«БОЛЬШАЯ ПАЛАТА ЯНОВЕЦ И ДРУГИЕ ПРОТИВ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ (Заявления №№ 55508/07 и 29520/09) РЕШЕНИЕ СТРАСБУРГ ...»

117. Обращаясь к существу жалобы по статье 2, заявители утверждали, что российское расследование не соответствовало основным требованиям этого положения. Российские власти не учли разницу между количеством убитых (21857) и гораздо меньшим числом тех, кого называли «погибшими» (1803). Они не провели полномасштабные раскопки на всех местах захоронения. Заявителям было отказано в статусе потерпевших, и расследованию не хватало прозрачности в этой связи. Наконец, расследование не было нацелено на выявление виновных и привлечение их к ответственности. Заявители привели имена двух высокопоставленных советских функционеров, которые были замешаны в Катынских событиях и в 1990 году были еще живы.

3. Правительство Польши

118. Польское правительство утверждало, что при интерпретации слов «оговорка в отношении специальных обстоятельств» в последнем предложении пункта 163 решения ilih следует принимать во внимание особый характер совершенных деяний, которые были военными преступлениями согласно международному праву. Кроме того, Суд должен принимать во внимание следующие факторы: (1) до 1990 года расследование Катынского преступления было невозможным по политическим причинам, (2) расследование продолжалось в течение шести лет после ратификации Россией Конвенции; (3) существовало значительное число лиц, имевших законный интерес в выяснении обстоятельств массового убийства, и (4) имелось еще достаточно возможностей для продолжения расследования.

119. Польское правительство также утверждало, что в период между 1998 и 2004 годами российские органы прокуратуры, в рамках Катынского расследования, провели ряд процессуальных действий, в результате которых были получены новые свидетельства, которые могли бы, возможно, возобновить процедурное обязательство по статье 2. К ним относятся: (1) обмен письмами в 2002 году между российскими и украинскими органами прокуратуры по вопросу о Катынском преступлении, (2) отправка в российские центры персональных данных более 3000 запросов о предоставлении информации о судьбе польских граждан, чьи имена имеются в «украинском Катынском списке», (3) польско-российские двусторонние консультации, (4) получение более девяноста запросов от родственников жертв Катыни, (5) составление двух экспертных заключений по правовой характеристике Катынского преступления, и (6) решение о засекречивании материалов дела.

120. Обращаясь к существу жалобы по статье 2, польское правительство утверждало, что Катынское расследование было неэффективным. С одной стороны, прокуратура России подтвердила факт казни родственников заявителей в 1940 году, но с другой стороны, российские военные суды объявили их пропавшими без вести. Российские власти не приняли свидетельства заявителей, и не предприняли никаких шагов для проведения судебно-медицинской экспертизы или поиска документов. Они неправильно оценили доказательства, переданные им польской стороной, и ошибочно охарактеризовали Катынские события как злоупотребление властью. Заявителям было отказано в праве на участие в расследовании, и им не был присвоен процессуальный статус потерпевших. Наконец, засекретив значительную часть материалов дела, российские власти России не соблюли справедливый баланс между общественным интересом в раскрытии преступлений тоталитарного прошлого и частным интересом заявителей в установлении обстоятельств смерти их родственников.

4. Третьи стороны

(a) Правовая Инициатива Открытого Общества

121. Правовая Инициатива Открытого Общества утверждала, что государства обязаны, в соответствии с Конвенцией и обычным международным правом, расследовать военные преступления и преступления против человечества так долго, как это практически возможно. Это обязательство вытекает из запрета на применение срока давности к таким преступлениям, и оно не подлежит никакой временной квалификации. Следует признать, что проведение эффективного расследования стало более сложным с течением времени, однако существующая практика национальных и международных судов, распространяющих свою юрисдикцию на совершенные в прошлом нарушения, показывает, что успешное преследование возможно даже спустя много десятилетий после факта нарушения. Третья сторона сослалась на решения Суда по делам Brecknell и Varnava, а также на судебную практику Межамериканского суда по правам человека в делах Heliodoro Portugal v. Panama (решение от 12 августа 2008 года) и Gomes Lund v. Brazil (решение от 24 ноября 2010 года). Третья сторона утверждает, что эффективное расследование преступлений Второй мировой войны было еще возможно после 1998 года. Они приводили примеры расследований нацистских преступлений, проведенных в Германии, Венгрии, Италии и Польши, некоторые из которых привели к успешному судебному преследованию, несмотря на возраст подсудимых. Кроме того, в 2012 году британский суд удовлетворил гражданский иск против британского правительства о возмещении ущерба в связи с предполагаемыми актами пыток во время кенийского восстания, которое имело место в 1952-1961 годах.

122. Третья сторона также утверждает, что право на истину, рассматриваемое в его индивидуальном измерении, предполагает доступ к результатам расследования, а также к архивным и открытым следственным материалам. Такое раскрытие информации имеет важное значение для предупреждения нарушений, борьбы с иммунитетом и поддержания общественной веры в верховенство права (здесь они сослались на Kelly and Others v. the United Kingdom, no. 30054/96, § 118, 4 May 2001). В случаях, когда дело касается права на истину, засекречивание информации, касающейся нарушения прав человека, допустимо только в исключительных случаях после демонстрации насущного государственного интереса, под независимым судебным контролем и в течение ограниченного периода времени, при условии отсутствия менее ограничительных вариантов. Третья сторона подготовила результаты исследования законов о праве на информацию в девяноста трех государствах, из которого следует, что сорок четыре из них явно требуют раскрытия информации, если общественный интерес в раскрытии перевешивает интересы секретности. Объективная реконструкция правды о прошлых злоупотреблениях имеет большое значение, чтобы страны могли учиться на примерах своей истории и принимать меры для предотвращения будущих злодеяний (УВКБ ООН, Обновленный свод принципов защиты и поощрения прав человека посредством борьбы с безнаказанностью, Резолюция 2005/81, 8 февраля 2005 года, принципы 2 и 3).

(b) Международная Амнистия

123. Международная Амнистия утверждает, что обязательства по расследованию военных преступлений и преступлений против человечества распространяется на такие преступления, совершенные до разработки и вступления в силу Конвенции. Убийство и жестокое обращение с военнопленными и гражданскими лицами были запрещены согласно обычному международному праву в 1939 году, и государства имели обязательство по расследованию и судебному преследованию военных преступлений задолго до 1939 года, без применения срока давности (здесь они сослались на Kononov v. Latvia [GC], no. 36376/04, §§ 186 and 232, ECHR 2010, и на решения Межамериканского суда по правам человека по делам Velsquez-Rodrguez v. Honduras, 29 July 1988, § 174, и Gomes Lund v. Brazil, 24 November 2010, § 108). Третья сторона подчеркнула, что Межамериканский суд неоднократно устанавливал нарушения обязательства по расследованию, преследованию и наказанию деяний, которые имели место до ратификации Американской конвенции о правах человека государством-ответчиком (здесь они сослались на решение Gomes Lund и Almonacid Arellano v. Chile, 26 September 2006, § 151). Они отметили, что течение времени не изменяет обязательства государства провести расследование и обеспечить надлежащие и эффективные средства правовой защиты жертв. Право жертв на эффективный доступ к правосудию включает в себя право быть услышанным и право на полное возмещение ущерба, которое включает следующие элементы: реституцию, компенсацию, реабилитацию, сатисфакцию и гарантии неповторения (они сослались на выводы Межамериканского суда в деле Gomes Lund, §§ 261-262, 277 и 297). Наконец, третья сторона заявила, опять же со ссылкой на решение Gomes Lund (§§ 241-242), что отсутствие эффективного расследования оказывает негативное влияние на право членов семьи на гуманное обращение.

(c)  «Мемориал» (Москва), Европейский центр защиты прав человека (Лондон) и Сеть за правосудие переходного периода (Эссекс)

124. Эти три организации утверждали, что Генеральная Ассамблея ООН, Межамериканская система защиты прав человека и международное договорное право содержат обязательство по расследованию и судебному преследованию военных преступлений, с целью обеспечения точной и прозрачной отчетности о нарушениях перед жертвами, их семьями, обществом в целом и международным сообществом. Право семей знать о судьбе своих пропавших или умерших родственников является отдельным компонентом обязательства проводить расследования, кодифицированной нормы обычного международного права (здесь они сослались, в частности, на Правило 117 Обычного международного гуманитарного права, т. 1. International Committee of the Red Cross Study of Customary International Law, 2005, и прецедентное право Межамериканского суда по правам человека). Они также представили описание различных государственных практик, связанных с созданием комиссий по установлению истины или аналогичных следственных органов в ответ на совершение международных преступлений, включая подробную информацию о мандатах и функциях этих комиссий.

C. Оценка Суда

125. Правительство выдвинуло предварительные возражения, касающиеся компетенции Суда ratione temporis рассматривать по существу жалобы заявителей на нарушение процессуального аспекта статьи 2 Конвенции. Соответственно, Суд должен, в первую очередь, рассмотреть, должно ли это возражение быть поддержано.

1. Общие принципы

126. Суд напоминает, что положения Конвенции не налагают на Договаривающееся Стороны обязательство в отношении любого действия или факта, которые имели место, или любой ситуации, которая перестала существовать до даты вступления в силу Конвенции в отношении этой Стороны («критическая дата»). Этот принцип установлен в прецедентном праве Суда на основании общих принципов международного права, воплощенных в статье 28 Венской Конвенции о праве международных договоров от 23 мая 1969 (см. Varnava and Others v. Turkey [GC], nos. 16064/90, 16065/90, 16066/90, 16068/90, 16069/90, 16070/90, 16071/90, 16072/90 and 16073/90, § 130, ECHR 2009; ilih v. Slovenia [GC], no. 71463/01, § 140, 9 April 2009; и Blei v. Croatia [GC], no. 59532/00, § 70, ECHR 2006III).

127. Если действие, бездействие или решение, которое, как утверждается, было нарушением Конвенции, имело место до ее вступления в силу, но дело о возмещении за данное деяние было возбуждено или продолжалось после ее вступления в силу, это дело не может рассматриваться как часть фактов предполагаемого нарушения, и дело не подпадает под временную юрисдикцию Суда (см. Varnava and Others, § 130, и Blei, §§ 77-79, упомянутые выше).

128. Хотя начиная с критической даты и далее все действия и бездействие государства должны соответствовать Конвенции, Конвенция не налагает на Договаривающиеся государства конкретное обязательство обеспечивать возмещение вреда или ущерба, причиненного до этой даты (см. Kopeck v. Slovakia [GC], no. 44912/98, § 38, ECHR 2004IX). Таким образом, для того, чтобы установить временную юрисдикцию Суда, важно в каждом конкретном случае определить точное время предполагаемого вмешательства. При этом Суд должен принимать во внимание как факты, на которые жалуется заявитель, так и сферу применения права по Конвенции, которое, как утверждается, было нарушено (см. Varnava and Others, § 131, и Blei, §§ 72 and 81-82, упомянутое выше).

129. Суд уже рассмотрел ряд дел, в которых факты, касающиеся основного аспекта статьи 2 или 3, выходили за рамки временной компетенции Суда, в то время как факты, касающиеся соответствующего процессуального аспекта, то есть последующего производства, попадали, хотя бы частично, в пределы компетенции Суда (краткое прецедентное право см. ilih, §§ 148-152, упомянутое выше).

130. Суд пришел к выводу, что процессуальное обязательство по проведению эффективного расследования в соответствии со статьей 2 превратилось в отдельное и автономное обязательство. Хотя это обязательство порождено фактами, касающимися основного аспекта статьи 2 Конвенции, оно может считаться отделяемым обязательством, вытекающим из статьи 2, которое может налагаться на государство, даже если смерть произошла до критической даты (см. Varnava and Others, § 138, и ilih, § 159, упомянутые выше).

131. Тем не менее, с учетом принципа правовой определенности, временная юрисдикция Суда в отношении выполнения процедурного обязательства по статье 2 Конвенции в связи со смертью, которая произошла до критической даты, обусловлена некоторыми факторами (см. ilih, § 161, упомянутое выше). В решении ilih Суд определил пределы своей временной юрисдикции следующим образом:

«162. Во-первых, ясно, что, если смерть произошла до критической даты, только процессуальные действия и/или упущения, имевшие место после этой даты, могут подпадать под временную юрисдикцию Суда.

163. Во-вторых, для возникновения процессуальных обязательств, налагаемых статьей 2, должна существовать реальная связь между смертью и вступлением в силу Конвенции в отношении государства-ответчика.

Таким образом, значительная часть процедурных шагов, требуемых этим положением – которые включают в себя не только эффективное расследование по факту смерти лица, но и возбуждение соответствующего разбирательства с целью определения причины смерти и привлечения виновных к ответственности – проводились или должны были проводиться после критической даты.

Тем не менее, Суд не исключает, что при определенных обстоятельствах связь может также устанавливаться исходя из необходимости обеспечения реальной и эффективной защиты гарантий и основополагающих ценностей Конвенции».

132. В решении Varnava Суд уточнил важность различия между обязательством расследовать подозрительную смерть и обязательством расследовать подозрительное исчезновение:

«148.... Исчезновение является самостоятельным явлением, характеризующимся продолжающейся ситуацией неопределенности и отсутствия ответственности, когда существует недостаток информации или даже умышленное сокрытие или запутывание того, что произошло... Эта ситуация очень часто существует в течение длительного времени, продлевая страдания родственников жертвы. Поэтому нельзя сказать, что исчезновение, является «мгновенным» действием или событием; дополнительный элемент, состоящий в дальнейших отказах в предоставлении сведений о местонахождения и судьбе пропавших без вести лиц, порождает продолжающуюся ситуацию. Таким образом, процессуальное обязательство может сохраняться до тех пор, пока не появится сведений о судьбе пропавшего лица; явная неспособность обеспечить необходимое расследование будет рассматриваться как продолжающееся нарушение... Это справедливо также в случаях, когда можно предположить смерть».

133. Суд также подчеркнул, что требование временной близости смерти и следственных действий к дате вступления в силу Конвенции в отношении государства-ответчика – как это было указано в решении ilih – применяется только в контексте убийства или подозрительной смерти, когда фактический элемент – потеря жертвой жизни, определенно известен, даже если точная причина или окончательная ответственность не была установлена. В таких случаях процедурное обязательство не носит продолжающийся характер (см. Varnava and Others, упомянутое выше, § 149).

2. Недавнее прецедентное право

134. После решения ilih, принципы временной юрисдикции Суда в отношении «отделимого» обязательства расследовать смерть физического лица, вытекающего из статьи 2 Конвенции, применялись во многих делах.

135. Многочисленную группу таких дел составляют жалобы на Румынию в связи с неэффективным расследованием фактов смерти участников протестов во время румынской революции в декабре 1989 года, в которых Суд постановил, что он обладает юрисдикцией в связи с тем, что на дату вступления в силу Конвенции в отношении Румынии дела все еще находились на рассмотрении органов прокуратуры (см. Association “21 December 1989” and Others v. Romania, nos. 33810/07 and 18817/08, 24 May 2011; Pastor and iclete v. Romania, nos. 30911/06 and 40967/06, 19 April 2011; Lpuan and Others v. Romania, nos. 29007/06, 30552/06, 31323/06, 31920/06, 34485/06, 38960/06, 38996/06, 39027/06 and 39067/06, 8 March 2011; andru and Others v. Romania, no. 22465/03, 8 December 2009; и Agache and Others v. Romania, no. 2712/02, 20 October 2009). Аналогичное заключение было сделано в двух более поздних делах, которые касались насильственных инцидентов, имевших место в июне 1990 года (см. Mocanu and Others v. Romania, nos. 10865/09, 45886/07 and 32431/08, 13 November 2012) и в сентябре 1991 года (см. Criniceanu and Frumuanu v. Romania, no. 12442/04, 24 April 2012).

136. За исключением дела Tuna v. Turkey, которое касалось смерти под стражей в полиции, произошедшей примерно за семь лет до признания Турцией права на подачу индивидуальной жалобы (см. Tuna v. Turkey, no. 22339/03, §§ 57-63, 19 January 2010), в других недавних делах не утверждалось, что рассматриваемая смерть была следствием каких-либо действий представителей государства, и обжалуемые события происходили за 1-4 года до даты вступления в силу, при этом значительная часть судебных разбирательств проводилась после этой даты (см. Kudra v. Croatia, no. 13904/07, §§ 110-112, 18 December 2012: четыре года, случайная смерть из-за халатности частной компании; Igor Shevchenko v. Ukraine, no. 22737/04, §§ 45-48, 12 January 2012: три года, дорожно-транспортное происшествие; Baji v. Croatia, no. 41108/10, § 62, 13 November 2012: четыре года, медицинская халатность; Dimovi v. Bulgaria, no. 52744/07, §§ 36-45, 6 November 2012: три года, смерть от огня; Velcea and Mazre v. Romania, no. 64301/01, §§ 85-88, 1 December 2009: один год, семейный конфликт; Trufin v. Romania, no. 3990/04, §§ 32-34, 20 October 2009: два года, убийство, и Lyubov Efimenko v. Ukraine, no. 75726/01, § 65, 25 November 2010: четыре года, грабеж и убийство). В двух делах тот факт, что родственники заявителей погибли от рук повстанцев или военизированных формирований за семь и шесть лет соответственно до критической даты, не помешало Суду рассмотреть жалобы по существу в соответствии с процессуальным аспектом статьи 2 (см. Paac and Others v. Turkey, no. 3064/07, §§ 64-66, 8 November 2011, и Julari v. Croatia, no. 20106/06, §§ 38 and 45-46, 20 January 2011). Так же произошло и в деле, когда между смертью сына заявителя в драке и вступлением в силу Конвенции в отношении Сербии прошло тринадцать лет, по причине преобладающего значения процессуальных действий, осуществленных после критической даты (см. Mladenovi v. Serbia, no. 1099/08, §§ 38-40, 22 May 2012).

137. Суд также рассмотрел ряд дел, в которых заявители предположительно подвергались обращению, запрещенному статьей 3 Конвенции, в некоторый момент времени до критической даты. Суд установил, что он обладает юрисдикцией рассматривать вопрос о соблюдении государством-ответчиком – в период после вступления в силу – процессуального аспекта статьи 3, которая требует проведения эффективного расследования жестокого обращения со стороны полиции (см. Yatsenko v. Ukraine, no. 75345/01, § 40, 16 February 2012, и Stanimirovi v. Serbia, no. 26088/06, §§ 28-29, 18 October 2011), изнасилования (см. P.M. v. Bulgaria, no. 49669/07, § 58, 24 January 2012) и жестокого обращения со стороны частных лиц (см. Otaevi v. Serbia, no. 32198/07, 5 February 2013).

3. Уточнение критериев ilih

138. Несмотря на постоянно растущее число судебных решений, в которых Суд признавал свою компетенцию ratione temporis со ссылкой на критерии, принятые в решении ilih, их применение на практике порой приводило к неопределенности, поэтому желательны дальнейшие разъяснения.

139. Критерии, изложенные в пунктах 162 и 163 решения ilih (см. пункт 133 выше), можно резюмировать следующим образом. Во-первых, если смерть произошла до критической даты, временная юрисдикция Суда будет распространяться только на процессуальные действия или бездействие в период после этой даты. Во-вторых, процессуальное обязательство возникает только тогда, когда существует «подлинная связь» между смертью как инициирующим событием и вступлением в силу Конвенции. В-третьих, связь, которая не является «подлинной» может, тем не менее, быть достаточной для установления юрисдикции Суда, если это необходимо для реальной и эффективной защиты гарантий и основополагающих ценностей Конвенции. Суд поочередно рассмотрит каждый из этих элементов.

(a) Процессуальные действия и бездействие в период после вступления в силу

140. В первую очередь, Суд повторяет, что процедурное обязательство по расследованию в соответствии со статьей 2 не является процедурой возмещения в связи с предполагаемым нарушением права на жизнь, которое могло произойти до критической даты. Предполагаемое нарушение процедурного обязательства заключается в отсутствии эффективного расследования; процедурное обязательство имеет собственную сферу применения и действует независимо от материального аспекта статьи 2 (см. Varnava and Others, § 136, и ilih, § 159, упомянутые выше). Таким образом, временная юрисдикция Суда распространяется и на те процессуальные действия или бездействие, которые имели место или должны были иметь место в период после вступления в силу Конвенции в отношении государства-ответчика.

141. Кроме того, Суд считает, что «процессуальные действия» следует понимать в смысле процедурного обязательства по статье 2, или, возможно, в зависимости от обстоятельств, по статье 3 Конвенции, а именно как действия, совершенные в рамках уголовного, гражданского, административного или дисциплинарного производства, которые способны привести к установлению и наказанию виновных или выплате компенсации потерпевшей стороне (см. Labita v. Italy [GC], no. 26772/95, § 131, ECHR 2000IV, и McCann and Others v. the United Kingdom, 27 September 1995, § 161, Series A no. 324). Это определение исключает другие типы дознания, которые могут производиться для других целей, таких как выяснение исторической правды.

142. Термин «бездействие» относится к ситуации, когда расследование не ведется или осуществляются лишь незначительные процессуальные действия, но при этом утверждается, что эффективное расследование должно проводиться. Такое обязательство властей осуществлять следственные действия может возникнуть, если появляются правдоподобные, заслуживающие доверия утверждения, свидетельства или информация, которые имеют отношение к выявлению, возможному преследованию или наказанию виновных (см. Gutirrez Dorado and Dorado Ortiz v. Spain (dec.), no. 30141/09, §§ 39-41, 27 March 2012; akir and Others v. Cyprus (dec.), no. 7864/06, 29 April 2010; и Brecknell v. the United Kingdom, no. 32457/04, §§ 6672, 27 November 2007). Если новые материалы появились после вступления в силу, и они были достаточно весомыми и убедительными, чтобы оправдать новый виток разбирательства, Суд должен убедиться в том, что государство-ответчик выполнило свое процедурное обязательство по статье 2 в манере, совместимой с принципами, провозглашенными в его прецедентном праве. Однако если инициирующее событие лежит вне юрисдикции ratione temporis Суда, выявление новых материалов после критической даты может привести к возобновлению обязательства по расследованию только в случае удовлетворения требования либо «подлинной связи», либо «ценностей Конвенции», которые обсуждаются ниже.

(b) Требование «подлинной связи»

143. Первое предложение пункта 163 решения ilih гласит, что существование «подлинной связи» между инициирующим событием и вступлением в силу Конвенции в отношении государства-ответчика является обязательным условием для возникновения процедурного обязательства по статье 2 Конвенции.

144. Суд считает, что фактор времени является первым и наиболее важным показателем «подлинности» связи. Суд уже отмечал в решении Палаты, что промежуток времени между инициирующим событием и критической датой должен быть достаточно коротким, чтобы удовлетворять требованию «подлинной связи». Хотя нет никаких очевидных правовых критериев, определяющих абсолютный срок, он не должен превышать десяти лет (см., по аналогии, Varnava and Others, упомянутое выше, § 166, и Er and Others v. Turkey, no. 23016/04, §§ 59-60, ECHR 2012 (выдержки)). Даже если, в исключительных обстоятельствах, продление срока может быть оправдано, это возможно только в случае удовлетворения требования «ценностей Конвенции».

145. Продолжительность периода между инициирующим событием и критической датой, однако, само по себе не имеет решающего значения для определения «подлинности» связи. Во втором предложении пункта 163 решения ilih указывается, что связь будет установлена, если большая часть расследования смерти осуществлялась или должна была осуществляться в период после вступления в силу Конвенции. Это включает в себя проведение следственных действий для определения причины смерти и привлечения виновных к ответственности, а также проведение значительной части процедурных мероприятий, которые стали решающими для хода расследования. Это вытекает из принципа, что юрисдикция Суда распространяется только на процессуальные действия или бездействие, которые имели место после вступления в силу. Если, однако, большая часть производства или наиболее важные процессуальные действия имели место до вступления в силу, это может безвозвратно подорвать способность Суда произвести общую оценку эффективности расследования с точки зрения процедурных требований статьи 2 Конвенции.

146. Принимая во внимание вышеизложенное, Суд считает, что для установления «подлинной связи» должны быть удовлетворены оба критерия: период времени между смертью как инициирующим событием и вступлением в силу Конвенции должен быть достаточно коротким, и большая часть расследования должна быть проведена после вступления в силу.

(c) Требование «ценностей Конвенции»

147. Кроме того, Суд признал, что могут существовать исключительные ситуации, которые не удовлетворяют требованию «подлинной связи», описанному выше, но в которых необходимость обеспечить реальную и эффективную защиту гарантий и основополагающих ценностей Конвенции будет являться достаточным основанием для признания существования связи. Последнее предложение пункта 163 решения ilih не исключает такой возможности, которая является исключением из общего требования «подлинной связи». Во всех делах, описанных выше, Суд признал существование «подлинной связи», так как промежуток времени между смертью и критической датой было достаточно коротким, и значительная часть разбирательства имела место после критической даты. На этом фоне, настоящее дело является первым, которое, возможно, попадает в эту другую, исключительную, категорию. Соответственно, Суд должен уточнить критерии для применения требования «ценностей Конвенции».

148. Как и Палата, Большая Палата считает, что ссылка на основные ценности Конвенции означает, что существование связи может быть установлено, если инициирующее событие имело большие масштабы, чем обычное уголовное преступление и составило отрицание самих основ Конвенции. Это касается серьезных преступлений в соответствии с международным правом, таких, как военные преступления, геноцид и преступления против человечества, в соответствии с их определениями в соответствующих международных документах.

149. Отвратительный характер и тяжесть таких преступлений побудили договаривающиеся стороны Конвенции о неприменимости срока давности к военным преступлениям и преступлениям против человечества прийти к согласию, что к этим преступлениям не применяется срок давности в национальной правовой системе. Суд, тем не менее, считает, что требование «ценностей Конвенции» не может применяться к событиям, которые имели место до даты принятия Конвенции, 4 ноября 1950 года, поскольку только тогда Конвенция начала свое существование в качестве международного договора по правам человека. Следовательно, Договаривающиеся Стороны не могут нести ответственность в соответствии с Конвенцией за отсутствие расследования даже самых серьезных преступлений в соответствии с международным правом, если они предшествовали принятию Конвенции. Хотя Суд придает должное значение аргументу, что даже сегодня некоторые страны успешно привлекают к ответственности лиц, виновных в совершении военных преступлений во время Второй мировой войны, он подчеркивает принципиальное различие между возможностью судебного преследования лица за тяжкое преступление в соответствии с международным правом при наличии обстоятельств, позволяющих сделать это, и обязательством сделать это в соответствии с Конвенцией.

4. Применение вышеуказанных принципов к настоящему делу

150. Обращаясь к бесспорным фактам настоящего дела, Европейский Суд напоминает, что родственники заявителей были военнослужащими польской армии, которые были взяты в плен в начале советского вторжения на территорию восточной Польши в сентябре 1939 года. В течение следующих месяцев они содержались в лагерях НКВД в западной части СССР, в Козельске, Осташкове и Старобельске.

151. 5 марта 1940 года, действуя по предложению главы НКВД, члены Политбюро ЦК Коммунистической партии СССР одобрили внесудебную казнь польских военнопленных, которая должна была быть осуществлена сотрудниками НКВД. Заключенные были убиты и похоронены в братских могилах в разные дни в апреле и мае 1940 года. Списки заключенных, подлежащих расстрелу, были составлены на основании «эшелонных списков» НКВД, содержащих, в частности, имена членов семей заявителей.

152. Трое из членов семей заявителей были обнаружены в ходе эксгумации в 1943 году; остатки других не были найдены или опознаны. Суд повторяет, что он во многих делах он признавал, что пропавший без вести может быть признан умершим. Как правило, этот факт устанавливается в ответ на заявление государства-ответчика, что человек еще жив, или не доказано, что он погиб от рук представителей государства. Такое установление факта смерти не является автоматическим и делается только на основании рассмотрения обстоятельств дела, причем время, когда человека видели или слышали живым, является существенным элементом (см. Aslakhanova and Others v. Russia, nos. 2944/06, 8300/07, 50184/07, 332/08 and 42509/10, § 100, 18 December 2012; Varnava and Others, cited above, § 143; и Vagapova and Zubirayev v. Russia, no. 21080/05, §§ 85-86, 26 February 2009). Суд устанавливал факт смерти при отсутствии достоверных сведений о пропавших без вести лицах в течение периода от четырех с половиной лет (см. Imakayeva v. Russia, no. 7615/02, § 155, ECHR 2006XIII (выдержки)) до более десяти лет (см. Aslakhanova and Others, упомянутое выше, §§ 103-115).

153. Очевидно (и «эшелонные списки» НКВД документально это подтверждают), что в конце 1939 года и начале 1940 года члены семей заявителей находились в заключении на советской территории под полным и исключительным контролем советских властей. Решение Политбюро от 5 марта 1940 года гласило, что все польские военнопленные, содержащиеся в лагерях НКВД, без исключения, подлежат внесудебной казни, которая была проведена НКВД в последующие месяцы. Массовые захоронения заключенных в польской форме были обнаружены в Катынском лесу уже в 1943 году, после захвата территории немцами. В записке, написанное в 1959 году главой КГБ, преемника НКВД, признается, что в общей сложности более чем двадцать одна тысяча польских военнопленных были расстреляны НКВД. Семьи перестали получать письма от заключенных в 1940 году, и не получали от них никаких известий с тех пор, то есть в течение более семидесяти лет.

154. Принимая во внимание эти фактические элементы, Суд заключает, что члены семей заявителей, которые были взяты в плен в 1939 году, должны быть признаны казненными советскими властями в 1940 году.

155. Российская Федерация ратифицировала Конвенцию 5 мая 1998 года, то есть через пятьдесят восемь лет после казни родственников заявителей. Большая Палата поддерживает вывод Палаты, что период времени между смертью и критической датой не только во много раз превысил срок, который вызывал процедурное обязательство по статье 2 во всех предыдущих случаях, но и был слишком длительным в абсолютном выражении для установления «подлинной связи» между смертью родственников заявителей и вступлением в силу Конвенции в отношении России.

156. Расследование происхождения массовых захоронений началось в 1990 году и было официально прекращено в сентябре 2004 года. Хотя российское правительство утверждает, что первоначальное решение о возбуждении дела было незаконным, это расследование было, по крайней мере в теории, способно привести к установлению и наказанию виновных. Соответственно, оно не выходит за рамки «процедурных действий или бездействия» для целей статьи 2 Конвенции.

157. В начале 1990-х годов советские, а впоследствии российские власти предприняли значительное количество процедурных шагов. В 1991 году была проведена эксгумация тел в местах массовых захоронений в Харькове, Медном и Катыни, следователи организовали судебно-медицинские исследования и опросили потенциальных свидетелей убийств. Были проведены официальные визиты и координационные совещания между российскими, польскими, украинскими и белорусскими властями. Тем не менее, все эти шаги имели место до критической даты. Что касается периода после вступления в силу, информация, имеющаяся в материалах дела и в представленных сторонами аргументах, не подтверждает проведения никаких реальных следственных действий после 5 мая 1998 года. Суд не может признать, что переоценка доказательств, отказ от предыдущих выводов или решение о засекречивании материалов следствия составили «значительную часть процессуальных шагов», которая требуется для установления «подлинной связи» для целей статьи 2 Конвенции. Также после критической даты не было обнаружено никаких существенных свидетельств или информации. Таким образом, Суд приходит к выводу, что не был удовлетворен ни один из критериев для установления существования «подлинной связи».

158. Наконец, предстоит определить, существовали ли в данном деле исключительные обстоятельства, которые могли бы оправдать отступление от требования «подлинной связи», путем использования требования «ценностей Конвенции». Как установил Суд, события, которые могли породить обязательство по расследованию в соответствии со статьей 2, произошли в начале 1940 года, то есть более чем за десять лет до создания Конвенции. Таким образом, Суд поддерживает вывод Палаты о том, что нет никаких элементов, способных перебросить мост из далекого прошлого в недавнее время после вступления в силу.

159. Принимая во внимание вышеизложенное, Суд поддерживает возражение Правительства ratione temporis и считает, что он не имеет компетенции рассматривать жалобу в соответствии со статьей 2 Конвенции.

III. ЗАЯВЛЕННОЕ НАРУШЕНИЕ СТАТЬИ 3 КОНВЕНЦИИ

160. Заявители жаловались, что длительное отрицание исторического факта и сокрытие информации о судьбе их родственников, наряду с пренебрежительными и противоречивыми ответами российских властей на их запросы о предоставлении информации, являются бесчеловечным или унижающим их достоинство обращением в нарушение статьи 3 Конвенции, которая гласит:

«Никто не должен подвергаться ни пыткам, ни бесчеловечному или унижающему достоинство обращению или наказанию».

A. Решение Палаты

161. Палата проводит различие между двумя группами заявителей на основании близости семейных уз, которые связывали их с жертвами Катынского преступления. Она признает, что существует «близкая семейная связь» в случае вдовы и девятерых детей, которые родились до 1940 года, и что эта группа может претендовать на статус жертв заявленного нарушения статьи 3 Конвенции. С другой стороны, душевные муки других пяти заявителей, которые родились в 1940 году или позднее этого срока, или являются более дальними родственниками жертв Катыни, не подпадают под действие статьи 3 Конвенции.

162. Далее Палата проанализировала положение заявителей из первой группы в различные периоды времени. Во время Второй мировой войны они «пребывали в состоянии неопределенности относительно судьбы» своих близких, а после войны они «продолжали лелеять надежду, что по крайней мере некоторые из польских военнопленных могли выжить, либо в более отдаленных советских лагерях, либо совершив побег и скрываясь». На протяжении существования контролируемой СССР социалистической Польши, заявителям «не было позволено, по политическим причинам, узнать правду о случившемся, и их вынуждали принять исторические факты, искаженные советскими и польскими коммунистическими властями». Даже после публичного признания Катыни советскими и российскими властями, заявители должны были «испытывать разочарование в связи с явным отсутствием прогресса в расследовании».

163. В период после вступления в силу заявители были лишены доступа к материалам следствия или исключены из производства по причине их иностранного гражданства. Палата была особенно поражена «очевидным нежеланием российских властей признать реальность Катынского преступления». Признавая, что родственники заявителей содержались как заключенные в лагерях НКВД, российские военные суды последовательно избегали любого упоминания об их последующей казни, ссылаясь на то, что Катынское расследование не нашло никаких доказательств. Палата квалифицирует этот подход как «черствое и равнодушное отношение к интересам заявителей и преднамеренное сокрытие обстоятельств Катынского преступления». Что касается дела о реабилитации, Палата сочла, что «отрицание реальности массовых убийств, подкрепленное предположением, что польские заключенные, возможно, были обвиняемыми по уголовному делу и были должным образом осуждены к высшей мере наказания, продемонстрировало отношение к заявителям, которое было не просто оскорбительным, но и бесчеловечным».

164. Палата признала, что количество времени, которое прошло с тех пор, как заявители расстались со своими родственниками, было значительно больше в данном деле, чем в других случаях, и что заявители больше не испытывали сильных страданий, не зная, живы ли или мертвы члены их семей. Тем не менее, ссылаясь на судебную практику Комитета по правам человека Организации Объединенных Наций по аналогичной статье 7 МПГПП, Палата постановила, что обязательство властей по статье 3 не может быть сведено к простой констатации факта смерти, но они должны дать отчет об обстоятельствах смерти и местоположении захоронения. В данном деле российские власти не предоставили заявителям никакой официальной информации об обстоятельствах смерти их родственников и не предприняли никаких искренних попыток найти их захоронения.

B. Аргументы сторон

1. Правительство Российской Федерации

165. В первую очередь, Правительство утверждало, что, для того, чтобы в отношении родственников погибших или пропавших без вести возник вопрос по статье 3, должно быть доказано существование двух элементов: (1) заявители должны были пережить период неопределенности относительно судьбы их родственников, и (2) действия властей должны были усугублять их страдания в течение этого периода (здесь они сослались на Luluyev and Others v. Russia, no. 69480/01, §§ 114-115, ECHR 2006XIII (выдержки)).

166. В отношении первого элемента, состояния неопределенности, Правительство отметило, что, хотя судьба родственников заявителей не может быть установлена с уверенностью, необходимой для целей уголовного или «реабилитационного» разбирательства, было бы неразумным ожидать, что они были все еще живы на 5 мая 1998 года с учетом их даты рождения и отсутствия каких-либо новостей от них со времен Второй мировой войны. В отсутствие первого элемента, Правительство России считает, что не могут возникнуть никакие отдельные вопросы по статье 3, кроме тех, которые уже были рассмотрены в соответствии со статьей 2 (здесь они сослались на Esmukhambetov and Others v. Russia, no. 23445/03, § 189, 29 March 2011; Velkhiyev and Others v. Russia, no. 34085/06, § 137, 5 July 2011; Sambiyev and Pokayeva v. Russia, no. 38693/04, §§ 74-75, 22 January 2009; и Tangiyeva v. Russia, no. 57935/00, § 104, 29 November 2007).

167. Правительство далее отметило отсутствие «особых факторов», которые могли бы придать страданиям заявителей «масштабы и характер, отличные от эмоционального расстройства, неизбежно испытываемого родственниками жертв серьезных нарушений прав человека» (здесь они упомянули Gongadze v. Ukraine, no. 34056/02, § 184, ECHR 2005XI, и Orhan v. Turkey, no. 25656/94, §§ 357-358, 18 June 2002). Что касается первого «особого фактора» - «близости родственных связей», пятеро заявителей были рождены после ареста их родственников, и Палата не нашла нарушения статьи 3 Конвенции в отношении этих заявителей. Второй «особый фактор» - «в какой степени член семьи был свидетелем рассматриваемых событий», отсутствует, так как никто из них не был свидетелем событий, которые привели к смерти их родственников. Третий критерий, «попытки членов семьи получить информацию об исчезнувшем лице», также не был удовлетворен, так как заявители не принимали участие в Катынском расследовании, не подавали ходатайства и не давали показания. Хотя дело широко освещалось в российской и польской прессе в течение более четырнадцати лет, два заявителя попросили присвоить им официальный процессуальный статус уже после прекращения следствия (здесь Правительство сослалось, в качестве контрпримера, на Musikhanova and Others v. Russia, no. 27243/03, §§ 81-82, 4 December 2008).

168. Что касается реакции российских властей на запросы заявителей, которая является четвертым «особым фактором», Правительство утверждает, во-первых, что влияние их действий или бездействия должно было значительно уменьшиться в связи с пятидесятивосьмилетним периодом, отделяющим Катынские события от даты ратификации Россией Конвенции, а также в связи с тем, что заявители более не пребывали в состоянии неопределенности относительно судьбы их родственников. Правительство утверждало, что действия национальных властей были оправданными, указывая, в первую очередь, что «реабилитация» польских заключенных была невозможна в отсутствие какой-либо информации о выдвинутых против них обвинениях. Во-вторых, у властей не было никаких юридических обязательств найти заявителей или предоставить им статус жертв, поскольку не было достаточных доказательств для того, чтобы установить причинно-следственную связь между «Катынскими событиями» и смертью родственников заявителей, в соответствии со стандартом доказывания, требуемым в уголовном судопроизводстве. В-третьих, письма прокуратуры, адресованные заявителям, содержали «неправильные выводы», и «несоответствия» были в конечном итоге установлены российскими судами, которые произвели надлежащую оценку документов с участием представителей заявителей.

169. Правительство не согласилось с выводом Палаты, что российские суды отрицали реальность Катынского преступления; по их мнению, суды «просто указали на недостаточность доказательств для установления обстоятельств смерти родственников заявителей», чтобы удовлетворить стандарт доказывания в уголовном судопроизводстве. Правительство также оспорило утверждение, что национальные власти были обязаны отчитаться за судьбу пропавших без вести лиц и предпринять шаги для поиска их захоронений, так как родственники заявителей не были «пропавшими без вести», и так как такое обязательство не было предусмотрено ни внутренним правом, ни международным гуманитарным правом, ни Конвенцией. Наконец, они утверждали, что у них не было никакого намерения искажать исторические факты или подвергать заявителей какой-либо форме унижающего достоинство обращения.

2. Заявители

170. Заявители согласились с позицией, изложенной в решении Палаты, что обязательство в соответствии со статьей 3 отличается от обязательства, вытекающего из статьи 2 Конвенции, тем, что последнее положение требует от государства осуществления конкретных правовых действий, в то время как первое носит более общий гуманитарный характер. Они утверждали, что Суд должен иметь возможность рассматривать факты, имевшие место до вступления в силу Конвенции, поскольку они могут иметь отношение к фактам, имевшим место после этой даты (они сослались на Broniowski v. Poland (dec.) [GC], no. 31443/96, § 74, ECHR 2002X, и Hokkanen v. Finland, 23 September 1994, § 53, Series A no. 299A). Кроме того, Суд должен иметь компетенцию оценивать соблюдение органами государственной власти обязательств по статье 3, даже если первоначальный факт лишения жизни не подлежит рассмотрению ratione temporis (здесь они провели параллель с решением Комитета ООН по правам человека от 28 марта 2006 года по делу Mariam Sankara and Others v. Burkina Faso).

171. Заявители не согласились с решением Палаты о разделении их на две группы на основании близости родственных связей. Они утверждали, что ситуация в послевоенной социалистической Польше и события, последовавшие после признания Катынских событий СССР, повлияли на всех заявителей в равной мере. Они утверждали, в отличие от подхода Палаты, что те, кто не помнит своих отцов или были лишены возможности лично общаться с ними, еще более чувствительны к трагической судьбе своих родителей. Кроме того, заявители из второй группы – в отношении которых не было признано нарушение статьи 3 – принимали активное участие в различных правовых действиях, а также других мероприятиях, связанных с увековечиванием памяти их погибших родственников: г-жа Волк-Езерская написала ряд книг по Катыни, г-жа Кжишковяк основала издательство, публикующее связанные с Катынью материалы, г-жа Родович создала несколько художественных работ, посвященных Катыни, а г-н Романовский, самый молодой из заявителей, «унаследовал» от своей покойной матери задачу чтить память своего убитого дяди. Ссылаясь на прецедентное право Межамериканского суда по правам человека, заявители утверждали, что все они были жертвами жалоб, сформулированных в соответствии со статьей 3, либо как взрослые прямые родственники убитых лиц, либо как непрямые родственники, которые продемонстрировали свою твердую и постоянную личную причастность путем многочисленных действий, связанных с судьбой убитых членов их семей.

172. Что касается реакции на их запросы со стороны российских властей, заявители указали, что в предыдущих делах, рассмотренных Судом, иногда случалось, что «исчезнувшие лиц» признавались «умершими», когда их тела были найдены. В случае Катыни, последовательность была обратной: те, кто считались «умершими» стали «исчезнувшими» с точки зрения российских властей. Это обратное превращение продемонстрировало отрицание исторических фактов и причинило заявителям сильную боль, страдания и стресс. Это было равносильно сообщению группе родственников жертв Холокоста, что жертвы должны считаться пропавшими без вести, так как их судьбу можно проследить только до концлагеря, потому что документы были уничтожены нацистскими властями. Более того, поскольку военные прокуроры утверждали, что они не могут установить «какое положение Уголовного кодекса было правовой основой для привлечения к ответственности польских военнопленных», они, по сути, утверждали, что жертвы могли быть преступниками, которые были надлежащим образом приговорены к смертной казни. Кроме того, в реабилитационном разбирательстве в Московском суде прокурор утверждал, что существовали «веские причины» для репрессий, так как некоторые польские офицеры были «шпионами, террористами и диверсантами», и так как польскую довоенную армию «готовили к войне против Советского Союза». Заявители подчеркнули, что их моральные страдания должны классифицироваться как страдания, вызванные не убийствами как таковыми, а обращением со стороны российских властей.

3. Правительство Польши

173. Польское правительство утверждало, что российские власти подвергли заявителей бесчеловечному и унижающему достоинство обращению. Они отметили, что лица, которые были взяты в плен, содержались под стражей и были впоследствии убиты советскими властями, были близкими родственниками заявителей. В течение многих лет, по политическим причинам, советские власти отказывали в доступе к любой официальной информации о судьбе лиц, взятых в плен в конце 1939 года. После возбуждения расследования в 1990 году, заявители безуспешно пытались получить доступ к материалам следствия, чтобы добиться юридической реабилитации своих родственников. Отсутствие доступа и противоречивая информация, полученная заявителями, держала их в состоянии постоянной неопределенности и стресса, и делала их полностью зависящими от действий российских властей, направленных на их унижение. Это составило обращение в нарушение статьи 3 Конвенции.

4. Аргументы третьей стороны

174. Группа публичного международного права и политики представила обзор прецедентного права Суда в отношении характера и близости семейных отношений, необходимых для того, чтобы член семьи заявителя рассматривался как жертва нарушения статьи 3. По их мнению, прецедентное право свидетельствует, что Суд все более и более обеспокоен действиями членов семьи заявителя и ролью, которую играют государства после подачи запросов о предоставлении информации. Третья сторона также утверждала, что подход к признанию статуса потерпевшего на основании участия члена семьи в попытках получить информацию об исчезнувшем лице, и того, как власти относились к этим попыткам, соответствует стандартам, применяемым другими международными судебными институтами, включая Межамериканский суд по правам человека (здесь они упомянули Garrido and Baigorria v. Argentina, judgment of 27 August 1998, and Blake v. Guatemala, judgment of 24 January 1998) и Чрезвычайные Палаты судов Камбоджи.

C. Оценка Суда

1. Общие принципы

175. Суд в своем прецедентном праве всегда уделял большое внимание глубокому психологическому воздействию серьезных нарушений прав человека на членов семьи жертвы, которые являются заявителями в Суде. Тем не менее, для того, чтобы в отношении родственников жертвы было признано отдельное нарушение статьи 3 Конвенции, должны присутствовать особые факторы, придающие их страданиям масштабы и характер, отличающийся от эмоционального расстройства, неизбежно вытекающего из самого факта нарушения. Эти факторы включают близость родственных связей, конкретные обстоятельства семейных отношений, степень, в которой член семьи был свидетелем рассматриваемых событий, и участие заявителей в попытках получить информацию о судьбе их родственников.

176. В этой связи, Суд повторяет, что член семьи «исчезнувшего лица» может претендовать на статус жертвы обращения, противоречащего статье 3, в тех случаях, когда после исчезновения последовал длительный период неопределенности до обнаружения тела пропавшего без вести. Суть вопроса в соответствии со статьей 3 в этой категории дел заключается не столько в серьезном нарушении прав человека, пропавшего без вести, а скорее в пренебрежительной реакции и отношении властей к этой ситуации, когда она была доведена до их сведения. Признание нарушения на этом основании не ограничивается случаями, когда государство-ответчик несет ответственность за исчезновение. Признание нарушения также может быть результатом нежелания властей реагировать на попытки родственников получить информацию или создания препятствий на их пути, когда родственники вынуждены сами заниматься выяснением фактов. Тогда такое отношение может рассматриваться как демонстрация вопиющего, непрерывного и абсолютного пренебрежения к обязательству предоставить информацию о судьбе пропавшего без вести (см., в частности, A v. Turkey, no. 7050/05, §§ 36 and 5154, 1 February 2011; Varnava and Others, cited above, § 200; Osmanolu v. Turkey, no. 48804/99, § 96, 24 January 2008; Luluyev and Others v. Russia, no. 69480/01, § 114, ECHR 2006XIII (выдержки); Bazorkina v. Russia, no. 69481/01, § 139, 27 July 2006; Gongadze v. Ukraine, no. 34056/02, § 184, ECHR 2005XI;Tani and Others v. Turkey, no. 65899/01, § 219, ECHR 2005–VIII; Orhan v. Turkey, no. 25656/94, § 358, 18 June 2002; и akc v. Turkey [GC], no. 23657/94, § 98, ECHR 1999IV).

177. Суд применяет ограничительный подход в ситуациях, когда человек был взят под стражу, но позже найден мертвым после относительно короткого периода неопределенности в его судьбе (см. Tanl v. Turkey, no. 26129/95, § 159, ECHR 2001-III, и Bitiyeva and Others v. Russia, no. 36156/04, § 106, 23 April 2009). В серии чеченских дел, в которых заявители не были свидетелями убийства их родственников, но узнали об их смерти только после обнаружения тел, Суд посчитал, что нет необходимости признавать отдельное нарушение статьи 3, так как он уже установил нарушение статьи 2 Конвенции в ее основном и процессуальном аспектах (см. Velkhiyev and Others v. Russia, no. 34085/06, § 137, 5 July 2011; Sambiyev and Pokayeva v. Russia, no. 38693/04, §§ 7475, 22 January 2009; и Tangiyeva. Russia, no. 57935/00, § 104, 29 November 2007).

178. Кроме того, в делах в отношении лиц, которые были убиты властями в нарушение статьи 2, Суд постановил, что применение статьи 3, как правило, не распространяется на родственников из-за мгновенного характера инцидента, в результате которого произошла смерть ( см. Damayev v. Russia, no. 36150/04, § 97, 29 May 2012; Yasin Ate v. Turkey, no. 30949/96, § 135, 31 May 2005; Udayeva and Yusupova v. Russia, no. 36542/05, § 82, 21 December 2010; Khashuyeva v. Russia, no. 25553/07, § 154, 19 July 2011; и Inderbiyeva v. Russia, no. 56765/08, § 110, 27 March 2012).

179. Тем не менее, Суд считает, что признание отдельного факта нарушения статьи 3 является обоснованным в ситуациях подтвержденной смерти, когда заявители были непосредственными свидетелями страданий членов их семей (см. Салахов и Salakhov and Islyamova v. Ukraine, no. 28005/08, § 204, 14 March 2013, где заявитель была свидетелем медленной гибели ее сына, находившего в заключении, не имея никакой возможности помочь ему; Esmukhambetov and Others v. Russia, no. 23445/03, § 190, 29 March 2011, где было признано нарушение статьи 3 в отношении заявителя, который был свидетелем убийства всей своей семьи, но никакого нарушения не было признано в отношении других заявителей, которые только позже узнали об убийствах; Khadzhialiyev and Others v. Russia, no. 3013/04, § 121, 6 November 2008, где заявители не смогли надлежащим образом похоронить расчлененные и обезглавленные тела своих детей; Musayev and Others v. Russia, nos. 57941/00, 58699/00 and 60403/00, § 169, 26 July 2007, где заявитель был свидетелем внесудебной казни нескольких своих родственников и соседей, и Akkum and Others v. Turkey, no. 21894/93, §§ 258-259, ECHR 2005II (выдержки), где заявителю преподнесли изувеченное тело ее сына).

2. Применение этих принципов в настоящем деле

180. Суд отмечает, что ситуация, лежащая в основе жалобы по статье 3, изначально имеет признаки дела об «исчезновении». Члены семей заявителей были взяты в плен советскими оккупационными войсками и содержались в советских лагерях. Существуют доказательства того, что переписка между польскими военнопленными и членами их семей продолжалась до весны 1940 года, так что семьи должны были знать, что их родственники живы. После того, как письма от них перестали приходить в Польшу, их родственники в течение многих лет оставались в состоянии неопределенности в отношении их судьбы.

181. В 1943 году, после обнаружения массовых захоронений возле Катынского леса, были проведены частичная эксгумация и опознание останков. Тем не менее, тогда были опознаны только трое из родственников заявителей – г-н Волк, г-н Родович и г-н Мелецкий. Советские власти отрицали, что они казнили польских военнопленных, и, не имея доступа к материалам Политбюро или НКВД, было невозможно выяснить судьбу тех заключенных, чьи тела не были опознаны. Во время холодной войны никакие дальнейшие попытки опознать жертв Катыни не предпринимались, так как советская версия об убийствах, организованных нацистами, считалась официальной в Польской Народной Республике в течение всего существования социалистического режима, то есть до 1989 года.

182. В 1990 году СССР официально признал ответственность советского руководства за убийство польских военнопленных. В последующие годы были обнародованы сохранившиеся документы, относящиеся к этой резне, и следствие провело частичную эксгумацию из нескольких захоронений. Был проведен ряд консультаций между польскими, российскими, украинскими и белорусскими органами прокуратуры.

183. К тому времени, как Конвенция была ратифицирована Российской Федерацией 5 мая 1998 года, с момента казни польских военнопленных прошло более пятидесяти восьми лет. Принимая во внимание большой разрыв во времени, материалы, обнаруженные в этот период, и те усилия, которые были предприняты различными сторонами, чтобы выяснить обстоятельства Катынского преступления, Суд считает, что в отношении периода после критической даты нельзя сказать, что заявители пребывали в состоянии неопределенности относительно судьбы их родственников, которые были взяты в плен Советской Армией в 1939 году. Несомненно, дело, которое изначально было делом об «исчезновении», должно рассматриваться как дело о «подтвержденной смерти». Заявители согласились с такой оценкой данного дела (см., в частности, пункт 116 выше, а также пункт 119 решения Палаты). Этот вывод не подрывается заявлениями различных национальных российских судов, которые продолжали отрицать очевидный факт, что родственники заявителей были убиты в советских лагерях.

184. Суд не ставит под сомнение глубокое горе и страдания, испытанные заявителями вследствие внесудебной казни членов их семей. Тем не менее, Суд напоминает, что в интересах правовой определенности, предсказуемости и равенства перед законом он не должен отходить от собственных прецедентов без веских причин (см. Sabri Gne v. Turkey[GC], no. 27396/06, § 50, 29 June 2012). Прецедентное право Европейского Суда, описанное выше, гласит, что страдания членов семьи «исчезнувшего лица», которые, в течение длительного времени, попеременно испытывали надежду и отчаяние, могут оправдать признание отдельного нарушения статьи 3 в связи с особенно черствым отношением национальных властей к их стремлению получить информацию. Что касается настоящего дела, юрисдикция Суда распространяется только на период, начиная с 5 мая 1998 года, даты вступления в силу Конвенции в отношении России. Суд постановил, что после этой даты не осталось никакой неопределенности в отношении судьбы польских военнопленных. Хотя и не все тела были найдены, их смерть была публично признана советскими и российскими властями, и стала установленным историческим фактом. Масштаб преступления, совершенного в 1940 году советскими властями, является мощным эмоциональным фактором, однако, с чисто юридической точки зрения, Суд не может принять его в качестве веского основания для отхода от своего прецедентного права в отношении статуса членов семей «исчезнувших лиц» как жертв нарушения статьи 3, и присвоения этого статуса заявителям, для которых смерть их родственников была установленным фактом.

185. Кроме того, Суд не находит никаких других особых обстоятельств, которые могли бы побудить его признать отдельное нарушение статьи 3 в делах о «подтвержденной смерти» (см. прецедентное право, упомянутое в пункте 181 выше).

186. При таких обстоятельствах, Суд считает невозможным постановить, что страдания заявителей имели масштаб и характер, отличные от эмоционального расстройства, неизбежно испытываемого родственниками жертв серьезных нарушений прав человека.

187. Соответственно, Суд не находит нарушения статьи 3 Конвенции.

IV. СОБЛЮДЕНИЕ СТАТЬИ 38 КОНВЕНЦИИ ПРАВИТЕЛЬСТВОМ-ОТВЕТЧИКОМ

188. Суд неоднократно просил государство-ответчика предоставить ему копию решения от 21 сентября 2004, в соответствии с которым было прекращено расследование Катынского преступления (см. пункт 45 выше). После отказа правительства-ответчика предоставить запрашиваемый документ, Суд попросил стороны прокомментировать вопрос соблюдения правительством-ответчиком его обязательств создавать все необходимые условия для расследования Суда, вытекающего из статьи 38 Конвенции. Это положение гласит:

«Суд рассматривает дело с участием представителей заинтересованных сторон и, если это необходимо, осуществляет исследование обстоятельств дела, для эффективного проведения которого заинтересованные государства создают все необходимые условия».

A. Решение Палаты

189. Палата повторила, что «только Суд может решать... какие доказательства должны предоставить стороны для должного рассмотрения дела» и что «стороны обязаны соблюдать запросы о доказательствах и инструкции Суда». Кроме того, Палата подчеркнула отсутствие правдоподобных объяснений со стороны государства-ответчика в отношении характера проблем в области безопасности, которые обусловили засекречивание запрошенного документа. Палата отметила, что запрошенный документ «связан с историческим событием, большинство главных героев которого уже мертвы, и он никак не связан с текущей оперативно-розыскной деятельностью полиции». Более обще, Палата отметила, что открытое и прозрачное расследование преступлений бывшего тоталитарного режима вряд ли может представлять угрозу для интересов национальной безопасности современной демократической России, особенно принимая во внимание тот факт, что ответственность советских властей за это преступление была признана на самом высоком политическом уровне.

B. Аргументы сторон

1. Правительство Российской Федерации

190. В первую очередь, Правительство утверждало, что засекречивание тридцати шести томов уголовного дела и решения от 21 сентября 2004 под грифом «совершенно секретно» было законным, поскольку они содержат информацию, касающуюся разведки, контрразведки и оперативно-розыскной деятельности, и потому, что засекречивание был «проверено и оставлено в силе» Федеральной службой безопасности и Межведомственной комиссией по защите государственной тайны, а также последующими решениями Московского городского суда и Верховного суда по заявлению «Мемориала». Они утверждали, что российское законодательство не содержит абсолютного запрета на передачу чувствительной информации международным организациям, и что решение от 21 сентября 2004 года не было раскрыто Суду только потому, что «компетентные национальные органы не пришли к заключению», что это можно сделать.

191. Правительство утверждало, что статья 38 Конвенции не может быть истолкована таким образом, чтобы требовать от Договаривающихся государств раскрытия информации, которая могла бы нанести ущерб их безопасности. Они призвали Суд проанализировать законы других государств-членов, «в которых, вероятнее всего, содержатся аналогичные правила». Правительство сослалось на положения Европейской конвенции о взаимной правовой помощи по уголовным делам и Соглашения между Российской Федерацией и Республикой Польша о правовой помощи и правовых отношениях по гражданским и уголовным делам, которые позволяют Договаривающемуся государству отказаться от выполнения запроса, если это может нанести ущерб суверенитету, безопасности, общественному порядку или другим существенным интересам страны (здесь они также сослались на Liu v. Russia (no. 2), no. 29157/09, § 85, 26 July 2011, и Chahal v. the United Kingdom, 15 November 1996, § 138, Reports of Judgments and Decisions 1996V). Правительство подчеркнуло, что Правило 33 Регламента Суда не предусматривает никакого наказания за несанкционированное разглашение конфиденциальной информации, которая была доверена Суду.

192. Правительство утверждало, что они предоставили информацию о содержании решения от 21 сентября 2004 года, что должно считаться достаточным для выполнения их обязательств в соответствии со статьей 38. Так, они указали, какой орган засекретил это решение, какие соображения безопасности учитывались, какие были основания для прекращения производства по делу, и какая правовая характеристика была дана предполагаемым преступлениям. В этом решении не упоминаются заявители, и не содержится никакой информации о судьбе их родственников или местах их захоронений.

193. Наконец, Правительство прокомментировало то, что они назвали «необычной логикой» решения Палаты. По их мнению, статья 38 должна была рассматриваться в конце судебного решения, как это делалось в предыдущих делах. Они подчеркнули, что обязательство в соответствии со статьей 38 носит «чисто процедурный характер», и что, таким образом, предполагаемое нарушение «не могло причинить никаких страданий заявителям» или «превысить тяжесть заявленных нарушений статьи 2 и статьи 3». Правительство не согласилось, что обязательство в соответствии со статьей 38 должно выполняться при любых обстоятельствах; по их мнению, оно является вторичным по своей природе и зависимым от существования приемлемых жалоб в рамках других положений Конвенции. В данном деле, не было никакого смысла рассматривать соблюдение Правительством статьи 38, поскольку Суд должен был признать, что он не обладает юрисдикцией рассматривать по существу жалобу в соответствии со статьей 2 Конвенции.

2. Заявители

194. Заявители утверждали, что традиционные принципы обычного международного права предусматривают, что никакие внутренние правила, даже конституционного уровня, не могут служить оправданием несоблюдения международного права (они сослались на прецедентное право Постоянной палаты международного правосудия и Международного суда (МС)). Этот принцип был закреплен в статье 27 Венской конвенции о праве международных договоров в качестве расширения более общего принципа pacta sunt servanda, и часто применялся в судебной практике международных судов и квази- судебных органов, включая Комитет по правам человека, Международный уголовный трибунал по бывшей Югославии (МТБЮ), Межамериканский суд по правам человека, Африканскую комиссию по правам человека и народов, и арбитражные суды. Столкнувшись с нежеланием государства-участника предоставить запрашиваемые материалы под предлогом их конфиденциальности, международные суды проводили слушания в закрытом режиме (заявители сослались на Godnez Cruz v. Honduras, IACtHR, judgment of 20 January 1989, и Ballo v. UNESCO, ILO Administrative Tribunal, judgment no. 191, 15 May 1972). В деле Corfu Channel МС не сделал никаких негативных выводов, когда Великобритания отказалась представить доказательства, которые, по ее мнению, были связаны с военно-морской тайной (решение от 9 апреля 1949 года). Тем не менее, МТБЮ отклонил ссылку хорватского правительства на решение Corfu Channel в качестве оправдания их отказа представить некоторые документы и доказательства военного характера в деле Prosecutor v. Tihomir Blaki, постановив, в частности, что безусловное право государств скрывать, по соображениям безопасности, документы, необходимые для разбирательства, может поставить под угрозу саму функцию Трибунала (решение от 29 октября 1997 года). Он добавил, что проблемы, связанные с угрозой государственной безопасности, могут быть решены путем использования процедурных механизмов, таких как закрытые слушания и специальные процедуры передачи и регистрации конфиденциальных документов. В последнем деле Prosecutor v. Dario Kordi and Mario erkez, МТБЮ также постановил, что вопрос об актуальности запрашиваемых материалов для разбирательства полностью находится в его усмотрении, и не может оспариваться государствами (решение от 9 сентября 1999 года). Заявители утверждали, что ratio decidendi в этих делах применимы, с соответствующими изменениями, и к настоящему делу.

195. Заявители настаивали, что правительство России не обосновало свои утверждения о соображениях безопасности, и не объяснило, почему документы о злодеянии, совершенном предыдущим тоталитарным режимом, должны быть засекречены. Решение об их засекречивании также противоречит российскому Закону о государственной тайне, статья 7 которого не позволяет засекречивать информацию о нарушениях прав человека. Катынское преступление было массовым нарушением права на жизнь, совершенным по приказу высших властей СССР.

196. Заявители сообщили о своем согласии с решением Палаты, в котором она признала нарушение статьи 38 Конвенции. Они утверждали, что Суд имел абсолютную свободу усмотрения, чтобы определить, какие доказательства ему нужны для рассмотрения дела, и что отказ от сотрудничества с Судом может привести к признанию нарушения статьи 38 даже в случаях, когда не установлены никакие нарушения основного права Конвенции.

3. Правительство Польши

197. Правительство Польши одобрило выводы Палаты в связи с установлением факта нарушения статьи 38 Конвенции. В первую очередь, оно отметило, что правительство России представило противоречивую информацию, даже во время разбирательства в Суде, о том, кто принял решение о засекречивании материалов, и в какой день это решение было принято. Хотя в своих аргументах от 19 марта 2010 года правительство России заявило, что решение было принято Межведомственной комиссией по защите государственной тайны, в своих письменных аргументах, представленных 30 ноября 2012 года, оно указало, что решение приняла Главная военная прокуратура после консультации с Федеральной службой безопасности.

198. Польское правительство считает, что решение о засекречивании материалов следствия является нарушением материальных норм законодательства Российской Федерации. Содержание решения о прекращении уголовного дела четко регулируется Российским Уголовно-процессуальным кодексом, и оно не может содержать никакой информации, составляющей государственную тайну. Даже если оно действительно содержало сведения о лицах, в отношении которых проводилось судебное разбирательство, это не могло послужить причиной для засекречивания всего решения и присвоения ему грифа «совершенно секретно». Любая информация о высокопоставленных чиновниках СССР касалась периода до 1970 года, и, соответственно, ко времени принятия решения максимально допустимый тридцатилетний период секретности, установленный статьей 13 Закона о государственной тайне, уже истек. Кроме того, поскольку правительство России признало, что действия должностных лиц СССР характеризуются законом как злоупотребление властью, засекречивание этой информации явно исключается на основании статьи 7 Закона о государственной тайне. Польское правительство также подчеркнуло, что правительство России не предоставило мотивированное решение о засекречивании.

199. Наконец, правительство Польши отметило, что Катынское расследование не было связано с текущими функциями или операциями спецслужб. Даже если часть материалов была засекречена прежним режимом, не было никакого продолжающегося и фактического общественного интереса в сохранении этой секретности.

C. Оценка Суда

1. Общие принципы

200. Суд повторяет, что для эффективного функционирования системы подачи индивидуальных жалоб в соответствии со статьей 34 Конвенции, очень важно, чтобы государства создавали все необходимые условия для надлежащего и эффективного рассмотрения жалоб. Это обязательство требует от договаривающихся государств создавать Суду все необходимые условия, независимо от того, проводит ли он расследование по выяснению фактов или выполняет свои обязанности общего характера по рассмотрению жалоб. Отказ Правительства предоставить имеющуюся в его распоряжении информацию без удовлетворительного объяснения может не только привести к признанию обоснованности утверждений заявителя, но также негативно отразиться на уровне соблюдения государством-ответчиком его обязательств по статье 38 Конвенции (см. Tahsin Acar v. Turkey [GC], no. 26307/95, §§ 253-254, ECHR 2004III; Timurta v. Turkey, no. 23531/94, §§ 66 and 70, ECHR 2000VI; и Tanrkulu v. Turkey [GC], no. 23763/94, § 70, ECHR 1999IV).

201. Долг предоставлять доказательства, запрошенные Судом, является обязательным для государства-ответчика с момента получения такого запроса, будь то при первоначальном уведомлении Правительства о заявлении или на последующих этапах разбирательства (см. Enukidze and Girgvliani v. Georgia, no. 25091/07, § 295, 26 April 2011, и Bekirski v. Bulgaria, no. 71420/01, §§ 111-113, 2 September 2010). Существует фундаментальное требование, что запрашиваемый материал должен быть представлен в полном объеме по запросу Суда, и что отсутствие любых элементов должно быть должным образом обосновано (см. Damir Sibgatullin v. Russia, no. 1413/05, §§ 65-68, 24 April 2012; Enukidze and Girgvliani, упомянутое выше, §§ 299300; и Davydov and Others v. Ukraine, nos. 17674/02 and 39081/02, §§ 167 et seq., 1 July 2010). Кроме того, любые запрошенные материалы должны быть предоставлены незамедлительно и, в любом случае, в течение срока, установленного Судом; существенная и необъясненная задержка может привести к Суду выводу о неубедительности объяснений государства-ответчика (см. Damir Sibgatullin, § 68; Tahsin Acar, § 254; и Enukidze and Girgvliani, §§ 297 and 301, упомянутые выше).

202. Суд ранее признавал, что правительство-ответчик не выполнило требования статьи 38, в делах, когда правительство не давало никаких объяснений относительно отказа предоставить запрошенные документы (см., например, Bekirski, упомянутое выше, § 115; Tigran Ayrapetyan v. Russia, no. 75472/01, § 64, 16 September 2010; и Maslova and Nalbandov v. Russia, no. 839/02, §§ 128-129, 24 January 2008) или представляло неполную или искаженную копию, отказываясь предъявить оригинал документа для проверки Суда (см. Trubnikov v. Russia, no. 49790/99, §§ 50-57, 5 July 2005).

203. В случае, если правительство упоминает соображения конфиденциальности или безопасности в качестве причины непредоставления запрошенных материалов, Суд должен убедиться в том, что существует разумные и веские основания для признания этих документов секретными или конфиденциальными. Таким образом, во многих делах, главным образом связанных с исчезновениями людей в Чечне, правительство России ссылалось на положения Уголовно-процессуального кодекса, которые, по их заявлению, исключали раскрытие материалов продолжающегося расследования. Суд, однако, отметил, что данное положение не содержит абсолютного запрета, но устанавливает порядок и пределы такого раскрытия. Он также отметил, что во многих подобных делах правительство России предоставляло запрошенные документы без ссылки на это положение, или соглашалось предоставить документы из материалов следствия, даже когда они подпадали под действие этого положения (см., среди прочего, Sasita Israilova and Others v. Russia, no. 35079/04, § 145, 28 October 2010, и Musikhanova and Others v. Russia, no. 27243/03, § 107, 4 December 2008).

204. Что касается засекречивания документов, в одном из дел Суд не был удовлетворен объяснением государства-ответчика, согласно которому правила, относящиеся к процедуре просмотра корреспонденции заключенных, составляли государственную тайну (см. Davydov and Others, упомянутое выше, § 170), или, в другом деле, что национальное законодательство не устанавливает процедуру передачи международной организации информации, отнесенной к государственной тайне (см. Nolan and K. v. Russia, no. 2512/04, § 56, 12 February 2009). Суд отметил, что, при существовании законных интересов национальной безопасности, правительство должно изъять из документов чувствительные места или представить обзор соответствующих фактических оснований (loc. cit.). Наконец, при рассмотрении характера секретной информации, Суд учитывает, был ли документ известен кому-либо, не принадлежащему к секретным спецслужбам и высшим должностным лицам государства. Якобы очень чувствительный характер информации ставится под сомнение, если выясняется, что рядовые граждане, например, адвокат истца в гражданском деле, может ознакомиться с этими документами (loc. cit.).

2. Применение этих принципов в настоящем деле

205. Уведомляя государство-ответчика о двух заявлениях, лежащих в основе настоящего дела, Суд задал сторонам ряд вопросов, и попросил Правительство предоставить копию решения от 21 сентября 2004 года, относящегося к прекращению производства по уголовному делу № 159. Правительство отказалось предоставить этот документ, сославшись на его сверхсекретную классификацию на национальном уровне. 5 июля 2011 года Суд принял частичное решение о приемлемости и предложил сторонам представить любые дополнительные материалы, которые они хотели бы довести до его сведения, а также поставил вопрос о соблюдении Правительством обязательств в соответствии со статьей 38 Конвенции. Правительство не предоставило копию запрашиваемого решения. В ходе слушаний в Большой Палате 30 ноября 2012 года и 17 января 2013 года, Правительство представило ряд дополнительных документов, которые, однако, не включали в себя запрошенную копию решения от 21 сентября 2004 года.

206. Суд повторяет, что статья 38 Конвенции требует от государств-участников создавать Суду все необходимые условия, независимо от того, проводит ли он расследование по выяснению фактов или выполняет свои обязанности общего характера по рассмотрению жалоб. Самостоятельно определяя свою процедуру и собственные правила, Суд имеет полную свободу не только при оценке вопроса о приемлемости и актуальности, но и при оценке доказательной ценности каждого из представленного ему свидетельств. Только Суд может принять решение, требуется ли для оценки фактов участие конкретного свидетеля, и если да, то в какой степени, и какие доказательства должны предоставить стороны для должного рассмотрения дела. Стороны обязаны выполнять запросы о доказательствах и инструкции Суда, своевременно предоставлять информацию о препятствиях в их выполнении, и давать разумные или убедительные объяснения невыполнения (см. Davydov and Others, упомянутое выше, § 174; Nevmerzhitsky v. Ukraine, no. 54825/00, § 77, ECHR 2005-II (выдержки); и Ireland v. the United Kingdom, 18 January 1978, § 210, Series A no. 25). Таким образом, достаточно, чтобы Суд считал доказательства, содержащиеся в запрашиваемом решении, необходимыми для установления фактов по данному делу (см. Dedovskiy and Others v. Russia, no. 7178/03, § 107, ECHR 2008 (выдержки), а также Akhmadova and Sadulayeva v. Russia, no. 40464/02, § 137, 10 May 2007).