Российская академия наук Институт психологии

В.Б.ШВЫРКОВ,

ВВЕДЕНИЕ

В ОБЪЕКТИВНУЮ

ПСИХОЛОГИЮ

НЕЙРОНАЛЬНЫЕ ОСНОВЫ ПСИХИКИ

Москва 1995

В.Б.ШВЫРКОВ. ВВЕДЕНИЕ В ОБЪЕКТИВНУЮ ПСИХОЛОГИЮ.

НЕЙРОНАЛЬНЫЕ ОСНОВЫ ПСИХИКИ. - М.: Институт психологии РАН, 1995 г. —162 с.

ISBN-5-201-02192-1

Вкниге дан глубокий теоретический анализ методологических оснований разных направлений исследования в психологии и психофизиологии. Посмертное издание последней книги В.Б. Швыркова в которой, рассмотрены причины трудностей, возникающих при решении психофизиологической проблемы и изучении нейрональных основ психики и поведения с использованием структурно-функционального и коррелятивного подходов. Предложен путь решения этих и ряда других проблем на основе развитой автором и его сотрудниками системно-эволюционной теории. Книга адресована философам, психологам, психофизиологам, физиологам и специалистам смежных дисциплин.

Монография подготовлена при поддержке Российского Гуманитарного Научного Фонда (проект № 93—06—10787).

ISBN-5-201-02192-1

Утверждено к печати Институтом психологии РАН. Ответственный редактор: доктор психол. наук Ю.И. Александров.

© Швырков В.Б., 1995 г.

© Институт психологии РАН, 1995 г.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Автор этой книги, Вячеслав Борисович Швырков, родился в 1939 году. В 16 лет он пришел в лабораторию П.К.Анохина, одним из ближайших учеников которого впоследствии стал. Теория функциональных систем, развиваемая П.К.Анохиным и его школой, была для Вячеслава Борисовича больше чем просто научной концепцией. Она определяла не только постановку конкретных экспериментальных задач, которые он решал очень эффективно (первые публикации В.Б. Швыркова вышли в 1960 г., когда он был студентом 2-го курса), но и обусловливала в целом его понимание происхождения и организации Жизни, отношение к ней.

Вячеслав Борисович умел заражать энтузиазмом научного поиска и студентов, делающих первые шаги в науке, и подготовленных ученых. Ухе в то время, когда он учился в аспирантуре под руководством П.К. Анохина, вокруг Вячеслава Борисовича начал формироваться коллектив единомышленников, ставший базой возглавленной им позже лаборатории «Нейрофизиологических основ психики» (Институт психологии АН СССР, затем РАН), которая была образована в 1972 году по инициативе и при участии П.К. Анохина и Б.Ф. Ломова.

Многолетние исследования Вячеслава Борисовича и его учеников привели к формированию новой дисциплины: системной психофизиологии, задачей которой является изучение закономерностей формирования и реализации систем, составляющих индивидуальный опыт, их таксономии, динамики межсистемных отношений в поведении и деятельности. Одним из наиболее важных этапных результатов на этом пути явилось решение психофизиологической проблемы, основанное на анализе с позиций теории функциональных систем материала, полученного в его

7

собственных экспериментах и в экспериментах его учеников. Суть этого решения состоит в том, что «психическое» и «физиологическое» являются различными аспектами описания единых общемозговых системных процессов. Принципиальное значение имело также установление в руководимой им лаборатории факта системной специализации нейронов, что открыло совершенно новые возможности экспериментального исследования индивидуального опыта человека и животных.

Верно оценить масштаб совершенного Вячеславом Борисовичем Швырковым — значит понять, что он осуществил истинный переворот в науке, создав не только новую дисциплину, но, по существу, новое мировоззрение, систему представлений, не сводимых к какой-либо из существующих отдельных областей науки.

Для большинства из тех, кто хотя бы раз побеседовал с В.Б.Швырковым или прочитал некоторые из его основных работ, было очевидно, с каким талантом, с какой выдающейся личностью они имеют дело. Однако, разработанная им парадигма, именно в силу се принципиальной новизны, входила в противоречие с устоявшимися и широко принятыми в физиологии, психофизиологии и психологии представлениями. Рано или поздно ряду его коллег это противоречие становилось очевидно — обнаруживалось, что данная парадигма не просто заставляет модифицировать элементы «защитного пояса» их исследовательской программы, но покушается на «ядро» последней, на те аксиомы, которые лежат в основе всех их взглядов, научной «картины мира». Поэтому, а также потому, что Вячеслав Борисович был совершенно бескомпромиссным в научной полемике и, следовательно, не очень-удобным человеком, он чаше слышал не аплодисменты, хотя и такое бывало, но сталкивался с более или менее эмоциональными возражениями или с раздраженным непониманием. Ему досталось не многое из того, что можно было бы назвать официальными регалиями. Впрочем, он был к ним достаточно равнодушен, хотя и понимал значение последних для выживания развиваемого им и его учениками направления.

Было бы явным упрощением редуцировать целостную систему представлений, разработанных В.Б.Швырковым, к одной теории. Вместе с тем следует отметить, что он сам считал своим основным научным результатом, центральным стержнем всего

8

мировоззрения системно-эволюционную теорию. Эта теория является развитием идей П.К. Анохина, причем развитием творческим, связанным с радикальной модификацией классической теории функциональных систем. Обоснованию системно-эволюционной теории и рассмотрению вариантов ее использования для решения центральных проблем психологии, психофизиологии, нейронаук посвящена эта книга, которую Вячеслав Борисович не успел завершить. Он умер 4 июня 1994 г.

После основного текста книги, подготовленного вчерне еще самим В.Б.Швырковым, приводятся с небольшими сокращениями две статьи автора, полностью опубликованные в «Психологическом журнале» (1988, т.9, № 4 и 1993, т.14, № 6). В них отражены результаты последних очень существенных теоретических разработок автора, дополняющих материал основного текста.

Думаю, что если бы Вячеслав Борисович, всегда очень тщательно работавший с рукописями, готовил книгу сам, он внес бы в итоговый вариант много изменений, упрощающих восприятие материала, убирающих некоторые подробности или, наоборот, дополняющих описание не очевидных логических переходов. Мы, его ученики, не сочли возможным вносить в текст какие-либо существенные изменения, кроме некоторых редакторских правок. Сохранены даже скобки, оставленные пустыми, как указание на намерение автора привести в данном месте ссылку.

В связи с отмеченными особенностями рукописи представляется полезным предварить текст кратким изложением системно-эволюционной теории, выделив те ее положения и связи между ними, которые считал основными Вячеслав Борисович. Надеюсь, что подобная логическая схема поможет читателю в работе с книгой.

В качестве наиболее важных элементов, составляющих фактическую базу системно-эволюционной теории, он рассматривал а) обнаружение специализации нейронов различной морфологической принадлежности относительно систем, складывающихся при формировании целостных поведенческих актов на разных стадиях индивидуального развития; б) обнаружение резерва молчащих клеток, из которых в процессе обучения в пробных актах отбирается новая организация нейронов, активность которых приводит к полезному результату; в) обнаружение факта одно-

временной активации нейронов, принадлежащих к системам разного возраста, при реализации любого акта внешнего поведения.

Рассмотрение этих фактов в связи с данными и концепциями психологии, физиологии, этологии, генетики, социологии и др. позволило сформулировать следующие основные положения системно-эволюционной теории.

1) В соотношениях со средой любой организм реализует генетическую программу своего жизненного цикла. До появления нервной системы эти соотношения выражаются формулой: геном <-> тело <-> среда. Развитие нервной системы, в клетках которой экспрессируется наибольшая часть генома, меняет эту формулу на: геном <-> мозг <-> тело <-> среда. Поведение поэтому можн о определить как реализацию организмом генетической программы жизненного цикла, «экспрессируемой» в нейронах.

2) Нервная система оказывается при этом не «телом», а внутренним «субъективным экраном», образовавшимся в процессе эволюции между генетической программой и ее выполнением через телесные процессы и изменения внешних соотношений организма со средой. Нервные процессы — субъективное отражение внешних соотношений и регулятор телесных процессов. Для разделения нервных и психических процессов эволюционного основания не обнаруживается.

3) Нервная клетка является не «кодирующим элементом» или «сумматором», а организмом, обеспечивающим потребности своей генетической программы за счет метаболитов, поступающих от других элементов. Импульсная активность возникает при рассогласовании между синаптическим притоком метаболитов от других клеток и потребностями метаболизма самого нейрона. Таким образом нейрон реализует специфический для нервной клетки способ изменять свои соотношения с другими клетками и, в конечном счете, соотношения тела со средой, что может вести к изменению синаптического притока к данному нейрону.

4) Состав врожденных актов и отношения между ними отражают историю адаптивных соотношений организма со средой в эволюции. Нейроны, специализированные относительно этих актов, располагаются главным образом в древних структурах ЦНС

10

и в периферических нервных образованиях. В коре головного мозга наряду с нейронами, специализированными относительно врожденных актов, существует большой запас нервных клеток.

5) Эти клетки используются в формировании новых поведенческих актов. Из активирующихся в пробных актах наборов отбирается та совокупность прежде молчавших клеток, активация которых приводит к достижению полезного приспособительного результата. Фиксация новой системы осуществляется как специализация этих клеток относительно вновь формируемых систем и усиление связей между нейронами нового и уже усвоенного поведения. В отличие от инструктивно-селекционных теорий обучения настоящая гипотеза получила название системно-селекционной.

6) Накопленные в эволюции и в истории индивидуальной жизни животного системы поведенческих актов составляют структуру его субъективного мира. В этом системном внутреннем мире не обнаруживаются какие-либо специальные процессы «кодирования информации» или «нейрональные механизмы восприятия», процессы «управления движением» или «нейрональные механизмы регуляции движения».

7) Текущее поведение определяется составом одновременно извлекаемых из памяти систем разного возраста (т.е. сформированных на разных этапах индивидуального развития), закономерности отношений между которыми могут быть описаны качественно и количественно.

8) Формирование специфически человеческого сознания обусловлено развитием человеческого общества, что изменило соотношения организма (человека) со средой может быть даже больше, чем развитие в свое время нервной системы. Эти соотношения могут быть выражены формулой: геном <-> мозг <-> тело <-> культурная среда <-> общество <-> Вселенная. Поэтому с позиций системно-эволюционной теории объективные данные о структуре субъективного мира человека могут быть получены при анализе активности мозга в сопоставлении со структурой общественного сознания, часть которой усваивается отдельным человеком.

9) Элементы общественного сознания усваиваются конкретным человеком в процессах общения и деятельности и становятся индивидуальными знаниями. В том числе знаниями о «психи-

11

ческих процессах», таких как ощущение, восприятие, воля, эмоции и т.п., которые, в действительности — элементы общественного сознания, выработанные обществом в практике соотношения со своими членами для характеристики их внешнего поведения. Не только этим, но и другим понятиям, характеризующим субъективную реальность в различных психологиях, по-видимому, соответствуют определенные состояния систем, из которых в действительности состоит субъективный мир человека. Эти состояния, а также «алгебра межсистемных отношений» могут быть исследованы системной психофизиологией.

Хотелось бы надеяться, что эта книга Судет способствовать интеграции усилий специалистов разного профиля: психологов и психофизиологов, нейропсихологов и нейрофизиологов, генетиков, эволюционистов и др. для изучения мозговых основ психической деятельности и поведения. Методологической базой интеграции может служить системно-эволюционная теория.

Ю.И. Александров доктор психологических наук

12

ВВЕДЕНИЕ

Познание самого себя было одной из самых сильных побудительных причин познавательной деятельности уже древних людей. Как отмечал Иван Петрович Павлов, «в сущности интересует нас в жизни только одно — наше психическое содержание, однако механизм его был и есть окутан для нас глубоким мраком. Все ресурсы человека — искусство, религия, литература, философия и исторические науки — все это соединяется, чтобы бросить луч света в этот мрак, но человек располагает еще одним могущественным ресурсом — естественно-научным изучением с его строго объективными методами» [1949, с. 351]. В этом перечне И.П. Павлов не назвал специальную науку, посвященную, как кажется, «изучению нашего психического содержания» — психологию. Это не случайно. Дело в том, что специфика предмета психологии заключается в изучении ею непосредственно не наблюдаемого субъективного отражения человека и животного. Ненаблюдаемость обусловила то обстоятельство, что в разные времена и в разных культурах могли существовать самые разные представления об этой ненаблюдаемой реальности. Как отмечал Л.Фейербах, «никакая наука не водила человека больше за нос и не выдавала свои измышления за действительность, чем психология» [цит. по: Чуприкова 1985, с. 158]. В настоящее время ставится вопрос о том, может ли в принципе психология считаться наукой. Рассматривая поиски оснований психологии за 100 лет, R.B. Johnson [1980] с разочарованием замечает, что когда путь не приводит к цели, которая давно должна бы быть достигнута, остается либо объявить, что мы ее уже достигли, либо признать, что она вообще не достижима, и приходит к выведу, что психология, возможно, никогда не достигнет «парадигмальной стадии», на которой, по его представлениям, находится современная физика.

14

Сложность и своеобразие познавательной ситуации в психологии состоят в том, что, как отмечает Б.Ф. Ломов «... с одной стороны, проблемы психологии относятся к области субъективных явлений, обычно противопоставляемых объективным, с другой — от нее требуется изучение объективных законов психики.

В значительной мере этот парадокс обязан тем трудностям, которые возникают при попытках четко разграничить онтологический и гносеологический аспекты изучения психического...» [1984, с. 106]. В настоящей работе мы и попытаемся разрешить этот парадокс.

Как известно, органом психики — субъективного отражения объективной реальности — является особым образом организованная материя — мозг, и уже во времена И.М. Сеченова не было людей, «...которые с большими или меньшими оговорками не Принимали бы этой мысли за истину» [1952, с. 9]. Из этого, казалось бы, логически непреложно следует, с одной стороны, что объективное изучение психики возможно только как изучение мозговых процессов, и, с другой стороны, что мозговые процессы — и есть психические процессы. Однако, современная объективная реальность все еще состоит в том, что существуют две различные науки со своим особым объектом, предметом и методами: психология, изучающая психические процессы, и нейрофизиология, изучающая физиологические процессы. Прямые контакты между этими науками постоянно «искрят», примером чего может служить недавняя дискуссия [Научный диспут 1990], а попытки вскрыть «физиологические механизмы психических процессов», предпринимаемые в сопоставляющей психофизиологии, неизбежно ведут к дуализму [Popper, Eccles 1977].

Гносеологические корни этой ситуации лежат в истории формирования психологии и физиологии. При желании знать о «движениях души», своей собственной и окружающих, человек располагал лишь возможностями наблюдения статистических характеристик внешнего поведения (своего и окружающих). Представления о психике, или душе, сложились еще в доисторическую эпоху, и в любом, самом примитивном языке, даже в коммунолектах древних австралийцев [Роуз 1981], имеются обозначения психических процессов, свойств и состояний, которые не могли сформироваться иначе, чем как обобщенные статистические ха-

15

рактеристики внешнего поведения человека. Например, относительная частота успешных поведенческих актов человека или животного (объекта охоты) трансформировалась в его «ум», а, частота агрессивных — в «злость», которая могла выступать и как постоянное свойство, и как временное состояние, и как процесс озлобления. Не зная истинных причин тех или иных поступков, люди видели их в субстанциированных статистических характеристиках внешнего поведения: «жадность заставила», «смел ость повела» и т.п..

Ситуация не изменилась и сейчас. Современная психологическая терминология, будь то «процесс восприятия», «состояние внимания» или «свойство нейротицизма», также представляет собой статистические характеристики внешнего, в том числе речевого, поведения, так как психологические методы — экспериментальные, тестовые, опросники и т.д. — по-прежнему характеризуют человека лишь по его внешнему реальному или воображаемому поведению в различных ситуациях. Что в действительности происходит в субъективном мире, т.е. в голове испытуемого, остается полностью скрыто как от испытуемого (иначе объективная психология вообще бы была не нужна), так и о т психолога (иначе существовала бы одна экспериментальная объективная психология). В действительности существует много психологии (интроспективная, когнитивная, установки, деятельности, понимающая, гуманистическая и т.д., и их количество увеличивается), дающих различные описания «психических процессов» в одной и той же поведенческой ситуации, например, в ситуации обнаружения сигнала [...].

Какие именно статистические характеристики или аспекты рассмотрения внешнего поведения выделяются и субстанциируются как психические процессы или другие составляющие психики, диктуется потребностями социальной практики.

Канонизированные еще Аристотелем ощущение, восприятие, воля, эмоции и т.п. под воздействием запросов различных видов практики в различных психологиях обогащались гештальтами, эго, когнитивными картами, обработкой информации и т.п.[...]. Очевидно, что поскольку социальные потребности в аспектах рассмотрения поведения человека постоянно изменяются и расширяются в связи с усложнением социальной практики, то список «элементов пси-

16

хики» может увеличиваться до бесконечности, и появившиеся в последнее время «процесс слежения» или «детекция актуальных сомнений» — не последние члены этого списка, в который, если быть последовательным, необходимо внести все технологические операции, такие как «сравнения», «категоризация», «управление» и т.п., и все термины языка, относящиеся к характеристике якобы субъективного мира, даже такие как «парение духа», «угрызения совести» и т.п. Именно это и наблюдается сейчас в психофизике, инженерной психологии, психологии индивидуальных различий, социальной психологии и т.д.

Очевидно, что для того, чтобы судить по внешнему поведению о внутренних субъективных процессах, необходимо знать закон отношения между внешним поведением и этими процессами, -а для этого необходимо знать, какие в действительности субъективные процессы протекают в мозгу человека. Без этого знания любые суждения о структуре и динамике субъективного мира оказываются логически неоправданными, но именно субъективный мир и составляет для психологов основную «часть истории, которую они хотят рассказывать» [...], так как иначе им рассказывать просто не о чем.

Как это ни покажется парадоксальным, гносеологическая ситуация в нейрофизиологии была аналогичной ситуации в психологии, так как нейрофизиология долгое время не могла дать психологии действительных знаний о мозговых процессах, поскольку сама находилась в таком же положении, как и психология и пользовалась метафорическими представлениями о мозговых процессах, такими как представления о «телефонной станции», «компьютере» или «голограмме».

Мозговые процессы — это активность и взаимодействие нервных клеток, и эти процессы стали доступны исследованию на бодрствующих животных лишь тридцать лет назад [...]. Отсутствие до этого возможности изучать активность нейронов в поведении обусловило долгое господство структурно-функциональн ог о по дх о д а, который родился из потребностей клинической практики, имевшей дело с объективными симптомами поражения той или иной структуры мозга. Эти симптомы, взятые с «противоположным знаком», и объявлялись функциями тех или иных структур. Структурно-функциональные представления, в свою

17

очередь, базировались на пришедшем из механики понимании поведения организма как реакции на внешние причины, в которых психическое могло быть лишь эпифеноменом чисто физиологических процессов «проведения возбуждения от рецепторов к эффекторам» через структуры, выполнявшие при этом свои «функции».

Таким образом, ориентация различных методов познания на конкретные потребности различных видов социальной практики и отсутствие методических возможностей изучать не предполагаемые, а реальные клеточные процессы в мозгу, обусловили тупиковую познавательную ситуацию в анализе проблемы соотношения психики и мозга и объективного изучения субъективного отражения. Эти подходы обусловили и ограниченность, и несопоставимость онтологических представлений в физиологии и психологии. В структурно-функциональной физиологии онтология ограничивалась «физиологическими процессами», или «жизнью тела», а в психологии долгое время — «жизнью души». На самом же деле обе науки в действительности изучали лишь нормальное или измененное в результате повреждения мозга поведение. При сопоставлении, даже теоретическом, психики как субъективного отражения объективного мира и психики как деятельности мозга, возникали непреодолимые трудности [см., например, Ломов 1984, с. 346 и далее]. Эти трудности были связаны с несопоставимостью традиционных онтологических представлений в психологии и нейрофизиологии. Психология якобы давала описание процессов субъективного отражения объективного мира, причем в терминах свойств и отношений внешних объектов, а физиология — якобы описание деятельности мозга в терминах функций его структур. Как мы уже отмечали, несопоставимость этих описаний неизбежно вела к дуализму.

Необходимо отметить, что в самой психологии постоянно предпринимаются попытки пересмотреть онтологию. Как считает Ф.Е. Василюк [1986], в психологиях деятельности, общения, установки и отношений онтология в виде «жизни души» была отброшена в пользу «...единой онтологии «жизни человека в мире», содержащей в себе два аспекта — «жизнь человека» и «мир» [с.85] Едва ли категории «жизнь человека» или «мир» можно признать

18

специфически психологическими, однако даже и в этом варианте психологическая онтология не включает объект исследования нейрофизиологии и «орган психики» — мозг, что делает такую психологию «безмозглой». Точно также как структурно-функциональная физиология для объяснения поведения не нуждается в «психике» и не позволяет поставить вопрос о природе именно субъективного (а не объективного как в зеркале или компьютере) отражения объективной реальности в процессах мозга.

Основным научным событием, сделавшим возможным написание данной книги, явилось установление того факта, что нервные клетки в разных областях мозга специализированы не относительно каких-либо процессов или функций, а относительно элементов субъективного опыта. Причем в корковых областях — главным образом относительно индивидуального приобретенного опыта, а в филогенетически древних структурах мозга — относительно видового опыта. На наш взгляд, это означает решение древней психофизиологической проблемы, так как описание совокупностей активных в какой-либо момент элементов мозга, специализированных относительно конкретных элементов субъективного опыта, становится одновременно и описанием состояния субъективного мира в этот момент, а перечисление всех специализаций нейронов — описанием всей фило- и онтогенетической памяти организма, т.е. всего субъекта поведения. Отсюда становится очевидным, что действительный синтез психологии и физиологии, который приведет к созданию объективных методов исследования субъективного отражения, возможен только на основе общей для всех наук онтологии — и такой онтологией (учением о сущем) в настоящее время является теория Эволюции, которая не только требует рассматривать любое явление в развитии и находить его место в общей эволюционной картине мира, но и выделять само явление из реальности в соответствии не с субъективными критериями, принятыми в той или иной традиционной науке и вытекающими из потребностей различных видов социальной практики, а в соответствии с объективными эволюционными критериями — уровнями организации Материи, отражающими этапы ее развития. Как считает Я.А. Пономарев, использование таких критериев характерно для новой — «Действенно-преобразующей формы знания» [1982].

19

Последовательное применение идей эволюции в любой области знаний ведет к системному видению мира. Мы попытаемся рассмотреть проблему соотношения мозга, психики и сознания с позиций системно-эволюционной теории, что, как нам представляется, приводит к созданию предпосылок объективного изучения субъективного мира объективными методами физиологии, «которая одна держит в своих руках ключ к истинно научному познанию психических явлений» [Сеченов 1952, с. 195].

РАЗВИТИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О СООТНОШЕНИИ ПСИХИКИ И МОЗГА

Современная психофизиология обязана своим происхождением раздельному существованию психологии и физиологии, связь м е ж д у которыми (т.е. соотношение психики и мозга) она призвана установить. Как любые единицы языка, понятия «психика» и «мозг» имеют социально-историческое происхождение и в интересующем нас аспекте пришли на смену древнейшим понятиям «душа» и «тело». Будучи общественным животным, человек и в доисторические времена должен был предвидеть поведение соплеменников, как для успешной трудовой деятельности, так и для распознавания возможных враждебных действий. Из этой, существующей уже у животных [Смит 1981] способности предвидения чужого поведения и демонстрации или, наоборот, маскировки своего будущего поведения, и развились, вероятно, представления о существовании, кроме внешнего поведения, еще и «внутреннего плана», или субъективного мира чувств, желаний, намерений и т.д., которыми в первобытных обществах и ранних цивилизациях наделялись не только люди, но и природные объекты и вещи. По-видимому, именно потребности практики человеческого общения обусловливали выделение определенных характеристик поведения и их трансформацию в «свойства души», такие как трудолюбие и лень, ум и глупость, злость и веселость, любовь и ненависть и т.п. Создаваемая таким образом обыденная психология служила инструментом именно практики общения и приспособления людей друг к другу. При этом, вероятно, особенно в связи с феноменами сна, обморока и т.п. душа пред-

20

ставлялась божественной и бессмертной, способной покидать тело на время или навсегда, входить в другие тела и т.п..

Тело же, напротив, было очевидно смертным и было объектом различных видов поведения уже у животных. От знаний об устройстве тела зависел успех охотничьей, военной, медицинской, кулинарной и т.д. практики. В соответствии с запросами этой практики в теле выделялись (и фиксировались в языке) совершенно иные «части», чем в «душе». Так, по-видимому, и возник первобытный дуализм души и тела. С развитием общественной практики и появлением все большего разнообразия ее форм понятия души и тела расходились все дальше, субстанциируя как тело, так и душу, и отдельные ее свойства, а представления о жизни как связи души и тела и смерти как прекращении этой связи, ассимилированные многими религиями, обусловило, вероятно, существующий с древнейших времен интерес к проблеме их соотношения и даже «...мучительное противоречие или противопоставление моего сознания моему телу» [Павлов 1949, с. 481].

Представления о соотношении души и тела, или психики и мозга, изменялись как с изменением представлений о психике и строении тела и мозга, так и с изменением социальных потребностей в решении этой проблемы. По критерию социальных запросов в эволюции этих представлений можно выделить пять основных этапов, каждый из которых, хотя и является логическим отрицанием предыдущего, тем не менее не вытесняет в общественном сознании предшествующие полностью, а как бы наслаивается на них, и на сегодняшний день все они, хотя и в разной мере, представлены в литературе, посвященной проблеме соотношения психики и мозга.

Первый этап, который был порожден человеческой потребностью все объяснять и который можно назвать этапом наивного здравого смысла, берет свое начало в глубокой древности, когда душа и различные ее свойства помещались в различных структурах тела, приобретавших при этом различное ритуальное и символическое значение, например, ухо — орган мудрости в древней Месопотамии [Франкфорт и др. 1984], голова и сердце — органы разума и чувств в «обыденной» психологии и т.п. Высшим достижением этого этапа являются, по-видимому, представ-

21

ления Р. Декарта об эпифизе как регуляторе движений животных духов под влиянием божественной души.

Усложнение социальных отношений приводило к увеличению числа аспектов рассмотрения человеческого поведения в соответствии с практикой военного, художественного, спортивного и т.д. образования и, соответственно, к увеличению числа психических явлений, фиксированных в языке и обыденном знании. Это вызвало к жизни вторичную потребность классификации таких явлений. Уже у Аристотеля [1937] существует достаточно ограниченный перечень психических процессов, таких как ощущение, восприятие, внимание и т.п., а Б. Спиноза, например, все огромное разнообразие форм поведения человека, фиксированных в языке как чувства, такие как любовь к ненависть, страх, отчаяние, веселость и т.п., сводил к различным комбинациям всего трех аффектов: желание, удовольствие и неудовольствие [1984]. Подобного рода классификации обслуживали сначала философские построения и религии; их накопление привело к формированию психологии способностей и инстроспекгивной психологии как < самостоятельной науки».

Одновременно происходило накопление сведений относительно тела и мозга, в основном в рамках медицинской, животноводческой, а затем и научной практики. Представления интроспективной психологии и бурно развивавшихся в эпоху промышленной революции естественных наук, в том числе анатомии и физиологии, не могли быть сопоставлены прямо и непосредственно, что, вероятно, и вызвало к жизни второй этап попыток решения проблемы соотношения психики и мозга, который можно назвать умозрительным. Основным достижением умозрительного периода было, по-видимому, решение психофизиологической проблемы Г. Спонсором, стоявшим в целом на позиции интроспективной психологии, которая, как считал Г. Спенсер, «ведет свои исследования посредством внутреннего наблюдения и в этом отношении не похожа на другие науки» [1897, с. 309]. Таким «внутренним наблюдением» Г. Спенсер, вслед за мног ими философами, начиная от Аристотеля, выделял память, разум, эмоции, волю, ощущения, восприятие, рассуждение и т.д.. Сопоставляя «душевные» и материальные процессы в нервной системе, о которых он имел самые общие представления, почерпну-

22

тые из современной ему зоологии и сравнительной анатомии, Г.Спенсер тем не менее утверждал, что «... существует только одна конечная реальность, которая обнаруживает нам себя то с субъективной, то с объективной своей стороны» [с.385]. Очень важным результатом этого этапа было также осознание Г. Спенсером эволюционного происхождения психики.

На третьем этапе (со второй половины XIX века) проблему соотношения психики и мозга решали, главным образом, клиницисты и физиологи, так как интроспективная психология была в полном смысле «наукой о душе» и либо вообще отрицала связь божественной души с мозгом, либо решала эту проблему в духе картезианского дуализма [Будилова 1972, Ярошевский 1976].

В связи с запросами медицины анатомия мозга и периферической нервной системы в это время были уже достаточно подробно изучены клиницистами, особенно невропатологами и хирургами — для диагностики и лечения было необходимо знать симптомы поражения той или иной структуры патологическим процессом или хирургическим вмешательством. Клинические наблюдения измененного поведения при повреждении различных структур мозга позволили выявить многочисленные центры речи, письма, чтения, слуха, зрения, движений, сна, ярости и пр., которые не соответствовали «психическим процессам» интроспективной психологии, что вызывало справедливую критику субъективизма интроспекции и психологии вообще со стороны клиницистов.

Физиологические методы исследования нервной системы животных в это время в основном ограничивались наблюдением внешних эффектов разрушения и раздражения мозговых структур. Эти исследования проводились в условиях вивисекции, т.е. на препаратах, и все феномены рассматривались как реакции препаратов на стимулы, наносимые экспериментатором. И.П. Павлов ввел в физиологическую практику экспериментирование на целом животном. Однако, животное было фиксировано в станке, и слюнотечение — основной процесс, регистрировавшийся в опытах павловской лаборатории, — также рассматривалось как реакция на условный и безусловный стимул. Поэтому рефлекс — понятие, заимствованное из философии Декарта, признавался основой нервной деятельности как в физиологии, так и в невро-

23

логии, где были описаны многочисленные клинически важные рефлексы, наличие и отсутствие которых служило надежным инструментом топической диагностики поражений различных отделов нервной системы.

Теоретические попытки решения психофизиологической проблемы со стороны клиницистов и физиологов состояли либо во включении «центрального психического звена» в рефлекс (И.М. Сеченов), либо в идентификации психического явления — ассоциации и физиологического явления — условного рефлекса (И.П. Павлов), либо в замене психологической терминологии на физиологическую, например, «возбуждение зрительной коры» вместо «зрительного восприятия», и т.п.

Важным достижением этого клинико-физиологического периода было осознание необходимости изучения психики «не посредством внутреннего наблюдения, а объективными методами физиологии» [Сеченов 1952, с. 195], осознание возможности на основании этих исследований делать даже мировоззренческие выводы. Так, И.М.Сеченов и И.П.Павлов специально рассматривали вопрос о свободе воли в его естественно-научном аспекте.

Расширение сфер применения психологии в общественной практике привело к распаду интроспективной психологии на различные школы [...] и, в частности, к появлению в нашей Стране психологии деятельности, в которой был постулирован Принцип психофизиологического единства, состоящий в том, ЧТО «...психическое явление никогда не существует само по себе, оно всегда является только внутренне необходимым моментом более сложного психофизиологического процесса» [Выготский 1960, с. 408].

В физиологии в это время начинается исследование целостного целенаправленного поведения животных. И.С. Беритов [1975] приходит к выводу о том, что все, относящееся к павловским условным рефлексам и рефлексам первого порядка по И.С. Беритову, совершенно не может быть использовано для изучения поведения, и развивает представление о «психо-нервной деятельности», а П.К.Анохин [1968, 1975, 1978, 1979] создает теорию функциональных систем, согласно которой в основе поведения лежат качественно-специфические системные процессы, имеющие различные аспекты рассмотрения, в том числе физиологи-

24

ческий и психологический. Точки зрения о единстве психики и нервной деятельности придерживался также и В.М. Бехтерев.

Эти новые представления, однако, долгое время имели лишь косвенные доказательства, и психофизиологический процесс, психо-нервная деятельность, системные процессы, нервно-психические процессы оставались столь же ненаблюдаемыми, как и конечная реальность во времена Г. Спенсера.

Организационные мероприятия после павловской сессии 1950 года привели к тому, что ведущие посты как в психологии,- так и в физиологии заняли представители наиболее примитивного механистического варианта павловского учения. Поэтому появление и усовершенствование методов регистрации электрической активности мозга, совмещенное с большим желанием «видеть в динамике суммарной ЭЭГ отражение классических представлений об основных закономерностях работы головного мозга, привело в лучшем случае к повторению общих схем, предложенных для них еще И.П.Павловым» {Гусельников 1976, с. 8]. При этом описывались ЭЭГ- корреляты «возбуждения» и «торможения» отдельных структур, «иррадиации», «концентрации» и последовательного проведения возбуждений от афферентных структур к эфферентным по «дуге условного рефлекса». Даже обнаружение М.Н. Ливановым [1972] синхронности колебаний потенциалов в различных областях мозга трактовалось как выражение замыкания связи между этими структурами.

Многочисленные попытки прямого сопоставления психических процессов и электрофизиологических феноменов характеризуют вступление в следующий, четвертый этап развития представлений о соотношении психики и мозга. Его можно обозначить как этап «сопоставляющей психофизиологии», основной характерной чертой которого является попытка вскрыть мозговые корреляты и даже «механизмы» психических процессов.

Истоки этого подхода можно видеть уже во френологии, пытавшейся связать с отдельными областями мозга различные душевные способности. И в последнее время делались попытки изучать нейрофизиологические механизмы многочисленных психических процессов и функций, выделяемых самыми разными психологиями. Так, изучение «мозговых механизмов эмоциональных реакций» [Асратян и др. 1961, с. 193], или «механизмов ощу-25

щения и восприятия от рецепторов до коры головного мозга», или «внимания» предполагает сопоставление различных физиологических феноменов с понятиями интроспективной психологии; изучение нейрональных механизмов «когнитивных карт» — с понятиями необихевиоризма Э. Толмена, а «механизмов кодирования и обработки информации» [Сомьен 1975] — с категориями компьютерной метафоры и когнитивной психологии, и т.д. Если же экспериментальные результаты не удается описать в терминах существующих психологии, то исследователи-физиологи с легкостью изобретают недостающие функции, такие как «детекция прагматической неопределенности» или «детекция сигнальных свойств стимула» и т.д.

Поиски нейрофизиологических коррелятов психических процессов не приводят к позитивным решениям. Так например, с одной стороны, изменения вызванных потенциалов могут рассматриваться как нейрофизиологические корреляты восприятия, мышления, внимания, эмоционального напряжения, волевого усилия и т.п., в зависимости только от того, какой процесс или функцию изучает автор. С другой стороны, в качестве коррелята одного и того же психического процесса, например, восприятия, разные авторы могут предлагать проведение возбуждения от рецепторов до коры, возбуждение специфических нейронов-детекторов, специфического ансамбля клеток, специфический паттерн разряда или пространственную синхронизацию биопотенциалов.

В настоящее время не осталось, пожалуй, такого феномена в электрической активности мозга (от отдельных колебаний потенциала в одном отведении и до сложных коэффициентов связи статических характеристик активности нейронов в разных структурах), который не был бы исследован как предполагаемый коррелят того или иного психического процесса или состояния. Довольно скромные успехи, достигнутые на этом пути, привели многих исследователей к весьма скептическому выводу относительно возможности изучения психики методами физиологии.

Арсенал методов исследования активности мозга в настоящее время чрезвычайно расширился, и в распоряжении исследователей имеется возможность изучать как суммарную электрическую активность различных структур, так и импульсную активность нейронов, состояние конкретных синапсов и биохимических

26

медиаторных систем, и т.п.. В сопоставляющей психофизиологии различные показатели мозговой активности, вне зависимости от их «уровня», рассматриваются как «физиологические процессы», подлежащие сопоставлению с «психическими процессами» представления о которых заимствуются из той или иной психологии, метафоры или здравого смысла.

Сопоставляющая психофизиология понимается обычно как прямой синтез психологии и физиологии, однако поиски физиологических коррелятов или механизмов психических процессов встречают целый ряд возражений, на которых мы остановимся несколько позже.

Экстенсивное развитие сопоставляющей психофизиологии и питающих ее «чистой психологии» и «чистой нейрофизиологии» представляется нам результатом «эмпирического этапа накопления знаний» [Пономарев 1982] о поведении и активности мозга в поведении, для которого характерна эмпирическая многоаспектность рассмотрения одного и того же явления реальности, создаваемая существованием нескольких исторически сложившихся наук или нескольких подходов к анализу одного и того же явления. Специфическая особенность этого этапа «...заключена и в том, что критерии, на основании которых выделяются различные стороны, аспекты явлений — субъективны. Они чаще всего непосредственно связаны с потребностями практики и массой других, самых разнообразных факторов, вплоть до особенностей биографии исследователя» [Пономарев 1982, с. 6].

Эмпирическая многоаспектность современной психофизиологии особенно ярко проявилась в обращении Оргкомитета созданной в 1982 году Международной организации по психофизиологии к научным обществам и организациям. В этом документе психофизиология определяется как наука, «которая изучает физиологию психологических функций и взаимоотношения мозга, тела и поведения живых организмов в соотношении с окружающей средой» и «включает среди прочих следующие области исследования: ощущение и восприятие, обучение и память, эволюция и развитие поведения, мотивации и эмоции, агрессия и защита, центральная и автономная нервная система, нейрональные связи, синаптическая передача, межполушарные связи, Церебральная доминантность, психосоматические расстройства,

27

биологическая обратная связь, стресс, психофармакология, человек в воздухе и космосе, физическая активность и спорт» lCommettee...l981].

Эмпирическая многоаспектность рассмотрения мозговых процессов, включавшая вначале лишь психологические и физиологические аспекты, в настоящее время значительно увеличилась в связи с тем, что эти процессы стали также предметом интереса многих других наук как гуманитарного (социология, лингвистика и т.д.), так и биологического (нейрохимия, молекулярная биология, генетика) направлений. В этих науках за последние годы достигнут весьма значительный прогресс, причем проводимые в огромном числе работ психолингвистические,

нейролингвистические, психофармакологические,

психогенетические и т.д. сопоставления сталкиваются с теми же трудностями, что и психофизиологические сопоставления, и выдвигают проблему согласования различных аспектов рассмотрения в рамках единого эволюционного феномена — мозговых процессов, которые оказываются одновременно и психическими, и физиологическими, и биохимическими, и молекулярно-биологическими, и информационными, и энергетическими, и биофизическими, и т.д., в зависимости от аспекта рассмотрения, диктуемого той или иной традиционной наукой.

Масса данных, полученных при исследованиях мозговых процессов методами разных наук «... становится на уровне эмпирии необобщаемой — она представляет собой конгломерат знаний, который со временем захлестывает науку» [Пономарев 1982, с. 6], В этой ситуации происходит, как считает Я..А. Пономарев, «переход к новому типу знаний, действенно преобразующему... Особенность нового знания состоит в том, что место субъективных критериев расчленения явления, выделения его отдельных сторон, аспектов, занимают объективные критерии... В качестве объективных критериев расчленения явлений используются структ у рны е уровн и е го организации — трансформированные этапы развития» [там же, с. 7].

По-видимому, психофизиология в настоящее время вступает в этот, пятый этап развития, который представлен системным подходом. Системный подход в психофизиологии не является однородным или единым направлением; общим, пожалуй, явля-

23

ется лишь признание того факта, что любая «функция», что бы под этим ни понималось, осуществляется не отдельными структурами или нейронами, а их системами [Анохин 1940,1%8, 1975, 1978, Бехтерева 1971, Джон 1981, Ливанов 1972, Лурия 1973, Маунткасл 1981, Судаков 1984 и мн. др.].

Как мы уже отмечали, подходы, занимавшие доминирующее положение на различных исторических этапах развития представлений о соотношении психики и мозга, имеют место и в современной литературе. В частности, подход «наивного здравого смысла» виден в работах, где даже без регистрации активности мозга, а лишь на основании измерения времени реакции или отчетов испытуемых делаются выводы о том, «возбуждение» каких структур мозга лежит в основе тех или иных «психических процессов». Проблема соотношения психики и мозга часто решается и умозрительно, при сопоставлении физиологических данных с результатами изощренной философской рефлексии. Этап развития психологии, независимого от действительного решения психофизиологической проблемы, также не завершился. Он представлен такими высказываниями как «психические события, ведь, происходят не в голове, как нейрофизиологические события» [Зинченко 1977, с. 118], или «субъективная сторона внутреннего мира личности не является предметом нейрофизиологии, поскольку она не является предметом науки вообще» [Симонов 1981, с. 8]. Сюда же примыкают и публикации некоторых физиологов, откровенно признающих дуализм и даже триализм, нейропсихологов, обнаруживающих «локализацию высших психических функций», а также «чисто физиологические», или «наивно физиологические» работы, в которых описываются результаты все еще имеющих место исследований условных рефлексов. Наибольшим числом публикаций представлена в настоящее время, по-видимому, сопоставляющая психофизиология (в самых разных вариантах, но преимущественно — использующая категории компьютерной метафоры) и значительно меньшим, но все возрастающим числом публикаций — системный подход.

Некоторые количественные представления о динамике идей психофизиологии дает анализ тем физиологических исследований в АН СССР: тема «Механизмы условного рефлекса» еще в 1964-65 гг. занимала 41,6% общего числа тем по нейрофизиоло-

29

гаи и высшей нервной деятельности, а в 1981—1985 гг. — только 7%. Возросло же за этот период относительное число таких тем как «Механизмы памяти» (от 1 до 7%) и «Системные основы поведения» ( от 4 до 6,8%) [Костюк 1983, с. 31].

Таким образом, системный подход в психофизиологии, позволяющий, на наш взгляд, решить проблему действительно объективного изучения субъективной реальности, в настоящее время противостоит, главным образом, сопоставляющей психофизиологии. В этой психофизиологии основными являются представления о «самостоятельности» общей психологии, «самостоятельности» нейрофизиологии и о возможности их сопоставления. Рассмотрим основания этих представлений.

О САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ ОБЩЕЙ ПСИХОЛОГИИ

Как мы уже отмечали, любые представления о психических процессах, состояниях и т.д. не могли сформироваться иначе, чем как обобщенные статистические характеристики или аспекты рассмотрения внешнего поведения. Представления о структуре субъективного мира или о «психических процессах» складывались под воздействием определенных практических потребностей и изменялись с изменениями этих потребностей, что ясно видно как при анализе причин распада интроспективной психологии на школы [Johnson 1980], так и при сравнении психологи* ческой терминологии различных исторических эпох. Даже наиболее глобальное дробление субъективного мира не оставалось постоянным. Очень древнее разделение психики на ум, волю и чувства кажется связанным с выделением первых социальных ролей в примитивных человеческих обществах: жрецов, вождей и рядовых членов племени [Фрезер 1980]. С Л. Рубинштейн, Например, отмечал, что «необходимо учитывать, что идущее от Тетенса и Канта трехчленное деление психических явлений на интеллектуальные, эмоциональные и волевые не может быть удержано. Первичным, основным является двучленное деление психических процессов на интеллектуальные и аффективные, в том смысле, в котором этот термин употребляется в философии XVII - XVIII веков» [1957, с. 269]. В настоящее время принимается,

30

что «должно быть преодолено традиционное расщепление личности на мотивационную, волевую, познавательную сферы» и предлагается анализировать личность в терминах «динамических смысловых систем» [Асмолов 1984, с. 62].

Нет объективных оснований и для более мелкого членения психики на «единицы». Как отмечает Б.Ф Ломов, «что только не пытались рассматривать в качестве такой «единицы»: и ассоциацию [Миль, Бэн, Спенсер, Ярошевский 1977], и гештальт [Вертгаймер 1923 и др.], и знание [Выготский 1982], и элементарный акт отражения [Рубинштейн 1946], и ощущение [Ананьев 1960], и действие [Рубинштейн 1946, Леонтьев 1983] и др. Все эти единицы выбирались в зависимости от того, какую из базовых для психологии категорий исследователь брал в качестве главной или даже единственной. Каждая категория по существу может быть основанием для выделения соответствующей «единицы» бытия, человека и его психики» [Ломов 1984, с. 75].

Тем не менее, психологи продолжают оперировать именно исходным первичным разделением психики на познавательную, волевую и эмоциональную сферу. Рассмотрим познавательную ситуацию, например, в психологии восприятия. Как отмечает Б.Ф. Ломов, «когда изучается, например, восприятие, то обнаруживается, что в принципе невозможно создать условия, которые позволяли бы отпрепарировать его от памяти, мышления, эмоций и т.д.» [1984, с. 75].Если учесть также, что восприятие невозможно отпрепарировать и от действия [...], то становится очевидным, что, в отличие от философско-гносеологической категории восприятия как отражения целостного объекта, для выделения отдельного «психического» процесса восприятия никаких оснований не существует. Восприятие — это лишь аспект рассмотрения целостного соотношения субъекта со средой. Даже выделяемые различные «модальности» восприятия, такие как зрительные, слуховые и т.п. образы, оказываются лишь аспектом рассмотрения этого целостного соотношения, так как при решении испытуемым «зрительной перцептивной задачи» никаких оснований сомневаться в том, что он соотносится со средой и с помощью других анализаторов, не существует. Такая же путаница существует и в психологии памяти: то память представляется как одна из психических функций наряду с другими, такими как

31

восприятие, мышление, воля и т.п., то гак некоторое свойство других функций, и тогда говорят об эмоциональной памяти, сенсорной памяти, моторной памяти и т.п.

Не большую определенность в эти «процессы» вносит и психология деятельности. Эта психология, введя на место «процессов» иерархию «деятельность, действие, операция», по существу лишь заменила рассмотрение внешнего поведения с разных сторон на рассмотрение его с разного расстояния, сохранив при этом фактически и «процессы» в виде перцептивной, мнемической, интеллектуальной и т.п. деятельности.

Когнитивная психология в действительности лишь переименовала процессы, принимавшиеся в психологии восприятия, использовав кибернетическую терминологию, как это хорошо показано Б.М. Величковским [1982].

Не меньшая путаница наблюдается и в сфере «чувств». Как отмечает В.К.Вилюнас, «большую путаницу в психологию эмоций вносят терминологические расхождения. В какой-то мере они заложены уже в повседневном языке, позволяющем нам называть, например, страх — эмоцией, аффектом, чувством или даже ощущением, или объединять под общим названием чувства такие различные явления как боль и иронию, красоту и уверенность, прикосновение и справедливость»[1984, с. 5]. То же мы находим и у АН Леонтьева: «в пестром перечне мотивов можно обнаружить такие, как жизненные цели и идеалы, но также и такие, как раздражение электрическим током» [1975, с. 189]. Действительно, даже такое обычное явление как голод, может одновременно рассматриваться и как эмоция, и как мотивация, и как чувство, и как ощущение, и как потребность в пище.

Значение эмоций во всех сферах человеческой жизни признается первостепенным, и в настоящее время это психологическое понятие — эмоция, появившееся как обобщение различных чувств бытовой и первобытной психологии, употребляют также и социологи, и физиологи, и клиницисты, и т д. Тем не менее, вопрос «Что такое эмоция?» до сих пор кочует из одной публикации в другую и не имеет однозначного ответа, также как и не существует общепринятой классификации эмоций. Как мы уже отмечали, все многообразие чувств Б.Спиноза свел к нескольким основным — желанию, удовольствию и неудовольствию, из комбинации которых и

32

выводится любовь и ненависть, надежда, страх, уверенность, отчаяние веселость, подавленность, зависть, презрение, сомнение, самомнение. В других исторических условиях в основу классификации эмоций кроме удовольствия и неудовольствия закладывались еще возбуждение и успокоение, напряжение и разрешение [...} или «согласно военной науке — наступление (преодоление), оборона (защита, сохранение) и отступление (утрата ранее занимаемых позиций)» [Симонов 1981, с. 141].

Из всего сказанного становится ясно, что сфера «чувств» описывает определенные характеристики целостного поведения, прежде всего, социального, которое характеризуется специальными сигнальными признаками, такими как улыбка или виляние хвоста, угрожающие позы или рычание, и т.п.

«Понятие воли в современной психологии представляет собой, вообще говоря, конгломерат разнородных составных частей, неизвестно как между собой связанных. Оно включает: а) стремление, желания, б) волевые действия, в) волевые качества личности» [Рубинштейн 1957, с. 267]. Поскольку стремление и желания фигурируют также и в сфере чувств, а волевые действия — в восприятии, то очевидно, что понятие воли, точно также как и все остальные понятия интроспективной психологии, характеризуют лишь внешнее поведение, определенный, социально обусловленный аспект его рассмотрения. Несамостоятельность этого понятия отражена также и в том, что часто его рассматривают как «борьбу мотивов».

Присоединяясь к оценке состояния современной психологии, данной Г.И.Дубровским: «Термин «психическое» — один из самых широко употребляемых в современном научном обиходе — влечет за собой пестрый шлейф, сотканный из различных знаний и смыслов, и в таком виде он фигурирует в качестве краеугольного камня психологии, отражая ее теоретическую несобранность» [1971, с.162], отметим, что вопрос о том, из каких «процессов» или «элементов» состоит внутреннее субъективное отражение, принципиально может быть решен с научной объективностью только изучением самой субъективной реальности, причем не по ее проявлениям во внешнем поведении и но самонаблюдением, а научными объективными методами, т.е. при изучении мозговых процессов,

33

О САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ НЕЙРОФИЗИОЛОГИИ

Теперь мы рассмотрим познавательную ситуацию в «самостоятельной» нейрофизиологии, феномены которой сопоставляются с описанными выше «психическими» процессами. Представления о физиологических (телесных) процессах в мозгу, сложились в рамках медицинской практики по аналогии с телесными, физиологическими процессами в почках или печени и тесно связаны с понятиями структуры и функции. Понятие структуры возникло при описании мозга как тела, отражением чего является, например, то, что еще в XVII веке проводили «аналогию между бугорками, округлыми выпуклостями и отверстиями этой области (ствола мозга) и лучше известными элементами мужской промежности» [...]. И с о в р е м е н н а я т е р м и н о л о г и я, о т н о с ящ а я с я к морфологии мозга, состоит из таких терминов как «червь» и «морской к о н ек», ра з л ич ные «бугры» и «бугорки», «мост» и «акведук», «ручки» и «ножки» и т.п. Выделение структур мозга по гистологическим признакам столь же неопределенно: неясно, например, можно ли считать корковые поля, отличающиеся по количеству слоев, различными структурами, или такими структурами надо считать слои вне зависимости от того, какие поля они занимают.

Понятие же функции возникло в практике целенаправленного изготовления орудий труда [...], является синонимом «назначения» и предполагает творца, соединяющего детали в единую машину. «Структурно-функциональный подход» и реализует изучение мозга как машины, состоящей из структур, выполняющих различные функции. По каким же критериям и какие именно функции существуют у структур мозга? Сначала, как мы уже отмечали, эти функции выделялись как взятые с обратным знаком симптомы поведенческих изменений при повреждениях разных структур. В настоящее же время осознано, что этот путь является тупиковым. Так, У. Наута и М. Фейртаг, пишут: «Возьмем, например, такую структуру мозга как субталамическое ядро. Его разрушение у человека ведет к моторной дисфункции, известной под названием гемибаллизма, при которой больной совершает непроизвольные движения, как бы бросая мяч. Следует ли отсюда, что нормальной функцией субталамического ядра должно быть

34

подавление движений, напоминающих бросание мяча? Конечно, нет; данное состояние больного только дает представление о работе центральной нервной системы, выведенной из равновесия отсутствием субталамического ядра.» [1982, с.84]. Разрушение и стимуляция одних и тех же структур часто дают довольно сложную симптоматику, что приводит к тому, что различные авторы приписывают совершенно разные функции одним и тем же структурам. Неудивительно, например, что гиппокампу приписывается более 30 функций, в том числе такая как «детекция прагматической неопределенности» I...].

Неопределенность с выделением структур по морфологическим признакам привела к тому, что структуры стали выделять по функциональным признакам. В отсутствие возможности регистрировать активность нервных клеток в поведении представления о мозговых процессах и о функциях структур мозга могли быть только метафорическими. В зависимости от того, мыслился ли мозг как «регулятор животных духов» или «коммутатор», компьютер, Фурье-преобразователь, установка для голографии или «машина для психики», изменялся и набор постулируемых функций его структур. Широко распространенные представления о существовании «сенсорных структур», «моторных структур» и т.п. отражает коммутаторные представления. Как пишут У. Наута и М. Фейертаг, «...весь головной и спинной мозг человека — это великая промежуточная сеть, за исключением явно немногих миллионов мотонейронов. А когда «великая промежуточная сеть» начинает включать 99,98 процента всех нейронов, составляющих центральную нервную систему, этот термин теряет большую часть своего смысла: он начинает отражать саму ту сложность, с которой каждый должен столкнуться при попытках постигнуть нервную систему. Этот термин остается полезным только как напоминание о том, что большая часть нейронов мозга не принадлежат ни к сенсорным, ни к моторным» {1982, C.87J.

Убеждение в том, что в каждой структуре протекает специфический для нее «физиологический процесс», под которым обычно понимается «возбуждение» этой структуры, возникло не на основе экспериментальных данных, а выведено из механистического принципа «единство структуры и функции», согласно которому функция структуры выполняется при ее возбуждении.

35

Какие структуры и какие функции при этом имеются в виду, ясно из вышеизложенного. Прямое изучение активности различных структур у бодрствующих животных в поведении уже давно показало, однако, что таких физиологических процессов, как возбуждение структуры, не существует. С. одной стороны, в любой структуре нейроны весьма разнообразны и не работают как один: в любую миллисекунду одни из них дают спайки, а другие молчат; в следующую же миллисекунду картина может быть обратной. С другой стороны, в самых разнообразных областях мозга была обнаружена сходная суммарная электрическая активность, сходная последовательность компонентов вызванных потенциалов, сходная по организации во времени нейрональная активность [Швырков 1978]. Другими словами, в поведении в любой момент имеют место только общемозговые системные процессы, общие для некоторых нейронов в разных структурах, и не существует каких-либо «зрительных физиологических процессов» в зрительной коре или «моторных физиологических процессов» в моторной, также как и последовательного возбуждения этих структур даже при нанесении стимула [Швырков 1978, Александров 1989]. Большинство современных исследований нейрональной актив нести в поведении направлено на выяснение «структурной» специализации нейронов, выясняются функции нейронов латерального коленчатого тела или функции нейронов гиппокампа и т.д. Уже сама постановка вопроса предполагает, что нейроны одной и той же структуры имеют сходные функции, а нейроны разных структур — разные функции. Это заставляет сопоставлять активность нейронов сенсорных структур с параметрами стимулов, нейронов моторных структур — с биомеханическими характеристиками движений и т.д. Очевидно, что при таком анализе может быть изучена связь активности нейрона только с предполагаемой функцией; возможная же связь активности того же нейрона с другими функциями и само существование изучаемой функции остаются принципиально непроверяемыми. В соответствии с этим подходом считается, что импульсная активность нейрона является его реакцией на синаптический приток и соответствует выполнению им той или иной функции: в сенсорных структурах — кодирование информации, обработка информации и т.д.; а в моторных — генераций команд и двигательных программ.

36

Эти представления о прои схожд ении и судьбе спайков отдельн о г о нейрона формировались на основе данных, полученных на наркотизированных животных или на препаратах при использовании коммутаторной или компьютерной метафоры, которые, как мы считаем, совершенно неприемлемы при анализе нейрональной активности в поведении. Как известно, к центральному нейрону конвергируют тысячи окончаний. Аксон этого нейрона также может иметь тысячи контактов с нейронами, расположенными в различных областях мозга. Ситуация на входе, т.е. на мембране нейрона, меняется каждую миллисекунду, и, как показывают микроионофоретические исследования, два соседних выходных спайка могут иметь совершенно различное происхождение по входу к медиаторному обеспечению [Безденежных 1986]. Поступая к постсинаптическому нейрону, два последовательных спайка пресинаптического нейрона войдут в состав разных состояний на мембране, созданных тысячами других входов, а один и тот же спайк пресинаптического нейрона застанет разные ситуации на двух разных постсинаптических нейронах. Нам представляется очевидным, что в такой ситуации какое-либо кодирование номером канала и какая-либо передача информации или возбуждения через нейронную цепь совершенно невозможна. Невозможно представить себе и кодирование нейроном сообщения частотой импульсов или их распределением во времени, т.к. для генерации каждого спайка постсинаптический нейрон даже по традиционным представлениям суммирует сиюмиллисекундные эффекты всего синаптического притока, а не ждет какой-либо последовательности спайков конкретного пресинаптического нейрона, игнорируя все остальные влияния, также как сам пресинаптический нейрон лишен возможности сформировать какую-либо собственную последовательность спайков, отличающуюся от динамики синаптического притока в целом. Рассмотрев гистологическую картину связей между клетками мозга, У.Наута и М.Фейертак заключают: «Если бы эту ситуацию описали инженеру-электронщику, он, вероятно, отнесся бы к ней неодобрительно, он сказал бы, что от такой схемы нечего надеяться получить что-либо, кроме шума» [1982, с. 97]. Если же учесть, что генерация спайков нейроном находится, по крайней мере, в значительно более сложных отношениях с синаптическим притоком, чем предполагается суммационной гипотезой, и зависит

37

от синтеза рецепторных белков мембраны и других внутриклеточных метаболических процессов [Анохин 1974], то становится ясно, что нейроны просто не могут выполнять приписываемые им функции.

Широко распространенное убеждение в том, что нейрон реагирует на синаптический приток, в действительности вытекает лишь из картезианской парадигмы и также не обосновано, как и убеждение в том, что поведение целого организма представляет собой «реакции на стимул». Изменение реакции нейрона на один и тот же синаптический приток при изменении его состояния с помощью микроионофоретического подведения различных веществ [Безденежных 1986] и очевидная эндогенность активности «нейронов пейсмекеров», в том числе даже изолированных [Греченко 1982], как нам представляется, прямо противоречит этому убеждению.

Таким образом, мы приходим к заключению, что «самостоятельная нейрофизиология» не располагает обоснованной концепцией деятельности мозга; «физиологические процессы» в отдельных структурах мозга — это лишь теоретические конструкции, вытекающие из той или иной метафоры.

О СОПОСТАВЛЯЮЩЕЙ ПСИХОФИЗИОЛОГИИ

Нам представляется очевидным, что сопоставление теоретических конструкций чистой нейрофизиологии с теоретическими конструкциями той или иной чистой психологии принципиально не может дать каких-либо результатов, имеющих отношение к реальности. Сопоставление «психических» процессов с физиологическими процессами — это лишь переформулировка проблемы соотношения души и тела, возникшей из первобытного дуализма. Признание раздельного существования в мозгу души и тела заранее обрекает любые последующие сопоставления психических и физиологических процессов, якобы подчиняющихся различным закономерностям, на возврат к тому же исходному дуализму, из которого родилась сама проблема [...].

Сопоставляющая психофизиология не только неизбежно дуалистична, но и не располагает результатами, которые не были

38

бы заранее заданы методикой. Очевидно, что если изучать механизмы зрительного восприятия в зрительной коре, то любой феномен будет отнесен к этим механизмам. Вопрос же о существовании самого процесса восприятия просто не может быть ни решен, ни даже корректно поставлен. Сопоставляющая психофизиология не п озвол яет да же по ста в ить во п р ос об об ъ ек тивно м изучении субъективной реальности, так как принимает, что объективные мет оды-изучения активности мозга дают информацию лишь о физиологических процессах, в то время как законы субъективного отражения считаются «уже известными» из той или иной психологии, метафоры или здравого смысла. Как справедливо отмечает А.Н Леонтьев, «дело в том, что никакое прямое соотнесение между собой психических и мозговых физиологических процессов проблемы еще не решает. Теоретические альтернативы, которые возникают при таком прямом сближении, хорошо известны: либо это гипотеза параллелизма, роковым образом приводящая к пониманию психики как эпифеномена; либо это позиция наивного физиологического детерминизма с вытекающим из него сведением психологии к физиологии; либо, наконец, это дуалистическая гипотеза психофизиологического взаимодействия, которая допускает действие нематериальной психики на материальные процессы, протекающие в мозге. Для метафизического мышления никакого иного решения попросту не существует, меняются лишь термины, прикрывающие все те же альтернативы» [1975, с.7]. Более того, признание раздельных и качественно специфических психических и физиологических процессов в структурах мозга ведет даже и к теоретическому запрету на сопоставление этих процессов. Так, И.П.Павлов указывал: «Как показывают все приведенные опыты, вся суть изучения рефлекторного механизма, составляющего фундамент центральной нервной деятельности, сводится на пространственные отношения, на определение путей, по которым распространяется и собирается раздражение. Тогда совершенно понятно, что вероятность вполне овладеть предметом существует только для тех понятий в этой области, которые характеризуются как понятия пространственные. Вот почему ясной должна представляться мысль, что нельзя с психологическими понятиями, которые по существу дела не пространственны, проникнуть в механизм этих отношений. Надо показывать пальцем: где было раздраже-39

ние, куда оно перешло? Если вы живо себе это представите, тогда вы поймете всю силу и правду того учения, на котором мы стоим и которое разрабатываем, т.е. учения об условных рефлексах, которое совершенно исключило из своего круга психологические понятия, а все время имеет дело только с объективными фактами, т.е. с фактами, существующими во времени и пространстве [1949, с. 385].

Психические же процессы описывают совершенно иную реальность. Как справедливо отмечает Л.М. Веккер, «конечные итоговые характеристики любого психического процесса в общем случае могут быть описаны только в терминах свойств и отношений внешних объектов... так, восприятие или представление... нельзя описать иначе, чем Б терминах формы, величины, твердости и т.д. воспринимаемого или представляемого объекта Мысль может быть описана лишь в терминах признаков тех объектов, отношения между которыми она раскрывает, эмоция — в терминах отношений к тем событиям, предметам или лицам, которые ее вызывают, а произвольное решение или волевой акт не могут быть выражены иначе, чем в терминах тех событий, по отношению к которым соответствующие действия или поступки совершаются» [1974, с. 11]. С позиций психологии, как считает Л.М. Веккер, может быть предложен другой выход из несопоставимости психических и физиологических процессов. Он состоит в том, что поскольку «прямое построение... картины восприятия, чувства или мысли.,, из материала «стандартных нервных импульсов или градуальных биопотенциалов... осуществлено быть не может», то «...эта неформулируемость характеристик психических процессов на физиологическом языке внутренних изменений в их субстрате является оборотной стороной их формулируемости лишь на языке свойств и отношений их объекта» [там же, с. 14—15]. Надо отметить, что заключение Л.М. Веккера было совершенно логично сделано им из морфо-функциональной посылки: «любой психический процесс, как и всякий другой акт жизнедеятельности человеческого организма представляет собой отправление какого-либо из его органов» [там же, с. 11].

Обе эти крайние точки зрения no-существу имеют одно и то же объективное основание в несопоставимости физиологичес-

40

ких и психических процессов, представления о которых разработаны в двух «самостоятельных» науках. Таким образом, как с физиологической, так и с психологической точек зрения, основывающихся на морфо-функциональном подходе, представления о психических я физиологических механизмах оказываются несопоставимыми. Вне зависимости от желания исследователя сама процедура сопоставления психических и физиологических процессов или феноменов ведет к дуалистическому решению психофизиологической проблемы. Одни авторы откровенно принимают этот дуализм, другие — отвергают его [...]. Однако, вся история развития сопоставляющей психофизиологии показывает, что она оказывается совершенно бесплодной и бесполезной для физиологии и психологии, так как вместо изучения единого эволюционного феномена мозговых процессов, т.е. единой психофизиологической реальности, заставляет лишь сопоставлять физиологические и психологические представления об этой реальности.

Каковы основания этих представлений, мы рассмотрели ранее. Все это означает, по нашему мнению, что необходимо выработать специальный понятийный аппарат для единого же описания этого сложного эволюционного феномена.

ТЕОРИЯ ФУНКЦИОНАЛЬНЫХ СИСТЕМ В ПСИХОФИЗИОЛОГИИ

Теория функциональных систем была создана П.К. Анохиным на основе физиологических фактов, вскрывших качественную специфичность процессов интеграции различных физиологических процессов в одно целое — функциональную систему целостного поведения. Тем самым был открыт совершенно новый вид процессов в целостном организме — системных процессов, или процессов организации физиологических процессов. Как вспоминал П.К. Анохин [1975], первоначально эта теория возникла из необходимости объяснить восстановление нормальной локомоции при различных искусственных нервных анастомозах и изменений костных прикреплений флексоров и экстензоров. Эти факты, а также данные о сопряженности двигательной и секре-

41

торной активностей в условных рефлексах, показывали подчиненность отдельных функций целому поведению, и для понимания поведения требовали не определения функций отдельных морфологических частей тела или мозга, а изучения организации целостных соотношений организма со средой.

Поскольку было ясно, что поведение современных организмов является продуктом эволюции, естественного отбора, то в качестве единицы поведения могло быть выделено только обеспечение какого-либо качественно специфического соотношения организма со средой, способствующего его выживанию и размножению. Такое соотношение получило в теории функциональных систем название полезного приспособительного эффекта или результата, а совокупность всех морфологически различных элементов организма, активность которых приводит к этому результату, была обозначена как функциональная система, причем полезный результат выступал как системообразующий фактор.

«Посмотрите на котенка» — писал П.К. Анохин, — «который проделывает ритмические чесательные движения, устраняя какой-то раздражающий агент в области уха. Это не только тривиальный «чесательный рефлекс», это в подлинном смысле слова консолидация всех частей системы на результат. Действительно, в этом случае не только лапа тянется к голове, т.е. к пункту раздражения, но и голова тянется к лапе, шейная мускулатура на стороне чесания избирательно напряжена, в результате вся голова наклонена к лапе, туловище также изогнуто таким образом, что облегчаются свободные манипуляции лап, и даже три незанятые прямо чесанием конечности расположены таким образом, чтобы с точки зрения позы тела и центра тяжести обеспечить успех чесания. Как можно видеть, весь организм устремлен к фокусу результата, следовательно, ни одна мышца тела не остается безучастной в получении полезного результата. Мы имеем в подлинном смысле слова систему отношений, полностью подчиненную получению полезного организму в данный момент результата» [1975, с. 325]. Эта интеграция активности различных в анатомическом отношении структур и подчиненность любого входящего в поведенческий акт физиологического процесса общему результату исключали возможность осуществления какой-либо физиологической функции, включенной в поведение, как

42

самостоятельной реакции какой-либо структуры на какое-либо цельное воздействие. Только организация в целом определяет форму активности каждого элемента, причем «компоненты той «ли иной анатомической принадлежности мобилизуются и вовлекаются в систему только в меру их содействия получению запрограммированного результата» [Анохин 1975, с. 35].

Согласно теории функциональных систем, поведение не разделяется на сенсорные, моторные и т.п. процессы или функции, выполняемые теми или иными структурами, а состоит из поведенческих актов, т.е. изменений всегда целостных соотношений всего организма со средой. Поведенческие акты осуществляются активностью систем элементов различной морфологической принадлежности, взаимосодействующих в достижении того или иного полезного результата, т.е. адаптивного соотношения организма со средой. Например, такой акт, как захват пищи, осуществляется активностью некоторых мышечных, сосудистых, железистых и т.д. элементов в различных областях тела и активностью некоторых нервных элементов в самых различных областях мозга. И вся эта активность направлена на то, чтобы пища оказалась во рту. При этом под функциональной системой понимается такое сочетание процессов и механизмов, которое, формируясь динамически в зависимости от данной ситуации, непременно приводит к приспособительному эффекту, полезному для организма именно в этой ситуации [Анохин 1968]. С другой стороны, «системой можно назвать только такой комплекс избирательно вовлеченных элементов, у которых взаимодействие и взаимоотношения приобретают характер взаимосодействия компонентов на получение фокусированного полезного результата» [Анохин 1975, с. 37]. Разработанная П.К.Анохиным общая теория функциональных систем оказалась применимой в самых разных областях науки, поскольку позволяла охватывать единым пониманием многие аспекты эволюции соотношений организма со средой от зарождения жизни и до развития социальных систем. Это единство понимания вносится понятием результата как универсального системообразующего фактора: «Само появление устойчивых систем с чертами саморегуляции стало возможным только потому, что возник первый результат этой саморегуляции в виде самоустойчивости, способной к сопротивлению внешним

43

воздействиям. Следовательно, регуляторная роль результата системы была первым движущим фактором развития систем, который сопровождал все этапы предбиологического, биологического и социального развития материи» [Анохин 1975, с. 339].

В этой работе мы многократно будем возвращаться к различным положениям теории функциональных систем, в настоящий же момент нам важно рассмотреть, какие изменения эта теория внесла в представления о физиологических и психических явлениях и в проблему их соотношения.

Начнем с понятия о структурах мозга. Различные структуры эволюционно появляются в результате генетической изменчивости организмов; их появление может оказаться селективно бесполезным, вредным или ценным, что будет установлено лишь последующим естественным отбором, который имеет дело только с поведением. Эмбриогенетические исследования, показавшие, что элементы мозга и различных органов тела созревают избирательно, причем именно так, чтобы к моменту рождения могли быть обеспечены только жизненно важные для новорожденного функции, привели к созданию теории системогенеза [Анохин 1968], в свете которой понятие структуры, т.е. результата закономерного процесса органогенеза, не имеет значения «детали» и не связано с определенным «назначением» или «функцией».

Согласно теории функциональной системы, какое-либо дробление целостного организма на части, т.е. на отдельные функции, возможно только в соответствии с достигаемыми результатами. Достижение какого-либо результата в соотношении организма со средой и есть функция, т.е. часть общей работы, а организованная совокупность активности, приводящая к достижению этого результата, и есть функциональная система.