Рабочий учебник

Фамилия, имя, отчество обучающегося___________________________________________________

Направление подготовки_______________________________________________________________

Номер контракта _____________________________________________________________________

ПРОБЛЕМЫ МОДЕРНИЗАЦИИ

ГЛАВА 2

модернизация как социокультурный процесс

МОСКВА 2006

Разработано В.Г. Федотовой, д-ром филос. наук, проф., академиком Российской Академии гуманитарных наук (РАГН), Российской Академии естественных наук (РАЕН), зав. сектором социальной философии Российской Академии наук (РАН)

КУРС: ПРОБЛЕМЫ МОДЕРНИЗАЦИИ

Глава 1. Модернизация и глобализация

Глава 2. Модернизация как социокультурный процесс

ГЛАВА 2

Рассматривается модернизация в аспекте социокультурных изменений. Анализируется культура как фактор модернизации российских регионов. Вводится понятие персональной модернизации и определяется методологический аппарат для ее анализа и классификации. Реализуется подход к рассмотрению модернизации и постмодернизации с точки зрения смены типов рациональности общества и индивида. С позиций цивилизационного подхода анализируются социально-культурные особенности модернизирующихся обществ. Рассматривается компаративистика как методологическая инновация социальной науки. Выявляются основные факторы ценностных трансформаций в условиях модернизации и глобализации

Для слушателей Современной Гуманитарной Академии

© СОВРЕМЕННАЯ ГУМАНИТАРНАЯ АКАДЕМИЯ, 2006

ОБ АВТОРЕ

Федотова Валентина Гавриловна – доктор философских наук, профессор, академик Российской Академии гуманитарных наук (РАГН), Российской академии естественных наук (РАЕН), зав. сектором социальной философии Института философии Российской Академии наук (РАН).

Образование:

1. Политехнический институт, Пенза, СССР, 1964.

2. Аспирантура кафедры философии естественных факультетов МГУ, Москва, 1965–1968 гг.
В 1968 г. защитила кандидатскую диссертацию.

3. Докторская диссертация “Социально-культурная обусловленность методологии социального познания”. Москва. Институт философии РАН. 1985.

Научная работа: автор семи монографий, более 150 статей. Некоторые публикации переведены на английский, немецкий, болгарский, вьетнамский языки.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Стр.

ДИДАКТИЧЕСКИЙ ПЛАН 5

ЛИТЕРАТУРА 6

ТЕМАТИЧЕСКИЙ ОБЗОР 7

1. Глобализация, модернизация и традиция 7

1.1. Глобализация и российская культура 7

1.2. Роль культурного фактора в модернизационном развитии российских регионов 12

1.2.1. Основа разнообразия модернизационных процессов в российских регионах 13

1.2.2. Развитие России и развитие регионов 16

1.2.3. Культура как фактор развития Тувы 21

2. ПЕРСОНАЛЬНАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ 28

2.1. Методологический аппарат для анализа персональной модернизации 28

2.2. Персональная модернизация в различных сферах общества 30

2.3. Персональная модернизация в сфере политики 34

2.4. Природные факторы персональной модернизации 38

3. Смена типов рациональности в ходе модернизации
и постмодернизации 42

3.1. Рациональность общества и рациональность индивида 43

3.2. Общественный договор и социальное согласие 46

4. Социально-культурные особенности модернизирующихся обществ 51

4.1. Цивилизационные противоречия мирового развития 51

4.2. Компаративистика как методологическая инновация социальных наук 57

4.3. Россия и Турция 60

5. ЦЕННОСТНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ НА ЗАПАДЕ И В РОССИИ 66

5.1. Ценностные изменения на Западе 66

5.1.1. Мир, трудный для жизни 67

5.1.2. Капитализм и потребительское общество на Западе 70

5.1.3. Изменение семьи и отношений между людьми. Солипсизм как одиночество
в условиях потерянного доверия 72

5.1.4. Пессимизм и оптимизм 76

5.2. Факторы изменения ценностей на Западе и в России 78

5.2.1. Ценнностные изменения в сегодняшней России 78

5.2.2. Капитализм, либерализм и массовая культура 79

ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ 89

ГЛОССАРИЙ 92

ДИДАКТИЧЕСКИЙ ПЛАН

Культура как фактор модернизации российских регионов в условиях глобализации. Неравномерность развития российских регионов и роль культурного фактора в этом процессе. Понятие персональной модернизации и методологический аппарат для ее анализа и классификации. Природные предпосылки персональной модернизации. Подход к рассмотрению модернизации и постмодернизации с точки зрения смены типов рациональности общества и индивида. Место общего и индивидуального интереса в структуре рациональности. Социально-культурные особенности модернизирующихся обществ. Инновационные тенденции в развитии методологии социальных наук на примере компаративистики. Изменения системы ценностей на Западе и в России в условиях модернизации и глобализации, основные факторы ценностных трансформаций. Понятие и явление массовой культуры.

ЛИТЕРАТУРА

Основная

1. Бауман З. Индивидуализированное общество: Пер. с англ. / Под ред. В.Л. Иноземцева. - М.: Логос, 2002.
2. Козлова Н.Н. Социально-историческая антропология. - М.: Ключ-С, 1999.
3. Туровский Р.Ф. Культурные ландшафты России. - М.: ИКиПН, 1998.
4. Федотова В.Г. Модернизация “другой” Европы. - М.: ИФ РАН, 1997
5. Федотова В.Г. Ценностные изменения на Западе и в России // Вопросы философии. № 11. 2005.

Дополнительная

1. Асимметричная Федерация: взгляд из центра, республик и областей. - 2-е изд. - М.: ИНФРА-М, 2000.
2. Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. - М.: Прогресс-Традиция, 2000.
3. Бьюкеннан П. Смерть Запада. - М: ACT, 2003.
4. Луман Н. Реальность массмедиа: Пер. с нем. А. Антоновского. - М.: Праксис, 2005.
5. Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология / Под ред. В.Л. Иноземцева. - М.: Academia, 1999.
6. Политическая наука. Новые направления / Под ред. Е.Б. Шестопал. - М.: Ключ-С, 1999.
7. Туровский Р.Ф. Основы и перспективы региональных политических исследований // Полис
   2001, № 1. С. 154.
8. Уэбстер Ф. Теории информационного общества. - М.: Аспект Пресс, 2004.
9. Федотова В.Г. Анархия и порядок. - М.: ИНФРА-М, 2000.
10. Фукуяма Ф. Великий разрыв. - М.: АСТ, 2003.
11. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне: Пер. с нем. — М.: Весь Мир, 2003.

ТЕМАТИЧЕСКИЙ ОБЗОР

^[1]

1. Глобализация, модернизация и традиция

Глобализация — это объективный процесс, выросший из предшествующей прогрессивной
фазы развития общества, из модернизации незападных стран, реализуемой вслед за становлением современности на Западе. Глобализация дает неоценимые возможности для объединения усилий всех народов в деле решения задач предотвращения не только экологического кризиса, но и голода, невежества и связанных с ними демографических и медицинских проблем в планетарном масштабе. Однако глобализация протекает неравномерно, чаще всего на условиях Запада, она усиливает неравенство, создает фундамент для организации криминальных и террористических интернациональных объединений и пр.

1.1. Глобализация и российская культура

Рассматривая негативные черты сегодняшней глобализации, следует сказать, что содержание глобалистических последствий буржуазно-экономического развития было представлено в общих чертах еще в “Капитале” К. Маркса и зафиксировано на реально-историческом уровне в известном труде В.И. Ленина “Империализм как высшая стадия капитализма”. Хотя глобализация сегодня имеет качественные отличия от процессов формирования мирового рынка в XIX и начале
XX века, в деятельности транснациональных объединений обнаруживаются сходные черты. Они обретают независимость от государств, гражданами которых являются их участники, и в значительной мере присваивают себе властные функции или, как минимум, опираясь на экономические рычаги, проводят свою собственную политику и в государственных, и в международных делах.

Таким образом, глобализация сегодня обретает новую форму. Суть этой новизны: глобализация выталкивает прогресс, модернизацию на периферию, на локальный уровень и становится новым “мегатрендом”. А в этом случае можно уже говорить о современной глобализации и особенно о глобализации XXI века как об особом, принципиально новом процессе исторического развития общества.

В частности, в современных условиях у процесса глобализации явно просматривается политический аспект, тесно связанный с экономическими данностями. Можно сегодня говорить и о культурном содержании глобализации. Однако с этой стороны дело обстоит не так просто.

Конечно, экономические факторы создают определенный фундамент для возникновения универсальных единиц в глобальной культуре (культура – система ценностей, жизненных представлений, норм, совокупность способов и приемов человеческой деятельности, объективированных в предметных носителях и передаваемых последующим поколениям) — образовании, моде, спорте, туризме и пр. Но при этом не происходит слияния культур, аналогичного экономическому объединению, ибо культура — это всегда диалог. И сегодня он должен быть расширен и усилен. Какие следствия вытекают отсюда для будущего культуротворчества и, собственно, каковы при этом перспективы российской культуры?

Глобализация меняет тип общения народов друг с другом. В XX веке человечество уже вполне осознало, что не только неразумно придерживаться европоцентристской позиции во взгляде на культурное развитие человечества, но и попытки представить это развитие чисто технократическим не состоятельны. Наблюдается все более отчетливо проявляющаяся аксиологическая тенденция: по мере реализации глобалистских сдвигов в современной экономике, политике, науке, праве, в организационно-социальной сфере все чаще более ценными оказываются для людей те моменты их культуры, которые в силу ее сущностного характера не сводимы к цивилизационным заданностям эпохи. Аксиология – теория ценностей.

Речь идет о том, что искусство, религия, философия и другие формы и способы духовной практики человечества все чаще и во все большей мере выступают самоценным элементом национальных культур именно в противовес унифицируемым, стандартизированным элементам цивилизационной деятельности в рамках той или иной национальной культуры.

Это означает наличие дисперсных, рассеивающих, центробежных закономерностей и процессов в культурах отдельных народов, так что глобальные силы действуют одновременно с локальными закономерностями. Направленность сегодняшних глобализационных процессов состоит вовсе не в унификации и стандартизации культуры, а в создании возможностей обогащения мировой культуры творческими достижениями отдельных народов. Современная научно-техническая революция уже создала и продолжает создавать технические предпосылки для такого взаимодействия, начиная с транспортных и других мобильных возможностей космического масштаба и кончая средствами массовой информации, включая Интернет.

Однако, как известно, никакое техническое открытие не получает своего массового внедрения до тех пор, пока не созреют потребности общества в его существовании и функционировании.
То, что мы только что назвали техническими предпосылками, оказывается в то же время результатом глубоких сдвигов в общественном сознании, которые, в свою очередь, произошли в XX веке и знаменуют собой, с одной стороны, осмысление кровавого, трагического опыта размежевания народов и культур, противостояния их в рамках двух мировых и одной холодной войны. А с другой стороны, указанные сдвиги имели своей причиной осознание уникальности и неповторимости не только индивидуальной человеческой личности, но и творческого своеобразия каждой отдельной этнической культуры, на каком бы уровне прогресса цивилизации (ступень в развитии общества; уровень социального и культурного развития, который связан с разделением труда) она ни находилась. Этнос – исторически сложившаяся на определенной территории устойчивая межпоколенная совокупность людей, обладающих не только общими чертами, но и относительно стабильными особенностями культуры и психики, а также самосознанием своего единства и отличия от других образований, фиксированном в самоназвании (этнониме).

Взаимное отторжение существующих в мире культур так же нежелательно в исторических условиях XXI века, как и “победа” одной из них над другими. Если бы разные культуры абсолютно и однозначно “сталкивались” друг с другом, то, конечно, и цивилизационное сближение было бы невозможно. И наоборот, насильственное цивилизационное “объединение” порождало бы как реакцию взаимную неприязнь между народами, невозможность их сотрудничества друг с другом. Это значит, что “замыкание” культур в собственных локальных границах способно привести к вырождению их уникального творческого начала. В то же время стремление сохранить самобытность национальной ментальности, которая и фиксируется прежде всего в явлениях духовной культуры, не исключает, а, наоборот, предполагает внимание к чужой культуре (и в ее цивилизационных, и в духовно-практических проявлениях). Так рождается взаимное влияние культур, результатом которого является взаимное их обогащение, не теряющее, тем не менее, оригинальности восприятия, творческих импульсов к самобытному развитию и тому подобных самоценных параметров культурной истории отдельных народов, а высвечивающее единое, общечеловеческое содержание в каждой из них.

Сказанное в полной мере относится к российской культуре и ее месту в мировой культуре, независимо от того, включена ли экономика России в глобальную экономику. Именно общечеловеческое начало в любой культуре делает возможным перевод ее содержания на “языки” других культур. Тем самым общечеловеческое начало в каждой культуре и служит, в конечном счете, фундаментом сближения содержания культур в условиях глобализации, гарантируя совпадение смыслов бесконечного исторического ряда культур, образующего интегральную сумму мировой культуры нашей планеты. Этот отдаленный идеал сегодня воплощается пока в универсальных формах культуры — образовании, спорте, моде, туризме и пр. В подлинно же глобальную превращается сегодня преимущественно массовая культура (разнородные явления культуры XX века, получившие распространение в связи с научно-технической революцией и постоянным обновлением средств массовой коммуникации).

Но нас в данном случае интересует не столько всемирная история, сколько сохранившиеся сегодня в нашей отечественной культуре противоречивые тенденции ее развития, опосредованные, правда, теми коренными сдвигами социально-экономического и политико-организационного характера, которые произошли в России в течение последних 10–15 лет. Самым, пожалуй, точным, хотя и образным описанием российского бытия наших дней служит гамлетовское “распалась связь времен”. И это существенно мешает рациональному дискурсу российской самооценки в глобальном и внутреннем мире. Мы ведь не просто занимаем определенное место в хронологическом потоке мировой культуры. Мы — в самом центре катаклизма, обнажившего один из редчайших временных разломов. Прошлое, настоящее и будущее вполне очевидно предстают перед нами как аксиологически симметричные, то есть равноценные не только в теоретическом анализе, но и в практическом отношении: “вчера” абсолютно живо в своем давлении на наши дела и мысли; “сегодня” фактически тождественно “завтра”, так как оно принципиально открыто будущему. “Три цвета времени”, так сказать, одномоментно пребывают у нас под рукой и вместе с тем они разорваны, но они осязаемы и сопричастны друг другу, перетекая один в другой и образуя нашу судьбу здесь и сейчас. Это обстоятельство делает возможным в сшибке прошлого, настоящего и будущего высветить ценности нашего современного существования в культуре, соотнеся постсоветскую Россию с мировым ходом истории.

При этом наше вхождение в “мировой дом”, то есть участие в мировых процессах вовсе не обязательно должно быть привязано к “повторению задов” западной культуры или к поискам неизведанных путей исторического движения. Оно может (и уже реализует эту возможность в течение, по крайней мере, двух последних веков) осуществляться за счет потенциалов исконно российской, своеобразной, человечной, а значит, и понятной всему миру ментальности (образ мыслей, совокупность умственных навыков и духовных установок, присущих отдельному человеку или общественной группе), за счет опоры на вековые традиции отечественного культуротворчества, вытекающие из его судьбы и задающие ее будущее. Именно такая ориентация в глобализационных процессах способна обогатить эти процессы, а Россию сделать полноправной и достойной их участницей.

Россия представляет собой специфический объект цивилизационных преобразований, которые сегодня, как правило, отождествляются с задачами социальной модернизации. В обращении же к глубинным истокам ее особенностей неизбежно встает вопрос о правомерности такого отождествления вообще и о специфике постановки этой проблемы на российской почве, особенно в современных условиях.

Чаще всего осуществление модернизации в России связывают с политикой “открытого окна в Европу”, начатой Петром Великим, с освободительной деятельностью Александра II, с трагически прерванными уже в начале прошлого века столыпинскими реформами и даже с индустриализацией сталинских времен. И все же ни прежде, ни теперь и ни в какой форме эта работа так и не решила задач социальной модернизации до конца. Всегда также имели место и негативные последствия совершенных в этом направлении перемен.

В современной России обречены на неудачу поиски решения модернизационных задач в границах парадигмы догоняющей модернизации, противопоставляющей варварство и цивилизацию. Ведь ни для кого не секрет, что в течение своего многовекового существования российское “варварство” дало миру величайшие достижения общечеловеческой культуры. Догоняющее развитие позволило осуществить индустриализацию, отделить церковь от государства (а значит, секуляризовались школьное воспитание и другие сферы общественной деятельности, бывшие прежде под давлением религиозных установок), произвести глубокие и необратимые урбанистические сдвиги, разрушившие традиционные связи людей и т.п. Урбанизация – исторический процесс повышения роли городов в развитии общества, который охватывает социально-профессиональную, демографическую структуру населения, его образ жизни, культуру, размещение производительных сил, расселение и т.д.

Объяснение происхождения западного капитализма и основ классической модернизации сегодня, как и прежде, находят у М. Вебера. Не посягая на авторитет этого выдающегося ученого, следует подчеркнуть, что расцвет его творчества приходится на конец XIX–начало XX века, когда в методологии социального познания еще сильны были устои модернизма с его прогрессистскими выводами. С тех пор реальная история общества явилась нам с ее более суровой и не всегда предсказуемой стороны, что повлияло на понимание сущности исторического прогресса и дало ряд неклассических представлений о модернизации.

Модернизация сегодня не может жестко связываться исключительно с одним только способом ее реализации. Эффективными могут оказаться даже подходы, в которых осуществлен возврат к истокам исторической альтернативы, породившей современное состояние социальных проблем, с тем чтобы переоценить заново исторический выбор прошлого и двинуться дальше вперед на основе нового выбора. Сегодня детрадиционализация, присущая классической модернизации, рекультуризация населения, рассмотрение западного развития как единственной модели не могут быть признаны единственной возможностью. Сегодня существует множество модернизмов. В рамках такой трактовки понятия модернизации перетолковывается и социально-философский смысл понятия традиции (способ бытия и воспроизводства элементов социального и культурного наследия, фиксирующий устойчивость и преемственность опыта поколений, времен и эпох) и ее место в процессе модернизации.

Форма традиционного установления, как и его содержание, признаются со времен Вебера незыблемыми, передающимися из поколения в поколение, а сама традиция трактуется как универсальный регулятор жизни и деятельности общества. В современных обществах (modern society) традиция, конечно, такой роли не играет. И в этом классическая модернизационная теория права. Но ведь традиция не исчезла из современной жизни вообще. Более того, во многих отраслях нашей деятельности (и прежде всего в духовной практике) она играет исключительно важную роль.

Во-первых, традиция по-прежнему выступает аккумулятором коллективного опыта культуры, важнейшим средством социализации индивида, особенно на ее начальных этапах. Во-вторых, как и в прошлом, она связывает между собой людей, объединяет их в качестве единомышленников или единоверцев. В-третьих, она гарантирует преемственность форм деятельности людей, их культуротворчества, обеспечивая, так сказать, язык культурного диалога. Одновременно — и это самое главное — традиция является способом развития культуры. Механизм традиционного действия дает возможность решать новые задачи культурной практики, включая в себя не только стабилизирующую, но и инновационную сторону, которая реализуется в ходе актуализации традиционной нормы за счет переосмысления ее ценностного содержания.

Обобщая сказанное, можно сделать вывод о том, что в современных условиях традиция остается одним из важнейших, хотя и не универсальных средств регуляции человеческой деятельности, по крайней мере, в сфере духовного производства. При этом изменяется тип традиционной ориентации. Он рационализируется, поскольку на место господствовавшего прежде некритического, “автоматического” воспроизведения прошлого образца выдвигается творческое переосмысление последнего с целью обоснования эффективности его применения в изменяющихся условиях деятельности для решения новых задач.

В свете такого толкования процесса модернизации и роли традиции в культуротворчестве современного общества необходимо задуматься, как осуществлять и как понимать модернизацию сегодняшнего российского общества. И главное, что в первую очередь следует в настоящее время понять, состоит в следующем: ни один из пластов отечественной культуры не может быть отброшен. Только творчество на основе осознанного исторического опыта может возвысить современную Россию, стабилизировать ситуацию и обеспечить национальное согласие. При этом внимание к традициям российской культуры в целом — одно из основных условий успеха.

Вместе с тем проблема социальной (а равно и духовной) модернизации России сегодня стоит особенно остро и актуально. Для ее решения необходимо предварительно понять, какие существовали прежде и остались невостребованными до сих пор возможности гуманизации общественной практики; осознать, какие на наших глазах возникают инновации, способные нейтрализовать кризисные явления — в том числе и нравственной, духовной деградации народа, а также определить, в каком смысле можно связывать противодействия этих новаций кризисным тенденциям с развитием собственно цивилизационных моментов, модернизационных процессов или обычного для общества культуротворчества. Ибо “история всегда идет несколькими разными дорогами, и неизвестно, какой незаметный проселок завтра окажется выходом из тупика”^[2].

Процессы духовного саморазвития нашего народа требуют модернизации, но это модернизация особого свойства. Глобализация означает при этом не унификацию или стандартизацию культуротворчества, подобно материальному производству или политической жизни, а совершенствование уникальности культуротворческой функции России в мировом процессе развития культуры. В качестве цели здесь выступает сохранение ее особого лица и особой роли в этой культуре и ориентация на актуализацию гуманистического содержания ее традиционных духовных ценностей. При всей глубине сегодняшнего духовного кризиса Россией наработаны такие пласты культуры, которые сегодня могут работать на ее будущее.

1.2. Роль культурного фактора в модернизационном развитии российских регионов

Процессы глобализации и модернизации, усиление взаимозависимости мирового сообщества, частью которого является Россия, с особой остротой ставят проблемы существования локальных единиц в рамках глобальной и российской социальных систем — регионов. Регион — это административная территория в составе одной страны, имеющая свою историю формирования, политическую автономность и свои институты власти, своеобразную хозяйственную, этническую и культурную жизнь. С объединением хозяйств, экономических и политических систем, с помощью средств массовой и межкультурной коммуникации мир XXI века как никогда стал связанным по всем направлениям. Но при этом очевидно, что проблема многообразия мира продолжает сохранять актуальность, теперь уже в новом качестве. Если раньше водораздел пролегал вокруг идеологических различий общественно-политических систем, то сейчас он проходит по другим основаниям. Главным из них является неодинаковость моделей модернизационного развития для разных обществ. Уже признана несостоятельность взгляда на общественную модель развития Запада как на единственно возможную, тем более что и она сама претерпевает изменения своего классического вида. Сейчас речь идет о национальных особенностях социального развития, в котором присутствуют и элементы общих модернизационных закономерностей, и элементы вестернизации, и элементы своей собственной трансформированной традиционности. Общественное развитие каждого из регионов мира фактически проходит по своим правилам.

Несмотря на это, в России 90-х годов применялась модель догоняющей модернизации, для которой Запад выступал в качестве образца. Таковая модель оказалась в целом плохо работающей на развитие страны и особо плохо применимой в связи с региональным многообразием внутри России. Исторически наше государство формировалось как государство регионов, но внимание к этой стороне внутренней жизни появилось только в последние десятилетия. Российская наука обратилась к проблемам регионалистики со второй половины 80-х годов, и это было связано с кардинальным изменением вектора социального движения. Новые ориентиры России способствовали появлению исследований о региональном делении государства в рамках цивилизационного подхода, альтернативного формационному. Общественно-экономическая формация - исторически определенный тип общества, в поступательном развитии которого выделяются первобытнообщинная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая и коммунистическая формации.

Региональная тематика получила особую актуальность и в связи с тем, что курс на догоняющую модель модернизации резко разделил российские регионы на общества, по-разному реагирующие на этот исторический поворот. В одних регионах изменения происходят быстро, в других медленно. Одни уже названы островками модернизации, так как их мало, и они находятся в окружении регионов, которых модернизация коснулась в меньшей степени. Сложившаяся ситуация неравномерного модернизационного развития является результатом сложного взаимодействия факторов как влияющих на регион извне, так и определяющих его изнутри. Несмотря на принадлежность территорий к единому российскому пространству, каждый регион является уникальным по своему облику, по характеру внутренних процессов, по ходу прохождения реформ в нем.

В отечественном научном знании мало учитываются культурные особенности, играющие немаловажную роль в процессе развития регионов и особенно так называемых депрессивных регионов, в которых кризисные процессы проявляются ярче всего. Социально-экономические критерии позволяют делить регионы на группы, выдвигая на передний план успешные и задвигая на последние позиции отстающие. И хотя разница здесь очевидна, проблема может быть сформулирована и по-другому. Как развивается каждый регион, в чем трудности развития и каковы определяющие факторы его модернизации? Таким образом, при решении проблем модернизационного развития необходимо обратиться к поиску важнейших факторов развития регионов.

1.2.1. Основа разнообразия модернизационных процессов в российских регионах

Само понятие “регион” — одно из самых трудных в современном обществознании. Во-первых, оно имеет разные границы применения, от широкого значения с охватом нескольких стран, объединяемых по ряду признаков, до узкого — которое опирается на социальное единство в рамках одной территории. Во-вторых, с точки зрения подходов можно говорить о международных, политологических, социально-философских, географических, исторических, юридических определениях. Каждое из специализированных определений выделяет те аспекты в этом понятии, которые отвечают задачам конкретной дисциплины. Для того чтобы отметить все важнейшие характеристики региона как явления, исследователи общих проблем регионализма используют так называемые синтетические определения. В качестве основных отличительных черт региона выделяются: социальная общность, или социальные связи; единство исторического происхождения, единая территория, или пространственная локализация, особая форма хозяйствования, этническая культура и общий менталитет, система политической жизни, или определенная социально-политическая форма.

Огромный разрыв между уровнем развития современных российских регионов позволяет говорить о дифференциации общественной жизни и о доминировании одних сфер общества над другими. Такая ситуация создает определенные проблемы в объяснении процесса. При рассмотрении регионального разнообразия и классификации регионов много внимания уделяется социально-экономической или политико-идеологической стороне жизни регионов. Кроме того, исследователи рассматривают территории, различая их по степени изученности протекающих в них внутренних процессов. В итоге оценка проблемы региональной неоднородности и классификации часто имеет субъективный характер, зависящий от степени внимания авторов к тем или иным процессам или к тем или иным регионам. Примерами этого могут быть имеющиеся классификации.

При одном подходе за основу классификации берутся отличия в создаваемых региональных идеологиях, что дает возможность выделить три идеальных типа регионов: “национальные республики” (например, Татарстан, Калмыкия, Чувашия), “старорусские”, в основном депрес-сивные регионы (Тверская, Пензенская области), “новорусские” модернизированные регионы (Нижегородская, Самарская области). По мнению сторонника этой точки зрения, первая группа регионов отличается своей апелляцией к культурно-историческим традициям и представлению об этнонациональном образовании как ячейке, носителе подобных традиций. Вторая группа сочетает в своих идеологических построениях ориентацию на единство России и признание особой значимости русской провинции. Политический стиль третьей группы имеет черты реформаторского авангардизма и опережающего исполнения стратегий, и, как утверждается исследователями, идеологические схемы здесь не довлеют над практикой.

Слабыми сторонами вышеозначенной классификации является смешение ряда черт и признаков. Во-первых, если говорить о соотношении идеологической схемы и практики, то необходимо такой срез применить ко всем регионам, а не только указать наличие того или иного момента в некоторых регионах. Во-вторых, если рассматривать национальную основу в политико-идеологических схемах, то разделение регионов, имеющих преимущественно русское население на “старорусские” и “новорусские” с одновременным противопоставлением их “национальным” территориям, представляется также смешанным. В-третьих, понятие “депрессивного” региона является следствием сравнительного рассмотрения всех территорий сквозь призму модернизационного развития. К числу депрессивных причисляются разные регионы вне зависимости от национального состава населения. Проблема состоит в том, что недостаточно изучены причины депрессивности и ее связь с политическими, культурными, этническими, национальными особенностями.

Политическая сфера жизни региона относится к сфере власти и управления, проявляясь в установках и деятельности руководящей элиты региона. Будучи тесно связанной с субъективным фактором, она имеет в своей основе глубинные мировоззренческие предпосылки жизни определенного социума и зависит во многом от культурных и этнических факторов. Однако она не должна полностью отождествляться с последними. Действия конкретных лиц из политической элиты и, в целом, деятельность политического руководства в своей основе базируются на определенной форме взаимоотношений, принятой в конкретном обществе. Каждый этнос имеет свою культурную модель существования и развития — мировоззренческую картину, которая обуславливает характер отношения человека к миру. При всей взаимосвязи этнических и культурных факторов они не могут отождествляться и взаимозаменяться, только взаимодополняться.

Если мы ставим задачей анализ модернизационного развития российских регионов, то необходимо определить наиболее важные факторы, объясняющие разницу между развитием регионов. На наш взгляд, исследователи недооценивают роль культурного фактора, по сути являющегося духовной основой всей общественной жизни. Модернизационная теория не может прилагаться к культурам разных регионов в неизменном виде, она обязательно должна учитывать культурную специфику. Если в целом модернизация рассматривается как следование образцу, то, очевидно, что при различиях в мировоззренческих установках и культурах одинаковых возможностей в следовании образцу не может быть, как не может быть и одинаковых потребностей вообще в ориентации на единую схему развития. Принято считать, что существует дифференциация между политической, экономической, религиозной, интеллектуальной сферами общества. Культура же не является отдельной сферой. Она относится ко всей социальной жизни, представляет собой смысловую основу всех социальных фактов, событий, всех сфер. Культура пронизывает ценностным содержанием всю общественную жизнь и не может быть выделена в отдельную область. Проявляется она в общественнозначимых образцах деятельности членов социума — субъектов культуры и базируется на мировоззренческой картине, особом восприятии окружающего мира.

Несмотря на опору идеологических элит регионов на национальную традиционность, выявление политико-идеологического критерия разнообразия регионов показывает лишь вершину айсберга внутренних проблем каждого региона. Вопросы регионализации России, своеобразия регионального развития, его тенденций и перспектив необходимо решать, учитывая основу самобытности — культуру, особое мировоззрение. Именно культура формирует особый характер общества, его резервы и перспективы развития. Культурный мир создает человека определенного образа, закладывает в него потенциал реализации, способность воспринимать изменения и самому быть участником изменений. Поэтому в центре внимания при исследовании модернизационных проблем регионов должны быть культура и человек в ней. Современное гуманитарное знание вновь переживает поворот к антропологизации проблем, когда во главу угла всех социальных вопросов поставлен человек. Культурно-антропологический фактор определяет специфику осуществления всех проектов реформ. Его изучение дает возможность не просто констатировать существующее положение дел с позиции “развитых” и “депрессивных” регионов, а объясняет причины сложившейся ситуации в каждом конкретном обществе и намечает наиболее реальные пути его будущего развития. Региональные различия и образы российских регионов тем самым можно рассматривать как различия между культурами, различия между мировоззренческими установками. Опора на понимание культуры как на ключевой фактор развития дает обоснованную возможность исследовать различия между регионами.

Важнейшей частью существования человека в культуре является самоидентификация (соотнесение себя с определенной общностью и образом жизни). С помощью этого культурного маркера этнологическая, социологическая науки зафиксировали кардинальные социальные изменения современной России, в том числе и усиление регионального аспекта в идентичности. В Советском Союзе люди ощущали себя частью большого целого — Союза. Крушение СССР многими было воспринято как личная трагедия, потому что было утрачено чувство принадлежности к макро-общности. Пошатнувшийся уровень национальной (государственной) самоидентификации был восполнен другим — региональным уровнем. Гражданственное восприятие стало менее важным, чем заметно актуализировавшийся этнический фактор. Это дало возможность более тщательно заняться этнонациональными вопросами в связи с различными проблемами, встающими перед традиционной жизнью этносов в изменяющихся условиях. В отношении России вопрос о региональной идентификации определяется и территориальной принадлежностью, сообщающей социально, психологически и культурно значимые черты. 83% населения России русские по национальности, при этом существует особый колорит “ярославцев”, “поморов”, “сибиряков” и др.

В изучении культурных оснований региональных проблем также рассматривается региональная политическая культура (набор представлений о взаимоотношениях человека и государства, о месте региона в общеполитической жизни данного государства). Изменения политического, социально-экономического векторов в мировом развитии потребовали всестороннего осмысления. Вслед за признанием многообразия культур была признана и множественность общественных моделей развития культур, локальных обликов модернизации, демократизации. С конца 80-х годов исследователи обратились к поиску причин трудностей осуществления реформ, регионального разнообразия в социальном развитии. Изучение культуры оказалось важным для анализа процессов демократизации. Одним из наиболее разработанных в обществоведении стало понятие политической культуры. В теории “гражданской культуры”
Г. Алмонд и С. Верба установили, что политическая культура оказывает самостоятельное влияние на социальное и политическое поведение. Культура устанавливает нормы поведения, которые члены общества воспринимают и которым следуют, даже если кто-либо лично не разделяет данных ценностей. По их мнению, в государстве могут доминировать три наиболее общих типа национальной политической культуры: патриархальная (приходская), подданническая, участническая. Этот подход к пониманию регионального разнообразия через призму культурной основы политической сферы считается наиболее влиятельным, апробированным не только в демократических странах. В отечественной науке высказываются мнения о представленности этих общих типов политической культуры в российских регионах. Например, проявление патриархального типа политической культуры можно наблюдать в Республике Тува, участнической — в Москве. В целом, в стране преобладает подданическая культура.

В отечественном регионоведении идеи специфики региональных идентичностей находят выражение в исследованиях “паттернов регионального развития” (исторически формирующиеся типы воспроизводства региональной идентичности). В каждом региональном случае обнаруживается собственный паттерн развития.

1.2.2. Развитие России и развитие регионов

Современная регионализация России прошла ряд этапов.

Вначале она была вызвана распадом единого советского пространства и утверждением новых принципов государственного устройства. В связи с этим произошло усиление роли политического фактора в региональном общественном состоянии, возникли конфликты во взаимоотношениях между центром и регионами. Процесс, который развернулся в начале 1990-х годов и получил название “парад суверенитетов”, оценивается как неизбежная часть политического становления новой России в условиях экономической нестабильности. В цивилизационном плане регионализация была обусловлена общим кризисом крупной общественной системы. Не чувствуя опоры, на развалинах старой структуры взаимосвязей, регионы обратились к внешнему рынку в попытке решить свои проблемы с помощью зарубежных партнеров. Эти поиски требовали нового политического статуса большей независимости. Несмотря на крайности такого самоутверждения и порой декларирование элитами радикальных идей национализма для обоснования своей деятельности, идеи приоритета регионального существования и самовыживания нашли свое отражение в сознании людей, тем самым произведя сдвиг в иерархии идентичности.

Особую сложность при анализе вопросов региональной идентичности как части культурно-антропологического фактора общественной жизни придает то, что регионализм современной России является сложно структурированным. Федерация здесь является соединением национально-государственных и территориальных образований. Из 89 субъектов лишь 21 являются республиками. Кроме них, а также краев, областей, городов федерального значения, существуют и автономные округа, входящие в состав областей и краев. Подобная неравномерность порождает недовольства в плане неравноправия политических статусов, дискомфорта в самоосознании этих образований, требований в обосновании культурно-исторической самоидентификации. Федерация представляется ассиметричным образованием, самооценка которой себя в целом и своих частей множественна и противоречива в силу существования в ней разных сторон субъективного восприятия. Для подобной асимметричности есть объективные основания: российские территории исторически находятся на разных стадиях формирования своей государственности, и региональные сообщества испытывают потребность разных степеней самоутверждения.

В стремлении самостоятельно выжить, не надеясь на помощь федерального центра, республики стали строить свою внешнюю и внутреннюю жизнь на договорных отношениях с центром. Эту же схему подхватили и края, области, тем самым довершив процесс утверждения федерализма (территориальное распределение власти в государстве, основанное на разделении суверенитета между центральными и периферийными институтами) над унитаризмом. Унитарное государство - форма государственного устройства, при которой территория государства, в отличие от федерации, не имеет в своем составе федеративных единиц (штатов, земель), а подразделяется на административно-территориальные единицы (районы, области и т. д.).

Экономические и политические факторы регионализации способствовали изменениям и в культурном плане. Рост регионального самосознания позволил обратиться к проблемам региональной специфики во всех сферах жизни, актуализировал понятие “различия”, в том числе и основываясь на культурно-исторических особенностях.

Требование ускорения в развитии, которое разделило регионы на “успевающие” и “отстающие”, не является присущим только догоняющей модернизации постсоветского периода. Со времени Петра I регионы, входившие в состав России, получали возможность отвечать на вызовы Запада в общем ходе российского развития. Трансформации разной степени интенсивности происходили в их социальных системах сначала в имперской России, затем во время существования советского государства. Ориентация локальных обществ на единый образец была длительной, стремление унифицировать развитие регионов осуществлялось давно. Однако нередко оно сопровождалось определенным искажением как прежней традиционности, так и задуманного образца. Искажение это приобретало в каждом случае свой облик. Регионами приобретались новые черты, но в целом оказалось, что культурная интеграция на новой основе так и не состоялась.

Современное депрессивное состояние многих российских регионов демонстрирует то, что радикальные трансформации не изменили регионы до такой степени, что они утратили свою специфику. В результате структурного кризиса они имеют отрицательные показатели экономического развития и низкий уровень жизни населения, однако обладают достаточным экономическим потенциалом. В отчете совместной российско-европейской программы ТАСИС “Экономические реформы в России: региональный аспект” по итогам первой половины 1990-х годов делается заключение, что регионы попали в замкнутый круг: слабое экономическое развитие провоцирует население и руководство региона на поддержку левотрадиционалистских политических сил, но именно это качество явно не способствует привлечению инвесторов. Структура экономики и политические предпочтения вместе с отсутствием инвестиций и отсутствием шагов по развитию новых направлений экономики приводят к все большему экономическому отставанию региона.

Повсюду в России модернизация регионов приобрела традиционную окраску и стала сопровождаться трудностями адаптационных процессов. Социальная адаптация (процесс и результат активного приспособления к изменяющимся условиям среды у индивида, группы индивидов) происходит всегда. Однако кардинальность изменений, необходимость чего диктуется новыми требованиями, заставляет искать заложенные в культурах возможности для вписывания людей в новую систему отношений. Это очень сложно сделать, так как вся структура сознания традиционных обществ, их культуры и власти гарантируют воспроизводство старого. Адаптация является компенсационным механизмом, позволяющим населению с переменным успехом бороться за свое выживание. Активное включение в освоение изменившейся среды происходит тогда, когда в общественном сознании созреют необходимые потребности и интересы, в чем, естественно, немаловажную роль должны играть социальные программы федеральных и региональных властей.

Важным инструментом и условием для изучения и учета культурной основы всех региональных вариантов модернизации является классификация или районирование российского пространства. Существовавший в отечественной науке и практике принцип деления длительное время базировался на политико-административном и экономическом критериях. Так, в 1921 году в основу районирования страны была положена идея единого хозяйственного плана. Нынешние исследования обращаются в первую очередь к культуре для выявления особых территориальных зон. Среди вариантов нового районирования России: историко-культурный (историко-этнографический) подход, базирующийся на концепции уникальных природно-культурных территорий, культурно-географический подход.

Сторонники историко-культурного подхода дают определение культурного региона как пространства, необходимого и достаточного для осуществления и воспроизводства человеческой жизнедеятельности. Его размеры определяются потребностями индивидов и социальных групп (прежде всего, национально-этнического характера) в самоопределении. При этом признается, что вопрос об ареальной, локальной дифференциации зон и групп единого русского этноса недостаточно проработан. Русская этнография, вслед за диалектологией, выявила три этнографические зоны в Европейской России — северную, среднюю и южную. Однако степень их изученности неравномерна: более или менее подробно изучена южная зона, значительно хуже — средняя и северная зоны. И, можно сказать, практически неизвестны территории в Поволжье, Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке.

Для представителей географического направления региональность также есть сплав человеческой культуры и географической среды, их взаимопроникновение. Культурная география изучает территориальные особенности национальной культуры. В этом ракурсе Россия предстает как мозаика местностей, что исключает возможность говорить терминами “центр” и “периферия”. Российский мир состоит из русского культурного мира и интеграции в него (с разной степенью) других культурных миров. Основными факторами интеграции можно назвать культурно-лингвистический, конфессиональный и политико-исторический. В этом плане различаются и уровни интеграции. Самый высокий из них представляют народы, которые переняли от русских православную культуру, язык (представители угро-финского мира, чуваши). Сравнительно высокий уровень интеграции оказался у некоторой части угро-финского мира, многих народов Севера — представителей палеоазиатского мира, также у хантов и манси (угро-сибирский мир), ненцев (самодийского мира), якутской части тюркского мира. Средне интегрированы в русский мир народы саяно-алтайской области тюркского мира, также татары, башкиры, буряты, калмыки (монгольский мир), тунгусо-амурский мир, часть палеоазиатского и самодийского миров. Сравнительно ниже уровень интеграции у исламской области российского Северного Кавказа. И самый низкий уровень интеграции демонстрируют народы, которых не коснулась христианизация, непродолжительное время находящиеся в составе России, свободно владеющие своим языком (но имеющие определенное русское влияние и опыт общения с Россией): тувинцы и цахуры (горный район Дагестана). Таким образом, фиксируется присутствие в России большого количества своеобразных культурных миров как полностью интегрированных в русскую культуру, так и частично.

Оба этих подхода дают возможность по-новому взглянуть на региональное своеобразие России — с точки зрения культурно-традиционного багажа социальных процессов. Действительно, разная внутрикультурная обстановка регионов, особенности их взаимосвязи друг с другом как в политико-историческом, так и в конфессиональном, лингвистическом планах обусловливают внутреннюю специфику всей их жизни. Однако для модернизационного развития, подразумевающего соответствующие условия принятия управленческих решений, будет удобнее рассматривать Россию в нынешнем административном делении регионов и каждый регион определять на наличие в нем полиэтничности, поликультурности, а соответственно и хозяйственно-культурных комплексов традиций. Идея интегрированности представителей разных культурных миров в русский мир представляется в этом плане плодотворной, так как предполагает историю взаимовлияния, диалога культур, а значит, и возможность изменяться. Требованием времени ныне для России является выбор приоритетов, модели своего развития. Ее региональные составляющие с потенциально заложенными в них возможностями к изменениям являются для этого необходимым условием.

Интеграция этносов в русский культурный мир началась, прежде всего, в экономическом плане. Одним из важнейших факторов изменения традиционного производства стал торговый капитал.
Он способствовал трансформации социальной структуры местного населения, усилению миграции и увеличению контактов между культурами. В дальнейшем часть региональных культур адаптировалась к новым условиям на уровне самосознания: принималась новая религиозная система, выстраивалась иерархия идентичностей, происходила ассимиляция. Для прохождения процессов трансформации жизни этносов в течение XVII–XIX веков индустриализация не была отправной точкой. Она стала одной из мобилизационных целей в советский период, по окончании которого выяснилось, что в ряде регионов с сельскохозяйственной основой жизни индустриализация была, по сути, искусственным насаждением. Традиционная культура (культура, ориентированная на аграрный стиль жизни), формировала человека общинного типа. Государственный патернализм советского времени привязывал общинника к производству и не ориентировался на предпринимателя-индивидуалиста. В итоге кризис переходного периода развития России способствовал возвращению архаичных начал традиционных культур. В регионах это выразилось в обострении социальных конфликтов, спаде и даже разрушении производства, в особенностях стиля руководства политических элит.

Трудно утверждать, что культурно-антропологическая основа многих трансформированных региональных сообществ России предполагает их отставание от ряда общероссийских и в целом мировых процессов, имея традиционные, а не модернизаторские принципы общественного устройства. Скорее, она, объясняя причины, должна расцениваться с точки зрения возможностей, способностей, которые необходимо учитывать как потенциал. Курс на стабильное развитие может опираться на культурные особенности и способен вывести каждый регион из кризиса своим путем. Конечно, наиболее удачные стартовые позиции имели регионы с развитой добывающей промышленностью (топливно-энергетического, лесного и металлургического комплексов), индустриально развитые и, как правило, высоко урбанизированные центры. Однако в части регионов промышленное производство также развивалось, но пришло впоследствии в упадок. Объясняется такая реакция разницей между антропологическими типами региональных сообществ, соотношением инновационных и традиционных черт жизни основной части населения.

Советская система народно-хозяйственной жизни с взаимосвязанностью производственных циклов ушла в прошлое. Конечно, с экономической точки зрения современное критическое состояние бывших когда-то традиционно развитых регионов связано в первую очередь с общим экономическим кризисом в стране и с тем, что регионы не выдержали давления и конкуренции хлынувшего в Россию внешнего рынка. Однако если рассматривать антропологическую составляющую процессов, то очевидно, что резкое изменение условий организации общего производства и личного труда выявило коренную проблему человеческой составляющей производства, а именно воспроизводство традиционности в сознании и моделях поведения. Сейчас можно говорить о персональной и общественной модернизации, имея в виду масштабы столкновения традиционного мировосприятия с новым образом жизни. Старый мир со своими культурными смыслами, маркерами, символами, привычными моделями поведения и мышления перестал существовать, обращение к нему уже не помогает решить нынешних насущных проблем. Нет той централизованной, административной упорядоченности. Нарушены не только экономические связи и отношения, но нарушение произошло на уровне общественного и индивидуального сознания. Каждый регион по-своему проявил эти нарушения.

В настоящее время страна переживает новый этап регионального развития. Экономические факторы, способствовавшие дезинтеграции российского пространства, ныне, по мнению ряда исследователей, работают на обратный процесс. Конкуренция между регионами приводит к тому, что региональные политические элиты для поддержания своего региона ищут опору в центре. Однако при этом внутренняя, собственно региональная стратегия развития строится на двух совершенно различных моделях — либеральной и консервативной. Либерально ориентированные элиты отказались от прямого контроля за экономикой, последовательно сокращают субсидирование производителей, ориентируются на частный капитал и придерживаются политики открытости региона, его интегрированности в общероссийский и мировой рынок. Однако более распространены в регионах черты консервативного управления: сохранения в той или иной степени контроля за формально независимыми субъектами хозяйствования, социальное “выравнивание”, ориентация на внутренний рынок, его защита от внешних конкурентов, порой построенной на закрытости региона. Представители этих двух противоположно ориентированных региональных элит в своих обращениях к центру по-разному представляют взаимосвязь центра и их регионов. Кто понимает это как партнерские взаимоотношения, а кто — как постоянные напоминания о своем бедственном положении и необходимости поддержки, что свидетельствует об инерционной позиции ряда руководителей консервативного типа мышления. Особенности политической ориентации региональных элит, имеющие основания в культурно-антропологических типах общества, также продолжают определять тенденции дальнейших трудностей модернизационного развития регионов, разрывы между уровнями жизни в реформаторских и депрессивных территориях.

Учет культурных факторов реформирования дает возможность определять, на чем может осуществляться успешное развитие с тем, чтобы общества преодолели, прежде всего, остроту своих социальных проблем. Необходимо найти точки соприкосновения между традиционными ценностями и ценностями современного общества, которые позволили бы людям заниматься тем делом, которое привычно, приемлемо для их сознания, но в других условиях.

Подводя итог вышеизложенному, подчеркнем, что российские регионы являются не просто случайно сложившейся мозаикой, а российским сообществом с единой судьбой. От того, насколько решена проблема неравномерности регионального развития, зависит вся российская жизнь. Вопрос состоит в том, как преодолеть эту неравномерность, сгладить исторически сложившиеся различия для благополучия людей и безопасности страны.

1.2.3. Культура как фактор развития Тувы

Для того чтобы осознать, насколько трудным является региональный модернизационный процесс в рамках всего российского пространства, необходимо проанализировать на конкретном примере проблемы так называемых депрессивных регионов с точки зрения культурной основы социальных изменений.

Одним из депрессивных регионов России является Республика Тыва (Тува). Сейчас здесь можно наблюдать результат столкновения культуры Тувы советского времени и новых модернизационных установок. Когда в жизнь региональных сообществ проникают новые демократические установки, они встречаются с наследием прошлого. В случае с Тувой эта встреча может рассматриваться как столкновение, приведшее общество в состояние глубокого кризиса. Учитывая то, что в республике проживает около 70% населения титульного этноса — тувинцев, обратимся к тувинской этнической культуре досоветского, советского и постсоветского периодов времени.

За советский период эволюционный ход развития тувинского общества оказался под воздействием серьезного вмешательства. Чтобы пояснить этот тезис, необходимо рассмотреть в общих чертах историю Тувы XVIII–XX веков именно в этом ключе.

Формирование этногенеза здесь было завершено в первой половине XVIII века. В этнокультурном своеобразии жизни тувинцев можно наблюдать и древние влияния (тюркскую, уйгурскую, кыргызскую), и средневековые монгольские. Несмотря на то что вся политическая история Тувы полна драматических страниц экспансии со стороны крупных монгольских и китайских государственных образований, в целом можно сказать о сохранении основных этнокультурных компонентов. Образ жизни общества, размеренно развивавшегося веками, сохранился в своей самобытности до начала ХХ века. Радикальные изменения начались с широким взаимодействием местной культуры с российской в ХХ веке.

Существование территорий Центральной Азии, в том числе и Тувы, в составе государств Алтын-ханов, Джунгарии в XVII — первой половине XVIII веков, затем Китайской империи Маньчжурской династии Цин со второй половины XVIII века до начала XX века не повлияло на функционирование кочевого уклада. Основная масса населения — араты — занималась кочевым скотоводством в сочетании с земледелием, охотой на землях, которые принадлежали правителю, управлявшему территориями через своих наместников. Во время длительного периода подчинения Тувы империей династии Цина политика Китая строилась на принципах управления без расходования средств, с помощью местной знати и с сохранением местных обычаев. Влияние юго-восточных соседей носило характер отдельных заимствований элементов бытовой культуры благодаря налаженной торговой связи между провинциями империи. Это не отражалось существенным образом на традиционном укладе тувинцев, однако держало территорию и живший на ней народ практически на положении сырьевого ресурса, источника обогащения. А учитывая и древнюю историческую традицию вражды китайской оседлой и степных кочевых цивилизаций, можно сказать, что этнокультурное отчуждение здесь базировалось на культурных установках, не способствуя широким контактам.

Рассматривая культуру тувинского этноса, необходимо отметить, прежде всего, традиционность и синкретизм жизни этого общества. В тувинской картине мира добуддийского периода существовало сложное переплетение мировосприятия охотников горной тайги и скотоводов-кочевников, религиозных архаичных представлений. Все эти миры с соответствующими установками сложились в одну культурную традицию, имеющую много общего с традиционным мировоззрением тюркоязычных и монголоязычных народов Южной Сибири, но при этом обладающую и своими особенностями, которые пронизывали всю общественную жизнь, воплощались в определенных поведенческих формах и способствовали стабильному существованию социума. Синкретизм духовных традиций традиционного мировосприятия не создавал концепций с четко очерченными категориальными структурами. Древние системы рассматривали мир в слиянии природного и социального. Здесь бытие человека было тесно вплетено в бытие природы. И реальный, и мифический космос познавался через человеческие свойства: природные объекты были одухотворены, имели хозяев, так или иначе влияли на жизнь людей. В тувинском языке части природного ландшафта носят названия частей тела человека: ступни, спина, голова. Также и сам человек исходил из природы, его существование было признано в прямой зависимости от единой мировой жизненной силы. Родовая принадлежность, являющаяся основой этнической идентификации, в мифопоэтическом сознании связывалась с природными существами, с тотемными животными. Образ хозяйствования тувинцев, веками связывавший их с окружающей средой, делал их природно-рациональными. Знания об окружающем их мире были точны до мелочей. Природные циклы, земля, растительность, повадки животных и скота — все имело свои названия, описывалось в свойствах, находило применение в жизни. С другой стороны, мифическая освященность окружающего мира предостерегала от расточительности, небрежности. Основной социальной структурой в обществе были семья, род. Будучи опорой социальных взаимоотношений, они базировались на непререкаемых ценностях: авторитете старших и большом количестве детей. Материальный достаток понимался как ценность скота, угодий.

Духовная традиция тувинской культуры существенно обогатилась с помощью пришедшего через Монголию тибетского варианта буддизма. С XVIII века он широко распространяется в Туве и к концу этого же века стал официальной государственной религией. Исследователи отмечают ряд позитивных моментов в принятии этой территорией мировой религии. Этическая направленность буддизма дала толчок для дальнейшего развития морально-этической системы тувинской культуры. Положения учения не противоречили убеждениям разных социальных слоев общества. Знать и чиновничество видело в нем инструмент влияния на население, рассматривало его как часть государственной политики, которая находила поддержку у властителей Китая. С насаждением буддизма “сверху” среди народа он приобретал простые формы выражения. Часто над внутренним содержанием превалировала внешняя обрядовость. Но при этом араты и беднейшее население все же имели возможность получать образование в монастырских школах, приобщаться к грамотности. Кроме того, установки на равенство, терпимость и сострадание в условиях резкого социального расслоения помогали общению слоев в этих условиях, способствовали укреплению чувства единства в обществе. В целом буддизм стал заимствованием, не изменившим устои, но существенно обогатившим культуру. Он раскрыл инновационные возможности традиционного общества и настроил его изнутри на дальнейшее развитие. Буддийское мировоззрение способствовало переходу первобытного родоплеменного сознания на новую ступень миропонимания: от Космоса к Социуму, к утверждению социальных категорий и потребности в развитии социума. Буддийское просвещение привело к появлению в конце XIX века прогрессивно настроенной знати, деятельность которой была направлена на укрепление централизованной власти в Туве. В обществе к тому времени назрела необходимость преодоления племенной разрозненности и укрепления единой общегосударственной морали. Буддизм сыграл в этом немаловажную роль, хотя не стал государственной идеологией в Туве, как, например, это произошло в Тибете. Он может рассматриваться как государственная религия, как система, приспособившаяся к существующей политической системе, получившая здесь местный облик.

Первые контакты населения Тувы с русскими датируются семнадцатым веком, что было связано с установлением торговых связей России с территориями Сибири и Дальнего Востока. Однако более активные взаимодействия начались в Урянхайском крае с конца XIX века. Согласно Пекинскому дополнительному договору 1860 года, между правительствами Российской империи и Китая, здесь была разрешена свободная беспошлинная торговля как китайским купцам, так и русским. Хотя Тува официально считалась подчиненной территорией Маньчжурии, фактически она являлась частью открытой граничной зоны между двумя империями. В Урянхайском крае появилась русская золотопромышленность, к концу XIX века началась первая волна крестьянской колонизации, сначала незаконной, стихийной, а с 1907 года целенаправленной. Тем самым тувинская культура вплотную соприкоснулась с новым образом жизни, чего не было ранее. Прежнее вхождение в состав других государств осуществлялось “азиатским образом”, то есть не претендовало на рекультуризацию населения Тувы и ограничивалось ее экономической эксплуатацией. В межкультурном взаимодействии не происходило таких традиционных для моделей русского освоения Сибири процессов, как адаптация и ассимиляция. Другие народы, не имевшие прежде культурных влияний, получали от русских новые начала культуры, например в виде широкой христианизации. Несмотря на существование четких этнокультурных маркеров в восприятии “своих” и “чужих”, контакты между народами в Туве стали носить характер широких хозяйственных заимствований. Русские поселенцы стали посредниками в усвоении тувинцами европейской культуры, новых форм хозяйствования и быта. Местное население впервые узнало о постоянных жилищах — деревянных избах, о новых формах землепользования, о новых орудиях. Привлечение нового хозяйственного опыта не приводило к изменениям в культурной, этнической идентичности.

Выход Тувы из-под власти павшей маньчжуро-китайской империи в 1911–1912 гг. только укрепил расширяющиеся связи между Урянхайским краем (прежнее название Тувы) и Россией. Освобожденная, но ослабленная и социально разрозненная Тува должна была выбрать
ориентир — Россию или Монголию. Монголия являла собой родственную кочевую культуру. В социально-экономическом плане она была такой же ослабленной бывшей провинцией китайской империи, которой требовалось определить ход своего дальнейшего развития. Естественным выбором для Тувы в этой ситуации стала ориентация на Россию.

Российское влияние вносило в жизнь кочевого народа тувинцев больше стимулов для дальнейшего развития. Заимствования в плане хозяйственно-экономической жизни обогащали мировоззрение, инновационные механизмы традиционной культуры, которая получила возможность существовать без жесточайшего политического и экономического пресса со стороны Китая. В этнокультурном сознании понимание этого стало изменять и политическую ситуацию. Выражая желание получить защиту России, Тува просила сохранить “установленные с давних времен порядки управления и обычаи”, а также “право распространения желтой религии” (тувинское название буддизма) на своей территории. Протекторат (покровительство) России над Тувой был официально объявлен в 1914 году.

Конечно, взаимодействие Тувы и России имело не только положительные стороны. Русская торговля также носила характер несправедливого грабежа местного населения, часть земель для новоприбывших с севера приобреталась путем подкупа знати, беднейшие слои местного населения для элементарного выживания были вынуждены идти в наем на работу в крупные хозяйства разбогатевших русских поселенцев. И после установления над Тувой официальной юрисдикции России край продолжал существовать как источник сырья, теперь уже для русской промышленности.

В плане культурного взаимодействия произошло более существенное: тувинцы, соприкоснувшись с новым образом жизни, увидели пример активного и эффективного хозяйствования. Русские переселенцы, большая часть которых была обедневшими крестьянами, искавшими лучшей жизни в новых местах, — были одним из примеров классического “бегства” от государства. Они стали активной социальной группой, которая осваивала “дикое” поле с полной самоотдачей. Их пример удивлял, поражал, вдохновлял и пугал одновременно. Сама Тува не имела достаточных внутренних резервов для дальнейшего развития. Размеренный ход кочевой жизни, огромный социальный разрыв, нищета основной массы населения и освященные религией установки на подчинение, не могли обеспечить дальнейшее существование и сохранение этнической целостности при постоянных внешних давлениях. Поэтому социальной ориентацией, получившей основание в самой культурной потребности, стала ориентация на Россию. А учитывая то, что в тувинской культуре также характерным является гостеприимство и открытость, неудивительно, что в большинстве своем контакты с представителями северной державы носили характер установления личных дружеских отношений. Это значительно облегчало прохождение процесса культурных заимствований. Значительных конфликтов на этнической почве зафиксировано не было. Такое взаимное мирное сосуществование этносов продолжается и сейчас. Конфликты в современной Туве начала 1990-х годов между тувинцами и русскими хотя и носили этническую окраску, были определены, прежде всего, социально-экономическими и политическими причинами и не являются характерными для межнациональных отношений в этом регионе в целом.

Со второго десятилетия ХХ века Туву, вовлеченную в поле жизни российского государства, потрясают волны политических и социально-экономических кризисов. Здесь также была провозглашена советская власть, проходила гражданская война. Событием большой важности стало провозглашение при поддержке Советской России в 1921 году Танну-Тувинской Народной Республики. Самостоятельная государственность была подчеркнута всеми атрибутами: конституцией, формированием органов власти. При этом вовлеченность Тувы в общероссийские процессы продолжала существовать и укрепляться. Это выражалось во всемерной поддержке проводимых в Туве реформ и было закреплено в 1944 году официальным вступлением ТНР в состав СССР.

Общественно-политическая и научная мысли не избежали идеологических влияний времени и характеризуются наличием разных оценок истории Тувы ХХ века. В советский период идеологические установки побуждали историков говорить об исключительно позитивном значении революционного скачка республики из феодальной системы в социализм с помощью братского советского народа. Во второй половине 80-х — начале 90-х годов мнения стали различаться. В связи с всеобщим процессом поиска новых ориентиров и политического становления постсоветского времени высказывались даже крайние оценки об ошибочном курсе на советизацию, приведшую к утрате тувинской государственности (1921–1944 гг.) и исчезновению самобытного уклада кочевого народа. Дискуссия все еще продолжается. Однако категоричность оценок не даст нам правильно взглянуть на прошлое, настоящее и будущее развития Тувы. Традиционное, кочевое, самобытное общество вступило в ХХ век и не могло не ощутить на себе влияния мировых тенденций — требований в ускорении развития. Оптимальным для региона, расположенного в центре азиатского материка между крупными государствами, стало решение о вхождении в состав российского пространства. Этот выбор, который руководствовался идеями территориальной безопасности, сохранения этнической и культурной целостности, улучшение образа жизни, гарантировал поддержку малому народу со стороны большой империи. И естественным является общая “ответственность” территорий, имевших один путь развития, в том числе и вместе переживавших советский период. Вопрос состоит в том, что методы управления и экономическая политика, проводившаяся по всей советской стране, где сосуществовали разнородные регионы, в том числе и Тува, игнорировали культурные особенности регионов. Весь образ жизни фактически строился по принципу унификации. Это ввергло региональные культуры в кризисы разной степени, что и стало причиной разной готовности к новым кардинальным изменениям конца ХХ века.

До 1929 года Тува начинала построение своего дальнейшего развития на основе собственной идентичности. Локальная культура тогда, не удовлетворяясь старыми социальными, экономическими и политическими образцами, искала новые формы, так же как и российская. Общество было возбуждено и готово к принятию инноваций ради сохранения и укрепления своей жизни. Фольклористами зафиксировано большое количество новых песен, частушек, загадок о новой счастливой жизни, которые появились в этот период. Идея коммуны была созвучна с традиционным коллективным трудом аратских хозяйств. С ней связывались надежды на сытость, на увеличение количества скота как показателя зажиточности. Новые поселения символизировали торжество общего труда единомышленников. Техника, отправляемая из России, называлась “железным конем”, “огненной телегой”. Одной из главных ценностей кочевой культуры был конь – верный друг и помощник в работе и в целом в жизни, который давал возможность постоянно расширять пространственное восприятие человека. Конь помогал человеку быть мобильным, придавал культуре черты открытости и любознательности. Теперь таким же, но уже более мощным средством открытия мира воспринимались новые технические средства: автомобили, трактора, аэропланы.

Начиная с 1929 года разворачивание культурной логики развития Тувы было нарушено. В Туве стали проводиться жесткие методы реформирования всего хозяйства. Основными трудностями дальнейшего развития были признаны кочевой образ жизни, разбросанность и безграмотность основной массы населения, отсутствие подготовленных кадров. В мобилизации сил на скорейшее достижение счастливой жизни, проведенной под руководством партийных верхов, не было уделено должного внимания основам традиционности — моральным устоям тувинского общества. Механический перенос внешних образцов не учитывал духовный стержень культуры. Самым большим ударом стал массовый перевод кочевников на оседлый образ жизни, завершившийся в 1950-е годы. Перестала существовать та реальная база, на которой строилась система отношений оседлости, урбанизация, разработка письменности, всеобщее образование, появление своей национальной интеллигенции изменили картину жизни региона. Социально-экономическая, политическая жизнь, образование, искусство Тувы действительно получили большое развитие. Это дает основание говорить о большом прорыве в социальном развитии.

Однако этнические культурно-антропологические традиции при этом не были поддержаны.
В Туве начала советского периода формировался идеал нового труженика, образованного, работоспособного члена коллектива, осознающего себя частью своей родины Танну-Тувы и большого советского государства. Отказ от выработанных ценностей социальных взаимоотношений, освящавшихся в прошлом мифической традицией и буддизмом, стал причиной оторванности людей от морально-этической системы культуры. Опыт предков оказался бессильным перед решением новых задач. Представления о лучшей жизни перестали связываться только со скотом, землей. Советский энтузиазм покорителя природы был несовместим с прежними установками на естественную бережливость. В итоге тувинское общество пошло вразрез со своими культурно-антропологическими традициями. В социальном плане по-прежнему большую роль играли группы, занимавшиеся земледелием и скотоводством, однако осуществлявшаяся политика образования в отрыве от народно-педагогических традиций, привела к тому, что в тувинской среде выросло поколение, лишь осознающее себя по принадлежности к тувинскому этносу, но фактически оторванное от носителей этой культуры. Это происходило потому, что ускоренная модернизация не только производила много полезных нововведений, но одновременно разрушала традиционное общество, не успевавшее заместить традиционную структуру ценностей новыми.

Этническим осталось искусство, получившее к тому же дополнительное развитие в отдельных направлениях благодаря влиянию мировых образцов, доступных в СССР. С разработкой в 1930 году советскими учеными тувинской письменности появилась своя национальная литература; был создан тувинский национальный театр, появились национальные школы живописи, музыки, хореографии. Письменность зафиксировала достижения устного народного творчества как выражения исторической памяти и мифопоэтического, творческого потенциала народа. Ее прежние фольклорные формы стали отмирающим явлением с постепенным старением и уходом из жизни поколения, которое перенимало их от своих предков. Советское образование, являющееся по сути традицией европейского просвещения, с одной стороны принесло, в жизнь тувинского народа прогрессивные знания, необходимые ему для существования в новых условиях. С другой стороны, оно разорвало цепь традиционной преемственности народных знаний, народной педагогики, игравших важную роль при формировании человека как объекта и субъекта системы морали многовековой культуры. Культурное содержание социальных сфер не поддерживалось в той мере, чтобы осуществлять развитие и одновременно сохранять культурную идентичность.