Об авторе книги

Когда в середине 60-х годов Вилен Васильевич Егоров в команде нового председателя Госкомитета по радиовещанию и телевидению Н. Н. Месяцева появился на ТВ, старожилы отнеслись к пополнению с недоверием и, надо признаться, с ревностью. Но «десант» быстро развеял сомнения — и размахом свежих идей, и решительностью их воплощения. Было еще одно: то, что потом стало называться человеческим фактором. Вот об авторе интересной и поучительной книги, о масштабе и значении его личности в истории отечественного телевидения хочу поделиться с читателем своими впечатлениями.

Казалось бы, из партийных кадров, человек номенклатуры. И секретарем парткома, и членом коллегии Гостелерадио, и главным редактором пропаганды побывал. Но сделал так много для развития нашего телевидения, что рядом с ним поставить кого-либо трудно. Организационный талант, умение угадывать людей способных, полезных делу, и главное! — беречь их, а если надо, то и бороться за их судьбы, — это дорогого стоило. Рисковал, балансировал на грани. Знаю, что подчас он и страх испытывал, но был упрям в достижении задуманного. Напрасно голову не подставлял, но, себя оберегая, сохранял и дело.

Три проекта, которые возглавил и довел до завершения В. В. Егоров, убежден, останутся в истории нашего ТВ.

Первый проект — создание из небольшой третьестепенной редакции самостоятельного программного канала. Начальный замысел — организация учебно-образовательного направления — постепенно перерос в двухуровневое взаимодополняющее вещание образовательного и культурно-просветительского содержания. От телеуроков в помощь школе, лекций выдающихся ученых до литературного театра Анатолия Эфроса, историко-литературных циклов Владимира Лакшина и т.д.

Второй проект был связан с идеей создать специальную программу «повышенного интеллектуального уровня» — программу для «высоколобых» с их особыми запросами и вкусами. Конечно, В. В. Егоров и его команда не были настолько наивны, чтобы не понимать, чем такой проект может завершиться в «рабоче-крестьянском» государстве. Нужен был камуфляж. Им, отчасти, стала тематика, заявленная в проспекте, и некоторая туманность пояснений. Лицензию на вещание, как сказали бы сегодня, удалось получить благодаря тому, что в заявке удачно отделили «что» — тему, содержание от «как» — формы, жанра: способа экранного воплощения. Например, в сериале по книге Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» — работе сложной, не многим понятной — предполагались инсценировки, разыгранные актерами. По признанию значительной части зрителей, замысел и его решение оказались настолько удачными, что пробудили интерес к этому сочинению (напомню, что оно стояло в списке обязательной литературы в сети партучебы, охватывавшей миллионы людей).

Под таким прикрытием была определена структура всей программы четвертого канала: искусствоведческие циклы о кино и театре, передачи из области литературоведения и истории культуры и пр. Рубрики четвертой «кнопки» дразнили необычностью, пытались уйти от идеологического прессинга и масскультовской рутины. Адресовались они, как уже было сказано, просвещенной аудитории. На чем организаторы и споткнулись. Комиссия из горкомовских политкомиссаров и парт-профессуры обвинила нас (был и я причастен к этим экспериментам) в элитарности, в «расслоении единого советского народа» и других смертных грехах. Редакцию, к счастью, не разогнали, но передачи с эфира сняли.

Осмотрительная смелость Вилена Васильевича, его склонность к новациям и облекаемая в самоиронию боязнь провала превращали деловое общение с ним в некое подобие игры. Юмор, только ему присущий, каждый раз неожиданный, вообще был нередко спасательным кругом, который помогал держаться на плаву в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях.

Как-то предложил я, дабы расшевелить коллег и посмотреть, кто на что горазд, конкурс. Каждый из ста с лишним работников главной редакции пропаганды должен был в месячный срок представить заявку (2—3 страницы машинописного текста): тема, набросок сюжета, экранное воплощение. Поощрение в случае одобрения редколлегией — творческая командировка и гонорар по высшей ставке. Помню, В. В. Егоров хохотнул: «Не получится ли так, что полредакции окажется в положении «голого короля»?» И все мы словно попали на предметное стеклышко микроскопа: кто вообще ничего не надумал, кто сочинил благоглупости, но с десяток стоящих предложений обнаружилось. И это вовсе не так уж мало, если учесть прожорливость телевизионного конвейера, дефицит притока новых идей и худосочность редакционных портфелей.

Третий проект Вилена Васильевича и едва ли не самое любимое его детище — Всесоюзный (Всероссийский) институт повышения квалификации работников телевидения и радиовещания. О значении ВИПК в масштабах телевидения страны говорить не стану — общеизвестно. Отмечу одно только обстоятельство: В. В. Егорову удалось сначала, в пору всеобщего развала, спасти достойных людей, а потом организовать их и сцементировать в серьезный дееспособный коллектив.

Капитан по-прежнему на мостике и уверенно держит штурвал. Так держать!

Рудольф Борецкий

8 февраля 2004 г.

Глава I

УРОКИ «ОТТЕПЕЛИ»

В ПОЛИТЕХНИЧЕСКОМ

В начале шестидесятых годов — теперь уже прошлого века — комсомольская юность вынесла меня на самую стремнину начавшихся перемен в общественной жизни: попал я на должность директора Центрального лектория Всесоюзного общества «Знание» — знаменитого Большого зала Политехнического музея.

Слава об этом зале шла еще со времени выступлений здесь Маяковского и других поэтов, от дискуссий владыки Введенского с наркомом Луначарским. К моему же приходу лекторий больше напоминал вечно пустующий сельский клуб, едва собирающий вокруг себя благодаря теплу затухающего огня прежней славы пенсионеров из ближайшей округи.

Можно сказать, что директором лектория я стал не случайно: первый заместитель председателя правления Всесоюзного общества «Знание» Николай Николаевич Месяцев знал меня по комсомольской работе, когда он был секретарем ЦК ВЛКСМ, а я — заведующим лекторской группой Московского горкома комсомола. Надо было собраться с духом, создать команду единомышленников из комсомольских активистов, референтов лектория и общества «Знание», чтобы воссоздать прежнюю славу Политехнического музея и, возможно, продвинуться вперед в русле тех перемен, которые впоследствии назовут «оттепелью». Забегая вперед, скажу, что задачу эту мы выполнили за три-четыре года. Когда я уходил из лектория на другую работу, он имел полумиллионную годовую прибыль при цене билета на лекцию 10 копеек, а перед моим приходом получал полумиллионную дотацию. Этот довод, пожалуй, будет особенно убедительным для сегодняшнего поколения меркантильных молодых людей.

Мой опыт работы в комсомоле был связан с удивительным, редким по тем временам «учреждением» — Домом молодежного лектора, который занимался подготовкой комсомольских лекторов и организаторов молодежных вечеров. Работал он на общественных началах, на энтузиазме своих активистов, многие из которых стали затем организаторами знаменитых вечеров в Центральном лектории.

Что же это был за «дом»? В Положении о нем, утвержденном городским руководством комсомола и общества «Знание», указывалось, что цели его деятельности — изучение и обобщение опыта лекционной пропаганды для оказания помощи комитетам ВЛКСМ в подготовке квалифицированных лекторов, выступающих перед молодежью.

Методический кабинет Дома молодежного лектора решено было создать на базе Государственной публичной исторической библиотеки. Организаторы исходили из того, что библиотека удобно расположена территориально, в самом центре города, и в необходимых случаях ее клуб можно будет использовать для выставок книг, обзоров литературы в помощь лекторам. К их услугам были также читальные залы и абонемент библиотеки.

Всю эту работу организовывал совет во главе с бывшим руководителем лекторской группы МГК ВЛКСМ — автором этой книги и референтом городского отделения общества «Знание». Членами совета были сотрудники издательства «Молодая гвардия», Союза кинематографистов, Центрального выставочного зала, Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы, Политехнического музея, молодые ученые, старые коммунисты, комсомольские работники.

При Доме лектора были созданы две школы: по пропаганде вопросов коммунистического воспитания и школа молодых атеистов. Программа школ была рассчитана на один год, а основной формой занятий с будущими лекторами мы избрали творческие встречи со знающими интересными людьми, и прежде всего диспуты.

Вот как проходил, к примеру, диспут на очень злободневную в конце 50-х — начале 60-х годов тему «О хороших и плохих вкусах». В кратком вступительном слове перед слушателями был поставлен ряд вопросов. Наиболее острый спор разгорелся вокруг вопроса: «Почему говорится, что о вкусах не спорят?». Выступавшие очень интересно рассуждали о том, что мы называем плохим вкусом, безвкусицей, о воспитании хорошего вкуса, о моде, стиле и стилягах и т.п.

Жаркие дискуссии возникали во время обсуждения лекций, подготовленных самими слушателями. Каждый из них, прежде чем отправиться на завод или в общежитие, должен был выступить со своей лекцией перед группой однокашников, выслушать их дружеские советы и критические замечания преподавателя, руководившего подготовкой юного мастера слова. Во время обсуждения выявлялся уровень теоретической подготовки слушателя, по достоинству оценивались яркие, живые примеры или указывалось на сухость материала, безликие выражения. Обсуждение приносило пользу всем, так как на таких наглядных примерах будущие лекторы учились выстраивать свои лекции, избегать уже проанализированных ошибок. Не менее оживленно проходили занятия после просмотра художественных кинофильмов, когда каждый должен был определить свое отношение к проблемам, поднятым в картине, оценить режиссерские приемы и игру актеров.

Все это помогало слушателям приобретать умение четко формулировать мысли, рассуждать логично, отстаивая свои убеждения. Вместе с тем в процессе обсуждения руководители школы выявляли, в каких именно областях знаний слушателям следует усиленно заниматься, к чему у них проявляется наибольший интерес.

И вот позади месяцы учебы. 18 мая 1961 года состоялся торжественный выпускной вечер. В притихшей аудитории зачитывается приказ об успешном окончании школы 35 комсомольцами. Выпускники взволнованно говорили, что они очень многое узнали, многому научились, а творческая обстановка на занятиях сдружила их; к концу учебы они почувствовали себя более зрелыми, уверенными в своих убеждениях.

В начале июня 1961 года президиум правления московского отделения общества «Знание» под председательством академика А. В. Топчиева рассмотрел итоги работы Дома молодежного лектора и принял постановление о его работе. В нем отмечалось, что актив Дома лектора проводил на общественных началах теоретическую и методическую подготовку молодых лекторов, привлек к занятиям высококвалифицированные кадры научных работников и лучших лекторов Москвы. Вместе с тем были подвергнуты критике работа по набору слушателей, слабое отражение в программах занятий вопросов политэкономии социализма.

Создание на основе нашего опыта домов, школ, семинаров молодежных лекторов становилось основой организации системы подготовки и воспитания лекторских кадров. Активно участвовали в этом деле молодежные комиссии общества «Знание», работавшие, в частности, на базе Центрального лектория.

Из всего этого родились «Молодежные субботы» — ежемесячные устные журналы с тремя-четырьмя самостоятельными темами из разных областей культуры, науки, искусства. Каждой теме посвящалась одна «страница», последняя, как правило, была связана с проблемами музыкального творчества, поэзией и эстрадой.

«Молодежные субботы» быстро завоевали огромную популярность у студенчества, молодых специалистов, у интеллигенции. Дирекции лектория даже пришлось планировать ежемесячный ремонт дверей, так как после каждой «Молодежной субботы» старинный вход в Политехнический не выдерживал напора молодой энергии — столько людей стремились стать слушателями, зрителями, а возможно, и участниками будущих глубоких общественных перемен, надежды на которые давала послесталинская «оттепель». У лектория всегда был полный аншлаг, и многие молодые люди пытались попасть в зал без билета, они готовы были сидеть на ступеньках, стоять в проходах.

Итак, в залах Политехнического вечера молодежи стали регулярными. Вместо традиционных лекций и политзанятий мы все чаще проводили встречи с удивительно интересными, яркими, талантливыми представителями творческой интеллигенции, с учеными. Одни имена чего стоят: Илья Эренбург, Назым Хикмет, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Римма Казакова, академики А. Н. Колмогоров, Н. Н. Семенов, Я. Б. Зельдович, И. Е. Тамм и другие.

Никогда не забуду, как академик, дважды Герой Социалистического Труда Я. Б. Зельдович, придя на свою лекцию, долго не мог попасть в зал: у входа столпилось множество народа, в основном студенты (как всегда, желающих попасть на лекцию было больше, чем билетов в кассе). Пришлось мне просить их помочь знаменитому физику добраться до кафедры. Молодые люди подняли его на руки и, передавая друг другу, перенесли в зал. Оказавшись в безопасности, Зельдович обнаружил, что на его пальто не осталось ни одной пуговицы. «Ну, — подумал я, — сейчас будет мне разгон за неумение организовать цивилизованную встречу академика». Но Яков Борисович улыбался: «Боже мой! Какая прелесть! Последний раз мне так обрывали пуговицы в далекие студенческие годы!» Лекция академика прошла в удивительно дружеской обстановке, в теснейшем контакте с аудиторией.

В такой же доверительной атмосфере проходили лекции выдающегося математика Андрея Николаевича Колмогорова. Во время одной из них он неожиданно выдвинул тезис, согласно которому современная наука вносит поправку в утверждение Энгельса о том, что жизнь есть существование белковых тел. «Нет, — говорил ученый, — жизнь есть существование белковых тел, а также систем машин, компьютеров, роботов». Присутствовавшие в зале работники отдела пропаганды ЦК КПСС после этого выступления терзали меня вопросами: почему, дескать, в Центральном лектории допускаются утверждения, что марксизм устарел?

Но особый всплеск эмоций и критики ответственных партийных товарищей вызвали выступления писателя И. Г. Эренбурга, который по договоренности с председателем правления Всесоюзного общества «Знание» академиком Н. Н. Семеновым решил прочитать у нас страницы своей новой книги «Люди. Годы. Жизнь». Зная непростой нрав, неуправляемость писателя, цековские работники засуетились, засомневались: а стоит ли такое разрешать? Но все-таки разрешили.

Зал был переполнен. Илья Григорьевич за кулисами говорит мне: «Знаю я вас. Наверное, собрали аудиторию из одной партноменклатуры!» — «Нет, — отвечаю. — Вот увидите, как вас встретят». И действительно, когда Эренбург вошел в зал, все встали и устроили ему овацию. Матерый публицист был растроган. «Вы думаете, я буду читать страницы, посвященные Москве 1937-го года?» Зал кричит: «Да!» — «Нет, — говорит Эренбург. — Я почитаю главы, посвященные военным событиям в Испании».

Встреча проходила довольно спокойно, пока писатель не начал отвечать на вопросы. Его ошеломил вопрос из зала: «А где сейчас Борис Пастернак?» «Как! — возмутился Эренбург. — Вы не знаете, что Пастернак умер? Об этом было сообщение, правда, позорно краткое, в «Литературной газете». Но я отношу это к тем нравам, которые все больше уходят из нашей жизни». Слова эти вызвали бурю аплодисментов.

Через два-три дня меня вызвали в отдел пропаганды ЦК «на довольно высокий уровень», показали разворот газеты «Вашингтон пост» с напечатанной там статьей ее московского корреспондента, который подробно описывал вечер Эренбурга в нашем лектории. В газете подчеркивалось, что сообщение об этой встрече — самая приятная в этом году (дело происходило в январе 1962-го) новость из Москвы: наконец-то в зале Политехнического музея, прямо напротив здания ЦК КПСС, прозвучало, что Пастернак — великий русский писатель, значит, происходит переоценка творчества лауреата Нобелевской премии. «Вы знаете, товарищ Егоров, как это называется? — сурово спрашивали меня товарищи из ЦК. — Можно сказать, что вы проделали брешь в идеологической работе партии». Один из них поинтересовался: «Вы давно работаете директором лектория?» — «Шесть месяцев», — бодро ответил я.

Может быть, это и спасло меня от расправы: я был почти вдвое моложе своих собеседников. Напоследок заведующий лекторской группой ЦК В. Михайлов посоветовал: «Не думаете о себе, о своих детях — так подумайте о судьбе моих! Ведите себя более осмотрительно!»

Но на дворе стояла оттепель, и отдельные ночные заморозки лишь поддерживали веру в возможность дальнейшего потепления.

Через месяц после этой беседы, когда в ЦК вроде бы решили, что впредь я буду более бдительным в деле партийной пропаганды, случился новый конфликт. Всемирный конгресс сторонников мира решил провести в нашем лектории вечер, посвященный творчеству великого турецкого поэта и борца за мир Назыма Хикмета, а тот поставил одним из условий, чтобы вечер вел его коллега, член бюро конгресса, писатель Илья Эренбург.

Ответственные товарищи опять задергались: «Как, — говорили мне, — он совсем недавно выступал у вас, а теперь целый вечер будет руководить всеми выступлениями? О чем вы думаете, товарищ директор?»

Но другое условие Хикмета оказалось еще суровее: он настаивал, чтобы в фойе была развернута выставка работ скульптора Эрнста Неизвестного, только что жестоко раскритикованного самим Н. С. Хрущевым в Манеже. Устроить после такого разгрома на высшем партийном уровне подобную выставку означало бы не только мою личную политическую кончину, но и «организацию еще одного провала в системе идеологической обработки населения».

В день начала «мероприятия, имеющего крупное международное значение», какие-то посторонние люди стали устанавливать скульптуры Неизвестного, ссылаясь при этом на указания Хикмета и самого автора. Мне пришлось — каюсь! — пойти на крайние меры: вслед за чужими мужиками шли мужики из нашего лектория, снимали скульптуры и осторожно убирали их в комнату, ключ от которой я хранил у себя. Кто-то сообщил Хикмету, что директор лектория запретил выставку, и поэт отказался приехать к нам. Мои доводы, что все билеты проданы, интерес в Москве к встрече с ним огромен, а Эренбург и другие приглашенные им поэты уже в пути, не возымели результата. И только благодаря усилиям гостившего у Хикмета секретаря ЦК КП Турции вечер состоялся.

Но для меня на этом неприятности еще не кончились. Выступавший на вечере поэт Борис Слуцкий в конце своей речи неожиданно призвал присутствующих отправиться на поиски спрятанных администрацией скульптур Эрнста Неизвестного. Этого я не ожидал! Но выход из положения нашелся быстро: я зазвал инициатора похода против администрации в свой кабинет и, пока толпа слушателей искала своего предводителя, напомнил, кто здесь хозяин. Когда звонок пригласил всех в зал, народ кинулся занимать места. Поход за скульптурами не состоялся, а поэт был препровожден к ближайшей станции метро. Обиженный Борис Абрамович пообещал никогда больше не приходить в Политехнический.

Председательствующий на вечере Эренбург предупредил, что все поэты — Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина, Слуцкий — будут читать не свои стихи, а произведения Хикмета в переводе. Однако Андрей Вознесенский стал читать свои стихи о Хикмете. «Хоть мы и договорились читать только стихи Назыма, но я знаю, Андрей, ты пишешь хорошие стихи. А о том, что ты будешь читать стихи о Хикмете, мне только что написали здесь в записке», — сказал Эренбург, повернувшись к сидевшей рядом О. А. Хвалебновой, заместителю председателя Всесоюзного общества «Знание», также активной участнице Всемирного конгресса сторонников мира. Та обомлела и не нашлась что сказать аудитории, зато потом долго возмущалась «бесцеремонностью» писателя.

В целом же вечер прошел интересно и запомнился надолго. Столько встреч — светлых и прекрасных — дарил нам, шестидесятникам, знаменитый Политехнический!

Спустя сорок лет А. Н. Яковлев, бывший в шестидесятые годы одним из руководителей отдела пропаганды ЦК, скажет, что ходил в Политехнический на упоительные вечера поэзии учиться тому, чем стала для нашего общества «оттепель». «Но сознание продолжало быть раздвоенным. В известной мере я стал роботом мучительного притворства, но все же старался не потерять самого себя, не опоганиться».

А я-то думал: что это зачастили к нам в лекторий работники ЦК, почему все больше ужесточается контроль за нашей деятельностью? Оказывается, это они ходили учиться «новым подходам к пропаганде». Как показали последующие годы, кое-кому из бывших руководителей партии уроки эти пошли впрок.

Летом 1962 года после трудов праведных я ушел в отпуск, лекторий был на каникулах. И вдруг однажды вечером к нам на дачу заходит соседка и рассказывает: «Проходила я мимо вашего лектория, а там полно народу и даже конная милиция». Я тут же помчался на работу. Оказалось, что Марлен Хуциев — один из любимых моих режиссеров — решил снять главную сцену своего нового фильма «Застава Ильича» (на экраны он вышел под названием «Нам 20 лет») в Большом зале Политехнического.

Так навечно были запечатлены на кинопленке выступления у нас Рождественского, Ахмадулиной, Окуджавы, Евтушенко, Вознесенского. И переполненный молодежью зал. И люди, восторженно встречавшие новые стихи и песни, родившиеся в «оттепель».

Такие встречи становились вершиной работы по-новому и начинали серьезно беспокоить тогдашнее правление Союза писателей СССР, другие организации, стоявшие на позициях партийного и государственного контроля за инакомыслием. Было очевидно, что дальнейшее продвижение вперед в области демократизации культурной жизни для общества «Знание» и его лектория становится невозможным.

«Оттепель» закончилась. Н. С. Хрущев, по выражению Василия Аксенова, «спустил с цепи свою свору». Общее настроение, царившее тогда среди наиболее демократичной части интеллигенции, звучит в стихотворении Андрея Вознесенского «Прощание с Политехническим»:

В Политехнический!

В Политехнический!

По снегу фары шипят яичницей.

Милиционеры свистят панически.

Кому там хнычется?!

В Политехнический!

Ура, студенческая шарага!

А ну, шарахни

по совмещанам свои затрещины!
Как нам мещане мешали встретиться!..

Нам жить недолго. Суть не в овациях.

Мы растворяемся в людских количествах

в твоих просторах,

Политехнический.

Невыносимо нам расставаться.

Я ненавидел тебя вначале.

Как ты расстреливал меня молчаньем!

Я шел как смертник в притихшем зале,

Политехнический, мы враждовали!

Ах, как я сыпался! Как шла на помощь

записка искоркой электрической

Политехнический,

ты это помнишь?

Мы расстаемся, Политехнический.

Ты на кого-то меня сменяешь,

но, понимаешь,

пообещай мне, не будь чудовищем,

забудь

со стоющим!

Ты ворожи ему, храни разиню.

Политехнический —

моя Россия! —

ты очень бережен и добр, как бог,
лишь Маяковского не уберег.

Мне посоветовали в 1965 году перейти на другую работу, и я стал руководить организационно-методическим отделом правления Всесоюзного общества «Знание». Ученые-лекторы, члены правления избрали меня членом президиума правления, где я и заседал вместе с известными академиками, «решая судьбы распространения знаний среди населения».

Но и здесь мне мирно не сиделось. Пришлось вступить в дискуссию с тогдашним первым заместителем председателя правления В. И. Снастиным, которого в 1964 году освободили от должности первого заместителя заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС. Василий Иванович был горячим сторонником увеличения числа лекций по марксистско-ленинской тематике. Ну а я на собраниях и в личных беседах с друзьями говорил о том, что пропагандой этих знаний и так занимаются и система партийного просвещения, и комсомольская политическая сеть, и лекторские группы партийных комитетов. Обществу «Знание», как мне представлялось, надо было сосредоточиться на распространении современных научно-технических и естественно-научных знаний.

Становилось все очевиднее, что пора менять сферу своей деятельности, что надо было раньше понять: «оттепель» кончается, необыкновенный взлет свободного творчества, радость живого общения, открытых дискуссий уходят в прошлое. Оставались лишь теплые воспоминания о четырех годах одной большой московской весны.

«Прощай, Политехнический», — с грустью говорили мы, теперь уже бывшие сотрудники Всесоюзного общества «Знание» и лектория — умница и эрудит, впоследствии доктор наук и академик Ю. У. Фохт-Бабушкин, глубокий знаток русской словесности, прекрасный товарищ Борис Каплан, его супруга, референт молодежной секции Екатерина Чухман, активисты-организаторы лекционной работы по всей стране Юрий Замыслов, Владислав Карижский и другие единомышленники.

Прощай, Политехнический! Спасибо тебе за твою решающую роль в формировании моего мировоззрения, приверженности идеалам шестидесятников.

Впереди меня ждало телевидение, по сути, та же просветительская сфера деятельности, но уже в иных масштабах, в иных идеологических условиях, под руководством людей, ставших на пути у «оттепели».

Знающие люди предупреждали меня, что на советском телевидении царят худшие традиции театра и кино, что здесь немало случайных людей, неспособных к творчеству, но жаждущих славы и денег. Я отнесся к этим предупреждениям не очень серьезно, но, став секретарем парткома Центрального телевидения, вынужден был признать справедливость этих слов. Мне говорили: на телевидении будут проверять, как ты относишься к трем вещам — к деньгам, вину и женщинам. И в первые же месяцы на новой работе я испытал все эти искушения.

Эффектная и красивая молодая актриса, пришедшая незадолго до этого на работу в музыкальную редакцию, жаждала получить квартиру в Москве, а для этого требовалось ходатайство от руководства и общественных организаций. Она явилась в партком, показала подписанные всеми начальниками документы и попросила меня их подписать. Так как ее просьбу поддержало руководство Госкомитета, я поставил свою подпись. Через месяц она получила квартиру и, решив отблагодарить секретаря парткома, пригласила меня на новоселье. Я поинтересовался, когда оно состоится и много ли будет народа. А в ответ услышал: зачем нам нужен еще кто-то в квартире одинокой женщины? Я был страшно смущен, пообещал подумать. Стоит ли говорить, что на этом мы и расстались.

Как-то пришел ко мне в партком спортивный комментатор и предложил: я помогаю ему доставать из Госфильмофонда кадры спортивной хроники, он делает новую программу, а гонорар пополам. Надо сказать, что я всячески поддерживал этого молодого журналиста, оберегал от незаслуженной критики за его выступления в эфире, но тут не сдержался и выразил свое отношение к предложенной сделке фразами, далекими от языка протоколов. Каким-то образом об этом узнали все. Больше никто за десятилетия моей работы в редакциях ЦТ не смел заговорить со мной на «денежную» тему.

А однажды я был приглашен на юбилейный вечер одного из руководителей телевидения. За столом, где я сидел, раза три менялись соседи, и каждая новая смена предлагала мне поднять бокал за партию, за юбиляра и т.д. Наивные люди! Они не знали о той закалке, что дали мне годы водолазной службы в армии и работы в комсомоле: я мог «принять на душу» не один и не два бокала. Похоже, все гости это заметили, а наутро позвонил инструктор отдела пропаганды ЦК и поздравил: «Ну ты даешь! Всех перепил, выдержал третье испытание!». Откуда они там все узнавали — неизвестно. Знаю только, что на банкете инструктора этого не было...

Так выдержал я все три испытания, и меня на телевидении, кажется, зауважали, дружно голосовали «за» при выборах нового состава парткома. Кто знает, может быть, парткомовское начало в работе на телевидении дало мне уверенность в будущей деятельности, придало смелости, азарта, что помогало преодолевать страх за свое будущее и будущее своей семьи, детей и внуков.

Глава II

ПУБЛИЦИСТИКА НА ТЕЛЕВИДЕНИИ

РОЖДАЛАСЬ ИЗ ПРОПАГАНДЫ

В 1966 году ЦК КПСС утвердил ставку освобожденного секретаря парткома Центрального телевидения — в связи с бурным ростом коллектива телевизионщиков на Шаболовке. Н. Н. Месяцев, с которым в предыдущие годы мы работали в обществе «Знание», решил рекомендовать меня на новую должность. Я без колебаний согласился в предвкушении новой, неизведанной ранее работы на этом загадочном телевидении с его неиссякаемыми творческими возможностями и фантастических размеров аудиторией. Здесь можно было использовать тот опыт духовной жизни и деятельности, что был приобретен за годы работы в Политехническом.

На общем партийном собрании Центрального телевидения мне пришлось рассказать свою биографию. К тому времени я был кандидатом наук, но, конечно, не это больше всего заинтересовало коммунистов, а то, что после окончания юридического факультета МГУ я служил в армии и был там водолазом. Когда я упомянул об этом, Г. А. Иванов, заместитель председателя Комитета, бросил: «Нам на телевидении только водолаза и не хватало». Эта реплика сняла напряженность в зале и вызвала доброжелательные улыбки. В итоге я был избран большинством голосов секретарем парткома Центрального телевидения, первым в его истории.

В то время коллектив самого современного средства массовой информации складывался во многом стихийно. На телевидение шли и режиссеры-неудачники из театра, кино, музыкальных и цирковых учреждений, и журналисты-авантюристы, но большинство все-таки составляли энтузиасты нового дела, люди, решившие поменять профессию, сферу своей деятельности, можно сказать, всю жизнь. Так что водолаз попал в благоприятную, хотя и несколько бесшабашную пока еще среду. Нам предстояло вместе готовиться к новым рубежам развития телевидения, которое собиралось переехать с Шаболовки в строящийся в Останкине новый телецентр, заметно увеличить количество программ и значительно повысить их художественный уровень. Так и произошло. К концу 1967 года коллектив Центрального телевидения вырос сначала вдвое, а позже и втрое по сравнению с предыдущим годом.

К партийной работе, собраниям и политзанятиям отношение у нашего телевизионного сообщества было наплевательское, дисциплины — никакой. Надо было начинать все заново, искать и находить людей, способных верно оценить состояние творческого коллектива, определить границы свободы творчества и морального поведения на работе и дома. Спустя месяца два после моего избрания секретарем парткома на Шаболовке состоялось первое собрание партийных активистов — партактив, как тогда говорили (в отличие от партийного собрания на нем присутствовали не все коммунисты, а лишь те, кого пригласил партком; среди приглашенных могли быть и беспартийные, на телевидении, например, режиссеры, художники, инженеры). На собрание пришли председатель комитета и его заместители. Я уже довольно непринужденно приглашал людей рассаживаться и записываться в прения. Многих называл по имени-отчеству. Слышу рядом со мной в президиуме Н. Н. Месяцев говорит соседу: «Вот посмотрим: если Егоров назовет первого, кто войдет в зал, по имени-отчеству, значит, мы не ошиблись в его способности работать с людьми». Вошел Моисеев, начальник художественных мастерских ЦТ, с которым мы уже не раз беседовали. Я пригласил Бориса Петровича присесть, так как собрание уже началось.

Этот эпизод и тот первый партактив во многом укрепили мой авторитет в таком сложном коллективе, как Центральное телевидение, где трудились редакторы, режиссеры, операторы, инженеры, художники, звукотехники, осветители и представители других профессий. Партком должен был их всех объединить, поставить перед ними общие первоочередные задачи и наметить перспективы развития. Над этим мы и работали до осени 1967 года, когда по решению ЦК КПСС я был утвержден главным редактором главной редакции пропаганды ЦТ.

Из всех редакций и отделов телевидения мне ближе была деятельность именно главной редакции пропаганды. Под этим «кодовым названием» сосредоточилась политическая, экономическая и научная публицистика. В 1967 году редакция насчитывала почти 300 сотрудников, 12 отделов. Вещание велось по трем телеканалам. И только что, в преддверии открытия Останкинского телецентра, заработала четвертая программа, на которой много передач также готовилось нашей редакцией.

Была введена новая должность заместителя главного редактора по четвертой программе. Эту должность занимал Леонид Антонович Дмитриев, блестяще образованный журналист, окончивший МГИМО, успевший поработать не только в нашей стране, но и за рубежом. По моим представлениям, Л. А. Дмитриев был и остается идеальным тележурналистом, образцом творческого отношения к делу. Сколько им было придумано новых программ, сколько написано интересных сценариев передач и фильмов — каждый с неожиданным поворотом сюжета, с оригинальной концепцией.

Работать рядом с такими людьми — счастье. Но таких в редакции тогда было немного. Нравы в коллективе царили странные: действовала налаженная система доносов, подслушивания, подхалимских услуг и т.п. Как-то я ушел на репетицию одной передачи, она не состоялась, пришлось неожиданно вернуться. Вхожу в свой кабинет и вижу: сидят все двенадцать заведующих отделами, а бывший главный редактор им говорит: «Итак, договорились: Егорову не помогать, сам он скоро завалится». И все, похоже, согласились. Пришлось мне в короткий срок поменять весь командный состав редакции.

Или еще такой эпизод. Входит в кабинет одна редакторша и спрашивает: «Можно запереть дверь?». Говорю: можно. Она продолжает: «Вы же бывший секретарь парткома, почему же вы в своей работе в редакции не опираетесь на мнение коллектива! До вас мы все, что услышим в отделах, рассказывали главному редактору, и она была в курсе всех дел». Я понял, что надо действовать решительно и сказал, что как бывший секретарь считаю необходимым немедленно собрать партбюро и обсудить ее заявление. Заседание партбюро редакции прошло бурно, практику доносов резко осудили, а незадачливая редакторша подала заявление об уходе. Потом она работала в других подразделениях ЦТ и была единственным человеком на телевидении, кто не здоровался со мной во время случайных встреч в коридорах Останкина.

В 1967 году, накануне открытия Останкинского телецентра, был объявлен единственный в своем роде конкурс. В эфире звучали соблазнительные призывы: «Хотите быть комментатором? Приходите к нам. Вы инженер, учитель, экономист, врач? Прекрасно. Вы получите возможность рассказать всем с экрана о людях вашей профессии».

На конкурсный отбор пришло довольно много претендентов. По итогам письменных и устных экзаменов, по трудноуловимым признакам, проявляющимся перед объективом студийной камеры (телегеничность, умение быстро и с юмором реагировать на вопрос, внушать к себе доверие), из них отобрали 18 человек. Два года их учили на курсах, а затем они стали работать в разных редакциях Центрального телевидения.

В промышленный отдел главной редакции пропаганды пришел Юрий Миронов, инженер-строитель по первой профессии. Его жена Елена (они познакомились на конкурсе и во время учебы поженились) стала работать в программе «Время». Елена Миронова со знанием дела демонстрировала в эфире новинки нашей промышленности, предназначенные «для дома, для семьи». Юрий главной темой избрал бригадный подряд. Он сменил профессию, чтобы продолжать с экрана то же дело, которым занимался прежде: распространение прогрессивных методов труда. Начав с суховатых, деловых репортажей о строительстве, он все больше вникал в драматические коллизии, в столкновения характеров и жизненных принципов, происходившие при внедрении бригадного подряда. И осознал постепенно, что психология важна здесь не меньше, чем технология. И если для передачи рационального опыта есть тьма возможностей — плакаты, брошюры, журналы, семинары, курсы, выставки, бюро технической информации, дома научно-технического просвещения,— то главные психологические фильтры, через которые проходит (или не проходит) рациональный опыт, постигаются только в прямом общении человека с человеком. Миронов сдружился с лучшими из лучших наших строителей, вел с ними перед телекамерой откровенные беседы.

Посмотрев на Миронова в роли ведущего проблемных передач, режиссеры творческого объединения «Экран» стали приглашать его на роль автора документальных фильмов, где характеры и проблемы должны сплавиться в художественный образ. Так через «узкую» экономическую специализацию инженер-публицист приблизился к экранному человековедению.

Другой автор телевизионных «кинопортретов на деловом фоне», Дамир Белов, стал журналистом широкого профиля. На первый взгляд, его приход в промышленный отдел нашей главной редакции пропаганды после работы за рубежом и в программе «Время» мог показаться самоограничением, сужением творческого диапазона. Но это только на первый взгляд. Героев своих новых фильмов Белов находил в, казалось бы, будничных командировках на сибирские нефтепромыслы и электростанции, на строящиеся трассы линий электропередач и газопроводов. Постепенно, по негласному уговору в редакции, вся нефтеносная Сибирь была «отдана» Белову. Никто не решался после него ехать, скажем, в Уренгой или Надым, заранее представляя, как будут реагировать на нового корреспондента герои его репортажей, как обязательно будут спрашивать: «А где же Дамир?» В обаянии и контактности соперничать с Беловым действительно было очень непросто. Авторитет среди нефтяников и газовиков, строителей и энергетиков ему принесло постоянное «вживание в их проблемы». За участие в строительстве газопровода Уренгой — Помары — Ужгород он был награжден орденом «Знак Почета».

Кто скажет после этого, что экономика — «узкая специализация» для журналиста?

Заведовал промышленным отделом главной редакции пропаганды ЦТ Виталий Рожко. Еще на студенческой журналистской практике он твердо сказал своим сокурсникам: кто куда, а я на завод. Хочу понять, как устроена экономика, почему не всегда выполняются правильные хозяйственные решения, что сегодня думает о жизни рабочий класс. Вместе с однокурсником Григорием Шевелевым Виталий Рожко четко осуществил свою программу. Есть песня про «заводскую проходную, что в люди вывела меня». Шевелева и Рожко заводская проходная вывела в число наиболее серьезных журналистов Центрального телевидения.

Григорий Шевелев со временем стал моим заместителем, окончил аспирантуру Академии общественных наук, защитил диссертацию. Затем он руководил главной редакцией информации (программа «Время»), а позже был заместителем председателя Гостелерадио СССР.

За время работы в главной редакции пропаганды мне удалось сформировать коллектив единомышленников, моих заместителей. Мы работали с азартом, увлеченно, не жалея ни времени, ни здоровья во имя родного телевидения. Эти люди были по своей природе трудоголиками. Все они защитили кандидатские диссертации и с годами выросли в профессионалов высшей пробы в области телевизионной журналистики.

Юрий Буданцев стал доктором философских наук, профессором кафедры журналистики МГИМО — одного из престижных вузов столицы; Федор Бруев избирался секретарем парткома Гостелерадио СССР, а затем взял в свои руки руководство нашей редакцией. Жанна Фомина была назначена главным редактором киноредакции, потом главным редактором программ ЦТ, а позже — ответственным секретарем Интервидения в Праге, где и защитила докторскую диссертацию по проблемам телевизионного программирования. Одним из самых опытных заместителей был Эдуард Муртазин, который впоследствии работал советником по телевидению при правительстве Афганистана в Кабуле.

Было время, когда из девяти членов коллегии Гостелерадио пять человек являлись выходцами из нашей редакции и считали себя моими учениками. Правда, такое положение вызывало неоднозначное отношение ко мне руководства, да и некоторых коллег, и с годами я ощущал это все больше и больше. К сожалению, почти никто из моих бывших помощников, самых квалифицированных, как сейчас модно говорить, телевизионных топ-менеджеров, не оказался востребованным в новых компаниях, возникших на обломках Центрального телевидения.

Развитие телевидения происходило в тесной связи с общественной жизнью: закономерности, последовательность решаемых в стране социальных, культурных и иных задач во многом определяли тематику, характер, стилистику телевизионных передач в целом и телепублицистики в частности. Как и вся идеологическая деятельность в то время, работа телевидения подчинялась партийным указаниям и директивам, перед ним ставились те же задачи, определялись те же функции, что и для всей советской пропаганды. Начиная с конца 60-х годов редко какой документ КПСС, посвященный идеологическим проблемам, не ставил задачи и перед телевидением.

Таким образом, особенностью развития отечественного телевещания и телевизионной публицистики можно считать их рождение из партийной пропаганды. Телепублицистика и информация не только восприняли традиции, жанры, формы и методы работы партийной печати, но и опыт, особенности устных форм пропаганды, партийного просвещения.

Опыт партийной печати, традиции устной пропаганды стали не только источником телевизионной публицистики, но и родили новые, острые проблемы взаимодействия и состязательности старых и новых форм работы с людьми. Будут ли сотрудничать или воевать до самоуничтожения лекторы и пропагандисты — с одной стороны, и телепублицисты — с другой?

Так, в Чехословакии в конце 60-х годов довольно широкое распространение получила идея замены телевещанием всех форм распространения знаний. В стране закрывались политкружки, лекторские группы, агитколлективы. Тогда активисты чехословацкого телевидения говорили нам: «Зачем городить все эти политзанятия, когда товарищ Дубчек одним своим выступлением по телевидению охватит всю страну и поставит все главные задачи, а население получит информацию из первых рук?» Потом товарищи-коллеги рассказывали, что после событий 1968 года агитаторы перед выборами шли к избирателям и не знали, откроют ли им дверь в дом и в душу, отчужденную от живого общения...

Мне довелось в те годы побывать в Чехословакии, выступать на больших собраниях на предприятиях этой страны; мои Доводы как телевизионщика в защиту и поддержку устных форм пропаганды были встречены аудиторией с пониманием и поддержкой.

В Чехословакию мы попали в составе группы ЦК КПСС по обмену опытом идеологической работы. Эту группу возглавлял тогда заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС Георгий Лукич Смирнов — опытнейший идеолог, доктор философских наук, блестящий оратор и организатор. Я вспоминаю его с особым чувством уважения и... отчасти вины перед ним. Дело в том, что спустя несколько лет после нашей совместной поездки за рубеж Г. Л. Смирнов был переведен на другую работу, стал директором Института философии АН СССР. Я, работая уже в другой редакции, несколько раз приглашал его выступить с лекциями и беседами на философские темы, рассказать о планах научной деятельности возглавляемого им института. Однако наша дружба показалась неуместной моему начальству, мне было приказано прекратить «таскать в эфир отработанные кадры». Пришлось просить прощения у моего философа.

Как же переменчивы политические ветры! С приходом на должность генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева Георгий Лукич Смирнов был утвержден его помощником. И однажды раздался звонок: «Ну, а теперь пустишь меня на телевидение?» Я обрадовался: «Да, конечно. Но, поймите меня правильно, теперь вы должны, как мне кажется, посоветоваться с Горбачевым по поводу выступлений по телевидению». Смирнов посоветовался, но... выступления его так и не состоялись. Однако свято место пусто не бывает.

Внимательные телезрители стали все чаще замечать, что если на их вопросы о международных отношениях в эфире отвечал политобозреватель «Правды» Ю. Жуков, то на темы внутренней политики ничего подобного нет. Так и появилась новая рубрика нашей редакции «На вопросы телезрителей отвечает академик В. Г. Афанасьев». Он был тогда главным редактором газеты «Правда» и слыл одним из самых талантливых и эрудированных ученых и популяризаторов общественных наук. Дважды в месяц Афанасьев отвечал на разнообразные вопросы зрителей. Он тщательно готовился к своим выступлениям, анализировал письма зрителей, чтобы добиться убедительности и точности в ответах на их злободневные, порой очень острые вопросы.

Работать с В. Г. Афанасьевым было легко и просто: мы встречались с ним в редакции «Правды» раз в месяц. Тут же записывали по две передачи в день. В кадре, кроме интересного собеседника, не было никаких кинодокументов, хроники или иного изобразительного материала. Только главный редактор в обстановке своего скромного кабинета, и ничего лишнего. Подтвердилось наблюдение телевизионщика: самое интересное на экране — умный человек.

Спустя годы некоторые «новые русские» из числа молодых руководителей телекомпаний стали утверждать, что телепублицистика появилась в стране только во времена перестройки, а до того на экране была лишь пропаганда. Это примитивное заключение базируется на незнании подлинной истории отечественной публицистики. Творческий характер, эстетические принципы, гуманизм, воспитательные и просветительские задачи — все свои лучшие качества телепублицистика черпала и черпает из недр непосредственного общения с аудиторией проповедника, учителя, лектора, из того арсенала, которым была тогда для всех нас партийная пропаганда. Освобождаясь от надуманных тезисов, единомыслия и крайностей большевистских положений, она со временем приобретала новые черты многогранности убеждений, человеческой красоты, гармонии мыслей и чувств.

В развитии не только телепропаганды, но и просвещения, телепублицистики большую роль сыграла рубрика «Ленинский университет миллионов», в рамках которой было испробовано множество жанров, методов построения передач, форм взаимодействия со зрителем. Телевизионный «Ленинский университет миллионов» был самым массовым распространителем политических и экономических знаний в стране.

С самого начала мы задались вопросом, может ли ученый, пусть даже талантливый лектор, но привыкший выступать перед вузовской аудиторией, нести на себе весь груз передачи, общаясь с телекамерой и собеседниками в студии. Однажды у нас случился конфуз с известным и влиятельным тогда академиком М. Б. Митиным. Мы записали его лекцию о марксизме на видеопленку, но когда я посмотрел запись, то понял: «Надо переписывать!». Услужливые сотрудники донесли академику, что главный редактор забраковал его выступление. Марк Борисович возмутился: «Я эту лекцию читаю больше десяти лет, и никто не находил в ней ошибки!»

Мы пригласили академика в редакцию, еще раз вместе посмотрели запись, и... после просмотра Митин вскочил и бросил: «Больше ноги моей на телевидении не будет!». Действительно, больше на телевидении мы его не видели. А в чем же все-таки было дело? А в том, что, когда академик говорил о, казалось, великих истинах, глаза его бегали, вся его поза выдавала неуверенность. Создавалось впечатление, что он говорит одно, а думает другое... Стало очевидно: магия высокого ученого звания не должна заслонять вопроса, может ли конкретный человек, приглашенный на роль ведущего, быть действительно ведущим, органично вписываться в специфику телевидения, уметь доверительно общаться с миллионами телезрителей, сидящими по ту сторону экрана. (Видимо, это понял и академик.)

Такое умение приходит не сразу, а опыта общения телеведущих со зрителями тогда еще было мало. Десятилетия потребовались для того, чтобы в стране сформировался отряд популярных, творчески одаренных телевизионных публицистов. Многие тысячи зрителей с любовью и благодарностью вспоминают встречи на телеэкране с такими мастерами международной публицистики, как В. Дунаев, Л. Золотаревский, А. Овсянников, Ф. Сейфуль-Мулюков, И. Фесуненко и др.

Расцвет их творчества пришелся на 70-е — начало 80-х годов, они работали в эфире до самой перестройки, до реформирования страны и телевидения, когда экран и сама жизнь потребовали новых лиц, новых подходов, новых кадров, не обремененных старыми коммунистическими пристрастиями и опытом партийных пропагандистов.

Но тогда, в годы застоя, телевидение стремилось найти обозревателей, способных доходчиво и убедительно разъяснять сложные вопросы в области внутренней и внешней политики. О том, какие результаты это давало, говорит, например, динамика роста писем зрителей в отдел международной информации

Центрального телевидения: в 1970 году было получено 1463 письма, в 1971-м - 1244, 1972-м - 12 631, 1973-м - 29 434. Понятно, что почта редакции не может служить всеобъемлющей характеристикой качества и популярности передач, но она может отражать определенные тенденции.

Резкое увеличение числа писем зрителей в 1973 году было связано с появлением передачи политического обозревателя газеты «Правда» Ю. Жукова. Судя по количеству писем и по их содержанию, эта получасовая передача, хотя и шла без иллюстрирующего зрительного материала (фильмов, фотографий), пользовалась успехом. Столь большой и содержательной почты не получала ни одна рубрика международной тематики. Немаловажное значение имела и форма передачи — беседа со зрителем, которая позволяла подумать вместе с ведущим над актуальными международными проблемами, вызывала желание поделиться с ним своими мыслями, спросить о непонятном или о том, что волнует.

На эти же годы приходятся не столько взлеты, сколько падения публициста и обозревателя Юрия Фокина. Его заслуги в становлении и развитии телепублицистики, телевизионной информации трудно переоценить. Но пик его творчества пришелся на более ранние сроки.

Вначале Юрий Фокин специализировался в области международных отношений, текущей политики. Затем его увлекла космическая тема. Звездные «Эстафеты новостей» — многочасовые телевизионные встречи журналиста с космонавтами — стали заметными событиями в жизни советского телезрителя. Но постепенно многих стало раздражать отсутствие чувства меры в восхвалении космонавтов, в некотором преувеличении собственной роли «комментатора космической эпохи». В 70-е годы ощущение новизны первых полетов в космос стало ослабевать, падал общественный интерес к космическим делам и к телепередачам о них. Фокин своевременно не почувствовал этих перемен, а когда понял, что накал космической темы снижается, захотел вернуться к международной проблематике. Но его долго не пускали за рубеж как человека, знавшего многие секреты космических программ СССР.

С. Г. Лапин направил Фокина в главную редакцию пропаганды Центрального телевидения делать очерки и репортажи о жизни трудовых коллективов, о простых людях. Но тот слабо знал проблемы внутренней жизни страны. Кроме того, ему мешала «звездная болезнь», он неуютно чувствовал себя среди обычных людей. Однажды во время репортажа с кораблей Тихоокеанского флота он снял в кадре пиджак, обнаружив перед телезрителями округлости своей фигуры. При предварительном просмотре передачи главный редактор посоветовал ему вырезать этот кадр: «Смотри, вокруг тебя стоят подтянутые, элегантные, в парадной белой форме морские офицеры, а ты...» «Нет, — возразил Юрий Валерьянович, — этот мой прием говорит о непринужденности, свойском общении с народом. Давай оставим этот кадр». Лапин, посмотрев эту передачу, выдал свою порцию резкой критики. После чего обозреватель долго не появлялся в эфире...

Спустя несколько лет он все же был назначен заведующим корпунктом советского телевидения и радио в Афинах. Его репортажи звучали в эфире от случая к случаю, все реже и реже. Фокин винил в этом председателя Гостелерадио Лапина.

Стремясь полнее удовлетворить интерес телезрителей к международной деятельности, наша редакция готовила крупную публицистическую передачу, в которой сконцентрировались бы проблемы международной и внутренней политики, а проблемы подсказывали зрители. Я предложил назвать эту ежемесячную передачу «9-я студия» и пригласил вести ее выдающегося журналиста-международника профессора Валентина Сергеевича Зорина. Долго убеждать его не пришлось: он быстро уловил принципы и жанр новой программы, увлекся этой идеей, а телезритель получил «перворядный» источник знаний. Принцип передачи — информация для зрителя из «первых уст». Выступать в ней могли, как правило, политические и общественные деятели, принимавшие участие в правительственных переговорах, в выработке ответственных международных документов и т.п. Главным условием ее успеха стали эрудиция и кругозор участников беседы, их умение разъяснять сложные явления мировой политики, квалифицированно отвечать на вопросы телезрителей. (Одним из постоянных участников передач был, к примеру, Е. М. Примаков.)

Придет срок, и исследователи телевидения определят, что это такое — «эффект Каверзнева», выдающегося отечественного публициста, политобозревателя Центрального телевидения. Удивительный дар собеседника и полемиста обеспечил Александру Александровичу Каверзневу одно из самых видных мест в истории советской тележурналистики. Его репортажи, информационные зарисовки, документальные фильмы были отмечены подлинным талантом. Зритель особо ценил простоту, доверительность общения Каверзнева с аудиторией, его умение уважать чужие взгляды. Его знали, любили и знатоки политической жизни, и постоянные зрители.

Об особой «телевизионности» А. Каверзнева говорили многие. Когда он только начинал свою программу «Содружество», критики писали, что новый обозреватель «родился для телевидения», что он обойдет всех работающих на ТВ международников, потому что знает и чувствует секрет телеэкрана.

Среди наиболее заметных его работ — фильмы и передачи о Северной Корее, Камбодже, Китае, о китайской компартии, об идейных корнях философии и политики маоизма. По глубине анализа, смелости сопоставления фактов, по силе аргументов эти передачи-исследования А. Каверзнева стоят в ряду самых значительных произведений советской журналистики и современной политической мысли.

...Александр, конечно, не мог не поехать в самую горячую тогда точку планеты — Афганистан, в самый разгар советской интервенции в эту страну. Телезрители ждали его правдивых, искренних и смелых репортажей. Однако через несколько дней после командировки в эту страну он заболел смертельной болезнью. Умирал сутки, был в полном сознании, шутил, прощаясь с жизнью.

Опыт, накопленный Центральным телевидением в 70-е годы в области международной публицистики, создавал условия для рождения нового, высшего, журналистского класса политобозревателей (с весьма высоким социальным статусом) и по проблемам внутренней жизни страны. Первыми на эти должности пришли журналисты-экономисты Л. Вознесенский и В. Бекетов, писатель Г. Пряхин. Они вели крупные публицистические передачи, создавали документальные фильмы, готовили ответы на вопросы зрителей в нашей редакции.

Передача Льва Вознесенского «Проблемы — поиски — решения» вызвала огромный интерес аудитории. Это был прорыв в живой эфир, новая форма телепублицистики, позволяющая устанавливать и поддерживать подлинный диалог с многомиллионной аудиторией. В студии, где находились ответственные государственные и общественные деятели, известные ученые, устанавливались телефонные аппараты, по которым зрители, собравшиеся в это время у телевизоров, могли задавать им вопросы, часто имеющие общегосударственное значение, и публично получить на них ответ. В ходе передачи нередко сталкивались, сопоставлялись различные точки зрения, а в процессе их обсуждения исчезали многие сомнения и неясности. Важна была и психологическая сторона дела: телезрители становились не пассивной, только воспринимающей стороной, а стороной, активно формирующей идеи. В редакции очень гордились этой передачей, помогали автору выстоять перед критикой и сверху, и снизу.

Вознесенский говорил, что такие передачи с непосредственным участием зрителей — самая демократичная форма вещания. Но вряд ли тогда это было так: ведь для участия в них нужно иметь и телевизор, и телефон, а в стране, особенно в сельской местности, телефонов было мало — лишь у четверти населения. А самое-то главное, инстанции оставались глухи к предложениям зрителей.

Нам в редакции пропаганды удавалось поднимать сельскую (нет, не ниву!) тему с помощью одного из лучших писателей-«деревенщиков» — Юрия Дмитриевича Черниченко. Еще работая в газете «Правда», он иногда выступал у нас на телевидении в программе «Сельский час». После одной из острых дискуссий в редколлегии «Правды» Черниченко хлопнул дверью — и в буквальном, и в фигуральном смысле слова — и ушел из газеты. Я просил его прийти к нам в штат редакции. Юрий Дмитриевич отвечал: «Вы бы сначала посоветовались в ЦК, можно ли меня взять на работу после того, как я распрощался с «Правдой». Мне, конечно, пришлось провести целый ряд «бесед» в отделах пропаганды и сельского хозяйства ЦК, а также с председателем Гостелерадио, который подписывает приказы о назначении комментаторов Центрального телевидения. Все, однако, дали «добро», и вот Юрий Дмитриевич — наш сотрудник и наш соратник. Он много работал, делал программы и добрые очерки о тружениках села, острые репортажи о проблемах колхозной жизни.

И всегда, по его словам, руководствовался принципом, что не бывает публицистики для работников сельского хозяйства: публицистика на всех одна и само телевидение — тоже. Оно просто обязано вызывать общий интерес к тому предмету, на который направлены объективы. И еще: внимание к человеку труда. На этом стоят русская классика и лучшие произведения советской прозы.

Его глубокие, порой жгучие выступления в эфире «Сельского часа» производили на зрителей такое сильное впечатление, что мы получали мешки писем-откликов на его передачи.

Черниченко написал немало книг и статей о сельском хозяйстве, но никогда, по его признанию, ни одно его произведение не имело такого резонанса, как выступления в «Сельском часе».

Пройдут годы. Опыт, накопленный Ю. Д. Черниченко на телевидении, поможет ему сформироваться и как политику, руководителю Крестьянской партии России. Я не удивлюсь, если в программе этой партии будет провозглашено требование вернуть «Сельский час» на экраны, а телевидению вернуться к тем благородным принципам, которые, несмотря ни на что, торжествовали в те времена в нашей редакции.

По-разному складываются судьбы профессионалов на телевидении. Одни приходят в профессию готовыми специалистами из смежных сфер массовой информации, другие врываются в телеэфир с одной только своей энергией, жаждой славы и популярности. Большинство тех, кто работал в кадре в последние десятилетия, сходят со сцены — и не столько по возрасту или состоянию здоровья, сколько потому, что оказались не в силах преодолеть тот имидж, стиль, образ мыслей, логику поступков, целей своей работы на телевидении, которые приобрели в глазах миллионов зрителей, ревниво и жестоко относящихся к своим бывшим любимцам, если те изменяют своему прошлому.

На фоне «давиловки» сверху мы в редакции стремились больше внимания уделять не начальству, а показу человека труда и основы жизни — производства — на телеэкране. Порой казалось, что таких передач слишком много. Но и тогда шел непростой поиск новых жанров и подходов. Так, новизной отличалась серия документальных программ «Семь дней завода», другие длительные теленаблюдения в трудовых коллективах. Например, цикл «Семь дней Глуховского хлопчатобумажного комбината» был хорошо встречен печатью. Газета «Советская культура» 16 января 1973 года писала: «От передачи к передаче нарастает зрительский интерес, а после седьмой, последней, ловишь себя на мысли, что уже жалко расставаться с Глуховкой. Семь небольших передач. Семь разных передач — одна, наполненная гулом ткацких станков, цифрами; другая — мягкая, раздумчивая. В одной — обсуждение производственных вопросов, в другой — беседуют люди в уютной квартире, за русским самоваром. А цель авторов была одна, и эта цель достигнута — создан образ рабочего человека наших дней».

Много откликов вызывала (по вполне понятным причинам) передача «Больше хороших товаров». Завершалась она разделом «Меры приняты», в котором показывалось, что именно сделано по критическим письмам телезрителей для повышения качества товаров народного потребления. Были рубрики: «Рассказывают телезрители», «Телевизионный фельетон», «Командировка по вашим письмам», «Актуальные проблемы качества». К сожалению, хороших товаров было по-прежнему мало...

А сколько творческих сил, сколько труда и волнений вложили журналисты и режиссеры сельского отдела редакции, влюбленные в новый цикл ежемесячных передач о крестьянах! Например, в течение полутора лет редакция пропаганды совместно с Воронежской телестудией вела цикл ежемесячных репортажей из колхоза «Семилукский». Он назывался «Под Воронежем у нас».

Идея цикла, всесторонне обсужденная на летучках и собраниях редакции, состояла в том, чтобы показать на примере одного воронежского колхоза, как развивается социалистическая деревня. Воронежская область — в прошлом губерния беспросветной нужды и отсталости крестьянства — была типичной для России. (Недаром В. И. Ленин в своих работах не раз ссылался на статистические данные о жизни воронежских крестьян.) Колхоз «Семилукский», разрушенный в годы войны (по его территории проходила линия фронта), превратился в один из лучших в области. Не только удачный выбор объекта — главная заслуга работников телевидения. Уже первые передачи нового цикла вызвали большой интерес у зрителей тем, что его авторы сумели убедительно и доходчиво показать жизнь простых крестьян, их заботы и радости.

В адрес Центрального и местного телевидения, в колхоз «Семилукский» хлынул поток писем, в которых люди выражали искреннюю радость по поводу увиденного. Вот, например, такие строки: «Смотря эти передачи, — отмечал Б. Сафаров из Николаевской области, — я подумал, что, наконец-то, наступило время, когда труженики деревни не только научились работать, но и умеют хорошо отдыхать». А бывший командир 121-й стрелковой дивизии, освобождавшей Семилуки, М. Бушин сообщал, что он после первой передачи не удержался, достал красную ленту «почетного колхозника», врученную ему артелью, и расцеловал ее.

Выступали в нашем эфире и государственные деятели, министры, особенно в связи с профессиональными праздниками. Рассказывали, что как-то на заседании секретариата ЦК КПСС М. А. Суслов сделал замечание: мол, формально используют телевидение наши министры и выступают казенно. Надо бы, сказал «серый кардинал» ЦК, чтобы перед выступлением министра давались сведения о его трудовом пути, о том, что он вышел из народа: был рабочим, инженером, управленцем среднего звена. Эти слова, тут же переданные мне, стали безоговорочным указанием не только для редакции, но и (к неудовольствию некоторых министров) для тех, кто готовил тексты министерских речей.

При реализации высоких указаний, как это нередко бывало на телевидении, случались курьезные моменты. Так, перед выступлением одного из министров, отвечавшего за строительство в стране, мы познакомили зрителей с его биографией, рассказали о том, что он получил высшее образование в одном из вузов российского Черноземья. После его выступления мы получили коллективное письмо преподавателей этого вуза, которые с гневом писали, что министр этот никогда не учился в их институте. Письмо мы показали министру. Выяснилось, что в бытность секретарем обкома КПСС он учился заочно в одном из колхозных филиалов означенного института. Об этом мы и написали педагогам.

Механизм прямого эфира таких передач состоял в том, что в студии находились выступающий и журналист, ведущий передачу. Телезрителям были видны машинистки, получающие звонки и печатающие их вопросы тут же в студии, на глазах всей аудитории. Приятная девушка собирала все вопросы, затем шла за сценой к выступающему, но вручала ему только те записки, которые прочитывал и передавал ей... главный редактор. Оберегая авторитет высокого начальства, да и своей редакции, он отбирал только те вопросы, которые не содержали личных выпадов, грязных намеков, ругани в адрес выступающего.

Однажды мне пришлось задержать такую записку от некой «девушки Маши», которая вспоминала, как несколько лет назад она сидела с будущим министром на берегу реки, фотографировалась, а теперь воспитывает сына и очень нуждается в материальной поддержке. Чтобы не доводить дело до публичного скандала, записку я передал министру только после окончания передачи и просил лично ответить автору письмом. Потом выяснил у его помощника, что он написал письмо Маше, просил прислать обещанную фотографию, а потом уже обсуждать другие вопросы. При этом наш министр сказал: «Пожалуй, я больше выступать по телевидению не буду».

Вскоре такая практика выступлений на телевидении вообще прекратилась. Быть может, была в этом отчасти и доля вины «Маши». Тем не менее телевидение не только обострило ответственность руководителей, но и нередко помогало им двинуться дальше по службе. Так случилось с бывшим министром заготовок Зия Нуриевичем Нуриевым, который через два дня после своего выступления в эфире по предложению А. Н. Косыгина, смотревшего эту передачу, был назначен заместителем председателя Совмина СССР. Знал бы Алексей Николаевич, сколько времени и сил потребовалось режиссеру и тележурналистам, чтобы из бюрократического текста его соратника получилось живое, умное, энергичное выступление.

Записав свое 15-минутное выступление часа за четыре, Нуриев потребовал, чтобы я познакомил его с телевизионным начальством, и попросил первого заместителя председателя Гостелерадио СССР Э. Н. Мамедова еще раз поправить запись, так как «немного хриповат» голос и «кривоват подбородок». Не моргнув глазом, Мамедов приказал мне «с помощью звукового аппарата (?) исправить звук, а с помощью видеомагнитофона исправить изображение». Технически это совершенно невозможно, о чем знали мы оба. Зия Нуриевич через пару дней вновь приехал в Останкино вместе с взрослой дочерью, чтобы посмотреть запись. Дочь осталась довольна. Передача была окончательно принята и прошла в эфир. Потом мы поздравляли Нуриева с новым назначением...

Неисповедимы пути Господни! Многие начальники хватались за телевидение как за средство выживания, способ продемонстрировать достижения руководимой ими отрасли. Как-то министру черной металлургии СССР И. П. Казанцу крепко досталось на заседании Политбюро ЦК за фактический развал отрасли. Первым делом после этого он разработал со своими советниками... план командировок и съемок нашей редакции на ближайший год с указанием авторов и героев будущих передач. Когда об этом узнал председатель Гостелерадио, то при мне позвонил Казанцу и сказал, что был на заседании Политбюро и знает, какие решения там были приняты для исправления упущений в работе его ведомства. Но что министр начнет с телевидения, он и предположить не мог... Не успел я вернуться в Останкино после содержательной беседы двух министров, как в приемной меня уже встречали журналисты из пресс-центра Минчермета, которые сообщили, что план долгосрочных съемок и телепередач отменен. Так неудачно окончилась «плавка дружбы» Министерства черной металлургии и отечественного телевидения.

Глава III

РЕПОРТАЖ С ПАРТИЙНОЙ ПЕТЛЕЙ

НА ШЕЕ

В начале 70-х годов новое руководство Гостелерадио СССР во главе с С. Г. Лапиным стратегической темой вещания провозгласило роль рабочего человека во всех сферах общественной жизни, а его самого — главным героем всех передач и фильмов. Из тематических и календарных планов редакций исчезали темы и сюжеты, связанные с деятельностью интеллигенции, с процессами в сфере культуры и искусства.

По инициативе Лапина была проведена Всесоюзная научно-практическая конференции «Тема рабочего класса в передачах советского телевидения и радио», на которую собрались руководители всех республиканских и областных телерадиоорганизаций. В своем докладе на конференции председатель весьма аргументированно призвал аудиторию сделать главным героем информационных, публицистических и художественных программ человека труда — рабочего и крестьянина. Выступления участников иллюстрировались примерами из передач, были яркими и убедительными: а кто бы мог возражать против основного постулата классовой пролетарской идеологии — все для простого человека, все во имя его?

Однако уже к концу 70-х годов стало просматриваться то, что так тщательно скрывалось за словами о роли труженика в нашей жизни: происходило очевидное наращивание арсенала документальных и художественных программ, подчеркивающих выдающуюся, исключительную роль Л. И. Брежнева в жизни и истории страны. Вообще трудно сопоставить что-либо с телерадиовещанием периода руководства им Лапиным, внесшим столь огромный вклад в раздувание культа личности Л. И. Брежнева. Все это не могло не сказаться на атмосфере, царившей на телевидении, на его продукции и его отношении к зрителю.

Апофеозом этой деятельности стали передачи о книгах Брежнева «Малая земля», «Целина», «Возрождение», по поводу которых организовывались обсуждения, отклики читателей и зрителей. Все это широким потоком лилось на телеэкраны. Никто тогда не пытался остановить этот процесс, в том числе и кающийся теперь автор этих строк... Хотя, надо сказать, мы всерьез восприняли призыв руководства сделать главным героем передач человека труда. И многое было сделано, и сделано неплохо.

Зрители сразу заметили перемены в передачах и активно их поддержали: в своих письмах они предлагали редакции все новых и новых героев, тех, кто был для них примером творческого отношения к своему труду. Так в те годы рождались и укреплялись подлинные прямые и обратные связи телевидения со своей аудиторией, что служит самым главным показателем результативности и общественной полезности вещания (а вовсе не пресловутые рейтинги, на которые сегодня молятся безоглядно и рекламодатели, и руководители телекомпаний).

К тому времени у телевидения уже был первый опыт создания многосерийных документальных лент. Наиболее значительной работой стала «Летопись полувека», подготовленная к 50-летию Октябрьской революции. Ее создателям удалось собрать почти всю кинодокументалистику последнего полувека и с ее помощью показать год за годом историю послеоктябрьской жизни страны. Этот опыт во многом помог и авторам более совершенного, продвинутого, как сейчас говорят, проекта — многосерийного видеофильма «Наша биография».

Спустя почти десятилетие у власть предержащих наконец-то созрела мысль, что надо шире показывать по телевидению духовную и культурную жизнь страны, именно потому, что в ней увидели мощное средство воздействия на «массы» эпохи развитого социализма.

В новом фильме перед зрителями предстали деятели искусства, литературы, науки, спорта, оставившие заметный след в истории страны. По сравнению с «Летописью полувека» роль и место исторической хроники значительно уменьшились, а на первый план вышли конкретные люди со своими воспоминаниями. Благодаря их участию «Наша биография» становилась живой историей, наполненной мыслями и чувствами очевидцев и участников памятных событий в жизни страны. По эстетическим принципам, по художественным приемам, по логике монтажа эта лента оказалась на голову выше своей предшественницы, которая была, прямо скажем, не очень-то правдивой кинокопией прожитых страной 50 лет. Поэтому не случайно ее создатели, в том числе автор этих строк, были удостоены Государственной премии СССР.

Подготовку первых серий «Нашей биографии» руководство Гостелерадио поручило молодежной редакции во главе с талантливыми и яркими журналистами Г. Шерговой, Э. Сагалаевым, А. Лысенко, Е. Широковым, И. Романовским и другими. Но по мере приближения к самой важной для начальства эпохе — периоду брежневского руководства — в отделе пропаганды ЦК стали серьезно подумывать, что к созданию фильмов о последнем десятилетии следует привлечь более опытных тележурналистов. Выбор пал на меня как главного редактора последних 14 серий, журналистов газеты «Правда» В. Бекетова и В. Губарева, режиссера С. Белянинова и других сотрудников главной редакции пропаганды.

Меня вызвал С. Г. Лапин и предложил стать автором сценария фильма «Год 1964-й». Помолчал, а затем спрашивает: «Вы знаете, почему именно об этом годе идет речь?» — «Да, — говорю, — знаю. Это год октябрьского Пленума ЦК КПСС, когда генсеком был избран Брежнев». — «Правильно, — говорит председатель. — Надо сделать так, чтобы этот пленум был представлен на экране главным, первостепенным событием года, а не рядовым. Чтобы другие общеполитические события этого года не заслонили значение и историческую роль октябрьского Пленума».

Вероятно, давая мне такое поручение, руководство (а я уверен, что решение принимал не один Лапин) учитывало в том числе и мой опыт создания фильма «Хлеб Востока», одобренного партийным начальством на «самом верху». Я серьезно взялся за изучение биографии Л. И. Брежнева, читал книги тех, кто встречался с ним в разные периоды его жизни, беседовал с людьми, участвовавшими в работе октябрьского Пленума.

По мере изучения исторического материала для меня становилось все более очевидным, что в 1964 году генеральным секретарем мог быть избран именно Брежнев, и никто другой. Остальные члены Политбюро имели довольно односторонний опыт: А. Н. Косыгин знал экономику, Д. К. Устинов — военную промышленность и армию, А. А. Громыко — международные дела и т.д. В отличие от них Брежнев работал секретарем обкома, секретарем ЦК партии ряда республик, был секретарем ЦК КПСС, ответственным за состояние самого передового тогда научно-технического направления — космических исследований, и, наконец, освоил масштабы государственного руководства страной, работая председателем Президиума Верховного Совета СССР.

Участники Октябрьского пленума рассказывали, что, когда в зал заседания входили члены Политбюро, первым появился М. А. Суслов. Он и открыл заседание, зачитал заявление Н. С. Хрущева об отставке, а затем предложил обсудить вопрос о кандидатуре на пост генерального секретаря. Некоторые члены ЦК назвали имя Суслова, но Михаил Андреевич заявил, что состояние здоровья не позволяет ему занять этот пост и предложил кандидатуру Л. И. Брежнева. Пленум сразу же поддержал это предложение. Члены ЦК хорошо знали Леонида Ильича, многим из них он вручал ордена и медали, будучи председателем Президиума Верховного Совета СССР. Он был энергичен, относительно молод, полон сил и казался тогда реальным воплощением надежд на лучшее будущее страны. Это потом, спустя десятки лет, Брежнев одряхлел, но оставался удобным руководителем для тех, кто окружал его, кто не хотел никаких перемен, опасаясь, что приход к власти нового человека нарушит их спокойную жизнь и бесконтрольную власть. Однако все это было впереди, а в 1964 году трудно было прогнозировать застой.

С. Г. Лапин вместе с Э. Н. Мамедовым и своим заместителем по художественному вещанию С. И. Ждановой принимал каждый фильм «Нашей биографии». Обсуждение проходило в кабинете председателя, куда фильм транслировался по спецканалу из Останкина. Как правило, при просмотре и обсуждении присутствовали режиссер, автор сценария, а также главные редакторы фильмов. Всякий раз по ходу просмотра Лапин делал замечания, а в конце обычно спрашивал мнение своих заместителей. Ну а те в своих высказываниях ориентировались на его мнение.

Обстановка на этих просмотрах бывала крайне напряженной, нервной, прежде всего потому, что монтировались фильмы буквально за два-три дня до эфира и времени для доделок и переделок всегда оставалось крайне мало. В эфир они шли в строго определенное время, заранее опубликованное в газетах, так что ни перенести, ни пропустить очередной год из-за плохого качества ленты было невозможно. Слава богу, этого ни разу не случилось, и фильмы, подготовленные лучшими творческими бригадами, выходили на экран в строго определенные сроки.

Для главного редактора сдача фильма руководству всегда была тяжелым испытанием. После чтения сценария, чернового предварительного просмотра отснятых материалов наступал самый ответственный момент: показ председателю. С. Г. Лапин во время просмотра то ломал карандаши, то с шумом запускал по лакированному столу ручки, то отпускал ехидные замечания. Все они, конечно, адресовались в первую очередь главному редактору.

Так было всегда. Пожалуй, единственным человеком в Комитете, с кем Лапин соглашался по вопросам вещания, был Э. Н. Мамедов. Председатель уважал эрудицию, аналитические способности Энвера Назимовича, знал о его связях на «самом верху», и тот умел нейтрализовать слишком эмоциональные высказывания и поступки своего начальника.

Работать постоянно приходилось в строгих идеологических рамках, если не с партийной петлей на шее, то уж постоянно с путами на руках. Ведь передачи редакции посвящались самым актуальным пропагандистским кампаниям и находились под постоянным контролем ЦК КПСС и руководства Гостелерадио, особенно его председателя. Они шли по две-три в неделю, и у Лапина все время было подозрение: а видел ли до эфира свои передачи главный редактор? Регулярно он звонил мне и как бы между прочим интересовался: «Вот сейчас идет ваша передача? А что будет дальше? А потом?» И если бы я предварительно не видел большинства программ редакции, то обязательно попал бы впросак. Но я занимался любимым делом, многие передачи знал с самого их замысла, со сценариев, участвовал в их обсуждении, доделках-переделках, поэтому Лапину ни разу не удалось меня «поймать».

Весьма своеобразно строились отношения между союзным руководством телевидения и радиовещания и руководством республиканских и областных телерадиокомитетов. Местные партийные органы отвечали за содержание теле- и радиопрограмм, за кадры, за регулярное освещение жизни региона на общесоюзных телеканалах. Местные комитеты готовили не только сюжеты в программу «Время», не только тематические передачи, а если позволял творческий и технический потенциал, то и художественные, и документальные фильмы. Они принимались в союзный телерадиофонд только после просмотра комиссией с участием работников главного управления местного телевидения и радиовещания Гостелерадио СССР и некоторых главных редакторов, в том числе и автора этих строк. Местные телерадиокомитеты стремились сдать в фильмофонд свои фильмы, чтобы получить одну из трех категорий — первую, вторую или третью, что обеспечивало перспективу их показа по одной из центральных программ и соответственно повышенную оплату труда их создателей. Среди этих фильмов были подлинные шедевры художественного творчества, в местных комитетах выросли по-настоящему талантливые режиссеры, такие как Виноградов из Ленинграда, Луньков из Саратова и многие другие, которые получали всесоюзные и международные премии, заслужили авторитет среди коллег.