«Предисловие ...»
Защиту корабля в эти трудные часы взяли на себя зенитчики Малахова кургана. «Юнкерсы» вынуждены были не раз сбрасывать свой груз в стороне кургана, хотя явно держали курс на «Абхазию».
Первое прямое попадание транспорт получил в корму. Это произошло около полудня. Возник пожар, но под руководством боцмана Сергея Яковлевича Скоромного его быстро ликвидировали. Среди комендоров и пулеметчиков оказались убитые, в их числе и пулеметчик Александр Соколов, севастополец. Место павшего в бою занял Яков Иванович Коваленко, тот самый, который стоял за рулем во время швартовки и в самые трудные моменты точно и быстро выполнял приказания командира.
Я храню письма Я. И. Коваленко. С любовью пишет он о друзьях — погибших и живых: «Я никогда не забуду нашего боцмана Сергея Яковлевича Скоромного. Он служил у нас с 1930 года. В день гибели «Абхазии» коммунист Сергей Яковлевич до последней минуты направлял шланг с водой на огонь, полыхавший на корме теплохода...»
Яков Иванович вспоминает, как весь экипаж любил «Абхазию» — один из первых кораблей, построенных на Балтийском судостроительном заводе. Он помнит, [57] как теплоход в 1934 году заходил в Геную и принял на борт дорогого гостя — Максима Горького.
В 13 часов в трюм № 3 и машинное отделение попало сразу четыре бомбы. Снова начался пожар. «Абхазия» осела и начала крениться на правый борт. Командир, видя, что корабль обречен, приказал выносить раненых на берег, а медицинскому составу и экипажу покинуть корабль.
«Смелость, самоотверженность и товарищескую выручку в бою проявили все», — вспоминает М. И. Белуха.
Командир «Абхазии» и бывший начальник медицинской службы Ефим Александрович Рогозин с большой любовью написал мне о врачах-хирургах Д. С. Четвертаке, И. И. Цыбульском, врачах М. И. Круть, Е. С. Гуревиче, медсестрах Т. М. Величко, Н. Г. Мешковой, 3. И. Данченко, о санитарках Елене Поляковой, Анастасии Огородниковой, Надежде Ивановой, санитарах Н. К. Скирко, П. Н. Цымбалюке, о нянях А. А. Баранченко, М. В. Мороз.
«Сердца ветеранов «Абхазии» сплотила фронтовая дружба, — пишет Ефим Александрович. — Мы устраиваем встречи под девизом: «Никто не должен быть забыт, ничто не забыто». Одна из последних наших встреч состоялась в Одессе, где мы передали эстафету комсомолу Одесского высшего инженерного морского училища».
Медсестра Ольга Гавриловна Чубо пишет:
«Наш теплоход совершил не один рейс в осажденные города, перевез десятки тысяч раненых и эвакуированных. Поход в один конец длился двое-трое суток. Замены, как правило, нам не было. Мы неотлучно дежурили у раненых. На переходе нас бомбили, а в порту, помимо бомбежки, обстреливали артиллерийским огнем. В иные дни с рассвета до самой темноты не отменялась [58] боевая тревога. Случались и штормовые погоды. Все испытали.
Никогда не забуду, как боцман Сергей Скоромный нес на руках обгоревшего, с оторванной ногой, но еще живого политрука Е. Н. Волковинского. Мы, медики, не могли его спасти. Он тогда же умер... Похоронили его в братской могиле в Сухарной балке...»
Евгений Николаевич Волковинский пользовался непререкаемым авторитетом у экипажа, его очень ценили. Он служил образцом исполнения воинского долга. В один из рейсов «Абхазия» приняла значительную партию ящиков с бутылками, наполненными горючей жидкостью. При выгрузке в Севастополе один ящик упал в трюм, все мгновенно окуталось дымом и огнем. Политрук возглавил аварийную группу и первым спустился в заполненную дымом шахту, за ним последовали матросы. С палубы их поливали водой. Пожар погасили за 20 минут.
Много добрых слов написала О. Г. Чубо о Е. А. Рогозине:
«...Ефим Александрович Рогозин в суровой обстановке сумел сцементировать в одну закаленную, дружную семью весь коллектив медиков. К тому же он чудо-хирург: делал ампутации и сложные операции при 9–10-балльном шторме. Ему наш низкий поклон...»
С любовью пишут о Рогозине и остальные ветераны. Ефим Александрович — член партии с 1921 года, был пулеметчиком в Конной армии Буденного. В гражданскую награжден орденом Красного Знамени. Всю Отечественную войну провел на Черноморском флоте. В 1950 году стал кандидатом медицинских наук. Тема его диссертации: «Лечебная и эвакуационная деятельность на теплоходе «Абхазия». [59]
Ольга Гавриловна хорошо помнит и последний день жизни корабля:
«Подошли к причалу Сухарной балки. Сразу после швартовки приступили к разгрузке и приему раненых. Руководил всем этим доктор И. И. Цыбульский. Он был поистине неутомимый, постоянно в движении и, главное, всегда во всем успевал. И в тот день доктор Цыбульский торопился: работы предстояло много.
Надя Заболотная, Валя Маковозова, Софа Шевеля и я готовились к операциям. Как только стали обрабатывать назначенных к оперированию, начался налет авиации. Бомбы рвались вблизи «Абхазии». От разрывов бомб содрогался весь корабль. Но работа в операционной не прекращалась.
После прямого попадания в корму по приказанию командира начали выносить раненых на берег. К нам стали поступать раненые из команды «Абхазии». Фельдшерица Полещук кинулась на верхнюю палубу, чтобы помочь пострадавшим — некоторые из них, несмотря на ранения, продолжали вести огонь. Но оказать кому-либо помощь Полещук не успела: она тут же была сражена насмерть...
После очередного взрыва возник пожар. Политрук БЧ-5 — секретарь парторганизации — вбежал к нам с возгласом:
— Медики! Скорее на корму тушить пожар! Мы поднялись наверх и тут же услышали приказ командира:
— Всем покинуть корабль!
Последним покинул «Абхазию» командир М. И. Белуха. Михаил Иванович ушел лишь тогда, когда убедился, что никто из раненых и из команды не остался [60] на корабле. Перед ним сошли на берег комиссар Норонов и командир БЧ-5 Бардецкий».
Наступил вечер. Пришли катера, раненых перевезли в Инкерманский госпиталь, куда ушла часть медицинского персонала «Абхазии». Остальные медики перешли в 41-й военно-морской госпиталь.
Трудной оказалась судьба медсестер и санитарок, связавших свою судьбу с Севастополем. До последней возможности Валентина Бабенко, Любовь Шапецкая, Ольга Круподерова и Валентина Маковозова оставались возле раненых.
Анастасии Ивановне Огородниковой, которая была санитаркой на «Абхазии», сейчас 74 года. Она награждена орденом Отечественной войны и пятью медалями. В самом начале войны по призыву партии пошла она добровольцем в отряд санитарной дружины Новороссийска. Стала командиром звена комсомолок-дружинниц, участвовала в разгрузке санитарных транспортов, в том числе и «Абхазии». Это Анастасия Ивановна убедила свое звено пойти санитарками-добровольцами на корабль. Всех приняли. Девушки подобрались энергичные и смелые — Мария Морозова, Надя Ивакина, Елена Полякова, Галина Килинная, Рая — 11 комсомолок. Они неутомимо ухаживали за ранеными, а в решающие минуты боя умелые девичьи руки набивали патронами пулеметные ленты, выгружали боеприпасы и продукты для осажденного Севастополя... Свой долг девушки выполняли до последней возможности.
После гибели «Абхазии» комендоры и пулеметчики транспорта пополнили ряды защитников Севастополя. Немногие из них вернулись на Кавказ...
Остальные члены экипажа вместе с командиром «Абхазии» М. И. Белухой были доставлены на крейсере «Молотов» в Новороссийск. [61]
В одном из недавних писем Михаил Иванович написал мне: «После увольнения в запас вот уже 15 лет работаю капитаном в Николаевском порту. Со дня на день собираюсь на отдых, но никак не решусь это сделать...»
Его признание типично для многих ветеранов Военно-Морского Флота.
Недавно получил я письмо от Григория Оноколо. Он пишет о последней встрече с ветеранами «Абхазии», вспоминает о боевых соратниках, с любовью говорит о своем командире Белухе.
Долгие месяцы Оноколо пролежал в госпитале. В конце концов его признали негодным к военной службе, но Григорий Иванович ни дня не переставал работать. Сейчас он председатель Чимкентского областного объединения «Казсельхозтехника». За трудовую деятельность удостоен ордена Трудового Красного Знамени, «Знак Почета», медали «За трудовое отличие». Кроме того, награжден пятью медалями ВДНХ, одна из них золотая. За боевые подвиги Г. И. Оноколо награжден медалью «За отвагу».
У Григория Ивановича два сына. Он прививает им любовь к морю, готовит к службе в Военно-Морском Флоте.
Сохранились бесценные кинокадры, показывающие события тех дней, действия людей в осажденной военно-морской базе.
Работа кинооператоров и фотокорреспондентов нередко требовала мужества, большого самообладания. Именно таким знал я на Черноморском флоте в числе других Владислава Владиславовича Микошу, который сумел заснять гибель «Абхазии» и оставить потомкам документальный кинорассказ о самоотверженности экипажа «Абхазии» и защитников Севастополя. [62]
Разведчики
Во второй половине дня 16 июня немцы ворвались на Братское кладбище. Обороняла этот район 95-я стрелковая дивизия, штаб которой расположился в укрытии между могилами и под невысокой башней, напоминавшей египетскую пирамиду.
Прорыв гитлеровцев грозил полным окружением штабу стрелковой дивизии.
По условиям взаимодействия в штабе находился связной командира зенитного дивизиона Е. А. Игнатовича. Офицер штаба подполковник Яковлев поручил связному пробраться через окружение и передать просьбу открыть огонь по Братскому кладбищу — под прикрытием артиллерийского огня штаб попытается выйти из окружения.
Связной добрался. Игнатович доложил обстановку командиру 110-го зенитного артиллерийского полка полковнику В. А. Матвееву. По Братскому кладбищу открыли огонь. Несколько десятков снарядов рассеяли немцев и дали возможность штабу 95-й дивизии выйти в район Инженерной пристани. У Игнатовича сохранилась записка подполковника Яковлева: «Спасибо, друзья, что выручили нас из беды».
В Севастополе продолжали действовать разведчики, выполнявшие задания командования.
Одной из таких разведывательных групп, остававшихся в Севастополе, командовал старший лейтенант Николай Федоров. Он прибыл в разведотряд из Приморской армии, в которой командовал подразделением войсковой разведки с первых дней обороны Севастополя. Смелого и инициативного командира разведчики любили искренне — и за веселый нрав, неистощимость в шутках даже в критических ситуациях, и за разумную [63] строгость и требовательность, помогавшую при выполнении самых сложных заданий.
17 июня разведчики Федорова тремя группами на сторожевом катере вышли в район Ялты. Задача — высадиться на берег для разведки и дезорганизации тыла противника.
Первая группа под командованием мичмана Александра Ивановича Попенкова высадилась незамеченной. Но когда стали подходить к месту высадки шлюпки старшего лейтенанта Федорова (на шестерке) и младшего лейтенанта Сергея Мельникова (на четверке), противник обнаружил их, осветил ракетами и открыл огонь.
Шлюпки отошли. Неудачной была и вторая попытка высадиться. Пришлось снова отойти от берега и уйти мористее. Между тем поднялся туман, и шлюпки не смогли соединиться с катером.
Тогда старший лейтенант Федоров принял решение возвращаться в Севастополь на шлюпках.
Рассвет застал разведчиков в море. Но вместе с рассветом пришла и опасность. Рыскавшие поблизости вражеские катера обнаружили наших разведчиков и ринулись на шлюпки в атаку.
Стойко встретили смельчаки натиск гитлеровцев, открыв огонь из всего имевшегося в наличии оружия. Федоров только напоминал:
— Цельтесь по рубкам!
Матросы-пулеметчики Иван Панкратов и Александр Иванов вели огонь из шлюпки Федорова короткими очередями. Фашисты в долгу не оставались: их интенсивный пулеметный огонь не прекращался ни на минуту. Но вот один немецкий катер потерял управление и завертелся на месте, а потом вовсе остановился. Второй катер быстро подошел, взял подбитого на буксир, и оба стали уходить. [64]
На четверке ранило младшего лейтенанта Сергея Мельникова. Это было его третье ранение. Еще во время службы в бригаде морской пехоты его пытались отправить в тыл для лечения, но он категорически отказался от эвакуации и «подремонтировался» в Севастополе.
Через некоторое время снова появились катера, на этот раз уже торпедные. Разведчики встретили их дружным огнем. И снова все атаки отбиты. Но смертью храбрых погиб Владимир Горбищенко, до последней минуты сражавшийся с врагом. Многие на шлюпках были ранены уже дважды.
Торпедные катера противника, не выдержав огня и упорства разведчиков, полным ходом ушли на запад....Как-то довелось мне читать книгу «Десятая флотилия» В. Боргезе — командира итальянской флотилии, которая принимала участие в блокировании осажденного Севастополя с моря. На 198-й странице я прочел описание боя, который вели 18 июня 1942 года два итальянских торпедных катера с двумя русскими шлюпками.
Следует признать, что фашист Боргезе в данном случае не восхищается действиями своих подчиненных. Он пишет: «Встретив две русские военно-морские шлюпки к югу от мыса Кикинеиз, экипажи двух торпедных катеров вступили с ними в бой. Русские на шлюпках были вооружены пулеметами и автоматами. Бой на дистанции 200 метров длился около 20 минут. Торпедные катера получили небольшие повреждения.., а командир одного катера Пасколо потерял левую руку...»
Так нашел я еще одно подтверждение тому, что два торпедных катера «прославленной» итальянской флотилии отступили перед двумя советскими шлюпками. [65]
Разведчики Федорова, выиграв бой с вражескими торпедными катерами, взяли курс на Севастополь. Через два часа их обнаружила подводная лодка противника. Она пыталась атаковать шлюпки, но наши моряки не заставили себя ждать: они тут же открыли огонь и сбили офицера, показавшегося на рубке под-всплывшей лодки. Подводная лодка исчезла под водой и больше не появлялась.
Шлюпки благополучно возвратились в Севастополь.
Так закончился беспримерный поединок двух наших шлюпок, на которых находились восемнадцать разведчиков, с четырьмя катерами и одной подводной лодкой противника.
Все восемнадцать героев — Николай Федоров, Сергей Мельников, Георгий Колесниченко, Василий Кващенкин, Иван Панкратов, Краснодед, Исуп Измаилов, Анатолий Кулинич, Гаев, Ежов, Куликов, Гуров, Степан Герняк, Александр Иванов, Виктор Новицкий, Ковальчук, Владимир Горбищенко и Всеволод Иванов награждены орденами и медалями.
Группа мичмана А. И. Попенкова, высадившаяся в районе Ялты, успешно выполнила свою задачу и держала направление на Севастополь. Но из одиннадцати человек передний край прошли только пять, в том числе и сам Попенков. Переход линии фронта под Севастополем в конце июня, когда шли напряженные бои, — беспримерный случай.
Старший лейтенант Федоров вскоре после возвращения в Севастополь получил задание после ухода командования взорвать флагманский командный пункт. Задачу эту Федоров выполнил, но при отходе к Херсонесскому мысу был убит в схватке с врагами. [66]
В ночь на 17 июня для разведки селений Булганак и Аджимушкай на Керченском полуострове высадилась еще одна группа разведчиков из 47-й армии. В штабе армии имелись данные, что в каменоломнях полуострова скрываются не успевшие эвакуироваться при отходе частей Крымского фронта воинские подразделения.
Чтобы отвлечь внимание противника, канонерская лодка № 4 и два «морских охотника» Азовской военной флотилии обстреляли мыс Хрони и Широкую балку.
Высадку на берег производил МО-019, где командиром был старший лейтенант Насредин Аскеров. По замыслу операции часть разведчиков к рассвету должна была возвратиться, и Аскеров остался ждать их возвращения.
Прошло назначенное время, но шлюпка с разведчиками не показывалась. Наступил полный рассвет: Насредин Аскеров не уходит, ждет. Потом решил подойти к берегу, но катер обстреляли из пулеметов и минометов. Появились раненые. Командир МО-019 вынужден был возвратиться в Темрюк.
В эти дни из Севастополя в Тамань прибыла часть разведотряда под командованием батальонного комиссара В. С. Коптелова. Им было поручено собрать сведения о противнике и его подготовке к высадке десанта на Тамань.
Василия Степановича Коптелова я знал еще по боям в осажденной Одессе. Он был в те дни комиссаром одного из добровольческих отрядов морской пехоты. Бесстрашного комиссара любили за душевность и близость к бойцам, за трогательную заботу о раненых. Недолго пробыл он тогда в отряде — в одной из контратак его тяжело ранило. [67]
И вот в июне 42-го он снова на переднем крае, в Тамани. От двух высаженных на Керченский полуостров армейских разведгрупп не поступило ни одного донесения. Отряду Коптелова поручили найти эти группы или выяснить их судьбу.
Разведчики вышли в море на двух «морских охотниках», третий МО-4 должен был оказывать артиллерийскую поддержку.
Вот что рассказал мне участник операции мичман Федор Федорович Волончук вскоре после этого похода:
— Я шел со своими разведчиками на головном «морском охотнике», девятнадцатом. Как только стрелки перевалили за полночь, стали готовиться к высадке. [68]
До места высадки — триста метров — должны были пройти на шлюпке. Получили разрешение от Коптелова на высадку. Сели в шлюпку, вставили в уключины обернутые тряпками весла. Нам предстояло незаметно подойти к берегу, разведать его. Если все будет тихо, по нашему сигналу должна была начать высадку основная группа...
Минут через пятнадцать разведчики услышали шум прибоя. И вдруг берег, казавшийся безжизненным, засветился огненными трассами. Засада!..
У противника не хватило выдержки. Через каких-нибудь 5–10 минут, подойдя вплотную к берегу, разведчики начали бы высадку. Тогда их уже ничто не спасло бы.
Но гитлеровцы вовремя предупредили группу. Шлюпки повернули назад, к катерам. Коптелов и командир МО-019 Насредин Аскеров, оценив обстановку, набрали скорость и подошли к берегу. Прикрыв шлюпку дымовой завесой и обстреливая берег из пушек и пулеметов, они дали возможность разведчикам отойти без потерь. [69]
На сухопутных рубежах
Еще 20 июня после ожесточенного боя, который продолжался весь день, противнику удалось при поддержке танков и авиации занять северное побережье Северной бухты, за исключением трех опорных пунктов — Константиновского равелина, Михайловской батареи и района Инженерной пристани.
Опорные пункты были созданы по решению командующего вице-адмирала Октябрьского из понесшей потери 95-й стрелковой дивизии, частей береговой обороны, [69] местного стрелкового полка и частей противовоздушной обороны.
В течение ночи у Константиновского равелина установили одну 130– и две 100-миллиметровых пушки, привезли к ним по 30–40 снарядов. В район Инженерной пристани доставили 122-миллиметровую пушку, противотанковое орудие и 25 снарядов к нему. Ночью укрепляли южный берег. К электростанции для обстрела Северной стороны подтянули бронепоезд «Железняков». Противник установил на Северной стороне артиллерийские и минометные батареи, простреливавшие Северную и Южную бухты.
По сводке штаба Севастопольского оборонительного района на 26 июня можно судить об обстановке на сухопутном Севастопольском фронте. Основной удар враг наносил на Инкерманском направлении. Всю ночь и весь день части 25-й Чапаевской стрелковой дивизии, 8-я бригада и 3-й полк морской пехоты отбивали ожесточенные атаки. Под воздействием превосходящих сил противника наши части вынуждены были отойти к югу.
Сейчас известно, как чувствовал себя противник в те июньские дни сорок второго года. В своих воспоминаниях Манштейн признает, что в середине июня 1942 года, несмотря на продвижение гитлеровских войск, достигнутое ценой больших потерь, судьба их наступления висела на волоске. Для усиления войск, штурмовавших Севастополь, немецкое командование вынуждено было подтянуть с Керченского полуострова 46-ю пехотную дивизию, а во второй половине июня начать переброску отдельных частей из различных соединений 17-й армии, действовавших в Донбассе.
В эти дни гитлеровцы делали все, чтобы смести с лица земли тех, кто оказывал им сопротивление, кто мешал продвигаться к побережью Северной бухты. [70]
Вот что пишет находившийся в те дни на Северной стороне, в районе Бартеньевки, капитан Е. А. Игнатович :
«...Гитлеровцы быстро продвигались к Бартеньевке, где находился наш дивизионный командный пункт. Мы видели, как падали немцы, сраженные огнем наших батарей... Потом пошли танки в направлении ДКП, обстреливая его из орудий. Положение складывалось критическое. На 366-й зенитной батарее по инициативе политрука батареи Ефименко из котлованов выдвинули на пригорок орудия и открыли огонь по танкам, до которых было около 600 метров. Два танка удалось уничтожить, третий подбили. Остальные три, сделав несколько выстрелов по командному пункту, скрылись в направлении Учкуевки. Но артиллерийский обстрел ДКП продолжался. Приняли решение отойти на 79-ю зенитную батарею, расположенную в 700 метрах от ДКП.
На батарее были исправны только два орудия. Всего в живых осталось 12 краснофлотцев и старшина комендоров Гребенюк, который продолжал руководить огнем из уцелевших пушек.
Я связался по радио с командиром 110-го зенитно-артиллерийского полка полковником В. А. Матвеевым, доложил обстановку и получил приказание с оставшимися двумя орудиями прибыть в Михайловский равелин...»
Игнатович прибыл в равелин с 18 краснофлотцами и старшинами. С большим трудом доставленные зенитные орудия начали устанавливать на северном и восточном направлениях, чтобы иметь возможность вести огонь.
Во время установки орудий Игнатовича тяжело ранило осколком от разорвавшегося снаряда. 21 июня капитана перевезли через бухту в госпиталь. Во время [71] бомбежки госпиталя Игнатовича контузило. В тяжелом состоянии отправили Евгения Александровича в Новороссийск...
Командир 110-го зенитного артиллерийского полка Василий Александрович Матвеев взял на себя ответственность по организации обороны Михайловского равелина.
Первый и второй этажи равелина разбили на секторы, назначили командиров и комиссаров секторов. Все оконные и дверные проемы закрепили за группами бойцов. Оборонявшиеся готовились стоять насмерть, но не пропустить врага.
Приведу выдержку из наградного листа, представленного начальником ПВО СОРа полковником Хлебниковым и полковым комиссаром Конобрицким:
«110 ЗАП, руководимый полковником Матвеевым и военкомом — батальонным комиссаром Ковзелем, в течение 5–6 дней был почти единственной силой, препятствовавшей захвату Северной стороны немецкими войсками. Массовый героизм бойцов и командиров при выполнении приказа «Ни шагу назад», стойкость и, упорство в бою и огромные потери, причиненные врагу, свидетельствуют о правильном и умелом руководстве боем командира полка полковника Матвеева. Личное мужество и храбрость в бою, твердое, неуклонное выполнение боевых приказов являются характерными чертами полковника Матвеева...»
Героизм защитников Севастополя по праву стал достоянием истории. Однако еще не о всех героях, стоявших насмерть у старинных морских равелинов, известно читателям. Очень мало сказано, в частности, о тех, чьим трудом и мужеством сделано многое для непосредственных защитников военно-морской базы. Я имею в виду военных строителей, чьими руками под непрерывным вражеским огнем было сооружено не [72] одно оборонительное укрепление, построен не один причал, где разгружались корабли, прибывавшие из Новороссийска и других портов Кавказского побережья.
Но особенно трудным было сооружение причалов в последние дни обороны Севастополя. Вот один из эпизодов героизма и мужества военных строителей.
Для строительства причала в Камышевой бухте использовали понтон плавучего копра. Причал получился длиной около 30 метров, с минимальной глубиной в 5 метров, с двумя съездами на причал. Здесь же, в Камышевой бухте, строители оборудовали защищенный от осколков эвакогоспиталь, но он не вмещал всех раненых, доставляемых в те дни для эвакуации.
Днем корабли не могли входить в район Камышевой бухты. Вражеские разведчики все время следили за бухтой и прилегающей к ней территорией. Несмотря на маскировку, бухту беспрерывно бомбили, артиллерийский обстрел не утихал ни днем, ни ночью. С наступлением темноты бойцы 95-го строительного батальона спешно восстанавливали причал, чтобы прибывшие корабли смогли разгрузиться и принять раненых.
Бывший главный инженер Севастопольского строительства № 1, ныне инженер-полковник запаса С. И. Кангун, не раз рассказывал мне о мужестве военных строителей.
В один из последних дней июня Кангуну приказали срочно выбрать место и соорудить дополнительные причалы. 27 июня Семен Исакович прибыл в Казачью бухту.
Осмотрев берега, нашли приглубое место и установили из рельсов причальные тумбы. В течение ночи один из оперативных причалов закончили. Но нужно было построить причал, позволявший сразу выходить в море. Местом, подходящим для такой швартовки, оказался [73] район 35-й батареи. Теперь этот залив называется поэтично и очень мирно — Голубой...
А тогда здесь решено было соорудить Г-образный причал. В основном он был рассчитан на тральщики — глубина у причала составляла 4–4,5 метра. Общая длина причала — 80 метров.
На берегу, в 100 метрах от причала, без какого-либо укрытия рубили из бревен ряжи. Венцы размером 6 на 6 метров хорошо просматривались противником, и поэтому гитлеровцы бомбили и обстреливали место строительства днем и ночью. Работать приходилось круглосуточно, в тяжелейших условиях. Немалые потери были у строителей...
Непосредственно работами по установке причалов руководил инженер-полковник Семен Иосифович Кривицкий. Строительство причала вел 95-й отдельный строительный батальон и личный состав строительства N° 1. Много строителей отдали свою жизнь на стройке этого причала.
С трудом установили один ряж — между берегом и скалой, отстоящей от берега метров на 40. Кангун решил для заполнения ряжей камнями устроить висячий мост, который тут же рассчитал на нагрузку тачек с камнем. Для закладки этого моста Кангуну пришлось самому вплавь с одним строителем завести конец на островок, а затем натянуть два 25-миллиметровых троса, по которым устроили легкий настил.
Ряжевую часть причала так и не удалось закончить. А временный висячий мост использовали для посадки эвакуируемых.
Под огнем противника была сооружена и вторая часть причала на консолях из обрезков рельсов, заделанных в скалу берега. Эти сооружения стали последним причалом для тральщиков, сторожевых кораблей и катеров, последней резиденцией комендатуры порта. [74]
В ночь на 3 июля пришлось С. И. Кангуну на бревне — обломке ряжа — добираться вплавь с тремя товарищами до сторожевого катера. Семен Исакович пишет: «Прочно запомнилось, что поддержание причалов, создание минимальных условий для приемки кораблей в осажденном Севастополе стоило огромных усилий и многих жертв. Люди отдавали свои жизни, чтобы корабли могли подойти, выгрузиться, принять раненых и своевременно уйти». [75]
Подводники
Во второй половине июня прорываться в осажденный Севастополь стало еще труднее. Особенно сложными были походы подводных лодок, которые перевозили в междубортных цистернах бензин. Пары бензина действовали на людей одурманивающе, несколько раз взрывались скопившиеся в лодках газы. После первых рейсов предприняли некоторые меры, чтобы пары бензина не проникали внутрь лодки: сальники арматуры цистерн снабдили дополнительными прокладками, пропитанными зеленым мылом, на клапаны внутренней вентиляции поставили заглушки, тщательно притирали клапаны осушения цистерн. Во время приемки бензина работала корабельная вентиляция, а после откачки балластные магистрали и все связанные с ними отростки прокачивали забортной водой. И все же эти меры только частично уменьшали концентрацию паров бензина в лодках.
Да, это были опасные походы. Лодки не приспособлены для транспортировки бензина — это всем нам было совершенно ясно. Но бензин должен доставляться осажденному Севастополю. Боевые действия 3-й особой авиагруппы и катеров зависели от доставки горючего [75] подводными лодками. На 15 июня обеспеченность авиационным горючим в Севастополе была только на 5 суток{2}.
В последние июньские дни бензовозы, едва успев принять горючее с лодок, сразу везли авиационный бензин на аэродромы, где их ждали летчики.
Трудно даже представить себе ту напряженную обстановку, в которой приходилось действовать экипажам подводных лодок. Все погрузочные и разгрузочные работы производились силами личного состава. Отдыхать экипажам подводных лодок практически не приходилось: при переходе в Севастополь всё загружали боеприпасами и продовольствием, на обратном пути место в отсеках занимали раненые.
Но жалоб на трудности, на усталость мы не слышали. Подводники знали и видели, в каких условиях идет борьба за Севастополь. От раненых и эвакуированных — свидетелей и участников боев, о которых экипаж заботился на переходе, — подводники узнавали многое. Узнавали о такой самоотверженной борьбе, что их собственная трудная боевая работа казалась им не сравнимой с теми испытаниями, что выпали на долю защитников Севастополя. Изнуренный жестокими боями гарнизон морской базы продолжал перемалывать силы непрерывно атакующего противника и удерживал Севастополь в своих руках.
Организацией перевозок на подводных лодках руководил непосредственно начальник отдела подводного плавания штаба Черноморского флота капитан 1 ранга А. В. Крестовский. Его помощниками были командир 1-й бригады подводных лодок контр-адмирал П. И. Болтунов, комиссар бригады полковой комиссар В. И. Обидин, командир 2-й бригады подводных лодок капитан [76] 1 ранга М. Г. Соловьев и комиссар бригады полковой комиссар А. Е. Фомичев. Перевозками занимался и начальник тыла ВВС генерал-майор М. Д. Желанов, так как значительная часть грузов — горючее, боеприпасы — предназначалась для 3-й особой авиационной группы.
С 14 июня командиры и комиссары бригад подводных лодок с группой штабных командиров и политработников находились в Новороссийске на плавбазе «Очаков». Чтобы конкретнее знать, в каких условиях осуществляются перевозки груза и эвакуация раненых, представители штабов и политотделов сами участвовали в походах подводных лодок в Севастополь. Все было мобилизовано на то, чтобы совершить как можно больше рейсов, доставить больше грузов в осажденный город.
Полковой комиссар В. И. Обидин, ныне контр-адмирал запаса, отлично знал, в каких условиях подводники прорывают блокаду: со 2 июня Обидин из рейса в рейс ходил на подводных лодках в Севастополь — туда на одной лодке, обратно на другой. Он знал достоверно, как действовали командиры и комиссары, каковы настроение и беспримерная боевая работа экипажей подводных лодок.
Комиссар бригады, участвуя в боевых походах, наравне со всем экипажем испытывал тяготы трудного пути, особенно одурманивающее действие паров бензина, и тем не менее он находил в себе силы подбодрить тех, кто нуждался в поддержке, говорил о неизбежности нашей победы над фашизмом.
Уважение и любовь моряков к комиссару возрастали с каждым его походом в Севастополь.
Недавно я попросил Виталия Ивановича Обидина рассказать об экипажах подводных лодок «С-32» и «Л-4», на которых он ходил в осажденный город. [77]
Виталий Иванович с любовью вспоминает в своем письме о командире подводной лодки «Л-4» Е. П. Полякове, жизнерадостном, смелом человеке, и о бесстрашном командире «С-32» С. К. Павленко. Учась друг у друга, Поляков и Павленко соревновались между собой, стараясь сделать как можно больше рейсов в осажденную базу. Днем и ночью обе лодки стремились идти больше в надводном положении: ведь полный надводный ход для лодок типа «Л» — 14 узлов и для типа «С» — 17–19 узлов.
В подводном положении скорость составляла соответственно 9 и 10 узлов. Таким образом, надводный ход давал огромный выигрыш во времени.
Нередко бывало так: увидят наблюдатели вдали на горизонте самолет, и лодка уходит под воду, хотя самолет летит своим курсом. Поляков и Павленко — чему Обидин свидетель — были в числе тех, кто упорно не только ночью, но и днем стремился ходить больше надводным ходом. Лишь когда самолет явно летел в направлении лодки, уходили на глубину.
Конечно, это был риск. Но риск оправданный.
«К счастью, — вспоминает Обидин, — на самолетах противника не всегда были глубинные бомбы, а фугаски рвались не на глубине, а на поверхности».
22 июня, приняв на борт 40 тонн боеприпаса и 35 тонн авиационного бензина, из Новороссийска в Севастополь, в Стрелецкую бухту, вышла подводная лодка «Д-5». В пути лодке приходилось несколько раз срочно погружаться, чтобы уклониться от самолетов противника. На подходе к Севастополю шли только под водой. Экипаж слышал отдаленные взрывы глубинных бомб: это катера противника бомбили фарватер. [78]
Но вот взрывы утихли. Командир лодки приказал всплыть под перископ и увидел на горизонте три катера. Снова срочно погрузились, стали уходить на глубину. Но катера, видимо, заметили лодку и через некоторое время стали сбрасывать глубинные бомбы. Маневр мог бы вывести лодку из зоны бомбометания, но справа и слева было минное поле. Акустик непрерывно докладывал о шуме винтов катера. Близкие взрывы глубинных бомб подбрасывали лодку. Погас свет. В кормовой отсек просачивалась вода. Удерживать лодку на большой глубине становилось все труднее. Бомбежка продолжалась...
Командир подводной лодки старший лейтенант Иван Яковлевич Трофимов решил форсировать минное заграждение.
— Трудно передать мое состояние, — рассказывал Иван Яковлевич, — когда поступило первое донесение из носового отсека: «Скрежет по правому борту»...
Это был минреп, тонкий стальной трос, который удерживает мину на якоре. Видимо, трос коснулся корпуса лодки. Командир и экипаж знали, что может произойти взрыв. Но Трофимов продолжал спокойно отдавать приказания.
Потом что-то стало мешать работе винтов. Неужели минреп намотался на винт?..
А когда всплыли, на корме и на винтах обнаружили противолодочную сеть. Старшина группы Помазов и командир отделения Татарников в трудных условиях срубили ее. Корма была освобождена, но одна линия вала не работала.
В Стрелецкой бухте стали на якорь, начали разгружать боеприпасы и выкачивать бензин. Помазов и краснофлотец Сластин в водолазных костюмах в течение двух часов, несмотря на беспрерывный артиллерийский [79] обстрел, работали под водой и очистили винт от противолодочной сети.
Перед рассветом с берега доставили на шхуне группу раненых бойцов и командиров. Краснофлотцы и старшины подводной лодки стали санитарами. Они бережно вносили раненых в лодку и укладывали их на свои койки.
Закончить в ночь с 23 на 24 июня выгрузку боеприпаса и принять всех раненых экипажу подводной лодки не удалось. На рассвете «Д-5» вышла из Стрелецкой бухты и легла на грунт в районе Херсонесского маяка. Пока отлеживались, бензиновые пары тяжело действовали на людей. Особенно трудно было раненым, старшины и краснофлотцы сами страдали, но, видя муки раненых, через силу успокаивали и ободряли их. — Потерпите, скоро лодка всплывет. В 21 час 15 минут всплыли, снова вошли в Стрелецкую бухту, выгрузили оставшиеся боеприпасы, выкачали остатки бензина, приняли еще 70 раненых и ушли в Новороссийск.
Не успев отдохнуть, экипаж «Д-5» стал готовиться очередному походу.
Побеседовать с экипажем подводной лодки отправился дивизионный комиссар начальник политуправления флота А. Л. Расскин. Он прибыл на Черноморский флот с Балтики, где успел приобрести немалый боевой опыт. Расскин был комиссаром гарнизона на полуострове Ханко и лично возглавлял высадку десанта на остров Монгорланд, где десантники подорвали узел связи, оборонительные сооружения и, захватив пленных во главе с лейтенантом, без потерь вернулись обратно, забегая вперед, с горечью должен сказать, что А. Л. Расскин, человек большой культуры и неиссякаемой энергии, погиб при авиационной катастрофе в октябре 1942 года, его именем назван один из боевых кораблей. [80]
— Я был на лодке не больше часа, — говорил мне в тот день Арсений Львович, — а пары бензина сразу дали о себе знать. В отсеках везде ящики с боеприпасами, продовольствием.
Но когда Расскин стал говорить о трудностях предстоящего похода, моряки ответили:
— Им там, в Севастополе, труднее! Такой же ответ услышал дивизионный комиссар и на «С-32», как будто два экипажа успели сговориться. Все в те дни понимали, что севастопольцы оттягивают на себя силы врага, рвущегося на восток, и каждый стремился помочь защитникам Севастополя.
Подводная лодка «Д-5» с 13 июня по 3 июля совершила три рейса, доставила в Севастополь 121 тонну боеприпаса, 65 тонн бензина и вывезла 178 человек, из них 120 тяжело раненных.
О выполнении задания командир «Д-5» старший лейтенант И. Я. Трофимов и комиссар старший политрук Д. А. Дубина по возвращении в Новороссийск докладывали очень скупо:
«В 03 ч. 00 м. закончил выгрузку боеприпасов и выкачку бензина. Принял на борт тяжело раненных 38 человек и эвакуированных работников с семьями Севастопольского горкома 41 человек. Вышли из Камышевой бухты 03 ч. 15 м. Обстановка во время перехода: имел встречи с самолетами и одним торпедным катером. Во всех случаях уклонялся срочным погружением и уходил на глубину. После ухода под воду следовали бомбовые удары. С 04 ч. 20 м. до 08. 32 м. противник сбросил свыше 100 бомб»{3}.
Иван Яковлевич Трофимов — один из выдающихся боевых командиров подводных кораблей Черноморского [81] флота. Высоко оценивали его боевые действия старейшие подводники флота контр-адмирал П. И. Болтунов, капитан 1 ранга М. Г. Соловьев и А. В. Крестовский. И сейчас, спустя много лет после всех событий, связанных с походами в осажденный Севастополь, ветераны-подводники вспоминают И. Я. Трофимова добрым словом.
В 1934 году Иван Яковлевич с первого курса Донецкого химического института пошел добровольцем по путевке обкома комсомола в Высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе. Успешно закончил учебу. С радостью воспринял назначение на подводную лодку «Д-5» командиром рулевой группы. Через год получил назначение штурманом дивизиона. После окончания курсов подводного плавания два года был помощником командира на «Д-5».
«Подготовлен для самостоятельного управления подводной лодкой и умело управляет ею. В бою спокоен, решителен и смел». Так аттестовал Трофимова командир 1-го дивизиона бригады подводных лодок Черноморского флота капитан 2 ранга Н. Д. Новиков, который был на лодке в боевом походе и наблюдал за действиями командира.
С мая 1942 года И. Я. Трофимов — командир подводной лодки «Д-5», а потом командир подводной лодки «Д-4».
«За период войны по 1 ноября 1943 года капитан-лейтенант И. Я. Трофимов совершил 17 боевых походов. Из них 4 помощником и 13 командиром лодки. В результате личных боевых действий за период с начала командования подводной лодкой по ноябрь 1943 года потопил 4 корабля противника»{4}. [82]
11 декабря 1943 года при выполнении боевого задания подводная лодка «Д-4» под командованием капитан-лейтенанта И. Я. Трофимова погибла в бою за Родину.
Подводная лодка «М-32», приняв в Новороссийске 8 тонн боеприпасов и около 6 тонн авиационного бензина, вышла в Севастополь 21 июня.
Командир «М-32» капитан-лейтенант Николай Александрович Колтыпин был опытным боевым подводником. Еще в финскую кампанию на Балтике принимал он участие в боевых походах на «Щ-311». За успешное выполнение боевого задания его наградили медалью «За боевые заслуги». С 1940 года Н. А. Колтыпин — командир подводной лодки «М-32».
22 июня в 21 час 35 минут лодка вышла в Стрелецкую бухту и приступила к разгрузке и выкачке бензина, хотя артиллерийский обстрел не прекращался.
Вскоре после полуночи на борт подводной лодки приняли пассажиров из Севастополя: двух женщин, двух военных корреспондентов «Красной звезды», двух человек с секретными документами и раненого инженера И. А. Лебедя.
Иван Алексеевич был главным инженером строительства оборонительных сооружений сухопутной обороны Севастополя. Хорошо подготовленный инженер, скромный человек большой личной храбрости, он пользовался непререкаемым авторитетом и любовью людей, с которыми ему приходилось работать.
Как-то, будучи на переднем крае Мекензиевых гор, он осматривал оборонительные сооружения, которые после непрерывных артиллерийских обстрелов и налетов авиации требовали восстановительных работ. После осмотра Лебедь не торопился уходить с переднего края, [83] у бойцов были вопросы, и Иван Алексеевич охотно отвечал.
— Плоховато с боеприпасами, товарищ главный инженер, особенно с гранатами, — выразил общее беспокойство старшина.
Лебедь, объясняя, каково положение с боеприпасами, обмолвился как бы мимоходом:
— Неплохо бы раздобыть боеприпасы у фашистов...
— Мы уже раздобыли, да беда в том, что не знаем, как их использовать. Помогите нам разобраться в устройстве немецких гранат с рукояткой — их у нас много! — воодушевился старшина.
Граната была освоена с помощью Ивана Алексеевича и пущена в дело.
Потом снова бои, работа и вот — ранение: при разрыве снаряда Лебедя ранило осколком в плечо, голову, спину.
Ивана Алексеевича оперировали, часть осколков извлекли. Но ему предстояло длительное лечение, поэтому решено было эвакуировать его на Кавказ.
В 2 часа 15 минут ночи лодка погрузилась для дифферентовки. И в этот момент произошел взрыв бензиновых паров в центральном посту. Силой взрыва повредило и частично разрушило переборку из центрального поста во второй отсек и отбросило туда трюмного Константина Хиневича. Выбило дверь радиорубки, радиостанция вышла из строя.
Колтыпин был в рубке и немедленно приказал:
— Продуть среднюю!
Команду исполнил командир БЧ-5 инженер-капитан-лейтенант М. В. Дьяконов — несмотря на то, что на нем горела одежда, взрывом обожгло лицо и руки.
В 3 часа ночи стали на якорь, чтобы выяснить состояние пострадавших и уточнить порядок следования Новороссийск. [84]
От взрыва, кроме Дьяконова, тяжело пострадали помощник командира старший лейтенант Иванов, боцман Николай Мирошниченко. Легко ранило командира отделения трюмных Константина Хиневича и краснофлотца Михаила Лосева. Всем пострадавшим оказали первую помощь.
В 3 часа 35 минут командир подводной лодки сошел на берег, чтобы доложить о создавшейся обстановке. Оперативный дежурный штаба Севастопольского оборонительного района приказал отправить пострадавших на берег в госпиталь, а подлодке выбрать подходящее место, лечь на грунт до вечера и с темнотой всплыть и идти в Новороссийск.
Лежать на грунте под водой, когда в лодке оставался бензин, очень нелегко. Но другого выхода не было, хотя впереди долгий летний день. Все пострадавшие настоятельно просили Колтыпина оставить их на лодке. Командир разрешил.
Вместо Дьяконова с берега прибыл инженер-механик Л. С. Медведев.
Отошли на 35-метровую глубину у выхода из Стрелецкой бухты и в 5 часов 58 минут легли на грунт.
— Всем лежать и отдыхать, лишних движений не делать, — приказал Колтыпин.
До 10 часов командир лодки проверял состояние отсеков, отдавал приказания об устранении неисправностей в механизмах, приборах и корпусе лодки и лишь потом позволил себе прилечь отдохнуть.
Воздух в лодке все сильнее насыщался парами бензина. Люди стали терять сознание.
В 12 часов Николая Александровича разбудил старшина 1-й статьи С. К. Сидоров, секретарь парторганизации:
— Товарищ командир, содержание кислорода в воздухе лодки аварийное... [85]
Колтыпин и сам чувствовал действие бензиновых паров. Краснофлотцы пошатывались. Некоторые бредили. Акустик Кантемиров говорил что-то непонятное, моторист Бабич кричал:
— Что все это значит?
Многие лежали в глубоком обмороке. Женщины просили Колтыпина всплыть.
К 15 часам дня что-либо понимать и действовать могли только четыре человека: командир лодки Колтыпин, старшина 1-й статьи Сидоров, инженер-майор Лебедь, старшина группы мотористов Николай Пустовойтенко. [86]
До 17 часов командир с трудом ходил по отсекам, хотя и терял сознание время от времени. Когда Колтыпин почувствовал, что силы на исходе и больше не выдержать, он приказал Пустовойтенко не спать, продержаться до 21 часа и разбудить его.
— Приказываю не спать и считать это боевой задачей... Все время думать: если заснешь — все погибли...
Время от времени Николай Александрович просыпался и каждый раз повторял:
— Не спать, Пустовойтенко...
Механик Медведев несколько раз пробирался в первый и шестой отсеки и порывался открыть люк. Но за механиком неотступно шел Сидоров и за ноги оттаскивал его от люков. Однако Медведеву все же удалось незаметно для Сидорова отдраить люк шестого отсека. Только давление 35-метрового слоя воды спасло лодку от затопления, не дало люку открыться. Люк так и остался отдраенным...
Пустовойтенко продержался до 21 часа. Наступило время всплывать. Как ни пытался старшина разбудить командира лодки — все безуспешно. Командир не мог встать.
Тогда Пустовойтенко перетащил Колтыпина в центральный пост с таким расчетом, что, когда лодка всплывет, он вытащит командира наверх, на свежий воздух. Пытался Пустовойтенко разбудить механика, но Медведев так и не пришел в себя.
И Пустовойтенко пришлось позвать на помощь не потерявшего сознание Ивана Алексеевича Лебедя,
Старшина продул среднюю, лодка всплыла под рубку. Пустовойтенко открыл люк, но от свежего воздуха стал терять сознание и, чувствуя это, успел снова задраить люк и упал вниз. Однако вода просочилась в лодку через люк шестого отсека. Заполнился трюм шестого отсека, залило главный электродвигатель. Течение [87] отнесло лодку на каменистый берег у Херсонесского маяка.
Наконец Пустовойтенко пришел в себя, открыл рубочный люк и вытащил наверх командира. Колтыпин очнулся, но управлять лодкой он смог только спустя некоторое время.
Пока командир был на мостике, Пустовойтенко пустил корабельную вентиляцию, задраил люк шестого отсека, откачал воду из трюма, продул весь главный балласт. Лодка всплыла полностью.
Теперь надо было дать лодке ход. Пустовойтенко вытащил наверх электрика Кижаева, привел его в чувство и помог спуститься вниз.
Лодка стояла носом к берегу. Когда Пустовойтенко доложил командиру, что Кижаев стоит на вахте, Колтыпин дал команду:
— Задний ход!
Однако лодка двинулась в сторону берега. В полном недоумении Николай Александрович спустился вниз, подошел к электрику.
— Почему не даешь задний ход? Кижаев, напряженно всматриваясь в командира, ответил, с трудом подбирая слова:
— Наша лодка должна идти вперед. Назад нельзя. Там фашисты.
Было очевидно, что сознание у Кижаева еще не совсем прояснилось. Пришлось Пустовойтенко стоять у электростанции и следить, чтобы Кижаев правильно исполнял команды. А приказания командира, идущие из центрального поста, передавал в пятый и шестой отсеки Иван Алексеевич Лебедь, лежавший в четвертом отсеке.
Был час ночи. Лодка все еще стояла у берега на камнях. Гроза, сильный ветер, волна до 5 баллов. От ударов о камни повредило руль, и теперь он перекладывался [88] только влево. В довершение ко всему разрядилась батарея. Сняться с камней лодка не могла.
Николай Александрович Колтыпин, еще не совсем окрепший, не мог ничего предпринять, чтобы выйти из аварийного положения.
В этот тяжелый момент рулевой Гузий предложил командиру:
— Товарищ командир, а если мы дадим ход дизелем?
Колтыпин сразу же приказал приготовить дизель к пуску. Пустовойтенко и моторист Щелкунов приготовили дизель и запустили его сразу с 600 оборотов. И лодка, проскрежетав по камням, сошла на чистую воду.
Несмотря на поврежденный руль, все-таки удавалось держаться на нужном курсе. Обогнули Херсонесский маяк, вышли из фарватера минного заграждения и взяли курс на Новороссийск.
Предстояло погружение. Надо было включить батарею на зарядку от дизеля. Но главный старшина электрик Федоров, хотя Пустовойтенко давно вынес его наверх, все еще был без сознания.
Тогда командир приказал старшине 2-й статьи Ермакову включить батарею на зарядку. Началась зарядка батареи при среднем ходе лодки под дизелем.
...Через сутки промытая и прощелоченная «М-32» ушла в свою базу — подводная лодка нуждалась в ремонте. Из доклада командира лодки капитан-лейтенанта Николая Александровича Колтыпина и прояснились некоторые подробности аварии и поведения экипажа в походе.
В те дни на флоте находился в качестве военного корреспондента Л. С. Соболев. Узнав о событиях, которые произошли на лодке «М-32», он, как и все мы, был поражен мужеством, огромной волей моряков. И как [89] писатель не смог пройти мимо этого случая. Так появился рассказ «Держись, старшина».
Но по условиям военного времени Леонид Соболев не имел права назвать имена героев. Теперь, спустя 30 лет, можно и нужно назвать имена тех, кто в трудные дни войны каждый своим шагом подтверждал сказанное писателем: «Морская душа — это решительность, находчивость, упрямая отвага и непоколебимая стойкость».
Совсем недавно мне довелось встретиться с генерал-лейтенантом инженерной службы Иваном Алексеевичем Лебедем. Мы неоднократно встречались с ним и во время войны, и в послевоенные годы, но именно в этот раз Иван Алексеевич подробно рассказал о незабываемом для него переходе из осажденного Севастополя в Новороссийск. Для большей полноты рассказа о том памятном походе приведу воспоминания И. А. Лебедя.
...Когда Ивана Алексеевича доставили из госпиталя в Стрелецкую бухту, на «М-32» шла откачка авиабензина. Автоцистерна, принявшая бензин, притапливая понтоны, отправилась на аэродром.
— Ваше место в четвертом отсеке, — сказал командир подводной лодки.
Пустовойтенко и сопровождавший Лебедя Б. В. Пойчин помогли Ивану Алексеевичу спуститься в лодку и уложили на нижней койке, а Борис Васильевич, тоже раненный и контуженный, занял верхнюю.
— Спите, товарищи, — посоветовал Пустовойтенко.
Но заставить себя уснуть Лебедь не мог. К боли в ранах добавилось удушье от паров бензина.
При погружении для дифферентовки и заполнения 4-й балластной цистерны пары бензина поступали внутрь лодки. Откачивали бензин через корабельную пожарную систему, и потом остатки бензина обнаруживались в самых неожиданных местах. [90]
Когда дифферентовку окончили и включили систему регенерации, реостат дал искру. В воздухе, насыщенном парами бензина, мгновенно произошел взрыв. На койке, где лежал Лебедь, загорелось одеяло, огонь лизнул одежду, лицо. К счастью, рядом оказался Пустовойтенко. Старшина сорвал одеяло, затоптал его, погасил тлеющие бинты.
Иван Алексеевич время от времени забывался, но ненадолго. Будила его боль в ранах, удушье, ощущение тошноты. Он слышал в первые часы, как Колтыпин ходил по отсекам, прерывистые слова его команды, мужские голоса, плач женщин. Кто-то пытался приглушенным голосом петь — выкрикивал бессвязные слова песни... Потом все стихло.
Пустовойтенко часто подходил к инженер-майору и с удивлением спрашивал:
— Что же вы не спите? Во сне легче. Все спят.
Когда старшине потребовалась помощь, чтобы подготовить лодку к всплытию, единственным человеком, не потерявшим сознание, оказался Иван Алексеевич Лебедь.
В Новороссийске у причала ждала санитарная машина госпиталя, чтобы забрать тяжело раненного И. А. Лебедя, обожженных командира БЧ-5 М. В. Дьяконова, боцмана Н. В. Мирошниченко. Помощник командира старший лейтенант П. И. Иванов, командир отделения трюмных Константин Хиневич и краснофлотец Михаил Лосев, тоже получившие ожоги, от госпитализации отказались.
Доставленные из Севастополя пассажиры долго не могли поверить, что они действительно в Новороссийске, на твердой земле и в безопасности...
Иван Алексеевич Лебедь служил в Севастополе до 1959 года и часто встречался с бывшим старшиной группы мотористов Н. К. Пустовойтенко, который и [91] сейчас живет в Севастополе. В памятный день 22 июня — а день этот памятен им вдвойне, потому что именно 22 июня 1942 года И. А. Лебедь был доставлен на подводную лодку, — в этот день они встречались, вспоминали о пережитом. Сейчас они тоже видятся и переписываются как самые близкие люди.
В числе первых подводных лодок, доставивших в Севастополь боеприпасы, медикаменты и продовольствие, была и «Л-5».
Уровень боевой подготовки экипажа этой лодки был очень высоким. Более половины личного состава служили по четвертому и пятому году. Часть сверхсрочников уже долгие годы была на флоте. Выделялись отличными знаниями по специальности и организаторскими способностями сверхсрочники старшины групп Гусев, Ковня, Шкрум, Шемякин, Крикунов — все коммунисты.
Алексей Степанович Жданов, ныне контр-адмирал в отставке, командовал лодкой с 1938 года. Он вспоминает добрым словом своих помощников — старпома Б. В. Гремяко, штурмана Петра Лобачева, командира БЧ-5 Эдуарда Авакумова. С ними легко работалось. Все они обладали высоким чувством ответственности. А организатором партийно-политической работы был опытный и старейший флотский политработник П. Ф. Никитюк.
Лодка долгое время находилась в первой линии, т. е. в боевой готовности. Изношенность механизмов была большая, и командование бригады подводных лодок планировало поставить ее в капитальный ремонт в конце 1941 года. Жданов вспоминает, что еще в период боевой подготовки на глубинах 40–50 метров из главной осушительной магистрали неоднократно пробивалась [92] струя забортной воды. Причем эти так называемые «свищи» возникали в самых труднодоступных местах.
Десять походов совершила лодка до апреля 1942 года, ставя мины на коммуникациях противника. На минных банках, поставленных «Л-5», подорвались и затонули минный заградитель «Роджеле Кароль» водоизмещением 2369 тонн с запасом мин на борту и минный заградитель «Терезия Вальнер» водоизмещением 350 тонн.
Гибель минных заградителей уменьшила возможность постановки вражеских мин против наших надводных и подводных кораблей.
Пять походов сделала «Л-5» в осажденный Севастополь к 18 июня, доставив в порт более 300 тонн груза.
В один из июньских дней, возвратившись из похода в Новороссийск, подводная лодка приковала к себе внимание флагманских специалистов. Начальник подводного отдела штаба флота капитан 1 ранга А. В. Крестовский доложил И. Д. Елисееву и мне, что по изношенности дизелей и вообще по техническому состоянию «Л-5» больше посылать в поход нельзя. Надо ставить в капитальный ремонт — таково требование специалистов.
— А как считают командир и комиссар? — спросил контр-адмирал Елисеев.
Крестовский ответил, что командиру и комиссару известно, каков износ двигателей, знают они и о том, что приказать им идти в очередной поход в осажденный Севастополь никто не может. Но обстановку они изучили и пусть решают сами, идти в поход или нет.
Мы согласились, что Крестовский поступил правильно. Решать в данном случае должны командир и комиссар вместе с экипажем. [93]
В тот день я был на лодке. Настроение у личного состава было боевое. Экипаж единодушно стремился выполнить свой долг до конца. Шла погрузка. Все работали с подъемом, готовясь к очередному походу в Севастополь.
Поход был трудным. Принятый боеприпас и медикаменты были доставлены в Камышевую бухту. И тем не менее «Л-5» возвратилась в Новороссийск благополучно, доставив 37 тяжело раненных бойцов и командиров. [94]
* * *
Наступило 26 июня — день, казалось бы, такой же, как и другие дни конца июня, трудный, напряженный. Но в моей памяти наиболее ярко сохранился именно этот день, потому что 26 июня с особой силой в обороне Севастополя проявились величие русского духа, беспримерное мужество советских людей, не побежденные даже самой смертью...
26 июня начались 240-е сутки осады. К этому времени вход в Северную и Южную бухты Севастополя даже ночью был исключен.
В первую половину дня наша артиллерия и авиация нанесли тяжелые потери противнику.
Однако после полудня стал снова сказываться недостаток боеприпаса. Несмотря на стойкость наших частей, положение на фронте севастопольской обороны ухудшилось.
Рубеж на Сапун-горе был сильно разрушен. Артиллерийские доты береговой обороны уничтожены авиацией противника, большая часть личного состава погибла. Днем на территории СОРа движение приостановилось, так как неприятельские самолеты охотились за каждой машиной, летая безнаказанно на низких высотах.
К исходу дня мощным огневым налетом по аэродрому Херсонесского маяка противник полностью парализовал его работу и разрушил летное поле. Четыре наших самолета были уничтожены, 12 повреждено. Вражеская авиация произвела 500 самолето-вылетов и сбросила до 2500 бомб только по боевым порядкам 3-го сектора обороны.
Моряки надводных и подводных кораблей флота продолжали прорывать блокаду, доставляли севастопольцам боеприпасы и продовольствие.
Начальник Политуправления флота дивизионный комиссар А. Л. Расскин в те дни и ночи конца июня [95] стремился побывать почти на всех кораблях, отправлявшихся на прорыв блокады в осажденный Севастополь.
26 июня, проводив подводные корабли, он с восхищением рассказывал о боевом настроении экипажа подводной лодки «С-32». Она пришла из Севастополя накануне, 25 июня, доставила тяжелораненых. И снова, без отдыха, приняв боеприпасы, свыше 30 тонн бензина, ушла в девятый рейс. «С-32» за восемь рейсов доставила более 500 тонн боеприпасов, бензина, продовольствия и вывезла 140 раненых бойцов и командиров. Это была единственная лодка, сделавшая такое количество рейсов в те трудные дни. Вот несколько строк из наградного листа на капитана 3 ранга Стефана Климентьевича Павленко: «Товарищ Павленко был проникнут одной мыслью — как можно больше и скорее доставить защитникам Севастополя дорогой для них груз. Павленко умел вселить боевой дух и подчиненным, и это позволило всему экипажу выполнить поставленную задачу»{5}.
Действительно, весь экипаж был проникнут одной мыслью, одним желанием: быстрее доставить боеприпасы и питание осажденным. Моряки знали, что каждый их боевой поход приближает неизбежную победу над злобным врагом.
26 июня у стенки Каботажной пристани Новороссийска производилась погрузка боеприпасов и на подводную лодку «Л-4». Подлодка тоже только 25 июня возвратилась из осажденного Севастополя, куда доставила 98 тонн боеприпасов, бензина и продовольствия, четырех командиров и трех политработников. В обратный [96] рейс приняла 85 тяжело раненных бойцов и командиров. Это был шестой поход экипажа.
«Л-4» одной из первых стала на питание осажденного Севастополя. 2 июня, после четырех рейсов, ее по техническому состоянию пришлось поставить на планово-предупредительный ремонт. Срок ремонта с учетом максимального напряжения — 15 суток. Но ввиду исключительного положения в Севастополе ремонтные работы были завершены досрочно. 14 июня «Л-4» вновь вышла на выполнение боевого задания.
Лодку загрузили до предела: все свободные места в отсеках, трюмах, выгородках и даже в торпедных аппаратах заняли ящики со снарядами, минами и продовольствием.
Инженер-капитан-лейтенант Н. Н. Прозуменщиков, командир БЧ-5, по-хозяйски осмотрел все, проверил правильность укладки и крепления грузов, готовность подводной лодки к погружению.
Услышать рассказ Н. Н. Прозуменщикова о подводных рейсах в осажденный Севастополь мне довелось через много лет, но и спустя годы Николай Николаевич очень хорошо помнил все, что было связано с трудными, небывалыми в мировой практике подводного плавания походами. Приведу отрывок из рассказа Прозуменщикова :
«Использование боевых подводных лодок для транспортировки грузов было осуществлено в те дни впервые в мировой практике. И хотя штаб бригады подводных лодок сделал расчеты о возможности приема грузов на каждый тип лодок, я был поражен, когда в первый рейс в порт Новороссийск к нашему причалу подошли четыре загруженных железнодорожных вагона и мне сказали, что все эти грузы мы должны взять на лодку. [97]
Матросы и старшины тоже никак не могли поверить, что все можно будет разместить на подводной лодке, и только спрашивали:
— Товарищ командир, неужели мы все это погрузим?..
В последующих рейсах вагоны уже никого не удивляли, а первый рейс показал, что лодка может принимать еще больше грузов, что мы и делали в дальнейшем.
Всем нам было также известно, что при температуре плюс 30 градусов в артиллерийском погребе корабля погреб надо орошать. А как же грузить боеприпас в лодку, если температура в отсеке достигала плюс 40 градусов, а в электромоторном отсеке доходила до 60?.. Можно ли в таких условиях грузить боеприпасы?
В первом рейсе потребовалось разрешение пиротехников, а в последующих походах эти формальности уже не соблюдались, потому что за плечами был опыт. [98]
Или, скажем, размещение грузов в проходах аккумуляторной батареи. В обычных условиях, даже во время войны, в проходах аккумуляторной батареи ничего нельзя было хранить, они содержались в идеальной чистоте.
А во время транспортировки грузов эти «святые» места загружались ящиками или просто засыпались банками с концентратами, как любой трюм.
Если при первом рейсе еще имели место разговоры, что и куда можно грузить, то в последующем уже грузили все, что проходило в люк лодки, все, в чем нуждался Севастополь, и при этом каждый раз находили новые возможности, чтобы взять как можно больше груза».
Во время беседы я спросил Николая Николаевича:
— Какой из периодов войны для вас был самый трудный?
Почти не задумываясь, он ответил:
— Период транспортировки грузов в осажденный Севастополь, особенно июнь сорок второго года. Хотя это и не был период активных действий против противника, но зато по напряжению сил каждого члена экипажа этот месяц нельзя сравнить ни с каким другим периодом войны... С тех пор прошло тридцать лет, но и сейчас те походы памятны. В июне сорок второго года личный состав лодки часто по несколько суток не имел отдыха и сна. А когда представлялась возможность хоть немного восстановить силы, то каждый отдыхал прямо у своего боевого поста или командного пункта, чтобы сразу занять его по боевой тревоге. Не могу не вспомнить о высокой боевой выучке всего личного состава. Каждый в совершенстве знал свою специальность, действия у краснофлотцев и старшин были доведены до автоматизма. Особенно хочется вспомнить [99] добрым словом командира группы движения Георгия Ивановича Козырева, старшину трюмных Петра Петровича Миняйло, старшину группы электриков Виктора Федоровича Лебединцева, командира отделения мотористов Петра Павловича Литвинова...
— Николай Николаевич, что помогло вам перенести тяготы подводной службы, особенно в июньские дни сорок второго года?
— Долг ответственности за людей, с которыми ты воюешь. Всем понятно, сколь велика роль командира БЧ-пять на подводной лодке. От его правильных действий зависит часто судьба лодки, судьба всего экипажа... Поэтому и держался, и делал все, что было необходимо.
26 июня «Л-4» отошла от причала и легла на курс, ведущий к берегам Крыма. Секретарь парторганизации старшина группы торпедистов Василий Сулименко собрал в первом отсеке свободных от вахт краснофлотцев и старшин и рассказал о том, что для защитников Севастополя установлен минимальный расход снарядов и мин и что пушки и минометы больше молчат, чем ведут огонь. Атаки танков наши бойцы иногда отбивают только гранатами и бутылками с горючей жидкостью. Танки врага идут, а пушки, противотанковые орудия молчат. Об этом рассказывали раненые.
— Вы понимаете, — говорил Сулименко, — как ждут снаряды и мины, которые мы везем.
Все, конечно, об этом знали, но напоминание о том, что противник атакует, а пушки и минометы вынуждены молчать, удесятеряло энергию и стремление пробиться в осажденный Севастополь во что бы то ни стало.
Самолеты противника дважды освещали ракетами море, но оба раза вдали от лодки. К рассвету «Л-4» подошла к берегу Крыма на расстояние видимости. [100]
На горизонте показался торпедоносец. Лодка срочно погрузилась. Командир в перископ следил за самолетом. Вскоре на горизонте появились катера противника. Послышались взрывы глубинных бомб, но все обошлось благополучно, взрывы утихли.
Вошли в Стрелецкую бухту. В темноте разгрузились и приняли раненых. Трудным был обратный путь. Авиация, торпедные, противолодочные катера преследовали лодку, бомбили ее. Лодка шла на предельной глубине. Тяжело было и экипажу, и раненым...
Наконец оторвались от преследования катеров. Подвсплыли под перископ, а затем, осмотревшись, всплыли в надводное положение. В отсеки ворвался свежий воздух.
Командир лодки капитан 3 ранга Е. П. Поляков и комиссар Д. М. Атран, возвратившись после шестого похода, доложили о том, что активность вражеской авиации, торпедных катеров и катеров противолодочной обороны с каждым походом все заметнее усиливается. Интенсивный артиллерийский обстрел Стрелецкой и Камышевой бухт не прекращался и ночью: видимо, противник знал, что наши корабли разгружаются и принимают раненых только в ночное время. Но экипаж по-прежнему стремился как можно быстрее принять груз и снова идти в Севастополь.
В одну из встреч с комиссаром лодки Дмитрием Марковичем Атраном мы долго вспоминали июньские дни 1942 года.
Перед каждым походом на лодке проводили собрание личного состава. Выступали краснофлотцы, старшины, командиры коротко. Это, по существу, была клятва до конца выполнить свой долг.
С каждым походом трудности возрастали. Все знали, что многие корабли, прорывая блокаду, погибали. И, возможно, именно поэтому чаще, чем обычно, поступали [101] заявления в парторганизацию: «Прошу считать меня коммунистом...»
На мостике, когда шли в надводном положении, настороженно следили за любым плавающим предметом. Словно шло негласное соревнование: вахтенный командир стремился обнаружить раньше сигнальщика плавающий предмет, катер или самолет противника.
В одном из походов лейтенант И. Г. Велижанко первым обнаружил над морем группу самолетов противника. Благодаря его бдительности лодка успела погрузиться раньше, чем была обнаружена врагом.
Ночью гитлеровские самолеты вешали на подходе к Севастополю «люстры». На Северной стороне во второй половине июня гитлеровцы установили прожекторы и пушки.
«Л-4» уходила в очередной рейс почти в одно и то же время. Гористое побережье Крыма показывалось обычно к рассвету. По опыту знали, что в этом районе противник будет делать все, чтобы не пустить лодку в Севастополь.
Часто в эти часы вахту принимал штурман старший лейтенант Б. X. Быков. Он по комсомольскому набору ушел в военно-морское училище и после его окончания стал хорошим штурманом. В один из походов «Л-4» подошла к Севастополю в сплошном тумане. Борис Христофорович вел эту лодку по счислению до самого причала. Командующий флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский объявил молодому штурману благодарность.
Во время июньских походов нередкими были атаки вражеских катеров и «юнкерсов», но каждый раз лодка успевала уклониться от противника, и заслуга в этом прежде всего тех, кто находился на мостике.
Часто первым обнаруживал противника и на воде, и в воздухе мичман Иван Перов. [102]
Однажды он доложил командиру:
— Справа сорок самолет на воде!
Командир и Атран напряженно всматривались в даль, но ничего не видели. Заметили они гидросамолет лишь тогда, когда он начал рулить против ветра, чтобы взлететь.
Срочное погружение. Спасение в глубине. У «Ленинца» — лодок типа «Л» — большое водоизмещение. Кое-кто на «Л-4» завидовал «Малюткам», которые за считанные секунды могли уйти под воду. А у «Л-4» угловатые обводы корпуса. Но личный состав лодки достиг совершенства при срочном погружении. И на этот раз успели уйти на глубину. Во время одной из бомбежек глубинные бомбы рвались совсем близко. Корпус лодки содрогался, полопались многие лампочки, полетела пробковая крошка с подволока. Раненые забеспокоились. Краснофлотцы, выполняя свои обязанности, находили время подойти к раненым и неизменно говорили спокойным голосом:
— Не волнуйтесь! Все будет в порядке!
Когда в кормовом отсеке появилась течь, каждый краснофлотец отлично знал, что надо делать, чтобы лодка была послушной командиру. Н. Н. Прозуменщиков спокойно и умело руководил борьбой экипажа за живучесть лодки.
Встречался я и с Борисом Христофоровичем Быковым. Ныне он контр-адмирал. С большой любовью рассказывал он о боцмане Иване Степановиче Перове. Особенность службы на подводной лодке в том, что там нет «узких» специалистов. Каждый моряк осваивает несколько разнообразных профессий, специальностей. А боцман на подводной лодке — это и старшина боцманской команды, и старшина рулевых, и старшина сигнальщиков. Иван Степанович был лучшим боцманом, лучшим сигнальщиком и лучшим рулезымгоризонталыциком. [103] Он отлично совмещал все специальности. Б. X. Быков рассказал об одном из многочисленных эпизодов, подтверждающих универсальность Перова.
...»Л-4» возвращалась в базу после одного из трудных походов. Из строя вышел привод вертикального руля. Лодка потеряла управление. Место нахождения лодки обнаружено противником.
Командир принял решение всплыть и устранить неисправность. В работе заняты все специалисты штурманской и электромеханической боевых частей. Но особенно отличились боцман Перов и матрос Коновский. Привязанные бросательными концами, они спустились с мостика в заливаемую штормовой волной надстройку, нашли поломку и восстановили неисправное шарнирное соединение. Работали фактически под водой, захлебываясь и теряя сознание, но не прекращали работу, пока не соединили привод руля...
После шестого похода по предложению самих членов экипажа из отсеков убрали диваны, столы, часть коек — все делалось для того, чтобы доставить защитникам Севастополя как можно больше боеприпасов и продовольствия.
В тот же памятный день, 26 июня, перед погрузкой часть бензина из цистерны главного балласта откачали за борт, и у стенки, где стояла лодка, на поверхности воды скопился бензин. Недалеко от «Л-4» стояли торпедные катера. Когда один из них стал отходить, от выхлопа при пуске двигателя бензин воспламенился. Загорелась краска на корпусе лодки, пламя перебросилось в носовую надстройку, на палубе огонь добрался к ящикам с боеприпасами.
Мичман Иван Перов первым начал гасить пламя. Матросы пришли ему на помощь, сбросили горящие [104] ящики с боеприпасами в воду и быстро потушили пожар.
Приняв боеприпасы, продовольствие, 27 июня «Л-4» вышла в седьмой поход.
С наступлением сумерек 29 июня лодки всплыла в районе Херсонесского маяка. Запустили дизели и взяли курс в Камышевую бухту. Там предстояло выгрузиться и принять раненых.
Как только вышли из-за маяка, лодку осветили с Константиновского поста прожекторами, и немцы начали артиллерийский обстрел прямой наводкой. «Л-4» вновь срочно погрузилась, и весь дальнейший путь до бухты шла в подводном положении.
Ошвартовались у причала уже за полночь. Начали выгрузку из минных труб.
Над Севастополем полыхало зарево пожаров. В небе то и дело вспыхивали осветительные ракеты. Совсем близко рвались снаряды.
Н. Н. Прозуменщиков поднялся на мостик. Когда глаза освоились с темнотой, он увидел на берегу бухты множество людей, в том числе раненых...
Разгрузка шла полным ходом. Лодку помогали выгружать и раненые. Николаю Николаевичу особенно запомнился краснофлотец, рука которого была на перевязи. Он буквально бегал по трапу с ящиками на спине, как будто с кем-то соревновался. К сожалению, после отхода в отсеках его не оказалось...
После разгрузки «Л-4» отошла от причала на середину бухты. К лодке должен был подойти буксир с ранеными и пассажирами.
Командир Е. П. Поляков в мегафон передал приказание капитану буксира подойти к лодке. Члены вepxней команды видели, с какой молниеносной быстротой устремились люди на буксир, как только раздался голос командира. [105]
С мостика последовала команда брать в первую очередь раненых. Принимали через люк первого отсека. Положенную норму — 75 человек — приняли, а наверху никак не могли остановить людей.
Поступила команда закрыть люк отсека снизу.
Когда Прозуменщиков пробрался в отсек, он был уже полностью забит людьми, а через люк все еще буквально сыпались новые пассажиры. Уловив момент, когда кто-то замешкался, Прозуменщиков вскочил на трап и стал подниматься вверх. И вдруг почувствовал, как кто-то сел на его плечи. Девичий голос просил спасти... Это был последний пассажир на «Л-4».
Возвращаясь в центральный пост, Николай Николаевич слышал шаги людей на палубе лодки. Прозуменщиков [106] доложил командиру лодки, что верхняя и нижняя крышки люка первого отсека задраены. И тогда последовала команда принимать главный балласт...
— Никогда, — вспоминает Николай Николаевич, — ни до этого похода, ни после него не было так трудно выполнять эту команду.
И на палубе, и на буксире остались люди, которых лодка уже не могла принять...
Выравнивать дифферент после погружения пришлось перемещением пассажиров из отсека в отсек. Всего было принято 105 человек.
Вышла «Л-4» из бухты 30 июня в 04 часа 15 минут. Переход был чрезвычайно трудным. Приведу лишь небольшую выписку из доклада командира лодки:
«На переходе 1 июля в 10 часов уклонились от самолетов противника погружением на глубину. В 10 часов 13 минут обнаружили шум винтов катера. Катера и самолеты сбросили 44 глубинные бомбы, повреждений подлодка не имеет...»
Повреждений подводная лодка не имела, но во время взрыва глубинных бомб лопались лампочки, сыпалась пробковая крошка и от близких разрывов корпус испытывал гидравлические удары. Но поведение членов экипажа на боевых постах, спокойное, уверенное и четкое исполнение своих обязанностей действовало успокаивающе на раненых и пассажиров.
Семь райсов совершила «Л-4» в осажденный Севастополь.
Эта подводная лодка одной из первых на Черноморском флоте была награждена в 1942 году орденом Красного Знамени.
Немало подвигов совершил экипаж лодки и позже. «Л-4» ставила мины у берега противника, производила дерзкие атаки на коммуникации гитлеровцев, на ее боевом счету не один транспорт врага. Экипаж лодки [107] активно участвовал в блокаде Севастополя с моря в период освобождения Крыма в 1944 году, потопив не один транспорт с войсками и боевой техникой.
Последний поход «Безупречного»
В первой половине дня 26 июня вышел из Новороссийска и эскадренный миноносец «Безупречный». Это был его шестой поход: трижды эсминец прорывался в уже блокированный Севастополь и теперь третий раз — с 23 июня — шел в Камышевую бухту. Последний прорыв в Южную бухту Севастополя эсминец совершил в ночь с 20 на 21 июня под огнем немецких батарей, установленных в районе Бартеньевки и Братского кладбища Северной стороны. [108]
«Безупречный» в ту ночь доставил пополнение, боеприпасы, бензин и продовольствие. На эсминец было принято 640 раненых и 158 жителей Севастополя. На обратном пути самолеты противника трижды налетали на корабль, но все атаки были успешно отбиты.
26 июня, когда я прибыл на причал, на борт «Безупречного» уже погрузили боеприпасы, продовольствие и приняли около 400 бойцов и командиров из 142-й стрелковой бригады.
С командиром корабля капитан-лейтенантом Петром Максимовичем Буряком я не раз встречался еще в осажденной Одессе и знал его хорошо. В боях под [109] Одессой Буряк проявил себя смелым и решительным командиром корабля. Доводилось мне тогда бывать и на эсминце, и всегда краснофлотцы и старшины интересовались положением дел в осажденной Одессе — расспрашивали, как воюют в морской пехоте под Одессой посланцы эсминца: около 25 краснофлотцев и старшин с «Безупречного» добровольно ушли в отряды морской пехоты.
Петр Максимович Буряк встретил меня, как всегда, приветливо глядя добрыми глазами из-под нависших бровей, доложил:
— Товарищ член Военного совета, все принято на борт эсминца. Батальонный комиссар Усачев заканчивает беседу с прибывшими красноармейцами и командирами сто сорок второй стрелковой бригады.
Василия Ксенофонтовича Усачева я знал с первых дней войны. Он был в числе тех, кто в канун войны готовился к сдаче государственных экзаменов в Военно-политической академии имени В. И. Ленина. Но держать экзамен в академии не пришлось. Вместе другими его послали на флот, многие из выпускников академии были назначены комиссарами на корабли в части морской пехоты.
И уже в трудные первые месяцы войны они выдержали экзамен политической зрелости, оправдывая личной смелостью, убежденностью в нашей победе звание комиссара ленинской закалки.
Многих я запомнил в те трудные дни войны. Прошло немало лет. Но образы славных и верных сынов нашей [110] партии, большинство из которых отдало свою жизнь в борьбе с фашизмом, всегда встают перед моими глазами, когда вспоминаются военные годы...
Василии Ксенофонтович Усачев умел находить контакт с людьми, чутко улавливать настроение окружающих. Однажды мне довелось быть на эсминце «Шаумян», где он был комиссаром — на «Безупречный» его назначили незадолго до описываемых событий. Я выслушал тогда его доклад. Усачев обстоятельно сообщил о делах, нуждах, настроениях, думах не только личного состава корабля, но и бойцов и командиров из пополнения, отправляемого на кораблях в осажденный Севастополь. Помню, что внимательно слушал рассказ Василия Ксенофонтовича о тяготах, которые выпадают на долю раненых, ожидающих эвакуации из блокированного Севастополя. Удивила его память. Подробный доклад он делал по небольшим заметкам в блокноте. Отдельные положения, вопросы, выдвинутые Усачевым, были учтены в работе Политуправления и тыла флота и помогли мне как члену Военного совета флота познать и понять то, что не всегда мог увидеть и узнать сам.
Усачев умел вселить бодрость в тех, кто поддавался порой унынию. Краснофлотцы и старшины любили его, а командиры уважали за прямоту, принципиальность и справедливость. Особенно сроднили комиссара с экипажем последние походы в осажденный Севастополь.
Батальонный комиссар в беседах с личным составом и с красноармейцами и командирами, идущими в Севастополь, ничего не скрывал, говорил правду об обстановке в базе. Многие из нас в те трудные дни считали, что только суровая правда поможет бойцам успешно выполнить стоявшие перед ними задачи.
Только ночью «Безупречный» вернулся в Новороссийск из Камышевой бухты, доставив около 600 раненых [111] и более 100 жителей Севастополя.
Раненые, эвакуированные женщины и дети, как всегда, были размещены по кубрикам и в каютах. Свободные от вахт краснофлотцы и старшины ухаживали во время перехода за ранеными. В часы затишья разносили обессиленным людям горячий чай.
