ОБРАБОТКА ТЕКСТА И КОГНИТИВНЫЕ ТЕХНОЛОГИИ

№ 13

TEXT PROCESSING AND COGNITIVE TECHNOLOGIES

_______________________

IX Международная конференция

Когнитивное моделирование в лингвистике

Труды

*

The IX-th International Conference

Cognitive Modeling in Linguistics

Proceedings

July 28 August 3

2007

Sofia

Казанский государственный университет

Summary

The paper collection comprises the proceedings of the IX-th International Conference "Cognitive Modeling in Linguistics" (Sofia, 2007), devoted to perspective branch of cognitive science. The aim of the conference is an integration of efforts of specialists in cognitive psychology, learning theory, neural networks, cognitive linguistics, knowledge engineering, semiotics, psycholinguistics etc. in investigation of cognitive processing of language information.

Text Processing and Cognitive Technologies. Paper Collection. N 13. (Edited by V. Solovyev, R. Potapova, V. Polyakov). Kazan: KSU, 2007, 388 p.

© Title and design

Copyright, 2007. Moscow State Steel and Alloys Institute (Technological      University)

Conference organized and sponsored by:

Kazan State University (Russia)

Institute of Linguistics (Russian Academy of Science) (Russia)

Moscow State Linguistic University (Russia)

Moscow State Steel and Alloys Institute (Technological University) (Russia)

New Bulgarian University (Bulgaria)

Sofia St. Kliment Ohridsky University (Bulgaria)

Konstantin Preslavsky University of Shumen (Bulgaria)

Vrije Universiteit Brussel (Belgium)

Russian Association of Cognitive Researches (Russia)

Russian Association of Linguists-Cognitologs (Russia)

Scientific and Educational Center of Linguistics (Russia)

Editors:

Valery Solovyev

Rodmonga Potapova

Vladimir Polyakov

Organization Committee:

Vladimir Polyakov, PhD, chair, Moscow State Linguistic University, Moscow State Steel and Alloys Institute, Russia

Velina Slavova, Ph.D., cochair New Bulgarian University, Bulgaria

Anatoly Diyachko, professor, Moscow State Steel and Alloys Institute, Russia

Evgeny Kalashnikov, professor, Moscow State Steel and Alloys Institute, Russia

Marina Kolbetskaya, Ph. D, Moscow State Steel and Alloys Institute, Russia

Ekaterina Pechenkova, Moscow State University, Russia

Krassimira Petrova, Ph. D, Sofia St.Kliment Ohridsky University, Bulgaria

Dimitar Popov, Ph. D, Konstantin Preslavsky University of Shumen, Bulgaria

Andrea Schalley, Ph.D, University of New England, Armidal, Australia

Alona Soschen, Ph.D, Massachusetts Institute of Technology, USA

Elena Tkachenko, University of Oslo, Norway

Sergey Danchenkov, PhD Student, Moscow State Steel and Alloys Institute, Russia

Irena Nikolaeva, PhD Student, Moscow State Linguistic University,

Program Committee:

• Valery Solovyev, chair, Kazan State University, Russia
• Elena Andonova, New Bulgarian University, Bulgaria
• Viktor Baranov, Izhevsk State Technical University, Russia
• Nikolay Boldyrev, Tambov State University, Russia
• Alexander Dikovsky, University of Nantes, France
• Dmitry Dobrovolsky, Institute of Linguistics of RAS, Russia
• Gertraud Fenk-Oczlon, University of Klagenfurt, Austira
• Tatiana Gavrilova, S-Petersburg State Technical University, Russia
• Dylan Glynn, Catholic University of Leuven, Belgium
• Vera Goldberg, Tambov State University, Russia
• Laura Janda, University of North Carolina, USA
• Stig Joergensen, Copenhagen Business School, Denmark
• Silke Hamann, Utrecht Institute for Linguistics OTS, The Netherlands
• Leonid Iomdin, Institute for Information Transmission Problem, RAS, Russia
• Andrey Kibrik, Institute of Linguistics of RAS, Russia
• Irina Kobozeva, Moscow State Universirty, Russia
• Nina Kolodina, Tambov University, Russia
• Grigori Kreidlin, Russian State University for the Humanities, Russia
• Philippe Martin, School of Information Technology, Australia
• Barbara Partee, University of Massachusetts, USA
• Krassimira Petrova, Sofia St.Kliment Ohridsky University, Bulgaria
• Stelios Piperidis, The Institute for Language and Speech Processing, Greece
• Anatoliy Polikarpov, Moscow State Universirty, Russia
• Dimitar Popov, Konstantin Preslavsky University of Shumen, Bulgaria
• Rodmonga Potapova, Moscow State Linguistic University, Russia
• Hichem Sahli, Vrije Universiteit Brussel, Belgium
• Irina Sekerina, The Institute for Research in Cognitive Science, University of Pennsylvania, USA
• Victor Shahovsky, Volgograd Pedagogical Institute, Russia
• Igor Sharonov, Russian State University for the Humanities, Russia
• Sergey Sharov, University of Leeds, UK
• Svetlana Sheremetyeva, LanA Consulting ApS, Denmark
• Kiril Simov, Central Laboratory for Parallel Processing, BAS, Bulgaria
• Velina Slavova, New Bulgarian University, Bulgaria
• Alona Soschen, Massachusetts Institute of Technology, USA
• Djavdet Suleymanov, Academy of Science of Tatarstan, Russia
• Yakov Testelec, Russian State University for the Humanities, Russia
• Yury Valkman, International Research and Training Centre, UNESCO, Kiev
• Viktor Vinogradov, Institute of Linguistics of RAS, Russia
• Anna Zaliznyak, Institute of Linguistics of RAS, Russia

Helene Zaretskaya, Governmental Academy of Industry, Russia

The IX-th International Conference

“Cognitive Modeling in Linguistics”

Proceedings

CONTENTS

Title	Page
Vladimir Polyakov PREFACE	9
Yelena Andreichenko REVIVAL LEXICON IN RUSSIAN LANGUAGE IN THE END OF XX CENTURY	11
Rusudan Asatiani STRUCTURAL MODEL OF THE GEORGIAN VERB-1	20
Venera Bayrasheva, Valery Solovyev THE NATIONAL CORPORA OF RUSSIAN LANGUAGE AS AN INSTRUMENT OF COMPATIBILITY DESCRIPTION	29
Vladislav Bushtedt, Vladimir Polyakov FINDING CHUNKS WITH RESTRICTION OF DISTANCE TO DEPENDENT WORD	37
Igor Chekulai, Olga Prokhorova Functional Activity Approach to Values as Categories of Thinking and Language System	47
Aglika Dobreva, Elka Grigorova INTERCULTURAL PRAGMATICS IN JOKES	56
Vladimir Dolinsky The myth of consumerism in cognitive paradigm	61
Tamara Dotsenko, Yuliya Leshchenko Coexistence of the two languages in the mental lexicon of an artificial bilingual at different stages of the foreign language acquisition	69
Larisa Erofeeva Metaphorical Representations of the Concept «Angst» («Fear») in the Poetical World Picture of R.M. Rilke	79
Ekaterina Fiodorova, Natalia Ufimtseva THE SPECIFICS OF VIDEO COMMERCIAL PERCEPTION BY FIELD DEPENDENT AND FIELD INDEPENDENT RECIPIENT	90

Spyros Hoidas COAXIAL FRAME STRUCTURES	104
Iordana Iordanova VERB TENSE FORMS IN THE WRITING SAMPLES OF ESL COLLEGE STUDENTS	111
Anna Isaeva Modeling of Thematic Monologues in Spontaneous Speech	120
Galina Kedrova, Serge Potemkin Alignment of un-annotated parallel text corpora	127
Galina Kolpakova CONTRASTIVE SYNONIMY: INTERLANGUAGE PHENOMENON	135
Natalia Krashevskaya Speech Perception and Production at the Language of Different Types and the System-level Collapse in Communication	143
Vera Labutina Antosynonymy as Means of Verbal Manipulation and Varied Interpretation of Reality	154
Ha Quan Le, Philip Hanna, Ji Ming, Francis J. Smith EXTENDING ZIPF’S LAW TO n-grams FOR LARGE ENGLISH AND CHINESE CORPORA	159
Svetlana Masalova FLEXIBLE RATIONALITY IN HERACLITES’ PHILOSOPHICAL CONCEPTS	170
Svetlana Masalova LOGICO-MATHEMATICAL LANGUAGE OF FLEXIBLE RATIONALITY	181
Svetlana Mishlanova Medical Concept in Naive World Image	188
Oxana Morozova Semantic Kinds of Agreement-Disagreement in an Agreed Discourse	199
Svetlana Nedelcheva COGNITIVE INTERPRETATION OF ENGLISH PHRASAL VERBS: THE CASE OF UP	206
Svetlana Noskova Interjective Discourse of Minor Forms in a Dialogue Interaction Framing	217

Krasimira Petrova WORD IDENTIFICATION IN CROSSWORDS (BULGARIAN, RUSSIAN, ENGLISH)	228
Dimitar Popov, Velka Popova The emergence of verb grammar in two Bulgarian-speaking children	234
Rodmonga Potapova, Vladimir Dolinsky, Marina Khitina Perceptual Reconstruction of Semantic Wholeness of Utterances	246
Elena Pupynina The mechanism of conceptual features verbalization	256
Evgeny Reshabek Becoming supersensible nominal classification in the East-Caucasian languages	262
Alexey Romanov Psycho-semantic interpretation of corporality forms	273
Ulyana Sagnaeva The conceptsphere of ethnocultural dominant as a component part of the ethnic world picture	283
Natalia Samarina, Gury Samarin Cognitive models of museum communications	290
Vyacheslav Shevchenko Interaction between Mythological and Scientific-Popular Texts in the Media Discourse	298
Tatyana Sirotkina VERBALIZING MEANS OF CATEGORY OF ETNICITY IN NAIVE WORLD IMAGE	309
Valery Skoblikova SABOTAGE IN COMMUNICATION: THE LEXICO-SEMANTIC FIELD	315
Velina Slavova, Alona Soschen A FORMAL ACCOUNT OF ARGUMENT BASED SYNTAX	322
Alona Soschen, Velina Slavova COGNITIVE MODELING OF RECURSIVE	332
Nadezhda Stepanova, Gennady Emelyanov Knowledge acquisition process modeling for question answering systems	342

Rumyana Todorova SUCCESS – THAT’S THE NAME OF THE GAME	353
Nina Vinogradova Russian Computer Jargon and Speech Preferences of Russian Native Speakers	357
Edgar Zolotov RECONSTRUCTION OF UNDEDUCTive REASONING ON THE BASE OF MODEL OF THE WORLD in PROBLEM TEXT ANALYSISing	367

CML-2007: ДЕСЯТИЛЕТНИЙ РУБЕЖ

В 2007 году конференция «Когнитивное моделирование в лингвистике» подошла к десятилетнему рубежу своего сущестования. В памятном 1998 году конференция впервые состоялась как семнар «Когнитивное моделирование» в рамках Национальной конференции по искусственному интеллекту КИИ-98 в наукограде Пущино. Десять лет. В науке это хороший возраст, означающий, что автор идеи и названия конференции, бессменный председатель программного комитета, профессор Соловьев, выбрал верное научное направление, которое доказало свою жизнеспособность. И сейчас есть повод оглянуться, осмотреться и задуматься: что появилось нового на CML и вокруг нее? какие перспективы у нашего научного сообщества? чего у нас нехватает? и чего с избытком?.

Опыт устроителей конференции накапливался по крупицам. Хочется еще раз выразить нашу признательность фонду РФФИ, благодаря финансовой поддержке которого в первые годы конференция получила удачный старт. Не скрою, поначалу было сильное желание очертить рамки исследований, и отчасти это нашло отражение в тематическиих направлениях, которые всегда рассылаются вместе с информационным письмом (приглашением на конференцию). Однако жизнь сама расставила все на свои места, научное сообщество своим коллективным разумом и чутьем само задавало рамки и направления исследований, и, на наш взгляд, сделало это правильно и точно. В результате мы получили такой желанный с самого начала спектр междисциплинарных исследований, который покрыл в разной степени и полноте вопросы когнтивной науки, лингвистики, информатики, нейронауки, педагогики, культурологии и даже философии. В трудах конференции представлены работы ведущих международных центров в области когнитивных исследований, и, на наш взгляд, очень выпукло представлен региональный профиль российской когнитивной науки.

За эти 10 лет в России оформились две общественные структуры, представляющие интересы ученых-когнитивистов, Российская Ассоциация по когнитивным исследованиям и Российская Ассоциация лингвистов-когнитологов, которые входят в состав организаторов CML. Хочется выразить благодарность руководителям этих научных сообществ, профессору Величковскому и профессору Болдыреву, за важную моральную поддержку. Состав Университетов, как российских, так и зарубежных, с годами постепенно расширяется. И здесь в первую очередь необходимо выразить благодарность руководству ИЯ РАН, КГУ, МГЛУ, МИСиС, которые стояли у истоков создания конференции CML. Благодарим руководство болгарских университетов, SU, NBU, ShU, и болгарских коллег, фамилии которых вы найдете в составе оргкомитета и программного комитета, придавших конференции ее сегодняшний динамизм и международный статус.

Когнитивная парадигма научных исследований в лингвистике имеет важное премущество перед другими видами исследований: она обеспечивает объяснительную силу результатов. Это нашло отражение в семинаре по когнитивной психологии, посвященному установлению междисциплинарной связи между лингвистикой и психологией (организатор: психфак МГУ). Семинар в этом году с успехом проходит уже второй раз и привлекает все большее количество молодых ученых.

Устроители конфеенции постоянно находятся в поиске новых форм представления научных результатов. В 2005 году на CML была организована Выставка компьютерных лингвистических продуктов, в этом году проводится Тьюториал по компьютерной типологии и квантитативной компаративистике (организатор: Институт Языкознаия РАН).

В целом можно сказать, что у конференции CML счастливая судьба. Конечно, хотелось бы иметь больше прикладных разработок, внимания со стороны корпоративного сектора, госструктур, лоббирования (в хорошем смысле) этих технологий на правительственном уровне ^[1]. Хорошая примета полезности любой новации, когда ее название, имя собственное, становится именем нарицательным. Это означает, что общественное сознание уже восприняло этот новый элемент и проинтегрировало его в языковую картину мира. Примеры такого рода языковых явлений часто встречаются в сфере товаров и услуг. Шампанское, ксерокс, саундбластер, винчестер – все эти слова были когда-то именами собственными, а теперь означают класс объектов и воспринимаются как обычное явление. Примерно такое же событие зафиксировано нами и с названием конференции («Когнитивное моделирование в лингвистике»), которое вошло в топики конференции «МегаЛинг», обогатив наш научный лексикон.

Можно было бы еще долго объяснять, чем взаимообогатились лингвистика и психология, информатика и нейронаука, педагогика и культорология, опираясь на примеры исследований, опубликованных на страницах CML. Но предоставим возможность понять это самому читателю. Хороший повар должен обеспечивать пиршество (добавим: в нашем случае, это - пиршество духа и мысли) и скромно удалиться, а не досаждать гостям рекомендациями о том, что, как и в каком порядке им лучше отведать^[2].

В заключение хочу выразить благодарность всем членам организационного и программного комитетов. Особой благодарности заслуживает д-р Велина Славова, на чьи плечи в этом году легли все нелегкие заботы по организации конференции в Софии. Благодарим руководство Нового Болгарского Университета, которое обеспечило нам радушный прием. Благодарим Екатерину Печенкову за когнитивный семинар, Сергея Данченкова – за верстку трудов, Иру Николаеву – за оказание помощи в переводе устных докладов, Евгения Жевнерова – за поддержку сайта www.cml.msisa.ru, на котором и впредь планируется освещать всю работу конференции в сети Интернет. Выражаем благодарность фирме Solvex за помощь в организации поездки и размещения российских участников.

Владимир Поляков.

ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКАЯ ДЕТЕРМИНИРОВАННОСТЬ ПОЯВЛЕНИЯ ВОЗВРАЩЕННОЙ ЛЕКСИКИ РУССКОГО ЯЗЫКА КОНЦА ХХ ВЕКА

Елена Андрейченко

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

Повышенным вниманием лингвистики последних десятилетий отличается проблема динамических процессов, происходящих в русском языке в результате общественно-политических, экономических, культурных, духовных и иных изменений, отчетливо обозначившихся с середины 80-х годов ХХ в., усилившихся в 90-е годы и продолжающихся в наши дни. Естественно, на подобное состояние в обществе в первую очередь отреагировал словарный состав русского языка, что сразу было отмечено русистикой по свежим следам таких изменений (Ю.А. Бельчиков, С.И. Виноградов, Л.К. Граудина, М.А. Грачев, Э.А. Григорян, Г.А. Золотова, Л.П. Катлинская, Ю.Н. Караулов, Н.Н. Кохтев, Т.А. Корованенко, Л.П. Кременцов, А.С. Петухов, Е.Н. Ширяев и др.). Изменения в русском языке были настолько ощутимыми и заметными, что менее чем через десятилетие с момента их появления в Москве (1991 г.) состоялась первая серьезная по постановке проблемы научная конференция со знаменательным названием «Русский язык и современность. Проблемы и перспективы развития», которая в последующем дала толчок для проведения подобных конференций разных уровней в разных регионах бывшего Советского Союза с русскоязычным населением. Указанной конференции предшествовала необычная для науки почтовая дискуссия, организованная чл.-корр. АН СССР Ю.Н. Карауловым, в процессе которой относительно состояния русского языка на момент обсуждения высказались, такие русисты, имеющие мировое признание, как Ю.Д. Апресян, А.В. Бондарко, В.Г. Гак, А.С. Герд и др.

Осмысление происходящих изменений шло не только через теоретические обобщения относительно резко обозначившейся динамики на лексическом субуровне, но и через изучение истории отдельных слов, особенно если это были синхронные неологизмы или номинации, связанные с происходящими на наших глазах процессами (см. работы Г.В. Бунина, Ж.Ж. Варбот, И.Г. Добродомова, А.В. Зеленина, Н.В. Киричко, Л.П. Крысина, В.Н. Сергеева, Л.И. Скворцова, В.И. Федорова, Л.К. Чельцовой, А.Н. Шустова, Эр Хан-Пира и др.).

В предлагаемой вашему вниманию части исследовании специальным объектом и предметом описания стало необычное массовое номинативное явление в русском языке новейшего времени, представленное возвращенной лексикой; выявлены социолингвистическая и лингвокультурологическая мотивация ее возникновения в словарном составе русского языка; в той или иной мере показано описание возвращенной лексики с позиций диахронии в синхронии языка, учитывающего возможность использования элементов старого на новом витке его истории.

СОЦИОЛИНГВИСТИКА И ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЯ

Современная лингвистическая парадигма включает в область социолингвистического знания такой ключевой его раздел, как лингвокультурология. Именно лингвокультурологический подход, наряду с социолингвистическим, в существенной степени помогает обоснованию и пониманию лингвистического статуса лексики, возвращенной в активное употребление в конце ХХ века. Такое изучение необходимо, чтобы понять как механизм образования данного пласта лексики, так и использование каждой его единицы в отдельности.

Известно, что социолингвистика, по утверждению исследователей, ставит перед собой две главные задачи: 1) изучение того, как социальные факторы влияют на использование языковых средств, т.е. на функционирование языка в обществе; 2) изучение того, как социальные факторы влияют на структуру языка; на набор языковых средств, их внутреннее строение, их взаимоотношения друг с другом [7, с. 3]. Думается, не случайно на первое место ставится изучение влияния социальных факторов на использование языковых средств. В конечном счете, именно использование языковых средств, в данном случае лексических единиц, и формирует структуру лексической подсистемы языка. Однако истоки возникновения лексических репрезентантов в языке нередко лежат в такой социальной сфере, как культура. Вот почему последние десятилетия ХХ в. ознаменованы специальным вниманием лингвистов к проблемам связи не только языка и общества, но и языка и культуры как необходимой и существенной части существования этого общества, изучаемой в специальном разделе языкознания – лингвокультурологии.

Лингвокультурология в силу своей многоаспектной и междисциплинарной природы пользуется различными методами в описании объекта её изучения. Один из таких методов выступает метод встречного паритетного описания культуры через факторы её отражения в национальном языке и интерпретации самих языковых фактов через глубинный внеязыковой культурный компонент в плане поставленной теоретической и практической проблемы ‘язык и культура’. Такой комплексный подход оказывается в русле современного укрупнения объекта науки о языке и синтеза собственно лингвистических методов с методами других смежных наук. В некоторых случаях необходима дополнительная когнитивная социально-речевая ориентация: языковой контекст должен соотноситься, коррелироваться с культурологическим, опираться на более глубокие сведения лингвокультурологического характера, так как имеется близкое соответствие между языковой моделью и неязыковым поведением [4, с. 27-28]. Кроме того, любой языковой контекст является погруженным в культурный контекст конкретной эпохи. Вот почему при изучении лексики, особенно если активное употребление её у носителей языка в большей мере зависит от исторических условий, политической ситуации и т.п., уместным представляется применение такого понятия, как “национальная культурная семантика”, её отсутствие или наличие в значениях исследуемых слов, так как предметом лингвокультурологии, по мнению В.В.Ворбьёва, являются взаимосвязи и взаимодействия культуры и языка. Поэтому предмет лингвокультурологии – материальная и духовная культура, созданная человечеством и выраженная в языке (языковая картина мира) [4, с. 31]. Не случайно лингвокультурологии присуще использование терминов и понятий как чисто лингвистического толка, так и социологического, психологического и других, относящихся к общественным наукам, с которыми языкознание обнаружило наиболее тесные взаимосвязи.

Сам термин ‘лингвокультурология’ состоит из трёх частей: общая ‘логос’ - учение, ‘лингво-’ – о языке, ‘культуро-’ – о культуре, в связи с культурой. Вслед за многими учёными в нашей работе ‘культуру’ мы понимаем в общепринятом, широком смысле, при котором культура выступает как совокупность достижений человеческого общества в производственной, общественной и духовной жизни [12, с. 148].

ВОЗВРАЩЕННАЯ ЛЕКСИКА КАК ОСОБО СОЦИАЛЬНО И КУЛЬТУРНО ОБУСЛОВЛЕННЫЙ ЭЛЕМЕНТ ЛЕКСИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ РУССКОГО ЯЗЫКА

С этой точки зрения огромный пласт лексики, зафиксированный «Толковым словарём русского языка конца ХХ века» как “возвращенный в актив”, обусловлен в первую очередь социально и культурно. Например: благовещение, Бог, вера, вердикт, ворожба, гильдия, гуманитарный, грешник, Евангелие, казачество, канонизация, милосердие, миссионер, монах, пост, патриарх, радение, святость, спасение, цивильный, меценат, бакалавр, магистр, губернатор дума, муниципалитет, пикет, смута, социал-демократ, радикал, чиновник, акционер, дивиденд, инвестирование, казна, концерн, курс, оптовик и др. Каждая из названных лексических единиц со своим значением хорошо известна носителю современного русского языка (за исключением, возможно, некоторых специфичных религиозных или экономических терминов типа: клир (в христианской церкви: совокупность священнослужителей и церковнослужителей»), инок («в православии – монах»), миро («благовонное масло, употребляемое для таинства миропомазания»; «В христианстве; вещество, источаемое некоторыми иконами, святыми мощами и другими святынями»), раданица («в русской православной церкви – день особого церковного поминовения умерших»), консигнация («форма продажи товаров через склады посредников, когда право продажи собственности на товар остается за продавцом до момента продажи»), санация («система мероприятий, проводимых с целью предотвращения банкротства предприятия или повышения его конкурентоспособности») и т.п.). Именно эта часть лексики современного русского языка семьдесят лет, в эпоху советской власти, находилась на далекой периферии словарного состава русского языка, о чём можно судить исходя не только из языкового опыта носителя русского языка, но и из сведений, которые предлагают лексикографические источники. Приведём отдельные факты из разных лингвокультурологических полей, подтверждающие это.

Слово Бог вернулось в активное употребление со значением “верховная сущность, наделённая высшим разумом, абсолютным совершенством, сотворившая мир и управляющая им”. Ср. БАС: в монотеизме и идеалистической философии – высшая сила, верховное существо, стоящее над миром и оказывающее помощь при упрашивании, молитве и т.п. [14, с. 103]. Несмотря на всеобщий атеизм, толковые словари советской эпохи в отдельных случаях вынуждены были фиксировать некоторые лексемы, отражавшие ключевые религиозные понятия, но сам контекст и примеры, ими приводимые, были при этом своеобразно стилистически окрашены. Например: бог [11, с. 100] зват. (устар.) боже. По религиозному представлению: верховное существо, сотворившее мир и управляющее им, или (при многобожии) одно из таких существ. Боже!; боже мой!; бог мой! (В значении междометия) И нынче, боже! – станет прав. Как только вспомню взгляд холодный. И эту проповедь. Пушкин, Евгений Онегин. Как видно из примера, в советскую эпоху значение слова Бог дано со стилистической пометой “устар.”. Примеры приведены в соответствии с установками этого словаря из произведений ХIХ столетия, из чего можно сделать вывод, что слово в его основном, исконном значении для носителя русского языка середины ХХ века находилось на периферии словарного употребления и потому в силу внешних обстоятельств перешло в своеобразный резерв, т.е. стало «резервным» [10, с. 43]. В конце ХХ столетия лексема 'Бог' вновь появляется и фиксируется в активном употреблении носителей русского языка в основном своём значении. Безусловно, толчок к его возвращению дали экстралингвистические факторы, то есть резкая смена культурно-исторических парадигм в развитии общества. Но чтобы дать объективную оценку причинам возвращения в активное употребление лексических единиц, необходимо не только социолингвистическое их обоснование, но и лингвокультурологическая трактовка таких языковых фактов. Чтобы окончательно убедиться в этом, приведём ещё несколько примеров.

Милосердный – “проявляющий милосердие; сострадательный” [14, с. 389]. Милосердный – проявляющий милосердие, склонный к милосердию [12, с. 269]. Данные определения практически идентичны. Но если мы сравним примеры, приведённые в разных словарных статьях, то заметим разительное отличие. “Филиалы и отделения Ордена занимаются благотворительной и милосердной деятельностью, социальной защитой граждан. 24 часа, 1990, 3 [14, с. 389]. Надо быть милосердным, папа! Я и дядя Ваня так несчастны! Чехов, Дядя Ваня [12, с. 269]. Из примеров следует, что хотя толковый словарь советской эпохи идентично семантизирует слово милосердный, но пример, сопровождающий его, ориентирован на ретроспективу. Лексикографический источник новейшего времени основное значение слова милосердный и сопровождает фактами применения его в современном русском языке.

Или: “Либеральный – относящийся к либерализму. Либерализм – буржуазное и общественно политическое течение, отстаивающее свободу буржуазии в феодально-крепостническую эпоху и в эпоху буржуазных революций и ставшее реакционным с установлением ее политического господства” [12, с. 181]. Сравним: “Либерализм – одно из влиятельных политических течений, в центре внимания которого находится понятие свободы человека от социально-политических форм контроля со стороны государства” [14, с. 356].

Еще характерный пример возвращенной лексемы в активное употребление с периферии словарного состава: “Парламент – высшее государственное законодательное представительное собрание в капиталистических странах, построенное целиком или частично на выборных началах” [13, с. 24]. “Парламент – высший представительный орган государственной власти; Федеральное Собрание РФ” [14, с. 452]. Как видим, толковый словарь советской эпохи непременно включает в структуру прямого значения слов семы, указывающие на реалии зарубежных стран и дореволюционной России или на другой строй, не соответствующий советской действительности. Толковый словарь новейшего времени фиксирует исконное значение слов, с которыми они употреблялись до революции. Это также подтверждает, что активное употребление приведенных в пример слов с основным значением характерно для всех носителей современного русского литературного языка на постсоветском пространстве в последнее десятилетие ХХ века, в том числе и в Республике Казахстан. Реализацию исконных значений этих слов можно наблюдать в современных дискурсах. Ср.: «Пришла либеральная партия – была совсем другая идеология, совсем другая конституция» (Юрист № 3, март 2005, с. 23). «Помимо обычного в таких случаях квалифицированного числа голосов при голосовании в парламенте возможно вынесение текста поправок на референдум… в некоторых будет достаточно парламентского одобрения» (Юрист № 3, март 2005, с. 24).

Корпус единиц возвращенной лексики можно с полным основанием отнести к лингвокультуремам. Об этом свидетельствует функционирование возвращенной лексики в дискурсной продукции нашего времени, где отдельная возвращенная лексема проявляет свою полифункциональность. Приведем пример: “… Ибо мы сейчас совершаем этот библейский путь через пустыню из рабства в свободу” (АиФ № 16, апрель 2005). Возвращенное слово библейский в дискурсе Э. Радзинского реализует не только свое основное, связанное с религиозной сферой применения значение (ср.: “Прил. к библия. Библейское сказание» [11, с. 89]. Для него, как и в целом теперь для носителя современного русского языка, это новое значение “высший в своем проявлении, понимании” [14, с. 85], имплицитно несущее культурное, политическое, экономическое, образовательное фоновое знание, так как современные носители русского языка (и других языков на постсоветском пространстве) проходят путь культурно-исторического обновления, стараясь восстановить свои порой в ничто превращенные традиции, веру, справедливость. Сравним еще пример: “В Томске лежат мощи Федора Кузьмича, ставшего местночтимым святым” (АиФ № 48, ноябрь 2005). Оба возвращенные слова - и мощи, и святой - в современном дискурсе употреблены в своих прямых значениях и указывают на необходимость обращения к истории с целью взглянуть на нее с позиций современности, найти правду, возродить низвергнутое.

Нередко возвращенная лексика, функционируя в дискурсе современности, выполняет роль катализатора, движущей силы в процессе возрождения культуры. Поэтому исследуемый нами материал можно одновременно рассматривать с двух точек зрения: социолингвистической и лингвокультурологической. Факты говорят о более широком понимании термина ‘социолингвистические исследования’ и его применении, но ни в коем случае не о его избыточности. Просто в социолингвистике большее внимание уделяется экстралингвистическим факторам, в лингвокультурологии – эти же исторические факты рассматриваются с учётом отнесённости их денотативной части лексического значения к объекту, реалии окружающего мира как факту культуры народа, говорящего на данном языке. Поэтому естественно, что при изучении возвращенной лексики имеют место и тот и другой подходы.

Известно, что социальные структуры очень подвижны, и их изменения влияют на сознание в них живущих и их создающих, поэтому человеческий язык как явление социальное во всей своей иерархической системе подвержен таким же быстрым изменениям. По мнению таких ученых, как Н.Ф. Алефиренко [1; 2], В.А. Вагурин [3], Г.Ш. Кузьмина [8] и др., язык как сложное материально-идеальное образование является самоорганизующейся материей аналогично социуму, говорящему на конкретном языке. Поэтому язык, особенно на лексическом уровне, в некотором роде можно назвать лакмусовой бумагой изменений в социальной среде. По состоянию языка и, в частности, по состоянию его лексикона можно судить о состоянии общества. Общество имеет способность к самоорганизации, язык как его порождение также обладает этой способностью, особенно его словарный состав, т.к. именно слово с его лексическим значением в первую очередь является отражением реальной действительности.

РОЛЬ МЕНТАЛЬНОСТИ НОСИТЕЛЯ РУССКОГО ЯЗЫКА В ВОЗВРАЩЕНИИ СЛОВ И ЧТО ЕСТЬ ЭТО ВОЗВРАЩЕНИЕ ДЛЯ МЕНТАЛЬНОСТИ

Рассмотрение функционирования одних и тех же слов в разные исторические эпохи, по данным лексикографических источников, позволяет заключить, что нахождение тех или иных слов на периферии словарного состава языка или же, наоборот, активизация лексических единиц и их приближение к ядру словарного состава во многом обусловлено влиянием исторических событий, состоянием реалий действительности, изменением политической, экономической ситуации в стране, возрождением религиозного мировоззрения и миропонимания носителя русского языка конца ХХ – начала ХХI веков, что в совокупности можно отнести к достижениям цивилизации и развитию культуры, или экстралингвистическим факторам. По факту возвращения исследуемой группы слов, несущих в своих значениях понятия, когда-то бытовавшие у русскоязычного носителя, но вновь ставших необходимыми для него в конце ХХ века, можно судить о том, что явилось причиной их “возрождения” и возвращения. Причины эти следует искать в сфере культуры русского человека на новом историческом этапе его развития, что, в свою очередь, даёт основание назвать и сами лексемы репрезентаторами этих явлений действительности, т.е. лингвокультуремами. Не обыденными языковыми единицами, а единицами как лингвистического, номинативного порядка, так и культурного (социального, политического, экономического и др.) назначения. Такие номинативные средства в современной русистике квалифицированы как “языковой вкус эпохи”, понятием, введенным в научный оборот Д.С. Лихачевым и развитым в трудах последних лет В.Г. Костомаровым. Так, в одной из таких работ В.Г Костомаров говорит о вкусе в целом: “вкус вообще – это способность к оценке, понимание правильного и красивого; это пристрастия и склонности, которые определяют культуру человека в мысли и труде, в поведении, в том числе речевом” [6, с. 21]. Фиксация же Возрождения определенных лексических единиц, в научном применении названных нами возвращенными, начала себя проявлять прежде всего в речи носителей русского языка. И лишь после этого факты подобного рода нашли свое отражение и в лексикографических источниках. Характеризуя языковой вкус наших дней, В.Г. Костомаров подчеркивает, что “важнейшее условие такого вкуса – социальное по природе, усваиваемое каждым носителем языка так называемое чувство, или чутье языка, являющееся результатом речевого и общесоциального опыта, усвоение знаний языка и знаний о языке, бессознательной по большей части оценки его тенденций…” [6, с. 22].

Исследуемый нами пласт возвращенной лексики, на наш взгляд, играет существенную роль в формировании языкового вкуса носителя русского языка последних лет, ибо языковой вкус конкретного носителя русского языка, объединяющийся в языковой вкус коллектива носителей языка, может эксплицироваться в виде лингвокультурного компонента в процессе возвращения определенного пласта лексики в активное употребление. Основой этого процесса выступает измененное мировоззрение и миропонимание носителей языка, которые в совокупности внесли свои коррективы в языковой вкус, выражающийся в необходимости как духовного возрождения человека, так и возрождения слов. В исследуемый период именно языковое чутье непосредственно подсказало выбор носителем языка возвращенных лексем как особых номинативных единиц, составивших, как мы указали выше, значительный пласт лексики в количестве около 600 единиц (хотя и эта цифра весьма условна, если учесть, что под влиянием субъективного фактора что-то, безусловно, могло быть упущено и составителями словаря, и нами, когда мы расширяли этот круг лексики за счет словоупотреблений в дискурсной продукции СМИ последних лет, активно тяготеющих к применению их в создаваемой дискурсной продукции). Сравним для примера некоторые такие словоупотребления, чтобы подтвердить их роль в формировании современного языкового вкуса носителя русского языка: «Сама аскеза быта как бы заставляла интеллигенцию заниматься существенным. То бишь духовным. Рыночный дьявол не соблазнял» (АиФ № 16, апрель 2005). В приведенном контексте интервью (авторская дискурсная продукция) обращают внимание сразу три возвращенных слова. Все они реализуют свои прямые значения, с которыми вернулись в активное употребление. Аскеза – “образ жизни, отвечающий требованиям и правилам аскетизма; совокупность аскетических упражнений” [14, с. 62]; духовный - «связанный с религиозной жизнью человека; относящийся к Богу, вере, церкви» [14, с. 222]; дьявол – «в некоторых религиях (христианстве, исламе) злой дух или глава злых духов, противостоящий Богу, воплощение мирового зла; сатана» [14, с. 222]. Однако кроме прямых значений данные возвращенные лексемы употреблены с “погружением в жизнь” (Н.Д. Арутюнова), отсюда реализация в них дополнительных коннотаций: слово аскеза, в первую очередь присущее монашеской жизни, спроецировано на мирскую жизнь миллионов граждан; духовный обретает лексическую семантику всего, что не связано с материальными ценностями; дьявол употреблено в совершенно мирском, светском смысле, поскольку отражает наслоение коннотаций, ориентированных на экономическое состояние современного носителя языка. Под дьяволом понимается смена курса экономики, другие, материальные по своей сути ценности, пришедшие с этой сменой. И, естественно, все это получает прагматическую оценку иронии автора, что дополнительно окрашивает слово дьявол экспрессивно-стилистически.

Чутье языка образует основу для глобальной оценки, принятия или непринятия отдельных тенденций развития определенных пластов лексики [6, с. 22], для оценки их уместности как в речевой деятельности, так и в лексической системе языка. На вкус, подчеркивает В.Г. Костомаров, воздействует состав языка и его строй… Не случайно поэтому «каждый новый взгляд, например, на историческое соотношение старославянской книжности и исконной восточнославянской речевой стихии существенно видоизменяет наши стилистические представления» [6, с. 23]. Здесь обращает внимание мысль В.Г. Костомарова о роли старославянской в своей основе лексики, которая и в нашем материале составила одну из наиболее многочисленных групп лексем (78 лексем), связанных с тысячелетней духовной историей русского человека. Будучи актуализированными в языке последних десятилетий, эти возвращенные лексические единицы пока что воспринимаются языковым сознанием нашего современника как маркированные семантически и функционально, что дало в свое время известному историку русского языка В.Д. Левину [9, с. 16] квалифицировать их в целом для русской лексической системы как семантические славянизмы (среди которых имеются и слова, нередко восходящие к греческому этимону). Достаточно назвать такие возвращенные лексемы из нашей картотеки, как аскеза, апокриф, архиерей, клирос, протоирей, владение, крещение, верование, новозаветный и др., с одной стороны, и их этимологические и стилистические антиподы в виде исконных средств номинации типа богочеловек, великороссы, волость, господин, либеральный, центризм и др. соответственно.

Языковое чутье стало своеобразной подсказкой, основой и базой для самих носителей русского языка в конце ХХ века в процессе номинирования новых или забытых явлений действительности. Образовалась цепь, состоящая из трех звеньев: экстралингвистические факторы языковое чутье носителей языка факт возвращения в активное употребление целого разряда лексических единиц, в связи с которой можно провести параллель с определением культуры, данным В.В. Колесовым в своей монографии «Жизнь происходит от слова…»: «Культура триедина как традиция, как система ценностей и как модели поведения» [5, с. 180].

Для чего нужно это сравнение? Приведенная абстрактная цепь, указывающая на прочную детерминированность деятельности человека вне языка и его же деятельности, направленной на язык и внутри самого языка, наглядно выделяет часть пути, который проходит лексическая единица прежде, чем она станет лингвокультуремой. Тот или иной языковой факт уже будет являться феноменом культуры, культуры, у которой есть традиция, есть система ценностей – подвижная, имеющая склонность к изменчивости, и существуют модели поведения. Формируется взаимозависимость, где культурно-историческая парадигма определяет ментальность носителя языка, ментальность же носителя языка, в свою очередь, определяет культурно-историческую парадигму. При таком взаимообусловленном изменении определенная часть (пласт) лексики с периферии словарного состава может передвинуться вплотную к его ядру (к центру), если того потребуют исторические обстоятельства. Следовательно, вернувшиеся лексические единицы обладали сильной традицией, чтобы вернуться, они же отреагировали на измененную систему ценностей при том, что измененная система ценностей в ментальности носителя языка эксплицировала их на поверхность употребления, и они же (вернувшиеся единицы) в свою очередь стали формировать речевое поведение носителя русского языка, отличное от поведения, зафиксированного на предшествующих синхронных срезах диахронической оси развития русского языка.

Сравним: «В начале ХIХ века храм приобрел и долгое время носил статус Кафедрального собора всей Туркестанской епархии. В нем архипастырское служение первый туркестанский святитель – епископ Софоний (Сокольский), который в 2000 году был канонизирован и причислен к лику святых» (СЖ № 47, декабрь 2005). «Патриарх в окружении хоругвеносцев прошествовал к памятнику-колонне Дмитрия Донского, установленной на месте, где когда-то находилась ставка Мамая. Верх колонны украшал православный крест» (АиФ № 39, сентябрь 2005). «К Богу ближе и милей… В преддверии визита Папы Римского официальные власти Казахстана и руководство католической церкви…» (АиФ № 37, сентябрь 2001). «Общество в стране очень открытое, но при этом оно бережно сохраняет свои традиции, в том числе и православные» (МЕ № 11-12, ноябрь-декабрь 2006, с. 28). «Фактическое превращение предпринимательства в главный объект коррупционных действий чиновников… Большинству бизнесменов, несмотря на проявление ими лояльности к руководству страны в целом, становится все сложнее сохранять свою конформистскую позицию» (МЕ № 11-12, ноябрь-декабрь 2006, с. 17). Как можно заметить из приведенных примеров, нередки случаи, когда один микроконтекст перенасыщен возвращенными словами. Это говорит в первую очередь о том, что возвращенные лексемы становятся все наиболее широко употребительными. Они естественно включаются в контексты, отражающие совершенно разные области человеческой деятельности.

РЕЗУЛЬТАТЫ И ПЕРСПЕКТИВЫ

По предложенной части научного исследования можно назвать следующие результаты:

1. Возвращенная лексика есть закономерное следствие динамических процессов, свидетельствующих о постоянном движении и изменении в его структуре и системе, происходящих под влиянием как экстралингвистических, так и внутриязыковых факторов развития языка.

2. В своем возникновении возвращенная лексика детерминирована сменой культурно-исторических парадигм конца ХХ века, поэтому ее лингвистическая сущность может быть объективно определена с учетом минимум двух подходов - социолингвистического и лингвокультурологического.

3. Возвращенная лексика в совокупности представляет незамкнутую микроподсистему общей лексической системы языка, находящуюся в постоянном взаимовлиянии и взаимоотношениях с другими ее микроподсистемами, и потому проявляющую тенденцию к расширению диапазона своего использования, выступая при этом дискурсообразующим элементом соответствующего текста.

4. Возвращенная из «резерва» в активное употребление значительная часть современного лексикона носителя русского языка говорит об изменении в целом «языкового вкуса эпохи» в конце ХХ в., который в свою очередь базируется на Возрождении потерянных культурных ценностей в обществе, прежде всего в его духовной сфере.

Корпус возвращенных единиц как новообразование в лексической системе современного русского языка требует дальнейшего изучения. Возникновение такой необычной группы лексических единиц на определенном этапе развития русского языка, а именно конца ХХ века, позволяет исследовать ментальные процессы носителей русского языка, т.к. изменение в лексике в большей степени детерминированы изменениями культурно-исторических парадигм, которые в свою очередь являются порождением ментальности народа. Перспективы исследования предполагают дальнейшее изучение семантических и функциональных свойств возвращенной лексики с учетом динамики ее развития в будущем; в углублении теоретических основ ее изучения в том числе и с позиций достижений когнитивной лингвистики наряду с такими, как: проблема номинации, теории текста, дискурса, культурного контекста и с учетом общей для науки теории пространства и времени.

Литература

1. Алефиренко Н.Ф. (2006). Язык, познание и культура: Когнитивно-семиологическая синергетика слова: Монография. Волгоград.

2. Алефиренко Н.Ф. (2002). Поэтическая энергия слова: Микроформа. Синергетика языка, сознания и культуры. Монография. Москва.

3. Вагурин В.А. (2004). Синергетика эволюции современного общества. Москва.

4. Воробьёв В.В. (1997). Лингвокультурология. Теория и методы. Москва.

5. Колесов В.В. (1999). Жизнь происходит от слова… Санкт-Петербург.

6. Костомаров В.Г. (1994). Языковой вкус эпохи. Москва.

7. Крысин Л.П. (1989). Социолингвистические аспекты изучения современного русского языка. Москва.

8. Кузьмина Г.Ш. (2005). Синергетика концептосферы С.Т. Аксакова как русской языковой личности в дилогии «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука»: Дис. … канд. филол. наук: 10.02.01. Уфа.

9. Левин В.Д. (1958). Краткий курс истории русского литературного языка. Москва.

10. Махмудов Х.Х. (1962). О словах активных, пассивных, резервных. Журнал Русский язык в казахской школе, № 2. Алма-Ата.

11. Словарь русского языка: В 4-х т. (1985). Под ред. А.П. Евгеньевой. Москва.

12. Словарь русского языка: В 4-х т. (1986). Под ред. А.П. Евгеньевой. Москва.

13. Словарь русского языка: В 4-х т. (1987). Под ред. А.П. Евгеньевой. Москва.

14. Толковый словарь русского языка конца ХХ века. (1998). Под ред. Г.Н.Скляревской. Санкт-Петербург.

Список сокращений

1. АиФ – Аргументы и факты (газета 2001 – 2006)

2. МЕ – Мир Евразии (журнал 2004 – 2006)

3. СЖ – Столичная жизнь (газета 2005 – 2006)

4. Юрист – Юрист (журнал 2005 – 2006)

Revival lexicon in Russian language

in the end of XX century ^[3]

Yelena Andreichenko ^[4]

ABSTRACT

The theme of introduced article contains some history of one part of Russian lexicon, which now named “revival lexicon of Russian language in the end of XX century”, sociolinguistics reasons for this “Renaissance”. I research into using of these words in texts and discourses of difference historic epochs.

KEYWORDS

Revival lexicon, lingviustic and cultural component, mentality, discourse, native speaker

S TRUCTURAL MODEL OF THE GEORGIAN VERB FORMS ^[5]

Rusudan Asatiani ^[6]

ABSTRACT

The Georgian verb form represents various grammatical categories. The principle of agglutination together with inflexion builds a string of morphemes: Structural model for one verb root incorporates 10 markers. Conceptual interpretation of verb categories and their interrelations make clear cognitive background of the processes of grammaticalization: How is a verb form structuralized? How does it combine the comprehensive meaning of situationally defined predication? What is the cognitive background for some restrictive and implicational rules? Why some categories predict specific correlations between some elements? And so on. The paper represents the structural model of the Georgian verb form which reflects some processes of conceptualization and linguistic realization of verb categories.

KEYWORDS

Verb categories, verb derivation, structural model, conceptual structure, abstract relations.

INTRODUCTION

Georgian is one of the Caucasian languages with the oldest literary traditions. The Georgian script devised around 400 AD in order to facilitate the dissemination of Christian literature. It should therefore offer us the unique opportunity to study a history of 1.500 years of polysynthesis. The ‘Georgian’ population from the last Soviet census of 1989 is 3.787.393. Georgian and its related languages – Laz, Megrelian, and Svan are known as the Sought Caucasian or Kartvelian languages. Georgian (as far as L, or M, or S) verb-marking mirrors the system of the Kartvelian protolanguages and mostly has been stable over this time.

STRUCTURAL FORMULA OF THE GEORGIAN VERB

The Georgian language offers us interesting examples of polysynthesis. Agglutination of verb morphology mirrors the system of very complex and complicated verb categories. Structurally a Georgian verb may incorporate the following elements:

(1) PREVEB(S) – (2) S/O AGREEMENT PREFIX (-v-/-m-/-g-/-gv-/-h-,-s-,-0-) – (3) VERSION VOWEL (-a-/-i-/-u-/-e-) – (4) ROOT – (5) PASSIVE FORMANT (-d-) or CAUSATIVE SUFFIX (-in-/-evin-) – (6) THEMATIC SUFFIX (-eb-/-ob-/-av-/-am-/-op-/-i-/0) – (7) IMPERFECT MARKER (-d-/-od-) – (8) TENSE/MOOD VOWEL (-a-/-i-/-o-/-e-) – (9) SIII AGREEMENT SUFFIX (-s-/-a-/-o-)– (10) PLURAL SUFFIX (-t)

GEORGIAN PREVERBS

Preverbs originally indicate direction. There are 9 simple and 7 complex preverbs. Simple preverbs (SP) show different directions of action. They are: a- (from down to up), cha- (from up to down), ga- (from inside to outside), she- (from outside to inside), gada- (crossing some obstacles), mi- (from speaker and listener), mo- (to speaker and listener), c’a- (from something or somebody) and da- (above some space). Simple preverb mo- may be added to other simple preverbs for indicating the ‘hither ness’ and as a result complex preverbs (CP) arise: amo- (up to us), chamo- (down to us), gamo- (out to us) and so on. (As da- shows rather ‘location’ then ‘direction’, combination damo- is semantically excluded.)

Semantic and pragmatic analysis of preverbs make clear that for structuring of space in Georgian it is important to distinguish a Geographic Space and a Communicational Space. GS is structuralized due to the abstract relations that have concrete meaning only on the base of Point of View of a ‘teller’. ‘Teller’ usually coincides with the ‘speaker’, but this is not always the case: Sometimes ‘teller’ differs from the ‘speaker’; e. g. “Nino says that she is going up”. Abstract relations are represented in linguistic structures by SP and can be described by the following conceptual structures:

CS is further divided into ‘Ego Space’ and ‘Alter Space’ and is represented by the opposition CP (+mo-) : SP(- mo-) which distinguishes the orientation of action according to the dichotomy: I/II : III (action directed/oriented to I/II person (ES) : action directed/oriented to III person (AS)).

On the base of ES : AS opposition the dynamic conceptual model of SP can be represented by the following diagram:

According to the speaker’s attitude ES can be expended or compressed and it can include AS. This is the case when CP with mo- arise:

ES does not always confirm with the semantics of ‘Nearness’ : ‘Farness’ which is an important feature for structuring of GS according to the concept “distance”. The ‘distance’ like the ES is flexible and it is defined by the speaker’s or teller’s attitude.

Due to such an analysis main dimensions for space structuring in Georgian are:

1. Point of view (speaker’s and/or teller’s);

2. Geographic space (various directions and distance dichotomy);

3. Communicational space (Ego and Alter spaces).

‘Point of view’ and ‘Ego space’ are flexible while abstract relations of ‘Geographic space’ is stabile. PV does not always agree with speaker’s (or teller’s) position. There are various combinations; e.g.:

(1)PV=SP/TP; (2)PV is above the SP/TP; (3)PV is down the SP/TP:

I am on the fourth floor. My friend is going to the third floor. I can say:

My friend is going up to the third floor. (3)

My friend is going down to the third floor. (2) or (1)

I am on the fourth floor. My friend is going to the sixth floor. I can say:

My friend is going up to the sixth floor. (3) or (1)

My friend is going down to the sixth floor. (2)

If during the structuring my friend’s space is included into my space more complex situation arises and the meaning ‘to me’ is also added. Such situation in Georgian is represented by CP. In general, if ES is somehow included during the structuring of a space always CP rises.

Preverbs have an additional function of formalization of ‘Perfective’ (+Prev) : ‘Imperfective’ (- Prev) aspect and ‘Future’ tense (+Prev). They also often combine the root to change the overall meaning of the verb (compare with the prepositional elements in English – look up/back/down/at etc.)

ASPECT-TENSE DIFFERENCES IN PAST

There is an important difference between Imperfect, Perfect and Aorist. The imperfect is used to refer to ongoing or repeated, habitual actions in past. Aorist denotes the momentary aspect of interrupted actions in past. The perfect in Georgian has an additional meaning of ‘apparently’, ‘it seems’, ‘probably’, ‘it turns out’ and so on: It often conveys that speaker is not vouching for the truth of what he is standing. The perfect represents the following aspectual situation: The speaker sees the result of the action, (s)he does not pay any attention to Ag or (s)he is not sure; or (s)he does not actually know; or (s)he merely forgets, or (s)he don’t pay any attention to the Agent of the action, but on the base of the actually presented result (Patient), (s)he says, what “apparently” happened; e.g. dauxat’avs (‘It seems that (s)he has drown’), ucxovria (‘Apparently (s)he has lived’), aushenebia (‘It turns out that he has built it’) and so on.

Aorist and perfect distinguish complete (perfective) and incomplete (imperfective) aspect forms by the preverbs (see above): Verb forms with the preverbs refer to PRF and without the preverbs they refer to IPRF.

S/O MARKERS AND INVERSION

Georgian has two types of verbal person affixes, the V-type and the M-type:

Traditionally the V-type affixes are considered to be subject markers, while the M-type are object markers. However, this is not always a case: In the perfective-resultative tense forms and also with affective verbs we have an opposite situation.

Affective verbs in Georgian build non-canonical constructions where subject stands in indirect, dative case and triggers object (the dative noun’s) markers in verb forms, while object is in nominative and triggers subject (the nominative noun’s) markers. For that reason most Georgian scholars qualify these forms as inversive ones and the constructions with affective verbs are called inversive (because the main functions of the S/O markers are inverted). These specific constructions refer to the semantically specific Subject, which acts without its own ‘free will’.

Inversion is characteristic also for the Georgian perfects (because of the additional meaning of ‘invisibility’ – the speaker does not know, does the subject act according to its ‘free will’ or not).

The M-type and the V-type markers can also create an opposition between the verb forms, which represent the difference between the actions whose subjects act either according to their ‘free will’ or without their ‘free will ’; E.g.:

In (a)-examples S acts with its ‘free will’, while in (b)-examples S acts without its ‘free will’(= involuntary, inadvertently).

In Georgian it seems more adequate to analyze the M-type and V-type markers without any functional qualification on the base of the semantic roles and the semantic feature: ‘free will of arguments’. This feature plays an important role in the person alignment and it defines appearance of either the M or the V-type of markers:

I. The argument whose free will is not included in the situation (or it is unknown whether its free will is included or not) triggers the M-type affixes. (Semantically such are: Addressee, Experiencer, an actually “unknown” Ag of perfective tense forms)1;

II. The argument that acts according to its free will triggers the V-type affixes (such is Ag).

III. The argument whose free will is not relevant for the situation (such is P), triggers:

a. The V-type markers, if it is only argument linked with the verb (P);

b. The V-type markers, if other argument’s free will is not included in the situation

(constructions: P-Ad, or P-Exp, or P-unknownAg);

c. The M-type, if other argument’s free will is included in situation (construction: P-Ag);

d. Zero, if all other (both) arguments (with +[fw] and with –[fw]) are linked with the verb (construction – Ag-P-AD).

These rules are hierarchically organized: I>II>IIIa>IIIb/IIIc>IIId. As a result various morphological verb forms arise. E.g.: The form m-i-q’var-s (I love (s)he) is a result of the following derivational processes: Exp.(I) is the role which acts without its own ‘free will’. Thus, according to I-rule it is marked in the verb form by the M-type marker m-. The next argument is qualified as P, (the argument, whose ‘free will’ is not relevant) and according to IIIb-rule it is represented by the V-type marker -s. Thus, the form miq’vars is constructed by the rules I > IIIb: First of all M-type marker m- appears (according to I-rule) and then -s (according to IIIb-rule). Forms – v-xat’av(I draw it) or m-xat’av(You draw me) – are derived by the rules II>IIIc; and so on:

s-civ-a ((S)he is cold) ––– I>IIIb

cxovrob-s ((S)he lives) ––– II

ixat’eb-a (It is drawn) ––––– IIIa

xat’av-s ((S)he draws it) ––– II>IIIc

v-uxatav (I draw it for him/her) ––– II>IIIc

m-ixat’av-s ((S)he draws it for me) ––– I>II >IIId

g-axat’vineb-s ((S)he lets me draw) ––– II>II>IIId

These rules demonstrate that in Georgian the feature ‘free will’ is decisive not only for the affective verbs, but it is also decisive for the whole system of the verb concord (Asatiani, 2003b).

MAIN FUNCTION OF POLYPERSONALITY

In general, it seems better to analyze the M-type and the V-type markers without any functional qualification, simply by their relation to cases:

1. Noun in the Dative always triggers the M-type affixes;

2. Noun in the Ergative always triggers the V-type affixes;

3. Noun in the Nominative triggers either

(a) V-type (if there is no ergative linked with the verb), or

(b) M-type (in case there is an ergative linked with the verb), or

(c) Zero (if both ergative and dative appear in the construction).

Based on the rules above, we can make the following generalizations:

1. The V-type affixes should be represented in the verb form in any case;

2. From the point of the triggering V-type affixes, there are the following hierarchical

relations: ergative (always)>nominative (sometimes)>dative (never);

3. In case of several prefixes, a competitive situation arises, as there is no possibility of prefix clustering.

When there is a competition among prefixes (both I and II persons are linked with a verb), the hierarchically weaker case wins:

1. I/II nominative and I/II dative I/II dative

2. I/II ergative and I/II dative I/II dative

3. I/II ergative and I/II nominative I/II nominative

In case there is no competitive situation (this happens mostly when I/II meets III), both markers will be present in verb and polypersonal verb forms rise: E.g.: m – xat’av – s (S/he draws me)

OI – draw – SIII

Thus, main function of polypersonality is obligatorily representation of the participants of a communicative act (res. I/II persons) notwithstanding a fact are they subjects or objects.

There are 28 different combinations according to the S-O person (I : II : III) and number (singular : plural). Some of them are homonymous; E.g.: g-xat’av-t means: ‘I draw you.pl’/ ’S/he draws you.pl’/ ‘We draw you.sg’/ ‘We draw you.pl’.

FUNCTION OF VOWEL PREFIXES

There are four verbal vowel prefixes in the Georgian Language: -a-, -e-, -i-, -u-. The vowels are poly-functional and represent semantically different derivational verb forms – transitive, causative, contactive, reflexive, passive, subjective version (rep. middle), objective version.

Version expresses the certain types of relation between the verbal arguments:

OV (objective version) denotes that the subject is acting for somebody: a result of its action belongs to or is intended for the indirect object. OV is marked by the vowel prefixes -u- (in case IO is III person) or -i- (in case IO is either I or II person).

SV (subjective version) refers that the subject is acting for itself: a result of its action belongs or is intended for the subject itself. SV is marked by the vowel -i-.

NV (neutral version) shows that there is not any orientation of subject action (marker -a- or zero).

Based on the semantic and the functional analysis of the vowel prefixes one generalization can be suggested: The main function of the verbal vowels prefixes is the formalization of the conceptual changes which arise as a result of increasing or decreasing of verb valency that implies either appearance or disappearance of the semantic roles – Ag, P or Ad.

The changes of the verb valency can be summarized by the following scheme:

Naturally, the following questions arise: What is the cognitive background for the creation of such derivational verb forms? When the valency of the verb changes (that is: Ag or Ad appears (or disappears)), what kind of conceptual changes generate the basis for the various formal models of the verb forms creation.

First of all, let us construct the conceptual structure of the semantic roles.

Every concept has its own space within which “it stays identical with itself”. Conceptual space is defined according to many features. For the conceptual spaces of the semantic roles the most relevant are the features which characterize the noun in relation to the action which is represented by the verb.

During the action nouns can: (1) cross the space; (2) approach the space; (3) stay within the space.

The three possibilities seem to be decisive for distinguishing Ag, P and Ad. The Ag (as far as it is active, telic, volitional, dynamic, high in potency, etc.) is the concept which crosses (its own or something/somebody else’s) the space. The P (as it is inactive, atelic, non-volitional, static, low in potency, etc.) is the concept which stays within its own space, it allows the space to be crossed but never crosses the space itself. The Ad is the role which receives something, it allows to be reached but does not allow to be crossed; Schematically:

Different combinations of these features construct the conceptual structures which mirror the process of the linguistic structuring of the extra linguistic situations respective to the concrete verb semantics. Some examples:

The strategy of structuring can differ and due to these various strategies languages differ in the way of structuring – they give different linguistic structures.

Suggested conceptual structures mirror also the conceptual background of the different derivational verb models:

GEORGIAN PASSIVE

The Georgian passive is quite different from the Indo-European one: In the Indo-European languages passive construction is the conversive one of the corresponding active construction where Patient promoted to subject position, and Ag is demoted and it is transferred into prepositional phrase.

Georgian passive does not always show the conversion of the active construction. In Georgian (as well as for some other languages, e. g., for Japanese (Shibatani, 2002)) active-passive opposition makes a continuum where prototypical passive and active differ from, so called, middle forms.

Sometimes passive constructions represent active semantics: dgeba (S/he is standing up), ekacheba (S/he pulls something), ac’veba (S/he is pushing something) and so on.

Formally passive verb is clearly distinguishable from active one: In the present tense, SIII has -a ending for passive verbs (first of all, for prototypical ones) and it has -s ending for active ones (also, first of all, for prototypical ones). Verbs with medial semantics (such are verbs with peripheral semantics) choice either active or passive formal models of representation.

We can suggest the main semantic feature that governs the process of grammaticalisation of medial verb forms from this point of view: If medial verb semantics allows different directions (or locations) of action (or state) (that is, it can be directionally oriented), a verb has passive form; if this is not the case a verb has active form. E. g. dgeba:a-dgeba:daga-dgeba:c’ar-dgeba:cha-dgeba (S/he stands up, s/he retires, s/he is heading-in, s/he stands in), but cxovrobs (S/he lives), mushaobs (S/he works), pikrobs (S/he thinks) and so on.

Such peculiarities of Georgian passive define the restrictions of their usage in the process of the structuring of information – they have different pragmatic values.

TEMATIC SUFFIXES AND VOWEL SUFFIXES

There are 11 different forms of tense/mood/aspect combination which, according to Georgian grammarians, are called mts’k’rivi. The semantic interpretation of these forms can be represented by the binary differential semantic features:

Verb forms in Presence-Imperfect-Presence Subjunctive-Future-Future Subjunctive-Conditional (I series forms) have the specific endings: -eb-, -ob-, -av-, -am-, -i-, -op-. Georgian grammarians mention them as Thematic Suffixes. It is quite difficult to give semantic interpretation of the endings, but one testing particle – xolme (‘Usually, from time to time’), which is: a) normal with the, so called, I series forms; b) Fully excluded with the II series forms (Aorist-II Subjunctive); and c) Bad with the III series forms (Present perfect-Past perfect-III Subjunctive) – helps us to suppose that common semantics for all these tense/mood markers could be the referring to habitual, usual, repeated actions; And from this point of view they built an opposition with Perfect (the III series) and Aorist (the II series) forms.

Vowel suffixes represent different combinations of tense/mood and there are a lot of specific implicational rules predicting which vowel appears in which case.

RESTRICTIONS

Although, the maximal positions for a theoretically possible string of morphemes in the structural formula for one verb root are 10 (3 for prefixes and 6 for suffixes), the verb form can consist no more then 9 morphemes. There are some implicational and/or restrictive rules:

1. Imperfect Marker (7) implies existence of Thematic Markers (6);

2. Plural Suffix (10) phonetically excludes appearance of the SIII suffix -s (9); It can co-occur only with the SIII suffixes: -a or -o (9);

3. The SIII suffixes (-a or -o) phonetically exclude appearance of Tense-Mood vowel suffixes (8). So, allowed combinations are either (8)-(10) or (9)-(10) and the string (8)-(9)-(10) is excluded. All other combinations of positions are possible and a concrete verb form is defined by the various combinations of verb categories.

REFERENCES

1. Asatiani, R. (2003a). Conceptual Representations of the Verb Forms Creation (on the Georgian Data). Language, Logic, Computation: The Proceedings of the 5th International Symposium, Amsterdam: Amsterdam University Publishing House, Grafisch Centrum, 21-29.

2. Asatiani, R. (2003b). Semantics and Typology of Dative Subject (on the Georgian Data). In P.Dekker, R.van Rooy (Eds.), The Proceedings of the Fourteenth Amsterdam Colloquium, The University of Amsterdam, 69-75.

3. Boeder, W. (2002). Syntax and Morphology of polysynthesis in the Georgian Verb. In N. Evans & H.J. Sasse (Eds.), Problems of Polynthesis, Berlin: Akademie Verlag, 87-111.

4. Shanidze, A. 1973. kartuli gramat’ik’is sapudzvlebi (The Foundations of the Georgian Language). Tbilisi: Mecniereba.

5. Shibatani, M. 1985. Passives and related constructions: A prototype Analysis. Language, Vol.61,No4. Kobe University.

Н АЦИОНАЛЬНЫЙ КОРПУС РУССКОГО ЯЗЫКА КАК ИНСТРУМЕНТ ОПИСАНИЯ СОЧЕТАЕМОСТИ ^[7]

Венера Байрашева, Валерий Соловьев

ВВЕДЕНИЕ

Сочетаемость, занимая промежуточное положение между грамматикой и лексикой, долгое время оставалась в тени более продвинутых разделов лингвистики. Для ее изучения не создано такой мощной теории, как, скажем, генеративизм в грамматике. Для русского языка сочетаемость в теоретическом плане систематически изучалась в последние годы Е. В. Рахилиной (Рахилина (2000)). Исследования велись с позиций когнитивной лингвистики и опирались на ее концептуальную базу. В хорошо разработанных словарях, вроде (Новый (1997)), сочетаемости выделяется определенная зона словарных статей.

Во всех этих работах выводы о сочетаемостных свойствах лексем делались на основе личной интуиции исследователя и с использованием относительно небольших наборов текстов, откуда черпались примеры. Ни в каких работах не приводилась статистика встречаемости тех или иных сочетаний. Авторы в лучшем случае ограничивались качественными характеристиками типа “данное сочетание нехарактерно”.

С появлением больших корпусов текстов с удобными средствами поиска ситуация радикально меняется. Национальный корпус русского языка (http://ruscorpora.ru, далее, сокращенно, НКРЯ) содержит более ста сорока миллионов слов и является достаточно сбалансированным (Национальный (2005)), что создает надежную базу для получения объективной информации о русском языке, в том числе о сочетаемости. Впервые появилась возможность получить точные количественные оценки тех или иных языковых явлений, свободные от субъективизма конкретного исследователя и отобранного им материала.

В данной работе мы представим данные по сочетаемости ряда лексем, обозначающих отрицательные психические состояния, с несогласованными определениями. Все примеры взяты из НКРЯ. Приводится сравнение с аналогичными данными в словаре (Новый (1997)). Сочетаемость лексем этого поля с глаголами по той же методологии анализа корпусных данных изучалась в (Соловьев (2002)). Сходные исследования для глаголов этого же семантического поля начаты в (Дубровина (2007)).

Основным приложением результатов по сочетаемости является описание структуры семантических полей, в частности, уточнение синонимических рядов.

В первом разделе статьи описывается источник и методы получения данных. Во втором и третьем представлены результаты по сочетаемости отдельно по двум группам лексем. Предложено объяснение данных с позиций когнитивной лингвистики, в частности с точки зрения онтологических метафор (Лакофф (2004)). Наконец, четвертый раздел – заключение – подытоживает исследование.

1. БАЗА ДАННЫХ

Выбрано следующее множество слов русского языка: страх, испуг, ужас, грусть, печаль, тоска, скорбь, горе, уныние, меланхолия, хандра, депрессия. Оно примерно соответствует семантическим полям, определяемым в английском языке базовыми эмоциями fear и sadness. Для каждого слова этого списка в НКРЯ найдено не менее 500 предложений, из которых выделены (вручную, студентами филфака КГУ) все случаи несогласованных определений к рассматриваемым словам. При недостаточности этого материала осуществлялся поиск нужных сочетаний во всем корпусе.