И.В. Вишев

НА ПУТИ

К ПРАКТИЧЕСКОМУ

БЕССМЕРТИЮ

Москва 2002

Человек может и должен стать практически бессмертным.

Вашему вниманию предлагается необычная книга. В ней обосновывается принципиально новый, нетрадиционный взгляд на реальную возможность осуществления заветной мечты людей о неограниченно долгой и достойной жизни. Она вселяет оптимизм, основанный на современных достижениях философии, естествознания и техники.

Рассмотрены предмет и содержание таких взаимосвязанных научных дисциплин, как философия жизни и виталогия, философия смерти и танатология, философия бессмертия и иммортология; изложены основные положения современной концепции практического бессмертия человека. Предназначена всем, кто интересуется мировоззренческой проблематикой и особенно решением проблемы реального личного бессмертия.

Игорь Владимирович Вишев - доктор философских наук, профессор кафедры философии Южно-Уральского государственного университета (Челябинск), действительный член Академии гуманитарных наук.

Что в мире есть ценней, чем

ЖИЗНЬ?

Что может быть ужасней

СМЕРТИ?

Что вожделеннее

БЕССМЕРТЬЯ?

Деяний смысл — не быть бы

тризне!

История!..

В чем

смысл ее глубокий?!

Не в том ли,

чтобы стал

бессмертным

человек?!

И то,

что кажется сейчас

таким далеким,

Не принесет с собой

пришедший

двадцать первый век?!

ОТ АВТОРА

Нередко читатели и слушатели, особенно студенты, спрашивают, когда и по каким мотивам я приобщился к изучению проблемы практического бессмертия человека, какие конкретные обстоятельства породили у меня ее нетрадиционную постановку и решение. Предупреждая такого рода вопросы, стоит, хотя бы коротко, предварительно ответить на них. Это может помочь более адекватно — не только рационально, но и эмоционально — воспринять настоящую работу. Очень важно также сразу отметить и понять, что главную для нас теперь — проблему человеческого бессмертия нельзя рассмотреть и осмыслить должным образом без предварительного ознакомления с такими проблемами, как жизнь человека и его смерть.

С тех давних пор, как человеческое сознание развилось до уровня выработки мировоззрения, начиная с мифологического, центральное место в нем заняла проблема жизни, смерти и бессмертия человека. Но особую актуальность и остроту она обрела в наше время, причем главный интерес вызывает именно вопрос о достижимости реального бессмертия человека. Такое внимание к ней вполне заслуженно и оправданно. Неудивительно, что именно эта тема стала лейтмотивом моих научных интересов и исследований. К тому же фундаментальность и системообразующий характер общемировоззренческой проблемы человеческого бессмертия позволяет затронуть многие другие, так или иначе сопряженные с ней, важные философские вопросы. Тем самым ее рассмотрение предоставляет возможность существенно расширить мировоззренческий, в том числе и прежде всего философский кругозор, приобщиться к этой исключительно интересной и актуальной области духовной культуры.

Идея практического бессмертия человека озарила мое сознание и всю мою жизнь в сравнительно раннем возрасте — в конце 1957 года, когда я был студентом 5-го курса философского факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. Мне тогда шел 25-й год. Я был на несколько

4

лет старше большинства своих однокашников. Дело в том, что за 10 лет до этого, в 1947-м году, в результате несчастного случая (сильнейший химический ожог металлическим натрием лица и глаз) я потерял зрение. Мне было тогда немногим более 14-и лет. Три года ушло на лечение, было сделано более двадцати пластических и глазных операций, однако зрение восстановить не удалось. Правда, один год я сумел «сэкономить», поскольку учебную программу 9-го и 10-го классов Областной заочной средней школы (г. Харьков) смог освоить в течение одного учебного года. Так что на философский факультет Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова поступил уже в 20-летнем возрасте. В конце второго курса я женился на Оле Николаевой, лаборантке физического факультета МГУ. Одним из счастливых следствий этого, как выяснилось со временем, и явилось как раз возникновение идеи практического бессмертия человека. И вот с тех пор, с 1957 года она неотступно владеет мною, и это уже, несомненно, до конца моих дней. У меня никогда, ни разу не притуплялся интерес к этой теме, я готов размышлять над ней и писать о ней все время. Случилось же это главным образом благодаря удачному стечению вот каких обстоятельств.

На 3-м и 4-м курсах я писал курсовые работы о категориях закона и закономерности. Одним из важнейших результатов более углубленного изучения этой темы стало ясное осознание того принципиально важного факта, что характер и результат действия любого закона и его взаимодействия с другими законами в решающей степени зависит от меняющихся условий, в которых оно осуществляется. Не меньшее значение, если не главное, имело и понимание того, что многие из этих условий непосредственно зависят от разумной деятельности самих людей. Например, то, что вода кипит при 100 градусах по шкале Цельсия, — это вечный закон природы. Но чтобы он действовал, для этого нужны и вода (ведь без ее наличия и закона нет, ибо отсутствует сфера его действия), и нормальное атмосферное давление, и соответствующая температура. Если же естественным образом или благодаря человеку изменится, скажем, давление, то станет иной и точка кипения, т.е. этот закон будет действовать иначе.

Или еще такой пример. Закон тяготения обрек человека, у которого отсутствуют какие бы то ни было природные приспособления для летания, передвигаться исключительно по земле.

5

Но когда был открыт закон подъемной силы крыла самолета, действие которого дало возможность противопоставить его действию закона тяготения, человек обрел способность летать в атмосфере. С открытием же закона реактивного движения, в еще большей степени способного противодействовать закону тяготения, человек смог выйти в заатмосферные высоты, в открытый космос, жить там и работать в искусственно созданных им для этого условиях. Так осуществилось одно из заветных человеческих мечтаний, которое поначалу и очень долго тоже представлялось сказочным, фантастическим, несбыточным.

Разумеется, для достижения этой дерзновенной цели потребовалось решение и множества иных сложнейших и труднейших задач, но магистральная и определяющая линия в данном отношении была именно таковой. Да и вообще, можно и нужно признать, что весь ход человеческой истории, по сути дела, — это процесс расширения сферы человеческой свободы. И в самом деле, уже очень многое из того, о чем люди раньше могли только мечтать, стало со временем реальностью их жизни. Осознание данного факта не может не вызывать энтузиазма и творческого подъема. Так что психологически я уже был как бы подготовлен в этом плане к положительному восприятию того, что для других по-прежнему могло представляться заведомо неосуществимым.

И соответствующие благоприятные обстоятельства не заставили себя долго ждать. Вот уже более сорока лет прошло с тех пор, как в праздничный день 7 ноября именно 1957 года родилась моя дочь. Жена еще находилась в роддоме, и в связи с этим значительным и радостным событием в нашей жизни, я написал ей такое незатейливое и непритязательное стихотворение, предназначавшееся тогда только для нас самих: Я и раньше, как и многие другие в молодые годы, да и позже, не раз обращался к такой форме проявления своих чувств и мыслей. Вот это стихотворение:

Спускались, шелестя, на землю листья плавно,

Знамен багрянцем вся Москва зажглась,

И в этот день осенний, в этот праздник славный

Дочурка наша родилась!

6

Подарок Родине и мне большой подарок!

Любимая моя, тебе спасибо шлю!

Тебя любил я, но любил любовью старой,

Сегодня более вчерашнего люблю!

За днем промчится день, за годом год промчится,

И станет женщиною маленькая дочь,

И сединою голова засеребрится, —

Не в силах люди старость превозмочь…

Да, старое должно уйти и дать дорогу нови, —

Таков закон быстро текущей жизни всей,

Но в жизни будущей частица нашей крови

Жить будет вечной жизнею своей…

Расти, дочурка, только помни строго,

Что жизнь прожить — не поле перейти,

Трудом и честью проложи себе дорогу!

Желаем счастия на жизненном пути!

Как здесь ясно видно, в этом тексте изложена вполне традиционная, явно фаталистическая точка зрения на старение и старость, а значит и на неизбежность смерти. Но, обдумывая его, размышляя над ним и тогда, и позже, я как раз и задался, как выяснилось впоследствии, решающим вопросом, именно в то время для меня оказавшимся вполне логичным и оправданным: в чем же заключается тот роковой закон, который обрекает людей на старение и смерть? Почему люди, достигшие таких выдающихся успехов в самых различных областях науки и техники (как раз за месяц до этого в нашей стране был запущен первый в мире искусственный спутник Земли, т.е. началось практическое освоение человечеством космического пространства), мирятся с фатальностью своей естественной смерти и не принимают никаких серьезных мер для противодействия этому? Разве нельзя и в данном случае попытаться так изменить условия действия законов, которые обусловливают старение и смерть, чтобы они стали действовать иначе и перестали бы приводить к столь роковому сейчас и трагически фатальному исходу, чтобы, напротив, их действие (и, вероятно, других законов) способствовало бы сохранению

7

молодости человека и неограниченному продлению его жизни? Что препятствует достижению этой дерзновенной цели? Что нужно сделать для ее реализации, т.е. чтобы люди смогли жить неограниченно долго, настолько долго, чтобы можно было сказать, — человек стал практически бессмертным.

Но в этом стечении обстоятельств, естественно, свою роль сыграло и мое эмоциональное восприятие проблемы в целом, те переживания, которые вызвала во мне мысль о таком неотвратимом сегодня роковом конце только что явившегося в мир родного и милого существа. Я остро прочувствовал всю невозможность примириться с этим. Вот так и зародилась во мне эта идея.

Но я понял с самого начала всю подлинную грандиозность этой проблемы и потому отдавал себе ясный отчет, что сразу приняться за нее никак нельзя. Для нее нужно было, так сказать, «созреть». К тому же тема дипломной работы — «Гносеологическое значение математики в квантовой механике» — была уже определена и утверждена. Дело в том, что я начинал учебу на философском факультете МГУ в группе логиков, но вскоре перешел в группу физматчиков, поскольку философские проблемы естествознания меня интересовали несравненно больше. Курс высшей математики и физики нам читали преподаватели мехмата и физфака МГУ. Теоретическую физику, например, у нас вел профессор Д.Д. Иваненко, один из творцов теории протонно-нейтронного ядра атома. И все же я отдавал себе ясный отчет в том, что для серьезной работы в этой области мне нужна более широкая и прочная база естественнонаучных знаний, и потому с готовностью присоединился к жене, которая стала учиться на вечернем отделении физического факультета МГУ. Но учеба моя длилась только год, потому что на старших курсах она совпала по времени с занятиями на философском факультете (мы стали учиться во вторую смену), а его деканат отказал мне в их свободном посещении.

Когда меня в 1958 году направили по госраспределению на работу в Челябинский политехнический институт (впоследствии — Челябинский государственный технический университет, а в настоящее время — Южно-Уральский государственный университет, где и работаю до сих пор), я намеревался закончить экстерном физико-математический факультет местного пединститута, в котором моя жена продолжила свою учебу. Однако, к сожалению,

8

как раз в то время эта форма обучения была упразднена. Пришлось переориентировать направление своих прежних намерений. Мне удалось это сделать довольно легко. Дело в том, что еще во время летних каникул после первого курса, будучи в Харькове, где жили мои родители с двумя младшими сыновьями, я по своему желанию и по поручению райкома комсомола подготовил атеистическую лекцию и несколько раз прочитал ее на предприятиях города. Приняли меня очень хорошо и, хотя продолжить этот опыт мне тогда не пришлось, он у меня оставил приятные воспоминания. И вот теперь в этот, так сказать, поворотный момент, поскольку я по-прежнему не был готов приняться за тему о бессмертии человека, да и общественное мнение тоже не воспринимало ее позитивного решения, мне пришлось вспомнить о своем давнем атеистическом опыте, потому что как раз тогда в стране усиливалась работа в данной области знания и воспитания. И я поступил в заочную аспирантуру по кафедре теории и истории атеизма родного мне философского факультета МГУ. Мне хотелось ближе ознакомиться с религиозными представлениями по самым различным вопросам, но в особенности и прежде всего о личном бессмертии. К тому же и религия, и атеизм имеют очень богатую историю, а интерес к ней у меня был и остается еще со школы. Итогом стала защита кандидатской диссертации на тему «Социально-нравственный смысл десяти библейских заповедей».

Так в конечном итоге мой научный исследовательский интерес, а затем и преподавательский, синтезировался в разработке концепции практического бессмертия человека. В ней органично соединились и история, и критический анализ религиозных представлений, и философские проблемы естествознания, и многое другое. Правда, как потом выяснилось, еще более целесообразным мог бы оказаться мой переход не в физматовскую, а в биологическую группу, которая тоже существовала на философском факультете. Но уж тут ничего не переделаешь. Экзамен по биологии, впрочем, я сдавал, но в общем и целом этот предмет мне пришлось изучать самостоятельно.

Зародившись, как уже отмечалось, еще в 1957 году, идея практического бессмертия человека постоянно владела моим сознанием. Я все время размышлял над ней, постепенно собирал материал. Но непосредственно ее разработкой я начал заниматься только

9

после того, как мне в 1968 году было присвоено звание доцента, поскольку для этого также нужны были научные публикации, а подготовить я их мог тогда только по прежней тематике. Решив такого рода «организационные», «базовые» вопросы, я все свои последующие усилия без остатка посвятил разработке великой идеи реального бессмертия человека. Работа с тех пор была проделана колоссальная. Первый стартовый успех был связан с моим участием в работе 9 Международного конгресса геронтологов, занимающихся проблемами старения и старости (Киев, 1972 г.), в трудах которого было опубликовано и резюме моего доклада «Философские вопросы геронтологии». В нем впервые мною было употреблено понятие «практического бессмертия человека». С тех пор по этой теме было опубликовано более полутораста моих научных и методических работ, в том числе более десятка книг. Несколько публикаций вышли в свет на иностранных языках.

Но все это было очень не просто, особенно поначалу, приходилось преодолевать серьезнейшие препоны, пробиваться сквозь традиционную фаталистическую точку зрения на данную проблему. Кое-кто из моих коллег, и не только они, настоятельно советовали мне оставить эту «сомнительную» и «дискуссионную» тему или, по крайней мере, отложить ее до «лучших» времен, заняться какой-нибудь другой, например, философскими проблемами геронтологии, критикой теологических версий трансцендентного личного бессмертия или чем-то в том же роде и без особых затруднений защитить докторскую диссертацию. Но, во-первых, эта защита никогда не была для меня самоцелью; во-вторых, я понимал, что все равно просто не смогу в любом случае не выйти на идею практического бессмертия человека или должен буду «наступить себе на горло»; в-третьих, работа ради докторской могла затянуться, драгоценнейшее время, так или иначе, могло быть упущено и главная тема остаться неразработанной подобающим образом. На это я пойти никак не мог.

И потому только лишь в октябре 1990 года в форме научного доклада по совокупности работ, опубликованных к тому времени, я наконец-то защитил докторскую диссертацию и все-таки на тему «Проблема смерти и бессмертия человека: становление, эволюция, перспективы решения». В феврале 1991 года ВАК утвердил результаты защиты и мне была присуждена ученая степень

10

доктора философских наук, а в июле того же года присвоено звание профессора. В мае 1999 года решением Общего собрания Академии Гуманитарных Наук мне было присвоено звание Действительного члена этой Академии (Академика АГН).

Надеюсь, становится естественным и понятным мое желание познакомить с основными результатами этой работы и молодежную студенческую аудиторию, и всех тех, кто интересуется фундаментальной мировоззренческой проблематикой.

11

ВВЕДЕНИЕ

Несравнимая ни с чем ценность человеческой жизни и существование в то же время такого множества угроз для нее, трагизм смерти и страх человека перед ней, заветная мечта людей о бессмертии, его возможности и невозможности  — эти вопросы и многие другие, связанные с ними, издревле были и сегодня остаются в центре любого мировоззрения. В особенности это относится к философскому мировоззрению, которое представляет собой теоретическое осмысление наиболее важных явлений мира и возникающих в связи с этим проблем с позиций разума и науки. Могут ли не интересовать и не волновать вопросы о том, какова сущность жизни, когда и как она явилась в мир, что такое смерть, какое место она занимает в природе и истории человеческого общества, в чем смысл бессмертия, есть ли в мире какой-нибудь его прецедент или нет, какие социальные условия являются для него благоприятными и наоборот, и т.п. Такого рода вопросов, действительно, более чем достаточно. Но, к сожалению, как говаривал еще Козьма Прутков, нельзя объять необъятное. Забвение этого принципа, временных, но непременно существующих в науке «белых пятен» может лишь увести в сторону, в тупики бесплодной схоластики и умозрительных спекуляций, от реалистичных раздумий в духе рациональности над главным, существенным. Между тем именно это и занимает человека в первую очередь.

И это неудивительно. Ведь от того, как ответить на них, зависит понимание и смысла человеческой истории, и смысла собственной жизни, самым тесным образом связанных друг с другом. В то же время от того, как человек определит для себя и тот, и другой смысл, во многом, если не в решающей степени зависит то, как проживет он свою жизнь, достойно ли, каким будет ее кпд, каким — итог? Может ли все это оставить кого-то равнодушным?! Разумеется, нет. Поэтому исследования в этой области продолжались и в наше время.

12

Однако, если проблемы жизни, и даже проблемы смерти еще как-то обсуждаются, хотя и явно недостаточно, то, как ни странно, в отношении проблемы бессмертия сложилась парадоксальная ситуация. Несмотря на то, что эта проблема обсуждалась и в мифологии, и в религии, и в философии (Сократом, Платоном, Эпикуром, Фейербахом и многими, многими другими), практически во всех учебниках по философии она отсутствует, ни в одном сколько-нибудь старом или новом философском справочнике понятие «бессмертие» не фигурирует в качестве предмета специального рассмотрения — и «жизнь» есть, и «смерть» есть, а вот «бессмертия», вопреки истории и здравому смыслу, практически нигде нет. Для перечисления таких исключений будет более чем достаточно пальцев одной руки, да и то в них этот вопрос в лучшем и крайнем случае трактуется в сугубо традиционном смысле. Ограничимся только двумя примерами подобных исключений.

Одно из них — многообещающее упоминание о бессмертии в «Кратком философском словаре» под редакцией А.П. Алексеева, изданном в 1997 году. В нем дается такое определение: «Бессмертие — гипотетическое качество живых существ, имеющее для человека значение высшей онтологической ценности» [1, с.29]. В основном внимание здесь уделено рассмотрению представлений о бессмертии в различных религиях и идеалистической философии, поскольку материализм, как правило, отрицал возможность личного бессмертия. Так, в этом словаре, в частности, отмечается: «Философия марксизма рассматривает индивида как носителя всеобщего, а бессмертие — только как бессмертие «родовое» [1, с.30]. Однако при этом не были упомянуты ни материалистическая по своей сути космическая философия К.Э. Циолковского, в которой было разработано оригинальное решение проблемы бессмертия, ни современная концепция практического бессмертия человека, разрабатываемая с позиций диалектико-материалистической философии, ни какие-либо иные точки зрения по данному вопросу. В заключение же говорится: «Кроме того, бессмертие — метафора для выражения опредмеченных творческих усилий человека» [1, с.30]. Не вдаваясь в неуместный здесь критический анализ этого первого опыта рассмотрения в философской справочной литературе понятия «бессмертие», все же можно с удовлетворением признать, что, как говорится, «лед тронулся».

13

Что же касается учебной философской литературы, то в ней лишь иногда в последние десятилетия рассматривался вопрос о диалектике жизни и смерти, тогда как проблема человеческого бессмертия просто не упоминается. Знаменательным исключением в этом отношении стал учебник «Введение в философию» под редакцией академика И.Т. Фролова (в 2-х частях), изданном еще в 1989 году, в котором, пусть и коротко, указанная проблема была затронута (в этом тоже — одно из его несомненных достоинств). Речь о ней идет в 3-м параграфе «Проблема жизни и смерти в духовном опыте человека» главы IХ «Человек». Так что название параграфа еще вполне традиционное.

Но зато в нем все-таки появился специальный подзаголовок — «Философия о смысле жизни, о смерти и бессмертии человека». В нем, в частности, совершенно верно утверждается, что «смысл жизни заключен в самой жизни, в ее вечном движении как становлении самого человека» [2, с.252].В то же время «индивидуальное чередование жизней» здесь рассматривается «как условие существования человечества» [2, с.253], т.е. смерть индивида будто бы является необходимой предпосылкой жизни рода, а тем более его бессмертия. Главный же вывод гласит, что «все же трагизм личностного соприкосновения со смертью не снимается нравственно-философским сознанием не только родового, но и личностного бессмертия в культуре человечества, в его истории. Поэтому скорее не безоглядный оптимизм, а реализм — точнее, научный, реальный гуманизм — является адекватной нравственно-философской основой научного и гуманного подхода к вопросам смерти и бессмертия человека» [2, с.254]. Короче говоря и по существу, человека призывают быть не оптимистом («безудержность» тут, конечно же, ни при чем), а реалистом, а это в свою очередь означает, что в самом наилучшем случае решение проблемы откладывается на неопределенное далеко. Если же честно и откровенно, то эта цель вообще представляется и неоправданной, и даже вредной.

Уместно заметить в связи с этим (и для определенного разъяснения подобных выводов), что этому учебнику «повезло» в данном отношении лишь благодаря руководителю его авторского коллектива, который как раз особенно в 80-е годы, как никто другой, разрабатывал тему бессмертия человека. Правда, осуществлено это было, строго говоря и в конечном счете, все в том же

14

традиционном смысле, хотя и с меньшей, чем обычно, степенью категоричности. Достаточно упомянуть об особо проявленном им внимании к так называемой «культуре умирания» и многому другому в том же духе [3, с.495–552; и др.]. В общем, как бы там ни было, сути дела все это так и не изменило — предложенная точка зрения осталась в пределах научно-пессимистического подхода и взгляда на проблему личного бессмертия. Более того, к тому же опять-таки оказались проигнорированными альтернативные разработки, которые осуществляются сегодня как раз с нетрадиционных, научно-оптимистических позиций.

Между тем главное заключается именно в том, что альтернативные подходы к решению проблемы человеческого бессмертия действительно существуют. За последнюю треть XX столетия по итогам научного поиска в данной области исследований были опубликованы десятки статей и книг таких авторов, как В.Ф. Купревич, Л.В. Комаров, Л.Е. Балашов, Г.Д. Бердышев, И.В. Вишев, В.В. Минеев, М.В. Соловьев, Б.М. Ханжин и др. Все они так или иначе, в той или иной степени приняли и принимают участие в разработке концепции практического бессмертия человека и близких к ней идей [4–37].

Прежде всего с позиций именно этой концепции раскрывается проблема жизни, смерти и бессмертия человека в настоящей работе, которая призвана по возможности восполнить разного рода пробелы в ее рассмотрении (и замалчивания, и безальтернативность, и т.п.). Вопросы, вынесенные в эпиграф, обозначают и ее основную направленность, и ее пафос. Своевременность такой работы представляется несомненной.

Проблема бессмертия человека и сопряженные с ней проблемы в их различных сочетаниях и единстве являются безусловно мировоззренческими, особенно и прежде всего, именно философскими. Поэтому к ним одинаково приложимы такие часто упоминающиеся эпитеты, как «вечные», «сквозные» [38, с.48], «главные», «классические» [39, с.2 и др.] и т.п. По этому поводу А.Д. Свердлов подчеркивает, что «есть идеи особого рода, чей возраст равен возрасту человечества, они записаны в нашей генетической памяти наряду с самыми древними инстинктами». И заключает: «К таким идеям относятся стремление научиться летать и мечта о победе над смертью. В них тесно переплетаются два самых сильных человеческих желания — о покорении пространства

15

и времени» [40, с.З]. Это, пожалуй, действительно два главных направления исторического решения и внешней, и внутренней сферы человеческой свободы.

Об исключительной значимости данной проблемы с точки зрения религиозной философии, во многом еретичной по отношению прежде всего к православию, пишет известный русский мыслитель Н.А. Бердяев. «Проблема бессмертия, — справедливо считает он, — основная, самая главная проблема человеческой жизни, и лишь по поверхности и легкомыслию человек об этом забывает» [41, с.ЗЗ1]. Однако решение ее, понятно, предлагается именно с религиозных, а не научных позиций. Но об этом в своем месте. Перечень подобных оценок проблемы человеческого бессмертия можно было бы легко продолжить.

Говоря о такой проблеме, как человеческое бессмертие, следует отметить, что под понятием «философская проблема» здесь понимается выявленное на общетеоретическом уровне реальное противоречие в объективной действительности, в отражающем ее сознании и между ними, а также конструктивный способ его разрешения, имеющий мировоззренческое содержание и смысложизненную ценность. Она представляет собой диалектическое единство индивидуального, личностного, глобального, всемирно-исторического. Все это, безусловно, присуще проблеме жизни, смерти и бессмертия человека. Ее по праву следует считать одной из важнейших философем, к которой, как никакой другой проблеме, приложима характеристика одной из самых, если не самой человечной, проблемы философии, ее «человеческого лица». Можно сказать также, что под философской проблемой разумеется мировоззренческо-методологическое осмысление и разрешение реального противоречия, которое обладает смысложизненной значимостью и высшим уровнем теоретического анализа. Такое понимание предполагает осознание и решение вопросов, строго и последовательно базирующихся на достоверном и фундаментальном знании, которое постоянно проверяется и уточняется посредством практической деятельности людей. Для него характерны наиболее широкие и глубокие интегральные обобщения, являющиеся результатом рационального осознания сути дела, для которого одним из обязательных требований и качеств являются сомнение и критичность. Между тем такой подход нередко оказывается явно дефицитным.

16

Имеет полное право на существование и философская гипотеза как форма мыслящей, творческой философии. Не останавливаясь здесь специально на особенностях философской гипотезы, следует тем не менее заметить, что она является непременной и вполне логичной предпосылкой построения обоснованной философской теории. Задача эта поистине сложнейшая и труднейшая.

Никто не обладает абсолютной истиной, исчерпывающим и непреложным знанием, соответствующим действительности, кто бы и сколько бы настойчиво на нее не претендовал, и как бы ни желательно было обладать ею. Но не менее важно помнить и о том, что точно также никто, если он в здравом уме и доброй памяти, не заблуждается абсолютно. Каждый хотя бы в чем-то, да прав. Однако это вовсе не значит, что все точки зрения равнозначны и равноценны. Отнюдь. Совершенно очевидно, что одни из них ближе к истине, какие-то дальше, а иные и вообще могут быть ей противоположны. Иначе у каждого была бы своя «истина» и обсуждать в таком случае было бы вообще нечего. Но это далеко не так. С большим или меньшим основанием дискуссии шли, идут и всегда будут идти.

Несомненное отсутствие монополии на истину, тем более в последней инстанции, как и на заблуждения, довольно часто порождает как бы обратное утверждение и неоправданное притязание на истинность тех или иных вербальных построений. Так, Д.Л. Андреев в своей «Розе мира», получивший в последнее время некоторую популярность, в том числе и в молодежной среде, высказал по этому поводу такую мысль. «Совершенно ложных учений, — утверждает он, — нет и не может быть... Ложными, в строгом смысле могут быть только отдельные частные утверждения» [42, с.43]. Согласно этому суждению, понятно, истинным должно считаться и его собственное учение. Однако, скорее, дело обстоит как раз наоборот. Истинными не могут быть все учения, тем более исходящие из диаметрально противоположных посылок, какими бы они при этом логически стройными и последовательными ни были. Достаточно одной из посылок, не говоря уже о многих, оказаться ошибочной или неточной, и уже никакая логика не сможет выручить, напротив, она непременно приведет к неверным следствиям, т.е. к неправильным выводам, заключениям, обобщениям.

17

Действительно, могут ли быть одновременно истинными учения, если, например, одно из них исходит из признания «Творца» и «Промыслителя» мира, а другое отрицает обе эти посылки и вообще существование сверхъестественного. Однако при любом варианте в каждом из них могут быть высказаны правильные суждения. Скажем, учение того же Андреева о Розе мира, построенное исключительно на его собственных «видениях», в целом никак нельзя назвать достоверным знанием о мире, отнести к разряду истинных. Оно может рассчитывать лишь на некие субъективные пристрастия и симпатии.

Вместе с тем в нем, несомненно, есть истинные или, по крайней мере, интересные суждения. Так, Андреев, в частности, высказывает такое вполне справедливое недоумение: «С непостижимым для нас спокойствием даже праведники христианских метакультур мирились с представлением о вечных страданиях грешников». Его оценка учения о вечных мучениях однозначна и притом совершенно верна. «Абсурдность вечного воздаяния за временное зло не волновала их разум, а совесть — непонятно как — удовлетворялась идеей о предвечной незыблемости, т.е. безвыходности этих законов (возмездия. — И.В.)». И он заключает: «Но то состояние разума и совести миновало давно, и нам кажется кощунственной мысль, будто этот Закон в том виде, как он существует, создан по божественному произволению» [42, с.164]. Со многим, во всяком случае, с главным в этих высказываниях (хотя это, разумеется, и не было его открытием) трудно не согласиться, ибо в этом он, действительно, был прав, но далеко не во всем остальном. Иначе говоря, приведенное высказывание, которому нельзя отказать в истинности и справедливости, отнюдь еще не свидетельствует об истинности и справедливости всего учения Андреева.

Настоящая работа, как представляется ее автору, и является как раз наиболее реалистичной и перспективной альтернативой всевозможным религиозно-идеалистическим упованиям на трансцендентное, потустороннее, посмертное индивидуальное бытие. Она представляется вполне актуальной в условиях оживившихся сегодня попыток поставить под сомнение принципиальную несовместимость науки и религии, «смазать» грани между ними, примирить их, включая и предлагаемые ими решения проблемы личного бессмертия.

18

Примечательно в этом отношении интервью с академиком Н.П. Бехтеревой, научное творчество которой посвящено изучению мозга человека. Последующее сравнительно подробное рассмотрение этого интервью призвано кроме всего прочего, с необходимой ясностью и определенностью обозначить мировоззренческие основания предлагаемой вниманию читателей работы.

На вопрос Л. Голованова: чем вызван в последнее время ее поворот к так называемым «странным явлениям» человеческой психики? — она, в частности, ответила так: «Я понимала, что многое здесь — фальшивка, шарлатанство, многое только кажется странным, его можно объяснить уже сейчас, и, таким образом, многое «сверхъестественное» (странное) становится естественным. Но не все» [43, с.6]. И далее Бехтерева продолжала: «Почему обходила эти «странности»? Прежде всего не хотела подставлять область моих научных исследований под огонь критики воинствующих профанов, так называемых «хранителей подлинной науки». А заговорила о них, потому что поняла: мой человеческий научный долг — сказать все, что могу и что не решится или не сможет сделать иной исследователь». И она высказала такое упование: «Я надеюсь, придет время и «странные явления» будут более понятными, что, к стати, отсечет дорогу и шарлатанам всех мастей». И эту надежду нельзя с ней не разделить.

В этих высказываниях Бехтерева проявляет себя прежде всего как ученый. Однако откуда появилось на первый взгляд странное и многозначительное — «но не все»? Дело в том, что она, как ни странно и ни печально, не только ученый, но еще и верующий человек. И потому приходится снова — в какой уж раз! — потеснить знания, чтобы оставить место для веры. Примеров сочетания в одном человеке и ученого, и верующего в истории немало. Но свидетельствуют они не о совместимости науки и религии, а о непоследовательности либо в том, либо и в другом. И данный случай, естественно, не является исключением. Поэтому наряду с собственно научными мотивами интерес Бехтеревой к «странным явлениям», как оказалось, был вызван и мотивами совсем иного ро­да. На эти исследования, кроме всего прочего, как выясняется, ее подвигло благословение митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна, которому она рассказала о своих исследованиях и мучивших ее сомнениях, в чем ничего «неожиданного»

19

и странного, разумеется, не было, ибо он, конечно же, хорошо понял, кого и на что благословляет.

Такого рода сомнения в подобных случаях мучают неспроста. С одной стороны, долг и цель ученого — добыть научные, т.е. достоверные, проверенные и перепроверенные на практике, объективные по своему содержанию знания, критериям которого «странные явления», разумеется, не отвечали. С другой стороны, что-то должно же было подкрепить и веру в сверхъестественное, потустороннее и т.п. Это прежде всего- наличие в данной области явлений многих «белых пятен», поскольку еще не получены научные, достоверные знания, что и сохраняет возможность для игры воображения, умозрительных построений, неоправданных гипотез, а то и заурядных спекуляций.

О некоторых «странных явлениях», «измененных состояниях сознания» и тому подобных «таинственных» феноменах человеческой психики, как их понимает религия и наука, речь еще впереди — в свое время и в своем месте. Здесь же по этому поводу и в данном контексте нельзя не обратить внимания на то, как Н. Бехтеревой, известному ученому, явно изменяет критичность, например, относительно «жизни после смерти». По этому поводу она, в частности, замечает: «Меня постоянно одолевал вопрос, откуда получают информацию люди, находившиеся в состоянии клинической смерти и позже описывающие свои «чувства», «видения»? Ведь тело в таком состоянии не реагирует, оно «умерло» — это подтверждают приборы». Но отсюда возникают и другие вопросы, которых нельзя не поставить.

Первый — что же все-таки показывают приборы — то, что тело «умерло» или что-то иное? Почему это центральное здесь слово берется в кавычки? Не потому ли, что как раз ответственность ученого берет здесь верх, поскольку она прекрасно понимает, что клиническая смерть — это еще не настоящая смерть, откуда, действительно, не возвращаются. Второй — разве люди, побывавшие в клинической смерти, рассказывают о своих «чувствах» и «видениях», продолжая находиться в том же состоянии или, естественно, вернувшись из него? Но в таком случае, не получают ли они эту «информацию», как раз в процессе возвращения к жизни. Ту же некритичность Бехтеревой приходится констатировать и в отношении Ванги, которая будто бы вступала в контакты с давно умершими и т.п. Бехтерева замечает: «Возможно,

20

этот феномен будет также подтвержден» [43, с.7]. Как представляется, положительный результат здесь более чем сомнителен. Но в любом случае, не резоннее ли было бы подождать таких «подтверждений», прежде чем высказывать к подобным «феноменам» свое столь сочувственное отношение? Не более ли к лицу для последовательного ученого, как раз наоборот, критическое отношение к ним? А такой критики, между прочим, очень много.

Причины, которые могут привести человека, в том числе и ученого, к религии, могут быть самыми разными. Примером может служить и это интервью. На вопрос: «А Вы верите в исцеляющую способность религии?»— Бехтерева ответила так: «Мне довелось перенести много драматических событии, личных трагедий. Одно время мое психическое состояние казалось таким, что я вынуждена была обращаться к врачам, лечиться в больнице. А резкое улучше­ние моего состояния принес мне настоятель Софийского собора в г. Пушкине отец Геннадий, буквально в течение 15 минут он вывел меня из моего болезненного состояния. И впоследствии, когда еще несколько раз оно ко мне возвращалось, он каждый раз его снимал». Однако и в этом, как известно, нет ничего неожиданного и странного, а тем более чудесного. Подобного рода «исцеления» не раз описаны в истории (например, на могилах святых, причем и языческих, и христианских, и мусульманских, и разных других), но к религии, по существу, они, как известно, либо не имеют никакого отношения, либо весьма косвенное. Однако не каждому человеку действительное оказывается желаемым, пока еще нередко бывает как раз наоборот, т.е. желаемое очень хочется принять за действительное. Судя по всему, именно так и обстоит дело в данном случае.

И, наконец, еще одно, последнее здесь утверждение Бехтеревой, которое имеет значение мировоззренческой и методологической установки. «Если ранее наука противопоставлялась религии, — полагает она, — то сейчас, хотя по инерции или сознательно все это еще происходит, наука вошла в ту фазу, когда она скорее подтверждает, прямо или косвенно, по крайней мере ряд положений религии, которые в период младенчества науки могли быть приняты только на веру. Вообще, наука, как и всякая другая область человеческой деятельности, не застрахована от ошибок, о чем свидетельствует ее собственный многовековой

21

опыт». И она высказывает такое убеждение: «Я уверена в том, что сейчас и в обозримом будущем понимание целого ряда обычных для мозга — и уникальных — его возможностей еще очень трудно для науки. Нужна новая технология, новые идеи исследования, но надо и идти в обход, подходить с «другой стороны», в том числе и с той, которая достаточно разработана религией, не боясь того, что многое в ней дается в виде постулатов, — были времена, когда другого пути не было» [43, с.7]. Не вдаваясь в подробное рассмотрение того, что в этом высказывании представляется верным или нет, приходится ограничиться лишь тем напоминанием, которое свидетельствует о чрезвычайной опасности отличных от науки «обходных путей». История дает тому мно­жество ярких и убедительных примеров.

Предлагаемая читателям работа в принципе исключает такого рода «обходные» (читай — религиозные) пути, разделяя уверенность в том, что единственно надежным и эффективным путем является только путь науки и социального прогресса, опять-таки основанного на науке (но отнюдь не тот, что нередко выдается или принимается за научный, им отнюдь в действительности не являясь,, что на деле оказывается движением вспять, псевдопрогрессом). По глубокому убеждению автора, подлинно научный подход не только не делает его ограниченным и потому обреченным, но, напротив, именно данное обстоятельство гарантирует надежность и конечный положительный результат. В этом смысле и отношении именно концепция практического бессмертия человека, рассмотрению которой главным образом и посвящена эта работа, должна стать, по искреннему убеждению автора, научно-оптимистической альтернативой оживившимся в последнее время богоискательским и богостроительским тенденциям в духовной жизни, в центре которой всегда была и остается в первую очередь проблема бессмертия человека.

Вместе с тем, будучи прежде всего и главным образом именно философский, эта работа не может соблюсти свою особенность, не сравнив собственные подходы к решению проблемы жизни, смерти и бессмертия человека с теми, какие были характерны для других, исторически предшествующих философскому, типов мировоззрения — мифологического и религиозного.

На протяжении тысячелетий и жизнь, и смерть, и бессмертие первоначально осмысливались в границах именно мифологического

22

мировоззрения, а затем и религиозного, когда научные знания в данной области, да и в других тоже, по существу, еще отсутствовали. Неудивительно, что мечта людей о своем бессмертии и страстное, прямо-таки, действительно, болезненное, своего рода маниакальное, особенно у верующих, желание считать ее уже осуществленной надолго оказались монопольным достоянием религии, а потом и идеалистической философии. Только в их разнообразных формах, во многом вследствие именно объективных обстоятельств, широкие массы людей до поры до времени находили так или иначе удовлетворение подобных устремлений, как правило, мало смущаясь практической необоснованностью картин продолжения человеческой жизни в загробном мире, рисуемых исключительно их безудержной фантазией.

В философии же, далекой от религии и мистики, т.е. в материалистической философии, на позитивное, действительное, реальное, практическое решение проблемы именно личного бессмертия так же долго, очень долго, слишком долго накладывалось, причем, в конечном счете, необоснованное, вето как темы, заведомо недостойной научного исследования. В лучшем случае об этом можно было говорить лишь в аллегорическом, метафорическом смысле, т.е. опять-таки речь могла идти лишь о бессмертии человека в результатах его дел, продолжении рода и памяти потомков. Последнее, естественно, не вызывает никаких сомнений и возражений, даже если человеческие деяния остаются безвестными и анонимными. Это — очевидно. Однако предмет наших размышлений в этой работе существенно иной. Дело в том, что так ли, иначе ли естественная смерть продолжала и продолжает торжествовать над жизнью. Казалось, бастионы фатального исхода индивидуального человеческого бытия навсегда останутся неприступными и «победить» смерть, преодолеть свое бессилие перед ней можно, и в самом деле, лишь в том же воображении. Однако в конце концов человек как существо разумное не смог далее этим удовлетворяться. И потому вполне закономерно, наряду с продолжением существования традиционных воззрений, вот уже полтора столетия, начиная особенно с философии общего дела Н.Ф. Федорова [44; 24, с.26-34; 26, с.33-53; 29, с.30–49], идет теоретический и практический штурм этих бастионов, основные перипетии которого и стали предметом современного материалистического осмысления.

23

Актуальность данной темы, таким образом, обусловлена и тем, что вне генезиса представлений о человеческом бессмертии мало что можно понять в этом вопросе; и тем, что в наше время практически именно безальтернативно реанимируется интерес к религиозным вероучениям о жизни человека, о его смерти и личном бессмертии, причем в самых разнообразных и разноречивых вариантах, нередко избирательно замалчиваемых. А ведь, недаром же говорят, — все познается в сравнении, и наш случай отнюдь не является исключением. Но, прежде всего, конечно же, актуальность этой темы, обусловлена, разумеется, тем, что проблема человеческого бессмертия реально еще не решена, она только должна быть решена и уже находится в стадии решения. Однако как раз с состоянием дел в данной области исследований знакомы лишь немногие. Между тем в ней сегодня, действительно, открываются поистине многообещающие и отрадные горизонты. Более близкое ознакомление с результатами этих исследований может стать действенным импульсом приобщения к ним и современному научно-оптимистическому мировоззрению.

При этом не стоит забывать также и о таком «пустяке», что, как и раньше, в сутках, естественно, остаются те же двадцать четыре часа, по-прежнему нельзя объять необъятное. А отсюда возникает вполне оправданное опасение, что времени, затраченного на заблуждение, может просто не хватить для достижения истины и приобщения к ней, осознанного овладения ею или, по крайней мере, крайне затруднить и то, и другое, и третье. Так что современная ситуация потребовала по-новому вернуться к вопросу: что есть истина и кто к ней ближе.

Поскольку, действительно, существует много самых разных подходов и точек зрения на рассматриваемую здесь проблематику, работа же эта не только теоретическая, но и методическая, то задача ее сводится в основном к тому, чтобы помочь сориентироваться в более чем обширной литературе по данной теме, определить наиболее важные моменты для самостоятельного ознакомления с нею. Кроме того настоящее учебное пособие призвано оказать помощь при разработке, например, спецкурса, факультатива или для включения его материала в более широкую программу изучения философии по примеру, в частности, читаемого автором —«Жизнь, смерть, бессмертие мира, человечества, человека в контексте истории философской мысли и проблематики».

24

С этой целью предлагается примерный план семинарских занятий и методические рекомендации, тест (контрольные вопросы) для проверки качества усвоения содержания рассматриваемой проблемы. Это пособие должно сыграть роль своеобразной «лоции» в путешествии по необъятным материкам и островам прежних и современных представлений о человеческом бессмертии, в глубоком и ответственном размышлении над этой фундаментальнейшей мировоззренческой проблемой.

25

Раздел первый.

ТРИЕДИНСТВО ПРОБЛЕМЫ ЖИЗНИ, СМЕРТИ И БЕССМЕРТИЯ ЧЕЛОВЕКА

До сих пор и проблема жизни человека, и проблема его смерти, и проблема человеческого бессмертия рассматривались обычно как разные проблемы, весьма резко отделенные друг от друга. Между тем они представляют собой лишь различные стороны триединой проблемы. Только в этом их триединстве каждая из них в отдельности и все вместе получают подлинную полноту, завершенность и оптимистичность. Эта мысль имеет принципиально важное значение. Она выражает и определяет существенно новый подход в понимании и раскрытии данной темы.

И в самом деле, жизнь обретает смысл и ценность лишь в соотнесении и сравнении с ее антиподом — смертью, последняя же вне связи с бессмертием, его перспективой оказывается удручающим тупиком, безысходной трагедией. Только учитывая данное обстоятельство, можно их рассматривать как весьма относительно самостоятельные проблемы, не опасаясь впасть в заведомую ущербность и непоследовательность, чреватых серьезными ошибками и все большим удалением от истины. То же справедливо в случае их различных сочетаний, обусловленных конкретными интересами и целями исследований. Сре­ди них чаще всего рассматривается проблема жизни и смерти. Она является общепризнанной, констатируя жизнь и смерть как бесспорный факт существования и той, и другой, как единство этих противоположностей. Рассматривается также и проблема смерти и бессмертия,

26

однако последнее таким фактом не является и его достижение осуществлялось поначалу исключительно в сфере воображения.

«Жизнь, смерть, бессмертие, — справедливо отмечает Л.Е. Балашов, — магические слова, которые значат бесконечно много для каждого из нас. Люди задумывались над их смыслом с тех пор, как стали людьми» [11, с.3]. А далее он замечает: «Особенно пытаются разобраться в них философы. И это естественно. Философы — специалисты по общим проблемам бытия. Для них жизнь, смерть, бессмертие имеют не личное только, а универсально-всеобщее значение» [11, с.З]. А в другом месте по тому же вопросу им делается не менее верное замечание: «Если стоять на позиции, что человек только смертен, то это приводит к различного рода нелепым выводам и опасным решениям» [11, с.10]. Такое подчеркивание триединства данной проблемы, ее философской специ­фики и значимости чрезвычайно важно и ценно.

Но, поскольку настоящая работа посвящена рассмотрению главным образом проблемы бессмертия человека, две остальные сопряженные с ней — и жизни, и смерти будут рассмотрены, прежде всего, для сохранения логичности и целостности изложения триединой проблемы — жизни, смерти и бессмертия человека с основным акцентом на ее последней составляющей.

Глава 1. ФИЛОСОФИЯ ЖИЗНИ. ВИТАЛОГИЯ

Жизнь!.. Это самое светлое слово. Может ли человеку быть что-нибудь дороже ее и загадочнее? Нет, конечно!

§1. Предмет философии жизни и виталогии

Ничто не может сравниться с радостями жизни, обыденными и возвышенными — от утоления чувства голода или жажды до удовлетворения чувства любви, совершения благородного деяния, стремления к высоким идеалам, да и мало ли в чем они еще проявляются, делая жизнь желанной, привлекательной, бесценной. И все же среди всех на первом месте — радость самой жизни. Это  — самоочевидный, самочувствуемый и самосознаваемый факт того, что ты просто есть, что ты живешь. И никакие горести той же жизни, без которых она, к сожалению,

27

не обходится, никакие неудачи и даже несчастья не могут обесценить этого факта, если человек сохраняет, по известному выражению, здравый ум и добрую память. Ведь пока человек живет, он остается способным, не утрачивает возможность одолеть свалившуюся на него беду, даже, когда она приходит не одна, и человеком начинает овладевать мрачное чувство безысходности, которое, однако, в конечном счете оказывается все-таки необоснованным и неоправданным, ибо, как правило, тот или иной выход находится, и жизнь продолжается с ее радостями и достижениями. Действительно, высшая и непреходящая ценность ее бесспорна.

И потому вызывает искреннее удивление, воспринимаются поистине противоестественными не такие уж редкие призывы отказываться (отнюдь не в смысле соблюдения меры) от той или иной радости жизни, а то и всех вместе (всевозможные воздержания, безбрачие, даже скопчество, аскеза, вериги, отшельничество, да и мало ли что еще, не исключая отказа от самой жизни). Разного рода монашествующие, «святые», йоги, кришнаиты и другие ревнители воздержаний дают тому немало примеров, нередко в самых крайних и прямо-таки уродливых формах (Симеон Столпник и др., и пр.). Все они рассматривают такой отказ как непременное условие и предпосылку приобщения к некоему потустороннему высшему благу. Видимое приносится в жертву невидимому (в данном случае — и несуществующему). Речь в подобных случаях, действительно, идет отнюдь не об умеренности и здравомыслии или о чем-нибудь в том же роде. Такой подход, естественно, сомнений и возражений не вызывал бы. Но в том-то и дело, что здравый смысл в религиозных подпорках не нуждается. Более того, они, по существу, исключают друг друга. Здравый смысл опирается на опыт и знания. Суть же упомянутых призывов как раз принципиально иная. Поэтому они однозначно свидетельствуют, что в таком мировоззрении нет подлинного человеколюбия, заботы о действительных интересах людей. Так что отношение к жизни бывает очень различным.

И в то же время, действительно, разве есть что-нибудь загадочнее жизни? Конечно, мы знаем о ней сегодня существенно больше, чем вчера или позавчера, несравненно больше, чем в прошлом столетии, а тем более — в позапрошлом. Но разве уже раскрыта тайна происхождения самой жизни — живого из неживого?

28

Разве без знания этого, можно высказать сейчас категоричные суждения о сущности жизни, ее развитии? Разумеется, нет. Это обстоятельство, наряду с другими, открывает практически неограниченный простор не только для выдвижения самых разнообразных и дерзновенных гипотез, но и откровенных спекуляций на многочисленнейших еще «белых пятнах» в этой интереснейшей и увлекательнейшей области человеческих знаний? Подобные спекуляции недостойны человеческого разума, присущего ему стремления к истине.

Неудивительно, что проблема жизни, тем более человеческой, была и остается в центре любого мировоззрения и научного поиска. Поэтому живой интерес к ней и желание по-возможности полнее разобраться в современных представлениях о сущности, возникновении и развитии жизни, в том числе и прежде всего человеческой и многих других фундаментальнейших проблемах более чем оправданны. При этом опять-таки обнаруживается множество разнообразных подходов и точек зрения, нередко даже исключающих друг друга. Тем важнее поближе познакомиться хотя бы с некоторыми из них, чтобы более основательно поразмышлять над проблемой жизни и по возможности сориентироваться во взглядах на нее.

Феномен жизни, тем более жизни разумной, — самый замечательный из известных на нашей планете Земля результатов развития материального мира (к тому же мы пока просто не знаем других ее форм, хотя они и более чем вероятны). Этот феномен изучается целым рядом различных научных дисциплин, которые постоянно пополняются новыми, делая его изучение все более адекватным, более полным и точным. Среди последних следует в первую очередь назвать такие, как «философия жизни» и «виталогия» — понятия, безусловно, близкие, но вместе с тем далеко не идентичные.

Под философией жизни в контексте настоящей работы понимается система важнейших теоретико-мировоззренческих проблем изучения феномена жизни в их наиболее обобщенной концептуальной интерпретации. К их числу прежде всего относятся такие, как сущность жизни, основные закономерности ее возникновения и дальнейшей эволюции, становления и развития Гомо сапиенс, определение его природы, сущности и предназначения. С этими проблемами сопряжены и многие другие, также имею

29

щие общий характер и значение (смысл жизни человека, ее ценность и др.). Можно привести и такое определение. «Философия жизни, — считает И.К. Лисеев, — это философское осмысление явления жизни в его феноменальной, онтологической данности. Это анализ того, как сам факт существования жизни влияет на формирование онтологических схем и объяснений, утверждение различных познавательных моделей в их конкретном историческом наполнении» [45, с.95]. Поскольку суть этого понятия, надо полагать, в основном уже понятна, то приумножать здесь и дальше его определение совсем необязательно.

Но вот чтобы не возникло возможного недоумения и недоразумения, необходимо тут же сделать следующее замечание. Дело в том, что в истории философской мысли под тем же самым названием — «философия жизни» — принято понимать вполне определенное, идеалистическое по своему существу, философское направление второй половины XIX — первой четверти XX столетий. Для него было характерным рассматривать все существующее, отмечается в «Философской энциклопедии», «как форму проявления жизни, некой изначальной реальности, которая не тождественна ни духу, ни материи и может быть постигнута лишь интуитивно» [46, с.349]. Идейные истоки «философии жизни», ее варианты и влияния весьма разнообразны. Поэтому она оказалась связанной с именами таких философов, как А. Шопенгауэр, Ф. Ницше, В. Дильтей, А. Бергсон, Ф. Степун и др. «Философия жизни» в ее историко-философском смысле в конечном счете иррационалистична, хотя в ней также встречаются идеи и разработки, заслуживающие внимания. Как бы там ни было, она, по сути дела, не имеет никакого отношения к прямому и действительному смыслу понятия «философия жизни», в котором оно только и применяется в настоящей работе. Так что их ни в коем случае нельзя смешивать, а тем более подменять друг другом.

Если принять во внимание эту оговорку, то использование понятия «философии жизни» в его прямом значении и назначении вряд ли может вызвать особые сомнения и возражения. Введение же в научный обиход понятия «виталогия» (от лат. vita — жизнь, т.е. буквально — учение о жизни), предложенного, насколько известно, А.П. Лавриным как «науки, изучающей жизнь в целом» [47, с.6], может породить и то, и другое, поскольку уже давно бытует понятие «биология» в ее том же прямом значении.

30

И тем не менее это предложение представляется вполне оправданным, так как биология традиционно обозначает лишь соответствующий раздел естествознания, тогда как виталогия, понятно, призвана охватить весь крут проблем, связанных с жизнью в целом. Лаврин никаких других соображений по поводу виталогии не высказал, ибо сделал свое предложение как бы мимоходом, между прочим, в скобках, причем, как это ни парадоксально звучит и выглядит на первый взгляд, в контексте разговора о смерти (это представляется очень символичным – даже обсуждение проблемы смерти может породить неплохую мысль о жизни, впрочем, пожалуй, только так и должно быть). Поэтому вопрос о предмете виталогии и философии жизни во многом остается открытым и в принципе требует дальнейшего специального исследования — нужного и интересного.

§2. Библейский и современный креационизм

Взгляды и подходы к решению проблемы жизни — одной из важнейших и сложнейших в философии и естествознании — весьма разнообразны, а нередко принципиально исключают друг друга. К последним в первую очередь следует отнести креационизм, особенно в его современном виде, и эволюционизм, также в его современном научном содержании [48–56]. Первый верит в то, что жизнь была сотворена сверхъестественным образом, второй утверждает, что она явилась закономерным результатом развития.

Не приходится игнорировать то обстоятельство, что современный креационизм получил определенное распространение, находит приверженцев даже среди ученых, вызывает определенный интерес и в молодежной, в том числе студенческой, среде. Впрочем, «популярен» он далеко не в той степени, в какой это преподносится его сторонниками. Как бы там ни было, современный креационизм заслуживает соответствующего внимания и аргументированной критики, недооценивать его опасность, просто отмахиваться от него, — недопустимо. Неудивительно, что такая оппозиция ему является реальным фактом, причем не только у нас в стране, но и в США [53, с.23, 24; и др.], где он получил особенно широкое распространение и поддержку (достаточно вспомнить в этой связи небезызвестный «обезьяний процесс» в 1925 году и немало других более поздних эпизодов). Так что подобная

31

оппозиция креационизму вполне осознанна и оправданна. Однако поскольку в этой работе останавливаться сколько-нибудь подробно на данном вопросе неуместно, опять-таки придется ограничиться лишь рядом замечаний общего характера.

И мифологическое, и религиозное мировоззрение по своему существу и в любых своих версиях является креационистским. В них каждый раз исходным пунктом оказывается именно описание акта божественного творения. Так, Библия начинается словами: «В начале сотворил Бог небо и землю» (Бытие, I: 1). Именно из этой «божественной истины» и исходит современный креационизм, именно ее он и пытается «обосновать». Характер и действительная ценность его «аргументов» могут быть проиллюстрированы, например, тем фактом, что он толкует этот текст как указание на «начало» нашей Вселенной, открытое наукой только теперь. Однако им замалчивается при этом собственно библейский смысл понимания «неба», и данные науки о времени появления нашей планеты примерно спустя 15 миллиардов лет после так называемого «Большого Взрыва», с которого, по современным научным представлениям, и началась наша Вселенная. Так что начало Вселенной, с одной стороны, и «начало неба», «начало земли», с другой, — это далеко не одно и то же. Да и само понимание «начала» интерпретируется креационизмом и эволюционизмом в диаметрально противоположных смыслах. Согласно первому, начало Вселенной вызвано сверхъестественной (божественной) причиной; второй же, наоборот, убежден, что ее начало обусловлено причиной естественной (материальной).

Далее в Библии следует повествование о первом и последующих пяти днях творения. Как раз в последний из них и произошло, по Библии, самое важное событие. «И сотворил Бог человека по образу Своему, — говорится в ней, — по образу Божию сотворил его ; мужчину и женщину сотворил их» (Бытие, I: 27). После этого он «почил» от всех своих дел (Бытие, 2: 2), что богословами также толкуется по-разному, снова и снова демонстрируя произвольность их версий текстов «божественного откровения».

Имеет смысл в этой связи заметить, что и в других, даже более ранних мифологиях, так или иначе высказываются сходные представления. Согласно им, боги создавали людей во всем похожих на себя, но лишенных самого главного  — свойства личного бессмертия, чтобы они могли смиренно и безропотно работать

32

на богов и не осмеливались бастовать против них [57, с.34]. Между прочим, в Библии тоже повествуется о том, что бог сначала сам насадил сад в раю и произрастил из земли всякое дерево, а уже потом поручил человеку возделывать и хранить все это (Бытие, 2: 8-9, 15),т.е. как раз передал ему свои прежние обязанности. Можно было бы привести немало и других подобных параллелей, отнюдь не свидетельствующих о рекламируемой оригинальности библейских представлений и предписаний. В их сходстве проявились общие закономерности становления и эволюции мифологического типа мировоззрения.

Библия рассказывает и более подробно о сотворении человека, причем сначала мужчины, а уж потом и женщины: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою» (Бытие, 2: 7). Так появился на Земле первый библейский мужчина. А несколько ниже рассказывается о сотворении первой библейской женщины: «И навел Господь Бог на человека крепкий сон ; и, когда он уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию». А затем: «И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену и привел ее к человеку» (Бытие, 2: 21,22). Однако в этих библейских текстах ничего не сказано о том, что бог и в нее «вдунул душу живую». Так что богословам пришлось довольно долго, вплоть до Макаонского собора, дискутировать вопрос: есть ли у женщины душа, является ли она разумным существом и насколько, — пока большинством в один голос не решили его положительно, правда, признав вместе с тем умственные способности женщины все-таки ниже мужских. Таким образом, и эти тексты тоже толкуются богословами весьма разноречиво. Но главное здесь в том, что все это происходит довольно быстро, как будто без какой бы то ни было эволюции, и вообще без каких-либо проблем вроде «что такое жизнь?», «как она появилась?» и т.п. С одной стороны, казалось бы, все ясно и понятно, но, с другой, по существу, — как всегда, в итоге лишь одна видимость их решения.

Однако сегодня имеется в виду не этот традиционный креационизм, который, разумеется, никуда не делся и продолжает стоять, но как бы за кулисами современного креационизма. Креационисты же нашего времени как раз пореже стараются упоминать о Библии и ссылаться на нее, делая упор на создание видимости будто бы именно научной, а не вероучительной, обоснованности

33

своих утверждений. При этом они пытаются создать впечатление, что речь идет не о мифе, не об откровении, требующих одной лишь веры, а о некой «теории» сотворения [49, с.8]. Подобные притязания, например, сформулированы ос­нователем и директором Института креационных исследований с 1970 г. Г. Моррисом. «Креационизм, — по его определению, —направление в естественных науках, объясняющее происхождение мира актом сверхъестественного творения и отрицающее эволюцию» [50, с.9], которой, по его утверждению, «не было и нет» [50, с.6]. Эта радикальная антиэволюционистская позиция самым категорическим образом отвергает даже теистическую интерпретацию эволюционного процесса, согласно которой бог использовал данный способ в акте творения.

Дело в том, что, как обычно, в библейском описании акта творения мира и человека при соответствующем желании в принципе можно усмотреть и наличие эволюционного момента, поскольку все же оно происходило в течение нескольких «дней», а что касается человека, то он — сначала «из праха», и уж только потом обрел «дыхание жизни». Из этого, хотя и не только, и появился теистический, в частности, христианский эволюционизм, одним из наиболее известных представителей которого был выдающийся палеонтолог, принимавший участие в открытии синантропа, философ, теолог и иезуит Тейяр де Шарден. Отвергая ветхозаветную мифологию библейских перволюдей, он различал в то же время три последовательные, качественно различные стадии эволюции: «преджизнь» (литосфера), «жизнь» (биосфера) и «феномен человека» (ноосфера). По Тейяру, движущая сила эволюции — целеустремленное сознание, притягательной силой которой — вершиной прогресса — является пункт «Омега» (символическое обозначение Христа). Появление человека, согласно Тейяру, — не завершение эволюции, а ключ к возрастающему совершенствованию мира. Но такой его «творческий подход» стоил ему очень дорого. Знаменитое сочинение Тейяра де Шардена «Феномен человека» [58] папская курия, следуя своей явно предосудительной с современной точки зрения традиции объявления «Индекса запрещенных книг», еще в 1948 году запретила публиковать. Он умер семь лет спустя, так и не увидев при жизни этого своего труда. Когда же оно было издано в 1956 году, уже на следующий год его изъяли из библиотек католических учебных

34

заведений. Данный факт весьма знаменательный. В этом случае проявилось поразительное единодушие католиков, с одной стороны, и протестантов-радикалов —с другой, которые и представляют сегодня в основном «научных» креационистов. Так что у последователей богооткровенных религий и по этому вопросу нет единства взглядов, между тем он, несомненно, имеет принципиальное значение.

Современные «научные» креационисты, как и другие представители религиозно-мистического и идеалистического мировоззрений, интенсивно эксплуатируют пока еще не решенные наукой вопросы (о переходных формах в эволюции и т.п.), вместо того, чтобы активно способствовать их решению. Они сплошь да рядом упрощают взгляды своих оппонентов, нередко приписывая им то, чего они сами не говорят, а потом «успешно» их опровергают. Так, эволюционизм, отождествляется с униформизмом (направлением в биологии еще начала XIX века), сторонников которого в современной науке уже просто давно нет. Поэтому для них вполне достаточными оказываются и контраргументы, выработанные еще в том же прошлом столетии (на вооружение ими взято главным образом второе начало классической термодинамики, обобщавшей представления своего времени о замкнутых системах, в природе практически не существующих), тогда как открытия и соображения современной науки либо вообще игнорируются, либо о них упоминается вскользь, будто о ничего не значащем. Речь в этой связи идет, прежде всего, об идеях обобщенной неравновесной термодинамики, отражающей закономерности открытых систем, синергетики, саморазвития материи, о роли качественных скачков в развитии неживой и живой природы, в частности мутаций, о материальных причинах «Большого Взрыва», связанного, в частности, по современным научным представлениям, с фазовым переходом физического вакуума, новом представлении о «Большой Вселенной» и многом другом.

Показательной иллюстрацией, может служить совершенно неправомерное толкование креационистами процесса эволюции как исключительно игры случайностей, к тому же не менее неправомерно приписывая свой взгляд эволюционистам. Это позволяет им при помощи теории вероятностей и другим приемам, столь же солидным и внушительным, как и надуманным ими, представлять дело так, будто им удается решительно опровергнуть

35

сам факт существования эволюции, игнорируя при этом действие объективных закономерностей.

Так, Г. Моррис, говоря о проблеме возникновения жизни, утверждает, что определенное количество частиц должно соединиться, по его словам, «в такую систему, в которой было бы достаточно порядка (или запаса информации), чтобы обеспечить ей возможность породить копию самой себя». И добавляет: «Причем будем помнить, что возникнуть такая система обязана случайно, потому что никакой Создатель или Конструктор для плана и управления сборкой всей этой информации — не предполагается» [50, с.59]. Следовательно, выдвигается совершенно неоправданная, по существу дела, просто надуманная дилемма: либо мировой разум, либо чистая случайность.

Мировоззренческая и методологическая установка креационизма на толкование эволюции как игры случайностей влечет за собой очередную ошибку — необоснованное манипулирование огромными величинами, что внешне также выглядит весьма наукообразно. Замысел такого приема Моррис раскрывает так: «И тогда мы сможем прикинуть, хватит ли тридцати миллиардов лет (предполагаемый ныне возраст вселенной) для того, чтобы случайные процессы где-то во вселенной смогли создать самовоспроизводящуюся систему, хотя бы самую простую, какую только можно себе представить» [50, с.58]. Креационизм, таким образом, вполне обоснованно и совершенно справедливо показывает, что для случайного образования любой мало-мальски сложной системы требуется такой временной интервал, который невообразимо превосходит время существования самой вселенной, и поэтому эволюция якобы в принципе невозможна. Но суть дела как раз в том, что такой, «креационистской», эволюции, действительно, и не было, и нет, и быть не может. Сам же эволюционизм имеет в виду совсем иную эволюцию.

Здесь можно привести такой образчик креационистского оперирования умопомрачительными величинами. Исходя из того же понимания эволюции как сугубо случайных событий, Т. Хайнц выстраивает рассуждения, причем с выглядящим очень научно привлечением той же теории вероятностей. По этим рассуждениям, для случайного соединения атомов, например, в гигантскую молекулу ДНК, да еще с левосторонним поворотом, должен понадобиться якобы совершенно невообразимый интервал времени.

36

Хайнц для иллюстрации привлекает такое сравнение: «Воображаемая улитка путешествует через Вселенную со скоростью один дюйм (2,24 см) в год. При такой скорости ей потребуется 1028 лет, чтобы пересечь Вселенную. Чтобы не бездельничала, дадим ей работу. Пусть она переносит атомы. Перенесла через всю Вселенную один, вернулась за другим, снова потащила. И так до тех пор, пока она не перенесет всех атомов Вселенной с одного ее конца на другой. Это займет «всего лишь» 10107 лет. А теперь сравните эту цифру с 1029345. На сколько последняя больше? Возможность того, что 239 одних только левосторонне ориентированных молекул случайно соберутся в частицу живого вещества, исключена полностью». И он заключает: «Но для эволюционистов и цифры — не доказательство» [49, с.50]. И в самом деле — не доказательство, потому что ни к самой эволюции, ни к эволюционной теории они не имеют никакого отношения.

Если быть последовательным (а им надо стараться быть), то, рассуждая подобным образом, надо было бы ожидать, что и молекулы, скажем, воды в стакане могут случайно сложиться в кристаллическую структуру льда также в невообразимо огромный промежуток времени. Практически же для этого нужна всего лишь нулевая температура, благодаря действию соответствующих закономерностей, которые никак нельзя отнести к надуманным «божественным» программам. Свои закономерности действуют в других естественных процессах, многие из которых, понятно, остаются еще непознанными. Однако очевидно, что эти процессы не представляют собой одну лишь игру случайностей и потому не требуют для их осуществления этих диких промежутков времени. Так что и в этом плане такого рода креационистские приемы предстают весьма некорректными.

Тот же Хайнц приписывает эволюционистам взгляд, будто им все равно  — идет ли речь о чудесной переорганизации и усложнении, причем само собой, вещества автомобиля в ракету или о волшебной самоорганизации молекул «в нечто такое, что, развиваясь, становится, в конце концов, человеком» [49, с.45]. Однако совершенно очевидно, что первое и второе — феномены разной сущности и порядка, одно в принципе невозможно в ходе развития природы, пока не появится человек, способный осуществить превращение автомобиля в ракету, другое — реальный

37

результат природных, а затем и социальных процессов. Подменять одно другим, смешивать их, а потом еще приписывать кому-то подобную мысль, — это тоже более чем некорректно.

Неправомерно также, как это делает Хайнц, наделять «некон­тролируемую» энергию одной лишь способностью к разрушению, ибо, действительно, в одних условиях Солнце может выжечь все живое и превратить местность в пустыню, но в других, — например, посредством механизма фотосинтеза солнечные лучи становятся источником жизни. Того же характера и тот его довод, что ни один город не был «построен взрывом бомбы», ибо со взрывом ли, без него ли природа опять-таки в принципе не может возводить города, которые способен спроектировать и создать только разумный человек. Другое дело — генетическая «программа» развития организма, содержащаяся, например, в семени растения, которая образуется в ходе естественной эволюции и не требует никакого разумного начала, «организатора», «конструктора» или еще кого-нибудь вроде того. Смешивать это тоже совершенно неправомерно.

Примечательно в рассматриваемом плане озаглавил свою книгу, например, У. А. Крисуэлл — «Случаен ли человек?» [59]. Понятно, и он приписывает эволюционистам тот же взгляд на появление человека как сугубо случайное событие и тем самым стремится умалить ценность этого учения. Религия же, как считают креационисты, якобы раскрывает некое глубинное, таинственное, «божественное» значение явления на Земле человека и будто бы «высший» смысл этого события. Однако, по существу дела, здесь опять-таки некорректно поставлен сам вопрос.

§3. Наука о сущности жизни и её эволюции

Диалектико-материалистическая философия и научная биология понимают эволюцию существенно иначе, нежели креационисты, т.е. далеко не как игру чистых случайностей. Согласно диалектике, случайность неразрывно связана с необходимостью как своей противоположностью, является формой ее проявления и дополнения, сама же необходимость прокладывает себе путь через массу случайностей, необходимость и случайность способны превращаться друг в друга, выявляя свойство относительности. Л.П. Татаринов, например, подчеркивает, что «эволюция

38

представляет собой в существенных чертах сложный вероятностный процесс с весьма варьирующим соотношением детерминированных и стохастических компонентов, и уже потому общий ход ее остается в чем-то непредсказуемым» [60, с.6]. А В.И. Назаров ту же, по сути дела, мысль выразил следующей любопытной метафорой. «Говоря образным языком, — замечает он, — эволюция проявляет себя то как капризная дама, готовая в угоду своим желаниям воспользоваться любыми благоприятными обстоятельствами, то как ревностная монахиня, согласующая свои поступки со строгими установлениями монастырской жизни» [54,с.46–47]. Так что креационизм, оставаясь последовательным, и в этом отношении опять-таки искажает действительное положение вещей.

То же самое можно сказать и относительно такой проблемы, как явление человека на Земле. В действительности появление его на нашей планете и случайно, и не случайно. Разумеется, произойди еще более страшная катастрофа на Земле, чем те, которые на ней происходили (а такая возможность, к сожалению, была и остается вполне реальной), и вообще все живое могло бы на ней погибнуть, тогда бы человек, естественно, не смог бы появиться. В этом отношении данное событие является случайным. Но в тех благоприятных условиях, которые реально сложились на Земле, человек в ходе эволюции возник вполне закономерно. Именно он и становится способным придать своей истории высший смысл — достичь практического бессмертия, неувядаемой молодости и подлинного счастья, первым условием которого является крепкое здоровье. Таким образом, и здесь креационистам лучше было бы не упрощать ситуацию и взгляды своих оппонентов, а посмотреть на действительные процессы с последовательно научной точки зрения.

Когда речь идет об эволюции, ее противниках и сторонниках, важно помнить о том, что дарвинизм — это не синоним учения о ней, не то же самое, а скорее нарицательное имя соответствующей теории. Строго говоря, эволюционная теория Ч. Дарвина — это тоже во многом уже достояние того же прошлого, XIX столетия. Но у креационистов это имя по-прежнему, как говорят, «вызывает аллергию», что лишний раз подчеркивает их преимущественную обращенность в прошлое, а не в настоящее, тем более — не в будущее.

39

Между тем еще в том же прошлом веке были отмечены не только поистине выдающиеся заслуги и значение дарвинизма, но и существенные недостатки этой теории, ее ограниченность, в том числе и в отношении понимания возникновения жизни и самого человека. Так, Ф. Энгельс отмечал, что Дарвин своему открытию (роли естественного отбора в эволюции) приписывал «чрезмерно широкую сферу действия, он придал ему значение единственного рычага в процессе изменения видов и пренебрег вопросом о причинах повторяющихся индивидуальных изменений ради вопроса о той форме, в которой они становятся всеобщими» [61, с.70]. Подобный конструктивно-критический подход к выдающемуся событию в истории науки и его оценка убедительно демонстрируют последовательно позитивную роль философской постановки проблемы для целенаправленного и успешного развития естествознания. Исключительно важное методологическое значение и того, и другого очевидно. Действительно, немало коллизий и даже трагедий можно было бы избежать в истории биологической науки и нашей страны, если бы должным образом была принята во внимание эта оценка дарвиновского учения.

Теперь всем хорошо известно, что всеобщая форма эволюции, открытая Дарвиным, с необходимостью должна была быть дополнена грядущими вскоре открытиями генетики. Можно утверждать, что первоначальный, «классический», дарвинизм и позднейшая, в том числе новейшая, генетика не только не противостоят, не исключают друг друга, но, напротив, предполагают друг друга, органически друг друга дополняют, представляя собой единую, целостную, синтезированную концепцию развития живого [62].