«Липецкий М.Л. ВНУШЕНИЕ И МЫ ББК 53.57 Л 59 ...»

Обычно внушение противопоставляется убеждению, которое, по В. М. Бехтереву, обозначается как воздействие на другое лицо силой логики и непреложных доказательств. Убеждение обращено к рассудку, сознанию, критическому мышлению.

В действительности принципиальная разница между внушением и убеждением существует только на полюсах обоих понятий. На экваторе разграничение затруднительно или даже невозможно. Восприятия, адекватные реальной действительности, и восприятия ложные, навязанные внушением, могут вступать в конфликтные отношения. Тогда человек испытывает мучительную борьбу двух мотивов: один побуждает к поведению, отвечающему внушению, а другой требует поведения, диктуемого реальной ситуацией.

Мы коснулись психологической стороны внушения. Однако в ее основе — физиологические механизмы, хотя сводить ее только к ним было бы упрощенчеством. Содержание психической деятельности — это продукт человеческой истории, общественного бытия.

В раскрытие физиологической природы внушения неоценимый вклад внес гениальный физиолог академик Иван Петрович Павлов (1849—1936). С его именем связано начало новой эры объективного изучения физиологических закономерностей работы высшего отдела центральной нервной системы — коры головного мозга. Этим ознаменовалось начало XX столетия, начало новой эры в объективном изучении физиологических закономерностей психической деятельности.

Представления И. П. Павлова о внушении складывались из экспериментальных исследований гипноза на собаках и наблюдений больных в неврологической и психиатрической клиниках. В патологии он видит естественный эксперимент.

И. П. Павлов установил, что психической разобщенности, наблюдаемой при внушении, соответствует физиологическая разобщенность функции коры головного мозга, разорванность функциональных связей между отдельными ее частями. Он утверждал, что “основной механизм внушаемости есть разорванность нормальной, более или менее объединенной работы всей коры. Потому и непреодолимо определенное внушение, что оно происходит в отсутствие обыкновенных влияний со стороны остальных частей коры”.

После кончины И. П. Павлова исследование функции головного мозга продолжается. Становится очевидным, что объединение психологии и физиологии в отношении внушения возможно только на какой-то общей для обеих наук основе. Такой основой стал системный подход в изучении организации поведения, разработанный талантливым учеником И. П. Павлова академиком Петром Кузьмичем Анохиным (1898—1974).

Полвека назад в Горьковском медицинском институте П. К. Анохин занялся глубоким физиологическим анализом условного рефлекса. Все началось в 1933 году с наблюдения за поведением обманутой собаки. С помощью порции сухарей у нее был выработан условный рефлекс на звонок. Звонок — и собака, облизываясь, направляется к кормушке за сухарями. Типичнейшая условно-рефлекторная реакция со всеми известными звеньями рефлекторной дуги, описанной Рене Декартом: 1) восприятие раздражения, 2) анализ его в центральной нервной системе и 3) ответная реакция.

Но однажды вместо сухарей в кормушку положили мясо. К удивлению экспериментатора, животное не набросилось на лакомую пищу. Весь вид собаки говорил о том, что она озадачена. Причиной явилось рассогласование между привычным, ожидаемым (прогнозируемым) и реальным.

Происшедшее невозможно понять, руководствуясь лишь классическими представлениями о трехзвенной открытой рефлекторной дуге, — здесь нет места оценке результата действия. Между тем такой оценке принадлежит решающая роль в построении любого поведенческого акта.

Обманутая собака побудила к открытию четвертого, конечного звена рефлекторного процесса. Оно оповещает центральную нервную систему о достижении ожидаемого эффекта, или “поставленной цели”. Четвертым звеном, названным кибернетиками обратной связью, рефлекторный механизм замкнулся в круговой процесс.

Стало очевидным, что любой поведенческий акт направляется целью, вытекающей из биологических и социальных потребностей. “Рефлекс цели имеет огромное жизненное значение, он есть основная форма жизненной энергии каждого из нас, — говорил И. П. Павлов. — Вся жизнь, все ее улучшения, вся ее культура делается рефлексом цели, делается только людьми, стремящимися к той или другой поставленной цели... Наоборот, жизнь перестает привязывать к себе, как только исчезает цель”.

Многочисленными опытами П. К. Анохин показал, что цель становится системообразующим фактором. Для ее достижения необходим план действий. Он неодинаков в разных внешних обстоятельствах и при различных физических состояниях организма. Поэтому действию предшествуют анализ информации о внешней обстановке, о состоянии организма, а также извлечение из памяти образцов поведения при аналогичной или близкой ситуации. Этот этап организации поведения назван афферентным синтезом. Афферентными сигналами в физиологии именуются нервные импульсы, поступающие в центральную нервную систему и оповещающие о внешней и внутренней среде.

На основе анализа собранной информации принимается решение о стратегии действий — что, как, когда и в какой последовательности надо делать для достижения цели. После принятия решения формируется нервный аппарат с программой поведения и эталонами сигналов, которые, поступая по каналам обратной связи, должны будут оповестить, соответствует ли поведенческий акт программе. При рассогласовании вносится поправка.

Вот простейший пример. Читая книжку, вы решили взять со стола карандаш для пометок. Протянули руку, но она наткнулась на ножницы. Наступило рассогласование между запрограммированным и действительным результатами действия. Головной мозг это фиксирует после сопоставления информации ожидаемой и действительной, поступившей по каналам обратной связи от тактильных и мышечно-суставных рецепторов (датчиков). Тут же дополнительно включается зрительная система, вносится поправка в траекторию движения, и ошибка исправляется.

Аппарат предвидения и сличения назван П. К. Анохиным акцептором действия, а информация, поступающая по каналам обратной связи, — санкционирующей афферентацией.

Предвидение опирается на запечатленный в памяти индивидуальный и видовой опыт. Основоположник кибернетики Норберт Винер в обратных связях усматривал “способности живого существа устанавливать свое будущее поведение на основе прошлого опыта”. Без этого приспособление организма к изменчивой среде, само существование его невозможно.

В описанной структуре мозгового аппарата управления все элементы содействуют организации поведения для достижения полезного результата. Такое замкнутое динамическое образование названо функциональной системой. В ней воплощен принцип опережающего отражения действительности — сначала предвидеть, а потом действовать. Управлять — значит предвидеть. Цель опережает всякое действие. Вот тут-то и пересекается физиологический механизм опережающего отражения с психологией предвидящего воображения.

П. К. Анохин наполнил глубоким содержанием мысль своего учителя: организм — это саморегулирующаяся система, “сама себя поддерживающая и даже совершенствующая...” (И. П. Павлов).

А теперь посмотрим, как организуется поведение, обусловленное внушением. Снова — пример из врачебной практики автора этой книги.

В бодрствовании пациентке внушается, что в склянке, которую предлагают понюхать, содержится нашатырный спирт. Приблизив склянку к носу, пациентка морщится и отворачивается от резкого раздражающего запаха. В действительности склянка наполнена обыкновенной водой.

Как понять подобное поведение?

Совершенно очевидно, что в головной мозг информация о реальном содержимом склянки в данном случае не поступает. Афферентная сигнализация, противоречащая внушению, заблокирована торможением. Этому способствует ярко выраженная эмоция, без которой внушение невозможно. Внушение идет в обход афферентного синтеза. Создаются, таким образом, условия, когда ложные сведения, переданные речью, не могут быть опровергнуты. Они принимаются как чувственная реальность.

Стратегия поведения в нашем примере определяется иллюзорным восприятием. Принимается решение о необходимости ответить защитной реакцией (отвернуться). Для обеспечения такого поведенческого акта формируется акцептор действия, содержащий программу реакции и ее чувственный эквивалент, который затем подтверждается санкционирующей афферентацией.

Сознание у данной больной полностью сохранено. Поэтому все другие поведенческие акты остаются адекватными реальной действительности.

Сохранение сознания — это характерная особенность внушения в бодрствовании. Вот еще один опыт.

Испытуемому в бодрствовании внушается, что он не может разжать кулак. Он прилагает большие усилии, но тщетно. Испытуемый удивлен, смеется, говорит: “Я знаю, что это чепуха, но ничего сделать не могу”.

Это происходит потому, что внушение в мозгу воспринято как чувственная реальность. Вся последующая организация функциональной системы со всеми рабочими реакциями ей подчинена. Для раскрытия кулака необходимо сокращение мышц, участвующих в этом акте. А функциональная система настроена на непосильность этого акта. В результате мышцы не сокращаются, а только напрягаются, как это наблюдается при попытке поднять непосильную тяжесть. Функциональная система, организованная внушением, работает в автономном режиме. Она функционально разобщена с остальными мозговыми образованиями. Это становится причиной физиологического и психического расщепления, так характерного для внушения. Личность оказывается раздвоенной.

Торможение поступления информации о реальной действительности является и причиной того, что материалом для реализации внушения становится только запечатленный в памяти жизненный опыт. Человеку сверх его жизненного опыта ничего внушить нельзя.

Облегчение извлечения из памяти информации при внушении позволяет вспомнить и воспроизвести давно забытые ситуации и формы поведения. В этом особенно убеждают эксперименты с возрастной регрессией, которые упоминались выше.

Глава III

СЛОВО— ПОЛКОВОДЕЦ ЧЕЛОВЕЧЬЕЙ СИЛЫ

Слово, имея материальные корни, может производить и материальные изменения в организме человека.

К. И. ПЛАТОНОВ

Названием этой главы стала поэтическая строка В. Маяковского. Поэты и писатели раньше ученых осознали силу слова, его могучее воздействие на человека.

Слово — это нить от человека к человеку, это орудие мышления и воздействия на психику и мировосприятие огромных масс. Разве не прав был В. Г. Короленко, когда писал, что “слово дано человеку не для самоудовлетворения, а для воплощения и передачи той мысли, того чувства, той доли истины или вдохновения, которым он обладает, — другим людям... Слово — это не игрушечный шар, летящий по ветру. Это орудие работы: оно должно подымать за собой известную тяжесть. И только по тому, сколько оно захватывает и подымает за собой чужого настроения, — мы оценивали его значение и силу”.

Весомость и емкость слова, необъятная значимость его в жизни человека запечатлены народной мудростью в многочисленных пословицах, поговорках, притчах. Напомню притчу о мудром Эзопе, древнегреческом баснописце.

Однажды на пир к богатому и знатному купцу пришли гости. Кто-то из них сказал хозяину:

— Всему городу известно, что у тебя остроумный и находчивый раб. Пошли его на базар, пусть принесет нам самое прекрасное, что есть на свете.

Хозяин велел позвать Эзопа.

— Ты слышишь, Эзоп? Вот тебе деньги, сходи на базар и купи самое прекрасное, что есть на свете.

Раб уходит и возвращается с подносом, покрытым салфеткой. Ее поднимают, а там лежит язык.

— Эзоп, ты же принес язык!

— А разве это не самое прекрасное, что есть на свете? Языком мы произносим слова нежности, верности, любви, языком мы провозглашаем мир, языком мы произносим слово “свобода”.

Через некоторое время кто-то подсказал хозяину:

— Пусть твой раб пойдет и принесет самое ужасное, что есть на свете.

Вновь Эзоп возвращается с тем же подносом. Под салфеткой лежит язык.

Удивлению гостей нет предела.

— Эзоп, ты же опять принес язык!

— А разве это не самое ужасное? Языком мы произносим слова ненависти, языком мы объявляем войну, языком мы произносим слово “раб”.

С этой умной притчей перекликается высказывание И. Эренбурга: “...Я знаю силу слова, я говорю это с гордостью и горечью. Слово может помочь человеку стать героем, призвать его к благородным поступкам, разжечь в его сердце любовь, и слово может принизить человека, одурманить его, заглушить совесть, толкнуть на низкие дела”.

Можно привести множество других высказываний на эту тему. “Человек через слово всемогущ” (Г. Державин). “Нет на свете орудия сильнее слова” (К. С. Станиславский), “Нет магии сильнее, чем магия слов!” (А, Франс).

Но почему так происходит? Каков механизм воздействия слова на человека?

Ответить на этот вопрос в значительной степени помогли труды И. П. Павлова в последний период его жизни. Они явились результатом длительных и кропотливых исследований в почти неизведанной до того области •— физиологии высшего отдела центральной нервной системы — коры больших полушарий головного мозга.

Вспомним один из главных его экспериментов.

Сначала собака подготавливалась к опытам. С помощью несложной операции, разработанной И. П. Павловым, у нее выводился на поверхность щеки проток слюнной железы. Теперь слюна из железы поступала не в полость рта, а наружу. Ее можно было собрать в пробирку, измерить количество и определить химический состав. Это не осложняло нормального смачивания пищи в полости рта, так как в нее впадают протоки еще других пяти крупных слюнных желез и множества мелких.

Через несколько дней послеоперационная рана заживала. Совершенно здоровая собака оказывалась пригодной для исследований. К выведенному протоку приклеивалась ворочка, через которую слюна стекала в подвешенную пробирку.

Для изоляции от случайных раздражений животное помещалось в звуконепроницаемую камеру. Даже экспериментатор находился вне ее. С помощью пульта управления исследователь подает тот или иной раздражитель (звуковой, световой, тактильный или другой) и наполняет кормушку едой.

Сам опыт заключался в следующем. Сначала включался индиферентный раздражитель, допустим, звонок, а затем подавалась пища (хлеб, мясо и пр.).Сам по себе звонок никакой пищевой реакции не вызывает, слюна не выделяется. В ответ же на пищу наступает обильное слюноотделение. Однако через несколько сочетаний звонка с пищей уже сам по себе звонок начинает вызывать отделение слюны. Так образуется рефлекс, получивший название условного. В этом феномене сочетались два фундаментальных открытия. С одной стороны, условный рефлекс оказался важным механизмом психической деятельности, а с другой — методом ее объективного изучения.

Условные рефлексы бывают не только пищевые. Различают рефлексы защитные, сексуальные и другие. Над любым безусловным врожденным рефлексом надстраивается бесчисленное множество рефлексов условных. Важно только, чтобы какие-то обстоятельства совпадали во времени с едой, болевым воздействием или иным безусловным раздражением. Тогда эти обстоятельства приобретают сигнальное значение, оповещая о еде, опасности и т. п. Вспомним, и у нас с вами, например, гудок автомобиля вызывает защитную реакцию.

Итак, отметим основные различия между двумя классами рефлексов.

Во-первых, безусловные рефлексы являются врожденными, унаследованными, видовыми, в то время как условные — приобретенные, индивидуальные. И в самом деле, еда у всех животных и людей вызывает отделение слюны и других пищеварительных соков. Пищевая же реакция на звонок наступает лишь в том случае, если он сочетался с едой. Такая реакция может появиться и на другие раздражители (свет, касание, время и т. д.), если они в прошлом совпадали с приемом пищи. У ребенка гудок автомобиля не вызывает защитного поведения, оно приобретается жизненным опытом. Стало быть, в условных рефлексах отражается приобретенный опыт.

Во-вторых, условные рефлексы расширяют связи организма с внешним миром до бесконечности. Они выступают как механизм приобретения знаний. Условные раздражители имеют сигнальное значение. Ведь формируются условные связи лишь в случае, если какие-либо обстоятельства предшествуют безусловному раздражению. Эти обстоятельства сигнализируют, оповещают, предупреждают о возможном воздействии безусловного фактора. Расширяются, таким образом, возможности приспособления к окружающей обстановке. Условные сигналы облегчают поиск пищи, объекта противоположного пола, позволяют избежать соприкосновения с обстоятельствами, разрушающими организм. Одно дело защищаться при встрече с хищником, а другое— избежать столкновения с ним, реагируя на отдаленные признаки его приближения. Во втором случае шансы выжить значительно большие. Нередко реакция на условные знаки становится единственной возможностью сохранить себя. Очень опасно было бы переходить дорогу, если бы человек был безразличен к предупреждающим сигналам.

Итак, условные рефлексы — это инструмент приспособления организма к окружающей среде, “это то, что и мы имеем в себе как впечатления от окружающей внешней среды...” (И. П. Павлов).

А сейчас представим себе такую ситуацию.

У собаки выработан условный пищевой рефлекс на звонок. Что произойдет, если мы перестанем подкреплять его пищей? Звонок звонит, слюна выделяется, животное облизывается, а пища не поступает. Собака остается обманутой. И что же? Раз обманешь, два обманешь, однако со временем пищевая реакция начнет убывать, все меньше будет выделяться слюна, и в конце концов звонок полностью утратит свое сигнальное значение. Таким образом, условный рефлекс подвержен торможению.

Это тоже акт приспособления, и он в высшей степени целесообразен. Трудно представить, какой хаос был бы в поведении животного или человека, если бы они продолжали отвечать на обстоятельства, потерявшие сигнальное значение.

Вслед за И. П. Павловым мы подошли сейчас к третьему пункту различий между условными и безусловными рефлексами. Условные рефлексы, в отличие от безусловных, необычайно изменчивы. Они то появляются, то исчезают, в зависимости от наличия или утраты сигнального значения раздражителя. В условных рефлексах функциональная связь между раздражителем и реакцией оказывается временной. В рефлексах безусловных она является прочной, устойчивой.

В последние годы жизни И. П. Павлова особенно занимал вопрос об отличии высшей нервной деятельности человека от высшей нервной деятельности животных. И разумеется, он придавал особое значение речевой функции.

Человек реагирует не только на предметы или явления, составляющие непосредственную действительность окружающей среды, но и на ее словесные обозначения. Сошлюсь на исследования А. Г. Иванова-Смоленского, ученика И. П. Павлова. В его опыте при применении нескольких сочетаний звонка с последующим раздражением кожи слабым электрическим током у ребенка вырабатывался условный защитный рефлекс. Через некоторое время звонок сам по себе вызывал такое же отдергивание руки, как и воздействие электрическим током. Это и есть условно-рефлекторная реакция на сигнальный раздражитель.

Однако оказалось, что ребенок отдергивал руку не только в ответ на звонок, но и на произносимое экспериментатором слово “звонок”, то есть словесное обозначение непосредственного условного раздражителя. Другие слова защитного рефлекса не вызывали.

Человеку присуща более высокая форма отражения действительности по сравнению с животными. У человека отражение происходит и при посредстве особого рода сигналов — слов, обозначающих конкретные предметы, явления, действия. Слово — это способ кодирования реальной действительности и обмена информацией. Речевые сигналы “представляют собой отвлечение от действительности и допускают обобщение, что составляет наше лишнее, специально человеческое мышление, и, наконец, науку — орудие высшей ориентировки человека в окружающей среде и в себе самом”, — говорил И. П. Павлов. “Слово для человека, — утверждал он, — есть такой же реальный условный раздражитель, как и все остальные, общие у него с животными, но вместе с тем и такой много объемлющий, как никакие другие, не идущий в этом отношении ни в какое количественное и качественное сравнение с условными раздражителями животных. Слово, благодаря всей предшествующей жизни взрослого человека, связано со всеми внешними и внутренними раздражителями, приходящими в большие полушария, все их сигнализирует, все их заменяет и поэтому может вызвать все те действия, реакции организма, которые обусловливают те раздражения”.

Не знаю, известны ли были итальянскому писателю Джанни Родари идеи И. П. Павлова, когда он писал: “Слово, случайно запавшее в голову, расширяет волны вширь и вглубь, вызывает бесконечный ряд цепных реакций, извлекая при своем “западении” звуки и образы, ассоциации и воспоминания, представления и мечты. Процесс этот тесно сопряжен с опытом и памятью, с воображением и сферой подсознательного и осложняется тем, что разум не остается пассивным, он все время вмешивается, контролирует, принимает или отвергает, созидает или разрушает”. Слово — орудие общения и высшего абстрактного мышления. Сила слова — в информации, которую оно несет. Немалое значение имеет также готовность индивидуума ее воспринять. На сообщение о том, что в музее выставлена редкая картина Пикассо, по-разному отреагируют ценители живописи и равнодушные к ней люди.

Скажем теперь: человек связан с окружающей средой как непосредственно, так и через речевые сигналы. Слово не только символ реальной действительности, оно еще инструмент высшего обобщающего мышления.

Мозговая деятельность, имеющая отношение к непосредственной действительности, к конкретному образному мышлению, названа И. П. Павловым первой сигнальной системой. Она соотнесена с окружающим миром сигнализаторами — органами чувств: зрением, слухом, обонянием и др.

Второй сигнальной системой названы механизмы высшего абстрактного мышления, связь которых с окружающим миром опосредована словом. Такая форма отражения в большей или меньшей степени удалена от конкретных образов или явлений.

В отражении материального мира обе сигнальные системы содействуют друг другу. Не может быть мышления, не опирающегося на ощущения и восприятия. А последние диктуются установками, в которых отражается общественный опыт.

Вторая сигнальная система позволяет человеку в его деятельности использовать не только личный опыт, но и опыт других людей, в том числе и ушедших поколений.

Сигнальные системы — свидетельство того, что мозговые механизмы человека чрезвычайно сложны. Ими определяется и наиболее существенное различие между человеком и остальным животным миром.

“Нет тех функций в организме, которые при известных условиях нельзя было бы возбудить, затормозить или извратить прямым или косвенным внушением. Слово, имея материальные корни, может производить и материальные изменения в организме” (К. И. Платонов).

Внушение осуществляется с помощью речи. Даже тогда, когда во внушении участвуют физические, химические или другие факторы, их действие опосредовано словом. Самовнушение также достигается при посредстве слов, так называемой внутренней речью.

Мы уже знаем, что во внушении создаются условия, при которых сила словесного влияния возрастает.

Глава IV ГИПНОЗ—ПРОИЗВОДНОЕ ВНУШЕНИЯ

Что нужно, чтобы жить с умом? Понять свою планиду Найти себя в себе самом. И не терять из виду

А. ТВАРДОВСКИЙ

Перед нами несколько человек. Все находятся в состоянии бодрствования. Одни после внушения не могут раскрыть кулак, другие отворачивают голову от склянки с водой, так как им внушили, что в ней нашатырный спирт, третьи “едят” внушенный шоколад, хотя в руках ничего нет, четвертые погружаются во внушенный сон.

Нет такого физиологического явления, которое нельзя было бы вызвать внушением. Не составляет исключения и сон. Мы уже знаем, что со времен Брэда внушенный сон называют гипнозом. Однако в наше время понятие “гипноз” значительно расширилось. Оно обозначает неполный, частичный сон, независимо от того, вызван ли он внутренними побуждениями или внешними факторами. Примером частичного сна могут быть дремотные состояния, когда человек слышит, что вокруг происходит, но сам не включается в события.

В свою очередь, внушение не ограничивается гипнозом, оно гораздо шире. Внушением вызываются не только сон, но и другие физиологические или даже болезненные состояния. Поэтому формулу нансийцев “Гипноза нет, есть только внушение” следовало бы перефразировать: гипноз — это одно из бесконечно возможных внушенных состояний.

Во внушенном сне объединяются в одно целое гипноз (частичный сон) и внушение (его источник). Где-то они накладываются друг на друга, совмещаются. В этом диапазоне гипноз вызывается внушением.

Естественно, внушенный сон сочетает в себе особенности внушения и частичного, дробного сна.

Мы описали различные приемы гипнотизации: фиксацию взгляда, пассы, звуковые воздействия. К ним прибегали Месмер, Брэд, Шарко и многие другие. Их применяют и в наше время. Все это способы опосредованного внушения. Воздействие на зрение, слух, кожную чувствительность в определенной ситуации прочно связалось с идеей сна, а поэтому становится ее проводником. Во времена Месмера те же пассы вызывали не сон, а конвульсии. Тогда пассы были проводником утвердившейся идеи исцеления через конвульсии.

По своему физиологическому механизму внушение сна не отличается от других внушений. И. П, Павлов утверждал, что внушенный сон — это условно-рефлекторная реакция на речевое воздействие. “Теперь постоянно применяющийся способ — повторяющиеся слова (к тому же произносимые в минорном однообразном тоне), описывающие физиологические акты сонного состояния. Эти слова суть, конечно, условные раздражители, у всех нас прочно связанные с сонным состоянием и потому его вызывающие”, — писал он.

За последние два — два с половиной десятилетия получено много сведений, которые не укладываются в классическое представление о сне как о разлитом торможении. Установлено, что во сне нервные клетки головного мозга проявляют большую активность, во сне работает примерно то же количество клеток, что и в бодрствовании. Этим и объясняется, например, тот факт, что полярный исследователь Нансен и его спутники засыпали, продолжая передвигаться на лыжах. Известны случаи, когда в походе солдаты предавались сну, не прекращая марша. Упомяну еще исследования, в которых здоровым людям предлагали сжимать кулак, когда во сне они услышат собственное имя. После того, как они засыпали, включался магнитофон с записью не менее 55 имен. Оказалось, что в ответ на собственное имя значительно чаще, чем на другое, у человека приходила в движение кисть и изменялась электроэнцефалограмма. Значит, во время сна в головном мозге анализируются словесные сигналы (К. А. Иванов-Муромский).

Известны случаи, когда во сне совершались величайшие открытия и создавались шедевры литературы и музыки. Д. И. Менделеев никак не мог выразить таблицей идею о периодической системе элементов. После трехдневной напряженной работы без отдыха он заснул и увидел сон, обессмертивший его имя. Вот так сам Менделеев рассказывает об этом: “Вижу во сне таблицу, где элементы расставлены как нужно; проснулся, тотчас записал на клочке бумаги — только в одном месте впоследствии оказалась нужной поправка”.

Нечто подобное произошло с работавшим над формулой бензольного кольца немецким химиком Ф. Кекуле. Во сне он увидел длинные линейные цепочки атомных связей ацетилена, как это было принято в химии. Но вдруг цепочки задвигались, сближаясь друг с другом, стали извиваться, как змеи. “Но что это? Одна из змей ухватила свой собственный хвост, и фигура эта насмешливо закружилась перед глазами. Пробужденный, как вспышкой молнии, я провел остаток ночи за разработкой следствий новой гипотезы. Давайте же учиться смотреть сны! Однако позаботимся и о том, чтобы не оглашать их до проверки бодрствующего ума”, — писал Кекуле.

Французский математик Анри Пуанкаре, не будучи в состоянии проинтегрировать уравнение, отложил его и лег спать. Под утро во сне ему представилось, что он читает студентам лекцию и интегрирует на доске оставленное уравнение. Пуанкаре проснулся и записал решение на бумаге.

Известный математик Гаусс во сне решил задачу, над которой бился 19 лет.

Итальянскому композитору Тартини долго не удавалось сочинение одной из сонат. Но однажды ему приснился черт, который, завладев его скрипкой, исполнил изумительную мелодию сонаты. Тартини, проснувшись, записал музыку, назвав ее “Трель дьявола”.

Ф. Вольтер во сне видел новый вариант “Генриады”.

А. С. Пушкину не раз снилось, что он сочиняет стихи. У него возле постели на ночном столике всегда были бумага и чернила.

Стивенсон писал, что самые лучшие новеллы он создавал во сне.

Приведенные примеры показывают, что во сне продолжается поиск, не завершенный в бодрствовании. Какое это имеет биологическое значение?

На этот вопрос пытается ответить советский исследователь В. С. Ротенберг. Но прежде чем познакомить читателя с его гипотезой, остановимся на современном понимании физиологической сущности сна.

В 1953 году Юджин Азеринский, аспирант профессора Клейтмана в Чикагском университете, обратил внимание на периодически появляющиеся у детей во время сна быстрые движения глаз. То же обнаружилось у взрослых. На этом основании был сделан вывод, что сон — состояние неоднородное, ему присуща цикличность. Это подтвердилось электроэнцефалографическим рисунком сна — регистрацией электрической активности мозга.

На ранних стадиях сна, когда еще сохраняется способность к произвольным движениям, основной ритм электрических колебаний такой же, как в спокойном бодрствовании, — 8—10 в секунду. Его называют альфа-ритмом.

Поверхностный сон (дремотное состояние) отличается бета-ритмом, частотой 14 колебаний в секунду и нерегулярными медленными волнами. С углублением сна медленные волны заметны все чаще, ими вытесняются другие электрические колебания.

Через некоторое время электроэнцефалограмма вдруг резко меняется, становится почти такой же, как в период засыпания, когда человек еще отвечает на вопросы, заметны движения глаз, начинается общая двигательная активность — спящий переворачивается с боку на бок, меняет положение рук, ног, головы, учащаются сердцебиение и дыхание. Разбудить человека в этот период очень трудно. Возникают парадоксальные отношения: человек “спит, как убитый”, а двигается и проявляет высокую электрическую активность мозга. Потому это состояние и названо парадоксальным сном. Этот сон непродолжителен; к тому же электроэнцефалографическая картина его такова, что он получил название быстрого сна, в отличие от ортодоксального, или медленного, сна. Смена быстрого и медленного сна в течение ночи происходит 5—6 раз.

В быстром сне переживаются сновидения. Разбуженный в это время человек обычно помнит, что видел сон, прерванный пробуждением. Таким образом, каждую ночь мы 5—6 раз переживаем сновидения. Однако запоминаем их далеко не всегда. И тут возникают новые вопросы.

Каково биологическое значение сна в целом? В чем биологический смысл его циклической неоднородности? Зачем нужны сновидения?

На эти вопросы сегодня еще нет удовлетворительного ответа. Можно только с уверенностью сказать, что сон восстанавливает работоспособность. Предполагают, что первым циклом обеспечивается минимальный — аварийный — запас работоспособности (а вдруг больше спать не придется!). Последующие циклы дополняют и завершают подготовку организма к бодрствованию.

Высказывалось предположение, что в период сновидений перерабатывается и запечатлевается в долговременной памяти поступившая в течение дня информация. Быстрым сном устраняются тревоги, эмоциональные напряжения, обеспечивается эмоциональная адаптация, психологическая защита от неудовлетворенности собой, от внутренних конфликтов.

Многие исследователи склоняются к мысли, что медленный сон играет важную роль в организации долговременной памяти и в воспроизведении (извлечении из памяти) материала, усвоенного в течение дня.

В. С. Ротенберг полагает, что во время быстрого сна осуществляется поисковая активность. Ею компенсируется поиск, не завершенный в бодрствовании.

Незавершенность поиска — пищи, средств защиты, сексуального партнера — ставит любой живой организм в биологически затруднительное, а порою опасное положение. У человека состояние неудовлетворенности часто может быть вызвано еще поиском факторов духовного или социального содержания. Примирение конфликтующих мотивов осуществляется “на языке образов сновидений”. Если примирение не состоялось, развивается невротическое и психосоматическое (телесное, психически обусловленное) заболевание.

Надо полагать, что состояние гипноза родственно быстрому сну. В обоих случаях на электроэнцефалограмме отмечается высокая электрическая активность мозга. Как и в быстром сне, в гипнозе бывают сновидения. Пациенты обычно рассказывают о них после пробуждения.

Во внушенном сне сохраняется речевая связь с гипнологом. Она используется для вторичных внушений — экспериментальных, лечебных или других, проводимых для активизации резервных психических и физических возможностей человека. Внушения в гипнозе относятся ко вторичным потому, что первичное — это сам внушенный сон. Одно внушение как бы надстраивается над другим.

Речевую связь с гипнологом называют раппортом. Раппорт может быть изолированным и распространенным. В первом случае гипнотик реагирует только на слова гипнолога, во втором — в контакт с ним могут вступать и другие лица. Раппорт не является специфической особенностью внушенного сна, с ним приходится встречаться и во сне обычном. И. П. Павлов идентифицировал раппорт с мозговым сторожевым пунктом. Например, мельница работает — мельник в это время может крепко спать. Но стоит появиться перебоям в работе мельницы, как он тут же пробуждается.

Само по себе наличие раппорта указывает на дробность внушенного сна.

Вторичное внушение может реализоваться и в гипнозе, и после пробуждения (постгипнотическое внушение) или начинаться в гипнозе и продолжаться после выхода из него. Это определяется инструкцией гипнолога.

Так я внушал пациенту в гипнозе в одном случае, что он сейчас катается на лодке, в другом — что будет кататься после пробуждения, а в третьем — что катается сейчас и продолжит это занятие после пробуждения. Во всех вариантах больной реально воспринимал лодку, море или реку и греб мнимыми веслами.

Внушение в гипнозе, как и в бодрствовании, опирается на эмоциональнее воображение, психологическую установку и конформизм. Но имеются и существенные различия.

При внушении в бодрствовании человек выступает одновременно и роли исполнителя и наблюдателя. Как наблюдатель он активен и критичен, но не может воспрепятствовать исполнению внушения. Такого рода ситуации мы описали чуть раньше.

Реализуя внушение в глубоком гипнозе, субъект выступает только в роли исполнителя. Здесь нет расщепления личности.

И все же четких границ между поведением субъекта при внушении в бодрствовании и в гипнозе нет. Существует много переходных ступеней, которые связаны как с глубиной внушенного сна, так и со вторичной внушаемостью в нем..

В. М. Бехтерев выделил три стадии гипноза.

1. Малый гипноз. Гипнотик может противостоять внушению, сохраняя связи с окружающей действительностью, способен двигать всеми членами тела, хотя и ощущает слабость в теле и тяжесть век.

2. Средний гипноз. У гипнотика притупляется восприятие окружающего, наступает пассивное подчинение внушению. Содержание последнего сохраняется в памяти. Гипнотик сохраняет любую приданную ему позу, даже неудобную. Сам изменить ее не может.

3. Глубокий гипноз, который называется еще сомнамбулизмом. В этом состоянии наступает полная дезориентация. После пробуждения гипнотик не помнит о своем поведении в гипнозе, которое было вызвано внушением.

Степень погружения в гипнотическое состояние неодинакова у разных людей. Она обычно углубляется при повторных сеансах.

В последние два-три десятилетия предпринимается много попыток теоретического обоснования глубины внушенного сна. Большую помощь исследователям здесь может оказать электроэнцефалографический рисунок.

Глава V РАЗ ОБМАНЕШЬ, ДВА ОБМАНЕШЬ...

Наука должна служить только добру!

ЖЮЛЬ БЕРН

На предыдущих страницах я пытался убедить читателя, что внушение вездесуще, и нет такой функции, на которую нельзя бы им воздействовать. Психическое, эмоциональное, физическое состояние — все поддается влиянию слова.

Столь широкие возможности внушения объясняются тем, что оно осуществляется в обход афферентного синтеза.

Очевидно, что это может поставить организм человека в положение биологически невыгодное. Может нарушиться постоянство внутренней среды — важнейшее условие нормального существования. Представим себе человека, которому внушили, что он выпил много воды. Наступает обильное мочеотделение, из организма выводится большое количество жидкости — нарушается водно-солевой баланс.

Как справляется организм с подобными ситуациями? Располагает ли он механизмами, восстанавливающими внутреннюю среду?

У одного из моих больных имелась фистула желудка, наложенная после химического ожога и сужения пищевода. В состоянии гипноза ему внушалось, что он ест колбасу, а затем каждые 15 минут в течение полутора часов собирался желудочный сок, вытекающий через резиновую трубку, введенную в желудок через фистулу.

Проследим сначала за поведением. Оно напоминало пантомиму: пациент брал в руку колбасу, откусывал, жевал, проглатывал, хотя в действительности, конечно, никакой колбасы не было. После окончания исследования он говорил, что колбаса была вкусная, что он наелся.

Секреция желудочного сока резко возрастала.

Исследования повторялись в течение многих дней. Повышение секреции желудочного сока наблюдалось в течение 16 сеансов. Затем с каждым последующим исследованием секреция все более понижалась, и в конце концов желудочный сок перестал выделяться вовсе. Между тем, поведение и восприятие остались прежними — соответствовали внушению. Больной продолжал говорить, что после сеансов он бывает сыт.

Мы уже упоминали об экспериментах на животных, свидетельствовавших об утрате сигнального значения условного раздражителя, если он перестает подкрепляться безусловным. Тогда, как показали исследования И. П. Павлова и его учеников, условный раздражитель начинает вызывать тормозную реакцию.

Аналогичные отношения складываются и в представленных исследованиях состояния человека. Внушение вызывает выделение пищеварительных соков, а пища не поступает — и тогда внушение не подтверждается сигналами, поступающими по каналам обратной связи из полости рта, желудка и кишечника.

Примечательно, что поведение человека при торможении секреции и его ощущения продолжают соответствовать внушению. Наступает функциональное расщепление — психические (чувственные) и поведенческие проявления соответствуют внушению, а телесные адекватны реальной действительности.

Такие же отношения наблюдаются при многократном, повторении исследований с приемом большого количества воды или сахара. Внушение питья двух кружек воды (в действительности исследуемый получает в руки пустую кружку емкостью 0,5 л) вызывает ощущение насыщения водой, продолжать “пить” становится трудно. Количество мочи, определяемое в течение 2—2,5 часов через каждые 15 минут, резко возрастает.

Но так обстоит дело только в первых исследованиях. В последующих количество отделяемой мочи становится все меньше, и, наконец, внушение совсем перестает влиять на мочевыделительную систему. И опять-таки поведение и ощущение остаются адекватными внушению.

Несколько более сложные отношения складываются в исследованиях с внушением приема сахара. У одних лиц содержание сахара в крови повышается, а у других, наоборот, понижается. Объяснить это можно выходом возбуждения на разные нервные проводники, управляющие разными фазами регуляции углеводного обмена.

С. Г. Генес в опытах на животных установил, что после приема сахара содержание его в крови повышается еще до всасывания. Повышение идет за счет выбрасывания сахара печенью. Это обеспечивается рефлекторными механизмами, в которых участвует симпатико-адреналиновая система.

Во второй фазе в кровь из пищеварительной системы поступает съеденный сахар. Одновременно выделяется гормон поджелудочной железы инсулин, который устраняет чрезмерно высокое содержание сахара в крови.

Внушение приема сахара у одних лиц активирует первую фазу углеводного обмена, возбуждение выходит на симпатико-адреналиновую систему, а у других — вторую фазу, возбуждение выходит на блуждающий нерв. У первых в ответ на внушение содержание сахара в крови повысится, а у вторых — понизится.

Независимо от того, повышается или понижается количество сахара в крови, многократное повторение исследований постепенно перестает влиять на его уровень. А ощущение и поведенческие реакции продолжают соответствовать содержанию внушения. Исследуемые сообщили: “Трудно пить: слишком сладкое”, “Ваш напиток до того сладкий, что у меня вязнет во рту”.

Все подобные исследования убеждают нас в том, что организм ревностно охраняет постоянство внутренней среды. Если оно нарушается, включаются надежные средства защиты.

У некоторых людей совсем не удается влиять внушением на внутренние функции даже в первых исследованиях, хотя и у них при достаточной внушаемости ощущения и поведение соответствуют содержанию внушения. А бывает, что у одного и того же лица складываются неодинаковые отношения между психическими и телесными реакциями при внушениях, адресованных к разным функциональным отправлениям.

Телесные изменения без субъективных переживаний при внушении никогда не встречаются. Внушение всегда и прежде всего воплощается в восприятиях. Ими внушение может ограничиться. Субъективное оформление внушения всегда первично, постоянно, а поэтому является его характерной специфической особенностью. Воспринимаясь как чувственная реальность, внушение становится материальной силой воздействия на телесные функции, полностью подчиняя их себе. И все же, как мы видели, телесные изменения могут быть или не быть или исчезать со временем. Следовательно, они не являются характерными показателями внушения.

Пока еще нет четкого объяснения, через какие приводные механизмы субъективные переживания овладевают телесными функциями, так как еще не известны интимные биологические процессы, которыми наводятся мосты между психическим и телесным в поведении человека.

Особое значение приобретает активация внушением резервных возможностей человека. Наиболее наглядной в этом плане оказалась мышечная работоспособность.

В наших исследованиях лица в состоянии бодрствования работали на пальцевом эргографе указательным пальцем правой руки, шнурочком поднимая и опуская через блок в максимальном темпе груз весом в 2 кг. Перед этим в гипнотическом состоянии им внушалось, что в процессе работы через различные промежутки времени вес груза начнет автоматически уменьшаться, о чем они будут своевременно предупреждены. Внушение облегчения нагрузки проводилось тотчас после утомления с таким расчетом, чтобы у исследуемых не успели развиться восстановительные процессы.

Вот результаты исследований, проведенных с испытуемой Ч.

После утомления внушение уменьшения нагрузки в два раза тут же восстанавливало работоспособность. Через некоторое время снова наступало утомление. Повторное внушение облегчения груза в два раза опять восстанавливало работоспособность, за которым следовало утомление, и так многократно.

Однако с каждым последующим внушением степень восстановления оказывалась все меньшей и к 11-му повторению очередное внушение облегчения в два раза уже не вызывало восстановления работоспособности. Но если в это время внушалось, что груз уменьшен в четыре раза, работоспособность восстанавливалась. И так несколько раз со все уменьшающейся эффективностью внушения до полной утраты. Последняя наступала к шестому повторению. Но стоило внушить облегчение груза в 10 раз, как работоспособность опять восстанавливалась, хотя степень ее убывала; после четвертого повторения работоспособность более не повышалась.

Мнимое облегчение нагрузки в 20 раз снова восстанавливало работоспособность. На этом исследование кончалось.

Сохранение скрытых резервных возможностей при утомлении у живого организма имеет большое биологическое значение, так как позволяет утомленному животному в случае необходимости бежать от преследующего противника. Резервирование функций характерно для живых систем. Этот приспособительный механизм закрепился у человека в процессе эволюции.

Вместе с тем и в этих исследованиях однотипное многократно повторяемое внушение утрачивает свое влияние. Внушение вступает в противоречие с действительностью. Оно не подтверждается обратной сигнализацией мышц и суставов. Однако процесс угасания реакции на внушение управляем. Для этого достаточно внушить более высокую степень облегчения.

Исследования показали, что даже высоковнушаемые люди не становятся пассивными автоматами в руках суггестора. Не все внушения принимаются. Буржуазные социологи Клайн, Берба и др. пытались обосновать возможность с помощью внушения произвольно манипулировать личностью. Однако более углубленные исследования показывают, что внушения аморальные, противоречащие нравственным и социальным установкам личности, не реализуются.

Глава VI ВНУШЕНИЕ ВОКРУГ НАС

Наука воистину область чудес

М. ГОРЬКИЙ

Мы познакомили читателя с разнообразными проявлениями внушения. Они касались преимущественно фактов экспериментальных, исторических или уникальных. А сейчас речь пойдет о внушениях, с которыми приходится соприкасаться каждому из нас в повседневной жизни.

Внушение как способ социально-психологического воздействия занимает большое место в жизни людей. Диапазон его влияния на человека необозрим — от простых ощущений до явлений социальной значимости. Внушение всегда в большей или меньшей степени присутствует в общении людей.

“Не замечая того сами, мы приобретаем в известной мере чувства, суеверия, предубеждения, склонности, мысли и даже черты характера от окружающих нас лиц, с которыми мы чаще всего общаемся”, — писал В. М. Бехтерев. Внушение позволяет множеству людей пользоваться созданными прежде духовными ценностями.

Внушение оказывает влияние как на отдельного человека, так и на большие и малые социальные общности (семья, ученический класс, спортивная команда, рабочая бригада, цех и т. д.). Члены коллектива взаимно влияют друг на друга. Создается общая целевая психологическая установка, появляется специфический психологический климат, формируется коллективное сознание.

Внушение постоянно участвует в восприятиях и ощущениях людей. Везде и всюду мы, порой не осознавая этого, подвергаемся внушению и внушаем другим. Супруги перенимают друг у друга особенности поведения, привычки, черты характера. Не замечая того, мы заимствуем образ мышления и даже манеры героев произведений, полюбившегося учителя, авторитетного лица.

Мы подпадаем под влияние традиций и нравов, настойчивых восхвалений и предвзятых идей, мнения коллектива и патетической речи оратора, родителей, учителей, врачей; рекламы и броской витрины. ^

Вспоминается такой пример. На рынке большого провинциального города имелось несколько часовых мастерских; на витрине одной из них смышленый мастер выставил часы, на маятнике которых раскачивалась фигурка ведьмы. Много народу собралось у окна посмотреть на забаву. Витрина будила воображение: “Такое диво по плечу только искусному мастеру”. В этой мастерской клиентов было больше, чем у соседних.

Чуть ли не каждый из нас сталкивался с тем, что ему прекрасно помогали новые дефицитные лекарства. И часто их эффективность слабела по мере увеличения доступности. Участие внушения в действии лекарственных препаратов известно было и в средние века. Аптекари “по опыту” знали, что никакой бальзам, никакое снадобие не покажется больному истинно целебным, если на фарфоровой баночке синими буквами не будут начертаны не всем понятные латинские слова.

Легко увлекает многих людей всякая новая вымышленная целительная панацея. Важно только, чтобы она овладела сознанием. Быть здоровым — естественная потребность человека, особенно сильна она у болеющих. Вспомним массовые увлечения “омолаживающими” содовыми ваннами, “всеисцеляющими” перепелиными яйцами, сыроедением, бессолевой диетой, вдыханием валерианы. Однако чудо не свершалось. Зато в ряде случаев очевиден был ущерб от самолечения — прогрессирование атеросклероза, обострение воспалительных заболеваний, невротизация личности. Таковы последствия массовых внушений, следующих по ложному пути. Я уже упоминал об их пагубных проявлениях в психических эпидемиях и панике.

Так как внушение сопряжено с психологической установкой, случается, что желаемое принимается за действительное, мечта кажется реальностью. Высокая коллективная потребность найти спасение в условиях всеобщего бедствия может привести к массовым галлюцинациям, в которых иллюзорный призрак спасения становится надеждой.

Вспомним такой исторический факт. В 1521 году из пяти судов Магеллана, совершавших кругосветное путешествие, осталось только три (одно разбилось о скалы, а другое предательски дезертировало). Люди терпели невероятные лишения. Плавание длилось уже два года. Не стало продовольствия и пресной воды, угнетало однообразие обстановки. И вдруг утром дозорный увидел землю — остров. Обратимся к еще одной цитате из Стефана Цвейга (“Подвиг Магеллана”): “Как безумные, кидаются на палубу все эти умирающие от голода и погибающие от жажды люди; даже больные, словно брошенные мешки, валявшиеся где попало, и те, едва держась на ногах, выползают из своих нор. Правда, правда, они приближаются к острову. Скорее, скорее в шлюпки. Распаленное воображение рисует им прозрачные родники, им грезится вода и блаженный отдых в тени деревьев после стольких недель непрерывных скитаний, они алчут наконец ощутить под ногами землю, а не только зыбкие доски на зыбких волнах”.

Но это был страшный обман!

Путник, изнывающий в пустыне от жажды, видит в каждом неясном очертании почвы воду. У голодного человека представления о еде достигают степени галлюцинаций.

В романе Н. Шундика “Белый шаман” старик — охотник Тотто так рассказывал об эпизоде, когда чуть не погиб от голода в бескрайних снегах Чукотки. “Привиделся мне умка (белый медведь. — М. Л.)....Я подполз к нему, хотел впиться зубами в ухо... и вдруг почувствовал, что это всего лишь глыба льда”,

А какое огромное место занимает внушение в жизни детей. Без него невозможно создание игровой обстановки. Воображением насыщены игры и фантазии ребенка. Игра — это театр для его самовыражения. Он воспринимает себя другим, живет не своей жизнью. Дети примерно с семи лет в своем мышлении оперируют образами объектов без непосредственного их восприятия. Вспоминаемые образы у них достигают вещной убедительности.

“Вы когда-нибудь... наблюдали, как играют дети? — писала известная актриса-травести В. А. Сперантова. — Вот если они представят, что этот дядя не кто иной, как какой-нибудь боязливый пушистый зверек, то они будут вести себя соответственно. И им все равно, что у дяди растут усы, а на голове сидит шляпа. Они верят — это зверек, и ничто их веры не поколеблет”.

Воображение у детей достигает степени чувственной реальности.

Народный артист РСФСР И. И. Соловьев описал такой эпизод из своего детства: “Помню, как в Аткарске на елке брат Петр выворачивал тулуп, садился под елку, загребал “лапами”, клал на них голову в большой бараньей шапке и спал. Он был медведь. А мы, ребята трех-четырех лет, подбирались и чем-нибудь кидали в него; он с рывком вскидывался на нас, а мы бросались наутек. Великолепно помню ужас, который меня охватывал. Я знал, что это Петя, и всячески уговаривал себя в том, что это Петя, и все-таки всякий раз приходил в ужас. Я знал, что это брат, а чувствовал, что это медведь” (И. И. Соловьев. Монолог под занавес, 1979).

Бывает, и у взрослого человека, оставшегося наедине со своими мыслями, воображение достигает такого накала, что воспринимается как реальность. В повести В. Распутина “Прощание с Матёрой” Дарья, покидая остров, подлежащий затоплению, посетила могилы своих родных. “Ей представлялось, как потом, когда она сойдет отсюда в свой род, соберется на суд много-много людей — там будет и отец с матерью, и деды, и прадеды, — все, кто прошел свой черед до нее. Ей казалось, что она хорошо видит их, стоящих огромным, клином расходящимся строем, которому нет конца, — все с угрюмыми, строгими и вопрошающими лицами. И на острие этого многовекового клина, чуть отступив, чтобы лучше ее было видно, лицом ко всем она одна. Она слышит голоса и понимает, о чем они говорят, хоть слова звучат неразборчиво, но самой ей сказать в ответ нечего. В растерянности, в тревоге и страхе смотрит она на отца с матерью, стоящих прямо перед ней, думая, что они помогут, вступятся за нее перед всеми остальными, но они виновато молчат. А голоса все громче, все нетерпеливей и яростней... Они спрашивали о надежде, они говорят, что она, Дарья, оставила их без надежды и будущего. Она пытается отступить, но ей не дают: позади нее мальчишеский голос требует, чтобы она оставалась на месте и отвечала, и она понимает, что там, позади, может быть только Сенька, сын ее, зашибленный лесиной...

Ей стало жутко, и она с трудом оборвала видение”.

Велика роль внушения в искусстве. Оно овладевает и автором, сопереживающим своим героям, и людьми, воспринимающими произведение. Я уже упоминал об отношении И. А. Гончарова к героям своих будущих произведений. Высоко эмоционально сопереживали вымышленным героям также многие другие выдающиеся писатели. Их соучастие нередко достигало такого эмоционального крещендо, при котором наступали телесные изменения.

М. Ф. Андреева, жена А. М. Горького, вспоминала, что когда Алексей Максимович, работая на Капри над повестью “Городок Окуров”, описывал эпизод, в котором муж в припадке ревности убивает свою жену, она вдруг услышала, как писатель вскрикнул и упал на пол. Она вбежала в кабинет. “На полу около письменного стола во весь рост лежит на спине, раскинув руки в стороны, Алексей Максимович. Кинулась к нему — не дышит! Приложила ухо к груди — не бьется сердце! Что делать? Расстегнула рубашку, чтобы компресс на сердце положить, и вижу: с правой стороны от соска вниз тянется у него на груди розовая узенькая полоска... Полоска становится все ярче и багровее...

— Больно как! — шепчет.

— Да ты посмотри, что у тебя на груди-то.

— Фу, черт... Ты понимаешь, как это больно, когда хлебным ножом крепко в печень!..

Несколько дней продолжалось у него это пятно.. Потом побледнело и совсем исчезло. С какой силой надо было пережить описываемое?” (М. Ф. Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. М., 1961).

Г. Флобер, описывая эпизод отравления мышьяком |в романе “Госпожа Бовари”, ощущал во рту вкус мышьяка, с ним сделалось дурно, его рвало.

Тяжело пережил Ч. Диккенс смерть героини романа “Лавка древностей” Нелли. “Смерть Нелли, — писал он, — была делом провидения, но пока что я сам почти мертв от убийства моего ребенка”.

Б. Пастернак на обсуждении выполненного им перевода “Фауста” читал сцену с Гретхен в тюрьме. “Вдруг он осекся, всхлипнул, захлопнул книгу и сказал:

— Не могу... Жаль ее” (Лев Гинзбург. Разбилось лишь сердце мое. Новый мир. 1981, № 8).

Наиболее наглядно участие внушения в сценическом искусстве. Без него, как известно, нет перевоплощения актера. Перевоплощение, собственно, и состоит в том, чтоб зажить чужой жизнью — жизнью изображаемого лица. Это значит: сделать все поступки, помыслы, волнения, горести героя своими, иметь ему присущий темперамент, жить и двигаться в его ритме.

“...Искусство переживания требует от артиста “истинных страстей”, то есть намеренного воспроизведения подлинных эмоций путем приспособления чувств актера-исполнителя к переживаниям действующего лица” (П. В. Симонов).

Даже телесные функции приходят в соответствие с эмоциональным состоянием персонажа.

Артистка Алла Демидова вспоминает, как Владимир Высоцкий, играя “Гамлета”, после сцены с Офелией прибегал за кулисы мокрый, задыхаясь. На ходу глотал холодный чай, который наготове держала помощник режиссера. Затем усилием воли восстанавливал дыхание и снова появлялся на сцене.

Художник через литературу и различные виды искусства воздействует на психоэмоциональное состояние огромных масс. Это возможно потому, что произведение воплощает в себе силу воображения, ощущения, восприятия, переживания художника. Словами “Река металась, как больной” А. С. Пушкин выразил свое отношение к стихии и возбудил у нас трепетное эмоциональное напряжение, зримое восприятие.

Мастерство и воображение художника, писателя, композитора, исполнителя соединяются с воображением зрителя, слушателя, читателя. И. С. Тургенев и И.А.Бунин так вдохновенно описывали природу, что, читая их произведения, почти ощущаешь прохладу леса, утреннюю свежесть земли, прозрачность воздуха. Белорусский поэг Аркадий Кулешов рассказал о впечатлении, которое произвела на него во втором классе поэма М. Ю. Лермонтова “Мцыри”: “...Я был охвачен каким-то непонятным волшебным волнением, я весь пылал, как в жару,— музыка и пламенный огонь стиха горячили мою кровь... Когда я дочитывал поэму, из глаз потоком лились слезы, и я не в силах был сдержать их”.

Луи Ламбер в одноименной повести О. Бальзака так рассказывает о своем восприятии прочитанного: “Читая описание битвы при Аустерлице, я увидел ее во всех подробностях. Пушечные залпы, крики сражающихся звучали у меня в ушах и заставляли все внутри сжиматься; я чувствовал запах пороха, слышал ржанье лошадей и голоса людей; я любовался равниной, где сталкивались вооруженные народы, как если бы стоял на возвышенности Сантона”.

Надо ли говорить, как необходимо участникам театрального действа соучастие в нем зрителей. При лучших спектаклях в результате взаимного внушения актеров и зрителей происходит истинное волшебство: как бы рушатся преграды между зрительным залом и сценой, все происходящее на подмостках воспринимается зрителями как отзвук собственных мыслей, чувств и стремлений.

Теперь в театре редко можно увидеть натуралистическую декорацию: замок, улицу, сад и т. д. Зритель своим воображением сам дорисовывает то, что обычно дано лишь намеком. Публика — соавтор спектакля. Условность требует творческого воображения зрителя. Перевоплощение тоже требует от него доверчивости, так как и в перевоплощении содержится некоторая условность: ведь актер не может на сцене по-настоящему умирать, убивать, сходить с ума, болеть. Но это и не нужно — Н. В. Гоголь писал, что, попадая в плен обаяния актерского таланта, мы поистине потрясаемся одним потрясением, рыдаем одними слезами и смеемся одним всеобщим смехом. Мы забываем обо всем и верим искренне и беспредельно в ту вымышленную жизнь, которая проходит перед нами. Мы испытываем сопричастность.

Лев Николаевич Толстой назначение литературы и искусства видел в “заражении чувств других людей.

Созвучно этой мысли высказывание советского психолога Л. Е. Выготского о том, что “марксистское рассмотрение искусства необходимо включает в себя и изучение психофизиологического действия художественного произведения... Искусство есть важнейшее средоточие всех биологических и социальных процессов личности в обществе”.

Как откликнется человек на произведение, какие душевные порывы им овладевают, зависит не только от мастерства автора, но, в не меньшей мере, от его собственных интеллектуальных и эмоциональных особенностей, от его жизненного опыта.

То же самое можно сказать о внушении. Его доля в восприятии произведения измеряется созвучностью с духовными потребностями индивидуума.

Только что я упомянул о соавторстве, содействующем внушению. Соавторство присутствует в восприятии не только театрального, но и любого иного произведения искусства. Иначе быть не может, потому что искусство преломляется через призму сознания каждого человека. По меткому выражению замечательного поэта С. Маршака, “художник — автор берет на себя только часть работы. Остальное должен дополнить своим воображением художник — читатель”.

Играют не только дети и актеры. Игра в повседневной жизни — характерная особенность человека, это форма приспособления к социальной среде. Рассказывая какую-нибудь историю, мы невольно перевоплощаемся в тех, о ком идет речь, — используем не свойственные нам жесты, манеру говорить, характерные выражения. Мы становимся персонажами. Это ли не игра!

Весь мир — театр.

В нем женщины, мужчины — все актеры.

У них свои есть выходы, уходы,

И каждый не одну играет роль,—

сказано в комедии В. Шекспира “Как вам это понравится”.

Особую значимость распределение ролей приобретает в общении. Если мы хотим добиться успеха в разговоре с собеседником, мы должны соотнести себя с ним, соединить в своем воображении его социальные, профессиональные, интеллектуальные и эмоциональные особенности, мы должны быть не только самими собою, но еще играть роль собеседника и себя в его восприятии. Точно так поступает собеседник.

Подобное взаимоотражение советский исследователь А. Ф. Добрович назвал “ролевым обменом”. По его мнению, ролевое поведение открывает путь к прогнозированию реакции, впечатления, которое собеседники производят друг на друга, позволяет быстро вносить поправку при малейших признаках неудачи. В ролевом поведении, как и при всяком перевоплощении, присутствует внушение. Оно обеспечивает распределение ролей без участия или с ограниченным участием сознания, на уровне подсознательных автоматизмом. Иначе общение оказалось бы очень затруднительным.

Я уже говорил о значении внушения в жизни детей. Скажу еще о его роли в воспитании. Ведь человек начинается с детства. То, что он приобрел в “стране детства”, сказывается на всей его взрослой жизни.

Внушение в воспитании занимает большое место. У ребенка еще не развито критическое мышление. Для этого у него нет необходимого жизненного опыта, знаний. Ребенок доверяет взрослым, принимает сказанное ими как истину в последней инстанции. Если учесть еще высокую эмоциональность детей, то станет понятной их невероятно большая внушаемость. Дети впитывают в себя образ поведения героев полюбившихся книг, кинофильмов и подражают им.

“Наше воспитание вообще основывается в значительной мере на внушении и вызывании подражания как неизбежных способов воздействия родителей и вообще старших лиц на детей и подростков”, — писал В. М. Бехтерев.

Утверждение ученого созвучно мыслям Льва Николаевича Толстого. “Дети, — писал он, — всегда находятся, и тем более, чем моложе, в том состоянии, которое врачи называют первой стадией гипноза. Учатся и воспитываются дети, благодаря их состоянию (эта их способность ко внушению отдает их в полную власть старших, и потому нельзя быть недостаточно внимательным, что и как мы внушаем им). Так что учатся и воспитываются люди всегда через внушение, совершающееся двояко: сознательно и бессознательно”.

Слово — это семя, от качества которого зависит, каковы будут всходы, какая сформируется личность. Если воспитание опирается на утверждение возможностей ребенка (ты можешь решить задачу, пробежать дистанцию, быть аккуратным) — успех рано или поздно придет.

И бесконечно вредно внушать ребенку обратное: “Я убедился, что ты не можешь рассчитывать на успешную сдачу экзаменов, я в тебе разуверился”, “Ты не можешь совместить учебу в школе с посещением спортивной секции” и т. д.

“Можешь” и “не можешь”, пишет А. Добрович, это слова установочные. В первом случае они внушают уверенность в себе, повышают эмоциональный тонус, мобилизуют психические и физические возможности. Во втором случае ребенок теряет уверенность в себе, формируется комплекс неполноценности, трудно становится утвердить себя в обществе. Все завершается развитием невроза самоутверждения.

Воспитание в духе внушения ребенку превосходства над другими детьми, вседозволенности, всепрощения порождает эгоиста, истерическую личность.

Отягощается жизнь и взрослого человека, воспитанного в атмосфере страха, постоянного запугивания. Одна из моих пациенток, женщина 32 лет, боится темноты, не любит одна оставаться в квартире. Связывает это с тем, что в детстве няня ежедневно пугала ее домовыми, которые в темноте подбирают непослушных детей.

Как видно, в повседневной жизни внушение не всегда действует во имя человека. Оно может быть также инструментом духовного и физического подавления, нравственного опустошения.

Разум, эмоции не остаются безучастными к телесному заболеванию — они откликаются отношением к болезни. Больной обычно бывает обеспокоен исходом заболевания, его последствиями, он с тревогой ожидает повторения мучительных ощущений, с волнением спрашивает у врача, сможет ли выполнять прежнюю работу.

Все это сказывается на эмоциональном состоянии и осложняет течение болезненного процесса. Заболевание и выздоровление человека протекают во взаимодействии организма с личностью. Личность влияет на болезнь, а болезнь отражается на личностном облике. Бывает, что недуг приводит к деформации личности, к ограничению и осложнению социальных связей.

Среди разнообразных каналов воздействия личности на болезнь особое место занимает внушение. Нам уже известно, какую власть приобретает внушение над всеми сторонами деятельности организма. Внушение может выступать и в роли первопричины заболевания, и как фактор, осложняющий существующую болезнь.

Внушаемость порой бывает настолько выраженной и избыточной, что выходит за пределы нормальных отношений, нарушает нормальную жизнь. Такая внушаемость относится к патологии. Она характерна для больных неврозами. Невротик живет в мире воображаемых опасностей.

Люди с повышенной мнительностью находят у себя болезни или симптомы (признаки болезни), которых в действительности у них нет.

Напомню историю, описанную Джеромом К. Джеромом в повести “Трое в одной лодке”: “Помню, я однажды отправился в Британский музей почитать о способах лечения какой-то пустяковой болезни, которой я хворал, кажется, что это была сенная лихорадка. Я выписал нужную книгу и прочитал все, что требовалось; потом, задумавшись, я машинально перевернул несколько страниц и начал изучать всевозможные недуги. Я забыл, как называется нервная болезнь, на которую я наткнулся,— какой-то ужасный бич, насколько помню, — но не успел я и наполовину просмотреть список предварительных симптомов, как у меня возникло убеждение, что я схватил эту болезнь.

Я просидел некоторое время, застыв от ужаса, потом с равнодушием отчаяния снова начал перелистывать страницы. Я дошел до брюшного тифа... обнаружил, что я болен брюшным тифом, — болен уже несколько месяцев, сам того не ведая. Мне захотелось узнать, чем я еще болен. Я прочитал о пляске святого Витта и узнал, как и следовало ожидать, что болен этой болезнью. Заинтересовавшись своим состоянием, я решил исследовать его основательно и стал читать в алфавитном порядке. Я прочитал про аттаксию и узнал, что недавно заболел ею и что острый период наступит недели через две. Брайтовой болезнью я страдал, к счастью, в легкой форме, и следовательно, мог еще прожить многие годы. У меня был дифтерит с серьезными осложнениями, я, по-видимому, болен с раннего детства.

Я добросовестно проработал все двадцать шесть букв алфавита и убедился, что единственная болезнь, которой у меня нет, — это воспаление коленной чашечки... Счастливым, здоровым человеком вошел я в эту читальню, а вышел из нее разбитым инвалидом”.

Разумеется, в данном случае реальная ситуация гиперболизирована. Однако так ли уж значительно?

Бывает, что человек болезненно интерпретирует случайно возникшие преходящие состояния (замлела нога, послабило и т. п.). Обычно на этом не задерживается внимание, все проходит само собой или после приема соответствующих медикаментозных препаратов, предписанных врачом. А люди с тревожно-мнительным характером могут воспринять это как жизненную катастрофу.

Они сосредоточивают внимание на любом преходящем отклонении в организме, прислушиваются к внутренним ощущениям, приходят в смятение. Их одолевает страх из-за ложного прогнозирования жизненной катастрофы. Включаются механизмы самовнушения, так легко осуществляемые в состоянии страха, и случайный симптом может быть воспроизведен. Это укрепляет человека во мнении о постигшем его тяжелом заболевании. Дается мрачная преувеличенная оценка своему состоянию с прогнозом рокового исхода.

“Когда в человеке нет того, что выше и сильнее всех внешних влияний, то, право, достаточно для него хорошего насморка, чтобы потерять равновесие и начать видеть в каждой птице сову, в каждом звуке слышать собачий лай, и весь его пессимизм или оптимизм с его великими и мелкими мыслями в это время имеют значение только симптома и больше ничего”, —отмечал не только замечательный писатель, но и превосходный врач А. П. Чехов.

Люди с повышенной впечатлительностью нередко присваивают себе болезни, о которых узнают из различных источников информации: популярная или специальная литература, радио, телевидение. “За день у меня может быть несколько болезней, — говорит еще один мой пациент, — Если прочел в журнале “Здоровье” о какой-либо болезни, особенно сердечной, уже слышу, начинает ныть сердце. Все — стенокардия”.

Все это внушенные заболевания. Склонные к ним больные охотно читают медицинскую литературу, неправильно ее интерпретируют, отстаивают свои ложные представления о болезнях и лечении, осложняя свое состояние самовнушением.

Все знают, что физическими факторами легко нанести увечье человеку и даже лишить его жизни. Физическое насилие над человеком аморально, преступно. Такие действия наказуемы, уголовно ответственны. А вот словам обычно такого значения не придается. Между тем ущемление человеческого достоинства посредством слова нередко наносит и психическое увечье, и физические страдания. Неосторожным словом о болезни, неквалифицированными обывательскими советами, касающимися здоровья, также можно принести непоправимый вред психическому и физическому состоянию человека. К сожалению, это ненаказуемо.

Вот примеры. Молодая женщина, приехав в санаторий, спросила у подметавшего двор человека, где находится корпус, в который ее направили. Он ответил: “Это корпус для сумасшедших. Вон он виднеется”. “С этого времени, — говорит больная, — вся моя жизнь перевернулась, появилась слабость в ногах, они подкашиваются при ходьбе”.

Другую пациентку привел ко мне следующий случай. После простуды она долго не могла избавиться от кашля. Приятельница, заметив это, сказала, что у ее знакомой тоже был кашель — и оказался рак легкого. Теперь ей будут делать операцию. Поддавшись внушению, женщина обратилась к врачам. Выявился бронхит, назначили лечение. Но мысль о раке продолжала преследовать женщину — потребовалось специальное лечение внушением.

Приведенные примеры — далеко не крайнее свидетельство того, как иногда необдуманное слово можег навредить человеку. Будем же осторожны и бережны в обращении друг с другом — право, спокойствие ближнего стоит этого.

Не меньше вредят здоровью различного рода суеверия, которые, тоже часто становятся источником самовнушения. Суеверия составляют наиболее распространенную веру в сверхъестественное. Слепая вера в приметы, наговоры, сглаз, порчу, наваждение приводит в трепет многих. Люди страшатся воображаемой неудачи, предначертанной числом 13, черной кошки, перешедшей дорогу, и т. п. *•

Суеверия свойственны человеку с незапамятных времен. В Древней Греции считалось плохой приметой, если кто-нибудь чихнет с левой стороны. По преданию, однажды суеверный человек сказал философу Диогену: “Я одним ударом размозжу тебе голову”. Философ возразил: “А я, чихнув с левой стороны, заставлю тебя трепетать”.

В повести Н. В. Гоголя “Старосветские помещики” фанатически суеверная Пульхерия Ивановна сочла дурной приметой появление, а затем исчезновение белой кошки: “Задумалась старушка: “Это смерть моя приходила за мною!” — сказала она сама себе; и ничто не могло ее рассеять. Весь день она была скучна... На другой день она заметно похудела.

“Что это с вами, Пульхерия Ивановна? Уж не больны ли вы?” — “Нет, я не больна, Афанасий Иванович! Я хочу вам объявить одно особенное происшествие: я знаю, что я этого лета умру — смерть моя уже приходила за мною”.

Уверенность ее в близкой своей кончине была так сильна, и состояние души ее так было к этому настрое” но, что действительно через несколько дней она слегла в постелю и не могла уже принимать никакой пищи... Наконец, после долгого молчания, как будто хотела она что-то сказать, пошевелила губами — и дыхание ее улетело”.

Не долго после того жил и ее супруг Афанасий Иванович. Он глубоко верил, что если слышишь голос, называющий вас по имени, то это смерть зовет. “Он весь покорился своему душевному убеждению, что Пульхерия Ивановна зовет его; он покорился с волею послушного ребенка, кашлял, таял, “как свечка, и, наконец, угас так, как она”.

Советский этнограф С. А. Токарев рассказывает, что в Австралии некоторые племена насылали порчу, подбрасывая намеченной жертве орудия колдовства — косточки или палочки. Человек, найдя у себя их, понимал, что против него совершен губительный обряд, Вера в порчу была так сильна, что охваченная страхом жертва впадала в апатию и нередко умирала. Смерть могла наступить от инфаркта или инсульта, возникших в состоянии эмоционального потрясения. Таким исходом еще больше укреплялась вера в колдовство.

Содержательная сторона внушенной бесоодержимости связана с особенностями народных поверий. Японцы испытывают суеверный страх перед лисицами, которые якобы могут околдовать людей, приняв человеческий облик. Они верят в способность лисиц входить в человека через грудь, а чаще через ногтевое ложе. Лисица, считают они, живет в человеке своей жизнью, независимо от личности одержимого. Личность раздваивается. Одержимый слышит лисицу и действует от ее имени.

У людей суеверных источником болезненных внушений могут быть сновидения, особенно у верящих в вещие сны. Некоторые отсталые народности нередко принимают сновидения как реально совершившиеся события вопреки противоречащей действительности.

Немецкие путешественники и этнографы Пауль Вирц и Ганс Неверман, изучавшие традиции и быт папуасов маринд-аним, проживающих в западной части острова Новая Гвинея, рассказывают, как к чиновнику администрации явился папуас с девочкой-подростком на руках и пожаловался, что сосед убил и съел его дочь. При этом он показал на девочку и сказал:

— Вот она, моя мертвая дочь.

Утверждение, что девочка выглядит живой и здоровой, ке произвело на него никакого впечатления.

— Я сам видел, как он выел у нее внутреннее мясо,— настаивал жалобщик, — и теперь она мертвая.

Он был возмущен, что тут же не схватили и не наказали соседа (П. Вирц и Г. Неверман. Мифы и предания папуасов маринд-аним. М., 1981).

Велика роль внушения в шаманских обрядах, якобы предназначенных для запугивания и изгнания “злых духов” из тела больного человека. Одетый в экзотическое платье шаман неистово стучит в бубен, гремит побрякушками, издает громкие звуки, предается бешеной пляске, доводя себя до предельного экстаза, переходящего в транс (умопомрачение). Нередко наступают галлюцинации, в которых он, по его утверждению, “видит и слышит своих покровителей”. Само тунгусское слово “шаман” означает — возбужденный, исступленный.

Остановлюсь еще на религиозных святынях, привлекающих верующих — паломников —в надежде на избавление от недугов. Раздутая священнослужителями слава подобной святыни — это главное условие религиозных исцелений. Чем сильнее вера в них, тем больше выражена психологическая установка, обеспечивающая готовность к разрешающему внушению.

В “святых” местах все обставлено так, что по мере приближения к ним надежда на исцеление растет и превращается в уверенность. Вера в исцеление подогревается религиозными обрядами, в избытке совершаемыми по пути следования к святыне. Однако результат далеко не всегда соответствует ожиданию.

Эпидемии чумы в Москве в 1771 году сопутствовали следующие события. Был распространен слух о чудотворной иконе Боголюбской богоматери, хранящейся в Барской башне: она якобы исцеляет от чумы и предупреждает заболевание ею. Толпы народа потянулись к башне, чтобы приложиться к иконе. Распространение страшной эпидемии умножилось, ежедневно умирало по 400—500 человек. Архиепископ Амвросий был вынужден закрыть доступ к “чудотворной иконе”. Доступ закрыли, а вера осталась и даже укрепилась до такой степени, что стала поводом для “чумного бунта”. Конечно, бунт имел прежде всего глубокие социальные причины. Но они не являются предметом нашего рассмотрения.

Обратимся к Лурду, наиболее известной святыне католического мира. Созданная отцами церкви атмосфера вокруг святыни подстегивает религиозное воодушевление паломников. Само происхождение лурдской святыни связано с внушенными галлюцинациями.

Случилось это в 1858 году на юге Франции, у подножия Пиренеев, вблизи Масамбельского грота, на берегу речушки Гав. Слабая здоровьем четырнадцатилетняя девочка Бернадетта Субиру, дочь бедного мельника из предместья живописного местечка Лурд, с своей сестрой и подругой отправилась собирать валежник. Отстав от девочек, Бернадетта подняла голову и увидела в углублении скалы пресвятую деву Марию в белом. Вскоре видение исчезло. В течение пяти месяцев оно повторялось 18 раз. Во время девятого появления видение указало на чудесный источник, а на шестнадцатом девочка услышала слова: “Я есмь непорочное зачатие”.

Речь идет, конечно, о внушенных галлюцинациях набожной ослабленной истеричной девочки, предававшейся фантазиям, в которых она искала выход из своей психофизической неполноценности.

Слух о чудесном явлении распространился по всей Франции и вышел за ее пределы. Служители церкви объявили видение чудом, а воды реки Гав чудотворными.

Тысячные толпы одержимых страстной верой в чудо, изможденных больных и увечных, взрослых и детей двинулись к гроту. А там развешано множество оставленных костылей, палок, корсетов, писем к пресвятой деве Марии. Паломники целуют стены и неистово молятся. Слышны вздохи, стоны, песнопения. С молитвами и волнующими обетами погружаются в источник, с молитвами и обетами выходят из него.