1

К русско му читателю

Об этой книге. Дважды доктор /медицины и философии/, профес ­сор Георг Сигмунд, я вляетс я автором более че м ЗО-ти книг ин ­фор мативного и формати вного христианского апологетического со ­держ ания. С 1951-го до 1970-го года о н был ректоро м Высшего Философско-Богословского Училища в г.Фульда /Германия/ после чего посвятил себя главны м образо м пастырской де ятельности от которо й вре мена ми отрывался, имея приглашения для чтения лекций в Японии, в Корее и в Южной Америке. Он я вляется с вященнико м Ри мско-Католической Церкви, что обязывает нас здесь же заметить что настоящий его труд ни в чем, никак не касается ни одной из сторон, относящихся к вопро су о р азделении или о единст ве между Св. Православной Церковью Востока и Римским Католицизмом.

Из капитальных трудов д-ра Зигмунда наибольший интерес пред­ставляют собою две книги, одна, - "Порядок в природе, как ис­точник богопознания", - за мечательная тем, что, в отличие от древних схоластов, эта книга обосновывает свидетельства о бытии Божием не на философских абстракциях, а на очевидных биологичес­ких явлениях прир оды и другая, - предлагае мая здесь, история атеиз ма. Не мецкое заглавие здесь передано нами по-русски не как перевод титульной фразы, а как загла вие, указывающее с мысл всей книги. Вихрь противоречий о Боге, действительно бушует в исто­рии человечества и с особенной силой отражается на судьбах на­шего поколения, как внешне, так и внутренне, в сердце к аждого, мыслящего человека, пони мающего свою ответственность перед самим собою.

1) Naturordnung als Quelle der Gotteserkenntnis, Neubegrundung des des theologischen Gottesbeweises".

2) Der Kampf um Gott, zugleich eine Geschichte des Atheismus.

Бог в вихре противоречий! От пра-истории начиная, обращаясь к жизни и быту современных нам дикарей Центральной Африки и О г­ненно й Зе.ли, через глубины мышления Древнего Египта, Греции и Рима, по дальнейшим путям Средних веков и через эпоху "Просве­тительства ", открывшего двери современному атеизму, д-р Зигмунд проследил положительные и отрицательные явления религио зно й жизни. Он расс мотрел пути философско й, мысли, - рационализм, эмпиризм позитивизм, немецкий идеализм, перероставший в вульгар­ный материализм, вплоть до торжества всемирной революции. Всюду и всегда плоть желает противного духу, а дух - противного плоти. Они друг другу противятся, как об этом писал еще Св. Апостол Павел \Гал. 5)17/. Весь этот путь пройден в труде д-ра Георга Зиг­мунда. Не оставлены без внимания писатели, как крупнейшая вели­чина И. В. Гете и менее заметный Гейне. Все это представлено на полотне исторической действительности, как его развернул добро­совестный автор. Читатель волен поставить себя как на ту, так и на другую сторону.

В cвoём блестящем труде д-р Зигмунд добросовестнейшим обра­зо м ссылается на цитируемые им источники, документально подтвер­ждая основательность всех своих утверждений, как апологетичес­кого так и критического направления. Предлагая эту книгу русско­му читателю, мы упростили эту сложность, имея в виду то, что русский читатель едва ли станет обращаться к оригиналам на ряде иностранных языков. Поэтому, в большей части случаев цитаты да­ны описательно. Впрочем, в интересах недоверчивого скептика, мы здесь воспроизвели весь биолиографический справочник, приведен­ны й у д-ра Зигмунда.

К сожалению мы не имели доступа к русских академический биб­лиотекам. Это не дало нам возможности приводить тексты поэтов, писателе й и философов, давно пере вед енные на русски й - Клеанта, Эпикура, близких к нашему времени Вольтера, Канта, Гегеля, Марк­са и Ницше и других. Эти тексты здесь предста вл ены в моем пере вод е того, что ук азано у д -ра Зиг мунда по -не мецки.

Главы об атеиз ме в России и о большевицкой борьбе против ре ­лигии как в России, так и в Китае, здесь опущены, т.к. русски й читатель об это м осведо млен, как очевидец, события же в Китае являются отражением происшед шего на Русской зе мле.

Переводчик

Пост скриптум. С опоздание м мне было доставлено печальное известие о кончине д-ра Георга Зигмунда, последовавшей 4 -го июня 1989 год а.

3

ПРЕДИСЛОВИЕ к3-му изданию.

Подлинной, единственной и глубочайшей темой истории мира и человечества, которой подчи­нены все прочие, остается конфликт между неверием и верой.

Гёте

Как несколько лет тому назад никто не вспомнил об этом изре­чении Гете, для того, чтобы всмотреться в смысл нашего времени в общей теме истории человечества, так и в последние годы никто не пожелал принять за правду ясную силу этих слов. Даже само применение голова "борьба" встретило внутреннее сопротивление. Говорили, что де мол уже довольно было говорено о "борьбе" и об антикоммунизме, - не пришло ли де мол теперь время придти ко взаимопониманию? В нашем мире, который де стал духовно "плюра­листическим", не пришла, ли пора и за атеизмом признать добрую волю и самому атеизму дать место на кафедре религиозного позна­ния, для того, чтобы вступить с ним в диалог. Мысль, конечно, благородная. Однако, робкие попытки вступить в полноценное собе­седование с атеизмом вскоре же натолкнулись на "железный зана­вес". Воинствующую, агрессивную позицию пришлось увидеть не на стороне верующих в Бога, а на стороне атеистов, так как они не перестали вести свою борьбу то открытыми средствами, то тайным насилием, едва прикрывая свою наготу фиговым листком. Теперь сло­во о "разрядке" внедрилось своими влияниями в область мировоззре­ния не только в политическом смысле, но так же и в религиозной мысли и повело к тому, что на духовной стороне люди сложили ору­жие, и это ободрило противника. Пользуясь ослаблением бдитель­ности на стороне веры, атеизм теперь предпринимает новые вылаз­ки новые способы наступления.

Когда речь идет о духовной обороне против атеизма, как мы это имеем в виду, тогда речь идет не о "борьбе" возбуждающей эмоции, чувствования. Нет! Тогда здесь, со стороны веры предъявляется спокойное, деловое противоположение и предъявление фактов "правды",

которая caмa по себе, как "истина", призванная излучать свет, рас­сеивает мрак и поражает тьму.

Гете назвал борьбу между неверием и верой подлинной темой исто­рии человечества, но с тех пор не было сказано надлежащего слова, чтобы проследить эту борьбу и усмотреть нить, проходящую сквозь всю историю человечества, проследить эту нить, показать ее и тог­да, от этого корня наметить понимание противоречий в мировоззре­нии нашего времени, исходя отсюда определить свои позиции на этом фронте и взять правильный ориентир для последующих действий.

В этой борьбе в большой степени находят свое развитие две между собою разделенные, расщепленные и взаимно друг другу противо­положные силы внутреннего человека, природа которого остается не­изменной независимо ото всех превратностей времени. Таким образом, наше исследование по необходимости сделалось анализом движущих сил душевной жизни, сил, которые с ожесточеннейшей решимостью напада­ют на бастион веры. для того, чтобы представить читателю наш ана­лиз в форме достоверной, то есть - достойной доверия,- было не­обходимо здесь предъявить фактические свидетельства, ибо в случае противоречий и спорного обмена мнениями приходится считаться с господствующим настроением рационалистического предрассудка, с си­лой предвзятого мнения, по которому в качестве доводов в споре считаются допустимыми только рациональные обоснования, обоснова­ния диалектические, почему мыслительному взору и не позволяется обращаться к силам эмоций, к силам чувствований, иначе называемых аффектами. Есть мнение, полагающее, что нравственная сторона разумеется сама собою. На самом же деле эта сторона сама собою не разумеется. Более того. Именно здесь, в нравственной стороне, на­ходятся те силы, действием которых разумение обращается то в од­ну, то в другую сторону.

В своей речи, обращенной к съезду профессиональных союзов в Вашингтоне ЗО-го июня 1975-го года, А. И. Солженицын громовым голосом пробудил дух, готовый было уснуть. Он говорил о катастрофи­ческом состоянии положения вещей и прямо указывал, что причина катастрофы лежит в морали, в плане нравственном.

"В одном, - говорил он, - надо дать себе отчет, мировое зло собирает свои силы с невероятной ненавистью и невероятной силой. Оно распространяется по всей земле. Ему надо оказать сопротивле­ние) а не отдавать ему мало по малу все, что оно хочет пожрать."

Первое издание этой книги вышло в 1957-м году. Второе, расши­ренное, - в 1960-м. Оно произвело столь сильное впечатление на г-на Густава Пару из издательства Деклэ в С.Ш.А., что со мною был заключен контракт о переводе на английский язык. Работа над переводом тянулась несколько лет. Наконец, в 1967-м году книга вышла в свет под заглавием "God on trial». Но в это время ветер подул в другую сторону. Голову подняло "богословие о смерти Бога «Gott-ist-tot-Theologie» и книга осталась незамеченной.

Перевод на итальянский печатался дважды, - в 1961-м и 1967-м годах. В 1962-м году вышел испанский перевод, 1966-м на португаль­ский, и в 1972-м - на японский.

Георг Зигмунд. Фульда.

В день памяти блаж. Августина 1975г.

Бог знает, какая судьба ждет мои труд перевода книги д-ра Зиг­мунда на русский язык. Начало было положено в феврале 1988-го го­да. К чистовой переписке приступаю в дни Св. Пасхи 1989-го.

Закончил 8июля 1990 года.

Буэнос-Айрес Аргентина -

Н. П. Чурилов (Н. Кусаков)

Глава 1 О современном положении на

фронте борьбы между неверием и верой.

1- АТЕИЗМ В НАШЕ ВРЕМЯ

"Атеизм" - это слово обозначает целый ряд сложных явлений, которые, будучи внешне различны между собою, имеют одно общее в том, что сутью каждого из них является отступление от Бога, со­вершенное т6 ли в виде потери веры через утомление, вызванное скепсисом, то ли в виде граничащего с фанатизмом воинствования против всякой веры в Бога. "Атеизм" нашего времени это есть дви­жение, которое, по видимому пронизывает все, начиная от воинству­ющих атеистов востока до соучастников движения, известного под названием "Бог умер", на Западе. Участники этого движения имену­ют себя "христианствующими атеистами". Как бы разнообразны ни бы­ли формы современного атеизма, его определение всегда колеблется между предвзятым неверием и положительной оценкой того, что ве­дет к новой вере.

Если мы говорим о «неверии», то этим обозначаем нечто отрица­тельное, и это легко ведет к недоразумению, ибо дает мысль о не­которой отрицательной ценности. По существу же своему неверие, с которым нам приходится иметь дело, в большинстве случаев оказы­вается нестоящей "верой". В убеждении, что прежняя вера в Бога ушла безвозвратно, новой вере в новое время оказалась присуща си­л а движения вперед. Сколько людей сегодня стоят в духе и в смыс­ле христианскою веры, столько же окапываются во плести анти-верия, контр-веры. Когда поверхностный наблюдатель в наши дни со­зерцает фронт встречи великих блоков политических сил и не заме­чает при этом предмета фронта в плане мировоззрения, думая, что и. в мировоззрении они направлены друг против друга, тогда оказы­вается, что его суждения нужно принять с большим сомнением.

Скептический атеизм есть обычное мировоззрение очень многих на­учно-образованных людей Запада. Это те, для которых по выражению Джулиана Гэксли, (который был Генеральным Секретарем ЮНЗСКО с 1946 до 1948-го года) - "Бог сделался ненужной гипотезой, гипотезо й, пережившей тот срок, когда она осмысливает себя в эвристике, то есть, в мыслителям искусстве, ведущею к новым изобретениям и стала теперь помехой в нашем современною мышлении".

Вот и другой ученый. Это французский биолог Жак Моно. Он имел необыкновенный успех, когда выступил с книгой под заглавием 'Слу­чайность и необходимость". Тут он выяснял, что человек в приро­де это просто результат случайности.

В ходе холодного обмирщения, секуляризации, "оземлянения" индустриалированного общества на Западе, так же как и на Востоке, произошла глубокая потеря веры. Общество становится без-божным в том смысле, что оно погружается в богозабвение и не видит Бога в высотах небесного трона.

Атеисты нашего поколения через своих представителей, то ли ученых, то ли публицистов, писателей и прочих, оценивают атеизм, как явление, связанное в своем смысле со временем и во времени имеющем свое основание. Тут говорят о прогрессе, происходящем во времени, о некоторой протяженности биологической эволюции /Гэксли/ или же рассуждают в смысле сверхиндивидуальных судеб /Хэйдеггер/. С этим у них получается,.что де мол "приходит время" и вот "по­следний Бог", то есть Бог христианского мира, должен удалиться. Не только один Ницше, но и многие еще вслед за ним несли миру весть о том, что "Бог умер". Хотя бы не все се принимали, но все же, как говорил тот же Гэксли, "религиозная вера и религиозные обы­чаи всегда представляют собою что-то отсталое".

Зрнст Юнгер и другие вслед за Ницше утверждают, что этот по­следний прав в своем.: речении, гласящею, что де мол "Бог умер". Юнгер /см. его "У стены времен"/ считает это главной причиной современной мировой катастрофы и в то же время видит в этом, как бы пред-условие для ожидаемого невероятного развития сил челове­ка. По Хэйдеггеру, "нигилизм", возникающий из знаменитого клича, раздавшегося из уст Ницше, говорящий, что "Бог умер", ставит пе­ред человеком будущего такую судьбу, которую он должен принять с крепким самообладанием и твердой решимостью. Если де мол верно, что нигилизм стоит у порога, то это всего-навсего есть "судьбо­носный результат" двух тысяч лет нашей истории сумеречных стран, стран заходящего солнца, истории Запада". Так пишет Мартин Хайдеггер, и продолжает, говоря, что, - "пусть это будет самый не­желанный, самый непрошеный гость, избежать его не удастся никак, ибо нет такого исторического движения, которое могло бы возник­нуть безо всякой причины".

По мнению Хайдеггера решение о том, окажутся ли Бог или боги способными или неспособными хранить вот этот вот наш мир, потя­нется или не потянется дальше мрак ночи, или настанет снова заря дня святых?... все это не зависит от человека. В нынешний час не время задаваться вопросом о Боге, думает он. Это и неприемле­мо да и невозможно.

Подтверждая мысль Хэйдеггера, Зрнст Юнгер говорит, что если атеизм есть явление более высокого порядка, подобное выступлению за пределы некоего поля сил, тогда... "ни в вере нет никакой за­слуги, ни в неверии нет никакой виновности».

Так мыслит образованная современность. Если веру считать чем то судьбоносным, чем-то подавляющих личность, то оценка, исхо­дящая от этих ученых оказывается предметом безличным. Тогда во­прос о вере изымается из области лично существующих решений и ввергается во мрак чего-то, происходящего до возникновения лич­ности. Тогда вопрос о вере становится делом случая, чего-то, что следует воспринять и нести в жизни, не имея возможности найти в этом опору в жизни. Правда, не приходится отрицать, что хотя неверие и дает возможность характеризовать широкую массу, все же, конечно, оно не находится в числе тех духовных исходных им­пульсов, которые дали в своей ворующей среде решение к неверию и которые тем самым открыли каналы воздействия на массы.

В истории религиозных движений пассивная податливость перед неверующих духом времени, со стороны всех религиозных вождей, реформаторов и пророков, получала клеймо отпадения, в котором виновен сам единичный человек, внедрившийся в массу, и вина его в том, что он не проявил сознания ответственности и духовной бди­тельности, необходимых для самозащиты.

Некоторые определяют потерю веры, как нечто судьбоносное, как нечто, перед чем личность человека поневоле склоняется, но тут же это определение наталкивается на диаметрально ему проти­воположное. Согласно этому последнему, вера и неверие прежде все­го не являются обстоятельством, исходящим от судьбы или" от соотношений во времени, но исходят из области собственной ответствен­ности человека перед самим собою, от собственной, ответственной перед собою человеческой деятельности, и тем самым оказываются делом существования каждой отдельной личности. При этом, эту от­ветственность нельзя, да и не возможно, переложить на какой-то анонимный коллектив, коллектив притом безличный.

Во всякое переломное время от каждой личности решительно тре­буется новое осмысливание твердых установлений. Во время тех де­сятилетий после французской революции, когда Наполеон явился, как насильственный преобразователь всего привычного, тогда уже пре­старелый Гёте, уже созревший внутренне, понял, что для того, что­бы не пасть перед стихией хаоса, необходимо обратиться к более высоким законах и ценностям. Тогда он вновь обратился к Библии и стал вдумываться в Моисеево Пятикнижие. Перед ним возникла новая внутренняя потребность искания, ибо он видел, как его идеалы клас­сического искусства и эстетического восприятия жизни оказывались недостаточными, не охватывали того, что было перед его взором.

Тогда он, Гёте, ощутил потребность сопоставить события своего времени с грандиозных масштабом всемирной истории. Тогда-то в нем и зародилось понятие, которое он выразил следующими словами: "Подлинной, единственной и глубочайшей темой истории мира и человечества, темой, которой подчинены все прочие, остаются кон­фликт между неверием, и верой. Все эпохи, в которые господствует вера, в какой бы то ни было форме, отличаются блеском, сердечных вдохновением и плодотворностью, как для своей современности, так и для последующих времен. Наоборот, все эпохи, в которые неверие в какой бы Форме оно себя ни проявляло, осмеливается заявлять о своем тусклом господстве, даже тогда, когда в какие-то мгновения оно может выявляться каким-то своим ложным блеском, эти эпохи не­верия исчезают в последующие времена, ибо нет никого, кто согла­сился бы признать своим что бы то ни было бессодержательное и бес­плодное".

Мысль, высказанную и отчеканенную Гёте, признают завершающим словом мудрости и другие мыслители нашей. современности. Такой строгий труженик интеллектуальной жизни, каким является английский критик Джильберт Кейт Честертон высказал это как последнее исповедание своих размышлений. Он был на смертном одре. Находился в предсмертной агонии, когда его посетили минуты ясного сознания.0н поднялся, чтобы высказать итог своего жизненного опыта. Вот его слово: "Теперь ясно. Речь идет о борьбе между светом и мраком, и каждый должен решить за себя, – на какой он стороне".

Так он освободился от тенденций своего времени. Во всё время 19-го века философы Западного мира считали себя обязанными пропагандировать идею о том, что "Бог умер". Во многих кругах Западного мира царило временами туманное, временами же довольно ясно выраженное чувство, что история освободительной борьбы против Бога в свете Западной культуры уже завершилась и пришло время описать историю умирающего Бога, "пока еще остались, – как выразился Фриц Маутнер, – свидетели Его живого господства"

Разумеется картина Западного атеизма в своих характерных чертах отличается от того, что лредставляет атеизм восточный. Этот последний характеризуется прежде всего какими-то действиями против Бога, против веры в Него, выражается каким-то дерзанием. В это же время атеизм Запада характеризуется прежде всего скепсисом, исходящим от оскудения внутреннего мира человека. С удалением из души прежней веры, с утерей веры, в душе образуется угнетающая пустота. Но при этом в обществе не оказывается недостатка в "гневных молодых людях", которые объединяются в своем усилии и в намерении привести к победе новое сознательное неверие.

Несмотря, однако, на трудно уловимое различие, связь между атеизмом Восточным и Западным гораздо теснее чем это обычно предполагается. Всякий кто углубится в изучение трудов основоположников диалектического материализма, легко находит, что все восточные диалектики материализма непременно ссылаются на знаменитых немецких философов 19-го века и видят в них своих духовных наставников, слово которых увенчивает все аргументы, все доводы. Еше в 1882- году Фридрих Энгельс заявлял: "Мы, германские социалисты гордимся тем, что исходим не только от Сэн-Симона, Фурье и Оуэна, но так же от Канта, Фихте к Гегеля". Несколько позднее он писал:" Германское рабочее движение есть наследник и порождение немецкой. классической философии.

И Ленин, как о том свидетельствует Плеханов, в своем диалектическом материализме видит закономерный и неизбежный продукт общего нового развития философии и обществове дения".

Нельзя забывать того, что тот человек, который один и в полном одиночестве смог связать пролетарски. мессианизм с идеей русского мессианизма и таким образом превратить неясное русское стремление во взрывчатую силу, способную взорвать. столетние крепости", – как И. Кологривов характеризовал Ленина в своем труде ".Метафизика большевизма", – этот человек, для обоснования своего атеизма изучал Карла Маркса и высоко ценил его учителя Гегеля. Он, Ленин, – бросал немецким социал-демократам обвинение в том, что те в духе оппортунизма оставили ясную линию великих немецких философов 19-го века, ведших к Марксу и Энгельсу. Этот оппортунизм он видел прежде всего в осла6лении решительной борьбы против религии. Так в своем, труде "Государство и революция", вышедшем в 1917ом году, Ленин писал: "известно, что немецкая социал-демократия, по мере того, как она все больше и больше опускалась в оппортунизм чаще и чаще, соскальзывала к филистерской, ложной знаменитой формуле, по которой религия объявлялась частным делом каждого. А именно: они так приняли эту формулу, словно бы и для партии революционного пролетариата вопрос о религии был бы частным делом каждого. против этой полной предательства программы революционного пролетариата тогда же выступил Энгельс, едва лишь он заметил тогда еще, в 1891 году, слабые зачатки оппортунизма и тогда же, не без осторожности высказал:... для дела рабочего класса необходимой предпосылкой является проведение мысли, что религия является частным делом каждого только по отношению к государству"....Энгельс подчеркнул слова "по отношению к государству," чтобы не в бровь, а в глаз попасть в цель и ударить по немецкому оппортунизму, который заявлял, что религия является частным делом каждого по отношению к партии, и тем самым партию революционного пролетариата сплотил на уровень банального мещанского общества вольнодумцев, готового в своей среде терпеть свободу вероисповедания и отказывающегося от борьбы партии против одуряющего народ опиума религии". Так Ле­нин писал в своей книге "Государство и революция".

Из этого высказывания Ленина слышно его гордое сознание долга, миссии, распространять то чистое учение, которое он сам содержит. Это сознание собственного превосходства от Ленина перешло на всех, кто бы ни. представлял доктрину диалектического материализма, или же только держался ея. Все они заранее отказываются серьезно вступать в диалог с мягкотелыми", которых они вскоре же привесят яр­лык, клеймящий их, кок врагов.

2.- Корни большевизма лежат на Западе

Давайте не будем пугаться, - обращается д-р Георг Зигмунд к Западному читателю, - когда слышит утверждение, что в большевизме раскрывается не столько, русское лицо, сколько обнаруживается на­ше, Западное прошлое. Корни большевизма надо искать в нашей, в Западной среде.. Еще в 1933- году Освальд Шпенглер указывал, что когда весь Западный мир рассматривает большевизм, как русское явление, угрожающее Европе, тогда этим самым Запад обнаруживает, как поверхностно он смотрит на вещи. "На самом же деле, - продолжает О. Шпенглер, - большевизм возник в Европе, на Западе и явился,.. как последний триумф политического рационализма, то есть как венец попытки живую историю подчинить системам и идеалам, изложенным на. бумаге" /О.Шпенглер, "Годы решения", 1933-тий год./

Нельзя забывать, что коммунизм пришел в Россию, являясь законным дитятею Западной, и в том же с мысле, немец кой духовной и об ­щественно й, интеллектуальной жизни, и что еще Ленин м ечтал о том, чтобы столице й все мирно й ре золюции сделать Берли н, а не Москву.

В противоположность строго й доктрине восточного мировоззрения отчетли во определенного вышестояще ю парти йно й властью и исходя щего из ед инообразных пре дпосылок и условий, философское мышление З ап ада представляет собою хаотически м беспорядок взаи мно прот иво ­реч ащ их основных положений здесь, на Западе, себя я вляет скепсис, имeющий множecтво ликов. Многоликий скепсис, не признаюший ник аких объективных масштабов, никакого станового хребта религии, ибо расценивает их как историческую и психологическую условность. По сути дела, в области Западного мира в смысле основы мировоззрения приняты те же положения, что и на востоке с той только разницей, что у Запада не хватило духу и смелости, чтобы из этого мировоззрения сделать логические выводы и применить их на деле, как то было сделано на Востоке и делается там и впредь. По этому поводу приходится слышать глухие голоса, напоминающие, что в мире Западного мышления господствует "жизненно-практический" материализм, который, по большей части расценивается, как вещь политически безопасная, но который в то же время представляет собою явление духовного, интеллектуального смятения, вносящего разброд, и влекущего к тяжелы последствиям. В широкой массе он вызывает близорукое ослепление, из-за которого люди не могут распознать важность, степень воздействия и значение всех фаз исхода борьбы в области мировоззрения, происходящей в наше время.

Еще одно затемнение картины борьбы между неверием: и верой происходит из представления, будто бы с некоторых пор на остове пришло к некоторому смягчению свойственного ему воинствующего атеизма, служащего делу Всемирной Революции. Бот уже годы и годы приходится слышать разговоры о "разрядке". Между тем на самом деле там произошла всего лишь перемена методов борьбы. Пришло к тому, что на некоторое время нужно оказалось ослабить грубую силу и заменить ее методами интеллектуального, духовного и практического воздействия. Нашлось немало наблюдателей, которым очень хотелось в этом увидеть смягчение борьбы и шаг ко взаимопониманию.

Снова и снова люди стали обдумывать, не пришла ли пора, когда уже оказались удалены те внешние стороны, что вели ко враждебности к вере, раз, теперь уже устранена зерно социальной несправедливости, из которого произрастала враждебность! Мало того, даже из церковных кругов слышалось мнение, что де мол в странах, находящихся под коммунистическим господством, Церкви вынесли смертный приговор лишь за то, что они проповедуют учение раболепства /а теперь де мол, когда учредилась классовая справедливость, надобность в борьбе с религией отпадает сама по себе. В этом духе рассуждал известный друг Советской власти, пастор Нимеллер.

Но против этого представления стоит непреложная действитель­ность, несомненный факт, что в странах, где властвует большевики, винт идеологической борьбы Затягивается все туже и туже с совершенно очевидной целью - добиться всеобщего атеизма,

Сегодня /это д-р Г. Зигмунд писал в 1975-м году/, как и раньше мы имеем дело с картиной, которую б 1955 году предъявил Анри Шамбр в своей книге "Марксизм в Советском Союзе", Париж, 1955 г.

Он глубоко изучил относящиеся: к вопросу документальные данные и установил, как не допускающий сомнений факт, что - не­смотря на иной раз глубокие изменения, практикуемые со времени революции 1917-го года, в области религиозной советская идеология за все истекшие четыре десятка лет /а теперь уже семь десятков/ равно как и идеологическая позиция коммунизма, несмотря на Временные вариации, в целом и в существе не изменилась нисколько. Сегодня, как и вчера, говорит Анри Шамбр, ленинский марксизм ведет все ту же неизменную, активную борьбу против всего, что способно напоминать человеку о Боге. Как бы облик ведущих возглавителей большевизма ни изменялся, подчас совершенно непредви­денным образом, они все останутся образцами и представителями системы, которая продумана до конца, которая проводится до кон­ца и которая не может сойти, со своих основных позиций, не отказавшись от самой себя.

Несмотря на все разговоры о «разрядке», как их провозглашал Хрущев, в 1961-ом году на 22ом съезде КПСС он же сам заявил: "Коммунистическое воспитание ставит непременное условие в том, чтобы освободить сознание от религиозных предрассудков и от суе­верий, которые все еще не дают советскому человеку полностью по­казать свою творческую силу. Нам нужна хорошо организованная и ясная система научно-атеистического воспитания, которая охватила бы все слои населения и ответила бы н а все происки религиозных воз­зрений, особенно среди детей и юношества".

Вот что говорится в программе KПСС в 1961-м. году относит ельно борьбы против "суеверий " и «религиозных предрассу дков »,

"Партия смотрит на борьбу с проявлениями буржуазной идеологии и морали, с остатками собственнического менталитета с суевериями и предрассудками как на необходимый элемент коммунистического воспитания.... Партия пользуется средствами идеологического влияния с целью воспитания человека в духе научно-материалисти­ческого мировоззрения и борьбы с религиозными предрассудками, не допуская оскорбления чувств верующих. Необходимо проводить сис­тематическую, широко охватывающую научно-атеистическую пропаган­ду". Со стороны советского государства принимаются все меры к тому, чтобы к 1980-му году не осталось ни следа религии. Теоре­тики советского атеизма постоянно пересматривают установки сво­ей антирелигиозной пропаганды и связанные с этим мероприятия, тем самый признавая, что большого успеха им достичь не удалось.

В течение долгого времени спор с диалектическим материализмом на духовном уровне был как бы расслаблен тем, что здесь, на Запа­де, действовал предрассудок. Высокая научная философия смотрела на диалектический материализм свысока, не считая возможный уни­жаться для диалога с ним. Говорили, - "Материализм это мировоз­зрение ископаемой окаменелости" /Варвара Морган в «Познание Бога сегодня», изд.1951 г./ Звучали высказывания в том духе, что де мол материализм это побочный продукт науки, о котором можно де бы­ло говорить во второй половине прошлого века. Его считали не бо­лее, как суррогат мировоззрения, который рассыпается в прах при первых новых шагах науки, когда она вскроет зерно бытия.

Между тем, материализм диалектический нес в себе много такого, что отличает его от плоского, дешевого вульгарного материализма прошлого века. Его отвергали и им пренебрегали, потому де, что в нем видели мировоззрение Востока, обязательное для партии и не достигающее высоты Западной философии. Поэтому Западные наблюда­тели считали невозможным вообще заниматься им.

Вмешиваются сюда и большевицкие "философы". Они утверждают, что располагают "научной философией" и обо всех других говорят, как о представителях "псевдо-науки", изобретенной то по приказу аме­риканского империализма, то по указке Ватикана, для того, чтобы лучше эксплуатировать рабочий класс. Отсюда, конечно, ни.7 кого не возникает желания идти на собеседование с «диаматчиками».В результате, когда марксизм, - когда на него смотрят философски - делает какие то успехи, то этот успех соскальзывает в область социологических теорий, разумеется, основанных на базе матери­ализма.

Если мы берем на себя задачу представить исчерпывающий анализ атеизма, то нам не следует уклоняться от прямого пути и зани­маться рассмотрением различных форм и видов материализма. По ме­ре того, как мы станем предъявлять наши данные, здесь будет об­наруживаться, что у атеизма есть корни никак не материалистичес­кие. Нужно копать глубже, и надо не уклоняться от вопроса, - по­чему в некоторых кругах мыслящего общества на Западе атеистичес­кий марксизм приобрел неожиданный успех, В этом случае нам нельзя ограничиваться одним только опровержением материализма. Еще Ле­нин высмеивал профессоров, которые "с лукавой улыбкой бормотали,.. что де мол "материализм уже давно опровергнут".

3.- Только оборона?

Нужно ли говорить о том, что не только в широкой массе народа, но так же и в среде образованного общества наблюдается безумство близорукого увлечения, по которому будничные вещи повседневных забот, связавшись с недостатками в чувстве ответственности за великие решения, наводят на человека затмение. Человек переста­ет ощущать надвигающуюся опасность. Пользуясь картинкой, нарисо­ванной Фридрихом Ницше, представим себе человека, шагающего по льду, когда на этот лед дует ветер оттепели и слой льда стано­вится все тоньше и тоньше. Это легкомыслие толпы, не замечающей, что лед вот-вот проломится, налагает на тех, кто мыслит и пони­мает, обязанность в наше время воспринять на себя ответственность за легкомысленных.

Спор, вызванный обстановкой нашего времени, быть может придет к своему концу раньше чем мы ждем этого конца. Это значит, что не довольно парировать наносимые нам. удары. В отношении диалектического материализма далеко не достаточно стать на территорию противника и вести борьбу по его способу. Нельзя допускать, что­бы дешевая, оскорбительная, фанатическая и удаленная от сути дела агрессивность, порождаемая из эмоций, из чувствований, из аффектов заменила бы мышление деловое, направленное на суть вопроса. Нам следует в полной беспристрастности к эмоциональной стороне вопроса устремить наши усилия к тому, чтобы освободить ядро опроса от ширмы сопровождающих его аффектов, осветить весь предмет беспристрастно и непредвзято и к душевным причинам фанатизма подойти с другой стороны.

Не что иноё, как именно сопровождающие аффекты в противоречии между неверием и верой несомненно показывают, что весь вопрос здесь коренится глубоко в существе бытия самого человека. Тут речь идет о самом коренном, самом личном каждого человека, о его самостоятельном решении, о самом крайнем и абсолютном вопрошании человека, как это ярко говорит немецкая фраза, – тут вопрос о последнем, – Die Frage nach dem Letzten.

Как Маркс с самого начала требовал обоснованности, основы, "Gruendlichkeit', так и расщепление вопроса о вере должно идти вглубь, до того основания, из которого оно происходит. У Карла Маркса отрицание веры в Бога тесно связано с его основным тезисом о революции. "Основа Германии, – говорит он, – не может быть революционной, не может революционировать, если не произошло революции в основе. Освобождение немца есть освобождение человека. Головою этого освобождения является философия". Именно так. Этот глубокий философский подход надо принять со всей серьезностью и тогда преодолеть укорененность противника. Это значит, что идти надо до глубины корней, из которых растет все дерево.

Как часто делались попытки вступить в поединок с марксизмом лишь на подступах к позиции, занимаемой им в действительности. 0 самом Марксе думают, что он политик-эконом, что он создатель экономического и социального учения и ведут дискуссию с ним на этом уровне, несмотря на то, что он сам о себе говорил много больше. Но вот сегодня даже сами теоретики экономики досматривают до глубины ходов марксизма и пытаются самый марксизм видеть как "контр-религию". Начинают видеть, что в мышлении Маркса атеизм по сути дела "является вершиной его совершенства и полноты.

В самом деле, для Маркса атеизм никоим образом не является "надстройкой или случайным одеянием, которое можно снять, убрав его из его мыслительной системы, не изменив ее в ея сути. Судя по собственному его высказыванию, атеизм для Маркса яв­ляется предметом более фундаментальным, нежели коммунизм, и дей­ствительно, атеизм есть не только составная, но - основная часть марксизма, без которой марксизм перестает быть.

Правда, эта "новая вера" с возмущением отвергает все попытки определять- марксизм только как "контр-религию". Марксизм охотнее выдает себя за философию и считает себя самой передовой филосо­фией нынешнего времени. Если бы в свое время какой либо "буржуа" спросил Маркса о духовных источниках его мышления, он несомнен­но определил бы себя учеником философа Гегеля. Это именно его, Гегелевский, диалектический метод Маркс поставил на ноги. Его именно он применил к явлениям общественной и экономической жиз­ни и именно таким образом создал идеологическое единство как средство фундаментальной революции. Так же именно и русский уче­ник Маркса, Ленин, и его кавказский ученик, Сталин, определили бы себя философами и инженерами человечества.

4.- Движущая сила марксизма

Для марксизма философия есть средство, которым пользуется во­ля, направленная на перестройку мира и человечества. Поразитель­ную силу, импульс, силу, движущую к победе марксизму-ленинизму в большевизма дало то, что в него влились неограниченные силы неко­торой мессианской мысли, чаявшей найти в нем исполнение своих страстей. На Западе, по истечении целого столетия движения отступ­ления от христианства, отступления, связанного с именами Маккиавелли. Гоббса, Вольтера, Наполеона, Ницше, марксизм мог привлечь к себе силы умов, потерявших веру и искавших замену, ибо сила, одушевляющая эту контр-веру, провозглашает: "Мы - сила будущего! С нами идет движение вперед, прогресс, остановить который невоз­можно, ибо он, будучи процессом свойственным природе, неизбежно сложит все преграды.

В основании неверия и марксизма лежит фантастическая псевдо-религия). основательно отработанная вера в прогресс, поддерживаемая. диалектическим материализмом. Однако, колесо истории достаточно часто возносило вверх то, что было внизу и низвергало то, что бы­ло вверху, и это ясно обнаруживает, насколько примитивно это прогрессивное верование. Вера же не основывается на доводах, - скорее отвергает их - почему доказательством ея безосновательности мо­жет быть только историческая явь. Неверие себя не оправдало. Давно уже из Советской России все усиливаясь идут вести о духовном воз­рождении. Мало осталось людей) которые всерьез склонны принимать давно выдохшиеся лозунги и убеждение) что старая религия вымрет сама) как только у нея отберут все подпорки.

Мы решительно подчеркиваем, что не собираемся обращаться к жи­вотрепещущим проблемам текущего дня. Скороспелое решение извечных вопросов старят еще быстрее, чем эти решения выносятся. Заключения пост фактум о спорных вопросах прошлого, когда аффект уже улегся и паруса опустились, потому что ветра не стало, по большей части дают возможность выяснить, что позиции за и против были взяты без надлежащей зрелости, необходимой для точного попадания в цель.. По­этому весь вопрос веры, как он видится в настоящем, надлежит изъять, как эпизод из современности и вписать его во всю панора­му всей истории человечества. Отдалив во времени постановку во проса мы избегнем помехи, создаваемой археологическими наслоени­ями рассуждений, свойственных спорам в вопросах любой современнос­ти. В этим смысле мы и применили Гётевское слово о конфликте между неверием в верой) как о подлинной теме истории, и теперь обратим­ся к тому, чтобы из всемирной истории духовной, интеллектуальной жизни разузнать, - действительно ли здесь скрыта тема, лежащая в основе всего и замечательная тем, что ей подчинены все остальные.

ГЛАВА 2

Б О Р Ь Б А М Е Ж Д У НЕВЕРИЕМ И ВЕРОЙ

Восстание Титанов

Нам сынам просвещенного века вулкан Этна представляет гранди­озное зрелище природы: на восточном побережье Сицилии вздымается глава этого вулкана достигая высоты трех тысяч и трехсот мет­ров над уровнем моря. Его вершина покрыта снегом. Вот мы смотрим на его главнейший кратеру окруженный двумястами побочных крате­ров и видим, как оттуда к небесам восходят облака дыма. Вдруг нас охватывает чувство ужаса когда в сознании мелькает мысль, что от Античных времен и до наших дней из этого кратера огонь и лава извергались восемьдесят раз. Автор древне-греческих трагедий Эсхил в свое время совершил путешествие на Запад Греции и наблюдал ве­личие вулкана. Он мистически воспринимал этот горный массив. Че­ловек античного мира верил, что здесь, под Этной лежит брат воз­мутителя Прометея, сторукий Тифон, и что он время от времени вы­ходит из себя в своем беспомощном гневе. Из строк "Прикованного Прометея", как известно из Эсхилова творения, Тифон, так же как и Прометей, восставал против всех богов,

Из пасти широкой

Сверкая ужасно очами,

Он пламя и дым изрыгал,..."

чтобы в ярости низвергнуть всю мощь Зевса, всю его власть уничто­жить. Но молния высшего бога сразила Титана и вот лежит тело ве­ликана, придавленное всей тяжестью горного массива близ берега, где море сужаясь, образует Мессинский пролив. "Но когда-то он подымется, свергнет давящую его тяжесть и тогда уничтожит бла­гословенный дол всей страны.

Нет такого мифа среди всех с их эпически широкими и пестрыми сюжетами, которые мы могли бы понять в их истинном существе, по­ка мы воспринимаем эти мифы только со стороны их безграничной творческой фантазии. Для того, чтобы понять существо мифа, нуж­но добраться до глубины нижележащих слоев древнейшего опыта, воспринятого человеком в его бытии с самим собою и в этом мире. Понять это мы сможем лишь тогда, когда мы сами спросим себя о нашем собственном опыте. Только тот, что испытал страдание тягот и скорбей, когда они становятся все более и более невыносимы, когда он узнает в своем сердце чувство дикого протеста и восстания, отвергающего все препоны, все, что стоит на пути, – только тот может ощутить, как подобные переживания могут быть вписаны в гигантскую панораму явлений природы. Понять эти проэкции внутренней жизни человека, вписанную в явления природы, можно лишь тогда, когда стынет ясно, что человек античного мира сам пережил и познал в себе стихийную силу дикого всеразрушающего восстания. Здесь не довольно вспышки быстро утихающего гнева. Здесь речь должна идти о том, что рана нанесена во внутреннюю сущность человека, речь о кипящем негодовании, клокочущем беспомощно в оковах, связующих его, и выкрикивающем свои проклятия в лицо богам. Только так можно прийти к пониманию собственной человеческой жизни и к осмысливанию того явления природы, которое дает Вулкан.

Какие невероятные страдания должен был испытать человек под тяжестью страшного напряжения, пока не накипел гнев, толкнувший его обратиться в выси, чтобы принести жалобу на неправду, на несправедливость, на скорбь человеческой жизни, и чтобы переживание этой жалобы вложить в мифическую картину, изображающую Титана в оковах, подавленного тяжестью вулкана Этна.

Фигура Прометея принадлежит к числу тех, где находится исток греческой мифологии. В своем начале для греков он принадлежал к числу. богов, хотя и не к числу тех, что составляли Олимпийский круг, живший в райской беззаботности. Деяния Прометея, как и других титанов, являются результатом крайнего напряжения воли, в то время как Зевсу весь мир по доброй своей воле подчинен, уступая его воле", – как воспевал " Клеант в своем гимне Зевсу".

Хотя они и происходят от Геи, – Праматери, и Уране, – ея первенца сына, - как говорит Гесиодова теогония, – титаны выступают не на стороне богов, а на стороне человека и представляют бытие, и существование последнего. Относительно Прометея сообщается о двух его деяниях, в которых он выступает вопреки Небу. Это: основание жертвенной трапезы и похищение огня. Этими деяниями он взял на себя жребий человека жребий "страждущего", существа, сто­ящего перед лицом весело живущих богов. При этом, - и это снова типично для человека, - он к цели приходит не прямым путем. Он заранее хитрит. Все недостатки человеческой жизни и бытия он хо­чет устранить хитростью и обманом. Тут на сцену является траге­дия человеческого бытия, ибо рисуется картина, по которой, для того, чтобы утвердить себя в своем человеческом достоинстве, че­ловек неизбежно вынужден прибегать к неправде.

Вот именно. В силу того, что Титаны совершают свои высокие де­яния путем невыразимого напряжения всех своих сил, они крайне чувствительны ко всякому сопротивлению и при этом отказываются признать справедливость этого сопротивления и наносимых им ударов. Возникает напряжение, в конце концов переходящее в дерзание. По­этому всем Титанам свойственно переходить границу допустимого и обращаться к дерзости, к святотатству и к кощунству. Они оказыва­ются, - как мы сегодня сказали бы, - сверхчеловеками, юберменшами, образцами идеала, являющегося тогда, когда человек сам себя превозносит и делает себя образцом для подражания и идеалом.

Надо поражаться тому, как человек Древней Греции был глубоко недопонят во время неогуманизма. Этот неогуманизм греку древности вменял свою собственную мечту о "безмятежной гармонии" /Гегель в "Лекциях об эстетике"/, о покое тихого величия, благородной прос­тоты, радостной красоты и осмысленной радости. Даже такой мало­подвижный мыслитель, как Гегель, в свое время поддался влиянию этой мечты, и это отразилось в его гимне греческому образу жизни. Он верил, что душе, не утерявшей ощущения красоты и величия чело­века, здесь, в культуре Древней Греции, светила "картина народ­ного гения, счастья, свободы и порождения прекрасной фантазии". /См. у В. Дилтея "История юности Гегеля", стр.71) изд.1905 г./. На самом же деле, человек Древней Греции не имел никакого сход­ства с таким изображением. Он, точно так же, как и мы, вздыхал под тяжестью неуверенности, раздвоенности и разочарований и огор­чений. Об этом ему напоминали, преподносимые ежегодно в торжест­ве искусства трагедии. Эти трагедии напоминали человеку Древней Греции/ о "прозе жизни", чтобы он в кощунственной легкомыслии не

збывал о трагических основаниях, на которых покоится жизнь.

О двух основных формах, душевной культуры

Как неверны было находить дикость у этнологически древних народов, так же односторонним оказывается взгляд, по которому эти "древние народы" представляются так, словно бы они жили и благоденствовали в мире дивной ненарушимой гармонии. Тем не менее, крайние противоположности заслуживают упоминания. Так например, самые примитивные дикари, пигмеи Конго, живут в детски-счастли­вом довольстве относительно окружающего их мира. Конечно, давле­ние, испытываемое ими от более сильных племен, повело пигмеев к культурному оскудению. Однако, это не значит, что о них можно го­ворить, как о людях, подвергшихся дегенерации. Вот что говорит один из исследователей быта племени пигмеев. / См.Мартин Гузинде, "Пигмеи Конго. Их история и современность", 1942 г./

"Им совершенно незнакомо чувство подавленности перед всесиль­ной мощью адверсивного воздействия природы. Они не знают ни робос­ти, ни страха перед явлениями окружающего мира, хотя бы нам, ев­ропейцам, их жизнь и показалась бы нищенски тяжелой, безрадост­ной и монотонной. Они не чувствуют недостатков, потому что в борьбе за существование они постоянно видят себя победителями. Из этого сознания происходит бодрая решимость и неистощимая вы­носливость, с которыми они каждое утро начинают труд своего дня и продолжают его до темноты. Отсюда их неистощимое упорство, с которым они повседневно выходят на охоту, которая дает им добы­чу так же часто, как она оставляет их с пустыми руками. Отсюда их несокрушимая выдержка даже и тогда, когда болезнь или смерть кого либо из родных на время причиняет им тяжелое душевное по­трясение. Страха перед будущим и заботы о нем они вообще не зна­ют, не говоря о том, что скорбные и мучительные размышления юнос­ти им вообще совершенно чужды.... Эту несокрушимую бодрость они несут в себе вплоть до глубокой старости".

Некоторые племена пигмеев живут в своего рода детстве. Они стоят еще у порога собственной культуры, если под этим понимаются достижение цивилизации. Во многом они еще не дошли до «каменного века», так как во многом пользуются деревянными орудиями. Даже и тогда, когда они перенимают инструменты от окружающих племён, и то у них не возникает честолюбия, чтобы подняться на более высокую ступень. Разумеется этим не все сказано. В их среде также встречаются сопротивление тяготам жизни, впрочем,

гораздо более ярко выраженное у других народов.

Самоощущение и самоопределение человека относительно неизбежных тягот жизни, желание и готовность им сопротивляться и их преодолевать является с наибольшей яркостью: там, где жива и действует титаническая воля перевернуть весь земной шар и использовать силы природы для разумных изобретений. Наука народоведения, этнография, – делает различие между народами природы и народам культуры. Разница понимаемая между ними заключается не: в том, что народы природы утеряли способности, которые были свойственны народам культуры. По сути дела, всем народам свойственны одинаковые духовные, интеллектуальные способности. Разумеется, народы природы отличаются от народов культуры тем, что первые, чтобы обеспечить себя питанием и прочими жизненно необходимыми предметами, пользуются примитивными орудиями и инструментами и очень слабо осведомлены о явлениях природы, в то время как народы культуры отличаются сильным импульсом к техническому овладению окружающими жизненными ресурсами и условиями и к использованию их в своих целях. Поскольку в основном у обоих имеется в виду одинаковая духовная, интеллектуальная одаренность, естественно возникает вопрос, – почему какая-то часть народов удовлетворяется простыми средствами для поддерживания своей жизни?

Почему они не развивают свою технику и почему проявляют медлительность, когда им предлагают образцы технических достижений? Действительно, мы здесь имеем дело с двумя разными взаимно противоречишими видами самоощущения и самоопределения, как они одушевляют или иначе говоря, вдохновляют человеческие общины и народы. Они лредставляют собою различные между собою силы, причем каждая имеет свою форму. Эти силы следует назвать "энтелехиями " культур, или же, вместе с Фробениусом говорить об их «педевме», которая оказывается душою культуры. Такая «душа» культуры при­обретает известную независимость в отношении к единичным сочле­нах общины. Как говорит Лео. Фробениус,/см. его "Педевма. Очерк учения о культуре и о душе изд.1953 г./ "У педевмы есть само­стоятельное бытие, своя собственная жизнь". Она, как объективный дух, господствует над некоторой общественной группой и отражяясь воздействует обратном силой на отдельные формы. «Душу» этих форм культуры мы можем раскрыть и последовательно понять - только посредством нашего внутреннего опыта. Когда же мы при­ходим к пониманию этих корней, тогда неожиданно выясняется суть подробностей, до тех пор казавшихся всего навсего как бы слу­чайными не относящимися к делу качествами.

Энтилехия : реализация того, что заложено в потенциале.

Давайте теперь возьмем ранее указанные противоположность двух основных самоопределений и расположений двух позиций и примем эту противоположность за красную нить, чтобы ею проник­нуть внутрь многообразного мира религиозных явлений. Тогда и здесь мы увидим, как между собою различаются две соответствующие группы, через которые мы приходим к заключению, достойному, само­го пристального внимания.

Этнолог Рихард Мор обращает внимание своих читателей на тот бросающийся в глаза факт, что "именно в среде народов с неразви­тым интересом к технике мы наблюдаем сильное развитие религии, ритуала и искусств", - откуда у нас появляется настоятельно пуль­сирующая мысль, что "у этих народов, повидимому, нет потребнос­ти, нет интереса к развитию технически совершенных вещей по той причине, что их душевное внимание занято другими вежами". /См. Рихард Мор. "Христианская этика в свете этнологии", 1954 г./

Религия - много больше, чем результат развития.

Со стороны религиозных исследований, в области, которую мож­но назвать "религиеведением" на протяжении целых десятилетий предпринимались чрезвычайно серьезные попытки уложить в единую схему всю запутанную многосложность мифов, религиозных форм и религий для того, чтобы выяснить соотношения между ними и понять некоторые объединяющее их единство. В качестве такой схемы биологическое мировоззрение того времени предложило зволюционную мысль которая, как то казалось, была принята повсюду. Не подлежит сомнению, что в области органической жизни зволюционная мысль имеет громадное значение. Мы не можем не поражаться, когда узнаем, насколько разнообразны предусмотренные етаморфозы живого существа, ведущие к образованию вида. Не из одного ли живого существа произошли все виды растений и животных? При этом нельзя не признать, что "развитие" обозначает одну особую категорию живой биологической жизни и говорит о живой актуализации или реализации до тех пор скрытых потенциалов. Таким путем идет натуральный зволюционный процесс. Он представляет, собою некое безличное явление, которое мы, подчас, наблюдаем на самих себе, – наблюдаем же мы его именно потому, что мы – живые существа, имеющие самостоятельное бытие. Наблюдая связь между абсолютным бытием и биологической жизнью человека, мы сознаем, что наша духовная жизнь, как становление и созревание, соучаствует в процессе развития, причем по соотношению с чисто биологическим явлением развития здесь качественно вступают в действие новые факторы. Собственно личная жизнь человека не исчерпывается зволютивным, биологическим процессом. Она совершается в волевых актах личного самосознания, самоопределения и решения. Как совершается переход из области измерений биологических, характеризуемых путями эволюции, предуказанными природой, в область новых измерений живого бытия человека, имеющего сознание, Здесь нет никаких предварительно указанных данных, определяющих возможность ранее избрание действий и направлений ясных в смысле рациональном и относящихся к области самой возвышенной, совершается переход в область духовного начала. В человеке в силу присущей ему духовности образуются начала, в которых открывается возможность значительно большего числа измерений, в пределах которых он сам властен делать свои, решения. Где бы мы ни встречались с человеком, в истории или в пра-истории, ни в каком случае он не оказывается существом однолинейного развития в рамках заданного вида. Он всегда человек, пробужденный относительно самого себя и установленный отдельно от мира, противопоставленный миру и на­ходящийся вне всех оснований мира и проявлений последнего. При ближайшем рассмотрении выясняется, что при всем этом в человеке изначально себя являет своеобразная внутренняя двойственность, "раздвоенность», которая само это "развитие" направляет, определяя его движение по разным направлениям.

Когда ведущие понятия и законы естественно-научного порядка, порядка биологического, применяются в соображении, что ими мож­но охватить и объяснить как все бытие человека в его человечнос­ти) так и все явления истории, тогда они неминуемо оказываются сомнительными, ложными в оказываемою ими направлении, и псевдо­научными. Это особенно относится к тем случаям, когда философия и публицистика начинают применять биологические категории ко внутренней жизни человека. Допускать, что религия «развивается», значило бы принять, как факт, что здесь, по виду своего биологического, витального характера, начали развиваться заранее данные, исконно вложенные силы и способности, «потенции» сверх природного, сверхъестественного характера, потусторонние же влияния могли вызвать только внешние варьирующие изменения формы. Но и варьирующие изменения предусмотрены таким образом, что они имеют свой единый смысл. Они себя являют непосредственно, как дополни­тельные и как сверхестественные без соучастия какой бы то ни бы­ло дальнейшей инстанции.

Говоря о том, что абсолютный «дух» развивается сам по себе, Гегель, в своих суждениях, несмотря на свои диалектические из­вороты, вводит некоторую суб-персональную категорию, никак не соответствующую "духу" вето самовластной, самостоятельной дея­тельности. "Развитие" есть процесс, заключающийся лишь в том, что некий, еще не наличный, но латентно имеющийся дух, через органическое становление приходит в себя. Освобожденный от долженство­вания, предзаданного природой дух оказывается в состоянии пред­ставить перед собою свои жизненные положения таким образом, чтобы мочь обозреть духовно все возможные направления и из них сделать выбор по своему усмотрению. Пусть даже полная духовная свобода человеческого интеллектуального роста не может никогда быть до­стигнута в полной мере, она свойственна человеку в своих зачат­ках и находится именно там, где человек оказывается человеком в полном смысле этого слова и где он и создаёт высочайшие проявления своего духа, именно - свою нравственность /мораль, этику/, искусство и свою религию.

4.- О двойственности или о раз-двоенности человеческой природы.

Когда в наше время человек начинает ощущать внутренее напряжение, ибо в нем действуют из его природы исходящие силы идущие в разных направлениях, тогда, из собственного невеселого опыта он познаёт, что в нем живут "две души". Отсюда следует разуметь, что эти характерная "шизодия" /или -"скизодия"/, эта раздвоенность, может быть только в зародыше, но была ему свойственна всегда.

Жизнь человека всегда есть нечто гораздо больше чем биоло­гический процесс. Именно. В жизни человека всегда есть, история, история, протекавшая по крайней мере в соответствии с его пози­цией, с его согласием и расположением относительны его самоопре­деления. Человек всегда остается человеком, который себя сознал и себя сознаёт. Хотя бы это было в начинательной степени, - чело­век всегда есть человек. Он всегда человек, - в мифах или в рели­гии пытающийся определить своей место в мире, вписать себя в ми­ровой порядок даже и тогда, если и когда он не в состоянии охва­тить мысленным взором ни перспективу своего решения, ни послед­ствии, которые бы отсюда ни проистекали.

Первым признаком существа человека, его сущности, в отличие ото всех вещей и биологическ и живых существ, является, то, что он, по своей природе и по ея молчаливому повелению должен определить себя, осознать себя в отношении к миру. Да­же в том случае, если и когда акт этого осознания совершается еще во младенчестве, в окружении семьи, в какой-то момент своей жизни человек с удивлением дает себе отчет в том, что он поставлен быть в этом мире. Глубоко внутри себя он слышит таинственный голос со-знания (Conciencia), со-вести, говорящей ему о каком-то мировом порядке, в котором он должен найти своей место. Он может либо следовать голосу этой со-вести", либо по собственной воле, в порядке отрицания и в порядке протеста против всего мира выступить против самого себя, против собственного бытия. Только человек может дойти до состояния отчаяния которое толкнет его на самоубийство.

Если человек оказывается под влиянием импульса, желания, не просто покинуть этот мир, но пересмотреть его так, чтобы он, этот мир, ему, человеку, служил, – переделать его так, чтобы подчинить его себе, тогда человек начинает искать окольные пути. Он начинает стремиться к тому, чтобы проникнуть во внутреннее тайн мира, желает отыскать ту запретную точку, найдя которую он сможет направить события мира по пути своих желаний. Из этого импульса рождается магия.

5 - О противоположности между религией и магией.

Если и когда кто либо со вниманием займется исследованием различных культур, то он не сможет не заметить, что направление душевных интересов имеет свои различия не только между отдельными личностями, но так же и между целыми народами. Внутренний интерес у отдельных народов разнообразен до крайности. Этнолог Рихард Мор говорит: "Душевные запросы являются решающим фактором в том, чего требует народ. Они говорят о духовном направлении и самоопределении, о позиции, о расположении человека по отношению к окружающей его действительности и обрисовывают лицо культуры".Рихард Мор. "Христианская этика в свете зтнологии". Нем.Изд.1954г.

Так другой этнолог, Лео Фробениус, в своей попытке отыскать душевные корни культуры пришел к противопоставлению мистического самоопределения, мистической и магическом позиции, – разделение, описание которого мы встречаем так же у исследователя религий, Фразера. Есть и другие высказывания. Рак например, – в своем исследовании мистики Эвелина Ундерхилл пишет, – "От самого начала мира у человека было две отличные между собою, отчетливо выраженные позиции, два отчетливо выраженных расположения по от­ношению к незримому. Отсюда явилось два способа, - как входить в общение с этим незримым" /См.Эвелина Ундерхилл, - "Исследова­ние о природе и развитии религиозного сознания у человека. Англ. 1928 г./.

В самом действии направления противоположных между собою пу­тей развития культуры У различных народов, невидимому, лежит глу­боко в человеке укорененная двойственность, расщепленность, раз­двоенность /скизо-идия/, стремление к движению в разных направ­лениях, как то заложено в каждом человеке. Этим определяется по­де возможных решений. При этом, решение не обязательно произно­сится ясно и отчетливо. Гораздо чаще, - приходится иметь дело со странными компромиссами, с затемнением линий в ясной картине, с путаницей в самих линиях, откуда и возникает пестрая и зачастую лишенная ясности картина разных культур. И тем не менее, оба глав­ных направления вырисовываются совершенно безошибочно. Рихард Мор утверждает, что всеобщая история культуры движется именно по тем двум рельсам, которые указал Фробениус. При этом он же замечает, что слово "рельса" применено здесь именно, как "абстракция", ибо даже тогда, когда бывает возможно отделить один "педеумен" от дру­гого, они смешиваются в многокрасочной действительности, взаимно перекрещивают один другого, соприкасаются и взаимно влияют один на другого.

Но исходная точка обоих путей одна и та же: опыт хрупкости собственного бытия, то есть опыт неуверенности в этом бытии, удив­ление при сознании фактического, но не необходимого наличия соб­ственной персоны, страх бытия, вызываемый угрозой неожиданных уда­ров, способных обрушиться со всех сторон, безсилие самолично вес­ти жизнь, сознание, что ты поставлен против жизни, мира и людей, тебя окружающих, твердое знание неизбежности смерти и исходящая из внутреннего бытия человека обязанность сознания - начиная от первых шагов в семье, входить в многообразный посадок общежития, наконец, - постоянное противоречие между должным и нежеланием ему повиноваться, - все эти грани опыта жизни оставят человека ли­цом к лицу против незримого.

Настоящее, действительное религиозное самосознание, самоопределение и вытекающая отсюда позиция и нравственное расположение состоит в личном восприятии понятия о тем, что ты, а не кто либо иной, по-став-лен в эту жизнь, именно поставлен, а не сам стал по своему желанию, во взирании к разумеемому тобою Тому, Кто тебя поставил, в признании бытия Высочайшего в Небе, в принятии обязанности, о которой человек знает, что от него требуется ея исполнение. Человек, живущий в духе религиозного сознания о себе и об окружающем мире, испытывает полную почтения робость перед Высочайшим /страх Божий!/ и поэтому считает неправильным проявлять свои религиозные чувства кое-как и необдуманно. Поэтому он следует строго установленному порядку, ритуалу и в речи, обращенной к Высочайшему, пользуется твердо установленными молитвами даже и тогда, когда из мгновенного настроения обращается к Богу лишь коротенькими молитвами. И тем не менее, опасаясь нарушить установленные формы торжественного обращения к Богу, он ищет призванного к этому и назначенного к этой должности посредника. В религиозных культах этим посредником является священник. Сравнивать священника с магом нельзя ни в каком случае.

Есть разные причины, ведущие к тому, что человек не возвышается к полноценной человеческой личной религиозной позиции душевного расположения, что он дает увести себя от нея и, иной раз, даже допускает, что его уводят на позиции противоположные. Среди этих причин на первом месте стоит малоподвижность и инертность человеческого духа. /Духовная лень!/. Это именно, а не что другое, удерживает человека, не давая ему подняться в высоты, религиозной мысли. Он все еще остается посреди природы своих размышлений о физическом естестве мира его окружающего. До полноценной человеческой позиции в религиозном смысле подняться не так легко. Нужно много внутреннего внимания. А так как это требует труда, то многие там и остаётся, где были. Вместо того, чтобы мысля пробиться ввысь, преодолев все преграды, ставимые физическим естеством, природой, человек недуховный остается во власти сил, действие которых протекает в обыденной жизни. Эти силы так сильно впечатляют его, что он их начинает воспринимать, как нечто безличное, подчас облекая их в образе животных, а то и духовных сил. Воспринимая удары судьбы, примитивный человек думает, что их ему наносит Высочайший в Небе. Ведь ему нужно так или иначе найти объяснения этим ударам, внутренне пережить, переработать их. И вот, в своей скорби он прежде всего обращает свой вопль к тому, от кого, как он думает, ем бык нанесен удар. Если он думает, что Высшее Существо в Небе, до сих пор чтимое и любимое, его покинуло, у него возникает охлаждение. Если же подобный случай повториться, то может случиться, что чувство, связующее его с Высочайшим Существом поблекнет и уйдет на задний план. Вместо этого человек начинает чувствовать, что он оставлен Небесным Отцем, заброшен и предан в немилость безличным, безучастным и безжалостным силам судьбы. Примитивный человек может быть увлечен к возмущению, к ожесточению, даже к тому, что станет проклинать того, кого сочтет виновным. Итак, как мы это видим, если от начала истории человечества отношение к Небесному Отцу было теплое, детски-любовное, то, очевидно, во времена дальнейшей истории дело неизменно шло к постепенному охлаждению. Так это могло быть в племени германцев.

В те времена, когда они только вступили в мировую историю, все они верили в судьбу, хотя их изначальная пра-вера, вера арийских племен, в качестве основы их религиозных представлений видела Диас-Питара, которого они воспринимали, как отца света.

Уже Фразер проводил отчетливую разделительную черту между магией и. религией, ибо он видел в них две основные позиции, развивавшиеся каждая из своей основы. /В свое время Фразер не мог говорить об эволюционной точке зрения/. Фразер говорит "о борьбе между двумя глубоко коренящимися принципами: волшебства /магии/ и религии, о борьбе, из которой происходила безжалостная враждебность, с которою, нередко, священнослужители преследова ли волшебников - магов. Горделивое самодовольство волшебников, их заносчивое поведение по отношению к высшим силам и их наглое сознание, якобы они располагают такою же силой и теми же правами, что и Бог, не могли, конечно, не вызвать среди священнослужителей Глубочайшего возмущения". /См.Джемс Фразер. – "Человек, Бог и бессмертие. Мысли о человеческом прогрессе". 1932 г./.

Когда мы здесь до Фразеру и др. разделяем между идеологической позицией магов и тою же позицией религиозного понимания жизни, то следует сказать, что некоторая форма магии, – так называемая "Белая магия", - не противоречит позиции религиозной.

У примитивных народов возникает две противоположных формы веры. Как говорит тот же исследователь, Фразер, по одной вере веруется в "религиозного Божьего человека", по другой – "магического Божьего человека". Правильнее было бы сказать, что по одну сторону стоит вера в Божьего человека", а по другую – "в человеческого Бога". В то время как по первой из этих двух вер принимается вера в воплощение некоего божественного существа, по второй – волшебный человек веры магов утверждается в тайном сочетании некоего существа с природой, дающей ему необыкновенную силу.

6- Различие между двумя позициями внутреннего душевного расположения.

Отделить религию от магии, сделав это со всею отчетливостью, можно только обращаясь к различию во внутренней позиции душевного расположения субъекта, ибо формы, выражающие как религию, так и магию, между собою смешиваются и, если на них смотреть отовне, кажется они отождествляются и кажутся одним и тем же по существу. Не раз приходится наблюдать, что формы выражения религиозного чувства со временем переходят в привычку, по привычке сохраняются, тем самим снижаются в понимании их духовного содержания. Они делаются штрихами рисунка, теряют свой религиозный смысл и применяются уже с магическими целями. В религиозной позиции ведущее место принадлежит страху Божию и совести. По этой позиции душевного расположения человек сознательно стремится опереться на Божественного Учредителя мирового порядка и желает гармонично вступить в этот священный порядок. Таким путем, человек этой позиции, этого расположения, действует положительно в интересах общества и нравственности. Не то в позиции магов. Здесь нет никакого личного взлета, никакого восхождения к божественному. Вместо этого магия ищет путей и средств к тому, чтобы самостоятельно преодолеть мировые силы. Когда человек стремиться отрешиться от Божественного порядка, тогда в нем обретают свободу мрачные, порочные страсти. Люди обращаются к магу, к волшебнику в интересах эгоистических, ради собственных целей. Функции священника лежат если так можно выразиться в совершенно ином плане, находятся на другом уровне.

При магии, при волшебстве речь идет о вызывании дождя, о здоровьи, о денежном успехе, о приобретении власти, благословении к деторождению и т.п. сходится ли цель магического заклинания в преодолении какого либо духа, в избежании какой либо опасности или в исцелении от какой либо болезни, в конце концов тут дело сводится к тому, чтобы власть своей воли возвести выше обычных границ с тою целью, чтобы для себя или же для какой-то группы получить исполнение какого-то желания, в чем бы оно ни выражалось. Так в магии на первом месте стоит порочная страсть к самовозвышению. Конечно, в религиозной позиции пожелания личного характера тоже играют свою роль, но исполняются они не просто ради их исполнения. В случае человека религиозного направления мысли речь идет о его спасении. Однако, этот предмет вписан и вчинен в общий великий чин и порядок, и тут он руководится волей в готовности к самоотречению..

В тех случаях, где противоречия между магическом линией и линией религиозной выражаются со всей яркостью, там дело доходит до непримиримой вражды между священником и волшебником. Причиной этой непримиримости является непримиримость позиции между ними. Конечно в повседневной жизни с ее компромиссами. Линии границ зачастую сплетаются, перемешиваются и ясности не дают. Когда люди пользуются одним и тем же языком, теми же вспомогательными средствами и той же практикой исследователь в своих наблюдениях легко может сбит с толку и может принять за мистику то, что на самом деле является магией. Так религия и магия оба противолежащих полюса в той же самой области. Между ними лежат те самые формы религии, культов и волшебства, которое историческое религиеведение безрезультатно пыталость учесть в некотором эволютивном порядке.

В религиозной позиции, в позиции религиозного расположения, превалирует любовь к Богу, даже если и когда, эта любовь выражается в виде богоискательства и еще не может сама объяснить и явить" себя. Прямою к ней противоположностью является себялюбие, образующее крайний мотив магии.

Резюмируя главнейшие учения магии, можно сказать, что в ней выявляются три основных пункта:

1.– Существует сверхмысленный "космический посредник" /медиум/, проникающий весь 'мир явлений и влияющий на них;

2. – Между мысленным миром и миром незримым существует точная аналогия и определенные взаимоотношения;

3. – Эта аналогия может быть понята. и использована человеком, с чем человек становится господином над судьбою.

Как говорит один современный маг, Элифаз Леви, – магия это есть практическое применение некоторой естественной, природной, но зкстранатуральной силы. Тот же самый маг признаёт главным недочетом духовной позиции магии то, что ей "присуща холодная, духовная гордость крайнего и до конца индивидуалистического расположения, к которому ведет практика оккультизма." В своей основе, в глубине своей души, каждый "оккультист" стремится найти и добраться до той тайной точки, где ему только нужно будет "нажать нужную кнопку", чтобы призвать сверхразумные силы и воспользоваться ими по своему усмотрению~ Как говорит исследовательница разных религий, Э.Ундерхилл, "Жадная жажда могущества, черпаемого из познания, отравляет и разрушает у мага его отношение к Богу".

7- Неразрешимое противоречие.

Рихард Мор с полным правом говорит о том, что эволютивиое превраще ние магии в религию или же магии в религию совершенно невозможно. Между обеими позициями самоопределения пролегло слишком большое внутреннее различие. Правда, случается, что религия дегенерирует и становится магией. Объяснение этому находим в расщепленности, в раздвоенности, в двойственности человеческой природы, в которой обе стороны, т.е. магическая и религиозная, находится в постоянном противоречии. Выясняется это не исследованием собранного фактического материала, но проницательным проникновением в существо педевмы, лежащей в основании, – созерцанием ведущей "души".

Религиозная позиция всегда основывается на некоторых внемирных или сверхмирных силах, которые тем или иным образом были привлечены или снизошли к человеку каким-то личным образом. К этим силам религиозная позиция обращается в почтительном сознании своего недостоинства, с доверием и любовью. Совсем иную картину представляет позиция магов. Она обращена не на метафизические, а на внутримировые силы, которыми люди, практикующие магию, хотят распоряжаться. Все усилия позиции матов направлены на то, чтобы как можно больше привлечь эти силы к себе и добиться получения как можно больше пользы.

Когда же религиозная позиция созерцает Бога, видя в Нем центр всего мироздания, тогда позиция магов в это центральное место старт человека, будь то некая человеческая личность, или же все человечество. Когда человек религиозной позиции смотрит на семью, он видит заданный порядок общественной жизни, в которую вступает человек. Когда же человек позиции магов смотрит на тот же предмет, он создаёт в своем представлении какой-то искусственный общественный порядок, разделяет племя на две группы, так чтобы особи одного пола жили отдельно от особей другого.

Прежде же всего в той и в другой позиции наблюдается вполне различная оценка ценностей. На одной стороне наблюдается высочайшая оценка надмирных ценностей, что отражается на людях, вызывая у них расположение к доброделанию и смягчая их, в то время как с другой – оценки ценностей земных при отсутствии высших или же при небрежении ими, ведет к безудержному росту потребностей, почему эти потребности перерастают в похоти и жадность и ведут к ожесточению характера.

Это различие можно наблюдать даже уже среди пигмеев, и особенно тогда, когда по соседству одно с другим живут два племени, из которых одно держится одной, а другое – другом позиции. Это различие прослеживается даже до самых незначительных подробностей. Говоря о том, сколь различны между собою в своем поведении разные племена пигмеев, этнолог Мор указывает на ряд характерных подробностей. Приводится пример сильного урагана и говорится, что одно племя, держащееся позиции магов, тотчас прибегает к магическим средствам. Трубят в сопелки и энергично заявляют о своей невиновности в какой бы то ни было провинности. Но вот другие, держащиеся позиции религиозной, сознают себя виновными и готовы к покаянию, что выражается особенными ритуалами. В тех племенах, где жизнь ясно подчинена религиозной позиции, религиозному культу, магию совершенно не приходится наблюдать, в то время как среди пигмеев, которые мало заботятся о религиозной жизни и в повседневной жизни к Богу не обращаются, – там магия процветает. Есть племена, жизнь которых до края наполнена магией, и при этом нравственная позиция в этом случае характеризуется сильными проявлениями эгоизма.

8.- О значении этого

противоречия.

Для религиеведения и для исследователей в области религиозной жизни в последние десятилетия характерно то, что они прежде всего занимаются "содержанием" веры тех или иных религий и мифов, сравнивали их между собою. Увлекались случаями внешнего подобия и предполагали в них случаи внутреннего сходства, и прежде и более всего пытались всю эту пеструю картину вписать в упорядоченную схему развития. Эти исследования были подчинены основной рационалистической установке, которая, – по смыслу слова Фишера, что де мол "нравственная сторона понятна сама по себе", – не считали нужным пытливо вникать в аффективные, эмоциональные корни самого содержания. Между тем исследование генезиса великих явлений мировоззрения показывает, что эти последние часто возникали из предрешений, своим чередом явившихся из области чувствований, иначе говоря – эмоции и аффектов.

Что говорится о мировоззрении великих мыслителей, то же можно сказать и о мировоззрении целых народов. И здесь тоже, при исследовании религий, исследователь зачастую увлекается собиранием материала и за этой заботой основная задача исследования затмевается и уходит на задний план. Страсть собирания трав истощается в процессе собирания и исследователь забывает думать, что начал коллекционировать ради того, чтобы отыскать первообраз всех растений, как это случилось с Гёте с его гербариями, начатыми для отыскания перво-растения.

Если кто при исследовании явлений религиозного порядка или же явлений религиозных, или относящихся к мировоззрению, обратится к области душевной жизни, то им надо помнить, что явления этой жизни нельзя упорядочивать на одной линии, словно бы все они имели одинаковую силу и ценность. Надо помнить, что в бытии человека, которое извечно равноценно в самом себе, скрыта раздвоенность, двойственность. Эта раздвоенность не может не выйти наружу именно в последних, то есть в заключительных мыслях и в мировоззрении.

Разделяя народы по их основным позициям и расположению в отношении мировоззрения, мы получаем простое, естественное разделение, "столь постоянное и длительное, что оно сохраняется при сменах всего в культуре народа". Какие бы изменения ни происходили в культуре народа, существо человека всегда остается неизменным.

Вполне понятно, что основная религиозная позиция сама по себе консервативна. Она имеет склонность довольствоваться тем, что есть, испытывает чувство удовлетворенности, почему в ней и нет импульса для дальнейшего развития культуры. Напротив этому всемирное положение в понятии позиции магов центрируется вокруг человека, почему его можно назвать "антропоцентрическим" и, в конце концов даже "эгоцентрическим". С этим Абсолютное, то, что ищется и отыскивается в "Едином и во всем", понимается как находящееся не превыше мира и не вне мира, а в самом мире. Именно эта абсолютная установка на естественный мир должна ощущать свою фактическую недостаточность во всем, что составляет значение человека, и поэтому должна вызывать неслыханно сильный импульс собственной воли к утверждению человека в жизни. Не без резона говорилось, что магия есть первый росток естественных наук. По своей собственной