Спасибо, что скачали книгу в Библиотеке скептика

Другие книги автора

Эта же книга в других форматах

Карл Поппер

Popper К. R. Objective Knowledge. An Evolutionary Appro­ach. Oxford, Clarendon Press, 1979.

ОБЪЕКТИВНОЕ ЗНАНИЕ

Эволюционный подход

Оглавление

ГЛАВА 3. ЭПИСТЕМОЛОГИЯ БЕЗ ПОЗНАЮЩЕГО СУБЪЕКТА 3

1. Три тезиса об эпистемологии и третьем мире 3

2. Биологический подход к третьему миру 7

3. Объективность и автономия третьего мира 9

4. Язык, критицизм и третий мир 12

5. Исторические замечания 14

6. Оценка и критика эпистемологии Брауэра 16

7. Субъективизм в логике, теории вероятностей и физике 16

8. Логика и биология научного исследования 16

9. Научное исследование, гуманизм и самотрансцендентальность 16

ГЛАВА 6. ОБ ОБЛАКАХ И ЧАСАХ 16

ГЛАВА 3. ЭПИСТЕМОЛОГИЯ БЕЗ ПОЗНАЮЩЕГО СУБЪЕКТА^[1]

Свой доклад я начну с некоторого признания. Хотя очень удачливый философ, у меня на основе боль­шого опыта чтения лекций нет иллюзий насчет того, что я могу передать в лекции. Поэтому я не буду пытаться убедить вас. Вместо этого я сделаю попытку лишь заставить вас засомневаться кое в чем и, если мне это удастся, заставить вас задуматься над некото­рыми проблемами.

1. Три тезиса об эпистемологии и третьем мире

Я, по-видимому, породил бы глубокие сомнения у тех, кто знает о моем отрицательном отношении к Пла­тону и Гегелю, если бы назвал свою лекцию «Теория платоновского мира» или «Теория объективного духа».

Главной темой настоящего доклада будет то, что я называю — за неимением лучшего термина — «третьим миром». Попытаюсь объяснить это выражение. Если использовать слова «мир» или «универсум» не в стро­гом смысле, то мы можем различить следующие три мира, или универсума: во-первых, мир физических объ­ектов или физических состояний; во-вторых, мир со­стояний сознания, мыслительных (ментальных) состояний, и, возможно, диспозиций к действию; в-третьих, мир объективного содержания мышления, прежде всего содержания научных идей, поэтических мыслей и про­изведений искусства.

Поэтому то, что я называю «третьим миром», по-ви­димому, имеет много общего с платоновской теорией форм или идей и, следовательно, также с объективным духом Гегеля, хотя моя теория в некоторых решающих аспектах радикальным образом отличается от теорий Платона и Гегеля. Она имеет много общего и с тео­рией Больцано об универсуме суждений самих по себе и истин самих по себе, но отличается также и от этой теории. Мой третий мир по своему смыслу ближе всего находится к универсуму объективного содержания мыш­ления Фреге.

Конечно, мои вышеприведенные рассуждения не следует понимать таким образом, что мы не можем перечислить наши миры совершенно другими способа­ми или даже вообще их не перечислять. В частности, мы могли бы различить более чем три мира. Moй термин «третий мир» есть просто удобная форма выражения.

Отстаивая концепцию объективного третьего мира, я надеюсь побудить к размышлению тех, кого я назы­ваю «философами веры»: тех, кто, подобно Декарту, Локку, Беркли, Юму, Канту или Расселу, занимается исследованием нашей субъективной веры, ее основы и происхождения. Выступая против философов веры, я считаю, что наша задача состоит в том, чтобы находить лучшие решения наших проблем и более смелые тео­рии, исходя при этом из критического предпочтения, а не из веры.

Вместе с тем с самого начала я хочу признать, что я реалист: я полагаю, отчасти подобно наивному реа­листу, что существует физический мир и мир состояний сознания и что они взаимодействуют между собой, и я считаю также, что существует третий мир — в смысле, который я объясню более подробно далее.

Обитателями моего третьего мира являются преж­де всего теоретические системы, другими важными его жителями являются проблемы и проблемные ситуации. Однако его наиболее важными обитателями — это я бу­ду специально доказывать — являются критические рас­суждения и то, что может быть названо — по аналогии с физическим состоянием или состоянием сознания — стоянием дискуссий или состоянием критических спо­ров; конечно, сюда относится и содержание журналов, книг и библиотек.

Большинство оппонентов идеи об объективном третьем мире, конечно, допускает, что существуют про­блемы, предположения, теории, аргументы, рассужде­ния, журналы и книги. Но они обычно говорят, что все эти явления по своему характеру являются символиче­скими или лингвистическими выражениями субъектив­ных ментальных состояний или, возможно, поведенче­ских диспозиций к действию. По их мнению, эти явле­ния представляют собой средства коммуникации, так сказать символические или лингвистические средства вызывать у других людей подобные ментальные состоя­ния или поведенческие диспозиции к действию.

В противоположность этому я утверждаю, что все эти явления и их содержание нельзя относить ко вто­рому миру.

Позвольте мне повторить одно из моих обычных обоснований^[2] (более или менее) независимого суще­ствования третьего мира.

Рассмотрим два мысленных эксперимента.

Эксперимент 1. Предположим, что все наши маши­ны и орудия труда разрушены, а также уничтожены все наши субъективные знания, включая субъективные знания о машинах и орудиях труда и умение пользо­ваться ими. Однако библиотеки и наша способность учиться, усваивать их содержание выжили. Понятно, что после преодоления значительных трудностей наш мир может начать развиваться снова.

Эксперимент 2. Как и прежде, машины и орудия труда разрушены, уничтожены также и наши субъектив­ные знания, включая субъективные знания о машинах и орудиях труда и умение пользоваться ими. Однако на этот раз уничтожены и все библиотеки, так что наша способность учиться, используя книги, становится не­возможной.

Если вы поразмыслите над этими двумя экспери­ментами, то реальность, значение и степень автономии третьего мира (так же как и его воздействие на второй и первый миры), возможно, сделаются для вас немно­го более ясными. Действительно, во втором случае возрождение нашей цивилизации не произойдет в течение многих тысячелетий.

Я хочу в данной лекции обосновать три главных те­зиса, которые относятся к эпистемологии, при этом эппстемологию я рассматриваю как теорию научного знания.

Мой первый тезис состоит в следующем. Традицион­ная эпистемология исследует знание или мышление в субъективном смысле, то есть в духе обычного употреб­ления слов «я знаю» или «я мыслю». По-моему, это приводит людей, занимающихся эпистемологией, к несообразностям: стремясь исследовать научное знание, они фактически исследуют нечто такое, что не имеет отношения к научному знанию, ибо научное знание не есть просто знание в смысле обычного использования слов «я знаю». В то время как знание в смысле «я знаю» принадлежит к тому, что я называю «вторым миром», миром субъектов, научное знание принадлежит к третьему миру, к миру объективных теорий, объектив­ных проблем и объективных рассуждении.

Таким образом, мой первый тезис состоит в том, что традиционная эпистемология, то есть эпистемология Локка, Беркли, Юма и даже Рассела, не соответствует в некотором строгом смысле этого слова стоящей перед ней цели. Следствием этого тезиса является то, что большая часть и современной эпистемологии также не соответствует своей цели. К ней относится, в частности, современная эпистемическая логика, если мы признаем, что ее задача состоит в построении теории научного знания. Однако любой эпистемический логик может легко избежать моей критики, если он просто заявит, что его целью не является развитие теории научного знания.

Мой первый тезис, следовательно, содержит утверж­дение о наличии двух различных смыслов понятий зна­ния или мышления: (1) знание или мышление в субъек­тивном смысле, состоящее из состояний ума, сознания или диспозиций действовать определенным образом; (2) знание или мышление в объективном смысле, со­стоящее из проблем, теорий и рассуждении, аргументов как таковых. Знание в этом объективном смысле в це­лом не зависит от чьего-либо требования нечто знать; оно также не зависит от чьей-либо веры или диспозиции соглашаться, утверждать или действовать. Знание в объективном смысле есть знание без того, кто знает: оно есть знание без познающего субъекта.

О мышлении в объективном смысле Фреге писал: «Под суждением я понимаю не субъективную деятель­ность мышления, а его объективное содержание...» [15, с. 188] (курсив мой).

Два смысла понятия мышления и их интересные взаимоотношения могут быть проиллюстрированы сле­дующей весьма убедительной цитатой из работы Гейтинга [26], который пишет о процессе открытия Брауэром теории континуума: «Если бы рекурсивные функ­ции были известны раньше, он [Брауэр], возможно, не ввел бы понятия последовательности выбора, а это, по-моему, было бы печально» [26, с. 226].

В этом утверждении Гейтинг, с одной стороны, ссы­лается на некоторые субъективные процессы мышления Брауэра и говорит, что они могли бы не произойти (что было бы печально), если бы объективная проблемная ситуация была бы другой. Гейтинг указывает некоторые возможные влияния на субъективные процессы мышле­ния Брауэра и выражает свое мнение относительно ценности этих субъективных процессов мышления. Ин­тересно отметить, что эти влияния как таковые долж­ны быть субъективными: только субъективное знание Брауэром рекурсивных функций могло иметь свое пе­чальное следствие — помешать ему изобрести последо­вательности свободного выбора.

С другой стороны, цитата из работы Рейтинга ука­зывает на определенные объективные отношения между объективным содержанием двух мыслей или теорий: Гейтинг ссылается не па субъективные условия или электрохимию мозговых процессов Брауэра, а па объективную проблемную ситуацию в математике и ее воз­можные влияния на субъективные акты мышления Брауэра, которые были направлены на решение этих объективных проблем. Для описания этого можно ска­зать, что высказывание Гейтинга касается объективной ситуационной логики открытия Брауэра, то есть логики третьего мира, и оно свидетельствует о том, что ситуа­ция в третьем мире может воздействовать на второй мир. Действительно, предположение Гейтинга, что было бы печально, если бы Брауэр не открыл последовательностей выбора, есть форма выражения того, что объективное содержание мышления Брауэра ценно и иптересно, то есть ценно и интересно в том отношении, в каком оно изменило объективную проблемную ситуа­цию в третьем мире.

Другими словами, если я говорю, что «мышление Брауэра испытало влияние Канта» или что «Брауэр от­верг теорию пространства Канта», то я говорю, по крайней мере частично, об актах мышления в субъек­тивном смысле: слово «влияние» указывает на кон­текст процессов или актов мышления. Однако если я говорю, что «мышление Брауэра в сильной степени отличается от кантовского», тогда совершенно ясно, что я говорю главным образом о содержании мышления. И наконец, если я говорю, что «мысли Брауэра несовместимы с мыслями Рассела», то путем использования такого логического термина, как «несовместимы», я не­двусмысленно подчеркиваю, что употребляю слово «мысль» только во фрегевском объективном смысле и говорю лишь об объективном, или логическом, содержании теорий.

Аналогично тому как в обыденном языке нет, к сожалению, отдельных терминов для понятия «мышление» в смысле второго мира и в смысле третьего мира, так в нем нет и отдельных терминов для обозначения двух соответствующих смыслов понятий «я знаю» и «знание».

Для того чтобы показать существование обоих смыслов понятия «знание», я сначала приведу три примера из второго мира, примеры субъективного характера.

(1) «Я знаю, что вы стремитесь спровоцировать меня, но я не дам себя спровоцировать».

(2) «Я знаю, что последняя теорема Ферма не была доказана, но я думаю, что она когда-нибудь будет доказана».

(3) Знание есть «состояние осведомленности или информированности» (из статьи «Знание» в «Оксфордском словаре английского языка»).

Теперь я приведу три примера из третьего мира, примеры объективного характера.

(1) Знание есть «область изучения, наука, искусство» (из статьи «Знание» в «Оксфордском словаре английского языка»).

(2) Принимая во внимание современное состояние метаматематического знания, можно предположить, что последняя теорема Ферма является, по-видимому, неразрешимой.

(3) «Я подтверждаю, что эта диссертация является оригинальным и значительным вкладом в наше знание».

Эти довольно банальные примеры приведены лишь для того, чтобы помочь уяснить, что я имею в виду, когда говорю о «знании и познании в объективном смысле». Мое цитирование «Оксфордского словаря английского языка» не должно быть интерпретировано ни как уступка лингвистическому анализу (языковому анализу), ни как попытка успокоить его сторонников. Ци­тируя его, я не пытался доказать, что «обычное употреб­ление» слова «знание» покрывается его объективным смыслом, то есть смыслом в рамках моего третьего ми­ра. На самом деле я был удивлен, когда обнаружил в «Оксфордском словаре английского языка» примеры объективного употребления термина «знание». (Я еще более удивился, когда обнаружил даже некоторые, по крайней мере частичные, объективные употребления сло­ва «знать», а именно такие: «различать..., быть знако­мым с (некоторой вещью, местом, человеком);...пони­мать». То, что эти употребления, возможно, являются частично объективными, станет ясным из последующего (см. далее, разд. 7.1). В любом случае все приведен­ные примеры не следует рассматривать как аргументы в пользу моей концепции. Они служат только для ил­люстрации моих рассуждений.

Итак, мой первый тезис, до сих пор не доказанный, а только проиллюстрированный, состоит в том, что традиционная эпистемология с ее концентрацией внима­ния на втором мире, или знании в субъективном смыс­ле, не имеет отношения к исследованию научного зна­ния.

Мой второй тезис состоит в том, что эпистемология должна заниматься исследованием научных проблем и проблемных ситуаций, научных предположений (кото­рые я рассматриваю просто как другое название для научных гипотез или теорий), научных дискуссий, кри­тических рассуждении, той роли, которую играют эмпи­рические свидетельства в аргументации, и поэтому ис­следованием научных журналов и книг, экспериментов и их значения для научных рассуждении. Короче, для эпистемологии решающее значение имеет исследование третьего мира объективного знания, являющегося в зна­чительной степени автономным.

Эпистемологическое исследование, как я характери­зую его в моем втором тезисе, не предполагает, что ученые претендуют на то, что их предположения истин­ны, что они «познали» их в субъективном смысле слова «познать» или что они убеждены в них. Поэтому хотя в целом они и не претендуют на то, что действительно знают, они, развивая свои исследовательские програм­мы, действуют на основе догадок о том, что является и что не является продуктивным и какая линия исследо­вания обещает привнести к обогащению третьего мира объективного знания. Другими словами, ученые дей­ствуют на основе догадок или, если хотите, субъектив­ного убеждения (так мы можем называть субъектив­ную основу некоторого действия) относительно того, что обещает неминуемый рост третьего мира объектив­ного знания.

Сказанное, я полагаю, является аргументом в поль­зу как моего первого тезиса (об иррелевантности субъ­ективистской эпистемологии), так и моего второго тези­са (о релевантности объективной эпистемологии).

Вместе с тем я выдвигаю еще и третий тезис. Он состоит в следующем: объективная эпистемология, ис­следующая третий мир, может в значительной степе­ни пролить свет на второй мир субъективного сознания, особенно на субъективные процессы мышления ученых, но обратное не верно.

Таковы мои три главных тезиса.

Наряду с ними я формулирую три дополнительных тезиса.

Первый из них состоит в том, что третий мир есть естественный продукт человеческого существа, подобно тому как паутина является продуктом поведения паука.

Второй дополнительный тезис (я думаю, что он имеет очень важное значение) состоит в том, что третий мир в значительной степени автономен, хотя мы по­стоянно воздействуем на него и подвергаемся воздей­ствию с его стороны. Он является автономным, несмот­ря на то, что он есть продукт нашей деятельности и об­ладает сильным обратным воздействием на нас, то есть воздействием на нас как жителей второго и даже пер­вого миров.

Третий дополнительный тезис состоит в том, что посредством этого взаимодействия между нами и третьим миром происходит рост объективного знания и что существует тесная аналогия между ростом знания и биологическим ростом, то есть эволюцией растений и животных.

2. Биологический подход к третьему миру

В настоящем разделе я попытаюсь обосновать утверждение о существовании третьего мира с помощью некоторого биологического аргумента, касающегося биологической эволюции.

Биолог может интересоваться поведением животных, но он может также интересоваться и некоторыми нежи­выми структурами, которые производят животные, та­кими, как паутина пауков, гнезда, построенные осами или муравьями, норы барсуков, плотины, воздвигнутые бобрами, тропы, проложенные животными в лесах, и т. п.

Я буду различать две главные категории проблем, возникающие при исследовании таких структур. Первая категория состоит из проблем, имеющих дело с метода­ми, используемыми животными, или формами, в которых выражается поведение животных, когда они создают та­кие структуры. Эта первая категория, таким образом, состоит из проблем, связанных с актами производства, с поведенческими диспозициями животных и с отноше­ниями между животными и их продуктами. Вторая ка­тегория проблем имеет дело со структурами самими по себе. Такие проблемы связаны с химическими свой­ствами материалов, используемых в структурах, с их геометрическими и физическими свойствами, с их эво­люционными изменениями, зависящими от специфиче­ских условий соответствующей окружающей среды, с их зависимостью или приспособляемостью к этим усло­виям окружающей среды. Существенно важным являет­ся наличие обратной связи от свойств тех или иных структур к поведению животных. Говоря о второй ка­тегории проблем, то есть структур самих по себе, мы должны смотреть на эти структуры с точки зрения их биологических функций. Поэтому некоторые проблемы первой категории возникают тогда, когда мы обсуждаем проблемы второй категории, например «как было по­строено это гнездо?» или «какие аспекты его структу­ры яляются типичными (и, следовательно, традицион­ными или врожденными), а какие — вариантами, при­способленными к данным специфическим условиям?».

Как показывают только что сформулированные во­просы, проблемы первой категории, то есть такие, кото­рые касаются создания соответствующих структур, иног­да возникают в связи с проблемами второй категории. Это и должно быть именно так, поскольку обе катего­рии проблем зависят от того, что такие объективные структуры существуют, то есть от некоторого факта, который сам принадлежит ко второй категории. Поэто­му можно сказать, что существование структур самих по себе создает обе категории проблем. Мы можем так­же сказать, что вторая категория проблем, то есть про­блемы, связанные со структурами самими по себе, яв­ляется более фундаментальной: все, что она берет из первой категории в качестве своего некоторого предва­рительного условия, есть просто тот факт, что опреде­ленные структуры производятся соответствующим обра­зом некоторыми животными.

Высказанные соображения могут быть, конечно, применены и к продуктам человеческой деятельности, таким, как дома, орудия труда или произведения искус­ства. Особенно важно для нас то, что они применимы и к тому, что мы называем «языком» и «наукой»^[3].

Путем переформулирования моих главных тезисов можно прояснить связь, существующую между выска­занными биологическими соображениями и основной темой настоящего доклада. В соответствии с этим мой первый тезис может быть сформулирован следующим образом: немного существует вещей в современной про­блемной ситуации в философии, которые так же важ­ны, как знание различия между двумя категориями проблем — проблемами производства, с одной стороны, и проблемами, связанными с произведенными структу­рами самими по себе, — с другой. Мой второй тезис в этом случае будет звучать так: вторая категория про­блем, то есть проблемы, связанные с продуктами сами­ми по себе, является практически во всех отношениях более важной, чем первая категория проблем, то есть проблемы производства структур. Мой третий тезис со­стоит в том, что проблемы второй категории представ­ляют собой основу для понимания проблем производ­ства структур: в противоположность нашему первому впечатлению мы действительно можем больше узнать о поведении животных, изучая произведенные ими про­дукты сами по себе, чем мы можем узнать о продуктах путем изучения поведения животных во время производ­ства этих продуктов. Этот третий тезис является анти­бихевиористским и антипсихологическим.

Если мои три главных тезиса применить к тому, что может быть названо «знанием» или «познанием», то они могут быть сформулированы следующим об­разом.

(1) Мы должны постоянно учитывать различие меж­ду, с одной стороны, проблемами, связанными с нашим личным вкладом в производство научного знания, и, с другой стороны, проблемами, связанными со структурой различных продуктов нашей деятельности, таких, как научные теории или научные аргументы.

(2) Мы должны понимать, что исследование продук­тов деятельности является в существенной степени бо­лее важным, чем исследование производства этих про­дуктов, причем даже для понимания самого такого про­изводства и его методов.

(3) Мы можем узнать больше об эвристике и мето­дологии и даже психологии научного исследования в результате изучения теорий и аргументов, выдвигаемых за или против теорий, чем непосредственно используя какой-либо бихевиористский, психологический или со­циологический подход. Вообще говоря, мы многое мо­жем узнать о поведении и психологии человека из ис­следования продуктов его деятельности.

Подход со стороны продуктов деятельности, то есть теорий и аргументов, я буду называть «объективным» подходом, или подходом с позиций «третьего мира». Бихевиористский, психологический и социологический подходы к научному знанию или познанию я буду на­зывать «субъективным» подходом, или подходом с по­зиций «второго мира».

Привлекательность субъективного подхода в значи­тельной степени объясняется тем, что он является кау­зальным — ведь я признаю, что объективные структуры, которым я приписываю принципиальное значение, по­рождаются человеческим поведением. Будучи каузаль­ным, субъективный подход может казаться более на­учным, чем объективный, который, так сказать, начи­нает со следствий, а не с причин.

Хотя я признаю, что объективные структуры являются продуктами поведения животных, я считаю, од­нако, субъективный подход ошибочным. Во всех нау­ках обычный подход состоит в том, что переходят от следствий к причинам. Следствие порождает про­блему, которая должна быть объяснена, то есть экспликандум, и ученый пытается решить ее посредством построения объяснительной гипотезы.

Мои три главных тезиса, в которых подчеркивается значение объективного продукта деятельности, тем са­мым не являются ни телеологическими, ни ненаучными.

3. Объективность и автономия третьего мира

Мнение, что без читателя книга ничего собой не представляет, является одной из главных причин оши­бочного субъективного подхода к знанию. Книга якобы в действительности становится реальной только тогда, когда она понята, в противном случае же она просто бумага с черными пятнами на ней.

Этот взгляд ошибочен по многим пунктам. Осиное гнездо является осиным гнездом, даже если оно было покинуто и даже если оно никогда снова не использо­валось осами как гнездо. Птичье гнездо является птичьим гнездом, даже если в нем никогда не жили птицы. Аналогичным образом книга остается книгой — определенным видом продукта, даже если она никогда не была прочитана (как часто происходит сегодня).

Отметим, что некоторые книги или даже целые биб­лиотеки книг не нуждаются в том, чтобы быть написан­ными кем-либо: книги, содержащие таблицы логариф­мов, например, могут быть созданы и отпечатаны вычис­лительной машиной. Они могут быть лучшими книга­ми, содержащими логарифмы, то есть содержать лога­рифмы вплоть, скажем, до одной миллионной. Они могут быть посланы в библиотеки, однако оказаться бесполезными. Во всяком случае, могут пройти годы, прежде чем кто-либо воспользуется ими, причем на многие данные в них (в которых выражаются некоторые математические теоремы), возможно, никогда не обра­тят внимания в продолжение всей истории существова­ния человека на земле. Однако каждая из этих цифр содержит то, что я называю «объективным знанием», и вопрос о том, имею ли я право называть ее так, не имеет значения.

Пример с книгами, содержащими логарифмы, может показаться искусственным. Но это не так. Я должен сказать, что почти каждая книга подобна этому приме­ру: она содержит объективное знание, истинное или ошибочное, полезное или бесполезное, а прочитает ли ее кто-либо когда-нибудь и действительно поймет ее содержание — это почти случайность. Человек, который понимает книгу, — редкое создание. Если же взять обыкновенного человека, то для него всегда характерно в значительной степени неправильное понимание и не­правильное истолкование книг. Превращение черных пятен на белой бумаге в книгу, в знание в объективном смысле представляет собой не результат реального и от­части случайного уклонения от такого неправильного понимания. Скорее здесь имеет место более абстракт­ный процесс. Именно возможность или потенциальность некоторой вещи быть понятой, ее диспозиционный ха­рактер быть понятой и интерпретированной, или не­правильно понятой и неправильно интерпретированной, делает ее книгой. И эта потенциальная возможность или диспозиция книг могут существовать, не будучи ког­да-либо актуализированными или реализованными.

Чтобы понять это более четко, можно представить себе следующую ситуацию. После того как человече­ский род исчезнет, некоторые книги или библиотеки возможно будут найдены некоторыми нашими цивили­зованными потомками (не имеет значения, будут ли они земными живыми существами, которые сделались ци­вилизованными людьми, или некоторыми пришельцами из космоса). Эти книги могут быть дешифрованы. Пред­положим, что они могут оказаться теми логарифмиче­скими таблицами, которые никогда не были ранее про­читаны. Из этого совершенно ясно следует, что для превращения некоторой вещи в книгу несущественно ни ее составление мыслящими животными, ни тот факт, что она в действительности не была прочитана или по­нята; для этого достаточно лишь то, что она может быть дешифрована.

Таким образом, я действительно признаю, что, для того чтобы принадлежать к третьему миру объективно­го знания, книга должна (в принципе, в возможности) обладать способностью быть постигнутой (дешифрован­ной, понятой или «познанной») кем-то. Однако боль­шего я не признаю.

Итак, мы можем сказать, что существует некий вид платоновского (или соответствующего идеям Больцано) третьего мира книг самих по себе, теорий самих по себе, проблем самих по себе, проблемных ситуаций самих по себе, рассуждении самих по себе и т.д. Кро­ме того, я полагаю, что, хотя этот третий мир есть че­ловеческий продукт, существует много теорий самих по себе, рассуждении самих по себе и проблемных ситуа­ций самих по себе, которые никогда не были созданы или поняты и, возможно, никогда не будут созданы или поняты людьми.

Тезис о существовании такого третьего мира про­блемных ситуаций обычно рассматривается многими как исключительно метафизический и сомнительный. Однако его можно защитить ссылкой на то, что у него существует биологическая аналогия. Например, полную аналогию ему можно найти в области создания птичьих гнезд. Несколько лет назад я получил в качестве по­дарка для моего сада ящик-гнездо для птиц. Этот ящик-гнездо был, конечно, продуктом человеческой деятель­ности, а не продуктом деятельности птиц, так же как наши таблицы логарифмов были результатом работы вычислительной машины, а не продуктом деятельности человека. Однако в контексте птичьего мира это гнездо было частью проблемной ситуации, объективной воз­можностью. В течение нескольких лет птицы, кажется, не замечали ящика-гнезда. Однако затем он был тща­тельно осмотрен некоторыми синицами, которые даже начали обустраиваться в нем, но очень скоро отказа­лись от этого. Очевидно, здесь была некоторая схвачен­ная возможность, хотя, конечно, и не особенно ценная. Во всяком случае, здесь существовала проблемная си­туация. И проблема, возможно, будет решена на сле­дующий год другими птицами. Если этого не произой­дет, то, может быть, иной ящик окажется более подхо­дящим. С другой стороны, самый удовлетворительный ящик может быть удален, прежде чем он когда-либо будет использован. Вопрос об адекватности ящика яв­ляется явно объективным вопросом, а использовался он когда-либо или нет, это до некоторой степени дело слу­чая. Так обстоит дело со всеми экологическими нишами. Они содержат потенциальные возможности и могут быть исследованы как таковые объективным способом в соответствии с существующей проблемой, независимо от вопроса, будут ли когда-либо эти потенциальные возможности реализованы каким-либо живым организ­мом. Бактериолог знает, как подготовить такую эколо­гическую нишу для культуры определенной бактерии или плесени. Она может быть совершенно адекватной для своей цели. Будет ли она когда-либо использована или заселена — это другой вопрос.

Большая часть объективного третьего мира реаль­ных и потенциальных теорий, книг и рассуждении воз­никает в качестве непреднамеренного побочного про­дукта реально созданных книг и рассуждении. Мы мо­жем также сказать, что это есть побочный продукт че­ловеческого языка. Сам язык, подобно гнезду птицы, есть непреднамеренный побочный продукт действий, ко­торые были направлены на другие цели.

Каким образом возникают в джунглях тропы живот­ных? Некоторые животные прорываются через мелко­лесье, чтобы достичь водопоя. Другие животные нахо­дят, что легче всего использовать тот же самый путь. Таким образом, посредством использования последний может быть расширен и улучшен. Он не планируется, а является непреднамеренным следствием потребности в легком и быстром передвижении. Именно так первона­чально создается какая-нибудь тропа — возможно, так­же людьми — и именно так могут возникать язык и лю­бые другие институты, оказывающиеся полезными. И именно этому они обязаны своим существованием и раз­витием своей полезности. Они не планируются и не пред­полагаются, возможно, в них нет необходимости, преж­де чем они возникнут. Однако они могут создавать но­вую потребность или новый ряд целей: целевые струк­туры животных или людей не являются «данными», они развиваются с помощью некоторого вида механизма об­ратной связи из ранее поставленных целей и из тех ко­нечных результатов, к которым они стремятся (см. [22, гл. 6; 12, с. 89; 41, с. 65; 45, разд. XXIVI).

Таким образом, может возникнуть целый новый уни­версум возможностей, или потенциальностей,— мир, ко­торый в значительной степени является автономным.

Самый яркий пример в этом отношении представ­ляет собой сад. Хотя он мог быть спланирован с чрез­вычайной заботой, в дальнейшем он, как правило, при­нимает частично неожиданные формы. Но даже если он и потом оказывается четко спланированным, некоторые неожиданные взаимоотношения между спланированны­ми объектами в саду могут порождать целый универ­сум возможностей, новых возможных целей и проблем.

Мир языка, предположений, теорий и рассуждении, короче, универсум объективного знания, является одним из самых важных созданных человеком универсумов, которые, однако, в то же самое время в значительной степени автономны.

Идея автономии является центральной в моей тео­рии третьего мира: хотя третий мир есть человеческий продукт, человеческое творение, он в свою очередь со­здает свою собственную область автономии; то же самое происходит и с продуктами деятельности других жи­вотных. Примеры этого весьма многочисленны. Воз­можно, самые поразительные из них могут быть обна­ружены в теории натуральных чисел, в любом случае именно они должны рассматриваться нами в качестве стандартных примеров.

Не обижая Кронекера, я соглашаюсь с Брауэром, что последовательность натуральных чисел есть челове­ческая конструкция. Хотя эту последовательность со­здаем мы, она в свою очередь создает свои собствен­ные автономные проблемы. Различие между нечетны­ми и четными числами не порождается нами: оно есть непреднамеренное и неизбежное следствие нашего твор­чества. Конечно, простые числа являются аналогичным образом непреднамеренно автономными и объективны­ми фактaми; очевидно, что и в данной области суще­ствует много фактов, которые мы можем обнаружить: так возникают предположения, подобно догадке Гольдбаха. И эти предположения, хотя и связаны косвенным образом с результатами нашего творчества, непосред­ственно касаются проблем и фактов, которые отчасти возникают из нашего творчества: мы не можем управ­лять этими проблемами и фактами или влиять на них: они суть достоверные факты и истину о них очень часто трудно обнаружить.

Все это является иллюстрацией того, что я имею в виду, когда говорю, что третий мир является в значи­тельной степени автономным, хотя и созданным нами.

Однако указанная автономия третьего мира лишь частичная: новые проблемы приводят к новым творе­ниям и конструкциям — таким, как рекурсивные (функ­ции или последовательности свободного выбора Брауэра, — добавляя тем самым новые объекты к третьему миру. И каждый такой шаг будет создавать новые не­преднамеренные факты, новые неожиданные проблемы, а часто также и новые опровержения^[4].

Существует также обратная связь, направленная от наших творений на нас, из третьего мира на второй мир. Это воздействие исключительно важно, ибо новые неотложные проблемы стимулируют нас на новые тво­рения.

Указанный процесс может быть описан следующей сверхупрощенной схемой (см. [45, особенно с. 243]):

P1 g TT g EE g P2

Другими словами, мы начинаем с некоторой про­блемы P1, переходим к предположительному, пробному решению или предположительной, пробной теории ТТ, которая может быть (частично или в целом) ошибоч­ной; в любом случае она должна быть подвергнута процессу устранения ошибки ЕЕ, который может со­стоять из критического обсуждения или эксперименталь­ных проверок; во всяком случае, новые проблемы P2 возникают из нашей собственной творческой деятель­ности, но они не являются преднамеренно созданными нами, они возникают автономно из области новых отно­шений, появлению которых мы не в состоянии помешать никакими действиями, как бы активно ни стремились сделать это.

Автономия третьего мира и обратное воздействие третьего мира на второй и даже на первый миры пред­ставляют собой один из самых важных фактов роста знания.

Развивая наши биологические соображения, легко увидеть, что они имеют исключительное значение для теории дарвиновской эволюции: они объясняют, как мы можем поднять себя за волосы. Если использовать «вы­сокую» терминологию, то можно сказать, что они помо­гают объяснить процесс «эмерджентности».

4. Язык, критицизм и третий мир

Самыми важными творениями человеческой деятель­ности являются высшие функции человеческого языка, главным образом дескриптивная и аргументативная. При этом важнейшее значение имеет и обратное воз­действие этих функций на нас, особенно на наш ин­теллект.

Человеческие языки, как и языки животных, имеют две низшие функции: (1) самовыражения и (2) сигна­лизации. Функция самовыражения, или симптоматиче­ская функция, очевидна: язык всех животных есть симп­томатическое состояние некоторого организма. Функ­ция сигнализации, или функция высвобождения, очевидна аналогичным же образом: мы не выражаем ка­кой-либо симптом лингвистически, если не предпола­гаем, что он может вызвать ответную реакцию в дру­гом организме.

Этими двумя низшими функциями обладают языки всех животных и все лингвистические феномены. Одна­ко человеческий язык имеет много других функций^[5]. Как ни странно, самые важные из высших функций языка были не замечены почти всеми философами. Объ­яснить этот странный факт можно тем, что обе низшие функции языка всегда присутствуют тогда, когда при­сутствуют высшие функции, так что каждый лингвисти­ческий феномен всегда можно «объяснить» на осно­ве низших функций как «выражение» или «коммуника­ция».

Двумя самыми важными высшими функциями чело­веческих языков являются (3) дескриптивная и (4) ар­гументативная^[6].

Вместе с дескриптивной функцией человеческого языка возникает регулятивная идея истины, то есть идея описания, которое упорядочивает факты^[7].

Дополнительными регулятивными, или оценочными, идеями являются содержание (истинное содержание) и правдоподобие (см. прим. 5 и [43, с. 292; 44, гл. 10 и приложение]).

Аргументативная функция человеческого языка пред­полагает дескриптивную функцию: аргументы в своих основных характеристиках имеют дело с описаниями, они критикуют описания с точки зрения регулятивной идеи истины, содержания и правдоподобия.

Теперь следует остановиться на двух очень важных для данных рассуждении вопросах.

(1) Не имея экзосоматического дескриптивного язы­ка — языка, который, подобно инструменту, развивается вне тела, — мы не можем подвергнуть критическому об­суждению ни один объект. Однако вместе с развитием дескриптивного языка (и в дальнейшем — письменного языка) может возникать лингвистический третий мир. Лишь таким путем, лишь в этом третьем мире могут развиваться проблемы и стандарты рационального кри­тицизма.

(2) Именно это развитие высших функций языка и привело к формированию нашей человеческой природы, нашего разума, ибо наша способность рассуждать есть не что иное, как сила критического рассуждения.

Этот второй пункт свидетельствует о поверхностном характере всех тех теорий человеческого языка, инте­рес которых фокусируется на функциях выражения и коммуникации. Как мы увидим в дальнейшем, структу­ра человеческого организма, который, как часто говорят, предназначен выражать себя, зависит в очень значи­тельной степени от возникновения двух высших функ­ций языка.

В ходе эволюции аргументативной функции языка критицизм становится главным инструментом дальней­шего роста этой функции. (Логика может рассматри­ваться как органон критики, см. [44, с. 64].) Авто­номный мир высших функций языка делается миром науки. И схема, первоначально значимая как для жи­вотного мира, так и для примитивного человека,

P1 g TT g EE g P2

становится схемой роста знания путем устранения оши­бок посредством систематического рационального критицизма. Она делается схемой поиска истины и содержания путем рационального обсуждения. Эта схема описывает способ, которым мы поднимаем себя за во­лосы. Она дает рациональное описание эволюционной эмерджентности, описание нашей самотрансцендентальности посредством отбора и рациональной критики.

Подытоживая сказанное, следует подчеркнуть, что, хотя значение слова «знание» («knowledge»), подоб­но вопросу о значениях всех других слов, несущест­венно, важно различать разные смыслы данного слова:

(1) субъективное знание, которое состоит из опре­деленных врожденных диспозиций действовать и из их приобретенных модификаций;

(2) объективное знание, например научное знание, которое состоит из предположительных теорий, откры­тых проблем, проблемных ситуаций и рассуждении.

Вся научная деятельность есть деятельность, на­правленная на рост объективного знания. Мы являем­ся работниками, которые способствуют росту объек­тивного знания, подобно каменщикам, строящим со­бор.

Наша деятельность в науке подвержена ошибкам, подобно всей человеческой деятельности. Мы постоян­но делаем ошибки. Мы не можем достичь объективных стандартов — стандартов истины, содержания, обосно­ванности и др.

Язык, формулирование проблем, появление новых проблемных ситуаций, конкурирующие теории, взаим­ная критика в процессе дискуссии — все это является необходимыми средствами роста науки. Самыми важ­ными функциями, или измерениями, человеческого язы­ка (которыми язык животных не обладает) являются дескриптивная и аргументативная. Эти функции, конеч­но, развиваются благодаря нашей деятельности, хотя они являются результатом непреднамеренных послед­ствий наших действий. Лишь в границах языка, опре­деленным образом обогащенного, становится возмож­ным существование критического рассуждения и зна­ния в объективном смысле.

Влияние эволюции третьего мира на нас (или послед­ствия обратной связи) — на наш мозг, на наши тради­ции (если бы кто-либо должен был начать с того мес­та, с которого начал Адам, он не сумел бы пойти даль­ше Адама), на наши диспозиции действовать (то есть на нашу веру^[8] ) и наши действия — едва ли может быть переоценено.

В противоположность всему этому традиционная эпистемология интересуется лишь вторым миром: зна­нием как определенным видом веры — оправданной ве­ры, такой, как вера, основанная на восприятии. По этой причине данный вид философии веры не может объяс­нить (и даже не пытается объяснить) такое важнейшее явление, как критика учеными своих теорий, которой они убивают эти теории. Ученые пытаются устранить свои ошибочные теории, они подвергают их испытанию, чтобы позволить этим теориям умереть вместо себя. Правоверный же сторонник своих убеждений, будь это животное или человек, погибает вместе со своими оши­бочными убеждениями.

5. Исторические замечания

5.1. Платонизм и неоплатонизм

Всем известно, что Платон был первооткрывателем третьего мира. Как заметил Уайтхед, вся западная фи­лософия состоит из примечаний к Платону.

Я сделаю только три кратких замечания о Платоне, два из них — критические.

(1) Платон открыл не только третий мир, но и роль влияния, или обратное воздействие, третьего мира на нас самих. Он понимал, что мы попытаемся понять идеи об его третьем мире, а также то, что мы исполь­зуем их как объяснения.

(2) Третий мир Платона божествен, он был неизме­няемым и, конечно, истинным. Таким образом, суще­ствует огромнейшая пропасть между его и моим третьим миром: мой третий мир создан человеком и изменяет­ся. Он содержит не только истинные, но также и оши­бочные теории, и особенно открытые проблемы, пред­положения и опровержения.

И в то время как Платон, величайший мастер диа­лектического рассуждения, видел в последнем просто путь, ведущий к третьему миру, я рассматриваю рас­суждения самыми важными обитателями третьего мира, не говоря уже об открытых проблемах.

(3) Платон считал, что третий мир Форм и Идей обеспечит нас окончательными объяснениями (то есть объяснениями посредством сущностей—см. [44, гл. 3]). Так, он, например, пишет: «Если существует что-либо прекрасное помимо прекрасного самого по себе, оно, мне кажется, не может быть прекрасным иначе, как че­рез причастность прекрасному самому по себе. Так же я рассуждаю и во всех остальных случаях» [38, с. 70—71].

Это есть теория окончательного объяснения, то есть объяснения, чьи экспликанты не могут быть объяснен­ными и не нуждаются в дальнейшем объяснении. Это есть теория объяснения посредством сущностей, то есть посредством гипостазированных слов.

В конечном счете Платон рассматривал объекты третьего мира как нечто подобное нематериальным ве­щам или, возможно, подобное звездам или созвездиям, которые наши умы могут пристально рассматривать и интуитивно постигать, но с которыми они не в состоянии соприкасаться. Вот почему обитателями третьего ми­ра — формы и идеи — становятся понятия о вещах, сущ­ности или природы вещей, а не теории, рассуждения или проблемы.

Это имеет самые далеко идущие последствия для истории философии. От Платона до настоящего време­ни большинство философов были или номиналистами (см. [54, гл. VIII; 40, с. 420—422; 44, с. 18, 262, 297]), или тем, что я называю эссенциалистами. Они интере­суются больше (сущностным) значением слов, чем истинностью или ошибочностью теорий.

Я часто изображаю данную проблему в виде таб­лицы.

С моей точки зрения, левая сторона этой таблицы, играет менее важную роль по сравнению с правой сто­роной таблицы: нас должны интересовать теории, истин­ность, аргументы. Если еще так много философов и ученых думают, что понятия и системы понятий (и про­блемы их значений или значений слов) сравнимы по важности с теориями и теоретическими системами (и проблемами их истинности или истинности их выска­зываний), тогда для них все еще характерна главная ошибка Платона^[9], ибо понятия являются частично средствами формулирования теорий, частично сред­ствами краткого изложения теорий. В любом случае их значение прежде всего инструментальное и они всег­да могут быть заменены другими понятиями.

ИДЕИ, выступающие в виде
ОБОЗНАЧЕНИЙ, ТЕРМИНОВ, ПОНЯТИЙ	ВЫСКАЗЫВАНИЙ, СУЖДЕНИЙ, ТЕОРИЙ,
могут формулироваться в
СЛОВАХ,	УТВЕРЖДЕНИЯХ,
которые могут быть
ОСМЫСЛЕННЫМИ,	ИСТИННЫМИ,
и их
ЗНАЧЕНИЯ	ИСТИННОСТЬ
могут редуцироваться посредством
ОПРЕДЕЛЕНИЙ	ДЕРИВАЦИЙ
к
ЗНАЧЕНИЯМ НЕОПРЕДЕЛЕННЫХ ПОНЯТИЙ	ИСТИННОСТИ ИСХОДНЫХ СУЖДЕНИЙ
__________________________________________________________________ Попытка установить (а не редуцировать), используя эти средства,
их ЗНАЧЕНИЕ	их ИСТИННОСТЬ
ведет к бесконечному регрессу