« Рубинштейн Сергей Леонидович ОСНОВЫ ОБЩЕЙ ПСИХОЛОГИИ Серия «Мастера психологии» ...»

Психология и очень старая, и совсем еще молодая наука. Она имеет за собой тысячелетнее прошлое, и тем не менее она вся еще в будущем. Ее существование как самостоятельной научной дисциплины исчисляется лишь десятилетиями; но ее основная проблематика занимает философскую мысль с тех пор, как суще­ствует философия. Годам экспериментального исследования предшествовали столетия философских размышлений, с одной стороны, и тысячелетия практи­ческого познания психологии людей — с другой. <...>

Психология в XVII-XVIII вв. и первой половине XIX в.

Новая эпоха как в философской, так и психологической мысли начинается с развитием в XVII в. материалистического естествознания.

Если для каждого этапа исторического развития можно вскрыть преем­ственные связи, соединяющие его как с прошлым, так и с будущим, то некото­рые периоды, сохраняя эти преемственные связи, все же выступают как пово­ротные пункты, с которых начинается новая эпоха; эти периоды связаны с бу­дущим теснее, чем с прошлым. Таким периодом для философской и психологи­ческой мысли было время великих рационалистов (Р. Декарт, Б. Спиноза) и великих эмпириков (Ф. Бэкон, Т. Гоббс), которые порывают с традициями бо­гословской «науки» и закладывают методологические основы современного на­учного знания.

Особое место в истории психологии принадлежит среди них Р. Декарту, идеи которого оказали особенно большое влияние на ее дальнейшие судьбы. От Декарта ведут свое начало важнейшие тенденции, раскрывающиеся в дальней­шем развитии психологии. Декарт вводит одновременно два понятия: понятие рефлекса — с одной стороны, современное интроспективное понятие созна­ния — с другой. Каждое из этих понятий отражает одну из вступающих затем в антагонизм тенденций, которые сочетаются в системе Декарта.

Один из основоположников механистического естествознания, объясняющий всю природу движением протяженных тел под воздействием внешнего механи­стического толчка, Декарт стремится распространить этот же механический идеал на объяснение жизни организма. В этих целях он вводит в науку понятие рефлекса, которому суждено было сыграть такую большую роль в современной физиологии нервной деятельности. Исходя из этих же тенденций, подходит Де­карт к изучению аффектов — явлений, которые он считает непосредственно связанными с телесными воздействиями. Так же как затем Б. Спиноза, который с несколько иных философских позиций тоже подошел к этой излюбленной философско-психологической проблеме XVII в., посвятив ей значительную часть своей «Этики», Декарт стремится подойти к изучению страстей, отбрасы­вая религиозно-моральные представления и предрассудки, — так, как подходят к изучению материальных природных явлений или геометрических тел. Этим Декарт закладывает основы механистического натуралистического направления в психологии.

Но вместе с тем Декарт резко противопоставляет в заостренном дуализме душу и тело. Он признает существование двух различных субстанций: мате­рия — субстанция протяженная (и не мыслящая) и душа — субстанция мыс­лящая (и не протяженная). Они определяются разнородными атрибутами и противостоят друг другу как независимые субстанции. Этот разрыв души и тела, психического и физического, становится в дальнейшем камнем преткнове­ния и сложнейшей проблемой философской мысли. Центральное место займет эта психофизическая проблема у Б. Спинозы, который попытается снова объединить мышление и протяжение как два атрибута единой субстанции, при­знав соответствие «порядка и связи идей» — «порядку и связи вещей», а душу идеей тела.

Заостренный у Р. Декарта дуализм — раздвоение и отрыв духовного и мате­риального, психического и физического, который Спиноза пытается преодолеть, приводит к борьбе мировоззрений, разгорающейся после Декарта, к созданию яр­ко выраженных систем механистического материализма или натурализма, с од­ной стороны, субъективизма, идеализма или спиритуализма — с другой. Матери­алисты (начиная с Т. Гоббса) попытаются свести психическое к физическому, духовное к материальному; идеалисты (особенно ярко и заостренно у Дж. Берк­ли) материальное — к духовному, физическое — к психическому.

Но еще существеннее для психологии, чем заложенное в системе Декарта дуалистическое противопоставление души и тела, психического и физического, та новая трактовка, которую получает у Декарта самое понимание душевных явлений. У Декарта впервые оформляется то понятие сознания, которое стано­вится центральным понятием психологии последующих столетий. Оно корен­ным образом отличается от понятия «душа» (псюхе) у Аристотеля. Из общего принципа жизни, каким оно было у Аристотеля, душа, дух превращается в специальный принцип сознания. В душе совершается раздвоение жизни, пере­живания и познания, мысли, сознания. Декарт не употребляет термина «созна­ние»; он говорит о мышлении, но определяет его как «все то, что происходит в нас таким образом, что мы воспринимаем его непосредственно сами собой».* Другими словами, Декарт вводит принцип интроспекции, самоотражения созна­ния в себе самом. Он закладывает, таким образом, основы интроспективного понятия сознания как замкнутого в себе внутреннего мира, которое отражает не внешнее бытие, а самого себя.

* Декарт Р. Начала философии. Ч. I, § 9 // Избр. произв. М., 1950. С. 429.

Выделив понятие сознания из более широкого понятия психического и со­вершив этим дело первостепенного значения для истории философской и психо­логической мысли, Декарт с самого начала придал этому понятию содержание, которое сделало его узловым пунктом философского кризиса психологии в XX в. Механистическая натуралистическая трактовка человеческого поведения и элементарных психофизических процессов сочетается у Декарта с идеалисти­ческой, спиритуалистической трактовкой высших проявлений духовной жизни. В дальнейшем эти две линии, которые у Декарта исходят из общего источника, естественно и неизбежно начинают все больше расходиться.

Идеалистические тенденции Декарта получают дальнейшее свое развитие у Н. Мальбранша и особенно у Г.Лейбница. Представление о замкнутом в себе внутреннем мире сознания превращается у Лейбница в общий принцип бытия: все сущее в его монадологии мыслится по образу и подобию такого замкнутого внутреннего мира, каким оказалось у Декарта сознание. Вместе с тем в объясне­нии душевных явлений, как и в объяснении явлений природы, Лейбниц самым существенным образом расходится с Декартом в одном для него центральном пункте: для Декарта все в природе сводится к протяженности, основное для Лейбница — это сила; Декарт ищет объяснения явлений природы в положениях геометрии, Лейбниц — в законах динамики. Для Декарта всякое движение — результат внешнего толчка; из его системы выпала всякая внутренняя актив­ность; для Лейбница она — основное. С этим связаны недостаточно еще осоз­нанные и освоенные основные его идеи в области психологии. В центре его психологической системы — понятие апперцепции. Он оказал в дальнейшем существенное влияние на И. Канта, И. Ф. Гербарта и В. Вундта. У Г. Лейбница же в его «бесконечно малых» перцепциях, существующих помимо сознания и рефлексии, впервые намечается понятие бессознательного.

Интуитивно- или интроспективно-умозрительный метод, который вводится Декартом для познания духовных явлений, и идеалистически-рационалистиче­ское содержание его учения получает дальнейшее, опосредованное Лейбницем, но лишенное оригинальности его идей, продолжение в абстрактной рационали­стической системе X. Вольфа («Psychologia empirica», 1732, и особенно «Psychologia rationalise, 1740). Продолжение идеи Вольфа, дополненное эмпириче­скими наблюдениями над строением внутреннего мира, получает свое выраже­ние в сугубо абстрактной и научно в общем бесплодной немецкой «психологии способностей» (И. Н. Тетенс); единственное ее нововведение, оказавшее влия­ние на дальнейшую психологию, это трехчленное деление психических явлений на разум, волю и чувство.

С другой стороны, тенденция, исходящая от того же Р. Декарта, связанная с его механистическим материализмом, получает продолжение у французских ма­териалистов XVIII в., материализм которых, как указывал К. Маркс, имеет двой­ственное происхождение: от Декарта, с одной стороны, и от английского матери­ализма — с другой. Начало картезианскому течению французского материа­лизма кладет Э. Леруа; свое завершение оно получает у П.Ж.Ж. Кабаниса (в его книге «Rapport du Physique et du Morale chez 1'Homme»), у П. А. Голь­баха и особенно у Ж. О. де Ламетри («Человек-машина»); механистиче­ский материализм декартовской натурфилософии сочетается с английским сен­суалистическим материализмом Дж. Локка.

Радикальный сенсуалистический материализм зарождается с появлением ка­питалистических отношений в наиболее передовой стране того времени — Анг­лии. Английский материализм выдвигает два основных принципа, оказавшие существенное влияние на развитие психологии. Первый — это принцип сенсуа­лизма, чувственного опыта, как единственного источника познания; второй — это принцип атомизма, согласно которому задача научного познания психиче­ских, как и всех природных явлений, заключается в том, чтобы разложить все сложные явления на элементы, на атомы и объяснить их из связи этих элементов.

Умозрительному методу рационалистической философии английский эмпи­ризм противопоставляет опыт. Новые формы производства и развитие техники требуют не метафизических умозрений, а положительного знания природы: на­чинается расцвет естествознания.

Молодая буржуазия, вновь пришедший к жизни класс, чужда тенденций ста­реющего мира к уходу от жизни в умозрение. Интерес к потусторонним сущно­стям метафизики меркнет перед жадным практическим интересом к явлениям жизни в их чувственной осязательности. Устремленная к овладению природой в связи с начинающимся развитием техники мысль обращается к опыту. Ф. Бэ­кон, родоначальник английского материализма, первый в философии капитали­стической эпохи иногда наивно, но ярко и знаменательно выражает эти тенденции.

Тенденции материалистического сенсуализма вслед за Бэконом продолжает П. Гассенди, воскресивший идеи Эпикура. Идеи Бэкона систематизирует Т. Гоббс (1588—1679), который развивает материалистическое и сенсуалистическое уче­ние о психике. Он выводит все познание, а также и волю из ощущений, а ощуще­ние признает свойством материи. У Грббса, по определению Маркса, «материа­лизм становится односторонним». У Бэкона «материя улыбается своим поэтически-чувственным блеском всему человеку». У Гоббса «чувственность теряет свои яркие краски и превращается в абстрактную чувственность геометра». «Материализм становится враждебным человеку. Чтобы преодолеть враждеб­ный человеку бесплотный дух в его собственной области, материализму прихо­дится самому умертвить свою плоть и сделаться аскетом».*

* Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 143.

Дальнейшее развитие и непосредственное применение к психологии принци­пы эмпирической философии получают у Дж. Локка (1632—1704).

Критика умозрительного метода, направленного на познание субстанций, в локковской теории познания ведется в интересах поворота от умозрительной метафизики к опытному знанию. Но наряду с ощущением источником познания внешнего мира Локк признает «внутреннее чувство», или рефлексию, отражаю­щую в нашем сознании его же собственную внутреннюю деятельность; она дает нам «внутреннее бессознательное восприятие, что мы существуем».* Самый опыт, таким образом, разделяется на внешний и внутренний. Гносеологический дуа­лизм надстраивается у Локка над первоначальной материалистической основой сенсуализма. У Локка оформляются основы новой «эмпирической пси­хологии». На смену психологии как науки о душе выдвигается «психология без души» как наука о явлениях сознания, непосредственно данных во внутрен­нем опыте. Это понимание определяло судьбы психологии вплоть до XX в.

* Локк Дж. Опыт о человеческом разуме // Избр. философ, произв.: В 2 т. М., 1960. Т. 1. С. 600.

Из всей плеяды английских эмпиристов именно Локк имел бесспорно наи­большее значение непосредственно для психологии. Если же мы присмотримся к позиции Локка, то неизбежно придем к поразительному на первый взгляд, но бесспорному выводу: несмотря на то что Локк как эмпирист противостоит раци­онализму Р. Декарта, он по существу в своей трактовке внутреннего опыта как предмета психологии дает лишь эмпирический вариант и сколок все той же декартовской концепции сознания. Предметом психологии является, по Локку, внутренний опыт; внутренний опыт познается путем рефлексии, отражения на­шего внутреннего мира в себе самом; эта рефлексия дает нам «внутреннее не­погрешимое восприятие своего бытия»: такова локковская транскрипция декартовского «cogito, ergo sum» («я мыслю, значит, я существую»). Вместе с тем Локк по существу устанавливает интроспекцию как специфический путь психо­логического познания и признает ее специфическим и притом «непогрешимым» методом познания психики. Так в рамках эмпирической психологии устанавли­вается интроспективная концепция сознания как особого замкнутого в себе и самоотражающегося внутреннего мира.

Сенсуалистические идеи Локка далее развивает во Франции Э. Б. де Кондильяк (1715—1780), который придает локковскому сенсуализму более ради­кальный характер. Он отвергает, как и Д. Дидро (который выпускает свой трактат по психологии под показательным названием «Физиология челове­ка»), К. А. Гельвеций, Ж. О. де Ламетри, Ж. Б. Р. Робине и другие француз­ские материалисты, «рефлексию», или внутреннее чувство, Локка в качестве независимого от ощущения источника познания. В Германии сенсуалистиче­ский материализм выступает обогащенный новыми мотивами, почерпнутыми из классической немецкой идеалистической философии первой половины XIX в., из философии Л. Фейербаха.

Второй из двух основных принципов английского сенсуалистического мате­риализма, который мы обозначили как принцип атомизма, получает свою конк­ретную реализацию в психологии в учении об ассоциациях. Основоположника­ми этого ассоциативного направления в психологии, оказавшегося одним из наиболее мощных ее течений, являются Д. Юм и Д. Гартли. Гартли закладывает основы ассоциативной теории на базе материализма. Его ученик и продолжатель Дж. Пристли (1733—1804) провозглашает обусловленность всех психических явлений колебаниями мозга и, отрицая принципиальную разницу между психи­ческими и физическими явлениями, рассматривает психологию как часть физио­логии.

Идея ассоциативной психологии получает в дальнейшем особое развитие — но уже не на материалистической, а на феноменалистической основе — у Д. Юма. Влияние, оказанное Юмом на развитие философии, особенно английской, спо­собствовало распространению ассоциативной психологии.

Под несомненным влиянием ньютоновской механики и ее закона притяжения Юм вводит в качестве основного принципа ассоциацию как своего рода притяжение представлений, устанавливающее между ними внешние механические связи. Все сложные образования со­знания, включая сознание своего «я», а также объекты внешнего мира являются лишь «пуч­ками представлений», объединенных между собой внешними связями — ассоциациями. За­коны ассоциаций объясняют движение представлений, течение психических процессов и воз­никновение из элементов всех сложных образований сознания.

Таким образом, и внутри ассоциативной психологии друг другу противостоят материалистическое направление, которое связывает или даже сводит психические процессы к физиологическим, и субъективно-идеалистическое направление, для которого все сводится к ассоциации субъективных образов-представлений. Эти два направления объединяет механицизм. Ассоциативное направление ока­залось самым мощным течением оформившейся в середине XIX в. психологиче­ской науки.

Отмечая значение тех социальных сдвигов, которые совершаются в истории Европы на переломе от XVII к XVIII в., для истории науки, Ф. Энгельс харак­теризует это время как период превращения знания в науку («знание стало наукой, и науки приблизились к своему завершению, т. е. сомкнулись, с одной стороны, с философией, с другой — с практикой»).* В отношении психологии нельзя полностью сказать того же, что говорит Энгельс в этом контексте о математике, астрономии, физике, химии, геологии. Она в XVIII в. еще не офор­милась окончательно в подлинно самостоятельную науку, но для психологии именно в это время были созданы философские основы, на которых затем в середине XIX в. было воздвигнуто здание психологической науки. У Р. Декар­та параллельно с понятием рефлекса впервые выделяется современное понятие сознания; у Дж. Локка оно получает эмпирическую интерпретацию (в понятии рефлексии), определяющую его трактовку в экспериментальной психологии в период ее зарождения и первых этапов развития. Обоснование у английских и французских материалистов связи психологии с физиологией и выявление роли ощущений создает предпосылки для превращения психофизиологических ис­следований органов чувств первой половины XIX в. в исходную базу психологи­ческой науки. Р. Декарт и Б. Спиноза закладывают основы новой психологии аффектов, отзвуки которой сказываются вплоть до теории эмоций Джемса— Ланге. В этот период у английских эмпириков — у Д. Гартли, Дж. Пристли и затем у Д. Юма — под явным влиянием идей ньютоновской механики форму­лируется основной объяснительный принцип, которым будет оперировать психо­логическая наука XIX в., — принцип ассоциаций. В этот же период у Г. Лейб­ница в понятии апперцепции (которое затем подхватывает В. Вундт) намечают­ся исходные позиции, с которых в недрах психологической науки XIX в. на первых порах будет вестись борьба против механистического принципа ассоци­ации в защиту идеалистически понимаемой активности.

* Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 599.

Немецкая идеалистическая философия конца XVIII и начала XIX в. на раз­витие психологии сколько-нибудь значительного непосредственного влияния не оказала.

Из представителей немецкого идеализма начала XIX в. часто отмечалось влияние И. Канта. Кант, однако, лишь попутно касается некоторых частных во­просов психологии (например, проблемы темперамента в «Антропологии»), гро­мит с позиций «трансцендентального идеализма» традиционную «рациональ­ную психологию» и, поддаваясь влиянию в общем бесплодной немецкой психо­логии способностей (главного представителя которой — И. Н. Тетенса он очень ценит), относится крайне скептически к возможности психологии как науки. Но влияние его концепции отчетливо сказывается на первых исследованиях по пси­хофизиологии органов чувств в трактовке ощущений (И. Мюллер, Г. Гельмгольц, см. дальше); однако психофизиология развивается как наука не благода­ря этим кантовским идеям, а вопреки им.

Из философов начала XIX в. — периода, непосредственно предшествовав­шего оформлению психологии как науки, наибольшее внимание проблемам пси­хологии уделяет стоящий особняком от основной линии философии немецкого идеализма И. Ф. Гербарт. Главным образом в интересах педагогики, которую он стремится обосновать как науку, основывающуюся на психологии, Гербарт хочет превратить психологию в «механику представлений». Он подверг резкой кри­тике психологию способностей, которую до него развили представители англий­ского ассоцианизма, и попытался ввести в психологию метод математического анализа.

Эта попытка превратить психологию как «механику представлений» в дис­циплину, оперирующую, наподобие ньютоновской механики, математическим ме­тодом, у Гербарта не увенчалась и не могла увенчаться успехом, так как матема­тический анализ у него применялся к малообоснованным умозрительным по­строениям. Для того чтобы применение математического анализа получило в психологии почву и приобрело подлинно научный смысл, необходимы были кон­кретные исследования, которые вскоре начались в плане психофизики и психо­физиологии.

Подводя итоги тому, что дал XVIII в., вершиной которого в науке был мате­риализм, Ф. Энгельс писал: «Борьба против абстрактной субъективности хри­стианства привела философию восемнадцатого века к противоположной одно­сторонности; субъективности была противопоставлена объективность, духу — природа, спиритуализму — материализм, абстрактно-единичному — абстракт­но-всеобщее, субстанция... Восемнадцатый век, следовательно, не разрешил ве­ликой противоположности, издавна занимавшей историю и заполнявшей ее сво­им развитием, а именно: противоположности субстанции и субъекта, природы и духа, необходимости и свободы; но он противопоставил друг другу обе стороны противоположности во всей их остроте и полноте развития и тем самым сделал необходимым уничтожение этой противоположности».*

* Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 599-600.

Этого противоречия не разрешила и не могла разрешить немецкая идеали­стическая философия конца XVIII и начала XIX в. и не могла создать новых философских основ для психологии.

В 1844—1845 гг., когда формируются взгляды К. Маркса, им не только за­кладываются основы общей научной методологии и целостного мировоззрения, но и намечаются специально новые основы для построения психологии.

Еще до того в этюдах и экскурсах, служивших подготовительными работами для «Святого семейства» (1845), имеющих самое непосредственное отношение к психологии и особенное для нее значение, в «Немецкой идеологии» (1846—1847), посвященной анализу и критике послегегелевской и фейербаховской фи­лософии, Маркс и Энгельс формулируют ряд положений, которые закладывают новые основы для психологии. В 1859 г., т. е. одновременно с «Элементами психофизики» Г. Т. Фехнера, от которых обычно ведут начало психологии как экспериментальной науки, выходит в свет работа Маркса «К критике политиче­ской экономии», в предисловии к которой он с классической четкостью форму­лирует основные положения своего мировоззрения, в том числе свое учение о взаимоотношении сознания и бытия. Однако ученые, которые в середине XIX в. вводят экспериментальный метод в психологию и оформляют ее как самостоятельную экспериментальную дисциплину, проходят мимо этих идей нарождаю­щегося тогда философского мировоззрения; психологическая наука, которую они строят, неизбежно стала развиваться в противоречии с основами марксист­ской методологии. То, что в этот период сделано классиками марксизма для обоснования новой, подлинно научной психологии, однако, обрывается лишь вре­менно, с тем чтобы получить дальнейшее развитие почти через столетие в совет­ской психологии.

Оформление психологии как экспериментальной науки

Переход от знания к науке, который для ряда областей должен быть отнесен к XVIII в., а для некоторых (как-то механика) еще к XVII в., в психологии совер­шается к середине XIX в. Лишь к этому времени многообразные психологиче­ские знания оформляются в самостоятельную науку, вооруженную собственной, специфической для ее предмета методикой исследования и обладающей своей системой, т. е. специфической для ее предмета логикой построения относящихся к нему знаний.

Методологические предпосылки для оформления психологии как науки под­готовили главным образом те, связанные с эмпирической философией, течения, которые провозгласили в отношении познания психологических, как и всех других, явлений необходимость поворота от умозрения к опытному знанию, осуществленного в естествознании в отношении познания физических явле­ний. Особенно значительную роль сыграло в этом отношении материалисти­ческое крыло эмпирического направления в психологии, которое связывало психические процессы с физиологическими.

Однако, для того чтобы переход психологии от более или менее обоснован­ных знаний и воззрений к науке действительно осуществился, необходимо было еще соответствующее развитие научных областей, на которые психология долж­на опираться, и выработка соответствующих методов исследования. Эти после­дние предпосылки для оформления психологической науки дали работы физио­логов первой половины XIX в.

Опираясь на целый ряд важнейших открытий в области физиологии нервной системы (Ч. Белла, показавшего наличие различных чувствующих и двигатель­ных нервов и установившего в 1811 г. основные законы проводимости,* И. Мюллера, Э. Дюбуа-Реймона, Г. Гельмгольца, подвергших измерению прове­дение возбуждения по нерву), физиологи создали целый ряд капитальных тру­дов, посвященных общим закономерностям чувствительности и специально рабо­те различных органов чувств (работы И. Мюллера и Э. Г. Вебера, работы Т. Юнга, Г. Гельмгольца и Э. Геринга по зрению, Г. Гельмгольца по слуху и т. д.). Посвя­щенные физиологии органов чувств, т. е. различным видам чувствительности, эти работы в силу внутренней необходимости переходили уже в область психофизи­ологии ощущений.

* Тот же Чарльз Белл явился, между прочим, и автором замечательного трактата о выразительных движениях.

Особенное значение для развития экспериментальной психологии приобрели исследования Э. Г. Вебера, посвященные вопросу об отношении между приро­стом раздражения и ощущением, которые были затем продолжены, обобщены и подвергнуты математической обработке Г. Т. Фехнером (см. дальше). Этим тру­дом были заложены основы новой специальной области экспериментального пси­хофизического исследования.

Результаты всех этих исследований объединил, отчасти дальше развил и сис­тематизировал в психологическом плане в своих «Основах физиологической психологии» (1874) В. Вундт. Он собрал и усовершенствовал в целях психоло­гического исследования методы, выработанные первоначально физиологами.

В 1861 г. В. Вундт изобретает первый элементарный прибор специально для целей экспериментального психологического исследования. В 1879 г. он органи­зует в Лейпциге лабораторию физиологической психологии, в конце 80-х гг. преобразованную в Институт экспериментальной психологии. Первые экспери­ментальные работы Вундта и многочисленных учеников были посвящены пси­хофизиологии ощущений, скорости простых двигательных реакций, выразитель­ным движениям и т. д. Все эти работы были, таким образом, сосредоточены на элементарных психофизиологических процессах; они целиком еще относились к тому, что сам Вундт называл физиологической психологией. Но вскоре экспе­римент, проникновение которого в психологию началось с элементарных про­цессов, лежащих как бы в пограничной между физиологией и психологией об­ласти, стал шаг за шагом внедряться в изучение центральных психологических проблем. Лаборатории экспериментальной психологии стали создаваться во всех странах мира. Э. Б. Титченер выступил пионером экспериментальной пси­хологии в США, где она вскоре получила значительное развитие.

Экспериментальная работа стала быстро шириться и углубляться. Психоло­гия превратилась в самостоятельную, в значительной мере экспериментальную науку, которая все более строгими методами начала устанавливать новые факты и вскрывать новые закономерности. За несколько десятилетий, прошедших с тех пор, фактический экспериментальный материал, которым располагает психо­логия, значительно возрос; методы стали разнообразнее и точнее; облик науки заметно преобразился. Внедрение в психологию эксперимента не только воору­жило ее очень мощным специальным методом научного исследования, но и вооб­ще иначе поставило вопрос о методике психологического исследования в целом, выдвинув новые требования и критерии научности всех видов опытного иссле­дования в психологии. Именно поэтому введение экспериментального метода в психологию сыграло такую большую, пожалуй, даже решающую роль в оформ­лении психологии как самостоятельной науки.

Наряду с проникновением экспериментального метода значительную роль в развитии психологии сыграло проникновение в нее принципа эволюции.

Эволюционная теория современной биологии, распространившись на психо­логию, сыграла в ней двойную роль: во-первых, она ввела в изучение психиче­ских явлений новую, очень плодотворную точку зрения, связывающую изучение психики и ее развития не только с физиологическими механизмами, но и с раз­витием организмов в процессе приспособления к среде. Еще в середине XIX в. Г. Спенсер строит свою систему психологии, исходя из принципа биологической адаптации. На изучение психических явлений распространяются принципы ши­рокого биологического анализа. Сами психические функции в свете этого био­логического подхода начинают пониматься как явления приспособления, исходя из той роли функции, которые они выполняют в жизни организма. Эта биологи­ческая точка зрения на психические явления получает в дальнейшем значительное распространение. Превращаясь в общую концепцию, не ограничивающуюся филогенезом, она вскоре обнаруживает свою ахиллесову пяту, приводя к биологизации человеческой психологии.

Эволюционная теория, распространившаяся на психологию, привела, во-вто­рых, к развитию прежде всего зоопсихологии. В конце прошлого столетия бла­годаря ряду выдающихся работ (Ж. Леба, К. Ллойд-Моргана, Л. Хобхауза, Г. Дженнингса, Э. Л. Торндайка и другие) зоопсихология, освобожденная от антропоморфизма, вступает на путь объективного научного исследования. Из ис­следований в области филогенетической сравнительной психологии (зоопсихо­логии) возникают новые течения общей психологии и в первую очередь пове­денческая психология. <...>

Проникновение в психологию принципа развития не могло не стимулиро­вать и психологических исследований в плане онтогенеза. Во второй половине XIX в. начинается интенсивное развитие и этой отрасли генетической психоло­гии — психологии ребенка. В 1877 г. Ч. Дарвин публикует свой «Биографи­ческий очерк одного ребенка». Около того же времени появляются аналогич­ные работы И. Тэна, Э. Эггера и других. Вскоре, в 1882 г., за этими научными очерками-дневниками, посвященными наблюдениям за детьми, следует продол­жающая их в более широком и систематическом плане работа В. Прейера «Ду­ша ребенка». Прейер находит множество последователей в различных стра­нах. Интерес к детской психологии становится всеобщим и принимает интерна­циональный характер. Во многих странах создаются специальные исследова­тельские институты и выходят специальные журналы, посвященные детской психологии. Появляется ряд работ по психологии ребенка. Представители каждой сколько-нибудь крупной психологической школы начинают уделять ей значительное внимание. В психологии ребенка получают отражение все тече­ния психологической мысли.

Наряду с развитием экспериментальной психологии и расцветом различных отраслей генетической психологии как знаменательный в истории психологии факт, свидетельствующий о значимости ее научных исследований, необходимо еще отметить развитие различных специальных областей так называемой при­кладной психологии, которые подходят к разрешению различных вопросов жиз­ни, опираясь на результаты научного, в частности экспериментального, исследо­вания. Психология находит себе обширное применение в области воспитания и обучения, в медицинской практике, в судебном деле, хозяйственной жизни, воен­ном деле, искусстве.<...>

Кризис методологических основ психологии

Оформившаяся как самостоятельная наука в середине XIX в., психология по своим философским основам была наукой XVIII в. Не Г. Т. Фехнер и В. Вундт — эклектики и эпигоны в философии, а великие философы XVII— XVIII вв. определили ее методологические основы. Оформление психологии как экспериментальной дисциплины у Вундта происходило уже в условиях на­зревавшего кризиса ее философских основ.

Поэтому в корне должна быть отвергнута та очень распространенная точка зрения, которая превращает оформление экспериментальной физиологической психологии у Фехнера и Вундта в кульминационный пункт развития психологии, приближаясь к которому психология все шла вверх и начиная с которого она, переходя в состояние кризиса, стала неуклонно спускаться вниз. Внедрение в психологию экспериментального метода и выделение психологии как особой экспериментальной дисциплины является бесспорно существенным этапом в развитии психологической науки. Но становление новой психологической науки не может быть стянуто в одну точку. Это длительный, еще не закончившийся процесс, в котором должны быть выделены три вершинные точки: первая долж­на быть отнесена к тому же XVIII в. или переломному периоду от XVII к XVIII в., который выделил Ф. Энгельс для всей истории науки, вторая — ко времени оформления экспериментальной физиологической психологии в сере­дине XIX в.; третья — к тому времени, когда окончательно оформится система психологии, сочетающая совершенство методики исследования с новой подлин­но научной методологией. Первые камни этого нового здания заложил в своих ранних работах К. Маркс.

Для развития психологии во второй период характерно отсутствие больших оригинальных систем, в какой-либо мере сравнимых с теми, которые создал XVIII в. или начало XIX в., подчинение психологии таким построениям, как эклектическая «индуктивная метафизика» В. Вундта, прагматическая филосо­фия У. Джемса или эмпириокритицизм Э. Маха и Р. Авенариуса, и нарастаю­щая борьба с идеалистических позиций против стихийно-материалистических тенденций, сенсуалистических и механистических принципов, на которых перво­начально строится экспериментальная физиологическая психология; под конец этого периода борьба эта приводит психологию к явному кризису. Наряду с этим происходит дальнейшее развитие специальных экспериментальных иссле­дований и совершенствование техники исследования.

Развитие экспериментального исследования почти все относится собственно к этому пе­риоду. В предшествующий период произошло лишь самое зарождение психофизики и пси­хофизиологии, или физиологической психологии. Развитие выходящего за рамки психофи­зиологии экспериментального исследования, начинающегося с работы Э. Эббингауза о памя­ти (1885), исследования Е. Мюллера о памяти и внимании и т. д., относится главным образом к концу XIX в. (80-е и 90-е гг.). К этому же времени относится развитие зоопсихологии (классический труд Э. Л. Торндайка выходит в 1898 г.). Особенно значительное развитие психологии ребенка, начинающееся с труда В. Прейера (1882), относится главным образом к еще более позднему времени (труд В. Штерна «Психология раннего детства» в 1914 г., рабо­ты К. Грооса, К. Бюлера и других в последующие годы).

Физиологическая, экспериментальная психология по своим основным наи­более прогрессивным методологическим принципам и философским традициям была, как мы видели, к моменту своего оформления еще наукой XVIII в. <...> Борьба против методологических принципов, на которых было первоначально воздвигнуто здание экспериментальной психологии, начинается уже на рубеже XX в. Она идет по многим линиям, повсюду в этой борьбе продолжается проти­вопоставление одной противоположности другой. Господствующему первона­чально в физиологической психологии сенсуализму различных толков проти­вопоставляется рационализм (психология «чистого мышления» вюрцбургской школы и А. Бине: снова Декарт против Локка); механистическому атомизму в психологии — ассоцианизму — целостность различных видов (целостная пси­хология берлинской школы, лейпцигской и т. д.) и принцип активности («аппер­цепция», «творческий синтез» у В. Вундта; Лейбниц против Декарта); натура­лизму физиологическому (в психофизиологии) или биологическому (Дарвин, Спенсер) — различные формы спиритуалистической «психологии духа» и идеалистической «социальной психологии» (французская социологическая школа в психологии). Далее поднимаются новые противоречия: интеллектуализму — сенсуалистическому и рационалистическому — начинают противопоставлять­ся различные формы иррационализма; разуму, который обожествляла фран­цузская революция XVIII в., — темные глубинные влечения, инстинкты. Нако­нец, с разных сторон начинается борьба против лучших прогрессивных момен­тов картезианского понятия сознания с его ясным и отчетливым знанием; против него, с одной стороны, выдвигается диффузное чувствоподобное пережи­вание психологии лейпцигской школы (К. Беме и немецкие мистики против Декарта); против него, с другой стороны, выступают различные разновидности психологии бессознательного (психоанализ 3. Фрейда и т. д.). Против него, на­конец, доводя кризис до крайних пределов, выступает поведенческая психология, которая отвергает не только специфическое понятие сознания, но и психику в целом: «Человек-машина» Ж. О. Ламетри пытается преодолеть все противоре­чия человеческого духа, вовсе упразднив его (рефлекс против сознания, Де­карт против Декарта).

Эта борьба в своих основных тенденциях является идеологической борьбой, но опорные точки для тех конкретных форм, которые она принимает в практике психологического исследования, дают противоречия между конкретным факти­ческим материалом, который вскрывает поступательный ход научного психоло­гического исследования, и теми методологическими основами, из которых исхо­дила психология.

Борьба по всем этим направлениям, начинаясь на рубеже XX в., тянется в зарубежной психологии по сегодняшний день. Но в разные периоды господ­ствующими оказываются разные мотивы. Здесь приходится различать прежде всего период до 1918 г. (до окончания первой мировой войны и победы Великой социалистической революции в России) и последующий период. Во второй из этих периодов психология вступает в полосу открытого кризиса; в первый он подготовляется. Уже и в первый из этих периодов начинают складываться многие из направлений, которые станут господствующими в последующий пе­риод, — и иррационалистический интуитивизм А. Бергсона, и психоанализ 3. Фрейда, и психология духа В. Дильтея, и т. д., но характерными для этого периода являются главным образом направления, ведущие борьбу против сен­суализма и отчасти механистического атомизма ассоциативной психологии, ко­торая является на первых порах господствующим направлением психологии (Г. Спенсер, А. Бэн — в Англии, И. Тэн, Т. А. Рибо — во Франции, Э. Эббингауз, Е. Мюллер, Т. Циген — в Германии, М. М. Троицкий — в России). В этот период господствует еще тенденция рационалистического идеализма. В последующий период, в послевоенные годы, которые становятся и для психологии годами ост­рого кризиса, господствующими все в большей мере становятся иррационалистические, мистические тенденции.

Антисенсуалистические тенденции выявляются сначала в связи с постанов­кой в психологии проблемы мышления — в наиболее тонкой форме у А. Бине во Франции, у Д. Э. Мура и Э. Эвелинга в Англии, в наиболее заостренно идеали­стической форме в Германии, у представителей вюрцбургской школы, находя­щейся под непосредственным влиянием идеалистической философии Э. Гуссер­ля, воскрешающего платоновский идеализм и «реализм» схоластической философии. Вюрцбургская школа строит психологию мышления на основе «экспе­риментального самонаблюдения». Основная цель ее — показать, что мышление в своей основе — чисто духовный акт, несводимый к ощущениям и независимый от чувственно-наглядных образов; стержнем его является «интенция» (направ­ленность) на идеальный объект, основным содержанием — непосредственное «схватывание» отношений. Таким образом, вюрцбуржцы возрождают в рамках «экспериментальной психологии» идеи рационалистической философии, так же как их противники осуществляют принципы философии эмпиризма. При этом оба направления при всем их антагонизме объединены общим метафизическим подходом к вопросу о соотношении мышления и ощущения. Сенсуалистическая психология стоит на позициях вульгарного метафизического эмпиризма, для которого нет перехода от ощущения к мышлению. Тем самым приходится либо вовсе отрицать качественную специфичность мышления, сводя мышление к ощущениям, либо рассматривать мышление в отрыве от ощущения. Постановка проблемы мышления в плане психологического исследования неизбежно долж­на на этой основе привести к рационалистическому противопоставлению мыш­ления ощущению, вообще чувственной наглядности.

Вслед за борьбой против сенсуалистического принципа начинается борьба и против механистически-атомистического принципа ассоциативной психологии, против «психологии элементов» и ее тенденции, навеянной идеалами механисти­ческого естествознания, разлагать все сложные образования сознания на элемен­ты и рассматривать их как результат сцепления, ассоциации этих элементов. Еще В. Вундт пытается учесть качественное своеобразие целого по отношению к элементам, вводя понятие апперцепции и творческого синтеза, противопоставля­емого им простой внешней ассоциации. К этому нововведению вынуждают Вун-дта экспериментальные факты. Так, уже первые психологические работы по слу­ховым ощущениям, а именно исследования К. Штумпфа (1883), показали, что тоны, сливаясь, а не внешне лишь ассоциируясь, образуют многообразные це­лостные структуры, выступающие как новые специфические качества, несводи­мые на качества входящих в них элементов. Затем X. Эренфельс (1890) пока­зал это на зрительных восприятиях и впервые ввел для обозначения этого спе­цифического нового качества целого термин «Gestaltqualitat». Последующие исследования о восприятии музыкальных тонов и ряд других исследований вскрыли обширный фактический материал, который не вмещался в рамки психо­логии элементов и принуждал к тому, чтобы выйти за ее пределы.

Сначала этот выход за пределы механистической психологии элементов со­вершается по преимуществу путем противопоставления механизму ассоциаций различных форм «творческого синтеза» как проявлений духовной активности (Вундт), «переходных состояний сознания» (Джемс) и т. п. В последующий послевоенный период кризиса этот же вопрос о целостных образованиях, несво­димых на сумму элементов, разрешается исходя уже из существенно иных пози­ций структурного формализма (гештальтпсихология) и иррационалистической комплектности (лейпцигская школа).

Борьба против ассоциаций как основного объяснительного принципа экспе­риментальной психологии находит себе выражение и в другой очень симптомати­ческой тенденции — тенденции вовсе отказаться от объяснения более сложных осмысленных («духовных») психических явлений и ограничиться описанием тех форм, в которых эти духовные явления даны («описательная психология» В. Дильтея). Но и эти тенденции (наметившиеся еще у Вундта, противопоставля­ющего физиологической психологии историческую психологию народов, изучаю­щую высшие духовные образования — речь, мышление и т. д.) выступают на передний план уже в последующие послевоенные годы — в период кризиса.

В годы, следующие за окончанием первой мировой войны, кризис принимает острые формы. Так же как кризис в физике, о котором писал В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме», в математике и т. д., это кризис, связан­ный с идеологической борьбой за методологические основы науки. Рушатся ме­тодологические основы, на которых было первоначально воздвигнуто здание экспериментальной психологии; все большее распространение получает в пси­хологии отказ не только от эксперимента, но и вообще от задач научного объяс­нения («понимающая психология» Э. Шпрангера); психологию захлестывает волна витализма, мистицизма, иррационализма. Идущий из глубин организма инстинкт (А. Бергсон), «горме» (у У. Мак-Дугалла) вытесняет интеллект. Центр тяжести переносится от высших исторически сложившихся форм созна­ния к доисторическим, примитивным, «глубинным» ее основам, от сознания — к бессознательному, инстинктивному. Сознание низводится на роль маскировоч­ного механизма, лишенного реального влияния на поведение, управляемое бес­сознательными влечениями (3. Фрейд). Наряду с этим механицизм принимает крайние формы, приходя к полному отрицанию психики и сознания человека; человеческая деятельность сводится к совокупности неосознанных рефлектор­ных реакций (поведенческая психология). В психологии народов и в учении о личности, в характерологии господствующими в зарубежной буржуазной психо­логии становятся реакционные расовые фаталистические теории (Э. Кречмер, Э. Иенш); в психологии ребенка широко распространяется педология, в педаго­гической и вообще прикладной психологии — тестология. <...>

Кризис психологии выявился в наибольшей своей остроте, когда сформиро­валась поведенческая психология — рефлексология в России и бихевиоризм в Америке, потому что поведенческая психология, выдвинув поведение как пред­мет психологии, с особенной остротой выявила кризис центрального понятия всей современной психологии — понятия сознания.

Русская рефлексология (В. М. Бехтерев) сложилась на основе изучения фи­зиологии нервной деятельности. Американский бихевиоризм (от английского слова behavior, что значит «поведение») сформировался в Америке на рубеже XX в. в исследованиях над поведением животных. В первую очередь исследова­ние Э. Л. Торндайка поведения животных (1898) заложило основы бихевиориз­ма, определив методику и проблематику новой психологии, в которой централь­ное место заняла проблема навыка.

Выросшую из этих исследований с животными концепцию Дж. Уотсон мето­дологически оформил, заострил и перенес на психологию человека. В 1912 г. он сформулировал принципы новой психологии в программной статье.* В 1918 г. он их развернул в своей книге «Психология как наука о поведении». Ряд психо­логов, главным образом в Америке, — К. Лешли, У. Хантер, Вайсс примкнули к новому направлению. Вскоре бихевиоризм смог опереться на работы И. П. Пав­лова об условных рефлексах, начавшиеся после исследований Э. Л. Торндайка, но независимо от них.

* Watson J. В. Psychology as the behaviorist views // Psychological Review. 1931. V. 20.

В настоящее время к бихевиористам причисляется значительное число американских психологов, объединенных лишь признанием поведения предметом психологии. Само же поведе­ние понимается ими по-разному. Так, ряд психологов-поведенцев (прежде всего Э. Ч. Толмен) особенно подчеркивают направленный, целевой характер поведения, роль намерения в нем.

В литературе сделана была попытка расклассифицировать современных бихевиористов на три группы: строгих (типа Дж. Б. Уотсона), бихевиористов не строгих (Г. У. Олпорт и др.) и бихевиористов, признающих направленный характер поведения (типа Э. Ч. Толмена).* Но в действительности их можно насчитать много больше. Образуется ряд различных оттенков и промежуточных позиций, почти смыкающихся с механистическими направления­ми внутри эмпирической психологии. Наряду с этим на механической основе бихевиоризма нарастают идеологические телеологические тенденции. Крупнейшим представителем такого телеологического необихевиоризма является в настоящее время Э. Ч. Толмен,** сочетающий бихевиоризм с гештальтизмом.

* См.: Рубинштейн С. Л. Необихевиоризм Тольмана // Ученые записки кафедры психологии Гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена. Л., 1939.

**См.: Tolman Ed. Ch. Purposive Behavior in Animals and Men. N. Y; L., 1932.

Предметом психологии бихевиоризм считает не сознание, а поведение. Под поведением понимаются ответные движения организма на раздражение среды. Внешние раздражители, простые или сложные ситуации — это стимулы; ответ­ные движения — реакции. Задача психологии — установить однозначные от­ношения между стимулами и реакциями. В отличие от того направления биоло­гической психологии, которое стремилось объяснить все поведение животных и человека, исходя исключительно из внутренних, «глубинных» органических тен­денций — инстинктов, влечений, поведенческая психология как учение о реак­циях пытается вывести все поведение из действия внешних раздражителей.

В целях реализации объективности научного познания в психологии бихеви­оризм выключает сознание и пытается строить уже не «психологию без души», а психологию без психики.

В отношении сознания у представителей поведенчества наметились в основ­ном две различные точки зрения. Одни, как первоначально Уотсон, не отрицая существования сознания, отвергают его лишь как объект научного знания. Таким образом, субъективно-идеалистическому пониманию психики противопостав­ляется механистическое понимание научного знания. Другая, более радикальная, позиция заключается в отрицании сознания, вернее, в сведении его к физиологи­ческим процессам (К. Лешли).

Легко убедиться в том, что эта позиция бихевиоризма внутренне противоре­чива. Нельзя положить в основу психологического познания отрицание созна­ния. Отрицая явления сознания у испытуемых на том основании, что он об этих явлениях узнает лишь из показаний, основанных на самонаблюдении, бихевио-рист вынужден самим фактом изучения предполагать у себя те явления созна­ния (восприятия, наблюдения, мышления), которые он отрицает у других. Дж. Б. Уотсон сам отмечает, что бихевиорист «в своей научной деятельности употребляет орудия, существование которых он отрицает в своем объекте и в самом себе». Таким образом, бихевиорист разлагает и распределяет между дву­мя субъектами то, что реально соединено в одном. В конечном счете он вынуж­ден все же вернуться на половинчатую, внутренне несостоятельную позицию признания существования сознания и отрицания возможности его изучения.

Эта позиция бихевиоризма обусловлена тем, что бихевиоризм в своей борьбе против психологии сознания исходил из той концепции сознания, которая была создана субъективно-идеалистической психологией. Вся аргументация пред­ставителей поведенческой психологии, обосновывающая необходимость выклю­чения психики из психологии, сводилась в основном к тому, что психические явления, или явления сознания, принципиально доступны только одному наблю­дателю: они «не поддаются объективной проверке и потому никогда не смогут стать предметом научного исследования» (Дж. Б. Уотсон). Эта аргументация против психологии сознания опиралась в конечном счете на интроспективное понимание сознания.

Вместо того, чтобы в целях реализации объективизма научного познания в психологии преодолеть интроспективное понимание психики, поведенческая пси­хология отбросила психику.

Исходя именно из такого понимания сознания, поведенческая психология пришла к своему пониманию деятельности как поведения. Изучение деятельно­сти человека в отрыве от сознания означает не только выпадение сознания из области психологического исследования, но и ложное, механистическое понима­ние самой деятельности, которая сводится к совокупности реакций.

Понимание деятельности, или поведения, как совокупности реакций превра­щает реактивность в универсальный принцип: каждый акт деятельности пред­ставляется как ответ на внешний раздражитель. В основе этой концепции реак­тивности лежат теория равновесия и принцип внешней механической причинно­сти. Внешний толчок нарушает равновесие; реакция восстанавливает его. Для дальнейшей деятельности необходим новый, извне идущий толчок.

Новейшие исследования заставляют усомниться в том, чтобы поведение даже и низших животных носило чисто реактивный характер. В применении же к человеческой деятельности этот принцип реактивности приводит к явному про­тиворечию с самой основной ее особенностью. Человек здесь представляется только объектом средовых воздействий. Человек, конечно, является и объектом воздействия на него со стороны среды; но он также и субъект, который сам воздействует на среду, изменяет ее, регулируя те условия, которые обусловлива­ют его деятельность. Изменяя среду, человек изменяется сам; в этом отличитель­ная особенность труда в его специфически человеческих формах. Определение поведения как совокупности реакций не учитывает специфики человеческой де­ятельности. Начав с отрицания сознательности человеческой деятельности, би­хевиоризм приходит и к отрицанию ее активности.

Сведение высших форм человеческой деятельности к механической сумме или агрегату элементарных реакций — рефлексов — ведет к утрате их каче­ственного своеобразия. Эта радикально-механистическая аналитическая кон­цепция носит и ярко выраженный антиисторический характер. Правильно от­мечает Дж. Б. Уотсон, что бихевиористская психология «прямо выросла из работ над поведением животных». И недаром он начинает предисловие к первому изданию своей «Психологии» с заявления: «Когда я писал этот труд, я рассмат­ривал человека как животный организм». Наряду со сведением психического к физическому поведенческая психология последовательно проводит сведение со­циального к биологическому.

Теоретически решающим для понимания кризиса психологии, раскрывшего­ся в борьбе поведенческой психологии против психологии сознания, является то, что в конечном счете поведенческая психология и интроспективная психология исходят из одного и того же понимания психики, сознания. Идеалистическая психология признала реальные психические процессы лишь субъективными содержаниями самонаблюдения, а бихевиористы и рефлексологи некритически полностью приняли идеалистическую концепцию своих противников. Только в силу этого они не могли найти никакого иного пути для реализации объективной научности психологического познания, как отказ от познания психики. Интроспекционисты, замыкая психику во внутреннем мире сознания, оторвали психи­ку от деятельности; бихевиористы приняли как непреложную истину этот отрыв друг от друга сознания и деятельности, внутреннего и внешнего. Только на этой основе можно было определить свою задачу так, как это сделали представители поведенческой психологии: вместо изучения сознания, оторванного от поведе­ния, поставить себе задачей изучение поведения, оторванного от сознания.

Таким образом, можно сказать, что и этот стержневой аспект кризиса был заложен в исходных позициях психологии сознания, сохранивших свое гос­подство в экспериментальной психологии. Это был кризис декарто-локковской интроспективной концепции сознания, которая в течение столетий довлела над психологией. Сводя психику к сознанию, а сознание к самосознанию, к отраже­нию (рефлексии) психики в себе самой, эта ставшая традиционной для всей психологии декарто-локковская концепция сознания отъединила сознание чело­века от внешнего мира и от собственной его внешней, предметной практической деятельности. В результате деятельность человека оказалась отъединенной от сознания, противопоставленной ему, сведенной к рефлексам и реакциям. Сведен­ная к реакциям деятельность человека становится поведением, т. е. каким-то способом реагирования; она вообще перестает быть деятельностью, поскольку деятельность немыслима вне ее отношения к предмету, к продукту этой деятель­ности. Поведение — это реактивность отъединенного от мира существа, которое, реагируя под влиянием стимулов среды, самой своей деятельностью активно не включается в нее, не воздействует на действительность и не изменяет ее. Это жизнедеятельность животного, приспособляющегося к среде, а не трудовая дея­тельность человека, своими продуктами преобразующая природу.

Отъединение сознания от предметной практической деятельности разорвало действенную связь человека с миром. В результате предметно-смысловое содер­жание сознания предстало в мистифицированной форме «духа», отчужденного от человека.

Поэтому можно сказать, что, так же как поведенческая психология является не чем иным, как оборотной стороной интроспективной концепции сознания, так «психология духа» (Э. Шпрангер), в которой предметно-смысловое содержание сознания — «дух» — выступает в мистифицированной форме данности, неза­висимой от человеческой деятельности, является оборотной стороной поведен­ческой концепции деятельности. Именно потому, что поведенческая психология свела деятельность, преобразующую природу и порождающую культуру, к сово­купности реакций, лишила ее Бездейственного предметного характера, предмет­но-смысловое содержание «духа» предстало в виде идеальной данности.

За внешней противоположностью этих концепций в их конечных выводах скрывается общность исходных позиций, и если К. Бюлер ищет выход из кри­зиса психологии в том, чтобы примирить, дополнив одну другой, психологию поведения с психологией духа (и психологией переживания), то нужно сказать, что их «синтез» лишь соединил бы пороки одной с пороками другой. В дей­ствительности нужно не сохранять как одну, так и другую, а обе их преодолеть в их общей основе. Эта общая основа заключается в отрыве сознания от прак­тической деятельности, в которой формируются и предметный мир, и само со­знание в его предметно-смысловом содержании. Именно отсюда проистекает, с одной стороны, отчуждение этого содержания как «духа» от материального бы­тия человека, с другой — превращение деятельности в поведение, в способ ре­агирования. Здесь в одном общем узле сходятся нити, связующие психологию сознания и психологию поведения, психологию поведения и психологию духа; у направлений, представляющихся самыми крайними антиподами, обнаружива­ется общая основа. Здесь средоточие кризиса, и именно отсюда должно начать­ся его преодоление.

Оформившаяся в качестве особой научной дисциплины, психология во всех основных своих разветвлениях исходила первоначально из натуралистических установок. Это был физиологический либо биологический натурализм, рассмат­ривающий психику и сознание человека исключительно как функцию нервной системы и продукт органического биологического развития.

Но как только новая «экспериментальная психология» попыталась перейти от изучения элементарных психофизических процессов к изучению более слож­ных осмысленных форм сознательной деятельности, она еще у Вундта столкну­лась с очевидной невозможностью исчерпать их изучение средствами психофи­зиологии. В дальнейшем это привело к тому, что идеалистическая «психология духа» была противопоставлена физиологической психологии. При этом объяс­нение явлений было признано задачей лишь физиологической психологии, изу­чающей психофизические, т.е. скорее физиологические, чем собственно психи­ческие, осмысленные, «духовные» явления. Задачей же психологии духа при­знавалось лишь описание тех форм, в которых эти духовные явления даны («описательная психология»), или их понимание («понимающая психология»). Как в одном, так и в другом случае духовные, т. е. осмысленные, психические явления, характерные для психологии человека, превращались в данности, не допускающие причинного объяснения их генезиса.

Эти духовные явления связывались с формами культуры, т. е. с содержанием истории, но не столько с тем, чтобы объяснить исторический генезис и развитие человеческого сознания, сколько с тем, чтобы признать духовный характер рас­крывающегося в историческом процессе содержания культуры, которая превра­щается в систему вечных духовных форм, структур или ценностей. В результа­те создалось внешнее противопоставление природы и истории, природного и ду­ховного. Оно является общим для обеих враждующих концепций. В этом смысле можно опять-таки сказать, что неизбежность всего в дальнейшем развер­нувшегося конфликта натуралистической и «духовной» психологии — «geisteswissenschaftliche Psychologie» — была заложена в исходных позициях нату­ралистической психологии. Ее механистический натурализм, так же как и идеа­лизм психологии духа, не мог возвыситься до мысли о единстве человеческой природы и истории, до той истины, что человек прежде всего природное, есте­ственное существо, но самая природа человека - продукт истории. Поэтому духовное содержание исторического человека было внешне противопоставлено психологии природного человека.

Своеобразную попытку понять развитие форм человеческого сознания как продукт социально-исторического развития сделала французская социологиче­ская школа Э. Дюркгейма.

Тенденция связать психологию с социальными дисциплинами во француз­ской науке не нова. Она идет еще от Огюста Конта. В своей классификации наук Конт, как известно, не отвел особого места психологии. Его отрицательное отношение к психологии как самостоятельной дисциплине было направлено, в основном, против интроспективной метафизической психологии, которую в его время насаждал во Франции В. Кузен. О. Конт противопоставил этой психоло­гии то положение, что психические процессы становятся объектом науки лишь постольку, поскольку мы устанавливаем и определяем их извне, в объективном наблюдении, и вскрываем вне их лежащие причины возникновения и протека­ния. Для реализации своего требования О. Конт не видел другого пути, как расчленить психологию на две дисциплины. Изучение психических функций он относил: 1) к анатомо-физиологии мозга, которая изучает их физиологиче­ские условия, 2) к социологии, которая изучает их характер, взаимосвязи и раз­витие в социальной среде.

Признание социальной обусловленности психологии человека получило зна­чительный отзвук во французской психологической литературе. (Особенно яв­ственно обнаруживаются эти социальные мотивы у одного из крупнейших французских психологов предыдущего поколения — у Т. Рибо.) Представи­тели французской социологической школы и близкие к ней ученые (Э. Дюркгейм, Л. Леви-Брюль, Ш. Блондель, Ж. Пиаже, М. Хальбвакс), а также П. Жане попытались объяснить формы человеческого сознания как продукт обществен­ного развития. В ряде исследований они попытались вскрыть общественно-исторический генезис человеческих форм памяти, мышления, эмоций, развития личности и ее самосознания. Однако проблема социальной обусловленности со­знания не получила и в исследованиях французских психологов удовлетвори­тельного разрешения. В работах, исходящих из социологической концепции Э. Дюркгейма, социальность была понята идеалистически в отрыве от реальных общественных, производственных отношений людей и их отношения к природе; социальное, так же как и все объективное содержание мира, было сведено к общественному сознанию — к идеологии; социальные отношения — к обще­нию в плане сознания.

Эта идеалистически понятая социальность была внешне противопоставлена биологической природе человека. Психическое развитие было поэтому некото­рыми представителями этого направления (Ж. Пиаже) понято как процесс вы­теснения примитивных форм биологически обусловленной психики психикой социализированной. У представителей французской социологической школы социальность сводится к идеологии, идеология же (и коллективные представ­ления) отожествляется с психологией. Общественное бытие превращается в со­циально организованный опыт. Из сферы социального, в котором эти психо­логи ищут объяснения генезиса и развития человеческого сознания, выпадает общественная деятельность человека, практика, в процессе которой в действи­тельности формируется сознание человека. Поэтому действительно адекватного объяснения генезиса и развития сознания у человека и эта психология, рас­сматривающая сознание как продукт общественно-исторического развития, дать не смогла.

Психология, оформившаяся как наука в экспериментальных исследованиях ощущений и затем памяти, была по своим исходным господствующим установ­кам насквозь интеллектуалистична; познавательные процессы занимали в ней центральное место. Это была психология ощущений, восприятий, представлений, идей. Потребности, побуждения, тенденции не играли в ней сколько-нибудь за­метной роли. Она изучала сознание само по себе, вне реальной деятельности и поведения; уже поэтому проблема побуждений не была для нее актуальна. По­скольку эта традиционная классическая психология сознания пыталась объяс­нить поведение, она исходила из перцептивных, интеллектуальных моментов, она упоминала и о тенденциях, но все эти тенденции мыслились как нечто производ­ное от представлений, от идей. Это были тенденции идей, из которых пытались объяснить поведение человека, а не тенденции человека, которыми объяснялось бы течение его идей.

«Люди, — пишет Ф. Энгельс, — привыкли объяснять свои действия из своего мышления, вместо того чтобы объяснять их из своих потребностей (кото­рые при этом, конечно, отражаются в голове, осознаются), и этим путем с тече­нием времени возникло то идеалистическое мировоззрение, которое овладело умами в особенности со времени гибели античного мира».* Это положение Эн­гельса полностью применимо к основному направлению западноевропейской психологической науки XIX в. Интеллектуализм, связанный с пренебрежением к неинтеллектуальной стороне психики, к динамическим движущим силам по­ведения, столкнулся с фактами, которые он оказался не в состоянии охватить и объяснить. Они вскрылись, во-первых, в генетическом плане сравнительной психологии, в которой изучение поведения животных, начиная с Ч. Дарвина, вы­явило значение проблемы инстинктов; с психологии животных эта проблема движущих сил, побуждений или мотивов поведения была распространена на человека. Роль влечений, аффективных тенденций вскрылась, во-вторых, в пато­логическом плане (в исследованиях П. Жане, 3. Фрейда и др.). И опять-таки из области патологии сделаны были выводы и в отношении нормальной психо­логии. В частности, психоанализ показал на обширном клиническом материале, что общая картина психической жизни человека, созданная традиционной школь­ной, насквозь интеллектуализированной психологией, никак не соответствовала действительности. В действительности в психике человека, в мотивах его пове­дения проявляется далеко не только интеллект; в них существенную роль иг­рают влечения, аффективные тенденции, которые часто приходят в острый кон­фликт с сознанием человека и, определяя его поведение, порождают жестокие потрясения.

* Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 439.

В связи с этим на передний план все больше выдвигается новая проблема — побуждений, мотивов, двигателей поведения, и психология начинает искать их не в идеях, а в тенденциях (отчасти Т. Рибо, затем П. Жане), потребностях (Э. Кла-паред, Д. Катц, К. Левин, Дж. Шиманский), влечениях (3. Фрейд, А. Адлер), ин­стинктах и диспозициях (У. Мак-Дугалл, Э. Ч. Толмен и множество других). Выражающаяся в них динамическая направленность признается уже не чем-то производным, а тем основным, из чего психология должна исходить при объяс­нении поведения.

В трактовке этих динамических движущих сил чем дальше, тем больше выде­ляется тенденция, которая с особенной остротой проявляется в таких концепци­ях, как психоанализ 3. Фрейда, «гормическая» психология У. Мак-Дугалла и др., рассматривать движущие силы человеческой деятельности как нечто первично заложенное внутри человека, в его организме, а не формирующееся и раз­вивающееся из его изменяющихся и развивающихся взаимоотношений с миром. Поэтому источники человеческой деятельности, ее мотивы представляются как идущие из темных глубин организма, совершенно иррациональные, бессозна­тельные силы, находящиеся вовсе вне контроля интеллекта: идеи уже будто бы вовсе не могут быть движущей силой поведения людей: это привилегия одних лишь слепых инстинктов.

Роль влечений особенно остро выявил на клиническом материале 3. Фрейд. На их осно­ве он возвел здание психоанализа. <...> Теоретически наряду с основной группой сексуаль­ных влечений признаются еще в качестве второй группы сначала влечения «Я», затем влече­ния смерти. Исходящие из биологических глубин организма силы определяют всю деятель­ность человека; примитивные влечения являются основными ее мотивами. Роль социальных отношений ограничивается чисто негативной функцией вытеснения. Давление социальности, представителем которой внутри личности выступает «Я», осуществляющее социальную «цен­зуру», вытесняет влечения в сферу бессознательного. Вразрез с проходящим через всю пси­хологию от Р. Декарта и Дж. Локка отожествлением психики и сознания Фрейд признает сознание лишь свойством психики, причем свойством, которым она может и не обладать. Психика при этом расчленяется на внешние друг другу сферы — сознательного, бессозна­тельного и подсознательного. Между первыми двумя действуют силы отталкивания; влече­ния вытесняются в бессознательное; вытесненные, они не могут без маскировки проникнуть в сферу сознания, и не сознательное «Я», а «Оно» признается подлинным ядром личности.

Интеллектуализм традиционной психологии нашел концентрированное вы­ражение в самой концепции сознания как предмета психологии. Сознание — это прежде всего знание, познание. Сведение психики к сознанию стирает гра­ницы между психическим переживанием и знанием, между психологическим и идеологическим, философским понятием сознания. Индивидуальное сознание конкретного индивида, которое изучает психология, — это в действительности единство знания и переживания. Традиционная концепция трактовала само пе­реживание как явление сознания; верная своей общей установке, она сводила переживание как реальный психический факт к его самоотражению в сознании. Поэтому традиционное понятие переживания как явления сознания, которым широко пользуется интроспективная психология, выступает в основном позна­вательным, интеллектуальным образованием, между тем как в действительно­сти и в нашем его понимании переживание — это полнокровный психический факт, включающий все стороны психики и выражающий в каком-то преломле­нии полноту индивидуального бытия познающего субъекта, а не только позна­ваемое содержание отражаемого объекта.

На основе такого интеллектуализированного понимания сознания, сводящего психическое к одной из его сторон, попытка восстановить в своих правах реаль­ный психический факт неизбежно приводит к не менее порочному противопо­ставлению психики и сознания и к выключению из психического его познава­тельной, сознательной стороны. Эта точка зрения нашла себе выражение в раз­личных концепциях современной психологии: в психоанализе 3. Фрейда с его учением о бессознательном и сведением психики к темным глубинным влечени­ям, в которых сосредоточивается то, что вытесняется из сознания; в учении А. Бергсона, противопоставляющего связанный с основами жизни бессознатель­ный инстинкт сознательному интеллекту; в утверждениях таких психологов, как А. Валлон, который из того, что психический факт не может быть сведен к фун­кции осознания и исчерпывающе определен в терминах самосознания, заключает, что психика и сознание вообще чуждые друг другу области; сознание, обус­ловленное социальным идеологическим содержанием, на этом основании будто бы вовсе выпадает из сферы психологии.*

* Wallon A. Le probleme biologique de la conscience // G. Dumas (ed.) Nouveau Traite de Psychologie. P., 1930. Т. 1. Во многом по-иному, чем в означенной статье, поставлены основные философские, методологические проблемы психологии в позднейшей работе того же автора — в его вводных установочных статьях к «La vie mentale» в «Encyclopedic Francaise» (т. VII), где дана новая интересная их трактовка.

Все эти противоречия разъедают психологию, вступившую в полосу открыто­го кризиса. Таким образом, конфликты, в которые вовлечена была психология механистическими и идеалистическими установками, а также метафизическим характером господствовавшего в ней мышления, неспособным вскрыть взаимо­связи и взаимопереходы от ощущения к мышлению, от психики к сознанию и т. д., оказались очень многообразными и идущими по разным направлениям.

Наметившаяся уже раньше антитеза целостной психологии и психологии эле­ментов в период кризиса выдвигается очень заостренно. Целостные тенденции становятся все более популярными в зарубежной психологии XX в. Они высту­пают носителями идеалистических идей различных толков и оттенков. Самый принцип целостности получает несколько существенно различных реализаций. Для В. Дильтея и его продолжателей он означает прежде всего целостность личности, которая является активным носителем определенной идеологии. Для бер­линской школы гештальтпсихологии это целостность динамической ситуации и ее формальной структуры. Для лейпцигской школы принцип целостности реа­лизуется не в структурности, а в диффузной комплексности, и его существенней­шим выражением является «народная» целостность, поглощающая личность.

Гештальтпсихология (М. Вертхаймер, В. Кёлер, К. Коффка, К. Левин), выдвинув в каче­стве первого основного принципа принцип целостности, противопоставила его механистиче­скому принципу психологии элементов (Und-Verbindung, по Вертхаймёру). Под «гештальт» представители этого направления разумеют целостное образование, обладающее своеобраз­ным качеством формы, несводимым к свойствам входящих в его состав частей.

Идею целостности гештальтпсихологи первоначально развили в психологии восприятия, в которой они прежде всего попытались и экспериментально ее обосновать. Построенная гештальтпсихологией на основе принципа структурной целостности теория восприятия носит ярко выраженный феноменалистический, формалистский идеалистический характер. Прин­цип целостности, первоначально раскрытый на проблеме восприятия, был затем применен гештальтпсихологами к решению исходных принципиальных проблем, прежде всего психо­физической проблемы. Далее этот принцип был распространен на все остальные проблемы психологии. Применение принципа целостности за пределами психологии восприятия было обусловлено выявлением второго основного принципа гештальтпсихологии, тесно связанного с первым, — принципа динамичности. Согласно этому принципу, течение психических про­цессов определяется динамическими, изменяющимися соотношениями, устанавливающимися в самом процессе, а не зависимыми от него и определяющими его путь механистическими связями. Таким образом, каждый психофизический процесс тоже оказывается замкнутым в себе целым. Следовательно, действия человека представляются как конечная стадия саморе­гулирующегося динамического процесса восприятия ситуации. Поэтому поведение целиком определяется структурой ситуации.

Здесь идеализм теснейшим образом сплетается с механицизмом. Если понимание исход­ной реальной ситуации как «феноменального сенсорного поля», т. е. сведение объективной действительности к восприятию, представляется идеалистическим, то мысль, будто «сенсор­ное поле», т. е. восприятие ситуации в качестве фазы единого саморегулирующегося процес­са, предопределяет действия человека, является сугубо механистической. Она лишь более утонченная и не менее радикально механистическая концепция, чем та, которая заключена в схеме «раздражение—реакция». Действие, с точки зрения этой концепции, не сознательный акт личности, выделяющей себя из ситуации, противопоставляющей себя ей и способной ее преобразовать, а функция от этой ситуации, из которой оно автоматически вытекает.

Вместе с тем принцип динамичности, согласно которому психофизический процесс всеце­ло определяется в своем протекании изменяющимися соотношениями, устанавливающимися в самом этом процессе, фактически означает, что весь опыт понимается как имманентный продукт субъекта. Принцип динамичности, который представители гештальт-теории проти­вопоставляют «машинной теории» рефлекторной концепции, заключает в себе полное отри­цание внешнего опосредования; он упирается в идеализм.

Таким образом, несмотря на заостренную борьбу с частными проявлениями механициз­ма — со сведением целого к механистической сумме частей, гештальтпсихология сама явля­ется механистической концепцией. И в то же время, несмотря на свой «физикализм» и борь­бу с «витализмом», она является феноменалистической, т. е. идеалистической, теорией. Иде­ализм и механицизм в самых утонченных и потому особенно опасных формах сплетены в ней в сложном единстве.

На идеалистической и механистической основе в гештальтпсихологии надстраивается формализм. И чем дальше, тем обнаженнее и заостреннее выступают эти формалистические тенденции, особенно там, где представители гештальтпсихологии пытаются подойти к про­блемам психологии личности и коллектива.

Критика методологических позиций гештальтпсихологии никак не должна исключить признания несомненных их заслуг в области психологического исследования. Гештальтпси­хология сыграла несомненно крупную роль в преодолении атомистических тенденций ассо­циативной психологии. Еще существеннее ее положительная роль в развитии эксперимен­тального исследования, достигшего в работах гештальтпсихологов исключительно высокой степени совершенства. Не подлежит, в частности, сомнению, что исследования В. Кёлера ан­тропоидов знаменуют собой новую веху в области сравнительной психологии, а К. Левин и его сотрудники создали новый тип эксперимента, представляющий исключительной ценности инструмент для изучения психологии человеческого поведения.

Совершенно иной характер носит другое направление целостной психоло­гии, представленное так называемой лейпцигской школой. Гештальтпсихология стоит на позициях феноменализма; при этом для нее характерен все же физи­кализм; это натуралистическая, механистическая теория. Лейпцигская же шко­ла (Ф. Крюгер, И. Фолькельт и др.) исходит из мистического, иррационали-стического идеализма, она ведет свое происхождение от немецкой романтики и религиозной мистики.

Взгляды этой школы носят заостренно идеалистический характер. Психика сводится к чувствоподобному переживанию. Структурной целостности гештальт-теории противопоставляется диффузно-комплексная целостность смутного, не­дифференцированного чувства. На передний план выдвигаются аффективно-эмоциональные моменты и на нет сводятся интеллектуальные. Умалить роль интеллекта, роль знания в сознании — такова основная тенденция этого учения. Она представляет реакцию иррационалистического мистического идеализма против лучших тенденций декарто-локковского понятия сознания как знания. Вожди этой школы возглавили фашистскую психологию, в то время как предста­вители гештальтпсихологии вынуждены были покинуть фашистскую Германию и развернуть свою работу в США.

С механическим атомизмом, укоренившимся в исходных позициях психоло­гии, связано и то, что психология, разложив психику на элементы, вовсе упустила из поля зрения личность как целое. В ходе кризиса эта проблема личности выступила с большой остротой. Эта проблема, в частности, стоит в центре персоналистической психологии В. Штерна.

Стремясь как будто преодолеть сложившийся под влиянием христианской идеологии и укоренившийся благодаря Р. Декарту дуализм психического и фи­зического, души и тела, В. Штерн в своей персоналистической психологии вмес­то признания психофизического единства выдвигает принцип психофизической нейтральности: личность и ее акты не могут быть отнесены ни к психическим, ни к физическим образованиям. Оторванное от конкретной исторической личности человека, это понятие стало у Штерна абстрактной метафизической категорией. Понятие личности распространяется на самые различные ступени развития и перестает быть характерным для какой-нибудь из них. Личностью признается не только общественный человек, но также, с одной стороны, всякий организм, клетка, даже неорганические тела, с другой — народ, мир, бог. Личность опре­деляется формальными внеисторическими категориями целостности и целена­правленности, выявляющимися в самосохранении и самораскрытии. <...>

История развития психологии в СССР

История русской научной психологии

Развитие психологической теории в России, борьба в ней материализма и идеа­лизма приняли особенные формы. Самобытность русской психологической мысли, не только творчески обобщившей достижения мировой психологии, но и создавшей новые пути в общем развитии науки, связана с историей передовой русской общественной мысли, классического философского материализма и пе­редового естествознания.