Олег Маркеев Угроза вторжения (Странник — 1) От автора
Подлинная история мира — это история тайных обществ. Завеса тайны навсегда скрывает от глаз непосвященных истинные мотивы и механизмы катаклизмов, которые мы, не зная другого определения, называем историческими событиями. От людей, как сейчас принято выражаться, пожелавшихостаться неизвестными, мне стали известны лишь несколько фактов об Ордене Полярного Орла.
За Орденом стоят те, кто называет себя Князьями Севера. Очевидно, это закрытый круг лиц, хранящих традиции, магию и секреты управления тех, кто пришел на землю славян с викингами Олегом и Игорем, ставшими князьями Руси. Есть основание полагать, что с этого недооцененного историками события и началась подлинная русская История. Это было истинно магическое действие, свершенное князем Олегом, по прозвищу Вещий, то есть наделенный даром ясновидения. Слава Воина соединилась со славой Землепашца, слились две половины Бытия или, как говорят алхимики, свершился «священный брак». И на бескрайних просторах великой равнины ожило и забилось в мощном ритме Сердце Мира.
На протяжении последних ста лет Князья Севера, оставаясь в тени, воздействуют на ход исторических событий на территории, которую по праву считают своей. Но желающих «княжить и володеть» Россией всегда было в избытке. Тайная война с ними не затихает ни на час. Как во всякой войне, Князья терпят поражения и одерживают победы. И это все, что можно узнать о них. Остальное — тайна за семью печатями.
Об Ордене удалось узнать несколько больше. Орден Полярного Орла является боевым отрядом, дружиной Князей Севера. Второе, употребляемое только в узком кругу название Ордена — Стража.
Прежде всего это Стража Порога, охраняющая вход в святая святых — братство Князей — от врагов и праздно любопытствующих, своеобразная контрразведка братства. Во-вторых, это Стража Земли. Думаю, такое название обоснованно, если, как сказали мои собеседники, в одну из основных функций Ордена входит охрана узловых точек, так называемых «геоактивных зон». Существует мнение, что через эти зоны осуществляется непосредственная связь Земли и Космоса, и негативное воздействие на них способно вызвать кризисы и катаклизмы на огромных территориях. Одна из названных мне точек — Эльбрус. Зная об этом, не составит труда догадаться, что любая война на Кавказе либо вычленение этого региона из России нанесет ей смертельно опасную рану.
О мере проникновения Ордена в государственные институты, прежде всего — в спецорганы, судить сложно. Как одну из версий, можно допустить, что он изначально был создан в рамках одной из многочисленных организаций, имеющей разведывательные и контррразведывательные возможности. Либо — Князья Севера скрытно, через членов Ордена, выдвинутых на ключевые посты, используют возможности государственных секретных служб в собственных интересах.
Как и во всяком тайном обществе, в Ордене разработан внутренний язык, у Стражи он основан на особом толковании скандинавских рун. Кроме передачи информации, рунические знаки используются для магических практик. Медитируя на загадочные письмена, воины Ордена достигают состояния измененного сознания, и тогда для них нет невозможного. Возьмите в равных частях китайскую традицию «Пути Воина Познания», японское ниндзюцу, магию средневековых рыцарских орденов, современное искусство тайной войны, перемешайте — и вы получите дьявольский коктейль, способный разнести мир. Это и будет воин Ордена Полярного Орла, готовый в любую секунду вступить в битву.
Об одной из битв Ордена — а тайная война между тайными обществами не затихает даже тогда, когда измученные видимой войной народы наслаждаются миром — и пойдет речь в этой книге.
Правда здесь соседствует с вымыслом, подлинные имена действующих лиц изменены, а возможные совпадения абсолютно случайны.
Пусть каждый найдет в этой книге то, что способен найти, и поверит в то, во что готов поверить. Знания, особенно знания о тайных обществах, оружие обоюдоострое. Как сказал один из моих собеседников: «Помни, крылья Орла могут поднять тебя в небо, когти Орла способны вырвать сердце».
Пролог. Белая Гора
ОНИ ШЛИ ИЗ СТРАНЫ ВЕЧНОГО СНЕГА, ВЫВЕРЯЯ ПУТЬ ПО СОЛНЦУ. ЗА СПИНОЙ ОСТАВАЛИСЬ ЛЬДЫ, НАВСЕГДА ПОГЛОТИВШИЕ ОСТРОВ, СОТНИ ЛЕТ БЫВШИЙ РОДИНОЙ ПОКЛОНЯЮЩИХСЯ ДЕРЕВУ. СМЕНЯЛИСЬ ПОКОЛОЕНИЯ, УХОДИЛИ В СТРАНУ ВЕЧНОЙ ТЬМЫ СТАРИКИ, БОГ ОД УНОСИЛ В ВЕРХНИЙ МИР ПАВШИХ В БИТВАХ. СТАРАЯ ХИДА, ЧТО ВОЕТ ПО НОЧАМ ОТ ТОСКИ И ХОЛОДА В ИССОХШЕЙ, НИКОГДА НЕ КОРМИВШЕЙ ГРУДИ, ВОРОВАЛА ЕДВА РОДИВШИХСЯ НА СВЕТ ДЕТЕЙ… А ОНИ ВСЕ ШЛИ, СВЕРЯЯ ПУТЬ С СОЛНЦЕМ…
ПРОРОЧЕСТВО, ПЕРЕДАВАЕМОЕ ИЗ ПОКОЛЕНИЯ В ПОКОЛЕНИЕ, ГЛАСИЛО, ЧТО ПОКЛОНЯЮЩИЕСЯ ДЕРЕВУ ОБРЕТУТ НОВУЮ РОДИНУ ТАМ, ГДЕ ИЗ ТЕЛА ФРА ВЫШЛА НА СВЕТ ПОСЛЕДНЯЯ ИЗ ДОЧЕРЕЙ — ФЕРА, В СТРАНЕ КАНА — РАЗЖИГАЮЩЕГО ОГОНЬ, ГДЕ ЗИМОЙ ВМЕСТО СНЕГА С НЕБА ОБРУШИВАЮТСЯ ПОТОКИ ВОДЫ.
«КОГДА ПОКЛОНЯЮЩИЕСЯ ДЕРЕВУ, ЧЬИ ВОЛОСЫ ПОДОБНЫ ИНЕЮ НА ВЕТВЯХ, ВОЙДУТ В СТРАНУ ВЕЧНОГО ЛЕТА, КРУГ ЗАМКНЕТСЯ, СПАДУТ ОКОВЫ, СКОВАВШИЕ ЛОНО ФРА ПО ВОЛЕ ЗЛОБНОГО ЛОХА, ПОВЕЛИТЕЛЯ ЧЕРНЫХ ВОЛН. ЛЕД СОЕДИНИТСЯ С ОГНЕМ, И ОТ ВЗРЫВА РАСПАХНЕТСЯ ЛОНО ФРА — ДАРУЮЩЕЙ ЖИЗНЬ, И ЖИЗНЬ СОЕДИНИТСЯ С ВЕЧНОСТЬЮ», — ТАК ГОВОРИЛ СМОТРЯЩИЙ НА ОГОНЬ, ПРЕЗРЕВШИЙ МЕЧ РАДИ ИСКУССТВА ТОЛКОВАНИЯ ПЛЯСКИ ОГНЯ. ЕМУ ВЕРИЛИ, ПОТОМУ ЧТО НЕЛЬЗЯ НЕ ПОВЕРИТЬ ЧЕЛОВЕКУ, ЧЬИМИ УСТАМИ С НАРОДОМ ГОВОРИТ САМ ХАРАМ — ОТЕЦ МУДРЫХ.
ГОРА СВЕРКАЛА В ЛУЧАХ УТРЕННЕГО СОЛНЦА. НЕЖНЫЙ РОЗОВЫЙ СВЕТ СТРУИЛСЯ С ЕЕ ПОКРЫТОЙ СНЕГОМ РАЗДВОЕННОЙ ВЕРШИНЫ. СБЫЛОСЬ ПРОРОЧЕСТВО СМОТРЯЩЕГО НА ОГОНЬ: ГОРА БЫЛА ПОХОЖА НА ГРУДИ БЕЛОТЕЛОЙ ФРА, ВСКОРМИВШЕЙ БОГУ ОДУ ТРЕХ ДОЧЕРЕЙ. ОНИ ДОСТИГЛИ СЕРЕДИНЫ ПУТИ.
И СБЫЛОСЬ ТО, О ЧЕМ ПРЕДУПРЕЖДАЛ СМОТРЯЩИЙ НА ОГОНЬ: ДОРОГУ К СВЯТОЙ ГОРЕ ПРЕГРАДИЛИ ЛЮДИ, ЧЬИ ВОЛОСЫ БЫЛИ ЧЕРНЫ, КАК КЛИНОК, ЗАКАЛЕННЫЙ В КРОВИ РАБА.
НИКТО НЕ ХОТЕЛ УСТУПАТЬ, КАЖДЫЙ НАРОД СЧИТАЛ БЕЛУЮ ГОРУ СВОЕЙ. И ТОГДА РЕШИЛИ — ПУСТЬ ЖРЕБИЙ БРОСИТ БОГ ОД — ПОВЕЛИТЕЛЬ ДИКОЙ ОХОТЫ. ЗАКЛАД В ТАКОМ СПОРЕ ОДИН — ЖИЗНЬ ЛУЧШЕГО ВОИНА. БЕЛОКУРЫЙ ОЛАФ, ПОЗНАВШИЙ МАГИЮ РУН БОЯ, И ЧЕРНОВОЛОСЫЙ ШИР, ВЛАДЕЮЩИЙ ТАЙНОЙ ПАРЯЩЕГО КЛИНКА, СОШЛИСЬ В СМЕРТЕЛЬНОЙ СХВАТКЕ.
ОНИ БРОСИЛИСЬ ДРУГ НА ДРУГА НА РАССВЕТЕ, И СОЛНЦЕ ВОШЛО В ЗЕНИТ, КОГДА ОЛАФ ПОДНЫРНУЛ ПОД РУКУ ПРОТИВНИКА И ИЗ ПОСЛЕДНИХ СИЛ РВАНУЛ МЕЧ ВВЕРХ, ВСПОРОВ СПИНУ ШИРА. ОН ВЗВАЛИЛ ШИРА НА СПИНУ, РАЗОРВАННЫЕ РЕБРА ВРАГА РАСКРЫЛИСЬ, КАК КРАСНЫЕ КРЫЛЬЯ ПТИЦЫ ТРИС, ПОЕДАЮЩЕЙ ТЕЛА ПОГИБШИХ БЕЗ ОРУЖИЯ В РУКАХ. ОЛАФ ЗАКРУЖИЛСЯ В ТАНЦЕ, ПОСВЯЩЕННОМ БОГУ ОДУ, И КРОВЬ ВРАГА СМЕШАЛАСЬ С КРОВЬЮ, ХЛЕЩУЩЕЙ ИЗ РАН БЕЛОКУРОГО. НО ШИР, СОБРАВ ПОСЛЕДНИЕ СИЛЫ, СОРВАЛ С РУКИ МЕДНУЮ БЛЯХУ, СПАСАЮЩУЮ ОТ УДАРОВ МЕЧА, И ВОНЗИЛ ЕЕ ОЛАФУ В ГОРЛО. КРИК ПОБЕДЫ, СОТРЯСАВШИЙ ГОРЫ, ЗАХЛЕБНУЛСЯ В АЛОЙ КРОВИ. ОБА РУХНУЛИ НА ЗЕМЛЮ.
В ЭТОТ МИГ ОРЕЛ, ПАРЯЩИЙ ВЫСОКО В НЕБЕ, ЗАТМИЛ КРЫЛЬЯМИ СОЛНЦЕ, И НА БЕСКОНЕЧНОЕ МГНОВЕНИЕ В УЩЕЛЬЕ, ГДЕ ЗАСТЫЛИ НАПРОТИВ ДРУГ ДРУГА БЕЛОКУРЫЕ И ЧЕРНОВОЛОСЫЕ, ПОКЛОНЯЮЩИЕСЯ ГОВОРЯЩЕМУ КАМНЮ, ОБРУШИЛАСЬ МГЛА.
ТАК ГОРА, ДАЮЩАЯ МОЛОКО НЕБА, ОСТАЛАСЬ НИЧЬЕЙ.
КРОВЬЮ ПОГИБШИХ, СИНЕВОЙ НЕБА И КРЫЛЬЯМИ ОРЛА ПОКЛЯЛИСЬ ЛЮДИ ДЕРЕВА И ЛЮДИ КАМНЯ, ЧТО НЕ БУДЕТ МЕЖДУ НИМИ ВРАЖДЫ, ПОКА ЖИВ ПОСЛЕДНИЙ В ИХ РОДУ. КРАСКОЙ, ПРИГОТОВЛЕННОЙ ИЗ ТОЛЧЕНОГО КАМНЯ, ЖЕЛТОГО, КАК ГЛАЗА ВОЛЧИЦЫ, ИЗ КАМНЯ КРАСНОГО, КАК КРОВЬ НА СНЕГУ, ИЗ КАМНЯ БЕЛОГО, ЧТО ЯРЧЕ ЗВЕЗД, — НА СТЕНАХ ПЕЩЕРЫ, ИЗ КОТОРОЙ В ЛЮБУЮ ПОГОДУ ВИДНА БЕЛАЯ ГОРА, НАПИСАЛИ СВЯЩЕННЫМИ ЗНАКАМИ, ПОДАРЕННЫМИ ЛЮДЯМ БОГОМ ХАРАМОМ — ОТЦОМ МУДРЫХ, ЧТО СМЕРТЬ И БЕСЧЕСТЬЕ ЖДЕТ ТОГО, КТО ПРОЛЬЕТ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ КРОВЬ В СВЯТОМ МЕСТЕ, ГДЕ МОЛОКО НЕБЕС СТЕКАЕТ НА ЗЕМЛЮ, ЧТОБЫ НАПОИТЬ ВСЕХ, КТО РОЖДЕН ПОД ЭТИМ НЕБОМ.
Глава первая. Цена посвящения
Искусство ближнего боя
Босния, июль 1994 года
Ночь была звездной и холодной, такие бывают только в предгорьях. На дальнем конце деревни все еще горел дом, и на стене комнаты то и дело принимались плясать оранжевые тени.
Максимов лежал, закинув руку за голову, и ждал, когда полоса яркого серебристого света, льющегося из окна, отползет к стене. Ровно через полчаса луна завалится за холмы, и станет совсем темно. На войне быстро возвращаешься в первобытное состояние, и время, отмеряемое часами и минутами, становится чем-то неестественным, привнесенным из чуждого мира, где люди все еще тешат себя иллюзией полной безопасности и неизменности раз и навсегда установленного порядка вещей.
Сюда, на Балканы, как стервятники слетелись все более-менее серьезные разведки мира. Пользуясь обстановкой — «война все спишет», как на учениях прокатывали модели, разработанные для «чрезвычайных ситуаций», обстреливали своих бойцов, вербовали и ликвидировали чужих, закладывали сети для будущих операций, когда игра пойдет всерьез и ставки будут запредельно высокими.
Максимов не сомневался, что это лишь «модельная война», как бы страшно и цинично это ни звучало. Слишком уж очевидна аналогия с современной Россией. Кто-то задался целью выяснить, можно ли раскрутить конфликт, замешав адово варево этнических, религиозных и экономических противоречий в славянском государстве. И если да, то кто и как будет повязан, какие тени прошлой вражды оживут, какие идеи вскружат головы, сколько крови потребуется, пока измученное население не будет готово с цветами встречать белые танки интернациональных сил.
И главное, сколько это все будет стоить и какую прибыль принесет.
Он знал многое о подоплеке этой войны, возможно, даже больше, чем те, кто непосредственно руководил боевыми действиями. Его война была больше похожа на охоту: травля, захват, допрос, ликвидация. Воевали спецы, не знающие жалости ни к себе, ни к другим. Военная разведка, как полевая хирургия — занятие не для слабонервных. Информация на войне стоит дорого, а человеческая жизнь — ни черта; В средствах асы тайной войны здесь, как и всегда и везде, себя особенно не стесняли.
Но кроме войны секретных служб, здесь шла схватка между тайными братствами. На обнажившемся до кровавого нутра теле Балкан почти открыто проступали нервы тайной политики. Каждый хотел дернуть за них. Каждое тайное общество мечтало, пользуясь безнаказанностью войны, потянуть одеяло на себя, максимально отклонив вектор мирового развития в угодную ему сторону. Маски и личины на время войны были сброшены, и противники, до сих пор лишь подозревавшие о существовании друг друга, могли посмотреть друг другу в лицо.
Последним из семи, затравленных группой Максимова, был пакистанец, работавший на разведку Саудовской Аравии, но успевавший снабжать информацией еще и ливийского резидента. В этом качестве он заинтересовал ГРУ, нанявшее Максимова. Пакистанец заинтересовал орден своей принадлежностью к тайному мусульманскому братству Танцующих дервишей. Политики в срочном порядке лепили из ислама «образ врага», на смену почившему в бозе коммунизму. Орден интересовало, действительно ли хранители тайных знаний ислама готовы выступить в роли «мирового зла», на какую степень имитации конфликта с православием они готовы пойти, подыгрывая международным силам, разворачивающим эту интригу, и не обернется ли эта игра войной без правил.
Выплевывая слова вместе с кровяными сгустками, пакистанец понес про зеленое знамя Пророка, заветы аятоллы Хомейни и пообещал, если уцелеет, лично перерезать глотку Максимову и всей его родне до седьмого колена, когда волна «зеленой революции» перехлестнет границы России. В принципе, парню можно было верить — информация, выбитая из него за три часа допроса в сыром подвале напрочь разрушенного дома, начала подтверждаться буквально через несколько дней.
Ушлый пакистанец сознался, что сподобился подставиться на вербовку ребятам из МИ-5. Своих хозяев и ливийского резидента ему, гаду, показалось мало! Англичане, потеряв контакт с агентом, забили тревогу. По закону подлости группа Максимова в одночасье из охотников превратилась в затравленных зверей. Он сумел обеспечить эвакуацию всех ее членов, но сам попал в капкан. На помощь Балканского разведцентра ГРУ рассчитывать не приходилось, ребята сами жили как на вулкане, им было легче откреститься от «идиота-добровольца, неизвестно зачем приехавшего в Сербию», чем подставлять себя под ответный удар англичан. Для них, все еще носящих погоны, он был чужаком. И рисковать всей разведсетью ради спасения одного придурка, играющего в войну, никто, естественно, не хотел. В конце концов, нанимая Максимова в «охотники», они честно предупредили, что в случае провала эвакуация ему, давно уволенному из армии, не полагается.
А обложили качественно, заранее просчитав и отрезав все каналы отхода. Счет пошел на часы. И в этой ситуации, когда перспектива залить собственной кровью грязный пол в каком-нибудь заброшенном подвале становилась неизбежной, он, как за соломинку, ухватился за предложение «купца», вербовавшего крутых людей для «работы» в России.
За «купцом» стояли серьезные люди, это Максимов сразу понял. У них был собственный, никем не контролируемый канал, а это было сейчас самым важным. Кто создал эту цепь явок, держал «окна» на границах, систему проверки и перепроверки людей, — всю эту сложную систему, именуемую на жаргоне разведки «каналом», Максимов не знал. Он шел на риск и отдавал себе отчет, что из огня бросается в полымя, но опыт подсказывал, что порой единственный способ уйти от опасности — это с головой окунуться в новую. Излишняя осторожность и подозрительность так же губительны, как чрезмерная доверчивость и решительность, учили в Ордене.
* * *
— Не спишь? — Рада приподнялась на локте и заглянула в лицо Максимову.
— Нет. Пора вставать.
— Не ходи. До утра ничего не случится.
— Дай Бог. — Он отбросил одеяло и резко вскочил на ноги. — Бр! Ну и холодина! — Он стал быстро одеваться.
— Иди сюда. — Ничего не было видно, но он почувствовал, что Рада протянула к нему руки.
Опускаясь на пол рядом с матрасом — никакой мебели в доме не было, все давным давно пустили на дрова — он незаметно расстегнул ремешок на ножнах. Один нож — стилет с острым хищным жалом — всегда прятал в левом рукаве, второй — надежный тесак с широким зазубренным лезвием — в ножнах на лодыжке, над правым ботинком.
Его шею обвили горячие руки. Пальцы Максимова сами собой легли на холодную рукоятку ножа. Ничего не произошло. Просто поцеловала.
— Надо идти, — выдохнул он.
— Приходи быстрее. Я буду ждать.
«Не сомневаюсь», — подумал Максимов. Он примкнул к этому отряду, специализировавшемуся на диверсионных рейдах в тылу хорватов, пять дней назад. Командира знал лично, рекомендаций не потребовалось, на войне друзей заводишь быстро, и цена этой дружбы гораздо выше, чем в мирной жизни. Платить за нее будешь последним куском хлеба, последним глотком воды, последним патроном, кровью.
Отряд постоянно менял позиции, готовясь к очередному броску через передовые рубежи хорватов. Лучшего способа укрыться от ребят из МИ-5 придумать было сложно. Максимов уже было вздохнул свободнее, как спустя два дня появилась Рада. В отряде ее никто не знал. Командир сказал, прислали из штаба. Дело обычное, можно было и не обратить внимания, если бы не обостренное чутье затравленного зверя. А оно уже ни секунды не давало покоя.
«Захват на передовой, да, девочка? Чисто и никаких концов. Интересно, просто наведешь „волкодавов“ или сама поучаствуешь? Должно же быть в твоей медицинской сумке что-нибудь по мою душу. Один укол или таблетка — и берите Максимова тепленьким. Он провел левой рукой по ее жестким волосам, пальцы правой все еще грели рукоятку ножа. Чуть вздрогнул, когда она накрыла своей ладонью его пальцы. И опять ничего. — Хватит дергать судьбу за хвост! Пора делать ноги. Если не ночью, то днем возьмут обязательно».
Лунный свет, разлившись по стене, сделал ее матово-белой. Дверной проем казался черной прямоугольной дырой, ведущей в никуда.
Он встал и, стараясь не скрипеть половицами, вышел из комнаты.
* * *
Максимов вышел на крыльцо и сразу же по привычке сделал шаг в сторону. Фигура в дверном проеме, подсвеченная из-за спины, — просто счастье для снайпера. Завалит, даже не целясь.
Последний месяц в него стреляли кому только не лень. Слава богу, на этой войне партизанщины было больше, чем где-либо. Каждый малолетка с автоматом мнил себя Рембо. Настоящих спецов у обеих сторон было наперечет. Да и кто здесь против кого, порой было невозможно понять. Гражданская война, одним словом.
Оставшиеся в доме затянули грустную тягучую песню. Давно прошло время, когда Максимов удивлялся, как могут здоровые усатые мужики до слез на глазах выводить эти песни. Теперь, отвоевав почти год на балканской войне, он понял — есть и всегда будет о чем пожаловаться друг другу мужикам, разбередив душу стаканом ракии. Русские пьют и, все больше хмелея, рвут душу на куски и в слова раскладывают. Так, со словами, боль накипевшая и выходит. А эти тянут из себя, медленно, как старуха пряжу, и поди реши, что больнее.
Дверь распахнулась, и во двор опять вырвался поток света.
— Закрой дверь, Милан. Не играй со смертью. Милан так же быстро, как и Максимов, отступил в темноту и лишь потом захлопнул дверь.
— Скажи ребятам, пусть дверь в комнату чем-нибудь прикроют. Помяни мое слово, третий нарисуется на крыльце — схлопочет пулю.
— Скажу, Максим, — Милан присел рядом, поставил у ног бутылку, — а сам зачем вышел?
— Воздухом подышать.
— Воздух здесь хороший. Горы близко. — Он резко нагнулся, чиркнул спрятанной в кулак зажигалкой. Вспышка вышла яркой, в такую ночь, когда вокруг ни огонька, ее наверняка видно за километр.
— Нет, бойцы, с вами до пенсии не дожить, — вздохнул Максимов.
— Не бойся, друже, доживешь. Останешься у нас, старым станешь, внуков моих со сливы палкой гонять будешь.
Максимову почти каждый предлагал остаться здесь жить. Крестьяне, нахлебавшиеся войны досыта, хотели покоя. Но жизнь в этих краях, теперь это знали даже дети, всегда держится на мужчинах, готовых в любую минуту схватить со стены ружье и идти воевать. Если с молоком матери ты впитал в себя любовь к этой земле, а отец научил любить свободу, тебе есть ради чего жить и за что умирать. И пока в каждой деревне есть такие свои или пришлые мужики, жизнь продолжается.
Он взял у Милана сигарету, спрятав в кулаке, сделал несколько глубоких затяжек и бросил под ноги.
— Пойду, пройдусь.
— А сам говоришь — не играй со смертью. — Милан цепко ухватил его за рукав. — Куда в такую темень идти?
— Посты проверю. Спят, наверно, как сурки.
— Твое дело, командир. Только огородом не иди. Там снаряд не разорвался. Я палку воткнул, чтобы видно было.
— Молодец. — Максимов встал, опершись на плечо Милана. Ключицы у парня были еще детские, надави покрепче — хрустнут, как веточки. — Иди в дом. Бутылку не забудь. Приду, выпьем.
Оставшись один, Максимов снял куртку, выложил на колени содержимое карманов. Красную книжку советского паспорта и два патрона положил назад. Потрепанную записную книжку и еще один паспорт спрятал за пазухой черного свитера. Паспорт был хорватский. На черном рынке стоил не дороже двухсот долларов, но если бы Милан или кто-нибудь из ребят увидели его у Максимова, дело могло кончиться плохо — когда брат воюет с братом, а бывшие соседи стреляют друг в друга, самосуд скор и не требует излишних доказательств.
Он передернул затвор автомата, забросил куртку на плечо и бесшумно вышел на улицу.
Две недели деревня переходила из рук в руки. Все дома превратились в руины, лишь три-четыре стояли с пробитыми, но уцелевшими стенами. Жизнь выходила из них судорогами, как из умирающего тела. Кое-где в темноте еще мерцали язычки пламени, хищно облизывающие почерневшие бревна, потрескивали камни, скрипели, притираясь друг к другу, куски металла.
Максимов постоял немного, прислушиваясь к этим звукам, и резким броском перебежал улицу.
— Вот черти! — тихо выругался он сквозь зубы. Если бы на посту не спали, сейчас по улице должны были дать очередь. Зацепить его, конечно, не зацепили бы, но шум подняли бы.
Он тихо приоткрыл калитку. От дома осталась куча битого кирпича, а забор с калиткой целы и невредимы. К таким парадоксам войны привыкаешь быстро и уже не удивляешься. Когда долго живешь в опрокинутом вверх дном мире и кроме собственной безопасности тебя уже ничего не волнует, только нечто из ряда вон выходящее способно на мгновение привлечь внимание. Таким событием сегодня днем стал баран, чуть было не повесившийся на куске арматуры. Ребята хохотали, наблюдая, как он отчаянно извивается всем телом, пытаясь освободиться от веревки, стянувшей шею. Потом вдруг разом опомнились, налетели и, освободив бедолагу, за несколько минут освежевали и выпотрошили.
Максимов сделал шаг к плите, на которой разделывали барана, и тут же из темноты вынырнула мощная овчарка-полукровка, вскочила на плиту и оскалила клыки. С перемазанной кровью морды капала вязкая слюна, во втянутом брюхе, громко урча, бился тугой комок. На войне собаки быстро превращаются в то, чем были тысячи лет назад, — в шакалов, пожирающих остатки человеческой охоты.
— Давай посмотрим, у кого больше прав, — сказал, улыбнувшись, Максимов.
Пес в сомнении перебрал лапами. Перед ним стоял самый опасный из зверей. Но вдобавок у него в руках было то, что грохочет и плюется огнем.
— Ты прав, пес. — Максимов положил на землю автомат. — Что теперь?
Больше всего псу хотелось броситься и впиться в горло посмевшего посягнуть на его добычу. Но он чувствовал, что звериного в этом человеке во сто крат больше, чем в нем, ошалевшем от голода и злобы псе. И отступил.
А человек извалял куртку в застывшей сукровице, потом бросил в нее оставшуюся баранью требуху, перехватил узлом и наклонился за автоматом. И тут пес зарычал и бросился на него.
Пес не понял, как вместо человеческой спины под ним вдруг оказалась пустота. Он тяжело шлепнулся на землю, уткнувшись мордой в пахнущую кровью куртку. Боли он не почувствовал, просто холодно, мертвенно холодно вдруг стало под левой лопаткой…
Максимов положил мертвого пса в двух метрах от палки, воткнутой Миланом. Как и думал, снаряд оказался обычной миной. Парень напутал. Сегодня артиллерия по деревне не работала. Отступающие за холм хорваты с десяток раз вяло и неприцельно шарахнули по деревне из минометов.
Осторожно разгреб землю, нащупал оперение мины.
— Порядок! Только не дергайся, Макс, — сказал он сам себе. — А то можно и в самом деле взлететь на воздух.
Привязал к палке гранату, осторожно выпрямил усики на чеке и продел в кольцо конец лески. Высыпал из куртки кровавое месиво, стараясь забрызгать побольше земли вокруг мины. Куртку отбросил туда, где лежал пес. Вытер пальцы о штаны, аккуратно подхватил леску и стал отходить к краю огорода.
Лески хватило на двадцать метров. Максимов залег на холодной от ночной сырости земле почти на самом краю оврага.
«Дело было вечером, делать было нечего. Пошел дурак проверять посты. Мимо собачка бежала. Собачка, тварь неразумная, мину разбудила. Взлетела на воздух. И дурак вместе с ней. Вот и вся сказка. Кого нам жалко? А жалко нам автомат, — вздохнул Максимов. — Но без него не поверят. Придется тебе. Макс, пилить с одним ножом да пистолетом. А и хрен с ним, прорвемся. Быстро, число!»
— Семь, — ответил он сам себе вслух, назвав первое пришедшее в голову. — Пусть будет семь!
На счете семь он дернул леску. Через три секунды ухнул взрыв. И сразу же в трех концах деревни в темноту веером пошли трассеры. У дома, где заночевал отряд, загомонили на разные голоса. Потом и оттуда началась пальба. Лупили вокруг себя, еще не сообразив, что произошло. С холмов, где засели хорваты, гулко ударил ДШК.
— Разведка боем, мать вашу за ногу! — засмеялся Максимов, скатываясь в овраг.
Когти Орла
Олаф — Норду
Завербован для участия в силовых акциях на территории Москвы и области. Отход залегендировал. Маршрут движения: Сплит — Пескара — Турин — Франкфурт — Москва. Прошу сообщить вариант связи для Москвы.
*
Норд — Олафу
Основной вариант — «Эльза», запасной — «Волна».
*
Норд — Крыму
Возьмите на контроль прохождение Олафом участка Турин — Франкфурт — Москва. Обеспечьте оперативное прикрытие пребывания Олафа в Москве.
«Крылья Орла»
За принадлежность к элите нации, за право и способность управлять другими приходится платить собственными детьми. Никто, даже сильные мира сего, не властны над Природой. Род, давший величайшего мыслителя, поэта или полководца, со временем превращается в сборище неврастеников и дегенератов. Лишь скатившись вниз по социальной лестнице, по необходимости смешавшись с «кухаркиными» детьми, Элита способна сохранить себя, но, увы, уже в другом качестве. И уже никакое Дворянское собрание, Аглицкий клуб или ресторан Союза писателей не сделают из балбеса, носящего фамилию великого предка, творца Истории, способного, сжигая себя, вести за собой Других.
Поэтому тайные, а значит — закрытые элитарные общества обречены на медленное вымирание. Выживают и действуют лишь те немногие, кто овладел «алхимией крови». Архивы ЗАГСов и церковные книги, родословные и исторические изыскания — буквально отовсюду черпается «кровь». В обществе идет скрытая охота, порой перерастающая в незримую войну, за тех, в ком течет хоть малая толика крови, способной породить достойных Посвящения. Об этой войне мало кто знает, и меньше всего те, кто стал объектом охоты.
Их ведут с малых лет. Незримое, но всевидящее око контролирует каждый их шаг. Жизнь ни о чем не подозревающего кандидата становится цепью испытаний. Как ни странно, но случайных встреч в жизни кандидата на Посвящение практически не бывает. Любой вошедший в его жизнь может оказаться Учителем, Контролером или Палачом Ордена. Последний появляется, если кандидат не выдержал испытаний. Нет, его приход не означает конец жизни в буквальном смысле этого слова: просто несостоявшемуся неофиту навсегда перекрывается доступ в высшие сферы, где Посвященные творят Историю. С этой минуты он обречен жить среди тех, кто заведомо ниже его. А среда либо делает инородца себе подобным, либо безжалостно уничтожает. Рано или поздно он сам наложит на себя руки, если, конечно, его бренную жизнь не прервет раньше срока удар пивной бутылкой по голове в воняющей мочой подворотне.
Но мало найти достойное пополнение. Как уберечь от неизбежной деградации, не дать превратиться в рафинированных эстетов и высоколобых умников, не способных на поступок? Орден Полярного Орла выжил и действует именно благодаря тому, что он один из немногих владеет «магией действия».
«Знание обязывает к действию, лишь действие порождает истинное знание», — гласит один из законов Ордена. Посвящение в Орден открывает человеку кладезь знаний, недоступный простым смертным. Но в обмен Орден требует от него действий и поступков, выходящих за рамки привычных человеческих возможностей. Его воины живут там, где жить невозможно. Сражаются там, где невозможно победить. Знают то, во что отказывается верить человеческий разум. Очевидно, что найдется слишком мало людей, способных выдержать подобное испытание, но этих немногих воинов, выращенных Орденом, достаточно, чтобы выиграть самую тяжелую битву.
Действовать и побеждать. Отступать, чтобы напасть. Ждать, готовя удар. Жить сквозь смерть. Вот то малое, что может, и единственное, что желает делать истинный воин. Он не солдат — раб приказа и командира. Он сражается, потому что не мыслит себе иной жизни. Он не знает и не хочет иного пути, кроме Пути Воина.
Путь — понятие слишком расплывчатое и плохо переводимое на язык родных осин. Захваченным этой идеей, пришедшей к нам с Востока, следует задуматься, что, встав на Путь Воина, рано или поздно окажешься на тропе войны. Войны всех против всех, войны с самим собой как единственным источником собственных слабостей и недостатков, вечной войны за знания, потому что только они даруют победу. И обратного пути уже не будет. На этом Пути вы не найдете следов, ведущих вспять. Дорога вперед вымощена костями тех, кто пал до вас. Придет срок, и кто-то пройдет дальше, мимоходом взглянув на ваш труп у обочины…
Много лет назад человеку, принявшему после обряда Посвящения имя Олаф, в память о Князе Севера, своей кровью освятившем договор у Белой Горы, было сказано: «Отныне и навсегда твоя жизнь и воля становятся жизнью и волей Ордена. Твои дети, где бы и от кого бы они ни родились, отныне и навсегда находятся под опекой Ордена. Наши знания и наша сила отныне и навсегда становятся твоими. Пусть твой выбор ведет тебя к победам, которые умножат славу Ордена. Твое поражение станет для нас испытанием, твое предательство — нашим позором. Помни, Крылья Орла способны поднять тебя к небесам. Когти Орла способны вырвать сердце».
Олаф выбрал самый трудный путь — Путь Одинокого Воина. Он стал Странником, человеком, не включенным в боевые группы Ордена. Странник всегда и везде действует в одиночку, ему поручают самые сложные задания, где риск превышает все допустимые нормы. Оставаясь один на один со своей судьбой и врагом, он принимает бремя опасности на себя, выводя из-под удара тех, кто с ним связан. Странник или побеждает и идет своим путем Одинокого Воина дальше, к новым испытаниям, или гибнет, и с его смертью обрывается тонкая нить, связывающая его с Орденом.
Искусство ближнего боя
Москва, август 1994 года
Сов. секретно
т. Подседерцеву
Объект «Лихой» прибыл в адрес. Наружное наблюдение установлено. Подозрительных контактов не зафиксировано.
Ст. оперуполномоченный СБП РФ Алехин С.К.
*
Сов. секретно
т. Подседерцеву
По линии Управления кадров МО получена дополнительная информация на объект «Лихой».
Справка (фрагмент)
Максимов Максим Владимирович, 1965 г.р., русский, из семьи кадрового военного. Образование: высшее. Окончил Военный институт в 1987 году. Проходил службу во 2-ом отделе (разведка) штаба 14-ой армии. Направлен для дальнейшего прохождения службы в в/ч 672 (13-ая бригада специального назначения Московского военного округа). По окончании курсов при Военно-дипломатической академии получил назначение 10-е Главное управление (военные советники) Генштаба МО.
В 1989-90 гг. в составе специальной группы выполнял задание Правительства СССР в Эфиопии. Участвовал в антипартизанских операциях против сил провинции Эритрея. При эвакуации сов. граждан из страны связь с группой, блокированной в районе наступления сил Эритреи, была потеряна. Максимов М.В., единственный из оставшихся в живых членов группы, самостоятельно вышел из окружения. Захваченные группой и сохраненные Максимовым М.В. материалы представляли особый интерес с точки зрения безопасности СССР. (В деле имеется сноска, что ознакомление с материалами по данному эпизоду возможно исключительно с личного разрешения Начальника ГРУ Генштаба).
По факту гибели группы было проведено расследование и возбуждено уголовное дело. По приговору Военного трибунала полковник ГРУ Ляхов Б.Ц., изобличенный в шпионаже в пользу РУМО США, в результате преступных действий которого погибла группа в составе семи человек, был расстрелян.
Признаков преступления в действиях Максимова М.В. обнаружено не было. Решением отдела административных органов ЦК КПСС уголовное дело, возбужденное в отношении Максимова М.В., было прекращено. За проявленное мужество награжден орденом Красной Звезды. Приказом Министра Обороны присвоено воинское звание капитан (досрочно).
В ходе событий в Вильнюсе в 1990 году Максимов М.В. руководил отдельной группой специального назначения 3-го отдела 2-го управления (разведка) штаба ПрибВО. За неподчинение приказу уволен из рядов ВС с формулировкой «за дискредитацию офицерского звания».
Из материалов личного дела известно, что Максимов М.В. прошел диверсионно-разведывательную подготовку, специалист по сколачиванию и управлению диверсионными подразделениями, отлично владеет всеми видами холодного и огнестрельного оружия, обучен методам конспирации и оперативной работы, осведомлен о формах и методах работы МВД и КГБ. Владеет восточными единоборствами, особый интерес проявлял к их философскому и эзотерическому аспектам. Психологически устойчив, целеустремлен, контактен.
Особенно отмечается его способность к нестандартным действиям в кризисной ситуации. При командовании группой наиболее рискованную часть операции предпочитает выполнять лично. Тестированием и последующими проверками выявлена высокая психическая установка на победу в любых условиях, для чего способен гибко менять тактику действий, вплоть до имитации сотрудничества с противником. Открытым действиям предпочитает выжидание и нанесение неожиданного поражающего удара. С учетом индивидуальных особенностей, признано целесообразным использовать в одиночных действиях в условиях максимального риска.
*
Сов. секретно
т. Подседерцеву
Информация об участии объекта «Лихой» в боевых действиях в Нагорном Карабахе, Абхазии и Приднестровье полностью подтвердилась.
По данным агента «Шершень», «Лихой» обладает обширными связями в среде т. н. боевиков, тесно контактирующих с руководителями Фронта национального спасения /ФНС/. «Шершень» утверждает, что во время антиправительственных выступлений в октябре 1993 года «Лихой» находился в Москве. Проверенными данными о его участии в вооруженном противодействии силам правопорядка Служба не располагает.
По информации источника «Капеллан», в Сербии «Лихой» использовался балканским разведцентром ГРУ без расшифровки оперативного интереса. Подобная осторожность объясняется формулировкой увольнения «Лихого» из рядов ВС и его широкими контактами в среде антиправительственно настроенных элементов.
Собранных материалов, с учетом повышенной социальной опасности «Лихого», достаточно для заведения дела оперативной разработки с окраской «терроризм». Предложения и план оперативной работы по данному делу мною подготовлены.
П/полковник Жарков
*
Резолюция:
т. Жаркову
Прошу обратить внимание и ориентировать оперативную группу, работающую по объекту «Лихой», что он осведомлен о формах и методах работы специальных служб. Любые мероприятия в отношении объекта проводить исключительно по моей команде. Отдельно обращаю внимание, что при попытке задержания «Лихой» представляет повышенную опасность.
Подседерцев
Искусство ближнего боя
Москва, 1994 год
Максимов присел на нагретый солнцем парапет и откупорил банку «Баварии». С шипением выстрелила белая пена, он тихо выругался, отряхивая мокрые пальцы.
Кругом гомонили сбившиеся в кучки студенты МАДИ. Между ними суетились бабки, дожидаясь пустых пивных бутылок. Осоловевшие от выпитого за день бомжи разлеглись на травке неприхотливо, как цыгане, бабок не гоняли. До вечернего аврала, когда срочно потребуется собирать на двойную дозу пойла, было еще далеко. Остальные граждане, которым работа или принципы не позволяли пить среди белого дня, на повышенной скорости протискивались сквозь вольный люд, запрудивший пятачок перед метро, и не задерживаясь ныряли в переход. Над всем этим столпотворением возвышался гранитный Тельман, вскинув могучий кулак в пролетарском приветствии.
Его каменный взгляд упирался в бывшую штаб-квартиру пролетарского интернационализма — там, через забитый машинами Ленинградский проспект, сверкало свежей побелкой здание Института общественных наук при ЦК КПСС. Заведение долгие годы готовило лидеров освободительных движений, террористов и потенциальных президентов всех цветов и оттенков кожи. После достопамятного августа оно приютило свергнутого Горбачева с одноименным фондом. Однако Горбачев, не по рангу осмелев, позволил себе вяло покритиковать входившего во вкус власти нового Хозяина, за что был лишен половины жилплощади. Тем же указом был вбит последний гвоздь в идею пролетарского братства — в помпезное сталинское здание вселилась Финансовая Академия. В аквариуме, где откармливали пираний мировой революции, новая Россия решила разводить акулят капитализма.
Максимов улыбнулся, оглядев напрягшего гранитные мускулы Тельмана. Тот, кто назначил встречу у «Кулака», как называлось это место в оперативных планах, сделал это неспроста. Площадь у метро и все творящееся на ней были прекрасной иллюстрацией произошедших в стране перемен.
— Дорогой товарищ! — Перед Максимовым встал последний осколок интернационализма — негр уже ничем не отличался от отечественных бомжей, разве что цветом кожи. — Чуть-чуть пива. Очень мне плохо. — Он коричнево-розовыми пальцами показал, какая доза поправит его пошатнувшееся здоровье.
— И все? — спросил Максимов, мысленно проведя линию на заплеванном асфальте, пересекая которую негритос автоматически получал по голове. Нестерпимый аммиачный дух, смешанный с естественным мускусным запахом черной кожи, шибал в нос уже метров с трех.
— Я еще есть хочу, — добавила жертва международного сотрудничества. — Эти плохие товарищи, — он кивнул на растянувшихся в теньке, как стая бродячих собак, бомжей, — забрали у меня бананы и яблоки, которые мне дали армянские товарищи. Целый пакет. И еще кроссовки. — Один из бомжей, вооруженный стальной арматуриной, действительно был обут в почти новые кроссовки, а негр перебирал пальцами, вылезшими из дырок темно-синих носков.
— Ладно, получишь пива, — вздохнул Максимов.
«Вечно у нас сброд со всего мира сшивается! Пол-армии Наполеона гувернерами трудоустроили. Разорившихся европейских дворянчиков в министры брали. А сейчас неудачники со всего света наших баб замуж приглашают. И поперли авантюристы и ворье в экономические советники. Теперь еще и бомжи будут наполовину иностранцами».
— Я тут живу, потому что нет виза. — Негр от нетерпения принялся приплясывать. — Дома у нас переворот. Папа закончил Академию бронетанковых войск. Его сразу расстреляли, прямо в аэропорту. Я не могу домой. А из общежития нас выгнали.
«Началось! — подумал Максимов. — Русские бомжи лепят про злых чеченцев, которые их из квартиры выкинули. А черные, само собой, про переворот».
— А ты бы взял пару друзей, прилетел в соседнюю страну. Там бы еще людишек набрал, прикупил оружия. И дружненько бы так через границу поперли. Отомстить за папу, а?
— Не понял? — Негр на секунду прервал пляску святого Витта и уставился на Максимова. На какое-то мгновение в этом расслабленном человеке проглянул зверь: опасное и красивое животное, ничего не прощающее и умеющее ждать. Зелено-золотистые глаза стали неподвижными, как у леопарда, собравшегося для прыжка.
— Все-то ты, брат, понял. — Максимов мысленно попробовал на вкус идею рейда в спящую в полуденном зное столицу неизвестной ему африканской страны. Вкус был знакомый, острый: вкус сукровицы на губах, соленых ручейков по щекам, смывающих горячую пыль. Он даже зажмурился, так явственно почувствовал это. Жизнь, к которой он привык, была там, далеко, где неизвестные ему люди изрешетили из автоматов неизвестного выпускника бронетанковой академии.
— Не… Это, как это… Невозможно, товарищ. — Негр отчаянно завертел головой, будто ему за шиворот залетела оса.
— Конечно. Для этого надо быть… — Максимов добавил слово на суахили.
Негр удивленно заморгал красными от перепоя глазами.
— Воином? — переспросил он. Теперь он не играл, сник и сразу стал настоящим: грязным, опустившимся трусом, не имеющим сил ни жить, ни умереть. — Папа был воином. Но его убили. А я — нет. Не могу…
— Жаль, такой повод пропал. — Максимов отхлебнул из банки и снова стал обычным горожанином, наслаждающимся пивом в удушливую жару. — За папу сам бог велел посчитаться.
В жертве этнических конфликтов все-таки взыграла племенная гордость. Он бросил прощальный взгляд на зеленую банку в руках Максимова и отвернулся.
— Эй, Мандела, пивка хочешь? — позвали его из развеселившейся от пущенной по кругу бутыли водки группки студентов. И он радостно затрусил к ним, как отощавшая собака, поманенная куском колбасы.
«Вот срань! — Максимов одним глотком допил пиво и раздавил жалобно пискнувшую банку. — Совсем разбаловались, черти черные. Без визы Международного отдела ЦК [1] даже врагов своих пристрелить не могут. Одно хорошо, — подумал он, раскуривая сигарету. — Это мой единственный контакт за последние два дня. Если пасут, мозги набекрень у оперов встанут! Максимов — нелегальный агент разведки Мозамбика… А вот и „Эльза“!»
Предстояло разыграть самый сложный вариант контакта. Максимов был уверен, что все время его усиленно пасли. Сейчас открытой провокацией предстояло выяснить, кто «навесил хвост». Это напоминало исполнение «домашней заготовки» хорошо сыгранной командой. Противник к ней был абсолютно не готов, а Максимов и люди Ордена заранее до мелочей знали каждый свой шаг.
Из перехода выпорхнула красивая девушка, на секунду приковав к себе похотливое внимание всего мужского населения пятачка. Интерес молодых тут же угас, когда она подошла и чмокнула в щеку высокого представительного мужика. Он уже минут десять маячил с букетом нежно-розовых орхидей. Парой они были красивой. Даже видимая разница лет в двадцать не могла быть поставлена в вину ни девушке, ни мужику. По-хозяйски обняв ее за плечи, он повел девушку к припаркованной на обочине серой служебной «Волге».
Даже у Максимова кольнуло под сердцем, когда мужик одним движением поднял девушку на руки и перенес ее через ограждение. Плащ распахнулся, и всему озабоченному люду предстали точеные ножки во всей своей красе и длине. Присевший рядом с Максимовым мужичонка крякнул, чуть не захлебнувшись «Жигулевским», и выдавил «м-да», в котором было все: и заранее приготовленная эпитафия благоверной супруге-стерве, и извечная мужская тоска по женскому совершенству.
Максимов проводил взглядом отъехавшую «Волгу» и пошел покупать еще одну банку пива.
Ровно через десять минут он подошел к невзрачному, заезженному до предела «жигуленку», припаркованому крайним в ряду. Водитель, по виду из обнищавших ИТР, высунулся из окна и спросил:
— Куда, командир?
— Прямо. На Речной вокзал.
— Двадцать пять, идет?
«Хоть тридцать четыре. Лишь бы в сумме получалась семерка», — подумал Максимов и перепрыгнул через ограждение. На водителе была желтая куртка, в номере машины были две семерки. Судя по всему, контакт «чистый».
Они выждали, когда от светофора пойдет поток, резко вырулили, оказавшись первыми. Машину «наружки», если таковая была, должно было неминуемо прижать к обочине.
Водитель до отказа вдавил педаль, у «жигуленка» под ветхим капотом скрывался форсированный движок. Свободной рукой он покрутил настройку приемника. Из динамика в салон ворвался треск эфира и встревоженные голоса:
— «Первый», «сороковому» ответь! Объект уходит. Бежевая «единичка», МОУ 47–72.
— Принял. «Двенадцать», «первому»! Давай за ним!
— По воздуху, что ли? Нас прижало!
— Уходи вправо и — наперехват!
— По Усиевича одностороннее движение…
— Так… «Двенадцатый» — обходными — за ним. «Третий» — берет под контроль Волоколамское шоссе. «Сороковому» — быть в готовности выдвинуться по первому сигналу. Конец связи!
Максимов кивнул на серийный приемник, внутри которого спрятали широкополосную УВК-станцию.
— Будем отрываться?
— Нет. — Водитель ловко «качал маятник», не сбавляя скорости, ныряя в освобождающиеся просветы между машинами. — У высотки Гидропроекта я приторможу. Выпрыгивай и ныряй в подземный переход. Дом справа, подворотня. Зеленый санитарный УАЗ. Задние двери открыты. Постучишь три раза водителю. Он знает, куда ехать. Все, приготовься. Пошел!
* * *
В комнате были только два кресла и разделявший их низкий столик. Окон не было, пахло свежевымытыми полами и слегка — разогретым за день бетоном. Максимов был готов дать руку на отсечение, что машина с закрашенными стеклами привезла его на военный объект.
— У нас не больше часа, — сказал, садясь в кресло напротив, мужчина, встречавший девушку «у Кулака».
Максимов отметил, что уверенность в себе у человека не показная, по всему было видно, что привык отдавать приказы и добиваться их выполнения. Особенно понравились глаза: у этого человека они были голубые с проледью, цвета январского неба солнечным днем.
Максимов положил на стол кулак с отведенным в сторону большим пальцем. Это был знак Странника — человека, работающего в одиночку. Сидевший напротив чуть помедлил и положил рядом открытую ладонь правой руки. На языке Ордена это означало, что он руководит группой из пяти человек.
— Есть вопросы? — Человек убрал руку. — Мне было приказано обеспечить твое прикрытие. Пришлось пойти на открытую провокацию, иначе бы они не раскрылись. Ты живешь в квартире, снятой через подставных лиц детективным агентством «Слово и Дело». В доме напротив оборудован их пост наблюдения. Это все, что удалось узнать за эти дни. А сегодня они запаниковали.
Как ты понял, мы прослушивали их разговоры. Старший в конце концов задействовал гаишников. Наши надежды, что это самодеятельность очередного детективного агентства, не оправдались. Очевидно, тебя «пасла» государственная служба. Да, пока не забыл, — он протянул Максимову листок из блокнота, — здесь адрес, телефон и имя одной барышни. Живет в том же доме, где тебя подобрал УАЗ. Вдвоем с ней сообразите, где и как вы познакомились. По легенде ты сейчас у нее.
— Где и остался до утра, — сказал Максимов, поджигая листок над пепельницей. По тому, как искренне улыбнулся сидевший напротив, понял, что ничто человеческое ему не чуждо. Таких Максимов любил.
— Ну так уж наглеть не надо, а то «топтуны» всю Москву на уши поставят!
— До восьми вечера потерпят. — Максимов вытер запачканные пеплом пальцы. — Перенервничают и легче поверят в легенду. Что мне делать дальше?
— Есть два варианта. Сказать спасибо тем, кто вытащил тебя с Балкан, и уйти, не попрощавшись. Второй вариант — остаться в деле и выяснить, кто и для чего пригласил в Москву боевика твоего уровня. Решать тебе, Олаф. Так сказал Норд.
Максимов незаметно скользнул взглядом по сидевшему напротив. Псевдоним Странника мог назвать лишь тот, в чье временное распоряжение поступал Странник. А о существовании Норда знал очень узкий круг лиц. Первое впечатление оказалось правильным. Сейчас Максимов понял, что стояло за секундной паузой перед тем, как этот человек показал знак руководителя «пятерки». Его ранг в Ордене был значительно выше, чем он показал условным жестом.
— Для мелкой уголовщины меня не стали бы приглашать, так? Отход заставили залегендировать «под ноль». По неофициальным источникам — я подорвался на мине. С другой стороны, если «наружка» не есть дежурная проверка, то заказчик страхуется, отрезая мне пути к отступлению. Данных никаких, но предчувствую серьезную операцию.
— То-то и оно. — Собеседник провел ладонью по черным, с серебристыми нитями волосам.
«А руки набитые, — отметил Максимов, скользнув взглядом по белым пятнышкам костяшек на тонких кистях собеседника. — Кирпич, может, и не перешибет, но ударить больно сможет».
— Прежде чем ты ответишь, должен сказать, что никто не планировал задействовать тебя в операциях. После Сербии тебе надо отдохнуть и хотя бы месяца два «отлежаться на грунте». Никаких претензий в случае отказа. Решай сам.
Максимов усмехнулся, вспомнив чернокожего бомжа, и сразу же ощутил на губах острокровяной привкус опасности. Пьяненькому Манделе жизнь наверняка не раз давала шанс стать другим, а он им не воспользовался.
Максимов давно свыкся с тем, что по отношению к большинству живущих он является чужаком, иноверцем и инородцем. Он был другим и хотел так им оставаться до конца. Он искренне верил, что Тот, кто посылает нас в эту жизнь, возлагает определенные надежды. Мы уповаем на помощь от Него, а, может быть, Он ждет помощи от нас. Дойти до этой мысли нелегко, но еще труднее — жить с нею. Потому что жизнь превращается в миссию, задание, сути которого ты никогда не постигнешь. И Тот, кто ждет от тебя действия, раз за разом проверяет на слом, подбрасывая благовидные предлоги выхода из игры. Стоит лишь раз купиться на «никаких претензий в случае отказа», и Он отвернется от тебя навсегда.
— Операцией руководите вы? — спросил Максимов.
— Это важно?
— Это всегда важно.
Сидевший напротив секунду подумал и коротко ответил:
— Я.
Он положил узкую ладонь на стол, мизинец и безымянный палец были сжаты, остальные расставлены так, что образовали рунический знак «анзус» — «посланник». Для посвященного в тайный язык жестов Ордена этот знак означал, что показавший его выполняет задание руководителя Ордена и от его имени имеет право требовать безоговорочного подчинения.
Максимов посмотрел на Посланника, представив, как бы выглядел этот человек после двухнедельного рейда в горах. Чутье подсказало — нормально бы выглядел, как и полагается осатаневшему от усталости мужику, не хуже.
— Я остаюсь в деле, — кивнул Максимов.
— Хорошо подумал?
— Да.
— Взвесь свои силы, Олаф. Сейчас, прямо отсюда, я могу тебя эвакуировать и надежно спрятать от чужих глаз. Завтра такой возможности уже не будет. — Его голос был начисто лишен эмоций, он не пытался воздействовать на Максимова, лишь бесстрастно перечислял аргументы для возможного отказа. — Итак?
— Да.
— Решение принято. — Посланник достал сигареты, закурил.
Максимов повел плечами, сбрасывая напряжение.
— Я работаю в составе группы? — спросил он.
— Нет. Ты, Олаф, Странник, и в таком качестве ты мне больше подходишь. Что задумали те, кто тебя нанял, мы не знаем. Фактически, мы бросаем тебя в пекло, чтобы это выяснить.
— Похоже на разведку боем.
— Для тебя это будет бой одного против всех. Ни надежной связи, ни эвакуации на случай провала, я, сам понимаешь, гарантировать не могу. — Он аккуратно затушил сигарету в пепельнице. — Риск запредельный. Единственная гарантия успеха — это ты сам. Именно поэтому мне был нужен Странник твоего уровня. — Посланник долгим холодным взглядом осмотрел Максимова с ног до головы. — Надеюсь, ты не переоценил свои силы, а я не ошибся в тебе. Сейчас пройдешь в соседнюю комнату. Пробудешь там столько, сколько сможешь. После этого проработаем детали. — Он кивнул, давая понять, что разговор окончен.
* * *
В этой-маленькой комнате стены были задрапированы черной тканью. Никакой мебели. Максимов сел на черный мягкий ковер, поджав под себя ноги. Стоявший в центре полуметровый куб мелодично тренькнул, и его боковины плавно раскрылись. Свет в комнате погас.
Огромный, в два кулака кристалл неправильной формы, подсвеченный снизу, вспыхнул в полной темноте. Максимов невольно протянул к нему руку, но яркое свечение, исходящее от камня, обожгло холодом…
* * *
Сначала в сознание ворвался вихрь образов… Все, что хотелось забыть, все, что до этого не мог вспомнить, нахлынуло, закружилось, наслаиваясь друг на друга. Это был необыкновенно яркий фильм, смонтированный безумным режиссером.
…Горы. Разряженный воздух звенит от звука зависшей над головой «вертушки». Она так близко, что слышен вжикаюший звук лопастей, секущих воздух. Словно кто-то врезается острой косой в густую траву. А потом мерный цокот приближающейся очереди…
…трава была высокой, чуть побитой начинающейся жарой. Сезон тропических дождей был на исходе. В небе неподвижно стояли последние тучи, похожие на огромные сине-черные горы, неведомой силой оторванные от земли. Человек выскочил из травы неожиданно. Громко, словно был единственным звуком во вселенной, клацнул боек автомата. Бесконечное мгновение до грохота выстрела. Тишина. «Осечка!» — мелькнуло в мозгу, а твой автомат уже рванулся из рук, выплевывая длинную очередь. На черном лице человека ярость и счастье охотника, подстерегшего зверя, сменились отчаянием и страхом. Потом по его телу, от плеча к животу, пробежала красная пунктирная линия, и он завалился в траву. Сочные зелено-золотые стебли стали красными…
…вода не отпускает, она тянет назад. Берег совсем близко. Еще чуть-чуть, и под ногами будет вязкое илистое дно. Но холодное течение отбрасывает по-мальчишески худое тело, закручивает, тянет вниз. Он успевает заметить мать, размахивающую руками на противоположном берегу, рвется к ней из последних сил. Под водой темно и холодно…
Вихрь образов из бурного потока превратился в тонкий ручеек, потом и он замер, скованный холодом.
Холод был повсюду. Тонкие лучи ледяного света как иглы пронизывали едва удерживающее тепло тело. С каждым вдохом в легкие врывался поток студеного воздуха, вымораживая тело изнутри. Сердце билось все слабее, с трудом толкая по венам загустевшую кровь. В помутневшем сознании еще вспыхивали яркие картинки, но он уже не мог понять, из его жизни они или нет. То, что привыкли называть жизнью, уже не существовало. Ее выжег леденящий свет, идущий из глубины камня.
…Он у же не чувствовал свое тело. Дыхания не было, холодный ветер, рожденный во Внешней Пустоте, свободно врывался во Внутреннюю Пустоту, где затухало эхо последнего удара остывшего сердца. Свечение стало нестерпимым, и он почувствовал, что его неудержимо засасывает в слепящий водоворот ослепительного ледяного Света. «Конец», — мелькнуло в сознании.
И сразу же следом чей-то голос прошептал: «Холод снаружи, огонь внутри!» Тонкие иголочки льда затрепетали от звука этого голоса, и Пустота вокруг на секунду вспыхнула, расцвеченная цветными острыми искорками.
Он с трудом вздохнул, невероятным усилием воли заставив дрогнуть сердце. Раз, потом еще… Тонкий ледяной панцирь треснул, и теплый красный свет пробился сквозь прозрачную скорлупу, сковавшую сердце.
Еще, еще, еще раз… Гулкие удары горячего сердца заполнили Внутреннюю Пустоту. Холод стал отступать. Острые ледяные иглы медленно выходили из оживающего тела, оставляя после себя зудящие ранки, через которые наружу, как кровь, сочилось тепло.
Лишь когда холод отступил и леденящие прикосновения Света наталкивались на горячие волны, идущие из Внутренней Пустоты, он позволил измученному сознанию рухнуть в красную бездну забытья…
* * *
Горло обожгла терпкая струя. Максимов закашлялся и открыл глаза. Лицо склонившегося над ним человека было непроницаемым, только в уголках тонких губ залегла улыбка.
— Поздравляю, Олаф. Я видел немало людей, в слезах и соплях катавшихся по ковру. Можно быть сильным и смелым, но для того, чтобы пройти испытание Холодом, нужно нечто большее. В тебе это есть. Не спрашивай, как это называется. Никто не знает.
Он помог Максимову сесть. Свет уже включили, черный куб исчез. Максимов ошалело покачал тяжелой головой и с благодарностью взял протянутый стакан.
В научных центрах, архивах, в сектах, порой в самых диких и труднодоступных селениях люди Ордена искали чудом сохранившиеся знания. Охота шла беспощадная, слишком уж многие хотели даруемого этими знаниями могущества. Максимов однажды сам участвовал в такой «экспедиции за знаниями». Тогда за манускрипт какого-то монаха, всю жизнь прожившего в джунглях Бирмы, было заплачено жизнью трех человек. Своих. А сколько положили чужих, вспоминать не хотелось.
Что обкатали на нем сейчас, он не знал. Сознание еще не восстановилось, было такое ощущение, будто на незащищенный мозг плеснули кипятком.
— Джин? — спросил он охрипшим голосом, кивнув на стакан в руке Посланника.
— Да, согрейся немного, — Человек улыбнулся и крепкой ладонью потрепал его по плечу. — Пока ты тут… В общем, мне только что передали, вычислили хозяина «наружки». По рабочим частотам их раций и базе, на которую в конце концов поехали машины «наружки». По тебе работает Служба Безопасности Президента.
— Неплохо для начала. — Максимов с трудом сглотнул вязкую горечь.
Посланник суеверно постучал по полу, но промолчал.
Когти Орла
Норду
В ответ на запрос СБП РФ Управлением кадров МО передана справка на Олафа. Конкретного адресата, инициировавшего запрос, установить не удалось.
Славутич
*
Норду
Для активной работы в агентстве «Слово и Дело» решил задействовать агента Бруно. Прямой контакт Бруно с Олафом в рамках операции не предусматривается.
Печора
*
Норду
По информации Пастуха, в частях и соединениях Московского военного округа усилена активность соответствующих служб ФСБ РФ. Ведутся зондажные беседы с рядом военнослужащих, ранее имевших контакты с оперативным составом Особых отделов, о возможном участии в боевых действиях в районе Кавказа на контрактной основе.
Грант
Глава вторая. Делайте ваши ставки, господа!
Неприкасаемые
Москва, август 1994 года
«Нынешняя власть — внебрачное дитя диссидентства и партхозактива областного уровня. Прими это как факт и не стони. Руки по старой привычке чешутся дать оппоненту в рожу, да жмет под мышками сшитый по западному лекалу костюмчик. Хотят держать власть в кулаке, но при этом не потерять „имидж“ демократов. Логики от них не дождешься. Наконец-то сообразили, что демократия от тирании отличается только одним — количеством кандидатов на престол. Прошлогодний октябрь кое-чему научил. Не клюнул бы жареный петух в соответствующее место, так бы и играли в демократию. Спохватились! Сначала „берите суверенитета, сколько можете“, а сейчас начинаем давить этот самый суверенитет. Согласен, давно пора закрутить гайки и перекрыть кое-кому кислород. Но в конце концов все упирается в силы и средства, как говорят военные. Дурной силы у нас, положим, в избытке. А средств — шиш!» — тяжело вздохнул Подседерцев.
От этих мыслей, все чаще лезших в голову, ему становилось не по себе. Пройдя путь от рядового опера да начальника отделения в старом, еще не переименованном и не подвергнутом публичной порке КГБ, Подседерцев уяснил главное — Система требует безоговорочного подчинения и преданности до конца. Что происходит с усомнившимися в непорочности Системы, а еще хуже — изменившими ей, он знал не понаслышке. Служба Безопасности Президента, в которой он служил с первого дня ее основания, необратимо превращалась в Систему. Новую, более беспощадную и всесильную, чем пресловутое КГБ, потому что была не абстрактным «мечом партии», а вполне конкретной и осязаемой дубиной в руках одного-единственного человека.
По долгу службы Подседерцев был причастен к моментальному закату карьеры двух крупных чиновников, дюжине бюрократических катастроф провинциального масштаба и нашумевшему аресту известного бизнесмена. Система, попробовавшая силу своих молодых клыков, вошла во вкус. Шеф Подседерцева, привыкший к тому, что преданность Хозяину искупает все грехи, закусил удила.
Очевидно, после октябрьской пальбы из танков что-то резко изменилось в умонастроениях руководства, если проснулась такая жажда крови. Система, частью которой привык считать себя Подседерцев, не на шутку стала готовиться к борьбе за выживание. Он знал, что самое безопасное, не критикуя и не сопротивляясь, следовать стратегическому курсу Системы, куда и какими бы ухабами он ни вел. Как шутили в застойные годы — «колебаться вместе с линией Партии». В рамках нового курса «борьбы за выживание» операция, которую так долго вынашивал Подседерцев, получила неожиданный крен в сторону «силового варианта». Из филигранной оперативной работы она вдруг превратилась в банальный грабеж, едва прикрытый «государственными интересами». Ему это не нравилось, хуже того, который день изнутри точило нездоровое предчувствие, чего раньше перед началом дела не наблюдалось.
Подседерцев опустил черное стекло, разделявшее салон «Волги», широкой ладонью шлепнул по плечу человека, сидевшего справа от водителя:
— Как там тебя, сбегай за водичкой.
— Какой? — Парень был хоть и молод, но вышколен, не обернулся, чтобы ненароком не заглянуть в призрачную темень заднего отсека.
— Любой, но в банке. Только не «Фанту», упаси бог! В ней гвозди растворять можно.
— Понял, — кивнул парень и вынырнул наружу. Сквозь открытую дверь в салон успел ворваться свежий ветер, занеся с собой мелкие капельки дождя.
— Попьешь, потом ищи тебе туалет, да? — подколол его Гаврилов.
— Не хрен подкалывать, Никита! — Подседерцев тяжело откинулся на спинку сиденья. — На душе муторно.
— После вчерашнего?
— Уймись, говорю! Где твой казачок засланный? Жить он у них там решил, что ли?
Прошел почти час, как в особняк, занимаемый МИКБ [2], вошел человек Гаврилова. Он должен был открыть счет для своей фирмы, переведя на него крупную сумму, чем неминуемо должен был заинтересовать руководство банка, переживавшего нелегкие времена. Это был лишь незначительный эпизод в многоходовой комбинации, но, заглотив наживку, банк был обречен. Подумав об этом, Подседерцев суеверно сжал кулак.
— Скоро появится. — Гаврилов нажал кнопку, и опять между водителем и ними встало черное полупрозрачное стекло.
— Видал, как Лужков развернулся?! — Подседерцев ткнул пальцем в боковое стекло. Машина была припаркована на углу Кропоткинской. Сразу в нескольких углах остова будущего Храма вспыхивали яркие гирлянды электросварки. С бульвара то и дело на стройку въезжала череда грузовиков, поток разношерстных легковушек послушно замирал, пропуская оранжевые тяжеловозы. — Ударная стройка первой капиталистической пятилетки!
— Кого на царствие венчать собрались? Неспроста же так гонят, будто Дворец съездов к очередному историческому заседалищу.
— Историю знать надо, чудило. То, что ты имел в виду, делалось в Успенском.
— Ага, а на Красной площади Петька головы рубил, а при Усатом там демонстрации трудящихся гарцевали. Иные времена, иное использование памятников культуры. Тем более, в Успенский бояре по ранжиру входили и было их — по пальцам перечесть, а нынешних только в таком огромном и разместишь, и то еле влезут, если халявщики прорвутся.
— Никита, слухи все это. Уж кто-кто, а я бы первым знал, — отмахнулся Подседерцев.
— Само собой, Служба Охраны Президента! — Гаврилов изобразил на лице немое восхищение.
— Нет у меня настроения… — Подседерцев не успел закончить, в рации пискнуло, потом чей-то голос резко бросил: «Объект вышел. Третий, принимай!»
— Завертелось! — потер ладони Гаврилов.
— Можем ехать?
— Не, погоди! Я специально тебя привез на эту хохму посмотреть. — Гаврилов опустил затемненное стекло. — Смотри через лобовое. Вон наш казачок чешет.
Подседерцев подался вперед, вглядываясь в фигуру молодого мужчины, кутавшегося в плащ, хлопающий полами на резком ветру. Гаврилов, любитель циничных шуток, прозвал его казачком засланным, вспомнив фразу из советского боевика «Неуловимые мстители». Прозвище настолько точно соответствовало функции молодого человека в предстоящей операции и так выражало едва скрываемое презрение, испытываемое к нему Гавриловым, что прозвище само собой стало оперативным псевдонимом.
— Дохлый он какой-то, — как бы разочарованно протянул Подседерцев. — На фотографии лучше смотрелся.
Сейчас он был от души благодарен Гаврилову, в теле приятно заныла давно забытая струнка — началась охота.
— Не туда смотришь, — подтолкнул его локтем Гаврилов.
За Казачком, особо не скрываясь, топала наружка — один пристроился сзади, второй задержался у светофора.
— Твои?
— В том-то и дело, что нет! — радостно, как фокусник, только что вытащивший из рукава живого кролика, ответил Гаврилов.
— Банковские? — Подседерцев профессиональным взглядом оценил работу наружки. То ли банковская служба безопасности совсем осоловела от безделья, то ли с кадрами у них проблема, но такой халтуры он не видел давно.
— Естественно, Боря!
— Выходит, клюнули, сволочи! Да, кстати, кто в банке шеф безопасности?
— Из бывших ментов.
— Это хорошо. Чужих не жалко. — Подседерцев, как все служившие на Лубянке, относился к милиции с нескрываемым презрением, как индийский брахман к касте неприкасаемых.
Наружка проводила казачка до черного «мерса», срисовала номер машины и непринужденной походкой пошла к метро.
— Вот такие дела, Боря! Клюнули, как и обещал. За любым перспективным новичком у них пускают «хвоста». Недели две будут проверять, пока не убедятся, что с ним можно иметь дело. Только после этого начнут гонять через него кредиты. Так что — с почином тебя, Боря. А теперь пошушукаемся. — Гаврилов вернул стекло в исходное положение, закурил. — Теперь о серьезном, Борис. Казачок — ерунда. Через его фирму, если ее как следует подкормить, мы влезаем в банк. Это все, что от него требуется. А начнет гореть, загашу первым и без шума. Пора крутить второй эпизод. Как приказывал, Журавлева я обложил, пора вербовать.
— Что-то сомневаюсь я, так ли уж он нам нужен?
— Не понял! Вы что — уже все переиграть решили? — Гаврилов, почувствовав неладное, напрягся. — Началось! Елки зеленые, ну когда у нас перестанут планы операции по ходу дела перекраивать! Я-то думал, хоть твоя контора умнее. — Гаврилов зло ткнул сигаретой в пепельницу. — Сомневаешься — ставь на операции крест. Пока не поздно. Я не царь и не бог. У меня всего лишь агентство безопасности. Гоняем братву и следим за тощими любовницами толстых дядек. Ни сил, ни средств завалить этот банк у меня нет.
— Без тебя повалим, ты только начни.
— Вот и валите без меня! Ты в Кремль задницу унесешь, а меня на лапшу порубят. Вместе с семьей, кстати!
— Не верещи! Я обещал — прикрою.
— Во! Гроб мой вы прикроете трехцветной простыней…
— Ты аж взмок, Гаврилой! Остынь. Все останется, как планировали. Не я, а начальство сомневается. Нам с тобой уже отступать некуда, а им к этой мысли еще привыкнуть надо. — Подседерцев усмехнулся. Гаврилов в КГБ прослужил не меньше его, все подводные течения и негласные правила игры знал отлично.
— И ты, Боря, вместе с ними? — Гаврилов сделал постное лицо.
— Волей-неволей. Наведенный психоз, как говорят врачи. — Подседерцев недовольно поморщился. — Когда встреча с Журавлевым? — уже другим, начальственным тоном спросил он.
— Планировал на послезавтра.
Хлопнула дверь — вернулся парень, посланный за водой. Стекло не опустили, а сам стучать не решился.
Гаврилов помолчал, глядя в окно, где за черным стеклом вспыхивали светлячки электросварки.
— Что притих? — не выдержал Подседерцев.
— С этим Журавлевым не все так просто. Вчера на него поступили новые данные, хочу, чтобы ты их посмотрел. Короче, весь сценарий работы с Журавлевым надо менять.
— Что он там успел накуролесить?
— Решил выйти на инициативный контакт, если говорить по-нашему. Можно сказать, дал объявление: «Согласен сотрудничать с кем угодно, но за большие деньги». Поехали ко мне, посмотришь материал по Журавлеву. Мое дело прокукарекать, а рассветет или нет — уже не мне решать. Ты хозяин операции, тебе и карты в руки.
Теперь паузу взял Подседерцев. Шевелил толстыми губами, будто молился. Гаврилов отлично знал эту привычку. Сейчас спрятанный под этим тяжелым черепом компьютер гоняет варианты.
— Думаешь, я должен быть на встрече? Так сказать, задавить авторитетом? Один боишься завалить вербовку?
— Боюсь ошибиться. Можем сделать так: ты сидишь в засаде, а я кручу Журавлева. Понадобишься, я тебя запускаю, как Невский — засадный полк. Хорошо разговор пойдет — не выходишь.
— Гаврилов, ты агент Моссада, что ли? — вскипел Подседерцев. — Если да, так и скажи, не томи душу. На кой хрен ты меня, действующего опера Службы Безопасности Президента, перед левым человеком светить решил?!
— Он в деле, Борис. По уши, хотя сам о том еще не ведает. Без него мы ни фига не сварим. В конце концов, он включен в план операции и должен сделать то, что от него требуется, так я понимаю. Наше с тобой дело — всеми правдами и неправдами обеспечить его участие. А на крайний случай — гробовое молчание.
Подседерцев чутко уловил легкое ударение на «наше» — Гаврилов четко расставлял все по своим местам: они в связке, независимо от званий и положения.
Подседерцев потер высокий бугристый лоб. Гаврилов нутром ощутил, как тот старательно конструирует ответ. И правильно делает, пойдет охота в полный рост, будет не до разговоров.
— Запомни, Никита, — медленно, растягивая слова, начал Подседерцев. — В этом банке находятся деньги, которые мне нужны. И я их возьму. С тобой или без тебя, но возьму. — Он поднял широкую ладонь, не дав Гаврилову открыть рта. — Если ты в деле, если тянешь свой участок работы, тебе и решать, что и как делать. Можешь хоть пол-Москвы завалить, успех все оправдает. Боя без убитых не бывает. Но упаси тебя бог, Никитушка, от провала.
— Типун тебя на язык, Борис! — Гаврилов шутливо перекрестился.
Подседерцев заметил мелькнувший в глазах Гаврилова страх и решил дожать:
— Разорить один из крупнейших банков — это тебе не ларек спалить. Вспугнем их раньше времени, можно заказывать по дубовому ящику. При малейших признаках провала наши начнут рубить хвосты. Меня размажут по асфальту, но перед этим потребуют, чтобы я отрубил висящие на мне концы. А это ты, Никитушка. Не бывший опер Журавлев, который в этом деле лишь пешка, а ты. Можешь мне верить, я это сделаю. И еще. Только посмотри на сторону — и ты труп. И ничьей резолюции мне на это не потребуется. На ящик из полированного дуба губу не раскатывай. Сожгу в печке, на хрен, как гребаного Буратино, понял?
— Нате вам, приехали! — Гаврилов в сердцах хлопнул себя по колену. — Да я с тобой который год дела кручу, ты вспомни! Мы теперь навечно повязаны… — Кандидатура бывшего опера Журавлева на должность козла отпущения как на случай провала, так и на случай возможных ответных ходов тех, кто стоял за банком, Гаврилова вполне устраивала. По сути, Подседерцев был прав: при провале «по цепочке» звенья рубятся беспощадно. Но стать одним из них Гаврилову абсолютно не улыбалось. Он хотел продолжить и намекнуть на несколько особо щекотливых дел, проведенных им для Подседерцева, но быстро сообразил, что не время поминать старые заслуги.
— Да, Гаврилов, ты сыскное агентство открыл с моей подачи. Я тебя прикрывал и прикрывать буду, а без такой крыши ты и дня не протянешь, сам понимаешь. Но дружить мы будем, пока ты себя правильно ведешь. Только я не дурак, да и ты, хоть и прикидываешься. — Подседерцев с удовольствием ощутил, что из тела уходит неприятная зажатость. Он чуть было не поддался настроению и, как правильно уловил Гаврилов, не стал перекраивать операцию на ходу. Теперь на душе стало спокойнее. «А всего-то и нужно для душевного равновесия — вытереть ноги о ближнего», — подумал он. — Вечного ничего нет, Никита. Вот тебе пример. — Подседерцев ткнул пальцем в черное стекло.
На стройке Храма, взорванного коммунистами по инициативе недоучившегося семинариста, а ныне восстанавливаемого под чутким руководством бывшего коммуниста с благословения патриарха, кипела жизнь. Нет ничего более вечного, чем глупость человеческая.
* * *
Как все люди, лишенные внутренней свободы, Гаврилов легко шел на зависимость от сильных, потому что принадлежность к чужой силе, стайной или индивидуальной, гарантировала защиту и кусок хлеба. Он умел быть верным, но при этом изощренным чутьем, характерным для слабых, мог уловить первые признаки надвигающейся катастрофы, и тогда не раздумывая менял хозяина. Его измены воспринимались как естественный переход из одного состояния в другое, даже как карьерный рост, поэтому никогда не влекли за собой тяжких последствий. Но если в основе стремления к новому у здоровой личности лежит тяга к обретению большей свободы, то Гаврилов всегда искал новое ярмо.
С началом реформ, когда предпринимательская вольница захлестнула страну, многие бросились во все тяжкие, желая через финансовую независимость обрести независимость личную. Гаврилов, оказавшийся в числе первых уволенных из КГБ, сознательно отверг все варианты личного успеха и планомерно стал искать возможности стать верным и полезным тем, кто претендовал на роль новых хозяев новой жизни. Когда улеглась августовская суета и на экранах телевизоров, в приемных высоких кабинетов, в офисах круто пошедших в рост компаний стали мелькать до боли знакомые лица, Гаврилов понял, что не ошибся в расчетах: не жизнь меняла хозяев, а хозяева жизни меняли ее под себя. Поэтому он легко пошел на предложение Подседерцева открыть агентство безопасности под крышей СБП, моментально просчитав качества Подседерцева как нового хозяина и оценив все преимущества новой зависимости.
Первый же год работы в агентстве укрепил его убежденность в своей правоте: только полные идиоты искали и платили за личную безопасность, серьезные люди были озабочены защитой сети интересов, частично сохраненной со старых времен, частично созданной заново. Гаврилов не хуже Подседерцева ориентировался в скрытой механике этой сети, знал о временности многих союзов, обреченности кажущихся могучими группировок и истинной силе умело остававшихся в тени. Именно поэтому он отдавал себе отчет в запредельной опасности операции, начатой Подседерцевым.
Изъятие денег, проходивших через МИКБ, кому бы они ни принадлежали и под каким благим лозунгом это ни делалось, необратимо нарушит баланс сил и интересов. Такого не прощают. Но такие дела хорошо крутить, уютно устроившись за широкой хозяйской спиной. А сегодня утром в машине он чутко уловил сомнение в голосе Подседерцева и впервые не увидел в нем хозяина. Нет, Подседерцев вовремя спохватился и, как полагается, попинал его для острастки, но это все от неуверенности, суть — от слабости. А слабому хозяину Гаврилов никогда не служил…
— Интересный расклад. — Подседерцев отодвинул папки с досье на основных участников операции. — Об этом отмороженном Максимове говорить нечего, воюет в свое удовольствие, пока не пристрелят. Не убьют на очередной войне, сопьется и сдохнет под забором.
А вот Журавлев с Кротовым пара занятная. Кротов полная сирота, у Журавлева отец после войны протянул пять лет. Всего в жизни своим умом и горбом достигли. — Он прикурил очередную сигарету, придвинул поближе пепельницу, полную окурков, и откинулся в кресле. — Кротов вообще уникум. Интернат, где неизвестно чему и как учили, потом вдруг без блата, заметь, поступил в Политехнический. Окончил с красным дипломом, лучшая дипломная работа по экономике. Ну, как беспородного, отправили в какую-то Тмутаракань, инженерить на завод. А там народ воровал самозабвенно. Попытались и Кротова пристроить к делу, а он встал на дыбы. Ему быстренько организовали неприятности. Кончилось тем, что бедолагу уволили якобы за прогул, выселили из общаги. Попытался искать правду — ему организовали срок за нарушение паспортного режима и мелкую спекуляцию. А парень просто с себя последние вещи продавал. Был Кротов дураком, а вышел умным. Заметь, больше на советскую власть ни дня не проработал, представляешь? Стал консультировать «цеховиков». Через десять лет к нему на прием в очередь записывались. Сейчас бы официальным миллионером был, а мы бы его охраняли, как персону государственной важности. Не жизнь, а сказка про совковую Золушку!
— Ага! — подал голос Гаврилов, возившийся с видеомагнитофоном. — Если бы не вторая сиротка — Журавлев. Тихо пошел после армии в КГБ и тихо дорос до подполковника. Вычислил Крота, упек в камеру и разом похерил такую биографию!
— Ох и циник же ты, Гаврилов! — поморщился Подседерцев.
— Конечно, циник. — Гаврилов вернулся на свое место за столом. — Мне же людям в глаза смотреть приходится и улыбаться, хотя знаю, что они лишь марионетки! Тут поневоле растеряешь все человеческое.
— Ладно, не заводись. Лучше скажи, что ты о Журавлеве думаешь. Был лучшим вербовщиком в управлении, талантливый опер. Правда, собачился с начальством, но это оттого, что на голову был их выше. А сейчас он что из себя представляет?
— Два месяца его пасу, а твердого мнения нет. Время меняет людей, — ответил Гаврилов, похлопывая по ладони пультом видеомагнитофона. — Ты из органов не уходил, перепрыгнул из одной конторы в другую. Я, хоть и частник, но тот же опер. А он уже который год на пенсии. Что с ним воля сделала, я не знаю. И никакая наружка и слуховой контроль тебе этого не скажут. Статьи его читал?
— Приносили подборку. Обоснованная критика. Основная мысль: «Все конторские начальники — козлы, а я главный козел, потому что на них двадцать лет корячился».
— Перевертыш он, Боря. На сто восемьдесят градусов. Мозги остались мозгами профессионала, а мораль — гнилого интеллигентика. Богоискательство, общечеловеческие ценности, мораль, покаяние и прочее. Как будто за двадцать лет мало хребтов переломал! Но дело даже не в этом. Он что-то затевает. Вот посмотри. — Гаврилов вытянул руку и нажал кнопку на пульте.
Старые дела
Москва, август 1994 года
Слепящий луч прилип к лицу, даже на таком расстоянии чувствовался жар, идущий от софита. По лбу скользнула теплая капелька пота и юркнула под оправу очков. Впервые за время интервью Журавлев решился пошевелиться — поправил на носу очки, успев поддеть на палец щекотавшую капельку.
— Ну, слава богу! Я уж думала, вы так и будете сидеть, как Будда. Нам же зрители не поверят. Клиент должен в кадре дрожать от волнения. — Ее лица за слепящим маревом он не видел, но по голосу догадался, что она улыбается.
«Улыбка у девчушки приятная, — подумал Журавлев, вспомнив их разговор на кухне до начала съемок. — Но ни черта не понимает. Я же внутри трясусь мелким бесом. Даже давление подпрыгнуло. Уйдут, нужно будет принять таблетки».
— А это вырежете?
— Вырежем, вырежем, — отозвалась она. — Мы вообще половину порежем. Мои реплики полностью переделаем. Я же не Караулов, чтобы два дня репетировать, а потом выдавать поставленное интервью за «момент истины». Кстати, что такое «момент истины»?
— На языке профессионалов это активный раскол клиента. Говоря по-русски — снятие первичной информации, используя шоковое состояние задержанного.
— Доводилось колоть?
— Неоднократно. — Журавлев достал из портсигара новую сигарету. — Зрелище, честно говоря, не для слабонервных. Сопли, стоны, грязь. Порой кровь. Аборт совести, одним словом.
— Лихо сказано! — Из-за слепящей завесы вынырнуло облачко дыма — Настя тоже закурила. — Кирилл Алексеевич, и все же почему мафия непобедима?
Журавлев глубоко затянулся «Примой», выдул дым в сторону:
— Было время, когда я так не считал. И не только по долгу службы. Был убежден, что нанести смертельный удар можно.
— Уничтожить?
