«Джо Холдеман Миры обетованные Миры – 1 Scan: B.X, OCR and Spellcheck: Rena ...»

Лекция, на мой взгляд, была не так интересна, как реакция на нее. Коммунистам старой закалки, похоже, не понравилась та часть моей речи, где я рассказывала о Мире Циолковского. Приверженцам — назовем условно — Народного Капитализма пришелся явно не по душе рассказ о системе социального неравенства Мира Девон. Среди этих «приверженцев», полагаю, было немало атеистов. Да, власть на Девоне фактически принадлежит церкви. Лично меня это не слишком тревожит. Кстати, антиклерикалом я себя не считаю. А работа есть работа. На выступлении меня почтил вниманием Уилл. Однако не сказал мне ни слова. Смотрю на них с Джеймсом и удивляюсь: кто из них кому начальник? Или они равны по своему положению в организации? Как я уже отметила, они даже не поздоровались со мной. Бенни не было в зале, его не пригласили, но мы с ним обговаривали тезисы моей речи перед лекцией. Итак, среди слушателей я обнаружила лишь три знакомых лица — Джеймса, Уилла и Дэймона. В зальчике царила весьма своеобразная атмосфера — я сделала вывод, что выступала перед лидерами, перед руководящим звеном. Мне кажется, там собралось около шестидесяти человек; ну, уж никак не сорок. Очень хотелось бы расспросить когонибудь о составе группы, об истинном количестве слушателей — но, как только я попыталась это сделать, вокруг меня возникла стена неприязни и отчуждения.

13 ноября. Сидящая рядом со мной на семинаре по религии женщина тихонько опустила записку мне на колени: «Делайте вид, что не узнаете меня». Ну, я и так её не узнаю — мы не знакомы. Должно быть, она присутствовала вчера вечером на моей лекции. Но я очень нервничала, выступая перед незнакомой аудиторией, и в основном разглядывала публику, сидящую в первых двух рядах.

17 ноября. Вечером ко мне в общежитие явился Уилл. Мы беседовали с ним в течение двух часов. Он держался гораздо раскованнее, нежели обычно.

Основной темой дискуссии стал вопрос о необходимости соблюдения конспирации членами организации. Уилл считал, что я могла бы наконецто и понять те причины, что заставляют группу работать в режиме секретности. Здоровые консервативные силы есть в каждом лобби. Есть они даже в Трудовом лобби, среди тех, кто в качестве идеального либертарианца, то бишь — сторонника доктрины о Свободе Воли, видят в первую,очередь своего «рубахупарня»: профсоюзного босса с кнутом в руке. Эта речь Уилла несколько удивила меня. В свете моих представлений об американской истории: кто как не консерваторы поддерживали доктрину о Свободе Воли? Но жизнь идет своим чередом, одни отношения развиваются, другие угасают, и термины наполняются новым содержанием, я полагаю. Джефферсон входил в историю как выдающийся либертарианец, что не мешало ему быть обыкновенным, рабовладельцем. Впрочем, куда большее раздражение вызывало у меня утверждение Уилла о том, что гдето здесь существует маленькая и чрезвычайно засекреченная террористическая группа, в прямом смысле слова занимающаяся подрывной деятельностью — тщательно спланированными, диверсионными актами и убийствами, — и деятельность этой группы тайно направляется, мол, правительством, которое и «прикрывает» террористов. Уилл не открыл мне источник информации и не привел в подтверждение сказанному никаких доказательств, за исключением, пожалуй, одного — слишком много политиков умирают неожиданно и довольнотаки молодыми. Он также обратил мое внимание на то, что ни один эксперт, инженерэлектрик, не сумел до сих пор дать маломальски вразумительного объяснения: отчего это на прошлой неделе весь Бостон остался без света — об этом удивительном факте я слышала во вторник в «Космосклубе». Волна заказных убийств прокатилась по Вашингтону, где правительство, в сущности, напрямую управляет средствами массовой информации. Уилл верил, что эта террористическая группа подчинена правительству, может быть — могущественному лобби, а может быть, она находится под тайным контролем ФБР и ЦРУ. Если у него и была цель — в чемто убедить меня, то, кажется, он добился прямо противоположного результата. Если и существовала в моем воображении какаято одна безымянная террористическая группа, то теперь их стало две.

Глава 26. НА ЧАШЕ ВЕСОВ

Когда бы все литераторы обладали Бенниной склонностью потреблять алкоголь, литература являлась бы самым легким из всех изучаемых в школах и колледжах предметов. Просто этой литературы было бы, что называется, — кот наплакал.

В среду днем мы с Бенни сидели в кафе возле дома Рассела, решив, что лучше немного переплатить за вино и печенье, но зато уж подальше убраться от «Виноградной Косточки» и от всего, что с ней связано. Вино и здесь оставляло желать лучшего, но если бы даже оно оказалось отменным, я все равно не могла бы позволить себе выпить много — вечером мне предстояло идти на семинар по менеджменту. Я выпила самое большее стакан, а Бенни прикончил все остальное меньше чем за час. Для него это было — в порядке вещей, так он расслаблялся.

Сейчас он находился в одном из своих странных полушизофренических состояний, когда спиртное на него практически не действовало. Он прихлебывал вино, словно чай. Прошло чуть больше месяца с тех пор, как его работы появились на выставке в Вашингтоне. От тех денег, что заплатили Аронсу владельцы галереи, у него оставалось ещё около половины.

Он сделал знак официанту, заказывая еще.

— Но ты представляешь? Это сработает любой идиот, у которого достаточно крепкая рука, а под этой рукой найдется чертежная доска, — сказал Аронс.

— Да ладно тебе, Бенни, — возразила я. — Мне не сработать. А что касается руки, так она у меня покрепче. За этим столиком, сегодня по крайней мере.

— Неа.

Он положил свою руку передо мной, ладонью вниз. И прежде чем я сообразила, что ответить, изпод ладони выплыла пятидолларовая купюра. Он покатал её в пальцах, перевернул ладонь, подбросил купюру, щелкнув пальцами и поймал.

— Силой не хочешь помериться? — повернулся ко мне Аронс.

— Если честно, мне скоро на занятия. Так что я тебя здесь оставлю. Допьешься до того, что ктонибудь из этих типов поволочет тебя домой. — Я оглядела зал кафе. — Типов или шлюх.

Мы находились в двух кварталах от Бродвея. Публика в кафе была весьма специфическая, куда ни глянь — яркораскрашенное трепло неопределенного пола в окружении свиты с довольнотаки определенными запросами.

— Может, и придется комунибудь заплатить, — кивнул Бенни.

— Что? — изумилась я.

— Заплатить, звездунья, заплатить. Чтоб до дома довел, — сказал Бенни. — Коекто из этих ещё способен оказать вам услугу за деньги.

— Тыл есть? Тогда дерзай, — разозлилась я. — Пока не выдуешь литра четыре. И не надоедает, а, Бенни?

Я ожидала, что сейчас он выдаст нечто нецензурное насчет вина и шлюх. Вместо этого он снова кивнул и пробормотал тихонько:

— Сегодня мне звонили из галереи. Просят ещё двенадцать работ.

Это было вдвое больше, чем у него купили в октябре.

— Замечательно… — начала я.

— Когда я отказался, — оборвал меня Аронс, — они предложили мне, что сбросят комиссионные до пятнадцати процентов.

— И ты все равно отказался?

Официант принес вино. Бенни дотронулся до бутылки, но наливать вино в стакан не стал.

— Искусство там и не ночевало, — сказал он. Насколько я могла понять, он говорил чистую правду. Что он писалрисовал? Маленькие вещицы, так, чтобы оживить чейнибудь интерьер. Одна из его картинок висела у меня в комнате.

— Лучше работать приходящей няней? — спросила я.

— О, приходящей няней! — воскликнул он. — Конечно, много свободного времени, я могу читать. Кроме того, я умею ладить с детьми.

— С карандашом и кистью ты тоже умеешь ладить, — сказала я. — Сколько времени потребовалось бы тебе, чтобы сделать дюжину картинок?

— Дня два. Три. Если совсем разленюсь — неделю.

— Неделя труда, и ты обеспечен деньгами на три месяца! И ты отказываешься? Да ты лунатик…

Он засмеялся, разлил вино по стаканам.

— Ты хоть пригуби, — попросил он и добавил: — Должно быть, и Джеймс в восторге от моих творческих успехов.

— Нельзя так просто посылать ко всем чертям то, что просто плывет к тебе в руки. Глядите, какая примадонна у нас объявилась! Тебе же нужны деньги, — заметила я.

— Нет, — возразил он, — прежде всего мне нужно самоуважение.

— Что дурного в том, что ты немного потрудишься не головой, а руками? — спросила я.

— Ничего дурного. — Он залпом выпил подстакана и долил вино в стакан. — Я рисую и без заказов. Вот пойду, как обычно, в парк, расставлю свои картинки на скамеечке, буду продавать их прохожим. Может, и надую когонибудь.

— Получив за картон в лучшем случае десятую часть того, что тебе платит галерея, — вздохнула я. ч

— О, намного,меньше, чем десятую часть, — поправил меня Бенни. — Но послушай… Ты бы это видела! Они отгрохали афишу с моим портретом; у меня на нем такой глубокомысленный взгляд — закачаешься. А рядом — моя биография, нечто изысканнопутаное, но восхваляющее до небес молодого поэта — никто и не считает мои рисунки за искусство, даже за поделки молодого ремесленника они не идут. Но их раскупают. Раскупают как нечто курьезное, может, как выдумки изобретателя. Кто? Люди, которые легко, словно пригоршню бобов, готовы в любую минуту выбросить на ветер пару тысяч долларов. Просто так…

— Вот именно! — воскликнула я. — Они могут себе это позволить. Если уж им приспичило швырять деньги на ветер, отчего бы этому ветру не дуть в твою сторону?

Бенни покачал указательным пальцем у меня перед носом:

— Это звучит не покоммунистически.

— Да я и не коммунистка, — возмутилась я.

— Извини. — Он сделал глоток из стакана. — Ты живешь в государстве…

— В Мире.

— Ты живешь во Вселенной, где есть такое государство — твой Мир, и этому государству принадлежит все, что есть там у вас ценного, и оно дает тебе жилье и кормит, взяв тебя на довольствие, и одаривает такими пустячками, как поездка на учебу на Землю, если комуто кажется, что тебе не мешало бы подучиться в земном университете. Прости, но для меня это — претворенный в жизнь принцип: «От каждого — по способностям, каждому — по потребностям».

Я попыталась говорить спокойным, ровным голосом:

— Одно дело коммунизм — как общечеловеческий идеал. Другое — марксизм. Да и нет на орбите никакого коммунизма. Кроме того, Маркс не мог предвидеть, что в космосе возникнет поселение с самостоятельной экономикой.

— Все правильно, Марианна. — Он взял мои руки в свои теплые ладони. — Но когда мы видим нечто, потребляющее овес и выдающее в качестве отходов дерьмо, и ты при этом утверждаешь, что это не лошадь, а «бьюик», я согласен — пусть оно называется «бьюиком». От перемены названия суть явления не меняется.

Я с трудом подавила в себе желание вылить вино Бенни на штаны.

— Ты у нас поэт, — сказала я. — Витаешь в облаках — витай на здоровье. Но сделай милость, не снисходи до меня, грешной, со своими заумствованиями.

— Это ты снизошла до меня, — сказал Аронс.

— Ты всерьез так думаешь? Сожалею, — вздохнула я. — Помоему, у тебя каша в голове.

— Вот сейчас ты близка к истине. — Бенни оставил в покое мои руки, допил вино из стакана и откинулся на спинку стула. Судя по его спокойному, задумчивому взгляду, он собирался с мыслями. — Да, каша в голове! Но отчего? Каждый, кто видит мир таким, каков он есть, повсюду видит хаос. А искусство — это способ, это попытка хоть както, на время, упорядочить хаос. Способ, конечно, несовершенный, поэтомуто искусство и вечно. Каждый, кто берется творить, не испытывая в душе чувство растерянности, смятения, — проходимец в искусстве.

— По отношению ко многим — в высшей степени несправедливо, — сказала я.

— Ничего не имею против дилетантов, — скороговоркой объяснил Бенни. — Их увлечение — самолечение, и оно им обходится дешевле, чем лечение у психотерапевта. Но когда метры уверяют, что им известно, что собой представляет Человек и в каких отношениях он находится с Мирозданием, это не что иное, как обман, поденщина на потребу публике. Пропаганда ложных ценностей.

Дабы заткнуть ему рот, я наполнила его стакан вином.

— Даже если это и правда, какое отношение все это имеет к твоему рисованию? Оно имело бы отношение к твоей литературе, когда бы ты выпендривался, перегружая, к примеру, стихи аллитерациями, чтобы поднять их коммерческую или не знаю уж какую иную стоимость. Но ты вот здесь только что сам меня уверял, что не относишься к своим картинкам серьезно, — вполне логично развивала я мысль. —. Здесьто ты — дилетант!

— Именно так. Я рисую от скуки или чтобы расслабиться, и мне нет дела, что станет с моими картинками потом. Мне нравится дарить их друзьям, — сказал Бенни. — Мне приятно отдавать их прохожим за мизерную цену. Иногда хватает на ужин, иногда это — квартплата за пару дней. Галерея же собирается фактически оплачивать все мои счета, мою жизнь.

— Ну и что в этом плохого? — спросила я. — У тебя будет легкая жизнь!

— Ладно. Ты любишь давить на людей. Ты умеешь их дожимать. Почему бы тебе самой, однако, не одеться повульгарней и не присоединиться к тем дамам, что посиживают в баре в юбках с разрезами до пупа? Ночь в неделю — и ты вернешься в НовоЙорк с суммой, в два раза превышающей ту, с которой ты ступила на Землю.

Я схватилась за край стола. Я набрала полные легкие воздуха.

— Но ты не продаешь свои ноги, — мягко сказал Бенни. — Ты даришь их друзьям. И тебе доставляет удовольствие, когда ты видишь, что друзья оценивают твои дары по достоинству.

Прежде чем я успела решить, не пора ли поставить наглеца на место — никакой другой аналогии, кроме секса, он, конечно, провести не мог, — я услышала, что в соседней с нами кабинке ктото наливает пиво или вино, и оглянулась. Там сидел Хокинс. Я помахала ему рукой.

— Веди себя как ни в чем не бывало, — посоветовала я Аронсу. — Здесь сотрудник ФБР. Тот, о котором я тебе както говорила.

— Боже! — занервничал Аронс. — Есть в этом заведении служебный выход?

— Не будь идиотом, — зашипела я на Бенни.

— Никакого идиотизма, — обиделся Бенни. — Естественно прогрессирующая шизофрения. Ты что, на все сто процентов уверена в том, что за нами и здесь не приглядывают?

— Ты думаешь, у них на службе столько народу, что они к каждому столику каждой забегаловки готовы приставить по офицеру ФБР? — спросила я. — Но даже если и так. Что подозрительного в том, что Джефф по пути на занятия заглянул в кафе?

— А ему не покажется подозрительным, что мы тут сидим? — прошептал Аронс.

— Говори громко, четко. Нам с тобой не о чем шушукаться, — приказала я.

Он откашлялся. ;

— Но отчего у меня ощущение, что на моем горле затягивается петля? — спросил он.

— Нервы на взводе, — сказала я. — А теперь заткнись.

Прежде чем войти к нам в кабинку, Джефф сделал остановку у стойки бара, прихватил с собой вино. Несмотря на всю свою внешнюю, а может, и внутреннюю холодность, он держался с людьми неизменно вежливо, тактично. Вот и сейчас Джефф не изменил себе.

Я предложила Хокинсу стул, представила мужчин друг другу.

— Никогда прежде не встречался с поэтом, — сказал Хокинс. — Что вами опубликовано?

Он сразу взял верный тон, задал правильный вопрос. Обычно люди спрашивали: «Вами чтонибудь опубликовано?», и Бенни, когда бы он хотел уклониться от разговора, мог ответить: «Нет. Я пишу в стол. Просто мне нравится называть себя поэтом».

Бенни перечислил Джеффу названия своих книг.

— Последнее время я мало пишу. Какието строки приходят на ум, я их не записываю. И приходят другие.

Хокинс кивнул:

— Поэт. Пожалуй, я вам не завидую. Должно быть, ваш образ жизни сильно отличается от того, который ведут остальные.

— Он куда ближе к норме, к обыденности, чем ваш. По крайней мере, в том смысле, что поэтов не убивают на дежурстве, — ответил Бенни.

Хокинс улыбнулся:

— О, тут мы могли бы поспорить. Мне кажется, среди поэтов очень много тех, кто покончил жизнь самоубийством. Смертность высока, не так ли?

— Вы положили меня на обе лопатки, — сказал Бенни. — Туше. Да, если взглянуть с этой точки зрения, у нас немало общего. Издержки профессии.

— На самом же деле я нечасто попадаю в ситуации, когда мне угрожает опасность. Моя работа в основном заключается в ходьбе пешком и сидении за письменным столом над бумагами. Драки, угрозы… С этим мы сталкиваемся нередко, но все это не очень серьезно. За последние четыре года я был вынужден применить оружие лишь однажды.

— Ну и работенка, — протянула я. — Безопаснее, чем ездить в подземке.

— Вы стреляли в ответ? — спросил Бенни. Хокинс кивнул. — Убили? — Хокинс снова кивнул. — Не представляю, как бы я жил после этого, — сказал Бенни.

— Дело вовсе не в том, что вас обучили стрелять по убегающей мишени. Это чистый рефлекс, — сказал Хокинс. — И система подготовки офицеров ФБР тут ни при чем.

Над его бровью обозначилась морщинка. Джефф плеснул себе полстакана вина.

— Я вышел на один товарный склад, где делались большие дела, и следил за ним часами, имея, естественно, для этого все основания. В ту ночь на складе объявился вор. Двор был ярко освещен. Я стоял за горой пустой бутылочной тары, и вдруг рядом, в трех метрах от меня, возник человек. В руке он держал направленный на меня пистолет. Если б у него была секунда для того, чтобы прицелиться, он, без всякого сомнения, уложил бы меня наповал. Но вместо этого он принялся лихорадочно палить в мою сторону и сделал пять выстрелов, дважды ранив меня, прежде чем я успел вытащить оружие из кобуры и открыть огонь на поражение.

— А у васто было время прицелиться? — спросил Бенни.

— Мнето зачем? С трех метров. Из табельного оружия.

— Ты был серьезно ранен, Джефф? — спросила я. !

— По мнению экспертов — да, — ответил Хокинс. — Ранения в грудь и в живот. Но я не потерял сознания до тех пор, пока не добрался до телефона и не позвонил в «Скорую помощь». По дороге в больницу у меня дважды останавливалось сердце. Но когда меня наконец довезли… короче, опасность миновала. Ты ведь знаешь, Марианна, какие наши врачи мастера вытаскивать нас из такого рода передряг.

— Знаю, они мастера, — сказала я, пытаясь угадать, что кроется за его беспристрастным тоном.

— Тогдато я и решил заняться учебой и оставить «полевую» службу. С тех пор прошло четырнадцать месяцев, — сообщил нам Джефф.

— Не думаю, что врачи так же рьяно боролись за жизнь того вора, как за вашу жизнь, — сказал Бенни.

— Они совсем не боролись, они отвезли его труп в морг, — кивнул Джефф. — Мои слова могут показаться вам словами бесчувственного человека, но что поделаешь? Ученые творят чудеса, но все же они ещё не знают, как из яичницы сделать сырые яйца.

Я содрогнулась.

— А нельзя ли…

— Тебя это не выводит из себя? — повернулся ко мне Аронс.

— А может вывести? — Хокинс с наслаждением потягивал вино, поглядывая на Бенни поверх ободка стакана. Бенни умолк, и Хокинс счел нужным добавить: — Понимаю, тот человек не родился вором. И не собирался им становиться. Понимаю, у него не было возможности годами учиться в спецшколе искусству, как убивать сотрудников ФБР. Знаю, существует целый клубок причин, связанных с социальным расслоением общества, который толкает людей на скользкий путь. Вдобавок от парня отвернулась удача, все это и привело его на товарный склад. То, что воришка увидел меня первым, — игра судьбы, рулетка, слепой случай. Если бы я первым заметил его, я бы отступил в тень, заснял бы парня на пленку, позволил ему завершить работу и отпустил бы с Богом. Я ведь охотился за дичью покрупнее! Когда он нажимал на спусковой крючок, он фактически совершал акт самоубийства. Если вы пытаетесь найти какуюто нравственную подоплеку инцидента, то её или нет, или вся она лежит на поверхности, там, на свету, во дворе склада.

— Я так понимаю: вы полагаете, что нет никакой вашей вины в его смерти, — усмехнулся Бенни.

— Лично моей — нет, и лично его — тоже нет, — сказал Джефф. — Я только тот человек, каким стал. И он был лишь тем, кем был. И если вы проиграете эту сцену ещё тысячу раз, то тысячу раз убедитесь — там было лишь два варианта развязки. Все зависело от того, сумел бы он убить меня до того, как я выхватил оружие из кобуры. — Джефф взглянул на меня. — С моей стороны вины нет. Он дважды попал в меня прежде чем я нажал на спусковой крючок. Хотел бы я видеть такого святого, который при подобных обстоятельствах не выстрелил бы в ответ.

Бенни налил себе вина. Его речь стала быстрой; обычно это случалось, когда разговор захватывал Аронса.

— Мне понятен ход ваших логических рассуждений, — заявил Аронс. — Не думаю, однако, что мы под одним и тем же углом оцениваем происшедшее. Поинтересовались ли вы, например, тем, что за семья была у этого человека?

— А про мою семью не хотите услышать? — спросил Хокинс, — С моей мачехой случился нервный припадок. Одна из моих сестер по клану поклялась, что до тех пор, пока я не уйду из ФБР, она не скажет мне ни слова. Никогда. И не говорит. А была ли у него семья… мне не известно. Я полицейский, а не профсоюз и не служащий из отдела соцобеспечения. — Джефф жестом указал на нож, висящий на поясе Бенни. — У вас нет разрешения на ношение оружия. А нож вы носите. Означает ли это, что вы намерены убивать?

— Я не стремлюсь убивать, — пояснил Ароне. — Это на случай, если ктонибудь посягнет на мою жизнь. Прежде я никогда не носил нож. Не носил до тех пор, пока два года тому назад мне не проломили череп. В основном же оружие для того, чтобы отпугнуть потенциального нападающего.

Хокинс тихонько засмеялся.

— Но где гарантия того, что в следующий раз вы не устремитесь с этим ножом на вашего потенциального обидчика?

— В принципе эту возможность я допускаю. Но вообщето я уверен в себе.

Не допускал! Совсем недавно не допускал! По крайней мере, пытался меня в этом убедить. Я чуть было не напомнила Аронсу его слова, но сдержалась.

— Тебе бы тоже не мешало носить с собой нож, — посоветовал мне Джефф. — Хотя бы для вида — помогает. А ты ведь фехтуешь уже достаточно прилично для того, чтобы защитить себя в случае необходимости.

— У меня всегда при себе, в сумке, газовый баллончик, — ответила я. Я приобрела его после того, как на меня напал маньяк. — Но, быть может, мы поговорим о чемнибудь более приятном?

Я постаралась направить беседу в иное русло, и очень скоро мы заговорили на политические темы. Бенни вел себя весьма сдержанно, хотя и очень чутко реагировал на все наши с Джеффом высказывания, а Джефф был настроен очень критически по отношению к правительству, и в его голосе звучала нескрываемая горечь.

Через полчаса мы с Хокинсом отправились на занятия, а Бенни остался в кафе допивать свое вино. После прокуренной атмосферы кафе морозный воздух показался мне просто изумительным. Над мостовой, над потоком машин кружили редкие снежинки.

— Ты всегда настроен так радикально, когда снимаешь форму? — спросила я у полицейского.

На нем был плащ с капюшоном. Я заметила, как дрогнула грубая ткань, когда Джефф пожал плечами.

— Ну, я, наверное, слегка переборщил. Хотел, чтоб Аронс чувствовал себя посвободнее. А что касается Бюро… у нас мало интересуются политическими взглядами сотрудников, пока эти взгляды проявляются лишь на уровне симпатий к той или иной партии, к какомуто движению. Другое дело — я не имею права присоединиться к какойлибо политической группировке. Даже к лобби.

— Даже к лобби? Как же ты голосуешь? — спросила я.

— А ты не знаешь? — Хокинс с удивлением посмотрел на меня. — А никак. Мы не имеем права. Полицейские и военные не принимают участия в голосовании. Исключение — референдумы по какимто локальным или иным вопросам, не касающимся политики. Впрочем, военные не участвуют и в них.

— Как же так?

— Это, собственно, не закон. Это отлаженный механизм. Если ты не принадлежишь к какомулибо лобби, ты не можешь, используя бюллетень, высказывать свое «за» или «против» по общегосударственным вопросам. Но я — коренной житель города НьюЙорка, и у меня есть возможность решать вопросы, касающиеся, например, уборки мусора в НьюЙорке… А солдат не является постоянным жителем города или штата, в которых он служит, вне зависимости от того, как долго он там живет. Все, что ему позволено, — написать свое мнение по той или иной проблеме при заполнении ежегодного бланка переписи населения. И все. Это несправедливо, но логика — для чего запущен такой механизм — абсолютно ясна.

Так как я не сказала ни слова в ответ, Джефф продолжил свою мысль:

— После Революции люди, пришедшие к власти, были весьма признательны тем силам, что вознесли их наверх. Признательны, но не более того. И те из лидеров, что оказались достаточно смекалисты, должны были както застраховать себя от неожиданностей, чтобы при любом раскладе сохранить за собой руководящие кресла. А партия Народного Капитализма, ещё до Второй Революции, опиралась, как ты знаешь, на простых людей, на самые широкие слои, то есть на средний класс.

Коечто и я помнила из истории.

— Инфляция поставила средний класс примерно в те же условия, что и богатые слои населения, — сказала я. — Но в период инфляции огромные состояния обесцениваются куда в большей степени, нежели мелкие.

— Правильно, — похвалил меня Джефф. — А кто составляет основу вооруженных сил и полиции? Тот же средний класс, выходцы из него. Командиры могут принадлежать к высшим слоям, но что стоят их приказы, когда сержанты и рядовые отказываются эти приказы исполнять?

Мы шли по узкому тротуару Десятой авеню.

— Вот и разразилась эта «короткая» война. Все речи высоколобых риторов пошли побоку, когда выяснилось, что все оружие сосредоточено в руках у Ковальского, причем ещё задолго до четырнадцатого сентября. А когда солдаты и офицеры присоединились ко Всеобщей забастовке трудящихся, дело было кончено, — пояснил мне Джефф. — И уже не играло роли — продержится ли Вашингтон ещё месяц или падет сразу.

— А потом лоббисты пожелали обезопасить себя от подобных повторений истории, — догадалась я. — Все верно, я понимаю. — Джефф тронул меня за локоть, и мы побрели по тротуару под руку. — Дабы подстраховаться, они лишили военных избирательных прав. Непонятно только, как после всего этого им удалось выйти сухими из воды? — спросила я.

— Тебе следует получше познакомиться с историей первых нескольких месяцев после Революции, — посоветовал Хокинс. — Тогда поймешь. Смотри под ноги, лед.

Мы подались вправо и ступили на проезжую часть; я проскользила по льду полметра, но Джефф подхватил меня, и мне удалось удержать равновесие.

— Во всяком случае, то было смутное время, — произнес Хокинс. — Они действовали потихоньку, полегоньку, шажок за шажком. Их шаги казались вполне логичными, а поступки — безвредными для народа. Не забудем и то, что лоббистская система не явилась миру в одночасье из головы Ковальского. К тому же на несколько месяцев в стране было введено военное положение, а потом в течение нескольких лет в ней царил хаос, беспросветный хаос. Поначалу дело выглядело так, словно новые власти решили сразу же зарекомендовать себя в качестве неутомимых борцов за гражданские свободы населения — стараясь ослабить влияние силовых структур на общество, они лишили армию и полицию права объединяться в профсоюзы, заниматься политикой, влиять на ход избирательных кампаний. На все это была наброшена дымовая завеса пропаганды — закон предоставлял военным и полицейским ряд привилегий перед другими социальными группами. То же касалось, как ты понимаешь, и секретных служб. И вот когда дым рассеялся, мы оказались одной из самых привилегированных социальных групп, которой, однако, не нашлось подходящего места в механизме избирательной системы.

Мы зашли в РасселХауз, тут было тепло и светло. В вестибюле мы остановились, чтобы стряхнуть снег с одежды.

— Но вы попрежнему держите в руках оружие, — заметила я Хокинсу.

Джефф улыбнулся и приложил палец к губам.

Глава 27. ДНЕВНИК ЭКСШПИОНКИ

4 декабря. Какая наглость! Ктото сегодня отпер ключом дверь моей комнаты, проник в неё и оставил у меня на столе А записку: «Встреча с нами в восемь вечера, во вторник, в том же месте, сообщи Б.».

Нервы совсем разболтались. До конца четверти остается всего десять дней. Впереди куча зачетов и экзаменов, а тут ещё эта напасть! С меня довольно.

5 декабря. Обедала вместе с Бенни. Сказала ему, что мне осточертели и Джеймс, и его деятели. Выхожу из игры.

А Бенни по уши влип в это дерьмо, чтобы раскланяться с ними и податься прочь. Не только изза писем. Есть чтото ещё похлестче, о чем он не может мне рассказать.

Он поделился со мной тем, что собрался было наведаться в ФБР и выложить им все, что знает. Но сомневается, достаточно ли ценна его информация, стоит ли игра свеч, А риск велик, особенно если наша версия о гибели Кэтрин верна. Естественно, ни о чем таком, пока мы сидели в ресторане, он и словом не обмолвился. Разговорился позже, когда мы гуляли в парке.

Он сказал мне: если дела будут складываться совсем паршиво, на этот случай у него на примете есть один друг, а у друга есть небольшая ферма в Южной Каролине, где Аронс может спрятаться. Сбреет бороду, обзаведется новыми документами и — вперед. Я посоветовала Бенни не тянуть и отправляться в Южную Каролину прямо сейчас. Я думаю, они способны на все.

6 декабря. Встреча прошла спокойно. Я последовала совету Бенни — не давать воли эмоциям и попыталась не выказывать своих чувств. Ни ярости, ни страха. Очень разумно: четверть вотвот закончится. Перед тем как приступить к работе над диссертацией, я отправлюсь в путешествие по Европе. Это путешествие продлится два месяца. За это время надеюсь определить, что в моей программе на вторую половину года станет приоритетным, а что отойдет на второй план.

Во время третьей четверти я буду постоянно уезжать из НьюЙорка. Мне предстоят поездки по городам и штатам Америки; Джеймса это не обескуражило. И — никаких подозрений.

7 декабря. По всей видимости, мне не следует хранить этот, написанный на папиросной бумаге дневничок вместе с другими моими вещами. Если они проникают ко мне в комнату, то сумеют открыть и запирающийся ящичек, куда я прячу все наиболее ценное. Взять его с собой в поездку, с багажом, я не могу — нам придется пересечь добрую дюжину границ. Намеревалась попросить Бенни позаботиться о дневничке, но передумала — у Бенни и так хватает хлопот. Спрячу дневник в библиотеке, где у них лежат подшивки старых журналов. Там, где лежат номера журнала «Тайм», выпущенные за сто лет до моего рождения.

Глава 28. ПОДНИМАЙСЯ И — В ПУТЬ!

Поразительно, но Бенни продемонстрировал мне, что и он обладает здравым смыслом.

Я сдала свою последнюю курсовую, посвященную эволюции девонитов — тех, что остались на Земле, и тех, что переселились на орбиту. Теперь мне предстояло заняться очень серьезным делом — в течение нескольких дней наслаждаться НьюЙорком. Я зашла к Бенни.

Он закончил работу над курсовыми немного раньше меня. Как только я переступила порог его комнаты, я удивилась, и надо признать — это было приятное удивление; передо мной предстала следующая картина.

Этюдник был раскрыт. Несколько картин Аронса, упакованных и вполне готовых к отправке в Вашингтон, стояли на стеллаже. На чертежной доске лежал лист, на котором Аронс начал рисовать тушью старинное ФлатиронБилдинг. Эскизы и фото висели над столом, приколотые кнопками к стене.

Я поздравила Бенни с тем, что он взялся за ум, и в ответ Бенни промямлил пару фраз о том, что совет мой совсем недурен и оказалсяде весьма кстати. Вот Аронс и поставил дело на конвейер. Прямой, откровенный разговор в квартирке Аронса был невозможен — мы помнили, что она прослушивается либо Джеймсом и Уиллом, либо сотрудниками ФБР, либо владельцем дома.

На улице дул шквальный ветер. Мы торопились к подземке, и Бенни объяснял мне на ходу:

— Надеяться на то, что слежка за мной снята, — все равно что играть с огнем. Поэтому покупать билет до Южной Каролины нельзя. Значит, надо смирить гордыню, расстаться с привычным, изменить облик. Спасая шкуру.

— Твой план? — спросила я.

— Их несколько. Оставлю все свои вещи в квартире. Возьму лишь портфель, доеду на подземке до Пенна, а оттуда рвану на экспрессе в ЛосАнджелес. Оттуда переберусь в ЛасВегас, через Денвер. Если подгадать с пересадками, на весь путь уйдет менее двух часов. В ЛасВегасе я смогу обзавестись фальшивыми документами за десятьдвенадцать тысяч долларов. Метрика, аттестат, справки с предыдущих мест работы и из бюро по найму — соответствующая информация будет внесена в компьютеры штата.

Я уже слышала о подобном «сервисе». В Соединенных Штатах — тысячи мертвых душ. Жив ты или мертв — все равно, лишь бы был при деньгах; и в Неваде тебе живо выправят новые документы.

— Конечно, отпечатки пальцев подделать невозможно, — продолжал Бенни. — Но я и не собираюсь впоследствии нарушать закон. И не собираюсь воспользоваться чьимито подлинными документами, в довесок к которым люди приобретают «родственников». Хотя все это практически не играло бы никакой роли в том месте, куда я отправляюсь.

— Говоришь так, словно уже точно решил, когда и куда едешь, — сказала я.

— Похоже на то. — Он обнял меня. — Хотя, черт… Я должен быть внесен в список студентов на следующую четверть… Это отведет подозрение. Но, вероятно, придется пропустить месяцили около того.

— Так, значит, и книги свои оставляешь? — спросила я.

Он кивнул:

— Все оставляю. Самые редкие отошлю по почте. По дветри книги в неделю. Не приведи Господь, они засекут, что я собираю манатки.

— Ты приедешь в НьюЙорк к моему возвращению?

— Вероятно. — Мы секретничали у входа в подземку. — Не пытайся звонить или писать. Но если захочешь приехать ко мне, вот адрес моего друга: его ферма — на Рут 5, ЛанкастерМиллс. Это в десяти километрах от города. Его фамилия Перкинс. Но убедись, что за тобой нет хвоста. А я оторвусь от них, и с концами…

— Рут 5, ЛанкастерМиллс, — повторила я. — Перкинс. Я буду в тех краях на практике. Одна из наших запланированных поездок — в Новый Орлеан. Я могу незаметно покинуть группу на пересадке в Атланте, на обратном пути в НьюЙорк.

— Отлично. А теперь не зайти ли нам в музей? — спросил Бенни.

— Как будто мы туристы, — ответила я.

Мы зашли в музеи современного искусства, там экспонировались работы модных, по нынешним временам, американских художников. Бенни оценил их картины достаточно высоко, а меня большинство из «произведений» оставило равнодушной. Небрежные наброски типа «шаляйваляй», отпечатки вымазанных в краске ладоней и пальцев, всевозможные кляксы и пятна, детские каракули… Нет, что бы ни взял — живопись ли, графику ли, музыку ли, — мне ближе другое искусство. Искусство «неправильного» столетия.

А дома меня ждало тревожное письмо Дэниела:

«Дорогая Марианна!

Наверное, я покажусь тебе эгоистом, и все же осмелюсь просить тебя прервать учебу на планете. Поезжай в Кейп, на космодром, пока ещё не прервано сообщение между Землей и орбитой, пока ещё ты можешь вылететь домой. Маленькая, но весьма влиятельная группа твоих соотечественников настаивает, чтобы Координаторы «закусили удила» — Мирам, мол, следует прекратить обслуживание шаттлов до тех пор, пока кроты не возьмутся за ум.

Ситуация очень сложная. Ты знаешь, как складывается наш торговый баланс с Землей. Мы получаем значительную прибыль от туризма, а туристы прилетают на орбиту только с Земли. Больше неоткуда. Вернее, они прилетали, пока между Мирами и планетой существовали нормальные отношения. Теперь же ни принять гостей, ни гарантировать им отправку регулярными рейсами мы не можем. /

Бесспорно: те кроты, что могут позволить себе проводить отпуска на орбите, представляют самую могущественную, самую влиятельную часть населения Земли. Вопрос в том — если мы разведем мосты, окажут ли они давление на правительство США, заставляя его идти на уступки Мирам, или реакция будет иной и они рассерженно скажут нам: «Вот и варитесь в собственном соку!»? Полагаю, пройдет второй вариант. А я уж знаю кротов так, как, пожалуй, никто их тут не знает.

Один из факторов, который побуждает Координаторов занимать выжидательную позицию, это то, что ты и вместе с тобой ещё тысяча граждан Миров окажутся отрезанными от орбиты. Думаю, что в действительности наших граждан на планете около восьмисот человек. Тут повсюду муссируется идея бойкота. Ктото полагает, что он продлится лет пять, другие думают: а почему не двадцать? Прекратятся все энергопоставки на космические корабли, как, впрочем, прекратится и всякое их обслуживание, включая разгрузку и доставку груза. Ситуация с водой не ясна, но подсчитано, что пять лет мы вполне продержимся и без импортной воды. Тут особых осложнений не предвидится.

В любом случае разногласия должны быть разрешены на референдуме, который состоится в следующее воскресенье. Я почти уверен — ничего хорошего из этого не выйдет. И ответ будет отрицательным. Правда, побочно выявится, как политика НовоЙорка, направленная против Земли, сказывается на отношениях НовоЙорка с другими Мирами. Уже сейчас можно утверждать, что реакция Миров будет негативной, ибо многие туристические маршруты Земля — Миры проходят через космодром НовоЙорка. Девониты, наверное, объявят нам войну и с превеликим удовольствием побегут убивать новойоркцев. Пусть даже последствия референдума не выйдут из берегов политического русла, я буду голосовать за продолжение переговоров с Землей. Мысль о том, что ты надолго застрянешь на планете, а я буду торчать здесь без тебя — невыносима для меня.

Много лет назад я читал рассказ об одной шведской супружеской чете. У мужа были серьезные проблемы со здоровьем, астма или чтото в этом роде. И вот супружеская пара, дабы мужу стало полегче, отправилась высоко в горы. Когда они забрались туда, выяснилось, что сердцу жены разреженный воздух высокогорья противопоказан. И женщина спустилась в долину. И до конца жизни они глядели друг на друга в телескопы, махали друг другу руками. Жуткие мысли лезут в голову. Джон тебя целует. Мы с ним все время говорим о тебе и оченьочень ждем твоих писем. Страшно скучаю по тебе.

Люблю,

Дэн».

Я снова ощутила силльное желание как можно быстрее убраться с Земли на орбиту. Главное — Бенни не был в состоянии заменить мне Дэниела, да и Джона тоже. Вовторых, я никоим образом не хотела быть замешана в заговорах Джеймса и понимала, что можно, конечно, удрать от него на другой конец Земли, но куда лучше — на орбиту, за сорок тысяч километров от интриг и страхов. Втретьих, меня очень беспокоило, что сообщение между Землей и Мирами может прерваться в любой момент и надолго.

После ужина я посмотрела в «Космосклубе» программу новостей, транслируемую из Миров, послушала доводы той стороны. Я оказалась здесь единственным человеком, кто уже был в курсе дела. Здесь, но не на всей Земле, естественно. Барби Родес созвонилась с представителями новоЙоркской корпорации в Кейпе и выяснила: сообщение между Кейпом и НовоЙорком временно, пока до следующего воскресенья, прекращено. Оставлены лишь спецрейсы.

— Поедука я на космодром да подожду, — сказала Клэр Освальд. — Чтото мне не улыбается сидеть тут в заложниках.

Некоторые из нас обсуждали варианты договора между Мирами и США. Председатель Совета клуба Ян Карлсон покачал головой и выдал:

— Все это лишь отговорки, болтовня, насчет недели, насчет «временно». Затем они отменят это свое решение и ознакомят нас с новым — ещё на одну неделю. — Ян Карлсон понизил голос: — Референдум не состоится. По крайней мере, сейчас. Отказ обслуживать их шаттлы — пока наше единственное оружие против них. Похоже, все это будет тянуться месяц, год…

У меня было такое чувство, между прочим, весьма неприятное, что все это я уже когдато слышала: «Они! Мы!» Стоит ли выбираться из одного болота, чтоб увязнуть в другом? «Антиземные» настроения всегда преобладали на вечерах в «Космосклубе», но сквозь пафос всегда сквозили нотки юродства и самоуничижения. Что же нового нынче? Солидарность моих соплеменников с Отечеством крепчала. Они явно испытывали потребность теснее сплотить свои ряды. Они смыкали их вокруг меня под старым боевым знаменем: «МЫ ПРОТИВ НИХ!»

— По мне, так пусть они вообще к нам не летают, — сказала Шёрил Девон. — Терпеть их не могу. Но давайте посмотрим на проблему под другим углом. Что, вы думаете, сделают Соединенные Штаты, когда до них дойдет информация о референдуме? Зааплодируют нам?

— Они не осмелятся закрыть Кейп, — сказала я. — Кейп — не территория США. Фактически это будет означать объявление войны.

— А им и не нужно закрывать его, — произнес Ян. — Достаточно издать закон, запрещающий туристические поездки граждан США в Миры.

— Они повернут наше же оружие против нас, — добавила Клэр. — И вопрос будет снят с повестки дня, причем именно тогда, когда большая часть населения Миров — однозначно за туризм землян на орбите.

— Но это противоречие, «Новому Биллю о Правах», — возразил ктото. — Статья шестая. Свобода передвижения.

Ято знала, что человек ошибается.

— Увы, — вздохнула я. — Дословно в этой статье говорится «штат или иностранное государство». А НовоЙорк не то и не другое, по крайней мере так они и заявят.

Этот вопрос мы обсуждали на семинаре по лоббизму. Никто, правда, не обкатывал этот камешек в суде, поскольку пока ещё никому не было запрещено летать на орбиту.

— А вообщето дела складываются плохо, — согласилась я. — США, как записной правозащитник, уже подняли грандиозный шум по поводу того, как в Мирах ущемляются права путешественников — граждан самых разных государств планеты.

Клэр вскочила с места. Лицо её побледнело.

— Они обвинили нас, что мы ввели скрытый закон о приостановке конституционных гарантий. И направлен он — против землян.

— В качестве временной меры, действующей в условиях чрезвычайного положения, — добавил Ян.

Вдруг гдето рядом раздалось хихиканье. Это в зале появился доктор By, седоголовый профессор с Учудена. Профессор прикрывал ладошкой растягивающийся в улыбке рот.

— Ради Бога, простите, — ухмылялся он. — Но вас нельзя назвать реалистами. И очень уж далеко вам до Маккиавелли! Должно быть, вы представляете себе, когда начались все эти разговоры? Неделю назад? Месяц назад? А где? В Тайном Совете НовоЙорка? Но вопрос до сих пор не вынесен на референдум. И почему? Давление небольшой, но очень влиятельной группы. То, что пишет вам ваш друг, О'Хара, это только надводная часть айсберга. А в этой игре не сыгран ещё даже первый тайм. О чем лобби в США обязаны прекрасно знать.

— Имеете в виду, что за всем этим кроется тщательно разработанный план? — спросила я.

— Простонапросто Тайный Совет и Координаторы рассчитали, что вся эта кампания выгодна НовоЙорку вне зависимости и от итогов референдума, хотя и тут спрогнозирован ответ «нет», и от ответной реакции Штатов. При определенных обстоятельствах они отложили на время референдум до того момента, когда массы созреют и будет создана видимость единодушного голосования.

— Какая же выгода НовоЙорку от того, что закроется космодром в Кейпе? — удивился Ян.

— Несомненно, многие люди сегодня вечером задают себе тот же вопрос. Но у меня на этот счет нет ни малейшей идеи, — отчетливо произнес профессор. Затем он внимательно оглядел зал, переводя взгляд от стены к стене. Стояла мертвая тишина. До сих пор мне ни разу не приходило в голову, что «Космосклуб» может быть буквально нашпигован электронными «клопами». Мне, обыкновенному человеку. — И, ради Бога, простите меня, — вновь извинился перед нами профессор, — но только очень наивные люди могут полагать, что в Соединенных Штатах пройдет закон, ограничивающий туризм. Во всяком случае на нас он распространяться не будет. — Профессор выдержал паузу. — А реальность такова. Чрезвычайное положение — введение эмбарго — уже давнымдавно существует. И действует определенное соглашение между США и Мирами. Эта мера не распространяется только на Кейп, потому что в глазах мировой общественности Кейп — это часть НовоЙорка. Но Кейп не производит дейтерий. Он закупает его у корпорации «Сталь США» по контракту, выполнение которого контролируется американским департаментом энергетики. А не будет горючего — не будет и полетов.

Голос Клэр дрогнул. —

— Вы имеете в виду, что правительство НовоЙорка сознательно бросает нас тут на произвол судьбы? — спросила она.

— Не исключено. — By кокетливо повел плечами. Так люди Востока, стараясь подражать своим западным собратьям, неумело копируют их жесты. — Мы сами выбрали, где нам быть, — сказал By.

Бенни поджидал меня в моей комнате; както мы с ним решили, что для нас тонкие стены общежития и обилие народа все же лучше одного крошечного электронного «жучка», живущего у Бенни под кроватью. Мы подозревали, что подобное подслушивающее устройство находится и в моей комнате, но вслух об этом не говорили — не хотелось заострять внимание на этой мерзкой теме.

Я позвонила Аронсу из ресторана «Лиффи», и к моему приходу меня уже ждал свежезаваренный чай. Я взяла горячую чашку, чтобы согреться, и объяснила Бенни, какой оборот приобретают события.

— Да не обойдут тебя стороной интересные времена! — сказал Аронс. — Китайское ругательство.

— У меня душа лежит больше к американским ругательствам, — сообщила я Аронсу. — К черту! К черту и скучные, и веселые времена.

— Где ты будешь в воскресенье? — спросил он.

— В Лондоне. Как раз под Рождество.

— По крайней мере, ты будешь в курсе событий.

— Мне будет очень одиноко. — Я принялась расхаживать с чашкой по комнате и пролила чай на ковер. Первая мысль: «Ну, разлила — и разлила. Пусть убирает тот, кто будет жить здесь после меня». Через сутки я должна была съехать из общежития. Однако совесть заела, и, взяв тряпку, я стерла пятно с ковра. — Я уже чувствую себя одиноко, — сказала я ковру. — В этой группе я не знаю никого, кроме Хокинса. Но как с ним поговоришь, когда он… — На глаза навернулись слезы. Одна из них, теплая, упала на руку. Я шмыгнула носом и мокрой ладонью смахнула слезу со щеки.

— У тебя месячные? — спросил Бенни.

— А я и не знала, что поэты умеют считать. — Я швырнула тряпку в таз и поглядела на себя в зеркало. Люди с моим цветом глаз обычно не плачут — их глаза наливаются кровью. — Это не то, — сказала я Бенни. — Я уже взрослая девочка, и гормоны тут ни при чем.

Я подошла к Бенни и принялась массировать ему плечи.

— Я хочу… мне бы домой. Хоть на недельку, на две. Разве можно понастоящему расслабиться на этой проклятой планете? Тут все так сложно!

Бенни сунул свои ладони под воротник рубашки, нашел мои руки.

— На этом свете есть и очень приятные вещи, — сказал он.

— А то, что месячные, ничего? — спросила я.

В последнее время он стал часто смущаться.

— Давай поставим на этом точку, — сказал он. — Нет, напоследок — восклицательный знак!

У него был добрый голос. Я тихонько притянула его к себе, и мы закончили нашу славную беседу, лаская друг друга.

Когда я вернулась из ванной комнаты, я снова скисла, впала в депрессию. Но я старалась вовсю, пытаясь перебороть её. Бенни на радость. Зато теперь я знаю, судороги появляются не только тогда, когда ты умираешь от счастья.

Глава 29. ТЕХ, КОГО БОГИ ХОТЯТ НАКАЗАТЬ, ОНИ ЛИШАЮТ ЗДОРОВЬЯ

Время шло, час, другой, третий, а я все не могла заснуть. Я была в смятении. Я едва успевала сосредоточиться на какойто одной проблеме, как тут же, буквально через секунду, я вспоминала про очередную напасть.

Я проснулась от того, что чтото очень мешало мне. Оказалось, что я спала на пакете со слипшимися конфетами.

— Бенни! — Я принялась трясти его за плечо. Сильно трясти.

Он быстро проснулся.

— Что случилось?

— Я… Я не знаю, — пожаловалась я.

Я заикалась, задыхалась, хрипела, словно средневековые инквизиторы присудили мне пытку гарротой. '

— Боже, забери меня… в больницу! Внезапный приступ тошноты прервал мою мольбу. Я сбросила одеяло на пол и, пошатываясь, поспешила к раковине. Меня тотчас вырвало, но это не принесло облегчения. Позывы на рвоту продолжались. Бенни накинул мне на плечи свое пальто, теплое тяжелое пальто, сжал руками мои плечи. Я не могла унять дрожь, я билась в лихорадке — то в ознобе, то в горячем поту. Бенни зажег свет.

— Нам бы тебя одеть, — сказал он мне мягко, как маленькой.

Я слышала, как он, торопясь, одевался сам. Затем он собрал в охапку мою разбросанную по всей комнате одежду. Тошнота слегка отпустила меня. Я прополоскала рот и попыталась одеться самостоятельно.

Пока я натягивала джинсы, мои коленки пристукивали друг о дружку. Я стала было сползать на пол, но Бенни успел подхватить меня. Я никак не могла справиться с пуговицами на блузке. Бенни коекак застегнул её, но, конечно же, неправильно. Я не позволила ему ничего исправлять. Меня охватил безотчетный страх, а в голове пульсировало: не дойду, не дойду до больницы. Я приготовилась к смерти.

Вдвоем и с трудом мы обули меня. Потом он стоял под дверью в туалет и ждал, когда я, наконец, опорожню свой желудок. Тело мое содрогалось. Меня мучил жесточайший, взрывной понос. Потом мы выбрались на улицу. На морозе я слегка пришла в себя. Я уцепилась за Бенни, и мы побрели по направлению к студенческому Медицинскому центру. Мы одолели два квартала, и все началось сначала — я запаниковала и побежала что было сил. Бенни старался меня поддерживать, и нас обоих мотало из стороны в сторону.

Затем все поплыло у меня перед глазами. Когда мы добрались до больницы, я настолько ослабла, что не могла сказать ни слова. В приемном покое с врачом разговаривал Аронс. Люди в белых халатах унесли меня за какуюто занавеску и положили на стол. Я пыталась отвечать на вопросы врача, но речь была бессвязна. Я пыталась держать себя в руках, но именно руки первыми отказались повиноваться мне. Они взмыли в воздух и там, наверху, извивались надо мной. Дело кончилось тем, что все мое тело забилось в конвульсиях. Какойто человек приблизился ко мне, запрокинул мою голову и спустил с меня джинсы. Я почувствовала, как холодный шприц входит мне под кожу, он вошел так, словно в ягодицу меня ужалила пчела или ктото хлестнул меня кнутом. И все прекратилось, как будто палач передумал и отложил плеть в сторону. Мне удавалось медленно и плавно шевелиться. Человек заправил мне блузку в джинсы и помог повернуться на спину.

— Отдохни немного, — сказал он.

Я уставилась в потолок. Я наслаждалась отсутствием даже малейших признаков болезни. Что это было? Пищевое отравление? Что же я съела такое, к чему не прикасался Бенни? Я съела горячие сосиски! На улице. Бенни ещё предупредил меня, что они делают свои сосиски черт знает из какой гадости — из костей животных, сдохших в загонах для скота и в зоопарках. Конечно же, все это обильно посыпается специями, дабы перебить мерзкий запах тухлятины. Я посмеялась над неженкой Аронсом и его слабым желудком и заявила, что намереваюсь сожрать бегемота. Никак не меньше… Я села. Я чувствовала себя превосходно; правда, слегка кружилась голова да немного были заложены уши. Взгляд упал на часы. Я могла отключиться и невесть где пропадать хоть годами, а на циферблате за все это время проходило лишь несколько секунд. Я осмотрела помещение. Всюду стояли медицинские банкисклянки, рядом валялись инструменты. Мне страстно захотелось почитать хорошую книгу.

Ко мне вернулся слух, и я сразу же сообразила, что за шторкойзанавеской лежит человек. Он тихонько всхлипывал, а ктото другой полушепотом пытался ему чтото внушить. Мне стало жаль, что врачи не положили меня в отдельную палату, а ограничились тем, что повесили между мной и плачущим больным простыню. Я заерзала; после поноса остается неприятное ощущение зуда. Жаль, что на этой благословенной планете в больницах отсутствуют «утки». Я расстегнула блузку и застегнула её так, как положено. Я слезла со стола, дотянулась до салфетки, высморкалась, и вдруг до меня стало доходить, что у меня снова начинается лихорадка. На орбите мы строим больницы в святых местах, при храмах и монастырях, на стенах висят иконы. Землянам не мешало бы перенять наш опыт. Исполненная сознания долга, я вновь вскарабкалась на стол, и в этот момент в палате появился врач.

— Чувствуете себя лучше? — спросила врач, женщина лет пятидесяти. Держалась она со мной холодно. Ее волосы были убраны назад, в морщины, в складки лица намертво въелось выражение недовольства.

— Чувствую себя прекрасно, — ответила я. — Что это было, пищевое отравление?

— Пищевое отравление! — Доктор сунула мне в рот термометр, измерила температуру. — Нет, вы пережили сильный нервный срыв. Да уж, нервишки у вас барахлят. За последнюю неделю у нас перебывало множество таких пациентов. Экзамены, да?

Я кивнула. Значит, у меня потихоньку поехала крыша.

— Переволновались изза отметок? — спросила врач.

— Нет… это не касается учебы.

— Сложности в отношениях с родителями? С мужчиной?

— Отчасти. Полагаю, чтото в этом роде, — солгала я. На самомто деле больше всего на свете я боялась группы революционеров с горящими глазами. Меня преследовало видение: вот они ловят меня, связывают, насильно кормят снотворными таблетками, вливают в горло спиртное. Затем они убивают Бенни. Затем ФБР отправляет оба наши трупа в тюрьму. Затем Соединенные (Штаты обрушиваются всей своей военной мощью на Миры. Да… так что новенького?

Врач продемонстрировала мне Пузырек, погремела таблетками, которые она мне оставляла. Я взяла пузырек из её рук.

— Таблетка с транквилизатором действует в течение нескольких часов. Принимайте по одной перед каждой едой в течение нескольких месяцев, — сказала мне врач.

— Клонексин, — прочитала я.

— Лекарство препятствует выделению норепинефрина в организм, — объяснила доктор. — Понимаете, что это такое?

— Никогда не была сильна в ваших науках, —.. призналась я.

— Выделение этого гормона, помимо всего прочего, и послужило причиной того, что с вами произошло. Нервному срыву предшествовал длительный период крайнего напряжения. Будете принимать лекарство — гарантирую: в ближайший месяц срыв не повторится. Занимаетесь авиаспортом, парашютизмом? — спросила врач.

— Нет, — ответила я.

— И хорошо. Вам не следует управлять машиной, заниматься видами спорта, связанными с риском, до тех пор, пока вы принимаете клонексин, — предупредила меня врач. — Ваш организм не будет выделять адреналин, когда вам станет угрожать опасность. Но во всяком случае побочных эффектов нет.

— А потом, когда я прекращу прием лекарства, все опять повторится? — поинтересовалась я.

— Обычно не повторяется, — сказала доктор. — А если такое случится, я снова выпишу вам лекарство, дам схему приема таблеток.

— Но в это время я буду в Европе. Гденибудь в Югославии, например, — сказала я.

Наверное, целую секунду доктор внимательно разглядывала меня. Затем достала из ящика письменного стола новый пузырек.

— Хорошо. Закончатся те таблетки, будете принимать эти. А потом, когда вы вернетесь, мы назначим вам курс терапии. Если к тому времени вы все ещё будете больны. В конечном счете, если ваш организм не справится с болезнью сам, то таблетки, по меньшей мере, ослабят стрессовое напряжение, — сказала врач. — Найдите общий язык с родителями. Удержите любовника, или как там вы его называете… Но учтите, если вы будете принимать эти таблетки длительное время, то есть год или около того, вы уже никогда не сможете существовать без них.

— Понимаю, — откликнулась я.

— Когда вы выйдете отсюда, вас ктонибудь встретит? — спросила врач.

— Встретит, — сказала я.

Доктор кивнула и поспешила за дверь.

Мы с Бенни вернулись ко мне в комнату, легли на кровать и пролежали бок о бок несколько часов, тихо перебрасываясь словами. Думаю, это происшествие вывело Бенни из душевного равновесия едва ли не так же сильно, как и меня. Хотя нет. Конечно же, не так сильно. Смогу ли я после всего как и прежде доверять своему разуму, своему телу?

Днем мы бесцельно шатались по городу. Забрели в Виллидж и пришли назад. Бенни старался убедить меня в том, что у меня нет никаких поводов, для беспокойства. Мне, мол, не следует беспокоиться не потому, что в моей жизни все прекрасно, а потому, что сами по себе волнения ещё никому не пошли на пользу. Усилия Аронса, пожалуй, достигли желаемого результата. Мы посетили «Фламенкоклуб», насладились искусством танцоров, выпили кофе и бренди. С точки зрения медицины это было, несомненно, глупо, поскольку мой организм ни к тому, ни к другому не привык, но если в ту ночь в общежитии комуто казалось, что он пьян и бодрствует, гуляет вовсю, то он явно ошибался — была пьяна и бодрствовала, я, О'Хара. Прочь ушла тоска. Мы с Бенни проговорили до утра. О чем? В основном о моей поездке в Европу.

Когда я проснулась, он был уже одет и стоял надо мной в пальто. Он сказал, что не решился меня будить, да и вообще не любит прощаться. Я поднялась и крепкокрепко обняла Бенни, прошептав ему на ухо:

— Рут.5, ЛанкастерМиллс, Перкинс.

Он стиснул мое запястье, и ушел. Ушел, не сказав ни слова.

Глава 30. 1,156 ЛЬЕ1 ПОД ВОДОЙ

Трансатлантический туннель был построен на двадцать лет раньше континентального, американского. Система уступала континентальной: скорость ниже, поезда громоздкие, грохот. Дорога от НьюЙорка до Дувра занимает четыре часа, и у меня зуб на зуб не попадал… от тряски. Я сидела рядом с Джеффом, но шли минуты — мы и словцом не перебросились, — и я ждала, ждала; я никогда не была так рада тому, что существуют такие замечательные таблетки, лекарство от похмелья.

В поезде был автомат, продающий газеты. Я разорилась на полноформатный «НьюЙорк тайме». Но и четырех часов явно не хватало, чтобы прочитать эту громадную газету, даже если отбросить раздел «Спорт».

Вчера, пока я выкарабкивалась при помощи врачей и Бенни из своего полуобморочного состояния, другие состояния, оцениваемые в десятки миллионов долларов, переходили на Уоллстрит из рук в руки. Криминальная хроника: двадцать человек убиты. Жители района Гремерсипарк провели референдум; его итог: по этому парку больше нельзя выгуливать домашних животных, вес и размеры которых превышают установленные параметры. По согласованию с властями штата эмир Катара прибудет в НьюЙорк на яхте — на этой яхте сосредоточено до половины ударной мощи ВМС эмирата. Центр НьюЙорка переполнен людьми, решившими сделать рождественские покупки, что называется, в последнюю минуту. Кстати, и без предрождественской лихорадки — количество граждан ежедневно, в будни, прибывающих со всей страны на Манхэттен, в три раза превышает население Манхэттена. В разделе «Развлечения» опубликован рейтинглист четырехсот восьмидесяти шоузвезд, сорок восемь номинаций. Торжественно отмечен день рождения майора Тобиаса Класса, которому исполнилось сто сорок два года; он самый старый из ещё живущих ветеранов Вьетнамской войны. Тринадцать страниц газеты были отведены под информацию о всевозможных опросах — общественном мнении по целому ряду проблем. Опросы проводились в самых разных уголках страны. Что касается рекламы, то она занимала половину каждой страницы, и текст зачастую был подобран с дьявольским коварством. Напрямую здесь спонсируются только комиксы.

Я прочитала интервью с женщинойброкером, которая, приобретя проездной билет, ежедневно разрывается между Лондоном и НьюЙорком, курсируя туда и обратно на поездах. Она выезжает из дому, из Лондона, в 8.45, в девять садится в Дувре на экспресс, в НьюЙорк, учитывая разницу во времени, прибывает в 8.00, работает до пяти, успевает на шестичасовой поезд в Дувр, который, в свою очередь, прибывает назад в три утра, и у неё остается пять с половиной часов на Лондон — затем карусель начинает крутиться сначала. Брокер утверждает, что прекрасно высыпается в поезде, и вообще этот вариант куда дешевле того, когда она снимала бы в НьюЙорке апартаменты, соответствующие её социальному статусу. Удивляюсь, за сорок тысяч долларов в месяц она что, не в состоянии подобрать себе апартаменты, соответствующие её «социальному» статусу?

В разделе «Космос» не было даже упоминания о предстоящем референдуме в НовоЙорке. Но, быть может, информация о нем прошла во вчерашнем номере. Надо сказать, во всей газете я не нашла, ни одного худого слова в адрес орбиты. Никакая другая газета в НьюЙорке или в США не освещает жизнь орбиты столь полно и объективно, как «Таймс». Вот и в этом номере они сообщили, что состоялась беседа с глазу на глаз между Координаторами из НовоЙорка, с одной стороны, и главой Церкви Девона, с другой, — это, между прочим, первая подобная встреча за все десятилетие.

Что бы ни делалось на Бродвее — все с выдумкой; блеск идей, подтекст. Индивидуальные разработки весьма интересны. Хотите пригласить психоаналитика к своему коту? Приобрести инструментарий, включая специальные перчатки, для работы с книгами, в том числе и для занятия перепродажей книг? Хотите подыскать подходящего человечка для клана? Ребята могут быть и очень молоды, и с прекрасным образованием. Или хотите, вам откроют тайны Вселенной? Всего за пятьдесят долларов. Дается гарантия — вы будете довольны. А то, быть может, вам подсказать, как начать дело и заработать кучу денег, не выходя из дома? Бизнес по телефону; но, если угодно, вы можете работать и с почтовыми отправлениями. В свое свободное время. А пожелаете — ваших друзей избавят от душевных проблем.

Допускаю, что НьюЙорк и многообразнее, и восхитительнее, чем все Миры вместе взятые. С тех пор, как три месяца назад я ступила на эту землю, сойдя с поезда на Пеннвокзале, я все время крутилась на пятачке диаметром километров в сорок, но обрела так много, как не сумела обрести за двадцать один год жизни в НовоЙорке. Если мы с Бенни и покидали дом на расстояние более двадцати километров, то мы делали это по воздуху, паря над НьюЙорком. С высоты птичьего полета город выглядит величественным и очень спокойным, как в старые достопочтенные времена. И кажется, что верхушки новеньких красавцевнебоскребов Манхэттена вотвот взмоют за облака. Как влияет на мировоззрение человека, на его работу, на его быт постоянное созерцание этих махин? Мне кажется, что я понастоящему расслаблюсь лишь тогда, когда закружусь в вихре путешествий. Если, конечно, я найду верный тон, общаясь с людьми, городами и странами.

Напряжение, однако, не спадало. Дуврский вокзал оказался таким же большим и шумным, как Пени — то же столпотворение людей, суматоха; муравейник, где каждый движется по лишь ему ведомому маршруту. Был выгружен наш багаж, и мы обступили его, ожидая, пока наш руководитель отыщет представителя местной туристической организации.

— Почти все тут нагоняет тоску, — сказал мне Джефф. — Тоску по дому.

Смотря что понимать под домом, подумала я. Плотность населения в НовоЙорке выше, чем в любом городе планеты, но в НовоЙорке вы никогда не увидите такого скопления людей на одном кусочке земли. Я уже привыкла к столпотворению на улицах НьюЙорка и была готова встретить нечто подобное и в Лондоне. Однако надеялась, что в Англии найдутся места и поспокойнее, не такие суматошные.

Вернулся руководитель группы и повел нас длинной пешеходной дорожкой к Английскому банку. Здесь мы выполнили необходимые формальности и получили на руки светочувствительные карточки, выдаваемые иностранцам, временно проживающим на территории Англии. Карточки заменяли деньги. Это уже было коечто, напоминающее родину — Британия постепенно отказывалась от денежных купюр и монетжетонов.

Когда наши паспорта были проштампованы, а на багаже сделаны соответствующие пометки в привокзальной таможне, мы наконец обрели свободу. Из недр подземки мы поднялись наверх и очутились под вечерним лондонским небом. В НьюЙорке было два часа дня, в Лондоне — семь вечера. Стояла тишина, шел легкий снег. Мы двинулись гуськом по очищенному ото льда тротуару к автобусной остановке. Здесь нас ждал великолепный двухэтажный омнибус. И хотя я отметила множество вмятин на его обшивке, вымыт омнибус был безукоризненно.

Гдето прямо за нашими спинами высились знаменитые белые скалы Дувра, но полюбоваться ими нам не удалось, поскольку на море и сушу уже спустился темный вечер. Мы не различали ничего, кроме огней автостоянок. Проехав пару кварталов вдоль невыразительных по архитектуре модерновых строений, мы оказались за чертой города. Вероятнее всего, за окном простирался живописнейший пейзаж, но оценить его красоту я, естественно, не смогла. Нам довелось увидеть только море света на автостраде да какието бесформенные тени по обеим её сторонам.

Через несколько минут омнибус свернул на шоссе и мягко и медленно вполз на холм. Под колесами хрустел снег, и казалось, мы катим по гравию. На вершине холма стоял большой старый дом — из узких окон первого этажа струился желтый электрический свет. Как нам объяснила экскурсовод, этот каменный, скрытый сухими ветками плюща дом служил гостиницей уже триста лет подряд. —.

Хозяйка гостиницы, дородная румяная дама, встретила нас у двери. Тихо шевеля губами, она пересчитала нас по головам, вручила буклет с информацией об услугах, предоставляемых постояльцам, и ознакомила с расположением номеров. Женщины отправлялись спать в комнаты по правой стороне коридора, мужчины — по левой. Мой номер представлял собой громадную комнату с такими высокими потолками, каких, думаю, я в жизни не видела. Вдоль стены стояли кровати и рядом с каждой — две тумбочки. На них лежали стопки изумительно чистого постельного белья. По комнате гуляли сквозняки.

Сначала я была в комнате одна и за это время успела сделать восхитительное открытие; ванная! Она располагалась в небольшом санблоке, отдельно от туалетов. На двери висел лист бумаги, на котором вам предлагалось записываться на очередь в ванную. В ближайшие полчаса на ванну никто не претендовал. Да и вообще, до приезда нашей группы здесь жили всего лишь четыре женщины. Я написала на листе свою фамилию и поспешила к тумбочке за полотенцем.

Потом я заперлась в ванной комнате, сунула карточку в автомат, на оплату, — получасовое блаженство стоило два фунта, около двадцати долларов. Я могла бы заплатить и десять раз по двадцать.

В кране чтото заурчало, и на пластиковое дно полилась горячая, слегка темноватая вода, над которой тотчас заклубился пар. Я разделась, залезла в ванну и стала ждать, пока она наполнится. Вода поднималась, и я наслаждалась, чувствуя, как мое тело погружается в тепло. Кожу пощипывало, жгло, словно её легонько хлестали крапивой, и это придавало всему действу особую пикантность. Я откинулась на спинку ванны. Кран умолк. Целых полчаса я проблаженствовала в теплой воде, ощущая себя дремлющей рептилией, В пакете под рукой лежали принадлежности для мытья, но я не в силах была и пальцем пошевелить. А потом вода вдруг стала уходить из ванны, и в дверь ктото постучал.

Я ещё не успела одеться, а моя соседка уже купалась. Когда же она появилась в комнате, выяснилось, что в Британии мы обе с ней — чужестранки и обе прибыли сюда из НьюЙорка; только, в отличие от меня, она попала в НьюЙорк с одной из канзасских ферм. Но тоже предпочитала ванну душу.

Я почувствовала растущее раздражение. Через несколько часов я поняла, в чем причина.

В холле было немноголюдно. Большинство студентов ушли на задний двор гостиницы — там, на открытой веранде, они курили, о чемто болтали. Я бы присоединилась к ним, но боялась выходить на холод с мокрой головой. Соседка по номеру предложила мне сыграть партию в шахматы. Играю ли я? Мы вернулись к себе, отыскали в одной из тумбочек фигуры и доску и принялись за дело. Она знала толк в шахматах, я же за последние несколько лет ни разу не притронулась к фигурам. Концовка партии немного напоминала ПёрлХарбор.

Мою «соперницу» звали Виолетта Брукс. Мне очень понравились и тот игровой стиль, который она проповедовала, и то миролюбие, с которым она меня разгромила. Виолетта была родом из Невады, а в Америке заканчивала университет. Мне очень хотелось поближе узнать о жизни в Неваде; однако Виолетта не собиралась особо распространяться об этом государстве. Ограничилась тем, что сказала — там вовсе не так плохо, как думают все вокруг. Правда, лично она, Брукс, возвращаться туда не намерена. Вопервых, ей не по душе анархия, а вовторых ей будет трудно найти там работу по специальности.

Возвратившись в холл, где было намного теплее, мы побаловались чайком, затем кофейком и полистали проспектыбуклетики, предоставляемые хозяйкой отеля его обитателям. В детстве Виолетта уже бывала в Англии — старшая Брукс взяла с собой дочь, когда совершала деловую поездку. Но в тот раз ничего, кроме Лондона, Виолетта в Великобритании не видела. По её мнению, понадобится неделя для того, чтобы бегло ознакомиться с основными достопримечательностями британской столицы. Ну, а у нас на путешествие по всей стране было отведено восемь дней.

Вскоре появился Джефф, и не один, а с целой толпой мужчин. Все были в снегу и навеселе. Перебрасываясь шутками, они сгрудились у плиты, на которой грелся чайник. Хозяйка гостиницы, заглянувшая в холл, пыталась урезонить расшумевшихся постояльцев суровым взглядом.

Оказалось, ребята ходили во двор и лепили там снежную бабу. Мы с Виолеттой выскочили на несколько секунд на крылечко, чтобы поглядеть, что же они там налепили. Их «шедевр» представлял — собой нечто среднее между ледяной горой и пышнотелой мадам. Ваятели окрестили свое творение «Венерой Дуврской».

Из всей туристическостуденческой группы только мы с Виолеттой не являемся гражданами Соединенных Штатов. Только нам с ней, как выяснилось в разговоре с ребятами, Москва откроет визы на въезд в Советский Союз. Американцам въезд туда закрыт. А мы с Брукс подумали, что неплохо бы нам, ко всему прочему, посмотреть ещё и Китай. Мнето это мероприятие вряд ли по карману, а у Виолетты куча денег — её мамаша содержит бордель. Ну, до февраля ещё можно повременить с решением.

Устроители тура учли, что мы пересекаем Атлантику, и заказали нам ужин на десять. Мы сели за столики всего на два часа раньше, чем сделали бы это, будь мы в привычном временном поясе в НьюЙорке.

Кашка с колбаской — кухня настоящих великобританцев! — то есть сардельки с картофельным пюре. Мнето наплевать, но Джефф сказал, что наконецто понял, отчего британцы избороздили все моря и океаны и создали Великую Империю: они искали приличную еду.

Затем нас попотчевали тепленьким пивком и под занавес угостили десертом — восхитительным безе из пустопорожних разговоров о том, какая изумительная экскурсионная программа приготовлена группе на завтра. И я отправилась спать.

Внезапно меня прошиб пот, хотя в номере было явно не жарко, закружилась голова. Меня обуял безотчетный страх… Вдруг дошло — я забыла принять таблетки. Я поужинала, и действиеклонексина ослабло.

Я достала из сумки пузырек с лекарством и, добредя до туалетной комнаты, запила таблетку водой. Мне удалось кудато присесть. Я обливалась потом. Зуб не попадал на зуб. Я ждала — когда таблетка подействует?

Вроде бы я не плакала, не кричала. А может, и плакала, и кричала. Помню, пыталась держать рот закрытым. Пыталась контролировать себя.

В любой момент я могу совершить непростительнейшую ошибку. Нажраться таблеток и успокоиться. А ведь ни от чего я не убежала, перебравшись на восток, в Британию. Лишь отложила решение своих проблем «на потом». А кончится плохо. Гравитация этого мира искажает отношения между нормальными людьми. Мне бы в Кейп сломя голову, да ждать, когда перепадет билет на посадку. И — скорее назад к Дэниелу, к миру и покою. Мне бы прочь от этой планеты — пусть сама пожирает себя. И только себя.

Таблетка, однако, отлично сделала свое дело. Что бы там ни происходило внутри меня — она загнала дьявола в загон.

Вскоре я уже устраивала себя в качестве собеседницы. Больно нужен мне Джеймс и вся его чертова свора! Бенни башковит, не пропадет, И Кейп никуда не денется. Сон свалил меня. Простыня была холодной и влажной, но я лежала тихотихо и сама себя согревала.

Бенни остается «при своих», но — куда ему от таблеток, от моих таблеток? «Лестница Якова» падает вниз, врезаясь в НьюЙорк. Виолетта глядит, на меня глазамипротезами Джеймса. А Джефф пытается изнасиловать Марианну, ремнями привязанную к седлу, голую и стоящую на задних лапах, словно она геральдический зверь, сошедший в мир черт знает с какого герба.

Глава 31. ЛОНДОНСКИЙ МОСТ

Подъезжая к древней столице, я настраивала себя на романтический лад: о, высокая культура цивилизации, о, великая история… Но вот я ступила на платформу — и столкнулась с вещами, далекими от романтики. Вы знаете, что такое «Око Господне»? Секта. С глазу на глаз я встретилась с «агнцами» — весьма прозаический вариант, если под прозой понимать анатомию и вывихнутые мозги.

Представьте себе дюжину «агнцев», эдакую шеренгу попрошаек, встречающих вас на перроне. И на каждом — балахон шафранового цвета. Они встречали нас без духового оркестра, но медные тарелочки и палочки у них были; если предположить, что они творили музыку, то она была мягкоминорной. Меня поразили черепа музыкантов. Один к одному: лобовые кости удалены хирургом, вместо костей и кожи — вставляется пластик, по всей видимости, чистый пластик. Для того, вероятно, чтобы потрафить Оку Господнему.

И были они явно не дураки, судя по тому, что корытце попрошаек, стоящее на перроне, пестрело, шелестело, звенело купюрами и монетами самых разных достоинств и стран. С кредитной карточки не подашь, и «агнцы» это учли, расположившись на платформе, то есть между поездом И обменным пунктом в Национальном Английском банке.

Они подлавливали приезжающих в Лондон весьма своеобразно. Один из «агнцев» держал над головой транспарантик: «Министерство путей сообщения Великобритании осуждает вымогательство!»

Еще одно чудо — лондонским такси управляют живые водители, и Джеффу пришлось разговаривать с человеком.

— Куда едем?

— Отель такойто.

Черная машина вынесла нас в ясное солнечное утро, под голубое небо; или, точнее, под ослепительно голубое небо, если помнишь о беспросветной облачности, обволакивающей НьюЙорк.

Акцент водителя — непередаваем. Понять его речь почти невозможно. Чуть позже мне разъяснили — это диалект кокни. Но болтал наш шофер, не переставая. Он повез нас к Темзе, прокатил мимо Парламента, Вестминстерского аббатства, Букингемского дворца, Гайдпарка. Мемориал Альберта — это фантастика, в смысле уродливости. В конце концов мы добрались и до Кенсингтона. Здесь находился наш отель. У одного из наших парней была с собой карта Лондона, и он сказал, что все это напоминает больше ознакомительную прогулку по городу, нежели поездку из пункта «А» в пункт «Б» по кратчайшему маршруту. Язык кокни мне непонятен. Могу, однако, предположить, что водитель заверил нас: в это время суток данный путь — самый короткий.

Когда мы добрались до отеля и пришло время расплачиваться, я взяла инициативу на себя, так как подумала, что никто в нашей компании — земляне ведь! — не умеет обращаться со светочувствительными кредитными карточками. А для меня — это дело привычное. Счетчик настукал двадцать один фунт стерлингов. Я решила дать шоферу три фунта на чай. Почему три? Да так легче считать, мне казалось. Я вставила карточку в компостер такси, промаркировала её и пустила по кругу, дабы знали, кто сколько мне должен. В это время шофер выгружал чемоданы и сумки. Глупая женщина! Я сняла со своего счета двадцать четыре фунта стерлингов и предложила каждому «скинуться» — по три фунта; затем сложила карточки в стопку, нажала на клавишу «Без кода» и в результате списала со своего счета ещё двадцать четыре фунта. Итого: сорок восемь. В нашей группе нашелся один умный человек. Он вернул мне тридцать фунтов — за ошибку.

Ну, да ладно. Когда мы добрались до цели, две другие студенческие группы уже находились в отеле. И вот: номера заказаны, и все «в ажуре», а кто с кем будет спать в этих номерах — не определено. Мистер Эппингворт, директор тура, прикинул: тринадцать женщин, одиннадцать мужчин, все номера на двоих, — он, губки поджав, в весьма корректной форме задал нам вопрос, суть которого… может, есть среди нас леди и джентльмен, пара, что не прочь поселиться вдвоем? Я моментально подумала о себе и Джеффе, но, вспомнив о своих вчерашних ночных, скажем мягко, сновидениях, на секунду отвлеклась — двое вскинули руки, только тут нас с Джеффом и ждали. От этих двоих просто веяло страстью.. Джефф перехватил мой взгляд и ответил, что называется, «в лоб». И, как ни странно, пульс мой не участился, но заработал мозг и выстроилась логическая цепочка.

Джефф — это да, это мужчина, но сейчас мне нужен не столько любовник, сколько друг. А потом, чересчур уж он крепкий американец, чтобы я игнорировала постель, если до этого дойдет: далекое и близкое, тот самый случай. Это ранит. И мне бы — повременить. Одно дело: плакаться в подушку, другое — выворачивать душу перед парнем из ФБР. Тут уж без разницы — что он за парень. Служба есть служба.

Вот уж десять недель, как я без мужчины. Ну, хоть хтонибудь в этом мире поймет меня? Лучше женщины женщину, наверное, никто не поймет. Мысль стара, но интересна, да? Я дважды пробовала на Девоне — так, без особого удовольствия. Но из всех тех, кого Господь высылал ко мне навстречу, истинно им были дарованы мне только женщины. Мужская поддержка? О'кей. И опереться на плечо. Все другое — второстепенное. А раз так… поддержку и плечо может обеспечить и женщина. Притом, что куда лучше поймет мое душевное состояние, чем какойто самец.

О состоянии. Я вышла из своего дремотнозадумчивого состояния, жогда услышала, как мистер Эппингворт предупреждает группу: азартные игры — это опасно. Понятно — холл, паб, значит, и игральные автоматы, — обдерут как липку в считанные минуты. Благо, от кредитной карточки кусочек не оторвешь и в прорезь автомата не кинешь.. •

Я подумала, что неплохо бы изучить их денежную систему. Коечто об этом я уже знала — система образования в НовоЙорке все же на высоте — и помнила, что фунт стерлингов равен десяти долларам, но дальше этого дело не шло. Я и понятия не имела, с чем едят английский шиллинг, — с золотым испанским дублоном или с пеликаном?

Мы с Виолеттой договорились, что снимаем номер на равных правах.

Через полчаса нам предстояла экскурсия по городу. Это — обязательная программа, а потом мы были предоставлены сами себе.Виолетта поставила свои вещи в уголке и открыла шторы. Комнатка показалась мне невзрачной, старой — вероятно, здесь жили уже тогда, когда никому на свете и не мерещился НовоЙорк, — но все в номере было чистенько опрятно, обои по стеночкам. Виолетта опробовала одну из кроватей, сев на краешек, — металлические пружины, классный старый стиль, и сказала мне: