«А. И. ТАРАСОВА Владимир Клавдиевич АРСЕНЬЕВ ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ ВОСТОЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ МОСКВА 1985 ББК л8 Т 19 ...»

Прослеживая традиционную связь художественного творчества Арсеньева с русской классической литерату­рой, Путолова утверждает, что он «учился художест­венному мастерству у лучших классиков русской лите­ратуры: Гоголя, Тургенева, С. Т. Аксакова, Короленко, Чехова» [298, с. 269]. С этим утверждением нельзя не согласиться но следует добавить, что круг «учителей» в действительности был намного шире: в фонде В. К. Арсеньева имеются его собственноручные недати­рованные выписки из произведений русских и иностран­ных писателей, и ученый (И. С, Тургенева, А. П. Чехо­ва, А. М. Горького, А. И. Куприна, Л. Н. Андреева, М. М. Пришвина, Ч. Диккенса, Ф. Купера, Г. Мопас­сана, А. Брема, Ф. Мариета, Ж- Боса-Рони, К. Фаррера и др.) по темам — «Дождь-буря», «Море», «Лунная Н'очь», «Летняя ночь», «Огонь», «Птицы», «Утро» и др. Как видим, более всего В. К. Арсеньева интересовали вопросы, связанные с описанием природы, ее явлений. - Выпнск-и сделаны по старой и новой орфографии, сле­довательно, В- К. Арсеньев не переставал учиться ху­дожественному мастерству и в последнее десятилетие

37

бвоей жизни [АГО, ф. ВКА, on. 1, № 102, листы не ну мерованы]. Кстати, среди выписок встречаются отрыв­ки из книг Н. М. Пржевальского «Путешествие в Уссу­рийский- край...» [292] и С. В. Максимова «На Во­стоке». [225] — непосредственных предшественников В. К. Арсеньева, оставивших путевые записки своих пу­тешествий по Уссурийскому краю.

Несмотря на указанные недостатки, работа В. К. Путоловой хотя и не дала новых биографических сведений, но своими выводами о преемственной связи научно-художественных произведений В. К.. Арсеньева с русской художественной и очерковой литературой, о самобытности его творческой манеры, явившейся но­вой ступенью в развитии жанра реалистического путе­вого очерка, о принадлежности арсеньевских книг в равной степени и к научной, и к художественной ли­тературе явилась определенным вкладом в изучение В. К. Арсеньева-писателя. В. К- Путолова с полной ясностью сделала вывод о том, что Дерсу Узала — обобщенный художественный образ (об этом до нее вы­сказывались только смутные догадки), прототипом которого послужило реальное лицо, а о том, что дру­гой главный герой арсеньевских книг — автор-путеше­ственник тоже является в известной мере обобщенным литературным образом, до нее никто еще не говорил.

Тема «Арееньев-писатель» в последующие годы не­однократно привлекала внимание советских исследова­телей [33; 104; 145, с. 176; 153; 199, с. 53—77; 200; 201; 297, с. 169—248; 305; 329, с. 128—149; 354, с. 30—31; 355, с. 73—76; 356, с. 95—108; 371, с. 83—85, 89—92]. Каждый автор по-своему пытается проникнуть в тайну арсеньевского художественного творчества, определить его место в советской литературе, раскрыть своеобра­зие его литературного таланта, показать широкую па­литру изобразительных средств. При всей неравно значности и разнородности этих работ есть у них одна общая черта — сочетание влюбленности авторов в кни­ги Арсеньева с объективным критическим анализом их содержания. Среди этих многочисленных работ осо­бенно выделяются глубиной содержания, широтой освещаемых вопросов, важностью выводов, наличием обзоров литературы об Арсеньеве книга М. К. Азадов-ского, работы В. Г. Пузырева и И. С. Кузьмичева. Все эти авторы — профессиональные литературоведы. И. С. Кузьмичевым в 1978 г. была защищена диссерта-

38

ции на степень кандидата филологических наук по те­ме «П. К. Арсеньев —писатель» [201].

Из рнбот общего характера, т. е. посвященных жиз­ни н деятельности В. К. Арсеньева в целом, обращает ни себя внимание небольшая, научно-популярная бро­шюра Г. В, Карпова, написанная хорошим, литератур­ным шиком |183]. Каких-либо новых сведений или ма-И'рммлии пин не содержит (за исключением цитат из двух инеем В, К. Арсеньева Д. Н. Анучину), но читает­ся с большим интересом. Недостатком ее является ппптореиие ошибок Ф. Ф. Аристова, работой которого автор безусловно пользовался.

В 1975 г. шпором этих строк была защищена дис­сертации на степень кандидата исторических наук «В. К, Арсеньеп — исследователь этнографии народов Дальнего Востока (Историографический и источнико­ведческий аспект)» [334].

Споры о жанре книг В. К. Арсеньева

Большое значение для оценки Арсеньева-писателя имеют высказывания М. М. Пришвина и К. Г. Паустов­ского. Еще при жизни Арсеньева Пришвин писал в сво­ей книге «Журавлиная родина»: «Свою первую книгу этнографическую „В краю непуганых птиц" я писал, не имея никакого опыта в словесном искусстве... Ко­гда судьба привела в мою комнату В. К. Арсеньева, автора замечательной книги „В дебрях Уссурийского края", и я узнал от него, что он не думал о литерату­ре, а писал книгу строго по своим дневникам, я по­нял... недостижимое мне 'теперь значение наивности своей первой книги. И я не сомневаюсь теперь, что, ес­ли бы не среда, заманившая меня в искусство слова самого по себе, я мало-помалу создал бы книгу, подоб­ную арсеньевской, где поэт до последней творческой капли крови растворился в изображаемом мире» [294, т. 4, с. 343].

.В другой своей книге, «Моя страна», Пришвин сно­ва говорит о творчестве Арсеньева. «Все мы так любим праздничные книги, написанные тружениками науки. Сколько таких замечательных книг, полных поэзии целомудренной и действительной, вышло из-под их пе­ра. Я назову из этих книг только одну... Это всем изве­дшая книга В. К. Арсеньева „В дебрях Уссурийского

39

края". Вот эта книга и меня увлекла в дебри Уссурий­ского края, и я оттуда привез свой „Жень-шень"» [294, т. 4, с. 700—701].

С последним высказыванием Пришвина вполне «к гласуются и слова, принадлежащие К. Г. Паустовско­му: «У нас были и есть великолепные ученые-поэты, такие, как Тимирязев, Ключевйкйй, Кайтородов, "Фер­сман, Обручев, Пржевалдакий, Арсеньев, Мензбир» [270, с. 12]. '

В приведенных отрывках речь идет, по существу, о жанре книг Арсеньева. И Пришвин, и Паустовский видят в Арсеньеве «ученого-поэта».

С поразительной силой и мастерством воссоздает „образ В. К. Арсеньева, бесстрашного путешественника, этнографа-гуманиста и писателя, М. К. Ааадовсвдй в работе «В. К. Арсеньев — путешественник и писатель» [34, с. 7—72] которая имеет отчасти/ полемический характер: автор дает отповедь всем, кто пытался све­сти значение книг Арсеньева к «охотничьей беллетри­стике», и вслед за Н. Е. Кабановым и В. Л. Комарову справедливо и горячо отстаивает их почетное место как в художественной, таи ив научной литературе, называя эти книги «в буквальном смрсде анциклойеди-ей дальневосточной природы» [-34, с. 52], а их автора — продолжателем литературной традиции Н. М. Пржевальского. Подчеркивая своеобразие писа­тельской манеры, Арсеньева, в которой «так счастливо, сочетались органически и неразрывно исследователь ' и художник» [34, с. 41], М. К. Азадшсашй протестует я против отнесения книг Арсеньева только к произведени­ям литературно-художественным [34, с. 42], 'считая их

11 Работа М. К. Азядовского была написана в 1951—1952 тт., но издана уже после смерти автора. В ней помещены выявленное Азадовским в газете «Приамурье» первые публикации очерков из'Пу-тевых дневников В. К. Арсеньева 1908—1909 гг., не вошедшие в ше­ститомное собрание его сочинение, но частично использованные в книгах «Краткий военно-географический и военно-статйстический очерк Уссурийского края», «В горах Сихотэ-Алиня» и «Китайцы в Уссурийском крае». Азадовский сделал тщательный анализ и сопо­ставление текста очерков с перечисленными произведениями, дал об­ширную вступительную статью (имеющую самостоятельное значение и потому дважды издававшуюся отдельно [33]) и комментарии, вклю­чил в книгу ряд неопубликованных писем путешественника и его послужной список, относящийся к 1926 г.

М. К. Азадовский был лично знаком с Арсеньевым с 1913 г., вел с ним дружескую переписку, поэтому смог сообщить интересней­шие сведения.

«безусловно памятниками научной литературы, почему они должны рассматриваться и изучаться как тако­вые» [34, с. 61]. Определяя, таким образом, природу и характер арсеньевских книг, он приходит к выводу, что В. К. Арсеньев занимает исключительное, единст­венное и неповторимое полвжение и в художественной, и id этнографической литературе, являясь писателем-атиогрифом [34, с. 62].

В 'противоположность М. К. Азадовскому В. Г. Пу­зырев считает, что в книгах «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала» беллетристическая форма повествова­ния «преобладает над научным изложением» [297, С. 202] и что «было бы натяжкой относить их к науч­ным сочинениям. В основном они — литературно-худо­жественные, беллетристические произведения. Вместе с тем в них нельзя не заметить научно-этнографической окрашенности, научных форм подачи материала» [297, с. 183]. Иными словами, В. Г. Пузырев вслед за

A. А. Фадеевым [343, с. 543—544], И. Машуковым [230], В. Лидиным [217, 1957, с. 69] безоговорочно включает Арсеньева в число художников слота и имен­но под этим углом зрения рассматривает вопросы, связанные с оценкой и определением места в советской литературе главных арсеньевских книг. Решая пробле­му традиций и преемственности творчества Арсеньева, Пузырев видит его главную заслугу в том, что он «обо­гатил сложившийся во II половине XIX века жанр очеркачпутешествия... и талантливо продолжил работу, начатую Н. Карамзиным („Письма русского путешест­венника") и продолженную И. Гончаровым, А. Чехо­вым и Н. ГарНным-Михайловским» [297, с. 199].

На этом разнобой в определении жанра книг

B. К. Арсеньева не исчерпывается. Существует третья, «нейтральная» точка зрения, приверженцы которой 'считают Арсеньеява одновременно « писателем, и уче-ным, а его произведения в равной мере принадлежащи­ми и науке, и литературе (В.' К. Путолова [298], Е. Д. Петряев [282; 286], Г. В. Карпов [183],, И. С. Кузьмичев [199; 200; 201]). Этот взгляд вполне

'согласуется со взглядом А. М. Горького (вспомним его -крылатую фразу: «Вам удалось объединить в себе Брема и Фенимора Купера...»).Так,в статье И. С. Кузь-мичева указывается на «органическую двойственность» книг В. К. Арсеньева, в которых «естественно сочета­ется методология исследователя-натуралиста, прежде

41

всего в этнографическом аспекте, со способностью ав­тора к / художественному воплощению человеческого характера», а «грань между научным и художествен­ным познанием не всегда наглядно определима», так как «произведения этого жанра сплошь и рядом пред­ставляют собой такое единство, такой сплав... где дей­ствуют законы не „механического", а „химического" порядка» [199, с. 71]. В. К. Арсеньев, по мнению И. С Кузьмичева, не только писатель-этнограф с ярко выраженным художественным дарованием, он — писа­тель по самой своей природе, его интерес к человеку \не ограничивался этнографическим любопытством, а «перерастал в неизмеримо большее — в писательскую заинтересованность людьми вообще» [199, е. 61].

Рассмотренные здесь работы литературоведов до­статочно полно и глубоко освещают проблему художе­ственного творчества В. К. Арсеньева и в целом ре­шают ее на высоком научном уровне. Но есть в них и некоторые фактические ошибки. Неверно, например, у М. К. Азадовского указано [104, с. 275], что Первым публичным выступлением путешественника в Петербур­ге был доклад в РГО 18 марта 1911 г. об удэгейцах. Первым его выступлением в РГО был доклад «Китай­цы в Уссурийском крае» 25 февраля 1911 г. М. К. Аза-довский ошибается, когда утверждает, что элементы беллетризации присутствуют только iB позднейших про­изведениях В. К. Арсеньева, главным образом в книге «В горах Сихотэ-Алиня» и в предназначенных для ли­тературных альманахов очерках и этюдах [104, с. 63]. Выше уже отмечалось, что в первой научно-художест­венной книге «По Уссурийскому краю» имеются белле-тризующие моменты (первая встреча с Дерсу Узала, пурга на оз. Ханка и другие эпизоды). Кроме того, М. К.1 Азадовокий неправильно считает последней кни­гой В. К. Арсеньева «Сквозь тайгу», а не в «В горах Сихотэ-Алиня» [104, с. 64].

У В. Г. Пузырева ошибочно назван 1895 г. (вместо 1900 г.) датой перевода В. К. Арсеньева на Дальний Восток [297, с. 181], несколько преувеличены познания путешественника в языках: якобы он «безукоризненно владел иностранными языками Европы (английский, немецкий, французский), знал латынь и, что особенно важно, в совершенстве изучил китайский и удэгей­ский языки» [297, с. 238]. В действительности познания эти были более чем скромными. В автобиографической

42

анкете от 21 марта 1925 г. против графы «Какими язы­ками владеет» В. К. Арсеньев указал: «Удэхейским (тунгусским) и китайским» [ЦГА РСФСР _ ДВ, ф. р.-4412, on. 1, № 18, л. 117]. Однако знание и' этих языков было довольно относительным. В работах Ар­сеньева имеются примечания, свидетельствующие о том, что пи пользовался услугами переводчиков китай­ского H.ii[iKii ГТ. В. Шкуркина, Е. А. Федорова и А. А. Шилыписова [57, с. 2].

Неточные сведения сообщает В. Г. Пузырев о пер­воначальном замысле книг «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узяла», о котором сам В. К. Арсеньев пишет Л. Я. Штернбергу 21 июля 1910 г.: «Первую часть я думаю написать исключительно в научно-литератур­ном духе... Вторая часть чисто научная» [ЛОА, ф. 282, оп. 2, № 20, л. 5—6]. В. Г. Пузырев считает, что под «чисто научной» частью подразумевалось этно­графическое исследование об орочах-удэге [297, с. 210]. Заблуждение В. Г. Пузырева легко рассеивается дру­гим письмом Арсеньева от 20 июля 1910 г. к А. М. Ива­нову: «Через два года выйдет в свет мое „По Уссурий­скому краю" в двух томах. Первый том будет заклю­чать и себе описание путешествия, наши приключения, гсогрпфб статистические описания и затем все, что касается жизни и быта наших инородцев—орочей гллппым образом. Этот том будет научно-литератур­ный. Второй том будет чисто научный. Туда войдут зоология, ботаника, метеорология, астрономия и геоло­гия» [ЦГАЛИ, ф. 1014, on. 1, № 24, л. 2].

В. Г. Пузырев, позаимствовав неправильные сведе­ния, вероятно, из книги Г. Г. Пермякова «Тропой женьшеня», сообщает: «Первое издание книги „В деб­рях Уссурийского края" вышло в 1917 г. малым тира­жом, к тому же оно было целиком утрачено в дни фев­ральской революции. В годы засилья интервенции на Дальнем Востоке писатель предпринимает второе издание на свои средства (1921). Лишь третье издание этой книги (1926) обратило внимание журналов и га­зет» [277, с. 180]. Ниже, при разборе книги Г. Г. Пер-мякбва, читатель найдет аргументы, позволяющие усомниться в том, что в 1917 т. вышло первое издание книги Арсеньева «По Уссурийскому краю», условно на­званной В. Г. Пузыревьгм «В дебрях Уссурийского края».

Представляется спорном и другое утверждение

43

В. Г.4 Пузырена, будто бы «окрыленный успехом» третьего издания книги «В дебрях Уссурийского края» (1926), Арсеньев «всерьез обращается к жанру худо­жественного очерка и создает целый ряд небольших произведений-очерков новеллистического плана» [297 с. 211]. Дело в том, что к наотсанига художественных очерков Арсеньев приступил задолго до выхода в све/г упомянутой книги, действительно вышедшей в 1926 р„ но, если быть точным, не третьим, а первым изданием (см. с. 265 настоящего издания). «Я закончил свой большую работу „По Уссурийскому краю" в двух то­мах (848 с.|. Кроме того, у меня есть несколько от­дельных рассказов, написанных для юношества. Хоте­лось бы поместить их в какой-либо журнал... Таких рассказов у меня шесть»,— сообщал Владимир Клав-диевич 28 января 1917 г. в письме к Д. Н. АнучИргу [134, с. 187]. К сожалению, названия рассказов в лйсь-ме не приведены, поэтому ничего другого оказать о них не представляется возможным. Остается "предположить, что впервые опубликованные в шеститомнике (Влади­восток) шесть рассказов являются теми самыми о ко­торых Арсеньев упоминал в письме Авучяву.

Публикация мемуаров о В. К. Арсеяьеве

В советский период в разные годы было напечата­но немало интересных и достоверных в своей основе воспоминаний лиц, знавших В. К. Арсеньева лично. Среди них М. К. Аза'довский [1041, Н. Е. Кабанов [175: 179], В. Г. Финк [348], В. Г. Лидия [217], М. Л. Поляновский [291], А. А, Литвинов [218; 2191, а также А. И. Мерзляков [235], В. Бакуменко [111], А. Нефедьев [252] и др. А начиная с 1959 г. в местной и затем в центральной печати публиковались статьи, заметки, материалы Г. Г. Пермяков а [272; 273; 274],, оснбванные главным образом на переработанных им вос­поминаниях родственников, друзей и знакомых ггутеше-ственника. Г. Г. Пермяков проделал огромую кропот­ливую работу, собрав драгоценные свидетельства знав­ших Арсеньева людей. Многих из них ныне уже нет в живых. Он первый обратил _ внимание на завись в дневнике Арсеньева об истинной дате его встречи с Дерсу Узала. Число публикаций Пермякова велико, по качество оставляет желать много лучшего. Главный

ИХ недостаток — некритическое отношение автора к источникам мемуарного характера. Отсюда пройстека-РТ большое число неверных сведений, выводов, сужде­ний, Часть своих публикаций Пермяков объединил [ книгу «Тропой женьшеня», изданную в Хабаровске 1 1965 г. [277] и обсуждавшуюся на заседании Москов­ского филиала Географического общества СССР и Швб г,, гд§ она была признана не отвечающей тре-бонйИНЯ'М, предъявляемым к подобного рода публика­циям [324, с. 14]. Как в этой книге, так и в других СЮИх работах Пермяков допустил ряд существенных ОШгбок, поэтому, несмотря на известную новизну его Штерна л он, использовать эти публикации можно толь­ко с большой осторожностью, проверяя их другими ис­точники ми. Вольный пересказ воспоминаний разных лиц, случайный отбор материала, отсутствие коммента­рии к публикуемым текстам — характерный прием ра­боты Пермикопн,

Прнюдить полный перечень фактических ошибок -Шрмякова нет необходимости, ограничимся указанием на важнейшие из них. Так, в книге «Тропой женьшеня» приподятся сведения о деде В. К. Арсеньева "со сторо­ны отив, Аштор называет его Богданом Корнмайером, [o6pyeeiuiHM немцем, попавшим в нашу страну чуть ли не с Чудского побоища», пишет, что «был он компози­тором и n[piWM скрипачом Мариинского театра в Пе-тарбурм». О матери путешественника — Руфине Его­ровне—в книге сказано только, что она была дочерью лесника Костромской губернии и в молодости работала учительницей [277, с. 29, 30, 971,

Может 'быть, не стойло бы та"к углубляться в дебри родословной автора «Дерсу Узала», но истины ради следует сказать, что деда В. К. Арсеньева звали Федо­ром (Теодором) Ивановичем Гоппмайером (в некоторых документах —Гаппмайер, Гопмейер, Готмайер). Сведе­ний о нем сохранилось очень мало. Известно только, что он был мещанином г. Твери, умер в 1866 г. Клав­дий Федорович Арсеньев, отец путешественника, ро­дившийся 11.марта 1848 г. в селе Алексейково Твер­ской губернии, считался незаконнорожденным сыном Ф, И. Гоппмайера и крепостной -крестьянки тверского помещика генерал-майора Николая Ивановича Лодыги­на (1790—1864) [296, с. 489]' Агряфены Филипповны (девичья фамилия ее неизвестна). В 1855 г. Аграфена Филипповна вместе с единственным семилетним сыном

44

Клавдием получила отпускную, а позднее вступила r брак с отиом своего ребенка и стала носить фамилию Гоппмайер. Клавдий Федорович по беспечности отца не был усыновлен и до конца жизни остался Арсенье-вым. Эту фамилию он получил при крещении. В силу тогдашнего обычая незаконнорожденным детям при­сваивалась фамилия крестного отца. Крестным отцом Клавдия Федоровича был дворовый человек помещика Лодыгина Арсений Тимофеев сын, не имевший фами­лии, поэтому Клавдий получил фамилию по его имени. В 1869 г. Клавдий Федорович Арсеньев был приписан к мещанскому сословию по ходатайству своей матери, вдовы мещанина г. Твери Ф. И. Гопимайера [ГАКО, ф. 21, on. 1, № 4420, л. 5—8 об; подробнее см.: 132, 4891.

Мать Арсеньева — Руфина Егоровна Арсеньева (до замужества Кашлачева)—была дочерью «вольноотпу­щенного г-жи Немчиновой» [ЛГИА, ф. 19, оп. 114, № 358, л. 15], т. е. бывшего крепостного крестьяиина, впоследствии работавшего в лесничестве, находившем­ся, по-видимому, на стыке Нижегородской и Костром­ской губерний. Сведения о том, что она была сельской учительницей, сомнительны. По воспоминаниям сестры путешественника В. К. Богдановой, Руфина Егоровна, будучи уже замужем, некоторое время держала в Пе­тербурге маленькую швейную мастерскую, где кроме нее работали еще две женщины — М. М. Хлопонина и М. П. Алексеева [27. собр. А. И. Тарасовой].

Как утверждает Г. Пермяков, Арсеньев «сотрудни­чал в Географическом обществе еще с Польши. Реко­мендации ему дал Г. Е. Грум-Гржимайло» [277, с. 931 Обратимся к документам. В архиве Географического общества СССР сохранились материалы о представле­нии В. К. Арсеньева в действительные члены общества. Избрание его состоялось 28 января 1909 г. (а из Польши он уехал в 1900 г.), рекомендовали Арсеньева секретарь Русского географического общества А. А. До­стоевский и действительный член этого общества рот­мистр А. Н. Гудзенко. проживавший в Хабаровске [АГО, ф. 1-1909, on. 1, № 4. с. 1].

Экспедицию В. К- Арсеньева 1911 г. в среднюю при­брежную часть Уссурийского края Г. Г. Пермяков на­зывает «Сучанской» [277, с. 36] и указывает, что нача­лась она весной. Эти сведения неверны. В 1911 г. Ар-гньев выступил в экспедицию 20 июня и на р. Сучане

46

не был (ЦГА РСФСР ДВ, ф. 702, ои. 1, № 716, л.7]. Утверждение Пермякова в том, что 'среди участников этой экспедиции был брат путешественника, А. К. Ар­сеньев, документами не подтверждается. А. К. Арсеньев участвовал в экспедиции 1912 г. [ЦГА РСФСР ДВ, ф. 702, on. 1, № 716, л. 130].

Иснерпо сшбщение Г. Пермякова о том, что «п 1910 г., когда положение русской армии ухудшает­ся, Арсеньев идет добровольцем на фронт» [275]. Вла­димир Клавдиевич отрицательно относился к империа­листической войне и понимал ее антинародный харак­тер, ее напрасные, бессмысленные жертвы. Узнав о том, что известный путешественник П. К. Козлов мобилизо­ван, Арсеньев писал ему 1 августа 1915 г.: «Берегите себя на войне! Ваша жизнь для нас дорога. Полковни­ков много, а П. К. Козлов один: полковника найдут кем заменить, а Козлова не заменят» (цит. по [257, с. 193]). Как уже указывалось выше, Арсеньев был мобилизован и отправлен на фронт весной 1917 г., но по ходатайству научных учреждений страны был воз­вращен с шути, уопев доехать только до Ачинска.

Сомнительны с точки зрения достоверности и сведе­ния относительно времени окончания работы В. К. Ар­сеньева над книгами «По Уссурийскому краю» и «Дер-су Узала» и о первом появлении их в печати. По утвер­ждению Пермякова, точная дата завершения книг — начало июля 1916 г., а выход в свет—1916 г. в Петро­граде, после чего книги якобы были изъяты революци­онной цензурой из-за монархического посвящения их цесаревичу Кириллу, сделанного не автором, а ультра­монархическим издателем [277,'с. 132]. Эти сведения, заимствованные Пермяковым из воспоминаний первой жены и сына путешественника, никакими документами и фактами пока не подтверждаются. Кроме того, в них обращает на себя внимание неправильное указа­ние имени цесаревича: как известно, сына Николая II звали Алексеем, а не Кириллом.

В 1920 г. в г. Никольске-Уосурийском были напеча­таны отдельным изданием два рассказа из упомянутых книг, в предисловии к которым близкий знакомый В. К. Арсеньева — А.З.Федоров писал: «Рассказы... предлагаемые читателям... являются отрывками из большой, еще не опубликованной (разрядка моя.—Л. Т.) работы В. К. Арсеньева... Ввиду того что опубликование указанной работы несколько задержит -

47

ся по условиям переживаемого момента, автор любез­но изъявил согласие на «здание Южно-Уссурийским отделением Приамурского отдела Русского географиче­ского общества ряда отрывков, имеющих самостоятель­ное значение» [345, с. V]. А вот что писал сам В. К. Арсеньевна 1921 г. в предисловии к первому изда­нию книги «По Уссурийскому краю»: «К 1917 году к печати были готовы... книги:' 1) „По Уссурийскому краю", 2) „Дерсу Узала"» [100, т. 2, с. XX], а в преди­словии ко второму изданию книги «Дерсу Узала»: «Впервые (разрядка моя.—Л. Т.) книга эта была напечатана в мае 1923 г. и получила распространение только на Дальнем Востоке [100, т. 2, с. XXII]., Написанное П. В. Шкуркиным «Необходимое предуве-' домление» к книге «По Уссурийскому краю» датиро­вано 20 марта 1917 г. В каталогах важнейших библио­тек страны также нет сведений об издании 1916 г. Сейчас трудно сказать, было ли действительно первое издание книг Арсеньева в 1916-г., но воспоминания его лизкйх на этот счет, возможно, имеют под собой акое-то 'реальное основание. Не исключено, что даль­нейшие поиски позволят Дать- более определенный от­вет на этот вопрос. '

Что касается даты окончания работы над книгами, то правильнее будет считать не июль 1915 г., как ука­зывает Пермяков, а начало 1917 г. Об этом свидетель­ствуют письма Арсеньева. Впервые об окончании рабо­ты над книгами он сообщил В. Л. Комарову в письме от 3 июня 1915 г.12: «Я только что закончил свой большой труд „По Уссурийскому краю" — физико-гео­графическое описание пройденных маршрутов, но не могу пустить в печать, пока не проредактирую все то, что касается растительности» [104) с. 239], затем в письме к А. А. Емельянову от 9 апреля 1916 г.! «Сам лично занимаюсь литературой и только что закончил свой большой труд» [100, т. 6, с. 251], в письме Л. Я. Штернбергу от 7 октября 1916 г.: «Не могу при­ступить к печатанью.своей работы 800 с. (она совер­шенно готова), из-за бумажного голода придется Печа­тать на будущий год» [104, с. 227], в письме С. М. Ши-рокогорову от 17 декабря 1916 т.: «Моя большая рабо­та (838 с.) закончена. Корректирую ее последний раз

"В публикацию М. К. Азадовекого вкралась опечатка: 3 июля {104, с. 239] вместо 3 июня {ЛОА, ф. 277, оп. 2, № 24, л. 1].

48

й подбираю фотографии» [ЛОА, ф. 142, оп. % Ш'ЛМ, Л. 7] и, наконец, в письме Д. Н. Анучину от 28 января 1917 г.: «Я закончил свою большую работу „По Уссу­рийскому краю" в двух томах (в общей сложности 848 с). Хочу печатать теперь же. Затруднения только возникают из-за бумаги» [131, с. 187]. Из этих писем видно, что работа над книгами шла вплоть до 28 янва­ри 1917 г. и объем ее увеличивался (сначала 800 е., потом 838 ]c. и п результате 848 с)...

Требует проверки сообщение Пермякова о том, что во Владивостоке Лрсеньев лично встречался, с Сергеем Лазо и с юным «белоголовым Сашей Фадеевым», так как ни в литературе, ни в архивах, ни в устных воспо­минаниях лиц ближайшего окружения В. К. Арсеньева подобных сведений не встречалось. И только из книги писателя С. М. Бытового, где приведен отрывок рас­сказа А. А. Фадеева о себе, узнаем, что А. А. Фадеев однажды видел В. К. Арсеньева в Хабаровском музее В 1913 г., но лично знаком с ним не был [126, с. 51-52].

Сообщая о поездке В. К. Арсеньева в Японию, [. Пермяков пишет, что «в 1926 г. Арсеньев и акад. Л. С. Берг представляют СССР на. Тихоокеан-. оком конгрессе ученых в Токио» [257]. В действитель­ности Арсеньев, в отличие от акад. Л. С. Берга, ие был На конгрессе, а ездил в Японию годом позже, в октяб-v ре —ноябре 1927 г., от Дальневосточного университета на экскурсию, в которой акад. Л. С. Берг не принимал участия [АГО, ф. ВКА, оп. 2, №14, л. 1-61; 391, 1928, № 2, с. 98].

Более краткий и видоизмененный вариант воспо-минаний родных путешественника, где наряду с новы­ми и весьма интересными данными содержится боль­шое число серьезных фактических ошибок, Г. Г. Пер-i мяков опубликовал в 1983 т. Особенно характерны здесь всякого рода преувеличения. Так, утверждается, что Арсеньев знал польский и корейский языки, что ушел в отставку полковником, а не подполковникам, что «после экспедиций 1906—1910 гг. ученый мир Дальнего Востока, а затем й всей России называет 'Владимира Клавдиевича Колумбом дальневосточных ;Альп» [280, с. 291, 294, 299] и т. п. Думается, "что «ученый мир всей России» в тот период редко прибегал к столь ассоциативной и броской фразеологии.

49

В. К. Арсеньев и А. М. Горький

Несколько путаные сведения имеются в литературе о связи В. К. Арсеньева с А. М. Горьким. По одним данным, А. М. Горький впервые написал В. К. Ар-сеньеву в ответ на присланную ему самим путешест­венником книгу «В дебрях Уссурийского края» [149, с. 141; 220, с. 350, примеч. 8], по другим —на книгу «Дерсу Узала» [161, с. 62]. Один автор утверждает, что книга «В дебрях Уссурийского края» была получе­на и прочитана А. М. Горьким в Сорренто в 1926 г. [339, с. 86—87], другой —в 1927 г. [187], в одной из статей сообщается о том, что первое письмо А. М. Горь­кого впервые было напечатано газетой «Комсомоль­ская правда», а затем перепечатано в газете «Красное знамя» 25 февраля 1924 г. [232, с. 210—217]. В юби­лейной статье к 100-летию В. К. Арсеньева появились и такие сведения: «Арсеньев вынашивал планы выпус­ка „Дальневосточного сборника" со статьями о крае. Эта мечта нашла горячую поддержку у А. М. Горько­го» [48, с. 214]..

Из переписки А. М. Горького и других материалов можно установить, что 30 марта 1927 г. критик А. К. Воронский написал А. М. Горькому в Сорренто письмо, в котором советовал прочитать книгу В. К. Ар­сеньева «В дебрях Уссурийского края» (Владивосток, 1926). С такой же рекомендацией обратился к нему и М. М. Пришвин в письмах от 2 и 9 апреля 1927 г., называя книгу Арсеньева «замечательной» и «превос­ходной». А 10 апреля того же года А. М. Горький обра­щается с просьбой к М. М. Пришвину и дальневосточ­ному издательству «Книжное дело» прислать в числе нескольких других книг и книгу В. К. Арсеньева «В дебрях Уссурийского края» [216, вып. 3, с. 515— 517; 220, с. 344] и уже 17 апреля сообщает И. А. Груз­деву о впечатлении, произведенном на него этой, толь­ко что прочитанной им книгой, полученной от М. М. Пришвина [154, с. 201]. Вскоре А. М. Горького посетил президент Академии художеств П. С. Коган, в беседе с которым великий писатель высоко оценил книгу В. К. Арсеньева. Прочитав статью П. С. Когана об этой беседе [187], В. К. Арсеньев 4 января 1928 г. написал А. М. Горькому первое письмо и получил на него ответ, датированный 24 января 1928 г. Это знаме­нитое горьковское письмо («Вам удалось объединить

50

в себе Брема и Фенимора Купера...») впервые было опубликовано газетой «Красное знамя» во Владивосто­ке 25 февраля 1928 г., через месяц перепечатано «Ком­сомольской правдой» и затем многократно повторено в книгах Арсеньева и в других изданиях.

А. М. Горький в своих письмах предлагал В. К. Ар-сеньеву написать две-три статьи о современном Даль­нем Востоке для журнала «Наши достижения» и при­нять участие в создании серии сборников «Библиотека „Наших достижений"». Арсеньев обещал написать статью о руководимых им четырех экспедициях по об­следованию таежных районов в связи с прокладкой новых железных дорог, а также принять участие в ра­боте по созданию сборника о Дальнем Востоке, но успел лишь организовать ряд очерков, которые и были опубликованы в редактируемом Горьким журнале. Всего в настоящее время известно и опубликовано 5 писем и одна авторская надпись на книге «Жизнь Клима Самгина» Горького Арсеньеву за период 24 ян­варя 1928— 17 мая 1930 г. и 12 писем, 3 телеграммы и несколько авторских надписей на книгах «В дебрях Уссурийского края», «Сквозь тайгу» и др. Арсеньева Горькому за период 4 января 1928 — 6 мая 1930 г. Кроме того, Горький и Арсеньев обменялись своими фотографиями. Подлинник фотографии Алексея Макси­мовича хранится во Владивостокском краеведческом музее, куда был передан, по сведениям сотрудников музея, самим Владимиром Клавдиевичем.

Состоялась ли личная встреча В. К- Арсеньева с А. М. Гооьким?

До 1969 г. на этот вопрос имелся отрицательный ответ. М. К. Азадовский, близко знавший Арсеньева, писал: «Личной "встречи (с Горьким. — А. Т.), о кото­рой так мечтал Владимир Клавдиевич, так и не произо­шло» Г34. с. 39]. Сейчас этого утверждать нельзя, так как в 1969 т. было опубликовано письмо В. К. Арсенье­ва к М. М. Пришвину от 13 ноября 1928 г., где имеют­ся такие строки: «В Москве я виделся с А. М. Пешко­вым (Горьким). Он ангажировал меня на статью раз­мером в два листа для „Альманаха"» [295, с. 193]. В 1972 г. появилось дополнительное свидетельство В. К. Арсеньева: «Из последних моих встъеч наиболее интересным является А. М. Пешков (М. Горький), давший весьма лестный отзыв о моей книге „В дебрях Уссурийского края" и подаривший мне свой труд

51

„Клим Самгин" с авторской надписью14. Кто не зйает А. М. Горького? Это столь большая фигура, что мне о нем особенно распространяться не приходится. Я имею в виду несколько теплых писем, которые вселя­ют в меня бодрость жизни»,— писал В. К- Арсеньев в своих «Воспоминаниях», фрагменты которых опубли­ковала дочь его биографа Ф/ Ф. Аристова —Т. Ф. Ари­стова [47, с. 14]. Это высказывание Арсеньева не такое уж определенное, как первое, но все же и в нем есть, хотя и не очень ясный, намек на их личную встречу' Переписка его с А. М. Горьким, длившаяся два года (1928—1930), имела характер общения лично незна комьгх или весьма мало знакомых между собою людей.

В переписке А. М. Горького с другими лицами и в литературе 6 нем никаких сведений о его встрече с В. К. Арсеньевым обнаружить не удалось. В письмах к писательнице Н. В. Чертовой (12 января 1930 г.), к близкому знакомому В. К. Арсеньева —Ф. Д. Колалису (13 января'1931 г.), в беседе с писателем П. А. Пав­ленко. (1935 г.) А. М. Горький говорит об Арсеньеве, о его книгах и ни словом не обмолвливается о личном знакомстве с ним Г216, вып. 4, с. 51, 84, 539]. В воспо--минаниях ИИ. Халтурина, часто' сопровождавшего Арсеньева по Москве в октябре 1928 г., о встрече с Горьким также нет никаких сведений f351, с. 20—23]. Остается предположить, что В. К. Арсеньев, будучи проездом в Москве осенью 1928 г., возможно, посетил (не ранее 9 —не позднее 12 октября) 14 квартиру Горь­кого в Машкове переулке, но из-за плохого самочув­ствия Алексей Максимович, вероятно, не смог говорить с ним лично, а передал через своего секретаря повтор­ное приглашение к участию в журнале «Наши дости­жения». А может быть, Арсеньев виделся (мельком)' с Горьким И октября 1928 г. в Госиздате на Рождест­венке (ныне ул. Жданова) на последнем организацион­ном заседании редколлегии журнала «Наши достиже­ния», на котором Алексей Максимович присутствовал. Все это только предположения, ибо факт присутствия самого Арсеньева на этом заседании не установлен. Так или иначе, но этот вопрос остается открытым. _

13 Книгу «Жизнь Клима Самгина с авторской надписью В. К Ар­сеньев получил от А. М. Горького по почте.

14 Состояние здоровья А. М. Горькою в то время сильно ухуд­шилось» что принудило его 12 октября 1928 г. выехать в Сорренто (см. [400, 14.10Л928]),

Откуда берутся ошибки?

Нередко в литературе об Арсеньеве встречаю искажения-Даже таких, казалось бы, общеизвестн по энциклопедиям и справочникам сведений, как даты его жизни, специальность, время осуществления от­дельных экспедиций, основные вехи служебной и препо­давательской деятельности, годы изданий некоторых его рабрт и т. п. Приведем лишь некоторые из них. Так, вместо 1872 года рождения В. К. Арсеньева в статье В. Финка указан 1871 г. [347, с. 6], а в сборнике, по­священном 25-летию со дня освобождения Приморья от интервенции, означен 1878 г. [293, с. 79]. Дата смерти В. К. Арсеньева (4 сентября 1930 г.) в одном из некрологов значатся 5 сентября 1930 г. [214, с. 133--1341, а редакция журнала «Юный натуралист» отне­сла ее даже на 1931 г. [90, с. 9—11]," кроме того, оши­бочно указала на неопубликованность рассказа «Пти­чий базар», напечатанного еще в 1928 г. Г90, с. 35].

Дата прибытия В. К. Арсеньева на Дальний Во сток — 5 августа 1900 г.— большинством биографов да­ется неправильно: 1899 г., как было указано у Ф. Ф. Аристова, да и сам путешественник почему-то иногда указывал тот же, 1899 г. [104, с. 239]. Встреча­ются и другие даты:'А. Мельчин. например, указывает 1898 г [232, с. 211], Н. А. Навиндовский—1889 г. [241], Е. Д. Петряев —1896 г. [286, с. 229], а Н.Н. Сте­панов и А. И. Мартынов пишут, что краеведческая деятельность В. К. Арсеньева на Дальнем Востоке началась в 90-х годах [173, с. 22]. В послужном спис­ке В. К. Арсеньева четко указано, что 19 мая 1900 г. он переведен на службу в 1-й Владивостокский кре­постной пехотный полк из 4-й саперной бригады, сто­явшей под Варшавой, с 8 по 25 июля 1900 г. находился в составе благовещенского отряда- генерал-лейтенанта К Н Грибского, а 5 августа того же года прибыл во Владивосток в полк [ЦГА РСФСР ДВ, ф.р.-4412, on. 1, № 48, л. 19, 241.

Иногда Дерсу неправильно называют удэгейцем [185, с. 13], хотя он был нанайцем (гольдом). Вызыва­ет недоумение свидетельство П. П. Бордакова о_том, что его первое знакомство с Арсеньевым и с Дерсу Узала произошло в 1908 г. в Хабаровске на. квартире путешественника [281, с. 50]. Или это опечатка, или тсакое-то иное недоразумение. Ведь Бордаков, будучи

62

студентом, участвовал только в одной экспедиции Ар-сеньева —1907 г. [100, т. 2, с. XXI] и не мог, естест­венно, впервые знакомиться с ним и с Дерсу Узала в 1908 г. Дату гибели Дерсу Узала — 1908 г.— один из авторов относит на 1907 г. [170].

П. П. Бордаков неправильно датирует и экспеди­цию по маршруту Советская Гавань—Хабаровск: вме­сто 1927 г. указывает 1926 г. [281, с. 61]. Одни авторы экспедицию на Камчатку датируют или 1913 или 1919 г. [1,12, с. 456; 350, с. 482] вместо действительного 1918 г., другие — ошибочно утверждают, что по специ­альности Арсеньев был военным топографом [283, с. 10; 141, с. 22; 159, с. 346]. Известно, что Арсеньев окончил трехгодичное среднее учебное военное заведе­ние в 1895 г., а именно Петербургское пехотное юнкер­ское училище, где в то время из общеобразователь­ных предметов преподавались русский язык, матема­тика, физика, география, история и закон божий, а из специальных — тактика, воинский устав, военная топография и топографическое черчение, фортифика­ция, сведения об оружии, военная "администрация, све­дения из военно-уголовных законов [ЦГВИА, ф. 307, on. 1, № 4514, л. 166]. На военной службе, начавшейся в г. Ломже 14 февраля 1896 г. и продолжавшейся во Владивостоке с 5 августа 1900 г. и в Хабаровске с 22 декабря 1905 г., последовательно был в саперной роте для обучения саперному делу, исполнял долж­ность делопроизводителя полкового суда [ЦГВИА, ф. 409, on. 1, № 80—720/51, л. 245—248], адъютанта 1-го батальона в 1-м Владивостокском крепостном пе­хотном полку, командира роты, заведующего учебной, а затем охотничьей командами, полкового квартирмей­стера и заведующего полковой лавкой, начальника Владивостокской крепостной конноохотничьей команды, начальника (на правах батальонного командира) лету­чего отряда, в который вошли все охотничьи команды крепости Владивосток, затем был прикомандирован к штабу Приамурского военного округа для производства рекогносцировочных работ в качестве начальника экспе­диций (1906, 1907 и 1908—1910 гг.) по исследованию горной области Сихотэ-Алинь, береговой полосы от залива Святой Ольги на север и северной части Уссу­рийского края, после окончания экспедиций был переве­ден (с сохранением военного чинопроизводства) в ведом­ство Главного управления землеустройства и земледе­

54

лия на должность штаб-офицера дли особых поручений; перед увольнением с военной службы (10 октября 1917 г.) наполнял должность комиссара по инородче­ским делам Приморской области [ЦГА РСФСР ДВ, ф. р.-4412, on. 1, № 18, л. 17—24]. Из этого перечня должностей и исполняемых работ видно, что В. К. Ар­сеньев ни по образованию, ни по роду своей службы не был военным топографом, хотя очень многого до­стиг и в топографии, и в картографии.

Особенно пестрит ошибками статья А. И. Мельчина, опубликованная к 100-лётнему юбилею В. К. Арсеньева [234, с. 54—56]. Автор сообщает, что в 1838 г. (в дей­ствительности в 1900 г.) Арсеньев получил назначение младшим офицером военно-топографического отдела 8-го Западно-Сибирского полка (Арсеньев никогда не служил топографом, тем более указанного полка), что по прибытии во Владивосток он «попросил разрешения организовать охотничью команду» (в действительности охотничьи команды в России существовали с 1887 г. [361, с. 604], а во Владивостокской крепости имелись задолго до прибытия туда Арсеньева), что самая круп­ная по своим результатам — экспедиция Арсеньева 1906 г. (а не 1908—1910 гг., как это есть в действи­тельности), что в 1907 г. (а не в 1910 г.) Арсеньев был назначен директором Хабаровского краеведческого му­зея и проработал там всего два года (в действительно­сти почти 10 лет, с 1910 по 1918 г., в других докумен­тах—по 1919 г.), что в 1928 г. (по-настоящему в 1923 г.) Арсеньев побывал на Командорах, что в Даль­невосточном университете в 20-х годах заведовал ка­федрой этнографии (на самом деле был сверхштатным доцентом), что книга «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала» были изданы в 1926—1927 гг. (в дейст­вительности в 1921 и 1923 гг.) и что отзыв на них дал акад. Я. Штейнберг (вероятно, автор имел в виду чл.-кор. АН СССР Л. Я. Штернберга) и т. д.

Если А. И. Мельчин, неизвестно на каком основа­нии, указывает датой перевода Арсеньева на Дальний Восток 1898 г., а местом новой службы — 8-й Западно-Сибирский полк, то другой автор, Н. Леонов, также по неизвестной причине, называет соответственно 1899 г. и 2-й линейный Владивостокский батальон [214, с. 133].

Если у Мельчина Арсеньев «заведовал» кафедрой этнографии в Дальневосточном университете, то

55

у Ю. А. Сема «был избран профессором» по той же ка­федре в том же университете [313, с. 26].

Некоторые авторы, в частности Мельчин, непра­вильно датируют съемку этнографических фильмов на Камчатке под научным руководством Арсеньева 1924 г. [235, с. 214], в то время как происходило это в 1930 Г. [365, с. 191} (Арсеньев на место съемок не выезжал); \Л. П. Якимова, разбирая книги Арсеньева «По Ус­сурийскому краю» и «Дерсу Узала» в связи с инона­циональной темой, относит их написание к 20-м годам» тогда как в действительности они были написаны в ос­новном к 1915 г. и окончательно завершены к 1917 г. Следовательно, «творческие искания» Арсеньева «про­ходили» несколько-раньше, чем' указывает Л. П. Яки­мова [372, с. 138—140].

В одной из работ Э. В. Шавкунова читаем: «Новый этап деятельности Общества изучения Амурского края в области археологических исследований наступает с принятием в ©го члены в 1915 г. В. К. Арсеньева» [359, с. 31]. Из печатных источников, однако, известно, что В, К. Арсеньев был принят в члены ОИАК не в 1915-м, а в 1903 г. [263, с. 6—7].

Требует некоторого уточнения широко распростра­ненное мнение о том, что В. К. Арсеньев первым уста­новил биогеографическую границу, разделяющую в Си-" хотэ-Алине охотскую и маньчжурскую флору и фауну. Эту границу: проф. А. И. Куренцов назвал «линией Арсеньева» [203, с. 101—106]. Заслуга Арсеньева в этом определении неоспорима, однако не следует при­писывать ее только ему одному. Вот что пишет сам Арсеньев по этому поводу в письме А. А. Достоевскому от 29 октября 1911 г.: «Ботанизирование производил специально приглашенный в экспедицию i -н Десулави. Им собрано более 800 растений и точно установлена граница, где маньчжурская флора стыкается с охот­ской. В данном случае это будет река Сунэрл (на 25 верст севернее мыса Олимпиады). Переход от одной флоры к другой поразительно резок, Наши ожидания встретить постепенные переходы и приспособляемость растений не оправдались. Центром тяжести моих лич­ных исследований были следующие работы...» Далее перечисляются работы, основными из которых являлись: раскопки стоянок каменного века, сбор коллекций по религиозному культу удэгейцев и составление «Ороч-ского словаря» [ЛОА, ф. 723, on. 1, № 8, л. 4}. _

56

Приведенный перечень фактических ошибок отнюдь не является исчерпывающим. Отмечены лишь наиболее характерные, и часто встречающиеся. «Список ошибок не менее важен, чем летопись достижений,—говорил Вводной из своих недавних бесед с журналистами акад, Ю. Б. Харитон.—Право на ошибку есть у каж­дого—важно не повторять их» [383а, 26.02.1984]. Именно с этой целью — не повторять их —уделяется немало внимания архивным изысканиям на страницах данного издания. Кстати, ошибки встречаются не толь­ко в работах об Арсеньеве. «Литературная газета» довольно часто публикует материалы о фактических ошибках, всякого рода неточностях, встречающихся в массовых изданиях литературоведческого характера. Однако, как замечает литературовед М. Гиллельсон; «простая консхатацйя ошибок вряд ли способна испра­вить сложившееся положение... следует задуматься о том, каким образом, по какой причине в массовых по­пулярных изданиях... возникают неверные утверждения, ошибочные даты и разного рода неточные сведения» [142]. При этом он имеет в виду не работы малоком­петентных авторов (с ними, он полагает, «все предель­но ясно»), а книги и статьи серьезных и честно Относя­щихся к своему труду литераторов и ученых. Откуда у них берутся ошибки? М. Гиллельсон считает основной причиной возникновения ошибок в популярной литера­туре отсутствие научных биографий и других научно достоверных справочных изданий. «Я убежден, пишет он,—что выверенной, прочной базой для популярной литературы должны являться'научные труды... научная биография... открыв которую авторы популярных и научно-популярных книг об этом писателе могли бы получить разносторонние и досконально проверенные биографические данные». Далее он называет и другие печатные источники достоверных сведений — летописи жизни, и творчества писателя, публикации его эписто­лярного наследия. И тут же констатирует, что «очень мало уделяется внимания этим необходимейшим изда­ниям» [142].

~ Указанные М. Гиллельсоном причины появления ошибок можно отнести и к некоторой части работ 6 В. К. Арсеньеве. Большинство же статей о нем вызы­вает много конкретных замечаний, а нередко и суще­ственных возражений явно по причине неосведомлен­ности их авторов, взявшихся за перо, не утруждая се­

' 57

бя еерьезным ознакомлением с темой по имеющимся печатным источникам, а довольствующихся беглым просмотром часто одной и реже нескольких работ об Арсеньеве. Огромное число поверхностных, компилятив­ных статей, и заметок, опубликованных в разные годы в журналах и газетах, широко распространили недо­стоверные сведения из биографии В. К. Арсеньева, что способствовало искажению его подлинного, реального облика как исследователя, писателя и человека. По­добного рода «литературы» особенно много в местных газетах, предоставляющих свои полосы в юбилейные арсеньевские даты для авторов, зачастую очень дале­ких от этой темы. Такие статьи — а их к 100-летию со дня рождения путешественника вышло рекордное чис­ло— являются плохой популяризацией знаний, дезори­ентируют читателя, распространяют ошибочные сведе­ния и неправильные суждения. Однако само обилие этих работ служит своеобразным свидетельством не­ослабевающего интереса к Арсеньеву и большого спро­са на литературу о нем. Всякого рода легенды и вымыс­лы об Арсеньеве, попавшие в печать, глубоко укоре­нились в сознании читателей. Необходимо это положе­ние исправлять: жизненный и творческий путь В. К. Арсеньева заслуживает глубокого изучения и правдивого отражения в литературе.

Заканчивая обзор печатных источников и литерату­ры о В. К. Арсеньеве, необходимо отметить, что в до­революционный период основным биографическим источником были печатные труды самого путешест­венника, что его биография не была еще написана, а имя его было известно лишь в сравнительно неболь­шом кругу русских и западных ученых.

Активная разработка проблем, связанных с изуче­нием жизни и деятельности Арсеньева, началась толь­ко в советский период, главным образом в послевоен­ный. С 1945 по 1970-е годы опубликован ряд неизвест­ных его работ, выпущены в свет двух- и шеститомник основных его произведений, создана обширная литера­тура о нем, а также аннотированные библиографии его трудов и работ о нем, напечатаны различные архивные материалы—письма, воспоминания, фотографии.

Благодаря работам советских исследователей, а так­же частому переизданию и переводу на различные язы­ки народов мира основных книг Арсеньева" имя его приобрело широкую известность и признание. Теперь

58

имеется ряд биографических очерков, изданных отдель­ными книгами и брошюрами, довольно обстоятельно изучено с литературоведческой точки зрения писатель­ское наследие Арсеньева, делались попытки охаракте­ризовать конкретный его вклад в такие области зна­ния, как география, краеведение, топография, археоло­гия, этнография, биогеография и охотоведение, эконо­мика и народное хозяйство. В общих чертах освещена преподавательская и научно-организационная деятель­ность, выявлены и описаны в кратком виде маршруты основных экспедиций. Однако биографы Арсеньева не достигли единства взглядов по некоторым вопросам его деятельности, отдельные аспекты которой ими зача­стую просто декларируются. Наряду с известными до­стижениями биографами были допущены и сущест­венные ошибки, о чем подробно говорилось в этом раз­деле. Главной причиной появления в печати столь большого числа разнообразных ошибок и неточностей надо считать, на наш взгляд, эпизодичное, случайное обращение к архивным материалам, а порой и полное их игнорирование. Ничто не может заменить архивных источников — эта аксиома со всей определенностью подтверждается на примере литературы об Арсеньеве.

. Итак, существующая обширная литература о В. К. Арсеньеве не дает оснований считать, что эта те­ма полностью изучена. До сих пор все еще нет его полной научной биографии, полного выверенного собра­ния сочинений, летописи жизни и деятельности, сборни-, ков писем и воспоминаний о нем, остаются нераскрыты­ми некоторые существенные аспекты деятельности и факты биографии. К слабо изученным вопросам отно­сятся, например, экспедиции 1911, 1912 гг., а также эт­нографические исследования В. К. Арсеньева и его деятельность в советский период. Восполнение этого пробела является неотложной задачей советских ученых.

Источниками для решения указанных задач помимо печатных работ Арсеньева и литературы о нем явля­ются многочисленные и разнообразные по содержанию архивные материалы, хранящиеся, в центральных и местных архивохранилищах страны, в частности лич­ный фонд путешественника, содержащий ценнейший биографический материал.

ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ НАСЛЕДИЕ В. К. АРСЕНЬЕВА

О судьбе личного архивного фонда

Самым ценным из документальных источников яв­ляется личный архивный фонд В. К. Арсеньева, окла- дывавшийся на протяжении 30 лет его жизни на Даль­нем Востоке (1900—1930). Фонд хранился в кабинете В. К. Арсеньева на последней его квартире (Владиво­сток, Федоровская ул., 7, кв. 4; ныне эта улица названа именем В. К. Арсеньева). По некоторым сведениям можно предположить, что Арсеньеву не удалось сбе­речь свой фондполностью. Как указывают его род­ные и близкие & своих воспоминаниях, рукописи путе­шественника пропали в гражданскую войну, и только небольшая их часть сохранилась в музеях, архивах и в Географическом обществе; среди пропавших материа­лов ими названы следующие:

1. Записные книжки, «которые постепенно заполни­ли пол-ящика его письменного стола. Если найти их, записи много расскажут о внутреннем мире Арсенье­ва». Указывается, что начал он их вести чуть ли не с первых месяцев прибытия на Дальний Восток.

2. Палка с проектами маршрутов и планом исследо­ваний неосуществленной Северной экспедиции, насчи­тывавшая более 100 страниц.

3. Записи сказок, верований и слов удэгейцев, на­чатые Арсеньевым, вероятно, в 1900 г.

2. «Много серьезных работ на сотни страниц» В. К. Арсеньева о Корее, а также материалы по изуче­нию корейцев: «сотни фотографий корейских деревень, орудий земледелия и труда, женыпеневых плантаций. К каждому снимку прилагалось объяснение, описание, а то и маленькая статья».

5. Отдельные альбомы по удэгейцам, нанайцам,

китайцам, японцам, куда вносились фотографии,

60

"статьи, вырезки из газет и журналов. Алфавит и карто­тека-оглавление к этим альбомам.

6. Большой журнал, куда путешественник наклей-. вал все свои напечатанные статьи.

7. Журнал е газетными и другими статьями, в кото­рых упоминалось имя В. К. Арсеньева.

8. Рукописи, фотографии, альбомы и китайские кни-,ги, привезенные В. К. Арсеньевым в 1916 г. из Маньч­журии.

9. Тетрадь оглавлений интересных эпизодов и по-: учительных мест к экспедиционным дневникам В. К. Ар­сеньева.

10. Часть материалов (письма, фотографии), сож­женных в 1939 г. первой женой В. К. Арсеньева — ;'Анной Константиновной Арсеньевой (Кадашевич) [277,

е. 58, 87, 90, 92, 100, 124, 127, 132].

В личном архивном фонде В. К. Арсеньева BGe эти материалы отсутствуют. Вероятно, они пропали или затерялись в годы интервенции на Дальнем Востоке.

В.одной из статей В. К. Арсеньев сообщал, что во время путешествий по Приморью в 1906—1912 гг. и во Время служебных поездок 1900—1905, 1913—1918 гг..он тщательно вел путевые дневники [69, № 2, с. 1]. 1-0 ведении дневников в 1902—1903 гг. Арсеньев упоми­нает и в работе «Сведения об.экспедициях капитана -Арсеньева В. К.» [54, с. 3]. Однако дневников 1900—.. 1905 гг. в фонде не имеется. Возможно, именно о них !;идет речь в воспоминаниях А. К. Арсеньевой: «В 1918 г. „гмы жили на Корфовской даче и зимой, укрываясь от ;" белых... Муж в это время был в экспедиции. Сюда не раз приходили калмыковцы. Они знали Арсеньева и хотели забрать его в армию. По моему совету Воля (сын путешественника Владимир Владимирович Ар-'; сеньев.— А. Т.) собрал все золотые и серебряные ме­дали Володи, его военные награды и ордена, все на­ши ценные вещи и несколько дневников Владимира Клавдиевича и, сложив все это в цинковую банку, пе­ревязал ее изоляционной лентой. Затем самодельный сундук с сокровищами был закопан около дачи. Когда же потом Володя стал копать в указанном месте, то ничего не нашел. Или кто-то выкопал банку, или, ско­рее всего, Воля забыл место. Так около нашей дачи и лежит до сих пор этот клад, в котором самое цен­ное — дневники Арсеньева. Мы так и прозвали его „кррфовский клад Арсеньева"» (цит. по [277, с. 100]).

61

Воспоминания Анны Константиновны позднее были, по-видимому, дополнены и уточнены, так как появи­лись в следующей редакции. «Арсеньев снимал дачу в густом лесу Хехцира, что в 30 километрах южнее Хабаровска... В 1918 году... Владимир Клавдиевич ре­шил спрятать ценности от бандитов. Он взял 20-литро­вую квадратную в сечении банку и разрезал ее попо­лам. В одну половину сложил дневники, что были с ним, свою двухтомную работу „Страна Удэгэ", золо­тые и серебряные медали, часть рукописей, а также другие ценные для него вещи. Обе половинки он соеди­нил и запаял шов. Эту банку он с сыном Владимиром тайно закопал за дачей... Лишь через много лет он вер­нулся в Хехцир. Увы, пожар уничтожил его дачу... Как Арсеньев ни искал клад, обнаружить его не уда­лось» (цит. по [280, с. 303]).

Имеется свидетельство самого путешественника о сдаче им на хранение своих дневников в Хабаровский музей в 1915 г., перед отправлением в очередное путе­шествие (или служебную поездку) по краю. Так, в пи­сьме А. Н. Пеллю он писал 12 августа 1915 г. из Хаба­ровска во Владивосток: «Я скопирую ее (горы.— А, Т.) точное расположение из своих рабочих дневников (ко­торые сейчас уложены, опечатаны и сданы на хранение в музей) и пришлю Вам... Относительно себя скажу, что доживаю в Хабаровске последние дни. Свою моби­лизацию кончаю. С дороги Вам напишу еще раз» [АГО, ф. ВКА, оп. 3, № 98, л. 1—2]. К сожалению, Ар сеньев не указывает ни количества дневников, ни их датировки, поэтому определить, какие именно дневни­ки были на хранении в музее, невозможно.

О судьбе некоторых материалов, в частности так называемой «зеленой книжки», рассказал брат путе­шественника Александр Клавдиевич Арсеньев: «Зеле­ная книжка имела гибкий переплет. Владимир хранил в ней важные записи, касающиеся находок драгоцен­ной руды... пещер смерти, мест, богатых женьшенем... Карту плантации (плантация женьшеня, подаренная Дерсу Узала В. К. Арсеньеву.— А. Т.) брат начертил сам. Я помню, что на ней были нанесены коричневые горы и зеленые деревья. Среди них голубели верховья реки Лефу. Карту прорезали красные стрелки — указа­ния, где достичь потайной рощицы. Место,, где рос женьшень, Владимир отметил красным квадратом. Позднее карту он скопировал и передал своему сорат­

62

нику Александру Ивановичу Мерзлякову... Карта план­тации женьшеня может храниться о его семье... Зеле­ная книжечка, думаю, затерялась в библиотеках, архивах и в музейных фондах Хабаровска, Владиво­стока, Уссурийска. Там во время интервенции Влади­мир Клавдиевич прятал от иноземцев свои рукописи, дневники, карты и документы. Там же он хранил аль­бомы с письмами выдающихся людей России: Прже­вальского, Семенова-Тян-Шанского, Козлова, Роборов-ского, Комарова, Шокальского, Анучина, Берга» [279, с. 4].

Отметим, что в фонде нет ни «зеленой книжечки», ни карты плантации женьшеня, ни альбомов с пись­мами выдающихся людей. Есть просто письма (без альбомов) Д. Н. Анучина, Л. С. Берга, П. К. Козлова, В. Л. Комарова, Ю. М. Шокальского, но писем Н. М. Пржевальского и В. И. Роборовского нет. (По словам Александра Клавдиевича, письмо Н. М. Прже­вальского было подарено В. К. Арсеньеву П. К. Козло­вым [277, с. 37].) О степени достоверности приведен­ных воспоминаний судить трудно, но реальная основа в них, несомненно, есть.

В Хабаровском краеведческом музее имеется одна тетрадь (типа большого альбома), между чистыми (без текста) листами которой хранятся: фотографии В. К. Арсеиьева и членов его семьи; письмо (подлин­ник) проф. В. М. Савича В. К. Арсеньеву от 3 февраля 1926 г.; исполненная В. К. Арсеньевым недатированная карта района нижнего Амура; его же карта участка р. Онона и линии КВЖД (с подписью и датой 4 июля 1925 г.); подлинный отчет путешественника об экспеди­ции 1927 г. по маршруту Советская Гавань —Хаба­ровск (сброшюрованная машинопись); письмо Н.П.Ма-цакова В. П. Сысоеву от 12 мая 1968 г., в котором со­общается о том, что у проживавшего в г. Костроме Н. А. Михельсона 1 хранился альбом со многими запи­сями В. К. Арсеньева; недатированная афиша, изве­щающая о темах предстоявших одиннадцати лекций путешественника во Владивостокском народном уни­верситете; две подлинные групповые фотографии чле­нов этнографического кружка, созданного Арсеньевым. в 1914 г.

1 Михельсон Николай Адамович, член Приамурского отдела РГО (с 1 марта 1915 г.) и его Отделения археологии, истории и этногра­фии (с 1916 г.),

По сведениям журналиста А. И. Сердюка, в Хаба­ровском же музее хранится с 1964 г. папка с докумен­тами Сихотэ-Алиньской экспедиции 1928 г.,, консуль­танте которой был В. К. Арсеньев [318], а по утверж­дению 1 Г. Г. Пермякова, там имеется несколько уцелев ших страниц черновика книги «По Уссурийскому краю» [277, с. 132].

Из статей сотрудников Хабаровского музея, посвя­щенных 100-летию со дня рождения В. К. Арсеньева, видно, что в музее хранятся «многие на редкость цен­ные материалы, письма, документы Арсеньева» [144], но конкретно указаны только следующие: фотография В. К. Арсеньева за работой в его кабинете в 1929 г., его письмо председателю Дальневосточного краевого отдела Русского 'географического общества (январь 1929 г.) с выражением благодарности за избрание по­четным членом отдела [144] и недатированное письмо учителю А. А. Раханскому, написанное в конце 1925 или в начале 1926 г. [253].

Из доклада участницы «Арсеньевских чтений» (Ха­баровск, 7—8 апреля 1984 г.) А. А. Пономаревой стало известно, что в Хабаровском краеведческом музее хра­нятся скомплектованные В. К. АрсеНьедым фонды фо­тографий с Хабаровской выставки 1913 г. и к I конфе­ренции по изучению производительных сил Дальнего Востока 1926 г., а также его записки и письма, подчер­кивающие необходимость сбора этнографических, ар­хеологических, филателистических и других коллекций, составленная им первая инвентарная книга музея, по­левая документация Арсеньева, его планы-схемы и кар­точки-планы археологических памятников. Хранится здесь и коллекция из 136 почтовых марок, сданная в музей сыном путешественника Володей Арсеньевым в 1915 г. Хабаровский музей ныне располагает фото­копиями всех путевых дневников и других материалов из фонда путешественника.

Во Владивостокском краеведческом музее им. В. К. Арсеньева, как сообщил на тех же «Чтениях» И. Н. Клименко, имеются подлинники карт маршрутов 1906—1909 гг., вычерченных путешественником на вос­ковке черной тушью; удостоверение, выданное Арсенье-ву штабом 8-й Восточно-Сибирской дивизии, свидетель­ствующее о высокой оценке выполненных им рекогнос­цировок во время русско-японской войны; свидетельст­во РГО (1909) об избрании Арсеньера членом общест­

64

ва; биографическая анкета, заполненная его рукой (декабрь 1928 г.); квитанция о получении им денежных средств на раскопки на п-ове Песчаный и его собствен­норучная карта-схема мыса Бринера с пояснительной запиской к ней (1921); телеграмма В. К. Арсеньева ректору ГДУ И. В. Пашкевичу (3 ноября 1925 г.) и те­леграмма Дальневосточного университета Дальревко-му, датированная тем же числом, о переводе Владими­ра Клавдиевича из Хабаровска во Владивосток для работы в университете и в местном отделе ГРГО; ча­стично сохранившаяся переписка (письма его к В. Н. Козьминых, Продайводе и др. 1927—1930 гг., письмо проф. В. М. Савича В. К. Арсеньеву от 3 фев­раля 1926 г.) и подлинный договор, заключенный меж­ду В. К. Арсеньевым и Ф. Мулинкой о согласии по­следнего быть проводником в экспедиции 1927 г.

Кроме того, в этом же музее сохранились отдельные фотографии и некоторые книги В. К. Арсеньева с его дарственными надписями В. Е. Глуздовскому, В. Л. Ко­марову, учителю Федорову, а также Владивостокскому музею; экспедиционный дневник № 2 (типа записной книжки) экспедиции 1927 г. по маршруту Советская Гавань — Хабаровск и другие материалы путешествен­ника (всего более 130 с.) [222, с. 43].

В Хабаровском филиале FO СССР хранится пере­данный А. В. Штундюком фотоальбом В. К. Арсеньева экспедиции 1927 г. [386, 22.06.1969].

В архиве бывшего Дальневосточного филиала Си­бирского отделения АН СССР (ныне —Дальневосточ­ный научный центр АН СССР) хранятся: 1. Биографи­ческие материалы В. К. Арсеньева 1921—1928 гг. Это — машинописные копии некоторых документов из личного дела В. К. Арсеньева, хранящегося в Государ­ственном архиве Приморского края во Владивостоке. Копии (43 л.) сброшюрованы в одну единицу хранения. 2. Работы В. К. Арсеньева «Археологические раскопки на полуострове Песчаном» (1921 г., с фотографиями раскопок в тексте, сброшюрованная машинопись на 31 л., опубликована в сокращенном виде А. П. Оклад­никовым [259, с. 329—338]) и «Дерсу Узала» (машино­пись в 4-х томах, с многочисленными рукописными вставками и правкой автора).

Разумеется, есть материалы В. К. Арсеньева и о нем в архиве Приморского филиала (б. Владивосток­ского отдела) Географического общества СССР, так

65

как Владимир Клавдиевич был активнейшим членом не только этого филиала, но и его предшественника — Общества изучения Амурского края.

В Архиве АН СССР в Ленинграде хранятся мате­риалы, переданные туда в 1962 г. братом путешествен­ника— А. К. Арсеньевны. Это — фотографии семьи К. Ф. Арсеньева (отца путешественника), письмо В. К. Арсеньева брату Александру Клавдиевичу от 6 апреля 1929 г., воспоминания Александра Клавдиеви-ча о брате (рукопись) и его же воспоминания об уча­стии в экспедиции 1912 г. и др.

Часть материалов В. К. Арсеньева хранится у сына путешественника, В. В. Арсеньева (род. 5 сентября 1900 г., ныне проживает в Челябинске), в частности подлинные листы рукописи «В дебрях Уссурийского края» [400, 16.01.1970], «неизвестная еще работа В. К. Арсеньева „Уссурийский край"», письмо и фото­графия отца путешественника — К. Ф. Арсеньева [273]. Возможно, его же архив имеется в виду в статье Г. Г. Пермякова: «Сохранились (где? — автор не ука­зывает.— А. Т.) корейские альбомы Арсеньева и его труды по Корее, прежде всего о проникновении амери­канских миссионеров в эту страну» [280, с. 294]. По сведениям других авторов, у В. В. Арсеньева хра­нятся также «старый альбом фотографий, среди кото­рых портреты Дерсу Узала и В. К. Арсеньева с орде­ном за 'поход по Сихотэ-Алиню, неопубликованные за­писи путешественника, конспекты лекций, прочитанных им в Географическом обществе» [322, с. 13], «альбомы, в которых собраны не только фотографии замечатель­ного писателя, его родных и близких, но и снимки, запечатлевшие его экспедиции, его спутников, пейзажи тайги», фотография В. К. Арсеньева «в юнкерском мун­дире», несколько снимков Дерсу Узала: «...вот Дерсу с Арсеньевым, вот он у костра» [128].

В Ленинграде хранятся некоторые материалы, глав­ным образом фотографии членов семьи Арсеньевых, у внучатой племянницы путешественника Эллы Кон­стантиновны Хлопониной, часть семейного архива Кашлачевых имеется у вдовы племянника В. К. Ар­сеньева— Людмилы Николаевны Хлопониной.

В Москве бережно сохраняются семейные фотогра­фии, книги путешественника с его дарственными над­писями и другие материалы у его племянницы, Ната­лии Иннокентьевны Горелышевой, а у ее родственницы

бб

Тамары Алексеевны Фиалко есть подлинники писем до чери путешественника, Наталии Владимировны Ар­сеньевой, документы (в копиях) о жене путешествен­ника Маргарите Николаевне Арсеньевой и ее родите­лях— Н. М. и Ю. Н. Соловьевых.

У жителя г. Хабаровска А. М. Котова хранятся подлинники восьми писем В. К. Арсеньева (не ранее 1926 г.), адресованных владельцу. Историю своей пере­писки с Владимиром Клавдиевичем он подробно рас­сказал на «Арсеньевских чтениях» 7 апреля 1984 г., продемонстрировав упомянутые письма, свидетельст­вующие о глубокой заинтересованности их автора не только вопросами воспитания подрастающего поколе­ния, но и судьбой конкретного мальчика — Анисима Котова.

Нет нужды доказывать, насколько целесообразно было бы все документальные материалы В. К. Арсенье­ва сосредоточить в одном месте, приобщив их к его фонду.

Вскоре после смерти путешественника комиссия в составе представителей нотариата, научных органи­заций и Экспедиции экономических изысканий Уссурий­ской железной дороги2, в присутствии его вдовы, М. Н. Арсеньевой, произвела осмотр и опись кабинета на его квартире, указав в акте от 8 сентября 1930 г. на наличие систематизированной библиотеки, главным образом краеведческого характера, «в количестве книг и наименований согласно прилагаемого каталога» (при акте каталог библиотеки не обнаружен) и 15 рукопис­ных дневников В. К. Арсеньева, относящихся к его пу­тешествиям. В этом же акте отмечается, что «означен­ные книги и тетради комиссией сданы на хранение жене покойного Арсеньева», в чем она и расписалась в конце акта [АГО, ф. ВКА, оп. 2, № 25].

10 сентября 1930 г. комиссия в том же составе в помещении конторы нотариуса г. Владивостока про­извела осмотр материалов В. К. Арсеньева, собранных в семи папках (откуда поступили — не указано, но скорее всего они хранились в Экспедиции Уссурийской железной дороги), и в своем акте, перечислив эти ма­териалы, указала на изъятие из общих дел и передачу Экспедиции Уссурийской железной дороги некоторых

2 Учреждение во Владивостоке, где Арсеньев работал незадолго до смерти.

67

служебных документов, относящихся к работе В. К. Ар-сеньева в указанном учреждении (корешки чековой книжки, принадлежавшей Арсеньеву как руководите­лю экспедиции, квитанция от 29 августа 1930 г. о сдаче Арсеньевны 150 руб. в кассу экспедиции, мар­шрутная карта экспедиции В. К. Арсеньева 1927 г. от Хабаровска до Советской Гавани и др.)- О месте даль­нейшего хранения рассмотренных комиссией семи па­пок с материалами В. К. Арсеньева в акте не сказано [АГО, ф. ВКА, оп. 2, № 25].

В 1931 г. по поручению Дальневосточного краевого научно-исследовательского института, где также в по­следние годы работал В. К. Арсеньев, П. Бардунов ознакомился с материалами, хранившимися в кабинете путешественника (в служебном или домашнем — П. Бардунов не указывает), и составил докладную за­писку от 12 мая 1931 г. «О ценности в научно-исследо­вательском отношении оставшихся после смерти В. К. Арсеньева материалов и бумаг», рукописный экземпляр которой хранится в фонде В. К. Арсеньева [АГО, ф. ВКА, оп. 2, № 27], а машинописный — в «Личном деле сверхштатного доцента Государствен­ного Дальневосточного университета В. К- Арсеньева», хранящемся в Государственном архиве Приморского края [ГАПК, ф. 117, оп. 5, № 7, л. 72—76]. В конце докладной записки указано, что к ней «прилагается список всех материалов, хранящихся в кабинете Вла­димира Клавдиевича Арсеньева».' К сожалению, этот список, являющийся ценнейшим документом, обнару­жить не удалось.

Автор докладной записки, раскрыв в общих чертах характер осмотренных им материалов и отметив их несомненную научную и практическую ценность, опре­делил и систему хранения: «Разложены по папкам, пакетикам и сверткам, на которых сделаны надписи рукою самого В. К. Арсеньева... и подобраны по груп­пам и разложены они самим покойным... Я не посмел нарушить тот порядок, который ввел в своих бумагах покойный Владимир Клавдиевич» [ГАПК, ф. 117, оп. 5, № 7, л. 72—76]. В этих строках П. Бардунова видно не только уважение к памяти знаменитого исследова­теля, но и глубокое понимание необходимости и важ­ности сохранения его документального наследия имен­но в том виде, какой придал ему сам фондообразо-ватель.

68

Следовательно, Бардунов в 1931 г. застал в полном

порядке и документальный фонд, и библиотеку путе­шественника, насчитывавшую, как он указывает, более 500 книг и имевшую систематизированный ка­талог. Докладная записка П. Бардунова является цен­ным свидетельством, дающим хотя и общее, но все же реальное представление о составе и содержании фонда. Кроме того, в ней названы некоторые конкретные рабо­ты В. К. Арсеньева и других авторов, ныне отсутствую­щие в фонде.

В том же «Личном деле...» Арсеньева имеется не­сколько документов, касающихся истории его фонда, которые приводятся ниже полностью, так как они очень важны, а в фонде путешественника отсутствуют.

29 мая 1931 г. Дальневосточная краевая плановая комиссия (Далькрайплан) при Далькрайисполкоме3 в Хабаровске получила от ДВК.НИИ из Владивостока машинописную копию докладной записки П. Бардуно­ва и поручила своему научному сотруднику подгото­вить оправку и письмо в ДВКНИИ по вопросу сохра­нения и использования материалов В. К. Арсеньева.

Далькрайплан для выяснения правовой стороны это­го вопроса обратился к юрисконсульту Далькрайиспол-кома И. Гвоздеву, который 30 июня 1931 г. ответил: «Осветить вопрос об использовании материалов и бу­маг, оставшихся после умершего В. К. Арсеньева, с правовой стороны затрудняюсь, так как из переписки нельзя с точностью установить, являются ли эти ма­териалы личной собственностью В. К. Арсеньева, или они принадлежат тому учреждению, в котором он ра­ботал перед смертью, являются ли они продуктом труда самого В. К. Арсеньева или других лиц и распро­страняется ли на них авторское право. Полагал бы прежде всего определить научную ценность этих мате­риалов и в связи с разрешением этого вопроса дать поручение выяснить детально принадлежность этих материалов и что они собою представляют в правовом смысле. Только после этого можно будет решить вопрос о правовой стороне дальнейшего использования этих материалов. Одновременно, если эти материалы дейст­вительно имеют научную ценность, надо предложить принять срочные меры к сохранности этих материа­лов» [ГАПК, ф. 117, оп. 5, № 7, л. 79—80].

3 В Далькрайплане В. К. Арсеньев работал в 1924—1925 гг.

69

На основании докладной записки П. Бардунова И ответа И. Гвоздева в Далькрайплане 30 июня 1931 г. была составлена следующая оправка:

«Докладная записка тов. Бардунова (12.V.1931 г.) ДВК научно-исследовательскому институту „О ценно­сти в научно-исследовательском отношении оставшихся материалов и бумаг после В. К. Арсеньева" говорит, по-видимому, о материалах и бумагах, оставшихся в служебном кабинете покойного в ДВКНИИ. К этому выводу приводит и указание Бардунова, что много ма­териала остается неизвестным, хранится в семье.

В соответствии с заключением юрисконсульта Далькрайисполкома тов. Гвоздева при сем прилагается письмо на имя проф. Савича (проект) по данному вопросу.

Кроме того, можно предложить еще следующий способ (практикующийся в СССР) сохранения и тех материалов, которые имеются в семье покойного. Это — признать высокую научную ценность для Даль­невосточного края всех материалов, оставшихся после Арсеньева, и объявить его домашний кабинет (со все­ми, конечно, материалами) государственной собствен­ностью (как кабинет Л. Н. Толстого, А. С. Пушкина, М. И. Глинки, Н. Г. Рубинштейна и т. д.) и сохранять его в неприкосновенности» [ГАПК, ф. 117, оп. 5, № 7, л. 78].

Упомянутый в оправке Далькрайплана проект пись­ма на имя директора ДВКНИИ проф. В. М. Савича был одобрен, и письмо отослано 1 июля 1931 г. Вот его содержание:

«В Далькрайплан поступила «опия сообщения П. Бардунова (от 12.V.1931 г.) в ДВКНИИ (без прило­жения описка) о ценности в научно-исследовательском отношении оставшихся после смерти В. К. Арсеньева материалов и бумаг.

Далькрайплан весьма заинтересован не только в со­хранении, но и в использовании этих материалов и бумаг, почему и просит вас сообщить, определена ли научная ценность этих материалов, являются ли эти материалы личной собственностью В. К. Арсеньева, или они принадлежат ДВКНИИ, являются ли эти ма­териалы продуктом труда В. К. Арсеньева или других лиц и распространяется ли на них авторское право.

В связи с изложенным Далькрайплан предлагает прежде всего принять срочные меры к сохранности

70

этих материалов и, в случае положительного решения этого вопроса, выяснить детально принадлежность этих материалов и что они собою представляют в правовом смысле.

Вместе с тем крайплан просит вас решить вопрос о возможности сохранения в неприкосновенном виде всего ценного научного материала, который, быть мо­жет, имеется в семье покойного В. К. Арсеньева, конеч­но, после установления, что именно имеется, насколь­ко высока научная ценность имеющегося материала; опять-таки вопросы авторского права осветить, после чего можно будет поднять вопрос о создании кабине­та-музея имени покойного В. К. Арсеньева.

С ответом просьба не задержать» {ГАПК, ф. 117, оп. 5, № 7, л. 77].

Из этих документов видно, что дальнейшая судьба фонда В. К. Арсеньева беспокоила прежде всего те научные учреждения, в которых он работал. Предполо­жение Далькрайплана о том, что П. Бардунов осматри­вал не домашний, а служебный кабинет В. К. Арсенье­ва в ДВКНИИ, скорее всего ошибочно. Приведенный им довод в пользу своего предположения — указание П. Бардунова на оставшиеся неизвестными многие ма­териалы, хранящиеся в семье путешественника,— неос­нователен. Указание П. Бардунова вполне естественно: ведь оп осматривал не псе имевшиеся в семье В. К. Ар­сеньева документальные материалы, а только те, что хранились в домашнем кабинете путешественника. Та­кие материалы, как семейные фотоальбомы, фотогра­фии, переписка интимного характера и др., могли храниться не в кабинете, а в других комнатах квар­тиры В. К. Арсеньева, непосредственно у его жены, М. Н. Арсеньевой.

О том, что П. Бардунов осматривал домашний ка­бинет, говорит и тот факт, что он одновременно позна­комился и с личной библиотекой В. К. Арсеньева, хра­нившейся, несомненно, на его квартире, а не в ДВКНИИ, о чем свидетельствует упомянутый акт осмотра домашнего кабинета от 8 сентября 1930 г.

Беспокойство за судьбу архива путешественника высказал в 1933 г. и соавтор некоторых опубликован­ных работ В. К. Арсеньева — Е. И. Титов: «И теперь, когда Арсеньев уже умер, даже еще не привели в по­рядок его литературного наследства, не разобрали рукописей» [337, с, 110],

71

Архивом В. К. Арсеньева интересовались не только на Дальнем Востоке, но и в Москве. И. И. Халтурин в письме от 5 февраля 1963 г. Е. Д. Петряеву сообщал: «Я очень жалею, что после его (В. К. Арсеньева.— А. Т.) смерти не поехал во Владивосток, чтобы приве­сти в порядок и сдать куда-'нибудь его архив. Об этом тогда беспокоился Горький» [286, с. 318]. В этом же письме высказывается уверенность относительно гибе­ли архива Арсеньева, а также содержатся ценные све­дения о некоторых материалах фонда Владимира Клав-диевича, в частности о ныне хранящихся в нем маши­нописной рукописи книги «В горах Сихотэ-Алиня», о верстке тома 3 неосуществленного собрания сочине­ний и об отсутствующих теперь других рукописях и гранках (каких именно — не указано) из этого собра­ния сочинений. Предположение И. И. Халтурина о гибе­ли архива В. К. Арсеньева, к счастью, оказалось оши­бочным.

Известно, что жена В. К. Арсеньева, Маргарита Николаевна, была его верным помощником. После смерти мужа она не только бережно хранила его ма­териалы, но и старалась их издать. Она доработала (как смогла) и издала неоконченную книгу «В горах Сихотз-Алиня», напечатала несколько отдельных рас­сказов и очерков, переиздала книгу «По Уссурийскому краю», подготовила к печати и издала книгу «В дебрях Приморья» и другие работы.

М. Н. Арсеньева умерла 21 августа 1938 г. После ее смерти материалы оставались на квартире, где про­живала дочь, Наталия Владимировна Арсеньева.

10 сентября 1938 г. Приморский филиал Географи­ческого общества СССР обратился с письмом к Н. В. Арсеньевой, вероятно, в развитие устных перего­воров с ней о возможности приобретения филиалом книг, карт и документальных материалов ее отца [АГО, ф. ВКА, оп. 2, № 297], на что указывает и со­ставленный ранее сотрудниками библиотеки филиала список рукописей, дневников, географических карт и

4 И. И. Халтурин познакомился с В. К- Арсеньевым в 1928 г. в Москве и вскоре получил его согласие на переработку для детей книги «Дерсу Узала. «Детский» вариант книги вЫшел уже после смерти В. К. Арсеньева, в 1932 г., выдержал не менее шести изда­ний и переведен на многие языки. В 1946 г. И. И. Халтурин обрабо­тал для детей рассказы В. К Арсеньева «Встречи в тайге» (см. [285, с 177]).

72

других материалов В. К. Арсеньева [АГО, ф. ВКА, оп. 2, № 28].

Переговоры завершились приобретением архива В. К. Арсеньева Приморским филиалом ГО СССР, но было ли это приобретение документально оформле­но, остается неизвестным: ни актов приемки, ни сда­точных описей, ни денежных документов обнаружить не удалось. Поэтому точной даты поступления доку­ментального фонда,, а также личной библиотеки В. К- Арсеньева в ПФГО нет. Лишь на одном из фото­альбомов В. К. Арсеньева имеется помета: «Остатки альбома Арсеньева В. К., найденные в его библиотеке 1.XI.38 г. Г. Красюк» [АГО, ф. ВКА, оп.4, № 51, листы не нумерованы]. Это дает некоторую возможность предположить, что «библиотека В. К. Арсеньева по­ступила в ПФГО не позднее 1 ноября 1938 г., несомнен­но, поступил одновременно с ней и личный архивный фонд путешественника5. Впрочем, неизвестно также ме­стонахождение библиотеки в момент найденных в ней остатков альбома. Не исключено, что она находилась еще на квартире, а не в Приамурском филиале ГО СССР.