ББК 75.711.7 Б73

Фото

М. БОТАШЕВА, А. БОЧИНИНА, Р. МАКСИМОВА

Богатырев Е. Г.

Б73 Сергей Бубка.— М.: Физкультура и спорт,

1990.— 176 с, ил.— (Быстрее! Выше! Сильнее!)

15ВЫ 5-278-00241-7

Книга посвящена олимпийскому чемпиону по прыжкам с шес­том, чемпиону и неоднократному рекордсмену мира Сергею Бубке. Рассказывается о тех, кто вдохновлял выдающегося спорт­смена в борьбе на рекордных высотах,— о его замечательных предшественниках Гаврииле Раевском и Николае Озолине, о его постоянном тренере В. А. Петрове, о соперниках. Затрагиваются в книге и некоторые социальные проблемы современного спорта.

Для массового читателя.

4204000000—029
Б————————50—90 ББК 75.711.7

009|01)—90

15ВЫ 5-278-00241-7

© Издательство «Физкультура и спорт», 1990.

Всегда на высоте

Эта книга об известном спортсмене — прыгуне с шес­том Сергее Бубке. Вы не найдете здесь технических под­робностей его тренировки или каких-либо особых методи­ческих советов, хотя наверняка есть люди, которым инте­ресно и это. Думаю, что многим куда интересней больше узнать о Сергее, как о личности, об истоках его нравствен­ности. В Сергее восхищает неукротимость духа, неисто­вость, самоотверженность, умение ставить перед собой сверхзадачи и решать их.

— Не хочу быть средним прыгуном! — говорил он не раз.— А ведь, чтобы добиться чего-то настоящего, надо полностью отдаваться своему делу и чем-то жертвовать. Жизнь пресна и неинтересна, если не ставишь перед собой высокие цели. Я не признаю середнячков, тех, кто плывет по течению или топчется на месте.

Его нравственный максимализм созвучен нашему вре­мени — времени революционных преобразований в обще­стве, времени перестройки. И вполне естественно, что Сергея Бубку, человека социально активного, коммуниста, члена Центрального Комитета комсомола, не могут не волновать процессы демократизации, будоражащие обще­ственное сознание.

Отчетливо помню наш разговор с Сергеем после апрельского 1985 года Пленума ЦК КПСС, на котором Ми­хаил Сергеевич Горбачев впервые огласил программу пере­стройки общества. В тот приезд Сергея в Москву мы договаривались обсудить с ним совсем другие проблемы. Но он мне и слова не дал сказать, сразу же начав говорить о том, что взволновало,— об откровенности руководителя

3

партии, о знании им жизни и болезней общества, о пер­спективах развития страны, нарисованных им не теми цве­тастыми красками, как это было принято в 70-е годы и в начале 80-х, а по-деловому, без громких фраз.

Потом еще много раз мы говорили с Сергеем на темы, волнующие всех нас,— о реальных переменах в жизни и о сопротивлении им бюрократического аппарата управле­ния, о нерешенных молодежных проблемах, о болевых точках физического воспитания... Иные из этих разговоров выходили далеко за рамки темы книги. И когда я перечи­тывал записи бесед с Сергеем, прослушивал кассеты с его интервью, то пришел к выводу, что представление о Бубке у читателей будет не полным без знакомства с его взгля­дами, далеко выходящими за рамки его любимого вида легкой атлетики. Но, чтобы все-таки не уводить читателя слишком далеко от привычного круга чисто спортивных проблем, я решил каждую главу начать с разговора, в какой-то мере созвучного ее теме.

За шесть лет нашего знакомства с Сергеем и его тренером Виталием Афанасьевичем Петровым мы перего­ворили о многом. В чем-то, наверное, заблуждались, в чем-то, может быть, опережали события, время. Но в од­ном Сергею отказать нельзя — в искреннем стремлении разобраться в переменах в нашем обществе.

Любой литератор, задумавший написать книгу о том или ином человеке, естественно, относится к своему герою с симпатией. И я не составляю исключения, хотя знаю, что мой герой отнюдь не ангел. Постоянная борьба за лидер­ство, за мировое первенство наложила определенный отпечаток на его характер. В любом споре — в том числе и с тренером — он всегда стремится к первенству. Бывает, что проигрывает (а кто из нас не проигрывает?). Но и терпя неудачи, не теряет достоинства.

Быть всегда на высоте—не просто. Победителями хо­тят быть все. Но на пьедестале всего одна высшая ступень. А значит, среди важнейших умений человека и искусство проигрывать.

Побеждать с честью и проигрывать с достоинством — не в этом ли высшая доблесть спортсмена, да что там спортсмена — любого из нас?

Сергей Бубка умеет и то и другое.

4

На шестом небе

.

• Было время, Сергей, когда победы наших олимпийцев расценивались как доказательство приоритета социалистического строя над капиталистическим. Лично у меня нет никаких сомне­ний в том, что за ленинской концепцией социализма великое буду­щее, но наши отцы строили под руководством Сталина какой-то другой социализм. Да и мы сами при Брежневе успели приложить руку к созданию его аналога, когда демократический централизм воспринимался как единоначалие, когда народная власть таковой считалась лишь в силу инерции, когда человеческая личность ниче­го не значила... Теперь мы знаем, что блеск олимпийских медалей не в состоянии затмить наши просчеты в других областях, в том числе в такой важной, как укрепление здоровья народа. Не потому ли иные победы и рекорды, даже мировые, сегодня воспринимают­ся многими без прежнего энтузиазма?
• Ну и вопрос — прямо как в программе «Взгляд»!
• Спасибо за комплимент — ведь на сегодня эта программа лидер нашей телепублицистики... Но вернемся к теме нашего разговора.
• Пожалуй, вы правы. Ныне победы звезд советского спорта уже не ассоциируются с нашими социальными завоеваниями и тем более с «преимуществами казарменного социализма», от принципов которого мы, к счастью, начали отходить. Но это не значит, что победы советских спортсменов на международной аре­не не столь нужны обществу. В какой области деятельности Со­ветский Союз сегодня диктует моду в мире? В космических делах и в спорте. Стало быть, мы подаем пример, как надо работать, как надо жить. Быть первым в своем деле... Разве это не почетно? А мы — первые, мы — самые сильные. Что же в этом плохого?

...Этот магический рубеж, манивший прыгунов с шестом своей неприступностью, как альпинистов Эверест, волновав­ший воображение многочисленных болельщиков, ждавших его преодоления едва ли не как чуда, был взят Сергеем

Бубкой на соревнованиях в Париже 13 июля 1985 года. Многих удивило не только то, как он легко взлетел на 6 метров, но и как оценил это. «Прыжок как прыжок» — так чемпион и рекордсмен мира прокомментировал сразу же после выступления на парижском стадионе свой удиви­тельный рекорд. Но эти слова потонули в море восторжен­ных отзывов. Авторитетные спортивные специалисты сходи­лись на том, что рекорд Бубки ознаменовал начало «новой эры» в прыжках с шестом. А журналисты в своих оценках были еще более категоричны: «Бубка на шестом небе», «Прыжок в XXI век», «Бубка летит над Парижем», «Взята еще одна Бастилия» (соревнования проходили накануне национального праздника Франции — Дня взятия Бастилии, и отсюда столь неожиданное сравнение), «Бубка — сверх­человек шеста», «Легкоатлетический космос покорен!» Но и наслушавшись столь лестных отзывов, Сергей не изменит своей точки зрения.

— Этот прыжок вышел самым обычным по ощущени­ям, даже, пожалуй, корявым,— скажет он мне по прошест­вии недели после рекорда, когда мы вместе по штрихам станем восстанавливать картину исторического для легкой атлетики дня — покорения шестиметрового рубежа,— Прежние рекорды вызывали у меня, пожалуй, больший всплеск эмоций. А может быть, это так только показалось мне после перегрузок, испытанных во Франции...

Парижские соревнования не значились в личном кален­даре Сергея Бубки, составленном на весь сезон его трене­ром Виталием Афанасьевичем Петровым. О том, что ему предстоит в них участвовать, Сергей узнал ранним утром в день старта, когда в столичной гостинице «Спорт» уже собирался в дорогу. Перед вылетом в Париж позвонил из аэропорта Шереметьево в Донецк тренеру и спросил, как быть. Тренер ответил дипломатично: «Ориентируйся по самочувствию», предоставив Сергею полную свободу дей­ствий. И он сразу же решил: раз просят, надо прыгать. Прыгать по-уллному: при благоприятных обстоятельствах сражаться до конца, а если вдруг прыжки не пойдут, оставить порох сухим до выступления в Ницце на плановых соревнованиях, входящих в зачет «Гран-при». Там, в Ницце, они с тренером рассчитывали посягнуть на мировой ре­корд, а в Париже, где так неожиданно представилась

6

возможность выступить, можно провести генеральную ре­петицию перед его штурмом.

Самолет взмыл ввысь, и Сергей, довольный тем, что все складывается как нельзя лучше, задремал. Проснулся, когда уже подлетали к счастливому для него Парижу. Год назад Сергей установил здесь один из своих первых миро­вых рекордов — 5,88, а в январе этого года выиграл I Все­мирные игры в закрытом помещении. Сергей открыл глаза и сразу понял, что с погодой повезло. Куда ни кинь взгляд — кругом голубое небо, ни облачка, ни тучки на нем. Лучи солнца опустились на крыши домов, на асфальт, и оттого улицы выглядели праздничнее, наряднее. Он обра­довался—наконец, впервые за два месяца, погода летняя. До этого едва ли не на каждом соревновании Сергея преследовали дождь, холод и ветер. Потому и не получа­лись у него высотные прыжки. И вот природа смилостиви­лась. Теперь ничто не должно помешать ему прыгнуть высоко.

Обычно наши прыгуны появляются в секторе часа за два до начала выступления — приглядываются к тому, в каких условиях проходят соревнования, оценивают особен­ности сектора, разминаются. Но на этот раз, как ни торопились, прибыли на уютный стадион имени Жанна Буэ-на лишь за час до старта.

В одной из пробных попыток Сергей попросил поднять планку на высоту, которую еще никто никогда не атаковал на разминке,— 5,70. И хотя планка упала, Сергей остался дозолен — зафиксировать высоту ему помешала лишь ма­ленькая неточность при перелете через планку. Больше он прыгать не стал, з чехлил шест и надолго «ушел в себя».

Все последние дни Сергей пребывал в отличном на­строении. Еще бы, ведь он стал отцом! Сына, правда, видел всего раз, да и то издалека, когда его Лиля, стоя у окна второго этажа роддома, показала Сергею маленькое чудо, которое они окрестили в честь тренера Виталиком. Ну да ничего, они еще увидятся, познакомятся и обязательно подружатся.

«Ну вот, Серега, ты уже отец,— сказал тогда ему стояв­ший рядом Петров.— Пора подумать о достойном подарке сыну». И сейчас, на парижском стадионе, Сергей подумал о том, что такой подарок должен сделать сегодня, взяв

7

рекордную высоту. Но тут же решил переключиться на другую волну, чтобы раньше времени не расплескать энергию.

Сергей никогда не следил за прыжками соперников, а вот их шесты всегда привлекали его внимание. И теперь он стал разглядывать их, пытаясь понять, почему один спортсмен предпочитает более жесткий шест, другой — более мягкий, сопоставляя преимущества и недостатки шестов разных фирм.

Шест многое значит для прыгуна. При помощи тяже­ленных шестов из ясеня, ели и бука прыгуны середины XIX века едва-едва одолевали трехметровую высоту. За­тем более полувека в ходу были шесты из бамбука. Они позволили к началу сороковых годов нашего столетия дове­сти мировой рекорд до высоты 4,77. Однако за следующие два десятилетия, используя металлические шесты, рекорд мира удалось поднять всего на... 3 сантиметра. И тут по­явился шест из принципиально нового, синтетического ма­териала— фибергласа, шест, способный подбрасывать прыгунов, как катапульта.

Правда, не все спортсмены сразу нашли с фибергласом общий язык, но когда удалось его укротить, мировой ре­корд стал расти словно на дрожжах и за последующие двадцать с лишним лет прибавил больше метра.

Неужели и в самом деле материал, из которого сделан шест, имеет решающее значение?

Тренер Сергея внушал тому еще в юности, что шест был и всегда остается только инструментом, помогающим атлету полнее раскрыть свои возможности, полнее выразить себя.

— В начале 60-х годов, когда появился фиберглас, пры­жки с шестом напоминали цирковой номер,— любит повто­рять Петров.— Спортсмены бежали медленно, переходили планку как получится — лишь бы взять высоту: главное было согнуть изо всех сил шест, чтобы он подбросил как можно выше. Теперь же прыгуны, как и во времена бам­букового шеста, стали атлетами — и бегут как спринтеры, и по умению владеть телом в полете, по акробатической подготовке мало в чем уступают классным гимнастам. От­сюда и прогресс в результатах. Фиберглас, конечно, тоже сказал свое веское слово. Но ведь шесты из него произво-

8

пят более 20 лет, а настоящий взрыв рекордов произошел только в 80-е годы — за счет совершенствования подготов­ки спортсменов. Иными словами, все решает человек!

В справедливости этих слов Сергей лишний раз убедил­ся совсем недавно, когда познакомился с Юрием Таммом, одним из сильнейших советских метателей молота, и узнал, что его отец, потерявший в детстве руку, был прыгуном с шестом. Невероятно, но факт! Однорукий шестовик Август Тамм в 30-е годы преодолевал высоту порядка 3,20, неред­ко опережая совершенно здоровых парней. Вспомнив эту историю, Сергей еще раз утвердился в мысли, что возмож­ности человека беспредельны. Человек может сделать все, что захочет. Надо только очень сильно захотеть...

Тем временем планка на парижском стадионе была поднята на отметку 5,70. Лишь трое спортсменов — наш Александр Крупский, американец Билл Олсон и француз Филипп Колле, тот самый, с которым Бубка не раз выступал вместе еще в юниорских соревнованиях, продолжали спор с высотой.

5,70! Такая высота еще недавно гарантировала победу даже на чемпионате мира. Еще никто никогда с нее не на­чинал прыжков.

Разбег Сергея был стремителен и мощен. Он так согнул шест, так высоко взлетел в небо, что стадион ахнул и, не дожидаясь его приземления, разразился аплодисментами.

— Это был прыжок на добрых 6,10, если не больше, а не на 5,70,— потом скажет Крупский.— И тут мне стало ясно, что сегодня Сережа побьет мировой рекорд.

Следующую высоту — 5,80 — Сергей пропустил. Все ждали очередного прыжка.

Пока Сергей расчехлял шест, Крупский отправился к судьям на переговоры, и на световом табло появились цифры — 5,96,— это значило, что Сергей сейчас пойдет на штурм нового мирового рекорда. Но отчего на секторе заминка? Судьи совещаются с нашими спортсменами, затем Друг с другом, после чего планка поднимается еще выше. Новые цифры появляются на поворотном табло в секто­ре — 6,00. Тем не менее на трибунах довольно спокойно. Французы не раз видели, как их знаменитые шестовики, преодолев 5,70 и 5,80, сразу же заказывали шестиметровую высоту и выходили на ее штурм, однако не очень-то веря,

9

что эта высота покорится им. И быть может, удача потому и отворачивалась от них. Недоверчивые взгляды провожали Сергея Бубку к началу разбега, он долго настраивался и, наконец, ринулся в атаку. Она не удалась. И никто из зри­телей этому не удивился. Однако Сергей и виду не подал, что огорчен. Как ни в чем не бывало вышел из прыжковой ямы, взял шест и вновь пошел на старт.

Как и любому другому шестовику, ему хорошо был знаком этот миг крушения. В юношеском возрасте он нередко проигрывал главные старты. Его утешали, объясня­ли, что все дело в шесте — он ему не подходит. Виталий Афанасьевич Петров — первый и единственный Сережин тренер — прекрасно понимал, какой талант попал в его руки, и бережно относился к нему, справедливо считая, что главные для Бубки соревнования еще впереди. Но была и более серьезная причина для огорчений: относительно не­большой рост Сергея. Когда в 17 лет твой рост чуть больше 170 сантиметров, надежд на большие победы у тебя немно­го. Шест можно заменить, но как подрасти хотя бы на десять-пятнадцать сантиметров? Многие специалисты счита­ли Сергея бесперспективным. Как-то на сборе нашей глав­ной юниорской команды, куда был приглашен и Бубка, один уважаемый тренер, увидев, как Сергей лихо играет в футбол, прямо сказал ему: «Пока не поздно, меняй шест на мяч. В прыжках тебе ничего не светит».

Но Бубка не был бы Бубкой, если бы перестал мечтать о высоких полетах. Из печати он узнал, что известный тренер по прыжкам в высоту из маленького украинского города Бердичева Виктор Алексеевич Лонский, воспитав­ший плеяду великолепных высотников, разработал систему упражнений, которые помогли его ученикам стать выше. Сергея поразило, что Лонский брал со своих учеников расписки: «Я, такой-то и такой-то, обязуюсь подрасти на столько-то...» И ребята действительно прибавляли в росте.

Петров подобных расписок с Сергея не брал, но, как и Лонский, сумел внушить своему ученику, что тот может подрасти, если будет настойчиво осуществлять программу специальных тренировок. Убедить в этом юношу Петров смог легко — ведь он сам прошел школу у легендарного Гавриила Раевского, чей жизненный путь — лучшее подт­верждение истины: если человек захочет, он сможет все.

10

О своем учителе Петров способен рассказывать бесконечно. Каждую тренировку он начинает и заканчивает с какой-либо истории, связанной с дорогим для него челове­ком. И неудивительно, что юный Сергей Бубка знал о Гаврииле Раевском куда больше многих своих сверстников. Он восхищался и восхищается несгибаемым мужеством человека, вернувшегося в сектор для прыжков после тяже­лейшего ранения на фронте. Бубка захотел быть под стать своему спортивному деду. Он подолгу висел на перекла­дине, расслабив тело, делал массу упражнений на растя­гивание, выполнял множество разнообразных прыжков. И свершилось чудо — за одно лето он вырос на полголовы.

...И снова стихает стадион. Вновь в полной тишине начинает Сергей разбег. Со всего разгона вгоняет шест в ящик для упора, взлетает над планкой, установленной на шестиметровой высоте, и сбивает планку.

— В эти мгновения я окончательно понял, что рекорд сегодня состоится,— скажет потом Крупский,— это поняли и другие ребята. Билл Олсон, стоявший недалеко от меня, проронил: «Если он сейчас прыгнет, я ухожу играть в гольф».

Итак, у Сергея осталась последняя попытка. По новым правилам, утвержденным не так давно ИААФ (Междуна­родной федерацией легкой атлетики), шестовику, оставше­муся в одиночестве и штурмующему рекордную высоту, дается на попытку 6 минут.

6 минут надежды...

На обложке спортивного дневника Сергея Бубки выве­дено его рукой: «Пока есть попытка — ты не проиграл». Эти слова он повторял в труднейшем поединке с францу­зом Виньероном, когда год назад в Риме на «Стадио Олимпико» в очном поединке с Сергеем тот отобрал у совет­ского спортсмена мировой рекорд, покорив высоту 5,91. Стадион встретил тогда прыжок француза дружными апло­дисментами, а в стороне от Виньерона, к которому устре­мились едва ли не все фото- и кинокорреспонденты, со­бравшиеся на стадионе, в одиночестве сидел теперь уже экс-рекордсмен мира и пытался в невообразимом шуме настроиться на новую высоту — 5,94.

«Пока есть попытка — ты не проиграл». Эти слова Буб­ка повторял и в Хельсинки, на первом чемпионате мира

11

по легкой атлетике, на первом для себя международном турнире среди взрослых, куда девятнадцатилетнего юниора взяли едва ли не в последний момент. И его не смутили тогда ни именитые соперники, ни ветер и дождь, из-за которых состязания шестовиков дважды переносились.

Непогода не позволила провести квалификацию, и судьям пришлось допустить к основным соревнованиям всех 27 спортсменов, заявленных для участия в прыжках. А это предвещало многочасовую борьбу. В такой ситуации лучшие шансы на победу имели многоопытные мастера — олимпийский чемпион поляк Тадеуш Слюсарский, наш Кон­стантин Волков, серебряный призер Московской олимпи­ады, неоднократный рекордсмен мира француз Тьерри Виньерон. Но никому из них не удалось в полной мере приспособиться к открытому всем ветрам сектору.

• Да и Сережа не сразу приноровился к «нелетной» погоде,— рассказывал мне один из самых его близких дру­зей Геннадий Авдеенко, также неожиданно для многих ставший в столице Финляндии чемпионом мира по прыж­кам в высоту.
• Как сейчас вижу,— продолжал Авдеенко,— Сережу, который готовится ко второму прыжку на высоте 5,60 и ждет, когда стихнет ветер, но время шло, а ветер все уси­ливался. Оставались считанные секунды, хочешь не хо­чешь — надо начинать разбег. И преодолеть сопротивление ветра Сереже не удалось, прыжок не получился. Остался еще один шанс. И он его использовал, а потом взял и 5,70. Это была победа.

Вот и сейчас в Париже он надеялся на третий прыжок. Сергей еще раз прокрутил в голове все свои действия во время разбега, отталкивания, перелета через планку. И в тот момент, когда стадион взревел, приветствуя бегунов, выходящих на финишную прямую, Бубка под аккомпане­мент болельщиков начал разбег. С каждым мгновением гул трибун все нарастал и достиг апогея в тот момент, когда все поняли, что прыжок удался. Он еще был в полете, а стадион уже рукоплескал, уже бился в овациях.

Куда девалась его серьезность! Перед зрителями пред­стал не умудренный опытом, знающий себе цену атлет, а восторженный мальчишка, весь светившийся от радости. Сотни людей с трибун бросились к Сергею, пожимали

12

ему РУКИ» обнимали. Майка рекордсмена тут же была разодрана на части и пошла на сувениры...

У меня тоже была мечта — первым преодолеть
заветный рубеж... Но лавры достались достойнейшему, все
по справедливости,— заявил тут же корреспондентам олим­
пийский чемпион Пьер Кинон, а его товарищ по сборной
франции Виньерон добавил: — Я считаю, что прыжок Бубки
можно сравнить с мировым рекордом Боба Бимона.

Точку зрения Виньерона разделяли многие. Но главный тренер нашей легкоатлетической сборной Игорь Тер-Ова-несян, в свое время не раз соперничавший с Бимоном в секторе для прыжков в длину, высказал несколько иное мнение.

— Да, 6 метров — выдающийся результат, но если
рекорд Бимона — 8 метров 90 сантиметров был неожидан­
ным и стал возможным благодаря стечению благоприятных
обстоятельств, то достижение Бубки закономерно. Он шел
к нему долгие годы. Рос в прямом и переносном смысле
этого слова и в отличие от Бимона еще не сказал своего
последнего слова. Я уверен, что Бубка скоро побьет свой
рекорд.

И Тер-Ованесян оказался прав: через год на Играх доб­рой воли в Москве Сергей еще выше поднял планку миро­вого рекорда—на 6,01, поразив всех тем, что взял эту воистине космическую высоту с гигантским для шести мет­ров запасом — едва ли не в полметра. На следующий день, еще находясь под впечатлением от чудо-прыжка Бубки, президент Международного олимпийского комитета Хуан Антонио Самаранч заявил на пресс-конференции: «Сергей Бубка — самый выдающийся атлет наших дней. Здесь, в Москве, он еще раз подтвердил свой высочайший класс. Его рекорд обгоняет время, это свидетельство того, что мы можем добиться в будущем. Мне представляется, что возможности Сергея велики, до своего «предела» ему еще далеко, и он сможет не раз радовать нас новыми рекор­дами».

Тонкий знаток спорта, Хуан Антонио Самаранч не ошиб­ся: это был не последний рекорд Сергея. Еще не раз он радовал нас рекордными взлетами, вновь и вновь доказы­вал, что предела возможностям человека нет,

13

«Родительский дом — начало начал...»

— Многие нынешние олимпийцы, и вы в том числе,— лучшие
среди лучших, то есть, по существу, среди профессионалов, людей,
всецело отдавших себя на каком-то этапе жизни спорту. Где уж
тут говорить о гармоничном развитии человека! А ведь олимпий­
ский идеал — это гармония духа и тела. Что ж& получается? Из
современного олимпийского движения ушли гуманистические идеи?

— Да, этот вопрос назрел. Современный олимпизм не избе­
жал влияния политики и бизнеса. Более того, под их влиянием
он превратился в безудержную гонку за мировыми рекордами и
победами, стал ареной борьбы не только между великими спорт­
сменами, но и между фирмами, фармакологическими центрами,
научными лабораториями, политическими системами. А ведь вели­
кий французский просветитель Пьер де Кубертен, возродивший
Игры, мечтал совсем о другом — о том, что спорт станет доступ­
ным всем средством самосовершенствования человека. Вот от­
куда взялся его лозунг, кажущийся сегодня парадоксальным:
«Главное не победа, а участие».

• Итак, олимпийское движение зашло в тупик?
• Знаете, я по натуре оптимист. Идеи олимпизма умрут, если будут достоянием лишь узкого круга профессионалов. А чтобы этого не произошло, нужно олимпийские идеи шире внедрять в народный спорт, особенно в детский, возродив олимпийские празд­ники, фестивали, которые с успехом проводились в преддверии Игр в Москве. Увлечь занятиями спортом мальчишек и девчонок важно еще и потому, что, по свидетельству председателя Государ­ственного комитета СССР по народному образованию Г. Ягодина, 53 процента школьников имеют ослабленное здоровье, а количе­ство здоровых детей за время обучения в школе уменьшается в 3—4 раза. В каком же мы неоплатном долгу перед подрастающим поколением!

• Многие склонны видеть в этом большой спорт, съедающий гигантские средства.
• Это заблуждение. Мы — «сборники» зарабатываем больше, чем проедаем. Все оставшееся идет на массовку. И в этом одна из социальных ролей большого спорта.

14

«Родительский дом — начало начал...» Эти слова из по­любившейся Сергею в юности песни каждый раз, когда он слушает ее, вызывают у него ностальгические чувства. Песня переносит в детство, в маленький бабушкин дом в Ворошиловграде, где он родился и провел первые 15 лет жизни. Потом Сергей много колесил по белу свету и мно­гое видел. Конечно, по сравнению с небоскребами Нью-Йорка и Токио миниатюрный бабушкин дом с окнами в полуметре от земли, всего из двух комнат, дом, где семья Бубки жила впятером, пока родители не получили квартиру, выглядел игрушечным. Но именно он мил сердцу. Когда из дальних странствий Сергей возвращается в дом своего дет­ства, сердце сжимается, стоит ему только попасть на род­ную улицу. По существу, она дала Бубке путевку в спорт, путевку в жизнь. Улица была для него первым стадионом и первой школой человеческих отношений. Уже в детстве в Сергее — тогда Сереже, Сережке, Сером, Сергуне — про­явились, говоря языком психологов, задатки лидера. А ба­бушкины соседки, не знавшие этих мудреных слов, так отзывались о нем: бедовый мальчишка, сорвиголова, заво­дила. Он и в самом деле с ранних лет верховодил в мальчишеских компаниях, хотя уступал в них большинству и в возрасте, и в росте.

Василий, его старший брат, считает, что уже тогда в Сергее проявилось стремление во всем, что бы он ни де­лал, быть первым. Особенно он преуспевал в футболе — самом популярном у мальчишек виде спорта. Он готов был часами гонять на пустыре мяч, переходя из команды в команду, играя то за двор, то за квартал, то за улицу. Ну а центральные матчи проводили на стадионе воинской части, расположенной неподалеку. Путь туда был один — через забор. Но бывало, что в разгар матча приходил патруль и забирал мальчишек в комендатуру, где взрос­лые, как любил говорить один из офицеров, вправляли мальчишкам мозги. Проходило несколько дней, пацаны обходили воинскую часть стороной, а потом все повторя­лось снова. Беда была в том, что футбольное поле распо­лагалось в центре военного городка и засечь ребят не составляло никакого труда. А вот гимнастический городок находился на отшибе, и оттуда мальчишек никто не гонял. Обычно в последующие дни после «бесед» в комендату-

15

ре именно здесь они проводили свободное время, соревну­ясь друг с другом в ловкости, в сноровке. Сергей особенно любил лазать по канату, заниматься на брусьях, прыгать через козла. Пока он еще уступал в силе старшим ребятам, но то, с какой страстью он сражался за первенство в любом упражнении, на любом снаряде, вызывало у всех симпатию.

Репутацию сорвиголовы он заслужил еще будучи сов­сем маленьким. Однажды, самостоятельно прогуливаясь по двору и заметив, что у старших притупилась бдительность и его на какие-то мгновения оставили одного, Сережа шаг­нул к двадцативедерной бочке с водой, стоявшей у дома под навесом. Он уже давно намеревался разведать, что в ней. И вот представился случай. Сережа подтянулся на руках, заглянул внутрь бочки, но не рассчитал сил и ныр­нул в нее. На счастье в этот момент из дома вышел Вася, в обязанность которого входило присматривать за малы­шом, и заорал что есть мочи: «Сережка тонет!» На этот крик из дома выбежала мама и спасла своего младшень­кого.

Он все время куда-то исчезал — то залез под автобус, а тот вдруг начал трогаться (хорошо, что кто-то из взрос­лых это заметил и так закричал, что водитель мгновенно нажал на тормоза), то решил обследовать погреб, да второпях оступился и по бетонным ступенькам скатился вниз, то забрался на абрикосовое дерево и спрятался в листве от мамы, но ветка не выдержала его веса, слома­лась и он рухнул на землю к маминым ногам.

Братья по характеру диаметрально противоположны друг другу. Старший, Василий,— спокойный, рассудитель­ный, неторопливый, одним словом — тихоня, а Сергей — неугомонный, заводной, быстрый в решениях и делах. Вася тоже был спортивный паренек, но в лидерах никогда не ходил, а вот младший брат в любой игре, в любом маль­чишеском деле слыл заводилой. «Все деревья, заборы в округе облазил — за это, кажется, могу поручиться,— при­знается он, став взрослым.— Мама дырки на штанах и ру­башках не успевала штопать, калитку веревкой намертво привязывала, чтобы я со двора не сбежал,— куда там...». Соседи Екатерины Григорьевны — Сережиной бабушки, с которыми мне довелось пообщаться, в один голос гово-

16

рили, что старший сын Валентины Михайловны и Назара Васильевича Бубки Василий—весь в мать, а Сергей — больше в бабушку и в отца. Шустрая, мудрая, рассуди­тельная, такой запомнили Екатерину Григорьевну соседи и близкие. Сколько страданий выпало на долю этой простой женщины! Муж погиб на войне, трое детей умерли малень-кими... Сама пахала, сама таскала мешки с зерном. Но нелегкая жизнь не сломила ее. Екатерина Григорьевна была человеком душевным, добрым, справедливым. И Сережа, и Вася души в ней не чаяли.

Назар Васильевич,— что называется, военная косточка, прапорщик, и отсюда любовь к дисциплине. Так думал я, но Сергей меня чуть поправил.

— Корни у отца крестьянские. Родом он из села Муль-
чица Ровенской области. Воспитывался в крестьянской
семье, с ранних лет узнал цену труду. И хотел, чтобы и
его дети сызмальства научились любить землю. Воспитыва­
ли нас строго. Отец не давал поблажек, следил за тем,
чтобы мы помогали по хозяйству, дома. Был очень требо­
вательным. Но я не жалуюсь — мне и брату это многое
дало.

День начинался у братьев не с утренней зарядки, а с работы на огороде, с того, что таскали в дом воду с колон­ки, пилили дрова.

«Трудолюбие — главный урок нашего детства» — к та­кому выводу придет Сергей, когда повзрослеет. А потом, осмысливая свой путь к высоте, поймет, что первым шагом к рекордам стали для него мальчишеские игры на улице его детства. Он и сейчас в свои 25 лет не утолил жажды к футболу. Я видел, как он страстно гоняет мяч с товари­щами по секции, как лихо обводит по нескольку соперни­ков, как радуется голам, забитым своей командой. Послед­нее вам легко представить: вспомните его реакцию на свои рекорды — так же он реагирует и на голы.

— В большой спорт я пришел из спорта дворового,
которому обязан хотя бы тем, что Виталий Афанасьевич
обратил внимание на меня, вроде бы ничем не отличавше­
гося от других ребят,— говорил мне Сергей.— Если я чем
и выделялся, то азартом, напором, страстью, качествами,
воспитанными во дворе во время лихих мальчишеских
Игр... Как жаль, что в больших городах почти совсем исчез-

ли дворы, лепившие характеры ребят, дворы, бывшие одновременно и стадионом и клубом.

Двор, своя компания давали возможность мальчиш­ке довольно быстро проявить индивидуальность, чего в иных спортивных школах всячески опасаются, сковывая дет­скую инициативу, загоняя тренировочный процесс в жест­кие рамки «от» и «до». Потому подчас и скучают, и не находят себя здесь ребята горячие, импульсивные, взрыв­ные. Сужу об этом по своему сыну, бросившему через полгода тренировок занятия теннисом: надоело бесконечно стучать мячом о стенку, а никаких других упражнений тренер не давал. Копируя методику подготовки взрослых теннисистов, он напрочь отбил в шести-семилетних ребятах охоту заниматься этим видом спорта. Примерно то же самое произошло с Сергеем, когда он был чуть постарше. Разве что записался не в теннис, а в плавание. Монотонные, однообразные, построенные по раз и навсегда определен­ной схеме тренировки (25 метров туда — 25 метров об­ратно) привели его, привыкшего в спортивных занятиях к вольнице, в уныние, и он, конечно, из этой секции вскоре ушел.

Приглашали Сергея и в гимнастику. Тренер соседней спортивной школы как-то пришел на урок физкультуры к Сергею в класс и после того, как предложил ребятам несколько несложных тестов, отобрал десяток мальчишек в гимнастическую секцию. В их числе был и Сергей. Однако это предложение он не принял. Может быть, просто его не привлекала перспектива крутить бесконечные сальто и пи­руэты? Или это казалось скучным делом? А может, считал, что и без того достаточно подготовлен в гимнастике и больше нечему ему учиться? (А умел он и в самом деле многое.) Где тут истина, не знаю, да и Сергей в ответ на мои вопросы лишь пожимает плечами — значит, и ему это неведомо.

Пытаюсь поставить себя на место Сергея и прихожу к выводу, что его, неугомонного сорванца, лихого футбольно­го бомбардира, спортивная гимнастика оттолкнула своей академичностью, раз и навсегда заданным, размеренным ритмом тренировок. Заинтересовать такого горячего па­ренька могло лишь дело увлекательное, эмоциональное, пусть даже с долей риска, дарящее острые ощущения.

18

у\ такое дело нашлось — прыжки с шестом. Собственно говоря, поначалу этим увлекся сосед Сергея и его друг семиклассник Слава Малахов. Был он на три года старше Сережи, но дружил с ним, уважал его спортивность, силу. Однажды Слава сказал товарищу, что записался в секцию по прыжкам с шестом, и вовсю стал расхваливать свой выбор.

• Шест, Серега, это такая штука, с которой, если захочешь, нашу Лугань в миг перелетишь с одного берега на другой и даже не замочишься.
• Ну и что? Ее перейти пара пустяков,— ответил Сергей.
• Допустим. Но скажи, сколько тебе времени надо, чтобы залезть на крышу твоего дома? Не знаешь? А с шес­том сделаешь это мгновенно.
• А если дом повыше? Этажа, скажем, два или три?
• На второй этаж можно запросто взлететь.
• Врешь небось...
• Очень мне нужно. Идем завтра со мной в секцию. Тренер у нас что надо. Он тебе все объяснит и тоже на­учит прыгать.

Разговор этот был в уже далеком сентябре 1974 года. Десятилетний Сергей Бубка впервые попал тогда на тре­нировку прыгунов с шестом. Как завороженный смотрел он на прыжки ребят постарше, взлетавших на высоту вто­рого этажа дома. Потом в книге видного теоретика этого сложнейшего вида легкой атлетики американца Ричарда Ганзлена он встретил слова, выражающие суть того слож­нейшего испытания, которому не раз будет подвергаться сам: «Прыжки с шестом требуют большого мужества, самоотверженности. Прыжки с шестом — это поединок че­ловека с самим собой». А в книге другого американского специалиста Кеннета Догерти найдет продолжение этой мысли: «Значение мужества само по себе очевидно. Делать мах и подтягиваться на руках спиной к земле с поднятыми на солидную высоту ногами — это проявление большой храбрости и настоящей физической ловкости; не обладая мужеством, спортсмен скоро бросит занятия прыжками».

Но все эти высказывания он прочитает спустя несколько •пет, когда начнет всерьез готовиться к штурму рекордных высот, когда наряду с книгами советского профессора

19

Николая Озолина будет изучать и зарубежную литературу. А пока он только любуется полетами с шестом, пока при­меривается к малым высотам.

Словно и не замечая того, с каким восторгом Сережа смотрит на эти полеты под крышей манежа, Виталий Афанасьевич указывает мальчику на перекладину и просит: «Подтянись-ка, дружок, сколько сможешь!» Нехотя подхо­дит Сережа к гимнастическому снаряду и, используя махо­вые движения тела, подтягивается «в каче» 15 раз.

— Молодчина! — хвалит его Петров, про себя отмечая, что паренек не без способностей.— А теперь расслабься и подтянись силой из спокойного виса.

Но это Сереже удается сделать лишь один раз. Только он было собрался расстроиться, как тренер дал другое задание — пробежать 30 метров с низкого старта. Результат вышел неплохой — 4,6 секунды. Затем за 8,6 секунды он пробежал 60 метров и на 4 метра 20 сантиметров прыгнул в длину.

— Что же, для начала неплохо,— резюмировал тре­нер.— Быть тебе шестовиком!

Однако до настоящих прыжков с шестом было еще далеко. На первых тренировках Сергей в основном зани­мался общеразвивающими упражнениями, прыгал в длину, в высоту, участвовал в самых разнообразных эстафетах, выдумывать которые тренер был горазд. Но вот дошла очередь и до шеста, а точнее, до металлической планки для прыжков в высоту, исполнявшей поначалу у Сережи роль шеста. Правда, к сектору, где тренировались шестови­ки, тренер не допустил своего самого юного ученика. Вме­сте с ним он отправился на другой конец манежа — к сек­тору для прыжков в длину. Оставив на какое-то время маль­чика в недоумении, Петров пошел в кладовку и притащил от­туда тумбочку. Потом велел Сереже забраться на нее, поудобнее упереться шестом в яму с песком и толкать импровизированный шест, пока просто толкать. Позже с этим снарядом Бубка стал прыгать в длину, а затем уж и в высоту. Первый официальный результат его—2,75.

Шло время. Сергей осваивал один вид легкой атлетики за другим и через два года показал удивительный для своего возраста результат в прыжках в длину, улетев дальше шести метров.

20

«Но настоящее потрясение я испытал на одной из тре-ировок в 1975 году,— вспоминал потом Петров.— К этому емени мы уже освоили специальные упражнения для ь1Жков с шестом и ребята прыгали с алюминиевым сна-ядом. Так вот, прыгая с этой алюминиевой палкой, причем босиком по травяному грунту, он сумел преодолеть высо­ту 3,50. Самое же поразительное заключалось в том, что оН прыгнул выше уровня хвата на 50 сантиметров. Как тут было не удержаться и не похвалить Сергея: я сказал ему, что в будущем он сможет прыгнуть на 5,80! Напомню, что мировой рекорд тогда равнялся только 5,65...

Сергей оказался чрезвычайно восприимчивым к новым элементам движений и наряду с этим легко подмечал даже незначительные ошибки в технике партнеров и у себя. Это помогало ему после объяснений тренера быстро создавать свой образ нужного движения. После каждого прыжка он мог довольно толково рассказать о том, что получалось в данной попытке и что требует доработки. По своему опыту могу сказать, что это редкое качество обычно развивается с годами, приходит с опытом, а у Бубки оно проявилось еще в юношеском возрасте».

Да, он был словно создан для полетов — быстрый, прыгучий, ловкий, прекрасно владевший телом, умевший видеть свой прыжок как бы со стороны и вносить необхо­димые коррективы в технику. Впрочем, все это к нему пришло не сразу. Немало синяков и шишек набил он, пока не овладел тем необъяснимым чувством, которое испыты­ваешь в полете над планкой, когда ты каждой клеточкой своего тела будто осязаешь ее. А однажды он пришел из манежа с выбитым зубом.

• Может быть, хватит этих прыжков? — осторожно спросила Сережу мама после той тренировки.
• Нет, мама, не хватит, потому что прыжки — это мое дело, и я без него не смогу,— ответил сын так, что мама ничего не сумела ему возразить.

Все бы хорошо, да вот добираться до манежа от Сере-Жиного дома... Сначала трамвай, потом троллейбус, час в °Дну сторону, час в другую. Для десятилетнего мальчика такое испытание, к тому же выпадавшее нередко на ве­черние часы, было нелегким. Ну а если учесть, что по вечерам троллейбусы и трамваи ходили в то время с интер-

21

валом не менее 20 минут, то вы поймете, как несладко приходилось мальчику. И вот в один прекрасный день (это только так говорят, на самом деле день для Сережи был неудачный) он появился дома после тренировки чуть ли не в одиннадцать вечера, переполошив всю семью.

— Ты что, думаешь у нас с матерью по два сердца? —
набросился на него отец, едва Сережа зашел в дом.— Все,
хватит! Считай, что отпрыгался.

Так, возможно бы и было, если бы Вася не вступился за младшего брата.

— Серегу буду водить на тренировку я,— заявил он
родителям.— Может, заодно и сам потренируюсь, если
примут, конечно.

Опасался он не напрасно, ведь в отличие от Сережи Вася не прошел такой основательной школы дворового спорта и хотя внешне казался крепким малым, но особой резвостью не отличался. Посмотрел на него Петров при­дирчивым взглядом и дал, что называется, от ворот по­ворот. Но Вася не из тех, кто сдается без боя, все-таки сумел убедить тренера принять его в секцию. Спустя много лет Петров признается, что не видел особых пер­спектив в новом ученике и взял его только в знак призна­ния Сережиного таланта, понимая, если откажет, то это может боком выйти для Сергея, которого родители просто-напросто перестанут пускать одного на тренировки. Но, к удивлению Петрова, Вася стал прогрессировать стремительно. На тренировках не щадил себя, желая как можно быстрее достичь результатов своих ровесников, имевших за плечами куда более солидный тренировочный стаж. Ежегодно Вася прибавлял к своему прошлогоднему личному достижению по метру. В 1978 году он первым из группы Петрова выполнил норму мастера спорта и пробудил в других его учениках, и прежде всего в Сергее, стремление догнать и перегнать лидера. В том же, 1978 году младший Бубка покоряет солидную для своих 14 лет высоту 4,40 и занимает четвертое место на Всесоюзной спартакиаде школьников, уступая ребятам, которые были на два-три года старше. Кому охота проигрывать, даже если наперед знаешь, что соперник наверняка сильнее тебя. На самолюбии ученика и играл Петров, бросая Сергея в горнило трудной борьбы. Повзрослев, младший Бубка

22

0Ймет мудрость тренера, умышленно подбиравшего для него конкурентов да и партнеров по группе, если так ^ожно сказать, «на вырост». «Я постоянно должен был кого-то догонять, за кем-то тянуться,— признается он не­сколько лет спустя.— И меня увлекала, раззадоривала такая гонка».

Честолюбия, спортивной злости Сергею было не зани­жать. И тренер умело направлял мальчишескую энергию в нужное ему русло. Каких только эстафет не придумывал Петров, чтобы внести в тренировку азарт, соревнователь­ный дух. При этом всегда на последнем этапе в одной из команд выступал Сергей. И не было случая, чтобы он не отыграл у соперников разрыв, каким бы большим тот ни казался.

На стадионе у него все ладилось, а вот дома... Вдруг стали сложными, тягостными отношения отца с матерью, и он ушел из семьи. Сколько горьких минут пережили братья! К нравственным переживаниям добавились и ма­териальные трудности. Валентина Михайловна зарабатыва­ла 85 рублей, а пенсия бабушки была и того в два раза меньше.

Да, им было трудно. Но самолюбивые парни Сергей и Василий вида не показывали, что на душе у них неладно. Выходя в сектор для прыжков, они давали бой любым соперникам...

УРОК ИСТОРИИ

Урок истории

• В наши дни мы наконец узнаём суровую правду об исто­рии страны. Вас, Сергей, удовлетворяет уровень публикаций об этом?
• В общем, да... Глубоко взволновали такие работы, как «Ночевала тучка золотая» Анатолия Приставкина и «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова. А вот поток публицистики на одни и те же темы начинает, как это точнее сказать, не раздражать, нет, скорее утомлять.
• Возможно, здесь сказывается, что темы трагического в на­шей истории так долго были под запретом, что, когда разрешили писать обо всем, что хочется, многие с энтузиазмом первооткры­вателей набросились на те горькие страницы былого, искренне желая ликвидировать белые пятна...

— А мне думается, что тут сработал и конъюнктурный ин­
терес. Возьмем, например, газету «Советский спорт». Два ува­
жаемых сотрудника этой газеты, люди известные в легкоатле­
тических кругах, Игорь Образцов и Евгений Малков, решили
провести журналистское исследование судьбы первого советского
прыгуна в высоту, преодолевшего в 1937 году высоту 2 метра,—
Николая Ковтуна. И столкнулись с отсутствием достоверной ин­
формации о некоторых фактах биографии этого репрессирован­
ного спортсмена. Интересно, а где они были раньше? Ведь, судя
по их публикациям, Ковтун жил в Москве, работал в институте
физкультуры и умер уже после Московской олимпиады.

• Чувствую, что это камешек и в мой огород — ведь я тоже недавно писал о Ковтуне. Но, думаю, у меня было на это мораль­ное право: в 1977 году мы с ним долго беседовали по телефону, я пригласил Николая Ивановича в редакцию для более деталь­ного разговора, однако, к сожалению, он не пришел.
• Конечно, прекрасно, что возвращаются к нам забытые име­на. Ведь без прошлого нет будущего.

Виталий Афанасьевич делал все, чтобы разжечь в серд­цах его мальчишек интерес к прыжкам с шестом. Бывало,

24

оберет он самых младших ребят после тренировки и на­чинает рассказывать об истории своего любимого вида. И сегодня Сергей помнит рассказы учителя.

По официальным данным, история прыжков с шес-

тОАА -говорил Петров,— берет начало в середине XIX ве­
ка. Но на самом деле тогда, в 1866 году, в Великобрита­
нии был зафиксирован первый мировой рекорд — 3 метра
4 8 сантиметра, а прыгать с шестом люди начали с неза­
памятных времен. Еще Овидий описывал, как Нестор, вла­
ститель Пилоса, убегая от преследователей, взлетел на
скалу с помощью шеста... Простите, оговорился, с помощью
копья, которое выполняло роль шеста. Но сути это не
меняет. Нестор был не единственным, кто применял
копье как опору. Длинные шесты, посохи, копья исполь­зовались у разных народов, особенно широко у горцев —
у нас на Кавказе, в Болгарии, в Греции для переправы
через бурные горные речки, да и в военной области.
И все же рождение этого вида легкой атлетики связано не
столько с бытовыми и военными нуждами, сколько с извеч­
ным стремлением человека вырваться из пут земного при­-
тяжения и испытать прекрасное чувство полета.

Потом в дневнике у Петрова я обнаружил несколько выписок из старых российских хроник, датированных на­чалом XVIII века, и представил, какой интерес вызвали в свое время эти редкие свидетельства дерзости челове­ческого духа у Сергея Бубки и его сверстников.

«Стрелец Рязанский Серов делал в Ряжске крылья, из крыльев голубей великия, и по своей обыкновенности хотел лететь, но только поднялся аршин на семь, пере­кувыркнулся и упал на спину, но не больно».

«1724 года в селе Поклеп Рязанской провинции приказ­чик Перемышлева фабрики Островков вздумал летать по воздуху. Сделал крылья из бычачьих пузырей... и по силь­ному ветру подняло его выше человека и кинуло на вер­шину дерева и едва сошел, расцарапавшись весь».

«1731 года в Рязани при воеводе подъячий нерехтец Крякутной фурвин сделал как мяч большой, налил дымом поганым и вонючим, от него сделал петлю и сел в нее, и нечистая подняла его выше березы и после удара его > колокольню, но он уцепился за веревку, чем звонят, и остался тако жив».

25

Мечта о полете... Она согревала души и наших далеких предков, и людей XX века. Немного повзрослев, Сергей откроет для себя удивительного писателя, рыцаря мечты Александра Грина, и найдет у него предсказание, столь близкое своему сердцу: человек будет летать сам, без машины! Грин, несколько раз пытавшийся написать книгу о Летающем Человеке (и написавший ее!), доказывал, что человек уже летал когда-то в далекие времена, но затем эта способность почему-то оказалась утраченной. И лишь сны, а во сне многие люди летают, напоминают о тех крылатых временах. Но настанет время, уверял писатель, и человек обязательно отыщет, разгадает затерянный в тысячелетиях секрет, вернет свою былую способность летать. Может быть, в разгадку этого секрета внесут лепту и прыгуны с шестом? Ведь взлетают же они все выше и выше, бросая вызов силам земного тяготения!

Сейчас эти мысли у Сергея, по натуре реалиста, вызы­вают лишь улыбку. А тогда, в детстве, они бередили душу, пробуждали интерес к этому романтичному виду лег­кой атлетики, звали в сектор для прыжков.

Когда ребята стали чуть постарше, Петров, все время заботившийся о том, чтобы не угасал интерес к прыжкам у его учеников, начал рассказывать им о шестовиках, судьба которых порождала легенды. Сергею особенно за­пали в душу рассказы об учителе его тренера, человеке высокого мужества и отваги Гаврииле Раевском, первом советском прыгуне с шестом, покорившем в 30-е годы четырехметровый рубеж. Потом на протяжении многих лет Сергей с особым интересом читал все, что попадалось, о дуэли Гавриила Раевского и его постоянного соперника Николая Озолина. Может быть, история их соперничества в какой-то мере помогла ему стать тем, кем он стал,— бойцом до мозга костей?

Рассказывая о Раевском, Петров создавал образ ска­зочного героя, образ современного Икара, для которого полеты с шестом были едва ли не смыслом жизни.

— У меня на глазах Гавриил Леонидович прыгал с ше­стом чуть ли не накануне своего 60-летия,— говорил ре­бятам Петров.— Прыгал технично и красиво, как в молодые годы, разве что брал высоту чуть пониже. И это не было чудачеством. Просто Раевский считал, что тренер должен

26

беждать учеников не сказом, а показом. Чтобы такое тало возможным, он вел воистину спартанский образ зНИ> Вставал в пять утра и сразу же отправлялся тре­нироваться на стадион. Бегал, прыгал, ходил на руках... И эТо после тяжелейшего ранения на войне, и это почти в 60

лет!

Столь же увлекательно Петров рассказывал и о дуэли

Раевский — Озолин.

—- Эти два великих рыцаря шеста впервые встретились в Москве в 1928 году на соревнованиях I Всесоюзной спартакиады. Озолин, у которого уже тогда была репута­ция одного из сильнейших шестовиков страны, победил, а Раевский, впервые вышедший на всесоюзную арену, оказался далеко за чертой призеров. По одной из легенд, Озолин подошел после соревнований к незнакомому пры­гуну по фамилии Раевский, похлопал его по плечу и сказал:

— А ты ничего, крепкий парень, вот потренируешься
немного и тогда, глядишь, сможешь поспорить и со
мной.

Эти слова стали для Раевского своеобразным психо­логическим допингом. И он решил дать бой Озолину. Но прошло несколько лет, пока он догнал Озолина. А потом и перегнал.

— Как это ни покажется парадоксальным, но Озолину
и Раевскому было труднее поднимать рекордную планку,
чем многим их последователям,— говорил Сергею Виталий
Афанасьевич.— Полвека назад люди еще мало знали о
возможностях своего организма, о том, как правильно стро­
ить тренировочный процесс, какими путями идти к ре-
кордадл. Я уже не говорю об оснащении стадионов. Вот
почеллу каждая ступенька лестницы, ведущей в небо, от­
воевывалась с трудом. Тем не менее в середине 30-х го­
дов рекордная планка в прыжках с шестом поднималась
весьма заметно. За один только 1933 год усилиями Озолина
и Раевского всесоюзный рекорд «подрос» на 30 сантимет­
ров! Точку поставил Раевский, преодолевший планку на
отметке 4 метра 18 сантиметров.

Вроде бы по нынешним временам пустяковая высота, Аз только далеко не всем, кто прыгает на 5 метров с фи­бергласом, она оказалась бы по силам, имей они в своем

27

распоряжении бамбуковый шест, такой, который был на вооружении у шестовиков довоенных лет.

Впрочем, в детстве, когда Сергей узнал историю сопер­ничества его выдающихся предшественников, их рекордные высоты казались ему еще недоступными. И он с трепетом слушал рассказ об истории своего любимого вида спорта, восхищаясь рыцарским духом дуэли Раевского и Озолина. Вот хронология борьбы двух гигантов бамбукового ше­ста только в течение одного 1935 года.

25 мая на стадионе родного Харькова в остром сопер­ничестве со своим братом Иваном, тоже хорошим шесто­виком, Гавриил Раевский впервые устанавливает рекорд страны (3,945), вычеркивая из списка рекордсменов Вла­димира Дьячкова. А через две недели на том же стадионе Гавриил поднимает планку рекорда еще на 2,5 сантиметра. Как потом признался Озолин, весть о рекордах Раевско­го подхлестнула его и он решил во что бы то ни стало победить Гавриила. Вскоре им вместе предстояло высту­пать в Финляндии, и там в очной борьбе Озолин рассчи­тывал обыграть своего главного соперника.

Первая остановка была в Гельсингфорсе, как тогда на­зывались Хельсинки. Здесь Озолину впервые удалось взять 3,90, и он опередил Раевского. А потом нашу команду разделили на две группы. Раевский отправился в Таммер-фос и там установил новый рекорд — 3,96. Узнав об этом достижении из газет, Озолин на следующий день, вы­ступая в небольшом городке Або, преодолел планку на отметке 3,97. Довольный и сияющий вышел он из поезда в Выборге, где должна была соединиться наша команда, предвкушая, какое впечатление произведет на Раевского известие об этом рекорде, и вдруг заметил загадочно улыбающегося Гавриила. Тут подошел к Озолину кто-то из наших парней, выступавших в Выборге, и все объяснил: «Вчера Раевский взял высоту 4,02».

Долго и упорно готовился Гавриил к штурму высоты. Воспитанник детского дома, обладавший, как утверждали все знавшие его, самобытным умом, Раевский принес в тренировку шестовика много нового и неожиданного. Это он первым стал применять многоборную подготовку и так увлекся ею, что побил потом даже рекорд страны в деся­тиборье. Ввел круглогодичную тренировку, взял на воору-

28

жение прыжки на батуте, чередовал тренировочные прыж­ки с полного и укороченного разбега, оттачивая технику, много прыгал без планки...

А Озолин был пионером научного подхода к трениров­кам. «Одним из первых создал он схему прыжка, «разло­жил» его на фазы, перевел на язык чертежей и графи-коВ|— вспоминал многолетний соперник Николая Георгие­вича, впоследствии тоже профессор Владимир Михайлович Дьячков.— Работа Озолина стала не только вкладом в тео­рию спорта, но и «мостиком» к реальному штурму рекорд­ных высот».

Озолина отличали удивительная целеустремленность и бойцовский дух. Не мог он мириться с тем, что отстал от своего главного соперника. 12 августа на одном из первых, по возвращении из Финляндии, соревнований в Москве Озолин установил новый рекорд страны — 4,065. Но через три дня в Харькове Раевский поднимает планку рекорда на 2 сантиметра. Однако на этом спор шестовиков не заканчивается. Осенью Озолин едет в Ере­ван и там взлетает на 4,10 и 4,15.

«И опять мной овладело благодушие,— прочитал в од­ной из книг признание Озолина Сергей.— Решил, что се­зон закончился, и уж в этом году Раевский меня никак не перепрыгнет. Домой мы ехали на поезде, а путь, между прочим, лежал через Харьков. Когда подъезжали к нему, ребята начали шутить: «Тебя, Коля, Раевский уже на перро­не ждет с букетом цветов и с известием о том, что прыгнул на 4,18...» Раевского на перроне не оказалось, зато были местные газеты, которые сообщили, что нака­нуне на харьковском стадионе «Динамо» Гавриил Раев­ский установил новый рекорд СССР — 4,18».

«Вот уже на протяжении двух лет два имени — Озолин и Раевский,— как два полюса, ограничивают в нашем со­знании сказочный мир спорта со всеми его страстями и ра­достями,— писал в «Комсомольской правде» в 1935 году Лев Кассиль.— Мы полюбили их за какую-то неукроти­мость духа, за красоту и радость, которую они нам по­дарили, за результаты, которыми прославили спорт От­чизны на весь мир.

В искусстве, в науке, в любом творческом деле нельзя °ропить человека: ни словом, ни делом. И все-таки я

29

закончу свою небольшую заметку выражением уверен­ности, что скоро они порадуют новыми рекордами. В это нельзя не верить. Они приучили нас к этому!». И писатель не ошибся.

Но достижения Озолина и Раевского не всем пришлись по душе. После того как в 1937 году Николай Озолин довел рекорд страны до 4,23, в одной из газет фашист­ской Германии появилась статья «Русские блефуют в спор­те». В ней утверждалось, что результаты советских ше­стовиков подтасованы и не соответствуют действительно­сти. (Много лет спустя нечто подобное напишут о Сереже, бездоказательно обвинив его в применении допинга.) Кле­вету надо было разоблачить. С этой мыслью отправился Озолин в Антверпен на рабочую Олимпиаду.

Заправилы буржуазного спорта хотели всячески при­низить значение этой Олимпиады. Лучшие спортивные базы Антверпена оказались закрытыми для рабочих атлетов. Но, и выступая в тяжелейших условиях на мягкой, сыпу­чей дорожке второразрядного стадиона, Озолин показал результат международного класса. Его прыжок на 4,20 знатоки назвали абсолютным рекордом Олимпиады.

Вдохновленный выступлением «русского чародея», как назвал Озолина кто-то из местных газетчиков, испанский поэт-коммунист Хуан Родригес, тоже участвовавший в ра­бочей Олимпиаде, написал такие строки:

По-разному можно Бороться с фашистом: Кто саблей из ножен,— Удар чей неистов. Кто мужеством гордым Рабочих мозолей, Кто смелым рекордом, Как русский Озолин.

А Гавриилу Раевскому пришлось драться с фашистами на фронте. В 1941 году он ушел на фронт добровольцем. Волею судеб старший лейтенант Раевский попал в батальон, которым командовал видный организатор советской спор­тивной науки Иван Исаевич Никифоров, родной брат в будущем прославленного тренера Григория Исаевича Никифорова, ученики которого Владимир Куц и Петр Бо­лотников достигнут олимпийских вершин.

30

«Это было под Новороссийском,— читал Сергей вос-минания Никифорова.— Старший лейтенант Гавриил Ра-вский командовал тогда ротой. Солдаты полюбили своего мелого командира. Особенно запомнился нам всем такой эпизод: однажды на рассвете разведчики врага захватили качестве «языка» нашего солдата. Только узнал Раевский об этом, как сразу же прибежал на командный пункт ба­тальона и предложил смелый план, чтобы вызволить нашего бойца. Действуя по нему, мы открыли на флангах батальо­на сильный огонь. То здесь, то там звучали команды: «Приготовиться к атаке!» Все это делалось с тем, чтобы дезориентировать врага, отвлечь его внимание от центра нашей обороны, где начала действовать группа добро­вольцев под командованием Раевского. Среди бела дня его бойцы в маскхалатах ползли по-пластунски в сторону окопов гитлеровцев. Шли томительные минуты, и вот над линией обороны врага взметнулась красная ракета. По этому сигналу мы открыли ураганный огонь уже в цент­ре своей обороны, оставив лишь небольшой коридор для группы Раевского. Через двадцать минут передо мной уже стояли наш солдат, захваченный на рассвете врагом, и двое гитлеровцев, плененных бойцами Раевского.

До назначения командиром роты он прославился как снайпер. Став командиром роты, со снайперской винтов­кой он все же не расстался и в минуты затишья, оставляя роту на одного из командиров взводов, уходил охотиться на фашистов, сея панику и страх в их рядах. Об этом стало известно из показаний пленных уже после того, как Раевский был тяжело ранен. А один из захваченных немец­ких офицеров сообщил, что для уничтожения русского стрелка немецкое командование отозвало с других участ­ков фронта двух асов-снайперов. Но одного из них Раев­ский вскоре уничтожил, а в дуэли с другим сам едва не погиб. Пуля попала в левый глаз и вышла через затылоч­ную область. В части его посчитали погибшим. Жене была отправлена похоронка».

Его тело уже хотели предать земле, когда один из солдат, входивших в похоронную команду, увидел, что гУоы у мертвеца едва заметно двигаются. И Раевского тут ^ отправили в медсанбат, а оттуда в госпиталь, сначала в один, потом в другой — тыловой, в Баку. При этом Ра-

31

евский путешествовал без документов, которые давно были списаны в архив и на них размашистым почерком было выведено: убит!

Но он жил. Через месяц с лишним Гавриил наконец пришел в себя, но при этом начисто потерял память. Он не мог вспомнить ни имени, ни фамилии, ни откуда родом. И кто знает, может быть, он так и остался бы навсегда Неизвестным солдатом, если бы в госпиталь однажды с группой шефов не зашла рекордсменка страны по прыж­кам в высоту Галина Ганекер, узнавшая в безвестном ра­неном своего товарища по спорту.

Галина узнала Раевского, а он ее нет. И тогда она упросила врачей отпустить его с ней на стадион и привела в сектор для прыжков с шестом. Улыбка впервые за мно­гие дни озарила лицо раненого.

• Ну, теперь вспомнил? — спросила Галина.
• Нет.

На стадион пришли шестовики. Раевский тоже с улыб­кой смотрел на них, радуясь чему-то своему, но вспомнить не мог ничего.

• Ты ведь тоже прыгал с шестом, и как прыгал! — продолжала она.
• Не помню... А что такое «шест»? — убил ее своим вопросом.

В тот же день Галина отправила в Ашхабад его близ­ким телеграмму: Гавриил нашелся, жив, лечится в госпи­тале. А спустя некоторое время в город своей юности от­был и сам он. В кругу семьи он начал заново учиться простым вещам, с помощью близких вспоминать то, что сам вспомнить не мог.

И вскоре дорога вновь привела его на стадион. Он начал тренировки с гимнастики и легких пробежек. Через год взял в руки шест. Еще через два инвалид Раевский уже брал высоту три с лишним метра, а затем начал под­бираться к четырехметровому рубежу.

Вернувшись в Харьков, Раевский поселился прямо на стадионе «Динамо». И это позволяло ему первую трени­ровку начинать в 5 утра. Затем он шел на работу — в Пе­дагогический институт им. Г. С. Сковороды, а вечером тре­нировался вновь. «Физические кондиции он поддерживал до 60 лет,— рассказывал своим ученикам Виталий Афа-

32

сьевич.— для всех, для Геннадия Близнецова и других го учеников — это был великий пример!»

После войны Раевский вновь побеждал на чемпионатах Украины. О том впечатлении, которое производили его выступления, как-то рассказал Сергею Бубке начальник отдела легкой атлетики Спорткомитета Украины Петр Де­нисенко, сам в прошлом известный шестовик, лидер сбор­ной в начале 50-х.

— Когда Раевский выходил на старт, сердце сжима­лось,— говорил Денисенко.— Как он держался за спорт! И это помогало ему. Легенда о Раевском оказывала на всех нас — мальчишек и ребят постарше, уже прошедших войну, сильное впечатление.

Узнал Сергей, что и сержанта Денисенко нашла на войне пуля. Но, несмотря на ранение в левое плечо, он сумел довольно быстро войти в число лидеров у нас в стране и в десятиборье, и в прыжках с шестом. Еще в те годы, когда выступал Озолин, Денисенко стал рекордсме­ном страны, сразу на семь сантиметров перекрыв его до­стижение. Потом еще не раз бил рекорды, подняв планку до весьма солидной по тем временам высоты — 4 метра 46 сантиметров.

Восхищаясь боевыми заслугами снайпера Раевского и сапера Денисенко, Сергей не раз ставил себя на их место. Смог бы он, Сергей Бубка, если бы так распорядилась судьба, быть под стать своим спортивным дедам? И каж­дый раз, задумываясь над этим, он отвечал: да, смог бы!

Его сверстники воевали в Афганистане, тушили пожар на Чернобыльской АЭС, спасали несчастных, погибавших под развалинами в Ленинакане, Спитаке, Кировакане. А он, бывший с ними мысленно, продолжал идти твердой поступью к своим, спортивным, подвигам.

Тренировался Сергей, можно сказать, беспощадно.

Две тренировки в день, в общей сложности около ше­сти часов.

Десятки тонн тяжестей, поднятых на тренировках.

Тысячи акробатических прыжков — фляков, рондатов, сальто.

Сотни километров кросса.

И все это в жестких, предельно жестких режимах.

Однажды в тридцатиградусную жару я был свидетелем

33

того, как Сергеи, уже двукратный чемпион мира, на исходе второй тренировки получил задание из разряда невыполнимых в такую погоду: пробежать четыреста мет­ров почти в полную силу восемь раз кряду с небольшим перерывом. Что такое задание едва ли выполнимо, он со­образил тут же и стал убеждать в этом тренера. А тот сделал вид, что не понял. И Василий вместе с Сергеем побежали. Через несколько минут на стадионе появилась дочка Петрова и поинтересовалась, когда ребята освобо­дятся, Сережа хмуро ответил:

— Когда умрем!

И побежал дальше.

Задание было выполнено, но сил не осталось. Домой, во всяком случае, он поехал на троллейбусе, боялся сесть за руль своей машины — так был измотан. И такие нагруз­ки для него не исключение, а правило.

Бубка и Раевский, Бубка и Озолин... Люди из племени чемпионов. Прошедшие через пот и страдания, через по­иски и сомнения, они познали истинную цену рекорда, цену победы.

После войны Раевский уже не мог составить настоя­щей конкуренции Озолину. Но их отношения оставались товарищескими. И когда в 1950 году в 44 года Озолин последний раз участвовал в чемпионате страны, Раевский помог своему старому товарищу вырвать победу у мо­лодых.

— Высоту 4,10 взял тогда с третьей попытки, а мои
основные соперники — Князев и Бражник — с первой,—
вспоминал Николай Георгиевич,— и все решили, что у меня
немного шансов победить, так как прыгал я довольно тя­
жело — сказывалось отсутствие должной тренированности.
Ведь решил уже закончить выступать. А потому всерьез
и не готовился к чемпионату страны, даже шеста с собой
в Киев не привез. Но динамовцы уговорили меня в послед­
ний раз выручить команду, прыгнуть хотя бы для зачета.
Десятиборец Владимир Волков одолжил мне свой шест,
и я вышел на старт, ведомый одной мыслью: не ударить
в грязь лицом. И конечно, постарался. Перед первой по­
пыткой на 4,20 ко мне подошел Раевский и обратил внима­
ние на одну мою техническую погрешность. «Давай сде­
лаем так, Коля,— сказал мне Гарик.— В нужный момент

34

я кричу тебе «Вперед!», и ты тут же оттолкнешься от шеста». Я с благодарностью принял его помощь и взял 4 20 с первой попытки, что и предопределило мою победу в чемпионате страны...

Потом они долгие годы не виделись. И только лет через двадцать встретились вновь. Ученику Раевского Ви­талию Петрову потребовался фибергласовый шест, и его учитель решил обратиться за помощью к своему старому сопернику, ставшему одним из ведущих спортивных ученых страны. Прямо с вокзала Раевский и Петров направились домой к Озолину. Тот встретил их с открытой душой. Ветераны долго вспоминали дни молодости. «И при этом,— рассказывал Петров,— их глаза светились такой радостью, таким блеском, что мне показалось, будто они скинули лет по тридцать-сорок...»

Они были всегда молодыми и остались ими навсегда.

Выбор

• Много говорят сейчас о потере обществом духовности, о безнравственности молодежи... Что вы вкладываете, Сергей, в понятие «нравственность»?

- На этот счет есть прекрасное высказывание у Василия Ма­каровича Шукшина: нравственность есть правда. Стало быть, нравственность — это когда говорят о том, о чем думают, и когда действуют в соответствии со своим образом мыслей. В брежнев­ские времена мы говорили одно, а делали другое. Да и до сих пор нередко кривим душой. Возьмем, например, явление, полу­чившее название «рашидовщина». Но ведь и в физкультурном движении было нечто похожее. Рашидов рапортовал Брежневу о липовых урожаях хлопка, а Павлов, бывший председатель Спорт­комитета страны, докладывал о мертвых душах физкультурников, говоря о них, как о живых.

• Но сейчас наконец стали строже относиться к спортивной отчетности. Так, если в середине 80-х годов во всех рапортах фигурировала липовая цифра легкоатлетов в нашей стране — 7 миллионов, то, как выяснилось, в начале 1988 года настоящих легкоатлетов (тех, кто тренируется в неделю не менее 6 часов) у нас чуть больше миллиона.
• Выяснить-то выяснили, а вслух сказать побоялись. Во вся­ком случае, я впервые слышу эту цифру от вас. Мы говорим о безнравственности молодежи, а ведь это — продукт общества...
• Но во всем ли виновато общество? А если, Сергей, пого­ворить о ваших сверстниках? Наверное, здесь тоже есть пробле­мы, которые не могут не волновать?
• Более всего удивляет меня их инфантильность. Многие чуть ли не до 40 лет ходят в детках. А я стал взрослым в 15 лет, когда вслед за тренером уехал в Донецк...

Спустя много лет после первой встречи с Сергеем Виталий Афанасьевич назовет ее подарком судьбы. Но и Сергей вправе сказать то же самое и, повзрослев, приз-

36

ется что с тренером ему необыкновенно повезло. В от­пив от сторонников ранней специализации в прыжках шестом, Петров не форсировал события, а медленно, но

н0 вел своих учеников по лестнице спортивного мас­терства — от ступеньки к ступеньке.

Пока его ученики были маленькими, тренер занимал всевозможными играми, а когда ребята подросли, стал широко применять многоборную подготовку, при этом уде­ляя много внимания не только чисто легкоатлетическим упражнениям, но и гимнастике, и акробатике. Шестовики Петрова крутили такие сальто, рондаты, исполняли такие фляки, что зависть брала даже тренеров по гимнастике и акробатике. Но это не было самоцелью. Путеводной ни­тью для молодого тренера стали тогда слова Кеннета До-герти: «Самым великим, непревзойденным прыгуном мира будет высокий, чрезвычайно быстрый, замечательно ско­ординированный, с кошачьим равновесием и быстротой контроля за телом в воздухе и прирожденными способ­ностями в других видах атлет».

К другому утверждению известного американского специалиста: «Но такой атлет появляется только один раз в 100 лет»,— Петров относился скептически. Зато разделял слова Догерти о том, что «...остальные тысячи прыгунов могут достичь первоклассных высот почти при любом со­четании и степени физического развития».

Выделявшийся среди учеников Петрова двигательными способностями, координированностью, быстротой, Бубка был по своим данным, пожалуй, близок к идеальному ше­стовику, да вот только росточком подкачал. Другие ребята в 15—16 лет, глядишь, за метр восемьдесят вымахали, а Сергей едва дорос до ста шестидесяти. После дебюта Бубки на Всесоюзной спартакиаде школьников один из ведущих специалистов, заметив, несомненно, способного паренька, посетовал, что при таком росте ждать от него рекордных результатов не приходится. Понимал это и Петров и иска': способы стимулирования роста. К счастью, в это время ему попалась на глаза книга Виктора Алек­сеевича Лонского «Что вам сказать про высоту?», в кото-Рои черным по белому было написано: «Я верю, что чело-к может все. Даже вырасти по собственному желанию...» первым, кому это стало по плечу, оказался ученик Лон-

37

ского Рустам Ахметов, ставший впоследствии одним из сильнейших прыгунов страны в высоту.

В его роду все были небольшого росточка. Но, вопре­ки генетической предрасположенности, Ахметов, рост ко­торого, казалось, навсегда застыл на отметке 164 санти­метра, сумел стать значительно выше. О том, как это про­изошло, Виталий Афанасьевич узнал из рассказа самого Ахметова, опубликованного в журнале «Физкультура и спорт». По мнению спортсмена, защитившего после ухода из большого спорта кандидатскую диссертацию и теперь работающего тренером, главное в этом деле — психо­логическая настроенность.

— Доказано, что на вытягивание тела в длину прежде всего влияет деятельность эндокринных желез,— утвер­ждал со страниц журнала Ахметов.— В свою очередь, функционирование этих желез напрямую зависит от нерв­ной системы. Поэтому очень важен мощный психологи­ческий стимул для роста и глубокая вера в успех. Мне веру вселил мой тренер Виктор Алексеевич Лонский, авторитет которого всегда был для меня непоколебим. Виктор Алексеевич уверил меня в том, что я вырасту, и велел каждый год писать обязательства, которые я выве­шивал в своей комнате на самом видном месте. Первый раз я написал, что обязуюсь за год вырасти на 5 сантимет­ров. После того как я действительно за год вырос ровно на 5 сантиметров, я снова написал, что и в течение следую­щего года обязуюсь вырасти еще на 5 сантиметров. И опять вырос. В третий раз (по совету Лонского) написал, что вы­расту на 7 сантиметров, а на самом деле прибавил 8 санти­метров. Мой рост достиг 186 сантиметров.

И далее следовал рассказ о специальных тренировках, ускорявших вытягивание тела, и рациональной диете.

Наверное, большинство из нас на месте Петрова поста­рались бы скопировать методы Лонского. Однако Виталий Афанасьевич поступил иначе. Он не требовал записок-обязательств с Сергея и не стал подбирать для него инди­видуальных упражнений, решив, что не стоит акцентиро­вать внимание ребят на физическом недостатке — малом росте Бубки-младшего. Просто он, не особо афишируя, ввел в тренировку всей своей группы специальные упраж­нения, которые способствовали раздражению «зон роста»

38

тей. И исподволь внушал Сергею мысль: «Ты можешь

прасти!» Но пройдет еще два года, пока это случится,

может быть, самых трудных года в жизни Сергея

Бубки.

Весной 1979 года Петров, разочарованный невниманием местного спортивного начальства к нуждам тренеров, ре­шает переехать в Донецк. Без долгих раздумий присоеди­нились к нему подготовленные им мастера спорта Васи­лий Бубка и Аркадий Шквира. Им по 18 лет, можно ска­зать, взрослые люди. И потому все решили сами, конечно предварительно заручившись поддержкой родителей. Ну а пятнадцатилетний Сергей остается дома.

«Тренируюсь по плану, расписанному Виталием Афа­насьевичем,— записывает он в дневнике.— На душе кошки скребут. Чувствую какую-то раздвоенность: с одной сторо­ны очень хочется уехать — в пятнадцать лет все новое ма­нит властно, неудержимо, но с другой — маму жалко. У них с отцом как раз случился разлад, и потому ей осо­бенно трудно было меня отпустить».

По признанию Сергея, он ходил как в воду опущен­ный, иногда по вечерам даже плакал от обиды. Видя, как он страдает, мама, человек милосердный (недаром работает санитаркой в больнице), решила отпустить в До­нецк и младшего сына.

— Знаешь, сынок, ты все-таки поезжай. Ты без этого не сможешь. А я уж как-нибудь... Не хочу себя потом каз­нить, если у тебя в жизни что-то не так получится, как задумал,— сказала Сергею Валентина Михайловна.

Когда-то давно сама она пострадала из-за того, что ее не смогла понять собственная мать, одним махом пере­черкнувшая планы дочери отправиться учиться на швею из Ворошиловграда в Харьков. 15-летней Вале мама сказала решительное «нет», о чем дочка, убежденная, что шитье — ее призвание, жалеет и по сей день. И когда настала пора решать судьбу младшего сына, Валентина Михайловна вспомнила о своем горьком опыте. Не последнюю роль здесь сыграли слова старшего сына, который заверил маму, что берет на себя заботу о брате.

И вот наступает время отъезда. Они идут по перрону — мама и ее сыновья. Василий тащит чемодан с учебниками и вещами младшего брата, а Валентина Михайловна с Сер-

39

геем чуть поотстали: мама дает последние наставления.

«Захожу в вагон и боюсь обернуться — так будет вспо­минать Сергей потом об этих минутах.— Мама на перроне, наверное, плачет. Резкий скрежет створчатых дверей, буд­то в одно мгновение отрезавший меня от детства. Ехать недолго — всего четыре часа. Но и не близко — считай, в новую жизнь».

И началась для Сергея самостоятельная жизнь. Он поселился в заводском общежитии в одной комнате с Ва­силием и Аркадием. Вставал раньше всех, разогревал на общей кухне завтрак и мчался в школу, где быстро стал своим, наверное, и потому, что 57-я донецкая средняя школа считалась школой спортивной — многие ребята и де­вочки занимались в различных секциях. Общие интересы и сблизили Сергея с одноклассниками.

Учился хорошо, хотя порой приходилось заниматься в троллейбусе по дороге из школы на стадион и со стадио­на в общежитие. Особенно легко давались ему гумани­тарные предметы — история и литература.

• Зачем ты столько времени отдаешь прыжкам? — недоумевал директор школы Д. А. Вайнштейн, который вел в классе у Сергея историю и обществоведение.— Твоей голове, Бубка, можно найти более достойное применение. Тем более что спортсмен — это не профессия.
• Да, но есть профессия — тренер, и я хочу им стать,— возражал Сергей.
• Это хорошо, что ты уже выбрал дело своей жизни, тем более такое нелегкое, как педагогика. Но я глубоко убежден: из тебя вышел бы и прекрасный историк.

Поверим чутью старого педагога. Да, мог Сергей стать и историком, но все-таки ближе ему был спорт, жить без которого он уже не мог. Второй раз на небольшом отрез­ке времени младшему Бубке пришлось делать в жизни выбор, и он, не раздумывая, решил свою судьбу. Решил не разумом — сердцем.

Аркадий Шквира вскоре женился и переехал из обще­жития. И какой-то шутник прикрепил на двери комнаты, где остались братья, табличку: «2-Бубка-2». Они ее не стали снимать, хотя Сергей предложил другую формулу: «2 Бубка как 1».

Братья и в самом деле были как бы единым целым,

40

пним хорошо отлаженным механизмом. Вася, например, зял на себя приготовление еды, а Сережа приносил про­дукты.

— У Васи открылся истинный талант кулинара,— расска­зывал мне Сергей.— Среди его фирменных блюд были знаменитый украинский борщ и творожная запеканка. Мастерски жарил он отбивные и бифштексы. По праздни­кам потчевал меня пирогами по рецептам жены Виталия Афанасьевича Галины Алексеевны. И однажды пригласил к себе все семейство Петровых. Кулинарное искусство Василия оценили они высшим баллом.

«Не могу, конечно, сказать, что питались мы по реко­мендациям журнала «Здоровье» или «по Амосову»,— вспо­минал Сергей в другой раз.— Но к одному совету знаме­нитого академика— «не бойтесь чувства голода» — относи­лись и относимся по сей день со всей серьезностью. По­тому что лишний вес для шестовика — не меньший бич, чем для гимнаста или, скажем, артиста балета.

С деньгами, конечно, было туговато, однако непри­вычные к излишествам, не говоря уже о роскоши, мы относились к этому спокойно. Старались придерживаться во всем принципа разумных потребностей.

Все самое необходимое покупали в той последователь­ности, которая диктовалась «оперативной обстановкой». Если надвигалась зима и Вася оставался без пальто,— шли в магазин подбирать ему что-нибудь теплое из одежды. А поистерлись брюки на мне — стало быть, наступила моя очередь получить обновку...