«Александр Евсеевич Хинштейн Березовский и абрамович. Олигархи с большой дороги От автора ...»
Для понимания сути следует сказать, что накануне, по «Эху Москвы» и в газете «Сегодня», сиречь в СМИ, подконтрольных Гусинскому, прошли какие-то неприятные для Березовского сообщения. Он решает вырыть топор войны, но начинать баталию в одиночку ему не с руки: Борис Абрамович остро нуждается в союзниках.
Одним из таких потенциальных заединщиков и может стать Олег Бойко. О нем, правда, в этих выступлениях не было ни слова, но что за беда! Со свойственной ему горячностью и напором Березовский, доведется, и жителей Сахары убедит в необходимости покупать песок за валюту; а эскимосов, соответственно, свежевыпавший снег.
Борис Березовский – Олег Бойко
Березовский: Ты газету «Сегодня» видел?.. Вот с этими друзьями надо разобраться до конца, и с одним, и со вторым… Олег, нам с тобой никто не поможет. Никакая власть, ни президент, ни правительство. У них свои проблемы. Да, мы нормальные люди, но когда у нас возникнут проблемы… Правильно, они власть, зачем им нам с тобой помогать…
У меня есть конкретный план действий.
Бойко: У меня тоже есть план действий. Надо только подумать, действительно, чего делать… Х. знает. У меня есть идея. Лучше это все хозяйство привести к публичному, что называется, раскаянию, и забрать эту х…ю обратно, и по поводу тебя, и по поводу меня, и по поводу других…
Березовский: Не понял, какое хозяйство?
Бойко: Ну, чтобы люди сказали: да, извините, ошиблись, больше не будем. Публично… Потому что просто уе…ть, это можно сделать, но это будет то же самое. Потому что уе…ли уже один раз, ни х… же не помогает.
Березовский: Ты имеешь в виду, чтобы они публично раскаялись?..
А какие у тебя есть инструменты для этого?
Бойко: Нет, инструменты простые. Нам надо просто подъехать, объяснить, что либо ху. м натурально до конца, включая вообще все, что можно…
Березовский: Не надо, Олег. Ну, не надо. Нужно просто точно понимать, какими силами мы располагаем. У нас есть офигительное средство… Офигительное! – Ты знаешь какое… И им нужно пользоваться так же, как они пользуются. Но они у нас просто по калибру не сравнимы.
Бойко: В общем, да. Но единственное, что нам-то нужно, чтобы нас не дое. вали. Результатом этой всей истории должно быть то, чтобы нас не дое. вали, а мы утвердились. А кого мы там зах. им, это уже дело второе.
Березовский: Нет, ты же знаешь, что этот результат прямо связан с этими конкретными людьми. Олег, они никогда не успокоятся, понимаешь, никогда. Он приехал в абсолютно том же самом духе. (Имеется в виду возвращение Гусинского из заграничной ссылки. – Авт.) Но он же не представляет и тысячной доли… Я же еще не действовал, вообще. По нему не было ни одной статьи, ни одного факта мы не показали. Если я сейчас покажу, что у нас есть, он просто никогда не приблизится на расстоянии галактики к Москве.
Бойко: Давай подумаем, что делать. Х. его знает… Ты предлагаешь просто ху. ть, и все?
Березовский: Я предлагаю нормально, цивилизованно начать действовать, как они действуют. Просто несравнимы аргументы, которые есть у нас и у них. Я покажу такое по ящику! Такое!
Бойко: Нам-то от этого особенно легче не будет. Им будет х. во, очень х. во, это понятно. А нам-то как бы… Мы ничего не выигрываем.
Березовский: Абсолютно все выигрываем.
Бойко: А как их при этом заставить не пиз. ть?
Березовский: Да просто показать такие факты, что они потеряют всякое общественное лицо.
Бойко: А у них и так нет никакого общественного лица!
Березовский: Ты заблуждаешься, Олег. Оно есть. Более того, после этого конкретные действия…
Бойко: Я-то, в общем, не против, как ты понимаешь. Единственное, это надо все обсудить поконкретнее. Я, к сожалению, сижу х. знает где, в Бангкоке, 14 часов лету…
Березовский: Я почему беспокоюсь. Я один вынес на своих плечах давление на меня лично… Я ни к кому за помощью не обратился, ну ладно… Я думаю, ты понимаешь, так будет последовательно. Против Авена, против Алика (Коха. – Авт.), против тебя; Леня Невзлин, я думаю, тоже особых иллюзий не питает… Против Смоленского. Причем один пидорас этим занимается. Закончить с ним – и все. Причем не какими-нибудь гангстерскими методами, нормальными, цивилизованными. Пробку ему засунуть… А ты читал статью о себе в «Вашингтон Таймс»?
Бойко: Читал, читал.
Березовский: Ну, абсолютно сделанная в Москве статья.
Бойко: Да это понятно… Х. с ним… Конечно, сегодня они совсем уже перешли, пидорасы…
Березовский: А ты слышал сегодня комментарий по радио? Наперсточник, картежник, алкоголик, наркоман.
Бойко: Ох. еть! Я не знал.
Березовский: Все это сказано по радио… По «Эхо Москвы».
Бойко: Ох. ть! Хорошо, я буду думать, что с этим делать. Спасибо большое, что позвонил. Мне действительно сейчас поддержка очень будет нужна.
Березовский: Что значит поддержка! Нам нужны конкретные совместные действия по полной программе… Ладно, давай, возвращаемся… Подключать надо прессу…
Эта стенограмма дает вполне ясное представление о методах Березовского. В борьбе с противниками хороши все средства; каждое лыко – в строку.
На протяжении всего 1994 года Борис Абрамович без устали обрабатывал президентское окружение, живописуя дьявольскую сущность Гусинского. Особый упор делался на его воинствующий антиельцинизм: якобы глава «Моста» потерял уже всякий стыд, поносит всенародно избранного последними словами и вообще мечтает о его свержении.
«Березовский регулярно докладывал, где и что Гусинский сказал про президента, – вспоминает Коржаков, – как его обозвал, как хочет обмануть. Рассказывал, например, как в бункере сидят Гусинский с Лужковым и выпивают. Причем тосты произносят за Юрия Михайловича как за президента».
Эти зерна ложились на благодатную почву. Ельцин и его свита всегда отличались патологической ревностью и подозрительностью.
– Был один эффектный способ, как избавиться от ненужного человека в Кремле, – свидетельствует бывший пресс-секретарь президента Павел Вощанов. – Надо было прийти к Ельцину и сказать: «Борис Николаевич, а все-таки вы не ошиблись с Ивановым! Такой человечище оказался! Тут и там ездит, выступает перед людьми, и все говорят: „Второй Ельцин!“ Многие даже спрашивают: „Не он ли будет вашим преемником?“» Две-три таких похвалы – и этого человека в Кремле не будет!
После того, как вице-премьер Шахрай обмолвился однажды, что хочет быть президентом, имея в виду год 2000-й, Ельцин мгновенно взбесился. На встрече с главными редакторами он понес вдруг: «Не дождутся, понимашь, никакие Шахраи… Ничего они не дождутся!»
Стоило министру иностранных дел Андрею Козыреву сказать, что он мог бы попробовать себя на роль кандидата, как мгновенно – без объяснений – его отправили в отставку.
Властолюбие всегда было самым мощным движителем президента…
«Своего Березовский добился, – констатирует Коржаков, – в окружении президента банкира Гусинского стали воспринимать как опасного врага».
Впрочем, сам Гусинский не склонен к демонизации извечного своего конкурента.
«Дело не в Березовском, а в Ельцине, – философски пожимает он плечами. – Конечно, Березовский раздувал вражду… Но если б не было Березовского, был какой-нибудь Сидоров, какая разница?»
Борису Абрамовичу в очередной раз просто повезло: слишком удачно для него в тот момент легли карты.
Во-первых, НТВ: сразу после своего создания новый телеканал занял довольно жесткую позицию по отношению к власти, не стесняясь, критиковал политику Ельцина – было за что, – но к любым публичным разносам президент относился всегда крайне болезненно.
Во-вторых, чрезмерное сближение Гусинского с Лужковым: растущая популярность и нарочитая независимость столичного мэра вызывала в Кремле серьезную опасность; его воспринимали уже как потенциального конкурента на предстоящих выборах.
Ну, и в-третьих, сам Гусинский не только не спешил выказать Кремлю верноподданнические чувства, а, напротив, всячески демонстрировал свое «я». Будучи по профессии театральным режиссером, Гусинс ский оказался на редкость восприимчив к внешней форме и яркой атрибутике. По Москве, например, он передвигался исключительно в сопровождении вереницы бронированных машин с мигалками – ГАИ при этом перекрывало все остальное движение; нередко даже президентским супруге и дочери приходилось простаивать на обочине, дожидаясь проезда зазнавшегося миллионщика.
Вот и случилось то, что должно было случиться. В один прекрасный день недовольный Ельцин рявкнул за обедом на Коржакова с Барсуковым: что, понимашь, вытворяет этот Гусинский; немедля наказать! И тут же прогремела на всю Москву лихая операция, получившая название «Мордой в снег»: 2 декабря 1994 года сотрудники СБП заблокировали на Новом Арбате кортеж Гусинского, положили его телохранителей лицом на асфальт, а когда банкир бросился за подмогой к своему другу Савостьянову, начальнику столичной контрразведки, тот мгновенно оказался пенсионером. После этой показательной порки Гусинский пулей вылетел из России и вернулся назад, лишь получив гарантии личной безопасности…
Как раз в этой самой добровольной ссылке, у берегов столь любимого беглыми олигархами Альбиона, и застало Гусинского известие о гибели Листьева. Но это ровным счетом ничего не значило. Березовский знал уже, что владелец «Моста» судорожно ищет выходы на Коржакова, и – рупь за сто – рано или поздно найдет их. (И ведь нашел: уже в мае 1995-го в будапештской гостинице «Форум» состоялась сепаратная встреча Гусинского с посланцем СБП полковником Стрелецким.)
Во что бы то ни стало Борису Абрамовичу требовалось закрепить полученный успех: нанести заклятому врагу очередной удар, да так, чтоб наверняка. Смерть Листьева стала для этого очень удобным предлогом.
Сразу после убийства Березовский записывает видеообращение к президенту. Вместе с ним перед телекамерой восседает один из главных продюсеров ОРТ Ирена Лесневская; выбор партнера явно был не случаен – Лесневская близко дружила с Наиной Ельциной.
Эта пленка, получившая впоследствии широкую огласку, являла собой новый этап в тактике и стратегии Березовского; в будущем он не раз еще прибегнет к подобным фортелям, совершенно бредовым, беспочвенным, но очень звучным обвинениям в адрес своих врагов.
На записи Березовский и Лесневская наперебой обвиняют в убийстве Листьева… кого бы вы думали? Ну, конечно же, Гусинского, Лужкова и заодно старую гвардию КГБ.
«То, что произошло, – это переворот. Это хуже Белого дома, это хуже ГКЧП. Это внутри города. Создана огромная структура, которая руководит всем – всеми мафиозными структурами, всеми бандитами, решает, кому жить и кому не жить».
Однако у любого преступления должен иметься мотив. Какой, скажите на милость, резон Гусинскому с Лужковым убивать Листьева?
Да очень просто. Эти злодеи, оказывается, хотят дискредитировать Березовского, свалив на него собственную вину; а через Березовского нанести удар и по самому президенту; дикий, людоедский план, рожденный в воспаленном сознании кагебешно-лужковской мафии.
«Кому вы отдали, Борис Николаевич, канал? Людям, которые убили знамя – лучшего журналиста страны!.. Так вот кто враги-то ваши! Значит, Лужков, наконец. Страна встает дыбом: в отставку все силовые министры, в отставку вы. И тут крыть нечем. Они взяли убийцу – Березовского… Цепочка фантастически иезуитская, но стройная…»
И тут же Березовский с Лесневской излагают механизм этого дьявольского плана.
Дескать, Гусинский внедрил в окружение к Борису Абрамовичу двух подозрительных субъектов – Сергея Соколова и Сергея Кулешова; доверчивый магнат поручил им заниматься своей безопасностью. Они привели к нему некоего вора в законе, который якобы знает, кто заказывал его (Березовского) убийство, а теперь и вовсе готовит новое. Авторитет потребовал в обмен на информацию 100 тысяч долларов, каковые и были ему вручены ровно за день до гибели Листьева. После чего милиция вора этого арестовала, и он мгновенно стал давать показания, будто бы убийство Влада заказывалось Березовским с Патаркацишвили, за что получена даже предоплата: те самые 100 тысяч.
«Из этого совершенно однозначно определяется, что все было спланировано заранее, потому что этот человек был арестован еще до убийства Влада».
В уголовном праве есть такой термин: провокация преступления. Вместо того чтобы разрабатывать какого-нибудь бандита, ждать, пока отправится он на дело, сыщики подводят к нему своего агента, подбивают, допустим, на вооруженный грабеж, а в кульминационный момент хватают с поличным. Или того проще: усыпив бдительность жертвы, подсовывают ему пистолет с парой патронов, и дело в шляпе.
По такой бессовестной технологии активно действовали знаменитые ныне «оборотни из МУРа»: их агенты-провокаторы без устали шныряли по Москве в поисках будущих жертв, «загружали» бомжам и пьяницам гранаты и оружие, дабы гордо отчитаться потом о достигнутых успехах на незримом фронте.
Чем-то подобным, кстати, занимался когда-то и блаженной памяти поп Гапон. Но первым в новейшей политической истории этот принцип, именуемый в авангардистском искусстве «хэппенингом», взял на вооружение именно Березовский.
Упомянутые «провокаторы» – Соколов и Кулешов – были его же собственными, доверенными ландскнехтами; более того – Соколов долгие годы будет еще возглавлять ЧОП «Атолл», выполняя самые щекотливые поручения Березовского. Рука об руку с Соколовым трудился в «Атолле» и Кулешов. Они расстанутся с олигархом только в 1999-м, после разразившегося вокруг частного разведбюро скандала.
Вопрос: но если эти люди были внедренными агентами Гусинского, засланными с одной только целью – ухватить Березовского за цугундер – почему же они продолжили доблестно трудиться в его империи дальше? Почему доверялись им деликатнейшие вопросы, вплоть до слежки за членами президентской семьи?
Бред, да и только.
Впрочем, в этих хитросплетениях никто разбираться тогда не стал; он ли, у него ли украли – шуба-то была.
Неважно, что в материалах дела Листьева о Гусинском так и не появилось ни строчки; в информационной войне успех определяется не этим: хорошо стреляет тот, кто стреляет первым…
Вплоть до президентской кампании 1996 года владелец «Моста» будет оставаться для Кремля персоной нон-грата…
Через три с лишним года Березовский повторит тот первый свой успех. Группа завербованных им сотрудников ФСБ во главе с Александром Литвиненко публично обвинит свое руководство в подготовке убийства олигарха. Каковое было поручено… этим же самым сотрудникам.
И ведь опять сработает: директора ФСБ Николая Ковалева даже отправят в отставку.
Все-таки бесценная эта штука – опыт…
Между прочим, тогда же Борис Абрамович предложит и совершенно новую трактовку гибели Листьева: его, оказывается, убили вовсе не Гусинский с Лужковым, а Коржаков с Барсуковым, они же и организовали всю провокацию против самого Березовского.
«Весь этот цирк с арестом Березовского был устроен Коржаковым, – утверждал, например, подполковник Литвиненко. – Уже и камеру подготовили, куда его должны были посадить. По той же оперативной информации, к Березовскому должны были применить психотропное средство и до понедельника выбить показания о том, что убийство Листьева организовал он. Все это планировалось записать на кассету и показать Ельцину».
Какой смысл было Коржакову с Барсуковым одной рукой бросать Березовского в камеру, а другой – прятать его в Кремле, Литвиненко предусмотрительно объяснять не стал.
$$$
Коли уж речь зашла об истоках войны Гусинского с Березовским, не лишним будет отдельно остановиться на том, что стало, собственно, олигархическим яблоком раздора: на «Аэрофлоте».
Подобно «АвтоВАЗу», эта знаменитая на весь мир авиакомпания была одним из мощнейших осколков советской империи. Годовой оборот «Аэрофлота» составлял около полутора миллиарда долларов; он владел двумя сотнями самолетов и, что самое главное, продолжал сохранять монополию в области международных авиаперевозок.
Интерес к «Аэрофлоту» проснулся у Березовского совершенно случайно; с авиацией никогда прежде пути его не пересекались.
Началось все с того, что счета авиакомпании осенью 1994-го были переведены из «Мост-банка» в «АвтоВАЗ-банк», к которому Борис Абрамович имел самое непосредственное отношение (его «ЛогоВАЗ» был здесь одним из акционеров).
Впоследствии тогдашний глава «Аэрофлота» Владимир Тихонов будет объяснять эту рокировку настойчивыми рекомендациями со стороны первого вице-премьера Олега Сосковца (его помощник даже лично присутствовал на решающем заседании совета директоров «Аэрофлота») и небывалой активностью, которую развили Березовский на пару с Каданниковым.
Если Гусинский воспринимал «Аэрофлот» лишь как одного из бесчисленных своих клиентов, ни словом, ни делом не выделяя из общего ряда, то Березовский с Каданниковым, напротив, демонстрировали Тихонову исключительное уважение и готовы были вылезти из кожи вон, лишь бы затащить авиакомпанию к себе под крыло. Помимо, собственно, банковских услуг они предлагали создать совместную программу по обновлению авиапарка и разработке новых моделей самолетов; это окончательно и подкупило старого аэрофлотовца.
«Березовский, – вспоминает Владимир Тихонов, – поддерживал Каданникова в том, что нашими общими приоритетами будет реализация программ по модернизации и развитию „Аэрофлота“, превращению его в мощную национальную компанию. В противовес Гусинскому он много и красиво говорил о государственных интересах и роли России в современном мире… Перевод счетов „Аэрофлота“ в „АвтоВАЗбанк“ подразумевался как чисто техническая операция, предшествующая началу выполнения этих грандиозных планов».
Дело, конечно, прошлое, но все же я абсолютно уверен, что одними только красивыми посулами и волшебными чарами Сосковца история эта явно не ограничивалась. Перевод счетов в «АвтоВАЗ-банк» со всех точек зрения был затеей довольно сомнительной; к этому времени дела у банка шли из рук вон плохо. Только официальные его убытки составляли уже 7,6 миллиарда рублей, а просроченная задолженность и вовсе превысила 35 миллиардов.
Но Березовский – надо отдать ему должное – вовремя нашел у будущей жертвы ахиллесову пяту; нужную струнку, на которой мастерски и сыграл. Тихонов, как раз отпраздновавший накануне свой 60-летний юбилей, страстно мечтал удержаться у руля. И Березовский пообещал ему в этом помочь, поклявшись заодно в вечной дружбе и любви. Если учесть, что никаких других предложений Тихонову не поступало, а о связях и влиянии Бориса Абрамовича ходили уже легенды, стоит ли чересчур сурово корить его за излишнюю доверчивость; в конце концов, он и без того расплатился за нее сполна.
Так, в ноябре 1994-го был вырыт топор олигархической войны, а «Аэрофлот», по меткому определению самого же Тихонова, «выбрался из-под „Моста“ и угодил под колеса „ЛогоВАЗа“».
Все, что происходило затем, очень напоминает хрестоматийную сказку про лису и наивного зайца: была у зайца избушка лубяная, а у лисы – ледяная. Запустив Березовского в свой огород, Тихонов подписал сам себе смертный приговор…
Уже очень скоро стало выясняться, что все бесчисленные клятвы и обещания новый партнер выполнять не спешит.
«Серьезной помощи от него „Аэрофлот“ не получал, – констатирует Тихонов, – проблема инвестиций на модернизацию самолетного парка не решалась, западные партнеры не торопились привлекать в „Аэрофлот“ банковский опыт и кредиты, дела с приватизацией общества шли так же медленно».
«Однако требования Березовского, – продолжает бывший гендиректор, – стали угрожающе возрастать. Прежде всего, он предложил мне взять на работу несколько специалистов из его компаний „ЛогоВАЗ“ и „АВВА“… Я отказал, и Березовский не простил мне этой „ошибки“».
Вряд ли, перетаскивая «аэрофлотовские» счета в «вазовский» банк, Березовский изначально имел какие-то далеко идущие планы, скорее он просто хотел расширить клиентскую базу. Но, соприкоснувшись с авиакомпанией впрямую, увидев воочию, какие гигантские потоки крутятся здесь, глаза у него загорелись.
Он уже воспринимал «Аэрофлот» как свою личную вотчину, однако на пути его стояло непреодолимое препятствие: вопреки всем ожиданиям, гендиректор Тихонов оказался слишком советским руководителем. Без договоренности с ним начинать серьезную осаду было совершеннейшим безрассудством. И Березовский решает от Тихонова попросту избавиться; нет человека – нет проблемы.
Впоследствии, правда, эта малопочтенная, чисто коммунальная история будет представлена совершенно в ином свете.
Уже после всех скандалов вокруг «Аэрофлота» Николай Глушков, финансовый мозг синдиката Березовского и главный фигурант уголовного дела, станет утверждать, будто экспансия их началась лишь с момента прихода в компанию нового гендиректора – маршала Шапошникова.
(«Когда Шапошников пригласил меня на работу, я ему отказал. Не хотел ковыряться в этом дерьме. Но маршал меня уговорил».)
Самат Жабоев, успевший полтора месяца поработать первым замом Шапошникова, лишь саркастически усмехается по этому поводу:
«Полная ерунда. Еще до Шапошникова мы долго обхаживали Тихонова, но он оказался крепким орешком. Где-то полгода продолжалась наша борьба. А потом все очень удачно совпало: Шапошникова сняли с какой-то очередной должности, его нужно было срочно трудоустраивать. И Боря подсказал Сосковцу с Коржаковым, что лучше всего назначить его в „Аэрофлот“, он подходил туда по всем статьям – летчик, маршал авиации. Нам это было крайне выгодно, поскольку Шапошников ровным счетом ничего в финансах не соображал».
По сей день журналисты силятся понять, на чем Березовскому удалось подцепить Шапошникова. Мало кто верит в банальный подкуп – последний советский министр обороны, а впоследствии секретарь Сов-беза не производил впечатления закостенелого корыстолюбца.
Ответ на этот вопрос я обнаружил в базе данных «Атолла», в записи телефонного разговора Николая Глушкова и Бадри Патаркацишвили – двух верных соратников Березовского. Судя по всему, диалог этот состоялся сразу после прихода Шапошникова в «Аэрофлот».
Николай Глушков – Бадри Патаркацишвили
Глушков: Ты в курсе, что Коржаков сегодня звонил Евгению Ивановичу (Шапошникову. – Авт.)?
Патаркацишвили: Нет, не знаю.
Глушков: Тогда я тебе рассказываю. Он позвонил ему сегодня (это мне Саша сказал) и говорит: «Ну чего, будем Березовского мочить. Завтра, говорит, мы присылаем к вам своего наблюдателя смотреть, чего там делает группа, а Березовского будем мочить…» Прямым текстом.
Патаркацишвили: Это интересная информация.
Глушков: Чтобы заинтересовать Евгения Ивановича, я сказал, что у вас там вроде вакантная должность министра обороны наблюдается.
Патаркацишвили: Министра?
Глушков: Министра обороны.
Властолюбие – порок ничуть не меньший, чем корыстолюбие: есть одна у летчика мечта – высота…
Собственно, ничего нового Борис Абрамович не изобрел; в декабре 1991-го, расчленяя на троих Советский Союз, Ельцин, Кравчук и Шушкевич, точно так же перекупили министра обороны СССР Шапошникова, пообещав назначить его главкомом СНГ.
Одного телефонного звонка из Беловежской Пущи вполне хватило, чтобы бравый маршал мгновенно забыл о присяге и верховном главнокомандующем и не чинил заговорщикам никаких препятствий. Даже, когда Горбачев пригласил его в Кремль и, плеснув коньяка, ненавязчиво поинтересовался, способны ли военные взять власть в свои руки, дабы навести порядок в стране, Евгений Иванович с ходу пошел в несознанку и ответил в том смысле, что совсем не желает отправляться в «Матросскую тишину».
(«Ты что, Женя, – моментально перепугался президент СССР. —
Я ж ничего такого… Я ж только рассуждаю… Вслух…»
«Хороший мужик, – скажет он потом в узком кругу последних сподвижников, – только слишком интеллигентен».)
А он и вправду был хорошим мужиком: душа-человек – всегда улыбчивый, приветливый, ямочки на щеках. Просто никто не задумывался почему-то, что хороший мужик – это еще не профессия…
…На прощальном совете директоров «Аэрофлота», где провожали Тихонова, Березовский пожелал присутствовать лично; он и не думал скрывать ни торжества своего, ни бубнового интереса. В интервью журналистам по горячим следам Борис Абрамович так прямо и объяснил, что «Аэрофлот» – «крупнейший авиаперевозчик России, и внимание бизнеса к нему как источнику больших прибылей естественно».
Кто истинный хозяин в доме, стало понятно уже очень скоро; убаюканный рассказами о грядущих высотах, Шапошников безропотно выполнял все рекомендации и просьбы новых своих друзей. С его приходом практически все руководящие кресла в авиакомпании заняли менеджеры «ЛогоВАЗа» и «АВВА»: коммерческим директором назначили Александра Красненкера, сослуживца Березовского еще по институту проблем управления; первым замом Шапошникова по финансам стал Самат Жабоев (потом его сменит Николай Глушков). В общей сложности высадившийся в «Аэрофлоте» «березовый» десант захватил более 30 ключевых должностей.
То, что происходило с «Аэрофлотом», как нельзя лучше демонстрировало истинную модель бизнеса Березовского: покупать надо не завод, а его директора.
(В другой раз он сформулирует эту доктрину еще более сочно: «Приватизация в России проходит в три этапа. На первом приватизируется прибыль. На втором этапе приватизируется собственность. На третьем этапе приватизируются долги».)
Контрольный пакет авиакомпании находился в руках государства. Остальные акции принадлежали трудовому коллективу. То есть с формальной точки зрения Березовский никакого отношения к «Аэрофлоту» не имел, он не вложил сюда ни единой копейки. И тем не менее всю политику определял здесь именно он; первый этап приватизации по Борису Абрамовичу прошел более чем успешно.
Через десять лет Березовский будет горделиво заявлять, что приход его команды, состоящей сплошь из «эффективных менеджеров», «повысил капитализацию компании в 20 раз» и – дословно: «это – наш подарок в прямом смысле государству российскому».
Дабы воочию оценить этот «подарок», приведу лишь несколько цифр. Если в 1995-м, сдавая вахту, Тихонов оставлял «Аэрофлот» с прибылью в 323,9 миллиарда рублей (примерно $ 65 миллионов), то уже через год ни о каких заработках и разговора не шло. В 1996-м убытки компании составили $ 82 миллиона. В 1997-м – $ 93 миллиона.
Как документально установила сегодня Генпрокуратура, только прямой ущерб, нанесенный «Аэрофлоту» этими треклятыми «эффективными менеджерами», превысил $ 300 миллионов.
Собственно, ничего другого и ожидать было нельзя: точно клещи, люди Березовского впились в авиакомпанию, жадно высасывая из нее все соки.
Самат Жабоев, пришедший тогда первым заместителем гендиректора по финансам, признается, что сразу понял, к чему идет дело.
«Мне хватило первых же дней, чтобы увидеть: рано или поздно нас всех обязательно посадят. Ровно через полтора месяца я ушел, о чем ничуть до сих пор не жалею».
(И абсолютно правильно – добавлю от себя, ибо в противном случае не сменивший его тихий пьяница Николай Глушков, а сам Жабоев очутился бы потом в тюремной камере СИЗО «Лефортово».)
Перво-наперво новая команда занялась раздачей самых хлебных участков своим же собственным конторам.
Юридическое, рекламное и транспортное обслуживание «Аэрофлота» (даром что в структуре его существовали и правовой, и рекламный департаменты) было отдано никому неведомым фирмам, имевшим лишь одно завидное преимущество: их учредителем являлся коммерческий директор компании и подлинный автор докторской диссертации Березовского – Александр Красненкер.
Всей продажей билетов – занятие прибыльнейшее – ведала отныне некая контора Никанора: «Аэрофлот-тур-групп», возглавляемая сотрудником «ЛогоВАЗа» Леонидом Ицковым; парадокс, но сам «Аэрофлот» торговать билетами напрямую уже не мог.
Одновременно счета «Аэрофлота» были переведены из «АвтоВАЗ-банка» в подконтрольный Березовскому «Объединенный банк»; это случилось после разрыва его с Каданниковым. (Хотя сколько копий было сломано вокруг этих злосчастных счетов.)
Однако все перечисленные выше шалости были лишь разбегом перед истинным стартом или, выражаясь летной терминологией, рулежкой. Куда важнее было завести под свой контроль основные финансовые потоки, присосаться к кровеносным артериям.
Никто и глазом моргнуть не успел, как «Аэрофлот» оказался опутан со всех сторон хитроумными финансовыми схемами; прибыль уходила в карманы людей Березовского, зато убытки доставались государству; нечто подобное эти граждане уже пытались проделать когда-то на «АвтоВАЗе».
Весной 1996 года всем загранпредставительствам «Аэрофлота» было приказано переводить 80 % своей выручки на счета швейцарской фирмы «Андавы» – той самой «Андавы», которая некогда оплачивала выпуск ельцинских мемуаров. Соответствующую директиву маршал Шапошников разослал 152-м своим представителям.
По заверениям главного смотрящего Николая Глушкова, делалось это с одной только целью: оптимизировать финансовые потоки, собрав их в едином казначейском центре.
«В принципе на месте Andava могла быть любая другая структура, – уверял он потом журналистов, – это был эксперимент, первый опыт…
Я не имел прямого отношения к Andava до прихода в „Аэрофлот“, однако знал, что она образована законно, полностью ликвидна, имеет квалифицированный менеджмент и работает с надежными банками».
Глушков, мягко говоря, лукавил. «Андава» появилась в этой схеме совсем неспроста.
Эта прокладка была создана еще в 1994 году (ее учредителями выступили фирма Березовского «АВВА Интернэшнл» на паях с некой мутной швейцарской конторой Andre & C) специально под скандально-известный проект «АВВА»; она должна была аккумулировать собранные у доверчивых вкладчиков деньги. Однако пирамида рухнула раньше, чем даже кто-то мог предположить, и «Андаву» перекинули на новый участок: она стала своего рода казначейским центром «АвтоВАЗа».
В течение года, до тех пор пока Березовский окончательно не разругался с Каданниковым, через счета «Андавы» было прокручено около ста миллионов долларов заводской выручки. Финансовым же директором «ВАЗа» в означенный период работал не кто иной, как Николай Глушков; это к вопросу: кто к кому имел прямое отношение.
И вот теперь «Андаву» вновь поставили под ружье. Стараниями Глушкова эта абсолютно никчемная, паразитическая структура – в штате два сотрудника, уставный капитал пара тысяч франков – в считанное время превратилась в крупнейший международный финансовый центр. За каждый перевод через ее счета «Аэрофлот» выплачивал «Андаве» истинно царскую комиссию – 3,125 % от оборота. Таким образом, не ударяя и палец о палец, она ежегодно получала 10–14 миллионов долларов чистой прибыли.
При этом необходимой по российским законам лицензии Центробанка на право ведения валютных операций за рубежом (так называемый статус резидента) у «Андавы» отродясь не имелось; ее выдадут только в мае 1997-го, после многочисленных увещеваний Березовского. (В материалах уголовного дела, которое ведет Генпрокуратура, имеются даже записи его телефонных переговоров, когда зам. секретаря Совбеза напрямую уговаривает председателя Центробанка Сергея Дубинина выписать искомую лицензию.)
Впрочем, не это даже было самым главным. Добрая толика «аэрофлотовских» денег попросту разворовывалась на полпути. Из $ 585 миллионов, прошедших через счета «Андавы», $ 252 миллиона – почти половина – растворилась в безвоздушном пространстве.
Цитата из материалов уголовного дела: «Глушков Н. А., Краснен– кер А. С. и Крыжевская Л. А. (главный бухгалтер. – Авт.), являясь руководителями ОАО „Аэрофлот“, в период 1996–1997 гг. в целях создания необходимых условий для хищения имущества ОАО „Аэрофлот“ путем мошенничества, совершили сокрытие и невозвращение из-за границы валютных средств ОАО „Аэрофлот“ в крупном размере на общую сумму, эквивалентную 252,4 млн долларов США, путем их незаконного перевода из загранпредставительств ОАО „Аэрофлот“ на счета АО „Андава“».
Нелишним будет добавить, что «Андава» целиком и полностью принадлежала Березовскому с Глушковым; вскоре после начала «аэрофлотовской» экспансии ее второй учредитель – швейцарская фирма Andre & C – переуступил им свою долю. В результате Глушкову досталось 37 % акций, Березовскому – 41 %. (Некоторое время Борис Абрамович даже входил в совет директоров «Андавы», но после назначения в Совбез формально перевел свою часть акций в одну из дочерних структур.)
«Андава» не только являлась прокладкой, через которую уводились «аэрофлотовские» деньги; в масштабном бизнес-проекте, запущенном Глушковым и компанией, она выполняла еще и роль некоего материн-ского центра.
Учрежденная ей другая паразитирующая структура – «Финансовая объединенная корпорация» (сокращенно – «ФОК») – также немало поживилась за счет «Аэрофлота».
По заключенному с «ФОК» контракту (его, как не сложно предположить, от имени «Аэрофлота» подписывал все тот же Глушков; подписывал, следовательно, сам с собой) корпорация получила право обслуживать зарубежные счета авиакомпании; иными словами – она как бы кредитовала ее. Причем не за красивые глаза, а за тридцать процентов от каждой сделки.
Самое занятное в нашей истории, что своих денег у «ФОК» при этом не водилось. Она якобы занимала их у некоей ирландской оффшорной фирмешки «Грэнджленд», которая, в свою очередь, получала займы у «Андавы»; естественно из «аэрофлотовских» средств.
Круг замкнулся.
Выходит, что «Аэрофлот» брал в долг у самого же себя, раздавая налево-направо миллионы даром никому не нужным посредникам; по самым приблизительным подсчетам, эта афера принесла ее организаторам более 40 миллионов долларов гешефта.
Еще во времена владычества Березовского «важняк» Генпрокуратуры Николай Волков, в производстве которого находилось «аэрофлотов-ское» дело, публично восторгался изворотливостью Глушкова:
«Как зам. генерального директора „Аэрофлота“ он выглядит полным идиотом, теряя на ровном месте миллионы долларов, а как владелец „Андав“ (их там несколько штук было), „ФОКов“ и прочее – он абсолютный гений».
А ведь описанные мной комбинации – это далеко не исчерпывающий перечень всех воровских схем, придуманных этой развеселой компанией.
Не менее яркая история связана, например, с так называемыми пролетными сборами.
По международным соглашениям всякий иностранный самолет, пролетая над российской территорией, обязан перечислять некую сумму за предоставление воздушного коридора. Еще с советских времен сборы эти отходили «Аэрофлоту». Но начиная с 1996 года место «Аэрофлота» заняла швейцарская фирма «Форус». Представители зарубежных компаний долго не могли взять в толк, почему за российский воздушный коридор нужно платить отныне швейцарской конторе.
Откуда им было знать, что «Форус» – это детище Березовского, а коли так – никакие законы логики (да и любые иные законы) здесь не действуют.
Таким макаром за несколько лет на счета «Форуса» поступило свыше 350 миллионов долларов; часть этих средств «Аэрофлот» ищет до сих пор…
(Борис Немцов вспоминает, как в бытность первым вице-премьером попытался перевести пролетные сборы напрямую в бюджет, после чего ему позвонила Татьяна Дьяченко и «обвинила в том, что я хочу разрушить „Аэрофлот“».)
…Видел ли маршал Шапошников, что творится у него под носом? Ответа может быть только два, и каждый из них явно не в его пользу: еще неизвестно, кем почетнее быть – жуликом или лопоухим дураком-простофилей.
Рискну предположить, что он даже особо и не вникал в суть вопросов, целиком доверившись чудо-менеджерам и блестящим рыночникам, сосватанным ему Березовским. «Аэрофлот» воспринимался им лишь как запасной аэродром, на котором маршал ждал разрешения на вылет, – этакая стыковка между рейсами. И надежды его в конце концов оправдались.
В марте 1997-го Шапошников был назначен помощником президента по вопросам авиации, навсегда забыв, как страшный сон, все эти «Андавы», «Форусы» и «ФОКи».
Березовский рассчитывал, что вакантное место теперь займет Николай Глушков, и формальное его владычество обретет полноценный юридический статус. Он включил весь свой ресурс, долго обрабатывал кремлевских друзей; ему так не терпелось насладиться грядущим триумфом, что пресс-служба «Аэрофлота» принялась рассылать в газеты краткую биографию Глушкова еще до окончания решающего совета директоров.
Однако Березовский поспешил протрубить победу. Новым главой компании стал совсем другой человек: старший ельцинский зять Валерий Окулов. И хотя поначалу Окулов не спешил делать резких движений, эра Березовского в «Аэрофлоте» сразу стала клониться к закату.
Забегая вперед, скажу, что через несколько лет чудеса на «аэрофлотовских» виражах лягут в основу едва ли не самого масштабного по своим последствиям уголовного дела уходящей эпохи. Оно чудом не приведет к импичменту Ельцина, спровоцирует небывалые политические баталии, предрешит смену власти и в итоге вынудит Березовского сбежать из России.
Но об этом чуть позже…
$$$
Всегда и во всем Борису Абрамовичу хотелось быть фаталистом: подобно лермонтовскому Вуличу, искренне уповать на свою счастливую звезду, а главное – убедить в этом и всех окружающих.
«Господь дал мне феноменальную жизнь… – интересничал он в одном из газетных интервью. – Я тут недавно посчитал, сколько раз я должен был помереть. Из случайностей: автомобиль переворачивается через крышу, взрывали меня – погибал водитель, напился и ночью на снегоходе при скорости 150 километров упал – сломал себе позвоночник.
В детстве меня два раза пытались похитить… Пятнадцать случаев, когда с вероятностью больше 50 процентов я должен был умереть».
«У меня было 11 аварий, каждая из которых могла закончиться смертью, – это цитата уже из другого его интервью. – Машины переворачивались, я ломал позвоночник, я подвергался покушениям, когда в пятнадцати сантиметрах от меня снаряды проламывали головы и гибли люди».
«Боря много раз говорил мне, – вспоминает Александр Зибарев, – Господь меня бережет: со мной ничего не может случиться».
Удивительным образом в Березовском сочеталось то, что совмещаться, казалось, никак не может: безудержная удаль и циничный прагматизм. В нем как бы уживалось сразу два разных человека; когда один стремится на балеты, другой – стремится сразу на бега.
«Порой мне казалось, что у него напрочь отсутствует чувство страха, – анализирует эти противоречия его старинный знакомец Петр Авен. – Там, где любой другой давно отступил бы, он пер вперед. Это чисто еврей-ское: страшно так, что аж зубы сводит, но отступать нельзя, потому что иначе не будешь сам себя уважать».
(Еще более точно высказался на сей счет Александр Зибарев: «Боря храбрый, как заяц: в минуту опасности заяц может убить».)
Мне думается, однако, что причина дерзости Березовского заключалась не только в этом; просто никогда не доводилось ему – всерьез – получать отпора.
Судьба почему-то хранила его; все, что задумывалось, нередко исполнялось само собой, даже без особых на то усилий. Да и привычка пользоваться блатом и связями, усвоенная еще с младых ногтей, тоже чего-то да значила.
Сначала была голубая пора детства. Потом институт, осененный заботливыми родителями. Беспечное существование в науке, куда вновь привели его по знакомству. Возникшие на пустом месте, совершенно стихийно, связи с «АвтоВАЗом». Переход в бизнес. Вхождение в большую политику.
Да, в таланте и упорности ему не откажешь, но ведь все выше перечисленные этапы большого пути так или иначе озарены были блатом и связями: сперва – родительскими, потом – наработанными им уже самим.
Все эти декларации про пятнадцать несбывшихся смертей и летящие над головой снаряды – обычная рисовка, желание придать своему облику трагических, мужественных черт, брутальности, которой всегда так ему не хватало.
За всю жизнь самым страшным потрясением (не считая, конечно, покушения) для Березовского остались десять суток, проведенные в камере махачкалинского КПЗ; да, пожалуй, еще организованные дворовыми мальчишками темные.
Он был самым обыкновенным везунчиком, баловнем судьбы, толком не получавшим никогда по сопатке, а потому свято уверовавшим в свою исключительность. (Так неразумное дитя, не изведавшее еще на своей шкуре законов физики, бесстрашно сует пальцы в розетку.)
Даже став взрослым, Березовский – в любой момент – мог ощутить себя ребенком: прижаться к материнской груди, спрятаться в этакий «домик». Мать находилась и продолжает находиться рядом с ним по сей день; и в этом тоже один из ключей к пониманию его существа. Сколько бы ни исполнилось человеку лет – пусть он даже и дедушка – до тех пор, пока живы его родители, все равно он останется ребенком…
После покушения 1994 года, когда чудесным образом Березовский избежал смерти, уверенность в собственной необыкновенности возросла у него многократно.
«Это знак судьбы», – на голубом глазу объявил Березовский своему младшему компаньону и бывшему сослуживцу Юлию Дубову.
И вправду, тут было, от чего потерять голову. Нежданно свалившаяся близость ко двору пьянила почище водки; вся жизнь расстилалась волшебной скатертью-самобранкой.
Своим исконным промыслом – торговлей автомобилями – Березовский почти уже не занимается; этот бизнес отдан отныне в управление его душеприказчикам, вроде бывшего коллеги по научной работе Юлия Дубова.
Целиком, с головой погружен он теперь в высокую материю политики. Вслед за взятием ОРТ Березовский начинает формировать собственную медиа-империю. Он покупает «Независимую газету» и журнал «Огонек» (в последнем издании по-прежнему трудится его новый друг и наперсник Валентин Юмашев). Вскоре к этому списку добавится еще Издательский Дом «Коммерсантъ», радиостанция «Наше радио», канал «ТВ-6».
О чем-то подобном Березовский мечтал всегда: диктовать свою волю стране, влиять на умы и сознание миллионов.
Но и этого кажется ему теперь недостаточно. Подобно конквистадору, высадившемуся на неизведанном острове, Борис Абрамович торопится продвинуться дальше, вглубь, дабы освоить как можно больше новых, неизведанных территорий.
В 1995 году его внимание обращается вдруг в сторону едва ли не самой валютоемкой, прибыльной отрасли; Березовский решает заняться нефтью.
Справедливости ради следует, впрочем, сказать, что идея эта принадлежала совсем другому человеку, чье имя мало кому было пока еще известно.
Звали его Роман Абрамович. Было ему тогда всего 28 лет, и он очень хотел стать миллиардером.
И-таки стал…
Глава 4
А и Б сидели на трубе
Двух этих – таких разных и одновременно таких схожих – людей отделяет разница ровно в двадцать лет. Они вполне могли бы быть отцом и сыном: хотя так оно, в общем, и есть; если не по крови, так по сути – точно…
Всем своим теперешним положением и капиталами Роман Абрамович обязан Березовскому: точно папа Карло, тот выточил его когда-то из полена, и в мыслях не держа, что деревянный человечек очень быстро обойдет наставника по всем статьям и превратится в одного из самых могущественных и богатейших людей планеты.
Правда, об этом Абрамович – по крайней мере публично – старается сегодня не вспоминать. От своего учителя он перенял главное жизненное наставление, изложенное еще чичиковским отцом:
«…больше всего береги и копи копейку, эта вещь надежнее всего на свете. Товарищ или приятель тебя надует и в беде первый тебя выдаст, а копейка не выдаст, в какой бы беде ты ни был. Все сделаешь, и все прошибешь на свете копейкой».
У бизнесмена есть только один верный друг – деньги. И чем больше их, тем крепче, значит, дружба…
И все же к богатству и знатности шли они совершенно разными дорогами. Не в пример Березовскому, Абрамович не любит вспоминать о своем прошлом; ему уж точно ни к чему изображать из себя мученика, сладострастно культивируя детские и юношеские невзгоды; истинные страдания не нуждаются в дополнительной рекламе.
Судьба и впрямь особо не жаловала Абрамовича. Его жизнь – это история современной Золушки: из грязи в князи. Если, конечно, представить себе Золушку, моющую на заправках машины и фарцующую ширпотребом…
Будущий миллиардер появился на свет в 1966 году в городе Саратове, где, как известно, на улицах так много холостых парней. Впрочем, кроме записи в метрике, ничто боле с Саратовом его не связывает. По генеалогии Абрамовича без труда можно изучать географию бывшего СССР, равно как и самые трагические страницы советской истории.
По отцовской линии корни Абрамовича исходят из Литвы; в 1941 году, после освобождения Прибалтики, семья его деда – кстати, фамилию тот носил на местный манер: Абрамовичус – была выслана в далекую республику Коми. В те времена отношение к зажиточности было совсем иным, Нахманас Абрамовичус же владел тремя зданиями в городке Таураге, за что и пострадал.
В том же самом 1941 году и тоже отнюдь не по собственной воле свою малую родину пришлось покинуть и будущей матери нашего героя: бабушка Абрамовича чудом сумела вывезти ее в младенческом возрасте из оккупированной Украины в Саратов. Все остальные их родственники, замешкавшись, погибли в концлагерях.
Обе семьи жили бедно, если не сказать больше. Дед со стороны отца – тот самый литовский домовладелец – бесследно сгинул в красноярских лагерях. Оставшаяся без кормильца бабушка – звали ее Татьяна Семеновна – в одиночку поднимала троих сыновей. На хлеб она зарабатывала портновским искусством, обшивая всю верхушку славного города Сыктывкара: литовские фасоны славились среди модниц Коми не хуже парижских; тем более – сравнивать было и не с чем.
Как и положено еврейской матери, все заработанное Татьяна Семеновна тратила на детей. Половину их и без того маломерной комнаты в коммуналке занимало огромное пианино – она мечтала вырастить из младшего сына Арона – самого любимого – профессионального музыканта. Кроме того, Арон учился играть на скрипке и занимался в вокальном кружке при Дворце пионеров.
Жизнь другой – саратовской – семьи была под стать сыктывкарской: ничто не объединяет людей так, как нищета; они даже и на улицах жили с одним и тем же названием: Советская.
Отца здесь тоже не было: все, что осталось от него в наследство, – одна только благозвучная фамилия Михайленко.
Зарплаты продавца «Военторга», которую получала саратовская бабушка Фаина Борисовна Грутман, – едва хватало на самое необходимое. Вместе с дочерью Ириной ютилась она в крохотной комнате в коммуналке, где из всей обстановки имелись лишь стол, комод и две железные кровати.
Обе бабушки Абрамовича были, судя по всему, женщинами сильными, с истинно мужскими характерами. Оторванные от родных корней, заброшенные на другой конец света, они не впали в уныние, а упрямо боролись за жизнь и будущее своих детей, зубами вырывали достаток и счастье.
Все трое сыновей сыктывкарской бабушки получили высшее образование, вышли в люди – преимущественно по строительно-хозяйственной части, в том числе и несостоявшийся музыкант Арон. Не уверен, правда, что в том заключалось его истинное призвание, просто надо было как-то выживать.
Арон Нахимович, будущий отец нашего героя, был от рождения музыкально одаренным: так, по крайней мере, говорят люди, хорошо его знавшие. У него был приятный лирический тенор, и лучше всего удавались ему классические романсы. Он даже успел проучиться пару лет на вокальном отделении местного музучилища. Отсюда самая дорога ему была в сыктывкарский театр опера и балета, где молодые дарования оценивались истинно по-царски: ставкой в сорок рублей.
Но потом старший брат Абрам образумил любителя прекрасного. Под его влиянием Арон бросил учебу, устроился снабженцем на стройку и записался Аркадием. (Так было спокойнее.)
Перемены явно пошли ему на пользу. Вскоре Арон-Аркадий уже пересел за руль собственного автомобиля. Когда он подъехал однажды к родному музучилищу на улице Бабушкина, ошарашенные однокурсники горохом высыпались из здания – никто из них отродясь не ездил даже на такси.
«Все были в шоке, – воспроизводит общее оцепенение партнер Абрамовича по сцене Генрих Скрябин. – Тогда машина вообще была редкостью. Главное, сам сидит за рулем».
Сильнее всего – любых смертей и болезней – в этой семье страшились нищеты. Воспоминания о довоенной роскоши, сменившейся беспробудной бедностью, преследовали братьев Абрамовичей, точно богиня возмездия Немезида. Этот страх въелся в них до самых корней, перешел даже на какой-то генетический уровень: может, отсюда и берет свои истоки одержимость Романа Аркадьевича, уже с раннего детства мечтавшего о богатстве и знатности.
В этом доме все было подчинено одному только божеству – деньгам. Какие уж там музыкальные способности и таланты; даже бабушка Татьяна Семеновна вынуждена была смириться с практичными сыновьями, похоронив давнюю свою мечту о летящих фалдах и лакированной крышке рояля… Так пережившие блокаду люди до конца своих дней подбирают со стола даже крошки…
А вот в семье саратовской бабушки обстояло все совсем иначе. Мать Абрамовича как раз напротив успешно окончила музучилище, получила диплом педагога по классу фортепьяно и пошла работать в музыкальную школу при гарнизонном доме офицеров.
Может быть, это-та неразделенная любовь к музыке и втолкнула наследника литовских домовладельцев в объятия Купидона.
Родители Абрамовича познакомились в Саратове, где Аркадий заочно учился в автодорожном институте. По свидетельству очевидцев, влюбился он в Ирину с первого взгляда. Это неудивительно: все, кто знал мать Романа Аркадьевича, говорят о ней исключительно в превосходных тонах.
«Чуть полноватая, чуть веснушчатая, с копной темных, рыжеватых волос. Она даже на самых нерадивых учеников никогда не сердилась долго. Отругает, а потом обнимет, прижмется щекой к щеке и скажет: „Ух ты моя рыжуля!“» – такой запомнилась Ирина Абрамович (в девичестве – Михайленко) ее саратовской ученице Екатерине Пантелеевой.
«Ирку все любили: простодушная, наивная, все воспринимает с широко открытыми глазами, – подтверждает Клара Старшова, ее школьная подруга. – В школе Ира считалась первой красавицей».
Аркадий Абрамович красавцем, может, и не был (мужская красота, впрочем, понятие весьма условное), но отличался зато легким характером и доброжелательным нравом. Его приятель Генрих Скрябин называет Абрамовича-старшего не иначе, как «душой компании».
«Очень общительный, приятный. Умел привлекать внимание, нравиться девушкам. Никто из его знавших не может сказать о нем ничего плохого».
«В кабинетах Аркадию не сиделось, – подтверждает его близкий друг Вячеслав Шульгин. – Все пытался что-то рационализировать, на разные идеи был горазд».
Брак Аркадия Абрамовича и Ирины Михайленко оказался на удивление счастливым. Вскоре на свет появился и первенец: мальчика назвали Романом. Это счастливое событие произошло 24 октября 1966 года.
Уже цитировавшаяся Екатерина Пантелеева вспоминает:
«Приходящим в дом ученикам Рому показывали, если он не спал – разрешали дотронуться и потрепать за розовую пяточку. Ира была счастлива, все время улыбалась и еще ласковее приговаривала свое замечательное „Ух ты моя рыжуля!“ „Сейчас он спит, – говорила она мне, начиная урок, – поэтому будем играть тихонько, пианиссимо…“ А когда Рома просыпался и требовал к себе внимания, она уходила к нему, поручая ученицу Фаине Борисовне, при этом весело напутствуя: „А теперь он поёт – и вы пойте!“»
«Так прошло несколько месяцев, – продолжает Пантелеева. – Кажется, в начале весны приехал Аркадий и увез жену и сына в Сыктывкар. Фаина Борисовна несколько раз передавала приветы от Иры, говорила, что вот та приедет и проверит наши достижения в музыке… Но она не приехала…»
История их любви могла бы стать очень красивой сказкой. Но у этой сказки впереди был удивительно печальный конец.
Роману не исполнилось и года, как случилась беда: в результате неудачно сделанного аборта Ирина оказалась в больнице. Когда врачи поставили диагноз – лейкоз – было уже поздно.
Медсестра республиканской больницы Светлана Скрябина провела у ее постели целый месяц.
«Она лежала, совсем не вставая с постели, целыми днями вязала костюмчик голубенький для сына. Муж Аркадий навещал все время. Он чувствовал себя очень виноватым; настолько переживал, прямо слезы катились из глаз: „Ирочка, моя дорогая“. Однажды привел маленького Рому. Она была еще в сознании. Потом ей стало очень плохо… Кислорода для аппарата искусственного дыхания не хватало, Аркадий возил откуда-то баллоны: кажется, из Воркуты. Ее перевели в отдельную палату. На рассвете, не приходя в сознание, она умерла».
Ирина Абрамович ушла из жизни 23 октября 1967 года, не дожив ровно суток до первого дня рождения своего сына; ей самой было тогда всего лишь 28 лет.
«Когда в музыкальной школе узнали о трагедии, – вспоминает Екатерина Пантелеева, – все плакали: и педагоги, и ученики, и их родители. Ирину Васильевну очень любили за доброту и отзывчивость».
После смерти единственной дочери саратовская бабушка прокляла своего зятя. Ее соседка по лестничной площадке Лариса Астраханова рассказывает, что та навзрыд, прямо на похоронах, поругалась с Аркадием и его родней, обвинив их в смерти Ирины.
Это проклятье оказалось поистине роковым. Аркадий Абрамович пережил свою жену всего на полтора года: в мае 1969-го рухнувшим на стройплощадке инструментом (по одной версии, это была бетонная плита, по другой – устройство для забивания свай, по третьей – стрела от башенного крана) ему переломало позвоночник, ноги и шею. По трагическому совпадению Аркадия привезли в больницу в дежурство той самой медсестры Скрябиной, проводившей в последний путь его жену. Не приходя в сознание, он скончался через несколько суток.
Так Роман Абрамович остался круглым сиротой…
На воспитание его взял дядя – старший брат отца Лейб, живущий в городке с залихватским названием Ухта. Собственных сыновей у него не было, и всю нерастраченную любовь обратил он на племянника. (До школы Роман вообще не знал, что живет в приемной семье.)
Что представляла собой Ухта в конце 1960-х? «Город республиканского (АССР) подчинения в Коми АССР, – читаем мы в энциклопедии того времени, – расположен на холмистых берегах р. Ухта и её притока Чибью (бассейна Печоры) в 333 км к северо-востоку от Сыктывкара, 61 тыс. жителей. Возник в 1931 г. как поселок Чибью, город с 1943 г. Центр нефтегазовой промышленности республики. Ведущее предприятие – нефтеперерабатывающий завод; механический и ремонтно-механический заводы, мебельная фабрика, предприятия стройматериалов, пищевой промышленности. В Ухте – Печорский научно-исследовательский и проектный институт нефти, филиалы всесоюзных научно-исследовательских институтов газа и по строительству магистральных трубопроводов, индустриальный институт, 3 техникума».
Словом, даже на фоне Сыктывкара дыра дырой: серый, провинциальный городок, выстроенный руками зэков и расконвоированных уголовников.
По местным ухтинским меркам Лейб Абрамович был большим человеком: начальником снабжения крупнейшего в Коми предприятия «Печорлес», входившего в структуру «Комилесресурса». В эпоху тотального дефицита он отвечал за распределение недоступного простым смертным великолепия: мебели, деликатесов, одежды. Все городское начальство кормилось у него с руки, так что будущий олигарх рос, не зная отказа ни в чем.
Их квартира на Октябрьской улице была заставлена престижной мебелью и хрусталем, холодильники ломились от разносолов. Мальчика одевали с иголочки, покупали лучшие игрушки.
Но при этом – случай уникальный – маленький Абрамович вел себя на удивление скромно. Богатство и достаток совсем не портили его. Он не рос избалованным барчуком, а совсем напротив, отличался скромностью и завидным послушанием. Иван Лагода, ухтинский сосед Абрамовичей по лестничной клетке, вспоминает:
«Рома всегда был стеснительным и очень воспитанным. Если встретит кого-то из старших, обязательно поздоровается: в нашем подъезде он был такой единственный, остальные мальчишки прошмыгнут мимо – и все. И еще мы замечали, что дядя и тетя всегда контролировали, куда он пошел, где находится».
«Всегда на лице улыбка. Веселый, с юмором, подвижный», – таким запомнил Абрамовича его детский приятель Дмитрий Сакович. Улыбка эта, кстати, по его утверждению, ничуть не изменилась и по сей день.
Но надолго в Ухте Роман не задержался: после первого класса дядя отправил его в Москву, куда благополучно успела уже перебраться сыктывкарская бабушка Татьяна Семеновна. Там же, в столице, на ответственной строительной должности трудился и второй его не менее предприимчивый дядя Абрам.
Когда соседи и знакомые удивленно спрашивали Лейба, зачем он отсылает ребенка в чужой город – здесь-то, в Ухте, все у него схвачено и повязано, – Абрамович-старший прозорливо замечал, что Роме надо завоевывать Москву, а не гнить в провинции.
Семья дяди Абрама жила в самом центре столицы, внутри Садового кольца. Школа № 232, куда отдали его, считалась престижной: здесь учились дети из хороших семей.
Но приехавшего из провинции сироту одноклассники-мажоры приняли на удивление спокойно: никто Абрамовича не травил, не потешался над ним.
Новый ученик Абрамович обладал завидным талантом: он умел ладить со всеми – и со сверстниками, и с учителями, даром что учился довольно посредственно. (Впрочем, если успеваемость его начинала совсем уж резко падать, в дело мгновенно вступал предприимчивый дядя Абрам, умеющий смягчить учительское сердце вовремя поднесенным презентом.)
В новой семье конфликтов у него тоже не возникало: Роман Аркадьевич полностью соответствовал образу интеллигентного, воспитанного ребенка, которым грезили его родственники; даже ходил в музыкальную школу играть на трубе.
Сегодня в родной альма-матер имя его практически канонизировано: каждый первоклассник знает, что именно здесь учился главный российский олигарх, а всякого входящего внутрь на месте, где под девизом «Учиться, учиться и учиться» висел раньше лик Ленина, встречает парадный портрет Романа Аркадьевича. (Еще одна мемориальная табличка красуется у дверей его бывшего класса.) Стараниями Абрамовича в школе сделан ремонт, куплены мебель, компьютеры, разбит стадион. (Все ремонтные работы, как профессиональный строитель, лично курировал его дядя Абрам.)
Администрация собирается даже организовать мемориальный музей знаменитого своего выпускника. Непонятно, правда, как быть с экспонатами – учился-то он, как уже говорилось, неважно; с точки зрения педагогики – пример для подражания отвратный.
Неудивительно, что бывшие учителя отзываются теперь об Абрамовиче исключительно в превосходных тонах, с придыханием; щедрость воспитанника с лихвой компенсирует все его прошлые огрехи, а то, что казалось когда-то недостатком, подается теперь как несомненное достоинство.
Рассказы педагогов о мальчике Роме чем-то сродни ангелоподобной, кудрявой лениниане. Послушать их – уж такой Абрамович был дисциплинированный, вежливый и способный, что лучшего ученика во всей Москве не сыскать: не пил, не курил, не хулиганил, дурного слова от него никто не слышал. Хотя лично я очень сомневаюсь, что, не стань Абрамович миллиардером, учителя вообще припомнили бы его имя.
Такие люди стираются из памяти молниеносно: запоминаются лишь личности неординарные, яркие – не суть, отличники или хулиганы – а серые, ничем не примечательные, серединка на половинку, улетучиваются в момент: вроде, и не было их никогда.
«Если бы он не стал тем Абрамовичем, которого все теперь знают, никто бы о нем и не вспомнил, – соглашается его соученица, известная ныне эстрадная певица Наталья Штурм. – Лидером он не был: тихий, скромный мальчик, не примечательный ни одеждой, ни поведением, ни внешностью. Больше молчал и слушал; улыбался – у него была такая фирменная улыбочка».
После очередного благотворительного транша растроганные учителя написали Абрамовичу даже стихотворную оду; своего рода педагогическую поэму.
Опус этот заканчивается так:
«Гордимся, что учили тебя когда-то мы,
Здоров будь и работай на благо всей страны!»
Хотя, если по гамбургскому счету, гордиться здесь особенно и нечем. В школе Абрамович никогда не был заметной фигурой. Учился с двойки на тройку. В его аттестате нет ни одной пятерки: даже по пению. В лидеры не рвался. Его нельзя было назвать драчуном и хулиганом, но и в забитых тихонях он тоже не значился.
Теперь, однако, его безынициативность и молчаливость подается как величайшая добродетель.
«Очень скромный был мальчик, – восторгается директриса школы Людмила Просенкова. – Есть разные дети: кто-то обязательно лезет вперед, а он – никогда».
«Да, он очень мало говорил, выступал, – подтверждает его классная руководительница Надежда Ростова, – но внутренне я всегда в него верила, и никогда не удивлялась, что он добился, достиг таких высот».
Экая прозорливость!
Мне почему-то кажется, что в детские годы Абрамович должен был непременно походить на гоголевского Чичикова.
«Особенных способностей к какой-нибудь науке в нем не оказалось; отличился он больше прилежанием и опрятностию: но зато оказался в нем большой ум с другой стороны, со стороны практической… Еще ребенком он умел уже отказать себе во всем. Из данной отцом полтины не издержал ни копейки, напротив, в тот же год уже сделал к ней приращения, показав оборотливость почти необыкновенную: слепил из воску снегиря, выкрасил его и продал очень выгодно».
Школьная любовь Абрамовича Ольга Насырова вспоминает, что уже с малолетства обладал он коммерческой хваткой, торговал в школе югославскими сигаретами и польскими целлофановыми пакетами. (Сам Абрамович признавался, что фарцевал также сигаретами у столичных отелей системы «Интурист».) При этом класса до 8-го Роман Аркадьевич одевался подчеркнуто скромно, хотя недостатка в деньгах не испытывал. (У него, например, первого из класса появился фирменный магнитофон «Грюндиг».) За это удостоился он обидной клички Цыпленок.
И тем не менее уже тогда было в нем что-то отличавшее его от сверстников; какое-то не по-детски развитое чувство интуиции, наития, что ли.
Та же Наталья Штурм привела мне один весьма показательный пример, заставляющий посмотреть на Абрамовича совсем другими глазами:
«В девятом классе мы поехали вместе с учительницей в Подмосковье, и к нам привязалась деревенская шпана. Потребовали вывернуть карманы. Неожиданно Рома взял инициативу на себя, отвел старшего в сторону, что-то сказал, и хулиганы сразу свалили. Мы даже опешили. На наши расспросы Абрамович ответил: я, мол, предупредил их, что в этой школе учатся дети высокопоставленных работников юстиции. Я не знаю, поняли ли деревенские, о чем идет речь, но удар был очень точный; даже в наше время он мог бы сработать. А ведь у него на раздумье было всего несколько минут…»
Как видно, находчивости и предприимчивости уже тогда было ему не занимать.
А еще – к концу школы в Абрамовиче проснулись недюжинные организаторские способности. Если требовалось провести какую-нибудь вечеринку или ответственное мероприятие, даже вопросов не возникало, кому доверить дело: конечно, Роме…
«Всякий раз, когда вечера организовывал Абрамович, – свидетельствует Наталья Штурм, – явка была стопроцентной. Если занимались другие, в зале сидело полтора человека».
Вопреки уверениям педагогов, паинькой Абрамович никогда не был. Как и все, сбегал он с уроков, тайком покуривал и тянул из горлышка портвейн «Три семерки».
Но при этом всегда оставался в рамках приличия. Самым страшным его прегрешением школьной поры стала разгульная вечеринка на квартире у одноклассника Крутоголова, закончившаяся обрушением импортной раковины.
«Это сейчас молодые ничего не стесняются, – вспоминает его первая симпатия Ольга Насырова. – А тогда все было, как бы сказать, втихушечку, не на виду. Мы не пили на улице. Были какие-то беседки, мы где-то скрывались, кто-то на шухере стоял… Ромка всегда, если приезжал его дядя, прятался – ко мне домой бегал, или в подвале, потому что дядя сразу шел к Надежде Павловне (классному руководителю. – Авт.)».
В начале 1980-х Абрамович оканчивает школу. По логике вещей, юноше с такими деловыми задатками и состоятельной родней самая дорога в какой-нибудь крепкий столичный вуз: не в МГИМО, конечно, – тут и дядины капиталы, и то, что записался он в паспорте «украинцем», бессильны; но есть, в конце концов, инженерно-строительный, мясомолочный или третий медицинский, зубопротезный; на хлеб с маслом хватит с избытком.
Однако герой наш выкидывает неожиданный фортель – он возвращается в заснеженную Ухту, где поступает на машиностроительный факультет местного индустриального института. Разумеется, не без помощи дяди, по-прежнему снабжающего дефицитом всю окрестную знать.
В газетных публикациях, посвященных юности олигарха, нередко можно встретить утверждения, будто Абрамович был отчислен из института за хроническую неуспеваемость.
Это не так.
Никто его ниоткуда не отчислял, просто со второго курса Роман Аркадьевич благополучно был призван в армию.
Вообще, воссозданная репортерами биография Абрамовича кишмя кишит подобными неточностями и домыслами. Причина тому проста: с первых же шагов своих на олимп наш герой упорно избегал любых проявлений публичности, сторонясь журналистов, точно черт ладана. За все эти годы он дал лишь пару пространных интервью, в которых не сказал, в сущности, ничего вразумительного, а его небритое лицо впервые было продемонстрировано только летом 1999-го, хотя к тому времени имя это было уже у всех на устах.
Слава и знаменитость пришли к нему против собственной воли; по крайней мере, никаких стараний к тому он не прикладывал. Даже превратившись в самого известного российского олигарха, Абрамович по-прежнему остается для всех этакой «тера инкогнито», предпочитая пребывать в тени.
Его жизнь изобилует многочисленными белыми пятнами; восстановить их – задача сродни первооткрывательству. Даже столь невинное обстоятельство, как место его учебы, и то покрыто мраком таинственности.
Полуофициальная биография олигарха гласит, что, помимо Ухтин-ского индустриального, гранит науки грыз он и в Московском институте нефти и газа, именуемом в народе «керосинкой» (было это якобы в конце 1980-х).
В ректорате института сей факт, однако, отрицают наотрез. Ни в учебной части, ни в книге выпускников – ни единого, даже косвенного упоминания об Абрамовиче нет.
Одно время в официальных документах «Сибнефти» утверждалось также, что окончил он Московский автодорожный институт. Но это – очередная полуправда. На вечернем отделении МАДИ Абрамович отучился всего полгода (по специальности «Автомобили. Автомобильное хозяйство»), переведясь сюда из Ухты, после чего с головой ушел в бизнес. В феврале 1988-го он был отчислен со второго курса за хроническую неуспеваемость, о чем, полагаю, ничуть не жалел. Из всего экзаменационного многообразия Роман Аркадьевич сумел сдать лишь шесть предметов: в том числе, кстати, политэкономию.
(«Зачем мне это надо, я и так вижу все на 10 лет вперед, – так объяснял он нежелание продолжать учебу своему компаньону по кооперативу „Уют“ Владимиру Тюрину. – Что дает институт? Только специализацию».)
Только став уже миллиардером и губернатором, Абрамович наконец восполнил пробел своей юности: в 2001 году он получил диплом Московской юридической академии. Именно получил.
Как рассказывали мне знающие люди, протекцию Абрамовичу составил известный юрист, профессор Леонид Мамут; каковой – нетрудно догадаться – приходился родным отцом небезызвестному Александру Мамуту, одному из адептов Семьи, другу и партнеру Абрамовича.
Хотя, если хорошенько разобраться: зачем, в самом деле, требовалось ему высшее образование? Дипломированных специалистов в стране – пруд пруди, зато миллиардеров – раз два и обчелся…
В этом смысле он очень отличается от своего будущего учителя, член-корра РАН Березовского: Борис Абрамович был человеком глубоко советским. Формальные рамки – звания, чины, диссертации – имели для него решающее значение, символизировали уровень успешности. Такие, как он, по меткому выражению писателя Полякова, чувствовали себя без диплома точно порядочная женщина, отправившаяся в театр без трусиков под юбкой.
На Абрамовича же все эти формальности не действовали; он был представителем уже нового, раскрепощенно-прагматичного поколения, где главным мерилом успеха почитался вовсе не синий (а тем паче – красный) диплом и позолоченная табличка на дверях кабинета, а увесистая котлета в кармане.
Будут деньги – будет тебе и уважение…
В конце концов, и Билл Гейтс, и даже Джон Рокфеллер тоже не имели высшего образования; и ничего – прожили…
$$$
Итак, осенью 1984-го Абрамович уходит в армию: это еще одно существенное его отличие от Березовского. Служил он в автовзводе артиллерийского полка, расквартированного во владимирском городке Киржаче (в/ч 11785).
В части Абрамовича ну, если и не любили, то, по крайней мере, относились почтительно. У него был редкий дар приспосабливаться к любым обстоятельствам; доведись, он и с дикарями-людоедами вполне сумел бы поладить. Кроме того, Роман Аркадьевич сумел найти подходы к «дедам», которые не давали его в обиду.
Неудивительно, что должность досталась ему самая что ни на есть блатная: пока другие бойцы потели в ремонтной яме или крутили баранку, Абрамович отмечал путевки при въезде и выезде машин из гаража.
«У него не возникало конфликтов ни в начале службы с „дедами“, ни потом, когда он сам перешел в их разряд, – вспоминает его сослуживец Эдиль Айтназаров. – Свободное от службы время использовал рационально. Мало того, что Роман сам усиленно занимался спортом – гантели, турник, пробежка, – так он еще и футбольную команду собрал. А потом в нашей части появилась художественная самодеятельность. Все удивлялись: откуда у парня такие организаторские способности? Абрамович даже организовал массовые походы за грибами».
Дембель Абрамовича пришелся на самый пик перестройки: уходил он из одной действительности, а вернулся совсем в другую – с новыми ценностями и приоритетами. Так герой фантастического романа, проспав полвека в анабиозе, теряет от увиденного дар речи. Все, что вчера еще считалось зазорным и порочным, в одночасье стало нормой жизни. Для таких, как Абрамович, наступало истинное раздолье; эра тотальной коммерции накрывала державу.
Трудно даже себе представить, кем мог стать этот человек, появись он на свет в иное время. Будь Абрамович лет эдак на десять моложе, он просто не поспел бы к разделу государственного пирога. А если на то же десятилетие старше?
Спору нет, история не терпит сослагательного наклонения. И все же я – убей бог – не могу вообразить Романа Аркадьевича в роли среднестатистического советского обывателя. Какого-нибудь инженеришки во второсортном НИИ или зубного техника-протезиста.
Наверняка стал бы он каким-нибудь торговым работником: зав. магом или снабженцем, как его отец.
Хотя нет: для этого требовался недюжинный авантюризм, страсть к риску и вечному адреналину. Абрамович же – всегда и во всем отличался завидным благоразумием; никогда не шел он супротив течения, любую власть признавал безоговорочно…
В автобиографии, самолично написанной после избрания депутатом Госдумы, Абрамович указывал, что с января 1987-го по январь 1989-го он работал механиком СУ-122 треста «Мосспецмонтаж».
«Должность называлась „начальник сварочного агрегата“. Работа такая: утром пришел, включил, вечером выключил», – вспоминал он на одной из редких своих пресс-конференций.
(Почему-то на ум сразу приходит промысловая артель химических продуктов «Реванш», где в первой комнате, под портретом Фридриха Энельса, сидел улыбающийся Александр Иванович Корейко, а во второй помещалось собственно производство: две дубовые бочки, соединенные тонкой клистирной трубкой, по которой бежала жидкость.
«Когда вся жидкость переходила из верхнего сосуда в нижний, в производственное помещение являлся мальчик в валенках. Не по-детски вздыхая, мальчик вычерпывал ведром жидкость из нижней бочки, тащил ее на антресоли и вливал в верхнюю бочку».)
Ни в каком стройуправлении Абрамович, конечно, не работал: это была фикция вроде артели «Реванш», необходимая исключительно для заполнения трудовой книжки; тунеядство в те времена каралось сурово; даже подпольные миллионеры и акулы фарцовки вынуждены были числиться какими-нибудь дворниками или лаборантами.
В действительности занимался он мелкой коммерцией; спекулировал дефицитом и ширпотребом. Скупал, например, зубную пасту, духи и конфеты в Москве, а потом сбывал их втридорога в голодной Ухте.
Но особых барышей промысел этот не приносил, и параллельно Абрамович устраивается в столичный кооператив по производству женских заколок: это при том, что оба дядьки его – Лейб и Абрам – людьми были далеко не бедными, и без труда могли озолотить племянника. Но то ли хотели они привить ему самостоятельность, то ли сказалась природная жадность – максимум, на что хватило их – подарить демобилизованному воину однокомнатную квартиру в центре Москвы на Цветном бульваре. Впрочем, и на том спасибо.
Широко известна легенда о том, что истоки богатства Абрамовича берут свое начало в конторе с милым названием «Уют».
«Учился в институте и параллельно организовал кооператив, „Уют“ назывался, – рассказывал он по прошествии многих лет журналистам. – Мы делали игрушки из полимеров. Те ребята, с которыми мы работали в кооперативе, потом составили управляющее звено „Сибнефти“ – Женя Швидлер, Валерий Ойф».
Ну, насчет учебы его – мы подробно уже говорили. История с созданием собственного кооператива – из того же, полумифического разряда.
По счастью, живы еще свидетели подлинной жизни Романа Аркадьевича. Едва ли не ключевой из них – кисловодский бизнесмен Владимир Тюрин: именно он и стал для Абрамовича первым проводником в мире чистогана.
Познакомились они в начале 1988-го, когда Абрамович трудился в кооперативе, изготавливающем женские заколки; его тогдашний работодатель доводился Тюрину земляком.
«Я приехал к нему в офис, – вспоминает Тюрин. – Сели за стол, обедаем. И вдруг Саша (работодатель Абрамовича. – Авт.) поднимается со стула и, глядя на входную дверь, кричит: „А ну, закрой дверь!“ Спрашиваю: „Ты на кого кричал?“ – „Да тут пацан один, он меня забодал. Ты представляешь, у меня огромный опыт работы, а этот молокосос учит меня жизни!“ Когда мой друг уехал из офиса, я решил посмотреть, на кого же он так злился. Гляжу, стоит молодой человек с такой щетинистой бородкой. Я у него спросил: „А почему к тебе Александр Федорович так плохо относится?“ Тот мне грустно так: „Он сам не умеет зарабатывать и то, что я ему предлагаю, не одобряет. Но мне некуда больше идти. Сижу без денег“. И вы знаете, мне Рома сразу понравился, даже не знаю почему. Он как будто гипнотизировал меня своим взглядом. Когда говорил о деле, у него аж глаза светились».
Эта случайная встреча перевернула жизнь Абрамовича; кисловод-скому кооператору Тюрину требовался как раз именно такой молодой, энергичный помощник. Тюринский кооператив «Луч» производил дет-ские резиновые игрушки, и нужно было налаживать их сбыт в Москве.
Ни о каком партнерстве и речи тогда не шло: Абрамович выполнял исключительно дистрибьютерские функции, получая за труды законные 20 % от выручки. Он даже не брезговал самолично продавать товар на Рижском рынке – Мекке тогдашней коммерции.
Его одноклассница и первая любовь Ольга Насырова припоминает, сколь была ошарашена, когда услышала от общей знакомой, что Абрамович стал банальным ларечником.
«Она мне позвонила: знаешь, ехала на Рижский рынок, Ромку видела с девчонкой, с какими-то мешками. „Ром, ты чего тут делаешь?“ Говорит: „Да мы там торгуем чем-то“».
Поначалу товар возили из Кисловодска в Москву на продажу, но потом спрос вырос настолько, что производство пришлось открывать и в самой столице – в арендованных цехах завода «Альфа-пластик». Тогда-то, в начале 1989 года, и возник, собственно, легендарный кооператив «Уют»: его директором Тюрин поставил Абрамовича.
Работал Роман Аркадьевич – ничего не скажешь – на износ. Во многом его стараниями резиновый бизнес резко пошел в гору: мини-завод не поспевал уже за объемом заказов. К своему делу пристрастил он и первую жену – игрушками они торговали вместе. (Теперь, впрочем, вспоминает она об этом с плохо скрываемым раздражением, говоря, что муж любил бизнес больше, чем семью, и торчал на работе круглыми сутками.)
Когда у Абрамовича завелись первые деньги, он полностью сменил свой гардероб. Не было больше угловатого юноши, получившего когда-то от одноклассников обидную кличку Цыпленок. Ему на смену пришел щеголеватый, уверенный в себе модник, предпочитающий белоснежные рубашки и дорогой французский парфюм, отоваривающийся исключительно в инвалютной «Березке». Ездил теперь Абрамович на новых «Жигулях».
Точно так же, через несколько лет, заработав первые пару миллионов долларов, он бухнет их все сразу, не задумываясь, на новый «Бентли» и дом во французском местечке Кап-Ферра: тяга к красивой, экранной жизни всегда была у Абрамовича в крови.
(«У тебя же больше не осталось денег», – удивлялся тогда его наставник Березовский, привыкший к рачительности и скопидомству. «Ничего, – отвечал ученик, шелестя рекламным проспектом 737-го „Боинга“, – заработаем еще».
Со следующего заработка он купит уже этот самый разрекламированный «Боинг».)
Вообще, с ранней юности Абрамович свято был убежден в грядущем неминуемом успехе, потешая окружающих непоколебимой самоуверенностью. Он знал, чего хочет, и к мечте своей шел уверенной, твердой поступью: без всяких интеллигентских рассусоливаний и терзаний. Деньги: вот основа основ всему…
Гены рода Абрамовичей делали свое дело: страх перед бедностью был у него в крови. Больше всего в жизни Роман Аркадьевич мечтал разбогатеть.
Даже обожествляющая его классная руководительница Надежда Ростова и та описывает показательный весьма эпизод, когда комсомолец Абрамович увидел у нее в руках выданный в кассе аванс – аж сорок рублей.
«Он смотрит на эти 40 рублей, знает, что у меня две дочери, и говорит: а как на них жить? Мне кажется, у него была какая-то внутренняя цель – именно чего-то достигнуть. Она не проявлялась, например, в лидерстве, нет. Но внутренне он всегда к этому готовился».
«Если девчонки подтрунивали над ним, – повествует цитировавшаяся уже Наталья Штурм, – он говорил: вы еще услышите о Роме Абрамовиче. Это всегда сопровождалось взрывом хохота, потому что был он совсем уж невзрачным. А однажды мы пошли компанией в кино на какой-то фильм, где показывалась роскошная западная жизнь. Все были под сильным впечатлением. А Рома долго молчал, а потом сказал: вот так надо жить».
И первому наставнику своему кооператору Тюрину, когда тот впервые пришел к Абрамовичу в гости – в нищенскую однокомнатную квартиру, с прибитыми в прихожей алюминиевыми вешалками и пластиковым столом на кухне – Роман Аркадьевич выдал нечто подобное.
