«А. И. ТАРАСОВА Владимир Клавдиевич АРСЕНЬЕВ ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ ВОСТОЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ МОСКВА 1985 ББК л8 Т 19 ...»

коньеров; На р. Тетюхе отряд разделился: Арсеньев с частью людей пошел по долине р. Тетюхе и проводил ее обследование почти до конца октября, а А. А. Шиль-ников с остальной партией отправился по. долине р. Тадуши. Затем обе партии встретились в заливе Святой Ольги, откуда были отправлены во Владиво­сток еще 250 задержанных браконьеров и хунхузов. Далее Арсеньев пошел в.верховья р. Аввакумовки. Шильников обследовал долину р. Пхусуна, потом сно­ва пошел в пост Ольги и оттуда на р. Сучан, где закон­чил свой маршрут.

Арсеньев с горным инженером Петровым и отрядом «нижних чинов» из 8 человек совершил зимний переход от Японского моря до станции Иман. Проводником был Сунцай Геонка. 20 декабря отряд Арсеньева выступил вверх по р. Такунчи и, пройдя 20 верст, начал подъем на Сихотэ-Алинь с восточной, очень крутой (от 40° до 50°) стороны, рассчитывая по западному лесистому и пологому склону добраться до истоков р. Арму. Пере­валив через хребет, путники раскинули палатки и оста­новились на отдых. Здесь фотографировали, украшали рождественскую елку. Вечером зажгли два костра, устроили лотерею. Все были в" хорошем настроении. После отдыха 26 декабря пошли на лыжах целиной вниз по р. Тунце. 4 января 1913 г. достигли р. Ганзехи, притока Арму, откуда началась нартовая дорога. Все грузы повезли на лошадях, а люди отправились по р. Арму пешком к орочскому стойбищу Лаолю (Лау-лу). Недалеко от этого поселка увидели в двухстах шагах от себя на льду р. Имана тигра, который, почуяв опасность, повернул и скрылся в чаще. 4

7—8 января прибыли в Лаолю. Отсюда Арсеньев с Петровым ездили в стойбища Сяньшихеза и Хозенгоу за продовольствием, по пути осмотрели орочскую школу с общежитием для учеников. Орочи дали отря­ду семь подвод.

Догда отряд пошел вверх по Иману, Арсеньев и Петров отделились от него и отправились на золотой прииск Попова в поселок Сидатун, где провели вмес­те с подоспевшим отрядом дневку. 12 января пошли далее вверх но Иману, а затем Но ее правому притоку Кулумбе. У устья Дананцы (Динанцы), левого прито­ка р. Кулумбе, поставили палатку. Вскоре снова вер­нулись в Сидатун. 15 января Арсеньев сделал описание и план старинных; укреплений на Имане близ стойби-

149

ща Сяньшихеза и села Котельного (Новопокровка)'. В верховьях Пиана отряд уничтожил 36 лесных хижин и задержал в поселке Сидатун всего 16 отходников-браконьеров, остальные убежали.в горы. Из Сидатуна экспедиция пошла по Иману до Уссурийской железной дороги и поездом прибыла в Хабаровск в конце янва­ря. 29 января 1913 г. В. К. Арсеньев телеграфировал Н. Л. Гондатти, находившемуся в то время в Петер­бурге: «Экспедицию закончил. Общую сводку результа­тов буду телеграфировать особо. Люди отлично рабо­тали. Продолжительными большими переходами глубо­кому снегу сильно утомлены. Прошу разрешения дать городовым месячный отдых. К составлению отче­тов приступил. Капитан Арсеньев» [ЦГА РСФСР ДВ ф. 702, on. 1, № 716, л. 169].

Экспедиция 1912 г. продолжалась почти 10 месяцев (с 6 апреля 1912 по 29 января 1913 г.) и обследовала Ни«олыск-Уссурийский, Иманский и Ольгинский уезды Приморской области. Большинство ее маршрутов не были первопроходческими, Арсеньев уже бывал на Имане в 1906 г. (на р. Кулумбе он даже узнал дерево, на котором тогда сидел в часы отдыха). На реках Такунчи и Арму он был в 1911 г.

За время этой экспедиции путешественник произво­дил раскопки древнего поселения (в 6 верстах от села Кремово), обнаружил здесь места старинных покину­тых жилищ; фотографировал и снимал топографически все встретившиеся ему на побережье Японского моря (от бухты Кема до р. Тетюхе) археологические памят­ники; собрал в этом районе много предметов каменного века (топоры, наконечники стрел и т. п.) и отправил этот материал (около 100 ящиков) в Хабаровский му­зей [396, 8.01.1913]. Историко-археологические мате­риалы экспедиции частично были использованы в книге «Китайцы в Уссурийском крае» [57] и в Статье «Мате­риалы по изучению древнейшей истории Уссурийского края» [55, с. 15—66].

Богатая этнографическая коллекция характеризует быт тазов, пришлых отходников — китайцев и корейцев. Часть этой коллекции — 15 предметов (китайские весы в футляре, деревянный ковш, рубанок, рожок и т. д.) — Арсеньев отправил в дар Этнографическому отделу Русского музея [АГМЭ, С-11, № 780 (503), л. 28], другую часть — Казанскому университету (см. [АГО, ф. ВКА, оп. 3, № 1]). В этой экспедиции Арсеньев про­

150

должал работу ПО изучению удэгейцев: фотографиро­вал их нагими, занимался антропометрией, собирал образцы волос, составлял словарь и читал взятую с собой специальную литературу.

Антропологические сборы он отправил Д. Н. Анучи-ну в музей Московского университета [РО ГБЛ, 11223—228; 131, с. 182—183] и в Казань Б. Ф. Адлеру [АГО, ф. ВКА, оп. 3, № 1]. Собранные главным обра­зом на высоких горах по гольцам растения были по­сланы в Петербург И. В. Палибину [АГО, ф. ВКА, оп. 3, № 46]. В Зоологический музей Академии наук поступили от В. К. Арсеньева шесть гадюк и два щито­мордника [АГО, ф. ВКА, on. 1, № 11].

В 1913 г. в Хабаровске произошла встреча В. К. Ар­сеньева с Ф. Нансеном, который был участником экс­педиции из Англии в Сибирь через Карское море, орга­низованной англичанином И. Г. Лидом. Кроме Ф. Нан­сена в нее входили двое русских — член государствен­ной думы С. В. Востротин и секретарь русской миссии в Христиании (Осло) И. Г. Лорис-Меликов. На пароходе «Коррект» экспедиция 23 июля 1913 г. отправилась из Тромсе, 15 августа прибыла к Енисею, а 7 сентября «Коррект» снова вернулся в Тромсе, но без Нансена, который решил побывать на Дальнем Востоке. 22 сен­тября Нансен был во Владивостоке, а 23-го в 10 часов вечера прибыл в Хабаровск, где на вокзале его встре­чали представители городских властей и члены местно­го отдела РГО во главе с Арсеньевым. На следующий день Нансен посетил юбилейную выставку, библиотеку и музей в сопровождении Арсеньева, дававшего пояс­нения. Вечером в Городском доме происходило чество­вание Нансена, где он выступил с небольшой речью. 25 сентября для него была устроена экскурсия на па­роходе «Вурцель» вниз по Амуру, в которой принимали участие В. К. Арсеньев, А. М. Бодиско и др. Во второй половине октября - Нансен был уже в Петербурге..На этом контакты двух знаменитых путешественников не прекратились. Они обменивались письмами, фото­графиями, книгами. Арсеньев 'пережил своего норвеж­ского коллегу всего на несколько месяцев. В фонде его сохранилось письмо (автограф) на немецком языке вдовы Ф. Нансена, являющееся ответом на посланное

151

ей соболезнование. Когда это письмо писалось, Арсеньева уже не было в живых. Приведем его дословныйперевод.

«Герр Арсеньев, благодарю Вас за теплое письмо от 17 июля сего года, в котором Вы выразили искрен­нее соболезнование по поводу постигшей меня тяжелой утраты. Вы просите у меня фотографию моего мужа, я хочу послать Вам одну из них. Однако в настоящее время я нахожусь в деревне, поэтому смогу выслать Вам фото только то возвращении в город. Преданная Вам Сигрун Нансен. 7 -сентября 1930 г. Г. Арсеньеву, Владивосток» [АГО, ф. ВКА, on. 2, д. 22, л. 1].

После экспедиции 1912 г. В. К- Арсеньев тщетно до­бивался у Гондатти разрешения на новые исследова­ния. Вплоть до Февральской революции 1917 г. (после которой Гондатти бежал из России) Арсеньеву, кроме кратковременных, чисто служебных разъездов по краю, не удалось совершить ни одной экспедиции.

Н. Л. Гондатти не отпускал В. К. Арсеньева в экс­педиции, ссылаясь на то, что необходимо обработать материалы прежних исследований, но фактически ли­шал его и этой возможности. В октябре — декабре 1915 г. Арсеньев по заданию Гондатти совершил слу­жебные поездки сначала в пост Ольги, в село Спас­ское и в г. Никольск-Уссурийский, затем в Посьетский район для организации охраны русских селений от нападений хунхузов (здесь ему пришлось трижды уча­ствовать в перестрелках). В апреле 1916 г. Гондатти в сопровождении Арсеньева находился в командировке во Владивостоке, затем в бухте Фельдгаузена, в селе Полтавке и на оз. Ханка. В начале мая 1916 г. он командировал Арсеньева в Никольск-Уссурийский, а в начале июня —в Маньчжурию, га города Харбин, Дайрен (Далянь) и др., заставив сидеть там без дела в течение трех месяцев. Только 3 сентября Арсеньев смог вернуться в Хабаровск.

Не видя никакой возможности для продолжения своих научных исследований, Арсеньев в конце 1916 г. уходит со службы от Гондатти. Однако, оставшись без всяких средств, в конце января 1917 г. снова вернулся на военную службу и был назначен штаб-офицером для поручений при штабе Приамурского военного округа, а 28 марта 1917 г. переведен в 13-й Сибирский стрелко­вый запасной полк, затем выдвинут на пост комиссара по инородческим делам, но в начале мая был мобили­

152

зован на фронт империалистической войны. Благодаря ходатайству Академии наук и Русского географическо­го общества 27 мая Арсеньев получил разрешение вер­нуться из Ачинска в Хабаровск, где был прикоманди­рован к штабу Приамурского военного округа и одно­временно возобновил работу в Хабаровском музее в должности директора. А в начале июня приступил к обязанностям комиссара по инородческим делам в Приамурском крае. Не удовлетворяясь докладами сво­их помощников с мест, он сам обследует положение аборигенного населения в районе устья Амура (3— 12 августа 1917 г.), в бассейне среднего течения Аму­ра: на р. Тунгуске (17 сентября—4 октября 1917 г.), на реках Олгоне, Горине, Куре (20 ноября 1917 — 5 февраля 1918 г.).

О результатах своей поездки в устье Амура Арсень­ев подал 12 августа 1917 т. комиссару Временного правительства по делам Дальнего Востока А. Н. Руса­нову два доклада, в которых показал бедственное по­ложение нивхов-рыбаков, обираемых пришлыми и ме­стными купцами, контрабандистами и перекупщиками [ЛОА, ф. 142, on. 1 (до 1918 г.), № 71, л. 60—64; 327, с. 50—55]. О двух других поездках с целью инспекти­рования положения местных жителей, более длитель­ных, чем предыдущая, а также об экспедициях 1918— 1923 гг. сведений в литературе почти не имеется. Един­ственным пока источником для освещения этих путе­шествий являются путевые дневники Арсеньева, кото­рые по причине их значительного объема опубликовать здесь не представляется возможным. Поэтому далее приводятся описания маршрутов и-]qo6bi[Hf[Hofl стороны этих путешествий в близком к дневниковому тексту пе­ресказе..

Поездка в 1917 г. на р. Тунгуску

Арсеньев вместе со своим спутником Б. И. Ильенко­вым (Ильенко) добирался до Тунгуски по Амуру на катере «Сатурн». По дороге они посетили русские де­ревни Каменку, Николаевку, Архангеловку, монастырь и имевшиеся при нем школу и церковь.

19 сентября вошли в р. Кур. Останавливались 'В русских деревнях Новокурове (Восторгово), Преобра­женском, в нанайском стойбище Альды. Далее путе­

153

шествие продолжалось на лодке — проплыли по прото­ке Дурин 28 верст.

«Здесь,— пишет Арсеньев,— кроме гольдов и тунгу­сов живет много китайцев и корейцев; ©се они при­строились около гольдских женщин, все они хищничают в реке и тайно соболюют» [АГО, ф. ВКА, on. 1, № 28, л. 1002].

23 сентября путешественники добрались на лодках до 'последнего нанайского стойбища Ойпу, состоявшего из четырех семей, где остановились на отдых. Через 10 верст от этого стойбища свернули в протоку Онне, оказавшуюся очень 'порожистой. Пришлось перетаски­вать лодку через пороги на руках. Плыли по ней 30 верст, изредка встречая нанайские и эвенкийские стойбища, до р. Олгона, на берегах которой имелось два «священных» места. Первое — два утеса, вершина одного из них походила на человеческую голову. На­найцы, проходя мимо этих скал, приносят жертвы «каменному человеку». Второе—сопка Калгалэ, на ко­торой возвышается нанайская резная деревянная ку­мирня.

25 сентября путники остановились у сопки Калгалэ в юрте эвенка Иннокентия Иванова. Обойдя несколько юрт, они отправились к эвенкам стойбища Нирян, состоявшего из трех семей, где пришлось разбирать долговые обязательства эвенков китайским купцам. Арсеньев узнал, что меновая торговля происходила здесь в удивительном соотношении: китайцы меняли чай и табак, оценивая последний в 240 руб. за пуд, на икру, оцениваемую ими в 6 руб. за пуд. При таких условиях кабальная задолженность эвенков китайским купцам, конечно же, была неизбежной [АГО, ф. ВКА, on. 1, № 28, л. 10091.

26 сентября к вечеру все эвенки съехались на сход­ку, выбрали нового старосту и комитет из двух чело­век, много говорили о своих нуждах, о тяжелых усло­виях жизни. По окончании сходки один старик эвенк по просьбе Арсеньева начертил в его дневнике схемати­ческий план верховья р. Кура с ее притоками [АГО, ф. ВКА, on. 1, № 28, л. 1010]. Вскоре все стали разъез­жаться по своим стойбищам. С Владимиром Клавдие-вичем эвенки расставались как с другом. В этот же вечер Арсеньев наметил на зиму 1917/18 г. маршрут по рекам Куру и Горину.

Утром 27 сентября путешественники отправились

154

на лодке в обратный путь. Эвенки дружески их прово­жали криками и для особой торжественности произ­вели несколько залпов из ружей. Отъезжающие долго махали им фуражками, пока лодка не скрылась за по­воротом. Арсеньев пытался читать в лодке, но боль в пальце руки мешала сосредоточиться. На следующий день прибыли в нанайское стойбище Гармахты и оста­новились в квартире учителя С. Н. Трипольского. Здесь Владимир Клавдиевич вскрыл себе наточенным ножом нарыв на пальце, но боль все же беспокоила его еще несколько дней.

29 сентября путешественник занимался путевым дневником: вносил записи, наклеивал вырезанные эвенками из бересты прекрасные фигурки животных. Затем он отправился в лес, где около нанайского стойбища нашел несколько бурханов (фигурки идолов) и медвежью голову, надетую на сук. Бурханов ему приобрести не удалось, так как нанайцы побоялись, как бы отсутствие этих фигурок не навлекло на них несчастье, болезни и даже смерть.

1 октября путники снова были в дороге. 2 октября заходили в деревушку Красный Яр, имевшую, по выра­жению Арсеньева, «грустный вид». Затем проплыли на лодке мимо деревни Шаманки (Преображенка) и заночевали в лесу. На следующий день сошли в дерев­не Новокурове (Восторгово), здесь немного отдохнули у заведующего переселенческой продовольственной лав­кой А. А. Ломовского. Вечером того же дня останови­лись в нанайском селении Уликэ, где обошли все жи­лища. Удалось найти нанайца, который вычертил Ар-сеньеву план р. Уликэ [АГО, ф. ВКА, on. 1, № 28, л. 1018]. Арсеньев отметил особую бедность, царившую во всех посещенных им населенных пунктах.

Следующее стойбище нанайцев на/Дяфе оказалось еще беднее, чем остальные. Здесь путники наняли лод-]. ку с тремя гребцами и 5 октябряприбыли в Богородич-но-Федоровский эвенкийский монастырь, где и остано­вились [АГО, ф. ВКА, on. 1, № 28, л. 1029].

На этом записи о маршруте кончаются. По-видимо му, в 10-х числах октября 1917 г. Арсеньев вернулся в Хабаровск и был по его прошению уволен с военной.службы и переведен на гражданскую в чине коллеж­ского советника [ЦГА РСФСР ДВ, ф. р.-4412, on. 1, :№ 18, л. 24].

155

Олгон-Горинская экспедиция 1917—1918 гг.

Олгон-Горинская (или Кур-Олгонская) экспедиция планировалась Арсеньевым еще в 1914—1915 гг., но осуществить ее тогда не удалось, хотя с большим тру­дом уже были найдены средства, налажены контакты с заинтересованными учреждениями, однако «начальст­во» в лице Н. Л. Гондатти не разрешило ее.

Поездка на р. Тунгуску 1917 г. была в какой-то ме­ре разведочной. Уже тогда Арсеньев планировал сле­дующую, 'более длительную поездку на реки Кур и Горин. Л. Я. Штернберга как председателя 2-го отделе­ния Комиссии РГО яо составлению этнографических карт России очень интересовал вопрос об этническом составе населения северо-восточной части Приамурско­го края, т. е. именно этого самого темного в этногра­фическом отношении уголка, и он с нетерпением ждал, когда же Арсеньев сможет туда отправиться [АГО, ф. ВКА, оп. 3, № 81, л. 5—8; 335, с. 66—67, 69—70].

И вот наконец Владимиру Клавдиевичу удается организовать эту экспедицию [АГО, ф. ВКА, on. 1, № 27, л. 387—452]. Средства на нее дал инженер В. А. Федоров, командировавший своего доверенного Г. К. Петрова для ознакомления с положением пушно­го промысла и торговли в том районе. В ней кроме Арсеньева и Петрова приняли участие два студента — Н. П. Делле и Г. Д. Куренков (А. Н. Липский).

Экспедицию Арсеньев снарядил привычным для не­го набором инструментов и научных приборов, но фото­аппарата на этот раз у него не было, о чем он очень сожалел.

20 ноября Арсеньев и 'Петров выехали из Хабаров­ска и на следующий день прибыли на станцию Ин, где их.встретили Делле и Куренков, выехавшие из Хаба­ровска раньше. 22 ноября на нанятых двух 'подводах они отправились со станции Ин сначала по р. Ину, а потом по р. Урми. Лед на реках был еще слабый, ехать пришлось медленно, проводник-эвенк дважды проваливался и сильно вымок. Пришлось сделать остановку на левом берегу Урми, недалеко от устья р. Ина.

23 ноября путешественники поднялись в путь. Идти по тонкому льду с лошадьми было крайне опасно, но иной дорога не было. Девять раз проваливались люди и трижды —передовая лошадь. К вечеру отряд добрал­

156

ся до устья р. Оль (Вол) и остановился в яоселке рыбаков, состоящем из трех домов. Отсюда решено бы­ло двигаться сухопутьем, оставив часть груза на хра­нение у одного из рыбаков. Путешественники шли пра­вым 'берегом р. Урми, состоящим сплошь из замерзшего кочковатого болота.

25 ноября устроили дневку в нанайском стойбище в Токине, состоящем из одного пустого летнего жи­лища и русского барака. Здесь на дереве Арсеньев обнаружил висевшие медвежьи лапы, череп и кости.

2 декабри перешли в стойбище Кукан, находившее­ся в 10 верстах от Колдока, где путешественникам рас­сказали, что раньше в Кукане устраивали ярмарку (съезжалось до 80 эвенкийских семейств), но позже ее перенесли в Талакан, и жизнь в Кукане замерла, даже священник перестал посещать его жителей, а часовня пришла в полное запустение, окна в ней были разбиты. В Кукане пробыли пять дней. Здесь Арсеньев очень много работал с информатором, который был шаманом, от него он узнал и записал в дневник множество ин­тереснейших сведений по географии и этнографии района. В частности, немало записей касается вопросов шаманства. Так, Арсеньев отмечает широкое распрост­ранение шаманства, проявляющееся в том, что в каж­дой семье есть шаманский бубен и каждый старший может хоть немного шаманить, кроме того, перед нача­лом камлания главного шамана всегда понемногу кам-ланят почти "все присутствующие, начиная с младших. Большой интерес представляет подробно записанное им в дневнике лично наблюдаемое камлание эвенкий­ского шамана, ири этом не была упущена ни одна деталь костюма и принадлежностей шамана.

Члены экспедиции, кроме Г. Д. Куренкова, поже­лавшего остаться у эвенков, вышли из Кукана 8 декаб­ря и, продвигаясь целиной, дошли до гор Дикранга, состоящих, по мнению Арсеньева, главным образом из слюдяного сланца. К вечеру достигли местности Ka[n-чакакта, где эвенк из Талакана П. Г. Павлов ждал путешественников с четырьмя "оленями и двумя санями.

9 декабря отряд снова отправился в путь. То с пра­вой,, то с левой стороны стали встречаться горы, покры-, тые лесом, а сбоку тянулись большие мари20. Олени

20 Марь — местный термин, обозначающий кочковатое или круп­нобугристое болото.

157

бежали быстро, но часто приходилось обходить наледи и полыньи. По шути испортился шагомер, и Арсеньеву пришлось самому отсчитывать шаги. На отдыхе в юрте у эвенка Михаила Бубякина Арсеньеву подарили при нем же вырезанные эвенками берестяные фигурки раз­ных животных.

На следующий день экспедиция достигла селения Талакан (Солонец). Эвенки отвели гостям целый дом, накормили горячим картофелем с мясом, подали чай с молоком. Здесь в течение шести дней путешественни­ки ожидали оленей. Арсеньев и его спутники читали А. Шопенгауэра, ходили на охоту. И как всегда, Вла­димир Клавдиевич вел этнографические наблюдения. 15 декабря эвенк Федор Бубякин пришел с семнад­цатью оленями, вслед.за ним прибыли и другие эвенки тоже с оленями. На следующий день В. К. Арсеньев с Н. П. Делле ходили за образцами горных пород, а после обеда продолжили свое путешествие. Шли цели­ной по берету р. Итэрсэ. Ночевали в «палатке. Ночью олени ушли далеко назад, потребовалось немало вре­мени на их возвращение. Снова тронулись в путь в 10 часов утра, к 3 часам дня перевалили горный хре­бет и спустились в долину р. Куруна. Затем, пройдя около 15 верст, встали биваком на мари в лесу.

18 декабря продолжили маршрут вниз по р. Куруну еще на 15 верст. Долина реки, отметил Арсеньев, пред­ставляла собой оплошную марь, только но берегам тянулись смешанные леса, а с правой стороны долины виднелись невысокие горы. Утром следующего дня оставили р. Курун и через перевал вышли на живопис­ную реку Кукан, где вскоре и остановились на отдых. Необходимо было накормить оленей перед большим переходом. Однако ягеля здесь не оказалось, так как прошел пал.

20 декабря при 30-градусном морозе направились через болото к безымянному хребту, подъем на кото­рый длился с утра до самых сумерек. «Хребет являет­ся водоразделом между бассейнами р. Урми и р. Кура, очень высок и величественен»,— записал Арсеньев в дневнике. Арсеньев назвал его по-эвенкийски Быгин-Быгинен, что означает «начальник над начальниками» (л. 387) 21. На хребте был устроен бивак, из-за силь­ного ветра палатку натянули с большим трудом.

21 Здесь и далее в скобках указаны листы дневника В. К- Ар-сеньева (АГО, ф. ВКА, on. 1, № 27].

158

Наутро преодолели по льду реки 5 верст. Дальше шли целиной по глубокому снегу через лес. Вскоре отряд разбился надвое: эвенки с оленями пошли впе­ред без остановки, а Арсеньев и студент Делле решили отдохнуть. К середине дня они догнали эвенков, уже успевших поставить палатку на берегу р. Уликэ. Здесь пробыли пять дней. У встретившихся русских лесорубов (девять человек, среди них одна женщина) достали немного хлеба. 23 декабря переводчик эвенк Г. К. Попов и спутник В. К. Арсеньева Г. К. Петров заболели. Владимир Клавдиевич один ходил на лыжах на охоту и видел следы тигра.

26 декабря утром выступили на лыжах. Из-за бо­лезни эвенк Г. К. Попов остался у лесорубов. Преодо­лев в течение дня невысокий, но очень длинный пере­вал с р. Уликэ на р. Биракан, путники остановились н отдых. Днем Арсеньев ходил на р. Биракан, неширо­кую, извилистую, протекающую среди смешанного леса. Здесь он видел много звериных следов, в том числе тигровых. 28 декабря пошли по р. Биракану. Караван оленей теперь увеличился с 8 до 29 голов. Свернули на р. Пучахун и двинулись по ней вверх. У Арсеньева раз­болелась нога, идти по глубокому снегу было очень трудно, прошли только 9'/г верст (л. 393).

На следующий день шли без отдыха до самой ночи через пологий на подъеме и крутой на спуске перевал от р. Пучахуна на р. Нирянь, все время через старый смешанный лес. Идти было неимоверно тяжело, особен­но в сумерках, люди часто падали.и с трудом подни­мались. За час проходили не более версты. Г. К. Пет­ров предложил ночь провести в тайге, но В. К. Арсень­ев не согласился. Наконец лес стал редеть, показалась небольшая марь и слабый отсвет костра. У путников словно (.прибавилось силы. Через четверть часа они сидели в палатке и пили чай.

30 декабря — поход по р. Куру. После часового пу­ти лес кончился, и отряд вышел на большую марь, де­ревьев почти не было. Здесь Арсеньева поразила дикая красота местности. Вдали виднелась лишь синяя полос­ка хвойного леса, а за ним — величественный горный хребет Ян-де-Янге, тянувшийся на северо-восток. «Снежные вершины его уходили вдаль и там сливались с туманной синевой. Только острые пики чуть-чуть вы­делялись своей розовой окраской при свете заходящего солнца, Редкая 'по красоте картина» (л. 401—402).

159

Сначала по мари, затем через березовые, смешан­ные и хвойные леса, перейдя три протоки, отряд к ве­черу достиг р. Кура, вскоре нашли приют у гостепри­имного якута Михаила Сургучева в стойбище Лан, где в ожидании посланных за продовольствием и оленями нанайца и эвенка простояли десять дней. Здесь же 31 декабря Арсеньев делает краткую запись: «Дневка. Украшение елки. Встреча Нового года. Пустили раке­ту» (л. 403—404). В этом же стойбище 1 и 3 января 1918 г. члены экспедиции присутствовали при камла­нии якутского шамана П. И. Леонтьева. Оно подробно описано Арсеньевым в дневнике, там же дан рисунок атрибутов шамана—бубна и колотушки, а также его головного убора. Владимир Клавдиевич во время этой длительной остановки вел подробные дневниковые записи. Кроме того, занимался чтением книг по практи­ческой геологии и о поучениях Будды. 9 января нанаец Егор Очжал возвратился с провизией.

10 января путники двинулись на восток, шли вдоль хребта Ян-де-Янге хорошо протоптанной тропой. К за­кату прибыли к палатке эвенков. Вскоре сюда привели и оленей с вьюками. Утром продолжили маршрут вдоль хребта Ян-де-Янге. Впечатление от красивой горной панорамы, отмечал Арсеньев, усиливалось контрастом между высокими остроконечными горами и равнинной марью. К утру 12 января олени преподнесли путешест­венникам «сюрприз» — съели большую часть сухарей, так как вьюки с продовольствием не были убраны. Но все же путешественники решили продолжить путь, перешли р. Сагде Виру, истоки которой находятся в западной части Ян-де-Янге, и вышли к р. Болгуку.

Весь день 14 января посвятили экскурсиям на хре­бет Ян-де-Янге: с большим трудом поднялись на севе­ро-восточную вершину хребта, где Арсеньев произвел измерения температуры воздуха и атмосферного давле­ния; затем по прорубленным. топором в снегу ступеням взобрались на ближайшую высшую точку, откуда от­крывался великолепный обзор. Вечером вернулись в стойбище эвенков, беседовали с ними и слушали их сказки. Вскоре пришли с оленями антагинские эвенки, совершив большой путь через перевал хребта Ян-де-Янге. В связи с задержками в пути и из-за недостатка продовольствия Арсеньев решил изменить маршрут: идти не к р. Горину, а к оз. Болонь.

15 января двинулись в путь вместе с антагинскими

160

эвенками. Перейдя через хребет Ян-де-Янге, за перева­лом сразу же стали биваком в густом хвойном лесу, чтобы можно было собрать оленей. Впервые пробовали вкусное густое белое оленье молоко, похожее на сливки. На ночлег устроились рано, так как предстоял большой переход. На следующий день прошли 20 верст скучного, по мнению Арсеньева, маршрута: «широкие сопки с пологими увалами, поросшие смешанным ле­сом, заваленным буреломом» (л. 441).

17 января подошли к р. Уркану, берущему начало на хребте Ян-де-Янге. Здесь отряд около двух палаток эвенков поставил и свою. А наутро продолжил мар­шрут от р. Уркана к р. Хочену. Антагинсиий старшина охотился с ружьем Арсеньева и убил медведя. На днев­ке ели медвежье мясо и лепешки из муки. Вечером в палатке читали опять о буддизме.

20 января долго собирали оленей, разбредшихся в поисках корма, и наконец отправились в путь. Прой­дя 16 верст, устроили привал на мари среди редко­лесья. -

На следующий день достигли р. Харби, на бере­гу которой было нанайское стойбище Дзяфэ (что означает «блоха»), где находились только женщины и дети, все мужчины были на охоте. Здесь путь с оленя­ми закончился. Арсеньев, рассчитавшись с эвенками, дружески попрощался с ними. Дальше отряд продол­жил маршрут на двух предложенных нанайскими женщинами нартах с собаками. К вечеру он подошел к другому нанайскому стойбищу — Хуту, где также не было мужчин, а женщины с детьми попрятались, но привились два старика, один из них немного понимал по-эвенкийски, и с ним удалось объясниться, после че­го все жители успокоились.

22 января дошли до нанайского стойбища Гогдомон-гали—пункта, где Арсеньев закончил съемку, которую он вел по всему маршруту экспедиции. От стойбища Сипарюн решено было идти целиной прямо к стойби-' щу Торгон на Амуре. За день, без дороги, по глубоко­му снегу, среди лабиринта протоков р. Харби, прошли около 15 верст и вышли к оз. Болонь в том месте, где в него впадает р. Хими. В кустах лозняка остановились на отдых. 24 января Арсеньев с якутом Александром Лугановым направился через мари и болота на восток и достиг релки (сухая возвышенная полоса), поросшей дубняком и белой березой. Преодолев в оба конца

161

30 верст, путники вернулись на бивак. Вечерами зани­мались починкой одежды.

25 января начался тяжелейший переход через юго-западную часть оз. Болонь. «Шли в одних рубашках и обливались потом, последние версты еле-еле двигали ногами, и через каждые 200—300 шагов останавлива­лись, чтобы перевести дыхание» (с. 448),—пишет Ар­сеньев. К вечеру подошли к релке, где и остановились. Выяснилось, что продовольствия осталось на семь дней. Попытались на лыжах в лесу прокладывать путь для нарт, но снег был настолько рыхлым, что за день уда­лось преодолеть только 3—4 версты. Перед Арсенье-вым встал выбор: или продолжать путь на восток, к Амуру, или свернуть на оз. Болонь и идти к нанай­скому стойбищу Нергуль и далее к русскому селу Малмыжу. Не считая себя вправе рисковать жизнью своих спутников, Арсеньев отказался от намерения ид­ти целиной к Амуру, не зная, когда и в каком месте они выйдут к этой реке.

27 января в непогоду — шел сильный снег — Арсень­ев с якутом все же протоптали на лыжах нартовую дорогу до оз. Болонь и вернулись на бивак. Вечером и ночью свирепствовала вьюга, но к утру все стихло. Однако протоптанную накануне дорогу замело снегом. Тогда Н. П. Делле с якутом А. Лугановым отправи­лись на лыжах к нанайцам за собаками, чтобы потом все вместе смогли продвигаться на собаках. Три дня прошли в ожидании. 30 января Делле и Луганов вер­нулись с нартами и девятью собаками. «Велика была наша радость... Завтра в путь. Прощай, дубовая релка, я долго тебя не забуду»,— заканчивает Арсеньев свою запись в дневнике от 30 января (л. 452). Целиной, по бездорожью, с врезающимися в снег нартами, путники проделали более 15 верст и 31 января вечером достиг­ли стойбища Нергуль, откуда им предстояло ехать на лошадях до почтовой станции. В Хабаровск экспедиция вернулась 5 февраля 1918 г.

Об этой экспедиции Арсеньев очень коротко сообщил в письме от 20 декабря 1922 г. акад. С. Ф. Ольденбур-гу: «Я снарядил экспедицию в горную область Ян-де-Янте и с антагинскими тунгусами ушел в верховья р. Урми (приток р. Тунгуски, впадающей в Амур). Из гор Ян-де-Янге я прошел к озеру Болонь-Очжал на Амур и возвратился в Хабаровск» [АВ ИВ, р. 2, оп. 3,. № 27, л. 1].

162

Кроме поденных записей в дневнике этой экспеди­ции содержатся: начерченные Арсеньевым и его спут­никами-аборигенами схематические карты пройденных маршрутов, рисунки с изображением общих видов 8-местной палатки, которой пользовалась экспедиция; рисунки, воспроизводящие якутский орнамент и якут­ский старинный образ (икона); описок 13 образцов горных пород и минералов; описание отдельных пред­ставителей животного мира этого района — енота, ка­бана, хорька и др.; сравнительный словарик названий животных и птиц на русском, якутском, эвенкийском, нанайском и удэгейском языках, а также названий сто­рон света и отдельных слов на языке килей, уссурий­ских и амурских нанайцев и на русском; таблицы с показаниями барометра и температуры за весь период экспедиции; большое количество записей этнографиче­ского характера, в том числе сказания килей, амурских нанайцев, эвенков. Этнографический материал затраги­вает почти все стороны жизни аборигенов, особый ин­терес представляют записи о камлании, описания (с рисунками) атрибутов и предметов одежды шамана. На страницах дневника наклеены рисунки животных, предназначенные для детей, и фигурки животных, вы­резанные из бересты. За два с половиной месяца Ар­сеньев сумел собрать материал, по своему разнообра­зию и объему (149 л.) не уступающий материалам не­которых исследователей, в течение нескольких лет под­ряд работавших в полевых условиях.

Помимо дневника в фонде сохранились записи на карточках самых различных сведений, добытых в экс­педиции 1917—1918 гг., листы абрисов маршрутной съемки Арсеньева но рекам Урми и Олгону через хре­бет Быгин-Быгинен к оз. Болонь-Очжал и две карты р. Урми, начерченные нанайцами и тунгусами [АГО, тр. ВКА, on. 1, № 26, л. 1—27; № 105, л. 1—125; №25. л. 388]. В Хабаровском музее хранится карта, plieoiaH-иая Арсеньевым карандашам, с изображением оз. Би­чи, р. Горина и нижнего Амура (инв. № 5641). К лито­графированному экземпляру своей работы «Сообщение об Уссурийском крае...» [62] Арсеньев приложил несколько рисунков тунгусов с р. Урми, вырезанных из бересты и наклеенных на бумагу, с собственными пояс­нительными надписями.

Олгон-Горивджая экспедиция почти не отражена,зв печати. Только рассказы Арсеньева «Быгин-Быгинен»

[92; 98, с. 103—104] и «В тундре» [87, с. 258—266] относятся к этой экспедиции. В последнем рассказе приведен маршрут: по р. Урми до ее верховьев, через хребет Быгин-Быгинен на р. Олгон и в горную область Ян-де-Янте. Путешественник намеревался подготовить к 1 февраля 1929 г. « возможно подготовил труд «Кур-Олгонская экспедиция в горную область Ян-де-Янге» [ЦГА РСФСР ДВ, ф. р.-2441, on. 1, № 451, л. 174— 175], рукопись которого ныне считается потерянной. Касаясь богатства впечатлений от этой экспедиции, «Арсеньев говорил, что, если бы у него хватило сил, он мог бы написать две и даже три книги о Ян-де-Янге» {248, с. 103).

Экспедиция на Камчатку 1918 г.

Вернувшись из Олгон-Горинекой экспедиции, Ар­сеньев продолжал работать в Хабаровском музее. Но уже в начале мая 1918 г. он был приглашен Пере­селенческим управлением на должность начальника Камчатской экспедиции, а 17 мая был утвержден в этой должности приказом комиссара переселения Дальсовнаркома [ЦГА РСФСР ДВ, ф. 19, оп. 3, № 1050, л. 5].

Представленная Арееньевым омета экспедиции на сумму 10 тыс. руб. была утверждена 17 июня 1918 г., а 26 июня Временное бюро по управлению Примор­ским переселенческим районом постановило организо­вать на Камчатке земельный отдел и назначить на должность заведующего устройством переселенцев В. К. Арсеньева (см. [ЦГА РСФСР ДВ, ф. 19, on. 3, № 1050, л. 2—3, 16]). Итак, совмещая обе должности, начальника экспедиции и заведующего устройством пе­реселенцев, Арсеньев готовился к поездк-е на Камчатку.

Экспедиция планировалась как рекогносцировочная и была рассчитана всего на два месяца. Основная ее цель — изучение условий хозяйственного освоения Камчатки и выяснение пригодных для заселения зе­мель. Как и во всех остальных своих экспедициях, Владимир Клавдиевич ставил перед собой и научные задачи: географические, этнографические и археологи­ческие исследования.

В состав экспедиции входили В. К. Арсеньев и его помощник, фамилия которого не установлена (возмож­

164

но, им был или А. Ю. Савицкий, или В. А. Шрейбер). Кроме того, планировалось послать четырех земле­меров.

Перед отъездом на Камчатку Арсеньев сдал Хаба­ровский музей особой приемочной комиссии во главе с И. А. Лопатиным, но вскоре на месте И. А. Лопатина оказался А. Н. Липский, причинивший много неприят­ностей как В. К. Арсеньеву, так и музею.

4 июля Арсеньев- был уже во Владивостоке и при­сутствовал на заседании Коллегии землемерно-техниче-ской части, признавшей нецелесообразным отправлять с экспедицией четырех землемеров ввиду недостаточно­сти времени для полевых работ, так как экспедиции необходимо было вернуться во Владивосток с послед­ним пароходным рейсом [ЦГА РСФСР ДВ, ф. 19, оп. 3, № 1050, л. 14].

7.июля в полдень пароход Добровольного флота «Сишан» во Владивостокском порту снялся с якоря и направился в Хакодате, куда прибыл 9 июля и просто­ял там на погрузке и ремонте четыре дня. Арсеньев почти не сходил с парохода. Из Хакодате отошли 13 июля и поплыли вдоль гряды Курильских островов.

«Утром я вышел на палубу и увидел великолепную картину,— записал путешественник 15 июля.— Некото­рые из вулканов дымились и выбрасывали пар и дым. Вечером, когда стемнело, в не!е появились красные отблески от лавы, вытекающей из курильских сопок» {АГО, ф. ВКА, on. 1, № 27, л. 462].

А вот какой впервые предстала взору Арсеньева Камчатка, когда «Сишан» подошел 17 июля к мысу Лопатка, южной части полуострова: «Голые скалы, всюду снег... Полное впечатление антарктического ма­терика. Нигде ни одной лодки, ни одного паруса, на берегах не видно жилищ. Снежная и каменная пусты­ня» (л. 463).

19 июля рано утром пароход причалил к Петропав­ловску. Здесь полуостров произвел на Арсеньева бо­лее благоприятное впечатление. «Насколько угрюмый и неприветливый вид имеет Камчатка со стороны мо­ря, настолько Авачинекая губа привлекательна». Ар­сеньев поселился в местной школе. Изучал город (л. 463). Вот каким увидел он Петропавловск в том далеком 1918 году: «Петропавловск имеет вид села.., Все дома деревянные. Одна улица и один тротуар... Около> домиков кое-где есть небольшие огороды. Неко­торые дома построены давно из корабельного леса... Это постройки времен Завойко и Невельского. К таким постройкам относятся: дом Завойко, обросший 'крутом старыми тополями, старинная церковь (против него), казарма и цейхгауз. Чем-то особенно сентиментальным веет от этих построек. Невольно переносишься в дале­кое прошлое и думаешь: как жаль, что я не жил в то время, когда русская армия и флот были гордостью России» (л. 464). Далее в дневнике с тревогой отмеча­ется, что памятники Лаиерузу, Берингу, памятник Сла­вы, часовня на братской могиле защитников города, дом В. С. Завойко, руководителя обороны Петропав­ловска в 1854 г.,— все это обветшало и может разру­шиться.

2 августа на судне «Командор Беринг» Арсеньев отправился в Усть-Камчатск, планируя подняться вверх по р. Камчатке и вернуться в Петропавловск к послед­нему пароходу. Судно шло вдоль восточного, высокого и обрывистого, берега Камчатки. По пути встретилось стадо китов, некоторые из них всплывали на поверх­ность около судна, и Арсеньев мог довольно хорошо рассмотреть этих гигантов.

5 августа «Командор Беринг» бросил якорь в Усть-Камчатске. Путешественник остановился у владельца рыбоконсервного завода А. Г. Демби, человека очень образованного, давшего много ценных сведений об осо­бенностях Камчатки и ее жителей. Проводником у Ар-сеньева был некто Кайдалов.

От местных старожилов Арсеньев узнал, что на пес­чаной косе при устье р. Камчатки между двумя заво­дами рыбопромышленника Демби когда-то было кам­чадальское поселение. 7 августа Арсеньев предпринял небольшие раскопки на песчаной косе и обнаружил там костяные изделия со следами обработки, большой обломок шлифованного каменного топора и другие предметы. Вместе с зарытыми в землю кухонными ос­татками встретились и медвежьи черепа. Этот факт позволил Арсеньеву сделать предположение о том, что медведь у камчадалов особым почетом не пользовал­ся. Арсеньев в дневнике начертил план и профиль рас­копок на 'песчаной косе (л. 470).

Демби предложил Арсеньеву свой катер для плава­ния вверх по р. Камчатке. Пришлось согласиться, так как наемный катер стоил 3—4 тыс. руб. 6 августа нача­лись переделки и ремонт катера Демби, а 10 августа

166

уже состоялась поездка вместе с братьями Демби в се­ление Камаки, находящееся на месте древнего итель­менского поселения, в 50 верстах от устья р. Камчатки. Здесь также были произведены раскопки (план раско­пок см. л. 486 дневника). Обнаружено несколько об­ломков каменных топоров и 12 шлифованных каменных топориков, два обломка каменной посуды, обломок жировой лампочки, долото, два обломка шлифовально­го камня, восемь обломков каменных скребков, пять наконечников каменных стрел и много сколков различ­ных камней. На раскопках Арсеньеву помогали 11 мальчиков селения Камаки, имена и фамилии кото­рых приведены в дневнике (л. 487). В Камаках пробы­ли шесть дней. Арсеньев наблюдал хозяйственную жизнь камчадалов, производил сбор статистических сведений.

22 августа В. К. Арсеньев, А. Ю. Савицкий, В. А. Шрейбер и А. Я. Дравнек на моторном катере вышли из Усть-Камчатска и поплыли по р. Камчатке вверх. Останавливались в двух деревнях: Черный Яр и Березовый Яр. К вечеру прибыли в селение Нижне-Камчатское, где их радушно встретили местные жите­ли. Собрался сход, долго беседовали. Ночь путешест­венники провели на берегу реки в своих палатках. В селении Нижне-Камчатское, расположенном ниже бывшего Нижне-Камчатского острога, местные жители показали Арсеньеву археологические находки: кусочек синего вулканического стекла с золотыми узорами, ста­ринные монеты (найденные на месте старого острога), три шлифованных топора и наконечник большой стрелы или дротика (найдены на противоположном, правом берегу, где жили ительмены) (л. 511). Из Нижне-Кам­чатского снова поплыли вверх и 24 августа достигли селения Ключевского, расположенного на правом бере­гу р. Камчатки, у подножия Ключевской сопки.

В Ключевском Арсеньев подробно обследовал усло­вия жизни населения. «Небольшая жалкая деревушка» имела 66 дворов коренных жителей и 11 — приписав­шихся; всего там проживало 420 человек, в том числе коренных жителей — 310, приписавшихся—85, корей­цев— 16, китайцев — 8, айнов—1 (л. 516). Санитарные условия в этой деревушке неудовлетворительные: пользуются речной водой,, почва загрязнена собаками и рыбьими отбросами. В 1916 г. была эпидемия оспы. За последние два года в Ключевском умерло 135 чело-

167

век. Больницы нет. Есть только фельдшерский пункт. При родах женщины сами помогают друг другу. Шко­ла существует издавна. Раньше была церковноприход­ская, с 1918 г.— министерская двухклассная. Имеется 68 учеников. В школе грязно, в последние два года совсем не было учебных пособий. Церковь здесь одна (св. Троицы), старая, небольшая, деревянная, трижды переносилась (остались следы в тех местах, где она раньше стояла) (л. 517).

Жители занимаются рыболовством, охотой на собо­ля, огородничеством и скотоводством. Ветеринарной помощи нет никакой. Кустарного производства не имеют. Гончарные изделия местным жителям неизвест­ны. Далее Арсеньев описывает торговлю, скупку пуш­нины, пути сообщения, связь, метеослужбу (наблюдения ведет народный учитель и посылает сводки во Владиво­стокскую метеорологическую обсерваторию).

Путешественник побывал и в селении Кресты (в 30'верстах от Ключевского), еще более бедном. Здесь всего девять дворов (137 жителей). Оопа также была в 1916 г., умерло 15 человек. Врачебной помощи кет, обращаются к фельдшеру в Ключевское. Школы нет. Одна церковь, ветхая, грубо сколоченная из бре­вен. Занимаются соболеванием и рыболовством. У всех есть огороды, сажают капусту, картофель, морковь, укроп и другие культуры (л. 516—517).

Ключевская сопка произвела на путешественника осо­бое впечатление. Он записал в дневнике: «Ключевская сопка сильно действует и выбрасывает густые клубы дыма. Если считать высоту вулкана в 5 верст, то, судя по масштабу, клубы дыма из кратера взлетают кверху еще на версту. По склону горы сбегает лава и катятся гигантских размеров раскаленные камни. Великолеп­нейшая кинематографическая картина... Ключевская сопка находится в 30 верстах от села. Она имеет вели­чественный вид. Соседняя с нею гора — тоже потухший вулкан, покрытый снегом» (л. 522—523).

25 августа жители селения Ключевского собрались в школе, Арсеньев рассказал им «о цели своего путе­шествия и о последнем перевороте чехословаков во Владивостоке» (л. 523). На следующий день он про­должил путь на катере. Путешественник отметил, что берега р. Камчатки низкие, поросшие лесом, удобных для поселения мест нигде не видно. Ночь провели в се­лении Кресты. Утром выступили в путь.

168

28 августа приплыли в селение Козыревское, где устроили часовую стоянку. Следующий остановки в 20 верстах от Козыревского, и мосникчи, кпн они.in лось, кишащей комарами. Пришлось стп'пнп. и я ком ар­ники и прятаться в них.

На следующий день путешественники проплыли око­ло 70 верст. Арсеньев делал записи в дневнике, п част­ности подробно описал условия жизни и быта жителей селений Козыревского и Щапино, где зимой 1916 г. также была эпидемия оспы, в Козыревском погибло 17 человек, в Щапино — 20. Школ нет, больниц тоже нет, медицинская помощь полностью отсутствует. Гон­чарных изделий нет, потому что в крае преобладают пески, глина имеется только в Милькове и у Камчат­ского мыса (л. 530, 550).

30 августа начались отмели из гравия. Арсеньев отмечает удивительно однообразный ландшафт низких берегов р. Камчатки, поросших тополями, ивами, бере­зами, осинами и другими лиственничными деревьями. Река очень извилистая, поэтому расстояния от селения до селения по сухопутью вдвое-втрое короче, чем по воде. Прошли за день около 40 верст и разбили бивак в лесу. Перед сумерками В. К. Арсеньев и А. Я. Драв-нек отправились с ружьями на охоту, встретили мно­жество медвежьих троп.

Хотя 1 сентября путешественники выехали рано, но им не повезло: «закапризничал» мотор. А. Я. Дравнек: (механик по образованию) взялся за починку. Это за­няло пять часов. Зато исправленная машина заработа­ла лучше. К вечеру отряд достиг дороги, ведущей к се­лению Щапино, и наутро продолжил свой путь вверх по реке. Арсеньев в своем дневнике отметил, что «Пе­реселенческому управлению необходимо на р. Камчат­ке установить пароходное сообщение с определенными рейсами. Это в значительной степени облегчит жизнь местного населения» (л. 534). 3 и 4 сентября отряд ". правел в селении Машура. Арсеньев разговаривал по телефону с селениями Мильково, Щапино и Кврганик

Утром 5 сентября распрощались с жителями селе-ния Машури и с В. А. Щрейбером, неожиданно отка-

22 Арсеньев отмечает любопытный факт: на Камчатке в 1918 г..существовала телефонная связь. Например, жители селения Козы­ревского могли соединиться с селениями Щапино и Мильково. Прав­да, телефон часто выходил из строя на несколько месяцев, в таких случаях пользовались для связи услугами каюров (л. 525, 530).

169

завшимся продолжать путешествие и пожелавшим вер­нуться назад в Усть-Камчатск. Продолжили плавание с двумя провожатыми. Вскоре по обеим сторонам реки появились красивые виды. Теперь река шла среди гор, русло ее сузилась, течение стало быстрее. На отдых отряд остановился на правом берегу реки. Развели огонь. Арсеньев пошел на охоту, но одному в тайге стало очень тоскливо, и он вернулся. Характер многих дневниковых записей свидетельствует о том, что на­строение у него почти всегда <было тревожное, подав­ленное. По-видимому, опасение за судьбу родины, за судьбу близких не покидало его во время экспедиции.

6 сентября экспедиция прибыла в селение Кирганик и простояла в нем несколько часов. Далее отправи­лась без провожатых. В пути Арсеньев описал в днев­нике условия жизни в селениях Машура и Кирганик по программе-анкете (Арсеньев называл ее «статисти­ческой ведомостью»): место расположения населенного пункта, число дворов и число жителей, санитарные условия, врачебная помощь, школа, церковь, заработки, занятия, ветеринарная помощь, метеослужба, кустар­ные промыслы, торговля, скупка пушнины, транспорт, связь и т. д.

Как >и в предыдущих описаниях, здесь также преоб­ладает в ответах слово «нет»: нет больницы, нет врача, нет школы, нет никаких газет, нет ветеринарной помо­щи, нет кустарных промыслов. Но бывали эпидемии оспы, унесшие много человеческих жизней, и эпизоотии, уничтожившие почти все поголовье скота. Но обяза­тельно есть торговцы и перекупщики, наживающиеся на скупке пушнины у населения.

Кроме этих «анкетных данных» хозяйственного уклада жизни местного населения Арсеньев записывал сведения географического, фенологического, метеороло­гического, геоботанического, геологического и более все­го этнографического характера. Из всех селений сред­ней части р. Камчатки самым интересным в этнографи­ческом отношении он назвал Толбачик.

7 сентября — последний день на моторном катере. Стали чаще попадаться мели, 'река разделилась на про­токи. Дважды путешественники садились на мель. В конце концов добрались до селения Мильково, где пробыли три дня, посвятив все время его обследованию. Селение Мильково, как отметил Арсеньев, расположено на левой протоке р. Камчатки, называемой Антонов­

170

кой. Оно наиболее благоустроенное во всей долине ре­ки. Здесь имелось 69 дворов, 402 жителя, из них при­шлых только 10 человек. Имелся один фельдшерский пункт с аптекой, «о медикаментов почти не было. Шко­ла существует издавна, но обучение слабое. На 70 уче­ников всего один учитель (л. 550, 552). Население за­нималось 'В основном пушным промыслом, охотой, ого­родничеством и скотоводством.

11 сентября, оставив селение Мильково, направи­лись с вьючным обозом к селению Верхне-Камчатско-му. На всем протяжении этого пути были места, удоб­ные для земледелия. 12 сентября путешественники правели в Верхне-Камчатском-. Они разыскали место, где в начале XVIII в. стояли Верхне-Камчатский ост­рог и рядом с ним церковь. На месте острога постави­ли столб с надписью, а на месте церкви — крест.

Следующий маршрут, от селения Верхне-Камчат-ского до селения Шеромского, начали 13 сентября. Шли пешком по тропе, тянувшейся по полям и среди березового редколесья. Селение Шеромское, куда при­шли уже в сумерки, состояло всего из 10 домов с 44 жи­телями, среди них только двое грамотных. Имелась здесь церковь, но ни школы, ни фельдшерского пункта не было (л. 651).

Весь следующий день шли к расположенному в вер­ховьях р. Камчатки селению Пущино по местности, особенно благоприятной, по мнению Арсеньева, для земледелия. Ночевали в Пущино — «маленькой дере­вушке жалкого вида». В ней всего шесть дворов с 20 жителями. Нет ни больницы, ни школы, ни цевкви (л. 561). р

Утром 15 сентября вышли из Пущино. Здесь долина сузилась. Начались высокие террасы, медленный подъ­ем на Ганальский перевал. Пришлось трижды перехо­дить через реку. Заночевали у ручья. «Ганальский пе­ревал,--записал Арсеньев,— длинная безжизненная тундра... Водораздел между р. Камчаткой и р. Быстрой невелик. Подъемы очень медленные, пологие, так что избираешься на перевал незаметно. На Ганальской 'тундре уже попадаются террасы, поросшие мхом, голу­бицей и брусникой. Иногда ягод бывает так много, что обувь делается мокрой от ягодного сока» (л. 561).

В 7 часов утра выступили в поход. А. Ю. Савицкий с А. Я. Драанеком пошли по старой, заросшей тропе на поиски моста через реку, а В. К. Арсеньев остался

171

с лошадьми ожидать их возвращения, но ушедшие за­блудились. Арсеньев выпустил 10 сигнальных зарядов и послал двух камчадалов с тремя лошадьми на поис­ки заблудившихся. Камчадалы тоже не возвратились. Арсеньев решил идти к селению Ганалы, полагая, что камчадалы нашли его спутников и отправились с ними в Ганалы. В 12 верстах от этого селения Арсеньев, к своему удивлению, увидел выходивших из леса по­сланных им камчадалов с лошадьми. Оказалось, что они не нашли заблудившихся и возвращались назад. Немного позже на тропе показался Савицкий, с трудом переправившийся вброд через реку. В Ганалы пришли очень поздно, там Дравнека не оказалось. Решили на­чать его поиски на рассвете.

- Утром местные жители сообщили, что с другой сто­роны к селению подошел какой-то человек. Это и был Драенек. Через час путники снова собрались в дорогу, решив следовать по р. Быстрой на лодке. На остановке они отправились «а охоту и убили трех медведей, «занимавшихся» рыбной ловлей. «Рыбачивших» медве­дей было так много, что можно было убить еще деся­ток. 17 сентября в 10 часов вечера из-за дождя вынуж­дены были встать на бивак. По-видимому, лодочное путешествие и охота на медведей произвели на Ар­сеньева большое впечатление — запись этого дня в дневнике он закончил словами: «Воспоминания эти останутся на всю жизнь» (л. 567).

В течение следующего дня, несмотря на дождливую погоду, плыли по р. Быстрой. К вечеру, вымокшие до нитки, прибыли в селение Малки и были очень рады человеческому жилью. Весь следующий день провели на горячих железисто-сернистых ключах. Приняли две полуторачасовые ванны. Температура воды в источнике так высока, что невозможно держать в руках кружку с водой. Горячих источников здесь несколько, над од­ним из них сделана крытая купальня, каждая ванна стоит 50 коп.

19—20 сентября продолжали путь от селения Мал­ки до селения Начики. Впервые вещи везли на подво­дах, а сами шли налегке. Привал устроили на берегу небольшой речки, берега которой были завалены гни­лой рыбой. К утру вода в лужах покрылась льдом. 22 сентября подошли к селению Начики, расположенно­му «а левом берегу реки того же названия и имеюще­му всего 43 жителя. Здесь, по словам местного насе­

172

ления, бывают такие большие заносы, что даже теле­графные столбы оказываются под снегом. Пурга иной раз длится 17 суток подряд. Из селения Начики выеха­ли на подводах 23 сентября. Отсюда начался спуск к Авачинскому бассейну. Бивак устроили, не доходя 7 верст до селения Коряки.

24—25 сентября на подводах, взятых до самого Петропавловска, продолжали спуск к Авачинской губе. Побывали в селениях Коряки и Завойко. Дорога все время шла по очень живописным местам, с великолеп­ным видом на Коряцкий и Авачинокий вулканы. В Пет­ропавловск прибыли вечером 26 сентября.

В обратный путь отправились 6 октября на военном транспорте «Якут» тем же маршрутом, что и на Кам­чатку. Это плавание прошло, по славам Арсеньева, довольно благополучно, «если не считать смерч, водо­ворот и аварию ночью в Сангарском проливе» (л. 578). Возвратились во Владивосток 14 октября. Вскоре Ар­сеньев передал в Музей ОИАК вулканический пепел Ключевской сопки (см. [264, с. 10]).

Камчатский дневник Арсеньева содержит массу све­дений о природе полуострова, о его животном и расти­тельном мире. Арсеньевым ежедневно велись и метео­рологические наблюдения, также зафиксированные в дневнике. Большой интерес представляют «статисти­ческие ведомости» о 15 посещенных Арсеньевым насе­ленных пунктах, о социально-экономическом положе­нии их жителей. В этих «ведомостях» скупым «анкет­ным» языком увековечены вопиющие факты тяжелой жизни камчадалов в период, предшествовавший уста­новлению Советской власти. «Школы нет, и в ней не имеется надобности, потому что почти все дети в селе­нии вымерли» (л. 563),— читаем запись о селении Гана­лы. «Около селения находятся большие болота. Ревма­тизм и чахотка» (л. 542)—это о селении Кирганик. «Оспа была в зиму 1916/17 т. Медицинской помощи никому «е подавалось. Умерло взрослых 8; детей 12. Третья часть населения» (л. 528)—так происходило в селении Щапино.

Арсеньев обращает внимание на трудолюбие корен­ного населения Камчатки. «С утра до вечера они в ра­боте,— пишет он о жителях селения Камаки.— Мальчи­ки помогают мужчинам снимать корье с бревен, ловить рыбу. Никто не гуляет, не тратит напрасно времени... Девочки тоже работают и помогают матерям... В празд-

173

ничные дни мужчины не работают в поле, а сидят до­ма, но не сложа руки, а точат топоры, починяют до­машние вещи» (л. 502).

В то же время Арсеньев не скрывает своего возму­щения по поводу любителей легкой наживы, прибыв­ших сюда из внутренних областей страны и даже из-соседних государств и занимающихся торгашеством и перекупкой, а также возмущается той категорией рус­ских переселенцев, которые в ожидании пособий не желают трудиться и ведут образ жизни, характеризуе­мый путешественником тремя словами: «Лень, невеже­ство и пьянство» (л. 507). Он отмечает, что спекулян­ты и скупщики пушнины не только обирают население,, но и развращают его, спаивают, тормозят развитие земледелия, которое почти заглохло, потому что все ко­ренные жители большую часть времени заняты охотой на соболя, а ведь еще в середине XIX в. камчадалы сами себя обеспечивали продовольствием, занимались хлебопашеством, сеяли гречиху, рожь, ячмень. К 1918 г.,. с горечью отмечает путешественник, лишь в селении Ключевском отчасти сохранилось земледелие, им за­нимается только одна шестая часть жителей этого се­ления (раньше занимались все). На одном и том же-месте, удобряя почву, сеют ячмень и коноплю в тече­ние 200 лет и получают неплохие урожаи. Глубина за­пашки 7 дюймов. Из земледельческих орудий в селении Ключевском имеется шесть плугов, две сохи, крюки для копания сараны (л. 482, 518). В селении Мильково-хлебопашество угасло давно. Никто уже из старожилов-не помнит об этом занятии, хотя оно здесь несомненно существовало. Об этом свидетельствуют, по мненик> Арсеньева, два жернова времен XVII столетия, лежа­щие неподалеку от Милькова в лесу (л. 553).

Огородничеством занимаются не очень широко, но почти все жители обследованных селений. Выращивают картофель, капусту, огурцы, репу, свеклу, укроп, мор­ковь, редиску, брюкву, салат, редьку и другие культуры только для себя. Во всей долине р. Камчатки наиболь­шее число огородов в селении Мильково (67 дворов из-69 имеют огороды) (л. 478, 518, 528, 547, 553).

В дневнике имеется немало этнографических сведе­ний: о добывании огня, о земледельческих орудиях,, о постройке дома, о строении лодки и нарт, об отноше­нии к медведю, о тотемном медведе, о пережитках По­читания родового бога реки, о родовом огне, о празд­

174

нике вскрывания реки, о воззрениях на падающие звезды, о приметах, об орнаменте, об измерении рас­стояний (л. 472, 488—490, 501—503, 508, 510, 515, 535, 536, 541, 548, 568, 569). Здесь же Арсеньев приводит сведения о первобытном письме коряков (л. 508), о не­которых сохранившихся от ительменского языка сло­вах (л. 502, 533). Этнографические описания нередко сопровождаются рисунками путешественника.

Арсеньев сообщает в дневнике, что на Камчатке со­хранились старинные русские песни «как наследие первых землепроходцев — казаков Камчатской коман­ды Якутского пешего казачьего -полка» и высказывает предположение о том, что в Колымском крае, вероятно, еще больше сохранилось старинных русских песен, ска­заний и пословиц (л. 484). Несколько песен В. К. Ар­сеньев записал от 63-летнего камчатского казака Е. К. Клочева в селении Камаки (л. 483—484, 512— 513).

В. дневнике имеются выписки из литературы о Кам­чатке, свидетельствующие о том, что Арсеньев брал с собой в экспедицию, как всегда, несколько научных книг. Характерно начало дневника: на первых двух страницах помещены рукописные схематические карты Арсеньева, на одной из них показан путь парохода «Сишан» от Владивостока до Петропавловска, на дру­гой — маршрут экспедиции на Камчатке. Выдержки из дневника были опубликованы В. Т. Кучерявенко в жур­нале «Вокруг света» [207].

К 1927 г. у путешественника была готова работа «Путешествие на Камчатку в 1918, 1922 и 1923 гг.». Местонахождение рукописи пока неизвестно [ЦГА РСФСР ДВ, ф. р.-2441, on. 1, № 451, л. 174].

Сохранилось несколько фотографий, видовых и эт­нографического содержания, на двух из них имеются надписи Арсеньева: «Камчатка. 1918», «Селение Миль­ково. 1918» [АГО, ф. ВКА, оп. 4, № 18, 67, 70].

По возвращении с Камчатки Арсеньев решил не ехать в Хабаровск. Он остался во «Владивостоке и 1 ноября 1918 г. был зачислеНх младшим инспектором рыболовства Управления рыбными промыслами23 на

29 Название этого учреждения позднее несколько раз менялось и широко известно как Дальрыба.

175

Дальнем Востоке [ЦГА РСФСР ДВ, ф. р.-4412, on. 1, № 18, л. 1], где проработал восемь лет, занимая должности старшего инспектора, а затем заведующего отделом.

В период гражданской войны и интервенции еа Дальнем Востоке В. К. Арсеньев делал все возможное для сохранения природных богатств края, музейных и библиотечных ценностей. Он одним из первых поднял вопрос о запрещении передачи в аренду российских островов Тихого океана. американским и японским капиталистам и заключения с «ими кабальных догово­ров об эксплуатации природных богатств края и о скупке пушнины и ценных кустарных изделий у або­ригенов.

Одним из первых Арсеньев начал бить тревогу и по поводу огромного ущерба, наносимого иностранными и русскими предпринимателями уникальной природе Дальнего Востока, и поставил вопрос об организации природных заповедников.

В это трудное для родины время путешественник пережил и личную трагедию. Его родители, Клавдий Федорович и Руфина Егоровна Арсеньевы, брат Клав­дий Клавдиевич с женой Еленой Леонардовной, две сестры, Ольга Клавдиеваа и Лидия Клавдиевна, были зверски убиты грабителями в ночь с 24 на 25 ноября 1918 г. на хуторе Дубовщина близ села Батурина на Украине, где с( 1913 г. жил с семьей вышедший в от­ставку Клавдий Федорович.

Вот что вспоминает очевидица этой трагедии пле­мянница путешественника, дочь его сестры Лидии Клавдиевны:

«Мне было восемь лет тогда, но я хорошо помню дом деда «а Дубовщине около села Батурина, все рас­положение усадьбы, внутреннюю планировку комнат, их обстановку... Мы в 1918 г. жили в Москве. Моя мать, Лидия Клавдиевна, работала фельдшерицей в Бахрушинской (теперь Остроумовской) больнице. Отец, Иннокентий Михайлович Кондаков, преподавал л Межевом институте. В Москве в это время было очень голодно, а в семье — двое маленьких детей (я и моя четырехлетняя сестра Ирина). Дедушка при­гласил нас к себе да Дубовщину, чтобы мама могла ухаживать за больной бабушкой, дни которой были сочтены (рак).

И вот летом 1918 г. мы с родителями приехали

176

в Батурин. Там в это время были и другие сестры моей матери: Вера Клавдиевна Богданова с мужем и детьми и Ольга Клавдиевна, больной, психически неполноцен­ный человек (после перенесенного в детстве менинги­та). К осени мой отец и другие мужчины из Батурина уехали. Остались только дедушка, его сын Клавдий Клавдиевич (хромой, на костылях) и Владимир Федо­рович Богданов — муж моей тети Веры Клавдиевны. Остальные были женщины и дети. Вера Клавдиевна с семьей жила в отдельном флигеле, стоявшем в неко­тором отдалении от основного дома.

В тот вечер, 24 ноября 1918 г., все поужинали (кар­тофель с молоком и простокваша), Ольга Клавдиевна легла спать, остальные сидели, разговаривали. Часов в 8—9 вечера разорвалась граната,— по-видимому, сигнал для действия бандитов. В это время моя мать выходила в тамбур, бандиты выстрелили в нее первую и ранили (выбили один глаз). К маме кинулась Елена Леонардовна (ур. Пельц), жена дяди Клавдия Клав-диевича, и начала перевязывать ей голову. Ворвавшись в комнату, бандиты потребовали денет у деда, он от­казал. И тут же был застрелен. А бабушка как сидела в кресле, так и умерла от разрыва сердца, но бандиты и в нее стреляли «для контроля». Затем была очередь Клавдия Клавдиевича, а Елена Леонардовна долго от них бегала, очень кричала, звала на помощь. Бандитам никак не удавалось се убить. Наконец, после несколь­ких ранений, она была застрелена. Меня мать толкнула под кровать (Ирина спала), потом бросилась на коле­ни перед бандитом. Бандиты выстрелом в голову убили ее. Позже, когда они искали деньги по всему дому, мне удалось затащить и Ирину под кровать. Вернув­шись сюда, бандиты заглянули и под кровать, по, ве­роятно, увидев Ирину (я была за ней), оставили се.

Они убили шесть человек: деда, бабушку, мою мпп,, тетю, дядю и его жену. Работница Домна, узнав банди­тов, когда они еще только подходили к дому, успела спрятаться в подвале за бочку. Утром она пошла в село Батурин и рассказала о беде. Тогда-то бандитов словили (ими оказались жители села Батурина) и при­вели к дому Арсеньевых для опознания. Я узнала двух бандитов. Их вскоре расстреляли. Остальным удалось уйти от возмездия.

Утром пришли из флигеля тетя Вера Клавдиевна и ее муж Владимир Федорович Богданов и раосказали

177

что ночью слышали какие-то выстрелы, крики, но выйти побоялись—время тогда было такое, что выстрелам не удивлялись. Вера Клавдиевна и Владимир Федоро­вич с помощью соседей 'похоронили родных (шесть гробов несли на кладбище одновременно) и через не­делю, забрав меня и мою сестру Ирину с собой, уехали в Киев, где жила сестра моей матери — Мария Клав­диевна. В Батурине никого не осталось. Только один раз вскоре после трагедии туда приезжал мой отец И, М. Кондаков, чтобы отвезти некоторые оставшиеся п доме деда вещи к знакомым в т. Конотоп, находив­шийся от Батурина в 25 верстах. Больше никто и ни­когда из семьи Арсеньевых в Батурине не бывал.

Потом стало известно о том, что побудило грабите­лей напасть на дом Арсеньевых. Дядя Клавдий Клав-диеяич работал инкассатором и не всегда имел воз­можность сразу же сдавать деньги в банк. Бандитам было известно, что иногда он хранил деньги дома. В тот страшный вечер ему должен был заведующий магазином принести деньги для сдачи в банк. Об этом бандиты тоже знали. И решили поживиться. А заве­дующий магазином в тот день не пришел (вернулся с дороги, услышав взрыв гранаты где-то неподалеку). Поэтому бандитам поживиться ничем не удалось. Пе­рерыв второпях в шкафах и столах, не найдя ничего существенного, напуганные звонком будильника, бан­диты убежали, похитив несколько серебряных ложек и вилок. Дед жил очень скромно, сначала на свою пен­сию, а потом на жалованье сына Клавдия Клавдиевича. Единственной ценностью в доме деда был рояль, на котором любили играть Клавдий Клавдиевич, его жена Елена Леонардовна да приезжавшая из Киева к род­ным младшая дочь Арсеньевых — Мария Клавдиевна» [27, собр. Тарасовой].

Как ни тяжела была эта трагедия, Арсеньев не под­дался горю. Он увлеченно работает в Управлении рыб­ными промыслами, готовится к будущим экспедициям. Большую моральную поддержку в тот период ему оказал председатель Общества изучения Амурского края, видный ученый Николай Матвеевич Соловьев, в семье которого путешественник встретил не только внимание, доброту, горячее сочувствие, но и глубокое понимание его интересов и устремлений как исследова­теля, особенно со стороны старшей дочери Соловье­вых— Маргариты Николаевны, ставшей в 1919 г. же­

178

ной В. К. Арсеньева, после расторжения его первого брака с А. К. Кадашевич. 20 декабря 1920 г. у Арсенье­вых родилась дочь Наталия (умерла в 1970 г. в Благо­вещенске). Этот брак оказался счастливым. По при­знанию самого путешественника, сделанному незадолго до смерти, он часто думал «о доме, о своей дорогой семье», о том, что Дома он «отдыхает душой», что его «раем и утешением» являются жена и дочь [ЦГАЛИ,, ф. 196, on. 1, № 8, л. 2 об.].

Но вернемся к деятельности В. К. Арсеньева. Работая в Управлении рыбными промыслами, путе­шественник сталкивается с труднейшими проблемами экономической жизни северной и северо-восточной части Дальнего Востока. В особо катастрофическом положении оказался Колымский край, который с 19.17 г. не снабжался ни продовольствием, ни пред­метами первой необходимости. На Колыме процветали хищнический убой морского зверя, скупка пушнины к спаивание аборигенных жителей. Экономическая зави­симость населения Колымы от американских про­мышленников, пользовавшихся его беспомощным поло­жением, обусловила массовый вывоз различных мехов, и изделий из оленьих кож в Америку и Японию. В связи с этим 30 марта 1920 г. был поднят вопрос Управлением рыбными промыслами об организации Колымской экспедиции на средства рыбопромышлен­ников братьев Демби. Основная ее цель была, конеч­но, коммерческая, но многие работники Управления,, в их числе и В. К. Арсеньев, поддерживали идею об организации экспедиции для получения возможности вытеснить американскую контрабандную торговлю. Было решено поручить этой экспедиции и научные исследования. Самым желательным членом предпола­гавшейся экспедиции был назван В. К- Арсеньев [ЦГА РСФСР ДВ, ф. р.-4411, on. 1, № 29, л. 46—48). Этой экспедиции не суждено было осуществиться, по-видимому, ив-за нападения японцев в начале апреля 1920 г. на Владивосток, во время которого В. К- Ар­сеньев снабдил отступившие войска Народно-револю­ционной армии топографическими картами ([ГАПК ф. 117, оп. 5, № 7,, л. 59]. Кроме того, он неоднократ­но с февраля 1920 по май 1921 г. -консультировал тех­нический комитет Военного совета/Приморья, в соста­ве которого были С. Г. Лазо/ В. М. Сибирцев,. А. Н. Луцкий и др., по поводу.выбора районов для

179

размещения партизанских баз,.недоступных для япон­ских интервентов24.

И все же Арсеньев не оставляет мысли о новых экспедициях. В феврале 1922 г. он обдумывает воз­можное свое участие в экспедиции в северную часть Сихотэ-Алиня под руководством геолога И. П. Толма­чева, но и на этот раз его планы постигает неудача.

Путешествие в Гижигинский район 1922 г.

Одновременно с работой в Управлении рыбными промыслами Арсеньев преподает в Педагогическом институте им. Ушинского и в Дальневосточном уни­верситете. Кро'ме того, работает заведующим этногра­фическим отделом музея Общества изучения Амур­ского края.

15 ноября 1921 г. приказом Управления рыбными и морскими звериными пр01мыслами на В. К. Арсенье-ва было возложено дополнительно! заведование Ги-жигинск'йм промысловым районом Охотско-Камчатско-го края 1[ЦГА РСФСР ДВ, ф. р.-4412, on. 1, № 18, л. 80]. В конце мая 1922 г. он подает заявление декану восточного факультета Дальневосточного университета с просьбой разрешить ему командировку в Охотско-Камчатский край. Приказом Отдела народного про­свещения Временного приамурского правительства от 8 июня 1922 г. ему была разрешена командировка в Охотско-Камчатский край «с научными целями, на собственный счет, с сохранением содержания» [ГАПК, ф. 117, оп. 5, №7, л. 16, 18].

Дневник экспедиции сохранился полностью, в поден­ных записях отражен ее маршрут [АГО, ф. ВКА, on. 1, № 27, л. 584—636]. В литературе, кроме отдельных упоминаний и некоторых сведений об опасности и труд­ности этой поездки, других данных нет.

Более месяца пришлось Арсеньеву ждать отплытия из Владивостока парохода «Кишинев», который дол­жен был доставить его в Гижигу. Наконец 23 июня Н)22 г. в 4 часа дня разрешили погрузку небольшого экспедиционного багажа, а в 8 час. 30 мин. вечера пароход отчалил. «Проводив глазами Владивосток,

24 Устные воспоминания участника гражданской войны на Даль­нем Востоке Н. К. Ильюхова, сообщенные А. И. Тарасовой ученым секретарем ПФГО Б. А. Сушковым [27, собр. А. И. Тарасовой].

180

когда в туманной ночной мгле скрылись последние его огоньки (это было в 12 час. 30 мин.)» (л. 584), Арсеньев спустился в каюту и лег спать.

Наутро, когда раздался звонок к чаю, Арсеньев вышел на палубу. Море было тихое, пароход шел плавно, без малейшей качки. Весь этот день путешест­венник составлял учебную программу по первобытной культуре для Педагогического института им. Ушин­ского, вечером писал письма и послал жене теле­грамму.

25 июня погода стала портиться, пошел дождь. В 7 час. вечера дошли до о-ва Ишим, а еще через пару часов — до о-ва Хоккайдо и остановились в бух­те, в порту Хакодате, где задержались до 29 июня. Здесь выяснилось, что «Кишинев» идет только до Ямска, а дальше надо будет добираться на шхуне «Пенжияа». Во время этой стоянки Арсеньев осматри­вал город, читал, по вечерам в кают-компании слушал с удовольствием прекрасную музыку — игру на пиа­нино.

Погода стояла хорошая, и плавание вдоль западных берегов о-ва Хоккайдо было приятным, но 1 июля с наступлением сумерек начал подниматься ветер. 2 июля после полудня заштормило. Командир судна ла­тыш Г. М. Гросберг решил переждать непогоду и бросил якорь у северной оконечности о-ва Хоккайдо, около пррлива Лаперуза. К вечеру сюда подошли под защи­ту берега еще шесть судов. Ветер все крепчал, паро­ход качало всю ночь (крен в обе стороны до 20°).

4 июля снялись с якоря благодаря искуснейшему маневру командира. Он позволил ветру и волне снести пароход за остров, где было значительно тише, сделал поворот на 180° и пошел к проливу Лаперуза. К ве­черу минули мыс Анива о-ва Сахалин. Волнение на море постепенно стихало. Последующие два дня — облачные, серые, туманные. Море серое. Корабль про­шел мимо больших курильских проливов.

7—16 июля пароход плыл вдоль западного берега Камчатки, «удивительно ровного, тоскливо однообраз­ного» (л. 595). Погода все время была хмурая, холод­ная, туманная. 17—20 июля был сильный ветер, начал­ся настоящий шторм. Корабль вновь встал на якорь у берега. 21—22 июля плыди-от р. Ичи до Тауйска при большой качке —море после бури еще не успо­коилось. Берега стали гористые, красивые. Следующие

181

два дня стояли в Тауйской губе, посетили.селение Тауйское.

25 июля пароход «Кишинев» совершил1 переход от Тауйского селения к р. Оле. Стояли сильные туманы,, было сыро и холодно. Настроение у Арсеньева было' под стать погоде. «Тоска по дому, по семье» (л. 605) — эта лаконичная запись говорит о многом.

Через день остановились в селении Ола. Оно рас­положено на красивом, удобном месте недалеко от Охотского моря.

27—28 июля — переход от Олы к Ямску. Этот от­резок пути «Кишинев» плыл вдоль берега с великолеп­ными горными панорамами. «Особенно интересен,— отмечает В. К. Арсеньев,— проход между берегом по­луострова Пьягина и ближайшим камнем, напоми­нающим по своим очертаниям собор в готическом сти­ле. Здесь у самого камня 60 сажен глубины. В прохо­де сумасшедшее течение, которое все время прижимает пароход или к камню, или к берегу» (л. 607). Вообще условия плавания около п-ва Пьягина были очень тяжелыми и рискованными.

29—30 июля — стоянка в Ямской губе. Здесь 31 июля в 8 часов утра Арсеньев высадился на берег. «Жуткое чувство закралось в сердце, когда я увидел удаляющийся пароход—признавался он о своем днев­нике.—Я долго стоял на берегу и смотрел, долго смо­трел до тех пор, пока он не стал маленьким, едва заметным и наконец не скрылся за мысом. Тогда я по­шел по берегу к единственному жилому домику, рас­положенному на длинной косе... Когда пароход ушел, я сразу почувствовал себя отрезанным от мира» (л. 607—608).

В домике, принадлежавшем купцу И. Ф. Соловью25, собралось шесть человек в ожидании шхуны «Пенжи-на» и четыре человека, направлявшихся в селение.

25 И. Ф. Соловей торговал чаем в Порт-Артуре, во время рус­ско-японской войны был разорен. Русское правительство дало ему право на эксплуатацию (с соблюдением закона) рыбалок и лежбищ от р. Олы до р. Пенжины. Он открыл пять-шесть факторий (мага­зинов) в Оле, Ямске, Наватоме, Гижиге и других местах. Летом зивозил туда товары и менял их на пушнину. И. Ф. Соловей нани­мал шхуну «Пенжина» для перевозки товаров. Шхуна была неболь­шая, моторно-парусная (12 парусов и 14 человек команды). Соловей оказывал содействие некоторым экспедициям и поездкам В. К. Ар­сеньева (воспоминания 1972 г. члена экипажа шхуны «Пенжина» Н. А. Егорова [27, собр. А. И. Тарасовой]).

182

Домик состоял из одной небольшой комнаты, разде­ленной перегородкой. В комнате имелось семь одно­спальных нар. Рядом с домиком помещался склад то­варов. Здесь-то и пришлось Арсеньаву пробыть более 20 дней, так как шхуна все не появлялась. Закралось подозрение, что она вовсе не придет.

Все же этот вынужденный «простой» путешествен­ник старался использовать. Он обследовал Ямскую ла­гуну и ее окрестности, начертил,в дневнике схематиче­скую карту лагуны (масштаб: в 1 дюйме 10 верст), описал и вычертил профиль побережья моря между "Ямской губой и р. Молкачаном, совершил экскурсию к эвенкам Уяганского рода на р. Молкачане. записал некоторые сказания. Дорога пролегала через тундро­вые болота и была так тяжела, что Арсеньеву при­шлось заночевать у эвенков и лишь на следующий день.с новыми силами преодолеть обратный путь. Эвенки жили в летниках, сложенных из бересты и соломенных диновок. «Это совершенно обнищавший народ» !(л. 610), —заключил Арсеньев свои наблюдения.

20 августа наконец-то прибыла шхуна «Пенжияа»26 ш выяснился ее дальнейший маршрут: сначала на р. Туманы, затем на реки Вилигу, Широкую, Наяхан я в Гижигу, а оттуда снова в Ямск.

Трое суток стояла шхуна под погрузкой и 22 авгу­ста в 8 час. утра снялась с якоря, а утром следующего дня подошла к,р. Туманы. Арсеньев сошел на берег для инспектирования рыбалок и обследования местно­сти. В дневнике появились сведения о размере промыс­ловых рыбных запасов и об условиях погрузки в этом районе.

В ночь на 24 августа шхуна вышла в море, но вскоре из-за густого тумана вынуждена была стать яа якорь. Шхуну сильно качало. Арсеньев все это вре­мя лежал, «не поднимая головы, не ел и не пил. Ужас­ные страдания: тошнота, болезненное воспаление же­лудка, головная боль» (л. 625). Так простояли всю ночь. За это время судно отнесло довольно далеко

29 В «Воспоминаниях» Арсеньева указано, что «Пенжина» была задержана в Гижиге атаманом Бочкаревым (Озеровым). Вообще в -«Воспоминаниях» довольно подробно изложен эпизод, связанный с действиями белобандитов (см. (44, с. 238—239]), о чем в дневнике Арсеньев умалчивает из опасения, что дневник может попасть в ру-жи бандитов.

183

к югу. Командир опасался бури и решил выйти в море, где шхуна держалась на парусах без якоря.

25 августа пристали к берегу недалеко от р. Вили-ги. Арсеньев ходил к эвенкам, купил кое-что у «их для Владивостокского м,узея. Всю ночь 26 августа были в пути, наутро высадились у р. Товатомы. Здесь Ар­сеньев сделал съемку местности, посетил горячий ключ и Молельную сопку (апапиль)—место жертвоприно­шения коряков. Вечером снялись с якоря и направи­лись в Наяхан. Погода все время была ветреная, сы­рая. «За все лето,— писал Арсеньев,— было только несколько дней солнечных, теплых» (л. 626).

Плавание по Гижигинской губе подходило к концу. Впереди предстояли только две стоянки — в Наяхане и Гижиге, где надо было погрузить рыбу и взять двух пассажиров.

В Наяхан прибыли 28 августа и узнали о том, что в Гижиге появились белобандиты. Капитан шхуны «Пенжина» эстонец А. М. Мангель, человек исклю­чительно смелый и мужественный, опасаясь захвата шхуны и всех ее пассажиров белобандитами, решил срочно уйти ив Наяхана, но пришлось весь день 29 августа пробыть на стоянке из-1за сильного северо-восточного ветра. Настроение у всех было тревожное, подавленное. На следующий день подплыли к Гармаде, чтобы набрать воды, но вследствие отлива не смогли подойти к источнику.

31 августа к вечеру пришли в Гижигинский залив. Узнав, что здесь также появились белобандиты, капи­тан решил немедленно идти в Пенжинскую губу, поль­зуясь попутным ветром. В 9 час. вечера «Пенжина» снялась с якоря. На следующий день начался шторм. Судно шло под двумя парусами со скоростью 7,5 мили в час. В полдень стал приближаться центр циклона. Страшный шквал налетел на шхуну, и она накренилась набок. Судно относило на запад.

2 сентября море стало успокаиваться. Поздно вече­ром добрались до р. Вилиги, высадили на берег мест­ного жителя и повернули к Ямску, где решено было насадить всех пассажиров и сдать груз И. Ф. Соловья обратно. Вечером наступил штиль. Море стало «удиви­тельно красивое, и особенно ярко был виден теневой сегмент земли» (л. 629).

4 сентября подошли к Ямску. Здесь все было спо­койно. Стоянка длилась три дня. Арсеньев обследовал

184

лежбища ластоногих, находившихся в трех местах (в дневнике на л. 629 — составленный им чертеж рас­положения лежбищ).