталость, но яростно пытается доказать себе, что, несмотря на произошедшие потери, он еще в былой форме. Но это, скорее всего, защита от начинавшего проникать в его душу отчаяния. Евгений Павлович оказался в незавидном положении боксера, пропустившего серию серьезных ударов, после которых ему срочно требуется прийти в себя, но бой продолжается – слишком велики ставки.
БЫЛ НЕИСТОВ ВО ВСЕМ И ЖИЛ НА ИЗНОС!
Спортивные достижения Евгения Смургиса хорошо известны, однако какой был Евгений Павлович вне спорта, знают немногие. Все, кто с ним общался, отмечают его преданность и постоянство в дружбе. Обладая крайней целеустремленностью, он непрестанно самоутверждался через преодоление трудностей. Для него было спокойнее отправиться в плавание в одиночку, потому что спрашивать тогда приходилось лишь с самого себя.
Зимой в тайге Смургис бил зверя, летом подрабатывал на стройке и при первой возможности на несколько месяцев отправлялся в поход. Он всецело посвящал себя любимому делу и не замечал, что это наносит ущерб отношениям в семье. Мало кто мог вынести подобный жизненный ритм и связанные с ним тяготы, которые Евгений добровольно накладывал на себя.
Много интересного о Смургисе рассказал мне Николай Иванович Песляк, который с ним долгие годы дружил и работал.
– В юности нас с Женей объединяла любовь к спорту. Он занимался боксом, а я увлекался футболом и хоккеем, – вспоминал Николай Иванович. – Занятия боксом помогли ему закалить характер, укрепить силу воли и развить стремление к победе.
Однажды, выступая на ринге, Смургис попал в нокаут (судья этого не заметил и бой не остановил), Женя продолжал биться и победил.
Он был не только хорошим боксером, но и прекрасным лыжником, пловцом и легкоатлетом, и эти навыки пригодились ему во время экспедиций.
До поры до времени Песляк и Смургис знали друг друга заочно, через друзей, а основательно познакомились в 1973 году, когда Николай Иванович собрал строительно-монтажную бригаду, в которую попал и Евгений.
По утверждению Николая Песляка, Смургис был монтажником от Бога: быстро освоил сварку и варил конструкции на высоте с двух рук. К тому же у него были хорошие организаторские способности. Со всеми умел найти общий язык. Работая звеньевым, Евгений многие объекты вел от начала до конца. Старался создать людям хорошие условия труда и отдыха. В своем звене Смургис сократил рабочий день и добился, чтобы в воскресенье его ребята отдыхали. Несмотря на такие «вольности», его звено по праву считалось одним из лучших. Все стремились попасть к Самому – так уважительно называли Женю рабочие.
Его трудолюбию можно удивляться. Ведь Смургис еще работал в приморском леспромхозе. Был лесорубом и таежным охотником-промысловиком – на его счету одних лишь медведей семнацать штук. Когда летом охота в тайге была запрещена, Евгений приезжал в бригаду, которая возводила объекты на территории Липецкой и Орловской областей.
– Тогда еще не было таких понятий, как спонсорство, поэтому Смургису на свои путешествия всегда были нужны деньги. За сезон, который длился четыре-пять месяцев, он зарабатывал пять-шесть тысяч. На эти деньги в то время можно было купить машину, но все шло на изготовление лодок, на которых он путешествовал.
Песляк подчеркивал, что Женя был абсолютным бессребреником, человеком необыкновенной щедрости:
– У нас, его друзей, – меня и Лыкова Вячеслава – никогда не было: твое – мое. У кого не было денег, Женя всегда давал взаймы, а оставшиеся деньги тратил на экспедиции. Приезжая из тайги, всегда привозил нам подарки. Был неистов в работе, как и во всем остальном. Так вот и жил: успевал работать и грести. А грести приходилось много. Он поставил себе грандиозную задачу: пройти на весельной лодке до пятидесяти тысяч километров, и, несмотря на то, что многие считали эту затею несбыточной мечтой, Женя воплотил ее в реальность! – восторгался Песляк.
Николая Ивановича возмущает, когда Смургиса идеализируют или, наоборот, представляют лишь фанатиком-гребцом.
– Женя обладал множеством талантов, старался во всем достичь хороших результатов. На первый взгляд, он на супермена похож не был и производил впечатление обычного человека, – продолжал вспоминать Николай Иванович. – Ему были не чужды и человеческие слабости. Когда фотографировался с друзьями, «становился понтером»: то голышом выскочит на снег из бани, то картинно оседлает убитого им изюбра. Евгений не любил никому уступать. Часто играл в шахматы со Славой Лыковым, который в свое время был чемпионом Липецка, чтобы доказать, что играет не хуже его.
Чтобы правильно понимать Смургиса, с ним нужно было «съесть пуд соли». Вся широта его души открывалась лишь преданным друзьям.
– С одной стороны, Евгений был безоговорочным капитаном и непререкаемым лидером. С другой стороны, скромным человеком. Даже нам не говорил, что пишет книгу о своих путешествиях. Женя постоянно читал. Его любимыми писателями были Джек Лондон, Пушкин и Лермонтов. Многие произведения Михаила Юрьевича он знал наизусть. Однажды вечером, когда мы отдыхали в таежной избушке, он по памяти прочитал нам поэму «Мцыри».
В последнее время Евгений начал строить деревянный дом в поселке Дальний, который расположился среди лесов. И здесь, в тиши и одиночестве, он хотел провести остаток своих дней. Как-то Смургис сказал своим друзьям: «Вот выйду на пенсию годам к восьмидесяти и займусь писательством». Ему очень хотелось поделиться с людьми своими открытиями и наблюдениями.
Вся жизнь Смургиса – борьба и непрерывный труд. Не были исключением и его путешествия. Да и последний сверхмарафон Смургиса начался тяжело. Казалось, на этот раз сама природа решила наказать смельчака. Смургис с сыном направились из Мурманска в Лондон. Их ожидали встречные течения, сильный ветер и частые штормы. Сломались два весла, был потерян якорь. Сын не выдержал таких испытаний и заболел. Пришлось Евгению Павловичу нести свой крест в одиночку.
– Я думаю, – печально подытожил свой рассказ Николай Иванович, – если бы Женя не погиб, ему в нашей жизни пришлось бы трудно, как Высоцкому и Талькову. Ведь он всегда прокладывал путь там, где другие никогда не ходили. Судьба первопроходцев трудна и опасна, поэтому о них, и о Евгении Смургисе, мы должны помнить всегда.
БЕЗУМСТВУ ХРАБРЫХ ПОЕМ МЫ ПЕСНЮ
Евгений Смургис испытывал страсть не только к путешествиям, но и к писательству: регулярно делал записи в дневнике, отсылал материалы в «Комсомольскую правду», журнал «Катера и яхты». И недаром самыми активными популяризаторами выдающихся достижений российского спортсмена являются библиотечные работники – сотрудники Центральной городской библиотеки имени С.А. Есенина в Липецке.
Благодаря их инициативе (которую активно поддержали липецкие власти и областное управление физической культуры и спорта) был проведен водно-гребной фестиваль, посвященный памяти Евгения Смургиса, открыт музей его имени, установлена мемориальная доска и названа в его честь улица.
Сотрудники библиотеки не только собрали интересные материалы, рассказывающие о жизни Смургиса, но и связались с друзьями и родными Евгения Павловича. На открытие музейной экспозиции были приглашены и гости из французского городка Ла Тремблад. Там, благодаря усилиям вице-президента Морского музея мадам Анни Эраль-Вио, находится постоянно действующая экспозиция, посвященная липецкому мореплавателю. Центральное место в ней занимает легендарная лодка Евгения Смургиса «Мах-4».
Мадам Анни считает, что эта лодка – основной свидетель путешествий мореплавателя, и поэтому ее необходимо сохранить. Правда, подходящее место для судна пришлось долго искать: сначала оно находилось под открытым небом в саду. Потом городские власти хотели построить для него стеклянный купол. Сейчас лодка стоит на приколе в специально отведенном сухом месте, откуда ее вывозят на морской фестиваль, который проходит на северо-востоке Франции.
– Теперь, – с гордостью говорит француженка, – в нашем городе две основные достопримечательности: Музей улиток, которых горожане обожают, и лодка Смургиса, увидев которую люди начинают интересоваться мореплаванием.
– Но для того, чтобы привлечь постоянный интерес местных жителей к личности Евгения Смургиса, потребовалось несколько лет, – посетоваламадам Анни. – Ла Тремблад – небольшой городок, в нем около пяти тысяч жителей, и там нет своего морского клуба. Да и сам Смургис не француз, поэтому пришлось приложить немало усилий, чтобы все наконец-то осознали, какой это выдающийся мореплаватель и интересный человек.
Достижения липецкого мореплавателя восхитили француженку. Она написала о нем большую статью в морском журнале, тираж которого был сразу продан. Воодушевленная успехом, мадам Анни написала книгу «Евгений Смургис – океанский гребец».
– Я поняла, что это универсальная история о настоящем, мужественном человеке. Она будет всем полезна, – заявила журналистам Анни Эраль-Вио.
Ее литературный труд был замечен читателями. Значит, личность Евгения Смургиса вызывает за границей большой интерес. Недаром автором предисловия к книге стала известная путешественница Монд Фонтеной, преодолевшая на веслах два океана.
Почитательница отважного мореплавателя не ограничивается лишь эпистолярным жанром. Она предложила местным властям назвать именем Смургиса одну из центральных улиц города, выходящую к морю. Хотя мадам Анни по профессии преподаватель английского языка, теперь она все свободное время отдает увековечению памяти российского путешественника.
Не забывают о Евгении и те, с кем он осуществлял свои удивительные гребные марафоны на родине.
В честь семидесятипятилетия Смургиса Василий Иванович Галенко написал о своем друге очень интересную книгу. Она дорога мне еще тем, что на титульном листе имеется надпись: «Валентину Анатольевичу Баюканскому. С искренним уважением от автора».
Василий Иванович считает, что ему повезло: Судьба свела не просто с целеустремленным, упорным человеком с крепкими руками и завидным хладнокровием, но и с великим подвижником, пример которого всегда заставляет дерзать и идти вперед.
Да и остальные друзья Евгения Смургиса всегда вспоминают о нем с большим уважением. Валерий Лютиков, Виктор Попов, Вячеслав Лыков, Николай Песляк, Леонид Микула прошли вместе с ним не одну тысячу километров по речным «магистралям» и прекрасно оценили его личные качества и возможности. Хотя после гибели Евгения Павловича прошло уже немало лет, друзья часто вспоминают о нем в своих разговорах и видят его в своих снах.
ВЕЛИКИЙ ПОСВЯЩЕННЫЙ
Человек не создан для счастья.
Существуют вещи более важные, чем счастье.
Поиски правды почти всегда являются
очень болезненными.
Андрей Тарковский, российский режиссер
Эту книгу я завершаю рассказом об удивительном режиссере, творчество которого доступно немногим, хотя предназначено для всех, кто считает, что не зря появился на божий свет.
Андрей Арсеньевич Тарковский – ярчайший представитель мирового кинематографа, в котором религиозно-мистическое восприятие бытия играет главенствующую роль.
Если вообразить, что философия – это искусство задавать вопросы, то творчество Тарковского является территорией, где они звучат нескончаемо.
Моя первая попытка посмотреть фильм Тарковского (а было это в 1975 году) не увенчалась успехом. Узнав, что в нашем городе будет показан «Андрей Рублев», весь курс художников лаковой миниатюры, на котором я тогда учился, отправился в кинотеатр, чтобы заранее купить билеты, так как фильм планировали показать всего на одном сеансе. Узнав, что желающих посмотреть полузапрещенную картину оказалось слишком много, администрация кинотеатра показ отменила, сославшись на какие-то технические причины. Мы были сильно огорчены, но для фильма это происшествие явилось хорошей рекламой. Известно, что запретный плод сладок: нужно обязательно посмотреть.
Так в одночасье в нашем кругу и в моем сознании Тарковский стал культовой фигурой, хотя его фильм тогда нам увидеть не удалось. И лишь годы спустя я по-настоящему осознал, что Тарковский вовсе не диссидент, а особое явление в отечественной и мировой культуре.
Как-то в одном из своих интервью киновед Сергей Лаврентьев,[87] оценивая роль Тарковского в искусстве, сказал:
«Тарковский велик и гениален потому, что он нашел удивительный кинематографический язык для того, чтобы показать душевное томление русского интеллигента, жившего в Советском Союзе в ХХ веке».
Не могу с этим согласиться. В лучшем случае воспринимаю это утверждение как поверхностное, в худшем – как уничижительное.
Да, Тарковский действительно владел удивительным кинематографическим языком. Да, для жителей Запада душевное томление русского интеллигента вызывает такое же удивление и непонимание, как русские морозы и безграничная тяга к водке. Но при чем здесь ссылка на Советский Союз? Ведь философско-эстетические «томления» Тарковского никак не ограничивались местом его проживания и не вписывались в рамки коммунистической идеологии и советской пропаганды. Они беспрепятственно пересекали географические границы стран и континентов, путешествуя во времени.
Фильмы Тарковского были созданы более тридцати лет назад, но и сейчас продолжают вызывать большой интерес[88] не только у граждан бывшего СССР, но и у жителей Европы, Америки и Азии, потому что они изначально ориентированы на вечные истины и принципы духовного мира.
«Мои картины целиком сделаны на основе моих личных переживаний», – говорил Андрей Арсеньевич.
А какими сиюминутными идеологическими рамками можно ограничить внутренние переживания и размышления великого художника-индивидуалиста? И как бы ни старались теперь всякие сурковы, представить Мастера в весьма негативном свете, Тарковский является личностью космического масштаба, а, как известно, Великий Посвященный всегда равнодушен к социальным и политическим заказам. Его мыслеформы устремлены в Бесконечность, неподвластную Времени и Пространству. Подобно кометам они притягивают взоры наблюдателей, изучающих их орбиты и периодичность возвращений. Философские картины Тарковского не рассчитаны на поверхностный взгляд – они заставляют совершать большую внутреннюю работу.
Считается (хотя это и не совсем верно), что фильмы Андрея Арсеньевича элитарны и предназначены для зрителей-интеллектуалов, потому что режиссер оперирует в них метафизическими символами и понятиями, размышляя о сущности Бытия и неведомом потустороннем Зазеркалье. Действительно, кому-то они казались и кажутся чересчур заумными. Помню, когда мне было шестнадцать лет, мы с приятелем пошли смотреть фильм Тарковского «Зеркало». Смогли высидеть лишь половину и вслед за выходившими из зала людьми устремились на улицу. Я сказал товарищу: «Или Тарковский гений, или мы с тобой совсем ничего не понимаем в искусстве». Иронично улыбнувшись, что означало: «Мы-то, в порядке, а вот насчет Тарковского – большой вопрос», с чувством собственного превосходства и исполненного долга (как-никак почти час промучились) отправились по домам.
Через несколько лет я прочитал воспоминания актрисы Татьяны Егоровой о фильме «Сталкер» и был несколько удивлен тем, что она написала:
«Фильм длинный, провидческий, надо шевелить мозгами все три часа, чтобы уловить мысль Тарковского».
Оказывается, даже для такой умной и начитанной актрисы столичного театра,[89] которой тогда было тридцать шесть лет, надо было «шевелить мозгами», чтобы уловить мысль Тарковского». Можно подумать, что его предыдущие фильмы – «Зеркало» и «Солярис» были абсолютно понятными. Нет, они, как и «Сталкер», весьма многослойны и многообразны. Недаром исследованию работ режиссера посвящено множество научных трудов. Ведь для того чтобы уловить мысль Тарковского, недостаточно шевелить мозгами, нужно еще иметь нестандартный взгляд на действительность и определенный духовный уровень.
Это неудивительно, потому что фильмы Тарковского по своей многоплановости и особому художественно-образному языку схожи с главной книгой христианства – Библией. Священное Писание содержит истины, которые становятся понятными лишь по мере духовного развития людей. Кто-то довольствуется внешними атрибутами, кто-то духовными практиками, а кто-то и вовсе преображается, полностью отринув собственное Я.
Подобное пошаговое осмысление присуще и фильмам Тарковского. Мало найдется людей, кому задумки режиссера открывались в одночасье. Когда он снимал «Солярис», кинематографическое начальство попросило «сделать вступление (текстом) к фильму (из Лема), которое бы все объяснило».[90]
Редактор фильма Л. Лазарев обратился к режиссеру с просьбой:
«Вероятно, надо после титров дать надпись, которая была бы разжевыванием для тех, кто боится неясностей…»[91]
В этом плане показателен один эпизод фильма – продолжительный проезд одного из героев картины через токийский туннель. Эта сцена раздражает многих зрителей, которые возмущенно вопрошают: «Почему она так затянута?» Неопытные неофиты сразу же стремятся понять мудрость мастера, и, если она не вмещается в их сознание, обвиняют того в некомпетентности.
В том-то и дело, что характерная «тарковская медлительность и тягучесть» в кадре, заполненная мельчайшими образно-смысловыми деталями, является не только фирменным стилем режиссера, но и лакмусовой бумажкой, наглядно определяющей уровень доверия к нему как к творцу, к его праву мыслить как он хочет, и оставаться таким, каков он есть.
Андрей Арсеньевич выстраивает собственный ритм, намеренно замедляет происходящее на экране сакральными паузами. Для режиссера это крайне важное действо – камертон, посредством которого он настраивает сознание людей на волну духовного мира. Это ключ к пониманию его философии. Тарковский формулирует непростые вопросы, подводя зрителей к главному – к осмыслению внутреннего мира, который гораздо важнее внешнего.
«Я хотел доказать своей картиной, что проблема нравственной стойкости, нравственной чистоты пронизывает все наше существование, проявляясь даже в таких областях, которые, на первый взгляд не связаны с моралью, например, таких как проникновение в космос, изучение объективного мира и т.д.», – объяснял философскую концепцию «Соляриса» Тарковский.
Режиссер эффектно использует религиозно-мистическую подачу и вместо обыденной, знакомой с детства реальности открывает иной мир – ту объективно существующую реальность, которую люди упорно стараются не замечать. Его фильмы – сновидческие туннели Зазеркалья, оживающего в авторских предчувствиях и предвоспоминаниях.
Во всех последних фильмах Тарковского прослеживается напряжение, наполненное апокалипсическими чувствованиями. Он последовательно развивает мысль о добровольности самопожертвования, заставляет зрителя осознать, что кроме прагматичного мира существует мир Веры, в котором свои законы и приоритеты. Эту важную, основополагающую информацию он раскрывает для зрителя постепенно, насыщая его сознание и душу потребностью узнать истину.
Вот как Андрей Тарковский комментировал съемки «Сталкера» в интервью журналу «Искусство кино»:
«Мне важно установить в этом фильме то специфически человеческое, нерастворимое, неразложимое, что кристаллизуется в душе каждого и составляет его ценность. Ведь при всем том, что внешне герои, казалось бы, терпят фиаско, на самом деле каждый из них обретает нечто неоценимо более важное: веру, ощущение в себе самого главного. Это главное живет в каждом человеке»[92].
Тарковский талантливо напомнил человечеству о его предназначении, и жаль, что многие не могут этого осознать. Зато благодаря его картинам я начал разбираться в искусстве и, кажется, в жизни.
СОБИРАТЕЛЬ СНОВ
Фильмы Тарковского невозможно представить без его собственных снов, которые режиссер часто использовал в картинах. Они присутствуют и в «Ивановом детстве», и в «Зеркале». Недаром великий кинематографист ХХ столетия Ингмар Бергман, которого Тарковский обожал, заметил в своей автобиографической книге:
«Фильм, если это не документ, – это сон, греза. Поэтому Тарковский – самый великий из всех. Для него сновидения самоочевидны, он ничего не объясняет, да что, кстати сказать, ему объяснять? Он – ясновидец, сумевший воплотить свои видения… Всю свою жизнь я стучался в дверь, ведущую в то пространство, где он движется с такой самоочевидной естественностью…»
Ему вторит и работавшая с Тарковским переводчица со шведского Лейла Александер-Гаррет. Написав книгу воспоминаний о прославленном режиссере, она назвала ее «Андрей Тарковский: собиратель снов».
И это не преувеличение. Андрею Тарковскому всегда снились необычные сновидения. Он даже собирался снять фильм о спящем человеке. Однажды Тарковский рассказал Олегу Янковскому о своем желании, которое не покидало режиссера долгие годы:
«В пору ВГИКа у меня была бредовая идея снять фильм о том, как человек спит, – вспоминал Тарковский. – Правда, потребовалось бы слишком много пленки. Я хотел бы снять момент, когда мы отрешаемся от повседневной жизни и с нами происходит нечто необъяснимое, словно возникает связь с мирозданием, с прошлым и будущим. Обнажаются нити, на которых зиждется наше сознание… Потом я отсмотрел бы материал, все неинтересное бы вырезал, оставив только это непостижимое ощущение соприкосновения человека с космосом. Ну и расшифровал бы эти сны… Если сможешь – пойми, что кроется за таким состоянием…»
В Италии Тарковский часто рассказывал Анжеле Флорес свои пророческие сны-исповеди. Они были для него важным подспорьем, непременной частью творческих и философских исканий. Некоторые сны у него были воздушные, утонченно-красивые, как говорил сам режиссер – волшебные.
Один из таких снов Тарковский записал 6 апреля 1972 года в своем дневнике:
«Сегодня мне приснился сон. Как будто я смотрел в небо – оно было очень светлым и мерцало очень высоко вверху материализованным светом, словно волокна солнечной пряжи, похожие на шелковистые, полные жизни стежки японской вышивки, и мне казалось, что эти волокна, эти наполненные светом живые нити двигались, начиная походить на птиц, паривших в недостижимых высотах. Так высоко, что когда они теряли свои перышки, то они не вниз падали, не на землю опускались, но поднимались вверх, улетали далеко-далеко, чтобы навсегда исчезнуть из нашего мира. А потом вдруг оттуда сверху потекла, пробиваясь, волшебная музыка, наполовину подобная колокольному перезвону, наполовину – птичьему щебету.
«Это журавли» – я услышал, как кто-то это сказал, и проснулся».
Другие сновидения, часто повторяясь, мучили Тарковского, заставляли его заглядывать в глубины собственного подсознания.
«Мне с удивительным постоянством снится один и тот же сон, – говорил в «Зеркале» Тарковский. – Он будто пытается заставить меня непременно вернуться в те до горечи дорогие места, где раньше стоял дом моего деда, в котором я родился сорок с лишним лет тому назад, прямо на обеденном столе, покрытом белой крахмальной скатертью. И каждый раз, когда я хочу войти в него, мне всегда что-то мешает. Мне часто снится этот сон, я привык к этому. И когда я вижу бревенчатые стены, потемневшие от времени, и полуоткрытую дверь в темноту сеней, я уже во сне знаю, что мне это только снится, и непосильная радость омрачается ожиданием пробуждения. Иногда что-то случается, и мне перестают сниться и дом, и сосны вокруг дома моего детства. Тогда я начинаю тосковать. Я жду и не могу дождаться этого сна, в котором я опять увижу себя ребенком и снова почувствую себя счастливым. Оттого, что еще все впереди, еще все возможно».
Желание взрослого Тарковского переместиться в сновидении – машине времени – в свое детство было настолько сильным, что режиссер мечтал посвятить своему деревенскому дому фильм. Осязаемые и понятные лишь ему самому ощущения и предвоспоминания Тарковский хотел оживить – запечатлеть на пленке, самолично, выступая одновременно в качестве режиссера и оператора. Размышляя об этом, Тарковский написал в дневнике: «Быть может, это путь к бессмертию».
Был у Тарковского еще сон, который преследовал режиссера в последние годы его жизни. О нем он рассказал художнику Михаилу Ромадину.
«Мне снится, что я иду вверх по лестнице в каком-то подъезде, вроде бы московском, или внутри какой-то шахты со стенами из красного кирпича.
Внутри шахты – лестница, примыкающая одной стороной к стенам, а другой выходящая на перила, которые вьются змеей вверх до бесконечности. Время от времени встречаются площадки с выходами в квартиры. Мне нужно попасть в мою старую квартиру, где мы жили с Ирмой, я поднимаюсь, стараясь держаться поближе к стене, потому что лестница все время обламывается, куски ее летят в пропасть шахты. <...> Вариант, когда я все-таки дверь открываю, – самый страшный... Я попадаю в длинный коридор... Ободранные обои, паутина. Я иду по этому коридору, преследуя какую-то цель. А цель эта – зеркало, стоящее в торце коридора. Зеркало – в паутине, с частично вздутой амальгамой. Я смотрюсь в него, вижу свое отражение... Но это – не я! Из зеркала смотрит молоденькое и пошлое лицо провинциального красавца. Я просыпаюсь, но последней мыслью во сне было: зачем я это сделал? Зачем я свое нормальное лицо заменил на такую бездарность?»
Режиссера всегда волновало: кто он, каковы его сущность и предназначение, зачем он вообще живет? И ответы на эти кардинальные для себя вопросы Тарковский часто искал в собственных ощущениях и сновидениях, которые были для него дорогой в таинственное Зазеркалье.
Однажды ему приснилось, что он умер, причем сновидение было реальным, похожим на правду.
«Я чувствовал такое освобождение, такую легкость невероятную, что, может быть, именно ощущение легкости и свободы и дало мне ощущение, что я умер, то есть освободился от всех связей с этим миром, – рассказывал он об этом в фильме Донателло Баливо в 1984 году. – Во всяком случае, я не верю в смерть. Существует только страдание и боль, и часто человек путает это – смерть и страдание. Не знаю. Может быть, когда я с этим столкнусь впрямую, мне станет страшно, и я буду рассуждать иначе... Трудно сказать».
Андрей Тарковский не верил в то, что не будет дальнейшего внеземного существования. В своем дневнике от 5 сентября 1970 года он написал:
«Вообще я не верю в то, что после смерти наступает лишь ничто, великая пустота, сон без сновидений, как утверждают всезнайки. Никому не известен такой сон без сновидений».
Режиссер постоянно задавал себе сверхвопросы, пытаясь найти ответы во взаимодействии и пропорциях цветовых пятен, линий и звуков. Он часто прислушивался к шуму дождя и ручьев, внимательно разглядывал трещины на старых стенах домов и бревнах.
Свою книгу «Жертвоприношение Андрея Тарковского» философ и писатель Николай Болдырев[93] начал с весьма важного наблюдения:
«Существует достаточно много рассказов о случайных подсматриваниях за зрелым мастером Тарковским, подолгу, как дитя, игравшим в ручьи, запруды, дамбы, протоки, озерца, в сады камней или вообще в никому не понятные игры где-нибудь на опушке леса или у речной пустынной излуки. Манипуляции веточками, листьями, травами, камешками, шершавостями и гладкостями, теплотой и холодностью, влажностью и сухостью, странными вибрациями, исходящими из непризорных сутей, звуками и посылами, редкими и всегда уникальными оттенками свечений, неслыханно-внесмысленными ракурсами... Он подолгу уходил в наблюдение за разводами какой-нибудь старой-престарой стены, или за древесными морщинами, или за игрой теней или неистово следил за «внутренней жизнью» жука, ползущего из неизвестности в неизвестность...»
Если Болдыреву подобное поведение Тарковского дает ключ к пониманию тайн творчества и воззрений великого режиссера, то другие усматривали в этом лишь чудачество гения или житейскую недальновидность «большого ребенка». Однако не все знают, что испокон веку женщины-прорицательницы (священные девы) германских племен внимательно наблюдали за водоворотами в реках и прислушивались к шуму потоков, находя в них особые знаки для своих предсказаний. Подобные магические приемы также использовались прорицателями и ведунами других народов. Было ли это собственным озарением Тарковского, или он почерпнул нужную информацию из трудов Плутарха, который упоминал о магических практиках жительниц Галии, неизвестно, но в любом случае считать его интерес к медитативным звукам и загадочным линиям Природы позерством абсолютно неправильно.
Может быть, подобные предощущения давали Тарковскому возможность заглянуть в Запределье, поэтому на вопрос, считаете ли вы себя бессмертным, он ответил: «Да, считаю».
МИР, В КОТОРОМ МЫ ЖИВЕМ
Почему все-таки я завершил эту книгу рассказом об Андрее Тарковском?
Потому что этот человек обладал духовным складом ума, особой духовной многопластовостью, нехарактерной для нашего времени. Сейчас, к сожалению, человечество активно голосует за упрощенную систему собственного развития. Все сводится к деньгам. Причем каким образом они добываются, уже мало кого волнует.
«Деньги, деньги, деньги, деньги... Ничего настоящего, истинного. Ни красоты, ни правды, ни искренности, ничего. Лишь бы заработать... На это невозможно смотреть... Можно все, позволительно все, если за это «все» платят деньги»[94]
, – с горечью записал Тарковский в своем дневнике еще тридцать лет назад.
Непрестанная жажда наживы и поверхностный взгляд на жизнь активно стимулируется сверхнасыщенным информационным потоком, засоряющим и зомбирующим сознание. Люди основательно «подсаживаются» на информационную «иглу», зависимость от которой гораздо тяжелей, чем от нефтяной или финансовой.
Трудно представить, что произойдет в мире, если хотя бы на день отключатся Интернет и телевидение. Рухнут финансовые рынки, резко обострится политическая и экономическая жизнь развитых стран. Все будут напуганы неизвестностью, и где-то обязательно начнется паника, которая может привести к всеобщей истерии.
Такой угрозы человечество раньше никогда не испытывало, потому что подобной информационной агрессии не существовало.
Что же сейчас происходит? Средства массовой информации работают без передышки: ежеминутно обрушивая на людей поток всевозможных новостей, тем самым создавая мощный шумовой эффект, отвлекающий от насущных проблем и духовных размышлений.
Главным становится информационный повод: политики, члены правительства, финансисты, террористы и обычные граждане стараются получить свой «лайк». И уже не важно – за громкое преступление или за геройский поступок, так как жизненный ритм ускоряется, время спрессовывается, вовлекая человечество в состояние непрерывного стресса.
Нарастает напряжение, люди начинают неадекватно реагировать на любые раздражители, так как их мозг перенасыщен проблемами, которые им не очень то и необходимы. Значительно дестабилизирует внутреннее состояние и огромный объем негативной информации: авиационные катастрофы, кораблекрушения, военные конфликты, забастовки, демонстрации, природные катаклизмы.
К тому же получаемая сегодня информация не развивает человека, а, как ни странно, оглупляет, делает его знания поверхностными. Люди общаются короткими эсэмэсками, переписка в Интернете носит упрощенный характер – общие фразы и сокращенные почти до неузнаваемости слова. Толстые книжки и журналы почти не читают, интеллектуальные фильмы почти не смотрят. Телевизионные СМИ ориентируются на массовую аудиторию: отсюда обилие зрелищно-развлекательных программ. Чем выше рейтинг, тем больше рекламодателей. В авангарде произведения, где почти нет идей, зато много внешнего действия. Думать и анализировать некогда. Избыточная информация отвлекает от внутреннего самоанализа, духовных исканий. Если раньше человечество веками придерживалось порядка, где отводилось время и для добывания хлеба насущного, и для духовного совершенствования, то теперь многое изменилось. Богу и душе уделяется все меньше времени и внимания. Все стараются заработать. Божье творение бездумно отдает свое первородство за «чечевичную похлебку». Большинство – за лишнюю тысячу рублей, чтобы оплатить коммунальные услуги или необходимое лекарство, а меньшинство – за золото, яхты, особняки, дорогие машины, одежду от модных кутюрье. В таком состоянии трудно думать о чем-то возвышенном и духовном, а ведь отсутствие времени на обретение мудрости и самосовершенствование искажает смысл человеческого существования: непрестанный нетворческий труд является уделом несвободных людей.
Еще несколько десятилетий назад известный советский ученый-фантаст Иван Ефремов предостерегал: «Научно-технический прогресс невозможен без прогресса внутреннего человека, иначе это – стремление к самоуничтожению».
Тем не менее людям кажется, что они живут гораздо лучше, чем раньше. Недавно один мой знакомый заявил: «Я понял, что смысл жизни – в счастье!» А Тарковский всегда считал, что человек создан не для счастья, а для страдания. В своих фильмах режиссер неоднократно подчеркивал, что материальное благополучие (многие именно с ним связывают понятие «счастье») не может быть смыслом человеческого существования. Вот два противоположных мнения – и каждый автор уверен в своей правоте, потому что находится на разном уровне мировосприятия.
Андрей Тарковский явно предчувствовал, что с бесконтрольным развитием информационного потока осознание собственного внутреннего мира будет уходить на второй план, уступая внешнему поверхностному восприятию. В своих философских картинах-посланиях мастер настойчиво замедлял ритм. Это был его призыв-заклинание не только к своим современникам, но и к будущим поколениям: «Остановитесь! Всмотритесь в себя и окружающих, ответьте на судьбоносный вопрос, правильно ли мы живем и зачем?»
Николай Болдырев подметил:
«Мы, например, не понимаем, что живем в нерукотворном храме, а Тарковский это чувствовал. Мы не понимаем, что каждый несет некую весть, и в этом смысле мы все друг для друга учителя. Мы этого не слышим. Мы не умеем расшифровывать эти вести друг друга. Тем более не слышим вестей от так называемой неживой природы. Мы похожи на слепоглухонемых, ибо утратили представление о священном слове и о священном созерцании. Мы – в омрачении. Мы смотрим на мир сквозь толстую мутную пленку. Тарковский на краткие часы снимает эту пленку с наших глаз».[95]
Используя тончайшие световые, звуковые и психологические эффекты, Андрей Арсеньевич сумел показать тот необычный мир, который мы видим в своих снах, осязаем в своих предвоспоминаниях и предощущениях. В мире Тарковского даже полунамеки на полузвуки и полудвижения вызывают эстетическое удовлетворение. Режиссер создал собственную личностную палитру, состоящую из всевозможных невообразимых ощущений: его тишина излучает музыку, ничегонеделание вызывает действие, полутона и световые пятна превращается в символы. Мир тонких светлых энергий ненавязчиво заполняет пространство экрана, напоминая о своем существовании. Когда мы смотрим фильмы Тарковского, то словно погружаемся в медитацию, начинаем лелеять свои мечты, потому что земная действительность тяготит.
Нам тошно смотреть на то, как беззастенчиво обманывают граждан наши правители, рассказывая, что заботятся о благе народа. Нам горько оттого, что мир живет одним днем по принципу: «После нас – хоть потоп». Друзья предают, начальники унижают, любимые женщины не замечают. Пышным цветом расцветает культ наживы. Непрерывная бессмысленная работа иссушает и затмевает все хорошее, на что еще остаются силы. Талантливые люди не в почете, бедные и обездоленные никому не нужны. Беспрерывная вакханалия низменных чувств и желаний набирает силу. Многие этого не выдерживают, ломаются: запивают, употребляют наркотики, совершают неоправданные убийства.
Наблюдя все это, вспоминаешь о Тарковском, Бахе, Грине и Чюрленисе, о тех ярких мечтателях, которые призывали идти по жизни не самым простым путем и всегда оставаться самим собою. Особая когорта «людей не от мира сего» является для нас примером, увлекая в поход за Бессмертием. Хочется жить и дерзать.
[1] Вербер Б. Тайна богов. М.: Гелеос. Рипол Классик, 2008.
[2] Художник часто использует в своих произведениях снежинки и воспринимает их как некий магический ключ для проникновения в потусторонние миры. Структура снежинок для Акиндинова – это особые пиктограммы к тайнам Бытия.
[3] Алексей и предположить не мог, что спустя восемь лет, в конце 2007 года, он встретится с известным полиглотом – Вилли Мельниковым, который прочтет многие тексты на древних языках и наречиях, подсознательно зашифрованные в орнаментах его картин.
[4] Интересно, что в пророческих снах Алексея Акиндинова четко прослеживается одиннадцатое число: это 11 сентября – «Сон о падающих домах», 11 марта – «Фукусима-1», 11 февраля – челябинский метеорит.
[5] Мрачные цвета ностальгии. Интервью с А.Тарковским. Перевод В. Бурякова. Фильм. Варшава, 1983, № 40.
[6] Хотя это может быть и самогипноз по собственной установке человека.
[7] Арнольди Э. Беллетрист Грин. Звезда, 1963, № 25.
[8] По образу и подобию. Газета «Православная вера», № 17 (445), август, 2011.
