«ПАВЛОДАРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ С. ТОРАЙГЫРОВА На правах рукописи УДК 94(47)»17/19»(=512.1):930.1 ...»
Большой интерес представляет интерпретация и сравнительный анализ арабских источников «Худуд ал-Алам» и «Зайн ал-Ахбар» Гардизи проделанный А.Н. Бернштамом. Исследователь в ходе интерпретации приходит к заключению: «Таким образом, кроме Енисея и Алтая, еще в трех местах имелись отдельные группы киргизов: непосредственно в Семиречье и вблизи него – к юго-востоку и к северу. …Напомним, что китайский источник «Вэй-лио» помещал киргизов-гэгунь к северу от Семиречья. Эти указания, которые В.В. Бартольд склонен был считать ошибкой китайского летописца, теперь подтверждаются упоминанием в тексте «Худуд ал-Алам» кимацкой группы киргизов в этом районе» [187, с. 121].
Ученый приводит локализацию киргизов на основе не точных географических ориентиров, а, весьма условно упоминая граничащих с киргизами народов – на востоке Китай, на юге тогуз-огузы и карлуки, на западе кимаки, на севере с «необитаемой землей» [187, с. 121]. Подобная географическая характеристика была характерна для арабских географических сочинений, дорожников и путевых заметок, но когда дело идет об определении новой этнической группы, в данном случае кимекских киргизов.
Проводится отрывок из «Худуд ал-Алам» - «что в районе города Qrqrkhan «другое расположение кимаков, в котором обитатели имеют обычаи киргизов». Точное местоположение этого города (или области) установить нам сейчас не представляется возможным, но несомненно, что он находится в Семиречье» [187, с. 121]. Далее археолог проясняет «Местность Qrqrkhan мы читаем «Кыргыз хан»…» [187, с. 121]. Со ссылкой на написание В.В. Бартольда.
В источнике ясно говорится «расположение кимаков, в котором обитатели имеют обычаи киргизов». Отсюда следует, что там было место расселения кимакских племен имевших этнографическое сходство с обычаями киргизов. Неизвестно на каком основании А.Н. Бернштам локализовал города или области «Qrqrkhan» в Семиречье без точных данных исторической географии.
Китаист Н.В. Кюнер при работе над переизданием фундаментального труда синолога Н.Я. Бичурина «Собрание сведений о народах обитавших в Средней Азии в древние времена» обращает внимание на этнонимы, упоминаемые в китайских источниках, а именно «Цзюйше» и «Кюеше», которые восстанавливает, как этноним «кипчак» [149, с. LLV, 51]. В другой своей работе китаист использует несколько иные транскрипции этнонима «кипчак» - «Цзюеша» и «Цзиньша», и помещает это племя на западе «…от Тарбагатая до каспийских степей, с I в. до н. э.» [69, с. 11]. Таким образом, ученые создали гипотезу о ранней этнической истории кипчаков периода древности. Эта гипотеза стала основой для реконструкции раннего этапа истории кипчаков в Центральной Азии.
В конце 1930-х гг. С.П. Толстов активно развивает историю Средней Азии. При анализе этнического состава огузов этнограф обращается к труду Рашид-ад-Дина, в котором находит сведения о наличии кипчаков в составе огузов Средней Азии. Зная о противостоянии и борьбе этих крупных некогда племенных союзов, ученый прямо говорит об активных процессах ассимиляции огузов в среде других племен канглы, кыпчак, карлук, калач. При этом обращает внимание на незавершенность этого процесса в XIV в., отмечает также наличие кипчаков в составе современного туркменского племени ала-или[20] [74, с. 201].
Продолжая работы в области этногенеза народов Средней Азии, именитый этнограф пытается выявить узловые моменты в этногенезе тюркоязычных народов. Этнограф считал важным выделение узловых моментов в образовании современных народов, таких как территория, этнические компоненты, язык и временные рамки происходивших процессов. Так, для казахов основным этническим компонентом ученый признал «восточнокипчакские (половецкие) политические объединения XI – XII вв.». Тем самым поддержал точку зрения В.В. Бартольда о значительной роли кипчаков в этногенезе казахского народа [75, с. 304].
Фактически, эти работы положили начало серьезным исследованиям в области древней и средневековой истории кипчаков и исследованиям по выявлению кипчакского компонента в составе тюркоязычных народов в исторической науке.
Развивая положения теории этногенеза по материалам Средней Азии С.П. Толстов опубликовал исключительно ценное историко-этнографическое исследование «Города гузов», в котором анализирует широкий спектр проблем, от дешифровки сведений ал-Идриси о городах гузов до перипетий этнополитической истории огузов и каракалпаков [76]. С.П. Толстову удалось выяснить исторические причины движения кыпчакских племен в южнорусские степи в XI веке, этот процесс он связывает с падением государства янгикентских ябгу и как вследствие этого ослабления печенежско-огузских племен, которые не смогли сдержать напор кипчаков на Сырдарью и в Восточную Европу [76, с. 93].
Интересны мысли ученого о последствиях сближения кимеко-кыпчакских племен с огузами. Развитие кочевого хозяйства кимеков и кипчаков способствовало их быстрому продвижению на берега Сырдарьи, что в целом способствовало вытеснению печенежско-огузских племен и активным процессам смешения местного и пришлого населения. Постепенно на этой территории формируется объединение племен под названием «канглы» (по С.П. Толстову – кангары), которые составляют этнический субстрат каракалпакского народа и «золотоордынских» узбеков [76, с. 101].
Не обошел этнограф стороной и вопрос о термине «черные клобуки», кочевников беспокоивших южные окраины Киевской Руси, а затем помогавшие ей в борьбе с половцами. По мнению С.П. Толстова этот термин половецкого (кипчакско-кимекского) происхождения, т.е. кимеки и кипчаки прозвали так огузско-печенежские племена Приаралья и Сырдарьи из-за яркого этнографического признака головных уборов. Позже этот термин стал использоваться в отношении этих племен на Киевской Руси и стал самоназванием каракалпакского народа [76, с. 101-102].
С.П. Толстов оказал большое влияние на общее развитие кипчаковедения, его труды позволили раз и навсегда связать разрозненные до этого этническую и политическую истории кипчакских племен на материалах истории, этнографии и археологии.
Параллельно с изучением истории Среднеазиатского региона проходит изучение истории Киевской Руси, в контексте исследований которой изучаются половецкие мотивы.
В 1940 году выходит известная работа В.А. Пархоменко «Следы половецкого эпоса в летописях», в публикации анализируются фрагменты письменных памятников содержащих половецкие мотивы [71, с. 391-393]. Исследователь ставит под сомнение идею принципиального противостояния половцев как кочевников и русских как оседлых народов. Летописи, по мнению автора, предоставляют богатейший материал о дружественных отношениях между представителями верхушки народов. Эти отношения в форме совместных съездов, династийных браков и военных походов против общих неприятелей демонстрируют симпатию между народами [71, с. 391]. Отмечая исторический факт женитьбы Владимиром Мономахом своих сыновей на половчанках, ученый заключает: «Тут уже не приходится говорить о каком-то расовом или культурном антагонизме. Очевидно, высшие общественные классы и Руси и половцев имели кое-что общее, какими-то общими интересами друг к другу притягивались» [71, с. 391].
Выделяя явные места половецких заимствований в летописях, исследователь призывает внимательнее присмотреться к элементам половецкой, кипчакской, культуры в материальной и духовной культуре русского народа [71, с. 393].
В статье «Слово о полку Игореве» профессор Н.К. Гудзий делает попытку реконструкции событий похода князя Игоря в Половецкие степи, где половцы показаны врагами Киевской Руси, поработителями и завоевателями [189]. Такое отношение, как мы убедились из материалов дореволюционной историографии является традиционным подходом в исторической литературе. Удивляет другое, в контексте изучения русско-половецких отношений половцы предстают неизбежным злом, агрессорами и поработителями, в то же время при изложении истории Средней Азии кипчакские племена рассматриваются как равноправный партнер среднеазиатских государств.
Именно негативизм в оценке половецкой истории мешает исследователям полноценно, масштабно подойти к изучению отношений оседлого и кочевого населения, характера взаимоотношений в культуре, экономического сотрудничества, этнических контактов.
Тема «Слово о полку Игореве» становится основным сюжетом в работах К.В. Кудряшова, в них большое внимание уделяется вопросам исторической географии Половецкого поля, маршрутам походов князей Игоря и Мономаха, местонахождению половецких городов и кочевий и т.д. [52; 54].
Настоящие работы существенно расширили представления исследователей на проблему локализации половцев и активизировали поиски ученых в этом направлении. Несмотря на ярко выраженный историко-географический характер монографий, в них представлены сведения по истории степняков и дана оценка русско-половецких связей. Так, К.В. Кудряшов повторяет точку зрения В.О. Ключевского и А.Е. Преснякова на роль Руси, как защитницы Западной Европы от кочевников. Нельзя отказать историку в эмоциональности и образности выражений: «Европейская культура, можно сказать, воздвигалась на костях русских витязей, сложивших свои головы на южных степных рубежах в борьбе с кочевниками» [52, с. 42]. И далее развивает мысль, изображая половцев в виде жестоких поработителей и разорителей русских земель [52, с. 42].
Чтобы доказать справедливость подобной оценки половцев историк приводит собственные статистические данные, из которых следует, что половцы за полтора века (1061-1210 гг.) совершили более пятидесяти крупных и бесчисленное количество мелких набегов [52, с. 42]. Отчасти историк прав в этом вопросе, а именно интенсивности военных столкновений между соседями, но при этом забывает о походах русских войск на половецкие кочевья, которые сопровождались не менее ужасными последствиями для кочевников. Умалчивает историк причины столь частых столкновений, одной из которых были призывы русскими князями половцев в качестве наемников.
В другой своей работе ученый делает попытку вкратце описать общественно-политический строй, военную организацию, экономику и религиозные представления половцев. Так, в вопросе социально-политической организации половцев К.В. Кудряшов отмечает скудность письменных источников для характеристики общественного строя. При этом относит половецкое общество к стадии разложения родового строя, когда социум переживает разделение на классы рабов, свободных и знати [54, с. 16; 53, с. 202].
Действительно, русские летописцы не ставили задачи понять половцев, изучить их внутреннюю организацию и культуру, в них кочевники предстают врагами православия и русского народа. Поэтому в них сравнительно мало содержится сведений о внутренней жизни половцев. Но при всей своей тенденциозности русские летописи содержат ценные сведения о политических, дипломатических связях русских и половецких князей. Большим явлением в русской исторической литературе было издание реконструкции текста утерянной Троицкой летописи, восстановленной по другим источникам [70]. М.Д. Приселков проделал титанический труд, собирая воедино, восстанавливая текст летописи. Надо ли говорить, какую ценность имеет эта летопись в качестве альтернативного источника для сверки данных с другими летописными сводами.
Негативизм в оценке половцев был поколеблен работой В.А. Гордлевского «Что такое «босый волк»?», в ней на основе филологического и историографического анализа были выявлены связи русских с половцами [72]. Ученый выделяет две исторические тенденции, с одной стороны это ненависть к половцам навязываемая православной церковью, с другой тяга народов, выражавшаяся в торговле, браках и культурном обмене. Тем самым академик подчеркивает искусственно созданный церковью фантом вечного врага Руси – кочевника [72, с. 487]. По справедливому наблюдению В.А. Гордлевского во многом характер русско-половецких отношений зависел от отношений между представителями знати обществ. При мирном течении жизни усиливаются процессы заимствований в области языка и литературы, хозяйства и военного дела [72, с. 487-488].
Мнение специалиста древнерусской литературы, ценно своим оригинальным подходом к разработке проблемы, действительно, фольклор русского народа передает много сюжетов сближения народов, содержит образцы заимствованных слов и даже мотивов половецкого языка и фольклора. В связи с этими фактами, не представляется ли негативизм в отношении половцев великаном на глиняных ногах, столь усердно создаваемым поколениями исследователей? При этом нельзя забывать, что авторы-составители русских летописей были монахи православной веры, а церковь люто ненавидела степняков, считая их «бичом божьим».
Видный советский историк Б.Д. Греков, пожалуй, одним из первых в советской историографии объективно оценил вклад половцев в русскую историю. Говоря об успешных нападениях половцев на Киевскую и Переяславльскую земли, академик рисует и другую картину контрнаступления Киевской Руси под предводительством князя Мономаха на половецкие земли. Половцы были отброшены с нажитых мест на р. Волга, Урал и Дон, часть их покорилась русским и стала служить им в качестве наемников. Но это затишье продолжалось недолго, и военные действия возобновились вплоть до монголо-татарского нашествия [55, с. 470]. Другими словами, военные действия половцев и русских носили взаимный характер, русские, как и половцы, ходили в походы разоряя кочевья и угоняя людей в плен.
Б.Д. Греков указывает на факт мирных отношений между печенегами, торками, половцами и русскими. Эта мысль историка проистекает из понимания невозможности вести постоянные боевые действия. Кочевники жили в первую очередь за счет своего хозяйства, а не набегов и грабежей, как предлагают некоторые исследователи [55, с. 471].
Эти слова были сказаны, когда в советской историографии окончательно утвердился отрицательный взгляд на половцев. Правда, академик не конкретизирует, в какие мирные отношения вступали кочевники с русскими.
Вместе с тем, исследователь был далек от идеализации половцев, на что указывает критика Б.Д. Грекова и А.Ю. Якубовского точки зрения В.А. Гордлевского, как идеализирующей взаимоотношения половцев и русских, что, по мнению ученых, противоречит историческим фактам [47, с. 32].
Относительно общественного строя половцев исследователи констатировали, что не располагают многочисленными данными, но отмечали, - половцы находились в состоянии перехода к ранним феодальным отношениям [47, с. 32].
Большие успехи делает историческая наука в разработке проблем кипчаковедения в республиках Средней Азии, Западной и Южной Сибири. Многолетние этнографические, археологические и антропологические экспедиции начинают давать плодотворные результаты.
При разработке проблем этногенеза башкир, в состав которых входят кипчакские роды, активно привлекаются археологические данные, о чем свидетельствуют публикации Р.Б. Ахмерова и М.Х. Садыковой [190; 191].
Крупные успехи были достигнуты при разработке этногенеза каракалпаков, в составе которых также представлены кипчаки. Исследователь К.Л. Задыхина написала главу «Краткие сведения по этнической истории узбекского населения Кипчакского района», где на основе имеющихся данных по истории и этнографии выявляет тесную связь ктай-кипчаков, кипчаков с канглы, а также кипчаков с конратами [77]. Здесь же отмечается наличие кипчакских родов у ногайцев, каракалпаков, казахов, башкир, южных алтайцев, узбеков [77, с. 767-768]. Сведения этнографа позволяют конкретизировать, уточнить, отдельные моменты в этнических контактах средневековых кочевников. Уникальной представляется информация о родоплеменных связях кипчаков с конратами, что ранее не обсуждалось в историко-этнографической литературе.
В совокупности эти данные демонстрируют результаты, достигнутые в области этногенеза тюркоязычных народов и кипчакского компонента в их составе, а именно тесных этнических связей между кимеко-кипчакской конфедерацией племен и киргизами, в составе которых имеется племя кипчаков. Теперь изучение истории кипчакских племен идет в курсе рассмотрения истории отдельных государств и народов, поднимается самый широкий спектр вопросов от военно-политической истории до особенностей этнографического быта отдельных кипчакских родов.
Историографический обзор кипчакской проблематики был бы не полным без освещения успехов достигнутых при изучении истории Алтая советскими учеными. Эти успехи прямо или косвенно оказали катализирующее влияние не только на географическое расширение представлений о кипчакской истории, но и натолкнули исследователей на поиск ответов на сложные вопросы о ранней этнической истории кипчаков и кимеков.
Исследования по выявлению кипчакского компонента в составе алтайцев Л.П. Потапова убедительно доказали не только древность смешения кипчакских племен и алтайского населения – тюрков-теле, но также показывают, что одним из центров кимеко-кипчакских племен были Алтайские горы и долина реки Иртыш. По сведениям этнографа, алтайцы еще в XVIII в. продолжали зимовать на левобережье Иртыша, телеуты кочевали в Прииртышских степях и по Оби еще в конце XVI и в XVII в. [78, с. 32]. Возможно, эти факты свидетельствуют в пользу того, что современные алтайцы и телеуты в прошлом имели тесные этнические связи с кимеками и кипчаками.
Интересно положение этнографа о появлении кыпчаков на Алтае еще в гуннский и древнетюркский периоды, когда они входили в состав гуннов (?), затем теле и тугю, последующего расселения их по Западной Сибири и активного участия в этногенезе южных алтайцев [78, с. 31-33].
Важно заключение ученого о роли кыпчакского племенного объединения в судьбе тюркского мира Евразии: «Временное объединение тюркоязычных кочевников под гегемонией кыпчаков содействовало созданию культурно-бытовой общности между этими племенами, находившимися на более или менее одинаковом уровне общественно-экономического развития» [78, с. 33]. Из этого следует, что кипчаки своими завоеваниями создали конгломерат племен и родов, это способствовало претворению в жизнь традиций государственности и в конечном итоге привело к появлению Кипчакского ханства.
Особый интерес вызывают мысли Л.П. Потапова о позднесредневековой истории южных алтайцев, когда кыпчакский язык становится официальным в Монгольской империи, а кыпчакские этнические элементы возобладали над монгольскими пришлыми элементами [78, с. 33-35].
Этнические исследования этнографа носят характер теории, особенно это справедливо, когда автор занимается Новой историей алтайцев. Так, по подсчетам исследователя численности родов (сеоков), кыпчаки у южных алтайцев составляли до 31,5 %. Эта цифра была результатом сложения количества людей входивших в сеоки Кыпчак, Тодош и Чапты, последние состояли в родственных отношениях между собой. При этом сеок Тодош по этнографическим данным был в родственных отношениях с сеоком Кыпчак, который составлял 15,5 % от общей численности южных алтайцев [78, с. 30; 79, с. 146-147]. Такой подход, базирующийся на определении процентного соотношения кыпчакского рода (сеока) у алтайцев, путем выявления родственных ему сеоков, насколько позволяют судить данные историографии, является новым в этнографии кипчаковедения. Это позволяет выяснить степень участия отдельных этнических компонентов в этногенезе народов.
Фактически работы Л.П. Потапова позволили связать воедино древнюю, средневековую и новую историю кипчаков на Алтае. Также был сделан важный шаг в плане методики исторического исследования, когда при изучении истории одного народа были использованы данные истории, источниковедения, археологии, этнографии, филологии и фольклористики. Обращено серьезное внимание на генеалогию народа. Когда широко использовались данные и методы этнографической науки, которые, в основном ранее, были вспомогательным компонентом в историческом исследовании.
Советское кипчаковедение в 30-х – 40-х гг. ХХ века находилось в тяжелых условиях. Репрессии, голод и разруха, война 1941 – 1945 гг., не позволяли исследователям вести полномасштабные исследования, разрабатывать малоизвестные страницы истории кипчаков. В этот период с легкой руки академика В.В. Бартольда больших успехов добилось изучение региональной, национальной истории республик Средней Азии, особенно большое внимание, уделялось этногенезу тюркских народов, выявлению их тесных этнических связей на основе изучения кыпчакского компонента.
Советская историография русско-половецких отношений фактически оставалась на позициях русской историографии дореволюционного периода. Половцы представлялись по-прежнему неизбежным злом, агрессорами и поработителями, разрушителями ценностей славянской культуры. Противники такой позиции, говорили о равноправном характере взаимоотношений, торгово-экономических и военно-политических связях, династийных браках, заимствований слов из половецкого языка, сюжетов из фольклора половцев, заимствований из материальной культуры, особенно военного искусства кочевников. Здесь мы видим наличие двух основных подходов к изучению кипчакской проблематики в советской историографии. Все вышеуказанные факты также позволяют говорить о взаимовыгодных контактах оседлого и кочевого миров, частого мирного сосуществования народов. Особенно показателен на наш взгляд факт совместной борьбы русских и половцев против татаро-монголов. Несмотря на то, что эта точка зрения была принята корифеями русской истории и филологии, она не стала преобладающей в исторической науке.
Как свидетельствуют исследования советских ученых, кипчакский компонент вошел в этнический состав многих тюркоязычных народов – у казахов, киргизов, узбеков, каракалпаков, туркмен, алтайцев, башкир, ногайцев, татаров Крыма и Поволжья. Все это указывает не только на этнические, но и культурные связи этих народов. Это указывает, на ту огромную роль и значение, которое сыграли кипчаки в формировании современных тюркских народов. Параллельно шел долгий и кропотливый процесс введения в научный оборот малоизвестных и известных письменных памятников, в которых содержатся ценные сведения по военно-политической истории, этническом составе кипчаков. Крупное значение имели этнографические и археологические экспедиции позволявшие осуществлять активный сбор и сохранение памятников материальной и духовной культуры кипчакских племен.
Ученые вплотную подошли к проблеме взаимоотношений кипчаков (половцев) и кимеков с черными клобуками (каракалпаками), огузами, канглами (кангарами по С.П. Толстову), каракитаями (ктаями или китаями), конратами и монголами. Все это позволило выйти за рамки предположений и догадок дореволюционных авторов, поставить на серьезную научную основу сведения источников, широко использовать данные гуманитарных наук. Но, пожалуй, самым большим достижением была методология научного исследования с присущими ей методами сугубо историческими, общенаучными, и комплексным источниковедением, позволявшим проводить верификацию фактов разных видов источников.
Введение в научный оборот новых и известных письменных памятников мусульманских авторов позволило востоковедам создать прочную основу для разработки проблем кипчаковедения в СССР. Это позволило создать основу для реконструкции средневековой истории кипчаков по историческим источникам.
Советские синологи своими исследованиями в сфере переводов и интерпретации китайских летописей пришли к мнению об упоминании в древности кипчаков в составе хуннов. Это дало возможность реконструировать этническую историю кипчакских племен, связать воедино ранее отрывочные сведения древнетюркских рунических надписей с мусульманскими и китайскими источниками.
Исследователи приходят к заключению об общей раздробленности кипчакских племен, что должно свидетельствовать в пользу отсутствия у них государства. В оценке общественного строя половцев ученые довольствовались только краткими определениями не прояснявших сути проблемы. Это указывает на тот факт, как мало исследователи знали о самих половцах, употребляя свои силы на критику кочевого образа жизни, культуры, которую они противопоставляли культуре оседлых славян, они, тем не менее, мало интересовались спецификой организации половцев. Хотя, на наш взгляд, сведения по этим вопросам имеются как в исторических, так и в археологических, этнографических источниках. Это сведения летописей, былин и сказаний, археологические данные о городах и «вежах», курганах-могильниках половцев, записки путешественников проезжавших через Половецкую степь и в конечном итоге косвенные данные о кипчакских племенах Азиатских степей и западноевропейских земель.
В общем, оценивая период 1917-1960 гг. в исторической науке, можно выделить крупные позитивные сдвиги в изучении наследия кипчаков, была разработана и апробирована на практике методология научных исследований, основанная на методах истории, археологии, этнографии, лингвистики, географии и других научных дисциплин. Были созданы необходимые условия для роста научных кадров и поставлены основные задачи в научных исследованиях, были написаны фундаментальные работы по истории отдельных республик, в которых были освещены вопросы влияния кипчакского компонента на их этническую историю.
2.2 Историческая география
История изучения географии расселения кипчакских племен была тесно связана с развитием исторических исследований в целом. История нуждалась в конкретных географических ориентирах для подлинного восстановления событий прошлого, а также проверке информации письменных источников. В связи с разработкой сложной проблемы ученые привлекают разные виды источников, археологические, исторические и этнографические.
Подлинное научное изучение исторической географии кипчакского мира следует начинать с работ востоковеда В.В. Бартольда. В его лице мы видим ученого с разносторонней подготовкой, уже зарекомендовавшего себя на научном поприще своими фундаментальными трудами по истории, источниковедению, историографии, этнографии и археологии Средней Азии, Центральной Азии, Арабского Востока и Восточной Европы.
Академик В.В. Бартольд одним из первых в русском востоковедении, основываясь на мусульманских источниках, локализовал кимеков в среднем течении р. Иртыш. Ссылаясь на сведения Ибн Хордадбеха ученый говорит о маршруте к кимекам из Тараза или от расположенного в семи фарсахах от него Кувиката продолжительностью восемьдесят дней пути. Другой путь к кимекам лежал из Фараба (Отрара) через Янгикент (Джанкент к югу от устья Сырдарьи) о нем упоминает арабский автор Гардизи. По данным Макдиси часть кимеков к концу Х века жила в непосредственной близости от мусульманских областей в Туркестане [20, с. 549]. Тем самым был положительно решен вопрос о расселении кимеков в раннем средневековье.
Анализируя проблему расселения кипчаков, корифей востоковедения выделяет два важных момента:
- «С продвижением кипчаков с севера на юг связано появление названия Дешт-и Кипчак вместо Мафазат ал-гузз» [21, с. 550];
- «обозначение Дешт-и Кипчак распространялось и на Южную Россию, доказывается свидетельством Хамдаллаха Казвини, по которому Дешт-и Кипчак есть то же самое, что Дешт-и Хазар…» [21, с. 550-551].
Из этого следует, что территории, на которые распространялись власть хазар и огузов перешли к кипчакским племенам, что в целом не противоречит данным исторических источников.
Здесь же В.В. Бартольд ставит под сомнение сведения арабского писателя Макдиси относительно расселения кимеков по соседству с Туркестаном, утверждая, что кимеки о которых упоминает арабский автор, были на самом деле кипчаками [21, с. 550].
В связи с написанием статей в «Энциклопедии ислама» востоковед упоминает кипчаков при описании истории Дербента, кочевники после ухода монголов во главе с Субудей-багатуром и Джебе-нойоном взяли город, внезапно атаковав его защитников [192, с. 426]. Кипчаки описываются как активная политическая сила в Коканде, соперничавшая за власть в ханстве с сартами. Что указывает на то, что кипчаки прочно обосновались в Коканде и, по-видимому, были многочисленны [193, с. 465].
Как видно востоковед опирается на данные арабских письменных источников. Этот подход можно считать уникальным для русского и советского востоковедения, именно широта использования, тонкое знание источников и применение сведений добытых путем внешней и внутренней критики источников, позволяют говорить о научной основе подхода ученого.
А.Ю. Якубовский, ученик В.В. Бартольда, в работе посвященной торговле в половецких степях по данным арабского писателя Ибн-ал-Биби отмечает половцев в городе Судак, говорит о роли этого порта в международной торговле кипчаков-половцев, русских и византийцев [48].
Составители сборника источников «Материалы по истории туркмен и Туркмении» С.Л. Волин, А.А. Ромаскевич и А.Ю. Якубовский собрали, перевели и прокомментировали обширный круг мусульманских источников касающихся истории туркменского народа. В связи с выполнением этой задачи, составители приводят богатый источниковый материал имеющий прямое отношение к рассматриваемой нами теме [67].
Ал-Масуди сообщает, что кимеки имели летние и зимние кочевья на Черном и Белом Иртыше впадающих в Хазарское (Каспийское) море, между устьями которого десять дней пути. Но здесь ал-Масуди ошибся, смешав Яик и Эмбу с Иртышом [67, с. 166]. Ал-Макдиси приводит данные, что город Сауран пограничная крепость мусульманских областей и кимеков [67, с. 185].
Богатые материалы по географии кипчакского мира содержит сочинение неизвестного автора «Худуд ал-Алем». Несмотря на то, что сведения приводимые в произведении запутанны и не всегда точны, имеются ряд моментов, на которые можно обратить внимание. Например, на тот факт, что кимеки граничили с гузами (огузами) и кыргызами (хакасами), проживали по Иртышу и имели собственное селение по имени Джуин. Вызывает интерес название области принадлежащей кимекам Андараз-Хифчак, население которой похоже обычаями на огузов. Это предполагает, что эта область находится близко к огузам. Путаница в географическом расположении водоразделов заставляет осторожно относиться к известиям персидского источника. Так, сказано, что река Рас (составители видят в ней реку Илек, приток Урала), Артуш (Иртыш) и Атиль (Волга) вытекают из одной горы между кимеками и кыргызами (хакасами), при этом река Иртыш впадает в Волгу. Волга же служит естественной границей между огузами и кимеками. Этого же заблуждения придерживается Якут [67, с. 210-211, 422].
Работа над историческими источниками продолжала, и продолжает представлять ценную информацию по исторической географии кипчакских племен. Востоковед И.И. Умняков при работе над картой Махмуда Кашгарского «Словарь тюркских наречий» приводит интересные сведения касающиеся расселения кипчакских племен, среди них отмечены йемеки и кипчаки, кимаков на ней нет [66]. Эту особенность в свое время заметил В.В. Бартольд [16, с. 493].
Географический термин «Дешт-и Кипчак» был хорошо известен хивинскому историку Абулгазы Бахадур-хану, им он обозначает территории между Доном, Волгой и Яиком (Уралом) подвластные кипчакам вплоть до прихода монголов [68, с. 44].
Китаист Н.В. Кюнер при анализе исторических сведений сообщаемых в китайских источниках локализует кипчаков в период древности на западе от Тарбагатайских гор до степей Каспийского моря [69, с. 11]. Тогда как мы видим из обзора мусульманских источников, самые ранние сведения, сообщаемые арабскими и персидскими авторами о территории кипчаков относятся к IX веку. Тем самым китайские источники обнаруживают интересные свидетельства о географии расселения кипчаков в ранние периоды их этнической истории.
Крупное научное значение при рассмотрении проблем географии кипчаков представляют русские письменные источники. Историк К.В. Кудряшов обратил внимание на этот вид источников при разработке проблем исторической географии Половецкого поля и при восстановлении маршрута похода князя Игоря на половцев.
В процессе работы исследователь поставил перед собой ряд задач требующих разрешения:
- Маршруты походов русских князей на половцев;
- Местонахождение городов половцев;
- Выделение территориальных групп половецких родов;
- Уточнение отдельных географических названий Половецкого поля встречающихся в источниках.
Надо заметить, что такой основательный подход к разработке проблематики был не характерен для предшественников К.В. Кудряшова, ограничивавшихся краткими высказываниями и догадками в локализации отдельных географических топонимов и гидронимов.
Остановимся на успехах достигнутых ученым в процессе работы. Историк подвергает критике гипотезы Н.М. Карамзина, Н.А. Аристова и В.А. Афанасьева относительно похода князя Игоря на Половецкие степи 1185 года. Основными недостатками этих гипотез, по мнению ученого, были противоречие историческим источникам и неправильные расчеты [52, с. 143].
Территория половцев в конце XI – XII вв. обнимала причерноморские степи между Дунаем и Волгой, в нее входили крымские степи и берега Азовского моря. Половцы, по мнению историка К.В. Кудряшова, кочевали и в степях Предкавказья, за Волгой и Яиком, доходили до кимеков на Иртыше[21]. Волга служила основной границей делившая кипчаков на восточных и западных. Граница между Киевской Русью и половцами пролегала от устья Дуная, захватывала нижнее течение Днестра и Южного Буга, проходила по реке Высь и нижнему течению Тясмина, далее по Ворскле и Мерлу к низовьям Северского Донца, по течению Быстрой Сосны и верховьям Воронежа и пересекала Цну несколько южнее устья Мокши. Часть половцев служившая русским князьям селилась на границе со степью в Поросье, Верхнем Побужье, по притокам Тясмина и Синюхи, а также на левом берегу Днепра [54, с. 14-15].
К.В. Кудряшов на основе анализа летописных сводов выделил четыре основных направления русских походов в Половецкую степь в XII веке. Первое направление, по киевской стороне Днепра, второе по переяславской стороне Днепра, третье из Северского Посемья по водоразделу между Донцом и Ворсклой или между Донцом и Осколом. Четвертое по водоразделу между Осколом и Доном к нижнему течению Северского Донца или по водоразделу между Доном и Хопром к нижнему Дону [54, с. 146].
Однако в большей степени его заинтересовал поход князя Игоря на половцев, изучению которого историк посвятил монографию [54]. Ученый проделал замечательную работу от написания исторических очерков к историческому фону похода до конкретного определения маршрута следования князя Игоря. При этом, собрав интересную подборку описаний похода в «Слове о полку Игореве», Ипатьевской и Лаврентьевской летописях, в дополнение к этому привел данные из «Полевого устава Красной Армии», где четко обозначены протяженность переходов и маршей кавалерийских и стрелковых соединений [54, с. 65-89].
В процессе работы ученый ориентировался не только на сведения письменных источников, но и на археологические, географические и лингвистические данные.
Относительно локализации половецких городов исследователь приходит к выводу, что города Шарукан и Сугров следует отождествить с городищами около сел Богородничное и Сидорово вблизи Северского Донца. Этот вывод был сделан при сопоставлении данных археологии и географии [52, с. 145-146].
Особый интерес, на наш взгляд, представляет проблема территориальных центров половцев, решение которой позволит приблизиться к выделению крупных родоплеменных или территориальных делений внутри половцев. Ранее исследователи лишь констатировали присутствие политической децентрализации у половцев, но не развивали свою мысль до причин и конкретного воплощения в жизнь у кочевников этого сложного явления.
К.В. Кудряшов отмечал: «В степях, примыкавших к Черноморской луке, между Дунаем и Днепром кочевали «подунайские», или «лукоморские», половцы. По обе стороны Днепровской луки за порогами были становища половцев приднепровских, или запорожских. Крупный половецкий центр находился в бассейне реки Молочной, входя, очевидно, в состав половцев приморских, кочевавших от Днепра до Нижнего Дона по берегам Азовского моря. Между Орелью и Самарой, ближе к их устьям, лежали вежи половцев, которых по их местоположению относительно Киева можно назвать заорельскими. Между Северским Донцом и Тором, где находились города Шарукань, Сугров и Балин, размещались половцы донецкие. В бассейне Дона кочевали половцы донские. Наконец известны также половцы, обитавшие в степях Предкавказья» [52, с. 146].
Из этого следует, что историк выделил шесть групп половцев по названиям мест их основного кочевания:
- подунайские или лукоморские;
- приднепровские или запорожские;
- приморские;
- заорельские;
- донские;
- предкавказские.
Отдельное внимание исследователь уделяет географическим местностям упоминаемых в русских источниках. Так, не лишена оснований гипотеза историка, что «Голубой лес», упоминаемый в описании русского похода на половцев в 1187 г., по своему названию с наибольшим основанием может быть отнесен к такой растительности, как тальники, ива, верба, лоза, осокорь. Эти породы покрывают значительное пространство в районе нижнего течения Самары и на восток от Днепровской луки [52, с. 144-145].
Историк вносит уточнение в локализацию реки Калка, возле которой происходила битва между русско-половецким и монголо-татарским войском. Это место было расположено на реке Калка (Кальчик) впадающей в Азовское море, тогда как лагерь князя Мстислава Романовича находился вблизи реки Караташ соединенную с рекой Берда и Азовским морем [194, с. 118-119].
Работы К.В. Кудряшова способствовали выяснению подлинных ареалов расселения кипчаков-половцев, географических ориентиров известных по русским источникам, позволили поставить события военно-политической истории взаимоотношений Киевской Руси и половцев на реальную почву исторической географии.
Из всего вышеуказанного следует, что письменные источники составляют прочную основу для локализации кипчакских племен в исторической науке. Благодаря мусульманским источникам, главным образом арабским, было выяснено, что кимеки проживали на р. Иртыш, кипчаки дали своим именем название территории Дешт-и Кипчак включившей в себя степи огузов и хазар, населяли земли с востока на запад от Иртыша до причерноморских степей, на севере лесами Сибири, на юге до низовьев Сырдарьи. Из русских источников следовало, что половцы населяли преимущественно земли удобные для ведения скотоводства, имели собственные города и центры кочевий.
Изучение истории народов вошедших в состав СССР, в составе которых находятся кипчаки, позволило выяснить современные географические ареалы обитания кипчакских родов. В связи с изучением истории Средней Азии С.П. Толстов опубликовал исключительно ценное научное исследование посвященное городам огузов, в котором косвенно указал на границу между владениями огузских племен и кипчаками. Рассмотрению подверглись вопросы миграции кипчакских племен из Приртышья на Сырдарью и далее на восток в Восточную Европу, влияние этого сложного процесса на историю печенежско-огузских племен Приаралья и Сырдарьи [76; 49, с. 14]. По сведениям этнографа кипчаки вошли в состав туркменского племени ала-или (ала-эли), а также казахов, следовательно проживали на территории Казахстана и Туркмении [74, с. 201; 75, с. 304]. Эту информацию дополняет этнограф Г.И. Карпов наблюдавший родовое подразделение кыпчак у туркмен ала-эли (ала-или) и у племени караул, а также название аула «Кипчак» у текинцев [188, с. 148-149].
Ученый П.П. Иванов отмечает китай-кипчаков в Бухаре, это существенно дополняет материалы В.В. Бартольда описывавшего кипчаков в Коканде [50; 193, с. 465]. Востоковед высказывает мнение, что китай-кипчаки населяют Узбекистан, Крым и Кавказ [50, с. 29]. Этнограф К.Л. Задыхина локализует племена ктай-кипчаков (китай-кипчаков) и собственно кипчаков в составе узбеков в Кипчакском районе Кара-Калпакской АССР [77]. Тем самым становится окончательно ясным, что кипчаки постоянно проживали на территории Узбекистана, Каракалпакии и Туркменистана со времени их появления в Средней Азии.
Известный этнограф Л.П. Потапов наблюдал и исследовал кипчаков в составе алтайского народа на Алтае. В процессе работы ученый выяснил, что кипчаки компактно расселились на территории Южного Алтая, в прошлом Алтай и Иртыш были одним из центров кимеко-кипчакских племен [78, с. 30, 32; 79, с. 146-147].
Работы советских этнографов активно способствовали выяснению современных географических границ кипчаков в составе республик и автономий СССР.
Таким образом, можно прийти к заключению, что в разработке географии расселения кипчакских племен выделяются два основных направления. Первое направление, основанное на сведениях письменных исторических источников и второе направление, базировавшееся преимущественно на архивных данных и этнографических материалах. Успехи в области источниковедения, заключавшиеся во введении в научный оборот арабских, персидских, тюркских, древнерусских письменных источников, позволили, аргументировано на научной основе поставить и решать задачи научного изучения географии расселения кипчакских племен. Приоритет в этой области принадлежит В.В. Бартольду, именно с него следует начинать традицию научного изучения исторической географии кипчаковедения.
Из данных источниковедения следует, что кипчакские племена соседствовали с племенами огузов и енисейскими кыргызами. Сведения древнерусских источников о кипчаках-половцах дали основание для выделения нескольких территориальных центров расположенных в удобных для ведения скотоводческого хозяйства землях. Это степи Северного Причерноморья и Северного Кавказа, крупные водоразделы Дуная, Днепра, Дона.
2.3 Материальная и духовная культура, хозяйство
Материальная и духовная культура кочевых народов вошедших в состав СССР стала объектом пристального внимания этнографов, искусствоведов и археологов. Наряду с пополнением музейных коллекций этнографическими и археологическими экспонатами происходил интенсивный сбор фольклористами образцов народной поэзии и литературы. Нельзя сказать, что эти процессы были начаты именно после Октябрьской революции 1917 года, но именно с этой даты начинается переход на качественно другой уровень, когда кочевые народы не были представлены этносами с примитивной культурой, но по-прежнему они противопоставлялись культуре народов оседлых.
Пожалуй, одним из первых советских ученых обративших серьезное внимание материальной и духовной культуре кипчаков-половцев был академик В.В. Бартольд. В своей публикации «Связь общественного быта с хозяйственным укладом у турок и монголов» академик соглашается с точкой зрения профессора Н.Н. Козьмина, о том, что сближению народов способствует в большей степени не единое этническое происхождение, а хозяйственный уклад [195, с. 468].
Особый интерес представляют доводы академика в пользу связи хозяйственного уклада с политической организацией и процессом государственности. Так, он соглашается с В.В. Радловым в вопросе, что у народов ведущих охоту как основную отрасль хозяйства необходимо наличие больших территорий, вследствие этого эти народы не могут создать многочисленных и сильных политических обществ способных к завоеванию других народов. Что для народов промышляющих в основном охотой не характерно ведение крупных завоевательных войн, а только набеги [195, с. 470].
В.В. Бартольд при анализе связи экономики и политики у кочевых народов стоял на позиции классового подхода. В кочевом обществе нет насущной необходимости в организации сильной централизованной власти, для кочевников в большей степени характерно ведение мирного скотоводства. Приход хана-правителя к власти сопровождается преодолением сопротивления кочевников насильственным путем [195, с. 471]. Имущественное неравенство, столь слабо выраженное в эпоху кочевого быта по выражению востоковеда усиливается в эпоху кочевого быта. Появляется классовое неравенство и как следствие этого процесса борьба между имущими и неимущими, что, в общем, создает предпосылки к созданию централизованной власти и военно-политического могущества у кочевников [195, с. 471].
Не обошел ученый проблему шаманизма у кочевников. Падение авторитета шаманов в кочевом обществе наблюдаемое персидским историком Рашид-ад-Дином, академик связывает с возрастанием воинственности у кочевников [195, с. 471]. Возможно также, что в кочевом обществе нередко вождь-лидер берет на себя функции верховного жреца, шамана, а сам шаман исполняет функцию лекаря и медиума.
Подробно о шаманских обычаях и обрядах при погребениях у кочевников и смене их буддийскими, В.В. Бартольд говорит в статье «К вопросу о погребальных обрядах турков и монголов» [19].
Половецкие погребальные обычаи и сооружения, а также балбалы (каменные бабы), стали предметом обсуждения при анализе погребальных обычаев тюрков и монголов [19].
Проблема интерпретации балбалов неоднократно поднималась в археологической литературе советского периода. Известный археолог С.В. Киселев считал, что балбалы изображали родственников, другие более схематичные сильных врагов хана. Со ссылкой на исследования Л.А. Евтюховой археолог говорит о том, что на Алтае статуи изображали самого покойника и устанавливались только в честь покойников известных и почитаемых в обществе. Выделяются две группы статуй – плоские схематичные грубы выполненные и круглые выполненные искусно с изображением деталей одежды, украшений, антропологических особенностей. Отмечается и такая особенность в руках изваяния находится чаша или рука упирается на эфес сабли [61, с. 297; 62, с. 116].
Каменные статуи становятся предметом повсеместного изучения археологами в Южной Сибири, на Алтае, в Монголии, Казахстане, Средней Азии, в Причерноморье и в Поволжье. Соответственно расширялись музейные коллекции и повышались профессиональные знания археологов по этой проблеме. В целом это способствовало накоплению знаний об особенностях скульптур, семантике этнографических элементов, антропологии насельников установивших эти уникальные изваяния. В дальнейшем это же позволило проводить сравнительный анализ памятников различных регионов и глубокому изучению кипчакских древностей.
Оригинальной выглядит гипотеза Л.П. Потапова по поводу балбалов обнаруженных Л.А. Евтюховой на Алтае. Этнограф считает, что эти статуи, несомненно, кыпчакские, кыпчаков входивших в состав орхонских тюрок. Этот вывод был сделан на основе анализа данных по палеоэтнографии кыпчаков и современной этнографии алтайцев. По сведениям Г. Рубрука команы (кипчаки) носили с собой мешочки (каптаргак), в которую складывали всякую мелочь. Аналогичные мешочки изображались подвешенными к поясу у каменных изваяний кипчаков на Алтае [79, с. 144; 78, с. 28]. Вместе с тем исследователь понимает, нельзя считать, что все каменные изваяния Алтая, Тувы и Монголии принадлежат только кыпчакам, этот обычай был характерен, прежде всего, для орхонских тюрок [78, с. 29; 79, с. 145].
Действительно, версия, выдвинутая этнографом, не противоречит данным письменных и археологических источников, другой вопрос как различались, и отличается ли вообще каменные изваяния алтайских тюрков и собственно кыпчаков.
Интересно, что погребальные элементы половцев, а именно вывешивание шкур (чучел?) лошадей и установление четырех жердей направленных в разные стороны было у алтайцев и тувинцев [79, с. 147-148; 196]. Вероятно, при внимательном рассмотрении можно найти многочисленные параллели и в культурах других народов.
На основе разрозненных сведений в источниках К.В. Кудряшов рисует культуру половцев, как культуру кочевую. Половцы разводили лошадей, верблюдов, быков и коров. Здесь историк не упомянул овец и коз наиболее характерных видов скота для ведения полноценного хозяйства кочевников. Важно упоминание о том, что половцы, находившиеся в непосредственной близости к оседлому населению, переходили к оседлости [54, с. 16]. Была ли это категория населения, именуемая в этнографической литературе, как «жатаки» буквально «лежащие», т.е. обедневшие кочевники которые не в состоянии были вести кочевое хозяйство и перешедшие в силу различных причин к оседлому земледелию, нам подлинно не известно. Известно также, что половцы владели караванными путями, соединявшими страны Востока с Европой, это должно было способствовать появлению у кочевников предметов роскоши, оружия, утвари и т.д.
Особого расцвета, по мнению профессора, у половцев достигло военное дело. Вместе со «стандартным» набором предметов вооружения кочевника – лука со стрелами, копья и ножа, у половцев были секиры, палицы, сабли. Тело защищали шлем и панцирь. Большой интерес представляют сведения письменных источников о наличии метательных машин с горящей нефтью и гигантских самострелов дальнего боя самострелов [54, с. 16-17]. Отсюда следует, что военное искусство половцев было очень развитым, а наличие метательной техники говорит о способности массового поражения сил противника и вероятно, умении осаждать крепости и укрепленные города.
Интересна с точки зрения этнографии информация из источника о том, что половцы употребляют в пищу просо и рис, сваренные в молоке, а также молоко и сыр. Отмечен также обычай класть мясо под седло лошади для употребления его в пищу [54, с. 17]. Действительно, кочевники в первую очередь употребляли в пищу продукты собственного скотоводческого хозяйства – мясомолочные продукты. Здесь идет речь о просе и рисе, вероятно рис кочевники сами не выращивали, для этого необходимы условия постоянного ухода и специфическая технология выращивания. Просо же продукт распространенный и неприхотливый к уходу, возможно половцы выращивали именно его. Вероятно, рис был привозным.
У кипчаков был обычай кровного побратимства и заключения клятвы скрепленной кровью. Этот же обычай имеет почти повсеместное распространение, как у современников кипчаков, так и у более ранних предшественников, например у скифов [54, с. 17; 197].
Именно высокий уровень развития культуры кипчаков (половцев) делал их грозными соседями Руси, Византии, Венгрии, огузов, черных клобуков, торков и других кочевых народов [54, с. 19].
Отмечая высокие культурные достижения кипчакских племен, советские авторы лишь вскользь упоминали о городах и оседлости кочевников. Иначе как можно объяснить факты, имеющиеся в источниках. Например, в 1111 г. русские князья выступили в поход против половцев, и подошли к городу Шарукану. «Шарукань сдался, и его жители в виде даров вынесли русским князьям рыбу и вино» [54, с. 20]. Если предположить, что вино и рыба были привозными, то в каком количестве его должны были вынести русским войскам, чтобы задобрить их? На наш взгляд, это может свидетельствовать в пользу рыболовства и виноделия в этих городах. Другой вопрос было ли население этих городов чисто половецким. Вероятно, этнический состав этих городов был пестрым, в них могли проживать и посещать русские, византийцы, кипчаки, торки, печенеги, жители Средней Азии.
Сам К.В. Кудряшов, отмечая просо и рис у половцев, не задумывается о наличии земледелия и элементов оседлости у кочевников. Когда же локализует отдельные половецкие города, не говорит о степени развития городской культуры у кочевников. Чем можно объяснить подобные явления? Невнимательностью или некомпетентностью исследователя? Конечно, нет. Разгадка этого явления кроется в предвзятом отношении к кочевникам-половцам, как народу дикому, кочевому, живущему войной и грабежами. Но факты исторической действительности как раз таки свидетельствуют об обратном.
Крупных успехов достигла тюркология в области языка и литературы. С.Е. Малов при изучении истории казахского языка разделяет язык кипчакских племен на половецкий или куманский и кыпчакский языки, отмечает богатый материал, содержащийся в них для филологических исследований в области казахского языка. Кыпчакский, половецкий или куманский языки имеют тесные связи с языком казахским, к этому заключению исследователь пришел посредством сравнительного анализа слов современного казахского языка и средневековых письменных памятников словарей и грамматик кипчакского языка [198].
Языковед при рассмотрении проблемы классификации древних и современных тюркских языков относит половецкий язык, как к древним, так и к новым языкам. По классификации исследователя имеются древнейшие, древние, новые и новейшие тюркские языки. Среди новых языков выделяются половецкий язык известный по памятнику «Codex Cumanicus» или куманский язык и кыпчакский язык грамматик на арабском языке XI, XIII – XV вв. [199].
С.Е. Малов обращается к проблеме тюркизмов в древнерусском языке и литературе. Так, тюркизмы «ольбер», «шельбир», «топчакы», «ревуги и могуты», «коган-каган», «боярин», «быля», рассматриваются при обращении филолога к языку «Слова о полку Игореве». Здесь параллельно даются альтернативные переводы тюркизмов русских и советских тюркологов. Примечательно, что С.Е. Малов привлекает материалы древнетюркских надписей и современных тюркских языков [200]. В продолжение темы тюрколог выявляет и анализирует тюркизмы в географическом и историческом комментарии проф. И.П. Петрушевского к письменному памятнику «Хождение за три моря Афанасия Никитина» и статьи Д.К. Зеленина «Терминология старого русского бурлачества» [201].
Исследования С.Е. Малова вносят крупный вклад в разработку проблем кипчакского языка, его влияния на формирование современных тюркских и русского языков.
К сожалению немного сведений осталось о фольклоре половцев. На основе анализа памятников древнерусской литературы на предмет наличия в ней элементов половецких устных преданий В.А. Пархоменко приходит к выводу, что необходимо внимательно изучить памятники древнерусской письменности на предмет наличия в них следов фольклора половцев. Так, при рассмотрении Ипатьевской летописи и «Повести временных лет» ученый находит сюжеты из половецкого эпоса. В частности, когда говорится о возвращении половецкого хана отца знаменитого Кончака в половецкие степи или места в летописях, где говорится, что происходило внутри половецких степей. Такие сведения могли проникать в летописи только из половецкого эпоса [71, с. 393].
Академик В.А. Гордлевский открыто говорит о половецко-кипчакских заимствованиях в древнерусском языке и литературе: «Шло духовное взаимодействие; легко просачивался на Русь и тюркский фольклор; его отзвуки встречаются и в летописях; они раскинуты всюду – и на юге, докатились и до севера [72, с. 488]. Далее академик приводит примеры присутствия имен половецких ханов Кончака, Отрока (Артук – реконструкция В.А. Гордлевского), Боняка в древнерусских сказаниях [72, с. 488-489].
Отдельное место в культуре половцев занимают имена ханов фигурирующих в русских летописях, как показывает В.А. Гордлевский, их расшифровкой занимались многие видные ученые И.Н. Березин, П.М. Мелиоранский, Ф.Е. Корш, А.И. Соболевский, венгерский исследователь Л. Рашоньи и тюрколог С.Е. Малов [72, с. 490-492]. Тем самым был заложен крупный вклад в кипчакскую ономастику.
Фактически, после высказываний В.А. Гордлевского до 1960-х гг. тема русско-половецких литературных и лингвистических связей больше не поднималась.
Параллельно с изучением культуры кипчаков-половцев шел процесс сбора и систематизации уже имеющегося материала по современным кипчакским родам в составе тюркоязычных народов. Надо сказать, что в этом направлении были достигнуты значительные успехи.
Советский этнограф К.Л. Задыхина, работавшая в составе Хорезмской экспедиции 1949-1953 гг. под руководством С.П. Толстова и Т.А. Жданко, проделала плодотворную работу по изучению культуры и быта узбеков Кипчакского района Кара-Калпакской АССР [77].
По сведениям К.Л. Задыхиной в Кипчакском районе узбеки-кипчаки в первой половине ХХ века занимают ту же территорию, что и в XIX веке., когда они составляли здесь группу «сегиз-уру кипчак» - восемь родов кипчаков, разделенную на следующие четыре пары родов: канглы-канджигалы, шункарлы-туяклы, уйшун-ойрат, тама-баганалы [77, с. 769]. Здесь мы видим названия казахских племен и родов канглы (племя Старшего жуза), канжигалы (род племени аргын в Среднем жузе), уйсун (племя Старшего жуза) и тама (племя Младшего жуза). Все это указывает на глубокие изменения, произошедшие в составе узбекских и каракалпакских кипчаков, и тесный характер связей между казахами, узбеками и каракалпаками.
Узбекские кипчаки по этнографическим наблюдениям К.Л. Задыхиной мало, чем отличались от местного населения. Они вели оседлый образ жизни, занимались ирригационным земледелием, выращивали аграрные культуры характерные для этого региона. Техники орошения земли и ее обработки стояла на низком уровне. Землю пахали на быках сохой из дерева, основным орудием дехканина была мотыга (кетмень). Поля поливались посредством устройства отводов из протоков Аму-Дарьи или с помощью чигирей [77, с. 775-776].
Здесь мы видим противоположную картину кочевничества – полную оседлость кипчакских родов занимающихся ирригационным земледелием. Вероятно, процесс оседания кочевников кипчаков в этом регионе происходил еще в период раннего средневековья, тесные связи с местным населением испокон веков занимающихся земледелием обусловил переход кипчаков к земледелию и оседлому образу жизни.
Материалы, собранные этнографом говорят о включении кипчакских родов в экономические, культурные и социальные отношения в Хивинском ханстве вплоть до 1873 г. Изменениям подвергались земельные отношения, социальные категории населения, система власти и политическая иерархия. Кипчаки-узбеки принимают ислам, подчиняются его канонам. «Известно, что в дореволюционное время семейно-брачные отношения узбеков полностью регламентировались мусульманским правом – шариатом, мусульманскими правилами – дастуром и имевшими еще место остатками обычного права – адата» [77, с. 780].
Семейно-брачные отношения у узбеков-кипчаков характеризовались следующими моментами:
- Система родства подразумевала разделение родных и двоюродных братьев и сестер на старших и младших. При этом четко различались родственники со стороны-матери и со стороны отца» [77, с. 780];
- До революции были распространены браки между двоюродными братьями и сестрами, как по отцу, так и по матери, что является свидетельством наличия в прошлом среди узбеков индивидуального брака перекрестно-кузенного и параллельно-кузенного типа [77, с. 780];
- Практиковались обычаи левирата и сорората [77, с. 780];
- Счет родства велся по мужской линии, так же как и право наследования имущества. Старики поддерживали патриархальные традиции, непререкаемый авторитет старших и хранили имена своих мужских предков до 7—11-го поколения [77, с. 781];
- В богатых и состоятельных семьях существовало многоженство. Брак мог быть осуществлен только после выплаты калыма — «калин-мол» (платы за невесту), размер которого устанавливался по соглашению между родителями брачующихся [77, с. 781].
Как видно из этого списка мусульманские семейные традиции тесно переплетаются с традициями, оставшимися от средневековых кипчаков.
Интересно, что на протяжении многих веков почти не изменились свадебный обряд и свадьба. Свадебное пиршество справлялось при большом стечении родственников обеих сторон, сначала в доме невесты, а затем у жениха. Готовилось обильное угощение, устраивались различные состязания: скачки — ылак, байга, бой баранов — кочкор; приглашали известных борцов — полвон, сказителей и певцов — бахси и т. д. Выделяли специальные призы победителям [77, с. 781].
Из материалов К.Л. Задыхиной следует, что культура кипчаков с течением времени претерпела огромные изменения под воздействием следующих факторов:
- Связи с местным среднеазиатским населением, оказавшим большое влияние на занятие земледелием, и привело к оседлости, отказу от кочевого скотоводства;
- Процесс исламизации оказал обширное влияние на трансформацию духовной культуры, это области: право, семейно-брачные отношения, обряды и традиции связанные с праздниками, торжественными и траурными событиями, менталитет и религиозные верования;
- Пока до конца не изученным представляется влияние процесса советизации узбекского общества, оказавшей переворот в материальной культуре – традиционных промыслах и ремеслах, хозяйствовании, быту; в духовной культуре изменения в области языка, литературы, семейных отношений (отмена калыма и многоженства, левирата и кузенного брака), религии и т.д.
Эти изменения в той или иной степени были характерны для многих тюркоязычных народов, но здесь хотелось бы обратить внимание на процесс «выживания» степной кипчакской культуры в ходе перемен. По признанию К.Л. Задыхиной: «Большой историко-этнографический материал, собранный отрядом, значительно пополнил наши представления, касающиеся общих вопросов происхождения и этнических связей узбеков северного Хорезма; этот материал убедительно свидетельствует о близости кипчакских узбеков к узбекам дельты Аму-Дарьи, или так называемым «аральским узбекам». Единство этих групп подтверждается как историческими традициями (предания, родоплеменная структура), так и сходством материальной культуры (жилища, одежды), обычаев и пр.» [77, с. 808].
Несмотря на сильное влияние культуры оседлых земледельцев, кипчакские роды сохранили осознание своего происхождения, традицию генеалогического счета родства по мужской линии, обряды и традиции характерные для кочевых народов.
Изучение культуры кипчакских племен в советской исторической науке происходило в двух основных направлениях:
- Изучались погребальный обряд, ремесла, городская культура, образцы устной литературы, язык кипчаков-половцев и кимеков в период раннего средневековья;
- Рассматривались вопросы ремесел, традиций и обычаев, обрядов, устная литература кипчакских родов в составе тюркоязычных народов вошедших в состав СССР.
Если первое направление почти целиком основывалось на изучении исторических и археологических источников. То второе было в большей степени связано с изучением этнографических и филологических (лингвистических) источников. При этом исследования последнего направления подчинялись теории размывания национальных различий и создание единой социалистической нации, что происходило из курса национальной политики советской власти.
С одной стороны, мы видим, расцвет научных исследований, работу замечательных коллективов ученых и новые методологические основы научных разработок, с другой стороны, идеологический прессинг со стороны государства и жесткость марксистко-ленинской методологии, не позволявшие свободно трактовать явления культурной и общественной жизни, будь то в настоящем или прошлом страны.
Таким образом, в период 1917 – 1960-х гг. в советской историографии происходит постепенное расширение интересов исследователей из области военно-политических связей половцев и русских в область культурного взаимодействия, материальной и духовной культуры половцев. На первое место выходят вопросы экономики, военного дела, этнографического быта и языка кипчаков-половцев. По прежнему слабое внимание уделяется освещению элементов оседлости, городской культуры, социально-политической организации и государственности, а также семейно-обрядовой стороны жизни половецкого общества.
Успехи в области археологии и источниковедения позволяют выявить черты погребального обряда, конструкции могильных сооружений и классификации балбалов (каменных изваяний). Большое внимание уделяется семантике каменных изваяний, проводятся сравнительный анализ орхоно-енисейских, алтайских и восточноевропейских скульптур, высказываются предварительные замечания об этнической истории создателей этих памятников.
Крупные успехи советской этнографии в Средней Азии позволили масштабно охватить проблемы традиционной культуры и быта кипчаков в составе узбеков и каракалпаков. Выделить основные этапы в истории культуры региона, дать характеристику хозяйству, семейно-брачным отношениям, праву, традиционным промыслам и ремеслам, одежде, утвари, архитектуре кипчаков в дореволюционный и советский периоды.
Вместе с наблюдаемыми процессами происходит стирание традиционной структуры кипчаков, повсеместно забываются обычаи и традиции предков, на их место приходят новые культурные традиции. Если брать шире, этот процесс схож с процессом угасания народной культуры под воздействие массовой культуры. Традиционная культура рассматривается как культура патриархальная, архаичная, обреченная на вымирание. Подчеркивается негативизм, отсталость культуры кипчаков. Выражается мнение об искоренении пережитков прошлого, замене их социалистическими устоями одинаковыми для всех народов в составе СССР, что неизбежно приведет к размыванию национального духа, самосознания и традиционной культуры.
Не лучшим образом обстоит дело в изучении культуры кипчаков-половцев. В советской историографии, за исключением нескольких работ, они представлены дикими, враждебными и чуждыми русской культуре элементами, не внесшими никакого позитивного вклада в общемировую сокровищницу культуры, варварами, ведущими скотоводческий образ жизни, разрушителями христианских ценностей и т.д. Эти заблуждения идущие корнями в дореволюционную историографию мешали разглядеть у половцев великолепный уровень развития военного дела – вооружения, тактики и наличие метательной техники – выделявших их из среды печенегов, торков и черных клобуков. Поощрение международной торговли, как наземной, так и морской, строительство городов – центров ремесла, торговли, политической и общественной жизни, занятие земледелием – выращиванием проса, виноделием и рыболовством. Влияние на формирование древнерусского языка и памятников литературы. Все это вместе взятое осталось вне поля зрения советских исследователей.
2.4 Общий вывод
Период 1917 – 1960 гг. в советской историографии был периодом смены «буржуазной» на марксистко-ленинскую научную парадигму. Это оказало огромное влияние на развитие исторической науки, была принята новая методология формационного подхода, внедрялась идея классовой борьбы как двигателя процессов в обществе. Естественно это оказало влияние на кипчаковедческие исследования.
Кипчаки стали рассматриваться в двух плоскостях, первая базировалась на следовании негативному отношению к кочевникам, уходящими корнями в дореволюционную русскую историографию, вторая основывалась на объективном отношении к кочевникам. Преобладающим было первое направление.
В этот период наблюдается развитие исследований в области региональной истории республик вошедших в состав СССР, что позволило глубже и подробнее изучить влияние кипчаков на отдельные народы в областях этногенеза, языка, духовной и материальной культуры, выявить этапы в истории кипчакских племен.
Был сделан ряд важных научных достижений. Реконструирован ранний этап появления кипчаков в составе хуннов по данным китайских источников. Обнаружены и изучены кипчаки в составе алтайцев, туркмен и каракалпаков. Ученые вплотную подошли к проблеме взаимоотношений кипчакских племен с другими родоплеменными группами в эпоху средневековья. Это отношения с огузами, канглами, каракитаями, черными клобуками, торками, конратами и монголами. Тем самым была расширена география поисков кипчакских сюжетов, полноценно изучена история кипчаков в составе тюркоязычных народов. Вводятся в научный оборот письменные источники мусульманских авторов, китайские династийные хроники, русские летописные своды, фольклорные источники разных народов. Вкупе это позволило создать фундаментальную основу для продолжения гуманитарных исследований в кипчаковедении.
В области исторической географии приоритет остается за исследованиями, базирующихся на исторических источниках, в то же время по-прежнему актуальными остаются разработки, основанные на этнографических материалах. Изучение древнерусских источников дало основание для выделения нескольких территориальных центров кочевий кипчаков-половцев.
Традиционная материальная и духовная культура кипчаков рассматривается как культура архаичная и патриархальная.
3 Историография изучения кипчакских племен (1960-е – 1991 гг.).
3.1 Этнополитическая история и политогенез
В этот период фактически были окончательно определены направления в научно-исследовательском изучении кипчакской проблематики.
По-прежнему актуальными в исторической науке остаются проблемы взаимоотношений Киевской Руси и половцев, выявление степени влияния кочевников на исторические процессы внутри Древнерусского государства.
В.В. Каргалов поднимает проблему набегов половцев на Киевскую Русь, при этом отмечает организованность половецких веж, говорит о наличии центров половецких кочевий и силе их походов. Вместе с тем, историк приходит к важному выводу, что половцы в сравнении с монголами и татарами были просто беспокойными соседями, не помышлявшие уничтожить государство, их набеги были многочисленны и порой опустошительны, но не заходили севернее Рязани и Чернигова [80, с. 72]. Отдельно В.В. Каргалов высказался об участии половцев во внутренней политике Руси, исследователь насчитал тридцать четыре случая участия половцев в княжеских усобицах известных по материалам летописей [80, с. 72].
Н.А. Баскаков при изучении древнерусско-половецких связей обратил внимание на военные столкновения между соседями. Указывая на факты родственных отношений между русскими князьями и половецкими ханами, ученый составил уникальную генеалогическую схему, в которой наглядно показал эти связи. При чем русские чаще женились на половчанках, чем половцы на русских [96, с. 92-98]. Отсюда следует, что связи между соседями носили сложный характер и без учета этих особенностей нельзя реконструировать и главное понять внешнеполитические процессы Киевской Руси и Половецкого поля.
Другой известный исследователь внешней политики Руси В.Т. Пашуто приводит факты русско-половецких отношений в виде повествования, но, к сожалению, не делает серьезных выводов по проблеме, кроме констатации проблемы «Взаимоотношения с половцами – наиболее сложное явление русской степной политики» [85, с. 116]. Более масштабно, на основе богатого исторического материала к разрешению проблемы подошел Б.А. Рыбаков. Половцы неоднократно фигурируют на страницах его книги, часто в выдержках из русских летописей. Автор «Слова» предстает перед нами в качестве историка и писателя анализировавшего историческое прошлое страны. Но увлекшись эмоциональным порывом академик допустил неточность – «речь шла о половецкой агрессии, угрожавшей по меньшей мере десятку княжеств» [82, с. 483-484. Судя по историческим материалам, половцы угрожали княжествам Южной России, но не осуществляли крупных набегов и походов на север Руси.
Археолог С.А. Плетнева выделяет пять «внешних» периодов в истории половцев основываясь на данных русских летописей, в которых ученый прослеживал динамику половецких походов на Русь. При этом ученый не упускает из виду походы русских князей на половцев. В конечном итоге исследователь приходит к мнению о болезненности и разрушительности этих походов, как для половцев, так и для русских [104, с. 220-226].
Известный историк Б.А. Рыбаков, говоря о неугасающем интересе исследователей к «Слову о полку Игореве», как бесценному историческому источнику по истории русско-половецких связей. Протестует против построений, в которых ощущается недостаток строгого исторического осмысления поэмы с учетом реалий той эпохи приводящий к возникновению всякого рода догадок и домыслов без строгой системы доказательств [83, с. 37-38].
К этому ценнейшему историческому источнику обращаются как историки, так филологи и археологи. Так, А.Ф. Шоков занимаясь изучением памятника древнерусской литературы на предмет нахождения в нем информации о половцах, поднимает ряд вопросов, не способствуя в целом их разрешению. Например, указывая на слабую изученность половецкой проблематики в памятнике, исследователь говорит о необходимости изучения восточных элементов, «темных» мест имеющих отношение к половцам в «Слове», а также продолжении поисков половецких мотивов в древнерусских и иностранных памятниках письменности совместно с археологическими раскопками в местах кочевания половецких родов [202]. На наш взгляд, исследователь-археолог не совсем корректно подошел к проблеме половецкой ономастики в «Слове о полку Игореве», так как не имел на это соответствующей филологической подготовки. Так, он замечает: «Сведения о половецких ханах, содержащиеся в «Слове о полку Игореве», можно разделить на три или четыре, а то и пять категорий: имена половецких ханов бесспорные (Шарукан, Кобяк, Гзак, или Гза, и Кончак), затем подразумеваемые (Тугаркан) и, наконец, имена спорные (Бус) или даже мало вероятные (Карна, Жля), а также совсем не соответствующие действительности (Кощей и Чага)» [203, с. 77].
Схожая проблема имен собственных половецких ханов на научной филологической основе была изучена именитым тюркологом Н.А. Баскаковым. Анализу были подвергнуты имена Шарокан, Кончак, Гзак, Кобяк, Овлур встречающиеся в «Слове о полку Игореве» [96, с. 147-153]. Оригинальным представляется список этнонимов и антропонимов половцев, которые неоднократно фигурируют в древнерусских письменных памятниках. Филолог согласно собственной классификации разделил эти слова на три категории: 1) собственные личные имена; 2) семейно-родовые прозвища ил групповые имена; 3) названия более крупных родоплеменных объединений [96, с. 70-91]. Каждое слово по возможности снабжено краткими филологическими и историческими комментариями, указаниями на древнерусский источник. Это позволяет ориентироваться в половецкой этнонимии и антропонимики. Дает возможность проверять и дополнять сведения ученого.
Ученый А.А. Зимин поставил задачу сравнить общие черты и особенности Ипатьевской летописи и «Слова о полку Игореве». В процессе исследования выяснилось, что поход князя Игоря на половцев был не попыткой завоевания Тмутаракани, как думали Д.С. Лихачев и Н.К. Гудзий, а как утверждает В.Г. Федоров поход Игоря в 1185 г. преимущественно был набегом, рассчитанным на внезапность и на отсутствие больших половецких сил. Автор «Слова о полку Игореве», следовательно, хотел приписать своему герою крупные внешнеполитические задачи, явно преувеличивая цели одного из обычных для XII в. набегов северских князей [204].
Академик Б.А. Рыбаков отмечает родственные связи и союз между князем Игорем и ханом Кончаком, описывает политику северского князя в период нападений хана на Русь, поход, воспетый в «Слове» представляется, не как героическая эпопея, а как частная акция едва не стоившая срыву большого похода на половцев великого князя Киева [84]. Здесь князь Игорь предстает не былинным героем, а реальным историческим персонажем со своими достоинствами и недостатками, и что важно для нас, академик подчеркивает характер союзнических и родственных связей князя и хана на что ранее не обращали внимания исследователи.
Как видно, изучение памятника «Слово о полку Игореве» продолжает способствовать разработке половецкой проблематики, выявлять новые и возвращаться к прежним проблемам.
Одним из талантливых историков, который обратился к половецкой проблематике, был Л.Н. Гумилев. В его сочинениях проглядывается непростая история соседства половцев и русских, которая таит в себе время вражды и мира, торговли и браков, любви и ненависти [205]. Критически подходя к наследию древнерусских летописцев Лев Гумилев объективно подошел к поставленной задаче – оценке роли и влияния половцев в русской истории. В его публикации «Древняя Русь и Кыпчакская степь в 945-1225 гг.» проделан сложный анализ политических событий, приводятся объяснения причин произошедшего и последствий, ставятся вопросы, которые ранее либо замалчивались, либо трактовались однозначно. Пожалуй самая большая заслуга ученого состоит в том, что ему удалось доказать равноправный характер взаимоотношений двух могучих соседей. При этом историк часто привлекал древнерусские летописи [86]. Правда стоит отметить, что Л.Н. Гумилев не очень доверительно относился к письменным источникам, вероятно вследствие того, что источников в оригинале он не знал.
Кипчаки, по мнению историка, составляли западный вариант динлинской расы, которых китайские источники локализуют на Иртыше [206, с. 322-323]. Тем самым ученый развивает взгляды Г.Е. Грумм-Гржимайло на динлинскую проблему в истории Центральной Азии [165]. Говорить о связи андроновской этнокультурной общности с динлинами китайских династийных хроник, а тем более связи последних с кипчаками сложно не располагая достоверными данными гуманитарных наук. Л.Н. Гумилев говорит об этом как об устоявшемся факте в исторической науке и не приводит дополнительную аргументацию в пользу гипотезы.
Если кипчаки произошли от динлинов и были европеоидами, то кимеки, по мнению Л.Н. Гумилева, были ответвлением хуннов относящимися к монголоидной расе. Этнические контакты между кипчаками и кимеками привели к изменению антропологического облика кипчаков путем увеличения монголоидных черт у кипчаков [207, с. 258].
Вторая модель отличалась, второй стадией кочевания («полукочеванием»), набегами, распадом родового строя и военной демократии, становлением древнеклассового общества, формированием государственных объединений, формированием этнической общности и общего языка, появлением первых черт этнографической культуры, культом вождей и всадников, связанных с космогонией, наличием археологических памятников – могильников без соседних устойчивых поселений и сезонных стойбищ (зимников).
Третья модель включала в себя третью стадию кочевания (полуоседлость), войны за политическое господство, феодализм, государство, устойчивая этническая общность, превращающаяся в народ, развитая культура с письменностью, торговля, города, принятие мировых религий, археологические памятники, как у оседлых земледельческих народов [150, с. 145].
Эта классификация первая в науке серьезная попытка изучения кочевых обществ. Она имеет ряд достоинств в виде учета взаимосвязей развития экономики кочевого хозяйства с общественным развитием и культурой, пониманием эволюционного пути развития кочевых обществ и признанием наличия у кочевников возможности появления государства, городской культуры, развитой культуры на основе письменности, торговли, возможности восприятия учений мировых религий. Недостатками следует признать схематизм и формационный подход в решении сложной проблемы, неспособность охватить все многообразие общественно-экономической и культурной жизни кочевников.
