ГосударственныйУниверситет Высшая Школа Экономики
На правах рукописи
Боганцев ИванАлексеевич
Английскаяэкспериментальная философия как адаптацияэкспериментального метода ксоциально-культурному климату английскойреволюции
Специальность 09.00.01– онтология итеория познания
Диссертация на соисканиеученой степени
кандидата философскихнаук
Научныйруководительдоктор философскихнаук,профессор Порус В.Н.
Москва, 2012
Оглавление
Введение
Глава 1.Происхождение и структураанглийской экспериментальнойфилософии
1.1 Происхождение исамобытность экспериментальнойфилософии
1.2 Понятие экспериментав Англии первой половины XVII века
1.3 Структураэкспериментальной философии
1.3.1 Исследовательскаясвобода
1.3.2 Утилитаризм
1.3.3 Широтаинтересов
1.3.4 Коллективизм
1.4 Хронологические исоциальные границы экспериментальнойфилософии
Глава 2. Распространениеэкспериментального метода в ЗападнойЕвропе
2.1 Фрагментарностьуспехов нового знания
2.2 Интеллектуальныйклимат Западной Европы конца XVI века
2.2.1 Великиегеографические открытия
2.2.2 Опыт противкниги
2.2.3 Натуральнаямагия
2.3 Распространениеэкспериментального метода в Англии
Глава 3. Три лицаанглийского экспериментальногоестествознания: Уильям Гильберт, ФрэнсисБэкон, Уильям Гарвей
3.1 Уильям Гильберт
3.2 Фрэнсис Бэкон
3.3 Уильям Гарвей
Глава 4.Социально-экономическая историяэкспериментальной философии
4.1 Гессен, Мертон изарождение экстерналистской историинауки
4.2 История Англии1600-1660
4.3Социально-экономическаяпривлекательность экспериментальнойфилософии
4.3.1 Практическийхарактер экспериментальной философии
4.3.2 Новизна исвободолюбие
4.3.3 Публичность
4.3.4 Аполитичность
4.3.5 Монистическиетенденции экспериментальнойфилософии
Глава 5. Пуританство иэкспериментальная философия
5.1 Наука и религия
5.2 Наука ипротестантство
5.3 Пуританство ианглийская наука
5.4 Пуританство иэкспериментальная философия
Заключение
Библиография
Иллюстрации
Введение
Актуальность темыисследования
Английскаяэкспериментальная философия, речь окоторой пойдет в настоящей работе, никогдане становилась предметом отдельногоисследования. Несмотря на то, чтоанглийская научная литература середины XVIIвека повсюду превозносит«экспериментальную философию», ее почтиникогда не выделяют как отдельноефилософско-историческое явление,требующее анализа или оценки. Это тем болееудивительно, потому как в целом английскоеестествознание этого периода изученочрезвычайно хорошо, что объясняется,безусловно, ключевым значениемисследований, проведенных в этотпериод.
Такое пренебрежениеможно объяснить невнимательностьюисториков, зачастую считающих, что«экспериментальная философия»соответствует понятию «английская наукасередины XVII века», а множество«экспериментальных философов» в каком-тосмысле тождественно «английским ученым»этого периода. Отчасти, историковоправдывает то, что интеллектуальные,социальные и хронологические границыэкспериментальной философиидействительно размыты. Тем не менее, этиграницы существуют, и с ними, безусловно,должны были считаться современники. Так, некаждый ученый середины XVII века мог, илидаже хотел, считаться экспериментальнымфилософом. Некоторые из самых крупныхисследователей этого периода, такие какУильям Гарвей или Томас Гоббс, либоотказались примыкать к новомуинтеллектуальному течению, либо былизаведомо из него исключены по совокупностинаучных и социальных факторов.
Так или иначе, ноэкспериментальная философия игралаогромную роль в английском обществе вмомент зарождения в нем всей современнойнауки. Именно поэтому, нам кажется, что оназаслуживает отдельного исследования,которым и является настоящая работа. Нопомимо чисто исторической, в каком-тосмысле описательной составляющей, нампоказалось важным затронуть более общиепроблемы, лежащие в плоскости философии,социологии и даже экономики науки ипредставляющие интерес для современныхисследователей этих областей. Среди этихпроблем можно назвать развитиеевропейского экспериментального метода,этапы институализации современногоестествознания, адаптацияинтеллектуального течения к конкретномуполитическому и религиозному климату,взаимоотношения фундаментальной науки иприкладной. Каждой из этих проблем сегодняуже посвящена не одна монография. Но вприложении к единому предмету, а именно канглийской экспериментальной философии,их исследование оказывается болеепоследовательным и цельным.
Степень разработанностипроблемы
Протонаучныеисследования XVI века и особенноестествознание XVII века изучены сегоднячрезвычайно хорошо. Если говорить овозрожденческой науке, нельзя не вспомнитьмногочисленные работы АлександраКойре[1], прекрасное исследованиеРандалла,[2] ряд работсовременных исследователей во главе сисполнительным директором ИнститутаИстории Науки Макса Планка ЛорэнДастон[3]. Сборник статей Sciencesde la Renaissance[4] дает прекрасное представление омногогранности науки в эпоху Ренессанса ио сложных взаимоотношениях междузарождающемся естествознанием ивырождающемся гуманизме. Для изученияинституциональной истории науки этогопериода можно посоветовать сборник Patronage and institutions. Science, Technology, And Medicine atthe European court 1500-1750[5], а так же работыотдельных исследователей, напримерУильяма Имона[6].
По мере углубления в XVIIвек количество работ посвященных историинауки неизбежно увеличивается. Здесь мыостановимся лишь на тех, которые касаютсяанглийского естествознания. Одним из самыхранних и знаменитых авторов в этой областиявляется, конечно, Ричард Джонс,[7] посвятивший свою карьеру становлениюанглийского научного движения. Отдельныйинтерес вызвали у историков наукиработы Уильяма Гильберта, УильямаГарвея, Фрэнсиса Бэкона[8]. Рольпоследнего, в особенности, становиласьпредметом изучения философов отВольтера[9] доФейерабенда.[10] Так, в XX векеЛорд-канцлеру были посвящены работы ПаолоРосси,[11] Фаррингтона[12], ДжонаЛири[13] и многих других. Но больше всеговнимания (и заслуженно) получилоКоролевское Общество – его истоки, историяего основания и его структура. Этомупосвящены работы Майкла Хантера[14],Теодора Хоппена[15], ДугласаМакКи[16], Р. Х. Сифре[17] и многихдругих.
Исследованиеанглийской науки в социально-политическомконтексте тоже проводились зарубежнымиучеными достаточно регулярно. Но для насособенно важно, что интерес к этой тематикевспыхнул после знаменитого докладаотечественного ученого БорисаГессена.[18] Основнымпредметом интереса, к счастью, стали нестолько провокационные выводы советскогофизика или его незамысловатая методология,сколько обещание совершенно новой историинауки, озвученное в его докладе, истории,построенной на принципах экстернализма. Здесьотдельного упоминания заслуживают работыРоберта Мертона, Кристофера Хилла[19],Стивена Шапена, Саймона Шаффера[20] именее историчное, но не менеезанимательное исследование ТеренсаКили[21].
Наконец, если говорить овлияние религиозного климата назарождение и развитие современногоестествознания, то основополагающей здесьстоит считать работу Макса Вебера Протестантская Этика и ДухКапитализма[22], чье значениедля науки показала докторская диссертацияРоберта Мертона Science, Technology andSociety in Seventeenth Century England.[23] Именноблагодаря откликам на работуамериканского социолога, импульс данныйнауке пуританством, оказался подробноизучен как сторонниками, так ипротивниками экстерналистского подхода кистории науке. В данном случае мы имеем ввиду работы Абрагама, Рабба, Мэйсона, аглавное Чарльза Вебстера[24]
.
В нашем исследовании мы(за отдельными, но существеннымиисключениями) в основном пользовалисьиностранными источниками. Это объясняется,в первую очередь, тематикой нашей работы. Содной стороны, естественно, чтобольшинство исследований английской наукибыли написаны по-английски. С другойстороны, историко-философский маршрут,пройденной Россией в XX веке, не оставилроссийским ученым шансов в конкуренции сзападными специалистами. Если до 1917 года вРоссии были блестящие (но сегодня, увы,устаревшие) исследователи, такие какЕвгений Спекторский, то после революции иособенно начиная с тридцатых годовдобросовестные исследования не могли имипроводиться как по причине отсутствиядоступа к оригинальным источникам, так и поидеологическим причинам. Социология наукив духе Роберта Мертона (не говоря уже обэкономике науки в духе Теренса Кили),безусловно, воспринимались враждебносложившимся политическим строем. Но дажепосле его падения, в 1997 году, Пиама Гайденконе могла не отметить, что:
«в нашей стране, гдеукоренилось чисто просветительскоевоззрение на науку, согласно которому она ссамого своего зарождения выступала какносительница атеистическогомировоззрения, такие исследования[связывающие зарождение новоевропейскогоестествознания и религиозными движениямиXVI-XVII века –прим. И.Б.] проводились мало и еще менеепоощрялись[25] »
Объект работы
Объектом исследованияданной работы является английскаяэкспериментальная философия.
Предмет работы
Предметом исследованияданной работы является происхождение иразвитие английской экспериментальнойфилософии, а так же ее адаптация ксоциальному, политическому и религиозномуклимату английской революции иреставрации.
Цель исследования
Цель данной работы–исследование английскойэкспериментальной философии: ее истоков,структуры, и природы ее взаимодействия ссоциальными, политическими и религиознымиинститутами революционного ипост-революционного периода.
Задачиисследования
В процесседиссертационного исследования решалисьследующие основные задачи:
- Показать, что экспериментальнаяфилософия являлась преемницейобщеевропейской тенденции обращения копыту.
- Продемонстрировать, что конвенции,окружившие экспериментальный метод(утилитаризм, коллективизм и т.д.), имели длянего вспомогательное, даже условное, ноисторически необходимое значение.
- Установить роль отдельныхпредставителей научного сообщества(Гильберта, Бэкона, Гарвея) в становлениианглийского естествознания и вформировании экспериментальнойфилософии.
- Исследовать насколько условияанглийской революции способствовалиассимиляции именно экспериментальной, ане, например, картезианской или«галилеанской» философии; а с другойстороны, насколько сама экспериментальнаяфилософия подстраивалась под требованияреволюционного общества.
- Проанализировать «тезис Мертона», атак же попытаться сделать следующий шаг всоциологическом анализе английской наукисередины XVII века, т.е. показать, чтопуританство оказалось особенноблагоприятной средой именно дляэкспериментальной философии.
Методологическая основаисследования
Данная диссертационнаяработа носит междисциплинарный характер. Вней использованы результаты, полученныеблагодаря исследованиям в области истории,философии, социологии и экономики науки.Таким образом, ее методологическую базусоставляют эвристические инструментысамого разного профиля: методыкомпаративного анализа (в том числе вотношении методологических и философскихустановок основных представителейанглийской экспериментальной философии(Бойля, Пауэра, Гука), а также ихпредшественников, в особенности ФрэнсисаБэкона.); исторический метод; методылингвистического и герменевтическогоанализа, и другие элементыметодологии историко-философской науки(дедукция, индукция, аналогия ит.д.).
Научная новизнаисследования
- Экспериментальная философияописана как самостоятельноенаучно-философское явление, ограниченноесоциальными, интеллектуальными ихронологическими границами.
- Выявлено, что расцветэкспериментального естествознания вАнглии был осуществлен не только за счетотносительно благоприятных условий,созданных английской революцией, но и засчет осознанных (и удачных) попыток ученыхадаптироваться к социально-политическомуконтексту.
- На примере экспериментальнойфилософии, осуществлена попытка показать,что с точки зрения истории и социологиинауки можно говорить не только о влияниирелигиозной доктрины на науку в целом, но ина формирование ею интеллектуальногоклимата, выгодного для той или инойметодологической парадигмы.
Основные положения,выносимые на защиту
- Экспериментальную философию можнопредставить в виде ядра, состоявшего изэкспериментального метода (понимаемогоанглийскими учеными в самом широком,бэконианском смысле) и примыкавших к немусоциальных и методологическихконвенций, таких как утилитаризм,коллективизм и т.д.
- Эти конвенции были призваныадаптировать экспериментальный метод канглийским условиям и обезопасить его отатак со стороны представителейрелигиозной и политической власти.
- Утилитарный характерэкспериментальной философии был созвученнуждам революционного общества, что содной стороны обеспечивало ей поддержку, ас другой –побуждало ученых преувеличивать степень«полезности» фундаментальной науки.
- Протестантство и особеннопуританство оказало благоприятное влияниена развитие экспериментальной философии вЕвропе. Природа этого влияния должна быть вцелом признана непредумышленной, чтоне исключает наличия в отдельных случаяхпрямой связи.
Научно-практическаязначимость исследования
Исследованиеэкспериментальной философии помогаетболее полно восстановить историюанглийского естествознания середины XVIIвека. При этом нельзя забывать, что именно вэтот промежуток (1645-1670) был заложенфундамент, благодаря которому Англиястанет в последующем столетиибезоговорочном лидером в областиевропейского естествознания. Более того,если верить Теренсу Кили, именно послеРеставрации между властью и учеными (как вАнглии, так и во Франции) были оформленыдоговоренности, которые сыграют ключевуюроль в экономической и политическойистории этих государств. Если согласитьсяс тем, что английская аграрная и особеннопромышленная революция стала результатомгосударственной политики laissez-faire, то нетрудносвязать решение французских властей в 1666году прибегнуть к бэконианскомуфинансированию науки со французскойреволюцией 1791 года. Нельзя не заметить, чтопроблема государственного финансированиянауки как нельзя остро стоит и сегодня внашей стране.
Материал и выводыдиссертации могут быть использованы причтении курсов по истории, философии илисоциологии науки, а так же по отдельнымпроблемам теории познания.
Апробация результатовработы
Положения диссертацииобсуждались и излагались автором нанаучных конференциях и семинарах, в томчисле, на конференции «Какая история ифилософия науки нам нужна?» (Петербург,июнь 2007) и «Рациональные реконструкцииистории науки» (Петербург, июнь 2009). Некоторые выводы и положениядиссертационного исследования нашлиотражение в публикациях, в том числе:
- Боганцев И.A. ФрэнсисБэкон как полемическая стратегия [впечати] Боганцев И.A. Институциональное наследиеФрэнсиса Бэкона. Эпистемология &философия науки. 2010, № 3 (XXV)
- Боганцев И.А. ЛоренДастон: наука в ее «живой» истории.Эпистемология & философия науки. 2009, № 1(XIX)
Структурадиссертации
Настоящее исследованиеразделено на пять глав. Первая,вступительная глава, посвященанепосредственно экспериментальнойфилософии – ееинтеллектуальному содержанию, ееструктуре и ее адептам. Во второй главеречь пойдет о том, как в Европе, напротяжении XVI-XVII веков, классическаяисследовательская парадигма постепенноуступала дорогу новой эпистемологии–экспериментальному методу. В Англииключевую роль в ассимиляцииэкспериментального метода сыгралипубликации Уильяма Гильберта, ФрэнсисаБэкона и Уильяма Гарвея. Каждый из них всвоих работах ознаменовал новый этап встановлении экспериментальногоестествознания в Англии и определил многиеграни зарождавшейся экспериментальнойфилософии. Им и посвящена третья глава. Вчетвертой главе мы коснемсясоциально-политического измеренияэкспериментальной философии. Наконец, впятой главе мы постараемся показать, чтоопределенную роль в становленииэкспериментальной философии сыгралрелигиозный климат пуританской революции.
Примечания
Большинство цитат наиностранных языках даются в работе вавторском переводе. Некоторые из наиболеераспространенных источников приводятся впрофессиональном переводе со ссылкой напереводчика или издание. При цитированиинепереведенных источников XVI-XVIII вв., восновном тексте дается оригинал, а переводприводится в сноске. В отдельных случаях (ивсегда в ссылках) дается только оригинал,что, как правило, объясняетсянеобходимостью давать поэтический,литературный или узкопрофессиональныйперевод.
Заглавия книг,памфлетов и брошюр всегда даются на языкеоригинала. При обозначение научных иполитических институтов, напротив,используется русский перевод либотранслитерация. Их оригинальное названиеприводится в скобках при первомупоминании.
Глава 1
Происхождение иструктура английской экспериментальнойфилософии
1.1
Происхождение исамобытность экспериментальнойфилософии
Конец XVI века былотмечен интеллектуальным кризисом,затронувшим почти все областизападноевропейской культуры. Устаревшее,средневековое мировоззрение, с егопонятными и привлекательнымипредставлениями о месте человека в мире, оего взаимоотношениях с природой иБогом, перестали казатьсяубедительными значительной частиобразованной элиты; в то же время новое,современное мировоззрение еще не былосформировано, и не могло дать опору тем, ктопытался самостоятельно разобраться вхаосе окружающего мира. В религии кризисбыл следствием немецкой реформации. Здесьон выразился наиболее остро, став, к концуXVI века, причиной непрекращающихсярелигиозных войн, самой разрушительной изкоторых будет, конечно, ТридцатилетняяВойна. В философии кризис получил название«скептический» или «пирронистический», ивыразился в потере общепринятого критерияистинности суждения. Самыми яркимифилософскими событиями этой эпохи сталиEssais Монтеня,обозначившие наступление кризиса, и Discours de la Mthode Декарта,попытавшееся его разрешить. В науке,которая была еще тесно связана сфилософией и, чуть менее тесно, с религией,результатом кризиса стали многочисленныеконфликты между охранителямитрадиционного научного знания – Сорбонной,Ватиканом и т.д. – и энтузиастами-одиночками,считавшими себя, хотя и не всегдаоправданно, первооткрывателями новойнауки. Говоря о кризисе в философии и науке,нельзя не вспомнить о похожем понятии,выделенном Томасом Куном в его The Structure of Scientific Revolutions.Разумеется, в нашем случае речь идет не озамене одной научно-философской парадигмына другую, а о более значительноммировоззренческом сдвиге. Поэтому, проводяаналогии и параллели стоит проявитьосторожность. Тем не менее, некоторые изних на лицо: античная эпистемологическаяпарадигма перегружена аномалиями и неспособна удовлетворительно объяснять всебольшее количество явлений; доверие к нейподорвано; но реального конкурента ей покане существует; неизбежно, за этим следуетпоявление конкурирующихэпистемологических стратегий, которыеборются не только и не столько с общимврагом, сколько друг с другом. Именно в этомконтексте стоит рассматриватьнаучно-философский феномен, который можнопредварительно обозначить формулой«английская экспериментальнаяфилософия».
Слово философияупотреблялось в XVII веке чрезвычайношироко. А именно, оно могло бытьиспользовано применительно практически клюбой умозрительной дисциплине. Так,натуральной философией называлось то, за чемсегодня закреплено звание естественныхнаук. Слово «экспериментальная» в формуле«английская экспериментальная философия»обозначает лишь методологическую илипроцессуальную сторону исследования. Оноподчеркивает, что ядром данной философиибыл экспериментальный метод, т.е. некоторыйэпистемологический инструмент,применявшийся в широком спектрепознавательных дисциплин, вышедших напервый план в XVI-XVII веках. В частности, имбыли объединены такие, на первый взгляд,разные формы знания, как врачевательнаямедицина Парацельса, наблюдательнаяастрономия Тихо Браге или магнетизмУильяма Гильберта. У этих дисциплин, вдействительности, было мало общего, нокаждая из них основывалась не столько натрадиции и не столько на силе чистогоразума, сколько на данных, полученныхнепосредственно опытным путем. Более того,каждая стремилась, в той или инойстепени, чувственный опыт превзойти,т.е. не только регистрировать явленияокружающего мира, но и объяснять их черезненаблюдаемые напрямую причины.Экспериментальная философия, о которойпойдет речь в нашей работе, сталаанглийской преемницей этогообщеевропейского увлечения опытом.
Поиски истокованглийской экспериментальной философиинеизбежно приведут нас на континент, но ксередине XVII века она приобрела вполнесамостоятельную, независимую стать. Впервую очередь, она стала «философией», т.е.помимо экспериментального метода сталавосприниматься в контексте определенныхметодологических, социальных и даженравственных атрибутов. Кроме того, она, вотличие от своих континентальных аналогов,сумела собрать под свои знаменапрактически все научное сообщество Англиии стала –пусть и на короткое время – методологическойпарадигмой научного исследования.
Самобытностьанглийской экспериментальной философиибыла связана, в первую очередь, слюбопытной особенностью европейскогоинтеллектуального ландшафта:континентальные философские работы,традиционно, были хорошо известны в Англии,тогда как английское наследие, в целом, струдом перебиралось через Ла-Манш. Так,Галилей был настольной книгой каждогоанглийского философа середины XVII века– либонепосредственно в оригинале, либо вмногочисленных переложениях, выполненных,например, отцом Мерсенном. В то же время,даже такая крупная фигура как Бэкон, неговоря уже о Дигби, Геллибранде и др., быладовольно плохо известна на родинеГалилея[26]. Самфлорентийский философ никогда не упоминалв своих работах Фрэнсиса Бэкона[27], но,если верить Марко Беррета, нетруднопоказать, что даже члены Академии дельЧименто (Accademia del Cimento), основанной в 1657 году, зачастую нечитали работ Лорд-канцлера[28]. Можноговорить о том, что, как и в живописи,научные ветра до второй половины XVII векадули на европейском континенте с юга насевер.
Предпосылкиинтеллектуальной обособленностибританских островов, ставшей залогомсвоеобразия английской экспериментальнойфилософии, лежат в плоскости политики,культуры и, конечно, географии. Еще всредневековье, когда центральная Италиястала центром интеллектуального иэкономического «пробуждения» Европы,Англия была поставлена в положение«отстающей», что и определило веськультурный фон британских островов вплотьдо XVII века. Если взять пример образования,то в этом отношении Англия никогда (ивполне заслуженно) не пользоваласьпопулярностью среди европейскойинтеллектуальной элиты. Наоборот, многиеиз англичан традиционно стремилисьполучить полноценное образование наконтиненте. Самым крупным английскимученым, получившим образование за рубежом,был, безусловно, Уильям Гарвей. Проучившисьнесколько лет в падуанском университете,он вернулся в Англию в 1602 и впоследствиисделал, возможно, больше других дляукоренения экспериментального метода вАнглии. Интересно, что, публикуя в 1628 годусвою революционную ExercitatioAnatomica de Motu Cordis, Гарвей выбрал в качестве издателянекого Фитцера, чей печатный дом находилсяво Франкфурте. По всей видимости, выборГарвея объяснялся именно тем, чтонапечатанная в Лондоне книга не получилабы распространения, на которое рассчитывалавтор[29]. Но даже те из англичан, чьеформальное образование ограничивалосьоксбриджем, имели обычай проходитьсвоеобразную культурную инициацию наконтиненте. Зачастую она осуществляласьпосредством знаменитого GrandTour – многолетнего путешествия, маршруткоторого лежал на территории современнойФранции, Швейцарии и, конечно, Италии. Такоепутешествие предпринял в 1641-1644 годахмолодой Роберт Бойль, успевший, по легенде,познакомиться во Флоренции с самимГалилеем. В конце 1650-х по Европепутешествовал Исаак Барроу и племянникБойля Ричард Джонс. Последний – в компании будущегопожизненного секретаря КоролевскогоОбщества (The Royal Society) Генри Ольденбурга. Многие изангличан предпочитали путешествиюпроживание в одной из европейских столиц– факт,имевший место в биографии Бэкона, Гоббса, а,возможно, и Гильберта. При этом ни один изкрупных европейских ученых до второйполовины XVII века никогда не посещал Англию,за (достаточно спорным) исключениемДжордано Бруно.
Во второй трети XVII векаизоляция начала усугубляться, по всейвидимости, политическим климатоманглийской революции. В 1640 году Англиявступила в двадцатилетие, которое вместитв себя многолетнюю гражданскую войну,цареубийство, английскую республику,протекторат Кромвеля и закончится только сРеставрацией монархии в 1660 году. Именно вэтот период, отмеченный цензурой и общимипроблемами с коммуникацией, особенномеждународной, зародилась и созрела«экспериментальная философия». Многие изисследований, проводившихся в эти годыанглийскими натурфилософами, пострадали врезультате политических междоусобиц.Некоторые, как, например, работы УильямаГарвея, чей лондонский дом был разграбленпосле того, как он был вынужден покинутьстолицу вместе со свитой короля, сегоднянавсегда утеряны. Другие – долгое время ходилипо рукам, были известны лишь узкому кругуединомышленников и получили широкуюогласку лишь после стабилизацииполитической ситуации в 1660 году. Опоследнем красноречиво свидетельствуютмногие философские работы, опубликованныев первые годы после Реставрации. Ихпредисловия пестрят жалобами на сложностис публикацией и извинениями за несвежестьматериалов. Так, Роберт Бойль, публикуя в 1661году свои Physiological Essays, признается, что написал многие изних более четырех лет назад, но, обезопасивих во время «недавних смятений», долгоевремя просто не имел к ним доступа[30]. ГенриПауэр, в своей ExperimentalPhilosophy,1664, утверждает, чтонекоторые из опытов были проведены имболее десяти лет назад. А первая частьопубликованной в 1663 году Of theUsefulness of Natural Philosophy Бойля пролежала в ящике, если веритьавтору, более 12 лет!
1.2
Понятие эксперимента вАнглии первой половины XVII века
Что же сталорезультатом этой, лишь наполовинудобровольной, консервации? Чтопредставляла собой английскаяэкспериментальная философия? К сожалению,современники не только не оставили намстрогого ответа на этот вопрос, но ипредостерегли от попыток его поиска. Здесьнельзя не согласиться с Шаффером и Шапеном,считавшими экспериментальную программучем-то вроде «формы жизни»[31].Действительно, когда вопрос ставитсяребром, в определениях очевидцев частослышатся отголоски философииВитгентштейна. Так, первый историкКоролевского Общества Томас Спрат, говоряоб «искусстве экспериментирования»,утверждает, что определить его с точностьютак же сложно, как описать понятие«порядочности»: хотя в обоих случаях мыможем справедливо и точно говорить опредмете, тем не менее, невозможно свестиих к ограниченному набору неизменныхпринципов. То есть, об экспериментальнойфилософии уже современники часто говоряткак о конвенции, протоколе, понятномулюбому, кто уже в него посвящен. Интересно,что такая позиция контрастирует как сметодологическим ригоризмом Бэкона, так ив целом с величавым и строгим духом эпохи.И, тем не менее, она была свойственна нетолько экспериментальным философам, но ивсей новой философии:
«Для «новаторов» XVIIвека методологическая рефлексия непредставляла трудной проблемы и дажевообще проблемы. Метода познания шла рядомс самим познанием и осуществлялась не вмечтах философов, а в действительности, enaction, как выражался впоследствии О. Конт овсякой здоровой методологии[32] ».
Для английских ученыхсередины XVII века отсутствие формальнойметодологии, имело, по всей видимости,ключевое значение. Оно подчеркивалоразницу между экспериментальнойфилософией и традиционной системой знаний.Первая воспринималась, прежде всего, какоперационная единица, то есть как знание,которое получаешь непосредственно впроцессе работы, тогда как вторая по правусчиталась знанием книжным. Отсутствиезакрепленного свода правил становилосьзалогом возможности свободногоисследования, не привязанного кединственному автору, корпусу текстов илитрадиции.
«The one is, not to prescribe to themselvesany certain Art ofExperimenting, within whichto circumscribe their Thoughts; but rather to keep themselves free, and changetheir Course, according to the different Circumstances that occur to them intheir Operations, and the several Alterations of the Bodies on which they work.The true Experimenting hasthis one thing inseparable from it, never to be a fix’d and settledArt, and never to be limited by constant Rules» [33].
Отметим, что некотораясложность возникает не только при попыткеопределить понятие ‘экспериментальная философия’, но и при попыткеустановить узус слова ‘эксперимент’ в языке XVI-XVII веков.В классической латыни experientia означаетодновременно некоторое общее знание,полученное в результате непосредственногознакомства с предметом, и конкретнуюпознавательную процедуру. Можно говорить отом, что его использование соответствуетиспользованию слова ‘опыт’ всовременном русском языке, тогда как зачужим, но прочно вошедшим словом ‘эксперимент’ закрепленозначение исключительно познавательнойпроцедуры. Похожее разделение существуетсегодня и в английском языке – слова experience и experiment соответствуютразным понятиям, хотя в XVII веке эторазделение не всегда соблюдалось. Вформуле «экспериментальная философия»слово ‘экспериментальная’ относится, конечно, скорее, кпознавательной процедуре. Но это лишьотчасти облегчает поставленную намизадачу.
Хорватский философнауки Мирко Грмек выделял в своих работахдвенадцать стадий развитияэкспериментального метода на примеремедицинских наук[34]. Для нас, в силухронологических причин, прежде всего,интересны первые восемь:
- Первой стадией Грмек называетнаивную форму метода «проб и ошибок».Исторически, она соответствует моментуоснования сельского хозяйства, зарождениюкулинарии, терапевтики и т.д.
- Второй стадией являетсяэлементарное качественноеэкспериментирование, т.е. провоцированиеопределенного эффекта при созданииэлементарных искусственных условий. Этотметод использовался досократиками иврачами времен Гиппократа.
- Третьей стадией являетсяаналоговое экспериментирование, т.е.первые выводы о невидимом, сделанные засчет аналогий с повседневнымифеноменами.
- Четвертой стадией Грмек называеткритику со стороны рационалистов (Платон,Аристотель) и более отточенную формуметода «проб и ошибок».
- Далее следует элементарноеколичественное экспериментирование,ограниченно использовавшееся вАлександрии Эразистрата и Герофила.
- Вершина античногоэкспериментального метода, согласноГрмеку –качественное, гипотетико-дедуктивноеэкспериментирование, практиковавшеесяГаленом.
- Следующий этап – пробуждениеметодологического сознания, продлившеесянесколько сот лет и нашедшее свое самоеполное выражение в работах ФрэнсисаБэкона.
- Наконец восьмой стадией,хронологически соответствующейанглийской экспериментальной философии,становится количественное,гипотетико-дедуктивноеэкспериментирование. Оно связано, преждевсего, с такими именами как Галилей, Гарвей,Ньютон, и т.д.
Научнымэкспериментом в полном смысле этого словаГрмек, как и большинство современныхфилософов, называет процедуру познаниядействительности, проводимую, преждевсего, в контролируемых и управляемыхусловиях. Более того, эта процедураподразумевает, что исследователь заранеепредставил себе теоретическую проблему,требующую решения экспериментальнымпутем. Наконец, важнейшей процессуальнойсоставляющей эксперимента должно являтьсяустановление количественныхотношений между переменными, другимисловами математизация познания. Из анализаГрмека видно, что по-настоящему научнымэксперимент становится только в XVII веке,когда он стал осуществляться с соблюдениемвсех перечисленных условий.
Здесь можно поставитьследующий вопрос: стоит ли считать, чтозначение слова ‘экспериментальная’ в формуле ‘английскаяэкспериментальная философия’ соответствуетименно восьмой стадии классификацииГрмека? Ответом на этот вопрос должно статькатегоричное «нет». Резкость, с которойГрмек проводит границы между различнымиэтапами становления экспериментальнойэпистемологии, объясняется, конечно,естественным преимуществом историка–возможностью увидеть развитие метода срасстояния в несколько сот лет. Ученые XVIIвека были лишены этого преимущества, апотому значение слова ‘экспериментальная’ было достаточноразмыто. По сути, экспериментальнымзнанием было любое добываемое опытнымпутем: оно попросту должно былосоответствовать хотя бы одному из первыхвосьми этапов классификации Грмека.Например, условие ‘контролируемости иуправляемости’ было совершенно не обязательным, апотому под экспериментом часто понималосьобыкновенное наблюдение. Генри Пауэрразделил свою ExperimentalPhilosophy[35] на три секции:микроскопические, ртутные и магнитныеэксперименты, где первая была составленаисключительно из самых разнообразныхнаблюдений (животных, растений, тканей),полученных с помощью микроскопа. Точнотакже, эксперимент совершенно необязательно должен был служить дляопровержения или корроборации заранееозвученной гипотезы: работа в алхимическойлаборатории, где различные веществасмешивались в произвольном, игровомпорядке, считалась, безусловно,экспериментальной. А Самуэль Хартлиб вписьме Роберту Бойлю использует ‘эксперимент’ как аналогичноеслову ‘секрет’, прозрачно отсылающему калхимической традиции.[36] То есть, можноговорить о том, что экспериментом частоназывалась любая заранее продуманнаяпроцедура, или ее описание, основанная наопыте и приводившая к новому научномуфакту. Ричард Джонс жалуется, чтоанглийский математик Ричард Норвуд, всвоей Sea-Mans Practice, Contayning aFundamentall Probleme in Navigation, experimentally verified…1637использует слово ‘эксперимент’ даже в тех случаях,когда сегодня мы бы сказали ‘вычисление’[37].
В этом контексте нельзяне вспомнить блестящую статью ПоляФейерабенда >38 Здесь, на примере Фрэнсиса Бэкона,немецкий философ достаточно убедительнопоказывает, что понятие «опыта», откоторого должна была отталкиваться новаяэпистемология, было в XVII веке логическибессодержательно. Это обуславливалось, пословам Фейерабенда, тем, что философияЛорд-канцлера по сути не позволялаосуществлять три ключевыеэпистемологические процедуры:
- Идентифицировать опыт, то естьопределить, что им является, а что нет.Античная парадигма, восходящая кАристотелю, согласно которой опыт – сумма наблюдаемогопри нормальных условиях – уже отброшена, ановая еще не создана
- Интерпретировать опыт, чтоподразумевает наличие закрепленноготрадицией языкового аппарата дляпостроения связи между опытом иязыком
- Создавать более сложные теории,якобы основанные на опыте
Но, не имея логическогосодержания, понятие опыта имело, поФейерабенду, содержание психологическое, аименно, играло роль научного правила веры, regula fidei. То есть, неспособствуя привлечению новых ученых насторону экспериментальной философии, опытукреплял уже существующуюверу. Разумеется, выводом изэтого является еще одно свидетельство впользу эпистемологического анархизма. Ихотя мы далеки от того, чтобы полностьюразделять радикальную позициюФейерабенда, его размышления кажутся наминтересными, особенно в рамках той роли,которую мы приписываем Фрэнсису Бэкону втретьей главе настоящей работы.
Добавим, что к концу XVIIвека стали появляться признакистабилизации понятия «эксперимента». Вчастности, в работах Бойля нередковстречается различие между очевидными(obvious)экспериментами, т.е. просто наблюдениями, инеочевидными, продуманными (unobvious, elaborate)экспериментами. Эпистемологический статуспервых хотя и не был высок, но сомнению неподвергался, тогда как продуманныеэксперименты часто списывалисьоппонентами Бойля как выдумки, бесплодныес точки зрения эпистемологии. О дальнейшемрасхождении этих понятий косвенносвидетельствуют исследования первыхдесятилетий работы Королевского Общества,выполненные Вудом и Хантером[39]. Так,авторы показывают, что в 1680 годы в Обществеконкурировали две группы, так называемые«натуралисты» и «экспериментаторы».Предметом спора был выбор стратегиидальнейшего развития английской академии,а именно распределение усилий междутотальным сбором материала и точечнымэкспериментированием. «Экспериментаторы»,в числе которых были, например, Гук и Петти,считали, что стоит сделать упор наэксперименты в современном смысле слова,т.е. на проведение опытов, направленных наподтверждение или опровержение конкретныхгипотез в рамках четко очерченнойнаучно-исследовательской программы[40].«Натуралисты» же, придерживавшиеся болееклассической, бэконианской эпистемологии,считали, что равное внимание стоит уделитьсбору «наблюдений», пусть иногда ибессистемному. Тот факт, что «эксперимент»и «наблюдение» стали ассоциироваться сдвумя различными и конфликтующимиэпистемологическими стратегиями (которые,как показывает статья, иногда определяли исоциальную структуру научного института),безусловно, говорит о появлении элементовязыкового аппарата, на отсутствие которогожаловался Фейерабенд.
1.3
Структураэкспериментальной философии
Итак, очевидно, мы неможем определить четкие границы понятия‘экспериментальная философия’. Но, разумеется, этоне говорит о том, что этих границ вообще несуществовало. Спрат не без основанияутверждает, что об экспериментальнойфилософии можно говорить ‘справедливо иточно’, и мыпоследуем его совету. Уже сейчас можносказать, что термин ‘экспериментальная философия’ парадоксален, чтовыражается не только в отмеченнойнестабильности понятия ‘экспериментальная’, но и собственно вслове ‘философия’. Философии, в значении какой-тоболее или менее последовательной системызнаний, не существовало, а те, кого с полнымправом можно было бы назватьэкспериментальными философами,придерживались не только разных, нозачастую и диаметрально противоположныхвзглядов на конкретные научные проблемы.Скорее, можно говорить о том, чтоэкспериментальная философия состояла изэпистемологического ядра – экспериментальногометода – иокружавших его методологических исоциальных конвенций. Нам кажется важнымподчеркнуть здесь, что самэкспериментальный метод не был конвенцией,а представлял собой действительно болеесовершенный эпистемологическийинструмент, способ познания окружающегомира, заслуженно занявший место своихмалоэффективных предшественников.Окружавшие же его конвенции, в большойстепени условные, служили своеобразнойинструкцией по его эксплуатации. То есть,хотя они и постулировали как, кем и в какихусловиях может быть легитимно использованэкспериментальный метод для производстванового научного знания, по сути, их цельюбыла ассимиляция экспериментальнойфилософии в английской интеллектуальнойсреде. Именно они станут основнымпредметом этой работы.
1.3.1
Исследовательскаясвобода
Мы уже отметили, чтоодним из важнейших условий легитимногоиспользования экспериментального методабыла свобода. В своих работах ученый мог, идолжен был, делать выводы без оглядки наполитические, религиозные или даже научныеавторитеты. Это был общеевропейскийфеномен, одинаково ярко проявивший себявезде, где было известно слово эксперимент.В Италии Галилей, начиная с 1610 года, велборьбу за разграничение богословия инауки, и за свободу ученого делать любыевыводы относительно содержания последней.Во Франции Паскаль блестяще указывал отцуНоэлю на бесплодность апелляций квышестоящим авторитетам[41]. В Англиипервым крупным ученым, кто высказался забезусловную свободу научногоисследования, был Уильям Гильберт,опубликовавший в 1600 году свое знаменитоеисследование магнетизма DeMagnete. Гильберту бороться засвободу и независимость было проще других– область егоинтересов была достаточно плохо изученадревними. Кроме того, он пользовалсяпокровительством всесильной Елизаветы. Ноэто не умаляет значение того вклада,который он сделал в становление английскойэкспериментальной философии, вклада, окотором мы подробно поговорим в третьейглаве нашей работы.
Единственнымсущественным ограничением свободы прииспользовании экспериментальнойфилософии было условие получения вкачестве результата научного факта, matter of fact. Выделениеэтого понятия стало важным этапом развитияфилософии науки и на нем стоитостановиться подробней. Научным фактом(именно так мы будем, учитывая контекст,переводить формулу matter offact) называлась любаяинформация, регистрирующая состояниевнешнего мира, но не имеющая сама по себеникакой объяснительной силы. Как таковой,научный факт неоспорим, потому что егоотрицание приводит к закреплению за ученымстатуса закоренелого скептика и кпоследующему исключению из научногосообщества. Научному фактупротивопоставлялась гипотеза, призваннаяего дополнять и объяснять. Гипотезасоздает вокруг научного фактасвоеобразное дискуссионное поле, гдекаждый вправе придерживаться собственногомнения. Например, задержка ртути встеклянной трубке на высоте 76 сантиметровявляется научным фактом. Но атмосферноедавление, якобы поддерживающее её на этойвысоте – лишьодна из множества гипотез. Разумеется, современем, некоторые гипотезы по сутипереходили в разряд фактов. К концу векаэто произошло, например, с кровообращением– гипотезой,выдвинутой Уильмом Гарвеем только в 1628году, но которую коллеги Бойля, и даже егооппоненты, уже не решалисьоспаривать[42]. Не возникаетсомнения и в том, что некоторые ученыевремя от времени пытались, пользуясь своимавторитетом, двигать эпистемологическуюграницу, т.е. переправлять собственныепредположения из сферы гипотез в сферуфактов. Шаффер и Шапен считают, что нечтоподобное пытался осуществить Бойль спонятием ‘упругости’ воздуха.
Разделение «гипотез» и«фактов», стало, возможно, ключевымэлементом экспериментальной философии иво многом определило ее лицо. Более того,это была беспрецедентная попытка отделитьнауку, основанную на фактах, от метафизики,состоящей из гипотез, иногда ничем кромеслов не подкрепленных. Именнозлоупотребление словами (words) стало расхожимупреком со стороны экспериментальныхфилософов, объектом внимания которыхдолжны были быть исключительно дела (works –буквально, «творения»). Дихотомияслова–деластала той осью, вокруг которойвыстраивалась вся экспериментальнаяфилософия. Интересно, что эта ось такжевосходит к общеевропейской традиции, анепосредственно в Англии – к Гильберту,впервые указавшему на пагубный эффект отувлечения терминами, не имеющимиэквивалента в реальном мире. Но уже в эпохуБэкона напоминание о стерильности ивязкости традиционного языкового аппаратастало общим местом при критике античнойпарадигмы. Среди прочего, этомуспособствовали отрывки из Novum Organum, посвященныетак называемым идолам площади.[43] ЗдесьБэкон не только говорит о том, что словазачастую мешают, а не способствуютпониманию предмета, но и замечает еще одноважное следствие недостаточной точностиязыка. «Слова», говорит он, «смешивают все иведут людей к пустым и бесчисленным спорами толкованиям». В четвертой главе мы увидим, чтоспособность спекулятивной философиипорождать споры, диспуты, а иногда иконфликты станет важным аргументом впользу экспериментальной философии вбеспокойные годы революции иреставрации.
Во второй половине XVIIвека полемика против философии словнабирает новые обороты. Основанное в 1660 г.Королевское Общество выбирает своимдевизом “Nullius in verba”, формулу, взятую изстихотворения Горация, не желавшего, в пикупифагорейцам, клясться именем учителя илигосподина. Такой выбор не только напоминалоб интеллектуальной независимостианглийской академии, но и подчеркивал, чтонаучное знание опирается не на слова, а нафакты. Интересно, что это жепротивопоставление могло сказаться и наиздательской политике английскихфилософов. Издатель Бойля, в предисловии кNew Experiments, 1660,говорит о том, что книга написанапо-английски, так как адресована тем, кто,будучи занят делами, возможно, не имеет времени изучатьязыки[44]. Если же говорить о философии науки,то сам Бойль, в знаменитом Proemial Essay, 1661, сосвойственным ему многословием выделяетосновной эпистемологический недостатокслов (т.е. гипотез) – невозможность с уверенностьюопределить их истинность:
«for indeed when a writer acquaints meonly with his own thoughts or conjectures, without inriching his discourseswith any real experiment or observation, if he be mistaken in hisratiocination, I am in some danger of erring with him, and at least am like tolose my time, without receiving any valuable compensation for that great loss:but if a writer endeavours, by delivering new and real observations orexperiments, to credit his opinions, the case is much otherwise; for let hisopinions be never so false, his experiments being true, I am not obliged tobelieve the former, and am left at liberty to benefit myself by the latter;[45] »
Осознаниенедостоверности спекулятивной философиипривело, с одной стороны, к тому, что еестали часто ставить в один ряд слитературой, т.е. считать продуктомфантазии, не имеющим отношения кфизической реальности. В этом онапротивопоставлялась экспериментальнойфилософии, которая, якобы, имела делонепосредственно с объектами реальногомира. Генри Пауэр сетует на то, что многиефилософы тратят время лишь на то, чтобызаполнять библиотеки «философскимироманами»[46]. С другойстороны, разные формы спекулятивнойфилософии все чаще упрекают внеспособности принести реальную пользу.Наоборот, любой новый эксперимент илинаблюдение –это квант нового знания, потенциальнополезный для человечества. Такаяпозиция, безусловно, восходит кренессансному энциклопедизму и к егоанглийскому выражению в проекте ‘естественныхисторий’Фрэнсиса Бэкона. Но во времяанглийской революции она получиладополнительную поддержку благодаряпансофическим проектам Амоса Коменского,желавшего, не много не мало, со временемсоставить «историю всего»[47]. В то же время,такие компендиумы не должны были включатьв себя всевозможные гипотезы, которые,согласно экспериментальным философам,зачастую представляли собой лишьбесплодные фантазии. Для многих из них,квинтэссенцией словесной, спекулятивнойфилософии была картезианская гипотезаворонок, что, впрочем, не мешало имвременами с восторгом цитироватьфранцузского философа.
1.3.2
Утилитаризм
Это приводит нас ещеодной грани английской экспериментальнойфилософии – ив данном случае речь идет именно обанглийском явлении – ее безусловной утилитарнойнаправленности. В отличие от своих коллегна континенте основной мотивациейанглийских ученых было облегчение бременичеловеческого труда. И хотя такая позицияне исключала того, что Бэкон называл ‘светоносными’ исследованиями,конечным продуктом производственной линиивсегда были полезные изобретения. Этовидно и в программе Соломонова Дома изNew Atlantis, и вомногих утопических проектах СамуэляХартлиба, предложенных во время революции,и в более поздней деятельности некоторыхчленов Королевского Общества. Именно сэтим связаны многочисленные попыткианглийских ученых привлечь на свою сторонупредставителей промышленности и торговли,которые, наряду с обществом, и должны былистать окончательными бенефициарамиэкспериментальной философии. Так, РобертГук посвятил часть предисловия к своейреволюционной Micrographia, 1665,восхвалению «необыкновеннойщедрости» сэра Джона Катлера, крупноголондонского негоцианта, оплачивавшеголекции Королевского Общества,направленные на популяризацию«механических искусств». Гук считалдоверие такого проницательного бизнесменахорошим знамением для КоролевскогоОбщества, нуждавшегося в постоянномфинансировании. В действительности, Катлероказался одним из самых горячих ипоследовательных сторонниковэкспериментальной философии. В 1673 годуКоролевское Общество получило от негопожертвование в 1000 –гигантскую сумму, учитывая,что годовое жалованье самого Гука,например, составляло менее 25. Именно связь с такими людьми, какКатлер, и общая прикладная направленностьэкспериментальной философии позволилитаким исследователям, как Борис Гессен,сделать вывод, что английские ученые XVIIвека лишь выполняли социальный заказопределенного общественного класса[48].Однако пример Джона Катлера (наряду сДжоном Лоутером и Томасом Повеем) стоитсчитать скорее исключением из правил;Майкл Хантер отмечает, что “mercantile community seemsto have shown some skepticism about the grandiose claims of scientists at thetime”[49]. Более того, на деле корниутилитарного характера английской наукистоит искать не столько в «развитииторгового капитала, международных морскихсношений и тяжелой индустрии», сколько вособенностях пуританской этики, ставшейодним из лейтмотивов английской революции.В дальнейшем, мы более подробно поговоримоб этом в нашей работе.
1.3.3
Широта интересов
Другой английскойособенностью экспериментальной философиистала широта ее интересов. Ядроэкспериментальной философии, т.е.собственно экспериментальный метод, идеяприложения которого к натуральнойфилософии, как считалось, былазаимствована у ремесленников, инженеров,врачей, фактически воспринимался какуниверсальный эпистемологическийинструмент пригодный для применения влюбой сфере человеческой деятельности.Нечто подобное можно наблюдать и у Декарта,рассчитывавшего, что принципы егофилософии со временем распространятся навсе научные, включая общественные,дисциплины. Кроме того, пансофические,полиматические тенденции можно наблюдатьи у некоторых европейских философов, такихкак Пьер Гассенди, с его шеститомной Syntagma Philosophicum, или АмосКоменский. Но если принимать во вниманиелишь тех, кто занимался наукой всовременном смысле этого слова, тоокажется, что исследовательские интересыБойля, Рена или Гука были гораздо шире, чемПаскаля, Декарта или Галилея. Английскиеэкспериментальные философы занималисьастрономией, механикой, статикой,динамикой, анатомией, математикой, химией,физиологией, пневматикой, ботаникой,архитектурой и целым рядом дисциплин,таким как алхимия или астрология, которымсегодня нет места в научном дискурсе. Всёвызывало у них неподдельный интерес – от магнитногонаклонения до природы тепла в лошадиномнавозе[50]. Мы уже говорили, что в Англииподобный размах научного исследованиявосходит к Бэкону, самоуверенноутверждавшему, что он «have taken all knowledge to be myprovince»[51]. Но Бэкон являлся лишь английскимретранслятором ренессансной традиции«натуральной магии», связанной с такимиименами, как Джованни Баптиста делла Порта,Джон Ди и Бернардино Телесио,стремившимися познать природу во всех еепроявлениях. Эти философы, среди прочего,занимались коллекционированием редких идиковинных фактов, которые они добывалилибо с помощью обширной сети информаторов,либо с помощью примитивного, игровогоэкспериментирования. Хотя большинствоисследований велись в области медицины ифармакологии, никакого тематическогоограничения у них не было, а единственнымусловием становилась способность поражатьвоображение. В свою очередь результатомэтих исследований часто становилиськомпендиумы, так называемые ‘книгисекретов’,самой знаменитой из которых была,безусловно, Magiae Naturalis,1558Джованни делла Порты.Джованни делла Порта был невероятнопопулярен в Европе начала XVII века и дажевходил в Академию деи Линчеи (Accademia dei Lincei), членомкоторой был Галилей. Тем не менее, можносправедливо говорить о том, что ко второйполовине XVII века эклектичныйэнциклопедизм стал преимущественноанглийским явлением. Это произошлоблагодаря тому, что здесь важную рольиграла не только экспериментальнаятрадиция, восходящая к Галилею, но итрадиция натуральной магии, влияниекоторой к этому времени были либоподавлено, либо обособлено на континенте.Галилей, Паскаль, Гюйгенс – все эти ученые ужепрактически не интересовались натуральноймагией. Тогда как Бойль и его окружение,хотя и не без оговорок, часто и помногуцитирует Парацельса, Ван Гельмонта и др.Хорошо известно, что даже КоролевскоеОбщество было составлено из людей сантинаучными по сегодняшним меркамубеждениями, и что его музей напоминалскорее петровскую кунсткамеру, чемсовременный музей науки.[52]
Во второй главе нашейработы мы подробно остановимся на той роли,которую сыграла магическая традиция вформировании научного эмпиризма. На данномэтапе ограничимся следующим вопросом: какс точки зрения современной философии наукистоит оценивать такую потрясающую широтуинтересов у философов, многие из которых поправу считаются отцами-основателями науки,плодами которой мы пользуемся до сих пор.Стоит сразу заметить, что современникиоценивали безграничные претензииКоролевского Общества однозначно – именно эта сторонаэкспериментальной философии чаще всегостановилась предметом язвительных выпадовлитераторов, и, безусловно, затруднилаассимиляцию науки среди широких слоеванглийского общества. Свидетельством впользу этой гипотезы, например, служиткомедия The VirtuosoТомаса Шадвелла, впервые поставленная в 1676году. Здесь, Николас Гимрак, в которомнетрудно узнать Роберта Бойля,высмеивается за его попытки приручитьпаука, взвесить воздух, изобрестимеханический ткацкий станок и читатьженевскую библию при светефосфорицирующего бифштекса[53]. Непринятиенауки обществом, а также насмешливоеотношение к ней короля (посетившего,кстати, первый показ TheVirtuoso), имели большее значениедля науки, чем может показаться на первыйвзгляд. Именно оно, возможно, стало винойтому, что вплоть до XIX века КоролевскоеОбщество существовало за счет членскихвзносов и частных пожертвований[54].
Что касаетсясовременных оценок, то неразборчивостьмногих ученых XVII века позволяет судить,прежде всего, о двух вещах. Строгоесоответствие сегодняшним представлениям онаучном методе не всегда может служитьретроспективным демаркационным критериемдля отделения ученых от шарлатанов. Вработе с историейнауки стоит помнить, чтозлоупотребление презентизмом почти всегдаприводит к существенному искажениюисторической ткани. Но, в то же время, нестоит пытаться реабилитироватьпсевдонаучные теории на том основании, чтоБойль увлекался алхимией, а у Ньютона былипрестранные идеи об ангелах. Иными словами,в работе с философиейнауки не стоит бояться тогоестественного преимущества, которое мыполучаем за счет возможностиретроспективной оценки событий. Подобныенесоответствия могут лишь еще разнапоминать нам о том, что даже личностимасштаба Ньютона не всегда бываютпоследовательными в своих убеждениях.
1.3.4
Коллективизм
Широкое полеприменения предопределило еще однунеизменную черту английскойэкспериментальной философии. С самогоначала, а особенно с середины 1650-х годов,она воспринималась как коллективный,бессрочный проект, который возможнореализовать лишь посредством полноценногонаучного сотрудничества. Под этимподразумевалось не только обменинформацией между натурфилософами, т.е.теоретиками науки, но и сотрудничество спредставителями прикладных дисциплин– инженерами,ремесленниками, торговцами. Разумеется,выгоды от совместной работы к середине XVIIвека были уже по достоинству оценены повсей Европе. В Риме, Тоскане, Франции и натерритории современной Германии ужесуществовало не один десяток более илименее формальных научных сообществ.Определенную роль в укрепленииколлективной идеологемы в Англии сыграл,безусловно, Бэкон. Но корни научногосотрудничества как такового стоит искать вобщеевропейской академической традиции,на которую сильное влияние оказали разногорода оккультные течения, но особеннонеоплатонизм Марсилио Фичино. Интересно,что Бойль и в этой связи взывает калхимическому наследию и одобрительноцитирует Василия Валентина, алхимика XVвека, утверждавшего, что краткость жизни непозволяет надеяться обработать весьнужный материал в одиночку. Однако,несмотря на общеевропейский характерфеномена, нельзя не заметить, что только вАнглии мы встречаем успешную реализациюидеи бескорыстного служения делу науки. Здесьотдельный ученый воспринимается не какархитектор, но как каменщик, чей труд вбольшой степени лишен творческойсоставляющей, а вклад в окончательныйрезультат всегда незначителен. Похожаяфилософия безличного служения науке,правда, встречалась в среде итальянскихэкспериментаторов, объединившихся в 1657году в знаменитую Академию дельЧименто[55]. Еереализацией стала единственная совместнаяпубликация академии – I Saggi di naturali esperienze fattenell’Accademia delCimento, 1667 –подписанная коллективно. Ноименно эта декларированная безличностьспровоцировала многочисленные конфликтывнутри академии и стала одной из причин еезакрытия в 1667 году.[56] В Англии, как ив Италии, полностью избежать конфликтов неудалось. Роберт Гук был крайнечувствителен в вопросах интеллектуальныхправ и считал, что многие из егоизобретений были присвоены другими. Носуществовавшие разногласия не помешаликоллективной идеологии, направленной наслужение обществу, стать важнейшимцементирующим элементом английскогонаучного сообщества.
1.4
Хронологические исоциальные границы экспериментальнойфилософии
Подведемпредварительные итоги нашегоисследования. Итак, английскаяэкспериментальная философия была способомпознания окружающего мира, в основекоторого всегда лежал чувственный опыт.Эмпиризм стал краеугольным камнем этоготечения, что –на методологическом уровне – неминуемоприводило его к конфликту с рационализмомДекарта. Известно, что обращение кчувственному опыту было свойственномногим европейским ученым XVII века. Нотолько в Англии к этому были добавленывспомогательные конвенции, самымизаметными из которых стали коллективизм,утилитаризм и свободомыслие. Именно этиконвенции, сформулированные в конкретныхсоциально-политических условияхАнглийской революции, позволили, на нашвзгляд, выжить и расцвестиэкспериментальному методу в период, когдана континенте, под влиянием картезианстваи контрреформации, его значение неминуемошло на убыль. Для установленияисторических границ нашего исследованияможно воспользоваться одной из упомянутыхконвенцией, свободомыслием, под которымпонимается упразднения всякого догматизмав исследовании. Таким образом, с однойстороны, история экспериментальнойфилософии ограничивается первой половиной1640-х годов, когда, после десятилетияжесткого интеллектуального иполитического контроля, стали пробиватьсяв печать враждебные античной парадигмеидеи Бэкона, Парацельса и Коперника. Именнос 1645 г. отсчитывает свою историю кружокВаллиса, который во многом и определитанглийский интеллектуальный ландшафтсередины XVII века. Пик популярностиэкспериментальной философии пришелся,конечно, на середину 1660-х, когда о нейговорили по всей Европе. Концом же ееистории можно условно считать 1670-е, когдаее стало постепенно вытеснять болеесовременное рационализированное,гипотетико-дедуктивное естествознание. Апосле 1687 года, когда Ньютон опубликовалсвою Principia Mathematica, нарочитое отсутствие догматизма,характерное для экспериментальнойфилософии, и вовсе перестало считатьсяинтеллектуальной добродетелью. Отныне унауки существовала новая догма.
В заключение стоитдобавить, что если понятие ‘экспериментальнойфилософии’ неумещается в рамки словарной статьи, то вопределении того, кто же является ‘экспериментальнымифилософами’сложности гораздо меньше. Для этогодостаточно использовать не формальный, асоциальный критерий. Членство вКоролевском Обществе, основанном в 1660 годудля развития экспериментальной философии,является, на наш взгляд, наиболее удобным ипрактически исчерпывающим критерием. Хотя,учитывая открытость этого научногоинститута, далеко не каждый его член могсчитаться ‘экспериментальным философом’,[57] любой, ктоактивно занимался наукой и имел отношениек Королевскому Обществу, безусловно, имявлялся. Наоборот, из крупных английскихнатурфилософов середины XVII века толькотрое не вошли в состав английской академии,а именно Томас Сиденхэм, Ричард Таунли иТомас Гоббс. Но Сиденхэм и Таунли былискорее исключениями из общегоправила[58], тогда какГоббса, враждебно настроенного именно вотношении экспериментальной философии, непринимали в общество умышленно[59].
Глава 2
Распространениеэкспериментального метода в ЗападнойЕвропе
2.1
Фрагментарностьуспехов нового знания
Говоря опарадигмальных сдвигах в европейскойнауке, нельзя не отметить, наскольконеравномерно, с точки зрения географии ихронологии, протекали в Европе этипроцессы. В Италии, к примеру, многие из нихуже перешли в необратимую фазу тогда, когдав Англии о них еще никто не слышал. Так, кначалу XVII века на территории современнойИталии уже были созданы (а часто иупразднены) десятки научных, илипротонаучных институтов; в то время как вАнглии этого же периода их можно былососчитать на пальцах одной руки. Этонеудивительно, потому как распространениемногих инновационных идей, как мы ужеговорили, проходило в Европе в основном сюга на север. Но неоднородностьинтеллектуального поля определяли нетолько стартовые преимущества, полученныеразличными странами в новое время.Огромную роль игралисоциально-политические факторы, взависимости от обстоятельств, ускорявшиеили тормозившие ассимиляцию новых идей.Таким фактором в конце XVI века было наличиесильного, централизованного государства,которое иногда принимало сторону новойнауки, как это было в Дании Фредерика II, аиногда намеренно оставалось от нее встороне, как в Англии Якова I. Другимважнейшим элементом было влияниекатолической церкви. Оно не было, какиногда принято считать,безусловно-негативным, препятствуяраспространению любого нового знания. Вконце концов, De Revolutionibusбыл издан только благодарядавлению друзей Николая Коперника, средикоторых были епископ Хелмнский и КардиналНиколай Шёнберг, и с посвящением папе ПавлуIII, который это посвящение принял. Ноитальянское естествознание, расцветшее вXVII веке, в конце концов, погубил именноВатикан. Наоборот, роль протестантскихрелигиозных течений, вразрез сложившемусястереотипу, никогда не была однозначноблагоприятной для новой науки. Хотярелигиозные раскольники были, в общем,близки по духу раскольникам научным, напрактике их встречи выливались вдостаточно жестокие столкновения.
Интересно, чтонеравномерность, фрагментарность успеховнового знания становится наиболееочевидной не при изучении истории илигеографии, но при сопоставлениипристрастий различных агентов собственноинтеллектуального поля. Наиболее ярко этотконтраст проявляется при сравненииакадемической, университетской среды ивнеуниверситетской (придворной,популярной, буржуазной) интеллигенции.Университеты были рачительнымимонополистами традиционного научногознания; интеллектуальным климатом здесьдоминирует Аристотель, в основеэпистемологии которого лежит возможностьформальной демонстрации явленийс помощью опоры на ‘первые принципы’. При этом ценностьчувственного опыта Аристотель не отрицает,но его значение – маргинализирует: ему отводитсяроль дополнительного свидетельства впользу уже заявленной демонстрации. Напрактике, демонстрация могла бытьпредставлена в форме публичного диспута,проводившегося, разумеется, на латинскомязыке. Образованным или ученым считался тот,кто буквально умел осуществлятьдемонстрацию явлений, качество которой, всвою очередь, оценивалось по сугубоформальным критериям. В частности,основным критерием истины являлосьотсутствие в ней внутренних противоречий,что фактически сводило работууниверситетского профессора к оттачиваниюболее или менее абстрактных понятий длясогласования их между собою по правиламформальной логики. Разумеется, строгость, скоторой ученые подходили к этому шаблону,колебалась от университета к университетуи зависела от общего интеллектуальногоклимата. В Париже XVI века, например,католическое влияние было достаточновелико, а в университете доминировалфакультет богословия. Это делало любоеотхождение от установленного канонадостаточно рискованным, потому что даженаучная, методологическая инновация моглабыть интерпретирована в богословскомключе, т.е. как ересь. В то же время в Падуе,принадлежавшей Венецианской Республике,доминирующим факультетом был медицинский.Эти два фактора – покровительство враждебнонастроенной к Ватикану республики иестественнонаучный уклон – определилипрогрессивность университета в целом.Аристотеля здесь интерпретировалинастолько вольно, что это позволилонекоторым историкам говорить о развитииполноценного научного метода внутриперипатетической матрицы[60]. Так, ДжакобоДзабарелла (†1589) уже говорит о первых принципах како гипотезах, т.е. предположениях,основанных на данных чувственного опыта,что во многом предвосхищает идеи Галилея,профессора математики падуанскогоуниверситета в 1592-1610 годах. Но падуанскийпрецедент не должен вводить нас взаблуждение. Во-первых, европейскоеуниверситетское сообщество в целом было гораздоболее консервативно, чем некоторые школына севере Италии. А во-вторых, даже Падуя доконца оставалась полностью преданнойАристотелю, активно препятствуяинфильтрации идей новой науки.
Иначе обстоит дело свнеуниверситетской средой, о которой восновном и пойдет речь в нашей работе.Здесь в XV веке тоже доминирует Аристотель,но постепенно, в течение XVI века, еговлияние ослабевает и, наконец, к серединеXVII века становится незначительным.
«С точки зрения науки ифилософии, главным врагом Ренессанса былапарадигма Аристотеля, и можно утверждать,что его главным свершением оказалосьразрушение этой парадигмы»[61].
Это случилось, на нашвзгляд, благодаря тому, что непреложностьпарадигмы Аристотеля заключалась не вубедительности каждого элемента егодоктрины –здесь Аристотель был часто неоригинален ине всегда убедителен – но в ее невероятномразмахе, последовательности и можносказать экономичности. Аристотель служилответом на все вопросы, им пользовались какпри демонстрации зоологических, так ибогословских истин. Отдельныепредставители образованной элиты, время отвремени, бросали вызов различным элементамдоктрины Стагирита; но эти вспышкисвободомыслия легко подавлялись егозащитниками и, если и оставались в памятипотомков, то лишь как досадноенедоразумение. К концу XV векатехнологический, политический иэкономический прогресс привел к тому, чтофакты, не вписывающиеся в перипатетическуюматрицу, стали появляться все чаще и чаще ивскоре буквально наводнили Европу. Воснове этого лежало сразу несколькофакторов –распространение книгопечатания,реформация, усилия итальянскихгуманистов[62]. Но есливозможно выбрать одну, наиболее важнуюпричину, сделавшую процесс десакрализацииантичности практически необратимым, то ейдолжны стать Великие ГеографическиеОткрытия 1480-1520.
2.2
Интеллектуальныйклимат Западной Европы конца XVI века
2.2.1
Великие географическиеоткрытия
Трансатлантическиепутешествия португальцев, испанцев иитальянцев в Индию и Америку сталирешающим фактором не только в измененииотношения к древним, и в частности кАристотелю, но и в изменении самосознанияевропейцев. Во-первых, они показали, чтогреко-римский мир был чрезвычайноограничен, и что, в действительности,современный человек во многом превосходитего в знании. Наиболее дальновидныефилософы делали благодаря этим открытиямамбициозные эпистемологическиезаключения. Так, 23 марта 1523 годаитальянский философ Пьетро Помпонаццикомментировал в Болонье вторую книгуMeteore. Последежурного изложения доктрины Аристотеля иприложенных к ней Аверроэсом четырехаподектических причин невозможностисуществования жизни в южном полушарииПомпонацци неожиданно заявил, что у негоесть приятель в Венеции, некий Пигафетта,который путешествовал по южному полушариюи видел там таких же людей, как и европейцы.Поэтому, говорит Помпонацци, выводыАристотеля ‘sunt fatuitates’ –глупости и пустословие. Откуда выводитсяболее общее правило о том, что стоитпредпринимать в случае конфликта между‘regionamento el’esperienzasensibile’, аименно –‘standum est sensui etdimittenda est ratio’[63].
Другим важнымследствием эпохи открытий стало появлениена европейском рынке множества артефактовиз Индии, Африки и Нового Мира: образцовминералов, диковинных растений, животных идаже болезней. Все это не только вновьзаставляло задуматься об авторитете икомпетентности древних, но и поставилоперед европейцами проблемукаталогизирования знания. Здесь можновспомнить Historiae animalium, 1551-1558Конрада Гесснера, болонский ботаническийсад Улисса Альдрованди (1568), многочисленныекабинеты диковинок, чье появлениедатируется серединой XVI века. Изучениемногих из уникальных артефактов не моглобыть основано на ‘универсалиях’ и ‘первых принципах’, но толкалоевропейских ученых в сторонуколлективного эмпиризма и формированиянатуральной философии, основанной напонятии научного объекта или факта[64]. Необходимостьупорядочивания знания неизбежно приводитк зарождению наблюдательной, а неспекулятивной науки. Этому, безусловно,способствовала и концептуальнаяреволюция, уже произошедшая в живописи, гдек XV веку стало высоко цениться умениерисовать с натуры и писать вещи такими,какие они есть, а не такими, как их диктуеттрадиция. Не зря Андреас Везалий,подготавливая иллюстрации своейзнаменитой De humani corporisfabrica,1543 нанимал художников измастерской Тициана. Эрвин Панофскисчитает, что «подъем естественнонаучныхдисциплин, которые можно назватьнаблюдательными или дескриптивными – зоологии,палеонтологии, некоторых отделов физики и,самое главное, анатомии – <…> напрямуюзависел от подъема в изобразительнойтехнике».[65] Постепенно,благодаря тесному контакту междупридворной, университетской и наукойрелигиозных орденов, интеллектуальнаяжизнь больших городов становится все болееинтенсивной. Теперь здесь доминируетгородская элита, многие представителикоторой имеют профессиональноеобразование (врачи, аптекари, юристы), тоесть люди, в работе которых имеется сильныйпрактический компонент. Именно эта«разночинная» среда, вместе с отдельнымипредставителями аристократии и торговли, ипредоставила основных реципиентов новогопротонаучного эмпиризма, гораздо менеепопулярного в среде университетскихпрофессоров.
2.2.2
Опыт против книги
Мало-помалуинтеллектуальный климат в Европе начинаетхарактеризоваться конфронтацией междуклассической, книжной формой знания, закоторую, выступают университеты и многиеиз гуманистов; и новыми формами знания,эпистемология которых опирается в той илииной степени на чувственный опыт.Мореплаватели, придворные инженеры иремесленники, аристократы-натуралисты,алхимики[66] – все они, напрямуюили косвенно, ведут войну со спекулятивнойфилософией, основанной на мертвыхисточниках, а не на живом знании. Каждый изних, в своих дневниках или популярныхтрактатах, написанных, как правило, народном (т.е. не латинском) языке, занижаетзначение схоластической философии ивосхваляет чувственный опыт. Конечно, напрактике, им еще долго не удастся полностьюизбавиться от классического наследия, ново всем, что касается способа познаниямира, т.е. эпистемологии perse, они не принимают книжногознания, а в отдельных случаях позволяютсебе отзываться о нем весьмавысокомерно:
«Хорошо знаю, чтонекоторым гордецам, потому что я неначитан, покажется, будто они вправепорицать меня, ссылаясь на то, что я человекбез книжного образования. <…> Скажут,что, не будучи словесником, я не смогухорошо сказать то, о чем хочу трактовать. Незнают они, что мои предметы более, чем изчужих слов, почерпнуты из опыта, которыйбыл наставником тех, кто хорошо писал; так ия беру его себе в наставники и во всехслучаях буду на него ссылаться»[67].
Дневники Леонардо былиопубликованы лишь в XIX веке и потому (вотличие от самого Леонардо) не оказалировным счетом никакого влияния насовременников. Но он был одним из многих,кто в XVI веке предпочитает книгамнепосредственный опыт. В похожем ключе,например, говорит французскийестествоиспытатель и гончар БернарПалисси в обращении к читателю своегоDiscours admirable de la nature des eaux et fontainestant naturelles qu'artificielles, 1580. Здесьон не только обесценивает классическоеобразование, но и делает смелые,эпистемологические выводы, похожие,впрочем, на те, что сделал и Леонардо всвоих неопубликованных дневниках. Именноопыт и практическая работа, говоритПалисси, должны стать основаниемтеоретической, книжной науки:
«I’ay mis ce propos en auant, pourclorre la bouche ceuxqui disent, comment est il poible qu’unhomme puisse savoirquelque chose & parler des effects naturels, sansauoir veu les liures Latins des philosophes? un tel propos peut auoir lieu enmon endroit, puis que par practique ie prouue en plusieurs endroits latheorique de plusieurs philosophes fause, mesmes des plus renommez & plusanciens <...> te pouuant asseurer (lecteur)qu’en bien peud’heure, voire dens lapremiere iournee, tu apprendras plus de philosophie naturelle sur les faits deschoses contenues en ce livre, que tu ne saurois apprendre en cinquante ans, enlisant les theoriques opinions des philosophesanciens.»[68]
Еще более определенновысказывается итальянский гуманистДжироламо Русчелли в прологе к своейSecreti nuovi, 1567. Рассказывая оцелях одной из первых научных академий,основанной им предположительно в 1541-1542году, он говорит, что основной задачей было«перепробовать» и «доказать» наибольшееколичество рецептов, найденных в старинныхрукописях, напечатанных книгах илиполученных напрямую через посредников.Иман и Пао не без основания отмечаютисторическое значение даннойэпистемологической стратегмы :
«Здесь важно отметить,что Русчелли считал эту процедуруосознанным применениемэкспериментального метода. Будучинеудовлетворен знанием и методиками,полученными из книг, академия настаивалана том, чтобы каждый рецепт был «доказан»три раза, прежде чем его можно было бысчитать заслуживающим доверия. И хотяметод, использовавшийся в данном случае,был, очевидно, достаточно примитивен, егоисторическое значение довольно велико. Ониллюстрирует этап становление понятияэксперимента, на полпути междусредневековым понятием experimenta какобыкновенного опыта и методом Галилея,использовавшего эксперимент для проверкигипотезы».[69]
2.2.3
Натуральная магия
Традиция натуральноймагии, к которой без сомнения принадлежалРусчелли, настолько сильно повлияла нараспространение влиянияэкспериментального метода, что ееневозможно не упомянуть в нашей работе. Вее основе лежало стремление отказаться отобъяснения природных явлений черезапелляцию к «чуду», т.е. феномену, лежащемувне познаваемого поля; вместо этогокаждому явлению приписывалосьестественное, а значит познаваемоепроисхождение. Мы уже сказали, чтонатуральные маги занимались в основномсбором, упорядочиванием и проверкойдиковинных фактов (где слова «факт»,«секрет», «рецепт» или «эксперимент»употреблялись взаимозаменяемо). Уже этопревращало их деятельность в эмпирическое,экспериментально-ориентированноепредприятие. Связь натуральной магии сэкспериментальной философией исовременной наукой можно нагляднопоказать на примере истории одного изсамых влиятельных научных институтов XVIIвека –Академии деи Линчеи. Основанная в 1603 году, вРиме, маркизом Федерико Чези, онаизначально имела в своих рядах всегочетырех членов (включая самого маркиза),которые поставили своей целью «изучениетайных наук». Следующим членом академиистал Джованни делла Порта, бывший, судя повсему, ее опосредованным вдохновителем. Вкачестве эмблемы академии была выбранарысь (lince) –животное, наделенное великолепным зрением,должно было стать символом наблюдательнойэпистемологии Чези и его друзей (отсюдадевиз академии: “A[u]spicit et inspicit”). Рысь жебыла символом самого Порты и фигурировалана фронтисписе многочисленных изданий егоMagiae Naturalis(илл.1). Для нас интересно, что уже шестымlinceo стал в 1611 г.Галилео Галилей, кардинально изменившийидеологию академии. Отказавшись от поискаи проверки «секретов природы», онафактические стала мощнейшим инструментомпропаганды нового, экспериментальногоэмпиризма[70].
Возможно, болеезначительной онтологической составляющейнатуральной магии для нас является идеявладычествачеловека над природой. Такие люди, какДжованни делла Порта или Джироламо Карданстремились не столько раскрыть секретыприроды, сколько овладеть ими, т.е.научиться заставлять природу следовать водном или другом (естественном)направлении. Само слово ‘магия’ отличалось от слова‘философия’ именно тем, что подразумевало нестолько познание, сколько контроль надявлениями мира. Впоследствии, благодаряФрэнсису Бэкону эта традиция оказалась уистоков английской экспериментальнойфилософии. Паоло Росси, например, считает,что открытость, демократичность иколлективный характер научного проектаЛорд-канцлера стали непосредственнойреакцией на элитизм и индивидуализм,свойственные магической традиции.[71] Мы неможем полностью согласиться с выводамиРосси, о чем будет сказано более подробно всоответствующем месте. Но, бесспорно, идеяконтроля над силами природы стала одним изнеотъемлемых компонентовэкспериментальной философии. Однако, вомногом отбросив к середине XVII векапережитки ренессансного оккультизма, онаискала возможность осуществления этогоконтроля за счет точных наук. Не случайно,одна из публикаций Джона Уилкинса – центральной фигурыпуританской, революционной науки – называлась Mathematical Magic, Or The Wonders that May Be Performed byMechanical Geometry[72], 1648 и являлась своеобразнымсправочником для тех, кто с помощьюрукотворных механизмов желает подчинитьсебе силы природы.
