Владимир Леви

ИСПОВЕДЬ ГИПНОТИЗЁРА

В трёх книгах

КНИГА ВТОРАЯ

КОТ

в

МЕШКЕ

МОСКВА

«СЕМЬЯ И ШКОЛА» 1993

ВЛАДИМИР

Л Е В И

ИСПОВЫЬ ГИПНОТИЗЁРА

ББК 88 Л36

л 3030200000-005 IIoflnifcHOe К94(03)-93

ISBN 5-88539-010-Х (кн. 2) ISBN 5-88539-008-8

)В. Леви. текст, рисунки, 1993 )"Семья и школа", оформление, 1993

Умных людей больше,

чем они того заслужи&ают.

(Наблюдение)

Чтобы быть счастливым, достаточно жить вниматель­но, утверждает Коллега. Чтобы не быть несчастным, согласен я.

Пространство магии, так называемый тонкий мир, беспреградно соединяющий все, ближе нам и доступ­нее, чем можно вообразить.

Казалось бы, не должно быть разницы в звучании телефонных звонков от разных людей на одном аппа­рате. Ее физически нет. Но некоторых звонящих мож­но узнать, не снимая трубки, по физиономии звука или какой-то сопровождающей волне. Еще до звонка кто-то уже входит в ваше пространство, уже здесь... Кто-то и прямо влазит, не сняв обуви. Весьма редки интеллигентные, не вторгающиеся звонки, а слишком потусторонних я не люблю.

— Алло.— (Не замечаю, что снял трубку.)

—... (Микропауза, полная решительности; успеваю ощутить, как поймали мое настроение и послали свое, ввернув искорку иронического сочувствия.)— Конкури­рующая психофирма?

— А?.. То есть да?.. Привет.

— Дыхание ровное, мышцы расслаблены, слушаете внимательно. Конкурирующая психофирма имеет честь пригласить на завтрашнюю игру. Как всегда, чай, беседа. После одиннадцати можем на час остаться.

— Спасибо. Сегодня прислать человечка можно?

— Лезет на стенку?

— Ползает. Поднимите его, пожалуйста, пусть похо­дит по потолку. Можно гипномассаж. В больницу не хочется.

— С вас бутылка дистиллированной воды.

Может быть, помните: непредставительный, мальчи-кообразный... Остановился в зеркале, уто1гул в халате... Затылок топориком, шея полупрозрачная; рамка для

глаз цвета, зависимого от освещения; пульсирующий марсианский цыпленок ходит по кабинету, свежеет, рост и ширина спины увеличиваются, из тенорка выплывает выпуклый баритон, развивается в бас, туск­лый шатен вызревает в пронзительного брюнета...

Об этом человеке я рассказываю постепенно, корот­кими перебежками. Связности не получается. Иногда он рассказывает о себе сам, иногда отдаляется. Так мы условились, без посягательства на откровенность; так написали две книги: "Искусство быть Другим" и "Не­стандартный ребенок", единомысленные, но не равно­весные. (Первое издание HP имело даже подзаголовок: ИБД, книга вторая.) И вот решились в этом издании их срастить. HP возымел диктат и как магнит притя­нул к себе несколько кусков ИБД, остальное отбросил. Присвоил себе также название одной из собственных глав.

Вот и все предисловие. Остается, оставив шутки, по­благодарить всех, кто помог этой книге быть, малень­ких и больших,-— и главного вдохновителя, Януша Корчака, гения и святомученика детской вселенной. Мы ощущали его руку и взгляд.

Записки на рецептурных бланках

Зачем нужно детство

Единственная моя ошибка, что подозреваю родителей

в способности логично мыслить.

Януш Корчак

(Последующие эпиграфы, как и этот,— из произведений Януша Корчака)

Детский сад напротив никогда не мешал мне писать. Я их, чуть приподняв голову, вижу из окна — оглуши­тельно чирикающих, гикающих, победно визжащих, одетых заботливо и нелепо. Шквальные брызги их голосов сообщают моей голове одурелую ясность. Это весенний прибой жизни; а когда внезапным штилем смолкают — ухо сразу попадает в проходной ipo6 пере­улка, и от жирных шумов квартиры спасения уже нет. Приходится включать внутренние глушители, они ис­кажают мысли.

...Теперь я живу в Чертаново. Рядом, под боком — лес, почти настоящий. Окрестных детсадовцев выводят сюда на прогулки. Вот и опять — не успел присесть на самодеятельную скамеечку и поздороваться с весенней землей, как на поляну высыпал шум и гам, косички, колготки, розовеющие щеки, присохшие сопли — "В войну! — Маринка! — Ну-тебя-Игоряха! — Та-таам!.."

— СТРОИТЬСЯ ПАРАМИ! СЕЙЧАС УЙДЕТЕ ИЗ ЛЕСА! МОРОЗОВ, ТЕБЕ ЧТО, ОСОБОЕ ПРИГЛА­ШЕНИЕ? ГДЕ ТВОЯ ПАРА? ЕЩЕ ОДНО ЗАМЕЧА­НИЕ, И ВСЕ УЙДЕТЕ ИЗ ЛЕСА!

Морозова заталкивают в строй. Еще окрик, неохотное равнение, все стихает. И куда-то ведут их мимо при­пудренных зеленью берез, мимо вспышек первых оду­ванчиков, мимо меня...

Ловлю лица: у девочек сердито-серьезные, знаю­щие — кто-то виноват. У мальчишек туповато-угрю­мые...

Смотрю на воспитательницу — миловидные черты с легкой помятостью; наверное, сама молодая мать; в переносье какая-то тупая просонсчная боль: да, кто-то виноват перед ней еще со вчерашнего вечера, и адресу­ет она свой раневой взгляд в сторону вон тех серых громад...

На закате, если глядеть отсюда, громады эти кажутся домнами, в которых плавятся сработанные шлаки бытия. Наверное, живет где-то там и в какой-то из клетушек расплавилось ее настроение...

Дети, дети! Галдящее неподвластие, воплощенное расхождение желаемого с действительным!..

Спросить: "Кто вас обидел, девушка? За что вы их?.."

Молчу.

Мальчишка из последней пары, видно, что-то почув­ствовал, рассеянно отделился и подошел.

8

— Дядя, что это у вас — шкура?

— Это шарф.

— А он мягкий?

— Мягкий.

— Правда, мягкий. Нате вам витаминку,— сует мне в руку желтую горошину и бегом: оттуда уже крик...

Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, моя подруга Галка и я учимся в 7-м классе, сидим на одной парте. Я тоже Галка. Учимся не так уж плохо, но и не так хорошо, как могли бы.

Вчера мы в первый раз в жизни задумались и спросили друг дружку, почему нам не хочется учиться. Я сказала: Я бы, может, и захотела, если б знала, что дальше будет. Мама все мне твердит в упрек, что была отлич­ницей и много читала. (Она и сейчас любит читать, только времени не хватает.) А работает в какой-то конторе, денег мало, болеет много. Жить ей не нра­вится, жить не умеет, сама говорит. Зачем было отлично учиться, а теперь заставлять меня? Не пони­маю ".

Галка сказала: "Да взрослые вообще глупые, ты что, не поняла еще? Хотят, чтобы и мы были такими же. Мы и будем такими же. Вот увидишь". Я говорю: "А я не хочу. Я не буду".— "Ха-ха. Заставят".— "Никто меня не заставит".— "Ха-ха. Ты уже и так дура порядоч­ная".— "А ты?" — "И я тоже. Только я уже понимаю, что я дура, а ты еще нет. Скоро и ты поймешь".

Разругались. А сейчас я думаю, что Галка права. Маленькой я была наивной, но ум свой какой-то у меня был, точно помню. А сейчас поглупела, правда. Это оттого, что всю жизнь старалась быть хорошей, а что такое ум, не поняла. Потому что жить меня заставляют чужим умом, а не своим.

Теперь я знаю, что взрослые не умнее детей, они только взрослые.

Скажите, пожалуйста, молено ли поумнеть?

Здравствуй, Галка,

есть от чего в жизни поглупеть, в этом вы с Галкой правы. А можно ли поумнеть (и нужно ли), над этим всю жизнь ломаю голову. И всегда, всегда кажется, что задумался первый раз в жизни. Хорошо учиться, по-моему, не обязательно, но если

не вредит здоровью, то почему бы и нет?.. Что менее глупо — учиться хорошо, учиться плохо, вообще не учиться?.. Приходится выбирать какую-то из глупо­стей и считать эту глупость своим умом. И вообще, ум кажется мне разнообразием глупостей.

Итак, Кстонов Дмитрий Сергеевич занимается инди­видуальной и групповой психотерапией, ведет клуб психологической взаимопомощи, который посещаю и я. За время нашего содружества несколько помолодел. Одна из причин — омоложение пациентов.

Прикинули как-то в цифрах. Когда начинали, ребен­ком оказывался приблизительно каждый пятый из принимаемых. Теперь — каждый второй.

В каждом третьем письме чьи-нибудь мама или папа бьют тревогу: не такое растет дитя, что-нибудь да не так... Дети тоже читают и тоже пишут жалобы на роди­телей.

У меня дома, за чашкой чая, Д. С. рассказывал:

— Как рождаются дети, я узнал в семь с половиной лет от одного образованного друга. А вот как сам поя­вился на свет — интересно ведь!— мама моя решилась мне рассказать, только когда я уже начал изучать аку­шерство. Мог и не появиться, чуть было не опоздал... Лежала в отчаянии: давно изошли воды, меня окружав­шие, а я все еще решал гамлетовский вопрос и, навер­ное, не решил бы, не подоспей опытная акушерка. "А ну-ка, милочка, давай рожать будем".— "Живой?" — "Не задавай вопросов, рожай. Тужься... Ну, еще немножко..." Решили секунды. Меня вытащили в состоянии белой асфиксии, то есть при последнем издыхании, схватили за ноги, перевернули вниз головой, немилосердно отшлепали — тогда только раздался крик, нет, жалоб­ное кряхтенье. Потом раскричался...

Человек так мало знает о человеке, что удивительно, как он все-таки умудряется быть человеком.

Всякий ли медик ответит, когда ребенок начинает ходить? Один студент из нашей группы, помнится, сказал на экзамене: "Маленькие дети ползают на четве­реньках, их носят на руках и возят в колясках. Потом отдают в детский сад, и там они начинают передви­гаться на нижних конечностях".— "А вы сами когда

10

пошли, молодой человек, случайно не помните?"— спросил экзаменатор, седой доцент, инвалид войны, на протезах. "Я сразу поехал. На велосипеде. У меня роди­тели спортсмены". — "Великолепно. А Илья Муро­мец?" — "Илья Муромец?.. Нам на лекциях не говори­ли".— "Стыдно, молодой человек, школьные сведения. Илья Муромец пошел в тридцать три года, затяжные последствия полиомиелита. Идите, двойка". Через год этот студент стал папашей.

Из дневника Д. С.

— Дмитрий Сергеич, ну хоть на минутку. Дарья хочет вас видеть.

— Я не педиатр, Машенька. В сосунках мало что по­нимаю.

— А ей и не нужно, чтобы вы понимали...

В автобусной толкотне вспомнились два случая, ког­да после таких же, казалось, бесцельных визитов у молодых мам вновь появлялось исчезнувшее молоко.

— Так-с, понятно... Ярко выраженная представитель­ница...

— А соску давать надо, когда орет?

— Папе обязательно. А малышке... Обман природы? Потом потребуются другие?..

— А зачем ногу в рот тянет?

— Упражнение вроде йоги, самопознание.

— Невозможно представить, что я тоже была такой... Млекопитаю-щейся... И вы?

...Этот первый год, эти несколько пеленочных месяцев кажутся вечностью. Так будет всегда: купать, стирать, пеленать, вставать ночью, болезни, диатезы, бутылоч­ки — бесконечно!..

И вдруг — встал и пошел, пошел... "Гу, а-гу" — и заговорил!..

Эти первые пять—семь лет, кажется, никогда не кон­чатся: маленький, все еще маленький, совсем глупый, забавный, но сколько нервов, сколько терпения... Дет­ский сад, он всегда будет ходить в этот детский сад, дошкольник, он всегда был и будет только дошкольни­ком. И болеет, опять болеет...

Эти школьные годы сначала тоже страшно медли­тельны: первый, второй, третий, седьмой... Все равно

11

маленький, все равно глупый и неумелый, беспомощ­ный, не соображает...

И вдруг: глядит сверху вниз, разговаривает тоном умственного превосходства.

Отчаянный рывок жизни, непостижимое ускорение.

Врасплох, все врасплох! Успеваем стареть, но не успеваем взрослеть. Кто же внушал нам эту дет­скую мысль, будто к жизни можно успеть подго­товиться?

Из вечности в вечность. Что происходит с нами в полном жизненном цикле, хорошо видится в сопостав­лении возрастных разниц. Сравним бегло. За девять утробных месяцев успеваем пробежать путь развития, равноценный миллиарду лет эволюции.

Разница в год между новорожденным и го­довалым безмерна, кажется, что это создания по мень­шей мере из разных эпох. Двухлетний и годовалый — тоже еще совершенно различные существа, трудно представить, что это практически ровесники. Двух- и трехлетний уже гораздо ближе друг к другу, но все-таки если один еще полуобезьянка, то другой уже приближается к первобытному дикарю. Та же разница делается почти незаметной между четырех- и пятилет­ним, пяти- и шести-, опять ощущается между шестью и семью или семью и восемью, опять скоро сглажива­ется, чтобы снова дать о себе знать у мальчиков с 13 до 17, у девочек — с 11 до 15, и окончательно уравнивает­ся где-то у порога двадцатилетия.

Разница в десять лет. О и 10, 1 и 11 — разные вселенные, другого сравнения не подберешь. 10 и 20 — разнопланетные цивилизации. 20 и 30 — разные страны. 30 и 40 — уже соседи, хотя один может полагать, что другой находится за линией горизонта. 40 и 50 — мужчины почти ровесники, между женщи­нами пролегает климактерический перевал. 50 и 60 — кто кого старше, уже вопрос. Семидесятилетний может оказаться моложе.

Так, стартуя в разное время, мы пораньше или по­позже догоняем друг друга.

Перелет из вечности в вечность. На пути этом мы превращаемся в существа, похожие на себя прежних меньше, чем бабочки на гусениц, чем деревья на семе­на. Перевоплощения, не охватимые памятью, не уме­щающиеся в сознании.

12

Т

Таинственное Что-то, меняющее облики,— душа человеческая — "Я" в полном объеме...

ВЫЖИТЬ - СБЫТЬСЯ - поход в Зачем-то...

Наука доказывает, что мой прадедушка в степени "эн" молился деревьям — могу поверить, ибо и сам в детст­ве доверял личные тайны знакомым соснам. Наука по­дозревает, что он к тому же еще и был людоедом, в это верить не хочется. Трудно представить, что прабабуш­ка Игрек жила на деревьях и имела большой волоса­тый хвост, что прадедушка Икс был морской рыбой и дышал жабрами...

Зачем нужно детство?

Великий поход в Зачем-то — великий Возврат.

Как прибойная волна, жизнь снова и снова откатыва­ется вспять, к изначальности, повторяется, но по-дру­гому... В цветах, почках и семенах прячутся первоисто-ки: жизнь происходит, жизнь не перестает начинаться. В мире есть детство, потому что Земля оборачивается вокруг Солнца, потому что есть времена года, прили­вы, отливы. Детство повторит все, но по-другому. Каждое семечко, каждая икринка несет в себе книгу Эволюции. И когда в молниеподобном разряде устрем­ляются к встрече две половинки человеческого сущест­ва — выжить, сбыться, — повторяется тот самый пер­вый вселенский миг зарождения жизни, повторяется, но по-другому...

О великом Возврате говорят нам и кисть художника, и рифма, и музыка, о великом Возврате — все песни любви.

Мало кто отдает себе отчет, что всякий раз, засыпая, возвращается в глубокое младенчество и еще дальше — в эмбриональность, за грань рождения. Наши сновиде­ния, с мышечными подергиваниями и движениями глаз, с изменением биотоков,— не что иное, как про­должение той таинственной внутриутробной гимнасти­ки, которая с некоторой поры начинает ощущаться матерью как шевеление. Возврат в то священно-беспо­мощное состояние, когда мы были еще ближе к расте­ниям, чем к животным...

Утомление, болезнь, травма — все жизненные кризи­сы, физические и духовные, возвращают нас к нашим корням и лонам...

Соединение времен — великое и страшное чудо жиз­ни. Вчерашнее принимает облик сегодняшнего, самое

13

древнее становится • самым юным. Половые клетки, средоточие прожитого — средоточие будущего, самое молодое, что есть в организме. Выход из материнского чрева зволюционно равнозначен выходу наших пред­ков из моря на сушу; каждый новорожденный — перво­открыватель земновоздушной эры, предкосмический пионер. Миллиард лет позади — и вот первый крик...

Сколько я видел вас?.. Скольких старался понять, пытался лечить? Со сколькими подружился?

Давно сбился со счета. Никогда не умел писать исто­рии болезни — все выходит вранье какое-то. ("Истории болезни пишутся для прокурора" — как напоминал мне коллега Н.) Другое дело — записывать для себя, живое. Из торопливых заметок выбегают внезапно повести, вырастают романы — никакой выдумки не требуется, если на месте глаза и уши.

Иногда кажется, что всю жизнь помогаю одному-единственному ребенку, в неисчислимых ликах.

Может быть, это всего лишь я сам?..

КАК ВАЖНО УМЕТЬ ГИПНОТИЗИРОВАТЬ

— Головешка, а вон твой папец!

Инженер Вольдемар Игнатьевич Головешкин повсю­ду появляется не иначе как с рюкзаком. С рюкзаком на работу. В театр тоже с рюкзаком — заядлый турист. Уже чего-то за спиной нехватает, если без рюкзака, и руки всегда свободные для текущих дел.

Все это бы ничего — и жена приспособилась, рюкзак так рюкзак, кому мешает рюкзак?..

Только вот сын Вольдемара Игнатьевича, шестиклас­сник Валера Головешкин, с рюкзаком по примеру папы ходить никак не желает.

И стесняется своего папы, когда, например, он явля­ется с рюкзаком в школу, на родительский актив.

— Головешка, а чего твой папец с рюкзаком? Он турист, да? Или интурист?— любопытствует Редискин, въедливый приставала.

— Альпинист,— бурчит Головешкин, краснея. И тут же понимает, что зря он спорол эту ерунду.

— Уй-я, альпини-ист! Иди врать-то! Альпинисты в горах живут.

14

— На Эверест ходит. Килимандж-ж-жаро,— мечта­тельно комментирует классный конферансье Славка Бубенцов.— Пр-рошу записываться на экскурсию.

Все. Килиманджаро. Головешкин мало что всегда был Головешкой, теперь еще и Килиманджаро, отныне и вовеки веков! Килиманджаро — хвост поджало... А через неделю уже пришлось ему стать просто Килькой.

Головешкин Валера не силен и не слаб, не умен и не глуп. Особых склонностей не имеет, техникой интере­суется, но не очень. Серенький, неприметный, тихий. Он и хочет этого — быть просто как все, не выделять­ся, потому что стоит лишь высунуться, на тебя обяза­тельно обращают внимание, а он этого страшно стес­няется, до боли в животе.

В детском саду немного заикался, потом прошло...

— Килька, а твой опять с рюкзаком. Опять на Ересвет собрался? Или на тот свет?

Ну так вот же тебе, наконец, получай, редиска пога­ная!

Растащили. Редискин против Головешкина сам по себе фитюлька, но зато у него оказалось двое прияте­лей из восьмого, такие вот лбы...

Идет следствие по поводу изрезанного в клочки рюкзака, останки которого обнаружены уборщицей Марьей Федотовной на соседней помойке.

— Ты меня ненавидишь,— тихо и проникновенно говорит Вольдемар Игнатьевич, неотрывно глядя сыну прямо в глаза.— Я знаю, ты меня ненавидишь. Ты уже давно меня ненавидишь. Ты всегда портишь самые нужные мои вещи. Ты расплавил мои запонки на газо­вой горелке. Это ненависть, самая настоящая нена­висть. А что ты сделал с элекробритвой? Вывинтил мотор для своей... к-кенгуровины!.. (Так Валера назвал неудавшуюся модель лунохода.) Теперь ты уничтожил мой рюкзак. Т-такой рюкзак стоит шестьдесят рублей. Ты меня ненавидишь... Ты ненавидишь... (Телесные наказания он принципиально не применяет.)

"Гипнотизирует,— с тоской понимает Головешкин, не в силах отвести взгляда.— Гипнотизирует... Как удав из мультфильма... Вот только что не ненавидел еще... нисколечко... А теперь... Уже... Не... На... Ви..."

— НЕНАВИ-И-ЖУП!— вдруг кто-то истошно выкри­кивает из него, совершенно без его воли.— Дд-а-а-а!!! Ненави-и-ижу!!! И рюкзак твой!! Ненавиж-ж-жууу!!!

15

И за... И бри... И Килиманджа-жж... He-нави!.. Нена... Не-на-на...

Лечить Валеру привела мать. Жалобы: сильный тик и заикание, особенно в присутствии взрослых мужчин. Нежелание учиться, невнимательность, непослуша­ние...

Не требовалось большой проницательности, чтобы догадаться, что Валера и меня готов с ходу причислить к разряду Отцов, Ведущих Следствие, ведь детское восприятие работает обобщенно, да и не только дет­ское...

Нет-нет, никакого гипноза. Три первых сеанса пси­хотерапии представляли собой матч-турнир в настоль­ный хоккей, где мне удалось проиграть с общим сче­том 118:108 — учитывая высокую квалификацию парт­нера, довольно почетно. Потом серия остросюжетных ролевых игр с участием еще нескольких ребят, каждый по своему поводу... Я играл тоже, был мальчиком, обезьяной, собакой, подопытным кроликом, роботом, а он всегда только человеком и только взрослым, само­стоятельным, сильным. Был и альпинистом, подни­мался на снежные вершины, без всякого рюкзака...

Играючи, косвенно и раскрутилась постепенно вся эта история.

Новый оранжевый рюкзак Вольдемар Игнатьевич купил себе в следуюуг/ю получку. С ним и явился ко мне в диспансер, прямо с работы, пешком, спортив­ный, подтянутый.

— Спасибо, доктор, за вашу п-помощь, заикаться стал меньше Валерка, вроде и с уроками п-получше. Я тоже заикался в детстве, собака испугала, потом п-прошло, только когда волнуюсь... Спасибо вам. Только вот что делать? Эгоист растет, т-тунеядец. Не знает цены труду, вещи п-портит, ни с чем не считается. Вчера телефон расковырял, теперь не работает, им­портный аппарат. Спрашиваю: "Зачем?" Молчит. "Ты что,— спрашиваю,— хотел узнать, откуда звон?" А он: "Я и так знаю". Ну что делать с ним? Избаловали с п-пеленок, вот и все нервы отсюда. Наказывать нельзя, а как воздействовать? П-подскажите.

— Вы преувеличиваете мои возможности, Вольдемар Игнатьевич. Мое дело лечить. Ваше дело воспитывать, а мое лечить...

— Вы п-психолог, умеете гипнотизировать. Я читал,

16

гипноз п-применяют в школах, рисовать учат, овладе­вать... Отличная вещь. Если бы немного...

— Если вас интересует гипноз как средство воспита­ния сознательной личности, а заодно и сохранения имущества, то п-проблема неразрешима. Я, между про­чим, тоже в детстве немного страдал... Знаете что? Вот этот ваш рюкзак, отличная вещь... Вы бы не могли с ним расстаться?

— К-как расстаться? А, в раздевалку? Я сейчас...

— Нет, нет, вы не так поняли. Оставьте его здесь. Мне в аренду, по-дружески, под расписку... На полгода, не меньше.

(Этот случай в ряду прочих послужил поводом для бе­сед о детской внушаемости.)

ЗНАЮ, ЧТО НЕ ЗНАЮ

— Подождите, одну секунду, забыл сказать... СДЕЛАЙ­ТЕ ПОПРАВЬСУ НА ТО, ЧТО Я НЕ ГОСПОДЬ БОГ. Я понятно выразился?..

Момент, сбивающий с толку. В энном проценте слу­чаев, давая совет, желаю, чтобы меня не послушались.

Три недели назад мать одиннадцатилетнего Гриши Д. пришла посоветоваться, отправлять ли сына на лето в пионерлагерь. Лагерь с неплохой репутацией, обыч­ного типа. А мальчик не очень обычный: потолще других и расходящееся косоглазие, за что получил прозвище Арзамас ("Один глаз на вас, другой в Арза­мас").

Одно время и ногти грыз, и чуть что — истерики...

Основное страдание: человекобоязнь. Не умеет и не любит общаться. Притом обожает животных, неплохо учится, многое понимает не по возрасту глубоко. И все-таки с двумя товарищами находит общий язык, только вот не со всеми... Да и разве со всеми можно? "Один на вас, другой в Арзамас..."

Но в жизни-то надо привыкать — пусть не дружить, но жить и как-то общаться... Чем раньше, тем лучше.

Так я подумал (да и сейчас так же думаю) и, приняв во внимание, что за последний год Гриша окреп и физически и морально, адаптировался в моей игровой

17

группе, уже и в секции вольной борьбы начал зани­маться, решительно посоветовал:

— Отправляйте.

Гляжу, мама расстроилась. Видимо, она хотела дру­гого совета.

— Понимаете... Он... Прямо не говорит... Боится он лагеря.

— Боится, понятно. А все-таки отправляйте. Пора, пусть привыкает.

— Доктор, мне так его... В школе, сами знаете, мало радости. Отец тоже не понимает... Я уж стараюсь... Внушаю, что он будет чемпионом, самым...

— Не перестарайтесь, мой вам совет. Приготовите к райским кущам, а жизнь... (Увы, сбывшееся пророчест­во.)

— Да, но ведь он уже... Детство кончается, как же без веры в лучшее. Что же, сызмальства подрезать кры­лышки?

— Наоборот, укрепляйте. Для этого и приходится выталкивать из гнезда.

Вытолкнули.

Сегодня узнал обо всем в подробностях.

Из лагеря он сбежал на восьмые сутки. Не понравился вожатому, не понравился всем или только двоим-троим... Два дня пропадал без вести — заплутался где-то, ночевал на автобусной остановке. Когда вернулся, грязный, измотанный, на себя не похожий, был тут же выпорот отцом и заболел воспа­лением легких.

Три года лечения насмарку.

— Вы все правильно советовали, доктор, но так нехо­рошо вышло.

— Да, я советовал правильно, но лучше бы я дал неверный совет. Я поддался гипнозу своего опыта и пренебрег вашей интуицией; я прав в девяти случаях из десяти или в девяноста из ста — а вы правы в своем. Теперь я опять знаю, что ничего не знаю.

Ничего этого я не сказал...

ПОДОЖДИ, КРАСНЫЙ СВЕТ

Вчера вечером, выйдя из диспансера, встретил Ксю­шу С. Вел ее с пяти лет до одиннадцати — некоторые

18

странности, постепенно смягчившиеся. (Мать лечилась у меня тоже.)

Года три не появлялась. Бывший бесцветный воро­бышек оказался натуральной блондинкой, с меня рос­том.

— Здрасьте.

— Ксюша?.. Привет. Кстати, сколько сейчас... Мои стали.

— Двадцать две девятого.

— Попробовать подзавести... А где предки?

— Дома. Опять дерутся из-за моего воспитания.

— А что же не разняла?

— Надоело.

— Понятно. Ну пошли, проводишь? Мне в магазин. Ты сюда случайно забрела?

— Угу.

— Подожди, красный свет... А помнишь, кукла у тебя была... Танька, кажется?

— Сонька.

— Мы еще воевали, чтобы тебе в школу ее разреши­ли...

— Я и сейчас еще. Иногда...

— Жива, значит, старушка. Заслуженная артистка.

— Уже без рук, с одной ногой только. И почернела. Я ее крашу... Хной.

Плачет.

— Ксюша. Ну расскажи.

— Ничего... Ничего не понимаю... Школу прогули­ваю... Не могу... Развелись, а все равно еще хуже, ни­когда не разъедутся... Каждый день лаются. Мама кри­чит, что положит в больницу или сама ляжет. Папа сказал, что я расту... таким словом прямо и сказал, а у меня один Сашка, они его и не видели... Мы с ним только в лагере, и не целовались, и ничего... Только письмо одно написал и звонил два раза, один раз папа подошел, а другой мама, и не позвала... А другие звон­ки — парни какие-то и девчонки, доводят... Один раз отец подошел, а они: "Ваша Ксения... в воскресенье". Трубку бросил, смотрел страшно, а потом как заорет. И слово это самое повторил..'. И ударить хотел... А в дру­гой раз сама подошла, и как закричит кто-то: "Ча-а-ай-ник!" — и трубку повесили. Я знаю, это Архимов, из нашего дома, ему уже восемнадцать, он мне два раза уже... Один раз из лифта не выпускал. "Ты, сказал, уже

19

раскупоренная бутылочка, по тебе видно..." А что вид­но?! Что? Что?

— Ну, Ксюша... Ну ты же знаешь. Это же все ерунда, Ксюша, это все чушь собачья. Ты взрослая, все пони­маешь... Архимов этот дурак, скотина. А папа... он просто устал. И мама нездоровая, ты понимаешь... Ты уже красивая стала, Ксюша.

— Собаку так и не завели... В больницу...

— Никакой не будет больницы, я тебе обещаю. А в школу ты ходить можешь. А папу с мамой мы успоко­им, помирим, вразумим как-нибудь... Хоть сейчас, хочешь? Зайдем?..

— Лучше потом... Вам в магазин... Лучше я с вами, вам в продуктовый, да?

Весь дальнейший наш разговор шел главным обра­зом об артистах современного кино и о знаменитом певце... Пока подошла очередь за кефиром, меня успе­ли порядочно просветить.

— Я им напишу две записочки, каждому персональ­но, ладно?.. Приглашения... Вот черт, опять ни одной бумажки... На рецептурных бланках, сойдет?.. Так... Это маме... А это папе.

— Лучше в почтовый ящик. Поправила волосы взрослым жестом.

Из-за моего воспитания тоже велись сражения, некото­рые я наблюдал. Это смахивало на то, как если бы хирурги на операции, не поделив кишку или кусок сердца, поссорились, забыли о больном и начали ты­кать друг в друга скальпелями. Больной меж тем, быстренько собрав внутренности, спрыгивал с опера­ционного стола погонять в футбол...

"Я - САНГВИНИК1

...Пока Д. С. ведет прием, разгребаю письма.

"Здравствуйте, В. Л. пишу вам как психиатору и пуб-лецисту..."

Приходится наводить орфографическую косметику. Попытаемся сохранить хотя бы кое-что из стилистики.

"...Для начала я должен описать кратко свою жизнь, чтобы понять свою существенность.

По характеру я — сангвиник. Мне говорят, что у меня

20

есть талант, который я хороню заживо, но суть дела не в этом. Сначала об обстановке...

Мать у меня женщина тихая, и если бы не порок сердца да ссоры с отцом из-за всякой ерунды, она бы не расстроила нервы... Я с детских лет был довольно правдивым и честным. За первые семь лет только два раза подрался. Один раз мне исцарапали лицо, это ерунда, я тоже не остался в долгу, хотя ревел от злости на себя. Но второй случай... Лица того маль­чишки не помню, но помню горку, крик, кровь на лбу... Помню, как он дразнил меня и валял, доведя до крите­рия злобы. Помню бегущую фигурку в свитере и шта­нах... Он остановился около горки, и в этот миг на глаза мне попалась гармошка, вернее, ее обломок, и я швырнул им в него. Меня ругала воспитательница, била по губам за то, что я назвал ее дурой. Била она меня и раньше. После этого случая я презирал ее.

Пошел в школу... Прошло два года, и началась полоса неудач. Я попался на воровстве, да-да. Случилось это так. Я пошел за молоком, взяв бидон и сумку. Разливно­го молока не было, я взял бутылочное и вылил в бидон, а бутылки положил в сумку. Подошел к кассе. Кассир-контролер спросила, что у меня в бидоне. Я ответил, что молоко, она меня отпустила, но спохватившись, остановила. Посмотрела в сумку и увидела бутылки. Не знаю почему, я сказал, что купил в другом магазине... Возможно, потому, что мечтал объесться мороже­ным, а возможно, потому, что она сказала, что я вор, я пытался защититься...

С этого дня отношения в семье изменились. Меня стали бить. Били жестоко, но я все равно делал все наперекор, воровал деньги из шкафа, пряники, пирож­ные в магазинах. Перешел в другую школу. Здесь вот и началось. Все беды — игра на деньги...

Я дружил с одной девчонкой, но дружбу она выжгла в сердце моем раскаленным кинжалом. Началось это так: мы играли на улице, и она ударила меня резино­выми прыгалками, когда я сказал, что она не поборет меня. Я хотел ударить ее, но что-то меня остановило, не смог... Обозвала меня дураком и ушла. Дома отец сказал, что я сам виноват. Мост, соединявший меня с ним, раскололся. Я потерял Веру в него... Позже, играя с той же девчонкой, я случайно ее ударил. Прибежала ее мать, крича, что у нее синяк, чуть не до крови. Меня

21

жестоко избили. А на другой день она заявила, что ей ни капли не было больно... В тот день термоядерным взрывом уничтожены мосты между мной и моими родителями. Между нами теперь каменная пропасть, голые скалы!!!

Дела в школе обстояли еще хуже. Не знаю, за что меня били. Из меня сделали козла отпущения, это продолжалось 6 лет... Хотел уехать на север сплав­лять лес. Трудно, знаю!.. В комиссии по делам несовер­шеннолетних мне сказали, что все устроится. А через два дня пришли к нам домой из горисполкома и спроси­ли, почему у непьющих родителей такой сын, не глупой ли я...

После нового года со мной случилось то, что должно было случиться. Из меня снова хотят сделать козла отпущения, но я уже никого и ничего не боюсь. Теперь если я стану драться, то я убью того, с кем буду драться. Он будет бить меня не один, но что-то гово­рит мне, что я его убью, мой организм и подсознание знают об этом. Не хожу в школу 10 дней. Не боюсь убийства, нет! Я боюсь другого: испачкать руки об эту мразь. Нет, я не сумасшедший, я никогда не болел ни одним психическим заболеванием. Я сангвиник.

Сижу и думаю: печка прогорела. И тут же ответ: ну и черт с ней, жизнь горит... ВЫ ДОЛЖНЫ ПОНЯТЬ".

МАЛЫЙ И БОЛЬШОЙ МИР (Перевод с детского)

Помните ли?

Сперва эта кроватка была слишком просторной, по­том как раз, потом тесной, потом ненужной.

Но расставаться жалко...

И комната, и коридор были громадными, полными чудес и угроз, а потом стали маленькими и скучными.

И двор, и улица, и эта вечная на ней лужа, когда-то бывшая океаном, и чертополох, и три кустика за пус­тырем, бывшие джунгли...

Помните ли времена, когда травы еще не было, но зато были травинки, много-много травин, огромных, как деревья, и не похожих одна на другую? И сколько по ним лазало и бродило удивительных существ — такие большие, такие всякие, куда они теперь делись?

22

Почему все уменьшается до невидимости?

Вот и наш город, бывший вселенной, стал крохотным уголком, точкой, вот и мы сами делаемся пылинками... Куда все исчезает?

Может быть, мы куда-то летим?

Отлетаем все дальше — от своего мира — от своего уголка — от себя...

...Тьмы, откуда явился, не помню.»

Я не был сперва убежден, что ваш мир — это мой мир: слишком много всего... Но потом убедился, пове­рил: этот мир — мой, для меня. Он большой, и в нем есть все, что нужно, и многое сверх того. В нем можно жить и смеяться — жить весело, жить прекрасно, жить вечно!

Если бы только не одна штука, называемая "нельзя"...

ЭТОТ МИР НАЗЫВАЛСЯ ДОМОМ. И в нем были вы — большие, близко-далекие, и я верил вам.

Никого не было между нами — мы были одно.

А потом что-то случилось. Появилось ЧУЖОЕ.

Как и когда — не помню; собака ли, с лаем бросив­шаяся, страшилище в телевизоре или тот большой, белый, схвативший огромными лапищами и полезший зачем-то в рот: "А ну-ка, покажи горлышко!»"

Вы пугали меня им, когда я делал "нельзя", и я стал его ждать, стал бояться. Когда вы уходили, Дом стано­вился чужим: кто-то шевелился за шкафом, шипел в уборной...

Прибавилось спокойствия, когда выяснилось, что Дом, мир мой и ваш, может перемещаться, как бы переливаться в Чужое, оставаясь целым и невреди­мым,— когда, например, мы вместе гуляли или куда-нибудь ехали. С вами возможно все! Чужое уже не страшно, уже полусвое.

Как же долго я думал, что мой Дом — это мир единственный, главный и лучший — Большой Мир! А все Чужое — пускай себе, приложение, постольку по­скольку... Как долго считал вас самыми главными и большими людьми на свете!

Но вы так упорно толкали меня в Чужое, отдавали ему — и Чужого становилось все больше, а вас все меньше.

Когда осваиваешься — ничего страшного, даже без вас. Есть и опасности, зато интересно. Здесь встречали

23

меня большие, как вы, и маленькие, как я, и разные прочие.

Говорили и делали так, как вы, и не так...

Школа моя — тоже Дом: строгий, шумный, серди­тый, веселый, скучный, загадочный, всякий — да, це­лый мир, полусвой, получужой. Среди моих сверстни­ков есть чужие, есть никакие и есть свои. Я с ними как-то пьянею и забываю о вас...

Почему мой Дом с каждым годом становится все теснее, все неудобнее, неуютнее?

Почему вы год от году скучнеете?

Да вот же в чем де™о наш Дом — это вовсе не Большой Мир, это маленький! Только один из мно­жества и не самый лучший...

Вы вовсе не самые большие, не самые главные. Вы не можете победить то, что больше вас, вам не увидеть невидимого. Вы не можете оградить меня от Чужого ни в школе, ни во дворе, ни даже здесь, дома, вон его сколько лезет, чужого — из окон, из стен, из меня самого!.. А у вас все по-прежнему — все то же "нельзя" и "давай-давай"...

Не самые большие — уже перегнал вас, не самые сильные, не самые умные. Это все еще ничего, с этим можно... Но знали бы вы, как больно и страшно мне было в первый раз заподозрить, что вы и не самые лучшие. Конец мира, конец всему... Если мне только так кажется, думал я, то я изверг и недостоин жизни. Если не вы, давшие мне жизнь, лучше всех, то кто же? Если не верить вам, то кому же?..

Значит, полусвой и вы?.. Где же мой мир, мой насто­ящий Дом?

Где-то там, в Большом Мире?..

Но как без вас?

Я еще ничего не знаю и ничего не умею, а Большой Мир требователен и неприступен; все заняты и все занято — в Большой Мир надо еще пробиться, в Боль­шом Мире страшно...

У меня есть друзья, но они будут со мной лишь до той поры, пока не найдут своего Дома, мы в этом не признаемся, но знаем: мы тоже полусвой.

„А вы стали совсем маленькими — невидимыми: потерялись.

Я ищу вас, родные, слышите?.. Ищу вас и себя...

Чертополох и три кустика за пустырем...

Испорченный телефон

О трудных родителях

Дураков среди них не больше, чем среди взрослых

— Ты маму любишь?

— Угу. («Раз в день люблю, пять раз не люб­лю».)

В сравнении с тем, как обычно многословны родите­ли в рассказах о детях и о себе, дети — великие мол­чальники.

И не потому, что им нечего рассказать. Потому что некому.

Перед ликом врача младшие трепещут, средние сму­щаются, старшие замыкаются. Как докажешь, что ты не в сговоре?

Ответствуют, как приличествует, и могут считать, что искренне...

Узнать, как ребенок относится к взрослым, можно отчасти по его поведению, глазам и осанке, отчасти по играм, рисункам, тестам и прочим косвенным прояв­лениям, но только отчасти. Кое-какую информацию можно было бы почерпнуть, имей мы незримый дос­туп к детским компаниям; но даже если бы наша поз­навательная техника и шагнула столь далеко, мы, боюсь, оказались бы в научном смысле разочарован­ными.

В том, что касается отношений со взрослыми, с ро­дителями особенно, дети не часто откровенничают и меж собой.

Нужно еще поверить в свое право не то чтобы гово­рить правду, но хотя бы думать о ней.

Из записей Д. С.

Мальчик, 5 лет.

— Моя бабушка добрая. ТОЛЬКО ОНА НЕ УМЕЕТ БЫТЬ ДОБРОЙ.

— Не умеет?

— Нет.

— А как же?

— Она кричит.

— Кричит?.. И добрые иногда кричат. И ты тоже, наверное, иногда, а?

— Когда я кричу, я очень злой. А бабушка все время кричит.

— А откуда ты знаешь, что она добрая?

— Мама говорит. (Страхи, капризы.)

26

Мальчик, 7 лет.

— Моя мама очень хорошая и очень скучная. А мой папа очень интересный и очень плохой.

— А что в нем... интересного?

— Он большой, сильный. Он умеет... (Перечисление.) Он знает... (Перечисление.)

— И ты, наверное, хочешь быть хорошим, как мама, и интересным, как папа?

— Нет. Я хочу быть невидимкой. Хочу быть никаким. (Ночное недержание, повышенная возбудимость.

Родители в разводе. Мать из «давящих», у отца перио­дические запои.)

Девочка, 11 лет.

— Папу я ОЧЕНЬ люблю. У меня другой папа был, но это неважно. Папа замечательный, я его очень...

— И маму, конечно.

— И маму... Только она не дает.

— Чего не дает?

— Она мешает... Мешает.

— ?..

— Ну, не дает себя любить. Вот как-то все время ТОЛКАЕТСЯ ГЛАЗАМИ. Как будто говорит, что я все равно ее не люблю.

(Глубокий внутренний конфликт на почве неосознан­ной ревности, депрессия, подозрение на начало ши­зофрении.

У матери повышенная тревожность, отсутствие не­посредственности.)

Мальчик, 12 лет.

— Стук слышу — входит — все, не соображаю, и сразу вот здесь что-то сжимается, СЕРДЦЕ — тук, тук... Раз­девается... Шаркает, сопит... Еще не знаю, в чем вино­ват, но в чем-то виноват, это уж точно... Да! Времени уже вон сколько, а за уроки еще не брался, в комнате кавардак, ведро не вынес, лампу разбил мячом, ковер залил чернилами... А откуда я знал, что мячик туда отскочит!.. А время... ну я просто не умею, не могу замечать, вот и все, оно как-то само перепрыгивает!.. СЕЙЧАС НАЧНЕТСЯ...

(Хорошо развит, спортивен, однако притом невроз с функциональными расстройствами внутренних орга­нов.

27

Родители — сторонники строгости, последовательны и пунктуальны.)

Девочка, 13 лет.

— Они у меня чудесные, са-мые-самые... Я еще в восемь лет решила, что когда они умрут, я тоже умру, зачем мне тогда... Они ничего про меня не знают, я не умею рассказывать, а они... Они сразу говорят, хорошо или плохо, правильно или неправильно, красиво или нет, и всегда все знают, а я ничего... Они умные, добрые, я такой никогда не стану. А теперь я стала совсем страшной, теперь мне нужно умереть, потому что я больше не могу их любить...

(Кризисное состояние. Родители — педагоги.)

Подросток, 14 лет.

— Когда я дома, они говорят, что Я ИМ МЕШАЮ ЖИТЬ. А что я им делаю?.. Иногда музыку включаю... Ракету сделал один раз из расчески, немного повоня-ло... МЕШАЕШЬ ЖИТЬ! Ухожу, стараюсь не прихо­дить подольше. Возвращаюсь: опять шляешься, ни фига не делаешь, нарочно заставляешь волноваться, с милицией искали!.. ОПЯТЬ МЕШАЕШЬ ЖИТЬ!.. И от кота — я котенка принес — тоже им ПЛОХО, не нравится, как пахнет... Ну я им и сказал один раз..

— Ну, что не надо было меня рожать. Что лучше бы надевали противогаз.

(Из так называемых неустойчивых. Несосредоточен­ность, нежелание учиться, побеги из дома, склонность ко лжи и мелкому воровству. Чрезвычайно подвижен, сообразителен. Родители — образцовые труженики, но не ладят между собой, раздражительны, дефицит юмо­ра.)

Девушка, 18 лет.

— Вчера я им в первый раз сказала, что больше не могу есть яйца всмятку. Они уже двадцать лет подряд едят яйца всмятку, каждое утро, ни разу не пропуска­ли...

(Долго зревшая ценностная несовместимость, завер­шившаяся внезапным уходом из дома.)

28

пятый угол

Позавчера был игровой день цикла «Трудные Роди­тели».

Было нас 27 человек, в том числе пять бабушек, два дедушки и три семейства с детьми-подростками, в обязанности коих при участии в играх входило пере­ставлять стулья и следить за порядком. В игровой актив входили также Дана Р. (Завсвободой, странная должность), Антуан Н. (Черный Критик), Кронид Хускивадзе (Завпамятью), Наташа Осипова и я — Переводческое Жюри. Д. С., как обычно, в начальство не выдвигался и играл в основном Ребенка, что при его мальчишеской (при желании) внешности выходит ес­тественно.

Сначала, разминки ради, минут семь поиграли в любимый наш Детский Сад — все превратились в де­тей и делали что хотели, а настоящие дети пытались быть нашими воспитателями. Обошлось благопристой­но: разбили лампочку, слегка помяли два стула, у вашего покорного слуги изъяли небольшой кусок боро­ды, в остальном без человеческих жертв.

Дальше — "психоаналитические этюды".

Психологема "Все мы немножко бабушки", серия "Жизнь врасплох".

За обеденным столом пятилетний Антон, он же Сын и Внук; Папа, он же Зять; Бабушка, она же Теща.

Антон плохо ест, играет вилкой; Бабушка сердится, требует чтобы Антон ел как следует; Папа слушает и ест. Вдруг Сын спрашивает:

— Папа, а почему бабушка такая скучная и ворчли­вая?

Бабушка, напряженно улыбаясь, смотрит на Папу и ждет. Что же он ответит?..

Этюд разыгрывался повторно: импровизируя, роль Папы поочередно и фал и семь человек (три женщины, четверо мужчин).

Варианты:

1. "На страже авторитета".

— Вынь вилку из носа и не болтай глупости. ("А завтра ты спросишь у Мамы, почему Папа такой чу­дак?")

Бабушка удовлетворена, Антон абстрагируется.

29

2. "Жизнь реальна, жизнь сурова".

— Вот станешь таким же — узнаешь. Антон неудовлетворен, Бабушка плачет.

3. "На войне как на войне".

— Спроси у Бабушки сам.

Бабушка швыряет в Папу тарелку, Антон смущен.

4. "Промежуточный ход".

— А посмотри, Антошснька, какая пти-ичка летит... ^Сладким тоном и одновременно беря за ухо.)

Бабушка сдержанно торжествует, Антон ловит кайф.

5. "И волки сыты и овцы целы".

— Это тебе кажется, Антоша, а почему кажется, я тебе потом объясню. (Подмигивая, с обаятельной улыбкой.)

Неудовлетворенность Бабушки, презрение Антона.

6. "Меры приняты",

— Это тебе кажется, Антоша, а почему кажется, я тебе сейчас объясню. (Подмигивая Бабушке и снимая ре­мень.)

Бабушка бросается на защиту внука.

7. "На тормозах".

— (Мягко, вкрадчиво-отрешенно.) Видишь ли, сы­нок, исходя из принципа относительности, а также имея в виду проблему психофизического параллелиз­ма, все бабушки немножко ворчат и немножко скуч­ные, а также все мы немножко бабушки, немножко скучные и немножко ворчим. Вот я сейчас на тебя и поворчу немножко за то, что ты задал мне такой скуч­ный вопросик. Когда мне было пять лет и у меня была бабушка, я никогда не задавал своему пане таких ворч­ливых вопросиков, потому что у папы был большой-пребольшой ремешок, очень скучный...

Бабушка и Антон впадают в гипнотическое состоя­ние.

Еще варианты — Папа грустно смеется; Папа весело молчит; Папа смотрит страшными глазами и поет "В траве сидел кузнечик..."; Папа включает радио, а тут как раз передача "Взрослым о детях", и т. д.

Последовал разбор, комментарии. По поводу каждой из сценок, как выяснилось, можно написать целый трактат. О том, как Папа относится к Сыну, к Бабушке, к самому себе; какие у него ценности, идеалы, взгляды на воспитание, как воспитывали его самого; насколько он культурен, интеллигентен, находчив; насколько

30

способен чувствовать и понимать окружающих; здоров ли психически; может ли уравновешивать интересы свои и чужие...

8. Вариант "Доктор".

— Понимаешь, Антоша (слегка заговорщически), понимаешь, человек становится скучным оттого, что с ним не играют. От этого и ворчливый делается, оттого, что скучно и не играют с ним. Ты согласен?.. Ты ведь тоже скучный и ворчли­вый, когда я с тобой не играю, так? ("Угу...") Ну вот, а если будешь с Бабушкой играть побольше, и притом иногда слушаться, увидишь, станет веселой-веселой, правда, Анна Петровна?.. (Бабушка растерянно кивает.) А вилку (еще более заговорщически) я бы на твоем месте из носа вынул. И навсегда, понимаешь?.. На всю жизнь.

"Как не поладили Пряник и Апельсин".

Антона сыграл Д. С, Бабушку Дана Р. (При переиг­ровке поменялись ролями.)

За обеденным столом все те же Антон и Бабушка.

Антон задумчиво грызет пряник.

Бабушка (ласково, заботливо). Антоша, оставь пряник, он черствый. На, съешь лучше апельсин. Смот­ри, какой красивый! Я тебе очищу...

Антон (вяло). Не хочу апельсин.

Бабушка (убежденно). Антон, апельсины надо есть! В них витамин цэ.

Антон (убежденно). Не хочу витамин цэ.

Бабушка. Но почему же, Антон? Ведь это полезно.

Антон (проникновенно). А я не хочу полезно

Бабушка (категорически). Надо слушаться!

Антон (с печальной усмешкой). А я не буду.

Бабушка (возмущенно обращаясь в пространст­во). Вот и говори с ним. Избаловали детей. Антон, как тебе не стыдно?!

Антон (примирительно). Иди ты знаешь куда.

Из комментария Доктора.

Довольно простой пример ситуации "Два Слепца". Ни Бабушка, ни Антон не догадываются о существовании мира Другого. Бабушка исходила по меньшей мере из пяти неосознанных предпосылок:

31

Антон так же, как и она, Бабушка, придает большое значение вопросам питания;

...знает, что такое витамин цэ;

...так же, как и она, Бабушка, понимает слово "полез­но";

...способен отказываться от своих желаний и прини­мать не свои желания за свои;

..доступен влиянию авторитетов — медицинских и прочих.

Понимала ли Бабушка, что перед нею ребенок? Да, заботилась о питании и здоровье, воспитыва­ла, внушала, что надо слушаться. Но обращалась ли к ребенку, который перед нею сидел, к Антону, каков он есть? Нет, конечно. Она обращалась к исполнителю роли ребенка со­ответственно ее, Бабушкиным, ожиданиям; обращалась к некоему образу Антона, пребывавшему в ее, Бабушкином, воображении. И если бы можно было этот образ увидеть, то оказалось бы, что он очень по­хож на Бабушку.

Вы сидите, никому не мешаете. Вдруг подходит ино­странец-непони манец, притворившийся Бабушкой, и требовательно лопочет что-то на своем языке в уверен­ности, что вы его понимаете. Вы отвечаете ему на своем: не понимаю, что означает нихт ферштейн, но иностранец продолжает лопотать, да еще сердится. Тут вы догадываетесь, что иностранец-то глух, и пытаетесь объясниться с ним хотя бы жестами; но он продолжа­ет лопотать и сердиться. И вы вьигуждены прекратить общение...

Видел ли Антон Бабушку любящую, заботливую? Нет, не видел. А Бабушку беспомощную, Бабушку наивную, Бабушку-ребенка, которой не грех было бы и уступить? Нет, конечно, тоже не видел. Видел ли в Бабушке себя — каким она его видела? Нет, не видел, но чувствовал, что образ Разумного Послушного Мальчика ему предлагают, навязывают,—- и защищал­ся, как мог...

Переигровочный вариант: "Как Апельсин перехитрил Пряника".

Бабушка. Антон, послушай-ка, помоги досказать сказку. Однажды Апельсин (достает апельсин) пришел в гости к Прянику и вдруг видит, что Пряник уходит в

32

Рот. "Эй, Пряник,— закричал Апельсин.— Постой, куда же ты? Погоди минуточку! Давай поговорим".

Антон-Пряник. Давай.

Бабушка-Апельсин. Слушай, Пряник, я ведь твой старый друг. Мне скучно без тебя. Если ты уй­дешь в эту пещеру, я останусь один. Так с друзьями не поступают.

Антои-ПрянинЯне знал, что ты придешь. Я могу и не уходить. Только вот меня немножко отку­сили уже.

Бабушка-Апельсин. Это неважно. Давай пойдем вместе. Чур я первый!

Антон-Пряник. Хитрый какой. Я первый начал...

Бабушка-Апельсин. Ая первый сказал, а кто первый сказал, тот и пенку слизал.

Антон-Пряник. Давай по очереди.

Бабушка-Апельсин. Ты уже откушен? Значит, теперь очередь моя.

Вернувшись в себя, затеяли Испорченный Телефон. Читателю эта давняя детская забава, наверное, хорошо известна. Вы что-то шепчете на ухо своему соседу, тот следующему, и так далее, пока ваше сообщение в пре­образованном виде не возвращается к вам обратно. Я, к примеру, послав Антуану: "Много дел, молодежь!" — получил от Наташи: "Долго же ты сидел, мародер".

Разница между игрой и жизнью, как потом объяснял Д. С, в том, что в жизни мы обычно не подозреваем, в какую игру играем. Искажающие инстанции скрыты в играющих. Несколькими приемами — описывать их не буду — убедились, что, чем более значимы отношения, тем искажений больше; это, впрочем, под­тверждается на каждом шагу.

Далее уже не в первый раз играли в игру, в разных вариантах называемую то "Переводчики", то "Ныряль­щики", то "Чтецы", то "Удильщики" и т. п. Игра, разви­вающая навык вживания. Технические подробности опускаю; суть в том, чтобы совместными усилиями прочитать (выудить, перевести) контекст, или подсознательное содержание сообщения.

Одна из сцен.

— Мам, я пойду гулять. (Перевод: "Мне скучно, мой

2 Леви, кн. 2 33

мозг в застое, мои нервы и мускулы ищут работы, мой дух томится..." Перевод слышимого матерью: «НЕ ХОЧУ НИЧЕГО ДЕЛАТЬ, Я БЕЗОТВЕТСТВЕННЫЙ ЛЕНТЯЙ, МНЕ ЛИШЬ БЫ ПОРАЗВЛЕКАТЬСЯ»...)

— Уроки сделал? (Перевод: "Хорошо тебе, мальчик. А мне еще стирать твои штаны". Перевод слышимого ребенком: "НЕ ЗАБЫВАЙ, ЧТО ТЫ НЕ СВОБОДЕН".)

— Угу. ("Помню, помню, разве ты дашь забыть".— "СМОТРЕЛ В КНИГУ, А ВИДЕЛ ФИГУ".)

— Вернешься, проверим. Чтоб через час был дома. ("Можешь погулять и чуть-чуть подольше, у меня го­лова болит. Хоть бы побыстрей вырос, что ли. Но тогда будет еще тяжелее..." - "НЕ ВЕРЮ ТЕБЕ ПО-ПРЕЖ­НЕМУ И НЕ НАДЕЙСЯ, ЧТО КОГДА-НИБУДЬ БУДЕТ ИНАЧЕ".)

— Ну, я пошел. ("Не надеяться невозможно. Ухожу собирать силы для продолжения сопротивления".— "ТЫ ОТЛИЧНО ЗНАЕШЬ, ЧТО ВОВРЕМЯ Я НЕ ВЕРНУСЬ, А ПРОВЕРКУ УРОКОВ ЗАМНЕМ".)

— Надень куртку, холодно. ("Глупыш, я люблю тебя".- "НЕ ЗАБУДЬ, ЧТО ТЫ МАЛЕНЬКИЙ И ОС­ТАНЕШЬСЯ ТАКИМ НАВСЕГДА1.)

— Не, не холодно. Витька уже без куртки. ("Ну когда же ты наконец прекратишь свою мелочную опеку? Я хочу наконец и померзнуть".— «ЕСТЬ МАТЕРИ И ПОУМНЕЕ".)

— Надень, тебе говорю, простудишься. ("Пускай я и не самая умная, но когда-нибудь ты поймешь, что лучшей у тебя быть не могло".— "ОСТАВАЙСЯ МА­ЛЕНЬКИМ, НЕ ИМЕЙ СВОЕЙ ВОЛИ".)

— Да не холодно же! Ну не хочу... Ну отстань! ("Прости, я не могу выразить это иначе. Пожалуйста, не мешай мне тебя любить!" — "ТЫ МНЕ НАДОЕЛА, ТЫ ГЛУПА, Я ТЕБЯ НЕ ЛЮБЛЮ".)

— Что? Ты опять грубить? ("У тебя все-таки характер отца...")

Переводы эти, разумеется, не единственные, было много других вариантов, вообще точного перевода с подсознательного дать невозможно, ибо язык этот МНОГОЗНАЧЕН. Версии, интерпретации, толкова­ния... Ошибки могут быть очень серьезными, до бреда включительно. Но важно хотя бы знать, что переводить всегда есть что — подводная часть айсберга больше надводной...

34

При обсуждении заметили, что так получается не только с детьми. Все вроде бы гладко, все понятно, легко общаемся, отвечаем друг другу... Но в это же самое время общаются между собой — через нас — и еще какие-то личности, то ли глухие, то ли не желаю­щие слушать друг друга: каждый слышит свое, говорит свое... Временами мы чувствуем присутствие этих чу­даков, слышим их, они нам мешают, стараемся заглу­шить... И вдруг — бездна непонимания, вдруг оказыва­ется, что заглушили-то нас ОНИ!..

После розыгрыша следующей сценки всем присутст­вовавшим предложили объяснить поведение Ребенка. Один из вариантов оказался точным, "в десятку", но и еще два других из пяти в какой-то степени правильны.

Отец. Сними рубашку.

Ребенок... (Отрицательный жест.)

— Сними, жарко.

— Не жарко.

— Да сними же, тебе говорю, весь вспотел.

— Не хочу. Не сниму.

Толстоват, нескладен, стесняется своего тела; не хо­чет сравнения — не в его пользу; боится, что его на­смерть укусит в пупок оса — прошлым летом ему этим пригрозил в шутку какой-то умник; боится какой бы то ни было обнаженности, потому что окружающие чересчур зорки, а у негб есть одна постыдная тайна; не желает загара, считает, что белый цвет благороднее — "бледнолицый брат мой"; хочет, наконец, утвердить свое право быть собой хотя бы на таком маленьком пустяке...

А почему же не объясняет сам? Потому что это слиш­ком утомительно и мало надежд, что поймут, скорее изругают или подымут на смех; потому что стыдно; потому что нет подходящих слов; потому что и сам не знает...

Наконец, главная игра дня — Пятый Угол.

Название заимствовано от одной малосимпатичной забавы, когда несколько человек толкают одного друг к другу, из угла в угол, отвешивая при этом пинки и затрещины разной степени убедительности.

Представьте себе четырехугольную площадку, расчер­ченную мелом, наподобие всем известных уличных "классиков", со сторонами и углами, обозначенными таким образом:

2* 35

Площадка эта, как легко догадаться, представляет собой Поле Отношений — координатную схему глав­ных позиций Родителя по отношению к Ребенку, схе­му, конечно, предельно упрощенную.

В центре — Ребенок. Родители — один или двое — где-то внутри площадки.

Разыгрываются всевозможные импровизированные сценки. Переводческое Жюри с участием Ребенка прочитывает контекст поведения, и в зависимости от этого Родитель оказывается ближе то к одной сторо­не или углу площадки, то к другим. Задача же — по­пасть в центр, к Ребенку. Когда это достигается, выда­ется какая-нибудь шуточная награда за достижение равновесия или Гармоничной Позиции.

Но это нелегко... Я, например, участвовал в четырех этюдах, где вся моя роль заключалась в том, чтобы подойти к своему Ребенку с вопросом: "Ну, как дела?"— и каждый раз в результате оказывался в одном из углов площадки, получая соответственно титул Вино­ватого, Сверхопекающего, Отстраняющего, Обвиняю­щего... Вот как это выглядело в переводе с подсозна­тельного.

36

Вот ведь как!.. Стоит чуть прибавить темперамента, как моментально впадаешь в грех сверхактивности, опаснейшая ошибка! Сдержал, пригасил себя — угодил в пассивность; из вины шарахаешься в обвинение, из альтруизма — в эгоизм. То слишком мягок, то черес­чур давишь, а до Ребенка так и не добираешься...

Одна мама в нескольких сценах повторяла одно и то же: "Ужин готов", и каждый раз, как и я, оказывалась в каком-нибудь из углов.

37

ВИНОВАТЫЙ: "Соизволь, сделай ми­лость, хоть это и не сов­сем то, что ты любишь". СВЕРХОПЕКАЮЩИЙ: "Не вздумай отказывать­ся, ешь все до крошки".	ОТСТРАНЯЮЩИЙ: "Как видишь, я выпол­няю свою функцию. А вообще шел бы ты к ба­бушке". ОБВИНЯЮЩИЙ: "Марш к столу, тунея­дец!"
ВИНОВАТЫЙ: "Бедняжка, я знаю, что тебе скверно живется, но что мне делать?!" СВЕРХОПЕКАЮЩИЙ: "Дай мне исчерпываю­щую информацию, чтобы я понял, во что вмешать­ся. Дай возможность по­заботиться о тебе".		ОТСТРАНЯЮЩИЙ: "Надеюсь, ты понимаешь, что мне не до тебя; наде­юсь, не станешь и впрямь рассказывать, как дела". ОБВИНЯЮЩИЙ: "Что еще натворил, него­дяй эдакий, признавайся. Ничего хорошего от тебя не жду".

Еще один папа пытался сказать каждодневное: "Са­дись заниматься" или "Иди делать уроки". Вот что из этого выходило.

ВИНОВАТЫЙ: "Знаю, что тебе не хочет­ся, но хоть для очистки совести, хоть для вида..." СВЕРХОПЕКАЮЩИЙ: "Я и только я знаю, что тебе надлежит делать в каждый момент, без меня ни шагу. Всегда с тобой, всегда вместе".

ОТСТРАНЯЮЩИЙ: "Делай в принципе что угодно. Главное, чтобы те­бя не было видно и слыш­но". ОБВИНЯЮЩИЙ: "Опять будешь ловить мух, лентяй злостный, халтурщик бессовестный. Я тебе покажу, я застав­лю!" п