КНИГА ВТОРАЯ

ИСПЫТАНИЕ

Моей маме Нине Михайловне Федорченко посвящаю

Вместе

Эту ночь Виктор запомнил на всю жизнь. Такой потрясающе яркой и необычной она была.

Вначале он и Вероника долго целовались, страстно прижимаясь друг к другу с такой силой, что, кажется, превращались в одно целое. Наконец он не выдержал.

— Это настоящая пытка! Все, больше не могу. Уходим отсюда.

— Что случилось, милый? Какая пытка? О чем ты? — Вероника испуганно посмотрела на него.

— Господи, какой ты еще ребенок! Ну, мужчина я, хоть и взрослый. Понимаешь?

Он взял ее за руку и повел в сторону залива, отделяющего базу отдыха от леса. Возле домика, где расположились друзья, Виктор остановился и, многозначительно взглянув на Веронику, скрылся за дверью.

Через минуту он вышел, держа в руке туго набитый рюкзак.

— А это зачем? — Вероника указала на рюкзак.

— Сюрприз. Много будешь знать, скоро состаришься, — он ласково поцеловал ее в щеку.

Обогнув залив, они медленно пошли вдоль реки. У большого пня, корнями уходившего в воду, Виктор сбросил рюкзак, вынул из него спальный мешок и, чиркнув замком-молнией, расстелил его на песке, словно покрывало.

— Это и есть мой сюрприз, — произнес он, протягивая к ней руки.

— Не надо, Витенька! Прошу тебя! Только не здесь. Я… я боюсь, я стесняюсь… — нерешительно проговорила она, оглядываясь по сторонам. И вдруг неожиданно для себя самой опустилась на колени и, прижавшись грудью к его сильному торсу, стала покрывать поцелуями его лицо и плечи. Не замечая, как он, сбросив с себя одежду, стягивает с нее короткий халатик и все, что под ним было.

Через секунду сумасшедшая страсть поглотила обоих. Мир, восхищенный силой их любви, будто замер, стыдливо отвернувшись. И только тихо шелестевший лес да спокойная, притомившаяся за день Кама стали свидетелями этого красивого безумства.

…Он первым пришел в себя, открыл глаза и осмотрелся. Вокруг валялись разбросанные вещи. Спальник был скомкан и лежал в стороне. Голова Вероники была у него на груди, роскошные длинные пряди прикрывали часть ее изумительного тела.

Казалось, она спит. С трудом сдерживая вновь нарастающее возбуждение, Виктор осторожно приподнялся и поцеловал ее.

— Ты? — она открыла глаза и удивленно посмотрела на него. — Витенька, мой милый, какой чудесный сон я сейчас видела! И хотя ты не дал мне его досмотреть, я не сержусь на тебя, потому что мой самый лучший сон — это ты, мой любимый. Ты — живой сон, настоящий. Он никогда не закончится, и я хочу смотреть его всегда. Наверное, я говорю глупости... Но это от счастья и любви к тебе. Меня переполняют чувства. Хочешь, я поделюсь своим счастьем с тобой? А ты подаришь мне кусочек своей любви и счастья? Ну что же ты молчишь, Витенька?

Вместо ответа он легко поднял ее на руки и направился к реке. В воде, работая одними ногами, он поплыл, не выпуская Веронику из рук.

— Какая вода! — она обвила руками его шею. — Знаешь, я никогда не плавала обнаженной. Это непередаваемое ощущение. Спасибо тебе, любимый. — Капельки влаги стекали по ее лицу. Виктор поцеловал ту, которая задержалась на ее губах.

— Каждое твое прикосновение сводит меня с ума, — прошептал она. — Не представляю, как буду жить после того, как мы расстанемся.

— Я тоже. Ревную тебя ко всем сослуживцам, случайным прохожим. Однажды увидел во сне, как ты в троллейбусе разговариваешь с каким-то симпатичным типом. Вежливая, улыбчивая. Проснулся и больше не мог заснуть. Такая обида на тебя закралась! И ненависть к этому красавцу. Неделю ходил, вспоминая и ненавидя приснившееся.

Он не договорил. Трель сотового телефона разорвала спящую тишину. Высоко поднимая ноги, оба выбежали на берег. Вероника, накинув халатик, стала быстро собирать вещи. Виктор, прикрыв наготу майкой, кинулся к джинсам, из которых доносилась мелодия. Наконец ему удалось вынуть телефон из тесного кармана брюк.

— Толя? Что-то случилось? Нас потеряли? Напрасно беспокоитесь. Да, да, мы живы-здоровы. Купались, бродили по берегу. Скоро появимся. Ждите. Пока.

Спустя несколько минут они двигались по направлению к базе. Неожиданно Виктор остановился и, посмотрев туда, где только что были, тихо произнес.

— Хочу запомнить это место. Здесь мы стали близки, как муж и жена.

— Это что? Предложение? — Вероника непривычно строго посмотрела на него.

— Если хочешь — да. Только не спеши с ответом. Обдумай и взвесь все. Стоит ли выходить замуж за человека, который вдвое старше тебя. И что ждет тебя в этом «неравном» браке. Сказать «нет» или «не хочу» еще не поздно. Поэтому...

Вероника неожиданно закрыла его рот ладонью.

— Подожди, Витя. И это говоришь ты? Который минуту назад уверял, что не может без меня жить, что безумно ревнует ко всем? И вдруг ты предлагаешь подождать. подумать… Чему же верить? Господи, какой ты... — Вероника заплакала, но продолжала говорить, не обращая внимания на слезы: — Ты понравился мне еще в автобусе, когда измученный ехал рядом. И стал мне дорог. В конце поездки я уже думала только о том, как не потерять тебя. И сейчас, когда мы нашли друг друга и полюбили, ты предлагаешь подумать? Для чего? Чтобы расстаться? — Она перестала плакать и продолжала говорить строго, будто отчитывала его. — Тебя пугает наша разница в годах? Но где она, эта разница? Я не вижу ее, не замечаю. Потому что люблю в тебе все — мужскую силу, седину, основательность. И никто, слышишь, никто не сможет убить эту любовь. Даже если тебе когда-нибудь понравится другая женщина, я прощу тебя. Только бы остаться с тобой. Знаю, что это унижает меня, но я пойду на это.

Вероника умолкла. Молчал и Виктор. Искренность, с которой она отстаивала свое право любить его, поразила. Рядом была не просто яркая, молодая красавица. С ним была страдающая, но решительная женщина, готовая пойти на что угодно, только бы оставаться с ним. В отличие от него, струсившего, нерешительного. «Не знал, что ты такая тряпка, Виктор Сергеевич!» — мысленно отчитал он себя. А вслух сказал.

— Ты говоришь, как опытная, много повидавшая женщина. Откуда у тебя это? Хотя не надо, не отвечай. Да и не должен я задавать такие вопросы. Тем более что ты абсолютно права. Любить с оглядкой — а вдруг не получится, конечно, нельзя. Прости, Ника.

— Как ты меня назвал? Ника? Я не ослышалась? Или это имя другой женщины? Говори, Витя.

— Какая женщина? Что ты! Про себя я давно тебя так называю. Ника — богиня победы. Тебе нравится это имя?

— Очень. Называй меня так чаще, хорошо? Жаль, в паспорте я так и останусь Вероникой.

— Но паспорт будем менять. Вместе с фамилией поменяем и имя.

— Ты очень легко об этом говоришь. Будто шутишь... Не надо так, Витенька. Наспех, на ходу, когда мы еще ничего не решили...

— Нет, надо! — вдруг взорвался Виктор. — Как не решили? — он хотел возмутиться еще, но взял себя в руки и умолк. Привлек Веронику к себе. — Мы, два взрослых, полюбивших друг друга человека, кажется, смеемся над судьбой, подарившей нам большое счастье. Судьба нам этого не простит. В общем, беру власть в свои руки. О том, что мы женимся, сегодня же сообщим Полине Яковлевне, Насте, Наде, моим друзьям. Сложнее с Лизой. Я, наверное, делаю тебе больно, но я должен наконец знать, что она знает об отце. Ну… ты понимаешь, что я имею в виду. То есть — знает ли она правду?

— Нет, — Ника ответила не сразу, и было видно, как нелегко ей говорить. — Я не решилась тогда сказать, что произошло. И сейчас жалею об этом. Она уже совсем взрослая и все чаще спрашивает меня, бабушку, соседей, которые строго-настрого проинструктированы, когда приедет ее папа. Мы ей сказали, что он в очень длительной командировке. Эта ложь измучила нас всех. Я больше не могу лгать, Витя. — Ника кончиками пальцев убрала выступившие слезы. — Какая сегодня удивительная ночь! Любовь и слезы, все смешалось, все вместе.

— Прошу тебя, успокойся. Посоветуемся с нашими и исправим ошибку. И как это сделать, тоже решим. Все. О грустном больше ни слова. Перед друзьями мы должны предстать счастливой парой, женихом и невестой. Хотя, кажется, они давно уже догадались, к чему идет дело. И ждут-не дождутся нашей свадьбы.

Виктор оказался прав. Едва они появились возле стола, за которым сидели друзья, как поднялся такой гвалт, что крепко спавшие полазненцы наверняка попадали со своих постелей. Шуточки и откровенные издевки сыпались со всех сторон. Юра Братушин усердствовал больше всех. «Скажи-ка, Витя, ведь недаром полночи плавал ты напару?» — выдал он в рифму, глядя почему-то на Веронику. Та, вспыхнув, тут же ушла, шепнув Виктору: «Я с Лизой у мамы. Спокойной ночи, любимый!». Следом за ней собрались уходить другие женщины. Они быстро вымыли посуду, прибрали на столе и, послав мужчинам по воздушному поцелую, направились к своим вагончикам.

Юра вскочил из-за стола и кинулся провожать Риту, намереваясь обнять ее. Но она взяла его за руки, опустила их «по швам» и, повернув в сторону наблюдавших за ними друзей, слегка оттолкнула от себя. Догадливый Афанасьич схватил гармошку и, широко растягивая старенькие меха, сыграл что-то отдаленно напоминающее туш. Затем выпил на посошок и, попрощавшись со всеми за руку, пошатываясь, побрел к своей сторожке. Поддерживая старика, Бойченко пошел с ним рядом.

— Не держи меня, Сергеич, трезвый я. Устал вот только, за вами здоровыми кобелями разве угонишься. Умеете вы заводить людей, ничего не скажешь, — Виктор поразился: Афанасьич действительно говорил трезво.

— Ничего, Николай Афанасьевич, вот съездишь в свою Венгрию, отдохнешь, станешь совсем другим человеком. Документы на тебя уже готовы, я узнавал. Завтра с моим Колей сгоняете в Пермь, получите их, и — готовься в путь-дорогу, к своей Илоне. Так, кажется, звали твою девочку-мадьярку?

— Верно, Илона. По-русски значит Лена. Неужели помнишь про нее? Вот уж шестьдесят лет прошло, а если увижу — точно узнаю. — Голос старика задрожал, но он справился с волнением и заговорил очень тихо, почти шепотом. — Я ей, Сергеич, жизнью обязан. Секешфехервар, город такой в Венгрии, мы тогда брали. Снаряд, то ли наш, то ли фрицевский, разорвался совсем рядом. И вот лежу я под грудой кирпичей и всякого хлама. Кровь хлещет, как вода из крана. Темень, ничего не видно. Только неба кусок в маленькую щель. «Вот и кончилась твоя жизнь, Коля…» — думаю, а сам почти теряю сознание. И вдруг слышу: кто-то плачет. А это она, видно, стон мой услыхала. Кирпичи разбирает, а у самой слезы ручьем бегут. И что-то лопочет по-своему, по-мадьярски. Я позже эти слова выучил: нэм сабот, нэм лэгэт. Мол, не умирай, не надо! К утру разгребла всю кучу и домой меня к себе поволокла. Как смогла дотащить, не знаю. Я ведь тогда тяжеленный был. Дома у нее никого не оказалась. Потом узнал, что все близкие погибли, кто на фронте, кто под бомбежкой. Раздела она меня, обмыла, палинки дала выпить. Это водка ихняя так называется. И стала раны мои перевязывать. И так она, Сергеич, это ласково делала, что хоть и адская была боль, а я ее, вроде, и не чувствовал. Все на нее смотрел да на ее руки. Как она своими тоненькими пальчиками прикладывала всякие чистые тряпочки, потом их приглаживала да еще что-то шептала. И не поверишь, такая во мне мужская сила вдруг появлялась, что хоть вставай и иди в атаку. А сама худенькая, на лицо красивая. Волосы длинные и черные, как у цыганки. Бывало, заденет волосами мою небритую физиономию и тут же уберет их да еще по-своему извиняется: бочаанатот кеерек. Мол, прости, пожалуйста, это я нечаянно. Знала бы, что для меня это... ну, как поцелуй или даже больше... А иногда присядет рядом, гладит меня, и говорит по-венгерски. Много-много. Да так хорошо смотрит, что и переводить не надо. Ясно, что нравлюсь я ей, даже такой израненный и некрасивый. В общем, выходила она меня. За неделю в живого человека превратила. Отправились мы потом в госпиталь. Врачи ахнули. Никак не хотели верить, что такие рваные раны она за неделю почти залечила. И оставили ее там, чтобы она за мной ухаживала. Ну, еще, наверное, потому оставили, что нравилась она всем. Спокойная, услужливая, врачам, сестрам помогала, о чем бы ее ни попросили. Выписался я через две недели. И каждый этот день помню, как сейчас. Что делали, где были, как учили слова по разговорнику. Она — русские, я — венгерские. Язык у них — хуже китайского. Но к моей выписке мы уже немного понимали друг друга. Последнюю ночь я не спал ни минуты. Перед этим Илона простудилась, у нее поднялась температура, и сестры не разрешили нам встречаться. Но провожать меня она вышла. Мы спрятались за полуторку, на которой я должен был ехать в часть, и первый раз по-настоящему поцеловались. Как она плакала, Сергеич... Потом достала из халата отрывок газеты и написала на нем по-мадьярски свой адрес. И тут же убежала в госпиталь. Только крикнула с крыльца: висонтлаатаашра! Нэм, сиа! По-нашему это: до свидания! Нет, пока! Все. Больше я ее не видел. Никогда. Ни разу.

— Как? А адрес? — Бойченко впервые подал голос. — Ты мог заехать, написать... Афанасьич, дорогой! Как же ты... Ведь она тебя ждала. Она же тебя полюбила.

— Мы очень быстро наступали, Виктор Сергеич... А потом меня снова ранило. Осколок мины попал в вещмешок, разорвал и его, и тот самый клочок газеты с адресом. Разорвал в клочья. Он был в вещмешке. А после госпиталя я попал в другую часть, а тут и война кончилась. Нашу дивизию через Польшу отправили на Дальний Восток воевать с японцами. Так что в Венгрию я больше не попал...

— Ну и история. Хоть роман пиши.

— Вот возьми и напиши. Ты ведь у нас писатель, — Бойченко и старик сидели на скамейке, что была вкопана в землю у входа в сторожку. Афанасьич, глубоко затягиваясь, курил сигарету за сигаретой.

— Много куришь, Николай Афанасьевич. Пора завязывать.

— Завязывать... Хорошо тебе, некурящему, говорить. А попробуй, завяжи. Легче пить бросить, чем перестать смолить это дерьмо, — Афанасьич со злостью сплюнул недокуренную сигарету и сердито затоптал ее ногой.

— И сколько лет было этой девочке? — Виктор все еще находился под впечатлением от рассказа Афанасьича. — Пятнадцать, шестнадцать?

— Нет, больше. Лет семнадцать-восемнадцать, наверное.

— Значит, сейчас ей... так, шестьдесят плюс восемнадцать... Ого! Семьдесят восемь! Подросла твоя Илона.

— Да уж как не подросла. Поди, и внуки, и правнуки, как и у меня.

— Тебе сейчас сколько?

— Восемьдесят, тогда было двадцать.

— А рассказывал так, будто тебе снова двадцать, как влюбленный мальчишка. Выходит, если любовь настоящая, то это на всю жизнь?

— Может быть, Сергеич. Вот ты сейчас тоже, как потерявший голову пацан. Глаз со своей Вероники не спускаешь. И правильно делаешь. Такую красоту беречь надо и охранять от чужих глаз и рук. Запомни эти мои слова. Иметь красавицу-жену всегда хлопотно. А если она вдобавок еще и моложе тебя в два раза, то тут и вовсе не жизнь, а сплошные неприятности. Кто ласково на нее посмотрит, кто по дороге проводит, а кто и руку поцелует. Найдутся и такие, кто любовь свою будет предлагать. А если ребенок родится, могут как бы в шутку и дедушкой обозвать. Всего насмотришься и наслушаешься. Короче, Сергеич, не жди спокойной жизни. Кончилась она у тебя. Но мужик ты еще крепкий, с головой. Думаю, выдержишь. Только не шибко расслабляйся, когда придется какому-нибудь сопливому ухажеру по лбу задвинуть. Стукни разок-другой вполсилы, и хватит. Чтобы не попасть, куда не надо. А ее никогда не трогай, даже если очень руки зачешутся. Бить бабу — последнее дело. Я за всю жизнь ни одну не тронул. Пугать пугал, было дело, замахивался, но чтобы врезать — этого не было. Вы что с дочкой-то ее думаете делать? Удочерять, поди, собираешься? — неожиданно сменил тему старик.

— Не знаю, Николай Афанасьевич. Не говорили еще об этом. Хотя, думаю, сделать это надо. Но не сейчас. Понимаешь, Вероника не сказала Лизе, что ее отец погиб. Придумали версию, будто он в длительной командировке. Предупредили соседей, знакомых, чтобы они не проболтались. И сейчас не знают, как выйти из этого обмана, девочка уже большая, ей скоро пять, все понимает, постоянно спрашивает, когда приедет папа. Ждет его, конечно, с подарками. Если сказать ей сейчас правду, то виноват в этом буду я, ее новый отец. А это уж вражда, и надолго. Но обманывать девочку больше нельзя. Еще больше запутаемся.

— А вы не скрывайте. Скажите... как ее?

— Лиза.

— Скажите Лизе, что ее папа в командировке поймал тяжелую, заразную болезнь и умер. И чтобы не заразить ее и всю семью, его там и схоронили. Будет море слез, ясно. Как без них... Вероника в эти дни пусть от нее не отходит — мало ли чего придет ребенку в голову. А ты, наоборот, скройся на неделю-другую. Не звони, не показывайся. Потом появись с хорошими подарками. Отойдет ваша Лиза, не беспокойтесь. Дети, они отходчивые. И еще, пока не забыл: сразу в отцы не лезь. Придет время — породнишься. Все понял? А теперь ступай к своим дружкам. Почешите языки, пока девчонки спят.

— Спасибо, Николай Афанасьевич, — Бойченко обнял старика. — Что бы я делал без твоих советов? Ну, иди, поспи, а то, правда, замучили мы тебя.

Подойдя к столу, Виктор увидел, что ни Дзубы, ни Бороды там нет. Он прислушался. Со стороны Камы доносился плеск воды и негромкие голоса. «Резвятся старые дон-жуаны», — догадался он и направился к реке. Друзья действительно купались. Виктор скинул джинсы, рубашку и с удовольствием нырнул в прохладную воду.

— Опять мы тебя потеряли. У Вероники был, сознавайся? — Дзубенко, отфыркивая попадавшую в рот воду, подплыл к Бойченко.

— Не был я у Вероники. С Афанасьичем сидели, откровенничали. Историю он про себя рассказал. Как спасла ему в Секешфехерваре в конце войны жизнь одна девочка-мадьярка. Как-нибудь передам. Полезно знать это вам, молодящимся ловеласам.

Друзья выбрались на берег. Юрий, набрав сухих веток, разжег небольшой костер. Совсем рассвело, розовый шар солнца поднялся над восточной кромкой соснового бора, обещая погожий день.

— Ну и когда твоя свадьба, юный жених Витя? — спросил Юрий, помешивая прутиком угли. — Очень уж «горько» покричать хочется. Давно не кричали, правда, Толя?

— А ты порепетируй, — Дзубенко подбросил в догорающий костер несколько сосновых веток. Огонь вспыхнул с новой силой, весело играя языками пламени.

Что-что, а кричать Юрий умел. Он приложил ладони ко рту, и жуткий, леденящий душу, «по-тарзаньи» переливающийся вопль взорвал утреннюю тишину.

— С ума сошел! Ты что делаешь? Перепугаешь всех! — Виктор подбежал к Бороде и зажал его рот рукой. Но было поздно. Из вагончиков высыпали все, кто там был. Полина Яковлевна с Вероникой, Надя с Сашей, Роза с Ритой. Полуодетые, напуганные до немоты, они стояли с широко раскрытыми от ужаса глазами и, ничего не понимая, смотрели на мужчин. Спустя несколько секунд из сторожки выскочил Афанасьич. В руках у него было ружье. Ни слова не говоря, он задрал его вверх и пальнул сразу из обоих стволов. Всполошившиеся глухари, галки и вороны тучей взвились в небо и скрылись за лесом.

— Кто так жутко вопил? — грозно спросил старик, когда все сгрудились вокруг костра. Из стволов его ружья, которое он держал наизготовку, еще вился пороховой дым.

— Успокойся, Николай Афанасьевич, — Бойченко подошел к сторожу и, взявшись за стволы, пригнул их к земле. — Мы все втроем кричали. Ну не может один человек так вопить. Легких не хватит. «Горько» учились произносить. Свадьбу нашу с Вероникой репетировали, понимаешь? Хотели тихо, а получилось громковато. Извини нас, Афанасьич. И вы тоже, — Виктор умоляюще посмотрел на собравшихся.

— Простил бы я вас этой штуковиной! — старик потряс ружьем. — У внуков ваших ума и то больше. Ну, все. Собрание закрываю. Пошли сны досматривать.

— После такого-то переполоха какой сон, Николай Афанасьевич? — Полина Яковлевна взяла сторожа под руку. — Давайте чай пить. Скипятим вот на этом костре, заварим травки с ягодами и попьем. Согласны? Юра, — неожиданно обратилась она к Братушину, — неси самый большой чайник.

— Несу, Полина Яковлевна. Только вначале маленький анекдот. Абрам говорит Хаиму: — Хаим, приходи на чай! — А почему бы и нет? — Ну, нет, так нет.

Смеялись все. Больше всех Афанасьич: «Ну евреи! До чего же веселая нация!». Худой, в длинных, ниже колен, цветастых трусах, из которых торчали тонкие, как палки, жилистые ноги, он был смешон и трогателен одновременно. Выпив пару кружек настоянного на бруснике чая, Афанасьич исчез и появился к обеду с двумя корзинками. Одна была доверху наполнена грибами, в другой, в полиэтиленовом кульке, плескались несколько крупных подлещиков.

— Готовьте обед, девчата. Да побыстрее. Все проголодались, — сказал он, обращаясь к Рите и Розе.

Обед получился сытным, вкусным и... грустным. Предстояло прощание с этим земным раем, где каждый в промелькнувшие, словно миг, дни нашел свой кусочек счастья. У кого-то он, этот кусочек, был чуть больше и светился радостью, как у Виктора и Вероники, у кого-то, например у Анатолия и Розы, он был совсем маленьким и, увы, печальным. Так думал Виктор, глядя, как гости готовятся к отъезду. Наконец собрались все. Не было только Юры с Ритой. Бойченко вопросительно посмотрел на Дзубенко, стоявшего рядом с Розой. Тот поймал взгляд и подошел к другу.

— Не вижу ни Бороды, ни Риты. Где они? — спросил Виктор.

— Если бы я знал. Видишь ли, какая тут история. Борода решил завладеть сердцем этой красавицы, используя свою испытанную тактику — напор, натиск. Не получилось. Девочка оказалась серьезной, с характером. Суди сам. Вышла замуж, родила сына, малышу три года...

— Невероятно! На вид сама еще ребенок...

— Слушай дальше. Муж оказался обыкновенным пьянчугой. Разошлись. Он сейчас живет где-то в Краснодарском крае. Алиментов, конечно, никаких не платит. Но она рук не опустила. Поступила в Пермский торговый колледж, на заочное отделение, учится. Работает. Узнав все это, Юра отступил. Как это сейчас называется... зауважал. Она это тоже оценила и изменилась в отношении Юры. С утра не отходят друг от друга. Сейчас, видно, где-то уединились, прощаются.

— Ну, с Юрой пусть не все, но ясно. Только бы не влюбился. У него ведь как? Увлечется, и это чувство тут же на бороде его седой прописывается. Как на иконе. Да еще начинает шустрить, исчезать, звонить. А это все. Прокол. У его Жени на такие патологии поведения нюх, как, извини, у борзой. Но она умеет прощать такие порывы Юриной души. Он это знает и часто рискует, потому что уверен, все обойдется. А вот твоя Юля не из таких «добрых» жен. Так что будь осторожен. Видел, как теряешь голову от одного ласкового взгляда этой чудо-татарочки. Что у вас? Зовет, наверное, в Чернушку, на юбилей отца?

— Угадал. Но не только об этом просит. Хочет родить от меня ребенка. Умоляет. Возвращаться в Тюмень, к мужу, уже не собирается.

— Да, заварили вы кашу. Ты-то к ней как относишься? Увлечен, жалеешь, хочешь порвать? Говори, Толя. Да, отвернись ты, Роза на нас смотрит. Видит, что мы о ней говорим.

— Ну и пусть смотрит. Хоть здесь я могу вести себя честно? Ничего не бояться. Скажи, могу?

— «Честно» вести себя может только многоженец Немцов. Ему можно все. Потому что он — Немцов. Тебе — нельзя. Потому что ты — обыкновенный Дзубенко. Поэтому никаких детей. Это раз. Никаких юбилеев у товарища папы из Чернушки. Это два. И третье: никаких разводов с тюменским коллегой по несчастью. Оставайся таким, каким был, — ласковым и нежным. Она этого стоит. Ребенок ведь. Но в разговорах будь осторожен, взвешивай каждое слово. Скажешь лишнее — сто раз пожалеешь, — Виктор хотел еще что-то добавить, но услышав за спиной шорох раздвигаемых веток, обернулся. — А вот и наши Ромео с Джульеттой!

Действительно, из молодого, густо разросшегося сосняка показался Братушин. За ним шла Рита, которую он вел за руку. На лбу Юры краснела здоровенная ссадина, борода была всклочена и усыпана сосновыми иголками.

— Заблудились мы, думали, не выберемся. Не верится даже, что это вы, — тихо проговорил Борода, бессильно опускаясь на землю. Рита, обняв его за плечи, присела рядом.

— Нашлись, и слава богу, — Афанасьич первым нарушил воцарившееся молчание. — Сейчас я вам по сто граммов принесу. Выпьете с ушицей и будете как люди! — Старик засеменил к своей сторожке и тут же вернулся, держа в руках бутылку водки, ложки и небольшую кастрюльку с ухой. Кто-то протянул Братушину стакан. Юра наполнил ею водкой почти до краев, отпил больше половины и протянул Рите. Та сделала несколько глотков, закашлялась и черпнула ложкой ухи. Придя в себя, Братушин рассказал о том, что с ними произошло.

Они бродили по лесу и неожиданно вышли на невероятно грибное место. Грибов, в основном белых, было так много, что Юре пришлось снять куртку, завязать рукава и использовать ее вместо корзины. Полиэтиленовый пакет Риты уже был набит грибами. Набрав грибов, они направились к базе. Но вскоре вновь пришли туда, где только что были. Стало ясно, что они кружатся на одном месте. Чтобы осмотреться, Юра залез на молодую березу. Но ветка, на которой он стоял, не выдержала и сломалась. Братушин упал, рассадив лоб. Остановив кровь и передохнув, они пошли наугад. И, как оказалось, в сторону, противоположную базе. Страшно хотелось пить, ноги подкашивались от усталости. Спас их случай. Во время очередного привала Рите показалось, что она слышит позывные радиостанции «Маяк», знакомую всем мелодию «Подмосковных вечеров». Позывные могли доноситься только с какого-нибудь теплохода, то есть с реки. И они пошли на этот «зов», продираясь через немыслимые заросли и буреломы. «И вот мы здесь, снова с вами», — смущенно закончил свой рассказ Братушин. «Жалко грибы, их пришлось оставить. Они были такие красивые и крепкие. Мы так хотели принести вам», — добавила Рита. Она с трудом сдерживала слезы, виновато глядя на Афанасьича.

— Да что грибы... Наберем мы их еще не раз. Нашли, чего жалеть. Живы и ладно! А сейчас давайте отдыхать. Отоспитесь здесь, завтра уедете, — старик жестом пригласил Братушина и Риту идти за ним и зашагал к вагончикам.

— Может, мне все же уехать с вами? — неуверенно предложил Юра, глядя то на друзей, то на Риту.

— В таком-то виде? — Дзубенко обнял Братушина. — Не спеши, Юра. Оставайся, утро вечера мудренее.

— Иди, лечи свой лоб и раненое сердце, — поддержал друга Бойченко. И вдруг неожиданно положил руку на плечо Риты. — Молодец. Ты такая сильная, оказывается. Не будь тебя... Но Юру тут не обижай, обещаешь? А теперь идите, отдыхайте.

— Ну и шутник ты, Витя, отдыхайте... Представляешь сейчас их «отдых»? — Дзубенко весело подмигнул другу.

— Да уж... — Виктор развел руками. И когда Рита отошла, негромко сказал, обращаясь к Юре: — Не забудь позвонить домой Жене. Скажи, что споткнулся в лесу, напоролся на сучок, пришлось вызвать фельдшера из Полазны. Он и посоветовал отлежаться до утра. Все понял, грибник влюбленный? А теперь беги, догоняй свою Джульетту. Заждалась она тебя, идет и оглядывается, боится, как бы мы тебя не увезли.

Разлука

Рабочая неделя выдалась очень напряженной и хлопотливой. Афанасьич получил документы для поездки в Венгрию и, принаряженный, зашел к Виктору Сергеевичу на работу показаться. Выглядел он торжественным и немного растерянным.

— Как подумаю, Сергеич, что снова окажусь в Секешфехерваре, — все, теряю покой. Спать не могу, руки начинают трястись, — делился он с Виктором своим состоянием, — вдруг найду тот самый госпиталь? Только бы сердце не подвело.

— Не подведет, оно у тебя еще слава Богу. Приедешь, расскажешь, как живут твои любимые мадьяры. И вот еще что. Виза у тебя, смотрю, на два месяца. Можешь задержаться, поискать свою Илону.

— Нет уж. Пустое это дело, бесполезное. И незачем душу травить. А тебе, Виктор Сергеич, спасибо. Уважил старика. Ну, все. Пошел я. Привет всем твоим, — Афанасьич поднялся и направился к выходу. Но вдруг у самой двери остановился.

— Как там твой бородатый? Юрий, кажется. Выкрутился, не сгорел?

— Едва не погорел. Мы тогда придумали версию, будто он в лесу напоролся на сучок и вызванный из Полазны фельдшер посоветовал ему остаться до утра. Чтобы с головой ничего не случилось. Это мы и сообщили его супруге Жене. А она, зная Юру не хуже нас, позвонила в Полазненский медпункт, где ей сказали, что в прошедшее воскресенье их фельдшера никуда не вызывали и он целый день находился в медпункте. Скандал был ужасный. Юра после бурных объяснений срочно дернул в командировку. Пришлось нам с Дзубой, ну это тот, что с усами, с шампанским и тортом ехать к Юре. Приехали, прикинувшись, будто не знали, что Борода в командировке. Повод какой-то придумали для визита. Естественно, наслушались такого, что Юре лучше не передавать. Но выдержали. И напросились на чай. А за столом, будто невзначай сказали, что фельдшер все-таки был, но, оказывается, не из Полазны, а из Суханово. Эта деревня ближе к Боброво, чем Полазна. В общем, когда Юра через три дня вернулся домой, чемоданы, которые собрала ему Юля, были разобраны.

— Да, бабники вы еще те... Попробуй, узнай у вас правду, когда вы так дружно врете. Только не вздумай с Вероникой так себя вести. Нельзя ее обманывать, хорошая она девчонка. И тебя, Сергеич, любит. Серьезно у нее все это. Не как у этой татарочки Розы. По глупости влюбилась в твоего усатого. Но у нее пройдет все. Со временем. Родит, станет матерью, некогда будет любить на стороне. Но пусть твой Дзубенко ведет себя поаккуратнее. Она еще совсем дитя малое. Жалеть ее надо. Передай ему.

— Передам. В Чернушку она уехала, — Виктор говорил, как бы предвосхищая вопросы, которые мог задать Афанасьич (Дзубенко ему явно нравился). — К своему отцу на юбилей. Толю с собой звала, с отцом хотела познакомить. А к мужу в Тюмень возвращаться не хочет.

— Ерунда все это. Дурость. Пройдет год-два, и забудет она Анатолия. Еще раз говорю. Но сейчас ей тоже трудно. Запуталась девчонка. Ну, еще раз попрощаемся. Пошел я.

Они обнялись. По-настоящему, крепко, как старые друзья, которые не могут долго быть друг без друга.

Бойченко остался один. Был обеденный перерыв. Молчали телефоны, никто не заходил, не беспокоил. Можно было наконец подумать о личных делах и проблемах, которых, несмотря на старания Виктора, не убавлялось. Хотя после долгих и непростых разговоров с Полиной Яковлевной и Никой ему все же удалось настоять на том, что они все же расскажут Лизе правду об ее отце. И сделают это по сценарию, подсказанному Николаем Афанасьевичем.

В назначенный день Бойченко с огромными пакетами, набитыми дорогими игрушками, фруктами и сладостями, приехал в дом, где жила Ника, и укрылся в квартире Михаила Александровича, того самого соседа, который помог Коле найти Веронику Михайловну. Михаил Александрович был посвящен в план действий. Больше того, ему предстояло первому сказать Лизе страшную правду (женщины отказались сделать это). И тут же осыпать ребенка подарками, будто бы посланными ее папой в Пермь незадолго до смерти. Затем в разговор должны были вступить мама с бабушкой, тоже, как и Бойченко, спрятавшиеся в квартире соседа. Этой, завершающей стадии «операции» Виктор Сергеевич боялся больше всего, не очень надеясь на женщин и опасаясь какого-нибудь нервного срыва...

В шесть часов вечера Михаил Александрович позвонил в квартиру Ники. Лиза заглянула в глазок и, узнав соседа, которого боготворила, открыла дверь, впустив увешанного пакетами деда Мишу. Тот прошел в комнату и, выложив подарки, стал показывать их.

— Ой, какие они все красивые и большие! Как настоящие, — девочка прыгала, не в силах сдержать охвативший ее восторг. — А кто их прислал?

— Ты не догадываешься? Твой папа, — с трудом сдерживая волнение, ответил Михаил Александрович.

— Значит, он скоро приедет? — серьезно спросила девочка.

— Нет, Лиза, твой папа никогда не приедет.

— Почему дедушка?

— Он неожиданно умер.

— И я его никогда не увижу?

— Никогда, Лиза. Там, где он работал, вдруг появилась страшная и очень заразная болезнь. Твой папа заразился и умер. Там его и похоронили. Чтобы вы с мамой не заболели, понимаешь? Побоялись, что вы можете заразиться, если привезти ею сюда.

Тут, по словам бывалого фронтовика, горевшего в танке над Курском, у него едва не остановилось сердце. Лиза заплакала, прижавшись к нему, потом подошла к большому, ростом с нее, игрушечному медведю, обняла его и, продолжая плакать, сказала: «У меня нет больше папы. Теперь моим папой будешь ты, мишенька».

Эту сцену и застали «пришедшие из универсама» Полина Яковлевна и Ника. Растерявшись, они стояли со слезами на глазах.

— Я ухожу, не могу больше. А вы возьмите, пожалуйста, себя в руки, — строго сказал Михаил Александрович, обращаясь к женщинам, и вышел.

У себя в квартире он подробно пересказал Виктору сцену признания. Они выпили. Михаил Александрович водки, Бойченко домашнего плодово-ягодного вина, изготовленного гостеприимным хозяином. И Виктор остался у старика. Ночь пролетела незаметно. Каждый рассказывал о своей жизни, встречах, удачах и невзгодах. Несколько раз Бойченко порывался звонить Нике по сотовому. Но каждый раз Михаил Александрович его отговаривал: «Не надо! Им сейчас не до нас с нашими соболезнованиями». Рано утром Виктор уехал в Полазну. Оттуда позвонил в Пермь.

— Здравствуй, Ника. Места не нахожу, что там у вас? Остался ночевать у Михаила Александровича, хотел встретиться или хотя бы поговорить с тобой, но он отговорил. Откровенничали всю ночь. Удивительный старик. Мудростью похож на Афанасьича.

— Мы тоже почти не спали. Говорили с мамой, пока не выговорились. И о тебе, вернее о нас, тоже...

— Ника, милая, извини, об этом позже. Как Лиза? Чем все закончилось? Остальное я знаю.

— Михаил Александрович, видимо, сумел так деликатно сказать, что Лиза довольно быстро успокоилась. Только спросила у меня: «Мама, это правда, что папа умер?». Я отвечать была не в состоянии, поэтому за меня ответила бабушка: «Да, внученька, это правда. Видишь, мама плачет. Потому что ей тоже жалко твоего папу». И повела ее купать. В ванной Лиза разыгралась и немного успокоилась. Потом мы напоили ее чаем, и она легла спать вместе с подаренным тобой большим мишкой, которого она, кажется, очень полюбила. Сейчас она еще спит.

— Постарайся уходить от разговоров об Игоре. Отвлекайте, переводите их на другую тему. Делайте, говорите, что угодно, но только не о нем. Очень прошу! И никаких слез. Передай эти слова Полине Яковлевне… вместе с приветом.

— Постараемся. Вам, всем мужчинам, огромное спасибо! Ты был прав, убеждая нас пойти на этот шаг. Огромная тяжесть свалилась с плеч. Сейчас любовь к тебе переполняет меня.

— Я тоже очень скучаю. Мне плохо без тебя, без твоих поцелуев, ласки. Без всего, что есть только у тебя. Догадываешься, о чем я?

— Да, милый. Но потерпи немного. Совсем скоро мы будем вместе. Ждать осталось совсем немного. У нас будет столько времени. Хотя... только не сердись, любимый, мне становится страшно от мысли, что ты встретишь другую женщину, которая будет умнее, красивее меня, и которой ты понравишься? Вдруг, Витенька? Ведь такое может случиться?

— Нет, не может. Я даже не обижаюсь на тебя за то, что ты только что сказала. Настолько это нелепо, несерьезно. Прошу тебя, никогда ничего подобного больше не говорить. Очень прошу, обещаешь?

— Хорошо, — Ника вздохнула и замолчала. Чувствовалось, что она хочет сказать что-то еще, но не решается. Виктор это понял.

— Говори, Ника, я жду.

— Виктор... Там, на твоем спальном мешке... на берегу Камы, в Боброве, мы были сумасшедшими, оба потеряли рассудок. Только потом я подумала о том, что это опасно. Опасно для меня, как для женщины. Ты все понял, Витенька? У нас может быть ребенок... Ты молчишь?

— Как я хочу, чтобы это случилось... — наконец выдохнул Виктор. Он был потрясен. Представляя жизнь с Никой, Виктор все чаще видел их не вдвоем, а втроем. Третьим был их малыш. Кто это будет — мальчик или девочка — не имело значения. Хотя, рисуя картинки предстоящей семейной жизни, почему-то все чаще дополнял эти «полотна непременной деталью — розовощеким карапузом с крохотным мужским достоинством, торчащим между толстеньких ножек. Он сказал.

— Мы оба хотим мальчика. Давай придумаем имя...

— Нет, Виктор, — серьезно возразила Ника, — это делать не будем, потому что об этом рано даже говорить. Я просто не могла не поделиться с тобой своими сомнениями. Все будет ясно через месяц, в сентябре. Подожди, милый.

— Господи, только бы все получилось!

— Ты рад?

— И ты об этом спрашиваешь?

— Я счастлива, любимый. Извини, только что проснулась Лиза. Пойду к ней. Два дня буду дома, взяла увольнение, как договаривались. Звони, целую тебя, Витенька!

— Подожди, еще два слова. На три-четыре дня уезжаю на буровые, что под твоими Березниками. Буду звонить и жить надеждой. Затем встретимся все у меня. Пора познакомиться с моей холостяцкой берлогой. Кстати, будет и Настя, она сейчас в командировке. Все. Целую много и всюду.

Виктор спешил и уже в полдень выехал на буровые. Торопиться вынудили «вышкари» — вышкомонтажные бригады, монтирующие буровые станки. Выбившись из графика, они поднатужились и сдали под забуривание сразу три буровых, в том числе и ту, которую возглавлял молодой Дима Данилин. Нужно было побывать на всех пусковых конференциях. Тем более что калийщики лезли буквально во все щели, вникали в каждую мелочь в надежде за что-нибудь зацепиться, найти хоть какое-то нарушение комплексной программы разбуривания Верхне-Камского калийного месторождения. И «тормознуть» настырных нефтяников. А может быть, и наказать за то, что посмели «капнуть» в Москву, как бездумно и выгребают они, калийщики, минеральное сырье под двухсоттысячным городом.

Пусковая у Данилина, как и ожидал Бойченко, прошла без сучка, без задоринки. Ехать на другую буровую было уже поздно, и Виктор с Колей решили заночевать у молодого мастера. Они сходили в ставшую знаменитой на все объединение баню, после чего долго сидели в вагончике-столовой. Чай с черничным вареньем и знаменитые Надины пирожки с брусникой были изумительны. Наконец, когда исчезла очередная горка пирожков, Виктор не выдержал.

— Это безумие! Их хочется есть и есть без конца. Остановиться невозможно. Надя, пощади! — взмолился он, обращаясь к симпатичной поварихе, которая направлялась к их столику с очередной порцией своих изделий.

— Обижаете, Виктор Сергеевич. Совсем мало поели. Ребята из бригады едят их целыми тазами, — огорчилась Надя.

— Им положено. Они работают. А мы ездим, — подал голос Коля. — Спасибо, Надя. Виктор Сергеевич, я пойду, поковыряюсь в машине.

Коля ушел. Надя неожиданно присела на освободившийся стул, будто только и ждала, когда уйдет водитель.

— Как ваш друг, Виктор Сергеевич? Тот, который с усами. Он еще на артиста Абдулова очень похож.

— Он на всех похож, этот Анатолий. И на Никиту Михалкова тоже. Кстати, передавал тебе привет, — вдруг соврал Бойченко.

— Спасибо. Ему тоже привет от меня. Я все хотела ему позвонить, но боялась, вдруг он не захочет со мной говорить. А потом где-то потеряла визитку, которую он передал, когда в тот раз вы приезжали с комиссией. Потом наревелась из-за этой визитки. — Подумает еще, что я про него забыла. Я не забыла его вовсе.

— Плакать не надо. Запиши его сотовый телефон, — Виктор продиктовал номер сотового телефона Дзубы, — и позвони, хорошо? Он будет рад, когда узнает, что ты его помнишь.

— Правда? — Надя улыбнулась, покраснела и смущенно добавила. — А вы запишите мой сотовый номер и передайте ему. Мне телефон недавно бригада на день рождения подарила.

Через минуту они расстались. «Чертов сводник! Риты, Розы, Нади...» Запутаться недолго. А что делать, если нравятся взрослые мужики молодым женщинам? И потом, что в этом плохого? Хотя нет и ничего хорошего», — подумал он, засыпая.

Рано утром перед отъездом Бойченко поднялся на буровую. Хотелось посмотреть, как вахта спустила направление. У ротора он увидел Данилина. Он был хмур и чем-то расстроен. Оказалось, не спал всю ночь из-за непредвиденных осложнений.

— Только начали бурить под направление, как начался уход циркуляции. Катастрофический. Кое-как добурили до проекта. Видимо, попали в каверну, — объяснил мастер. И добавил: — На такие пустяки ушла целая смена. Но ничего, нагоним, — они спустились на мостки. Виктор стал прощаться, но Дмитрий явно не спешил расставаться.

— Я вот о чем думаю, Виктор Сергеевич. Эти каверны совсем близко от поверхности, на глубине всего 30–50 метров. А вдруг в эти пустоты попадет вода... Что она делает? По трещинам просачивается еще ниже, пока не дойдет до соляных пластов. А встретив карналлит, она растворит его, как сахар. И все. Прощай, пласт...

—...Нет, Дима, прощай целый рудник. Потому что процесс растворения уже не остановить, он становится неуправляем. Запомни вот что, раз уж ты вник в это дело. Один кубометр воды растворяет два с половиной — три кубометра калийной соли, то есть карналлита. И если этот раствор дойдет до горных выработок, то, повторяю, конец руднику.

— А если камская вода пойдет в соли? Что тогда?

— Страшно подумать. Это миллиарды тонн воды. Стихия. Вот почему бурить здесь доверяем не каждому буровому мастеру и не любой бригаде. А таким, как ты и твои ребята. Ну, до встречи! А сейчас иди, отсыпайся!

Они попрощались. «Повышать парня пора. И опытом и знаниями он давно перерос должность. Но кем заменить такой талант? Да и бригада за ним, как за каменной стеной. Уйдет он — разбежится бригада. Но расти парню надо», — думал Бойченко, подходя к УАЗику.

Коля уже сидел за рулем. Как всегда, свежевыбритый, аккуратно одетый. «И когда он все успевает? И за собой проследить, и машину содержать в идеальном состоянии. Мне бы так уметь... Или уже поздно?» — мысленно рассуждал Виктор, усаживаясь рядом с водителем.

— Куда едем, Виктор Сергеевич? — спросил Коля, плавно трогаясь с места.

— На 58-й куст. Там тоже пусковая и забуривание. И еще там господа калийщики. Очень хотят со мной увидеться. Так что, как говорится, будет очень интересно.

«Пилить» по болотистому бездорожью предстояло три, а то и четыре часа. Бойченко, проводивший за рулем, или находясь рядом с водителем, многие-многие часы, использовал это время, как правило, рационально. Успевая проанализировать сделанное, разобраться в своих ошибках, если они случались, и обдумать дальнейшие действия и ходы. Но сейчас заниматься всем этим не хотелось. Удача с Лизой, встреча с умницей Данилиным и обаятельной Надей, сидящий рядом молодой, красивый Коля настраивали на благодушный лад. Захотелось вспомнить о чем-то далеком, близком и очень родном. Может быть, о личном и сокровенном. Или о том, каким он был молодым, сильным и красивым. Тогда, помнится, казалось, что, если ты очень чего-то захочешь, у тебя обязательно получится...

...Много лет назад пять студентов Пермского нефтяного геологоразведочного техникума, в том числе и Виктор Бойченко, были направлены после окончания второго курса на производственную практику в татарский поселок Ак-Буа, расположенный недалеко от Альметьевска. Там находилось крупнейшее в объединении «Татнефть» управление буровых работ. Заканчивались 60-е годы, завершалось разбуривание уникального по размерам и запасам Ромашкинского нефтяного месторождения. Все пятеро были молоды, честолюбивы и, наверное, привлекательны. Мечтали устроиться на рабочие места, чтобы подзаработать и приодеться. А если повезет, то и понравиться какой-нибудь черноглазой татарочке. Бойченко был принят в одну из буровых бригад помощником дизелиста. Свою первую вахту он запомнил навсегда.

Когда смена, в которую попал Виктор, выехала на буровую, он с удивлением обнаружил, что все ее члены, до одного, — татары. Хуже того, они упорно не хотели говорить по-русски. Сюрпризы продолжались. Дизелист — татарин, едва взглянув на нового помощника дизелиста, что-то буркнул «по-своему» и тут же убежал к автобусу, где его ждали товарищи по вахте. Вскоре выяснилось, что никакого дизелиста в смене Виктора нет (на дизельных буровых три вахты, и в каждой обязательно должны быть дизелист и помощник дизелиста) и что он остался один на один с этим непонятным, незнакомым и очень сложным хозяйством, состоящим из пяти мощных танковых дизелей, двух огромных грязевых насосов, дизель-генераторов и множества другой мудреной техники, опутанной и обвязанной проводами, трубопроводами и шлангами. Панический страх, отчаяние и желание немедленно сбежать отсюда охватили его.

Виктор уже направился к выходу, но вдруг представил себя униженным этим бегством и трусостью. И, устыдившись, вернулся. Потом, чуть успокоившись, присмотрелся к приборам управления дизелями и убедился, что солярка, вода и воздух к ним поступают исправно. За буровой он разыскал цистерну с дизельным топливом и ручным насосом накачал солярки. Затем изучил системы снабжения буровой воздухом и водой, проверил все вентили, работу компрессора и окончательно пришел в себя. Почувствовав голод, достал из кармана спецовки сверток с тремя кусками черного хлеба, намазанными тонким слоем маргарина, и мгновенно проглотил их, запив водой из шланга. Закончив «обед», посмотрел на часы. Две трети смены были позади. «Держись! Осталось немного», — сказал он себе, хотя чувствовал, что силы оставляют его. Нервное напряжение, непривычная обстановка, грязная, тяжелая работа и риск сделать что-нибудь «не так и не то» сказались. И когда наконец на буровой появилась очередная смена, он, пошатываясь, ни на кого не глядя, побрел к вахтовому автобусу. Неожиданно коренастый усатый мужчина преградил ему дорогу. «Я бурильщик сменной вахты, — командным тоном с сильным татарским акцентом заговорил он. — На смену не вышел ни дизелист, ни его помощник. Тебе придется остаться». Бойченко хотел возразить, что он свою смену отработал, а до прогульщиков ему нет дела, и что дальше работать он просто не в состоянии. Но в последний миг сообразил, что спорить бесполезно и, тупо взглянув на бурильщика, пошел к дизелям. Там он забрался в самый дальний угол, прислонился к стене и закрыл глаза. «Мама, дорогая, любимая! — вдруг вспомнил он мать. — Знала бы ты, как мне сейчас плохо. Какой я жалкий, уставший и грязный. Забери меня отсюда, мама! Ты слышишь, родная?» — «Хорошо, сынок, уходим отсюда, вставай, пошли», — мать неожиданно крепко взяла его за плечо. И исчезла... Виктор открыл глаза. Перед ним стоял усатый бурильщик, сжимавший его плечо: «Зачем прячешься? Работать надо!» — строго сказал он и ушел. Виктор грязной ладонью протер глаза. «А где же мама? Мама, где ты? Почему ты меня бросила?» — хотел крикнуть он, но слова застряли где-то внутри и никак не могли вырваться наружу. Он встал и пошел включать насосы...

К середине этой памятной смены Виктор выдохся окончательно. С трудом передвигая ноги, он ходил по силовому блоку, включал и выключал дизели, компрессор и насосы, регулировал обороты, качал ненавистную солярку, что-то мыл и протирал, делая это, как во сне. Несколько раз падал, запнувшись за трубопроводы и шланги. Разбитая при падении левая ладонь саднила и кровоточила. Он стал перебирать ветошь, надеясь найти тряпку почище, чтобы перевязать ладонь, и вдруг наткнулся на что-то твердое, завернутое в кусок брезента. Он развернул его. Это был большой, через все буханку, кусок черного, твердого, как булыжник, хлеба. Виктор замочил его в воде и до конца вахты ел, глотая его маленькими кусочками.

Сменил его тот самый татарин — дизелист, который бросил его на произвол судьбы. Увидев осунувшегося, замученного парня, он вначале не узнал его, но потом хлопнул себя по лбу, пробормотал что-то про Аллаха и кинулся к дизелям...

Ляйсан

В общежитии друзья помогли Виктору раздеться и умыли. Затем налили полный до краев граненый стакан водки и заставили выпить. Виктор выпил (водку он пробовал впервые) и тут же уснул, проспав почти сутки. До наступления своей очередной смены

Позже, оказываясь в непростых жизненных ситуациях, когда от очередной неудачи или несправедливости хотелось кричать и даже выть, Виктор Сергеевич вспоминал об этом непростом эпизоде. И почти семнадцатилетний парнишка из его далекой молодости своим примером всякий раз помогал ему. Помогал выжить, не сломаться, выстоять. Он словно протягивал взрослому Бойченко свою крепкую подростковую руку.

Виктор покосился на водителя. Коля напряженно всматривался вдаль, заранее выбирая наиболее проезжую дорогу. «Не буду мешать. Парню не до пустых разговоров», — решил Бойченко. В душе он даже обрадовался возможности продолжать воспоминания, которые, он чувствовал, не отпускали.

...Освоившись в бригадах, практиканты решили выйти в «свет». Как выразился балагур Володька Галкин, «себя показать и себе присмотреть». В ближайший выходной, наглаженные и начищенные, возбужденные ароматом цветущих яблонь и акаций, они появились на танцевальной площадке, находившейся в поселковом парке культуры. Там царило откровенное уныние. Духовой оркестр вяло играл тягучие татарские мелодии. Несколько пар старательно изображали танцующих. Остальные, скучая и позевывая, стояли по краям площадки. Ребята уже собрались уходить, но Галкин остановил их.

— Мужики! У вас что, память отшибло? Вы забыли, что играете в духовом оркестре техникума, который считается одним из лучших в городе? Так неужели мы не покажем этим татарским парням, как надо играть? Смотрите, что у нас набирается: труба, саксофон, ударные, бас-труба и тенор-труба. Мини духовой оркестр! Ноты нам не нужны. Любимые вещи давно на память играем. Ну, что, согласны?

— Не дадут они свои инструменты, — убежденно произнес Юра Бородин, невысокий веснушчатый парень. — Вот увидишь.

— Дадут! Еще как! — Галкин, а за ним все остальные, двинулись к музыкантам. Володька оказался прав. Выслушав пермяков, татарские духовики встали и, ни слова не говоря, передали инструменты пермякам.

— Ну, что я говорил? Татары тоже люди. Надоело им эту тягомотину выдувать. Да и потанцевать, наверное, хочется, — торжествовал Галкин. — Ну, сейчас мы им покажем!

Он встал, прокашлялся и голосом бывалого конферансье объявил.

— Начинаем концерт танцевальной музыки в исполнении группы практикантов из Перми. Популярный в нашем городе фокстрот «Рюмка водки»!

Танец и впрямь был зажигательный. Вскоре вся танцплощадка заполнилась людьми. Кто-то танцевал фокстрот, кто-то чарльстон, а несколько русских лихо отплясывали «барыню». По просьбе танцующих фокстрот сыграли несколько раз.

— Дорогие друзья! — Володя поднялся со своего стула. — Обещаем, что вы еще не раз услышите этот музыкальный шедевр. А сейчас объявляется «белый танец» — прекрасное танго «Вино любви». Девушки приглашают юношей.

Галкин поднес трубу ко рту и приглушенная сурдинкой нежная, зовущая мелодия разлилась по парку. Потом звучали вальсы, снова гремели фокстроты, не забыты были даже бальные танцы.

Покидали танцплощадку пермяки под аплодисменты, в сопровождении появившихся поклонниц. У выхода из парка их встретила большая группа крепких татарских парней.

— Наших девочек захотели? Сейчас вы их получите! — Стоящий впереди высокий татарин двинулся навстречу практикантам, сжимая что-то в руке.

— Фарид, не смей! Остановись! Что плохого они вам сделали? — одна из сопровождавших девушек повисла у парня на руке. Остальные окружили драчунов, не давая им приблизиться к музыкантам.

— Попробуем обойтись без драки, — Бойченко протиснулся к главарю — Руки чешутся, Фарид? Да брось ты... что там у тебя в руке, — Фарид разжал кулак и отбросил в сторону довольно крупный голыш. — Так, значит, с камнями на нас? И это за наш концерт? А мы-то старались... И для вас, между прочим. — Виктор понимал, что ему удалось перехватить инициативу. — А девчонки ваши нам не нужны. У нас своих хватает. Все, пошли, ребята. Завтра утром на вахту.

На другой день пермяки получили записку: «Дорогие парни! — было написано в ней. — Очень просим извинить за вчерашнее. После того как вы ушли, мы серьезно поговорили с нашими драчунами. Они признались, что погорячились напрасно, и жалеют об этом. Обещали извиниться. Очень, очень вас ждем! Вы же знаете, что без вашего оркестра не будет никаких танцев. Все только и говорят о концерте, который вы подарили. До встречи! Местные девушки».

Записка была написана каллиграфическим почерком. Было ясно, что писала женская рука.

— А, может, девчонки сотворили это под диктовку своих «ханов»? Чтобы нас заманить и потом навтыкать? — засомневался Вовка Галкин.

— Не может быть. Не способны девчонки на предательство. Не такие они, — возразил Бойченко. — Но на площадку сегодня не пойдем. Подождем до завтра. Посмотрим, как они на это прореагируют. Если действительно хотят помириться, придут сюда. Тогда и решим, как вести себя дальше.

Чутье не подвело Виктора. Вечером следующего дня в общежитии появилась делегация во главе с Фаридом.

— Извини, не знаю твоего имени... — начал он, обращаясь к Бойченко.

— Виктор.

—...Извини, Виктор. И вы, парни, тоже извините за то, что произошло. Завидно нам стало. Только появились, и такой успех. А девчонки наши... как с ума посходили. За вами толпой, — Фарид говорил без малейшего акцента, взвешивая каждое слово. — Вот мы и решили вас припугнуть.

— Камнями? Эх вы! Хорошо, считайте, что мы вас простили, — Виктор протянул Фариду руку. Тот крепко пожал ее. — Давайте так. Мы сейчас перекусим, оденемся и придем на площадку. Договорились? Все, пока.

В этот раз пермяки играли так, как, кажется, не играли никогда. Шум и веселье на танцевальной площадке плескались через край. Тогда же Виктор впервые под аккомпанемент приятелей спел несколько песен. Успех был ошеломляющим. Почти все песни пришлось повторять на «бис»... Вообще-то певцом Виктор стал случайно. Как-то на репетиции во время перерыва он вполголоса напел одну из песен Марка Бернеса. Услыхавший его руководитель духового оркестра — Александр Яковлевич Шефф попросил его исполнить песню в полный голос. И сам сел за пианино. Виктор спел, поразив всех чистым, задушевным баритоном и простой, очень естественной манерой исполнения. Так он стал солистом оркестра.

Слух о поющем пермском практиканте быстро распространился по поселку. Теперь в парк приходили не только танцевать, но и послушать хорошие песни. Пик популярности пермяков пришелся на конец производственной практики. За день до отъезда они появились на танцплощадке, чтобы сыграть последний раз... Принаряженные, торжественные и немного грустные. Печалиться ребятам было о чем. Все, за исключением Виктора, который в ту пору был увлечен однокурсницей Риточкой Муратовой и поэтому остался «холостым», повлюблялись в местных красавиц и переживали предстоящую разлуку. Но играли пермские парни, как всегда, весело, с огоньком, превозмогая нарастающую сердечную боль, доставляя удовольствие своим музыкальным творчеством.

Первая, танцевальная, часть выступления подходила к концу, когда Виктор почувствовал, что на него смотрят. Это ощущение было таким сильным, что он не выдержал и обернулся. Красивая, стройная девушка стояла совсем близко от эстрады и смотрела на него. Встретившись с Бойченко глазами, она улыбнулась и, сделав едва заметное прощальное движение рукой, заспешила к выходу.

Воспользовавшись паузой между танцами, Виктор кинулся искать незнакомку. Но ее нигде не было.

— Кто эта красавица в розовом платье? — обратился он к Фариду. — Она стояла вот здесь, — Виктор указал на место, где только что была девушка.

— Что, влюбился? Неудивительно, она всем нравится. Между прочим, и мне тоже. Но никого даже близко к себе не подпускает, — Фарид развел руками.

— Я не об этом тебя спрашиваю. Кто она и как ее зовут?

— Ее имя — Ляйсан. Красивое, правда? — Фарид вздохнул. Ему явно не хотелось рассказывать. — А зачем тебе все это, Виктор? Вы же завтра уезжаете.

— Пока не увижу ее, не уеду. Говори, что знаешь о ней, прошу тебя, Фарид.

— Хорошо. Ее отец — директор местного транспортного управления. Мама, кажется, юрист. В прошлом году Ляйсан поступила в Казанский университет. Оканчивает первый курс. Домой приехала, потому что ее маму неожиданно положили в Альметьевскую больницу. Что-то с сердцем. Дня через два Ляйсан уезжает в Казань, у нее начинается сессия. Вот и все, что я знаю.

— Спасибо, Фарид. И еще мне нужен ее адрес.

— Зачем?

— На всякий случай. Клянусь больше ни о чем не спрашивать.

— Хорошо. Знаешь, где поселковый совет? Так вот, их дом третий от совета. На левой стороне улицы, если идти к реке. Смотри, не ошибись.

— Не волнуйся, не ошибусь. Еще раз спасибо!

Исполнив обязательный репертуар, Виктор затем спел несколько песен по просьбам танцующих. Последней из заявленных была «Прощай». Бойченко всегда с удовольствием пел эту песню, подражая Владимиру Трошину:

Прощай! От меня ты вдали росла,

Влюблена ты в другого была.

Ревность к прошлому не таю,

Хочешь, песню тебе спою?

Виктор заканчивал песню, когда увидел Ляйсан.

Девушка танцевала с Фаридом, улыбаясь и оживленно разговаривая. Он попытался справиться с охватившим его волнением, но ему это не удалось. Запутавшись в последних словах, Виктор кое-как закончил песню и направился к Ляйсан. Та уже стояла одна.

— Здравствуйте, Ляйсан. Как хорошо, что вы вернулись, — произнес он первое, что пришло на ум.

— Вы знаете мое имя? Догадываюсь, кто меня выдал. Фарид? Я угадала? Признавайтесь!

— Ну, какое это имеет значение... А меня зовут Виктор.

— Очень приятно, Виктор. Я слышала о вас и вашем небольшом оркестре. Только приехала, а мама говорит: «Тут у нас ребята с Урала, на практике. Говорят, неплохо играют, а один из них даже поет». Она очень хотела вас послушать, но не получилось. С сердечным приступом ее положили в Альметьевскую больницу. Но сейчас она чувствует себя хорошо. Я ходила домой и узнала это от папы. Он только что приехал из больницы.

— Вот почему вы вдруг исчезли.

— Вы, что, заметили?

— Да. Кинулся искать, а вас нет.

— И все-таки высмотрели меня. Какой вы, Виктор...

— Прилипчивый...

— Нет, вы — как сильный ветер, как смерч. Заметили, смели... Я даже немного вас побаиваюсь.

— И напрасно. Я обыкновенный парень, не злой, только влюбчивый.

— Это заметно.

Они медленно прохаживались вокруг танцевальной площадки. Оттуда донеслись аплодисменты.

— Кажется, наших провожают. Давайте посмотрим? — предложил Виктор. Оба поднялись на площадку.

Ребята, смущенные и растерянные, стояли на эстраде, дожидаясь, когда стихнут аплодисменты. Заметив Ляйсан и Виктора, Галкин подошел к ним.

— Такой момент, а главного виновника, как всегда, нет, — произнес он, не спуская с девушки глаз. — Господи, какое чудо! — Он поцеловал руку Ляйсан. — Витя, познакомь, умоляю!

— Володя, не мешай. Ждите меня, я скоро приду.

— Вы уходите? — девушка удивленно посмотрела на Виктора.

— Нет, это я так... Чтобы он нас оставил. Вот кто действительно прилипчивый до невозможности.

— Я, наверное, такая же? — огромные, темные, как ночь, глаза Ляйсан смотрели на него, не мигая.

— Знаете, чего я боюсь сейчас больше всего? — Виктор ответил таким же прямым взглядом. — Что вы вдруг скажете: мне пора. Прощайте!

— А вы не бойтесь. Я не уйду и буду с вами, пока вы меня не прогоните. Скажите, вы любите шампанское?

— Ну... как все. Так, иногда, по праздникам.

— Тогда вот что. Я все продумала, потому что от вас, милый Виктор, никакой инициативы. Сейчас мы пройдем к моему дому. Вы немного поскучаете, а я зайду к папе и отпрошусь у него якобы на встречу с подругами. А какая встреча без шампанского? Ну как? Вам нравится то, что я задумала? Тогда похвалите же меня, ну, Виктор!

Ляйсан стояла очень близко, грудью касаясь Виктора. Он взял ее лицо в свои ладони и поцеловал. Девушка отпрянула и закрыла лицо руками.

— Ну зачем вы это сделали? Зачем? Или я веду себя так, что меня можно целовать, не спрашивая? Конечно, я сама виновата — ночь, шампанское. Дала повод...

— Не наговаривайте на себя. Вы тут не при чем. Я во всем виноват, извините, — Виктор еще раз взглянул на девушку и направился к выходу из парка. Он не слышал шагов бежавшей за ним Ляйсан. Чувство утраты чего-то очень дорогого, а также боль, отчаяние, обида, даже жалость, все смешалось в его чистой, еще мальчишеской душе. Ляйсан догнала его и встала перед ним.

— Что вы делаете, Виктор? Не уходите, прошу вас! Не виноваты вы ни в чем. Я сама хотела, чтобы вы меня поцеловали. Еще там на площадке. А вы не догадались или не посмели. Господи, помири нас! Видите, я мусульманка, обращаюсь за помощью к вашему Богу. Чтобы он остановил нашу ссору.

— Я уже забыл то, что произошло, — Виктор улыбнулся и взял руку Ляйсан в свою. — И вы тоже? Вот и хорошо. Мы, кажется, шли за шампанским? Почему же стоим?

...В доме девушки свет горел только в двух окнах, остальные были затемнены.

— Папа в своем кабинете. Не спит, ждет меня. Я сейчас, — Ляйсан скрылась в доме и вскоре вышла. В руках у нее была сетка, в которой лежало что-то завернутое в газету.

— Здесь все для нашего прощального торжества — шампанское, яблоки, немного конфет, — сказала она, передавая сетку Виктору. — Идемте к реке, это здесь, недалеко.

На берегу, который считался поселковым пляжем, они устроились под покосившимся грибком и открыли шампанское. Виктор наполнил чашечки, напоминавшие небольшие пиалы.

— Пью за то, чтобы мы всегда помнили друг о друге, как бы ни сложилась наша дальнейшая жизнь! А вы, Ляйсан, за что?

— Поддерживаю тост, — девушка подняла свою чашечку.

Шампанское ударило в голову. Стало жарко. Виктор скинул рубашку.

— О! Да вы настоящий Аполлон! — она восхищенно посмотрела на него и, придвинувшись, провела рукой по его обнаженному торсу. Но тут же убрала руки. — Кажется, я позволяю себе лишнее. Но, дорогой Виктор, мы еще не выпили на брудершафт. Я хочу, чтобы у вас все было хорошо. Чтобы вы встретили девушку, которая стоила бы такого юноши, как вы. А не такую, как я.

— Что вы говорите, Ляйсан!

— Я знаю, что говорю. Вы меня не знаете... — девушка отпила из чашечки и протянула ее Виктору. — Не разрешайте мне больше пить, слышите? Иначе я сделаю вас своим женихом. Или нет... мужем. Сколько вам лет, мой милый юноша? Почти семнадцать? А мне скоро двадцать. Но ничего страшного. Моя мама старше папы на целых семь лет. Но как он любит ее! Витенька, вы будете любить меня всю жизнь? Не пять, не десять лет, а всю жизнь?! Пока не умрете. Что я говорю, извините. Я совершенно пьяна. Дайте мне шампанское! Не бойтесь, я хочу вылить его в речной песок.

Ляйсан сама взяла бутылку и, отойдя в сторону, вылила остатки шампанского. Потом подошла к воде и потрогала ее.

— Вода совсем теплая. Я хочу купаться. Составьте компанию. Я уже раздеваюсь. Ну, где же вы?

Она моментально скинула платье, трусики и повернулась к остолбеневшему Виктору.

— Правда, я красивая? А вы хотели меня бросить. Разве от таких, как я, уходят? — нетрезво растягивая слова, проговорила Ляйсан и вошла в воду.

Наконец Виктор сообразил, что нужно делать. Сняв брюки, в одних плавках он бросился к девушке, взял ее на руки и вынес на берег. Ляйсан дрожала. Виктор взял рубашку, протер ее и помог одеться.

Они присели на скамейку, стоявшую под грибком.

— Жаль шампанского, которое я вылила. Сейчас бы оно нам очень пригодилось, — сказала Ляйсан негромко. Виктор кивнул. — Можно я прижмусь к тебе? — она обняла его за плечи. — Какой ты горячий. Ничего, что я перешла на «ты»? Тогда и ты перестань «выкать» Ну, скажи мне что-нибудь. Например: Ляйсан, ты уже протрезвела? Я давно хотела предложить тебе говорить на «ты», но боялась. Вдруг ты неправильно поймешь меня. А сейчас не боюсь. Потому что знаю тебя. Ты не такой, как все. Даже не воспользовался тем, что я была совсем обнаженной. Хотя заметила, что ты с трудом справлялся с собой. Откуда у тебя такая сдержанность?

— От мамы.

— Как это «от мамы»?

— Она меня таким воспитала. Говорила: ты сохранишь девушку, сохранят и тебе.

— Какой ты наивный! Ну и... сохранили?

— Я не хочу сейчас говорить об этом. Как-нибудь потом.

— Когда потом, Витенька? Ты завтра уезжаешь. Обещай, что расскажешь своей маме о нашей встрече? И обо мне.

— Обязательно. Я уверен, ты ей понравишься.

— А о том, как я, нетрезвая, полезла в воду, тоже расскажешь? Нет, об этом не надо. Потому что тогда я ей точно не понравлюсь. А какая она, твоя мама?

— Мама очень красивая. Есть такое понятие — статная женщина. Это о ней. Она всю жизнь носит косу. Очень молодо выглядит. Хорошо готовит, модно и красиво одевается. Иногда увлекается мужчинами, но чаще они влюбляются в нее. И еще она любит слушать, как я пою.

— А я... — Ляйсан как-то странно посмотрела на Виктора и вдруг прижалась своими яркими губами к его губам. — Извини, это за выпитое на брудершафт. Ты первый из молодых парней, к кому я потянулась. Мне очень хорошо с тобой, Витенька. А ведь раньше я принимала ухаживания только взрослых мужчин, терпеть не могла пристававших ко мне слюнявых мальчиков. Хотя вскоре поняла, что все мужчины хотят одного — моего красивого тела. Многие преподаватели, доценты и даже профессора Казанского университета, куда я в прошлом году поступила, увидев меня, сходили с ума. Мне ни за что ставили «отлично» или, наоборот, заваливали на экзаменах, добиваясь меня. Я привыкла к этому, научилась строить им глазки и кокетничать, оставаясь девушкой. И слушая уже развращенных подружек, тайно гордилась своей девственностью, твердо зная, что мне не придется когда-нибудь лгать или оправдываться перед будущим мужем. Эти мысли в трудные минуты были моим спасением, защитой. Красивая и ветреная для окружающих, внутри я оставалась сдержанной и холодной. Это была какая-то игра, увлекательная, но рискованная. Она мне нравилась, потому что делала мою девичью жизнь не показной. Какая была у многих моих однокурсниц, не скрывавших своих интимных похождений. Как-то думая об этом, я выходила из автобуса и чуть не оступилась. Какой-то мужчина поддержал меня и помог выйти, подав руку. Я буркнула ему «спасибо» и побежала, так как опаздывала на занятия. Возле учебного корпуса мужчина догнал меня и протянул перчатку, которую я обронила, выходя из автобуса. Я взяла ее и скрылась за дверью. И тут же забыла об этом рядовом случае. Вспомнив о нем тогда, когда встретила этого мужчину возле учебного корпуса. Тоже в четверг, точно в то же время. Он был с роскошным букетом, который я не взяла, несмотря на его уговоры. В этот раз я рассмотрела его. Ему было около сорока лет. Высокий, интересный, модно одетый мужчина. Чтобы отделаться от него, я согласилась прийти на свидание, которое он мне назначил. Но не пошла. Спустя месяц, незнакомец снова встретил меня перед занятиями. «Без вас я отсюда не уйду», — решительно заявил он. Я не стала спорить и не пошла на лекцию. Потом мы сидели в дорогом ресторане, пили отличное вино и очень много шутили. Я давно не чувствовала себя так легко, как в этот вечер. Мы стали встречаться. Ходили в театры, музеи, в кино, даже побывали в цирке, где я не была много лет. Я понимала, что привыкаю к нему, но ничего уже не могла с собой поделать. Он стал мне нужен, хотя бы изредка. Мы почти не говорили на «семейные» темы, но в конце концов я узнала, что мой знакомый — бывший военный, разведен и сыну, которого он безумно любит, двенадцать лет. И еще, что он начальник большого отдела в закрытом институте и преподает на военной кафедре. Удивительно, но он даже не намекал на близкие отношения. Впервые, словно школьники, мы поцеловались в подъезде моего общежития. И то потому, что я этого захотела.

Зима наконец кончилась. Наступила весна, которую я люблю и всегда жду с нетерпением. С таким же нетерпением я ждала перемен в наших отношениях. Но их не было. Хотя я видела, как ему все труднее расставаться со мной, как он хочет большего, чем поцелуи в подъездах и на улице. Как-то после очень красивого, зарубежного и довольно сексуального фильма я прямо сказала ему, что хочу стать женщиной. «Ты девушка?» — удивился он. «А ты сомневаешься?» — с вызовом ответила я. Он долго извинялся, и я простила его.

Мы встретились на квартире его друга, уехавшего в командировку. Он очень волновался. Я заметила, как у него дрожат руки, и даже сел голос. Его состояние передалось мне. Видимо, поэтому у нас в этот вечер долго ничего не получалось...

«Как я счастлив!» — прошептал он, когда это наконец произошло. «Я тоже», — солгала я. Действительно, став женщиной, я не почувствовала себя счастливее. Тогда же он сделал мне предложение, которое я приняла...

— Твои родители знают об этом? — помолчав, спросил Виктор.

— Нет. Хотела рассказать маме. Для этого и приехала, но она, ты знаешь, слегла в больницу. С папой об этом заговорить не решилась. А сейчас рада, что так получилось.

— Почему?

— Потому что я не выйду замуж за этого человека. Никогда!

— Ничего не понимаю. Вы же все решили. И любите друг друга. Что еще нужно для счастья?

— Да, не люблю я его, Витя! Я встретила другого человека и поняла, какой муж мне нужен. А все, что я совершила, — это большая ошибка, за которую мне предстоит расплачиваться.

— И кто этот «другой человек»?

— Не догадываешься? Это ты, Витенька, изменивший мое представление о будущем муже. Я видела, как ты волновался, помогая мне одеться. И, конечно, догадывалась, о чем ты думал в эти минуты. Но ты не воспользовался моей наготой и беспомощностью. И спасибо тебе за это. Тогда же я подумала: «Значит, есть молодые люди, которым, кроме красивого женского тела, нужны еще и чувства». И решила, что мой муж будет таким, как ты. Захотелось рассказать о себе все, ничего от тебя не утаивая. И я это сделала. И знаешь, после исповеди почувствовала себя легко. Наверное, я сделала себе плохо, потому что ты уже не сможешь относиться ко мне по-прежнему.

— Ляйсан, о чем ты? Остановись!

— Не перебивай меня, Витенька! Так вот, как бы плохо ты обо мне ни думал, я не забуду тебя. Придет время, ты женишься на порядочной девушке, я, если повезет, встречу хорошего человека. Но, повторяю, тебя, такого чистого и наивного, буду помнить всегда. И эту волшебную ночь, которую провела вместе с тобой, сохраню в памяти.

— Ты говоришь, будто читаешь стихи. Только грустные. Я не могу говорить так красиво. И вести себя тоже не умею. Скучный я, неинтересный. Затеял ссору. Извини, Ляйсан.

— Не наговаривай на себя. Это я отличилась. Нетрезвая, обнаженная полезла в воду. Ужас! Ты тоже прости, если можешь. А у тебя есть девушка? — чуть отстранившись, неожиданно спросила Ляйсан. И не дожидаясь ответа, сказала грустно: — О чем я спрашиваю? Конечно, есть! Красивее меня?

— Красивее тебя девушек нет.

— Ты шутишь, а я говорю серьезно. Сколько ей лет?

— Столько, сколько мне. Она моя однокурсница.

— Представляю, как ты о ней скучаешь.

— Раньше скучал. Даже во сне ее видел. Сейчас думаю о том, как сказать, что мы больше не будем дружить. И сделать это так, чтобы она легче перенесла наше расставание.

— А, может быть, не нужно никакого расставания? Ничего не говорить, как будто не было ни меня, ни нашей встречи. Все успокоится, страсти остынут, ты забудешь меня. И по-прежнему будешь встречаться со своей однокурсницей...

—...А ты выйдешь замуж за этого пожилого дядю? Нет, как бы ни сложились наши отношения, я тебя никогда не забуду.

— Витенька... Я хочу спросить... если не хочешь, не отвечай. И не сердись, прошу тебя, обещаешь?

— Обещаю.

— Ты с ней... вы... были близки?

— Какая близость, Ляйсан! Не было еще у меня ни женщин, ни девушек!

— Это правда? Какой ты... не такой, как все, — Ляйсан прижалась к нему и, не стесняясь, поцеловала. — Это тебе за признание и чистоту. Что же с нами сейчас будет. Я остаюсь без жениха, ты — без девушки. Случайная встреча все изменила. Что нам делать, Витенька?

— Не знаю, Ляйсан, милая. Но я не смогу жить, как раньше. Буду вспоминать нашу ночь. И сходить с ума.

— Я тоже. Мне нравится в тебе все — твой голос, улыбка, лицо, твое тело. И даже когда ты сердишься, я внутренне улыбаюсь: так красиво у тебя это получается! Но лучше не сердиться и не ссориться, — Ляйсан не договорила. Она вдруг почувствовала, что ее легкое платьице сползает с ее плеч. — Витенька, что ты делаешь? Не надо... Ну, зачем же, мой милый! Я тоже… Хорошо, ты видишь, я совсем не сопротивляюсь, родной мой…

...Занимался рассвет. Два обнаженных молодых тела лежали на разбросанной одежде. Она, прекрасная, как сама красота, и он, ее первый мужчина, совсем юный и чистый, как мальчишка. И не было им никакого дела ни до наступающего рассвета, ни до начинающегося дня. Охватившая страсть отняла у них все силы, оставив то, что отнять было невозможно — их любовь.

...В просеке леса показалась буровая вышка. «Уже добрались?» — удивился Бойченко. Стало ясно, что с воспоминаниями придется заканчивать. Но раскисшая после дождя дорога стала совсем непроезжей, и Коля резко сбавил скорость. Теперь машина, урча и буксуя, двигалась со скоростью уставшего пешехода. «Вот и хорошо. Успею вспомнить, чем все это закончилось», — Виктор закрыл глаза и снова погрузился в прошлое.

...В полдень практиканты с сумками и чемоданами собрались на автовокзале. Но автобус, на котором они должны были добраться до железнодорожной станции, задерживался. И пермяки, пользуясь случаем, прощались со своими девушками, обменивались адресами. Было шумно, весело и немного грустно. Так бывает, когда, прощаясь, расстаются настоящие друзья. Наконец подошел автобус. Фарид сделал несколько коллективных снимков и, попрощавшись с пермяками, подошел к Ляйсан, стоявшей с Виктором возле большого куста цветущей акации.

— Так сказать, фото на память, — улыбаясь, произнес он и нацелился объективом в их сторону.

— Не надо, Фарид! — Ляйсан прикрыла ладонью заплаканные глаза. И когда он отошел, обняла Виктора.

— Что я теперь без тебя? — она умоляюще посмотрела на него. — Приезжай скорее. Я без тебя, как без воздуха. Не приедешь — умру, — она поцеловала Виктора. — А теперь иди, ребята ждут.

Последнее, что запомнил Бойченко: плачущая Ляйсан стоит возле акации и машет рукой.

В Перми Виктор сразу же встретился с Ритой и, волнуясь и краснея, рассказал ей все. Она выслушала его, отвернувшись, не перебивая и ни о чем не спрашивая. Но едва он умолк, тихо сказала, посмотрев на него: «Как ты мог предать меня?». И вышла. Позднее он не раз пытался с ней встретиться, чтобы извиниться. Даже заходил к ней домой. Но все было напрасно. Рита уклонялась от встреч. И вскоре уехала со своей мамой к родственникам на юг. Возвратившись с юга в конце августа, подала заявление об уходе из нефтяного техникума. И тут же поступила в музыкальное училище на вокальное отделение. Окончив его, вышла замуж за бывшего однокурсника по техникуму. Но вскоре разошлась с ним и уехала в Минск, где стала петь в театре оперетты. Невероятно, но спустя много лет Виктор едва не встретился с ней. Произошло это летом на курорте Усть-Качка, где отдыхал Бойченко. Вечером, от нечего делать, он зашел в курортный зал, где выступала группа заезжих артистов. И, взглянув на сцену, не поверил своим глазам. Там стояла Рита. По-девичьи стройная, в роскошном голубом платье, она исполняла какую-то арию. Когда концерт закончился, Виктор прошел к служебному входу и спрятался за углом. Вскоре появились участники концерта. Шумно переговариваясь, они грузили аппаратуру и усаживались в микроавтобус. Наконец появилась Рита. Она подошла к поджидавшей ее «Волге», открыла дверцу и, оглянувшись, посмотрела туда, где укрылся Бойченко. Виктор похолодел. Ему показалось, что она заметила его. Но через мгновение Рита села в машину и уехала. Больше он не встречал ее. Никогда. И почти не вспоминал о ней. В отличие от Ляйсан, которую он так и не мог забыть.

Встреча с ней, незабываемая близость, вспыхнувшая после этого и заполыхавшая огнем первая любовь, свели его с ума. Ослепленный этим чувством он ничего не видел и не слышал. Даже мать, пытавшуюся его образумить. Ляйсан писала ему чуть ли не ежедневно. Ее письма, удивительно нежные и полные любви, он читал помногу раз и отвечал такими же ласковыми посланиями. И как-то, не выдержав, стал собираться в Ак-Буа. И уехал бы. Но помешал случай. Разболевшись, Нина Михайловна слегла в больницу, где ее стали срочно готовить к операции. Операция прошла очень тяжело. Ясно, что ни о какой поездке и встрече с Ляйсан теперь не могло быть и речи. Незаметно подкрался сентябрь. В техникуме начались занятия, репетиции духового оркестра, концерты, выступления. Ляйсан, устав от настойчивых ухаживаний пожилого «жениха», с помощью родителей перевелась в московский институт. В одном из писем она умоляла Виктора разрешить приехать в Пермь. Согласившись, он ответил ей большой телеграммой. Но просил приехать чуть позже, так как уезжал на двухнедельную геодезическую практику под Березники (нужно было составить топографическую карту только что открытого Юрчукского нефтяного месторождения). То, что произошло дальше, очень похоже на ситуацию, описанную Аркадием Гайдаром в повести «Чук и Гек». Затерявшись, телеграмма не дошла до девушки. Не получив ответа от Виктора, Ляйсан приехала в Пермь. Проплутав целый день по грязной осенней Перми, к вечеру она наконец нашла в пригороде города — Верхних Муллах — небольшой домик, где жили Виктор и его мама. И еще не веря в счастье, осторожно постучала в калитку. Вышедшая на стук Нина Михайловна сразу поняла, что стоящая перед ней промокшая насквозь, измученная красивая девушка и есть та самая Ляйсан. Она накормила ее, истопила баню и, застелив диван, уложила девушку. Пожелала ей спокойной ночи, но не выдержала, задержалась и погладила ее длинные черные пряди: «Теперь я понимаю Витю. В тебя, Ляйсан, невозможно не влюбиться». И ушла в свою комнатку, где, затихнув, попыталась заснуть. Но сон не приходил. Она представила своего сына рядом с этой блестящей красавицей и окончательно разволновалась...

— Нина Михайловна, можно я посижу рядом с вами? — одетая в белую ночную сорочку Нины Михайловны (одежда девушки была постирана и сушилась) Ляйсан стояла в проеме двери.

— О чем ты? Конечно, проходи, присаживайся. Поговорим, спать все равно не хочется.

Ляйсан осторожно присела на краешек кровати.

— Нет, нет! Ты после бани, распаренная. Еще простынешь. Ложись рядом, — Нина Михайловна приподняла одеяло, впуская к себе девушку. Та легла и несмело прижалась к ней. Нина Михайловна уловила эту робость и обняла Ляйсан.