align=center valign=top>

А. П. Чудинов

Россия в метафорическом зеркале:

когнитивное исследование политической метафоры

(1991—2000)

УДК 408.52

ББК Ш 1

Ч-84

Рецензенты

член-корреспондент РАН, доктор филологических наук, профессор
Ю. Н. Караулов (Институт русского языка РАН)

доктор филологических наук, профессор
Е. С. Кубрякова (Институт языкознания РАН)

	Чудинов А. П.
Ч-84	Россия в метафорическом зеркале: Когнитивное исследование политической метафоры (1991—2000): Монография / Урал. гос. пед. ун-т. — Екатеринбург, 2001. — 238 с.
	ISBN 5-7186-0277-8
	Монография посвящена исследованию закономерностей моделирования образа современной России в зеркале концептуальной метафоры, в котором вне зависимости от чьих-либо симпатий и антипатий достаточно объективно фиксируется подлинная картина национального самосознания, в котором отражаются как традиционные черты народной ментальности, так и все новое, что приносит эпоха революционных преобразований. Создаваемые в политической речи образы дома, родства, болезни, растения, войны и преступности говорят специалисту по политической лингвистике не меньше, чем материалы социологических исследований. Книга ориентирована как на лингвистов и политологов, так и на широкий круг читателей, на всех, кому дороги Россия и русский язык
	УДК 408.52 ББК Ш 1

Настоящая монография подготовлена и издана
при финансовой поддержке
Министерства образования Российской Федерации

(грант ГОО-1.6-491)

ISBN 5-7186-0277-8 © Чудинов А. П., 2001

Оглавление

Введение 6

Глава 1 Теоретические основы исследования современной российской политической метафоры 10

C 1.1. Политическое красноречие современной России как объект лингвистических исследований 11

1.2. Источники и хронологические рамки исследования 21

1.3. Теория регулярной многозначности и когнитивное исследование концептуальной метафоры (контрастивное описание) 28

2 1.4. Методика описания метафорической модели 38

1.5. Функции метафоры в современном отечественном политическом дискурсе 46

1.6. Человек, социум, природа и вещи: понятийные сферы-источники метафорической экспансии 51

Глава 2ЂСубсфера «Человек»
как источник политической метафоры 57

= 2.1. Физиологическая метафора 58

% 2.2. Морбиальная метафора 67

† 2.3. Метафора родства 77

Ґ2.4. Сексуальная метафора 85

Глава 3 ” Субсфера «Социум»
как источник политической метафоры 94

]3.1. Криминальная метафора 94

4 3.2. Милитарная метафора 103

® 3.3. Театральная метафора 113

†3.4. Спортивная и игровая метафоры 121

Глава 4 $( Субсфера «Природа»
как источник политической метафоры 131

b4.1. Зооморфная метафора 132

р 4.2. Фитоморфная метафора 143

Глава 5 m Субсфера «Артефакты»
как источник политической метафоры 152

z 5.1. Метафора дома 152

" 5.2. Метафора механизма 162

Глава 6 Проблемы и перспективы исследования русской политической
метафоры 170

6.1. Проблемы инвентаризации и систематизации метафорических моделей 170

6.2. Политическая метафора в контексте, тексте и дискурсе 180

6.2.1. Политическая метафора и контекст 182

6.2.2. Политическая метафора в тексте 186

6.2.3. Политическая метафора в дискурсе 196

6.3. О степени объективности метафорического зеркала 208

6.4. Перспективы исследования политической метафоры 214

¤Заключение 224

Ё Библиографический список 228

Введение

Величайшие социальные изменения, произошедшие за два последних десятилетия в России, привели к коренному преобразованию социальных отношений в нашем обществе. Политики, ученые, бизнесмены, публицисты — едва ли не каждый гражданин страны — стремятся осмыслить российскую социальную реальность на рубеже тысячелетий. Своего рода неосознанным отражением нового состояния страны стали и изменения в русской речи, и в частности активизация целого ряда моделей метафорического представления современной действительности.

Предлагаемая вниманию читателей книга посвящена исследованию закономерностей метафорического моделирования действительности в современном политическом дискурсе России, то есть, несколько перефразируя Н. Д. Арутюнову, изучению метафорических моделей, погруженных в политическую жизнь России конца ХХ века. Автора интересует прежде всего образ родной страны, отраженный в метафорическом зеркале, где вне зависимости от чьих-либо симпатий и антипатий достаточно объективно фиксируется подлинная картина национального самосознания, где отражаются как традиционные черты народной ментальности, так и все новое, что приносит эпоха наших революционных преобразований.

Феномен современной российской политической метафоры имеет лингвокультурный характер и не может рассматриваться в отрыве от политической и экономической жизни страны, в изоляции от ее традиций и самосознания русского народа. Здесь особенно важен человеческий фактор, учет личности как автора, творца метафоры, так и адресата. Все это определяет мультидисциплинарный характер настоящего исследования, стремление автора учесть все многообразие фактов и данные самых разнообразных научных дисциплин, избрать в качестве теоретической базы своей работы такое научное направление, которое соответствовало бы материалу и задачам исследования и имело бы признанные достижения в избранной для изучения области.

Исследование метафоры стало одним из важнейших направлений современной когнитивной лингвистики, которая в изучении рассматриваемого феномена полностью отказалась от традиционного (идущего еще от Аристотеля) взгляда на метафору как на «сокращенное сравнение», один из способов «украшения» речи или от характерного для генеративистики (Н. Хомский, Л. Н. Мурзин и др.) представления о метафоре как о своего рода взаимодействии двух глубинных (базисных) структур, а также от присущей структурализму ориентации на изучение «собственно языковых» закономерностей метафоризации. Современная когнитивистика (Дж. Лакофф, М. Джонсон,
Н. Д. Арутюнова, А. Н. Баранов, Ю. Н. Караулов, Е. С. Куб­рякова и др.) рассматривает метафору как основную ментальную операцию, как способ познания, структурирования и объяснения мира. Человек не только выражает свои мысли при помощи метафор, но и мыслит метафорами, создает при помощи метафор тот мир, в котором он живет.

Важная идея представляемого исследования — синтез лучших достижений когнитивной теории метафоры и уже традиционной для российской лингвистики теории регулярной многозначности (Ю. Д. Ап­ресян, Д. Н. Шмелев, Н. И. Бахмутова, Л. В. Балашова, Л. А. Новиков, И. А. Стернин, А. П. Чудинов и др.), которая ориентирована на исследование системности вторичных значений у семантически близких слов, а также типов и специфики функционирования моделей, по которым создаются параллельные вторичные значения.

Метафоричность — один из важнейших признаков современной агитационно-политической речи. При исследовании «метафорического моря», бушующего в средствах массовой информации, автор стремился выделить модели, наиболее ярко отражающие современные представления о российской действительности и «языковой вкус эпохи» (выражение В. Г. Костомарова). К сожалению, значительное место пришлось отвести описанию метафорических моделей с исходными понятийными сферами «криминал», «война» и «болезнь», в которых наиболее ярко проявляются характерные для современного политического дискурса векторы опасности, агрессивности и тревожности, а также метафорическим моделям с исходными понятийными сферами «театр», «цирк», «игра», которые связаны с акцентированием несамостоятельности «актеров», противоестественности и «неподлинности» происходящих событий. Иначе говоря, современная Россия в метафорическом зеркале часто предстает как больное общество, проникнутое криминальными отношениями, как нечеловеческий мир, где идет «война всех против всех», где политическая жизнь напоминает театральное представление, а политики — артистов цирка или азартных игроков.

Вместе с тем в монографии анализируются и традиционные для российской политической речи продуктивные метафорические модели с исходными понятийными сферами «мир животных», «мир растений», «дорога», «дом», «спорт», а также относительно малопродуктивные, но достаточно важные для осознания специфики современной политической речи модели с исходными понятийными сферами «механизм», «семья», «секс». Большинство из этих моделей отражают традиционные для русской национальной ментальности представления о родной стране, о межличностных взаимоотношениях и взаимоотношениях человека и общества.

Специальные разделы монографии посвящены исследованию функций политической метафоры, методике выявления и описания метафорических моделей, их классификации, проблемам воздействия на реализацию и развертывание метафорической модели таких факторов, как ближайший контекст, общие свойства текста, политическое событие, политическая эпоха, а также политические взгляды автора соответствующего текста.

Автор стремился проследить за тем, как отражаются в метафорическом зеркале мировосприятие граждан России, их представления о специфике современного этапа экономического и политического развития родной страны, их отношение к властным структурам и оппозиции, к политической деятельности и новым условиям жизни, их реакция на важнейшие события в жизни государства. Хочется верить, что в результате максимального обобщения исследуемых метафорических моделей можно будет выявить ведущие черты своего рода метафорической сверхмодели: Российская действитель­ность к­онца ХХ века — это…

Композиционно основная часть монографии состоит из шести глав. Первая из них представляет собой своего рода теоретическое введение в теорию когнитивного исследования русской политической метафоры. Четыре последующие главы — это последовательное описание четырех важнейших понятийных сфер-источников метафорической экспансии в русском политическом дискурсе (соответствующие сферы можно схематично представить как «Человек и природа», «Человек и общество», «Человек и результаты его труда», «Человек как центр мироздания»). Заключительная глава монографии посвящена теоретическим проблемам и перспективам дальнейшего исследования русской политической метафоры.

При работе над текстом были использованы материалы ряда выполненных под руководством автора дипломных и диссертационных сочинений. Особой благодарности заслуживают А. А. Каслова, Е. В. Колотнина, А. Б. Ряпосова, Ю. Б. Феденева, Т. В. Шитикова.

Материалы исследования неоднократно обсуждались на научных конференциях (Екатеринбург, Москва, Санкт-Петербург и др.) и в беседах с языковедами и политологами Екатеринбурга, что сыграло важную роль в подготовке данной книги. Кристаллизации ряда изложенных в работе положений способствовало участие автора в семинарах Ю. Н. Караулова и Е. С. Кубряковой, проводимых в рамках летней лингвистической школы, организованной при поддержке фонда «Открытое общество» кафедрой современного русского языка Уральского государственного университета в августе 2000 года.

Автор выражает благодарность Министерству образования России за финансирование темы «Метафорическое моделирование российской действительности в агитационно-политическом дискурсе конца ХХ века» в рамках конкурса грантов по фундаментальным исследованиям в области гуманитарных наук (грант — ГОО-1.6-491).

Глава 1

Теоретические основы
исследования современной российской
политической метафоры

Важным предварительным этапом в исследовании закономерностей функционирования современной российской политической метафоры является рассмотрение общего состояния современного российского политического дискурса как исторически развивающегося явления, поскольку «вне широкой историко-культурной перспективы факты развития языка и литературы не получают исчерпывающего объяснения» [Успенский, 1994, с. 333]. Не менее значима характеристика используемого речевого материала и хронологических рамок проводимого исследования. Политическая метафора необычайно динамична, она понятна и действенна только «здесь и сейчас», «on-line», и вместе с тем она согласована «с метафорической структурой основных понятий данной культуры» [Лакофф, Джонсон, 1990, с. 404], имеет национальные корни.

Еще одним необходимым предварительным этапом исследования современной российской политической метафоры является обсуждение теоретической базы для описания метафорического моделирования, изучение научной «биографии» развиваемых в настоящей монографии идей, характеристика методики изучения метафорических моделей и их функций в современном российском политическом дискурсе, определение принципов классификации рассматриваемых моделей.

Современная когнитивная лингвистика считает метафору не тропом, призванным украсить речь и сделать образ более понятным, а формой мышления. В коммуникативной деятельности метафора — важное средство воздействия на интеллект, чувства и волю адресата. Соответственно для ученого анализ метафорических образов — это способ изучения ментальных процессов и постижения индивидуального, группового (партийного, классового и др.) и национального самосознания.

Именно поставленные выше проблемы и решаются в настоящей главе, которую можно рассматривать в качестве своего рода введения в теорию и практику изучения современной политической метафоры как одного из активно развивающихся направлений когнитивной социолингвистики.

C 1.1. Политическое красноречие
современной России как объект
лингвистических исследований

Специфика современного российского политического языка в последние годы активно обсуждается специалистами (В. Н. Базылев,
А. Н. Ба­­ранов, Н. А. Безменова, О. И. Воробьева, О. П. Ермакова,
Е. А. Земская, Е. Г. Казакевич, В. И. Карасик, Ю. Н. Караулов,
В. Г. Кос­то­маров, Л. П. Крысин, Н. А. Купина, П. Б. Паршин, Г. Г. Почепцов, П. Серио, Л. И. Скворцов, Ю. А. Сорокин, Ю. Б. Феденева, А. П. Чудинов, В. Н. Шапошников, В. И. Шаховский, Е. И. Шейгал и др.). В настоящем исследовании политический язык понимается как особая подсистема национального языка, предназначенная для политической коммуникации: для пропаганды тех или иных идей, эмотивного воздействия на граждан страны и побуждения их к политическим действиям, для выработки общественного консенсуса, принятия и обоснования социально-политических решений в условиях множественности точек зрения в обществе [Cр.: Баранов, Казакевич, 1991; Паршин, 1999, Серио, 1999; Шейгал, 2000]. По справедливому замечанию Е. И. Шейгал, главная функция политического языка — борьба за власть [2000, с. 35]. Политический язык отражает существующую политическую реальность, изменяется вместе с ней и одновременно участвует в ее создании и изменении. В нашей стране яркая политическая метафора все чаще становится материальной силой, способной решать судьбы законов, политиков, партий.

Повышенное внимание современных специалистов к исследованиям политической речи связано еще и с тем, что в советский период едва ли не всякое опубликованное исследование по проблемам политической речи было априорно скомпрометировано: в условиях жесткой цензуры и самоцензуры было крайне сложно объективно охарактеризовать особенности речи как коммунистических лидеров (идейная чистота и высокая должность как бы предопределяли их речевое мастерство), так и их политических противников; допускались лишь своего рода «советы» пропагандистам, стремящимся увеличить воздействие своей пропаганды, а также рекомендации журналистам по проблемам «языка и стиля» в средствах массовой коммуникации, а также критический анализ языка «буржуазной» прессы. Положение изменилось только после начала «перестройки», когда гласность сделала возможной публикацию хотя бы сколько-нибудь объективных исследований.

В современной отечественной «политлингвистике» сформировалось несколько относительно автономных, хотя и взаимосвязанных направлений.

При «хронологической» (ориентированной на исследуемый исторический период развития русского политического языка) классификации противопоставляются публикации, посвященные, с одной стороны, «тоталитарному языку» советского периода, а с другой — политической речи постсоветской эпохи (начиная с «перестройки»). Ярким примером может служить монография Н. А. Купиной «Тоталитарный язык: словарь и речевые реакции» [1995], в которой тщательно рассматривается словарь советских идеологем, относящихся к политической, философской, религиозной, этической и художественной сферам, а также языковое сопротивление и языковое противостояние коммунистической идеологии внутри России.

Проблемы «русско-советского языка», его «диалектов» (диссидентского, официального и обывательского) и языкового сопротивления анализируются также в публикациях В. И. Жельвиса [1999],
С. Кордонского [1994], Ю. И. Левина [1998], Б. Ю. Нормана [1994], Е. А. Покровской [2001], Г. Г. Почепцова [1994], Р. И. Розиной [1991], П. Серио [1999], А. П. Чудинова [1997] и ряда других авторов.

Публичный политический дискурс тоталитарного общества характеризовался как ритуальный, в нем существовали освященные традицией правила политической коммуникации: всем фигурантам было известно, кто, что, когда и в какой форме должен сказать. Основная задача публичной ритуальной коммуникации — фиксация своей приверженности правилам и подтверждение своей социальной роли [Баранов, Казакевич, 1991; Безменова, 1989; Игнатьев, 1991; Почепцов, 1994; Феденева, 1998; Шейгал, 2000 и др.]. Политические функционеры и журналисты «советской школы» гордились своим умением «в рамках дозволенного» и со ссылками на классиков марксизма поставить сложнейшую проблему. Представляется, что современная политическая коммуникация часто бывает не менее ритуальной, чем в советские времена, но сейчас изменились ритуальные правила и соответствующие им роли. Современный ритуал — это исполнение ролей «народного заступника», «поборника прав человека», «патриота», «центриста», «ортодоксального коммуниста» и др.

К числу наиболее многоаспектных исследований современного политического языка следует отнести монографию В. Н. Шапошникова «Русская речь 1990-х. Современная Россия в языковом отображении» [1998]. Автор анализирует все уровни языка: фонетику, лексику и фразеологию, грамматику. В специальном разделе, посвященном ключевым словам и концептам, метафорам и символам, отмечается, что «содержательная специфика лингвокультуры заключается в характерных переносах, последующих обобщениях и генерализациях смыслов» [Там же, с. 229], что постоянно сопровождается отрицательной оценкой. Многие подобные образы приходят из криминального жаргона, из профессиональной речи (наезд на губернатора, девальвация обещаний, раскрутка кандидата, финансовая амнистия, шоковая терапия) или заимствуются из других языков (красный пояс, отмывание грязных денег, высокая мода). Изменяется «эмоционально-экспрессивное и функционально-стилистическое содержание многих слов» [Там же, с. 225].

Общетеоретический характер имеет и монография Е. И. Шейгал [2000]. В этой книге дано определение основных понятий политической лингвистики, представлена общая характеристика политического языка и политического дискурса, рассмотрены вопросы категоризации мира политики в знаках политического дискурса и интенциональные характеристики политического дискурса, проанализирован ряд политических жанров. Автор приходит к выводу, что в политическом дискурсе обнаруживается «примат ценностей над фактами, преобладание воздействия и оценки над информированием, эмоционального над рациональным [2000, с. 46]. Характерными признаками языка политики, по мнению исследователя, являются смысловая неопределенность (политики часто избегают высказывать свои мнения в максимально обобщенном виде), фантомность (многие знаки политического языка не имеют реального денотата), фидеистичность (иррациональность, опора на подсознание), эзотеричность (подлинный смысл многих политических высказываний понятен только избранным), дистанцированность и театральность. Политическая коммуникация преимущественно институциональна: общение происходит не между конкретными Иваном Петровичем и Иваном Сидоровичем, а между представителем одного социального института (правительства, парламента, общественной организации, муниципалитета и т. п.) и представителем другого социального института или «гражданином», «избирателем».

Каждый новый поворот в историческом развитии государства приводит к языковой «перестройке», создает свой лексико-фразео­логический тезаурус, включающий также концептуальные метафоры и символы. Поэтому вполне закономерно множество исследований по проблемам политического лексикона постсоветского периода. Прежде всего это словари, фиксирующие новые явления в русской лексико-фразеологической системе второй половины 80-х и 90-х годов: «Словарь перестройки», подготовленный под руководством В. И. Максимова [1992], «Словарь новых значений и слов языка газеты» С. В. Молокова и В. Н. Киселева [1996], «Словарь перифраз русского языка (на материале газетной публицистики)» А. Б. Новикова [1999] и др.

Лексико-фразеологические инновации в политической речи последних лет многоаспектно проанализированы в публикациях
О. И. Во­робьевой [2000], О. П. Ермаковой [1996], Е. А. Земской [1997], В. Г. Кос­томарова [1991; 1999], Н. В. Черниковой [2000], В. Н. Шапошникова [1998] и ряда других лингвистов.

Легко заметить, что в современной отечественной политлингвистике наблюдается тенденция, прямо противоположная «агиографической» традиции советской эпохи. Многие авторы тщательно фиксируют всевозможные реальные и мнимые недостатки в речи российских политиков и журналистов, справедливо демонстрируя, что отечественная политическая элита по своему риторическому мастерству еще очень далека от Демосфена и Цицерона, что прямой телеэфир слишком безжалостен и что напрасно в некоторых газетах сократили должности литературного редактора и корректора.

Как известно, речевое творчество современных политиков и журналистов — едва ли не основной источник беспокойства лингвистических пуристов, ибо подобное творчество вызывает тревогу и у общества в целом. Подборки «перлов» политического слога стали в последние годы едва ли не постоянной рубрикой многих авторитетных средств массовой информации («Литературная газета», «Аргументы и факты», «Итого», «Комсомольская правда» и др.), речевые ошибки политиков и журналистов нередко становятся предметом тщательного разбора профессиональных филологов. Показательно, что значительное место среди названных ошибок занимают неуместные метафорические образы.

Среди лучших публикаций рассматриваемого типа можно назвать книгу М. В. Горбаневского, Ю. Н. Караулова и В. М. Шаклеина «Не говори шершавым языком» [1999], в которой проанализированы наиболее типичные нарушения норм русской литературной речи в электронных и печатных средствах массовой информации. Как справедливо отмечает редактор указанного издания Ю. А. Бельчиков, задача таких публикаций — это вовсе не фиксация ошибок конкретного автора: «принципиально важно, проводя систематические наблюдения над языковой жизнью современного общества, стремиться выявить тенденции в использовании языковых средств, в их функционировании в повседневной речевой коммуникации, в различных ее сферах, «участках» — социокультурных, функционально-стилистических, жанрово-тематических» [Там же, с. 3]. Конкретные примеры коммуникативных неудач и их теоретическое осмысление, рекомендации по предупреждению ошибок широко представлены и в ряде других публикаций [Агеенко, 1996; Баранов, Казакевич, 1991; Виноградов, 1993; Культура парламентской речи, 1994 и др.]. Вместе с тем заслуживает несомненного внимания позиция специалистов, которые подчеркивают, что современный русский язык находится в состоянии динамичного развития, а многочисленные ошибки конкретных политиков и журналистов могут служить свидетельством низкой речевой культуры лишь отдельных носителей русского языка [Земская, 1996].

Политический дискурс российского общества в последнее десятилетие ХХ века отличается кардинальным обновлением содержания и формы коммуникативной деятельности, стремлением к индивидуальному («фирменному») стилю, экспрессивностью, а также яркостью, граничащей с карнавальностью; раскрепощенностью, граничащей с вседозволенностью и политическим хамством. Специфику этого дискурса в значительной степени определяют и характерные для социального сознания концептуальные векторы тревожности, подозрительности, неверия и агрессивности, ощущение «неправильности» существующего положения дел и отсутствия надежных идеологических ориентиров, «национальной идеи», объединяющей общество. Как это часто бывает в революционные эпохи, общественное сознание чрезвычайно быстро наполняется необъяснимым доверием не только к некоторым политическим лидерам и партиям, но и даже к некоторым политическим терминам и метафорам, однако столь же стремительно и утрачивает иллюзии.

По справедливому замечанию Л. П. Крысина, для русского литературного языка конца ХХ века особенно характерны два явления: интенсификация процессов заимствования иностранных слов и «сильнейшее влияние жаргонной и просторечной языковой среды [2000, с. 30]. О. И. Воробьева [2000] выделяет «стилисти­ческое снижение» в качестве основной тенденции современной политической речи. Активное использование в современной политической речи просторечных и жаргонных слов видят и многие другие исследователи.

Многие специалисты (М. Р. Желтухина, О. С. Иссерс, Н. А. Купина, Л. М. Майданова, А. А. Романов, В. И. Шаховский, Е. И. Шейгал и др.) отмечают повышенную агрессивность современной политической речи, активное использование конфронтационных стратегий и тактик речевого поведения (угрозы, игнорирование, дискредитация, ложь, наклеивание ярлыков, оскорбления и др.). Так, по наблюдениям В. Н. Шапошникова, «в речи многих верховных, официальных и политических лиц (легко назвать любые примеры: Б. Ельцин, А. Чубайс, А. Руцкой, Ю. Батурин, Е. Гайдар) встречаются такие оскорбительные выражения, как недоумки, популисты, спекулянты, политическая паранойя, бредовые прожекты… не говоря о таких “мелочах”, как бред, чушь» [Шапошников, 1998, с. 157]. В публикациях В. И. Жельвиса [1997;1999] рассмотрены многочисленные примеры использования бранных выражений (в том числе с использованием метафоры) в современной агитационно-политической речи. Разнообразные виды речевой агрессии в средствах массовой коммуникации проанализированы Л. М. Майдановой и ее соавторами в книге «Речевая агрессия и гуманизация общения в СМИ» [1997]. Специфика современных политических лозунгов и особенно проявление в них разнообразных видов речевой агрессии детально исследованы А. Н. Барановым [1993], Д. Б. Гудковым [1999],
Л. В. Ениной [1998] и Е. И. Шейгал [2000].

Значительный интерес представляют публикации, подготовленные с использованием методик политической психолингвистики, во многом заимствованных из психопоэтики. Так, Ю. А. Сорокин [1999] ставит перед собой задачу реконструировать психопортрет Григория Явлинского, в статье В. Н. Базылева по специальной методике исследуются речевые автопортреты Бориса Немцова, Александра Кор­жакова, Егора Гайдара, Валерии Новодворской, Александра Лебедя. Языковеды стремятся также охарактеризовать роль идиостиля в формировании харизматического восприятия политика [Булгакова, Захаренко, Красных, 1999).

В работе Н. А. Купиной выделены пять используемых в современных избирательных кампаниях жанров влияния на адресата: протеста, поддержки, рационально-аналитические и аналитико-статистические, юмористические и виртуально ориентированные низкие жанры. Автор отмечает и типичные для выделенных жанров метафорические образы: в частности, в жанре поддержки активно используется «семейная» метафора — образы «отца родного», «благодарного сына», «единой семьи» [Купина, 2000, c. 223]. На широкую распространенность метафорических номинаций в публицистике постсоветского периода указывают В. Г. Костомаров [1998] и целый ряд других авторов [Булыгина, 1999; Кокорина, 1996; Крючкова, 1991; Чепкина, 2000; Шапошников, 1998; Шейгал, 1999 и др.]. Метафора рассматривается как одно из средств непрямой коммуникации, оценочности и намеренной смысловой неопределенности политических высказываний [Базылев, 1999; Дементьев, 2000; Шейгал, 2000 и др.].

Для настоящего исследования особенно значимыми оказались публикации, непосредственно посвященные систематизации политической метафоры постсоветской России. Важное место в этом отношении занимают публикации А. Н. Баранова и Ю. Н. Караулова и особенно рассмотрение проблем выделения и представления метафорических моделей во вводных разделах словаря «Русская политическая метафора» [1991] и «Словаря русских политических метафор» [1994], в которых дано определение метафорической модели, выделены ее структурные части, охарактеризованы языковые способы оживления метафоры, ее функции в политических текстах и др. Сами указанные словари являются блестящим образцом конкретного описания метафорических моделей.

В диссертации Ю. Б. Феденевой [1997], выполненной под руководством автора настоящей монографии, и в ее последующих публикациях [1999; 2000] дана характеристика ведущих моделей метафорического представления современной политической реальности. В агитационных текстах политические реалии метафорически представляются то как «живой организм», то как некий «механизм», то как «растение» или «животное», как находящийся в пути человек (или транспортное средство) и т. п. Автор подробно рассматривает воздействие крупнейших политических событий в России первой половины 90-х годов ХХ века (референдум, путч, выборы) на употребительность и особенности реализации указанных выше моделей. Новая политическая реальность (а, возможно, и своего рода «мода») рождает новые фреймы и слоты известных моделей, определяет повышение или понижение частотности метафорических словоупотреблений, соответствующих той или иной модели.

Ряд публикаций характеризует отдельные метафорические модели, активные в политическом дискурсе современной России. Так, в посвященной концепту «Деньги» статье Е. Ю. Булыгиной [1999] рассматриваются, помимо прочего, относящиеся к финансовой сфере метафорические наименования в современных публицистических текстах; Н. В. Багичева [2000] анализирует метафору родства; Е. В. Колотнина [2000; 2001] — образные словоупотребления с исходными понятийными сферами «Больной — здоровый» и «Царство животных»; А. Б. Ряпосова [2001] — метафорические модели, имеющие источником военную сферу. Ориентационные (левый — правый) и цветовые политические метафоры (красный, коричневый, зеленый и др.) исследует Е. И. Шейгал [1999]. В работе О. П. Ермаковой [2000] охарактеризованы тематические группы метафор «Война», «Дом», «Дорога», «Болезнь», «Животные».

В монографии Н. А. Кузьминой [1999] предлагается детальное описание метафорической модели «жизнь — это театр», традиционно широко представленной в художественных текстах и активно используемой в современных публицистических текстах. Автор выделяет такие компоненты модели, как тип театра (драматический, кукольный, абсурда, масок, пантомимы и др.), жанр представления (драма, трагедия, мыльная опера, сериал, шоу, спектакль и др.), элементы представления (акт, действие, увертюра, антракт, пролог, эпилог, выход на бис и др.), «люди театра» (автор, сценарист, режиссер, кукловод, дирижер, актеры, труппа, массовка, статисты, хор, примадонна, комик, суфлер, клакеры и др.), театральный реквизит (парик, костюм, декорации, занавес, грим, маски), части театра (сцена, авансцена, рампа, кулисы, галерка, партер, ложи, подмостки и др.). Анализ рассматриваемой модели показывает, что в ней подчеркиваются типовые смыслы «фальшь», «двуличие», «несамостоятельность» многих политических деятелей, что эта модель практически всегда несет негативную оценку. Эта же метафорическая модель подробно рассматривается в монографии Е. И. Шейгал [2000].

В монографии Л. В. Балашовой на широком историческом фоне представлен ряд моделей социальной метафорики. Автор отмечает активность моделирования социальных отношений по аналогии с родственными связями и по аналогии с противопоставлением «своего» и «чужого», моделирование иерархических отношений по аналогии с ролями «старшего и младшего» члена семьи, а также развитие модели имущественных отношений (например, приобретение или утрата покоя). Автор делает важный вывод о том, что «характерная особенность именно социальной макромодели — тенденция к постоянной оценочной характеристике именуемых явлений» [1998, с. 193].

Разумеется, представленный обзор не является полным, но он отражает тот интерес, который проявляется в современной лингвистике к политической речи, и ту боль, которую испытывают люди, наблюдая за пренебрежением к нормам русского литературного языка, за все более широким распространением в русской политической речи концептуальных векторов тревожности, агрессивности и неискренности.

В наиболее общем виде каждое конкретное современное исследование в области отечественной политической лингвистики можно охарактеризовать с использованием следующей системы не всегда эксплицитно выраженных противопоставлений:

1. хронологические рамки исследования: советская или постсоветская эпоха;
2. анализ с позиций соответствия норме (обычно критический, с призывами к борьбе с «порчей русского языка») — изучение и описание новых явлений без их оценки;
3. изучение новых явлений в языке (в том числе в лексике, фонетике, грамматике) — исследование текста и дискурса (в том числе коммуникативных стратегий и тактик, проявлений речевой агрессии и др.);
4. изучение изменений в языке — исследование идиостилей отдельных носителей языка, политических направлений, партий и т. п.;
5. использование методов психолингвистики, когнитивистики, структурализма и др.

Представленное в настоящей монографии исследование относится к числу выполненных на постсоветском материале, описательных (автор искренне считает, что современный русский язык динамично развивается), ориентированных на учет дискурса, осуществленных в рамках когнитивистики, не ориентированных на анализ отдельных идиостилей.

1.2. Источники и хронологические
рамки исследования

Главный источник материала для настоящего исследования — метафорическое словоупотребление, зафиксированное в современных российских средствах массовой информации. В используемой автором картотеке «Современная русская политическая метафора» (более 40 тысяч контекстов) отражены материалы ряда центральных и региональных (уральских) электронных и (преимущественно) печатных средств массовой информации, а также распространяемых политическими партиями, движениями и отдельными участниками политической жизни листовок и справочных материалов. Использовались также созданные (часто при участии соавторов-профессионалов) некоторыми известными современными политическими деятелями (Б. Н. Ельцин, В. В. Жириновский, А. В. Коржаков, А. И. Лебедь, Б. Е. Немцов, А. А. Собчак и др.) публицистические книги (часто мемуарного характера).

При отборе материала некоторое предпочтение отдавалось наиболее высокотиражным изданиям («Аргументы и факты», «Известия», «Комсомольская правда», «Московский комсомолец», «Советская Россия», «Труд»), а также популярным в Свердловской области газетам «Уральский рабочий», «Вечерний Екатеринбург», «На смену!»). Вместе с тем в картотеке отражены издания, отличающиеся различной (и правой, и левой, и центристской) политической ориентацией, в том числе экстремистской («Завтра», «Не дай Бог!», «Лимонка», «Искра уральская» и т. п.). Использовались только средства массовой информации, ориентированные на широкий круг читателей, поэтому за пределами выборки остались материалы научных и узкопрофессиональных изданий.

Все исследуемые тексты отличались агитационно-политической направленностью, то есть не рассматривались материалы по конкретным вопросам организации хозяйства, информация по литературе и искусству, рекламе и т. п. Специфической чертой агитационно-политических текстов является их общая коммуникативная установка на то, чтобы увлечь, заинтересовать, убедить адресата, повести его за собой. Как известно, авторами большинства публикаций в современной прессе являются профессиональные журналисты, которые, по наблюдениям Е. И. Шейгал, выполняют роль «медиатора — посредника между политиками и народом» [2000, с. 62], выступая как ретрансляторы высказываний политиков, как комментаторы и аналитики политических событий. Вместе с тем многие рассмотренные тексты подписаны известными политиками, деятелями культуры, учеными, руководителями предприятий, бизнесменами, а также «рядовыми гражданами»: рабочими, крестьянами, инженерами, учителями и т. п. Еще более широким является круг потенциальных читателей указанных текстов. Все это позволяет сделать вывод о том, что предлагаемые нами материалы отражают речемыслительную деятельность самых широких слоев общества (с учетом коммуникативных ролей и адресата, и адресанта).

Политический язык (политический дискурс) во многих случаях пересекается с дискурсом научным, юридическим, художественным, бытовым и особенно публицистическим. В монографии Е. И. Шейгал [2000] отношения между политическим дискурсом и дискурсом масс-медиа представлены как шкала, начальные элементы которой максимально приближаются к дискурсу масс-медиа, а конечные относятся к собственно политическому. Исследователь выделяет на этой шкале следующие жанры: памфлет, фельетон — проблемная аналитическая статья, написанная журналистом — колонка комментатора — передовая статья — репортаж (со съезда, митинга и т. п.) — информационная заметка — интервью с политиком — полемика (теледебаты, дискуссия в прессе) — политический документ (указ президента, текст закона, коммюнике) — проблемная аналитическая статья (написанная политиком) — публичная речь политика.

Материалом для нашего исследования послужили тексты всех указанных жанров, за исключением текстов законов, указов президента и коммюнике, которые обладают признаками прежде всего официально-деловой юридической речи. За рамками исследования остались также научные тексты (монографии, учебники по политологии и т. п.) и литературные произведения (или произведения, хотя бы претендующие на художественность).

В процессе создания картотеки совмещались методики целенаправленной и сплошной выборки. Последняя оказалась необхо­димой прежде всего при выявлении типов метафоры, используемой в современных средствах массовой информации, при определении частотности и продуктивности различных метафо­рических моделей. Вместе с тем опыт показал, что в исследо­вании конкретных метафорических моделей более широко должна применяться целенаправленная выборка. Дело в том, что некоторые метафорические словоупотребления настолько распространены, что вполне могут быть проанализированы на материале ограниченной по объему выборки, а для выявления специфики других (встречаю­щихся относительно редко) метафорических словоупотреблений необходимо изучение значительно большего корпуса текстов. Следует отметить, что даже при сплошной выборке во внимание не принимались объявления, тексты с рекламой товаров и услуг, статьи, репортажи и заметки, посвященные зарубежным проблемам и (или) написанные иностранными авторами, материалы, в которых рассматривались события прошлых эпох или давались прогнозы на отдаленное будущее, а также некоторые публикации, которые расценивались как совершенно аполитичные.

Чтобы не загромождать текст многочисленными повторами и необязательной информацией, в настоящей монографии при цитировании тех или иных фраз с метафорическим словоупотреблением в качестве иллюстрации соответствующих положений и выводов обычно указывается только автор публикации. Зафиксированные при отборе материала название текста, название органа массовой информации и дата публикации приводятся лишь в самых необходимых случаях.

Хронологические рамки для отбора материала ограничены последним десятилетием ХХ века, которое в политической жизни России в основном приходится на период президентства Б. Н. Ельцина. Если использовать терминологию когнитивной лингвистики, то в этом периоде можно выделить «прототипические» и «непрототипические» отрезки, то есть центр и периферию.

Центральный отрезок, наиболее полно отражающий сущность периода, начинается с путча (август 1991), повлекшего распад Советского Союза и превращение России в суверенное государство (01.01.92) и заканчивается досрочным добровольным уходом
Б. Н. Ельцина с поста президента (31.12.99). К менее показательному периоду можно отнести время после избрания Б. Н. Ельцина на должность Президента Российской Федерации (июнь 1991 года), а возможно, и период работы будущего президента Председателем Верховного Совета России (с 1989 года), когда Россия была самой крупной, но все-таки лишь частью Советского Союза. Второй отрезок, условно включаемый в рассматриваемый период, — это начало 2000 года, своего рода «междуцарствие», то есть время, пока еще не был избран новый президент (март 2000) или даже пока не произошло официальное вступление В. В. Путина в должность.

Политический язык в отличие от политической власти не может измениться в один точно назначенный день. Политический язык эпохи Б. Н. Ельцина начал зарождаться в период «перестройки» (эпохи М. С. Горбачева) и, разумеется, не исчез бесследно в новогоднюю ночь 2000 года и даже в день инаугурации следующего президента. Это в полной мере относится и к системе базисных метафор, которая обычно преобразуется медленнее, чем прямые номинации.

В настоящем исследовании политический язык ельцинского периода сопоставляется с политическим языком периода «перестройки» (1985—1993), эпохи застоя (1964—1985), периода волюнтаризма (1953—1964), времен культа личности (1929—1953) и первых лет советской власти (1917—1929). Большинство из названных периодов хронологически совпадает со временем полновластия политического лидера страны (В. И. Ленин, И. В. Сталин, Н. С. Хрущев, Л. И. Бреж­нев, М. С. Горбачев) и последующего «междуцарствия». Названия каждого периода имеют эмотивные синонимы, отражающие различные политические и личные взгляды лидера на сущность соответствующего этапа развития государства: так, И. В. Сталин считал, что он живет в эпоху построения социализма, а его политические противники говорили о тоталитарном обществе; Н. С. Хрущев провозгласил эпоху построения коммунизма, но его непосредственные преемники назвали ее периодом волюнтаризма, а либералы — «оттепелью».

Далеко не все рассмотренные в настоящем исследовании примеры можно считать подлинными «жемчужинами» политического красноречия: вполне естественно, что некоторым авторам отказывает «чувство меры», некоторые метафорические образы производят впечатление надуманных, в них можно усмотреть стремление к «красивости», а также смысловую непроясненность или двусмысленность, механическое нагромождение образов без их внутренней взаимосвязи. Например, Валерия Новодворская, стремясь войти в образ Геннадия Зюганова, сначала представляет его (точнее, себя) скорпионом:

• Просыпаюсь я утром и чувствую, что у меня отрос хвост с ядовитым жалом и много ножек. То есть просыпаюсь я жутким необъяснимым существом. Скорпионом. И от этого я мучаюсь, потому что скорпиону трудно повеситься. А повеситься мне обязательно нужно, поскольку я — Зюганов (В. Новодворская. Зюганов — дуршлаг русской революции // Не дай Бог! 1996. 4 мая).

При дальнейшем развертывании образа агрессивный среднеазиатский скорпион превращается в растягивающего паутину для мух паучка:

• Зюганов — хитренький, жирненький паучок, который подбирается к жертве не сразу, а ждет, когда она окончательно запутается и затихнет, чтобы спокойнее можно было пить из нее кровь. Он всегда выжидал и трусил (Там же).

Развертывание текста продолжается с использованием наименования кухонной утвари (дуршлага), образа неотесанного бревна — единственного материала, который остался для вытесывания «коммунистических бойцов», и опять же паучка, который и обрабатывает бревна. Ср.:

• Теперь, когда все улеглось и затихло, он [Зюганов] начал строить свою КПРФ из подручного материала. Ну, вы знаете, каким бывает подручный материал — неотесанные бревна. И за этими деревяшками он сейчас и прячется, паучок с психологией дуршлага. Это именно дуршлаг. Потому что Зюганов просеивает через себя историю и остается одна только дрянь (Там же).

Продолжается нагромождение метафорических образов: сон, переселение душ, самоубийство — раскаяние, ядовитое жало и множество ног, выпитая кровь, коварство, повешение, трусость, люди-бревна и дуршлаг как способ познания истории. Подобные метафоры соответствуют скорее жанру романа ужасов, чем стилю заочной дискуссии с политическим оппонентом. Однако каковы времена — таковы и нравы. Все рассматриваемые в данной монографии тексты анализируются именно в том виде, в каком они были представлены в средствах массовой информации.

Автор настоящей монографии не считал возможным брать на себя функции упраздненной в России политической цензуры, а поэтому в исследуемых текстах отражаются политические взгляды и правых, и левых, и центристов, политические пристрастия как коммунистов, так и сторонников рыночной экономики, как национал-патриотов, так и демократов-западников. Некоторые рассматриваемые тексты с достаточными основаниями могут быть оценены как клеветнические, призывающие к неконституционному свержению существующего строя, пропагандирующие классовую, религиозную и национальную ненависть. Ср.:

• Лидеры экстремал-коммунистов призвали снова подняться на бой с преступным оккупационным режимом Бени Ельцина (Ю. Черняга. Большевистское меньшинство // Коммерсант. 1999. 5 мая); Я вас, жидов, с собой на тот свет минимум десять человек по списку возьму
  (А. Макашов. Интервью // Сегодня. 1998. 7 окт.); Гайдар с Чубайсом нажили состояния на несчастьях ограбленных стариков (Н. Ильин. Народ не обмануть // Искра Уральская. 1996. 17 мая).

Подобные номинации, разумеется, выходят за рамки «джентльменских» дискуссий. Давать правовую оценку таким выражениям — дело суда и прокуратуры, а лингвист может лишь посетовать на недостаток политической и речевой культуры в современной России и выразить надежду, что языковеды нового поколения будут работать с более «изящным» материалом. Но времена не выбирают.

Автор допускает, что некоторые рассмотренные в настоящей монографии высказывания не должны были бы тиражироваться в средствах массовой информации по причине их несоответствия нравственным нормам общества. Вице-премьер Валентина Матвиенко рассказывала, что она полгода пыталась отучить одного из высших чиновников от использования грубо-просторечной лексики на заседаниях правительства (Комсомольская правда. 2000. 24 нояб.), но добилась весьма скромных успехов. Многочисленные факты использования чрезвычайно грубой лексики в средствах массовой информации приводятся в статье В. И. Жельвиса [1998] и в книге М. В. Горбаневского, Ю. Н. Караулова и В. М. Шаклеина [1999]. Ср.:

• На же тебе, падла, социализм! У народа достаточно дерьма накопилось (М. Леонтьев. На самом деле // TV-центр. 1998. 31 окт.); А рабочему человеку трудно по одномандатному округу переговорить всех этих юристов, артистов, экономистов. Я вот вижу, как они красиво говорят, но ни хера не делают (С. Мостовщиков // Московские новости. 1999. март); Говорят, политика — грязное дело, политика — говно и политики тоже. Но политики разные. Одних, когда опускают в говно, они, чтобы выжить, начинают походить на массу, которая вокруг, растворяются. Другие отбрыкиваются — хотя оно все равно липнет (Б. Немцов. Интервью // Коммерсант-Власть. 1998. 17 нояб.).

К сожалению, подобные образы активно используются современными политиками и журналистами и поэтому не могли остаться за рамками настоящего исследования. Конечно, можно было бы попытаться ограничиться более пристойными метафорами, но тогда материал пришлось бы извлекать исключительно из пасхальных бесед послушниц Новодевичьего женского монастыря.

В последние годы нередко приходится слышать горестные стенания о деградации русского языка, который нуждается в защите от неких темных сил непатриотической внешности, которые наводят порчу на русский язык, стремясь тем самым навредить русской культуре и России в целом. Чтобы противостоять навьим чарам, предлагается объединиться «всем патриотическим миром» и создать специальную науку, призванную защищать русский язык (что-то вроде лингвистической милиции).

Подобная активность не имеет серьезных причин. Приводимые «лингвоэкологами» факты говорят, разумеется, не о порче русского языка, а о низкой речевой культуре его носителей (к их числу иногда относятся и известные журналисты, и политики). Сам же русский язык находится в состоянии динамичного развития, интенсивность которого соотносима с интенсивностью социальных изменений. Кроме того, нет уверенности в том, что предлагаемые «лингвоэкологами» для спасения русского языка лекарства действительно окажутся полезными: опытные врачи знают, что пичканье практически здорового человека разнообразными снадобьями может принести вред пациенту. Язык — это саморегулирующаяся система: нет сомнений в том, что в новом веке русский язык, отбросив все случайное, наносное и сиюминутное, станет еще богаче. Вполне возможно, что отвергаемые многими инновации будут признаны обществом и это будет способствовать оптимальному отражению новых явлений в жизни страны.

1.3. Теория регулярной многозначности
и когнитивное исследование
концептуальной метафоры
(контрастивное описание)

Феномен метафоры уже более двух тысячелетий продолжает находиться в центре внимания языковедов, имеется немало исследований, специально рассматривающих однотипные вторичные значения. Однако в этой области по-прежнему остается множество «белых пятен» и дискуссионных проблем.

Нетрудно заметить, что существует множество терминов для обозначения метафорических моделей, которые образно представляют ту или иную денотативную (понятийную) сферу. При этом используется лексика, относящаяся в первичном значении к совсем иной сфере (концепты, принадлежащие к иной понятийной сфере). Для обозначения такого моделирования (и ряда близких явлений) специалисты используют термины «архетип» или «метафорический архетип» [Панченко, Смирнов, 1976; Юнг, 1987], «концептуальная метафора», «базисная метафора» [Лакофф, Джонсон, 1990], «ментальная модель» [Джонсон-Лэрд, 1983], «метафорическая модель» [Баранов, Караулов, 1991], «образ-схема» [Лакофф, 1988], «парадигма образов» [Павлович, 1995], «поэтическая формула» [Кузьмина, 1999], «образ» [Илюхина, 1998], «модель регулярной многозначности» [Шмелев, 1964; 1973; Апресян, 1974; Чудинов, 1988], «метафорическое поле» [Скляревская, 1993] и др. Все эти термины имеют различную внутреннюю форму, которая акцентирует собственно лингвистический, общефилологический, психологический или когнитивный аспекты рассматриваемого явления, отражают традиции различных научных школ и направлений.

Едва ли не каждое новое направление в лингвистике предлагает свое понимание сущности и свои представления о функциях метафоры, свои методики изучения отдельных метафор, типов метафор и метафорических моделей. Для лингвистической науки конца ХХ века особенно значимыми оказались представления о концептуальной метафоре (метафорической модели) как о средстве познания и объяснения действительности.

Теоретической основой предлагаемого ниже описания закономерностей метафорического моделирования действительности стали два научных направления: теория регулярной многозначности, разрабатываемая отечественными языковедами в рамках структурно-се­ман­тического описания языка (Ю. Д. Апресян, Д. Н. Шмелев, Н. В. Ба­гичева, Л. В. Балашова, Н. И. Бахмутова, Л. А. Новиков, И. А. Стер­нин, А. П. Чудинов и др.), и теория концептуальной метафоры, возникшая в США как направление когнитивной лингвистики
(Дж. Лакофф, М. Джонсон и др.) и успешно развиваемая в России. В настоящей работе автор стремился использовать все лучшее, что создано представителями каждого из названных лингвистических направлений — совершенно различных по исходным теоретическим предпосылкам и в то же время удивительно близких по методике и некоторым конкретным результатам исследования речевой деятельности.

Истоки современной теории регулярной многозначности можно обнаружить в истории нескольких областей научного знания.

Во-первых, в психологических исследованиях поэтического творчества: так, К. Г. Юнг относил рассматриваемые им «архетипы» к сфере коллективного бессознательного, где откладывается совокупный, миллионы раз повторяющийся опыт человечества; эти архетипы сохраняются тысячелетиями и вместе с тем постоянно обновляются: например, «вместо Зевесова орла или птицы Рок выступает самолет, вместо сравнения с драконом — железнодорожная катастрофа, вместо хтонической матери — толстая торговка овощами» [1979, с. 187].

Во-вторых, теория регулярной многозначности восходит и к наблюдениям над параллельными семантическими процессами в истории языка (Ш. Балли, Ж. Вандриес, В. Вундт, М. Бреаль, Ф. И. Буслаев, М. М. Покровский, А. А. Потебня и др.).

В-третьих, большую роль в возникновении рассматриваемого направления сыграли исследования по системности лексики и лексико-семантическим группам слов, в ходе которых были обнаружены многочисленные факты однотипности вторичных значений (У. Вейн­рейх, С. Креш, Дж. Лайонз, С. Ульманн, Л. М. Васильев, Э. В. Куз­нецова, А. А. Уфимцева, Д. Н. Шмелев и др.).

В-четвертых, для теории регулярной многозначности оказались очень важными идеи А. Н. Веселовского, который стремился выявить истоки «вековых метафор» и определить, почему они воспроизводимы в новых условиях, в чем причины их «емкости по отношению к новым спросам чувства, подготовленного широкими образовательными и общественными течениями» [1989, с. 153], а также дальнейшее развитие этих идей в трудах В. В. Виноградова, Г. О. Винокура, А. И. Ефимова, А. Д. Григорьевой, В. П. Гри­горьева, Н. Н. Ивановой, Н. А. Кузьминой, Б. А. Ларина, Л. В. Щербы и др. Несомненную роль в возникновении учения о регулярной многозначности сыграли и исследования по регулярности словообразовательных процессов (Г. О. Винокур, Е. А. Земская, Е. С. Кубрякова, В. В. Лопатин,
И. С. Улуханов и др.).

Термин «модель» при описании регулярной многозначности впервые употребил Д. Н. Шмелев, который писал о распространенности «контекстно обусловленных метонимических замен, опирающихся на определенную более или менее устойчивую семантическую модель» [1964, с. 64].

Далее исследователь говорит о необходимости вхождения слов в одно семантическое объединение как обязательном условии развития параллелизма семантических структур, разграничивает регулярные, относительно регулярные и нерегулярные вторичные значения, рассматривает вопрос о продуктивности метонимических и метафорических переносов. При описании однотипных семантических преобразований в конкретных группах лексики Д. Н. Шмелев впервые демонстрирует принципы, методы и приемы исследования регулярной многозначности.

В исследованиях Ю. Д. Апресяна [1971; 1974] предпринята попытка определить состав ведущих моделей многозначности для русских существительных, прилагательных и глаголов, создать своего рода перечень моделей с указанием степени их продуктивности и регулярности. Ю. Д. Апресян впервые ставит вопрос о критериях квалификации параллельных вторичных значений в качестве регулярной многозначности.

В дальнейшем была существенно усовершенствована методика описания регулярной многозначности, предложена многомерная классификация моделей и широкая теория регулярного семантического варьирования, осуществлено описание множества конкретных моделей, выявлены разнообразные факторы, способствующие и препятствующие развитию регулярной многозначности (Н. В. Багичева, Н. И. Бахмутова, Н. А. Боровикова, Л. М. Васильев, А. А. Кретов,
Э. В. Кузнецова, Т. И. Новоселова, Е. В. Падучева, С. В. Плотникова, Н. П. Сидорова, И. А. Стернин, С. В. Томилова, А. В. Цыганкова,
А. П. Чудинов и др.).

Теория концептуальной метафоры была впервые изложена в книге Джорджа Лакоффа и Марка Джонсона «Метафоры, которыми мы живем» [1980]. На русском языке отрывки из этой книги опубликованы в сборниках «Язык и моделирование социального взаимодействия [1987] и «Теория метафоры» [1990].

В основе теории концептуальной метафоры лежит представление о метафоре как о языковом явлении, отражающем процесс познания мира. В соответствии с рассматриваемой теорией метафорические модели заложены в понятийной системе человеческого разума, это своего рода схемы, по которым человек думает и действует. Соответственно наблюдения за функционированием метафор признаются важным источником данных о функционировании человеческого разума.

История развития и основные положения теории концептуальной метафоры достаточно полно и объективно изложены не только в зарубежных и поэтому не всегда доступных для отечественного читателя изданиях, но и в опубликованных на русском языке работах
А. Н. Баранова и Д. О. Добровольского [1997], В. З. Демьянкова (1994), Е. С. Кубряковой (1994; 1999), Е. В. Рахилиной [1998], Т. Г. Скреб­цовой [2000] и целого ряда других авторов. Сложился даже определенный стереотип композиции подобных публикаций: противопоставление традиционной (генеративистской) и новой (когнитивной) лингвистики. Такой подход вполне закономерен: основоположники когнитивистики как нового направления в американской лингвистике начинали свои исследования в период всеобщего увлечения теорией порождающей грамматики Ноэма Хомского.

Идеи порождающей грамматики плодотворно развивались и в Советском Союзе (в этом отношении особо выделяется деривационная теория Л. Н. Мурзина), однако в нашей стране генеративистика не стала ни основным, ни даже ведущим научным направлением. Значительно более широкое признание получили структурные методы исследования словесной семантики, в том числе компонентный анализ отдельного значения слова, системы значений полисемантичного слова, регулярности во вторичных значениях близких по семантике слов. Следовательно, в публикациях, ориентированных на российского читателя, сопоставление основных положений структурной и когнитивной лингвистики столь же необходимо, как сопоставление когнитивистики и генеративистики в публикациях, ориентированных на американскую аудиторию.

В настоящей работе специфика созданной Дж. Лакоффом и М. Джон­соном теории концептуальной метафоры (как составной части когнитивной лингвистики) будет рассмотрена на фоне получившей в России широкое распространение теории регулярной многозначности (как одного из вариантов структурно-семантического описания словесной семантики). Для контрастивного рассмотрения каждого из указанных направлений ниже будут даны типичные представления структуралистов и когнитивистов о целях семантического анализа, о значении слова, о семантической структуре многозначного слова, об отношениях между значениями многозначного слова, метафорической модели и охватываемых такой моделью единицах. Следует учитывать, что в данном обзоре говорится только о наиболее типичных представлениях, а это (да и сам жанр краткого обзора) не позволяет в полной мере отразить мнение всех специалистов и все богатство каждого из названных направлений.

1. Предмет и цель когнитивного (семантического) анализа

1а. Структурно-семантический подход

Изучить структуру (внутреннее строение) языка, то есть прежде всего выделить по возможности все его элементы (семы, значения слов и т. п.) и правила сочетания этих элементов, выявить структуру семантических полей и взаимосвязи между ними. В последние годы специалисты настойчиво подчеркивают полевую природу многих языковых единиц (наличие центра, ядра и периферии, диффузность границ и др.), а также взаимосвязь собственно языка и условий его функционирования, особую роль языковой личности.

1б. Когнитивный подход

Исследовать закономерности категоризации и концептуализации действительности человеческим мышлением с учетом субъективности восприятия мира, различных фокусов его восприятия, профилирования, степени детализации, использования не строго логических, а естественных категорий, «наивного» членения мира. Языковое содержание воспринимается только как часть общей когнитивной системы человека. Язык не обладает самодостаточностью и не может быть объективно описан без учета когнитивных процессов. Именно поэтому во многих работах по когнитивной лингвистике крайне осторожно используются собственно лингвистические термины («семантический компонент», «семантическое поле» и др.) и предпочитаются когнитивные термины «понятийная сфера», «концепт», «домен» и др.

2. Значение слова

2а. Структурно-семантический подход

Значение слова атомарно, то есть оно разложимо на ряд семантических признаков, среди которых, по мнению Д. Н. Шмелева, выделяются категориальные, дифференциальные, интегральные и ассоциативные (в других концепциях количество выделяемых типов сем обычно увеличивается). Важно максимально полно определить число образующих значение сем, выявить их статус и специфику взаимосвязей. В последние годы особое внимание специалистов привлекают периферийные компоненты семантики слова — факультативные, ассоциативные, вероятностные, слабые, коннотативные семы. Все это позволяет представить значение слова как поле. Важный источник сведений о компонентном составе слова — толковые словари.

2б. Когнитивный подход

Значение слова является частью общей понятийной системы человека. Оно определяется особенностями концептуализации мира человеком, которые в свою очередь обусловлены опытом его взаимодействия со средой и способностью к мышлению. Значение слова — это своего рода гештальт, поле, в котором выделяются центр и периферия, яркие и слабые признаки; точный подсчет их числа не имеет особого смысла, крайне сложен и не входит в число первоочередных задач, поскольку когнитивная лингвистика постулирует невозможность и ненужность дифференциации языковой и энциклопедической информации.

3. Семантическая структура многозначного слова

3а. Структурно-семантический подход

Семантическая структура многозначного слова состоит из отдельных значений (лексико-семантических вариантов). В семантической структуре многозначного слова различаются первичное (основное) и вторичные значения. Один из надежных источников сведений о количестве значений слова и их семной структуре — материалы толковых словарей. Основное значение слова первым приводится в словарной статье, оно, как правило, наиболее частотно, характеризуется сильными парадигматическими связями. Вторичное значение слова воспринимается как производное от основного, оно особым образом представляется в толковом словаре, его актуальный смысл определяется контекстом (синтагматическими связями). В словарях часто разграничиваются пронумерованные значения слова и непронумерованные оттенки значения слова, но это разграничение преимущественно лексикографическое и при конкретном семантическом анализе его можно не принимать во внимание.

3б. Когнитивный подход

Многозначное слово характеризуется размытыми границами как вовне (например, между омонимами), так и внутри (между значениями). Не имеет особого смысла подсчитывать количество этих значений. Когнитивная лингвистика не поддерживает также инвариантный подход к значению полисеманта, то есть не признает наличия единого, хотя и очень обобщенного значения. Существующие толковые словари не могут служить надежным источником сведений о специфике отношений между значениями слова. Внутренняя структура многозначного слова представляет собой сетевую модель, узлы (значения) которой связаны между собой отношениями различной природы и различной степени близости; одни из этих компонентов соответствуют всем основным признакам категории (представляют собой своего рода «лучший образец»), а другие — лишь некоторым признакам. Все названные компоненты объединяются признаками «семейного сходства».

4. Отношения между значениями слова

4а. Структурно-семантический подход

Отдельные значения многозначного слова противопоставляются друг другу по семному составу. Анализ многозначного слова — это прежде всего выявление сем, по которым различаются значения этого слова, а также выявление типов связей между значениями, в том числе метафорической и метонимической.

4б. Когнитивный подход

Первостепенное внимание уделяется изучению метафоры, а также (позднее) метонимии, которые рассматриваются в качестве важнейшего источника сведений об организации человеческого мышления. Производящее и метафорическое (производное) значения имеют общие компоненты, которые могут представлять интерес при анализе метафоры, но более показателен анализ ментальных пространств (понятийных сфер), к которым относятся прямое и метафорическое значения слова.

5. Метафорические модели

5а. Структурно-семантический подход

Близкие по основному значению слова часто имеют однотипные вторичные значения. Типовое соотношение первичных и вторичных значений близких по значению слов может служить моделью для модификации значений иных слов, принадлежащих к той же лексико-семантической группе. Модель многозначности — это существующее в сознании носителей языка типовое соотношение семантики находящихся в отношениях мотивации первичных и вторичных значений, являющееся образцом для возникновения новых вторичных значений. Указанные модели подразделяются на метафорические и метонимические, причем степень регулярности первых выше, чем вторых. В последние годы все чаще внимание специалистов привлекают однотипные вторичные значения слов, относящихся не только к одной лексико-семантической группе, но и к любому семантическому объединению слов. В связи с этим различаются общие, специальные и частные модели многозначности, а также широкие и узкие модели.

5б. Когнитивный подход

Метафора — это не образное средство, связывающее два значения слова, а основная ментальная операция, которая объединяет две понятийные сферы и создает возможность использовать потенции структурирования сферы-источника при концептуализации новой сферы. Метафора — это проявление аналоговых возможностей человеческого мышления. Метафоры заложены уже в самой понятийной системе мышления человека, это особого рода схемы, по которым человек думает и действует. Различаются ориентационные метафоры (они опираются на пространственные оппозиции типа «верх — низ», «центр — периферия», «больше — меньше» и т. п.), онтологические метафоры (например, представление человеческой души как некого вместилища чувств, представление неодушевленных предметов как живых существ) и структурные метафоры, которые дают возможность использовать одну понятийную сферу для описания другой. Например, течение спора нередко описывается как боевые действия, жизнь человека — как путешествие. В последние годы наряду с моделями концептуальной метафоры все чаще и чаще описываются метонимические модели, которые также рассматриваются как своего рода схемы человеческого мышления.

6. Охватываемые моделью единицы

6а. Структурно-семантический подход

Каждая модель предопределяет возможность преобразования значений семантически близких слов одной части речи, например глаголов перемещения, прилагательных вкуса, существительных с общим значением «возраст» и т. п. В последние годы внимание специалистов все чаще привлекают однотипные значения слов различных частей речи. В соответствии с первоначально приведенным определением при описании модели не учитываются фразеологизмы (поскольку это не слова), сравнительные обороты (поскольку в них нет преобразования значения слова), близкие по значению слова, принадлежащие к различным частям речи.

6б. Когнитивный подход

В соответствии с общими представлениями когнитивной лингвистики язык — это единый континуум символьных единиц, не подразделяющийся естественным образом на лексикон, морфологию и синтаксис. Поэтому при анализе концептуальной метафоры принимаются во внимание не только собственно метафоры, но и сравнительные обороты, разнообразные перифразы, метонимия и иные образные средства, учитываются не только собственно слова, но и фразеологизмы, составные наименования; в равной степени рассматриваются слова, относящиеся к различным частям речи, лексико-грамматическим разрядам и семантическим объединениям. Иначе говоря, понятийное сближение воспринимается как фактор значительно более важный, чем уровневые или структурные различия.

В целом сопоставление структурного и когнитивного подходов к рассмотренным проблемам позволяет сделать следующие выводы:

1. несмотря на все отмеченные различия, в теории и особенно в методике описания моделей концептуальной метафоры и моделей регулярной многозначности существуют общие элементы;
2. в некоторых случаях возможен своего рода «перевод» терминов с одного лингвистического «языка» на другой;
3. различия между рассмотренными теориями нередко связаны с фокусированием внимания: вопрос, чрезвычайно важный для представителей одной теории, нередко предстает как второстепенный в публикациях, отражающих взгляды другой лингвистической школы;
4. рассмотренные концепции способны в определенной степени обогатить друг друга; во всяком случае, всякий серьезный лингвист стремится учитывать опыт, накопленный другими школами и направлениями;
5. многие публикации специалистов по регулярной многозначности уже в той или иной степени учитывают достижения когнитивистики; к сожалению, пока трудно говорить о двустороннем взаимовлиянии американской и российской лингвистики, в том числе и по отношению к рассмотренным направлениям.

2 1.4. Методика описания
метафорической модели

Как уже было показано выше, в теории регулярной многозначности и в теории концептуальной метафоры выделяются как сопоставимые, так и совершенно особенные черты. Для более полной характеристики специфики каждого из рассмотренных направлений ниже приводятся примеры описания моделей регулярной многозначности и концептуальной метафоры.

При описании модели регулярной многозначности необходимо охарактеризовать лексико-семантические группы (или другие семантические объединения), к которым относятся соответствующие слова в первичных и вторичных значениях, а также типовой компонент семантики, служащий основой для развития вторичных значений, и (по возможности) семы первичного значения, которые актуализируются во вторичном значении.

Типовой образец регулярной многозначности представляет система значений глаголов передвижения в пространстве. Указанные значения могут иметь не только глаголы горизонтального перемещения (идти, бежать, плыть, скакать, ехать, уходить, возвращаться и др.), но и глаголы вертикального перемещения (подниматься, взлетать, падать и т. п.), а также глаголы со значением каузации горизонтального и вертикального перемещения (везти, гнать, тащить, поднимать, сбрасывать и т. п.).

В соответствии с одной из моделей эти глаголы могут обозначать во вторичных значениях социальные изменения: человек может продвигаться вперед на пути к социальному успеху, подниматься по социальной лестнице, но иногда он останавливается, отстает и даже падает с вершин власти. Приведем несколько примеров:

• Понимаете, Валя, вот ваш отец садовник, вы медсестра. А я всю жизнь карабкался, карабкался (Ю. Трифонов); Не получится здесь — буду возвращаться в старую контору, там работы всем хватит
  (И. Штемлер); Деловая женщина. Никакой диалектики. Далеко пойдет (А. Иванченко); Из дремучего угла ты, Федот Васков, в коменданты выполз (Б. Васильев); Дело в том, что Якушев гонит меня из треста без согласования с Москвой (Ю. Сергеев); Ну, Никитин, прорвешь целину и в Чеховы на белом коне выедешь (Ю. Бондарев); В придворных сферах Петербурга началась передвижка персон, и кое-кто подвинулся, а кое-кто поднялся на ступеньку выше, и очень высоко подскочил Артемий Волынский (В. Пикуль).

При описании регулярной многозначности отмечается, что во вторичных значениях обычно сохраняются (хотя и в несколько ином виде) дифференциальные и ассоциативные признаки, присущие слову в первичном значении. Это в значительной мере помогает более точно отразить особенности социальных изменений.

Например, в рассмотренных выше контекстах для глаголов ползти и карабкаться очень значимы признаки «трудоемкость», «замедленность»; для глагола выехать в сочетании с контекстуальным распространителем на белом коне очень значимы признаки «торжественность», «престижность для субъекта». У глагола гнать сохраняется сема «каузативность». Показательно, что социально идти вперед, подниматься, останавливаться или падать может не только отдельный человек, но и государство, общественная организация, коммерческая фирма и другие социальные структуры.

Помимо рассмотренной, глаголы перемещения в пространстве имеют еще несколько моделей многозначности. В частности, они способны обозначать динамику интеллектуальной деятельности и эмоциональных состояний. Ср.:

• Постепенно пришла уверенность в себе, наладились отношения
  (И. Штемлер); Лихачев лениво жевал перепаренное мясо, и настроение его все больше и больше падало (Г. Марков); Хорошие мысли приходили ему в голову: жаль только, что редко они там оставались надолго (А. Тонков).

В соответствии со второй моделью глаголы перемещения в пространстве способны обозначать темпоральные изменения: время может идти, бежать, ползти, тянуться и т. п. Ср.:

• Катились дни, быстро перепрыгивая через темные ямы ночей
  (М. Горький); И потекли часы, складывающиеся в быстрые сутки, сутки — в еще более длинные недели (В. Астафьев); Весна по всем приметам шла скорая, дружная (Ф. Абрамов).

В соответствии со следующей моделью многозначности глаголы, характеризующие среду перемещения и его способ (идти, плыть, лететь, скользить, литься, сыпаться, течь, ползти и т. п.), обозначают перемещение в иной среде или иным способом. Ср.:

• Змея отвела прочь голову и, струясь острозубчатой выпестринкой спины, потекла в сторону (В. Иванов); Самолетик, вздрагивая, бежит по земле и вдруг останавливается (С. Георгиевская).

Нетрудно заметить, что во всех рассмотренных метафорических словоупотреблениях глаголов важную роль играет акцентирование таких периферийных сем, как «скорость», «трудоемкость», «приятность», «непрерывность» и др.

В первые десятилетия существования теории регулярной многозначности рассматривались однотипные вторичные значения слов только одной части речи и только одной лексико-семантической группы. Позднее было высказано мнение о целесообразности изучения однотипных вторичных значений близких по семантике слов, относящихся к различным частям речи (межчастеречные модели). В это же время было снято требование о принадлежности соответствующих модели слов к одной лексико-семантической группе, после чего стала возможна дифференциация общих моделей (соответствующие слова принадлежат к одному лексико-грамматическому разряду), специальных моделей (соответствующие слова принадлежат к одной лексико-семантической группе) и частных моделей (соответствующие слова объединяются однотипными периферийными семами).

Примерами общих моделей могут служить абстрактизация — развитие у слов конкретной семантики абстрактных значений — или персонификация — развитие у слов предметной семантики способности обозначать действия живых существ. Реализацию частной модели можно наблюдать при анализе однотипных вторичных значений, связанных с обозначением интенсивной работы с полной отдачей сил, у глаголов столь различной семантики, как вертеться, вкалывать, гнуться, крутиться, ломить, пахать, потеть, пыхтеть. Примером реализации специальной модели могут служить рассмотренные выше типовые вторичные значения глаголов перемещения. В конкретных текстах нередко наблюдаются факты взаимодействия различных типов моделей многозначности [Cм.: Чудинов, 1986; 1988; Многозначность в лексике современного русского языка, 1999 и др.].

Pages:     |

1

| 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 7 |