«Федеральное агентство по образованию Ульяновский государственный университет История ...»

Наиболее многочисленной частью населения и наиболее далекой от науки является широкая общественность. Но, несмотря на ее отстраненность от научного процесса, важно отметить, что именно она является конечным потребителей результатов исследований. Это потребление никогда не происходит прямым образом, обычный человек не задумывается и не замечает, что в своей повседневной жизни использует результаты научного труда. Именно поэтому очень сложно сломить безразличие, и особенно негативное отношение к науке. Однако, изменить такое отношение важно потому, что из-за предвзятого взгляда на науку формируется непонимание всей важности прогресса, а также и безответственное отношение широких слоев населения к возможным отрицательным последствиям неправильного использования результатов научных исследований.

Проблема информирования об открытиях появилась с зарождением европейской науки. Не все ученые считали необходимым или верным популяризировать свои выводы, однако чем большее развитие получала наука, тем более актуальной становилась эта задача. Каждому времени соответствовали свои способы популяризации и можно отметить их различия и результативность. Анализ достоинств и недостатков всех методов позволит более рационально и эффективно внедрять новейшие достижения науки в повседневную жизнь общества.

Одним из первых примеров доступной популяризации может служить постановка на ярмарке пьесы, высмеивающей гелиоцентрическую систему мира. Этот фарс был разыгран в Эльблонге на масленице 1531 года, а также его увидела публика в Кёнигсберге и Данциге. В комедии голландца Вильгельма Гнафея, была предпринята попытка высмеять Коперника и его учение о движении Земли вокруг Солнца. ^[31]

Однако такого рода популяризация не могла стать в те времена массовой, поскольку не только была направлена на неподготовленную публику, но и требовала больших усилий. Также важно отметить, что целью данной постановки была не популяризация, а формирование именного негативного отношений к гелиоцентрической системе мира. Но данный пример, наверное, является уникальным в своем роде.

Еще один способ популяризации, не имевший своей главной целью распространения информации о научном открытии, были математические соревнования. Они проводились по инициативе знатных господ, но присутствовать на «поединках» могли и простые люди. Так, Фридрих II совсем не признавал рыцарские турниры. Вместо этого он культивировал математические соревнования, на которых противники обменивались не ударами, а задачами.

Большим успехом и популярностью пользовались анатомические театры. Особенно популярным времяпрепровождением было их посещение в XVII в. На исходе XVIII столетия нравы изменились, мертвое тело потеряло в глазах публики назидательную зрелищность. Анатомический театр остался интересен и был открыт только для лиц, обучающихся медицине. Для специалистов анатомические театры несли большую научную ценность, но для широкой общественности это было шоу, и большого популяристического эффекта не имело.

Как видно из предыдущих рассуждений, перечисленные способы не были нацелены на распространение знаний, поэтому и назвать их методами популяризации можно лишь потому, что они содержали элементы научных сведений. Широкая же общественность обращала внимание на них не с целью просвещения, а по причине зрелищность. Необходимо отметить этот момент, т.к. именно наглядность и элементы развлечения будут играть далеко не последнюю роль во всех последующих методах истинной популяризации науки.

Первым же методом, который действительно был направлен на распространение научных знаний, были публичные лекции. Проведение публичных лекций - весьма продолжительная университетская практика. Суть ее в том, что какой-нибудь знаменитый профессор читает лекцию не столько для студентов, сколько для всех желающих.

Ежегодные публичные лекции по анатомии, которые проводились деканами медицинских школ Амстердама, Лейдена и Делфта в XVII веке, запечатлены в официальных живописных портретах. Также среди ученых, читавших публичные лекции в следующие века можно назвать А. Седжвика, Дж. Генсло, Г. Деви, Д. Брагадино.^[32]

В России публичные лекции первым начал читать немецкий профессор Иоанн Георг Шварц. С декабря 1725 года Петербургская Академия наук регулярно проводила публичные собрания, которым придавалось тогда большое значение.

Публичные лекции, возникнув по указу от 6 августа 1809 года как чтения «для чиновников, службою обязанных», в Казанском университете в 40—60-х годах объявлялись лекциями для всех сословий, а в 70-е годы такие лекции организовывались как «чтения для народа» и «чтения для крестьян».

Важно отметить, что посещение публичных лекций долгое время были единственной возможность для женщин получения научного образования. В Германии женщины получили право обучаться в университетах лишь с 1890 г. В 1868 в Англии организуются публичные университетские курсы для женщин. В 1857 г. было разрешено женщинам присутствовать на лекциях в Петербургском университете. Одним из этапов борьбы за женский университет была организация в Петербурге в 1870 году систематических «Публичных лекций» для мужчин и женщин. Открывшиеся в 1876 году в Казани и в 1878 году в Киеве Высшие курсы для женщин имели по два факультета: физико-математический и историко-филологический.

В ХХ веке, в связи с общей доступностью получения образования, публичные лекции поменяли свое предназначение. Их чтение носит не только просветительский характер, но и подчеркивает их социальную значимость. Наиболее ярким примером таких лекций могут служить обязательные публичные выступления нобелевских лауреатов после вручения премии («Нобелевская мемориальная лекция»), которая публикуется затем Нобелевским фондом в особом томе.

Однако не каждый человек способен добровольно посещать публичные лекции. В первую очередь это связано с отсутствием определенной зрелищности и развлечения. Поэтому еще одним способом популяризации, отличающимся наглядность, является музей. И хотя главная функция музея не направлена на расширение именно научных знаний, они способствуют общему интеллектуальному развитию посетителей.

В 1694 г. аббат Ж.Б. Буазо пожертвовал монастырю св. Винсента в Безансоне свое собрание книг, картин, монет и медалей при условии, что оно будет доступно всем, кто пожелает использовать его в процессе обучения. Так появился первый французский музей, созданный «во благо общества». ^[33]

XVIII в. вошел в историю Европы как век просвещения и развития научных знаний. Особенно большое внимание в Испании в XVIII в. обращали на естественные науки, поэтому было решено, что первый публичный музей будет посвящен естествознанию. В 1785 г. для музея отвели место в большом парке Прадо, откуда и получил впоследствии название весь музей. Музей Прадо был открыт для широкой публики в 1819 г. Первым музеем нового типа был Британский музей в Лондоне (открыт в 1753 году). Для его посещения нужно было сначала письменно зарегистрироваться. Во времена Французской революции и под её влиянием Лувр (открыт в 1793 году) стал первым большим публичным музеем.

Кунсткамера, - первый государственный русский музей, - был создан в 1714 году «для поучения и знания о живой и неживой природе, об искусстве человеческих рук». Музей был задуман и создан с просветительскими целями, и Петр I считал, что охотников за знаниями надлежит «приучать и угощать, а не деньги с них брать».^[34]

И хотя, как было сказано выше, музеи отличаются большей наглядности, их главная функция не была направлена на распространение научных знаний. Поэтому многие ученые, понимая значимость популяризации научной деятельности, кроме публичных лекций использовали другие способы распространения информации о своих исследованиях.

Один из них - это написание адаптированных учебников, доступных для восприятия широкой общественности. В 1576 г. английский астроном Т. Диггес публикует популярное изложение теории Н. Коперника, и эта акция имела резонанс в Англии: идея подвижности Земли получила широкое распространение не только среди астрономов.

Книга Б. де Фонтенеля «Беседы о множественности миров» – популяризация идей Коперника. Успех книга имела огромный: она переведена почти на все европейские языки и имела множество изданий. На русском языке книга Фонтенеля в переводе книге А. Кантемира, сделанном в 1730 г., появилась в печати в 1740 г. под заглавием «Разговоры о множестве миров господина Фонтенеля парижской академии наук секретаря». И. Ньютона популяризируют Вольтер и прочие энциклопедисты, маркиз Ф. Альгаротти пишет "Ньютонианизм для дам", где дает изящное популярное изложение "Оптики".^[35]

Конец XVII в. ознаменовался появлением переводной и отечественной рукописной естественнонаучной литературы. "География, или Краткое земного круга описание", выпущенная в Москве в 1710 г. - первое известное нам печатное издание, отвечающее требованиям научно-популярной литературы. Из популярных книг первой четверти XVIII в. можно назвать ещё "Книгу мирозрения, или Мнение о небесноземных глобусах и их украшениях" Х. Гюйгенса, напечатанную в Санкт-Петербурге в 1717 г., а затем в 1724 г. в Москве.

Кроме доступного изложения фундаментальных трудов других ученых, многие мыслители сами издавали свои исследования для широкой общественности. Передовые русские учёные, начиная с М. В. Ломоносова, были пропагандистами науки. Труд И. М. Сеченова "Рефлексы головного мозга" - образец высокой научности и яркой популяризации. А. И. Герцен создал блестящие образцы популяризации философии и естествознания среди читателей различных возрастных категорий. Популярно-научные лекции и статьи К. А. Тимирязева, являются соединением строгой научности, ясности изложения, блестящего стиля. Книги А.Н. Крылова, хотя и были предназначены для специалистов, изложены в научно-популярном стиле. 

Из популярного изложения научных концепций под гнетом ускоряющегося темпа развития науки в XIX веке выделяется такой новый жанр литературных произведений как научная фантастика. Ж. Верн первым использовал этот жанр сознательно, распространив его на все свое творчество. У Ж. Верна научная фантастика служит исключительно пропаганде и популяризации науки как могущественной силы. Г. Уэллс создал синтетический научно-фантастический роман, где сплавлены воедино все основные виды литературной фантастики, и таким образом связал принцип научности с традицией художественной фантастики в мировой литературе.

Наибольшей популярностью жанр научной фантастики пользовался с конца XIX до второй половины XX века. Авторами произведений были не только литераторы, но и ученые, распространявшие таким образом свои научные взгляды в широкую общественность. Среди наиболее знаменитых ученых-писателей можно назвать К.Э. Циолковского, Я.И. Перельмана, И.А. Ефремова, Б.В. Ляпунова, М. Гарднера, А. Азимова, С. Гулда, К. Фламмарион.

Однако каким бы легким языком не были написаны книги научного и научно-популярного содержания, они многим тяжелы в восприятии по причине объемности. Поэтому еще один метод популяризации прочно занял свое место. Это научная журналистика. Наибольшей популярностью этот жанр пользовался с конца XIX до середины ХХ веков.

Развитие техники ХХ века позволило использовать новые методы для популяризации науки. Один из них - это художественные фильмы и телевизионные программы. Данный метод объединяет в себе не только наглядность и зрелищность, но и доступность восприятия. Можно выделить документальные и образовательные фильмы, главная функция которых именно обучающая. Также важно отметить документальные фильмы и циклы программ на телевидении. Причем нужно подчеркнуть, что важную роль в популярности программ сыграли ведущие – ученые. Кроме отдельных телевизионных фильмов и программ существуют научно – популярные каналы, специализирующиеся именно на программах подобного жанра.

Однако, несмотря на достаточно высокий уровень популярности некоторых познавательных передач и каналов, данный жанр телевизионных программ нуждается в особом внимании и материальной поддержки со стороны не только руководства каналов, но и государства. Говоря о правительственной поддержке научно-популярного телевидения за рубежом, важно отметить, что выделение прямых государственных субсидий не является характерной практикой финансирования вещания; вместе с тем в развитых странах мира создана база для функционирования общественного телевидения, инициатором развития которого выступает именно государство, формируя общественный совет, состоящий из авторитетных экспертов, поддерживая введение индивидуальной абонентской платы за просмотр общественных каналов и налагая на общественных вещателей ряд обязательств.^[36]

Не менее важную роль в популяризации играют научно-популярные художественные фильмы, являющиеся экранизациями книг этого жанра. Именно экранизация позволила еще больше расширить спектр целевой аудитории при популяризации науки.

Наиболее молодой и, наверное, наиболее перспективный метод популяризации науки это интернет. Современная молодежь не будет читать «бумажные» книги или смотреть научно – популярные программы по телевизору. Им интереснее и ближе читать электронные книги и смотреть те же программы по интернету. Это дает им возможность не только делать это в удобное для них время, но и обсуждать полученные сведения на форумах и различных соцсетях. Многие прогрессивные журналы имеют свои официальные сайты, на которых можно не только получать информацию, обмениваться мнениями, но и задавать специалистам интересующие вопросы. Также многие музеи имеют свои интернет ресурсы, что позволяет им проводить он-лайн экскурсии. Очень популярными являются электронные библиотеки. Многие крупные библиотеки мира создают не только свои электронные каталоги, но и открывают доступ к оцифрованным книгам. Увеличивается число специализированных научно - популярных сайтов. Журнал Scientific American опубликовал список 50 лучших научно – популярных и технических сайтов Интернета, победителей ежегодного редакционного приза Science and Technology Wed Awards. Также есть специализированные сайты для школьников.

Все перечисленное увеличивает доступность, в том числе, научной информации, что положительно влияет на популяризацию науки.

Но каким бы ни был современный метод популяризации науки, всегда остается ее главная угроза – это лженаука. Современные интернет источники обилуют псевдонаучной информацией, многие телевизионные каналы транслируют фильмы и программы лженаучного и антинаучного содержания. Наибольшая опасность состоит в том, что обыватель часто не в состоянии отличить истинное научное знание от откровенной лжи. Даже если не говорить об экономическом содержании данного явления, то важными являются социальные и мировоззренческие последствия этой дезинформации.

Непонимание реального научного содержания какого-либо открытия, сопровождающееся ложными данными, может приводить к социальным протестам, что серьезно мешает дальнейшим исследованиям.

С другой стороны, часто именно проекты по лженаучным исследованиям получают наибольшую информационную и финансовую поддержку. В 1998 г. при Президиуме Российская Академия наук была образована Комиссию по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований. Комиссия ставит своей задачей, прежде всего, положить конец практике бесконтрольного финансирования лженауки государством и с этой целью добивается непременной официальной экспертизы любых масштабных государственных проектов в области науки и техники. Другой задачей Комиссии является доведение до общества мнения специалистов о конкретных «достижениях» лженауки. Комиссия издает свой бюллетень «В защиту науки».^[37]

Популяризация науки среди широкой общественности – важный и сложный процесс. Не всегда ученые и научные организации понимают необходимость данного явления. Однако большая часть представителей научной элиты признают и активно принимают участие в распространении данных о новейших исследованиях. Различные методы, с помощью которых можно информировать население, имеют разную целевую аудиторию и разную степень эффективности. Для полноты результата необходимо не только комплексно использовать все эти способы, но и искать новые, соответствующие современным тенденциям.

И.Г. Антипова

Знание в научной психологии как объект исследования психосемантики

С классической точки зрения проблема получения знания, выдвигаемая наукой, упирается в проблему метода и все актуальные научные проблемы восходят к проблеме адекватных методов. Вместе с работой над получением знания осуществляется и разработка методов, в числе которых методы исследования научного знания. Одним из эффективных методов исследования научного знания может быть названа психосемантика, отражающая возможность проблематизации классического понимания метода и знания, которым обладает ученый.

Психосемантика в исследовании научных

систем значений

Психосемантика, не навязывая ученому ни категорий, ни схем исследования, ни способов интерпретаций, реализует то понимание научного знания и мировоззренческое толкование проблемы знания, которое присуще данной науке. В этом преимущество психосемантики, работающей с теми же категориями, что и ученый, отражающей те системы методов, что и деятельность ученого, толкующей результаты своих исследований в мировоззренческом контексте, в котором существует ученый. Научное знание в отечественной психологии сделал предметом исследования В.Ф. Петренко, показав на своем опыте возможность реконструкции семантических пространств ученого, знания которого репрезентируют понимание категориальных оппозиций в научной школе А.Н. многими приверженцами этой школы^[38]. Психосемантика раскрывает двойственность научного знания, существующего объективно и субъективно. Однако эффективность психосемантики раскрывает ее ограничения, ставя вопрос границ субъект объектного пути получения знания. Метод психосемантики открывает слишком много из того, что есть субъектный способ мыслить и категориальная форма деятельности. Психосемантика, осуществляя прорыв в научном исследовании знания, не решает проблему отражение versus конструирование. Эти соперники опираются на классическое толкование субъекта и науки, что затрудняет решение проблем того, как возможна эффективность методов психосемантики, как существует классический субъект и его знание, как возможно эффективно исследование субъекта, как возможен классический субъект, который субъективно отражает или конструирует предмет. Эти проблемы отражают сегодня дискурсы освобождения субъекта и его индивидуальности. Но дискурс освобождения опирается на оппонента в той же классической системе категорий и практики и мест, что и задает лишь зависимость от другого в этой практике, но никак не освобождение. Эти вопросы не только практические, как те которые решает феминизм, постколониализм, практики сексуальных меньшинств, эти вопросы практические, актуальны для науки как практики получения знаний, практики регулирования знаний и театрализации знаний.

Методология психосемантики и проблематизации классического субъекта

Психосемантика, участвуя в трансформации методологии научной психологии, репрезентируя субъектную парадигму анализа данных и становясь альтернативой классической психометрической парадигме, накапливая эмпирию, оказывающуюся релевантной для различных теорий в психологии, пока не раскрывает в исследованиях систем значений наработки психологии субъектности. Психосемантика как система эмпирических исследований индивидуального видения мира не тематизирует абстрактную сущность субъекта, но апеллирует к готовой методологии субъектности деятельностного или конструктивистского подхода, что является адекватным методологическим шагом, но не в условиях изменения образцов исследования субъективного и возможностей управления человеком и его категориальным видением, причиной которого (изменения) стала и психосемантика, в частности. Исследования, опирающиеся на теорию А.Н. Леонтьева и изменяющие толкование (понимаемое классиком отечественной психологии как открытое для переосмысления) субъектности, рассмотрение проблем конструктивистского подхода (например, того, что сконструированная выбранная идентичность оказывается профанной и неудовлетворяющей субъекта^[39], трактовка культуры, проблематизирующая теории субъектности лишь по отдельным принципам, но не по логике, противопоставляемые классическому толкованию, реально аппроксимирующие образ автономного и управляющего деятельностью индивида, все это оказывается пока невостребованным в психосемантике не столько из-за преимущественного внимания к эмпирии, отражающей конкретные факты существования индивидуальной субъективности, сколько в результате принятия классической трактовки субъектности. Методологию психосемантики А. Г. Шмелев видит в деятельностном подходе к сознанию, передовая методология которого была ограничена «архаичной эмпирико-методической парадигмой»^[40]. Проблему эту решает психосемантика, разрабатывая адекватные методы. Называя в качестве методологии психосемантики теорию А.Н. Леонтьева, А.Г. Шмелев пишет, что не рассматривает «теоретическую оппозицию, существующую в советской психологии по отношению к деятельностному подходу в трактовке А. Н. Леонтьева... что, …кроме спорных вопросов в методологии советской марксистской психологии существуют и общие принципы, разделяемые на методологическом уровне. В частности, это методологическая оппозиция «субъект — объект». Естественные науки изучают «объект-объектные» взаимодействия. В языке естественных наук… субъект описывается в «объектном» языке — как «объект со свойствами». …»^[41]. В отечественной психологии субъект рассматривается в своей активности, как субъект деятельности, воздействующий на объект в связи со своими целями и образами объекта. Предпочтения как пристрастность субъекта и психическое отражение объекта допускают «психологический язык описания»^[42]. В.Ф. Петренко во многом солидарен с А.Г. Шмелевым, но методологию психосемантики связывает с конструктивизмом^[43]. По В.Ф. Петренко в психосемантике психическое отражение понимается как моделирование, которое включает в образ аксиологические компоненты. В психосемантике реализуется принцип дополнительности Н.Бора, поскольку рассматриваются разные, не сводимые картины мира у разных индивидов. Также психосемантика взаимосвязана с теорией динамических систем и методологией синергетики^[44]. Психосемантика апеллирует в своей методологии к пониманию субъекта, однако многие проблематизации субъекта научного знания и субъекта других форм знания пока психосемантикой не востребованы.

Методология субъекта сейчас одна из актуальных тем в научной психологии, субъект сейчас переосмысливается различно, в различных контекстах и в связи с различными практическими проблемами. Теория субъекта, открывая методы исследования субъективности, трансформирует практику, тогда как практика управления человеком (в педагогической работе, СМИ, маркетинге, рекламе) изменяет субъекта, условия его существования и воздействует на теорию субъекта, не только предъявляя теории практические вопросы, но насыщая теоретические исследования фактами, сконструированными за границами научных исследований. Сейчас теория субъектности, даже не гуманитарного типа, переосмысливая субъектность, раскрывает его активность неклассического типа. Психология активности апеллирует к исследованиям Н.А. Бернштейна, последние рассматриваясь В.Ф. Василюком в контексте методологических проблем, дают толчок к переосмыслению теории субъектности^[45]. Переосмысление субъекта осуществляется в рамках обсуждения принципов детерминации и самодетерминации.

Субъект классический задается идеальными целями и принципами, которые не только предсуществуют субъекту, но и, будучи надындивидуальными, задают становление субъекта по образцу, индивид, чтобы называться субъектом, должен реализовать этот идеал. Сейчас в психологии субъект рассматривается в своей активности выходящей за границы предзаданного, ответственно выбирая непредрешенное, становясь субъектом своей активности. Этот выход реализуется как принцип самодетереминации, как неадаптивная активность^[46].Становление субъектности рассматривается в инверсии готовых культурных форм^[47]. Классические проблемы субъекта, управление конкретным действием, осуществление цели, саморегуляция, сейчас оказываются лишь узким классом проблем, не репрезентирующим все вопросы, задачи, решаемые человеком и приемы постановки проблем. В определенном узком смысле можно сказать, что как классическая наука рассматривается в качестве фрагмента (на низких скоростях) постнеклассической^[48], так и проблемы классического субъекта лишь часть проблем, причем элементарных по форме, которые ставит сейчас человек.

Субъект переосмысляется в практиках феминизма и заявления женского субъекта, принципиально не сводимого к классическому, мужскому субъекту^[49]. Субъект переосмысляется в связи с исследованиями диалогизма субъективности, становления с Другим. В психосемантике эти исследования субъектности пока не осмыслены, поскольку психосемантика конструирует условия для действия субъекта классического типа, для решения вопросов преимущественно классических, для раскрытия категориальных структур и категоризации объектов в разных контекстах. Однако субъект в реальных взаимодействиях с другим в апелляции к Другому, в месте Другого, субъект, заботящийся не об адекватности отражения или конструирования объекту или условиям коммуникации, но заботящейся о легитимации своего основания со стороны Другого, этот субъект и его категоризации пока в психосемантике не рассматривается. Идеологический контекст конструктивистских идей, политик конструирования своей идентичности как освобождения от власти, означивающей в принудительных формах субъекта, для психосемантики, в целом, чужд. Отечественная психосемантика в своей методологии (в методологических исследованиях А.Г. Шмелева) и идеологии восходит к деятельностному подходу, который проблему легитимации основания субъектности решает в партисипации к объекту, репрезентирующему установившуюся культурную иерархию. Проблематизации этой легитимации не были востребованы в научной психологии и не ставились как проблема, не отражались в качестве нужды тематизировать эти вопросы теоретически, тогда как в зарубежной мысли, в конструктивизме совсем другой контекст мысли, который нуждается в уважении и понимании, учете как объективное основание научного хода мысли.

Наряду с названными течениями, в которых переосмысляется субъектность, открывается возможность постановки проблем субъектности не только в контексте протестного дискурса феминизма, постколониализма и сексуальных меньшинств. Этот контекст протеста обладает значимостью для культуры, но включен в тесный диалог с практиками классической культуры, логоцентризмом и потому не всегда раскрывает проблемы существования человека в культуре. И не может считаться парадоксом то, что забота о субъектности оказывается ограничением проблем субъектности. Озабоченность женским субъектом или гомосексуальным субъектом или подчиненностью субъекта его называнию со стороны дискурса власти (оклику власти, Луи Альтюссер) обладает значимостью для практики исторического изменения субъектности для практики диалога. Феминизм, постколониализм, течения сексуальных меньшинств проблематизируют практики и теорию субъекта, раскрывают реальные проблемы, например, гомосексуалистов и принудительной гетеросексуализации^[50], которые надо решать, однако втянутость данных течений в определенную практику дает как актуальное звучание этим дискурсу, так и односторонность взгляда. Преимущество оказывается ограничением. В конечном счете, это сужает и проблемы субъектности женского, гомосексуального, безумного индивида, дискурс которого стараются освободить (М. Фуко). Рассматривать субъектность не в универсальных оппозициях, что подлежит сомнению и критике в феминизме, теоретических дискурсах сексуальных меньшинств, но и не частную субъективность, как женского субъекта или гомосексуалиста, но рассматривать проблему субъекта возможно, ставя вопрос о культуре. Поскольку и классический субъект, и гомосексуалист, и женский субъект, и ненормальный, не смотря на его определения и окликание власти (Луи Альтюссер) или самокатегоризацию, всегда наличествует в культуре, всегда становится другим для кого - то, всегда осуществляет практику культуры. В этом контексте подход А.А. Пелипенко^[51] может открыть для рассмотрения вопросы и задачи, решаемые субъектом и даже психосемантикой, не эксплицируемые в последней из-за определенного понимания культуры. Теория А. А. Пелипенко открывает возможность видеть проблемы существования человека как культурного в культуре, данная теория раскрывает те вопросы, которые решаются вне осознания их в качестве культурных и потому ограниченно. По А. А. Пелипенко культура выступает как система «принципов смыслообразования и феноменологиче­ских продуктов этого смыслообразования»^[52]. Бинарность является «универсальным кодом описания мира, адаптации в нём и вообще всякого смыслообразования и формообразования в культуре»^[53]. «Оппозиция дискретное—континуальное может быть отнесена к числу универсальных дуализующих принципов … потому, что, как и оппозиция имманентное—трансцендентное, она принципиаль­но неснимаема. Поток психической активности континуален, но в то же время квантуется на дискретные акты…Снятие оппозиции дискретное— континуальное, … всегда носит частичный и услов­ный характер»^[54]. Попытки зарастить разрыв бинарности «лишь отслаи­вает от сферы трансцендентного смыслы и вписывает их в систему всё того же имманентного культурного опыта»^[55].

Субъект осуществляет попытку обрести «утраченную… всеобщую онтическую связь всего со всем в специфической культурной, антропной, модальности…»^[56]. Попытки лишь наращивают бриколажные цепи партисипации и накапливают запас артефактов культуры. Наука как часть культуры дает возможность партисипации к Объекту, ставя условия для субъекта, в которых он и наращивает артефактный запас культуры. В этом понимании понятие субъекта не может быть связано с психологизмом и субъективностью, неприемлемыми для науки, как классической, так постнеклассической, поскольку субъект не рассматривается натуралистически в качестве системы понятий, искаженных по причине индивидуального взгляда, системы целей, которые в случае их правильности, легитимируют индивида в его попытках стать Субъектом, системы потребностей, противостоящих культурным идеалам. Субъект решает не проблему адаптации или объективного отражения, но проблемы культуры средствами культуры и находясь в культуре. В этом контексте существование субъекта в культуре не есть так, что субъект игнорирует какую-то объективную реальность за границами культуры, знаемую только наблюдателем, занимаясь текстами, интерпретациями, систематизацией научных знаний. Это понимание также лишь очерчивает границу культурного и некультурного, задвигая то, что именуется реальными проблемами, адаптацией, научным знанием, за эту границу, известную наблюдателю, но не реальному субъекту. В этом случае игнорируется то, что занятия текстами, артефактами культуры может быть объективно важным.

Для постмодернистов не первого ряда все релятивно, но, по ироническому замечанию А.А. Пелипенко, тираж и гонорар незыблемы. Труд может быть артефактом, занятия с артефактами может адаптировать. Именно рассмотрение субъекта в культуре дает возможность осмыслить эти факты, ученый как субъект не должен объективно отражать предмет, но делает это всегда культурно и в культуре, для существования культуры. Субъект не как носитель объективных понятий, потребностей и субъективного видения предмета, но субъект в его попытках решать проблемы культуры. Что станет объективным или искаженным и субъективным, это решает культура, культура берет от ученого, работающего над проблемой, знание как объективное или субъективное неверное. Культура задает возможности, проблемы, средства существования субъекта, тогда можно рассматривать субъекта не как реализатора правильного выбора, в случаях когда выбора нет по причине очевидности правильного решения, не как корыстно обслуживающего свои потребности, противостоящие культуре, но субъекта как способа существования культуры. Тогда субъект может рассматриваться в своих неадаптивных формах (В.А. Петровский), в инверсиях культурных форм в обучении (В.Т. Кудрявцев), в границе с объектом (А.Ш. Тхостов), в активности выстраивания деятельности (Ф.Е. Василюк)^[57]

. Понимание субъекта в культуре дает возможность осмыслить наработки психологии и переосмыслить проблему научного знания как объективного versus субъективного. Психосемантика дает изощренный метод исследования субъективности и показывает свои ограничения, которые указывают на то, что классические оппозиции, не только не становятся опорой и основанием для субъекта в хаосе, но оказываются результатом его активности, допущений и освоения. Но результатом не целевой активности классического субъекта, который обладает объективной точкой зрения и может выбрать правильный путь, но результатом полагания бинарностей субъектом, это полагание становится проблемой, смыслом для субъекта, артефактом и вопросом для культуры. Психосемантика, давая разворачивать практику работы с индивидом, исследование субъективности, приемов управления сознанием, работает на изменение субъективности. Однако психосемантика пока моделирует узкий класс условий категоризации, апеллирует к субъекту, который противостоит объекту или субъекту конструирования картины мира (конструктивизм рассматривается прежде всего проблемы гносеологии, но не проблемы существования человека, хотя практики конструирования идентичности и протестного дискурса становились как практики в и для существования индивида). Переосмысление методологии субъекта может раскрыть возможность разработок практического плана, поскольку методология задает условия постановки проблем и открытия методов, приемов интерпретации

Методы исследования значений в психосемантике с точки зрения субъекта

Психосемантика реконструирует системы значений, научные, обыденные, индивидуальные и самоорганизующиеся. Наличие и возможность различных систем значений и их самоорганизация объясняются адаптивными принципами, нуждами актуальной деятельности. Культура в этом контексте оказывается системой этих принципов и деятельностей, их продуктом и категоризацией. Системы значений могут «подстраиваться» под контекст деятельности, что выражается в изменении значимости признаков объекта в связи с деятельностью. Категоризация может «перестраиваться … репрезентативные системы функционируют не как жесткие, застывшие структуры (с базисом координатных осей в случае пространств), но как подвижные самонастраивающиеся системы», это означает изменение способа категоризации в зависимости от содержания^[58]. Категоризация обусловливается деятельностью, в которой ставятся задачи видеть объект так, как это принято в сообществе, категории, задается контекст, в котором субъект подстраивает категории под нужды осуществляемой деятельности. Категоризация осуществляется целостным субъектом, хотя и заданным сообществом, деятельностью и контекстом, но отделенным от них, несущим ответственность по заданным критериям за свое поведение. Категоризация осуществляется для адаптации, для деятельности, для адекватного решения задач. Культурные проблемы индивида могут рассматриваться лишь как одни из многих. Психосемантика не дает альтернативы для известных классификаций потребностей, в которых культурные называются хотя и над всеми прочими, высшими, но все же потребностями. Психосемантика, по мнению исследователей индивидуальных категориальных структур, изменяя сознание человека, давая средства для этого изменения, не рассматривает то, какие культурные проблемы решает человек.

Исследования психосемантики открывают то, как человек осуществляет категоризацию объектов и изменяет категоризацию в разных контекстах деятельности^[59]. Исследования дают важные выводы и адекватны практическим результатам управления сознанием человека. Надо признать, что человек старается адаптироваться и подстраивается в своей категоризации объектов под контекст деятельности или контекст удовлетворения потребностей. Человек категоризует различно объекты когда дарит и получает подарок, когда обиделся и оказался причиной неприятностей другого, когда трудится и получает результат случайно. Однако возводить эти факты и изменения категоризации к адаптивному принципу, постулировать адаптацию и деятельность, которая удовлетворяет потребности или реализует идеалы сообщества, коллектива (деятельность по А.Н. Леонтьеву коллективна и это постулат советской психологии, человек, который вносит вклад в коллективную деятельность, получает свои возможности адаптации в сообществе), значит полагать адаптивный взгляд на культуру. С этой точки зрения не понятны факты, что слишком много из того, что культура задает, награждает, становится совсем не адаптивным, разрушительным и лишь воспроизводящим культуру, но разрушающим индивидуальность и адаптацию сообщества. Культура оказывается слишком затратной для индивида, сообщества и природы, но работает культура на свой ход установления бинарных оппозиций. Эта задача осуществляется в деятельности, средствами деятельности, за счет стараний деятельности. Много фактов существуют, указывающих на то, что человек согласен на деятельность не для адаптации, но для партисипации к объекту, который существует в данной культуре как объект установления бинарных оппозиций. Это есть установление деятельности, в деятельности и в результате осуществления деятельности есть семиозис, за счет которого культура существует, существует как становление^[60].

Человек не адаптируется в деятельности, но осуществляет деятельность как культурную форму, дающую ему решать проблемы полагания бинарности. Человеку важно в деятельности, в коммуникации, в наслаждении обрести объект партисипации. Это старание и желание человека культура задает, но использует для того, чтобы заставить человека делать то, что ей важно^[61]. Культура задает и заставляет, получает от человека результат как наработанные системы категорий, действия категоризации, подстраивание и проверку систем категорий в разных контекстах деятельности. Тогда можно заметить, почему, как и в каких случаях выводы психосемантики оказываются верными. Верными настолько, что не только подтверждаются практикой, но даже эту практику задают, выводы психосемантики осмысливаемы в русле идеи семиозиса^[62], психосемантика престижна в научных исследованиях сознания и дискурс психосемантики узнается как актуальный, эффективный и разумный.

Психосемантика обладает методами исследования, нереализуемыми в традиционном подходе. В психосемантике исследуются субъективные семантические пространства, которые могли исследоваться в традиционной психометрике лишь объектно. «Традиционная психодиагностика личности всегда находилась перед дилеммой: либо стандартизация, либо индивидуализация диагностической процедуры», применяя массовые стандарты, сформулированные «в результате статистической обработки массовых, популяционных результатов выполнения теста». Психосемантические методы решают дилемму^[63]. А.Г. Шмелев рассматривает психосемантику как репрезентирующую субъектную парадигму. Традиционная психометрика, как объектная парадигма использует данные, описываемые в прямоугольной таблице «индивид — характеристика». «Экспериментальная психосемантика оперирует объемными трехсторонними матрицами типа «объект — категория — индивид», что создает объективные возможности для построения эмпирических моделей на основе принципа «субъектности»^[64]. «Однако не… любая трехсторонняя матрица данных вводит исследователя в субъектную парадигму…. о субъектной парадигме имеет смысл говорить тогда, когда… стимульный объект из набора стимулов получает в эксперименте регулярное разнообразие значений по различным субъективным характеристикам в рамках одного индивида»^[65]. «На уровне человека отражение … опирается на единицы, аккумулирующие общественный опыт,— значения. В этом смысле естественно сформулировать задачу эмпирического метода — не описывать человека как объект со свойствами или только лишь как носителя чувственных форм отражения, но вскрывать субъективную систему значений, с которой человек подходит к взаимодействию с объектом»^[66].

Психосемантика, становясь альтернативой бихевиористическому подходу, описывающему реакции на стимулы, рассматривает регуляцию деятельности человека со стороны образной модели, реконструируемой в психосемантике в категориальном содержании. Данная модель не сводится к отражению стимула. Психосемантика включает приемы «парной оценки сходства (или свободной классификации)», «испытуемый получает полную свободу в выборе критериев сходства»^[67]. А.Г. Шмелев, называя деятельностный подход в качестве методологической основы психосемантики, указывает на предметность как важный принцип в исследовании значения, понимаемое как «описание действий субъекта на языке возможностей», которые составляет объект. «Означивая объект, субъект превращает его в предмет деятельности, конкретизирует его функциональный статус в системе деятельности»^[68]. «С точки зрения теории деятельности, акт категоризации внешнего предмета (или события) состоит главным образом в том, чтобы определить, какое функциональное место займет данный предмет в структуре деятельности субъекта: место мотива, цели, условия, способа деятельности (исходного материала, продукта, … условия и т. п.)»^[69]. «Субъектная парадигма анализа данных, активно развивающаяся в экспериментальной психосемантике, является релевантной теоретико-методологическим схемам, в которых постулируется активный характер психического отражения». Индивид рассматривается как «самоорганизующаяся и саморегулирующаяся система — как субъект деятельности»^[70]. Психосемантика решает проблему того, что субъект, обладая саморегуляцией, не подчиняется воздействию и не включен в действие закономерностей объективного мира. Субъект оказывается вне системы закономерностей и объективных фактов, устанавливаемых науками. На этот вопрос отвечает психосемантика: «закономерный характер этих фактов… исследователю установить только реконструкция той актуальной системы значений, которая направляет процессы регуляции поведения субъекта в данный момент. Означивая ситуацию, приписывая ее объектам определенные значения, субъект фактически актуализирует определенные алгоритмы поведения в отношении этих объектов…» Актуализация алгоритмов, как метафорически выражается А.Г. Шмелев ««разговаривает» на языке тех признаков объектов, которые имеют для субъекта функциональное … значение. Поиск приемов научно объективной реконструкции систем значений осуществляется в экспериментальной психосемантике»^[71].

Психосемантика претендует на объективное описание детерминации поведения, включая в систему причин поведения системы категорий или значений субъекта. Система значений работает как ««системообразующий фактор», который «как бы задает» направление действия «закона»… Объективный метод в психологии не может быть построен без решения задачи эмпирического моделирования «субъективных квазипространств»^[72]. В исследованиях В.Ф. Петренко применяется описание индивида через оценку его поведения в предложенных обстоятельствах, реконструируются семантические пространств поступков. Наличие в семантическом пространстве поступков значимых других дает способ реконструировать мировосприятие исследуемого^[73]. Исследование мировосприятия и субъективных категоризаций указывают на раскрытие способа существования человека в культуре, именно в категоризации человек становится субъектом культурного видения. Однако понимание культуры, которая «старается» для нужд адаптации и реализации идеальных целей сейчас можно считать фрагментарным, также заданным попытками решить парадоксы культуры. Культура это пространство взаимодействия с другим, но с апелляцией к своему Другому. Продуктивное различение другого и Другого Ж. Лаканом в данном контексте возможно переосмыслить как взаимодействие с другим (не в качестве я, воображаемого и становящегося частью субъектности), натурально понимаемым как другой человек и становящийся объектом для воздействия и партисипацию или апелляцию к Другому как объекту присоединения, как субъекту, обладающему правилом, логикой присоединения, от которого индивид ожидает одобрения за правильные реакции. Субъект в культуре не может быть в одном месте, по Ж. Лакану, субъект не там, где мыслит. «В месте, где возникает мысль, никакого мыслящего субъекта не может быть» ^[74]. Однако множество исследований говорят, что субъект именно там, где мыслит, значит, надо допустить наличие субъекта и там, и не там. Для психосемантики эта возможность указывает на наличие способа манипулирования своими значениями. Факты того, что человек усваивает то, что ему выгодно или какие то категориальные оппозиции, работающие в качестве систем знаний могут стать престижными в коммуникативном контексте и субъект может показывать наличие различения, эти факты говорят о манипулировании своими категориями в контексте связи с Другим. В своих методических работах психосемантика не навязывает индивиду категорий, пытается максимально раскрыть наличествующие системы значений исследуемого индивида, но понимание функционирования этих значений и возможности реализации их индивидом при работе с тестовыми заданиями, восходит не только к определенным психометрическим моделям, но к пониманию субъектности. Психосемантика не завязана на определенном толковании сознания, хотя эксплицитно указывается в качестве методологии деятельностный подход и конструктивистский, но методики психосемантики дают накапливать эмпирию всем, кто применяет эти методики, вопрос теории рассматривается лишь как вопрос интерпретации данных. Наряду с этим важным пониманием условий реализации психометрических возможностей психосемантики надо учесть и то, что проблемы, решаемые индивидом, который реализует свои системы значений для конструирования или отражения (по усмотрению идеологии) объекта, эти проблемы рассматриваются в контексте понимания субъектности. Это проблемы адаптации, саморегулирования, осуществления цели, но никак не проблемы культурного становления субъекта. Звучит абстрактно, но эти проблемы не уровня высоконравственного выбора, но проблемы полагания бинарностей, в которых человек занят не адаптацией, но проблемой культуры. Трактовка культуры показывает не абстрактный, но реальный смысл тех культурных вопросов, которыми занят индивид, хотя бы и ставящий проблемы адаптации, но именно в адаптации осуществляются и становятся, решаются проблемы культурного субъекта.

Психосемантика в осмыслении проблем

субъекта и научного знания

Актуальность психосемантики по интонации дискурса, по принципам и методам, открывающим приемы категоризации объектов, заметна и может быть обоснована с апелляцией к актуальным вопросам практики и методологии, теорий гуманитарных дисциплин. Психосемантика по своему старается решить проблемы знания, научного и обыденного знания, дать возможность тонких различений. В известном смысле психосемантика, как практика работы с сознанием дает толчок на пути семиозиса, интенсифицирует различения и дробление артефактуального запаса культуры^[75], что и становится шагом к кризису. Вне моральных оценок этого надо научно поставить вопрос о возможности в психосемантике осознания того, что исследования категоризации дают культуре и как изменяют культуру. Проблема состоит не столько в ограниченности интерпретаций психосемантики и не широком понимании того, что говорят данные исследований, сколько в апелляции к классическим оппозициям субъекта и объекта, кажется решенным вопрос о возможности исследовать субъективность в этой оппозиции. Субъект часто подлежит управлению со стороны и может быть исследован как система свойств, даже свойств индивидуального видения мира, но субъект может показать в рамках исследования и другие свойства, заметить которые трудно из линейной картины субъектности. Именно вопрос возможности субъекту стать объектом исследования и реальной эффективности психосемантических методик, будучи обсуждаемым, мог бы расширить горизонты методического плана, интерпретативные возможности и показать, как возможны эффективные продвижения психосемантики сейчас в исследовании сознания. Вопросы методологического плана затрагивают исследования психосемантики, когда последняя пытается рассматривать условия своей сейчас признанной эффективности, хотя решаться могут скорее на уровне методологического обсуждения проблем широкого плана, проблем исследования сознания, субъектности в целом. Раскрыть возможности психосемантики устанавливать акты категоризации ученым и результаты управления научным знанием с использованием изощренных и эффективных методов психосемантики, возможно при условии осмысления субъекта в культуре, как бытии человека. В данном подходе наука теряет место над культурой, обладания объективным знанием, но получает реальные возможности вернуться в культуру как важный субъект культуры. Тогда научное знание становится не абстрактным и противостоящим практике, не потому что внедряется, используется и адаптируется к потребностям практики, но потому что, знание оказывается результатом деятельности субъекта в культуре и наука как культурная система дает разные возможности субъекту. Использование научного знания для удовлетворения амбиций, исторический характер научного знания, мировоззренческая заданность научных знаний и принятия научных открытий в сообществе, все эти проблемы в случае культурного понимания субъекта, не станут корыстно использоваться для эпатирования фактами субъективизма ученых, становящихся всегда неизменно предметами шутки и иронической критики. Психосемантика, изменяясь в ходе трансформации понимания субъектности, может открыть и возможности для переосмысления научного знания и утонченные методики его исследования.

П.В. Бережанский, Ю.С. Бережанская, Л.И. Гайнутдинова

История развития учения об управлении

знаниями

В современных условиях рыночной экономики одним из главных приоритетных направлений повышения эффективности производства является выработка основных теоретических и методологических положений по использованию менеджмента знаний в практической деятельности организаций. Главной задачей управленческой мысли становится выявление новых эффективных критериев совершенствования системы управления с помощью разработки конкретного алгоритма действий по ряду проблем и, конечно же, анализа накопленного отечественного и зарубежного опыта.

Любая деятельность зарождается с потребности человека, предприятия, социума, затем развивается, видоизменяется и превращается в фактор исторической тенденции (структурированной), что является неотъемлемой частью будущего. Это очень сложный, но интересный процесс. Анализ исторических эпох и тенденций развития передового опыта управления знаниями позволяет лучше понять настоящее, определить пути выхода из сложившейся кризисной ситуации и спрогнозировать развитие в будущем. Учреждения, которые стремятся стать передовыми в своей сфере, должны активизировать свой внутренний потенциал, использовать все, ранее невостребованные средства. Основной ресурс для повышения конкурентоспособности организации при равных финансовых возможностях предприятий – знания. Обращение к человеческому фактору, к знаниям - это революционный переворот в науке управления и менеджмента. Поэтому изучение истории развития менеджмента, а менеджмента знаний в частности, крайне актуально.

Концептуальный каркас, составляющий краеугольный камень современного менеджмента, все чаще и чаще оказывается неадекватным современным задачам и даже самой их постановке. А. И. Уемов, ссылаясь на источники XIX века, отмечает, что Лейбниц был последним человеком, знавшим «все на свете»^[76]. Действительно, еще в XVIII в. объем знаний был таков, что ученые того времени могли знать несколько языков, проводить опыты и делать открытия одновременно по многим дисциплинам, а в дополнение к этому заниматься поэзией. В настоящее же время, знания разрослись до такой степени, что не представляется возможным охватить не только весь их объем, но даже и отдельные его области.

Еще в 1891г. академик Е. С. Федоров отмечал, что главным средством прогресса является не приспособленность к определенным условиям, а способность к приспособлению. На современном этапе развития общества именно способность сохранять, создавать, передавать, а самое главное, правильно использовать скрытый внутренний резерв компании (знания), является главной конкурентной силой предприятия. Благодаря рациональному использованию знаний работников учреждения могут не просто занять лидирующие положения на рынке, а выйти на новый постиндустриальный этап развития, свойственный новому информационному обществу. В настоящее время в Российской Федерации государственные бюджетные учреждения, в большинстве своем, по уровню и качеству менеджмента застыли в прошлой эпохе, эпохе индустриализации.

Используя систематический подход с применением хронологического принципа, в развитии теории и практики управления выделяют два крупных исторических периода: донаучный и научный. Первый период – донаучный период –  был наиболее длительный: начиная с 9-го – 7-го тысячелетия до н.э. и примерно до XVIII в. Второй период – научный (1776 г. – до настоящего времени).

В результате развития общественной мысли донаучного периода культура смогла выразить себя в философии, через которую оказала непосредственное влияние на формирование систем управления человеческими ресурсами. Яркой иллюстрацией этому служит целая плеяда таких блестящих философов, так или иначе высказывавшихся об обществе и о роли управления человеческими ресурсами в его структуре, как Платон, Аристотель, Гераклит, Демокрит. Их работы четко дают понять отношение государства, как правящей силы, к системе управления человеческим капиталом в то время.

Одним из первых, кто дал «универсальную» характеристику управления знаниями как особой сферы деятельности, был Сократ (470-399гг. до н.э.). До него «знанием» в основном считалась житейская мудрость и житейский опыт. У Сократа дается понимание управления человеческим капиталом как особой сферы деятельности управления. Он отмечал, что главным в управлении является поставить нужного человека, обладающего определенным опытом и знаниями, на нужное место и добиться выполнения поставленных перед ним задач.

Более четкому осознанию ценности знаний способствовало стремление вычленить из всего массива наличной информации того времени, определенное знание, которое обособляется в специализированное, и составляет основное содержание научно-теоретической деятельности по управлению знаниями.

Изучению «знания», как фактора достижения высоких социальных результатов, посвящены труды Конфуция (551 – 79 гг. до н.э.). Созданная Конфуцием и его учениками этическая система, основанная на пиетете перед древностью и накопленными знаниями, с течением времени обрела силу официальной идеологии и нормативной системы поведения: сохранение и передача накопленных знаний от поколения к поколению.

В России, так же, начиная с XVII в., уделялось серьезное внимание вопросам управления. Заметный след в истории России и улучшении ее системы управления оставили известный русский экономист А.Л. Ордин-Нащокин (1605-1680 гг.), А.П. Волынский (1689- 1740 гг.) (кабинет-министр с 1738 г. по 1740 г.), В.Н. Татищев (1686- 1750 гг.) (главный управляющий горных заводов в Сибирской и Казанской губерниях (с 1730 г. по 1740 г.) и выдающийся русский ученый М.В. Ломоносов (1711 – 1765 гг.).

Научный период начался с попыток истолковать управление человеческими ресурсами как особую деятельность. Эти попытки впервые появляются в литературе, относящейся к началу индустриального периода. Так, Сен-Симон (1760- 1825 гг.) в ряде своих трудов («О промышленной системе», «Катехизис промышленников», «Организатор» и др.) выдвинул и попытался обосновать идею о том, что управление человеческим капиталом должно стать делом всех людей, обладающих необходимыми для этого позитивными знаниями и навыками.

Наибольшая заслуга в развитии представлений об управлении в этот период  принадлежит А.Смиту (1723-1790 гг.). Он является не только представителем классической политической экономии, но и специалистом  в области управления, т.к. сделал анализ  различных форм разделения труда, выделив людей, которые обладают определенными знаниями в отдельную группу.

Большое  влияние на формирование многих научных направлений и школ менеджмента оказало учение Р.Оуэна (1771 – 1858 гг.). Его идеи гуманизации  управления, а также признание необходимости обучения, наставничества, «патроната» улучшения условий труда актуальны и сегодня. Р. Оуэн был реформатором менеджмента в том смысле, что он первым обратил внимание на людей. («Essay on the Formation of Character», 1812)

В явной форме вопрос о научном подходе к управлению сложными системами накопленных знаний первым поставил М. А. Ампер (1775- 1836 гг.). В своей работе «Опыт о философии наук, или аналитическое изложение классификации всех человеческих знаний» при построении и классификации всевозможных, в том числе и не существовавших тогда, знаний, он выделил специальную науку об управлении человеческим капиталом и государством, назвав ее кибернетикой. Однако первый по-настоящему научный труд по этой тематике написал польский философ-гегельянец Б. Трентовский (1780- 1869 гг). В 1843г. он опубликовал книгу «Отношение философии к кибернетике как искусству управления народом». Он подчеркивал, что действительно эффективное управление должно учитывать все важнейшие внешние и внутренние факторы, влияющие на объект управления. Главная сложность управления, по мнению Трентовского, связана со сложностью поведения людей. Используя знания диалектики, Трентовский утверждал, что общество, коллектив, да и сам человек- это система накопленной информации, обладающая единством противоречий, разрешение которых и есть развитие.

Однако в середине XIX века знания Трентовского оказались невостребованными. Практика управления еще могла обходиться без науки управления.

Первый переворот в теории и практике управления как производства, так и человеческими ресурсами связан с созданием и использованием вычислительной техники. В 1833г. английский математик Ч. Беббидж (1791 – 1771 гг.)  разработал проект «аналитической машины» - прообраз современной цифровой вычислительной техники, с помощью которой  уже тогда управленческие решения принимались более оперативно. Именно этот факт иллюстрирует возможность достижения нового уровня развития научно- управленческой мысли с помощью знаний индивидуума, выразившихся в создании технически сложного прибора для того времени.

На формирование теории управления в социалисти­ческом обществе большое влияние оказали труды К. Маркса(1818 – 1883 гг.) и Ф. Энгельса (1820-1895 гг.). В этот же период времени Ф. Энгельс указал на то, что следует различать управление вещами и управление людьми. От этого тезиса в дальнейшем будут отталки­ваться многие ученые в своих исследованиях.

Возникновение современной науки управления отно­сится к началу XX в. и связано с именами Ф. У. Тейлора (1856- 1915 гг.), Френка Гилбрет( (1868 -1924 гг.) и Генри Гантта(1861 – 1919 гг.). Их важной заслугой была разработка положения о том, что управлять можно «научно», опираясь на экономический, технический и социальный эксперимент, а также на на­учный анализ явлений и фактов управленческого про­цесса и их обобщение.

Следующая ступень в изучении системности развития менеджмента знаний как самостоятельного предмета связана с именем А. А. Богданова (1873 – 1928 гг.). С 1911 по1925гг. вышли три тома книги «Всеобщая организационная наука». Богданову принадлежит идея о том, что все существующие объекты и знания имеют определенную степень, уровень организованности. Все явления рассматриваются как непрерывные процессы организации и дезорганизации. Богданову принадлежит ценнейшее открытие, что уровень организации тем выше, чем сильнее свойства целого отличаются от простой суммы свойств его частей. Именно это открытие аддитивности знания (информации) лежит в основе многих работ современных исследователей менеджмента знаний. Особенностью тектологии Богданова является то, что основное внимание уделяется закономерностям развития организации, рассмотрению соотношений устойчивого и изменчивого, значению обратных связей информационных потоков, учету собственных целей организации, роли открытых систем, которые позволяют передавать накопленный опыт и знания.

Большой вклад в развитие научной мысли по совершенствованию подходов в управлении организацией и персоналом внес Анри Файоль (1920 – 1950 гг.), французский горный инже­нер, выдающийся менеджер-практик, один из основопо­ложников теории управления). Он разработал ряд универсальных принципов и подходов, в которых отмечал, что система принципов никогда не может быть завершена, напротив, она всегда остается открытой для дополнений, изменений, преобразований, основанных на новом опыте и знаниях, их анализе, осмыслении, обобщении. Его главная книга – «Общее и промышленное управление».

Одним из недостатков вышеперечисленных школ (научного управления и классической школы) было то, что они до конца не осоз­навали роли и значения человеческого фактора, который, в конечном счете, является основным элементом эффек­тивности организации.  Первая попытка применить психологический анализ к практическим задачам производства была предпринята профессором Гарвардского университета США Г. Мюнстербергом (1863 – 1919 гг.). Особая заслуга в создании школы принадлежит психологу Э. Мэйо (1880 - 1949 гг.). Э. Мэйо провел ряд испытаний, получивших название «хотторнские эксперименты», которые проводились на предприятиях фирмы «Вестерн Элекрик» и продолжались с 1924 по 1939 г.

Последней по времени возникновения управленческой школой является «экономико-математическая школа управления». Представителями этой школы являются: Р. Акофф (1919 – 2009 гг.), Л. Берталанфи (1901 – 1972 гг.), С. Бир (1926 – 2002 гг.), Л.В. Канторович (1912 – 1986 гг.) и др. Эта школа применила экономико-математические методы, теорию исследования операций, статистику и кибернетику для решения задач управления, чем внесла существенный вклад в развитие науки управления. На основе основных принципов этой школы в настоящее время разрабатываются компьютерные системы сохранения и распространения знаний. Так же представители данной школы разработали основы ситуационного анализа, который в настоящее время широко используется грамотными руководителями для оценки потребности в знаниях предприятия, что способствует достижению более высоких целей организации, как в конкретной ситуации, так и в долгосрочной перспективе.

В настоящий момент, как отмечают многие отечественные и зарубежные ученые, современное общество перешло в постиндустриальную эпоху своего развития. Именно на этом этапе И.В. Блауберг (1929 - 1990) и Э.Г. Юдин (1930- 1976 гг.) поднимают следующий, актуальный, интересующий всех вопрос: «Чего ждут от современной науки, и чего хочет сама наука управления?». Отвечая на него, они говорят: «...специфической чертой социальной роли науки в современных условиях является направленность научного познания в целом на создание эффективных средств управления как природными, так и социальными процессами»^[77]

. Они делают акцент на повышение эффективности управление человеческими ресурсами с помощью системного (комплексного) подхода, охватывающего все этапы создания нового знания и распространения старого, но актуального на настоящий момент, знания.

Теория постиндустриального общества, где главными ценностями которой являются знания, получила свое развитие в работах Э. Тоффлера (1928 г. - ), В. М. Глушкова(1923 – 1982 гг.), Ю. А. Шрейдера (1927 – 1998 гг.), Р.Ф. Гиляревского (1929 г. -) Впервые термин «управление знаниями» был предложен Карлом Виигом (1946 -) в 1986 г, и в это время формируются основные представления о постиндустриальном обществе и новом типе работников — «работников знаний». Именно в это время крупные корпорации накрыла волна неструктурированного, огромного объема информации, став для некоторых компаний критической. Решение к развитию систем по управлению знаниями было обусловлено рядом причин: объем данных в информационных системах ежегодно увеличивался более чем в два раза; увеличивалась доля контентной (неструктурированной информации) составляющей; улучшалась аппаратная часть; развивался интернет, и превратился в «мировое хранилище информации»; наблюдалась высокая динамика бизнеса и текучесть кадров в сферу услуг; повысилось качество программного обеспечения.

Временем зарождения менеджмента знаний как нового направления в управленческих науках можно считать 1993 год, когда состоялась первая конференция в Бостоне, специально посвященная проблематике управления знаниями в компаниях и организациях. Большинство специалистов выделяют два ключевых события в истории развития этой концепции: возникновение термина «работник знания» (knowledge worker, 1959 г.)– человек, который средства труда «носит при себе», и введение понятия «скрытое знание» в деятельность фирм (1995 г.). Пик популярности темы «управление знаниями» приходится на 1996—1997 гг. Именно этот период называют «бумом знания» (П. Дракер, Д. Скёрм, Х. Такеучи и др.)

Знания – важнейшее средство преобразования действительности. Они представляют собой динамическую, быстро развивающуюся систему, рост которой в современных условия по темпам опережает рост любой другой системы.

Значительный вклад в развитие этой области менеджмента внес знаменитый экономист Питер Дракер (1909 – 2005 гг.). Он ввел в оборот термин «работник знания» (человек, который имеет высшее образование, способности приобретать и применять теоретические и аналитические знания, имеет совершенно иной, новый подход к работе и иной склад ума; это человек, который средства труда «носит при себе», собственно с этого момента и начинается история управления знаниями). Питер Дракер определил знание как главный ресурс, отличающий бизнес и дающий ему решающие конкурентные преимущества.

Наиболее важный и перспективный вывод Питерa Дракерa заключается в том, что сегодня основной импульс прогресса исходит не от социальной структуры, а от отдельного индивида. Трансформация частной собственности означает постепенное возвращение индивидуальной обособленности значения исходного и определяющего начала, имеющего биосоциальную основу, что означает превращение человека из функции общественных отношений в их конституирующий фактор. Функционирование знания в качестве основы идеального плана деятельности обеспечивает возможность обратных связей от действительности к нашим знаниям о ней. Знание возникает, функционирует и совершенствуется в процессе активной деятельности человека.

П. Сенге, И. Нонаки, Х. Такеучи, П. Дракер, Т.Давенпорт и др. перевели менеджмент знаний («knowledge management») из теоретической науки на практический уровень: основав кафедры, курсы специализации, консультируя как транснациональные корпорации, так и правительства разных стран. В настоящее время исследование управления знаниями все набирает обороты.

Успешный опыт в этой области имеют компании British Petroleum, Coca-Cola, General Electric, IBM, McKinsey & Company, Microsoft, Xerox Corporation, РАО ЕЭС, Газпром, Северсталь и многие другие. В РАО ЕЭС впервые была внедрена информационная система управления знаниями «Коммуникатор», позволяющий поддерживать взаимопонимание сотрудников по текущим планам в разнородных множествах рабочих групп и обеспечения координации в ситуации с ежедневно меняющимися планами.

Газпром в конце 90-х участвовал в создании Института «Энергетическая дельта» (EDI), предполагающего обмен знаниями в области газовой промышленности между различными странами.

В 2003 году руководство ОАО «Северсталь» провозгласило знания и опыт ее сотрудников главной ценностью. Конкретным решением одной из задач является создание Корпоративной базы знаний «Knowledge Вase», содержащей книги, статьи, учебно-методические материалы по различным областям знаний. Любой сотрудник может воспользоваться ей и получить необходимую информацию.

Сегодня в России и за рубежом существует достаточно большое количество различных монографий, публикаций, интернет-порталов, посвященных в той или иной форме концепции управления знаниями. Регулярно проводятся конференции, создаются форумы для обсуждения проблем и перспектив внедрения технологии управления знаниями в организациях. Все это свидетельствует о том, что менеджмент знаний, находясь на стыке различных дисциплин, являет собой совершенно новое, очень актуальное в современных условиях направление, изучение которого является предметом работ многих исследователей по всему миру.

П. Дракер отмечал, что "знание быстро превращается в определяющий фактор производства, отодвигая на задний план и капитал, и рабочую силу... Нынешнее общество еще преждевременно рассматривать как "общество знания"; сейчас мы можем говорить лишь о создании экономической системы на основе знания (knowledge society). Однако общество, в котором мы живем, определенно следует характеризовать как "посткапиталистическое"^[78].

Изложенная информация является комплексной выдержкой исторических процессов изучения основ управления на базе, которых построилась концепция управления знаниями.

Библиография:

1. Друкер П. Задачи менеджмента в XXI веке // П. Друкер.- М.: Вильяме, 2001
2. Нонака И., Такеучи Х. Компания — создатель знания // Зарождение и развитие инноваций в японских фирмах. - М.: Олимп-Бизнес, 2003
3. Стоунхаус Д. Управление организационным знанием //Менеджмент в России и за рубежом, № 1, 1999, с. 14—26
4. Andriessen, Daniel "Reconciling the rigor-relevance dilemma in intellectual capital research" // The Learning Organization, №11 (4/5), 2004, р.393–401
5. Booker, Lorne; Bontis, Nick; Serenko, Alexander "The relevance of knowledge management and intellectual capital research" // Knowledge and Process Management, №15 (4), 2008, р.235–246
6. Capozzi, Marla M. "Knowledge Management Architectures Beyond Technology" // №12 (6), 2007
7. Davenport, Tom. "Enterprise 2.0: The New, New Knowledge Management" // Harvard Business Online, Feb. 19, 2008
8. Nonaka, Ikujiro "The knowledge creating company" // Harvard Business Review, № 69 (6 Nov–Dec), 1991, р. 96–104
9. Spender, J.-C.; Scherer, A. G. "The Philosophical Foundations of Knowledge Management: Editors' Introduction" // Organization, №14 (1), 2007, р. 5–28

С.В. Борисов, В.О. Богданова

«Тело-протез» или «тело-сознание»: конструктивистские модели телесности

Данная статья явилась итогом диалогов и споров, которые вели между собой авторы, заочно вовлекая в эту полемику тех, чьи работы послужили основой для рассмотрения заявленной темы. При подготовке статьи мы пришли к выводу, что монологическая форма подачи материала значительно обеднит его содержание, лишит изложение динамики, обусловленной теми противоречиями, которые возникали по ходу его осмысления. Поэтому мы решили не убирать «строительные леса» перед фасадом отреставрированного нами здания в надежде, что они не будут заслонять итог нашей работы, а наоборот помогут читателю увидеть и критически проанализировать весь процесс ее осуществления.

С.В. Борисов: Я предлагаю рассматривать телесность не с позиции привычных для биологии субстратного и функционального подходов, а с позиции семиотического подхода.

В.О. Богданова: Что это значит?

С.В. Борисов: Как известно, ДНК можно представить не просто как «химическое тело», не просто как «вещество наследственности», но как своего рода «текст» (код наследственной информации), в котором записана программа формирования всех важнейших функций живой клетки. В том числе и программа репликации. Именно в силу семиотической природы телесности я считаю, что на смену человеку в скором будущем придет киборг.

В.О. Богданова: Кто-кто? Кибогри бывают только в голливудских фильмах. Как вы себе это представляете?

С.С. Хоружий: Первый процесс, который отчасти уже доступен современному человеку, – это вживление в тело и мозг всевозможных компьютерных имплантатов, чипов: от уже применяемых «биомехатронных» протезов разных органов до устройств, усиливающих физические, сенсорные, когнитивные способности человека, и далее – к перспективе, когда участки мозга заменяются машинными элементами. А второй процесс – это вообще полное выключение человека из актуальной реальности.^[79]

В.О. Богданова: Интересно, кто из людей на такое согласится и как это вообще может произойти?

М.Н. Эпштейн: Особого согласия не требуется и это уже происходит с нами. Современный человек все более переносит свое бытие в разнообразные формы записи, прежде всего электронные. По сути скрипторика постепенно становится самосознанием и самоутверждением большинства людей, связанных между собой через Интернет. Человек, проводящий все большую часть своей жизни у компьютера, становится по роду занятий скриптором своего бытия. Все становится частью виртуальной реальности, которая по существу есть психофизическая проекция письменных знаков.

В.О. Богданова: Это понятно. Но мы ведь говорим о самом биологическом теле человека, оно ведь не «впечатанное», а живое.

М.Н. Эпштейн: Это как сказать. Разве мы сами не «впечатаны» в мир по правилам генетического кода? Может быть, как раз поэтому мы, бессознательно ощущая свою «написанность», пытаемся наше собственное бытие перевести в систему знаков, символов.

В.О. Богданова: Ну хорошо. И как это может повлиять на будущий облик человека?

М.Н. Эпштейн: Чем больше с помощью компьютеров разрастается мир знаков, тем теснее сжимается мир человека в физическом измерении. Поскольку носители информации постоянно уменьшаются в размере, то вполне возможно в ближайшем будущем вся продукция нашего головного мозга может поместиться на флэшку размером с булавочную головку. В таком случае можно предположить, что постепенно такому материальному сокращению подвергнется и само человеческое тело.

В.О. Богданова: И как же это произойдет?

М.Н. Эпштейн: Вот смотрите. Человека, по сути, можно представить как информационную модель, матрицу, которая сохраняет свою устойчивость на протяжении всей жизни, хотя материальный состав организма непрерывно меняется. Соответственно она может быть перенесена в память компьютера. То есть, человеческий организм, некогда «развернувшийся» из биологического гена, может быть опять «свернут» в информационный искусственный ген.

В.О. Богданова: Но в таком случае можно вообще обходиться без тела…

М.Н. Эпштейн: Вот именно. Ведь на его содержание требуются огромные материальные ресурсы (еда, тепло, энергия, обслуживание и т.п.), несравнимо большие, чем на поддержание работы компьютера. Так что вполне вероятно, что в ближайшем будущем мир будет населен преимущественно искусственными интеллектами в форме мыслящих компьютерных программ, способных переноситься от одного компьютера к другому через электронные сети. Эти компьютерные программы будут поддерживать свою жизнеспособность, а также одновременно управлять множеством своих программируемых тел (роботов). Содержание человеческого сознания «перегрузится» в обширную компьютерную сеть и посредством этой сети обретает своего рода развоплощенное, транссубъективное, но обладающее разумом бессмертие.^[80]

В.О. Богданова: Однако большинство людей уверены в том, что сознание существует только там, где есть высоко организованная материя – головной мозг или его «протез». Это утверждение позволяет предположить, что сознание тоже отчасти материально. Ведь недаром ученые решают проблему создания искусственного интеллекта. Отказывают же искусственному интеллекту в праве на существование, потому что полагают, что в машину якобы нужно поместить какой-то таинственный «дух»-сознание. Однако если сознание можно свести, например, к совокупности поведенческих предрасположенностей (как в бихевиоризме), то тогда можно предположить, что внешнее поведение не обусловлено никаким таинственным «духом». Если в машину заложить программу всех поведенческих предрасположенностей человека, то мы, по сути, смоделируем сознание.

Стеларк: На мой взгляд, в век современных технологий давно следовало бы поменять привычное, традиционное отношение, как к сознанию, так и к его носителю – телу. Тело как вместилище души, сознания – не более чем метафора. Тело стало одним из орудий для достижения самых разных целей. Конструкты сознания, личности, души – это всего лишь продолжение старомодных моделей тела – платоновских, картезианских или фрейдистских. Чем больше перформансов я делаю, тем меньше я уверен в том, что обладаю каким-то разумом, и что разум вообще существует – в метафизическом смысле. Разум – это просто слово, которым мы описываем тонкие и сложные механизмы поведения. Так что подправить архитектуру тела, значит повысить его осведомленность о мире.^[81]

С.В. Борисов: То есть тело воспринимается вами как пластичный материал для преобразования, конструирования, поэтому для увеличения диапазона функциональности человеческого тела (от физической до символической) вами применяются разные способы трансформации телесности, протезирования.

Стеларк: Я не исключение. Стремление к реализации данной возможности появилось вместе с появлением человечества, с применением орудий труда, технических средств, машин, которые стали своеобразными протезами – заменителями несовершенной природы человеческого тела, расширением их функциональности и повышением уровня комфорта.

В.О. Богданова: Если задуматься, то и обычная вилка, которая «окультуривает» процесс приема пищи, является искусственным продолжением нашей руки – это и есть протез в метафорическом смысле.

Стеларк: А интенсивное развитие медицинских технологий позволяет теперь вообще изменить взгляд на то, что такое человеческое тело и как оно функционирует в мире и как долго способно существовать, как им можно манипулировать.