«Самир Сельманович ЭТО ВСЁ О БОГЕ История мусульманина атеиста иудея христианина ...»

Это и есть ответ, который я нашел, сокровище и жемчужина, которым посвятил жизнь. Вот что я испытал в неприметной церквушке и почему решил следовать за Иисусом так, как велит христианский гимн — не оглядываясь.

Запутавшиеся в картах

Сохранить жемчужину религии можно лишь одним спосо­бом — с помощью самой жизни.

Было время, когда мы, священники, словно одержимые, строили планы для нашей паствы и стремились направить ее к достижению наших целей. Нам требовалось немало дней, чтобы все обсудить, месяцев — чтобы разработать стратегии, лет — для осуществления планов. В то время я научился представлять себе мою церковную общину в виде людского стада, окруженного гигантской резиновой лентой. Я считал, что без перспектив и четко сформулированной миссии, вокруг которых мы могли бы сплотиться, вся наша энергия просто рассеется внутри системы и пропадет впустую. Лента могла растягиваться и сокращаться, но мы все вместе никуда не двигались, потому что все стремились в разные стороны. Вот почему мы, священники, так старательно разрабатывали планы. Мы составляли карты и вкладывали их в руки подопечных.

В этом случае мы исходили из предположения, что жизнь — преимущественно хаос, который следует обуздать. Людей надо отвлечь от «жизни как таковой» и занять делами и целями наших религиозных организаций. Естественной личной и общественной жизни не стоит доверять, для них обеих надо создать новую среду. Чтобы все мы двигались в одном и том же направлении и не тратили попусту энергию, нам пришлось просить людей оставить «жизнь как таковую» и вести себя соответственно предписаниям организации — посещать богослужения, групповые встречи, вести разъяснительную работу и участвовать в бесчисленных программах.

Царство Божье, о котором говорил Иисус, находилось вне досягаемости для наших людей там, где были они, но стоило нам возглавить их, и оно вполне могло приблизиться.

Многие люди, особенно в странах Запада, всю жизнь собирают подобные карты. Чтобы объяснить какие-либо человеческие впечатления, выяснить смысл, поставить цели, мы обращаемся к нужной карте, сравниваем наши карты и спорим, какая из. них точнее. При этом многие из нас остаются вне «жизни как таковой». Прогулка по ландшафту жизни становится роскошью, которую мы не можем себе позволить. Мы путаемся в картах.

Пути прокладываются при ходьбе, а когда мы все время только и делаем, что изучаем карты, мы перестаем ходить. И наоборот, Иисус — как и большинство других основателей мировых религий — учил образу жизни, образу бытия, указывал пути движения по самому ландшафту.

Недостаток карт заключается в том, что предмет их внимания — пункт назначения, и мы начинаем жить ради места и времени, в которых окажемся в будущем. Жизнь утрачивает свою непосредственность.

Путешествие — это и есть место назначения. Время от времени я слышу, как люди реагируют на то, что воспринимают как клише, и утверждают, что романтизировать путешествие — это неправильно. «Путешествие без цели не стоит того, чтобы в него отправляться! У нас должны быть карты, чтобы мы пришли куда-нибудь. Что толку в путешествии, если оно приводит туда, куда тебе не надо? Мы стремимся к вечности с Богом. Вот наше место назначения!»

Но в вечности нет такого понятия, как прибытие. Если мы планируем прибыть куда-нибудь, значит, мы не готовы к бесконечному времени. Нынешняя жизнь и жизнь предстоящая — части одного и того же целого. Даллас Уиллард пишет:

«Я всецело убежден, что Бог пустит на небеса всех, кто, по его продуманному мнению, выдержит это. Но "выдержать" может оказаться гораздо труднее, чем думается тем, кто вынес представления о небесах из популярных фильмов или популярных проповедей. Возможно, жар небес обжигает сильнее, чем совсем другой огонь. Широко распространено мнение, будто бы пройдя через смерть, человеческая натура преображается… Просто верить достаточно, чтобы «справиться». Но мне так и не удалось найти в духовной традиции или психологической реальности основание для подобных предположений».

Уиллард показывает, каким образом жизнь, которой мы живем, и грядущая жизнь могут быть частями одного и того же путешествия. Его ландшафт, панорама и есть место назначения. Бог здесь, на этом ландшафте. Жемчужина доступна здесь и сейчас, в «жизни как таковой». Мы можем научиться любить реальную жизнь, которой сейчас располагаем. Сколько миллиардов лет нам понадобится прожить, прежде чем мы поймем, что уже прибыли туда, где можно отыскать жемчужину? Среда любви — жизнь, а не религия и не богословие. Следовательно, единственные карты, которые стоит иметь, — отправляющие нас на ландшафт жизни. Более того, люди, умеющие по-настоящему любить, — наши проводники и олицетворение истории, убеждений и ценностей христианства, независимо от того, есть ли у них в руках христианская карта.

Еще давно в одном телевизионном ток-шоу я видел, как известный христианин и известный атеист пришли к единому мнению, что прежде всего важно быть хорошим человеком, а уж потом христианином, атеистом и так далее. Затем ведущий объявил, что в эфире есть звонок, и довольно взвинченный голос принялся утверждать, что «христианство — это прежде всего благодать. В христианстве ничего не сказано насчет того, что надо быть хорошим человеком». Последнее заявление буквально припечатало аудиторию. Но и ведущий, и атеист сочувственно отнеслись к звонившему, который сохранял самообладание с явным трудом.

Да, христианство имеет прямое отношение к благодати, и она, по моему убеждению, великолепна, но «в христианстве ничего не сказано насчет того, что надо быть хорошим человеком»?

Вероятно, этот человек выразил мысль, которую я мог бы высказать о христианстве сам. Но когда я услышал ее из чужих уст, да еще произнесенную во всеуслышание, мне показалось, будто меня придавила рука Божья. У меня заколотилось сердце и покатились слезы. Этот зритель, наверняка благонамеренный христианин, взял в руки карту с инструкциями, как добраться до небес, и совсем забыл, что христианство имеет отношение в первую очередь к самой жизни, к этой жизни, на этой земле.

Эта картография уже нанесла слишком большой ущерб религии. Мир переполнили карты. Люди ищут не тех, кто покажет им, как сбежать от жизни; они заняты поисками опытных спутников и сообществ, которые помогут им шагать по жизненному ландшафту.

Более радостная весть

Неумение описать религию в выражениях, способных пленить воображение как верующих, так и неверующих, — широко распространенная проблема, особенно в странах Запада. В современном христианстве, если взять для примера мою религию, чувствуется какое-то бессилие, и это бессилие непосредственно относится к неспособности религии вновь представить себе ответ на вопрос «что даст мне следование за Иисусом?» Для слишком многих христиан ответ однозначен — «рай». Награду мы получим после того, как оставим известный нам ландшафт жизни. Обещание жизни на небесах нередко утешает страдающих и обездоленных на земле, но рай без способности любить будет лишь продолжением страдании и несправедливости в вечности.

Будет ли христианство и впредь. определять себя в соответствии с комплектом карт, уводящих отсюда, или развернется, найдет себе дело наряду со всеми, кто готов стремиться к добру и благодати среди жизненного ландшафта? Уйдет ли религия в глухую оборону и будет твердить, что жизнь, имеющая характер вечной, возможна только в другом мире, или же вернется в этот мир как партнер и ученик, распространяющий благо независимо от границ?

Ничто не определяет нынешние границы христианства лучше выражения «благая весть» — перевода греческого слова «евангелион» из Нового Завета. При однобоком восприятии можно предположить, что «благая весть» — это новость о том, что верующие когда-нибудь попадут в другое место. В настоящее время мы осознаем то, что было уже давно очевидно тем, кто смотрел на христианство со стороны. Вершина нашего эгоцентризма — доходящее до одержимости стремление после смерти попасть в рай ценой уничтожения в этом мире Божьей жизни. Земля — зал ожидания, истинная жизнь будет обретена позднее и в другом месте.

Порой мне, как сейчас, кажется, что в моем описании христианство походит на карикатуру. Кто-то сказал, что нам свойственно демонтировать то, что знакомо, и романтизировать то, что незнакомо. Я определенно чувствую за собой такую вину.

Дело в том, что христианство предлагает людям исполнение гораздо более грандиозной мечты.

Будущая райская жизнь — хорошая новость, но этого мало.

С точки зрения многих христиан, Иисус слишком мало говорит о рае в четырех евангелиях. Но на самом деле его Благая весть гораздо лучше.

В Талмуде говорится о раввине, который устроил у себя дома большой праздник и созвал на него всех друзей, родных и последователей. Один из друзей явился к нему, недоумевая: «По какому случаю веселье? Никто не родился и не женился. Почему все вы пляшете и поете?»

Раввин ответил: «Вчера, когда я шел по делам вместе со старейшинами деревни, некая женщина приблизилась ко мне и попросила зайти к ней в дом, потому что ее дочь больна. Я не мог оставить старейшин деревни и бросить дело, поэтому велел ей идти домой и подождать. Но когда я вечером явился к ней, к моему ужасу, дочь уже была мертва. Вернувшись к себе, я всю ночь не спал и молился. Я просил Бога: «Прошу, позволь мне завтра воскресить эту девушку! Пусть мое имя вычеркнут из Книги, только бы она ожила!» И Бог принял мое предложение. Сегодня утром я отправился к умершей девушке и воскресил ее. А теперь праздную вместе с учениками, родными и друзьями».

«Что же ты празднуешь?» — спросил его друг.

Сияя, раввин объяснил: «Свою свободу. Впервые в жизни я могу служить Богу не ради будущих наград, а ради любви к Богу».

Много лет моей христианской жизни было потрачено на то, чтобы когда-нибудь в будущем меня впустили в рай. Меня примет благодать. Отлично. А люди, религии, философии и идеологии, которые рассчитывали на что угодно, только не на благодать Божью, предпринимали попытки спастись собственными средствами. Ладно, и это понятно. Бог есть Бог, никто не может принудить Бога спасать нас. Когда еще в Хорватии я впервые с восторгом изложил Благую весть о райском блаженстве матери, ее реакция озадачила меня. Услышанное ее ничуть не впечатлило. Она поморщилась, словно по комнате пронесся неприятный запах.

Но и есть и другое христианство, истинное, лучшее, основанное на жизни и учениях Иисуса. Наши грехи искуплены, нам обеспечена вечность, нас принимают без каких бы то ни было условий — но это не предложение! Сразу после безоговорочного принятия, как только мы признаемся в том, что и у нас есть темная сторона, и разгоним тени светом Божьим, путешествие только начинается. Мы сможем любить свободно, без оглядки, ради причастности к радости нашего Господина, а не для того, чтобы нас признали или оценили. Только тогда мы готовы любить ради любви и быть полезными Богу и вселенной.

В годы учебы в колледже я, желая стать внештатным учителем, должен был пройти проверку анкетных данных в местном полицейском участке. Мне задавали вопросы, сверяли ответы с базами данных, сняли отпечатки пальцев и наконец признали годным. Но каждый раз, когда меня звали преподавать, я находил причину, чтобы отказаться. Я был слишком занят. «У меня уже есть другие планы», — честно отвечал я тому, кто звонил мне с предложением. За четыре года я так ни разу и не переступил порога класса. Точно так же мы можем потратить всю свою религиозную карьеру, посещая небесный полицейский участок, получая разрешение на работу, но не отвечая на призывы.

Небеса не призывают. Жизнь — это призыв. А вечность — всего лишь часть жизни.

В Редлендсе, Калифорния, по четвергам у нас устраивали уличные ярмарки. И каждую неделю туда приходила одна христианская группа, стояла под транспарантами и обращалась к прохожим, каждому задавая один и тот же вопрос: «Если завтра вы умрете, куда вы попадете — в рай или в ад?» От такого рвения люди начинали нервничать.

Приближаясь к тому месту, где они стояли, я старательно отворачивался и ускорял шаг. Но однажды один из этих людей шагнул ко мне, преградил путь, и устремил на меня участливый взгляд.

— Если завтра вы умрете, куда вы попадете — в рай или в ад?

Сообразив, что попался, я бросил ему в лицо:

— Да какая разница!

На самом деле это означало лишь одно — я уставал, даже когда просто размышлял над этим вопросом. Действительно выбивался из сил. Может, жизнь, имеющая характер вечной, и вправду продолжается вечно. Но это больше не имело значения. Настоящая любовь в этой жизни, даже без вечности, все равно останется «бесценной жемчужиной». Но вечность без жизни, имеющей характер вечной, ничего не стоит.

Зная, что я пастор, мой собеседник выслушал мой ответ, вспыхнул и раздраженно возразил:

— Поглядел бы я на вас потом, в Судный день!

Я не знал, что ему ответить, и выпалил те же слова, что и Иисус Петру, который пытался отвратить его от миссии:

— Отойди от меня, сатана!

Я сознательно решил не думать, попаду ли когда-нибудь в рай. В сущности, если Богу можно помочь, отказавшись от моей будущей жизни в раю (потом) ради какого-нибудь доброго дела на земле (сейчас), пусть делает, как считает нужным. И я сбросил оковы, открыто заявив об этом Богу.

Недавно я спросил у одного старого бруклинского раввина здесь, в Нью-Йорке:

— Равви, что говорит иудаизм о вечной жизни? Только не надо подробных объяснений. Мне хватит и краткого ответа. Он уверенно ответил:

— Один мир за другим, дружище, один мир за другим. И я понял, что такой же ответ услышал бы от Иисуса, раввина из Иудеи.

И теперь я молюсь: «Дорогой Бог, я хочу любить тебя, себя, людей, всю жизнь. Помоги мне научиться жить одним миром».

Внутри собора

Какой бы чудесной ни была вечность, она — побочный продукт. Жемчужина — это не христианство, не принятие Богом и не вечность. Жемчужина — это Царство Божье, приглашение учиться любить по-настоящему. И школой этой любви является жизнь — наша обычная жизнь, та, которой мы живем, а не та, о которой мечтаем.

Только жизнь может изменить наше богословие. Мой любимый преподаватель из семинарии, Джон Паулин, однажды за обедом разговорился с небольшой группой учеников о том, что он называл «двойной герменевтикой» (герменевтика — искусство истолкования чего-либо). Когда ранняя церковь столкнулась с необходимостью принимать решение о том, признавать или не признавать обращение неиудеев в христианство, ее лидеры собрались, чтобы дать ответ на вопрос: должны ли язычники стать иудеями прежде, чем стать христианами?

Услышав, что язычники были окрещены, собравшиеся не знали, как быть. Их муки трудно переоценить. В Библии они прочитали одно («нет, нельзя»), а теперь реальность, сама жизнь, которую они вели, противоречила прочитанному («да, можно»). Они осознали, — возможно впервые с такой ясностью, — что жизнь нельзя сбросить со счетов. Не только религиозные тексты, но и жизнь требуют добросовестного толкования.

Отблеск тех трудностей можно увидеть в мучениях некоторых нынешних христиан, вынужденных примирять Библию и гомосексуализм. По-видимому, кое-кто из христиан толкует Библию так, что она вовсе не помогает им любить по-настоящему. Независимо от того, миримся мы с существованием гомосексуализма или нет, есть что-то неправильное в нашем толковании этого вопроса, как и в толковании проблемы санкционированных религиозных войн, истребления коренных североамериканцев, поддержки рабовладения и угнетения женщин.

Вопрос, как быть с язычниками, стал первой из подобных дилемм для ранней церкви; его последствия чрезвычайно поучительны.

Выслушав выступающих на церковном собрании, Иаков, брат Иисуса, поднялся и сказал: «Мужи братия! послушайте меня». Когда все утихли, он продолжал: «Бог первоначально призрел на язычников, чтобы составить из них народ во имя Свое; и с сим согласны слова пророков, как написано…» Затем Иаков привел слова пророков древности. До тех пор юная христианская церковь толковала и воспринимала реальность новой жизни своих приверженцев через призму Священного Писания. Но на этот раз дело обстояло иначе. Теперь церкви пришлось учиться толковать Священное Писание, воспринятое сквозь призму реальности. Язычники — в Царстве Божьем? Да, это подтверждает реальность, значит, Священное Писание придется истолковать заново.

Так произошла метаморфоза богословской методологии.

Вместо того чтобы пренебрегать ландшафтом жизни ранним христианам понадобилось вновь научиться читать священную карту писаний. Если карта, пусть даже священная, и реальность не соответствуют друг другу, ясно, что мы не можем пользоваться этой картой и тем самым осквернять реальность. Творить зло ради текста — значит осквернять текст. Текст относится непосредственно к жизни. А жизнь побеждает. Жизнь всегда побеждает. Подобно воде, она всюду найдет дорогу.

Сегодня мы столкнулись с похожим препятствием. Нас вновь просят найти ответ на вопрос: «Что даст мне следование за Иисусом?» На пороге, на котором стоит христианство в начале XXI века, давние ответы исчезают, нас вновь окружает пустота. Появляется новое прочтение писаний, рождается новое богословие, которое чтит лишь то, чья реальность бесспорно священна — жизнь. Наша жизнь, ваша и моя, взаимосвязана. Это единственное, что нам известно. Во все остальное мы верим.

Чтобы увидеть красоту христианства как «жизненного пути», а не «пути из жизни», требуется время. Мой друг, Анте Иерончич, преподаватель религии в университете Эндрюса, объяснил мне: чем более велика истина, тем больше времени требуется человеческим глазам, чтобы привыкнуть к ней и рассмотреть как следует. Это все равно, что войти в собор, добавил он. Поначалу в нем темно и тихо. Вот почему следует подождать, просто смотреть и слушать, пока глаза не научатся видеть, а уши — слышать. Как только наши органы чувств привыкнут к новой обстановке, мы разглядим и красоту, и глубину. Темноту вытеснят краски и формы, сквозь тишину начнут пробиваться звуки. И то, что окружает нас, окажется прекрасным. Иисус вновь сказал бы: «Кто имеет уши слышать, да слышит», призывая нас внимательнее прислушиваться к глубокой истине в тихом веянии ветра, голоса Божьего снаружи и внутри нас.

Что истинного было в прихожанах балканской церквушки, где я крестился? Они учились у Иисуса любви. Христианство со всеми его текстами, традициями и обычаями, — не что иное, как шкатулка с сокровищами, в которой хранится история Иисуса. С тех пор эта община служит мне маяком в открытом море, оберегает меня от утраты религии.

Когда я окунулся в воду и вышел из нее, я впервые стал нормальным. Обновленным слухом и зрением я начал воспринимать мир, учиться настраивать свои органы чувств на изучение Царства Божьего, мира как такового. Теперь я ищу Бога не вдали от нашей жизни, а в ней самой, только глубже и дальше.

Как и в начале, Дух Божий еще витает над крестильной водой. Вечный небесный свет и звуки не скрыты от нас. Их отражение — в соборах наших религиозных традиций. Мне помог увидеть и услышать их в этой жизни Иисус, сказав: «Следуй за мной, и тебе будет лучше — или не будет. И все-таки следуй за мной. С тем, что я тебе предлагаю, не сравнится ничто: ты научишься по-настоящему любить». Иисус любил так преданно, что умер ради чего-то большего, нежели он сам. Такой должна быть и религия, утверждающая, что следует за ним.

Глава 9

Когда мой Бог становится вашим Богом

В секуляризованной Европе, где я вырос, подавляющее большинство людей не придерживались каких-либо традиционных религиозных убеждений. То же самое относилось и ко мне в школьные годы. Мы, большинство, явно отличались широтой взглядов. Верующие же были в лучшем случае эмоционально или интеллектуально слабы, а в худшем представляли опасность для общества в целом. Так или иначе, им не следовало доверять ответственную работу и высокие посты.

«Разве можно рассчитывать на представителя власти, который верит в какие-то туманные идеи вроде Бога, а не опирается на рациональное мышление, когда он принимает решения?» — спрашивали мы друг друга и качали головой.

Вот почему родные выгнали меня из дома, когда я решил стать христианином. Они хотели, чтобы я усвоил суровый урок, касающийся религии, и чтобы он пошел мне на пользу. Хотя мой отец твердо помнил о своей этнической принадлежности к мусульманам, он не был по-настоящему верующим. Как бы странно это ни прозвучало, он был и идейным мусульманином, и столь же идейным врагом религии. Он просто хотел хорошо жить — а это, как уже было сказано ранее, означало радоваться жизни и беречь свою честь — так, чтобы его не беспокоили религиозные люди. Он считал, что мир разделен на два лагеря: нормальных людей и религиозных людей. А я переступил черту, перешел на другую сторону. После четырех месяцев тревожного сосуществования, слез, угроз и уговоров, отец счел последним средством изгнание из дома и семьи. Он объяснил мне условия и объявил: «Выбирай: или мы, или они».

«Если в следующую субботу пойдешь в церковь, домой не возвращайся», — предупредил отец. В четверг я погрузил свои вещи в машину друга и уехал. Я стал блудным сыном, оставил моего земного отца» чтобы быть рядом с небесным. Такой вот выбор.

Я оставил тех, кого раньше звал «мы», чтобы присоединиться к тем, кого называл «они».

Несмотря на то, что позади я оставил слезы, крики и бесконечные споры, покинуть дом оказалось труднее, чем я рассчитывал. Я начал скитаться из одного дома в другой, жил у товарищей по загребской церкви, готовых помогать мне, но повсюду мне недоставало тепла, прикосновений, звуков, вкусов и запахов моей родной семьи.

Однако какими бы трудными ни были эти двухлетние скитания и тоска по дому, в результате моего обращения в веру произошло кое-что еще более страшное.

Мой мир сжался.

Из моей жизни ушли сотни людей, не принадлежавших к числу христиан. Я обнаружил, что общаюсь почти исключительно с христианами. Я стал последователем Единого Бога, но мой мир оставался разделенным. Для нехристиан мы, христиане, были чужие, «они». Для нас, христиан, чужими были атеисты, иудеи и мусульмане — «они». Разумеется, мы, христиане, никогда не признавались в этом, но строили свою жизнь так, чтобы избегать «их». Мы отгораживались от «них», «они» отгораживались от нас. Все мы считали, что мир стал бы лучше, будь в нем побольше «своих» и поменьше «чужих».

Конечно, я видел и других людей, но не жил с ними. По крайней мере, по-настоящему. Разумеется, я делал вид перед самим собой и другими, что это ничего не значит, но со временем, пока они отвергали меня, начал отвергать их, в итоге мой мир существенно сжался, и, как я понял позднее, мое сердце сжалось вместе с ним.

Оценочные критерии перевернулись. «Разве можно рассчитывать на человека, который в трудную минуту, когда надо принимать решение, полагается на собственный разум с его ограниченностью и своекорыстием?» — вопрошали мы, христиане, и качали головами.

Через десять лет до меня вдруг дошло, что у меня не осталось близких друзей-нехристиан! Я просто взял и перешел на другую сторону! Осознание было мучительным и унизительным. В месте, куда вонзалась божественная заноза, образовалось острое воспаление, особенно когда я понял: жизнь в изоляции, неважно, на какой стороне, — это вовсе не жизнь, имеющая характер вечной.

Братья и сестры

Слова еврейского языка, которыми обозначается умение Бога и людей сострадать, имеют корень рехем, то есть «чрево». Родственное арабское слово «рахим» — корень двух имен Бога, которые упоминаются чаще прочих — «Милостивый» и «Милосердный»; ими начинаются все суры Корана, кроме одной. Когда Библия и Коран называют Бога «милостивым», возникает максимально понятный человеку образ. В этих текстах говорится в буквальном смысле, что Бог «подобен чреву». Как женщина ощущает сострадание к ребенку, появившемуся из ее чрева, так и Бог сострадает нам. Как ребенок сочувствует брату или сестре потому, что они вышли из одного и того же чрева, так и человек должен сочувствовать любому другому человеческому существу.

Когда отошли воды Божьи, все мы появились на свет.

Провозглашая «Бог есть Бог всех народов», пророки напоминают: «Разве мы вышли не из одного чрева? Разве всякая жизнь — не наша жизнь? А каждое страдание — не наше страдание?»

Ваша утрата — не только ваша, и моя утрата — не только моя. Хорватия — не только для меня, Америка — не только для вас. Американское — не только для меня, а азиатское — не только для вас, христианское — не только для меня, атеистическое — не только для вас, мусульманское — не только для меня и индуистское — не только для вас.

Согласно Библии и Корану, Бог «чревоподобен». Склониться перед Единым Богом означает обнаружить сострадание, которое мы носим в себе. Какими бы ни были наши представления о сотворении — либо Бог создал нас, либо все мы по какой-то случайности зародились в первичном бульоне, — все мы пришли из одного и того же места, следовательно, мы братья и сестры.

Наше общее происхождение предшествует и, следовательно, превосходит нашу идентичность. Словно в семье: как бы трудно нам ни жилось вместе, как бы ни были нарушены отношения, ничто не может по-настоящему разделить нас.

«Они» — это, в сущности, «мы».

Достаточно ли Бога?

Библия начинается рассказом о сотворении мира и человечества в нем — девственно-чистого, гармоничного и прекрасного. Однако в конце первого этапа сотворения Бог объявил, что все это хорошо, а Адаму «не хорошо быть одному». В идеальном мире ему было одиноко, ему чего-то не хватало.

Одного Бога было недостаточно.

Так захотел Бог. Бог сотворил нас такими, чтобы мы, подобно Адаму, не довольствовались одним только Богом. Согласно преданию о сотворении, Бог создал вселенную, где нам нужен кто-то еще, помимо Бога, чтобы удовлетворить наши потребности. Бог распорядился так, что мы нужны друг другу, чтобы населить этот мир.

Эта потребность в другом — часть совершенства Адама. Она демонстрирует целостность Адама, а не то, что он несчастен.

Без других нам не может быть хорошо. Без стремления к другим мы не можем быть целостными. В 90-х годах, когда я прибыл в США, меня повсюду — в литературе, на учебе, в прессе — преследовали слова о том, что «в Америке можно быть, кем хочешь». Эти неограниченные возможности привлекали, придавали сил, убеждали граждан верить, что каждый из нас способен сам строить судьбу. Удивительно, думал я. И решил воспользоваться этим преимуществом, добиться своего в Америке. В то же время мне казалось, что, стремясь стать тем, кем я хочу, я отворачиваюсь от чего-то священного, благого, но не американского, по крайней мере, с точки зрения распространителей лозунга.

Действительно ли я хочу быть всем, кем мне хочется быть? Предположим, я хочу быть великим архитектором. Очевидно, что моя мечта повлияет на жизнь и мечты других людей — тех, которые убирают мой кабинет, моют посуду в ресторанах, где я встречаюсь с другими архитекторами, роют котлован под фундамент, освобождают место для моих зданий, и это лишь малая часть людей и подробностей, которых потребует осуществление моей мечты. Чтобы моя мечта сбылась, должны найтись люди, которые мечтают стать уборщиками, мойщиками посуды и строительными рабочими. Если они не станут мечтать об этих ролях (или, по крайней мере, не смирятся с ними), тогда чья-то мечта не сбудется. Наши индивидуальные мечты неразрывно связаны с жизнью других людей начиная с членов наших семей и заканчивая жителями другого конца света. Мы живем не в параллельных вселенных, а в Царстве Божьем, в одном мире, на одной конечной и целостной планете, где «все относится ко мне» плюс «все относится ко всем нам». Моя задача — заботиться о благополучии уборщиков, мойщиков посуды и строительных рабочих, если я хочу, чтобы они помогли мне стать архитектором. Эта мечта относится и к ним.

Своим дочерям я объяснял: согласно священным писаниям человечества, Царство Божье имеет отношение вовсе не к Богу — или, по крайней мере, не к нашей версии Бога. Богу не нужны поклоняющиеся, чтобы исцелить уязвленное самолюбие Бога. Это мы превратили Бога в жаждущее похвал, жадное до любви, эгоцентричное существо, похожее на нас. Наоборот, сострадание и мечты Бога, если углубиться в религиозные тексты, предназначены нам в первую очередь для того, чтобы мы признали наше общее происхождение и общую судьбу. Бог создал человечество, чтобы получилось общество. В этом смысле верить в Бога и жить ради Бога означает веру и жизнь друг ради друга.

Если я буду упорствовать в своем желании стать тем, кем хочу, тогда моя семья, мои соседи, мой город, моя страна и в конечном счете — все человечество будут обременены, а не благословлены моей мечтой. Но если я буду стремиться стать таким, какими хотим стать мы, у мира есть шанс. Разумеется, жить вместе нелегко, иногда даже невозможно. Но не следует пренебрегать воображением. Если люди не начнут отстаивать свою свободу представлять будущее человеческого общества посттеократическим, посткоммунистическим и — это особенно трудно в нынешнем мире, где мы воспринимаем людей как Homo economicus — посткапиталистическим, то все мы вместе с планетой будем неуклонно двигаться к самоликвидации. В настоящее время преобладают представления о том, что коллективный труд эгоистичных индивидуальностей — путь к мировой гармонии. Эти представления исчерпали себя.

«Пост-» не означает «анти-». Эта приставка указывает, что нечто, прежде эффективное и помогавшее нам продвинуться вперед, утратило эффективность, и для того, чтобы жизнь на этой планете продолжалась, должно родиться новое, что понизит на пункт-другой значимость «я» и вместе с тем повысит значимость «мы», а затем снизит значимость и этой группы и побудит нас обратить внимание на чужих, на «них», как на путь к изобилию жизни.

Когда меня выставили из дома, только моя тетя Зухра отважилась пойти наперекор моему отцу, регулярно приглашала меня к себе на выходные, чтобы я немного отдохнул душой, и ставила на стол мои любимые блюда. Она внушала мне, словно малышу, что я, как последователь ислама, должен научиться «покоряться» (это буквальное значение слова «ислам»). Мне понадобилась целая жизнь, чтобы преодолеть интуитивную негативную реакцию на эту гнетущую концепцию подчинения и понять, что именно по причине людского подчинения мы живы и уживаемся друг с другом. Оглядываясь назад, я понимаю, что мы выжили и уцелели благодаря подчинению тети мечтам обо мне, ее племяннике, и моим мечтам, посвященным ей, моей тете, а также благодаря подчинению всех нас благополучию моей семьи, друзей, незнакомых людей и врагов.

Позднее, когда я уже был христианином, воспоминания о тетиных словах помогали мне понять, что заповеди Иисуса о любви к Богу и любви к ближнему — по сути дела, одно целое. Любовь едина. Подчинение едино. Все, что отделяет одно от другого, отделяет нас от Бога. То, что сводит нас вместе, приводит нас к Богу.

Древние священные писания служат основанием для критической оценки нашей нынешней ситуации. Тысячелетняя вера и мудрость учат нас: вместо того, чтобы замкнуться в себе, наше религиозное воображение способно увести нас к границам личности, к нашим пределам, где, как ни парадоксально, мы можем приблизиться к себе настоящим. Заботы о самих себе в итоге не придадут нам силы, а умалят всех нас.

«Быть» — значит принадлежать друг другу. Могут ли иудаизм, христианство и ислам обновиться так, чтобы Бог стал Богом всего человечества? Если каждый обратится к своей истории, текстам, традициям, если копнет глубже, чем когда-либо раньше, перемены смогут произойти. Заглянув в глубину, мы достигнем дна колодца наших религиозных традиций и вновь откроем для себя Бога, который не отдает предпочтение никому из «нас».

Как жить вместе «нам» и «им»

Недавно я побывал в Ромему — иудейском собрании в Верхнем Вест-Сайде, в Манхэттене. Этих людей возглавляет раввин Давид Ингбер. Вечерняя служба в пятницу, посвященная наступающему на той неделе Пуриму, проводилась в арендованном спортивном зале; одна его стена состояла сплошь из окон, многие были открыты. По ходу службы все мы обратились к Иерусалиму, оказавшись спиной к окнам, и негромко запели еврейскую песню надежды и стремления, но нас прервал голос, доносящийся из темноты снаружи. От такой неожиданной помехи мы занервничали. Этот сильный и страстный женский голос пел по-испански песню, слова которой были положены на мелодию, пришедшую откуда-то из Южной Америки или с Ближнего Востока. Поскольку голос незнакомки оглашал темную улицу города, влетал в наши окна и заглушал наши голоса, раввин Давид решил воспользоваться случаем и предложил: «Споем вместе с ней». Так мы и сделали. Мы начали импровизировать все вместе, в унисон, вплетая в песню незнакомки нашу еврейскую мелодию. Кто-то из собравшихся вдруг прервал раввина криком: «Скорее сюда, к окнам!» Мы обернулись, бросились к окнам и застыли в изумлении.

Прямо перед нами проходило христианское пасхальное шествие с четырнадцатью большими черно-белыми изображениями картин крестного пути; четырнадцать молодых мужчин в белых одеждах вели священника, несущего крест. Сотни последователей Иисуса из Испанского Гарлема собрались перед зданием и увлеченно пели. Иудеи замахали руками над головой жестом благословения, некоторые стащили с голов ермолки и подбросили их вверх. Участники шествия обернулись к большим окнам и увидели силуэты целой толпы радостно машущих иудеев. Христиане замахали в ответ. На миг случившееся сконфузило всех. Святая неловкость. Но вскоре мы не выдержали и заулыбались.

Это навело меня на мысль: когда мы понимаем, что принадлежим друг другу, что происходит с нашими различиями? Если «они» — на самом деле «мы», разве границы между нами не должны исчезнуть? Разве прекрасные, хоть и разнообразные песни наших религий не сольются в одну? Богослов Йельского университета Мирослав Вольф объясняет, каким образом границы между отдельными личностями и группами являются частью их существования, какими они были задуманы. Бог разграничил сушу, воду и воздух, мужчину и женщину, свет и мрак, а также установил множество других границ. Независимо от того как возник мир — за краткий промежуток или за миллиарды лет, благодаря Богу или без Его участия, — существование требует границ. Без границ в мире воцарился бы хаос. Вольф пишет: «Отсутствие границ порождает беспорядок, а беспорядок — это не конец обособленности, а финал жизни… Запретите все границы, объявите все особенности угнетающими, снабдите ярлыком «запрещено» все видимые различия — и получите бесцельное шатание вместо целеустремленности, рискованную деятельность вместо нравственных обязательств и ответственности, а в конечном счете — оцепенение смерти вместо танца свободы».

Наши различия животворны. Это не вопрос обстоятельств, а дело принципа. Если реальность относительна, дифференциация — благо.

И в то же время все мы едины. Вольф спрашивает: «Кто это — мы? Мы — люди, обладатели всесторонней и меняющейся индивидуальности; многие другие — это часть того, что мы собой представляем. Мы можем попытаться извлечь их из себя, чтобы стать исключительными, но в этом случае мы проявим насилие по отношению к другим и к себе. Кто эти другие?.. Это не просто окружающие. Они тоже сложные и динамичные индивидуальности, часть которых образуем мы, если находимся рядом. Точно так же, как другие "населяют" нас и привносят с собой историю, так и мы "населяем" их».

Наша «инаковость» — не абсолютное свойство нашего существа, не физическое (сама наша жизнь зависит от других), не интеллектуальное (мы не можем познавать, не будучи познанными) и не духовное (никто из нас не может обладать всем, что священно). Мы все — часть большой жизненной сети, в которой другие — часть нашей собствен­ной жизни.

Все мы особенные.

Но не обособленные.

Вспоминая историю своей жизни, теперь я понимаю, что каждый из миров, к которому я принадлежал, считал себя не просто отличным от прочих, но и отделенным от них. Все мы воспринимали наши границы как то, что нас разделяет.

Подобно стенам.

Когда я просил людей закрыть глаза и представить себе границу, большинству представлялись именно они, стены.

Почему стены?

Почему не окна?

Или не двери?

Почему не мосты?

Ведь и они границы — разве нет?

Бытие чужаков

Мы смотрим на чужаков и говорим: «Мы с Богом, и Бог с нами. Мы правы и находимся внутри, а они — неправы и находятся снаружи». Таким образом мы держим Бога в услужении, в клетке, выстроенной из слов, значений, учений нашей религии. В этом случае Бог неизбежно превращается в не-божество, а наша религия — в своекорыстную идеологию. Но Бог, которого можно удержать в рамках нашей религии, недостоин поклонения.

Если мы не принимаем мир как нашу общину, тогда либералы от консерваторов, верующие от неверующих, мусульмане от иудеев, христиан и атеистов отличаются лишь тем, где именно мы проводим границы, разделяющие мир, и кого осознанно или бессознательно очерняем. Стоит нам разделить мир на «своих», которые «понимают» (благо) и «чужих», которые «не понимают» (зло), цель жизни становится более чем очевидной! После этого наша жизнь будет направлена на преуменьшение зла и увеличение блага в мире. Чем больше людей мы сумеем перетащить через стены в наши владения, тем лучше станет мир!

Даже те, кто говорит: «Я вообще нерелигиозен», Тем не менее, делят мир. Все боятся неких отдельно взятых людей или групп людей и обвиняют их во всех недостатках мироустройства. Антисемиты использовали для этой цели евреев. Евреи — амаликитян. Христиане и мусульмане — язычников и друг друга. Атеисты обвиняли христиан. Протестанты — католиков. Хуту — тутси. Белые — черных. Коммунисты — капиталистов. Богатые — бедных. Вдобавок ко всему, как убедительно и тревожно доказывает Мирослав Вольф, каждая группа, некогда бывшая жертвой, в свою очередь тем или иным способом становилась преступником. Рано или поздно все, кто был исключен, начинали изображать не только полную невиновность в событиях прошлого, но и нежелание делать шаги к оздоровлению.

В своем лучшем проявлении религии утверждают, что наше желание иметь узкие «избранные круги» — на самом деле деформированное стремление принадлежать. Пока мы чувствуем себя отвергнутыми, мы продолжаем отвергать других. К.С. Льюис однажды сказал, что пока вы движимы этим желанием быть в избранном кругу, «вам никогда не добиться желаемого. Вы пытаетесь очистить луковицу: если вы успешно справитесь с делом, от луковицы ничего не останется. Пока вы не победите страх быть «чужим», вы останетесь таковым!».

Переломный момент в существовании религий

Когда Бог призвал Аврама, отца христиан, мусульман и иудеев, то предложил ему покинуть свою землю — родных, дом отца, все, что он знал в этом мире. Бог сказал: «Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего… и благословлю тебя… и будешь ты в благословении… и благословятся в тебе все племена земные». Иными словами, «Я хочу благословить мир. Ты не мог бы согласиться принять это благословение и передать его?» Веру Аврама предстояло измерить благословением, которое он принесет чужакам. Благословение служило орудием. Он сам не был благословлен. Его благословили стать благословением.

И это еще не все.

Аврам и его потомки были призваны благословить других так, как Бог благословил их, и, следовательно, позволить им, другим, быть благословением. Сомневаюсь, что без понимания этой истины я остался бы христианином или принял бы любую другую монотеистическую религию. Я стал христианином потому, что узнал, как сильно Бог любит меня и как много я должен предложить миру. Но я остался христианином не по этой причине. Благословения, данного мне — любимому Богом и имеющему возможность изменить мир, — не хватало для поддержания моей веры. Мне помогало благословение, данное другим: Бог любит их, они благословлены, чтобы быть благословением для меня. Бог благословляет все живое.

Мне предложили принять его.

«Взять» и «принять» — не одно и то же. «Взять» указывает на нашу силу. «Принять» — на нашу слабость. Но эта слабость священна.

Мы призваны научиться не только благословлять «их», но и быть благословленными «ими», таким образом способствуя процветанию других религий, творящих добро и составляющих часть нашего взаимозависимого мира. В будущем в нем станут процветать те религии, которые научатся измерять успех не только количеством своих приверженцев или количеством благословленных «чужаков», а тем, сколько от этих «чужаков» досталось благословения им самим. Это и есть переломный момент. С тех пор как я стал христианином, меня учили отдавать. Об этом мне твердили постоянно, этому я все время учил других, когда сам стал пастором. С первых дней после моего обращения, на протяжении всей учебы в семинарии и работы пастором в городе я слушал из уст других и говорил сам: «Любите людей там, где учитесь. Любите людей там, где живете. Любите людей там, где работаете». Мы призываем друг друга служить окружающим, и под этим служением всегда подразумевается помощь, удовлетворение потребностей, наставление. Отдавать, отдавать, отдавать им. Благословлять, благословлять, благословлять их. Любить, любить, любить их.

Поскольку в христианских церквах нас учат любить других и организуют нашу жизнь так, чтобы мы их любили, как странно, думал я, что, согласно результатам опросов, нехристиане воспринимают христиан как людей, которые не любят! Как такое может быть?

Взяв себе за правило регулярно абстрагироваться от своей евангелической религии и ее смысла, чтобы взглянуть на них со стороны, вот что я заметил. В общем и целом мы и вправду не любим, потому что не знаем, как принимать. Нам хватает любви, чтобы принимать от других материальную помощь, похвалы, дружбу, но мы не позволяем им учить нас тому, что связано с Богом, благом и благодатью — словом, со всем тем, что действительно имеет значение. Да, мы принимаем их доброту в духе признательности, но считаем, что в делах Божьих им нечего добавить к нашим поискам жизни, имеющей характер вечной. В нашем представлении мы — дарители, а они — получатели. А это неправильно с христианской точки зрения.

Мы отдаем потому, что дарители осуществляют контроль.

Мы благословляем потому, что благословляющие осуществляют руководство.

С другой стороны, принять — значит чего-то лишиться. Дары неизбежно меняют отношения. Как утрированно выражаются эскимосы, «подарки обращают в рабство». Принимающая сторона обычно воспринимается как слабая в этой сделке, может оказаться связанной обязательствами и утратить независимость. И наоборот, дарение позволяет нам сохранять контроль, завуалированным способом сообщать о превосходстве нашей точки зрения. Поскольку наша религия или мировоззрение — отражение всего, что мы считаем правильным, ценным и красивым, поскольку они придают нашей жизни смысл, принятие даров от других ощущается как потеря лица, контроля, власти или ценности. Мы считаем, что таким образом демонстрируем слабость или нужду нашей группы, выказываем свою незначительность, зависимость и неполноценность в отношениях с другими.

Таким образом, возможность оказывать помощь, проявлять любовь и заботу — «высшая привилегия» религии, считающей себя на земле самодостаточной. Да, мы научились в некоторой степени терпимо относиться друг к другу; иудеи, христиане, мусульмане и атеисты научились вести параллельные жизни. Но чтобы достучаться до человеческого сообщества, нам следует научиться ценить то, что есть у других, временами принимать и зависеть — да, именно зависеть от того, что нам дадут.

Во взаимоотношениях между религиями позиция единственного распределяющего абсолютного благословения становится не только неразумной и надменной, но и ужасающе контрпродуктивной. Все хотят учить, и никто не желает учиться! Все хотят остаться при власти и отдавать, и никто не желает казаться слабым и принимать. Вот почему религии не знают, как раскаяться в своих исторических неудачах — чтобы подойти к ним, обычно требуется полвека, если такое вообще происходит. Покаяние означает, что кому-то требуется получить прощение, признать святую слабость и не делать вид, будто он выше человеческих недостатков.

Актом принятия мы признаем присутствие Бога в других.

Вот почему евангелизм в христианстве — распростра­нение Благой вести — в настоящее время доступен только зрелым душам, умеющим смиренно принимать. Распространение Благой вести — в первую, и главную, очередь процесс принятия этой вести не как единичного события, а как жизненного пути. Нам следует применять к окружающим слова: «То, чего я не знаю о Боге, благе и благодати, возможно, знает этот человек». Я пришел к выводу, что миру понадобятся христиане, как только христиане научатся нуждаться в мире. Это касается не только христиан — можно подставить вместо них приверженцев любой другой религии.

Принимая благословение от других, мы становимся товарищами с Богом. Принимая, мы всякий раз завершаем один круг благословений, которые Бог начинает с ними. Мы отдаем, получая.

Все подобно океану

Страх зависимости от окружающих парализует нас. Боящиеся не способны любить, а те, кто не может любить, не могут и получать. Цепь благословений прерывается, по спирали самодостаточности мы опускаемся все ниже. Мир, в котором все мы ведем параллельные жизни и воюем, чтобы сохранить границы, — этот мир остался в прошлом. Нет больше войн, в которых мы можем победить. Мы вернулись к тому, с чего начали. Современный мир подобен чреву, где все наши жизненные пути переплетены.

Все мы находимся здесь, на одной тесной планете, нравится нам это или нет, и эту реальность мы осознаем всякий раз, когда покидаем изолированные религиозные или идеологические круги и выходим на улицы. Среди нас все больше и больше других. Чуть ли не у каждого из нас они живут рядом, в семье, или будут жить, когда вступит в брак наш ребенок или внук. Отец вроде меня уже не может сказать, что сын мусульманки никогда не женится на моей дочери или что еврей не будет ее школьным учителем, или что атеист не поможет мне найти работу, чтобы накормить дочь.

Более того, жители других континентов — не просто другие, безликая толпа «там, далеко». Они — наши ближние, члены наших огромных семей, хотя нас и разделяет океан. Люди, которые жили до нас и будут жить после нас, тоже связаны с нами. Все, что мы делаем, связано с нашим прошлым, все, чего мы достигнем, перейдет в руки тех, кто придет нам на смену. Таким образом, облегчить страдания людей в далеком уголке мира или в отдаленном будущем — значит, не просто совершить акт благотворительности, а продемонстрировать солидарность. Отец Зосима, мудрый и почтенный старец из романа Достоевского «Братья Карамазовы», говорит: «Все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь — в другом конце мира отдается… ибо чуть только сделаешь себя за все и за всех ответчиком искренно, то тотчас же увидишь, что оно так и есть в самом деле и что ты-то и есть за всех и за всё виноват».

Те, кто уязвлен или благословлен нашими мыслями, молитвами или действиями, могут быть совершенно неизвестны нам, но наша жизнь все-таки повлияет на них, а их жизнь повлияет на нас. Что бы мы ни делали, ни говорили, ни думали, о чем бы ни молились, все имеет значение для «них». Сегодня более чем когда-либо наша доля жизни в мире взаимосвязана со всеми остальными. Гуань Даошэн так выразила эту мысль:

Возьми комок глины,
С водой помеси,
И сделай фигурки
Твою и мою.
Разбей их, сомни,
Водой размочи
И снова слепи
Тебя и меня.
Тогда во мне будет частица тебя,
В тебя попадет частица моя.
И нас никогда и ничто не разделит.

Любить Бога всей моей любовью

В 2005 году в Пакистане произошло чудовищное землетрясение, одна из величайших гуманитарных катастроф в современной истории. Тысячи людей погибли или были ранены, миллионы остались без крыши над головой. Боб Саймон из «60 минут» отправился в Кашмир, чтобы сделать репортаж о тринадцати парамедиках из Нью-Йорка, которые, пока весь мир пребывал в апатии и никак не реагировал на случившееся, бросили все и поспешили в район бедствия оказывать помощь в течение неопределенного времени.

Два мира встретились.

Их разделяли гигантские барьеры: культурные, религиозные, расовые, языковые. Встретились «те» и «эти». Поскольку слов для общения не нашлось, пользовались рисунками и языком жестов. Жители Кашмира не знали, как поблагодарить совершенно чужих людей. А те не знали, как ответить: «Нет, это вам спасибо».

И тогда один пакистанец показал парамедику руки.

— Смотри, у меня две руки.

Затем повернул руки ладонями вверх.

— Смотри, у меня на каждой руке пять пальцев.

И он заключил:

— И у тебя две руки. И у тебя на каждой пять пальцев.

— Человек. Я — человек. Человек. И ты человек, — просияв, добавил он.

Человеческая жизнь божественна во всех проявлениях. Мой предельно честный и умный нью-йоркский друг Норм Баггел однажды во время обсуждения после церковной службы поднял руку и выпалил: «Я не могу любить Бога». Мне вдруг вспомнилось, что Норм редко говорил «я люблю Бога», если вообще когда-нибудь говорил. Такого от него никто не ожидал. Он принадлежал к людям, которые обычно уклоняются от богословских дискуссий, так как не любят говорить и предпочитают действовать.

На каждом собрании находятся присутствующие, которые по какой-то причине не вписываются в группу, потому что у них не все в порядке — не понимают намеков, лишены вкуса, забыли принять душ. Норм всегда заводил с ними разговор, демонстрируя заинтересованность и открытость.

Поэтому, когда он заявил: «Я не могу любить Бога», все мы дали ему возможность объясниться, может быть, заявить, что слишком уж много шуму поднимают вокруг Бога. Он продолжал: «Я обязан любить стольких людей, а мое время и ресурсы ограничены. Если я добавлю Бога в список, ему достанется лишь малая толика. Но… — Норм сделал паузу, подыскивая верные слова, чтобы объяснить свое нелепое и кощунственное признание, а затем продолжал робко, словно прося позволения: — Если можно любить Бога, любя людей и мир, значит, я могу любить Бога всей своей любовью».

В этот момент я вдруг понял, как истинна и сладостна любовь Норма к Богу на самом деле. Норм не имеет отношения к Богу потому, что Бог имеет отношение не только к Богу. Или, наоборот, Норм имеет отношение только к Богу, потому что все в нас имеет отношение только к Нему.

Бог проживает свою жизнь в каждом из нас. Любить кого-либо — значит любить и Бога. Обижать кого-то — значит, обижать и Бога. Вот почему ранняя история монотеистических религий настолько значительна. Все началось с олицетворения этой истины. Еврейский народ призвали из Египта, чтобы он создал новое общество, которое благословит других справедливостью, миром, красотой человеческого опыта. Христианство зародилось как удивительное сообщество людей, которые были угнетены и отвержены, и пожертвовали своей жизнью. Когда пророк Мухаммад основал свою первую общину в Медине, он и его последователи старались в духе времени и места совершать радикальные индивидуальные и общественные преобразования, направленные на достижение справедливости, равенства и прав человека. Подобно Израилю и ранней церкви, им принадлежало «сообщество на земле». Когда для нас все только зарождалось, сердце наших сообществ находилось на небесах, а ноги уверенно ступали по земле.

Мы не можем просто «любить Бога».

То, что отдаляет нас друг от друга, отдаляет и от Бога.

То, что соединяет нас друг с другом, связывает и с Богом.

Бог непосредственно связан с другими, и пока мы не примем их, мы никогда не докажем свою преданность Богу.

Моя вторая молитва

Моя первая молитва преобразила мою жизнь. Я пробормотал ее на скамье в дальнем углу территории военной части, когда осознал, что Бог любит меня. Я просто сказал: «Бог», и мой мир навсегда изменился.

Еще одна молитва, преображающая жизнь, прозвучала на богослужении в христианской церкви Нью-Йорка. Способы толкования Библии и подходы к богословским вопросам, которых придерживались в этой общине, отличались от моих. В моей душе шла борьба. Я придерживался мнения, что все, кто не согласен с взглядами моей церкви, заблуждаются — значит, их следует поправить. Это мой долг! Мы узнали об этом из евангелий, мы должны быть учителями, а другие христиане — учениками. Поэтому, стоило мне зайти в другую церковь, как тревога буквально изводила меня, напоминая о догмах, которые я считал своим долгом защищать.

Но в этой церкви, в это воскресенье Возлюбленный вновь посетил меня. Служба была ничем не примечательна. Прихожане страстно и уверенно пели христианские гимны. Утомленная моим беспокойством о догмах, моя душа потянулась к пению этих людей. Мне захотелось запеть вместе с ними. И не просто запеть, а так, словно Богу нравится мой на самом деле скверный голос! Сразу узнанная волна благодарности окатила меня, когда я осознал: какими бы иными ни были эти люди, они мои братья и сестры — дар Бога, предназначенный для меня. В этот момент груз слов, накопившихся за десятилетие защиты моей религии, свалился с моих плеч. Ох, и глуп же я! Как я мог не принимать этих людей? Мне хотелось обнять и перецеловать ничего не подозревающих прихожан, как в ту ночь, когда меня впервые поцеловала Вера.

А потом вдруг мне захотелось уйти.

Влекомый невидимой рукой Возлюбленного, я поспешно вышел из церкви на оживленный манхэттенский перекресток с островком безопасности для пешеходов посередине. Стоя в толпе людей, я посмотрел вверх, на небо в просвете между высотными зданиями, и произнес вторую молитву, которая навсегда изменила мою жизнь: «Наш Бог». Вот именно.

— Наш.

Произнося это слово, я признавал, что Бог не только «мой». Что ни я, ни моя церковь, ни христианство не заведуем Богом.

— Наш.

Мне представилась монгольская семья, стоящая перед юртой — эту фотографию я видел в National Geographic. Я смотрел на кривые ноги отца-наездника, темные волосы его жены, лица двух ребятишек. А они смотрели на меня.

Мне представился имам, которого я никогда в жизни не видел — пышнобородый, живущий где-то в моем городе, служащий в мечети, возможно, на расстоянии нескольких минут ходьбы от моего дома. Его рука ласково коснулась моего плеча.

Мне представилась учительница из государственной начальной школы, убежденная буддистка. Она отдавала себя без остатка, работала дни напролет, медитировала, чтобы поддерживать в себе силы, и обучала мою дочь всему, что важно в жизни.

Когда я возносил молитву Господу, все они стояли вокруг меня. Я начал молитву, которой научил нас Иисус: «Отец наш…»

К кому относилось это слово «наш»?

После первой молитвы, когда я произнес: «Бог», обратный путь к неверию оказался отрезанным. Бог должен был остаться в моей жизни. После второй молитвы, когда я произнес: «Наш Бог», повернуть обратно к неверию было уже невозможно. Другим предстояло навсегда остаться в моей жизни.

Эпилог

Моя история — и, возможно, ваша

Когда я служил пастором в деятельной и дружной церковной общине «Кроссуок» (CrossWalk) в Южной Калифорнии, мои родители с сестрой приехали в гости из Хорватии. Они и прежде бывали в США, и мы навещали их в Хорватии, но эта поездка обещала быть совсем не такой, как прочие. По прошествии двадцати лет мои родные наконец согласились посетить мой христианский мир.

Едва ли не целыми днями мы готовили еду. Трое гостей лакомились роскошными блюдами американской кухни, аромат сытной еды вызывал воспоминания о том времени, когда мы были одной из счастливейших семей на земле.

Однажды в воскресенье, глядя, как мама ставит в духовку аппетитный вишневый штрудель, я подумал, какой постаревшей и изнуренной она выглядит. Но ее глаза сияли радостью ярче, чем когда-либо. Похоже, за последние двадцать лет нашей семейной борьбы ее сердце только выросло. Она превращала боль в благословение и раздавала его родным. От кого-то я услышал, что «благодать умеет не придавать значения». В таком случае моя мама была исполнена благодати, ведь она долгие годы не придавала значения непростительно эгоистичному поведению — моему и отцовскому. Что стало бы с нами, если бы не она?

Выглянув в окно нашей гостиной, я увидел отца: он, почти полвека олицетворявший непреодолимую движущую силу нашей семьи, терпеливо красил нашу веранду. Все, за что он брался, он делал добросовестно и с радостью, и любил вкусно поесть. Кем бы я был, если бы не он? Как бы я научился страстно любить жизнь, если бы его страсть не горела, освещая мне путь, если бы его цельность не вдохновляла меня?

Пока мама и отец увлеченно занимались домашними делами, которые нашли себе сами, моя сестра Бисера прилегла на диван вздремнуть. Я окинул взглядом ее стареющее тело. Двадцать лет она заботилась о родителях, пока они тревожились обо мне, и при этом успевала строить свою прекрасную семью. Моя сестра всегда была в семье источником веселья и здравого смысла. Я думал: «Она заслужила долгий и сладкий сон. Каково бы нам пришлось без ее стойкости?» Мне хотелось, чтобы мои дочери выросли похожими на нее.

За четыре недели, пока продолжался их визит, мы успели поговорить обо всем — кроме веры. Мы научились делать вид, будто религию можно оставить в другой комнате, как запертое на замок чудовище, которое лучше не тревожить. Все четыре недели каждые выходные мы с женой и двумя дочерями ходили в церковь, а наши гости оставались дома. И все время, пока мы были в церкви, мы думали о них, а они — о нас.

Потом мне вспомнилось то, что случилось двадцать лет назад, когда я вошел в отцовский кабинет, чтобы впервые сообщить ему о своей вере в Бога. И меня вдруг осенило: почему бы не сделать то же самое еще раз? Только на этот раз я могу пригласить отца в свой кабинет. Так я и поступил. Едва он вошел в мой кабинет, где мы остались вдвоем, я спросил:

— Хочешь посмотреть мою церковь и узнать, чем я там занимаюсь?

Отец отвернулся к окну.

— Ты же знаешь, как я к этому отношусь, — ответил он. — Не могу себя пересилить.

— Тебе и не придется, — возразил я.

— Не хочу, чтобы все подумали, будто я одобряю твою веру, — объяснил он.

— Наши религиозные убеждения тут ни при чем. Просто я тебя прошу. Потому что я люблю тебя, а ты любишь меня. Я хочу, чтобы ты увидел, из чего складывается моя жизнь, — я знал, что этот приезд моих родителей в другое полушарие наверняка станет последним, и добавил: — Отец, ты стареешь. Может, это твой последний шанс увидеть мой мир изнутри.

Помолчав, он ответил: «Ну хорошо» и тихо вышел из моего кабинета, все еще явно потрясенный после стольких лет.

В гостиной его с беспокойством ждали мама и сестра. Обе были посвящены в мои планы, обе бесшумно молились за меня и отца, повторяли слова, не относящиеся ни к какой религии. Через пару дней мы обсудили подробности. Мои гости должны были прийти на богослужение, но не ради музыки, а ради «лекции»: заставить себя произнести слово «проповедь» они так и не смогли. Им оно казалось слишком странным., В следующие выходные в моей церкви был наплыв посетителей, собралось около семисот человек. Дьяконы оставили места для моих родных, прибывших с опозданием, чтобы послушать «лекцию». Они появились, как только отзвучала музыка. Сестра шепотом переводила маме и отцу на хорватский. Я назвал свою проповедь одним словом — «Любовь». Поприветствовав собравшихся, я начал:

— Вот мой первый и самый непосредственный опыт любви, — на большом экране появился увеличенный проектором черно-белый снимок свадьбы моих родителей. Затем — их снятые с близкого расстояния лица, сияющие счастьем и любовью. Я представил их медовый месяц еще несколькими снимками, в том числе сделанным в автоматической фотографии: они целовались, обнимались, смеялись и никак не могли наглядеться друг на друга.

— Это любовь, — сказал я.

— А вот это — догадайтесь, кто?

На снимке мальчуган в комбинезончике сидел на ступеньках типового многоквартирного дома. Глаза маленького Самира блестели, их переполняли удивление и радость.

— Я живу на свете благодаря тому, что мои мама и отец любили друг друга.

Затем я показал несколько собственных снимков: на одном из них я усмехался. Это была усмешка человека, способного привести цитату из Библии по любому случаю, прервать любой разговор не о Боге и сменить тему — усмешка ревностного защитника Бога на земле.

— Незадолго до этого я стал христианином, — продолжал я. — Мои родители не поняли, как такое могло произойти. А я считал, что возможность стать последователем Иисуса — лучшее, что могло случиться со мной. Для родителей же это событие оказалось величайшим разочарованием жизни, — и я коротко рассказал о том, как они пытались образумить меня, а затем продолжал:

— Они испробовали все, что могли, лишь бы заставить меня одуматься, наконец выбились из сил и решили прибегнуть к последнему средству — выгнать меня из дома. Так они и поступили — с надеждой, что трудности чему-нибудь да научат меня и приведут обратно домой.

Но после двух лет разлуки они поняли, что больше не выдержат, и потому с радостью приняли меня обратно и научились сосуществовать со мной.

Когда я стал христианином, мои мама, отец и сестра были уязвлены так, что я не могу передать словами их состояние — вероятно, я даже понять его не смогу, но во всем этом проявлялась их любовь ко мне.

Сегодня они находятся здесь, в самом неожиданном для них месте. Впервые в жизни, впервые за двадцать лет моего пребывания в христианской вере, они переступили порог церкви. Возможно, это первое посещение станет для них единственным.

Есть люди, которые вынуждены терпеть наши разговоры и лучшие намерения, касающиеся нашей религии. Есть миллионы невоспетых героев Бога — таких, как мои родители. Даже Иисус почтительно и с состраданием признавал, каким трудным может оказаться ответ на его призыв для родных его последователей. И поэтому я прошу вас: пожалуйста, окажите мне любезность, поприветствуйте моих родителей стоя — за любовь, которую они дарили мне, хотя и не понимали меня. Для меня это чрезвычайно важно.

Все присутствующие поднялись с изъявлениями благодарности: продолжительными, громкими и искренними. Мне казалось, нас всех приподняла исцеляющая рука Бога, я наслаждался каждой секундой происходящего. Потом я сказал:

— Мама, папа, сестра, спасибо вам за любовь. Все хорошее, что во мне есть, досталось мне благодаря вам и вашей любви ко мне.

Я был горд своей церковью.

Я был горд своими родными.

В этот момент впервые за все время я принадлежал и родным, и церкви.

Мы все равно никогда не принадлежим религии. Мы всегда принадлежим людям. Даже наша принадлежность к Богу ощущается благодаря им.

После службы моя мама радостно улыбалась, словно ощутив приток свежей энергии, запаса которой ей должно было хватить на предстоящие годы; у сестры был умиротворенный вид — она понимала, что все ее попытки помирить нас наконец-то принесли плоды; отец неловко попытался справиться с волнением и пошутил, что моя «лекция» слишком уж затянулась — минут на сорок, не меньше.

Я не сомневаюсь, что мое решение следовать за Иисусом было прямым следствием родительской любви друг к другу и их любви ко мне. Когда я впервые прочел древние священные писания и узнал, как пророки и поэты древности любили и страдали за свой народ, как Иисус обращался к народу и страдал вместе с ним, и сколько благ принес ему, я обрел Иисуса. Благодаря моим родителям я с первого взгляда узнал любовь, как только ее увидел. Когда Иисус говорил в Ин 14: «Я есмь путь и истина и жизнь», я поверил ему. Родители стали моими первыми свидетелями пути, истины и жизни Христа — моими первыми евангелистами.

В тот день в церкви все мы наполнились небесной благодатью и испытали новое начало.

Расходясь к своим машинам, оставленным на стоянке, люди останавливались, чтобы переброситься словом с моими родителями, кое-кто даже пытался говорить с ними по-хорватски, чем доставил им радость. Казалось, Бог остановил время только для меня, чтобы я мог упиваться Божьей любовью. Этого момента я ждал два десятилетия: чтобы в моей церкви моих родных приняли как своих, а мои родные отнеслись, как к людям, к прихожанам моей церкви. Единый мир. Царство Божье прямо здесь, как и говорил Иисус.

Вихрь, который не остановить

Нам необходимы разговоры о религии. Продолжительные, глубокие, подробные разговоры. О каждой религии — под которой, повторюсь, подразумевается любая система значений — со всем человечеством, со всем этическим сообществом. Нельзя просто претендовать на «нашего Бога» как на «нашего судию». Наши религиозные и другие системы находятся в одной и той же лодке размером с нашу планету. Наши судьбы настолько взаимосвязаны, что никто не может сказать: «Прощу, оставьте меня в покое: я дырявлю дно лодки под моим сиденьем, а не под вашим. У меня своя жизнь, у вас — своя». Теперь все мы или поплывем, или утонем вместе. Жизнь никогда не бывает просто нашей. Бог, добро и благодать всегда присутствуют и в других, и преображение начинается, когда мы достигаем глубин нашей религии и обнаруживаем жизнь, в которой участвуют другие. Мы осознаем очевидное: Царство Божье принадлежит Богу, а не нам.

Еще одно определение для Царства Божьего, о котором говорил Иисус, — «реальность». Вместо того чтобы повторять: «Царство Божье здесь», Иисус мог бы сказать: «Царство Божье в том, как все устроено». Вот почему честность в разговорах о нашей религии нам не повредит. Наоборот, может исцелить. Подтверждения из реальной жизни — пенициллин для наших религиозных иллюзий. Никто не поможет нам, если мы смотрим на эти подтверждения как на чужаков.

Мои родные и моя церковь были чужими друг для друга. Чужак не такой, как мы. Чужак в образе Бога, в Божьем целем. И в том, и в другом.

Решения, которые мы не можем найти, и благословения, которые не можем получить, недосягаемы именно потому, что они находятся там, где, как нам «известно», их никак не может быть! Не в том, что нам известно, а именно в том, чего мы не знаем. Не в наших мыслях, а в том, о чем мы не думаем. Чужак, подобно небесному консультанту, которого никто не звал, способен увидеть то, чего мы не видим или отказываемся видеть. Чужак являет все это нам. В этом и заключается проблема с чужаками. Чтобы выжить, нам необходимо защищаться от чужаков; чтобы выжить, чужак нужен нам — только он поможет нам прозреть.

В священных писаниях проблема чужака представлена обратным образом и преображена в одну из самых действенных заповедей для верующих. Если Еврейская Библия повелевает «любить ближнего» всего один раз, в ней содержится не менее 36 упоминаний о «любви к чужаку», как в Лев 19: «Когда поселится пришлец в земле вашей, не притесняйте его. Пришлец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец ваш; люби его, как себя». В Новом Завете Иисус утверждает, что окончательное суждение о наших поступках можно сделать по тому, как мы обраща­емся со странником, ибо этот странник не кто иной, как Иисус. В мусульманском мире тексты Корана сообщают, что странников полагается впускать в дом, оказывать им почести, заботиться о них не менее трех дней, даже если эти странники считаются врагами.

Может показаться, что это всего лишь простое приглашение любить ближнего, но в этот настойчивый призыв Бога вложен гораздо более глубокий смысл. Меня всегда удивляло, почему таинственный священник Бога всевышнего, Мелхиседек, был призван благословить «первого» верующего, Аврама, и зачем Богу понадобились волхвы с востока (на самом деле мудрецы или астрологи), чтобы подтвердить, что новорожденный и вправду младенец Иисус. Разве не мог Бог обратиться к «нашим» людям?

Понимание наших отношений и жизни с Божественным — Святым, который всегда будет объединять нас, — неразрывно связано с нашими отношениями и жизнью в человеческом сообществе, с человечеством, которое также нас объединяет. Другой человек — частица Божественного, по образу которого он был сотворен. Не зная чужаков и не будучи узнанными ими, мы не можем возрастать в познаниях Бога и самих себя. В настоящее время глобализация превратила наши сообщества в чудесные сообщества чужаков, где у каждой религии вновь появился шанс превзойти свои ограничения! Как подтверждает история жизни раввина Брэда Хиршфильда, теперь мы призваны обращать внимание на человека перед нами прежде, чем на идеологию в нас, и отдавать предпочтение человеку.

Когда в Мишне (собрании ранних устных толкований еврейских писаний) говорится, что мир подобен колючему кусту с единственной розой и что эта роза — Израиль, а прочие народы — колючки, или когда Иисус утверждает, что лишь его имя приведет к Богу, будто бы подразумевая, что все, кто не знает Иисуса, покинуты Богом, или когда Коран гласит, что неверные должны быть уничтожены, смысл этих текстов изменится, если читать их в присутствии других. В буквальном смысле слова. Когда колючки, брошенные люди и неверные, находятся здесь же, когда они смотрят на тебя, жизненный контекст нашего толкования меняется, как и само толкование текста. И не только в общем направлении, но и в базовой логике. Когда Бог посещает нас посредством других, мы пробуждаемся и чувствуем то, чего никогда не ощущали прежде, видим то, чего раньше не могли разглядеть, думаем о том, что прежде нам и в голову не приходило. В присутствии других меняется все.

Золотое правило такого же отношения к другим, какого вы ждете к себе, лежит глубоко в основе всех значительных религий. Представим, как предлагает Карен Армстронг, что мы толкуем все наши писания как комментарии к этому золотому правилу, а также читаем все их — и, добавлю также, наши — писания, руководствуясь правилом Августина всегда стремиться к наиболее благожелательному истолкованию текста. Все это не только отразит наши лучшие традиции, но и, как ни парадоксально, поможет сохранить нашу религию. Стремление к Богу означает, помимо всего прочего, стремление к Богу среди других точно так же, как мы хотим, чтобы другие искали Бога среди нас.

Благожелательное истолкование также должно быть дополнено смелым толкованием текста — чтобы мы могли войти в динамический относительный конфликт с ним. Как и в отношениях с любимым человеком, в отношениях с текстом возникают разногласия и конфликты, а временами — прямое несогласие. Противоречие и несогласие со специфическими текстами в рамках всех отношений с целым текстом может оказаться способом воздать ему должное. Более того, готовность рискнуть своим положением внутри собственной религии и своим Богом ради благополучия других может стать гораздо более глубоким проявлением любви к своим текстам и послушания своему Богу. Для этого понадобится углубление нашей идентичности. Джонатан Сакс, главный раввин Англии, пишет: «Стремление к миру может быть воспринято как род предательства. Оно подразумевает компромисс. Это означает удовлетворенность меньшим, чем нам хотелось бы. Здесь нет простоты и ясности, свойственных войне, проблемы которой… недвусмысленны и очевидны. Война обращается к нашему самому фундаментальному ощущению идентичности: есть "мы" и есть "они", и смешение невозможно. Но когда враги обмениваются рукопожатиями, кто из них "наш", а кто — "не наш"? В мирное время развивается глубокий кризис идентичности».

Изменчивость и пассивная терпимость не выдержат рвения тех, кто боится мира. Как указывает раввин Сакс, «ему можно противопоставить только равное по силе и противоположно направленное рвение. Исцеление… если и придет откуда-нибудь, то лишь из сердца самого вихря».

В прошлом вихрь религиозной страсти исходил из нашего опыта посещений, исправлений и благословений Божьих. Сегодня Бог не отдаляется, а призывает нас пережить глубокие впечатления, обрести Бога в чужих, чего прежде никогда не делал народ Божий. Религию ждет увлекательное будущее. Для тех, кто открыт к общению с чужаками, вихрь будет существовать всегда.

Раскрытая тайна

Майстер Экхарт говорил, что наши религии подобны домам. В каждом доме есть люк где-то внизу, в подвале, и если мы спустимся достаточно глубоко, то через этот люк упадем в реку, протекающую под всеми нами. Прекрасно, думал я. Но тут же удивился: почему бы не воспользоваться парадной дверью? Почему истина о взаимной принадлежности доступна лишь тем, кто предпочитает болтаться в подвале? Почему нас надо втягивать в поиски хитростью?

Зачем пренебрегать этой истиной об общем благословении или скрывать ее? Почему бы не порадоваться ей?

Человечество — живой организм, тело, в котором религии — различные части, а разнообразие — вопрос жизни. У каждой части свои функции, каждая служит другим частям. Как и природное разнообразие, наша слава не уменьшается, а скорее, разрастается в служении благополучию других. Какой бы огромной ни была почка, она не выживет без связи с другими органами тела, служа им и будучи обслуживаемой ими. Мы не можем функционировать так, как, по-видимому, хочется некоторым людям: безмятежно, обособленно, как коллекция внутренних органов в отдельных стеклянных банках.

Что же в конечном счете позволяет религии процветать? Когда мы понимаем, что религия верна и соответствует своим идеалами, что она действует? По словам? Обрядам? Богослужениям? Традициям? Даже если все последователи религии «поймут» ее одинаково, этого все равно недостаточно для доказательства ее действенности! Обещание вашей и моей религии — не благополучие самой религии, а благополучие мира. Например, у земли — новой несчастной и угнетенной жертвы в мире — нет религии. Каждая религия должна заняться спасением земли, эту работу мы обязаны поделить потому, что все отвечаем за нее. Земля страдает, эти страдания объединяют человечество. Узы между нами носят мистический характер, но как говорит Пол Ниттер, известный современный богослов и специалист по плюрализму, «мистические узы формируются в этических действиях».

Следовательно, взаимозависимость — уже не избирательная активность, второстепенная по отношению к нашей идентичности. Слишком многое поставлено на карту, чтобы поручать эту работу тем, кто проваливается в люки наших религий. Пришло время раскрыть секрет нашего единства! Теперь наша идентичность создается у границ соприкосновения нашей религии с миром.

Когда будущее за нашим столом

Со своими дочерьми я всегда говорил о религии так честно и открыто, как только мог, делясь с ними тревогами и надеждами. Я объяснял, что мы должны сблизить наши религии не только для терпимости и диалога, но для того, чтобы помочь всем жить взаимозависимо.

Однажды вечером мы ехали домой с мероприятия, пробудившего немало вопросов в их юных головах. Мы познакомились с Боно, лидером группы U2, на частной вечеринке в Лос-Анджелесе, где он говорил о кампании Product Red по сбору средств в фонд помощи беднейшим районам мира и поддержания местной экономики. Наша старшая дочь Эна вручила ему стихи о положении африканских отцов и матерей, которые сама написала. Боно прочитал их, особенно отметил одну удачную строчку, поцеловал Эну и колоритно, на ирландский манер пообещал «всю дорогу до Дублина держать ее стихи у самого сердца, в нагрудном кармане пиджака».

На обратном пути наша девятилетняя дочь Лета подала голос с заднего сидения:

— А по-моему, эти религии никогда не будут жить дружно. Ничего у тебя не выйдет, пап.

Эна принялась спорить с ней, а Лета упрямо твердила, что иудеи, мусульмане и христиане просто не захотят.

— Слишком сложно, — объяснила она. — Люди хотят делать только то, что им хочется. И все хотят быть правыми.

Ни моя жена, которая вела машину, ни я не нашлись с ответом. Я задумался, дети не сводили с меня глаз. Два самых нежных существа, которых мы знали, обсуждали труднейшую из проблем земли.

Им пришлось. Под угрозой оказалось их будущее.

Я размышлял, согласились бы архиепископы, влиятельные муллы, главные раввины, почетные профессора, могущественные политики и ведущие экономисты придвинуть стул и пригласить будущее присесть к ним за стол переговоров и, может быть, приготовить еще несколько стульев — места для моей дочери или ваших детей.

Увы, такое случается редко. Только настоящее с его соображениями, касающимися непосредственного состояния экономики, политики и религии, приглашается за стол переговоров. Подрастающее поколение в дискуссиях не участвует. Мы не спрашиваем: «А как отразится это решение на людях, которые будут жить через пятьдесят или двести лет?» В своей книге «Ортодоксия» Г.К. Честертон высказал убедительный призыв чтить традиции и прошлое вместо того, чтобы поклоняться настоящему. По-видимому, мы приближаемся к новым вехам мышления, когда мысль Честертона о «демократии, разрастающейся во времени», будет охватывать и будущее.

Центром нашего внимания является сегодня, еще один способ сказать «мы». Мы стали эгоцентричными и потому разрушаем сами себя. Как я писал во вступлении, наши дети смотрят на нас с немым вопросом: «Что же вы натворили?»

А если Бог воспринимает нашу религию глазами детей, которые унаследуют землю после нас, и судит ее такой, как видит? Почему бы тогда не прислушаться к вопросам, которые задают дети? «Защитники Бога выслушали бедных?» «Они поняли, что обижают других?» «Они любили землю?» Что будет, если мы начнем толковать наши священные тексты и традиции не в тиши кабинетов, не в славе храмов, и не для того, чтобы сберечь прошлое, а, по сути дела, не пытаясь ничего доказать? Что было бы, если бы мы взялись изучать нашу веру, практиковать ее и молиться под пристальным взглядом наших сыновей и дочерей? Что если бы мы проявляли религиозность не просто как иудеи, христиане и мусульмане, братья и сестры в вере, а как матери и отцы?

Смех, слезы и спонтанный подъем

На следующее утро после визита моих родителей в церковь я подъехал к ней раньше, чем обычно. Я припарковал машину, вышел на пустую стоянку, где днем раньше мы стояли в кругу родных и друзей. Дух Божий еще витал здесь, прохладу калифорнийской ночи уже вытесняло тепло встающего солнца. Меня переполняла радость от встречи с Богом и сожаления о жизни, потраченной на борьбу из-за религии.

Мне неудержимо хотелось засмеяться.

Над своей религией.

Так я и сделал; я засмеялся, находясь один на стоянке. Мы, люди, смеемся, реагируя на несоответствие. Смех — один из способов справиться с расхождениями нашей жизни. Вот наша мечта о мире, а вот, пожалуйста, — сам мир. Вот надежды, которые мы возлагаем на свою религию, а вот и сама религия.

И все мы — мусульмане, христиане, иудеи, атеисты, индуисты, буддисты, колдуны и так далее — согласимся, что между нашими сокровенными чаяниями и нашим опытом есть несовпадение. Это печально и вместе с тем прекрасно. И смешно. Богослов Томас Оден пишет: