ВЕРА И НАУКА: ФИЛОСОФСКИЕ ЭТЮДЫ
(монография)

Головко Владислав Владимирович

Томск, Россия
krassav4ik7

Большинство высказываемых идей достаточно необычны, так не академичны с точки зрения Науки и так не догматичны с точки зрения Церкви. В рамках монографии наука, вера (религия), математика и философия рассматриваются в виде единого комплексного феномена. На примере алгебры Кэли рассматривается методологическое единств философии и математики.

Ключевые слова: методология, наука, вера, религия, философия, математика

BELIEF AND SCIENCE: PHILOSOPHICAL ETUDES

(Monography)

Golovko V.V.

Tomsk, Russia

[email protected]

The majority of stated ideas are unusual enough, so not академичны from the point of view of the Science and so are not dogmatic from the point of view of Church. Within the limits of the monography the science, belief (religion), mathematics and philosophy are considered in the form of a uniform complex phenomenon. On an example of algebra of Keli it is considered methodological unities of philosophy and mathematics.

Keywords: methodology, a science, belief, religion, philosophy, mathematics

Владислав Владимирович

ГОЛОВКО

(философские этюды)

Томск – 2010

Головко В.В. ВЕРАНАУКА: философские этюды. – Томск, 2010.

Вполне возможно, предлагаемый сборник послужит стимулом для развития философской мысли XXI века. Однако большинство высказываемых идей настолько необычны, так не академичны с точки зрения Науки и так не догматичны с точки зрения Церкви, что их анонсирование затруднено. Здесь наука, вера (религия), математика и философия сплетаются самым неожиданным образом и тем самым не оставляют равнодушной пытливую мысль. И если обычно философы лишь осмысливают и переосмысливают не ими сделанные открытия в науке, то в последнем этюде демонстрируется, как методологический приоритет философии над математикой приводит к фундаментальному открытию в самой математике: матричному представлению алгебры Кэли. А уже из новой математической позиции, соответственно выстраивается и новейшая философия.

e-mail: krassav 4 ik 7 @ mail. ru

ОГЛАВЛЕНИЕ

I. Точка зрения

1. Терминология …………………………………………………………. 5

2. Вера и наука …………………………………………………………… 9

3. Философия …………………………………………………………..... 17

4. Математика …………………………………………………………... 26

II. «В начал б Слво,...» ……………………………………………. 51

III. Высшие синергии ………………………………………………….. 55

IV. Тайна Иверской часовни ………………………………………… 66

V. Гигиена духа ………………………………………………………… 80

VI. Величие простоты

1. Мотивация ……………………………………………………………. 104

2. «Не лепость» комплексного числа ………………………………….. 106

3. Преодоление мнимости: представление системными векторами … 108

4. Представления комплексных чисел и кватернионов матрицами …. 112

5. Системное умножение матриц и решение проблемы

матричного представления алгебры Кэли ………………………………120

6. Построение перспективы …….……………………………………… 132

Всего: 146 стр.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА К ТЕМАМ

I. Вера, вероисповедание, философия, религиоведение, методология науки, математическое открытие, Лосев Алексей Федорович, Анри Пуанкаре.

II. Богословие, Евангелие от Иоанна.

III. Самоорганизация, синергетика, теологический фактор, демонологический фактор.

IV. Томск, Иверская часовня, Александр I, Феодор Томский, Даниил Андреев, Единорог, Эсхатология, Иерусалим, Екатеринбург, Новосибирск, Кемерово.

V. Компьютерные вирусы, православие, бесы, демоны, экзерцизм;

VI. Мнимая единица, комплексные числа, гиперкомплексные числа, числа Кэли, кватернионы, алгебра Кели, октавы, матричные представления.

Key words: Cayley algebra, quaternions, octonions, matrix representations.

Спаси Господи, и помилуй ихже азъ безумiемъ моимъ соблазнихъ, и т пути спасительного твратихъ, к длмъ злымъ и неподбнымъ приведох: Божественнымъ Твоимъ Промысломъ, къ пути спасения паки возврати.

Молитва «Помянник»

I. ТОЧКА ЗРЕНИЯ

1. Терминология

Прежде, чем высказывать своё мнение о науке, вере (религии), философии и математике, и выяснять отношениях между ними, предлагаю обратиться к словарям. А уже потом, отталкиваясь от общепринятых мнений, начнёт выстраиваться авторская точка зрения. Для краткости ссылок вводятся следующие обозначения для словарей:

[ИС] – Иностранных слов;

[ОШ] – С.И. Ожегов и Н. Ю Шведова;

[Д] – В. И. Даль;

[БЕ] – Ф.А. Брокгауз и И.А. Ефрон;

[Т] – Толковый словарь;

[Е] – Т.Ф. Ефремов;

[У] – Ушаков;

[ФС] – Философский словарь.

[CС] – Словарь синонимов

Теперь, пользуясь словарями, сочиним «попурри» на темы науки, религии, философии и математики. Естественным будет в каждом случае начинать с происхождения, т.е. этимологии слов, которыми обозначаются данные понятия.

Замечание. Поскольку словари отчасти повторяются, то тексты, изымаемые из словарей, местами подвергнуты минимально необходимой авторской редакции, благодаря чему достигается целостность передаваемого смысла.

НАУКА (русское слово: учение, выучка, обучение [Д]) – Система знаний о закономерностях развития природы, общества и мышления, а также отдельная отрасль таких знаний [ОШ]. Сфера человеческой деятельности, функция которой – выработка и теоретическая систематизация объективных знаний о действительности; одна из форм общественного сознания; включает как деятельность по получению нового знания, так и её результат – сумму знаний, лежащих в основе научной картины мира; обозначение отдельных отраслей научного знания. Непосредственные цели – описание, объяснение и предсказание процессов и явлений действительности, составляющих предмет её изучения, на основе открываемых ею законов. Система наук условно делится на естественные, общественные, гуманитарные и технические науки [Т]. Особый вид познавательной деятельности, направленной на выработку объективных, системно организованных и обоснованных знаний о мире. Взаимодействует с другими видами познавательной деятельности: обыденным, художественным, религиозным, мифологическим, философским постижением мира. Наука ставит своей целью выявить законы, в соответствии с которыми объекты могут преобразовываться в человеческой деятельности. Поскольку в деятельности могут преобразовываться любые объекты – фрагменты природы, социальные подсистемы и общество в целом, состояния человеческого сознания и т.п., постольку все они могут стать предметами научного исследования. Наука изучает их как объекты, функционирующие и развивающиеся по своим естественным законам. Она может изучать и человека как субъекта деятельности, но тоже в качестве особого объекта [ФС].

РЕЛИГИЯ (латинское слово Religio: набожность, святыня, предмет культа) – Мировоззрение и мироощущение, а также соответствующее поведение и специфические действия (культ); основана на вере в существование бога или богов, сверхъестественного [ТС]. Взгляды и представления, основанные на мистике, на вере в чудодейственные силы и существа [У]. Одна из форм отражения действительности в фантастических образах, представлениях, понятиях; главным, определяющим признаком религии является вера в реальность сверхъестественного; в настоящее время религия представляет собой сложное социальное образование, включающее религиозное сознание, религиозный культ, религиозные организации; религия – исторически преходящая форма общественного сознания [ИС].

ВЕРА (русское слово) – Убежденность, глубокая уверенность в ком-нибудь или в чём-нибудь. Убежденность в существовании Бога, высших божественных сил. То же, что вероисповедание [ОШ]. Уверенность, убеждение, твёрдое сознание, понятие о чём-либо, особенно о предметах высших, невещественных, духовных. Безусловное признание истин, открытых Богом. Вера по убеждению, слияние разума с волей. «Вера, это та способность разума, которая воспринимает действительные (реальные) данные, передаваемые ею на разбор и сознание рассудка» (Хомяков) [Д]. Состояние сознания верующего. «Лишь вера в тишине отрадою своей живит унывший дух и сердца ожиданье» (Пушкин) [У]. «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом. В ней свидетельствованы древние. Верой познаем, что веки устроены Словом Божиим, так что из невидимого произошло видимое» [Павел. Евреям. 11; 1–3 (Синодальный перевод)].

ФИЛОСОФИЯ (греческое слово Philosophla < phileo: люблю + sophia: мудрость) – Любомудрие, наука о достижении человеком мудрости, о познании истины и добра [Д]. Наука о наиболее общих законах развития природы, человеческого общества и мышления. Основным вопросом философии является вопрос об отношении мышления к бытию. В зависимости от решения этого вопроса все философские направления делятся на два лагеря – материалистический и идеалистический. Историческое развитие философии совершалось в непрестанной борьбе материализма против идеализма [ИС]. Наука о наиболее общих законах развития природы, общества и мышления. Методологические принципы, лежащие в основе какой-нибудь науки [ОШ]. Форма общественного сознания, мировоззрение, система идей, взглядов на мир и на место в нём человека; исследует познавательное, социально-политическое, ценностное, этическое и эстетическое отношение человека к миру. Исторически сложившиеся основные разделы философии: онтология (учение о бытии), гносеология (теория познания), логика, этика, эстетика. В решении различных философских проблем выделились такие противостоящие друг другу направления, как диалектика и метафизика, рационализм и эмпиризм (сенсуализм), материализм (реализм) и идеализм, натурализм и спиритуализм, детерминизм и индетерминизм и др. Основные тенденции современной философии связаны с осмыслением таких фундаментальных проблем, как мир и место в нём человека, судьбы современной человеческой цивилизации, многообразие и единство культуры, природа человеческого познания, бытие и язык [ТС]. Особая форма познания мира, вырабатывающая систему знаний о фундаментальных принципах и основах человеческого бытия, о наиболее общих сущностных характеристиках человеческого отношения к природе, обществу и духовной жизни во всех её основных проявлениях. Философия стремится рациональными средствами создать предельно обобщенную картину мира и места человека в нём. В отличие от мифологического и религиозного мировоззрения, опирающихся на веру и фантастические представления о мире, философия базируется на теоретических методах постижения действительности, используя особые логические и гносеологические критерии для обоснования своих положений. Необходимость философского познания мира коренится в динамике социальной жизни и диктуется реальными потребностями в поиске новых мировоззренческих ориентиров, регулирующих человеческую деятельность. В развитии общества всегда возникают эпохи, когда ранее сложившиеся ориентиры, выраженные системой универсалий культуры (представлениями о природе, обществе, человеке, добре и зле, жизни и смерти, свободе и необходимости и т.д.) перестают обеспечивать воспроизводство и сцепление необходимых обществу видов деятельности. Тогда возникают разрывы традиций и формируются потребности в поиске новых мировоззренческих смыслов. Социальное предназначение философии состоит в том, чтобы способствовать решению этих проблем. Она стремится отыскать новые мировоззренческие ориентиры путем рационального осмысления универсалий культуры, их критического анализа и формирования на этом пути новых мировоззренческих идей. Философское познание всегда социально детерминировано. Вырабатывая новые мировоззренческие идеи, оно, так или иначе, затрагивает интересы определенных классов и социальных сил. Проблематика человека и мира, субъекта и объекта, сознания и бытия является центральной в философских учениях. Но каждая эпоха и каждая культура вкладывает в эти категории свои смыслы, по-своему проводит границы между субъектом и объектом, сознанием и бытием [ФС].

МАТЕМАТИКА (греческое слово Mathrnatik < mathma: познание, наука) – Наука о количественных отношениях и пространственных формах действительного мира. «Чистая математика имеет своим объектом пространственные формы и количественные отношения действительного мира, стало быть – весьма реальный материал. Тот факт, что этот материал принимает чрезвычайно абстрактную форму, может лишь слабо затушевать его происхождение из внешнего мира» (Энгельс) [ИС]. Наука о величинах и количествах; всё, что можно выразить цифрою, принадлежит математике. Чистая математика, занимается величинами отвлеченно; прикладная, прилагает первую к делу, к предметам. Математика делится на арифметику и геометрию, первая располагает цифрами, вторая протяжениями и пространствами. Алгебра заменяет цифры общими знаками, буквами; аналитика (включающая в себе и алгебру) добивается выразить всё общими формулами, уравнениями, без помощи чертежа. Прикладная математика, по предмету зовется: механикою, оптикою, геодезиею и пр. [Д].

* * *

Если умственно вслушаться в суждения, которые передают словари о науке, религии (вере), философии и математике, то неизбежно приходим к такому выводу – это всё суждения с точки зрения науки. Так уж принято – составлять словари, опираясь на научное знание. Не будем оспаривать всё, что наука сказала о себе. Но выразим сомнение относительно правомерности науки судить в полном объёме о других, т.е. о религии, философии и математике. Последнее сомнение читателю, возможно, покажется вздорным, а то и просто одиозным, ибо со школьных лет ему вошло в голову: математика, это язык природы; математика – царица всех наук. Но, увы, с математикой не всё так просто и однозначно. Однако раскрытие этой, весьма тонкой и трудноуловимой человеческим сознанием «не однозначности», методологически целесообразно начинать с выяснения «простых отношений» между наукой и верой (религией).

Замечание. Наука – русское слово и вера – русское слово. Поэтому, далее мы будем противопоставлять русское слово, слову русскому: наука вера. Но там, где надо сделать нужный акцент, не будем избегать и латинского по происхождению слова «религия».

2. Вера и наука.

Возьмём «на плоскости» две координаты: «наука» – (1, 0) и «вера» – (0, 1). Логически в этой системе координат для человека имеются три возможности: (1, 0) – неверующий учёный; (0, 1) – верующий неуч; (1, 1) – верующий учёный. Соответственно возникает триада суждений каждого о двух других:

.

Начнём с самого простого – с выяснения отношений верующего неуча, т.е. «простого человека», который верит (0, 1). Уже в силу «определения», неуч может судить только о чисто человеческих качествах других людей: «хороший человек», «плохой человек» и т.д. Кроме того, по отношению к верующему учёному верующий неуч может выстраивать своё отношение «по вере»: свой – чужой. Итак, суждения верующего неуча, это суждения в категориях нравственности и вероисповедания. А, говоря обобщённо, в понятиях мудрости жизни. И такие суждения могут быть чрезвычайно глубокими. По крайней мере, сама по себе учёность здесь никаких преимуществ не даёт. Иной учёный «по жизни» гораздо примитивнее какого-нибудь простолюдина.

Теперь остановимся на суждениях неверующего учёного (1, 0). Что он может сказать о верующих людях? Только то, что очевидно, т.е. то, что очами видно. А потому, в согласии с главным методологическим догматом науки, является объективным.

Объективный (лат. objectivus: предметный) – беспристрастный, непредвзятый, существующий вне и независимо от сознания; присущий самому объекту или соответствующий ему. Объективная реальность – всё то, что существует в действительности, материальный мир во всём его многообразии. Объективная истина – истина, которая имеет своим содержанием адекватно отражённую объективную реальность. [ИС].

Определённо говоря, учёный может судить лишь о том, что лежит на религиозной поверхности: ходят в церковь, крестятся, молятся; придерживаются определённого образа жизни, который предписывает вероисповедание. Далее учёный может исследовать «массовые явления», которые возникают, когда верующие скапливаются. Он так же может углубиться в «исторический аспект» вероисповедания. То есть, обобщая, учёный может заняться наукой, называемой: «религиоведение». Религиоведение – это такая наука, которая, как ей самой кажется, религию ведает. Углубление в предмет требует соответствующих «социологических» и «психологических» исследований. Такие исследования базируются на применении объективных методик: опросы, анкетирование, тестирование и т.д. Можно ещё попробовать во время молитвы, «опутать» верующего датчиками и счётчиками (как космонавта) и на основании, получаемых объективных нейрофизиологических характеристик и соответствующих «социологических» и «психологических» исследований построить математическую и компьютерную «модель верующего». В итоге изучения поведения этой модели учёный (1, 0) неизбежно ставит диагноз, который потом составит основу статей для словарей и энциклопедий: Взгляды и представления, основанные на мистике, на вере в чудодейственные силы и существа. Одна из форм отражения действительности в фантастических образах, представлениях, понятиях; главным, определяющим признаком религии является вера в реальность сверхъестественного и т.д. Здесь не случайно, вместо слова «вывод» употреблено слово «диагноз», поскольку текст явно констатирует психическую ненормальность верующих. То есть, в глазах учёного атеиста веровать, значит, психически болеть. Поскольку с точки зрения научного позитивизма в мире нет ничего сверхъестественного – всё естественно! И уж тем более нет, и не может быть, никаких чудодейственных сил и существ – всё это, вне всякого сомнения, плод больного воображения, одним словом, фантасмагория (от греч. рhantasma: видение, призрак и agoreuo: говорю) – нечто нереальное, причудливые видения, бредовые фантазии. Неслучайно же один такой (1, 0) высказался в том духе, что религия, есть опиум для народа. Соответственно, такому научному и объективному представлению о вере, сами верующие могут вызывать у (1, 0) в лучшем случае лишь доброе сочувствие – «ну, право, дети малые». А что касается Бога, так «я в этой гипотезе не нуждаюсь» (Лаплас).

Теперь немного слов об отношении (1, 0) к (1, 1). Базовым чувством здесь будет недоумение – «умный человек, а страдает ерундой». Можно ещё понять, когда Президент в храме крестит лоб – ему этикет предписывает изображать единство с православным народом, которым он правит. Но когда незаурядный ум снисходит до молитвы, то кроме недоумения эта особенность его жизни ничего иного у учёного атеиста вызвать не может. Поскольку абсолютной истиной воспринимается большинством учёных антитеза: наука (знание) и религия (выдумка) – не совместимы!

Однако кроме описательного метода в науке существует и другой, более ценный метод – экспериментальный. Но тут возникают два вопроса: во-первых, чем может быть полезен религиоведению эксперимент и, во-вторых, что означает в таком случае «поставить эксперимент»? Вначале о полезности. С какой бы подробностью не исследовался религиозный феномен, у скрупулёзного и честно мыслящего учёного всегда будет оставаться сомнения относительно того, насколько точно и полно он постиг внутренний мир верующего.

В рамках описательного метода, выражаясь термином кибернетики, верующий всегда будет оставаться «чёрным ящиком». То есть, с помощью описательного метода можно получить представление лишь о том, что «на входе» и, что «на выходе». Но то, что «внутри» всегда останется под знаком вопроса. В самом деле, можно ли достоверно описать то, что «на душе», «на сердце» и «в уме» верующего? Как запротоколировать его переживания? Ведь то, что для верующего достоверно, то для атеиста всего лишь блажь.

Блажь (рус.) – дурь, шаль, дурость; упорство, упрямство, своенравие; юродство; притворная дурь; временное помешательство, сумасбродство; мечты, бред, грёзы на яву; вздор, нелепость, чепуха; несбыточные мысли, желания [Д].

Дело усугубляется ещё и тем, что оба, и учёный атеист – человек, и верующий – человек. Собаку, кролика, мышь и прочих «братьев младших» можно исследовать в режиме «чёрного ящика». Учёного никак не ущемляет тот факт, что внутренний и, прежде всего, эмоциональный мир собаки, кролика, мыши не может быть им до конца постигнутым, – он выше их! Но если православный христианин в анкете запишет: «по причастию дана была мне от Бога благодать», то учёный в недоумении и замешательстве: «А это что такое?». Конечно, можно на этот счёт изучить достаточно обширную богословскую литературу, однако, этим не заменить личный опыт эмоционального переживания благодати. А без такого опыта нет, и не может быть, полноты знания и понимания данного феномена. Напомним ещё раз, учёный – человек и верующий – человек. А если один человек знает и чувствует «что-то такое», чего другой человек в принципе не может, то, значит, первый человек в этом «чём-то» определённо выше второго человека. И такой эмпирический факт не может не ущемлять честолюбие учёного. Следовательно, чтобы быть последовательным, надо поставить эксперимент: «Получение благодати». Вот ведь привил Пастер на себе то ли холеру, то ли чуму, почему бы не «привить» на себе благодать?

Эксперимент (лат. experimentum: проба, опыт) – Научно поставленный опыт, наблюдение исследуемого явления в точно учитываемых условиях, позволяющих следить за ходом явления и многократно воспроизводить его при повторении этих условий; вообще опыт, попытка осуществить что-либо [ИС].

Привыкший к произволу над природой, учёный может даже не ведать сомнений относительно возможности произвола над Церковью. Речь не о здании идёт. С ним то, как раз, всё что угодно можно сделать. Речь идёт о «духовном теле» церкви. Вот, полный оптимизма и не ведающий сомнений, учёный входит в храм, чтобы поставить тонкий эксперимент – «Получение благодати в точно учитываемых условиях, позволяющих следить за ходом явления и многократно воспроизводить его при повторении этих условий». Будучи методологически последовательным, учёный, прежде всего, решает получить консультацию у верующих относительно того, как надо себя вести в храме, чтобы получить благодать. Само по себе такое желание, как «попытка осуществить что-либо и приобрести опыт» вызовет лишь одобрение со стороны верующих. Но вот, чтобы получать благодать в точно учитываемых условиях, позволяющих следить за ходом явления и многократно воспроизводить её при повторении условий, такое дерзкое желание учёного в среде верующих вызовет только одно чувство к нему – жалость. Можно, конечно, и на смех поднять. Да смеяться над явно заучившимся человеком – большой грех, ибо смех есть осуждение, помноженное на глумление. А это не по-христиански!

Вот мы и подошли к главному, точнее даже, субстанциальному методологическому отличию между наукой и религией. В науке «человек – царь природы». Его творческая и творящая воля здесь потенциально безгранична. И, по сути, природа безропотна перед человеком – он стоит над нею. И такое положение учёного, безусловно, тешит его самолюбие. А в христианской вере: «О Господи, аз раб Твой, аз раб Твой, и сын рабыни Твоея…» [Псалом 115] и «Се бо в беззаконiих зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя. Се бо истину возлюбил еси,…» [Псалом 50]. Но с другой стороны, мы дети (сыны и дочери) Божии, ибо: «Отче наш, иже еси на небесех, да святится Имя Твое, да прiидет Царствiе Твое, да будет Воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги нашя, якоже и мы оставляем должником нашым: и не введи нас в напасть, но избави нас от лукаваго: яко Твое есть Царствiе, и Сила и Слава во веки. Аминь» [Матфей. 6; 9–13] и «Господь рече ко мне: сын мой еси ты, Аз днесь родих тя» [Псалом 2] и «И буду вамъ во Отца, и вы будете Мне въ сыны и дщери, Глаголет Господь Вседержитель» [Павел. 2-е коринфянам. 6; 18].

Как видим, всё дело в субординации. Синонимом этому, по своему корню латинскому слову, в русском языке является слово – повиновение. В науке природа повинуется человеку. Но в вере его положение совершенно иное – человек сам повинуется. В науке воля учёного довлеет над природой, а потому ему и удаётся устраивать точно учитываемые условия, позволяющие следить за ходом явления и многократно воспроизводить его при повторении этих условий. Но в вере уже над самим человеком довлеет сторонняя и вышняя Воля, а потому здесь можно только надеяться на получение благодати, но никак не требовать её. И, уж тем более, не удастся гарантированно воспроизводить благодать по собственному произволению. Действительно, как свидетельствуют верующие, получение благодати совершенно не предсказуемо. Бывает, что один человек с первой же в своей жизни исповеди и по причащению сразу же удостаивается Божьей благодати. А другой человек годами молится, исповедуется, причащается и всё впустую. Знать, не до конца искренен он перед людьми и Богом, и где-то в глубине своей души лукавит. То есть, возможно, и говорит правду и только правду, но не всю правду о себе, а известно же – дьявол в деталях! И вообще, «грех – дело тонкое». Есть грехи видимые, а есть грехи не видимые, потаённые. И «выковыривать» из себя вторые труднее всего. Кроме того, благодать всегда несёт на себе отпечаток индивидуальности – кому что полезно и разумно. Притом, что характер и назначение «полезности» и «разумности» не человеком определяется.

Так, что же делать? – задумывается учёный. Гарантии на получение благодати никакой нет. Условия для её получения не смоделируешь. Прежде, советует священник: «Уверуй, чадо моё. Искренне уверуй!». Но тогда, это уже не наука!

И, действительно, вера – не наука. Точнее, она есть духовная наука, т.е. духовное знание. И получение этого знание по своей методологии принципиально и качественно отлично от способов получения знания в позитивной науке. И само духовное знание качественно отлично от позитивного знания. В церковь идут совсем за другим знанием и приобретают совсем другой опыт, в отличие от того знания и того опыта, которые получают «на природе». Символически эти отношения можно изобразить так: наука религия. Здесь использован знак, обозначающий параллельные прямые линии, которые «нигде не пересекаются». Поэтому не может судить наука о религии, но только о проявлениях религии в человеческом обществе. Но с другой стороны, и религия не может судить о науке, но только о влиянии науки на человеческое общество и, наверное, прежде всего, на его нравственные характеристики. Соответственно, такому взаимоотношению науки и религии практика Католической церкви время от времени в папских буллах судить о науке и давать оценку тех или иных открытий «от имени Бога» является не более чем спекуляциями на этом Имени в угоду человеческим представлениям (как правило, консервативным). В этом отношении в целом нейтральная позиция Православной церкви по отношении к науке является более мудрой. И поскольку наука и религия «параллельны» то не может быть никакого «научного атеизма», как впрочем, не может быть и никакого «научного теизма» (научного богословия), поскольку ещё раз напомним, в основе научного знания лежит объективный опыт и его величество эксперимент. А о каком объективном опыте и научном эксперименте может идти речь, если «Бога никтоже нигдеже виде. Аще друг друга любим, Бог в нас пребывает, и любы Его совершенна есть в нас» [1-е Иоанна. 4; 12]? И далее: «Живо бо Слово Божiе и действенно, и острейше паче всякаго меча обоюду остра, и проходящее даже до разделенiя души же и духа, членов же и мозгов, и судително помышленiем и мыслем сердечным» [Павел. Евреям. 4; 12]. Вот и выходит, что Бога, увы, нельзя видеть, но можно чувствовать «сердцем» и «душой». Ну, а когда дело доходит до любви, то наука предпочитает «умыть руки». И правильно делает! Не её это дело, и не в изучении «мыслей сердечных» её сила.

Итак, научное знание и духовное знание – не пересекаются. Поэтому, устоявшееся в научной среде представление о том, что учёность оберегает человека от религиозного «заблуждения», а сама религиозность проистекает от необразованности и некультурности, – есть не более чем интеллигентский вздор. А если сказать одним словом, которое принято говорить в таких случаях в среде верующих, то – гордыня. Но: «Бог гордым противится, смиренным же дает благодать» [1-е Петра. 5; 5]. В самом деле, переход из состояния, когда тебе «повинуются» в состояние, когда ты «повинуешься» осуществляется через добровольный психический акт смирения себя: «И да будет во мне воля Твоя» [молитва св. Макария Великого]. Через этот акт происходит инверсия субординации – был «вверху», а стал «внизу». Возможно ли такое для учёного? Может ли он так «унизить» себя? Может, если искренне захочет или, если даже и «не думал, не гадал», да «Бог призвал» – и это бывает! Случаи такие редки, но всё-таки встречаются учёные, для которых такая «инверсия» не является уничижительной. Более того, она для них совершенно непринуждённа, а главное, по уму естественна. В качестве примера назовём только одну, но весьма характерную личность:

Лосев Алексей Федорович (1893–1988) – российский философ и филолог, профессор (1923). В 1930–33 годах был репрессирован. В работах 20-х годов дал своеобразный синтез идей русской религиозной философии начала XX века, прежде всего христианского неоплатонизма, а также диалектики Шеллинга и Гегеля, феноменологии Гуссерля. В центре внимания Лосева – проблемы символа и мифа («Философия имени», 1927; «Диалектика мифа», 1930), диалектики художественного творчества и особенно античной мифологии восприятия мира в его структурной целостности. С середины 1950-х годов опубликовал около 30 монографий, в том числе монументальный труд по истории античной мысли «История античной эстетики» в 8 томах. Государственная премия СССР (1986) [ТС].

В этой биографической справке упущено одно чрезвычайно важное событие в жизни учёного. А именно: 3 июня 1929г. Алексей Фёдорович и его супруга Валентина Михайловна приняли тайный монашеский постриг, взяв имена святых Андроника и Анастасии [5. стр. 908]. Чем этот факт нам интересен?

Если верующий учёный – мирянин, то вероятнее всего, он не будет особо «изнурять» себя молитвой и постом. Так, эпизодически, он будет посещать церковь, а, готовясь к исповеди (когда душа принудит!), с неделю постоит на молитвенном «правиле». Но монах иное дело – он должен жить по монашескому уставу. А это ежедневные (с 4 час.) утренние и вечерние молитвы, чтение Псалтыри и ночные бдения по большим праздникам: «Самое сильное счастье знал, когда отстаивал всношную, длившуюся несколько часов, и ещё, такое счастье, когда слушал Вагнера» (монах Андроник [5. стр. 909]). Тем не менее, столь «непроизводительно» потраченное время, не помешало монаху Андронику (в миру – А.Ф. Лосеву) стать лауреатом Государственной премии СССР и войти в плеяду наиболее выдающихся русских мыслителей XX века.

Однако, упрекнув интеллигенцию в высокомерии по отношении к религии, скажем так же слово и в её защиту. Если духовное тело церкви – свято, то её человеческое обрамление, как и должно, далеко от святости. Поэтому большинству служителей церкви, как в прошлые века, так и ныне, гораздо удобнее иметь дело с простонародной аудиторией, нежели с духовно фрондирующей интеллигенцией. Увы, для священников так же характерна своя гордыня – гордыня положения: «коль при церкви, при храме – так уж непременно и при Боге». Хорошо это вещать с амвона «от имени Его» людям, покорно согнувшим выю и принимающим «на веру» всякое слово пастыря. Не лучше сегодня обстоит дело и с богословием, к которому по пытливому естеству интеллигенция имеет особый интерес. Взять хотя бы меня. Я с большим интересом читал христианских мыслителей от начала христианской эры, например, Афанасия Великого, Иоанна Дамаскина. В их трудах чувствуется ищущая, пытливая, а главное, знающая сомнения мысль. Такое впечатление, что читаешь учёных не раньше XIX века. Богат на ищущую и сомневающуюся богословскую мысль, и сам этот век (В.С. Соловьев, С.Н. Булгаков, П.А. Флоренский и др.). Но уже от современных богословов у меня «мысль стынет» и «зубы сводит». Мир сильно изменился и церковь не готова к диалогу с ним. Впрочем, главные таинства церкви обращены к сердцу, а не к уму. Поэтому «простую» духовную практику не заменить изощрёнными размышлениями. А значит, и не привить нашим детям в светской школе «основы православной культуры» в рамках соответствующего курса, даже если их водить в церковь строем, чтоб отстояли службу. Такая совместная инициатива Церкви и Государства означает полнейшую профанацию именно православной культуры. То, что Государство «не ведает что творит» – это понятно. А Русская Православная Церковь, видимо, не выдерживает испытание свободой…

Профанация (лат. profanatio: осквернение святыни) – Искажение, извращение; непочтительное отношение к тому, что достойно уважения; опошление и осквернение памяти о ком-либо, учения, произведения искусства и т.д. [ИС].

Интересно отношение верующего учёного к науке. Если учёный–атеист изучает природу, как объективную данность, которая безлика и бесстрастна, то верующий учёный изучает «премудрость Божию» об устроении природы. Соответственно, если первый открывает «законы природы», то второй открывает «законы для природы». Таким образом, для верующего учёного, наука это лишь рациональный аспект его веры. Поэтому, внутри себя, верующий учёный именно в таком смысле ставит знак равенства между верой и наукой: вера наука. Если теперь объединить оба знака, то получится сдвоенный крест: . Сдвоенный крест, это у нас символ «суммы», т.е. соединения веры и науки. Однако такое соединение, повторим, происходит только «внутри» верующего учёного. Ибо только для него «веки устроены Словом Божиим». Только для него здесь всё возвышенно: абстрактный Божественный Логос, воплощаясь в материи, конкретизируется и олицетворяется в Софию – Премудрость Божью.

Логос (греч. logos) – Одно из основных понятий древнегреческой философии. Логос – это одновременно «слово» (предложение, высказывание, речь) и «смысл» (понятие, суждение, основание). Данное понятие введено Гераклитом: логос как универсальная осмысленность, ритм и соразмерность бытия, тождественная первостихия огня. В стоицизме – эфирно-огненная душа космоса и совокупность формообразующих потенций («семенные логосы»), от которых в инертной материи «зачинаются» вещи. В христианстве Логос отождествляется со 2-м лицом Троицы – Иисусом Христом [ТС], поскольку: «В начале бе Слво,...» [Иоанн. 1; 1].

София (греч. sophia: мастерство, знание, мудрость) – Понятие-мифологема античной и средневековой философии, связанное с представлением о смысловой наполненности и устроенности вещей. В дофилософском употреблении (Гомер) – разумное умение, реализующее себя в целесообразном творчестве; «знание о сущности», о «причинах и источниках» (Аристотель). В иудаизме и христианстве – Олицетворённая Мудрость Бога. Представление о Софии как «Премудрости Божией» получило особое развитие в Византии и на Руси (главный храм Византии в Константинополе, VI век; три главные русские церкви ХI века посвящены Софии – в Киеве, Новгороде и Полоцке); изображалась в виде Ангела. В русской религиозной философии ХIХ–ХХ вв. учение о Софии развивали В.С. Соловьев, С.Н. Булгаков, П.А. Флоренский [ТС].

Но, поскольку далеко не все учёные верующие, а вероисповеданий много, то, в согласии с таким положением вещей, «внутреннее» не выносится «наружу» и Имя Божье не используется в качестве аргумента или гипотезы. Иначе бы не получил монах Андронник Государственную премию в «безбожном» СССР. Однако и учёный–атеист в чувственном отношении не столь прост. Он тоже может возвыситься: служением музе науки Урании – через постижение красоты и гармонии Вселенной, которые в идеале выражаются красивыми и изящными математическими формулами.

«……………………………………………

Эфирного тени, сложив покрывала

И пояс волшебный всесильных харит,

Здесь образ Урания свой восприяла,

И звёздный венец на богине горит!

Что нас на земле мечтою пленяло,

Как Истина, то нам и здесь предстоит!

………………………………………….. »

Ф.И. Тютчев. УРАНИЯ. 1820г.

Конечно, это уже будет отчасти пантеизм.

Пантеизм (греч. pan: всё и theos: бог) – Обожествление (обожание) природы. Религиозное идеалистическое мировоззрение, согласно которому в основе мира лежит не материя в движении, а некоторое божественное духовное начало, существующее в единстве с природой [У].

Но так уж получается, что большинство творчески одарённых учёных, в той или иной степени, осознано или не осознано, являются пантеистами. Оно и не удивительно, нельзя преуспеть в науке не любя её. А это чувство неизбежно олицетворяется в образ женщины. В конце концов, науке безразлично – в какой образ её конкретно олицетворяют: в образ ли прекрасной язычницы Урании или в образ, столь же прекрасной христианки Софии. Науке важно, чтобы её любили. И только к тем, кто её самоотверженно любит, она благосклонна.

3. Философия.

Прежде разберём следующее утверждение: «Наука о наиболее общих законах развития природы, человеческого общества и мышления». Какие же это – «наиболее общие законы природы» и чем они отличаются от остальных законов? Вначале напомним некоторые физические, химические и биологические законы, известные нам ещё по школе.

Закон сохранения материи и движения (в редакции М.В. Ломоносова, 1748г.): «Все совершающиеся в природе изменения происходят так, что, сколько к чему прибавилось, столько же отнимается от другого… Этот всеобщий закон природы распространяется и на правила движения».

Закон Архимеда: На погруженное в жидкость тело действует выталкивающая сила, которая численно равна весу жидкости, вытесненной телом, и приложена в центре тяжести объема погруженной части тела.

1-й закон Ньютона (закон инерции): Всякая материальная точка сохраняет состояние покоя или равномерного и прямолинейного движения до тех пор, пока воздействие со стороны других тел не выведет её из этого состояния.

2-й закон Ньютона: Первая производная по времени от импульса (количества движения) материальной точки равна действующей на неё силе: .

3-й закон Ньютона: Действия двух материальных точек друг на друга численно равны и направлены в противоположные стороны: .

Закон всемирного тяготения: Между любыми двумя материальными точками действуют силы взаимного притяжения, прямо пропорциональные произведению масс этих точек и обратно пропорциональные квадрату расстояния между ними: гравитационная постоянная.

Закон Кулона: Сила электростатического взаимодействия между двумя точечными электрическими зарядами, прямо пропорциональна произведению величин зарядов и обратно пропорциональна квадрату расстояния между ними: относительная диалектическая проницаемость среды.

Закон сохранения массы при химических реакциях: Масса веществ, вступивших в химическую реакцию, всегда равна массе веществ, образовавшихся в результате реакции.

Закон Авогадро: Равные объёмы газов при одинаковой температуре и давлении содержат одинаковое число молекул.

Периодический закон химических элементов Д.И. Менделеева (в первоначальной редакции автора): «Свойства элементов, а потому и свойства образуемых ими простых и сложных тел стоят в периодической зависимости от величины атомных весов элементов».

1-й закон Менделя. Единицы наследственности (гены) представлены у каждой особи парами; при образовании половых клеток (гамет) две единицы каждой пары расходятся (расщепляются) и переходят в разные гаметы, так что каждая половая клетка содержит одну и только одну единицу каждого типа.

2-й закон Менделя. Расщепление каждой пары единиц при образовании гамет происходит независимо от расщепления других пар единиц, так что в половой клетке члены различных пар сочетаются случайным образом.

Теперь перейдём к философским законам [ФС].

Закон единства и борьбы противоположностей. Всеобщий закон действительности и её познания человеческим мышлением, выражающий суть, «ядро» материалистической диалектике. Каждый объект заключает в себе противоположности. Под противоположностями диалектический материализм понимает такие моменты, «стороны» и тому подобное, которые (1) находятся в неразрывном единстве, (2) взаимоисключают друг друга, причём не только в разных, но и в одном и том же отношении, т.е. (3) взаимопроникают друг в друга. Нет противоположностей без их единства, нет единства без противоположностей. Единство противоположностей относительно, временно, борьба противоположностей абсолютна. … (И так далее, и тому подобное – том за томом, диссертация за диссертацией).

Закон перехода количественных изменений в качественные. Один из основных законов диалектики, объясняющий, как, каким образом происходит движение и развитие. Этот всеобщий закон развития констатирует, что накопление незаметных, постепенных количественных изменений в определённый для каждого отдельного процесса момент с необходимостью приводит к существенным, коренным, качественным изменениям, к скачкообразному переходу от старого качества к новому качеству. Этот закон имеет место во всех процессах развития природы, общества и мышления. Он важен для понимания диалектической концепции развития, и её отличия от всевозможных метафизических концепций, сводящих движение, развитие к одним количественным изменениям существующего, без уничтожения старого и возникновения нового. … (И так далее, и тому подобное – том за томом, диссертация за диссертацией).

Закон отрицания отрицания. Один из основных законов диалектики, который выражает преемственность развития, связь нового со старым в процессе закономерной смены одних качественных изменений другими, относительную повторяемость на высшей стадии развития некоторых свойств низшей стадии, а также обосновывает поступательный, прогрессивный характер развития, определяет тенденцию, главное направление общего развития. Отрицание отрицания закон органически связан с законом единства и борьбы противоположностей, поскольку… (И так далее, и тому подобное – том за томом, диссертация за диссертацией).

Закон соответствия производственных отношений характеру производительных сил. Объективный экономический закон, открытый Марксом. Этот закон определяет взаимодействие производительных сил и производственных отношений во всех общественно-экономических формациях. … (И так далее, и тому подобное – том за томом, диссертация за диссертацией).

Основной вопрос философии. Вопрос об отношении сознания к бытью, мышления к материи, природе, рассматриваемые с двух сторон: во-первых, что является первичным – дух или природа, материя или сознание – и, во-вторых, как относится знание о мире к самому миру, или, иначе, способно ли оно верно отражать мир. … (Попутно надо ответить и на вопрос, каким «под гранёный стакан», озадачивают себя деревенские философы: «Что первично – курица или яйцо?»).

Сравнивая, отмечаем, наука формулирует свои законы предельно кратко и логически чёткими понятиями. Именно, она доказывает, апеллируя к нашей логике, которая «одна на всех». А высшая форма доказательства – предметный опыт, эксперимент, а в обобщении, технологическая и инженерная практика человечества. И надо отметить, что научная практика XX–XXI веков не просто убеждает, но и восхищает. Всего за один век с «небольшим» наука воистину преобразила человеческую цивилизацию, выведя её на качественно новый уровень бытия. Именно доказательность науки позволяет ей развиваться, как единый общемировой процесс. Наука не различает учёных по расовым, национальным и религиозным признакам, но только по фактическому вкладу учёных в «общую копилку» знаний.

Иначе обстоит дело в философии. Её понятия логически не чётки – «расплывчаты». Поэтому философы апеллируют не столько к нашей логике, сколько к нашей интуиции.

Интуиция (лат. intuitio, от intueri: пристально, внимательно смотреть; созерцать) – Неосознанное чувство, позволяющее постигать суть чего-либо и подсказывающее правильное поведение, решение; способность непосредственного постижения истины без обоснования с помощью доказательств (в философии) [Е].

Соответственно определению, интуиция, в отличие от логики, всегда несёт в себе момент индивидуальности – у каждого из нас хотя бы отчасти своя интуиция предмета. И в согласии с такой субъективной данностью, философия не способна «доказывать», но только «убеждать». Поэтому, сколько людей – столько и философий. Конечно философы, так или иначе, синхронизируют свои мысли, объединяясь в философские школы и течения. А уже в их рамках создаются «учения» и «философские системы».

Итак, философия – убеждает. Однако, увы, убедить не всегда удаётся. И тогда, порой, приходится «принуждать». Действительно, в истории человечества не раз бывали моменты, когда философы от политики или религии, исчерпав все способы убеждения, переходили к принуждению: пыткам, костру, концлагерю или, в более «гуманном» случае, к психиатрической лечебнице.

С другой стороны, кто ни будь, видел, чтобы философ ставил опыты и проводил эксперименты? Нет, он предпочитает созерцать, как это делают другие. Напомним расхожую притчу «Об огне, воде и другом работающем человеке». Ну, тогда, что же «научного» в философии? Да мало в ней научного, поскольку философия не наука, а, именно, философия – особый вид познавательной деятельности человека, принципиально отличающийся от научного способа познания мира. Конечно, философия требует от человека определённой учёности. Но философская учёность отлична от научной учёности.

Интуицию ещё называют «качественным мышлением», в отличие от «строго мышления», основанного на логике. Качественное мышление играет существенную роль и в науке. Оно здесь ведёт, «забегая вперед». Так возникает философия науки, включающая методологию науки. Интуиция дарит учёному «озарения». С её помощью происходит «зондирование», «прощупывание» перспективных направлений научных исследований. На этом этапе формируются гипотезы – предположения, выдвигаемые для объяснения какого-либо явления и требующие проверки на опыте и теоретического обоснования для того, чтобы стать достоверной научной теорией. А поскольку современная наука делается, как правило, сообща и требует соответствующего финансирования, то философы от науки тратят не мало сил, чтобы «убедить», как своих коллег «идти вместе», так и начальство, спонсоров и меценатов, чтобы те дали денег. Таким образом, впереди всегда идёт философия науки и лишь затем «железной поступью» идёт сама наука. А за наукой идёт новая философия. В общем, вполне эффективный «тяни-толкай» получается.

Однако сегодня философия науки переживает фазу упадка. На это есть две основные причины. Первая состоит в том, что современная наука чрезвычайно усложнилась и требует от учёного узкой специализации, которая не позволяет ему подняться до философских обобщений. Увы, подавляющее число современных учёных, дальше своего «научного носа» мало что видят. И по причине же своего усложнения, наука стала трудно воспринимаемой во всём её многообразии для людей, кончивших факультет с гордым названием «философский». Эти люди, стремясь выявить те самые «наиболее общие законы природы», по существу, лишь «собирают вершки», оставаясь беспросветными дилетантами в самих науках. Поэтому и вынуждены заниматься не философией науки, но «мудрованием» о науке. Это в XIX веке, когда наука была ещё молода, а потому и вполне обозримой, предприниматель и, попутно, философ-любитель Ф. Энгельс мог написать «Диалектику природы», но в XXI веке зрелой науки подняться без вышней помощи до предельных обобщений «о природе» уже никому не удастся. Тем не менее, при старании, и углубившись хотя бы в одно научное направление можно наработать достаточно адекватную интуицию науки.

Быть может, проще для философа заняться человеком? На первый взгляд проще, поскольку сами люди. И многие философы «ловясь на простоту» начинают созерцать человека и общество. Но тогда перед ними встаёт во всей своей великости и сложности «Основной вопрос философии» – вопрос об отношении мышления к бытию. А тут проблема, прежде всего в том, что человечество всегда было доминантно религиозным. Атеизм – явление нового времени. Но даже в наше время, подавляющее число землян идентифицирует себя с той или иной верой. А как только над Россией рассосался гнетущий покров «научного» атеизма, так сразу же православные храмы стали расти как грибы после дождя. Церковь – это, пожалуй, единственное в нашей стране, что устойчиво развивается. Следовательно, чтобы судить о человеке, философ должен судить и о религии, поскольку надо всё-таки объяснить, почему человека тянет к Богу. И это не изживаемое тяготение позволило другому философу-любителю Р.Ф. Федорову [9], в пику атеистическому происхождению человека из обезьяны, посредством «трудовой терапии», сформулировать предельно ёмко и кратко главную тайну эволюции так: «существо, открывшее Бога, стало человеком». Вера присовокупляет к понятию «бытие», понятие «инобытие». Соответственно, основной вопрос философии расширяется до вопроса «об отношении мышления и чувства к бытию и инобытию». В самом деле, много ли в наше время работы для ума философа по теме «бытие»? Здесь же за прошедшие тысячелетия всё уже «сказано и пересказано», так что остаётся только сочинять «оригинальные» исторические ретроспективы, давно уже не оригинальных идей. То есть, когда речь идёт о бытие, то философ, по существу, занимается историей философии, а не самой философией. Чтобы сегодня творчески заняться философией и сказать в ней «своё», философ должен уметь погружаться в инобытие.

Итак, как не крути, а надо философу судить о верующем человеке – иначе он не философ! Но из какого положения? Допустим, философ входит в православный храм, мечеть или синагогу. Как и полагается философу, он начинает созерцать. Кого? Бога?! – Но «Ему же предстоятъ непрестанно служаще тмы аггельския, Лица же зрети не терпятъ Божества» [Канон бесплотным. Песнь 7]. А так же: «Бога человекомъ не возможно видети, на Него не смеютъ чини аггельстiи взирати» [Канон Пресвятей Богородице. Песнь 9].

Созерцать молящихся? Но много ли увидишь, если сам не «встал на колени»? Можно ли, к примеру, постичь йогу, созерцая человека, сидящего в позе лотоса? А постижение верующего и тем более не возможно, если сам не уверовал, притом, искренне уверовал.

Созерцание (в философии) – Процесс непосредственного восприятия действительности, начальная, чувственная ступень познания. От живого созерцания – к абстрактному мышлению [ОШ]. В истории философии понятие созерцания нередко связывалось с интуицией [ТС].

Итак, вера принадлежит к числу таких явлений, которые можно созерцать, только созерцая их внутренне, т.е. пропуская соответствующие чувства через себя: «Просвети убо Милостью Твоею очи мысленныя сердца, …»[Акафист Иисусу Христу, Икос 4]. И соответственно, судить о вере можно только «по внутреннему человеку». [Павел. Римлянам. 7, 22]. Но здесь мы сталкиваемся с противоречием. Созерцание предполагает момент отстранённости. Учёный может, с «чистой научной совестью» отстраниться от внутреннего мира верующего человека, поскольку сама методология науки – это методология отстранённости. Объективность, собственно говоря, именно в отстранённости. И далее он может исследовать внешние проявления религиозности в человеческом сообществе, т.е. заняться религиоведением. Но философ так поступать уже не может, ибо здесь «отстраняясь» он лишает себя интуиции веры, а без такой интуиции он собственно уже и не философ, но пусто «мудрствующий о бытии». Спрашивая в лоб, разве это тема для философа, рассуждать о бытие? – На это же способна и торговка на базаре. Разница тут не столько в глубине суждений, сколько в употребляемом жаргоне. Жаргон торговки предельно лаконичен и понятен всем, а жаргон философа понятен только ему самому, и в этом он высокомерно видит свой философский «аристократизм». Я знал одного доктора философских наук от советских времён, который при знакомстве, пожимал руку и, представляясь, к своей фамилии непременно гордо добавлял: «…– ФИЛОСОФ». Меня это умиляло.

Именно в таком смысле надо понимать предостережение апостола Павла: «(Братiе,) блюдитеся, да никтоже вас будетъ прельщая фiлософiею и тщетною лестiю, по преданiю человеческому, по стiхиямъ мiра, а не по Христе: яко въ Томъ живетъ всяко исполненiе Божества телеснее» [Павел. Колоссянам. 2; 8–9].

Основной вопрос философии не решаем без объяснения феномена религиозности человека, ибо религиозность – есть «нерв» вопроса об отношении мышления к бытию и инобытию. Поэтому, на вопрос: «Для чего нужна философия, когда есть религия? – монах Андроник ответил: «Религия всеобъемлюща. Философия нужна для её осмысления» [5. стр. 909]. А объяснение феномена веры лежит на пути становления и развития интуиции веры, и тогда, когда приобретается «уверенность в невидимом», что невозможно без соответствующего религиозного опыта. Поэтому в таком духовно обделённом состоянии, только и возможны «объюродевших без Христа мудрецов, на песце зиждемая строения» [Покаянный Акафист Пресвятой Владычице нашей Богородице. Кондак 6].

В свою очередь этот опыт по своему содержанию совершенно не предсказуем и не направляем волей человека, ибо, напомним, каждому «что разумно и полезно», притом что критерии «разумности» и «полезности» не нами определяются. Вот и получается, философа Бог пествует, если конечно берётся за него.

Пествовать – Нянчить; заботливо, любовно выращивать, воспитывать [ОШ].

Слово «пествовать» – мягко звучит. Но на деле положение человека, когда его Бог пествует более всего похоже на положение куска железа между молотом и наковальней. Ведь железо не знает, что из него кует кузнец: то ли подкову, то ли меч? Но ясно, тому куску железа, из которого куётся меч, более всего и достанется. Философ, в образе, – это острый и гибкий клинок мысли. А потому ковать и закаливать его надо с особым тщанием, и в точном согласии с Писанием: «Егоже бо любитъ Господь, наказуетъ: бiетъ же всякаго сына, егоже прiемлетъ» [Павел. Евреям. 12; 6]. Но, понятно, что для «сырого куска железа»: «Всякое бо наказанiе въ настоящее время не мнится радость бытии, но печаль: последи же плодъ миренъ наученнымъ темъ воздаетъ правды» [Павел. Евреям. 12; 11].

Итак, чтобы быть способным нарабатывать интуицию веры философ должен уметь самым естественным образом «расщепляться» на две ипостаси: бесстрастного философа и страстную «тварь живую». Первая ипостась (философ) отрешённо созерцает умом вне церкви, а вторая ипостась (тварь живая) искренне переживает сердцем и душою внутри церкви, а потом и «по жизни». То есть, получается особая и неповторимая коллизия: философ, постигая веру, должен сам себя созерцать! Поскольку, никакого другого «внутреннего человека» в его распоряжении нет, и не может быть. Для такой и, главное, искренней инверсии, необходим особый характерный склад человека – натура особая нужна! Определённо говоря, философский дар нужен! Многому можно научиться в университете, но только не этому. Можно упражнениями отточить ум, можно безгранично накапливать знания, но переменить себя, свой характер, свою натуру практически невозможно. Натура – это врождённая данность. Соответственно и философия, это как дар поэзии. Можно, например, изучить все приёмы написания стихов, но эти знания не помогут человеку стать поэтом, если он лишён поэтического дара. Кроме того, чтобы стать философом, человек должен быть проведён по жизни соответствующим образом. То есть философия – это ещё и результат судьбы.

Интересна, в связи с этим, коллизия в паре «профессионализм – любительство». В науке любительство, иначе говоря, дилетантизм не поощряется. Определённо говоря, в науке слово дилетант – всегда звучит уничижительно.

Дилетант (итал. dilettante < лат. delectare: услаждать, забавлять) – Любитель, занимающийся каким-либо искусством или наукой без специальной подготовки; поверхностно знакомый с какой-либо областью науки или искусства [ИС].

А в философии всё как раз наоборот, – профессионализм уничижителен. Действительно, что значит, заниматься философией профессионально? А это – философствовать «за деньги»! Но известно, кто платит, тот и «заказывает музыку». В данном случае – «философскую музыку». Соответственно, профессиональный философ, это всегда лжефилософ, поскольку лжёт. А при том, если философ должен одной ногой твёрдо стоять в науке, а другой, столь же твёрдо, в вере, то, что тогда понимать под профессионализмом? Пребывание в чине священнослужителя? Но в церкви всё догматизировано и пронизано дисциплиной мыслей и поступков, а, значит, внутри той или иной веры можно заниматься лишь специфическим богословием. Поэтому, можно заниматься философией возле избранной веры, но не внутри церкви, которая организует эту веру. Нет, философ должен быть свободен, совершенно свободен в своих мыслях, и иметь смелость свободно их выражать! Идеал философской свободы – Диоген, живущий в бочке на берегу моря. Применительно к нашему времени и климатическим условиям России, этот идеал означает лишь то, что философ с тем, чтобы честно философствовать должен уметь зарабатывать на жизнь способом, отличным от самой философии. Именно, для настоящего философа, философствование есть всегда «услада и забава» мысли. Другими словами, настоящий философ – это философ-любитель. Но никогда – профессионал!

Указывая на догматизм, свойственный любому вероисповеданию мы не вкладываем в это понятие уничижительного смысла. Здесь уместна такая аналогия. О том, что существует, по крайней мере, две геометрии – геометрия Евклида и геометрия Лобачевского, – каждый знает ещё со школьных лет. А отличаются эти геометрии всего лишь одной аксиомой, так называемым пятым постулатом Евклида. В геометрии Евклида он формулируется так: «Через точку, не лежащую на данной прямой, проходит не более одной прямой, лежащей с данной в одной плоскости и не пересекает её». А в геометрии Лобачевского вместо этой аксиомы принимается следующая аксиома Лобачевского: «Через точку, не лежащую на данной прямой, проходят, по крайней мере, две прямые, лежащие с данной прямой в одной плоскости и не пересекающие её». Как видим, данные аксиомы изрядно противоречат друг другу. Но, удивительно, получающиеся при этом геометрии оказываются логически непротиворечивыми. Однако следствия из аксиоматики геометрии Лобачевского имеют парадоксальный характер по отношению к привычной для нас геометрии Евклида. Существует и другие геометрии. Нечто подобное мы имеем и с вероисповеданиями. Их догматы играют роль математических аксиом. И изменение хотя бы одного догмата приводит к изменению «духовного геометрического пространства» религии. Так, например, Ветхий Завет по существу является общей системой аксиом для иудаизма, христианства и ислама. Но далее они принципиально расходятся, приняв свои специфические аксиомы-догматы. А внутри христианства ещё на его заре произошёл раскол на почве догматики и способов организации церкви на две ветви: западную – католичество и восточную – православие. В средние века распад христианства продолжился. Вот поэтому, заниматься богословием для философа, равносильно тому, как если бы математик ограничил свои исследования исключительно либо только геометрией Евклида (плоская геометрия), либо только геометрией Лобачевского (гиперболическая геометрия), либо только геометрией Римана (эллиптическая геометрия). Такая работа конечно важна и нужна, но не всякий философ способен «узду одеть» на свою пытливую и дерзкую мысль – она так и стремится вырваться «на простор» и испытать «иные духовные геометрии».

Но тут перед ним возникает высокая логическая и смысловая стена, коей одна религия отгораживается от другой. В самом деле, чтобы наработать интуицию веры в полном объёме необходимо пройти весь жизненный путь, который предписывает избранная вера. Например, в жизни православного христианина имеются три судьбоносных момента: родился – крестился, женился – венчался, умер – отпели. И всё это по православному обряду. Мусульманин и иудей проходят эти же моменты жизни иначе. А главная проблема состоит в том, что искренний переход из одной веры в другую практически не возможен. Формально сменить веру конечно можно, но как осуществить переход, не лукавя сердцем? Такие случаи если и бывают, то только тогда, когда человек не укоренён и не утверждён в первой вере. Практически все религии допускают смену веры только для женщины и только один раз в жизни – при вступлении в брак, когда она «выходит за мужа».

Итак, настоящий философ – это всегда конфессиональный философ! А как же свобода и простор для мысли?! Но в том то и дело, что, только укоренившись в своей вере и наработав соответствующую интуицию, философ оказывается способным понять хотя бы отчасти другую веру. Допустим, собрались четыре философа: православный, мусульманин, иудей и буддист (основные религии России). И, допустим, они совершенно искренне поделились друг с другом своим религиозным опытом. Если догматические основания их церквей различны и языки различны и судьбы народов различны, то, есть ли между ними хоть что-нибудь общее? Есть! Это чувства – те самые «очи мысленныя сердца». Что-что, а чувства человеческие по существу «одни на всех». Вот поэтому, сопоставляя описание чувств, данными другими философами, с собственными переживаниями, каждый из конфессиональных философов может составить достаточно точное представление об эмоциональных особенностях других вероисповеданий. А если с чувствами разобрались, то с построениями ума разобраться уже гораздо проще. В общем, как, и должно быть, не приобретя «своего», не рассудишь и «чужое».

4. Математика.

Тема математики, пожалуй, самая трудная для изложения. Во-первых, сама математика для большинства людей воистину «тайга дремучая». Во-вторых, даже те, кто более или менее знают математику (учёные естествоиспытатели, инженеры, экономисты и др.), знают её как уже «готовую к применению» математику. То есть, знают её как прикладную математику, в которой всё логически безупречно и стройно. Но в том то и дело, что тайна математики обнаруживается только на её «переднем крае», когда она открывается. А делать открытия в математики, увы, удел немногих. Поэтому, дальнейшие рассуждения большинству читателей придётся либо принять на веру, либо вообще «пропустить мимо ушей». Но в последнем случае, предупреждаю, и весь наш разговор во многом теряет смысл, ибо математика есть не простая наука, но воистину таинственная наука. Обычная наука, нацеленная на открытие тайн природы, сама по себе методологической тайны не содержит. Иное дело математика – в ней самой заключена великая и трудно постигаемая «тайна математического открытия». А потому, если не уделить ей должного внимания, то и всё наше мировоззрение не приобретёт философской полноты.

Начнём со свидетельства, а в качестве свидетеля пригласим выдающегося французского математика Анри Пуанкаре (1854–1912). Далее подробно цитируются две главы из его книги «О науке» [7]: «Будущее математики» и «Математическое творчество».

«С одной стороны, математике приходится размышлять о себе самой, а это полезно, так как, размышляя о себе, она тем самым размышляет о человеческом уме, создавшем её, тем более что среди всех своих творений он создал математику с наименьшим заимствованием извне. Вот чем полезны некоторые математические исследования, каковы, например, исследования о постулатах, о воображаемых геометриях, о функциях со странным ходом. Чем более эти размышления уклоняются от наиболее общепринятых представлений, а, следовательно, и от природы и прикладных вопросов, тем яснее они показывают нам, на что способен человеческий ум, когда он постепенно освобождается от тирании внешнего мира, и тем лучше мы ум познаём в его внутренней сущности (стр. 390).

Вопрос о природе математического творчества должен возбуждать в психологе самый живой интерес. В этом акте человеческий ум, по-видимому, заимствует из внешнего мира меньше всего. Как орудием, так и объектом воздействия здесь является только он сам, так, по крайней мере, кажется. Поэтому, изучая процесс математической мысли, мы вправе рассчитывать на проникновение в саму сущность человеческого ума.

Это было понятно давно и вот несколько месяцев тому назад журнал «Математическое образование», редактируемый профессорами Лезаном и Фером, предприняли анкету по вопросу о привычках ума и приёмах работы различных математиков. Но моё сообщение в главных чертах было уже готово, когда были опубликованы результаты этой анкеты, так что я совершенно не мог ими воспользоваться. Скажу только, что большинство свидетельств подтверждало мои заключения. Я не говорю – все, так как нельзя рассчитывать на единогласие ответов, когда вопрос ставится на всеобщее голосование (стр. 399).

Теперь пора вникнуть глубже и посмотреть, что происходит в самой душе математика. Лучшее, что я могу сделать с этой целью, – это, я полагаю, обратиться к моим личным воспоминаниям. Впрочем, я ограничусь тем, что расскажу вам, как я написал мой первый мемуар о фуксовых функциях. Прошу у вас извинения, ибо мне придётся употреблять несколько технических выражений, но они не должны вас пугать – вам, собственно, незачем их понимать. Например, я скажу так: я нашёл доказательство такой-то теоремы при таких-то обстоятельствах. Эта теорема будет носить «варварское» название, которое для большинства из вас не будет понятно, но это совершенно неважно. Всё, что интересно здесь для психолога, – это условия, обстоятельства.

В течение двух недель я старался доказать, что невозможна никакая функция, которая была бы подобна тем, которым я в впоследствии дал название фуксовых функций. В то время я был ещё весьма далёк от того, что мне было нужно. Каждый день я усаживался за свой рабочий стол, проводил за ним один – два часа, перебирал большое число комбинаций и не приходил ни к какому результату. Но однажды вечером я выпил, вопреки своему обыкновению, чашку чёрного кофе. Я не мог заснуть. Идеи возникали во множестве. Мне казалось, что я чувствую, как они сталкиваются между собой, пока, наконец, две из них, как бы сцепившись друг с другом, не образовали устойчивого соединения. Наутро я установил существование класса функций Фукса, а именно тех, которые получаются из гипергеометрического ряда. Мне оставалось лишь сформулировать результат, что отняло у меня всего несколько часов.

Я захотел затем представить эти функции в виде частного двух рядов. Это была вполне сознательная и обдуманная мысль. Мною руководила аналогия с эллиптическими функциями. Я задал себе вопрос: каковы должны быть свойства этих рядов, если они существуют? И я пришёл без труда к образованию рядов, названных мною тета-фуксовыми функциями.

В эту пору я покинул Канн, где я тогда жил, чтобы принять участие в геологической экскурсии, организованной Горным институтом. Среди дорожных перипетий я забыл о своих математических работах. По прибытии в Кутанс мы взяли омнибус для прогулки. И вот в тот момент, когда я заносил ногу на ступеньку омнибуса, мне пришла в голову идея – хотя мои предыдущие мысли не имели с нею ничего общего, – что те преобразования, которыми я воспользовался для определения фуксовых функций, тождественны с преобразованиями неевклидовой геометрии. Я не проверил этой идеи. Для этого я не имел времени, так как, едва усевшись в омнибус, я возобновил начатый разговор. Тем не менее, я сразу почувствовал полную уверенность в правильности идеи. Возвратясь в Канн, я сделал проверку – идея оказалась правильной.

Вслед за тем я занялся некоторыми вопросами арифметики, по-видимому, без особенного успеха. Мне и в голову не приходило, что эти вопросы могут иметь хотя бы самое отдалённое отношение к моим предыдущим исследованиям. Раздосадованный неудачей, я решил провести несколько дней на берегу моря и стал думать о совершенно других вещах. Однажды, когда я бродил по прибрежным скалам, мне пришла в голову мысль, опять-таки с теми же характерными признаками: краткостью, внезапностью и непосредственной уверенностью в её истинности, что арифметические преобразования неопределённых квадратичных трёхчленов тождественны с преобразованиями неевклидовой геометрии.

Возвратившись в Канн, я стал размышлять над этой мыслью и сделал из неё некоторые выводы. Пример квадратичных форм показал мне, что, помимо фуксовых групп, которые соответствуют гипергеометрическому ряду, существуют ещё и другие. Я увидел, что к ним можно приложить теорию тета-фуксовых рядов и что, следовательно, существуют ещё иные фуксовы функции, помимо тех, которые происходят из гипергеометрического ряда и которые только и были известны мне до тех пор. Понятно, я задался целью образовать все такие функции. Я повёл правильную осаду и овладел одним за другим всеми наружными фортами, но один всё ещё держался – его падение должно было повлечь за собой сдачу крепости. Однако все мои усилия приводили лишь к большему убеждению в трудности задачи, но и это уже имело некоторое значение. Вся эта работа происходила вполне сознательно.

Тут мне пришлось уехать в Мон-Валерьен, где я должен был отбывать воинскую повинность. Конечно, я был поглощён разнообразнейшими делами. Однажды я шёл по бульвару, как вдруг мне представилось решение занимавшей меня задачи. Я не стал тогда же вникать в этот вопрос – это я сделал лишь по окончании военной службы. В руках у меня были все необходимые данные, оставалось только собрать их вместе и расположить в надлежащем порядке. Теперь я уже в один присест без всякого усилия написал свой окончательный мемуар.

Я ограничусь одним только этим примером. Было бы бесполезно увеличивать их число, о многих других исследованиях мне пришлось бы повторять почти то же самое. Наблюдения, сообщаемые другими математиками в ответе на анкету журнала «Математическое образование», тоже лишь подтвердили бы сказанное.

Прежде всего, поражает этот характер внезапного прозрения, с несомненностью свидетельствующий о долгой предварительной бессознательной работе. Роль этой бессознательной работы в процессе математического творчества кажется мне неоспоримой. Следы её можно было бы найти и в других случаях, где она является менее очевидной. Часто, когда думаешь над каким-нибудь трудным вопросом, за первый присест не удаётся сделать ничего путного, затем, отдохнув более или менее продолжительное время, садишься снова за стол. Проходит полчаса и всё так же безрезультатно, как вдруг в голове появляется решающая мысль. Можно думать, что сознательная работа оказалась более плодотворной благодаря тому, что она была временно прервана, и отдых вернул уму его силу и свежесть. Но более вероятно, что это время отдыха было заполнено бессознательной работой, результат которой потом раскрывается перед математиком, подобно тому, как это имело место в приведённых примерах. Но только здесь это откровение приходит не во время прогулки или путешествия, а во время сознательной работы. Хотя в действительности независимо от этой работы, разве только разматывающей уже готовые изгибы. Эта работа играет как бы только роль стимула, который заставляет результаты, приобретённые за время покоя, но оставшиеся за порогом сознания, облечься в форму, доступную сознанию.

Можно сделать ещё одно замечание по поводу условий такой бессознательной работы. А именно: эта работа возможна или, по меньшей мере, плодотворна лишь в том случае, если ей предшествует и за нею следует период сознательной работы. Никогда (и приведённые мною примеры достаточны для такого утверждения) эти внезапные внушения не происходят иначе, как после нескольких дней волевых усилий, казавшихся совершенно бесплодными. Так что весь пройденный путь, в конце концов, представлялся ложным. Но эти усилия оказываются в действительности не такими уж бесплодными, как это казалось. Это они пустили в ход машину бессознательного, которая без них не стала бы двигаться и ничего бы не произвела.

Необходимость второго периода сознательной работы представляется ещё более понятной. Надо пустить в действие результаты этого вдохновения, сделать из них непосредственные выводы, привести их в порядок, провести доказательства, а, прежде всего, их надо проверить. Я говорю вам о чувстве абсолютной достоверности, сопровождающем вдохновение. В приведённых примерах это чувство меня не обмануло, и так оно бывает в большинстве случаев. Но следует остерегаться мнения, что так бывает всегда. Подчас это чувство нас обманывает, хотя оно и в этих случаях ощущается не менее живо. Ошибка обнаруживается лишь тогда, когда хочешь провести строгое доказательство. Это, по моим наблюдениям, особенно часто имеет место с мыслями которые приходят в голову утром или вечером, когда я лежу в постели в полусонном состоянии.

Таковы факты и они наводят нас на следующие размышления. Бессознательное или, как ещё говорят, подсознательное «я» играет в математическом творчестве роль первостепенной важности – это явствует из всего предшествующего. Но это подсознательное «я» обычно считают совершенно автоматическим. Между тем мы видели, что математическая работа не есть простая механическая работа. Её нельзя доверить никакой машине, как бы совершенна она ни была. Дело не только в том, чтобы применять известные правила и сфабриковать как можно больше комбинаций по некоторым установленным законам. Полученные таким путём комбинации были бы невероятно многочисленны, но бесполезны и служили бы лишь помехой. Истинная творческая работа состоит в том, чтобы делать выбор среди этих комбинаций, исключая из рассмотрения те, которые являются бесполезными, или даже в том, чтобы освобождать себя от труда создавать эти бесполезные комбинации.

Но правила, руководящие этим выбором, – крайне тонкого, деликатного характера – почти невозможно точно выразить словами. Они явственно чувствуются, но плохо поддаются формулировке. Возможно ли, при таких обстоятельствах представить себе решето, способное просеивать их механически?

А в таком случае представляется правдоподобной такая гипотеза: «я» подсознательное нисколько не «ниже», чем «я» сознательное. Оно отнюдь не имеет исключительно механического характера, но способно к распознаванию, обладает тактом, чувством изящного. Оно умеет выбирать и отгадывать. Да что там! Оно лучше умеет отгадывать, чем «я» сознательное, ибо ему удаётся то, перед чем другое «я» оказывается бессильным. Одним словом, не является ли подсознательное «я» чем-то более высшим, чем «я» сознательное? Вам понятна вся важность этого вопроса. Бутру в лекции, прочитанной месяца два тому назад, показал, каким образом к тому же вопросу приводят совершенно другие обстоятельства, и к каким следствиям привёл бы положительный ответ на него.

Приводят ли нас к этому положительному ответу те факты, которые я только что изложил? Что касается меня, то, я, признаюсь, отнёсся бы к такому ответу далеко не сочувственно. Пересмотрим же вновь факты и поищем, не допускают ли они другого объяснения.

Несомненно, что те комбинации, которые представляются уму в момент какого-то внезапного просветления, наступающего после более или менее продолжительного периода бессознательной работы, в общем случае оказываются полезными и плодотворными, являясь, по-видимому, результатом первого отбора. Но следует ли отсюда, что подсознательное «я», отгадавшее с помощью тонкой интуиции, что эти комбинации могут быть полезны, только эти именно комбинации и построило. Или, может быть, оно построило ещё множество других, оказавшихся лишёнными всякого интереса и поэтому не переступивших порога сознания?

С этой второй точки зрения все комбинации создаются благодаря автоматизму подсознательного «я», но только те из них, которые могут оказаться интересными, проникают в поле сознания. И это представляется ещё более таинственным. В чём причина того, что среди тысяч продуктов нашей бессознательной деятельности одним удаётся переступить порог сознания, тогда как другие остаются за его порогом? Случайно ли даруется такая привилегия? Очевидно, нет. Например, среди всех раздражений наших чувств только самые интенсивные остановят на себе наше внимание, если только оно не привлекается ещё и другими причинами. Вообще, среди несознаваемых явлений привилегированными, т.е. способными стать сознаваемыми, оказываются те, которые прямо или косвенно оказывают наибольшее воздействие на нашу способность к восприятию.

Может показаться странным, что по поводу математических доказательств, имеющих, по-видимому, дело лишь с мышлением, я заговорил о восприятии. Но считать это странным, значило бы забыть: о чувстве прекрасного в математике, о гармонии чисел и форм, о геометрическом изяществе. Всем истинным математикам знакомо настоящее эстетическое чувство. Но ведь здесь мы уже в области чувственного восприятия.

Но какие же именно математические предметы мы называем прекрасными и изящными, какие именно предметы способны вызвать в нас своего рода эстетические эмоции? Это те, элементы которых расположены так гармонично, что ум без труда может охватить целое, проникая в то же время и в детали. Эта гармония одновременно удовлетворяет нашим эстетическим потребностям и служит подспорьем для ума, который она поддерживает и которым руководит. И в то же время, давая нам зрелище правильно расположенного целого, она вызывает в нас предчувствие математического закона. А ведь мы видели, что единственными математическими фактами, достойными нашего внимания и могущими оказаться полезными, являются как раз те, которые могут привести нас к открытию нового математического закона. Таким образом, мы приходим к следующему заключению: полезными комбинациями являются как раз наиболее изящные комбинации. То есть те, которые в наибольшей степени способны удовлетворять тому специальному эстетическому чувству, которое знакомо всем математикам. Но которое до того непонятно профанам, что упоминание о нём вызывает улыбку на их лицах.