ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

Государственное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Уральский государственный университет им. А.М. Горького»

ИОНЦ «Русский язык»

Филологический факультет

Кафедра современного русского языка

Современный русский язык (лексикология)

Хрестоматия

Проректор по учебной работе Рогожин С. А.

Екатеринбург 2007

1

ХРЕСТОМАТИЯ

I. РУССКАЯ ЛЕКСИКА В СИСТЕМНО-СЕМИОЛОГИЧЕСКОМ РАССМОТРЕНИИ

1.1. Слово в семиологическом аспекте

Потебня А. А. Из записок по русской грамматике Т. 1-2. М., 1958

Введение

I. Что такое слово

Что такое слово? Определение отдельного слова как единства членораздельного звука и значения, по-видимому, противоречит обычному утверждению, что «одно и то же слово не только в различные времена или по различным наречиям одного и того же языка», но и в одном и том же наречии в опреде­ленный период «имеет различные значения» (Буслаев, Гр., § 112).

Говоря так, представляем слово независимым от его значений, т.е. под словом разумеем лишь звук, причем единство звука и значения будет не более единства дупла и птиц, которые в нем гнездятся. Ме­жду тем, членораздельного звука без значения не называем словом. Такой звук есть искусственный фо­нетический препарат, а не слово.

Для разъяснения этого и подобных недоумений полезно иметь перед глазами хоть небольшой отры­вок истории слова. Вот, например, что мы знаем о слове верста. Прежде всего оно не заимствовано ни из готского, где rasta, milliare (Срезневский. Мысли об ист. рус. яз., 137), ни откуда бы ни было. Далее, оно не имеет ничего общего со взятыми из немецкого верстать (сущ.,ж.), верстак, польского warsztat, литовского warksztotas. При нем стоит верс-тва, несмотря на различие в суффиксах, не представляющее заметных отличий в значениях. Перед суф. -та и -тва С - из Т, что делает возможным сродство с верт­еть. Что это сродство действительно существует, в этом убеждает сравнение с литовским и латинским. Литов. wars-ta-s (м.р.) - собственно поворот (плуга), длина борозды, проведши которую плуг повора­чивают, мера расстояния, <...> в верста находим следующие значения: а) из предполагаемого «поворот плуга» - борозда, сохраненное в сербском (врста), б) обыкновенная, впрочем, различная в разных мес­тах длина борозды становится путевою мерою (напр., Новг. лет., 1, 14 под 1168 г.: воротишася отъ го­рода за 30 версть); <...> Потг (Zeitschr. f. vergl. Spr., VIII, 21) предполагает, что в основании рус. верста в этом значении лежит представление равных пространств, обозначаемых столбами <...> Значение ме­ры в верста, конечно, древние этого времени, когда стали ставиться верстовые столбы, в) рус. верста, верзила, высокорослый человек (презрительно) - не непременно от значения «верстовой столб», а и от меры пути. <...> г) рус. верста, верстовой столб... получает значение версты, как предела нивы, д) от значения борозды, как прямой, длинной, - верста, ряд предметов по прямой линии, напр., кирпичей в стене, камней в мостовой. <...> е) от значения борозды, как идущей рядом с другою и равной с нею, ст­рус. и ст.-ел. вьрста, връста и соврем, верста, пара, ровня; «божьствьная и свhтозарьная върста Бори­се и Гл(ять)бе» (до 1163 года Срезн., Пам. рус. п.; там же «Борисе и Глhбе мученика святая и супруга (пара, как пара волов в ярме). Отсюда вр. верстать, ровнять, ж) от значения версты, как длины (прой­денной), согласно с обычным представлением времени пространством и жизни путём, идёт ст.-рус. и ст.-слав. вьрста, врьста, возрастает («отъ млады вьрсты», «юнъ верстою»). Сьвьрстьникъ (срб. врсник) - имеющий одну версту с другим, однолеток и в этом смысле ровня, и, как жена, муж назы­ваются ровнею, так в следующем съвьрстьниця, жена: «мужи плакахуся съверьстниць своихъ» (Ип. л., 200). Из этих значений не менее 3-4 живёт в одно время в русском языке... Совершенно случайно, что они не сохранились все. Итак, слово верста, по-видимому, многознаменательно; но таково оно лишь в том виде, в каком является в словаре. Между тем действительная жизнь его и всякого другого слова со­вершается в речи. Говоря «пять верст», я разумею под «верст» не ряд, не возраст и пр., а только меру расстояния. Слово в речи каждый раз соответствует одному акту мысли, а не нескольким, т.е. каждый раз, как произносится или понимается, имеет не более одного значения. Сравнивая отдельный акт речи «пять верст», «оть млады вьрсты» и т.п. и отвлекая общее, находимое в этих актах, мы должны считать это общее лишь сокращением, а не неизменною субстанцией, окруженною изменчивыми признаками. В действительности не только верста=500 саженей есть слово отдельное и отличное от верста=возраст, верста=пара, но и верста в одном из этих значений есть иное слово, чем версты, версте и т.д. в том же лексическом значении, т.е. малейшее изменение в значении слова делает его другим словом. Таким об­разом, пользуясь выражением «многозначность слова», как множеством других неточных выражений, сделаем это выражение безвредным для точности мысли, если будем знать, что на деле есть только од­нозвучность различных слов, то есть то свойство, что различные слова могут иметь одни и те же звуки.

2

Однозвучность эта частью оправдывается единством происхождения слов, частью же происходит от уравнивающего действия звуковых стремлений языка, действия, в общем имеющего психологическое основание, но независимого от особенности значения слова. <...>

Откуда бы ни происходила родственная связь однозвучных слов, слова эти относятся друг к другу» как предыдущие и последующие. Без первых не были бы возможны последние. Обыкновенно это назы­вают развитием значений слова из одного основного значения, но, согласно со сказанным выше, соб­ственно это можно назвать только появлением целого слова, т.е. соединения членораздельного звука и одного значения, из слова предыдущего.

П. Представление и значение

Когда говорим, что А значит или означает Б, напр., когда, видя издали дым, заключаем: значит, там горит огонь; то мы познаём Б посредством А. А есть знак Б, Б есть означаемое этим знаком, или его значение. Знак важен для нас не сам по себе, а потому, что, будучи доступнее означаемого, служит средством приблизить к себе это последнее, которое и есть настоящая цель нашей мысли. Означаемое есть всегда нечто отдалённое, скрытое, трудно познаваемое сравнительно со знаком.

Понятно, что функции знака и значения не раз навсегда связаны с известными сочетаниями воспри­ятий и что бывшее прежде значением в свою очередь становится знаком другого значения.

В слове также совершается акт познания. Оно значит нечто, т.е., кроме значения, должно иметь и знак. Хотя для слова звук так необходим, что без него смысл слова был бы для нас недоступен, но он указывает на значение не сам по себе, а потому, что прежде имел другое значение. Звук верста означает меру долготы, потому что прежде означал борозду; он значит «борозда», потому что прежде значил «поворот плуга», и так далее до тех пор, пока не остановимся на малодоступных исследованию зачатках слова. Поэтому звук в слове не есть знак, а лишь оболочка, или форма знака; это т.ск. знак знака, так что в слове не два элемента, как можно заключить из вышеприведённого определения слова как единст­ва звука и значения, а три. Для знака в данном слове необходимо значение предыдущего слова, но знак не тождествен с этим значением; иначе данное слово, сверх своего значения, заключало бы и все пре­дыдущие значения.

Я указываю начинающему говорить ребенку на круглый матовый колпак лампы и спрашиваю: «Что это такое?» Ребёнок много раз видал эту вещь, но не обращал на неё внимания. Он её не знает, так как сами по себе следы впечатлений не составляют знания. Я хочу не столько того, чтобы он дополнил впе­чатления новыми, сколько того, чтобы он объединил прежние и привел их в связь со своим запасом сознанных и приведенных в порядок впечатлений. На мой вопрос он отвечает: «Арбузик». Тут про­изошло познание посредством наименования, сравнение познаваемого с прежде познанным. Смысл ответа таков: то, что я вижу, сходно с арбузом. Назвавши белый стеклянный шар арбузом, ребенок не думал приписывать этому шару зелёного цвета коры, красной середки с таким-то узором жилок, слад­кого вкуса; между тем под арбузом в смысле плода он разумел и эти признаки. Из значения прежнего слова в новое вошёл только один признак, именно шаровидность. Этот признак и есть знак значения этого слова. Здесь мы можем назвать знак и иначе: он есть общее между двумя сравниваемыми сложными мысленными единицами, или основание сравнения, 1егишп сотрагапошв в слове

Так и в прежде приведённых примерах: кто говорит «верста» в значении ли определённой меры длины, или в значении ряда или пары, тот не думает в это время о борозде, проведённой по полю плу­гом или сохою, парою волов или лошадью, а берёт из этого значения каждый раз лишь по одному при­знаку: длину, прямизну, параллельность. Одно значение слова вследствие своей сложности может по­служить источником нескольким знакам, т.е. нескольким другим словам. Итак, знак по отношению к значению предыдущего слова есть лишь указание, отношение к этому значению, а не воспроизведение его. Согласно с этим не следует смешивать знака в слове с тем, что обыкновенно называют собствен­ным значением слова, противопоставляемым значению переносному. <...> Собственное значение слова есть всё значение предыдущего слова по отношению к последующему, а где не требуется особенной точности - даже совокупность нескольких предыдущих значений по отношению к нескольким после­дующим. <...> В том, что мы относительно называем собственным и что, в свою очередь, есть перенос­ное по отношению к своему предшествующему, может быть несколько признаков, между тем как в зна­ке только один. <...> Так как в данном слове, рассматриваемом как действительное явление, а не отвле­чение, находим всегда только одно значение, то, не применяясь к принятой терминологии, а видоизме­няя её по-своему, мы не можем говорить ни о собственном, ни о переносном значении данного слова: предыдущее значение есть для нас значение не только слова, которое рассматриваем, а другого. Каждое значение слова есть собственное, и в то же время каждое, в пределах нашего наблюдения, - произ-

3

водное, хотя бы то, от которого произведено, и было бы нам неизвестно. И с другой стороны, по отно-шению к значению последующего слова знак есть только указание. Он только намекает на это значе-ние, даёт возможность в случае надобности остановиться на нем и постепенно привести его в сознание, но позволяет и не останавливаться.

Знак в слове есть необходимая (для быстроты мысли и для расширения сознания) замена соответст-вующего образа или понятия; он есть представитель того или другого в текущих делах мысли, а пото-му называется представлением. Этого значения слова представление, значения, имеющего особенную важность для языкознания и обязанного своим происхождением наблюдению над языком, не следует смешивать с другим, более известным и менее определенным, по которому представление есть то же, что восприятие или чувственный образ, во всяком случае — совокупность признаков. В таком значении употребляет слово представление и Буслаев: «отдельным словом означаются представления и поня-тия» (Грам., § 106). В том смысле,<...> представление не может быть означаемым: оно только означаю-щее.

Представление, тождественное с основанием сравнения в слове или знаком, составляет непремен-ную стихию возникающего слова; но для дальнейшей жизни слова оно не необходимо. Как известно, есть много слов, связь коих с предыдущими не только не чувствуется говорящим, но неизвестна и нау-ке. Почему, напр., рыба названа рыбой, или иначе говоря: как представляется рыба в этом слове? Зна-чение здесь непосредственно примыкает к звуку, так что кажется, будто связь между ними произвольна. Говорят, что представление здесь есть, но оно совершенно пусто (бессодержательно). <...> Кажется, од-нако, что таким образом лишь напрасно затемняется значение термина «представление». В слове рыба содержание не представляется никак, а потому представления в нем вовсе нет, оно потеряно. Значение имеет здесь только внешний знак, т.е. звук. <...>

Что такое «значение слова»? Очевидно, языкознание, не уклоняясь от достижения своих целей, рас-сматривает значение слов только до известного предела. Так как говорится о всевозможных вещах, то без упомянутого ограничения языкознание заключало бы в себе. кроме своего неоспоримого содержа-ния, о котором не судит никакая другая наука, еще содержание всех прочих наук. Напр., говоря о значе-нии слова дерево, мы должны бы перейти в область ботаники, а по поводу слова причина или причин-ного союза — трактовать о причинности в мире. Но дело в том, что под значением слова вообще разу-меются две различные вещи, из коих одну, подлежащую ведению языкознания, назовем ближайшим, другую. составляющую предмет других наук, — дальнейшим значением слова. Только одно ближай-шее значение составляет действительное содержание мысли во время произнесения слова. Когда я го-ворю «сижу за столом», я не имею в мысли совокупности раздельных признаков сидения, стола, про-странственного отношения за и пр. Такая совокупность, или понятие, может быть передумана лишь в течение ряда мгновений, посредством ряда умственных усилий и для выражения своего потребует мно-го слов. Я не имею при этом в мысли и живого образа себя в сидячем положении и стола, образа, по-добного тому, какой мы получаем, напр., когда, закрывши глаза, стараемся мысленно изобразить себе черты знакомого лица. Несмотря на отсутствие во мне полноты содержания, свойственной понятию и образу, речь моя понятна, потому что в ней есть определение места и мысли, где искать этой полноты, определение, достаточно точное для того, чтобы не смешать искомого с другим. Такое определение достигается первоначально посредством представления, а затем и без него, одним звуком. Пустота бли-жайшего значения, сравнительно с содержанием соответствующего образа и понятия, служит основани-ем тому, что слово называется формою мысли.

Ближайшее значение слова, одно только составляющее предмет языкознания, формально вовсе не в том смысле, в каком известные языки, в отличие от других, называются формальными, различающими вещественное и грамматическое содержание. Формальность, о которой здесь речь, свойственна всем языкам, всё равно, имеют ли они грамматические формы или нет. Ближайшее, или формальное, значе-ние слов, вместе с представлением, делает возможным то, что говорящий и слушающий понимают друг друга. В говорящем и слушающем чувственные восприятия различны в силу различия органов чувств, ограничиваемого лишь родовым сходством между людьми. Еще более различны в них комбинации этих восприятий, так что когда один говорит, напр., «это неклен» (дерево), то для другого вещественное зна-чение этих слов совсем иное. Оба они думают при этом о различных вещах, но так, что мысли их имеют общую точку соприкосновения: представление (если оно есть) и формальное значение слова. Для обоих в приведенном примере отрицательная частица имеет одинаковый смысл, именно такой, какой в отри-цательных сравнениях: это — клён, но в то же время и не клён, т.е. не обыкновенный клён и не черно-клён. Для обоих словом неклен назначено для татарского клена одно и то же место в мысли подле

4

обыкновенного клёна и черноклёна, но в каждом это место заполнено различно. Общее между говоря­щим и слушающим условлено их принадлежностью к одному и тому же народу. Другими словами: ближайшее значение слова народно, между тем дальнейшее у каждого различное по качеству и количе­ству элементов - лично. Из личного понимания возникает высшая объективность мысли, научная, но не иначе, как при посредстве народного понимания, т.е. языка и средств, создание коих условлено су­ществованием языка. Таким образом, область языкознания народно-субъективна. Она соприкасается, с одной стороны, с областью чисто личной, индивидуально-субъективной мысли, с другой - с мыслью научной, представляющей наибольшую в данное время степень объективности.

В.В. Виноградов. Русский язык. Грамматическое учение о слове. - М.-Л., 1947.

С.8-21.

Смысловая структура слова

Проблема слова в языкознании еще не может считаться всесторонне освещенной. Не подлежит со­мнению, что понимание категории слова и содержание категории слова исторически менялись. Струк­тура слова неоднородна в языках разных систем и на разных стадиях развития языка. Но если даже от­влечься от сложных вопросов истории слова как языковой категории, соотносительной с категорией предложения, в самом описании смысловой структуры слова еще останется много неясного. «До сих пор в области языка всегда довольствовались операциями над единицами, как следует не определенны­ми», - заявлял Ф. де-Соссюр, касаясь вопроса о слове. Лингвисты избегают давать определение слова или исчерпывающее описание его структуры, охотно ограничивая свою задачу указанием лишь некото­рых внешних (преимущественно фонетических) или внутренних (грамматических или лексико-семантических) признаков слова. При одностороннем подходе к слову сразу же выступает. противоре­чивая сложность его структуры и общее понятие слова дробится на множество эмпирических разновид­ностей слов. <…>

Фонетические границы слова, отмечаемые в разных языках особыми фонологическими сигналами (например, в русском языке - силовым ударением и связанными с ними явлениями произношения, ог­лушением конечных звонких согласных и отсутствием регрессивной ассимиляции по мягкости на кон­це), бывают в некоторых языках (например, в немецком) не так резко очерчены, как границы между морфемами (т. е. значимыми частями слов - корневыми или грамматическими элементами речи). С дру­гой стороны, фонетическая грань между словом и фразой, т. е. тесной группой слов, во многих случаях также представляется неустойчивой, подвижной. Например, вo французском языке «слова фонетически ничем не выделяются», в звуковом потоке обособляются "группы слов, выражающие в процедуре речи единое смысловое целое", так называемые "динамические, или ритмические группы».

Если рассматривать структуру слова с грамматической точки зрения, то целостность и единство слова также оказываются в значительной степени иллюзорными. А. Noreen определял слово так: это "независимая морфема <…>, которую наше языковое чутье воспринимает как целое по звуку и значе­нию, так что она или ощущается неразложимой на более мелкие морфемы (например, здесь, почти, там), или - в случае, если это можно сделать, - она воспринимается независимо от значения этих более мелких, составляющих ее морфем". В этом последнем случае, при понимании и употреблении слова, по мнению Норейна, не думают или не хотят думать о значении его составных частей. Но и это определе­ние чересчур шатко. В высказывании надо было приоткрыть сундук, а не открывать его совсем при­ставка при- очень заметно выступает как значимая единица речи.

Кроме того, под определение Норейна решительно не подходят служебные слова, но легко подво­дятся целые словосочетания.

Проще всего в грамматической плоскости рассматривать слово как предельный минимум предло­жения (Sweet, Sapir, Щерба). "Слово есть один из мельчайших вполне самодовлеющих кусочков изоли­рованного смысла, к которому сводится предложение", - формулирует Сепир. Однако не все типы слов с одинаковым удобством укладываются в эту формулу. Ведь "есть очень много слов, которые являются только морфемами, и морфем, которые иногда еще являются словами». Слово может выражать и еди­ничное понятие, конкретное, абстрактное, и общую идею отношения (как, например, предлоги от или об или союз и), и законченную мысль (например, афоризм Кузьмы Пруткова: "Бди!"). Правда, глубокая разница между словами и морфемами как будто обнаруживается в том, что только слово способно более или менее свободно перемещаться в пределах предложения, а морфемы, сходящие в состав слова,

5

обычно неподвижны (однако ср., например, лизоблюд и блюдолиз, скалозуб и зубоскал или любомудр и мудролюб; но щелкопер и перощелк – величины разнородные).

Способность слова передвигаться и менять места внутри предложения различна в разных языках. Следовательно, и этот критерий самостоятельности и обособленности слова зыбок, текуч. В таких язы-ках, как русский, отличие слова от морфемы поддерживается невозможностью вклинить другие слова или словосочетания внутрь одним и того же слова. Но все эти признаки имеют разную ценность в при-менении ж разным категориям слов. Например, никто, но: не к кому; некому, но: не у кого; потому что, но: я потому не писал, что твой адрес потерял и т. п. (ср. есть где,. но: негде, нездоровится, но: не очень здоровится при отсутствии слова здоровится и т. п.).

Такие модальные («вводные») слова и частицы, как знать (Ай, Моська, знать, она сильна, что лает на слона), дескать, мол и т. п., вовсе неспособны быть потенциальным минимумом предложения и ли-шены самостоятельного значениия. В этом отношении даже союзы и предлоги счастливее. Например, у Тургенева в повести "Бреттер":

" – Лучков неловок и груб – с трудом. выговорил Кистер: – но...

– Что: но? Как вам не стыдно говорить: но. Он груб и неловок, и зол, и самолюбив... Слышите: и, а не но". <…>

Таким образом, и с грамматической (а также лексико-семантической) точки зрения обнаруживается разнообразие типов слов и отсутствие общих устойчивых признаков в них. Не все слова способны быть названиями; не все являются членами предложения. Даже формы соотношений и отношений между ка-тегориями слова и предложения в данной языковой системе очень разнообразны. Они зависят от при-сущих языку методов образования слов и методов связывания слов в более крупные единства. Чем син-тетичнее язык, иначе говоря, чем явственнее роль каждого слова в предложении указывается его собст-венными ресурсами, тем меньше надобности обращаться, минуя слово, к предложению в целом. Но, с другой стороны, в структуре самого слова смысловые элементы соотносятся, сочетаются друг с другом по строго определенным законам и примыкают друг к другу в строго определенной последовательно-сти. А это значит, что слово, состоящее не из одного корневого элемента, а из нескольких морфем, "есть кристаллизация предложения или какого-то отрывка предложения".

На фоне этих противоречий возникает мысль, что в системе языка слово есть только форма отноше-ний между морфемами и предложениями, которые являются основными функциональными единицами речи. Оно есть «нечто определенным образом оформленное, берущее то побольше, то поменьше из концептуального материала всей мысли в целом в зависимости от "духа" данного языка». Удобство этой формулы состоит в том, что она широка и расплывчата. Под нее подойдут самые далекие грамматиче-ские и семантические типы слов: и слова-названия, и формальные, связочные слова, и междометия, и модальные слова. Ей не противоречит п употребление морфем в качестве слов. Например, у Белинско-го: "Между русскими есть много галломанов, англоманов, германоманов и разных других манов". <…>

Однако формула Сепира удобна, но малосодержательна. Она не уясняет ни предметно-смыслового содержания слова, ни способов выражения и кристаллизации этого содержания в слове. Она лишь на-правляет и обязывает к уяснению всех элементов смысловой структуры слова. Очевидно, что, при всем многообразии грамматико-семантических типов слов, в их конструкивных элементах много общего. Различны лишь сложность и соотношение разных смысловых оболочек в структуре слов, а также функ-циональное содержание и связанное с ним грамматическое оформление разных видов слов. Недаром Ф. де-Соссюр писал: "Слово, несмотря на трудность определить это понятие, есть единица, неотступно представляющаяся нашему уму, нечто центральное во всем механизме языка".

<…>

При описании смысловой структуры слова рельефнее выступают различия между основными семан-тическими чипами слов и шире уясняется роль грамматических факторов в разных категориях слов.

Пониманию строя слова нередко мешает многозначность термина "значение". Опасности, связанные с недифференцированным употреблением этого понятия, дают себя знать в таком поверхностном и ошибочном, но идущим исстари и очень распространенном определении слова: "Словами являются зву-ки речи в их значениях" (иначе: «Всякий звук речи, имеющий в языке значение отдельно от других зву-ков, являющихся словами, есть слово»). Если бы структура слова была только двухсторонней, состояла лишь из звука и значения, то в языке для всякого нового понятия и представления, для всякого нового оттенка в мыслях и чувствованиях должны были бы существовать или возникать особые, отдельные слова.

6

В действительности же дело обстоит не так. "Великим заблуждением, – говорит Ф. де-Соссюр, – яв-ляется взгляд на языковой элемент просто как на соединение некоего звука с неким понятием. Опреде-лить его так – значило бы изолировать его от системы, в состав которой он входит; это повело бы к ложной мысли, будто возможно начинать с языковых элементов и из их суммы строить систему, тогда как на самом деле надо, отправляясь от совокупного целого, путем анализа доходить до заключенных в нем элементов".

Но в языковой системе и звуки речи значимы, осмыслены. На это указывал еще В. Гумбольдт.

Правда, "лишь в редких случаях, – говорил В. Гумбольдт, – можно распознать определенную связь звуков языка с его духом <…>. Только в относительно редких случаях звукоподражаний, звуковых. ме-тафор и своеобразных звуковых жестов естественная связь звука и значения очевидна непосредственно. Но опосредствованная внутренними отношениями языка как системы разнообразных смысловых эле-ментов, она может быть открыта по разным направлениям. Само понятие фонем и фонологической сис-темы языка основано на признании громадной роли звуковой стороны в смысловой структуре языка во-обще и слова в частности. <…>

Еще сложнее и разнообразнее те воплощенные в звуковой комплекс слова элементы мысли или мышления, которые прикрываются общим именем «значения».

Общеизвестно, что прежде всего слово выполняет номинативную, или дефинитивную функцию, т. е. или является средством четкого обозначения, и тогда оно – простой знак, или средством логической мысли, тогда оно – научный термин.

Слова, взятые вне системы языка в целом, лишь в их отношении к вещам и явлениям действительно-сти, служат различными знаками, названиями этих явлений действительности, отраженных в общест-венном сознании. Рассматриваемые только под этим углом зрения, слова, в сущности, еще лишены со-относительных языковых форм и значений. Они сближаются друг с другом фонетически, но не связаны ни грамматически, ни семантически. С точки зрения вещественных отношений связь между стол и сто-ловая, между гость, гостинец и угостить, между дуб и дубина, между жила в прямом номинативном значении и глаголами зажилить, ужилить и т. д., оказывается немотивированной и случайной. «Значе-ние слова далеко не совпадает с содержащимся в нем указанием на предмет, с его функцией названия, с его предметной отнесенностью» <…>.

Однако легко заметить, что далеко не все типы слов выполняют номинативную или дефинитивную функцию. Ее лишены все служебные слова, в смысловой структуре которых преобладают чисто грам-матические значения и отношения. Номинативная функция чужда также междометиям и так называе-мым "вводным" словам. Кроме того, местоименные слова, хотя и могут быть названиями, но чаще всего являются эквивалентами названий.

Таким образом, уже при анализе вещественных отношений слова резко выступают различия между разными структурно-семантическими типами слов.

Переход от номинативной функции словесного знака к семантическим формам самого слова обычно связывается с коммуникативной функцией речи. В процессе речевой коммуникации вещественное от-ношение и значение слова могут расходиться. Особенно ощутительно это расхождение тогда, когда слово не называет предмета или явления, а образно его характеризует (например, живые мощи, колпак – в применении к человеку, баба – по отношению к мужчине, шляпа – в переносном значении и т.п.).

В этом плане слово выступает как система форм и значений, соотносительная с другими смысловы-ми единицами языка.

"Слово, рассматриваемое в контексте языка, т. е. взятое во всей совокупности своих форм и значе-ний, часто называется лексемой".

Вне зависимости от этого данного употребления, слово присутствует в сознании со всеми своими значениями, со скрытыми и возможными, готовыми по первому зову всплыть на поверхность. Но, ко-нечно, то или иное значение слова реализуется и определяется контекстом его употребления. В сущно-сти, сколько обособленных контекстов употребления данного слова, столько и его значений, столько и его лексических форм; при этом, однако, слово не перестает быть единым, оно обычно не распадается на отдельные слова-омонимы.

Семантической границей слова является омоним. Слово как единая система внутренне связанных значений понимается лишь в контексте всей системы данного языка. Внутреннее единство слова обес-печивается не только единством его фонетического и грамматического состава, но и семантическим единством системы его значений, которое, в свею очередь, определяется общими закономерностями се-мантической системы языка в целом.

7

Язык обогащается вместе с развитием идей, и одна и та же внешняя оболочка слова обрастает побе-гами новых значений и смыслов. Когда затронут один член цепи, откликается и звучит целое. Возни-кающее понятие оказывается созвучным со всем тем, что связано с отдельными членами цепи до край-них пределов этой связи.

Способы объединения и разъединения значений в структуре слова обусловлены семантической сис-темой языка в целом или отдельных его стилей. Изучение изменений в принципах сочетания словесных значений в «пучки» не может привести к широким обобщениям, к открытию семантических законов – вне связи с общей проблемой истории общественных мировоззрений, с проблемой языка и мышления.

При иной точке зрения, "само значение слова продолжало бы оставаться темным и непонятным без восприятия его самого в общем комплексе всего миропонимания изучаемой эпохи».

Русскому (как н другому) национальному языку свойственна своеобразная система образования и связи занятий, их группировки, их расслоения и их объединения в "пучки", в комплексные единства. Объем и содержание обозначаемых словами понятий, их классификация и дифференциация, постепенно проясняясь и оформляясь, существенно и многократно видоизменяются по мере развития языка. Они различны на разных этапах его истории.

Характерной особенностью русского языка является тенденция к группировке слов большими куч-ками вокруг основных центров значений.

Слово как система форм и значений является фокусом соединения и взаимодействия грамматиче-ских категорий языка.

Ни один язык не был бы в состоянии выражать каждую конкретную идею самостоятельным словом или корневым элементом. Конкретность опыта беспредельна, ресурсы же самого богатого языка строго ограничены. Язык оказывается вынужденным разносить бесчисленное множество значений по тем или другим рубрикам основных понятий, используя иные конкретные или полуконкретные идеи в качестве посредствующих функциональных связей. Поэтому самый характер объединения лексических и грам-матических значений в строе разных тиров слов неоднороден. Например, в формальных, связочных словах (как предлоги и союзы) грамматические значения составляют сущность их лексической приро-ды. Структура разных категорий слов отражает разные виды отношений между грамматикой и лексикой данного языка.

В языках такого строя, как русский, нет лексических значений, которые не были бы грамматически оформлены и классифицированы. Понятие бесформенного слова к современному русскому языку не приложимо; В. Гумбольдт писал: "Грамматические отношения могут быть присоединены мысленно <…>, если даже они не всегда имеют в языке знаки; и строй языка может битв такого рода, что неяс-ность и недоразумения избегаются при этом, по крайней мере до известной степени. Поскольку, однако, грамматические отношения имеют определенное выражение, в употреблении такого знака существует грамматика собственно без грамматических форм. Тому же учил Поте6я.

Итак, понятие о слове как о системе реальных значений неразрывно связано с понятием грамматиче-ских форм и значений слова.

Лексические значения слова подводятся под грамматические категории. Слово представляет собою внутреннее конструктивное единство лексических и грамматических значений. Определение лексиче-ского значения слова уже включает в себя указания на грамматическую характеристику слова. Грамма-тические формы и значения слова то сталкиваются, то сливаются с его лексическими значениями. <…>

Понятно, что и семантический объем слова, и способы объединения значений различны в словах разных грамматических категорий. Так, смысловая структура глагола шире, чем имени существитель-ного, и круг его значений подвижнее. Еще более эластичны значения качественных прилагательных и наречий. <…>

Грамматические формы и отношения между элементами языковой системы определяют грань, отде-ляющую слова, которые представляются произвольными, не мотивированными языковыми знаками, от слов, значения которых более или менее мотивированы. Мотивированность значений слов связана с по-ниманием их строя, с живым сознанием семантических отношений между словесными элементами язы-ковой системы. "Не существует языков, где нет ничего мотивированного; но немыслимо себе предста-вить и такой язык, где мотивировано было бы все. Между двумя крайними точками – наименьшей орга-низованностью и наименьшей произвольностью – обретаются всевозможные разновидности".

Различия между мотивированными и немотивированными словами обусловлены не только грамма-тическими, но и лексико-семантическими связями слов. Тут открывается область новых смысловых от-ношений в структуре слова, область так называемых "внутренних форм" слова.

8

"Внутренней формой" слова многие лингвисты, вслед за В. Гумбольдтом и Штейнталем, называют способ представления значения в слове, «способ соединения мысли со звуком».

"Слово как творческий акт речи и мысли, – учит Потебня, – включает в себя, кроме звуков и значе-ния, еще представление (или внутреннюю форму), иначе «знак значения". Например, в слове арбузик, которым ребенок назвал абажур, признак шаровидности, извлеченный из значения слова арбуз, и обра-зует его внутреннюю форму, или представление". <…>

Слово с живым представлением – образное, поэтическое слово. <…>

По определению А. Марти, внутренняя форма слова есть "сопредставление" или «созначение", кото-рое образует посредствующее звено между звуками и значениями. Это – образный способ выражения того или иного значения, обусловленный психологическими или культурно-историческими особенно-стями общественной среды и эпохи. Внутренняя форма слова ни в какой мере не совпадает со значени-ем слова (ср. внутреннюю форму и значение слова тупой в выражении тупое упорство), хотя она и по-могает уяснить идеологию и мифологию языка или стиля, связи и соотношения идей, образов и пред-ставлений в языке.

<…>

Во внутренних формах слова отражается «толкование действительности, ее переработка для новых, более сложных, высших целей жизни». <…>

«Внутренние формы» слов исторически изменчивы. Они обусловлены свойственным языку той или иной эпохи, стилю той или иной среды, способом воззрения на действительность и характером отноше-ний между элементами семантической системы.

«Внутренняя форма» слова, образ, лежащий в основе значения или употребления слова, может уяс-ниться лишь на фоне той материальной и духовной культуры, той системы языка, в контексте которой возникло или преобразовалось данное слово или сочетание слов.

<…>

Легко заметить, что «внутренние формы» в разных категориях слов проявляются по-разному. На такие типы слов, как слова служебные, слова модальные, до сих пор понятие внутренней формы, в сущ-ности, и не распространялось, хотя и в их образовании и употреблении сказывается громадная роль внутренних форм.

Во внутренних формах слова выражается не только «толкование» действительности, но и ее оценка.

Слово не только обладает грамматическими и лексическими, предметными значениями, но оно в то же время выражает оценку субъекта – коллективного или индивидуального. Само предметное значение слова до некоторой степени формируется этой оценкой, и оценке принадлежит творческая роль в изме-нениях значений.

Экспрессивная оценка нередко определяет выбор и размещение всех основных смысловых элемен-тов высказывания. «Языком человек не только выражает что-либо, он им выражает также и самого себя " – говорил Георг фон Габеленц.

<…>

Этот круг оттенков, выражаемых словом, называется экспрессией слова, его экспрессивными фор-мами. Экспрессия всегда субъективна, характерна и лична – от самого мимолетного до самого устойчи-вого, от взволнованности мгновения до постоянства не только лица, ближайшей его среды, класса, но и эпохи, народа, культуры.

<…>

Все многообразие значений, функций и смысловых нюансов слова сосредоточивается и объединяет-ся в его стилистической характеристике. В стилистической оценке выступает сфера смысловых оттен-ков слов, связанных с их индивидуальным "паспортом». Стилистическая сущность слова определяется его индивидуальным положением в семантической системе языка, в кругу его функциональных и жан-ровых разновидностей (письменный язык, устный язык, их типы, язык художественной литературы и т. п.).

Дело в том, что развитой язык представляет собою динамическую систему семантических законо-мерностей, которыми определяются соотношения и связи словесных форм и значений в разных стилях этого языка. И в этой системе смысловых соотношений функции и возможности разных категорий слов более или менее очерчены и индивидуализированы.

Индивидуальная характеристика слова зависит от предшествующей речевой традиции и от совре-менного соотношения смысловых элементов в языковой системе и в ее стилевых разновидностях. В этом плане слова и их формы получают новые квалификации, подвергаются новой группировке, новой

9

дифференциации, распадаясь на будничные, торжественные, поэтические, прозаические, архаические и т. п. Эта стилистическая квалификация слов обусловлена не только индивидуальным положением слова или соответствующего ряда слов в семантической системе литературного языка в целом, но и функция­ми слова в структуре активных и живых разновидностей, типов этого языка. Развитой литературный язык представляет собой весьма сложную систему более или менее синонимичных средств выражения, так или иначе соотнесенных друг с другом.

От значений слова необходимо отличать его употребление. Значения устойчивы и общи всем, кто владеет системой языка. Употребление - это лишь возможное применение одного из значений слова, иногда очень индивидуальное, иногда более или менее распространенное. Употребление не равноценно со значением, и в нем скрыто много смысловых возможностей слова.

А. И. Смирницкий. Лексикология английского языка. М., 1956.

С.20-21.

Слово как основная единица языка

Не случайно человеческий язык нередко называют языком слов: ведь именно слова, в их общей со­вокупности, как словарный состав языка, являются тем строительным материалом, без которого немыс­лим никакой язык; и именно слова изменяются и сочетаются в связной речи по законам грамматическо­го строя данного языка. Таким образом, слово выступает как необходимая единица языка и в области лексики (словарного состава), и в области грамматики (грамматического строя), и поэтому слово долж­но быть признано вообще основной языковой единицей: все прочие единицы языка (например, морфе­мы, фразеологические единицы, какие-либо грамматические построения) так или иначе обусловлены наличием слов и, следовательно, предполагают существование такой единицы, как слово.

В области словарного состава слово является той единицей, которая представляет собой отчетливо выделимый, в связи с достаточной его оформленностью, кусок строительного материала языка, как бы своего рода "кирпич", по выражению Л. В. Щербы. Морфемы выделяются лишь в результате анализа уже самого слова; словосочетания же, как правило (т.е. если оставить в стороне известные готовые со­четания - фразеологические единицы), уже выходят за пределы словарного состава языка: для них ха­рактерна принадлежность их

к определенным речевым произведениям, создаваемым в процессе применения языка, а не к языку как таковому, как применяемому средству <...>.

В области грамматического строя слово является той единицей, к которой в первую очередь отно­сятся закономерности этого строя, прилагаются грамматические правила.

Слово, таким образом, будучи основной единицей языка и с точки зрения словарного состава, и с точки зрения грамматического строя, представляет собой соединение лексического и грамматического моментов и имеет как лексическую, так и грамматическую стороны.

Слово как единица языка с лексической и с грамматической точки зрения

Каждое слово с лексической точки зрения выступает как данная, конкретная, индивидуализирован­ная единица, отличная от других единиц того же порядка, т.е. от других

слов: так, например, в нужных случаях берутся именно слова: house дом, horse лошадь, red красный, а не слова: mouse мышь, source источник, bad плохой и пр.

Наоборот, для грамматики характерным является отвлечение от какой-либо конкретности слова.

С.26-30.

Проблема отдельности слова

Для того чтобы определить, вернее, выяснить, что такое слово как единица языка, необходимо уточ­нить самое постановку вопроса и должным образом расчленить его. Думается, что решение этой задачи нередко дополнительно затрудняется именно тем, что к нему приступают, если можно так выразиться, не разобравшись как следует "в условиях самой задачи" и не выделив в ней отдельных вопросов. По­этому, прежде всего, нужно хотя бы в общих чертах рассмотреть, с какими более специальными, более частными вопросами приходится иметь дело при попытке выяснить, что такое слово как единица языка.

10

Представляется, что отдельные более частные, более специальные вопросы, связанные с задачей оп­ределения слова как единицы языка, лежат в плоскости одной из следующих двух проблем: (1) пробле­мы отдельности слова и (2) проблемы тождества слова.

В самом общем виде эти проблемы могут быть сформулированы так: (1) что такое одно отдельное слово в каждом данном случае его употребления в связной речи; (2) что такое одно и то же, то же самое слово в различных случаях его употребления.

Следовательно, ставя первую проблему, мы имеем в виду отыскание и определение тех признаков, которыми слово характеризуется как таковое, как особая языковая единица, в каждом данном, отдельно взятом случае его употребления.

Ставя вторую проблему, мы имеем в виду отыскание и определение тех признаков, которыми неко­торые единицы, выделяемые в различных отрезках речи в качестве слов, характеризуются как лишь от­дельные случаи употребления одного и того же слова, а не как разные слова.

Отсюда ясно, что вторая проблема всегда предполагает сопоставление по меньшей мере двух еди­ниц, из которых каждая выделяется как слово с точки зрения первой проблемы. Существо различия ме­жду этими проблемами прекрасно показано академиком В. В. Виноградовым на примере стиха Пушки­на: "Глухой глухого звал на суд судьи глухого". В этом стихе "каждый русский грамматик готов найти, - пишет В. В. Виноградов, - семь или, по крайней мере, шесть отдельных слов (если на суд считать за одно целое). Но, с другой стороны, "глухой", "глухого" воспринимаются как формы одного и того же слова". Делится ли приведенный стих на семь или шесть отдельных слов - конкретный вопрос, отно­сящийся к первой проблеме - проблеме отдельности слова. Представляют ли собой три единицы -'глухой', 'глухого' (1) и 'глухого' (2) одно и то же слово (или два, или три разных слова) - конкретный вопрос, относящийся ко второй проблеме.

Слово, в каждом конкретном случае употребления его в связной речи, само является известным от­резком речи. Для того чтобы выступать в качестве отдельной особой единицы, этот отрезок, представ­ляющий собой слово, должен характеризоваться, с одной стороны, определенной и достаточно легкой выделимостью из потока речи, т.е. по отношению к соседним аналогичным отрезкам, а с другой сторо­ны, значительной внутренней цельностью.

В самом деле: определенная и, притом, именно достаточно легкая выделимость слова в речи, т.е. его отделимость от смежных единиц, от соседних слов, необходима для того, чтобы слово отличалось как некоторое целое, от той или иной осмысленной составной части слова; вместе с тем, значительная внут­ренняя цельность слова необходима для того, чтобы оно отличалось именно как одно отдельное слово от словосочетания.

Таким образом, проблема отдельности слова расчленяется на два основных вопроса: (а) вопрос вы-делимости слова, представляющий собой вместе с тем вопрос о различии между словом и частью слова (компонентом сложного слова, основой, суффиксом и пр.); и (б) вопрос цельности слова, являющийся вместе с тем вопросом о различии между словом и словосочетанием.

Прежде всего необходимо поставить вопрос выделимости слова и выяснить, чем отличается целое слово от какой-либо части слова.

Давно уже известно, что выделение слова по фонетическим признакам часто не приводит к удовле­творительным результатам: выделяемые таким образом куски речи по своему характеру могут слишком резко расходиться с тем, что в жизненной практике понимается под словом, и вместе с тем различные фонетические признаки могут противоречить друг другу <...>

Нельзя, конечно, отрицать того, что в известных случаях те или иные фонетические моменты слу­жат для выделения слова, для отграничения его от соседних слов, и тем самым способствуют выраже­нию его законченности. Так, например, отсутствие ударения на полнозначной единице, имеющей суб­стантивное значение (не местоименного характера), в германских языках обычно является показателем того, что мы имеем дело лишь с частью слова: ср. английские гшЫау, ЫаскЬоагёЫаскЬоагё и пр., не­мецкие ИвепЪапс!, ЗсЛтапЪпй и пр., где отсутствие ударения на -луау, -Ьоагё, -Ъапп, -Ьпй показывает, что эти единицы в данных случаях не представляют собой отдельных слов, но являются лишь компо-

<...> Самое важное, на что следует обратить внимание в связи с вопросом о фонетических признаках слова, - это на то, что выделение слова по одним фонетическим признакам неправильно, недопустимо методологически, поскольку при таком выделении слово рассматривается так, как если бы оно пред­ставляло собой только звуковой отрезок. Между тем слово, как единица языка, представляет собой об­разование, имеющее как звуковую сторону, так и сторону смысловую, семантическую. <...>

11

Исходя из понимания слова как основной единицы словарного состава <...> и вместе с тем как такой единицы, которая способна грамматически изменяться и грамматически соединяться в предложения, в связную осмысленную речь с другими единицами того же порядка, мы должны искать основные, суще­ственнейшие признаки законченности и выделимости слова в сфере этих его особенностей как единицы языка.

Изменяемость слова предполагает известную его оформленность: поскольку одно и то же слово (именно слово как таковое, а не одна его звуковая оболочка) изменяется, постольку в нем выделяется нечто основное, собственно словарное, лексическое, остающееся тем же самым при различных измене­ниях слова, и, с другой стороны, - нечто дополнительное, переменное, принадлежащее вместе с тем не данному конкретному слову, а известному классу или разряду слов, отвлекаемое от конкретных слов -грамматическое, связанное с использованием слова в различных произведениях речи. Таким образом, основное, лексическое значение слова оказывается дополненным, осложненным теми или другими грамматическими значениями, которые являются материально выраженными во внешних, звуковых различиях между отдельными разновидностями - грамматическими формами слова: это и придает слову определенную оформленность.

Далее, необходимо помнить также, что различные классы и разряды слов характеризуются не только определенной изменяемостью (частным, "нулевым" случаем которой является неизменяемость), но и определенными закономерностями, правилами соединения с другими словами. Этим в них также могут выделяться и выражаться известные более общие, более отвлеченные значения (например, значения частей речи, определенных классов в пределах той или другой части речи: ср. грамматический род у существительных, переходность / непереходносгь у глаголов и пр.).

Таким образом, индивидуальное, собственно лексическое конкретное значение того или другого слова оказывается как бы облеченным известными более общими, более абстрактными объективно вы­раженными дополнительными значениями, в связи с чем различным словам как бы отводится опреде­ленное место в словарном составе языка с точки зрения их отношения к грамматическому строю языка. Это значит, что слова оказываются грамматически, как морфологически, так и синтаксически, оформ­ленными, определенным образом приспособленными к их совместному функционированию в связной осмысленной речи. Этой оформленностью слова ему и придается известная законченность, позволяю­щая достаточно легко и отчетливо выделить его из речи. <...>

с. 33-37.

Теперь возможно перейти к другому вопросу, относящемуся к проблеме отдельности слова, - во­просу цельности слова и выяснить, чем определяется цельность слова, отличающая его от словосочета­ний.

Если слово вообще выделяется в речи как таковое специфической для него оформленностью, с кото­рой связана и определенная его законченность (причем данное слово может выделяться, главным обра­зом, вследствие соответствующей оформленности и законченности сочетающихся с ним слов), то в от­личие именно от словосочетания слово может быть охарактеризовано как обладающее цельнооформ-ленностью. Это нужно понимать так, что даже наименее цельное по своему строению слово все же ока­зывается по существу более близким, в самом своем оформлении, к несомненно простому, монолитно­му слову, чем любое сочетание слов.

Цельнооформленность слова выявляется в специфических особенностях внутреннего строения слова сравнительно со строением словосочетания, в особенностях, которые определяются меньшей закончен­ностью и оформленностью частей слова сравнительно с частями словосочетания, т.е. с отдельными сло­вами. В отличие от слов как цельнооформленных образований словосочетания могут быть определены как образования раздельнооформленные.

Сказанное можно пояснить следующим примером. Если сопоставить языковое образование shipwreck кораблекрушение и языковое образование (the) wreck of (а) ship, включающее те же самые корневые элементы, что и первое образование, то легко увидеть, что они, обозначая одно и то же явле­ние объективной действительности и существенно не отличаясь по своему значению, принципиально различаются по своему отношению к грамматическому строю, по своей оформленности. Это различие состоит в том, что в первом языковом образовании - c л о в е - оба компонента оформлены единожды <...> ; между тем как во втором языковом образовании - словосочетании - имеется самостоятельное грамматическое оформление для каждого компонента <...> Иначе говоря, образование shipwreck являет­ся цельнооформленным, а образование (the) wreck of (а) ship - раздельнооформленным.

12

Цельнооформленность слова, естественно, сама по себе выражает известную смысловую цельность: она подчеркивает, что данный предмет или явление мыслится прежде всего как нечто одно, особое це­лое, даже если при этом и отмечается сложность его строения или выделяются отдельные его признаки. Так, говоря зЫртаеск, мы обращаем основное внимание на обозначаемое этим словом явление в целом, хотя и имеем в виду отдельные его стороны: (а) крушение, аварию и (б) отнесение этой аварии к кораб­лю. Напротив, если мы говорим (Ше) теск оГ(а) вЫр, на первый план выдвигаются отдельные стороны обозначаемого явления, а уже через восприятие отдельных сторон этого явления осознается и явление в целом.

Однако эта большая смысловая цельность, как уже указывалось выше, выступает в слове не сама по себе, а является следствием его цельнооформленности. Поэтому в качестве самостоятельного критерия разграничения сложного слова и словосочетания она быть выделена не может. <...>

Возможность тождества слова в двух разных случаях его употребления, т.е. в двух отдельных актах речи, скажем, в речи одного и в речи другого лица или в разных отрезках речи одного и того же лица, -есть другой аспект возможности повторения слова, или его воспроизведения.

Возможность повторения, воспроизведения слова, или, короче говоря, воспроизводимость (повто-римость) слова в речи, представляется само собой разумеющейся, самоочевидной и является как бы од­ной из аксиом языка. Таким образом и возможность тождества слова при различии конкретных случаев его употребления, являющаяся лишь другим аспектом, другой стороной воспроизводимости слова в ре­чи, в самом общем виде выступает как не подлежащая сомнению, если только не подходить к явлениям языка с позиций крайнего субъективного идеализма или метафизического эмпиризма.

Воспроизводимость слова, - и вообще любой единицы или составной части языка, - является не­обходимым условием самого существования и функционирования языка как средства общения, а следо­вательно, таким условием является и возможность того, что фактически разные отдельные отрезки речи, произнесенные или воспринятые разными людьми, в разное время и в разном месте, будут представлять собой одни и те же составные части языка, в частности одни и те же слова. Если бы слово представляло собой в каждом отрезке речи, выделяемом в качестве слова, нечто совершенно неповторимое, невос­производимое, не тождественное тому, что мы находим в каких-либо других отрезках речи, то никакого обмена мыслями между людьми посредством слов не существовало бы: ведь чтобы понять чужую речь, необходимо заранее знать, если не все, то по крайней мере большинство составных ее частей, т.е. вос­принимать ее составные части как воспроизводимые единицы, как уже известные; иначе говоря, необ­ходимо отождествлять их с определенными знакомыми единицами.

Проблема тождества слова возникает, таким образом, в связи с тем, что, в процессе применения языка, слова вновь и вновь воспроизводятся как некоторые определенные уже существующие в составе языка единицы и каждое действительно существующее в данном языке слово регулярно наблюдается в различных отдельных случаях его употребления, в разных конкретных его воспроизведениях. При этом различные конкретные случаи употребления (воспроизведения) одного и того же слова, объединяясь тождеством этого слова, вместе с тем противопоставляются всей возможной массе случаев употребле­ния других слов, хотя бы и очень близких к данному и имеющих с ним много общего. Поэтому цен­тральным вопросом всей проблемы тождества слова в специально лингвистической (т.е. не общефило­софской) плоскости является вопрос о том, каковы возможные различия между отдельными конкрет­ными случаями употребления (воспроизведения) одного и того же слова, т.е. какие различия между та­кими случаями совместимы и какие, напротив, несовместимы с тождеством слова.

Особое значение имеют отношения между разновидностями слова в грамматическом плане. Эти от­ношения не только являются в высшей степени распространенными, но они особенно важны еще и по­тому, что в них проявляется грамматический строй языка, его грамматика, которая придает языку стройный, осмысленный характер.

Отличительная черта грамматики состоит в том, что она дает правила об изменении слов, имея в ви­ду не конкретные слова, а вообще слова без какой-либо конкретности. С этой особенностью грамматики связано и то, что грамматические различия между отдельными разновидностями слова сами по себе со­вершенно не затрагивают лексического содержания слова. Неудачной, поэтому, представляется такая характеристика грамматических различий в слове, согласно которой они являются различиями между "оттенками" значения слова. Грамматические значения являются качественно отличными от лексиче­ских и не представляют собой никаких оттенков последних. <...>

13

Качественно отличаясь от лексических значений, являющихся семантическим ядром слова, различ­ные грамматические значения, естественно, сами по себе не расщепляют единства этого ядра, и тем са­мым различия между грамматическими формами слова совершенно беспрепятственно соединяются с его тождеством. <...>

С.40-42.

Прежде чем перейти от рассмотрения грамматических разновидностей слова к его другим разновид­ностям, необходимо сделать терминологическое уточнение. Представляется целесообразным, во избе­жание недоразумений, избегать слова "форма" для обозначения каких-либо иных, нежели грамматиче­ских различий, и формулировать вопрос так: имеем ли мы в случае неграмматических различий два разных слова или лишь два варианта одного и того же слова. Этим будет четко отражено различие меж­ду отношениями в двух разных плоскостях: в грамматической и лексической.

Что касается лексических разновидностей слова, то для того чтобы эти разновидности представляли собой варианты одного и того же слова, необходимо:

Во-первых, чтобы, различаясь, они имели общую корневую часть, а следовательно - материально, в их звуковой оболочке выраженную лексико-семантическую общность.

Во-вторых, чтобы, вместе с тем, не было соответствия между материальными, звуковыми различия­ми и различиями лексико-семантическими, т.е. чтобы первые не выражали последних.

Из сказанного в пункте первом следует также, что различие между вариантами слова как в звуковой оболочке, так и в лексико-семантическом ядре может быть только частичным (поскольку и в той, и в другой стороне должна быть общность).

При этом, если хотя бы одна корневая морфема из выделяемых в данной сложной лексической раз­новидности отсутствует в другой лексической разновидности, то эти лексические разновидности пред­ставляют собой разные слова (ср. гшЫау железная дорога и гаПгоаё с тем же значением).

Из сказанного в пункте втором следует, что различие между вариантами, не являющееся различием грамматических форм, может быть либо лексико-семантическим, не выра-женным во внешней стороне слова, либо, напротив, внешним, но тогда не выражающим никакого лексикосемантического различия.

Таким образом, в вариантах слова мы находим материально, в звуках объективированную, выра­женную лексико-семантическую общность либо при внешне не выраженном лексико-семантическом различии, либо при внешнем различии, не выражающем никакой лексико-семантической дифференциа­ции. Именно благодаря такому соотношению между общностью и различиями единство оказывается преобладающим над разностью - и данные лексические разновидности выступают как варианты одно­го слова. <...>

Варианты одного и того же слова могут быть весьма разнообразными. Обозначив их общим терми­ном структурные варианты, представляется целесообразным провести дальнейшую классификацию и подразделить их следующим образом:

1. Варианты лексико-семантические - такие, как зЬаёеАА впаёе тень (не освещенное место) и впаёе оттенок, шап человек и шап мужчина, 8й получить и 8й становиться, превращаться и т.п.
2. Варианты фономорфологические, которые можно в свою очередь подразделить на:

а) Варианты фонетические, или звуковые <...>

б) Варианты морфологические - с дальнейшим делением на:

1. грамматико-морфологические, или, попросту, грамматические, - такие, как 1еагп - 1еагп1 и 1еагп - 1еагпес1 учиться, ЬапсШ - ЪапсНп и ЬапсШ - ЪашЦ* бандит и т. п.
2. лексико-морфологические, или словообразовательные - такие, как, например, некоторые прила­гательные с суффиксом -а1 и без него, не различающиеся по своему лексическому значению.

При этом, однако, надо заметить, что здесь возможно и известное объединение отдельных различи­тельных признаков названных выше структурных вариантов слова. Так, в частности, варианты грамма­тические и варианты словообразовательные могут часто сопровождаться изменением произношения корневой части слова, а тем самым выступать одновременно и в качестве фонетических вариантов.

С. 144-147.

Рассматривая вопрос о двусторонности слова, следует кратко остановиться на самом характере свя­зи между звучанием слова и его значением.

Связь между звучанием и значением слова в принципе условная, произвольная, или немотивирован­ная: она не определяется природой самих звуков и характером значения. Марровцы объявили признание

14

этого положения идеалистической "знаковой теориею", не понимая, что, говоря об условности связи, мы имеем в виду отношение между звуковой оболочкой слова и его значением, а не отношение между предметом и понятием о нем, - отношение, которое действительно не может быть признано условным и произвольным, так как оно основано на отражении предмета в сознании, на "снятии слепка" с него. Условность связи между звучанием и значением слова есть условность с точки зрения природы самих явлений, с их физико-физиологической и логико-психологической стороны, т. е. с точки зрения отсут­ствия необходимости соединения определенной артикуляции с определенным значением. <...>

Для проблемы отношения слова и его значения признание принципиальной условности связи между звучанием и значением слова особенно важно, в частности, потому, что эта условность делает связь ме­жду звучанием и значением исключительно тесной и непосредственной. Именно вследствие условности рассматриваемой связи, нельзя полагаться на то, что нечто в звучании слова укажет нам, с каким значе­нием оно, это звучание, связывается в данном языке, и нельзя полагаться на то, что мы найдем в значе­нии слова что-либо такое, что укажет на связанные с этим значением звуки.

Поэтому, попросту говоря, необходимо усвоить звучание вместе со значением как некий целый комплекс, как нечто неразрывное: ведь стоит только разорвать это соединение, разрушить этот ком­плекс - и восстановить его окажется невозможным (с помощью сопоставления разъединенных его час­тей), так как ни та ни другая его часть не имеют в себе ничего, что само по себе указывало бы на ее со­единение с другой из этих частей. <...>

Условность связи между звучанием (и, следовательно, звуковым образом) слова и значением слова является некоторым общим принципом, который обнаруживается во всяком языке и без которого не­возможен ни один сколько-нибудь развитый язык.

Вместе с тем, однако, существование и развитие языка базируется и на другом принципе, на прин­ципе мотивированности и рациональной оправданности связи между звучанием и значением, и этот принцип не менее важен, чем первый. Язык может существовать и развиваться лишь при условии соче­тания обоих этих противоположных друг другу принципов.

Принцип мотивированности связи между звучанием и значением проявляется не в звукоподража­тельных и квазизвукоподражательных образованиях. Эти особые, частные случаи не заслуживают того, чтобы задерживать на них внимание. Принцип мотивированности, который является одним из основ­ных в строении и функционировании языка, состоит в другом. Он состоит в том, что соединение от­дельных звучаний предполагает рациональное соединение соответствующих этим звучаниям значений; и обратно: для рационального соединения значений требуется соединение соответствующих им звуча­ний. Это и значит, что звучание сложного по значению отрезка речи мотивируется тем, какие значения выражаются в этом отрезке речи, а выделение в общем, совокупном значении такого отрезка отдельных составляющих его значений мотивируется тем, какие связанные со значением отдельные звучания вы-делимы в звучании всего отрезка. <...>

Итак, принцип условности относится к простым, неразложимым единицам; полностью, собственно, - к морфемам. В сложных образованиях выступает уже принцип мотивированности - наряду, конеч­но, с принципом условности, поскольку в сложные образования входят простые единицы.

Кроме того, нужно иметь в виду, что возможны различные переходные и смешанные случаи, где как условность, так и мотивированность связи звучания и значения может быть лишь относительной. Рас­смотрим, например, слово blackboard классная доска. Мотивированность здесь, конечно, есть, но она очень относительна, даже если и отвлечься от условности связи значения и звучания в отдельных ком­понентах. В самом деле, почему blackboard не годится, например, для обозначения любой черной доски, а не только школьной7

Всякий момент идиоматичности в каком-либо образовании (в словосочетании, в сложном или про­изводном слове, в грамматической форме слова) ограничивает мотивированность его строения и может сводить ее на нет.

C. 148-150.

Вопрос о значении слова принадлежит, с одной стороны, к проблеме слова как такового, но с другой стороны, он относится к такой важной проблеме общего характера, как проблема соотношения мышле­ния и языка.

Тем самым изучение этого вопроса оказывается заслуживающим самого серьезного и пристального внимания.

15

Может прежде всего возникнуть вопрос: а нельзя ли и не следует ли семантику слова рассматривать как нечто необходимо связанное со словом, но не входящее в состав самого слова, не являющееся ка­кой-либо его стороной или одним из конституирующих его моментов? Иначе говоря: не проходит ли грань между языком и мышлением именно таким образом, что языку принадлежит лишь сама звуковая материя, а вся семантика относится к области мышления?

Из всего, о чем говорилось выше, думается, следует, что, поскольку связь между звучанием (звуко­вым образом) и значением слова является столь тесной и прочной, столь важной для самого существо­вания и полноценного функционирования слова, для самого его конституирования как языковой едини­цы, постольку ее никак нельзя рассматривать как связь между чем-то, входящим в состав самого слова, и чем-то, находящимся вне его. При этом, конечно, следует принять как само собой разумеющееся, что значение слова, во всяком случае, не есть его звучание или какая-либо часть или составной элемент это­го звучания.

Значение слова не есть и тот предмет, к которому данное слово относится и который он обозначает. Это представляется столь же очевидным, как и то, что значение слова не есть его звучание. Когда мы производим, перевозим, покупаем, потребляем те или иные предметы, мы производим, перевозим, по­купаем, потребляем не значения соответствующих слов, а нечто другое - сами предметы. Также и ко­гда мы ходим, говорим, смеемся, спим, мы производим известные действия, процессы, а не осуществля­ем значения определенных глаголов. Об этом, казалось бы, можно было и не говорить, если бы на прак­тике не наблюдалось довольно часто бессознательное смешение слова и его значения с самим обозна­чаемым предметом, явлением, процессом. Поэтому, может быть, не лишним будет обратить внимание на то, что существуют слова, не обозначающие каких-либо предметов, явлений и пр., хотя и имеющие совершенно определенное значение: ср. тегтаЫ сирена, наяда, русалка, 8оЫт домовой, сешшг кен­тавр, ш1сп ведьма и проч. Правда, можно возразить, что эти слова обозначают известные психические предметы, известные фантастические представления, мифологические понятия, и эти-то представления или понятия и следует считать предметами-значениями соответствующих слов. Но тогда, естественно, возникает вопрос: а почему под значением слова 'стол' понимать самые предметы - столы (деревян­ные, металлические и др.), а не соответствующие представления или понятия стола? К этому можно прибавить, что и такие слова, как поЬоёу никто, по1шпё ничего, которые нельзя назвать мифологиче­скими, вряд ли могут быть безусловно признаны обозначающими какой-либо предмет, если не считать таким предметом понятие об отсутствии какого бы то ин было лица или предмета. <...>

С.151-153.

Сказанное выше не позволяет принять, во всяком случае, без серьезных оговорок и то довольно рас­пространенное воззрение, согласно которому значение слова есть лишь отношение слова к обозначае­мому этим словом предмету или явлению, лишь самая связь с обозначаемым куском действительности.

Если признать, что слова имеют различные значения, т. е. различаются (по крайней мере как общее правило) своими значениями, то значение слова не может быть только самой связью или наличием свя­зи звучания слова с чем-то вне слова: помимо самой такой связи, помимо самого ее факта или наличия значение должно включать в себя или то, что обозначается (предмет, явление и пр.) или нечто, соответ­ствующее этому обозначаемому, нечто, отличающее данное значение от другого и позволяющее узнать, с каким именно предметом или явлением связывается данное слово.

Но выше уже было также обращено внимание и на то, что самый предмет или явление, с которым связывается данное слово, не может составлять значения слова или включаться в значение слова. Сле­довательно, в значение слова должно включаться нечто, соответствующее обозначаемому предмету или явлению, а не сам этот предмет или это явление.

Что такое это "нечто"? Очевидно, что это "нечто" - психическое, известное отражение, некоторое изображение в сознании того предмета или явления, о котором идет речь, его более или менее верная или неверная копия, некоторый слепок с него. Важно отметить, что вообще известное отображение обо­значаемого предмета или явления составляет по крайней мере часть значения слова.

Учитывая все сказанное выше, значение слова можно было бы определить как известное отображе­ние предмета, явления или отношения в сознании (или аналогичное по своему характеру психическое образование, конституироввианное из отображений отдельных элементов действительности - тегтаЫ, ёоЫ1п, ш1сп и т.п.), входящее в структуру слова в качестве так называемой внутренней его стороны, по отношению к которой звучание слова выступает как материальная оболочка, необходимая не только для

16

выражения значения и для сообщения его другим людям, но и для самого его возникновения, формиро­вания, существования и развития.

Внутренняя сторона слова, его значение, на первый взгляд представляет собой как будто сферу ис­следования, безраздельно отведенную лексикологии. Однако в языках со сколько-нибудь развитой грамматической оформленностью слов, хотя бы в таком языке как английский, более углубленный ана­лиз значения приводит лексикологию на каждом шагу к столкновению с грамматикой.

В самом деле: слова в английском языке, как и во многих других языках, распределены по крупным грамматическим категориям - частям речи. С точки зрения лексикологии это прежде прежде всего значит то, что, наряду со специфическим значением (значениями) какого-либо слова, в его семантику входит и значение той категории - части речи, - к которой оно отнесено теми или иными признаками. Или другими словами: полное конкретное значение слова (или совокупность его значений) расчленяет­ся на специфическое значение (значения) данного именно слова и общее значение соответствующей части речи.

Так, например, английское big большой значит собственно нечто вроде большой размер и т.п. как признак, принадлежащий некоему предмету - в отличие от bigness большой размер как признак отвле­ченный от предмета и сам рассматриваемый как особый предмет.

Следовательно, грамматическая классификация слов, выражающаяся в их определении как частей речи, с лексикологической точки зрения является особой семантической их классификацией - класси­фикацией по наиболее общему и абстрактному элементу в составе их значения.

Таким образом, семантика слова оказывается разделенной на две части: особую, принадлежащую данному индивидуальному слову, и общую, принадлежащую всему данному разряду слов и выступаю­щую в каждом отдельном слове как некоторая "категориальная оболочка", в которую заключена особая, индивидуальная часть семантики слова. <...>

с. 154-155.

Сложным образованием представляется и собственно лексическая часть значения слова. Используе­мое для осмысления предмета (явления) слово выражает определенный смысл, содержание известного практического или теоретического понятия, которое и выступает как смысловое значение слова. Имея определенное семантическое образование, слово может еще иметь структурное значение, отличное от его смыслового значения: она может структурно значить не то, что оно выражает, что оно значит как заключающее в себе определенный смысл, как база для мысли.

Названный момент в значении слова выделяется потому, что значение слова очень часто оказывает­ся не монолитным, но структурно сложным, и притом выделяющим в своем составе такие компоненты, которые могут и не соответствовать каким-либо признакам предмета, выделенным в смысловом значе­нии слова, или соответствовать последним лишь приблизительно или условно. Иначе говоря, значение слова может иметь сложный состав и определенное строение, не являющиеся или являющиеся не пол­ностью и не в точности моментами смыслового значения слова, т.е. моментами выражаемого словом теоретического или практического понятия. В значениях отдельных морфем слов могут находить отра­жение те или иные признаки и стороны предмета или явления, обозначаемого данным словом в целом, но не обязательно это будут существенные его признаки и важные его стороны. Иногда же дело может обстоять и так, что значение отдельной морфемы в составе слова оказывается лишь очень отдаленно и косвенно связанным с общей лексической его семантикой, не способствующим ее раскрытию или даже более или менее препятствующим этому.

Ср. такие различные случаи, как: triangle треугольник, где корневыми морфемами -tri- -тре- и -angle--уголь- отмечаются существенные признаки предмета, хотя нельзя признать, что таким образом предмет оказывается полностью определенным в самом его названии (в обозначающем его слове); steamer steamer пароход, где целое еще в меньшей степени оказывается определенным его частями (с точки зре­ния того, что дает семантика отдельных морфем слова steamer собственно нельзя понять, почему оно обозначает пароход, а не, например, паровоз, который также движется при помощи пара); <...>

Семантическое образование слова (которое также называют внутренней формой слова) может ино­гда долго сохраняться в языке в данном своем виде - даже и тогда, когда оно существенно расходится с самим смыслом слова, будучи понимаемо как некоторая условность.

17

Ф. П. Филин О слове и вариантах слова // Морфологическая структура слова в языках раз-личных типов. — М.—Л., 1963. // Норман Б. Ю., Павленко Н. А. Введение в языкознание. Хресто-матия. Минск, 1984. С. 144–147.

Проблема определения слова как речевой единицы решалась и решается главным образом в плане отграничения слова от других речевых единиц — фонем, морфем, словосочетаний, в плане различения полисемии и омонимии и т. д., установления особенностей, которые свойственны слову, его структуре. Поиски специфики слова, идущие в этом направлении, вполне законны и, конечно, будут продолжаться, поскольку проблема отдельного слова и его границ принадлежит к числу «вечных» проблем языкозна-ния.

Есть еще одна сторона той же проблемы, которая хотя и постоянно ставилась языковедами, но кото-рая все же оставалась и продолжает оставаться на втором плане. Я имею в виду весьма многочисленные в языке случаи, когда одно и то же лексическое значение имеет различное оформление, причем различ-ные показатели этого оформления не вносят каких-либо новых оттенков значения. Например: ноль и нуль, лиса и лисица, скирд и скирда, искренний и искренний, закалять и закаливать, машу и махаю и т. д. и т. п. Какие объективные признаки существуют в языке, которые позволили бы говорить, что в од-них случаях разное оформление слова не нарушает единства слова и лишь создает варианты одного и того же слова, а в других случаях разное оформление приводит к образованию двух или нескольких са-мостоятельных слов. Недавно эта проблема была поставлена О. С. Ахматовой (Ахманова О. С. Очерки по общей и русской лексикологии. М., 1957, стр. 192–233). О. С. Ахманова излагает очень интересные наблюдения, подкрепленные многими показательными примерами. Намечая различные типы фонетико-морфологического варьирования слова, О. С. Ахманова считает, что пределом такого варьирования яв-ляется синонимия, причем под синонимией понимается обозначение одной лексико-семантической общности разными корнями (при наличии двух и более корневых морфем синонимия предполагает рас-хождение хотя бы в одной корневой морфеме). (Сводку типов синонимов см.: О С. Ахманова. Ук. соч., стр. 230—232.) С этой точки зрения такие пары, как лиса и лисица, волчица и волчиха, дед и дедушка, обвенчаться и повенчаться и т. п., являются не разными словами, а вариантами одного и того же слова. <...>

С моей точки зрения то, что О. С. Ахманова считает равноправными вариантами слова, представляет собой принципиально различные явления. Различие это связано с различными функциями фонем, грам-матических форм и словообразовательных аффиксов в строении слова. Нельзя одинаково считать вари-антами слова такие пары, как весной — весною и напилок — напильник. Варианты одного и того же сло-ва можно разделить па следующие типы: 1) варианты фонематические, 2) варианты акцентологические и 3) варианты грамматические. Разумеется, когда речь идет о вариантах слова, имеется в виду тождест-венность их по значению (А. И. Смирницкий и О. С. Ахманова называют различия между вариантами слова «пустыми»). <...>

<...> Как известно, в русском языке имеется очень большое количество колебаний в материальных средствах грамматического оформления слова, относящегося не только к флексии, но и к так называе-мым формообразующим морфемам: машу и махаю, нести и несть, продрог и продрогнул, закаливать и закалять, ягнята и ягненки, опята и опенки, объедки и объедья и т. д. и т. п. Куда относить эти колеба-ния в формах, к словоизменению или к словообразованию? На этот счет в лингвистической литературе нет единства мнений. <...>