« ТОМСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ РОССИЙСКИЙ ГУМАНИТАРНЫЙ НАУЧНЫЙ ФОНД Труды всероссийского ...»

Теория самоорганизации, или синергетика (содействие), – одно из междисциплинарных направлений современного научного знания. Синергетику характеризуют как ядро постнеклассической науки, в этой связи представляется важным рассмотреть особенности познания, в данной области науки, тем более, что в настоящее время это междисциплинарное направление еще находится в стадии становления. В нем можно выделить несколько подходов, обобщая которые, следует говорить о совокупности идей и методов научного исследования, охватывающих процессы самоорганизации в самых различных структурных образованиях.

В рамках синергетического подхода объединяются теория диссипативных (dissipate – рассеивать) структур И.Р. Пригожина и собственно синергетика Хакена – теория описания процессов, сопровождающихся кооперативным эффектом, теория гиперциклов М. Эйгена. Это научное направление изучает общие явления самоорганизации, присущие как живым, так и неживым формам организации материи. При этом равновесные формы организации отделяются от самоорганизации, а с другой стороны, под «крышей» синергетического подхода объединяются в особый класс динамические, физические, химические и биологические структуры, которые раньше не сводились вместе. Именно это обстоятельство вызвало огромный мировоззренческий всплеск вокруг традиционных проблем эволюции, развития и необратимости.

Второй важнейшей идеей синергетического подхода является нелинейность. Математически нелинейность выражается в том, что уравнение, описывающее функционирование такой системы, имеет два и более решений. Физический смысл нелинейности – в необратимости процессов.

Ключевым моментом в представлении мира с основной доминантой – необратимостью – являются точки бифуркации, в которых происходит смена стратегии развития, но ее невозможно предсказать, поскольку она носит спонтанный характер. Поэтому главная особенность таких моделей развития – неопределенность будущего и, следовательно, возможность различных форм организации, направлений развития.

Следующий шаг в описании явлений физического мира связан со спонтанно возникающими, открытыми системами, обладающими способностью к непрерывному получению энергии из окружающего мира и выведению энтропии вовне. Системы, находящиеся в постоянном соотношении со средой, так называемые когерентные системы, проходят в своем развитии ряд последовательно меняющихся структур, сохраняя при этом свою целостность (биологические, экологические системы). Такое развитие процессов представляет собой совершенно определенный вид природной динамики. К наиболее простым явлениям такого рода относятся диссипативные структуры, возникающие при химических реакциях (реакция Белоусова – Жаботинского).

В. Эбелинг высказывает мнение, что «вопросы формирования структур относятся к фундаментальным проблемам естественных наук», и речь идет «об устранении противоречия между вторым законом термодинамики и высокой степенью организованности окружающего нас мира». В этом высказывании заключено содержание формирования процесса нового знания в его соотношении между новыми фактами и старыми теориями, в рамках которых они не получают адекватного объяснения. Это обстоятельство, в свою очередь, выдвигает задачу построения новой теории, которая, в соответствии с внутренней логикой развития данного направления исследований, объясняла бы механизм самоорганизации, вбирая в себя то общее, что характерно для процессов подобного рода, независимо от их качественно специфического проявления. Таково краткое описание основных идей синергетики как новой научной парадигмы.

Синергетика изучает закономерности процессов самоорганизации, процессов возникновения относительно устойчивого существования и разрушения макроскопических упорядоченных пространственно-временных структур, происходящих в неравновесных системах. Оказывается, механизмы образования и саморазрушения таких структур, механизмы перехода от хаоса к порядку и обратно не зависят от конкретной природы тех или иных систем. Они одинаково присущи химическим, физическим, биологическим и социальным системам, которые удовлетворяют определенным условиям: являются открытыми, обладают большим количеством подсистем, находящихся в достаточно далеком от равновесия состоянии. Эти механизмы обладают свойством универсальности, а, следовательно, осмысление результатов синергетики с необходимостью выводит на философско-методологический уровень.

Помимо онтологического значения, о котором сказано выше, идеи синергетики имеют и новое гносеологическое содержание. Прежде всего, исследователями был отмечен герменевтический характер познавательного контекста синергетики. Это связано с той ключевой особенностью синергетического описания, которую выделил Г. Хакен, указав, что синергетика нацелена на одновременность «удержания» микро- и макропорядка систем. Будучи постнеклассическим направлением исследований, синергетика нацелена на диалог как способ собственного становления и бытия, и следовательно, она изначально философична. «Диалогичность» синергетики как характеристика познавательного отношения обусловлена следующими особенностями. Объектами синергетики являются не телесные образования, знание о которых репрезентативно (объекты классической науки даны субъекту в предметной представленности, а явления самоорганизации – как результат взаимодействия элементов сложных систем). Традиционным в познании системных образований были два взаимодействующих подхода. Один из них обеспечивал «взгляд изнутри», низводил функционирование системы к деталям, к микроуровню – это редукционистский подход. Другой обеспечивал «взгляд извне», описывал поведение системы на макроуровне, это холистский подход, или макрохолизм.

Г. Хакен подчеркивает, что синергетическое познание – это как бы «скользящий взгляд», который одновременно удерживает в поле зрения и целое, и детали. Синергетика – это мост между микро- и макропорядком, описание взаимодействия между микро- и макроуровнем.

Вторая особенность, позволяющая говорить о диалогичности синергетического познания, – это нерепрезентальный характер познания. Г. Хакен сопоставил традиционное описание сложных систем и синергетическое. Единицей описания в традиционном подходе является отдельный элемент системы, например клетка. В синергетике это сеть из клеток. В обычном описании свойства приписываются индивидуальному объекту, в синергетике результатом является кооперативный эффект, возникший в результате согласованности, синхронизации элементов. Этот эффект есть следствие спонтанного поведения системы, что позволяет говорить об отсутствии «трансцендентального субъекта-управителя» [1; c. 108].

Третий аргумент в пользу герменевтического характера познавательного контекста синергетики заключается в следующем. Понятие самоорганизации предполагает существенно личностный, диалоговый способ мышления – открытый будущему, развивающийся во времени необратимый коммуникативный процесс. Такой диалог есть целое искусство, не описываемое средствами формальной логики, в котором нет готовых ответов на все вопросы. Диалоговая форма миропонимания не нова, но в наше время она перерождается в искусство «вопрошания» природы.

Вышеприведенные аргументы указывают на то, что гносеологическая ситуация в синергетике носит герменевтический характер, а эффекты согласованности адекватное описание получают в диалоговой эпистемологии.

В современной научной картине мироздания происходят сдвиги в направлении «множественности, темпоральности и сложности» и, как следствие, возникают изменения в способе научного мышления, которое становится вероятностным, нелинейным, свойственным современной науке и тем принципиально отличающимся от классического естествознания прошлых веков. Классическое естествознание ориентировано на объяснение объективных закономерностей. Там не возникал вопрос об эволюции законов, о самоорганизации объектов. Неклассическое, основу которого составляет синергетическая парадигма, учитывает спонтанность, самоактивность познаваемых систем. Сохраняя ориентацию на объективность, научное знание обращается к коммуникативной теории. Рассмотрение последней – тема отдельной статьи.

Литература

1. Онтология и эпистемология синергетики. М., 1997.

Постнеклассическая наука как новая мифология

М.Н. Чистанов

Вот уже которое десятилетие идут споры о новом образе науки и научной деятельности. Начавшийся еще в конце XIX в. кризис естествознания за минувшее время разрушил считавшиеся незыблемыми бастионы научной рациональности и породил идею нового универсального знания, сочетающего в себе функциональность науки и назидательность религиозного учения. И в самом деле, пресловутый «лингвистический переворот» в философии обращает исследователей к доселе находившимся вне сферы философии науки пластам: проблемам языка науки и герменевтике научного текста. Отсюда и непрекращающиеся попытки ввести в научный обиход категории, скорее, эстетического и художественного плана (красота научной теории) и стремление как-то нагрузить науку моральным или идеологическим содержанием («гуманизация» и «гуманитаризация» науки и образования). Сюда же следует отнести достаточно частые ныне призывы обратиться к вненаучным и донаучным способам познания: восточным медитативным практикам, шаманским техникам и прочим «нетрадиционным» методам. Масштабы происходящего, по-видимому, нельзя преуменьшать, поскольку изыскания такого рода исследователей имеют если не большую распространенность в современном научном сообществе, то, по крайней мере, вызывают больший общественный резонанс, нежели исследования классического типа.

Очень показательна в этой связи судьба синергетики. Родившись в середине ХХ в. как частная теория в области физики неравновесных систем, ныне она претендует на роль всеобъемлющего методологического принципа не только в естествознании, но в познании вообще. Обращает на себя внимание тот факт, что возникший в начале 90-х гг. прошлого века в недрах отечественного высшего образования курс «Концепции современного естествознания», формально ставя своей целью знакомство учащихся с достижениями современных естественных наук, фактически играет роль официального проводника идей синергетики, представляя ее как объективно неизбежную парадигму культуры XXI в. Сама необходимость ознакомительного курса такого рода, в принципе, не вызывает возражений, но к чему такая категоричность?

Удивления достойна та скоропалительность выводов, которая пронизывает не только учебники, где может проявляться личная позиция автора, но сам образовательный стандарт по данной дисциплине. По сути дела, предмет курса так и остается непроясненным. Это и понятно, ведь предметом является даже не природа как таковая, что само по себе весьма туманно, а естествознание – концепт, может еще существовавший реально во времена античной натурфилософии в силу отсутствия дифференциации наук, но к настоящему моменту превратившийся в совершенно умозрительную конструкцию. Зато после синкретичного набора фактов, взятых наугад из разрозненного корпуса естественных наук, мы сразу переходим к глобальным мировоззренческим выводам. Безусловно, лишний раз напомнить людям, что человек – часть природы, что необходимо бережно относиться к природе, а также ближнему и дальнему, само по себе не вредно. Однако Джордано Бруно уже умер за наши грехи, а тезис о всеобщем характере разума во Вселенной через два века после Гегеля не может претендовать на особую оригинальность. Пугает даже не несколько назойливая назидательность, а то, что под личиной последнего слова толерантности, максимально широкой трактовки истинности, в массовое сознание внедряется одна из наиболее агрессивных и жестких современных идеологем. За «общим делом» в истории чаще всего следует «слово и дело».

Впрочем, оставив в стороне эмоции, рассмотрим, что именно подразумевается под красивым термином «постнеклассическая наука». Принято считать, что закат классической науки, то есть ньютоновской парадигмы, происходит на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий, когда были сформулированы принципы теории относительности и квантовые законы. Не вникая в специфику физических интерпретаций произошедшего, попробуем рассмотреть лишь самые простые философские следствия.

1. Опыт, который со времен Галилея был универсальным критерием истинности научной теории, оказывается включенным в структуру самой теории и подлежащим интерпретации только в горизонте этой структуры. Более того, само понятие опыта становится все более и более неопределенным, размывается грань между субъектом и объектом последнего.

2. Традиционные логические понятия причины и следствия, возникшие на основе простой наблюдаемости фактов и оттого интуитивно совершенно очевидные, на поверку оказываются гораздо более сложными и потому четко не выделяемыми. Справедливости ради надо сказать, что в философии это произошло гораздо раньше, но ведь философия и не претендует на научность.

3. Отсутствие таких критериев не позволяет применить к новым научным теориям в полном объеме традиционные рациональные методы анализа.

Собственно говоря, как уже отмечалось здесь, на конференции, неклассические теории выполнили лишь негативную, разрушительную часть работы. Они указали на границы применимости существующих научных методов и приемов. В задачу этих теорий не входило создание чего-либо принципиально иного, поэтому сами они используют старую методологию только с осознанием ограниченности последней.

В отличие от них постнеклассическая наука должна была с самого начала дистанцироваться от предшествующей традиции, стать новым «положительным» знанием, построенным на расчищенном месте. К сожалению, этого не произошло. Разговоры о новой методологии продолжаются до сих пор, хотя ни одной принципиально новой теории создано не было. В искусстве и литературе постмодернизм нашел свою нишу в иронической рефлексии по поводу традиции. Однако ирония в науке – понятие совершенно излишнее, принимая во внимание хотя бы функциональность научной деятельности. Вообще, именно функциональность, по-видимому, является отличительной особенностью науки как особого вида дискурсивной практики, возникшего в XVII – XVIII вв. в Европе. Но такая направленность играет с ней в современных условиях злую шутку, ведь единственным способом определения такой деятельности является отсылка к ее субъекту. На самом деле наука – это то, чем занимаются ученые, более адекватное (и более нелепое) определение, наверное, невозможно.

Подобная почти цеховая замкнутость, сходство с магической практикой или ритуальностью ремесленнической деятельности наводит на мысль о том, что все гораздо проще. И в самом деле, стоит ли искать какую-то «новую рациональность» или «сверхнаучность», чтобы оправдать факт бессилия методологов найти «чудесный эликсир» для продолжения затянувшейся агонии традиционной науки? Самое смешное, что сами ученые в этом особенно и не нуждаются, многие из них и не догадываются о том, что их сфера деятельности «в кризисе», продолжая честно трудиться, как в свое время трудились ремесленники или алхимики. Стоит ли разрушать такую иллюзию, не являются ли наши попытки создать постнеклассическую науку такой же иллюзией – вот о чем мне и хотелось здесь сказать.

Повторение как метод научного познания

и фактор приращения абстрактности:

интерпретация философии Ж. Деррида

А.Ю. Чмыхало

В рамках многих философских концепций постмодерна, в частности в философии Ж. Деррида, понимание науки как системы с центрированной структурой утрачивает свое значение. Так, в работе «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук» Ж. Деррида отчетливо показал, что уже «в рамках классического осмысления структуры можно парадоксальным образом сказать, что центр и в структуре, и вне ее» [1; c. 353]. В силу этого для современного научного дискурса, как и для философского, экономического и т.д. свойствен момент децентровки, деструкции. Отмечая эту особенность современного дискурса, тем не менее необходимо указать на те моменты, которые не позволяют принять ее в качестве единственной и абсолютной.

Во-первых, структура системы, лишенная какого-либо центра, представляется совершенно немыслимой, нерациональной, непостигаемой разумом, а потому является неприемлемой для науки, смысл существования которой располагается в пространстве рационально обосновываемого (хотя при этом и допускается взаимодействие с пространством иррационального, например, в процессе обретения нового, иного знания).

Во-вторых, поскольку научное творчество имеет в качестве одной из целей поиск такого рационально обоснованного знания, которое бы раскрывало смысл процессов, имеющих место в реальности, то оно не может иметь смысла вне системы со структурирующим ее центром. Причина в том, что в случае с научным познанием обретаемое знание становится таким системообразующим центром, периферию которого составляют фиксируемые в реальности феномены, интерпретация которых осуществляется, исходя из содержания обретенного знания. Таким образом, волей или неволей, но научное знание может и приобретает статус центра, организующего вокруг себя всю структуру системы (в которой присутствуют реально фиксируемые феномены, теории, гипотезы, факты и пр.) в определенном порядке.

Чтобы сохранить самое себя, наука, научный дискурс должны сохранять и поддерживать центрированность собственной структурной организации. И чтобы уравновесить две противоположные тенденции: децентровку и централизацию, система науки вынуждена развиваться через последовательную смену своих центров. Это можно расценить как гносеологический или, точнее, эпистемологический фактор, вызывающий к жизни необходимость повторения и в какой-то мере позволяющий говорить о повторении как о методе познания, но недостаточно обосновывающий его. Причина этого в том, что в обозначенном выводе нет ничего нового и оригинального, ибо о том же самом говорили и представители постпозитивистской философии науки – Т. Кун, И. Лакатос, К. Поппер, при этом отводя повторению скромную роль «свидетеля» господства парадигмы, научно-исследовательской программы или сфальсифицированной теории. Но никак не метода.

Философские концепции постмодерна позволяют выдвинуть и второй фактор – онтологический, который может выступить как основа обоснования повторения в качестве метода. Суть его – в известной формулировке определения бытия «как присутствия во всех смыслах этого слова» [1; 353]. Именно это обстоятельство позволяет указать и определить повторение как метод научного познания, поскольку всегда можно сказать, что воспринимаемое или понимаемое в качестве центра системной структуры в то же время есть периферия, а то, что мы представляем в качестве периферии системы, есть ее центр. В интерпретации Ж. Деррида это прозвучало таким образом, что центру нет естественного места, он не является определенным местом, а представляет собой функцию, содержание которой – бесконечное разыгрывание подстановки знаков на то место, которое мы в определенный момент обозначаем в качестве центра. То есть в этом случае повторение мы можем рассматривать как метод познания, к которому сводятся все остальные, и более того, как единственно возможный.

Учитывая обозначенные выше факторы, на первый взгляд вполне очевидно, что повторение, сочетающее в себе знаковое тождество и различие по месту, закрепляемому за каждым из знаков в структуре системы, может быть расценено не иначе как метод познания, как путь к производству нового знания. «Новое» должно являться вследствие наличия различаю­щегося, что показывает сравнительный анализ двух структур, содержащих одни и те же знаки, но с различной связью между ними и местоположением в системе.

Но, как отмечает Ж. Деррида, поскольку «мы не можем избавиться от понятия знака, мы не можем отказаться от этого метафизического пособничества» [1; c. 355], поскольку есть два способа стереть разницу между означающим и означаемым: подчинить знак мысли и поставить под вопрос противоположность чувственного и умопостигаемого. Исходя из этого можно сделать вывод, что повторение не может являться самостоятельным, автономным методом познания, производства нового знания, ибо в системе «чувственное – умопостигаемое (рациональное) – знак (знаковая система как выражение мысли)» мы имеем односторонне направленный процесс от чувственного к знаку, через рациональные преобразования. В силу этого изменение, деструкция знаковой структуры в системе не вызывает автоматическим, коррелирующим образом адекватного изменения в рациональном и, в свою очередь, не находит своего подтверждения в чувственном восприятии, в явлениях реального ми­ра. Чтобы замкнуть эту последовательность, требуется дополнительный компонент, способный связать чувственное и знак. Но в силу того, что такой элемент не подчинен рациональному, мы и не можем говорить о повторении как о рациональном методе познания, а только как о факторе, способном содействовать инициированию познавательных процессов.

Исходя из обозначенного выше, повторение можно рассматривать скорее лишь как фактор приращения знаковых систем, ибо оказывает воздействие на их изменение. И в этом случае возникает вопрос о специфике действия данного фактора.

Ее выяснение показывает, что поскольку бытие рассматривается как присутствие, то, следовательно, возможно любое соотношение знаков. Повторение только предлагает их для рациональной интерпретации, не создавая их самих. Дуалистичность субъекта, проявляющаяся в процессе познания во взаимодействии чувственного и рационального, создает проблему корреляции чувственного восприятия и рационального постижения тех или иных знаковых систем. Присутствие каждого субъекта в пространстве бытия не позволяет тождественным образом не только рационально интерпретировать знак или знаковую систему, но и чувственно воспринять ее. И если рацио, посредством логических преобразований, пытается свести к тождеству интерпретации тех или иных знаков, то весьма проблематичной видится возможность сведения их индивидуального чувственного восприятия к неким универсальным формам, что весьма ярко продемонстрировали исследования Р. Карнапа.

Таким образом, повторяя, конструируя иные знаковые системы из имеющихся у нас знаков, мы всякий раз получаем различие их интерпретаций и чувственного восприятия. Более того, разрыв во взаимной детерминации между чувственным и рациональным ведет к тому, что приращение знаковых конструкций создает основу формирования некоей достаточно замкнутой сферы знаков и знаковых систем, не подверженных интерпретации и не находящих аналога в реальном мире посредством чувственного восприятия. В результате в процессе познания, посредством повторения, познающий субъект создает то, что элиминирует его самого, в чем и проявляется дегуманизирующая роль повторения и современного познания в целом.

Литература

1. Деррида Ж. Письмо и различие. СПб., 2000.

Информационная природа свободы

(по Л. Витгенштейну)

А.В. Чухно

В своем знаменитом произведении «Логико-философский трактат» Л. Витгенштейн поместил такой афоризм: «Свобода воли состоит в том, что поступки, которые будут совершены впоследствии, невозможно познать сейчас. Знать о них можно было бы лишь в том случае, если бы причинность – подобно связи логического вывода – представляла собой внутреннюю необходимость» [1, с. 38]. Первое предложение афоризма утверждает не просто следствие существования свободы воли из факта незнания поступков будущего, а тождественность этих положений (то есть их взаимозависимость утверждается как следствие свободы воли из факта незнания поступков будущего, так и следствие незнания поступков будущего из факта наличия свободы воли). Что касается второго предложения, то оно не несет самостоятельной смысловой нагрузки и является лишь разъясняющим дополнением к первому.

Основываясь на этой мысли Витгенштейна, можно сделать вывод об информативной природе свободы (здесь и далее в статье «свобода» всегда будет означать внутреннюю свободу – свободу воли), ведь знание есть не что иное, как наличие информации. Таким образом, основной тезис этой статьи заключается в следующем: знание как наличие информации тесно связано со свободой, причем таким образом, что связь эта представляет собой обратную зависимость между объемом наличной информации и границами свободы. То есть чем больше я знаю о своем будущем (или думаю, что знаю), тем менее свободным я чувствую себя по отношению к этому будущему. В данном случае чувствовать и быть – одно и то же, ведь свобода субъективна и относительна (в том смысле, что она тесно связана со своим носителем) – подробнее об этом будет сказано дальше.

На самом ли деле свобода зависит от наличия информации? Если это было бы не так, то быть свободным можно было бы и зная все свои последующие поступки (то есть зная будущее своего «я»). Тогда я мог бы чувствовать себя свободным, лишь представив себе такую ситуацию, что план всей своей жизни я определил для себя сам когда-то (допустим, до прихода в этот мир), но забыл это. Но тогда, на самом деле, я несвободен, а если и был свободен когда-то (когда определял этот план, я должен был быть свободным), то теперь уже это не имеет никакого значения, поскольку я знаю будущее своего «я», а значит живу в условиях необходимости, то есть существую только в качестве наблюдателя.

Причем совсем нетрудно представить себя в качестве такого «абсолютно пассивного» существа с помощью понятия памяти, стоит только вообразить «память о будущем». Разберемся с понятием обыкновенной памяти: момента своего рождения не помнит никто (может быть, за редким исключением); свое первое слово, сказанное вслух, помнят очень немногие люди; детство свое мы помним очень смутно, но значительные для нас события детства можем помнить хорошо; молодость помнят обычно еще лучше и т.д. Таким образом, к моменту настоящего память дает нам все более ясные и подробные картины произошедшего. Так вот с помощью этого свойства памяти можно было бы представить характер знания о будущем, если бы мы знали свое будущее в такой же степени, как знаем свое прошлое. Поэтому на основании указанного свойства памяти нетрудно построить модель знания о будущих поступках и представить себя пассивным наблюдателем своих действий: будущий час своей жизни я видел бы таким же четким и ясным, как и прошлый, причем то невероятно большое чувство реальности, которое дает нам память о недавнем прошлом, присутствовало бы и в отношении скорого будущего. А это позволяет сделать важный вывод: насколько мы уверены в реальности прошлых событий (или поступков – здесь все равно), настолько уверены были бы мы и в реальности будущих событий, если бы имели подробное знание о них. Если мы уверены в наступлении какого-то события в будущем, то мы чувствуем неотвратимость этого события, а значит, чувствуем и свою несвободу по отношению к этому событию. Пример: Мы уверены в том, что завтра утром взойдет солнце и чувствуем неотвратимость этого события. Пусть это только субъективная уверенность, которая на самом деле является гипотезой, но чувства неотвратимости такого события, как восход солнца, у нас от этого не убавляется (Гуссерль, конечно, был прав, когда в духе Юма утверждал, что никакая гипотеза не может стать законом природы на основании опытных подтверждений, – сколько бы раз не устанавливалась правильность того или иного утверждения, оно всегда остается лишь гипотезой). Но неотвратимость есть синоним слову необходимость – вот и получилось, что информация о будущем приводит к необходимости, то есть упраздняет свободу.

Выше было сказано, что свобода относительна. Дело в том что понятие свободы неразрывно связано с ее обладателем и имеет смысл только для того, кто обладает этой свободой; моя свобода не может явиться причиной некоторого изменения в мире, так же как и внешний мир не может повлиять на мою волю, ограничить мою свободу (Витгенштейн говорит по этому поводу так: «Мир независим от моей воли» [1, с. 69]). Я не могу воздействовать на волю других людей. Если уж я свободен, то от этой свободы мне не уйти (М. Бахтин, введя очень подходящее словосочетание «неалиби бытия», много говорит об этом в своей работе «К философии поступка»). Воздействие на мою волю может быть только внешним, последнее слово всегда остается за мной. Свобода каждой личности замкнута в себе и не имеет каналов с миром подобно монадам Лейбница. Но свобода относительна не только в этом смысле: она связана с точкой зрения. Свобода существует во времени и по отношению к временным существам. Представим, как выглядит мир со стороны высшего существа, неограниченного никакими пространственно-временными измерениями: с точки зрения Бога мир предстает как целое (Бог, по определению, знает все, и поэтому для него все предопределено). В аспекте пространственно-временной целостности весь мир со всеми своими связями неминуемо предстает как нечто совершенно необходимое.

Литература

1. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Л. Витгенштейн. Философские работы. М.: Гнозис, 1994. Ч. 1. С. 1 – 74.

2. Бахтин М. М. К философии поступка // М.М. Бахтин. Избранные работы. М., 1965.

Проблема онтологического обоснования

современных теоретических конструкций

в физике и космологии

О. В. Шарыпов, Е.А. Пирогов

Работа выполнена при поддержке РФФИ, грант № 00-06-80178.

Объективная тенденция формализации и математизации науки резко отразилась на фор­ме и содержании современного теоретического знания в космологии и фундаментальных разделах физики. Стремление к углублению знаний о физических закономерностях реального мира стимулирует попытки построения все более общих теоретических конструкций, использующих абстрактно-математические средства. Основные силы физиков-теоретиков тратятся именно на поиск «подходящего» формально-матема­тического подхода. При этом недостаточно внимания уделяется философско-методологическому анализу проблем, на задний план отходит онтологическое обоснование выбора теоретической схемы. (Достаточно упомя­нуть о том, что современные квантово-полевые теории продолжают разрабатываться на фоне неразрешенного противоречия квантового и релятивистского постулатов, о которых известно с 30-х гг. ХХ в.) Как следствие – большая часть исследований носит характер перебора возможных вариантов сочетания основных гипотез; математические методы, оправдавшие себя при решении некоторого частного круга задач, зачастую без должного обоснования распространяются на более широкую предметную область.

Особенную обеспокоенность этим положением может вызывать ситуация в разработке единой теории физических взаимодействий (включая гравитационное) – релятивистской квантово-гравитационной теории. В подавляющем большинстве вариантов такой теории сама собой разумеющейся считается правомерность применения континуальных представлений, что находит отражение и в алгебраической структуре используемых множеств, и в определении арифметических операций на множествах, и в физической интерпретации получаемых результатов. В то же время сегодня имеются основания для качественного преобразования базовых классических и неклассических представлений. Новые – постнеклассические – подходы, синтезируя традиционно противопоставляемые характеристики реальности, открывают возможности для создания новой – онтологически обоснованной – системы понятий и методов. Эти новые научные средства в ряде случаев оказываются созвучными древним (мифологическим и протонаучным) образам окружающей человека реальности и способам ее познания. Тем самым с позиций постнеклассической физики приобретает актуальность анализ древних учений о мире, ассимиляция и перевод на формально-логический язык основных понятий и связей между ними. Преодоление «пропасти» между наукой, традиционно аналитической по методу и все более абстрактной по форме, и образным восприятием и освоением мира на сегодня становится не только желательным с точки зрения гуманизации научного знания, но и приобретает характер внутренней потребности, диктуемой логикой собственного развития науки.

Так, стремление современной физики к изучению новой предметной области – области релятивистских квантово-гравитационных явлений – неожиданно делает актуальным анализ древних мифологических и натурфилософских учений о мире.

Рис. 1

На рис. 1 приведено изображение древнего мифологического символа мира: змея (или дракон), поглощающая собственный хвост. Этот символ олицетворял существование фундаментальных причин, в силу которых мир, такой сложный и многообразный, несмотря на присущие ему порой, казалось бы, непримиримые противоречия, существует как единое целое [1]. Космологический смысл этого символа состоит в утверждении о том, что есть нечто такое, что не позволяет миру распадаться на составные элементы. Этот мифологический образ и сегодня не утратил значимости. В нынешней науке ему соответствуют такие фундаментальные положения, как принцип материального единства мира и всеобщего универсального взаимодействия. Современные космология, астрофизика и физика элементарных частиц, объединенные в рамках программы исследований по космомикрофизике [2; c. 4050], удивительнейшим образом отвечают древней истине, заключенной в этом символе. В нем можно также усмотреть прямое указание на такие частные свойства мира, как конечность (замкнутость), но безграничность, которые получили после создания общей теории относительности статус научных гипотез. Здесь же кроется идея об объединении в одном объекте (то есть о тождестве) таких противоположных качеств, как предельно большое и предельно малое. И снова мы можем найти в современной науке варианты воплощения интуиции древних. Можно сказать, что дошедшие до нас космологические мифы – богатейший источник понимания исторических корней нашего мировоззрения, нашей логики мировосприятия, объяснения окружающего человека мира и самого человека [3; c. 36].

В то же время мифологические космологические символы и «сценарии» сами по себе не отвечают тому уровню рациональности, который необходим для того, чтобы оказывать непосредственное влияние на процесс научного поиска. Современный ученый может лишь испытать восторг, дав рационалистическую научную трактовку древних полумистических представлений, но говорить всерьез о каком-то использовании их при создании новых научных концепций, пожалуй, не приходится. Однако их влияние на науку возможно при условии соответствующего «опосредования». В роли такого «посредника» могут выступать древние натурфилософские учения. Если мифологические представления ограничиваются констатацией существования того или иного первоначала (набора первостихий), что позволяет в принципе объяснить целостность мироздания, то в древней натурфилософии можно найти уже варианты рационалистического развития, конкретизации этих общих представлений. Вырастая на почве космологических мифов, древние философские учения о природе закономерно обращались к рассмотрению наиболее общих, абстрактных проблем и в результате были непродуктивны в решении конкретных задач. Да и осознанные материальные потребности древних социумов не включали детального изучения закономерностей окружающей реальности.

В противоположность этому «донаучному» или «протонаучному» этапу развития познания, наука, с ее эмпирическим методом, была нацелена на получение знаний о конкретных природных явлениях, знаний, которые являются непосредственным обобщением опыта и тем самым могут влиять на материальную сторону жизни человека. Сформировавшаяся классическая наука объективно являлась отрицанием протонаучного этапа познания. Противоположность науки и древней натурфилософии проявилась, в частности, в том, что онтология в классической и особенно в неклассической физике играет второстепенную (а в рамках позитивизма – и вовсе ничтожную) роль. Основания ряда признанных фундаментальных научных теорий внутренне противоречивы, научная картина мира не носит целостного характера. Современная наука стремится преодолеть это состояние. В физике это выражается в объединительной тенденции, в том, что идеалом и содержанием постнеклассичес­кой физики является непротиворечивая релятивистская квантово-гравитационная теория (единая теория всех известных физических взаимодействий) [4; c. 1115].

На этом пути принципиальное значение для развития науки приобретает проблема формирования адекватной общей онтологической базы, без решения которой любые объединительные подходы неизбежно носят формальный или рецептурный характер. В науке объективно созрела потребность в решении тех общих абстрактных проблем, которые всегда были предметом изучения натурфилософии. Наука на современном этапе развития отрицает предшествующее отрицание и сближается с натурфилософией, разумеется, пребывая по отношению к ней на совершенно ином – научном, а не мифологическом фундаменте. Это сближение – в основном по уровню общности проблематики, что связано с попыткой постижения устройства мироздания (Космоса) в целом. Но в этом сближении можно отметить и аспект сближения в методологии. Опора на эксперимент и непосредственное наблюдение при выстраивании теоретических схем в постнеклассической физике все более уступает место косвенному эмпирическому подтверждению общих и абстрактных теоретических положений.

Наука уже давно уверенно опирается на представления об объектах и явлениях, которые не могут непосредственно опытно наблюдаться (таковы, например, кварки в физике элементарных частиц и многое другое). Современный авангард научного теоретического поиска опирается на эвристический метод получения новых представлений и их последующее математическое оформление и обоснование. Это по существу близко к натурфилософии; отличие древних учений, пожалуй, лишь в том, что в них не применялись количественные математические методы и обоснование фундаментальных представлений носило логический характер. Здесь можно заметить, что применение в науке количественного подхода для обоснования новых представлений, с одной стороны, является важным и эффективным методом оценки «качества» новых умозрительных конструкций. Однако, с другой стороны, следует учитывать, что математический формализм не абсолютен: аксиоматика алгебры, геометрии и т.д. в конечном счете зависит и должна соответствовать свойствам описываемой реальности, то есть принятым онтологическим представлениям [5; c. 1721]. Данное положение не нашло пока должного применения в науке. Даже самые смелые научные гипотезы, затрагивающие наиболее глубокие представления о физической реальности (например, теория суперструн), используют для своего обоснования традиционные математические методы, включающие аксиоматику поля вещественных чисел и т.п. Если же всерьез ставить вопрос об адекватности содержания базовых математических понятий, то на первый план неизбежно выдвинется собственно проблема формирования новых онтологических представлений и их логический анализ. По нашему мнению, этот уровень понимания основных задач современной науки означает тесное сближение постнеклассической физики с натурфилософией (в указанном смысле).

Чтобы проиллюстрировать сделанный вывод, рассмотрим базовые аспекты планкеонной гипотезы, направленной сегодня на поиск основ релятивистской квантово-гравитационной физики, и сопоставим их с онтологией древнеиндийских философских школ ньяя и вайшешика. Последняя связана с учением о вечных несотворенных и неуничтожимых первоэлементах всего сущего, состоящих из неделимых «атомов» (параману). Параману (подобно амеру Демокрита и Эпикура) непосредственно не воспринимаемы органами чувств – их (геометрическая) малость носит «вечный» характер (нитья ану) по сравнению с «невечным малым» (анитья ану), которое характеризует мир чувственно воспринимаемых объектов [6; 7; 8; 9; 10; 11]. Так же разделены нитья махат и анитья махат («большое вечное» и «большое невечное»). К «большому вечному», непосредственно не воспринимаемому органами чувств, относится, например, пространство (акаша). «Атомы» стихий геометрически тождественны – их «размер» (паримандала) качественно отличается от размеров всех невечных малых и больших объектов. Воспринимаемая миром невечных объектов величина возникает вследствие того, что атомы способны к объединению в диаду, определяющую минимальную «проявленную» протяженность. Размер параману фактически представляет собой чистое качество, пребывающее в непроявленном состоянии (авьякта). Благодаря этому атомы лишены непроницаемости – в заданном объеме их количество неопределенно велико, а минимальная протяженность (диады) не является обычной суммой двух размеров параману. Диада – продукт действия, свершившегося движения. «Атомы» вайшешики не движутся в пустоте, в отличие от атомов Демокрита, поскольку само пространство (акаша) не противоположно материальному, а тоже относится к числу первосубстанций.

Приведенная краткая качественная характеристика свойств «атомов», предполагаемых вайшешикой, замечательно согласуется с выводами о специфике фундаментальной длины, которые можно сделать сегодня в рамках развивающихся постнеклассических научных представлений. Идеалом постнеклассического единства физики является релятивистская квантово-гравитационная теория, призванная объединить описание квантово-полевых взаимодействий и релятивистской гравитации. Экстраполяция современных теорий показывает, что эти взаимодействия должны заведомо объединяться в области так называемых планковских значений физических величин. К ним относится планковская длина lpl~10–33см, планковское время tpl~10–43с, планковская масса mpl~10–5г и т.д. Все эти величины выражаются через фундаментальные физические постоянные (ФФП): – постоянную Планка, c – скорость света, G – постоянную всемирного тяготения, и тем самым тоже являются ФФП. Согласно cG-принципу [12], качественной спецификой ФФП служит их предельный инвариантный характер. В этом случае планковская длина оказывается в той же мере недостижимой для протяженностей вещественных объектов, как и скорость света – для скоростей этих объектов. В мире вещества планковкая длина – всего лишь качество протяженности, ее величина количественно не проявлена – потенциальна. Тут сама собой напрашивается параллель между понятием «вечного» в вайшешике и современным научным понятием релятивистски инвариантного, а также между нитья ану («малым вечным») и инвариантным пределом множества в рамках релятивистских квантово-гравитационных представлений.

Заметив эту концептуальную аналогию, по-видимому, сразу можно поставить вопрос о целенаправленном внимательном сопоставлении следствий. Возникает необычная для физики методологическая ситуация. Действительно, в современном естествознании принято сопоставлять новые гипотезы и их следствия с данными экспериментов, наблюдений, с другими научными концепциями и т.п., но уж никак не с древними натурфилософскими системами. Однако эти привычные методологические установки не срабатывают, когда мы пытаемся осмыслить «контуры» оснований будущей – постнеклассической – физической теории. Все, что при этом имеется в нашем распоряжении, – это экстраполяции существующих разрозненных теорий, логика дедуктивного вывода следствий и главное – научная эвристика. Последняя и позволила сформировать представления о фундаментальной длине, совокупность физических свойств которой формализуется понятием актуального нуля множества [13]. Тем самым исключается обычный (потенциальный) нуль как неоправданная идеализация, связанная с принятием концепции непрерывного пространства. Пространство с фундаментальной длиной уже не может быть представлено моделью точечного континуума, но в равной степени оно непредставимо и как дискретное (в традиционном смысле этого термина). Математическая модель множества с актуально-нулевым элементом предполагает специфическую структуру, условно называемую «дискретно-непрерывной» [14]. Любая его область, име­ющая неинвариантный размер, по определению, содержит неопределенно большое (бесконечное) количество актуально-нулевых элементов (подобно континууму точек в конечном объеме). С другой стороны, подобное множество обладает собственным универсальным масштабом и имеет отличный от нуля принципиальный предел делимости (подобно дискретному множеству). Материальный объект с планковскими значениями физических параметров – планкеон – является объектом релятивистской квантово-гравитационной теории. Его свойства определяются свойствами ФФП, абсолютны и носят характер постулата теории. По своей природе планкеон качественно отличен от вещественных объектов и излучения. Его принципиальную невоспринимаемость можно трактовать, например, как свойство абсолютной проницаемости, которое традиционно относится к пустоте. «Среда» из планкеонов – планкеонный эфир – приходит на смену пустому непрерывному пространству классической физики. Данный эфир не противоречит релятивистскому постулату специальной теории относительности благодаря свойству лоренц-инвариантного покоя планкеона [15]. Если представить вещественные объекты как области динамического состояния возбуждения планкеонного эфира, то мы придем к выводу о наличии минимальной протяженности (lmin), проявленной в мире вещества, причем lmin = 2 lpl, аналогично диаде в вайшешике.

Как было отмечено выше, после этапа научной эвристики, на котором вырабатывается новая понятийная база, обобщающая фундаментальные положения существующих теорий, остается применить дедукцию и попытаться логически проанализировать следствия. В рамках описанной системы базовых онтологических представлений, очевидно, открывается возможность сопоставления получаемых следствий с положениями натурфилософии вайшешики. Эта возможность связана с тем, что в основу планкеонной гипотезы положены представления об инвариантном («вечном»), непосредственно невоспринимаемом (проницаемом), неподвижном элементе, аналогичном по своим свойствам «атому» вайшешики – параману. К числу следствий планкеонной гипотезы, которые полностью согласуются с онтологией вайшешики, на сегодня можно отнести следующие [16].

1. Объяснение многообразия мира через актуальное существование абсолютных сущностей.

2. Переход к концепции субстанциального пространства.

3. Введение понятия о мельчайшей части пространства, связанного с размером «атома».

4. Наличие минимальной длительности (кшана).

5. Представление об «атоме» как носителе качеств, характеризуемых актуально-нулевым количеством; качества существуют в непроявленной форме, актуализируются в результате соединения «атомов».

6. Логическое совмещение бесконечного с конечным – онтологизация понятий актуальной бесконечности и актуального нуля [17; 18].

7. Рассмотрение «атома» как микрокосма, актуально существующего наряду с Космосом и связанного с ним; полное познание одного возможно лишь при условии полного познания другого.

8. Мельчайшее тело, «вступающее» в мир, где есть различия «большее-меньшее», возникает в результате соединения трех диад.

9. Целое принципиально – качественно – отлично от простой суммы частей.

10. Возникновение «вещей» из Хаоса как результат нарушения абсолютно однородного, симметричного состояния материи.

11. Вывод о природе причинно-следственных связей, согласно которому причина не определяет однозначно следствие.

Рассматривая натурфилософию ньяя-вайшешика как «одну из самых мощных конструкций реалистической онтологии, когда-либо известных миру» [19], следует оценить указанное выше соответствие как важное достоинство развиваемой планкеонной гипотезы [20; 21]. Помещение в основание постнеклассической физики «мощной реалистической онтологии» позволило бы преодолеть господство позитивистской методологии, закрепившееся на неклассическом этапе развития физики. Древние натурфилософские учения при этом могут, по меньшей мере, играть важную эвристическую роль в создании системы онтологических представлений физики. Кроме этого, в методологическом отношении интересными оказываются древние образцы логики мировосприятия, ведущей к целостному, не расчлененному на элементы (и противоположности) знанию.

Литература

1. Евсюков В.В. Мифы о вселенной. Новосибирск: Наука, 1998.

2. Сахаров А.Д., Зельдович Я.Б., Шандарин С.Ф. и др. Координация исследований по космомикрофизике // Вестник АН СССР. 1989. № 4.

3. Радославова Цв., Симанов А. Мифологическая космология: рациональное в иррациональном / Физика в конце столетия: теория и методология. Новосибирск, 1994.

4. Шарыпов О.В. Об актуальности создания постнеклассической физики // Гуманитарные науки в Сибири. 1998. № 1.

5. Шарыпов О.В., Пирогов Е.А. Об арифметизации концептуального пространства-времени релятивистской квантово-гравитационной теории // Гуманитарные науки в Сибири. 2001. № 1.

6. Радхакришнан С. Индийская философия. Т. 2. М., 1957.

7. Бонгард-Левин Г.М. Древнеиндийская цивилизация: Философия, наука, религия. М., 1980.

8. Гостеева Е.И. Философия вайшешика. Ташкент, 1963

9. Костюченко В.С. О некоторых особенностях древнеиндийского атомизма // Научные доклады высшей школы. Философские науки. 1980. № 1. С. 9198.

10. Лысенко В.Г. «Философия природы» в Индии: атомизм школы вайшешика. М., 1986.

11. Горан В.П. Необходимость и случайность в философии Демокрита. Новосибирск, 1984.

12. Корухов В.В. О природе фундаментальных констант / Методологические основы разработки и реализации комплексной программы развития региона. Новосибирск, 1988. С. 5974.

13. Шарыпов О.В. Фундаментальная длина: явление и сущность // Философия науки. 1998. № 1 (4). С. 1433.

14. Корухов В.В., Шарыпов О.В. Место физического пространства в системе взаимосвязей материального мира // Гуманитарные науки в Сибири. 1996. № 1. С. 7985.

15. Корухов В.В., Шарыпов О.В. О возможности объединения свойств инвариантного покоя и относительного движения на основе новой модели пространства с минимальной длиной // Философия науки. 1995. № 1 (1). С. 3849.

16. Шарыпов О.В. Понятие фундаментальной длины и методологические проблемы современной физики. – Новосибирск: Издательство НИИ МИОО Новосибирского государственного университета, 1998. 319 с.

17. Корухов В.В., Шарыпов О.В. Об онтологическом аспекте бесконечного // Философия науки. 1996. №18. 1 (2). С. 2751.

18. Шарыпов О.В., Гришин С.Г. О проблеме синтеза в развитии основ современной физики // Философия науки. 2001. № 1 (9). С. 4767.

19. Encyclopedia of Indian Philosophies. The Tradition of Nyaya-Vaisesika up to Gangesa. Ed. by K.H.Potter. Princeton (N.Y.), 1977. P. 1.

20. Шарыпов О.В. О формировании новой физической картины мира на основе планкеонной гипотезы // Философия науки. 1995. № 1 (1). С. 5057.

21. Шарыпов О.В. О роли планкеонной концепции в формировании основ единой фундаментальной теории // Гуманитарные науки в Сибири. 1997. № 1. С. 97102.

Наши авторы

Агафонова Елена Васильевна — магистрант философского факультета Томского государственного университета

Антропова Елена Васильевна — аспирант философского факультета Томского государственного университета

Ардашкин Игорь Борисович — кандидат философских наук, доцент кафедры философии Томского политехнического университета

Бровкина Юлия Юрьевна — кандидат философских наук, старший преподаватель Алтайского государственного университета (Барнаул)

Былина Виктория Александровна — студент философского факультета Томского государственного университета

Веркутис Михаил Юрьевич — преподаватель кафедры философии Новосибирского государственного педагогического университета

Вертгейм Юлия Борисовна — аспирант преподаватель Новосибирского государственного университета

Владимирова Глория Валерьевна — аспирант философского факультета Томского государственного университета

Вяхирева Снежана Руслановна — аспирант философского факультета Томского государственного университета

Головко Никита Владимирович — младший научный сотрудник ИфиП СО РАН (Новосибирск)

Григорьев Александр Петрович — аспирант кафедры пром. и мед. электроники Томского политехнического университета

Думинская Марина Викторовна — аспирант кафедры этики и эстетики культурологического факультета Томского государственного университета

Жигалев Иван Александрович — преподаватель гимназии № 29 г. Томска

Жукова Ольга Анатольевна — старший преподаватель кафедры философии Томского политехнического университета

Завьялова Маргарита Павловна — профессор, доктор философских наук, декан философского факультета Томского государственного университета

Зейле Николай Иосифович — кандидат философских наук, доцент философского факультета Томского государственного университета

Ибрагимова Наиля Исмагиловна — аспирант Томского государственного педагогического университета

Иванова Наталья Александровна — кандидат философских наук, доцент Кемеровского государственного университета

Измайлов Игорь Валерьевич — аспирант кафедры квантовой электроники радиофизического факультета Томского государственного университета

Инджиголян Анжела Алвановна — преподаватель философского факультета Карагандинского государственного университета (Казахстан)

Кодочигова Наталья Анатольевна — студент философского факультета Томского государственного университета

Колесников Алексей Викторович — аспирант кафедры философии Новосибирского государственного педагогического университета

Колмагорова Вера Валерьевна — студент философского факультета Томского государственного университета студент

Конов Роман Анатольевич — студент философского факультета Томского государственного университета

Корнненко Алла Александровна — доктор философских наук, зав. кафедрой философии Томского политехнического университета

Кошкина Ольга Сергеевна — студент философского факультета Томского государственного университета

Кривошеев Алексей Викторович — студент философского факультета Томского государственного университета

Кулешова Мария Александровна — аспирант философского факультета Томского государственного университета

Куликов Сергей Борисович — аспирант Томского государственного педагогического университета

Ладов Всеволод Адольфович — аспирант, преподаватель философского факультета Томского государственного университета

Лисицына Елена Анатольевна — соискатель кафедры философии Сибирского государственного медицинского университета

Лукьянова Наталья Александровна — кандидат философских наук, ассистент каф. социологии, психологии и педагогики Томского политехнического университета

Микрюков Станислав Юрьевич — студент философского факультета Томского государственного университета

Мисик Марина Анатольевна — ассистент кафедры экономики, социологии и права Сибирского государственного медицинского университета

Митренина Ася Юрьевна — студент философского факультета Томского государственного университета

Мороз Татьяна Ивановна — сотрудник НИИ прикладных проблем культуры (Кемерово)

Мялова Светлана Леонидовна — студент философского факультета Томского государственного университета

Никитина Ольга Олеговна — аспирант кафедры философии Томского политехнического университета

Никитина Юлия Анатольевна — кандидат философских наук

Одаренко Святослав Олегович — студент философского факультета Новосибирского государственного университета

Ольшанский Дмитрий Александрович — студент философского факультета Уральского государственного университета (Екатеринбург)

Петров Михаил Александрович — аспирант кафедры философии Красноярского государственного университета.

Пирогов Евгений Анатольевич — кандидат физико-математических наук, н.с. Новосибирского государственного университета

Пустоварова Анна Олеговна — ассистент кафедры философии Томского университета систем управления и радиоэлектроники

Разумовский Олег Сергеевич — доктор философских наук, ведущий научный сотрудник ИФИП СО РАН (Новосибирск)

Раитина Маргарита Юрьевна — кандидат философских наук, доцент, доцент кафедры философии Томского университета систем управления и радиоэлектроники

Ромахина Елена Геннадьевна — студент философского факультета Томского государственного университета

Савин А.Э. — кандидат философских наук, доц. кафедры философии Новокузнецкого филиала Кемеровского государственного университета

Ситникова Дарья Леонидовна — старший преподаватель кафедры философии Томского университета систем управления и радиоэлектроники

Смутин Сергей Валерьевич — студент философского факультета Томского государственного университета

Соломеина Лилия Алексеевна — аспирант исторического факультета Томского государственного университета

Соседова Наталья Александровна — студент философского факультета Томского государственного университета

Стальная Галина Леонидовна — инженер – энергетик, г. Павлодар (Казахстан)

Сухотин Анатолий Константинович — профессор, доктор философских наук, первый декан философского факультета Томского государственного университета. Руководитель научной школы, созданной П.В. Копниным в ТГУ.

Сухушин Дмитрий Валерьевич — кандидат философских наук, старший преподаватель, философского факультета Томского государственного университета

Сычева Светлана Георгиевна — докторант философского факультета Томского государственного университета

Турашев Руслан Шарипович — магистрант философского факультета Томского государственного университета

Устьянцева Оксана Николаевна — аспирант кафедры истории России Кемеровского государственного университета

Цидин Артем Алексеевич — аспирант философского факультета Томского государственного университета

Чекунов А.Ю. — аспирант Томского политехнического университета

Черникова Дарья Васильевна — аспирант кафедры философии Томского политехнического университета

Черникова Ирина Васильевна — профессор, профессор философского факультета Томского государственного университета

Чистанов Марат Николаевич — старший преподаватель кафедры философии Хакасского государственного университета (Абакан)

Чмыхало Александр Юрьевич — ассистент кафедры философии Томского политехнического университета

Чухно Антон Викторович — студент философского факультета Томского государственного университета

Шарыпов Олег Владимирович — доктор философских наук, кандидат физико-математических наук, с.н.с. ИТ СО РАН (Новосибирск)

Ярославцева Анна Евгеньевна — аспирант Филологического факультета Томского государственного университета

Ящук Александр Нилович — доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философии Сибирского государственного медицинского университета

Содержание

Сухотин А.К. Павел Васильевич Копнин - основатель томской философской школы

Завьялова М.П. Антропологизация оснований науки: переход от гносеологии к онтологии познания

Черникова И.В. Проблема объективности научного знания в философии науки и когнитивной социологии: компаративистский анализ

Разумовский О.С. Проблем описания сложности систем: реляционные сочетания

Сухушин Д.В. Проблема объективности историко-философского исследования

Сухушин Д.В. Экзистенциальная трактовка науки в философии Л. Шестова

Агафонова Е.В. Креативность воображения и когнитивная роль вымысла

Антропова Е.В. Этическая аномальность плагиата в научном сообществе

Ардашкин И.Б. Интерпретация концепта "абстрактность" в философии постмодерна (Ж. Деррида)

Бровкина Ю.Ю. Средства массовой информации как источник гуманитарных знаний

Былина В.А. О трех парадигмальных подходах к пониманию времени в античной философии

Веркутис М.Ю. Развитие математики в контексте рационалистической проблематики

Вертгейм Ю.Б. Метафора в историческом исследовании

Владимирова Г.В. Маргинальность как потеря смысложизненных ориентиров в техногенной культуре

Вяхирева С.Р. Представление истины в суфизме

Головко Н.В. Методологическая функция математики и проблемы современной физики пространства

Григорьев А.П., Микрюков С.Ю., Ярославцева А.Е. Проблемы компьютерной философии: создание искусственного интеллекта и его место в современном обществе

Думинская М.В. Эстетическое отношение как возможность целостного мирообретения

Жигалев И.А., Зейле Н.И. Эпистемология П.В. Копнина и современное состояние философии науки

Жукова О.А. Образ науки в современном образовании: к постановке проблемы

Ибрагимова Н.И. Проблема реальности геометрических пространств: постановка проблемы

Иванова Н.А. О роли психических феноменов в научном познании

Измайлов И.В. Разработка континуальной логики на основе модели процессов самоорганизации в оптическом интерферометре

Инджиголян А.А. Эпистемологические и социокультурные факторы развития науки

Кодочигова Н.А. Искусство - рефлексия о свободе

Колесников А.В. Знания и предписания в культурах различного типа

Колмагорова В.В. Мистический опыт как высшая форма человеческого самосознания

Конов Р.А. Искусство в рамках научной онтологии: поиск своего предмета

Корнненко А.А., Никитина Ю.А. Синергетика образного и логического в становлении форм поведения

Кошкина О.С. К проблеме нравственных ценностей в биоэтике

Кривошеев А.В. Мистическое единство [Unio Mystica] как приоткрывающее монистическое основание бытия

Кулешова М.А. Способы символического конструирования политической реальности

Куликов С.Б. Методологические возможности парадоксальных суждений

Ладов В.А. Теория ригидных десигнаторов в аналитической философии языка

Лисицына Е.А. Формы рациональности и типологии структурирования мира

Лукьянова Н.А. Методы постнеклассической науки, релевантные исследованию семиотической динамике мифа

Мисик М.А., Ящук А.Н. Понятие и метафора в историческом повествовании

Митренина А.Ю. Проблема подлинного существования

Мороз Т.И. О проникновенном умозрении в научном творчестве

Мялова С.Л. Проблема войны и мира в религиозном и научном представлении

Никитина О.О. Религиозное восприятие как основная компонента гносеологического освоения мира.

Одаренко С.О. Афористика в структуре западоевроейского мировоззрения второй половины XIX - XX веков

Ольшанский Д.А. Логика философского камня. О религиозных основаниях научного знания

Петров М.А. К вопросу о соотношении понятий "Информация" и "Знание"

Раитина М.Ю., Пустоварова А.О. Наука на рубеже духовности

Ромахина Е.Г. Скольжение за cogito

Савин А.Э. Способ тематизации истории в трансцендентально-феноменологической философии Э. Гуссерля

Ситникова Д.Л. Категория изменчивости в современной теории познания

Смутин С.В. Проблема обоснования деятельности из опыта очевидности у А. Бергсона

Соломеина Л.А. Православие, исихазм и философское познание в концепции А.Ф. Лосева

Соседова Н.А. Образ и понятие: формирование знания

Стальная Г.Л. Сущность духовности: попытка рационализации

Сычева С.Г. Символ в "философии искусства" Ф. Шеллинга

Турашев Р.Ш. Трансцендентальное "Я" в философии Ж. Делеза как аксиологическая проблема

Устьянцева О.Н. Православная нравственность как критерий исторического прогресса в концепции российской истории А.В. Карташева

Худяков Д.С. Опыт экспликации философско-антропологического метода Н.А.Бердяева

Цидин А.А. Критика натурализма У. Куайном и Л. Витгенштейном

Чекунов А.Ю. О гносеологическом потенциале методологии современного финансового анализа: концептуальный аспект

Черникова Д.В. Познавательный контекст синергетики

Чистанов М.Н. Постнеклассическая наука как новая мифология

Чмыхало А.Ю. Повторение как метод научного познания и фактор приращения абстрактности: по мотивам философии Ж. Деррида

Чухно А.В. Информативная природа свободы (по Л. Витгенштейну)

Шарыпов О.В., Пирогов Е.А. Проблема онтологического обоснования современных теоретических конструкций в физике и космологии.

---

Автор благодарит Н.В. Бряник, Д.В. Пивоварова и Н.В. Суслова за ряд идей.