« Уральский государственный университет им.А.М.Горького На правах рукописи ...»
К имплицитному волеизъявлению мы относим и группу лозунгов с архаичной императивной формой: сочетание частицы “да” с формой 3-го лица единственного числа изъявительного наклонения со значением “пусть” (РГ-80, т.1: 622). В сверхтексте современных лозунгов употребляется лишь словосочетание “да здравствует” со стертым значением императивности. Значение императивности этой формы перестало ощущаться не только благодаря устаревающему способу выражения, но и по причине частого употребления в другом значении: клишированная форма “да здравствует” широко использовалась в советских лозунгах в значении прославления. Объект в подобных конструкциях эксплицитно находится в зоне положительной оценки. Ю.И.Левин назвал советские лозунги с функцией прославления здравицами: “объект здравицы выбирается из ограниченного списка объектов, обладающих высокой ценностью в лозунговом универсуме: коммунизм, ленинизм, Великая Октябрьская социалистическая революция, КПСС и др” (Левин 1997: 545). В сверхтексте современных лозунгов остались прежние объекты, что и в советских лозунгах. Это говорит об устойчивости тоталитарных догм: Да здравствует Россия советская, социалистическая! (январь 1993, г.Москва); Да здравствует социалистическая революция! (ноябрь 1996, г.Санкт-Петербург); Да здравствует 80-летие Великого Октября! (ноябрь 1997, г.Москва); Да здравствует солидарность трудящихся! (май 1998, г.Москва). Значение прославления в ситуации акции протеста становится вторичным, лозунг прочитывается как призыв к возвращению утраченных ценностей.
В группу лозунгов с имплицитным волеизъявлением и эксплицитной оценкой входят лозунги со словом-предложением нет в предикативной функции. Конструкции с нет подчеркивают резкое неприятие факта или явления и могут быть интерпретированы как скрытая императивность в трансформе общего типа долой + кого?что? Конструкции с нет выражают психологическую установку относительно положения дел, репрезентируемого пропозициональным содержанием: Нет росту безработицы! (апрель 1998, г.Екатеринбург); Нет платному образованию! (апрель 1998, г.Екатеринбург); Нет росту цен на жилье и коммунальные услуги! (март 1997, г.Екатеринбург). В следующих примерах пейоративная оценка в этих конструкциях усиливается за счет слов с отрицательным когнитивным компонентом значения: Нет произволу администрации! (январь 1998, г.Липецк); Нет голодным реформам! (февраль 1996, г.Полевской); или за счет слов с отрицательной коннотацией: Нет немцовщине! (апрель 1998, г.Н.Новгород). В данном лозунге зафиксировано словоупотребление немцовщина, которое образовано от имени собственного Немцов + суффикс -щин(а) со значением <признак, названный мотивирующим прилагательным, как бытовое или общественное явление, идейное или политическое течение. Обычно с оттенком неодобрения> (РГ-80, т.1: 180). В лозунговом тексте Нет и нет антирусскому антинародному режиму Ельцина! (июнь 1996, г.Екатеринбург) усиление отрицательной оценки объекта происходит за счет повтора слова “нет” и двойного использования приставки анти- для выражения враждебности.
Конструкции со словом-предложением нет являются достаточно распространенной клишированной формой лозунга.
Группа лозунгов с имплицитным волеизъявлением и эксплицитной оценочностью демонстрирует тенденцию частотного употребления разнообразных средств выражения негативной оценки, что входит составной частью в общее огрубление общения в массовой коммуникации.
3. Эксплицитное волеизъявление + имплицитная оценочность
В этой группе лозунгов эксплицитное волеизъявление представлено, в основном, парадигмой прямых императивных форм. Оценочность имплицитно присутствует в императивных формах и выявляется на основе культурно-фоновых знаний.
— императив 2 лица единственного и множественного числа:
Ельцин, уходи! (октябрь 1998, г.Москва); Министр Адамов! Отдай наши деньги! (сентябрь 1998, г.Москва); Чубайс, поделись с учителями! (январь 1998, г.Самара); Терновых, отдай зарплату! (январь 1998, г.Прокопьевск). В лозунгах с императивной формой 2-го лица единственного числа имплицитная отрицательная оценка ситуации поддерживается заполненной позицией адресата. Известно, что по отношению к должностным лицам в русском культурном обиходе принята форма вы-обращение. Фамильярно-грубое ты в лозунгах служит средством для выражения оценки, поскольку содержит пренебрежительное, намеренно сниженное отношение к адресату. Ср.: Примаков! Наведи порядок в минатоме! (сентябрь 1998, г.Москва) — Ельцин, наведи порядок в стране! (январь 1998, г.Прокопьевск). Глагольные формы наведи, отдай несут дополнительные семы интенсивности, категоричности, выпада.
Нужно отметить возросшую в последние годы активность лозунгов, организованных по модели дайте/отдайте/верните + что? Глагольная лексема семантически отражает пассивную позицию адресанта: Дайте денег! (апрель 1998, г.Екатеринбург); Дайте людям работу и достойную зарплату! (апрель 1998, г.Екатеринбург); Отдайте нашу нищенскую зарплату! (ноябрь 1998, г.Екатеринбург); Верните долги! (сентябрь 1997, г.Москва) и др. Требуемое развитие событий оценивается положительно.
Братья! Служите Богу, Отечеству, Правде и Справедливости! (июнь 1996, г.Екатеринбург). Обращение братья не свойственно лозунговому жанру и в данном случае приобретает религиозный оттенок, что снижает категоричность лозунга. Волеизъявление звучит как призыв к бесспорно одобряемым социальным, нравственным ценностям. Написание с большой буквы графически подчеркивает значительность называемых ценностей и зону положительной оценки.
— императив совместного лица (1-е лицо множественное число):
Конструкции с названной формой подчеркивают активную позицию субъекта речи, который включается в число исполнителей призываемого действия. Этим, на наш взгляд, обусловлена имплицитная положительная оценочность этой группы лозунгов. Положительная семантика может усиливаться использованием слов/словосочетаний, обладающих положительным прагматическим компонентом: Очистим наше Отечество от чужеродных элементов и инородцев, погубивших страну! (май 1990, г.Москва); Русские! Поднимем знамя русской духовной революции! (июнь 1996, г.Екатеринбург); Товарищи! Народной газете “Советская Россия” окажем материальную помощь! (январь 1992, г.Москва); Будем верны идеалам Октября, отстоим имя и дело Ленина! (ноябрь 1990, г.Свердловск); Возродим компартию России! (октябрь 1993, г.Москва).
Однако приведенные в качестве примеров лозунги имеют социально-групповую положительную оценку. Националистически или прокоммунистически настроенные граждане воспринимают подобные призывы в зоне положительной оценки. Люди, имеющие иные взгляды, не могут не воспринять данные требования как отрицательные. Таким образом лозунги поляризуют общество.
Эксплицитно семантика волеизъявления присутствует в лозунгах с глаголом требовать. Лозунги с названной лексической единицей не содержат, как правило, эксплицитных аксиологических средств. Думается, что открытая оценка осложнила бы смысл требования, внесла бы дополнительные оттенки, отвлекающие от основного содержания. Требуем выплаты зарплаты, выполнения закона о труде! (май 1994, г.Москва); Требуем погашения долгов по зарплате! (декабрь 1997, г.Москва); Требуем отмены решения регионального суда! (январь 1998, г.Прокопьевск); Требуем отставки правительства и президента! (апрель 1998, г.Санкт-Петербург); Требуем отменить Постановление правительства РФ от... 1998 г. № 1 по энергоресурсам! (июнь 1998, г.Климовск).
— эллиптические императивные конструкции с пропуском глагольных форм:
Имплицитная оценочность проявляется в общей отнесенности требуемой ситуации к положительной оценочной зоне. Приведем тексты лозунгов с восполнением глаголов в скобках: Ключи от архивов — (отдайте) в руки Верховного Совета! (март 1990, фото в ж. “Огонек” № 9); Моссовету — (дайте) кредит доверия! (сентябрь 1990, г.Москва); (дайте) Свободу ценам! (ноябрь 1990, г.Москва); Межрегионалов — (привлекайте) к суду! (февраль 1992, г.Москва); Родителям (дайте) зарплату, детям (дайте) хлеб! (март 1997, г.Екатеринбург); Нашим детям (дайте) ваше внимание! (февраль 1992, Г.Екатеринбург).
— инфинитивные конструкции со значением волеизъявления:
Употребление императивной конструкции с инфинитивом связано с высокой степенью экспрессивности и определенностью речевой ситуации. О “высшей степени категоричности” императива в инфинитивных конструкциях пишет Г.А.Золотова: “Преимущественно бессубъектное употребление инфинитива в императивном значении соответствует преимущественно бессубъектному употреблению императива: чем экспрессивнее категоричность требования, достигающая высшего выражения в инфинитивном императиве по сравнению с личным императивом, тем определеннее речевая ситуация, в которой требование адресуется конкретному исполнителю” (Золотова 1979: 44). Однако В.С.Храковский и А.П.Володин уточняют, что определенность речевой ситуации не характерна для конструкций с обращением анонимного адресанта к любому из неопределенного множества адресатов (Храковский, Володин 1986: 198). В сверхтексте лозунги с инфинитивной конструкцией направляются не конкретному исполнителю, а обобщенному адресату. А.Вежбицка тонко замечает, что субъекта речи в данных инфинитивных конструкциях можно охарактеризовать как активного: “Инфинитивы обязанности обычно имеют референцию к говорящему, и даже в тех случаях, когда они соотносятся с адресатом, все равно обязанность, по всей видимости, затрагивает также и говорящего” (Вежбицка 1996: 64). Включение адресанта в число исполнителей действия придает лозунгу положительную окраску с точки зрения тех, кто разделяет мнение лозунгодателя. Например, Восстановить Советскую власть! (февраль 1992, г.Владикавказ); Вернуть долги рабочим! (март 1997, г.Екатеринбург); Взять под арест счета мэра! (март 1998, г.Владивосток).
Помимо оценочности, заданной императивной ситуацией, оценка может усиливаться за счет слов с имплицитным прагматическим компонентом:
Дать пощечину коммунистической партии! (январь 1990, г.Москва). Усиление отрицательной оценки объекта происходит за счет семантики слова пощечина (перен) — “оскорбление, обида, унижение” (МАС, т.3: 349). Выражение дать пощечину прочитывается как знак мщения за нанесенные оскорбления, унижения.
Прекратить развал оборонной промышленности! (июнь 1994, г.Екатеринбург). Негативная оценка внеязыковоой ситуации формируется за счет использования слова с отрицательным когнитивным компонентом: развал — “полное расстройство, упадок, разлад” (МАС, т 3: 588).
Остановить обнищание России! (март 1997, г.Екатеринбург). Усиление отрицательной оценки ситуации происходит благодаря использованию слова с отрицательным когнитивным компонентом: обнищание — обнищать — нищать — “впадать в нищету, беднеть” (МАС, т.2: 502).
Возможны и смешанные случаи: в первой части лозунга Прекратить эксперименты над Россией! Россияне не подопытные кролики! (октябрь 1990, г.Москва) представлено эксплицитное волеизъявление и скрытая оценочность: отрицательная оценка настоящего момента проявляется за счет использования терминологического слова эксперимент по отношению к населению страны, что недопустимо по морально-этическим нормам (в первой части лозунга население метонимически обозначено топонимом (над) Россией и прямо названо во второй мотивирующей части — россияне). Вторая часть лозунга представлена имплицитным волеизъявлением и эксплицитной оценкой — уничижительное сопоставление людей с подопытными животными.
В следующих примерах лексически выражается положительная оценка, предлог за “употребляется при указании цели действия // при указании лица, предмета, в пользу, в защиту которого совершается действие” (МАС, т.1: 490), но фактически реализуется значение <вместо чего-нибудь>, которое оказывается сильнее положительной оценки и вносит отрицательную характеристику внеязыковой ситуации, фиксирует негативное восприятие альтернативного предложения, не называемого, подразумеваемого в тексте лозунга: За единый Советский Союз! (февраль 1990, г.Москва); За суверенную республику! (февраль 1991, г.Москва); За власть народа! (март 1996, г.Екатеринбург); “Русский союз”за Зюганова! (июнь 1996, г.Екатеринбург). Такая интерпретация подтверждается лозунгами, имеющими продолжение с предлогом против (вместо) + объект с отрицательной оценкой: За закон и порядок против произвола и насилия! (март 1996, г.Екатеринбург); За правду и чистоту против лжи и разврата! (март 1996, г.Екатеринбург); За честный труд против дармоедов! (март 1996, г.Екатеринбург). В последнем лозунге оценка представлена эксплицитно: дармоед — “(разг) тот, кто живет за чужой счет; бездельник; тунеядец” (МАС, т.1: 365).
Группа лозунгов с эксплицитным волеизъявлением и имплицитной оценочностью богаче других представлена в сверхтексте, что объясняется основной прагматической целью лозунга как жанра.
4. Имплицитное волеизъявление + имплицитная оценочность
Лозунги этой группы не содержат формальных показателей императивности и оценочности. Лишь благодаря общему смыслу лозунга и знанию экстралингвистической ситуации возможно отнести лозунг к положительной или отрицательной оценочной зоне и выявить скрытую императивность. Часто лозунги этой группы имеют форму повествовательного предложения. Лозунги, входящие в эту группу, представляют собой “свернутый текст” (Л.Н.Мурзин) и содержат скрытый механизм развертывания. Например, смысл лозунга Закон сохранения: нет денег на школу — есть вилла в Америке! (февраль 1997, г.Екатеринбург) можно развернуть следующим образом: Констатируем коррупцию чиновников, управляющих образованием; предупреждаем: нам известны факты коррупции; угрожаем: верните деньги, иначе мы можем отобрать виллы и прочее богатство; призываем награбленное отдать детям; нападаем: долой чиновников-коррупционеров, долой грабителей! Внеязыковая ситуация оценивается отрицательно.
Работают бесплатно только рабы. Мы не рабы! (февраль 1998, г.Выборг). Связь лозунга с фразой, по которой учились читать в первые послереволюционные годы Мы не рабы, рабы не мы, вызывает ассоциацию с революцией, восстанием обездоленных. Текст лозунга возможно развернуть следующим образом: Нам не выплачивают заработную плату, мы не будем работать бесплатно, подобно рабам, мы поднимем восстание и сами возьмем принадлежащее нам, поэтому лучше сейчас отдайте наши заработанные деньги! Внеязыковая ситуация оценивается отрицательно.
Голодный учитель творить не может! (декабрь 1996, г.Сыктывкар). Лозунг может быть развернут следующим образом: Из-за низкой заработной платы и/или ее невыплаты учителя вынуждены голодать, качество обучения падает — это плохо. Из отрицательной оценки ситуации следует скрытая императивность: Необходимо достойно оплачивать труд учителей!
Дети просят хлеба! (январь 1998, г.Липецк). Лозунг может быть развернут следующим образом: У нас нет денег, чтобы накормить детей, наши дети голодают — это плохо. Из отрицательной оценки ситуации следует скрытое требование: Отдайте заработанные деньги!
Два года нет выплаты на детей! Сколько еще ждать? (январь 1998, г.Екатеринбург). Скрытая императивность вытекает из отрицательной оценки, имеет ситуативную адресную направленность и может быть представлена трансформом общего типа — Выплатите пособия на детей! Вторая часть лозунга сформулирована в виде вопроса и может быть интерпретирована как оценка психологического состояния субъекта речи: исчерпанность терпения, за которой скрывается призыв к действию — Долой виновников (в том, что два года не выплачиваются пособия на детей)!
К лозунгам с имлицитным волеизъявлением и имплицитной оценочностью относятся также лозунги в форме вопросительных конструкций. В.С.Храковский и А.П.Володин, исследуя семантику императивных форм, пишут: “Вопрос представляет собой побуждение, но специфика вопросительной конструкции состоит в том, что каузируется речевое действие, тогда как императивная конструкция выражает побуждение к неречевому действию” (Храковский, Володин 1986: 207). Однако лозунги-вопросы, несмотря на каузацию речевого действия, прочитываются как оценочное высказывание, которое, будучи причиной, побуждает адресата к неречевым действиям. Например:
А вы хотели бы, чтобы ваш сын был в Чечне? (март 1995, г.Екатеринбург). Исходя из экстралингвистического контекста, разворачиваем содержание лозунга: Быть в Чечене опасно, поэтому не отправляйте молодых солдат, наших сыновей, в Чечню, прекратите военные действия в Чечне!
Россель! У нас нет афганской проблемы? (апрель 1993, г.Екатеринбург). При помощи вопроса констатируется наличие проблемы воинов-афганцев, которая требует решения со стороны властей области, губернатора. Имплицитное волеизъявление: необходимо решить, решите проблему воинов-афганцев!
Самарин, Гребенкин, какие новые кресла вам обещали? (сентябрь 1993, г.Екатеринбург). Выражение обещать новые кресла содержит негативную оценку деятельности называемых лиц, которые отстаивают чьи-то интересы ради собственного продвижения по служебной лестнице. Скрытая императивность заключается в требовании прекратить действия, вызванные личной заинтересованностью, а не должностной ответственностью.
Лозунги с назывной функцией Трудовая Россия! (ноябрь 1997, г.Екатеринбург); Трудовой Урал! (ноябрь 1997, г.Екатеринбург); Фонд Солидарности! (ноябрь 1997, г.Екатеринбург) и др. обладают имплицитно выраженной положительной оценочностью и скрытой императивностью: присоединяйтесь к движению (название)!
Группа лозунгов с имплицитно выраженными волеизъявлением и оценочностью немногочисленна, поскольку жанр лозунга тяготеет к открытому способу их выражения.
Обобщая сказанное, отметим, что в целом модальность сверхтекста лозунгов, определяемая как основная категория отношения протестующего субъекта к действительности, заключается в переплетении модальности волеизъявления с отрицательной оценочностью, поскольку подавляющее число лозунгов сверхтекста оценивают внеязыковую действительность отрицательно. Проведенный анализ сверхтекста как тематической целостности показал, что негативное отношение вызывают прежде всего изменения в экономическом и политическом курсе страны, смена социально-культурных установок на государственном уровне. Саморепрезентация субъекта речи как нищего и голодного способствует общему неприятию современных условий жизни. Модальная целостность сверхтекста, интерпретируемая как общая психологическая установка адресанта, коллективная точка зрения (Б.А.Успенский 1994) проявляется в негативном отношении к происходящим изменениям в обществе. Модальность волеизъявления, сопряженная с отрицательной оценочностью, выполняет интегративную функцию в лозунговом сверхтексте. Семы интенсивности, категоричности, выпада, а также нарушение культурных табу, коммуникативных конвенций и законов создают культурно-языковой фундамент содержащейся в текстах лозунгов вербальной агрессии.
2.2. Речевая агрессия как особая примета сверхтекста лозунгов
Модальная целостность сверхтекста выявила общую деструктивную психологическую установку коллективного субъекта. По наблюдениям психологов, сосредоточенность на отрицательных эмоциях влечет за собой агрессивность, враждебность. Агрессивность как состояние субъекта речи порождает агрессивные действия. С коммуникативной точки зрения, акция протеста определяется как конфликтная и, несмотря на ее принадлежность к ненасильственным способам борьбы, таит в себе возможность физического насилия. Так, например, студенческие выступления в апреле 1998 года в Екатеринбурге привели к открытому столкновению студентов с правоохранительными органами.
Прежде чем обратиться к вербальной агрессии, остановимся подробнее на характеристике человеческой агрессии как формы социального поведения. “Агрессия — это любая форма поведения, нацеленного на оскорбление или причинение вреда другому живому существу, не желающему такого обращения” (Бэрон, Ричардсон 1997: 26). Подчеркнем, что в определение агрессии включается намерение агрессора, его цель причинить физический и/или психологический ущерб жертве. В связи с категорией намерения существует вариант деления агрессии на враждебную и инструментальную. Враждебная агрессия имеет главной целью причинить страдания жертве. Инструментальная агрессия характеризует случаи, когда агрессоры используют агрессивные действия в качестве инструмента для осуществления различных желаний (Там же: 31). С этой точки зрения, акция протеста относится к инструментальной форме агресии, поскольку для митингующих акция протеста является одним из средств достижения определенных целей. В дальнейшем в диссертационной работе термины агрессивность и враждебность мы употребляем синонимически.
Существуют различные теории, обосновывающие происхождение агрессии.
Этологический подход связан с инстинктивными проявлениями человека. Один из наиболее известных этологов К.Лоренц считает, что агрессия берет начало из врожденного инстинкта борьбы за выживание, присущего животным и человеку. Близка к этологическому подходу и теория Зигмунда Фрейда, который объяснял агрессию врожденным инстинктом влечения к смерти. Агрессия, нацеленная на внешние объекты, — результат постоянного конфликта между саморазрушением и самосохранением человека. Согласно этологической и психоаналитической теориям, агрессия всегда будет сопровождать взимоотношения людей. Пессимистичность теории врожденной агрессии смягчается, однако, утверждением К.Лоренца о том, что любовь и дружеские отношения могут оказаться несовместимыми с выражением открытой агрессии и поэтому способны на время блокировать или ослабить ее проявление (Лоренц 1992).
Самой распространенной является теория пробуждения агрессии внешними обстоятельствами. Эта теория получила название теории фрустрации. Ее родоначальниками были психологи Доллард и Миллер. Фрустрация определяется как блокирование или создание помех для какого-либо целенаправленного поведения (Бэрон, Ричардсон 1997: 39). Решающее значение для пробуждения агрессии имеют три фактора: 1) степень ожидаемого субъектом удовлетворения от будущего достижения цели; 2) сила препятствия на пути к достижению цели; 3) количество последовательных фрустраций. Позднее к этим факторам исследователями были добавлены так называемые посылы к агрессии — средовые импульсы, связанные с актуальными или предшествовавшими факторами, провоцирующими злость. Таким образом, ситуация фрустрации вместе с имеющимися посылами к агрессии у индивида и порождают агрессию. Агрессивные действия могут быть нацелены не на истинного фрустратора, а на другие объекты, то есть возможна смещенная агрессия. По сравнению с предыдущей, эта теория намного оптимистичней: ее последователи предполагают, что устранение всех внешних источников побуждения к агрессии приведет к быстрому ее исчезновению.
Следующая концепция не имеет принципиальных расхождений с теорией фрустрации, но рассматривает эмоциональные и когнитивные процессы как основные детерминанты агрессии. Зильманн доказывает, что уровень эмоционального возбуждения напрямую влияет на познавательную деятельность: при высоких уровнях возбуждения снижение способности к познавательной деятельности может приводить к импульсивному поведению, в том числе агрессивному. Зильманн полагает, что нужно научиться контролировать или устранять импульсивную агрессию путем выработки конструктивных или неагрессивных привычек в ответ на провокацию (Там же: 46-48).
Концепция социального научения состоит в том, что агрессия есть приобретенная модель поведения. Агрессивные реакции усваиваются и поддерживаются путем непосредственного участия в ситуациях проявления агрессии, а также в результате пассивного наблюдения проявлений агрессии. Глубокое понимание агресии раскрывается при учете трех моментов: 1) способов усвоения агрессивных действий; 2) факторов, провоцирующих их появление; 3) условий, при которых они закрепляются. “Теории социального научения утверждают, что агрессия появляется только в соответствующих социальных условиях, то есть в отличие от других теоретических направлений, теории этого направления гораздо более оптимистично относятся к возможности предотвращения агрессии или взятия ее под контроль” (Бэрон, Ричардсон 1997: 54).
Несмотря на различие подходов к изучению агрессии, большинство исследователей сходятся в том, что явление агрессии есть сумма и сложное взаимодействие биологических, социальных и индивидуальных слагаемых. Важно, что агрессивное состояние влечет за собой агрессивное поведение, речевое и/или физическое. По словам А.К.Михальской, “речевая агрессия является первым шагом на пути к агрессии физической” (Михальская 1996: 160).
Возвращаясь к ситуации общественного протеста как форме проявления агрессии, подчеркнем, что она обусловлена прежде всего социальными условиями: “Социальные условия являются главным источником наибольшего числа наших фрустраций. Когда наша потребность в уважении не встречает понимания, когда мы лишены свободы или чувствуем себя чужими в своем классе из-за отношения к нам некоторых людей, — мы находимся в состоянии фрустрации. Существует множество примеров фрустрирующих ситуаций подобного типа в жизни общества” (Робер и др. 1988: 89-90). Число фрустрирующих ситуаций “подобного типа” в российских условиях неизмеримо выше, чем в Европе. Переходный период в жизни российского общества увеличивает количество повседневных фрустраций, что приводит к конфликтам не только на межличностном уровне, но и на уровне больших социальных групп (см., например: Здравомыслов 1995). Фрустрирующие ситуации требуют решения, поскольку психологически невозможно только “копить” раздражение. Акция протеста является одним из выходов накопившейся агрессии. В таком случае она может быть оценена и как положительная, и как отрицательная реакция на социальные фрустрации. Положительная сторона проявляется в том, что агрессия канализируется, находит выход, следовательно, способствует утолению страстей; отрицательная сторона — в том, что агрессивная реакция закрепляется, клишируется и нередко воспринимается как единственно возможная при решении социальных проблем, конфликтных ситуаций.
Итак, в основе ситуации общественного протеста — агрессивный психологический настрой, вызваный социальными условиями. Таким образом, лозунг в ситуации современной акции протеста может быть интерпретирован как агрессивное речевое действие.
В психологическом аспекте вербальная агрессия, имея своим источником агрессивное состояние субъекта, по исследованиям американского ученого-психолога Басса (цит. по: Бэрон, Ричардсон 1997: 29), предстает в следующих видах (в качестве иллюстраций мы приводим российские лозунги):
Активная прямая агрессия. К этому виду вербальной агрессии относятся высказывания с семантикой команды: непосредственное и ясно выраженное требование или приказ другому человеку: Требуем отменить Постановление правительства РФ от...1998 г. № 1 по энергоресурсам! (июнь 1998, г.Климовск), и высказывания с семантикой негативной команды. Под “негативной командой” понимается команда, отличающаяся “по отношению” от разумных команд и требований тем, что 1) требует немедленного подчинения (Требуем немедленной отставки президента РФ Ельцина! (июнь 1998, г.Донбасс); 2) угрожает неприятными последствиями (Начальник не заплатит — я его убью! (апрель 1998, г.Москва); 3) использует словесное оскорбление или унижение другого человека (группы лиц), проявляет сарказм или высмеивает” (Рыжий, конопатый, подавись моей зарплатой! (июнь 1998, г.Новосибирск)).
Активная непрямая агрессия — распространение злостной клеветы или сплетен: Чубайс и банкиры отнимут наши квартиры! (апрель 1998, г.Москва); Ельцин — наемник Запада! (июнь 1996, г.Екатеринбург); Чубайс, Немцов, Кириенко — сионисты! (июль 1998, г.Москва).
Пассивная прямая агрессия — отказ разговаривать с другим человеком (группой лиц), отвечать на его (их) вопросы — и пассивная непрямая агрессия — отказ дать определеные словесные пояснения или объяснения. В акциях протеста эти типы агрессии неактуальны. В сверхтексте современных российских лозунгов как речевом отражении ситуации протеста реализуются активный прямой/непрямой виды вербальной агрессии. Важно подчеркнуть, что лозунг в ситуации протеста, содержащий семантику императива и/или ложные высказывания в чей-либо адрес (клевета, сплетни и др.), является видом активной речевой агрессии. Как было показано выше, волеизъявление эксплицитно или имплицитно обязательно присутствует в лозунге, следовательно, любой лозунг сверхтекста может интерпретироваться как форма речевой агрессии, проявляемой в большей или меньшей степени. Однако видов вербальной агрессии, выделяемых Бассом, недостаточно, чтобы раскрыть особенности речевой агрессии в сверхтексте лозунгов.
Лингвисты в последнее время обратились к изучению феномена вербальной агрессии в разных сферах, так как агрессивные высказывания, к сожалению, весьма частотны в современной русской речи. Л.П.Крысин пишет: “Вообще, если пользоваться не строго лингвистическими терминами, а оценочными, в наши дни чрезвычайно высок уровень агрессивности в речевом поведении людей. Необыкновенно активизировался жанр речевой инвективы, использующий многообразные образные средства негативной оценки поведения и личности адресата — от экспрессивных слов и оборотов, находящихся в пределах литературного словоупотребления, до грубо просторечной и обсценной лексики. Все эти особенности современной устной и, отчасти, книжно-письменной речи — следствие негативных процессов, происходящих во внеязыковой действительности; они тесно связаны с общими деструктивными явлениями в области культуры и нравственности” (Крысин 1996: 385-386). Исследования вербальной агрессии ведутся в разных направлениях. Вербальная агрессия осмысляется в аспекте экологии языка как выражение антинормы (Скворцов 1996), как средство засорения речи (Сковородников 1993). Проявления речевой агрессии исследуются в жанрах разговорной речи как факторы, оказывающие отрицательное эмоциональное воздействие на адресата (Федосюк 1993), как коммуникативная стратегия в ситуации конфликта (Михальская 1996, Седов 1996). Обращение к изучению обсценной лексики русского языка тоже свидетельствует об интересе к вербальной агрессии (Крысин 1996, Левин 1998, Мокиенко 1998, Успенский 1994 и др.). Глубокое социологическое и психолингвистическое исследование инвективного общения проведено В.И.Жельвисом (Жельвис 1997а).
Большое внимание уделяется проблеме речевой агрессии в СМИ (Какорина 1996, Михальская 1996, Речевая агрессия... 1997, Сковородников 1997 и др.). Вербальная агрессия в массовой коммуникации имеет более сложную структуру, чем в межличностном общении, где агрессивный речевой акт “служит для манифестации или установления социальной ассиметрии” (Михальская 1996: 165). Л.М.Майданова выделяет следующие случаи речевой агрессии в средствах массовой информации:
1. автор своим материалом прямо призывает адресата к агрессивным действиям против предмета речи;
2. автор своим представлением предмета речи вызывает или поддерживает в адресате агрессивное состояние;
3. автор агрессивно вводит предмет речи в сферу адресата и побуждает его совершить не агрессивное, но прямо или косвенно выгодное автору действие (Майданова 1997: 10).
Привлекает внимание ученых агрессивность речевого поведения в политическом дискурсе (Жельвис 1999, Политический дискурс... 1997, Феденева, Чудинов 1999 и др.). “Характернейшей чертой русского политического дискурса является конвергенция функциональных стилей, экспрессивных средств и стилистических приемов, что значительно повышает воздействующую силу текста, т.е. его прагматику. Все эти и другие средства экспрессивизации РПД, как показывает контент-анализ, выполняют как минимум две функции. Одна из них — сделать РПД ярким, броским, привлекателным, интересным, чтобы более эффективно воздействовать на racio и emocio адресата. Другая функция такой экспрессивизации РПД — самовыражение политического деятеля” (Шаховский 1998: 79-83). Далеко не последним средством воздействия в политическом дискурсе является речевая агрессия.
Сверхтекст современных российских лозунгов безусловно относится к политическому дискурсу и массовой коммуникации и отражает общие тенденции к использованию экспрессивных речевых средств, содержащих агрессию. Адресант лозунга, выбирая конфликтную коммуникативную стратегию, вызывает и/или поддерживает агрессивное состояние адресата — как прямого, так и косвенного.
В лозунговом сверхтексте выделяются три степени речевой агрессии. Основание для классификации степеней агрессии — коннотативная семантика языковых составляющих текста. Формальным основанием выделения степеней агрессии является классификация лозунгов по соотнесенности средств выражения модальности волеизъявления и оценки. Нужно отметить, что в некоторых случаях нельзя однозначно определить степень агрессивности лозунга.
1. Первая степень речевой агрессии проявляется в группе лозунгов с имплицитно выраженными волеизъявлением и оценкой. Наблюдаем текстовую констатацию фактов социального неблагополучия, отражение фрустрирующих ситуаций.
2. Вторая степень речевой агрессии проявляется в группе лозунгов с эксплицитным волеизъявлением и имплицитной оценкой, а также в лозунгах из группы с имплицитным волеизъявлением и эксплицитной оценкой, не содержащих в тексте находящихся за пределами литературного языка оценочных слов и выражений. Наблюдаем наличие в текстах лозунгов вербализацию адресных предупреждений и угроз.
3. Третья степень речевой агрессии проявляется в группе лозунгов с эксплицитно выраженными волеизъявлением и оценкой, а также в лозунгах из группы с эксплицитным волеизъявлением и имплицитной оценкой, содержащих смыслы унижения и уничтожения, и лозунгах из группы с имплицитным волеизъявлением и эксплицитной оценкой, содержащих в тексте грубые, оскорбительные слова и выражения. Наблюдаем наличие в текстах лозунгов вербализованных адресных выпадов, призывов к ликвидации, разрушению, уничтожению.
2.2. Первая степень речевой агрессии
Содержание лозунгов, в которых проявляется первая степень речевой агрессии, прямо указывает на фрустрирующую ситуацию, неблагополучные социальные условия, вызывающие негативную психологическую настроенность вышедших на митинг. К первой степени речевой агрессии относится группа лозунгов с имплицитно, косвенно выраженными волеизъявлением и оценкой.
Теория речевых актов вводит в научный обиход понятие косвенного речевого акта, цель которого замаскирована: “Косвенный речевой акт (SA) имеет место в том случае, если SA может быть получен с помощью операций логического вывода из прямого значения предложения S, реализующего некоторый речевой акт SA, и из определенных сведений о соответствующей ситуации, непосредственно не связанных с предложением S и речевым актом SA” (Конрад 1986: 356, см. также: Серль и др. 1986). Косвенный речевой акт обладает двумя важными признаками. Во-первых, значение прямого речевого акта в косвенном речевом акте обязательно сохраняется, и во-вторых, это значение образует одну из необходимых посылок для операций логического вывода. Лозунги, в которых зафиксирована первая степень речевой агрессии, можно рассматривать как косвенные речевые акты, которые имеют замаскированную цель. Прочтение “косвенного значения” лозунга требует учета ситуации его функционирования.
Акция протеста в современных условиях представляет собой, как уже отмечалось, конфликтную ситуацию. Появление лозунга с констатацией факта социального неблагополучия указывает на наличие напряженности в отношениях между социальной группой и властью и содержит, наряду с семой напряженности, скрытые семы неприятия, предупреждения, нападения. Социальное неблагополучие представляется как фрустрирующая ситуация, закономерно вызывающая агрессию. Эта ситуация называется прямо, оценка же уводится в подтекст. Излишне добавлять, что фрустрирующая ситуация оценивается отрицательно. В констатации неблагополучного факта имеет место свернутая целевая установка, замаскированная цель косвенного речевого акта: необходимо изменить существующее положение дел.
Опишем фрустрирующие ситуации, зафиксированные в лозунгах.
1. Неблагополучное, недостаточное, бедственное материальное положение адресанта лозунга: Не получаем зарплату с августа 1996! (апрель 1998, г.Екатеринбург); 21 месяц без зарплаты! (апрель 1998, г.Санкт-Петербург); Два года нет выплаты на детей! Сколько еще ждать? (январь 1998, г.Екатеринбург); Где детские пособия за 1998г??? (январь 1999, г.Волгоград). В текстах фиксируется точный срок невыплаты зарплат. Средства такой фиксации: указание даты, указание количества месяцев, лет, в течение которых не выплачивалась зарплата, пособие, пенсия. Эмоция выражается только через восклицательный знак (интонация возмущения) или, как видим в последнем примере, через троекратное повторение вопросительного знака, подчеркивающего в данном случае крайнее возмущение.
В лозунге может фиксироваться и форма ненасильственного протеста: 9-й день голодовки! (декабрь 1997, г.Н.Тагил). Отглагольное существительное голодовка — “отказ от пищи в знак протеста” дается в Толковом словаре русского языка конца ХХ века с пометой актуализация (ТС 1998: 173), что подтверждает частотность этой внеязыковой ситуации.
Фиксируются в текстах и последствия безденежья. Так, в лозунгах Наши дети голодают! (декабрь 1997, г.Н.Тагил); Наши дети хотят кушать! (май 1998, г.Воркута); Дети просят хлеба! (январь 1998, г.Липецк); Мой ребенок не знает, что такое масло! (май 1998, г.Воркута) За что страдают дети учителей? (январь 1999, г.Екатеринбург); Мы еще одеты, но уже голодные! (ноябрь 1998, г.Екатеринбург) обращается внимание на невозможность удовлетворить простейшие жизненные потребности. Реализуется основной смысл слов голод — “острое ощущение потребности в пище, сильное желание есть” (МАС, т.1: 326), голодать — “испытывать голод в течение долгого времени, скудно питаться” (МАС, т.1: 327). В таких текстах частотно употребление слов ребенок, дети, получающих, кроме словарного значения <малолетние> (МАС, т.1: 393), смысловое наращение “иждивенец, беспомощный”, которое укрепляет чувство безысходности, “загнанности в угол”. Используются также наименования основных продуктов питания с общим значением <пропитание>. Данное значение поддерживается прямыми значениями глаголов есть, кушать, кормить, а также голодать. Конкретные существительные хлеб, масло выразительно передают смысл “отсутствие насущных материальных средств”, нравственно аномальную ситуацию безденежья. Ср. лозунг с эксплицитной оценкой: Задержка выплаты зарплаты и пенсии — унижение человеческого достоинства россиян! (апрель 1998, г.Москва).
Ощущение скрытой агрессии опирается на культурную память (например, русские голодные бунты в XVI-XVII вв), поддерживается возможной цепочкой хода мысли: Мы не получаем деньги длительное время — наши дети голодают — вы купаетесь в богатстве — отберем ваше богатство, чтобы накормить голодных детей!
Мы ненавидим правительство! (апрель 1998, г.Москва). В лозунге констатируется крайняя степень эмоционального напряжения и речевая агрессия эксплицирована.
2. Неблагополучное психологическое состояние адресанта лозунга: Нашему терпению пришел конец! (апрель 1998, г.Тула); Мы устали ждать! (апрель 1998, г.Самара); Мы устали от голода! (сентябрь 1997, г.Волжский). В текстах с помощью лексики, включающей сему предельности, фиксируется ограниченность психологических возможностей человека: конец, устали. Обозначение отрицательных эмоций указывает на психическое состояние, следствием которого может явиться эмоциональный взрыв.
3. Неблагополучие в одной из сфер социального пространства России или в стране в целом:
Образование правительству не по карману! (март 1997, г.Екатеринбург). Фрустрирующая ситуация — нефинансирование учебных заведений и работников образования. Скрытый смысл содержит агрессию, ощущается подтекстный призыв к смещению правительства.
Голодный шахтер злее чеченца! (май 1998, г.Инта). Единственное число здесь употребляется в собирательном значении: шахтер — это все работники угольной промышленности, доведенные до состояния взрыва, готовности взяться за оружие. Фрустрирующая ситуация — невыплата заработной платы шахтерам. Скрытая речевая агрессия поддерживается сравнением шахтеров с чеченцами, поскольку вызывает ассоциации с войной в Чечне, с чеченским сопротивлением (прослеживается и агрессия в адрес чеченцев).
Закон Говорухина подготовлен врагами народа! (январь 1998, г.Москва). Фрустрирующая ситуация — неблагополучие в сфере законодательной власти. Высказывается недовольство проектом закона об изображении секса и насилия на кино-телеэкране. Скрытая речевая агрессия направлена против автора проекта закона, в подтексте — призыв к поиску и ликвидации “врагов народа”. Употребление клишированного оборота враг народа реанимирует тоталитарную идеологему врага и связанную с ней идеологему уничтожения, ликвидации. Сущность агрессии проявляется в идеологической субституции: логически необходимый анализ содержания проекта закона подменяется обвинением в идеологической неблагонадежности. Слово враг, имеющее глубокую идеологическую семантику, стимулирует появление однонаправленных ассоциативных смыслов “борьба”, “непримиримость”, “уничтожение”.
Пребывание на посту Б.Н.Ельцина усугубит положение России, ведет к геноциду, гражданской войне! (апрель 1993, г.Екатеринбург). Фрустрирующая ситуация — неблагополучие в сфере высшей государственной власти. Констатируется неблагоприятное положение в стране в целом. Скрытая речевая агрессия переключается на президента как на причину этого положения. Текст лозунга — аргумент в пользу свержения главы государства, хотя призыв к свержению не сформулирован.
Чиновник ни за что не отвечает, но денег много получает! (апрель 1998, г.Красноярск). Фрустрирующая ситуация — неблагополучие в сфере исполнительной власти: материальный достаток чиновников и их безответственность. Здесь также значимо, что скрытая речевая агрессия направлена на обобщенного, неконкретизированного референта. Носитель агрессивного чувства — работник, не получающий зарплату или имеющий низкий заработок. Адресат — чиновник, обязанный нести ответственность за свою работу. База агрессии — ощущение социальной несправедливости, от которой, как учит русская история, избавляются насильственным путем.
Отражаются представления о социальной справедливости и в следующих лозунгах: Ельцин! Ты учился бесплатно! (апрель 1998, г.Екатеринбург); Президент! Ваш внук учится за границей! (октябрь 1998, г.Санкт-Петербург). Фрустрирующей ситуацией становится вольное или невольное получение привилегий. Скрытая агрессия адресна.
Интересен следующий лозунг: Президент! Мы нашли твои рельсы! (май 1998, г.Воркута). Он был зафиксирован во время продолжительной забастовки шахтеров с перекрытием железнодорожных путей, получившей название “рельсовая война”. Фрустрирующая ситуация для адресанта в нем не обозначена, поскольку причины долгой забастовки известны, но, с точки зрения адресанта, обрисовывается фрустрирующая ситуация для адресата, президента страны. Адресант осознает свою силу, найдя, образно выражаясь, Ахиллесову пяту адресата. Скрытая агрессия проявляется в косвенном указании на последствия “рельсовой войны”. На наш взгляд, в этом лозунге, как и в других лозунгах с конкретной адресацией, имеет место смещенная агрессия. Агрессия направляется не на истинного фрустратора: замещенная позиция адресата персонифицирует виновного в положении дел, гиперболизирует его роль.
В целом лозунги, в которых проявляется первая степень речевой агрессии, выполняют в сверхтексте функцию поддержания агрессивного состояния, деструктивного психологического настроя протестующего субъекта и эмпатически влияют на получателей лозунга.
2.3. Вторая степень речевой агрессии
Вторая степень речевой агрессии охватывает группу лозунгов с эксплицитным волеизъявлением и имплицитной оценкой, а также лозунги из группы с имплицитным волеизъявлением и эксплицитной оценкой. Соответствующие тексты не имеют оценочных слов и выражений, находящихся за пределами литературного языка. Вторая степень речевой агрессии сопровождается предупреждениями и угрозами. Для выявления форм предупреждения и угрозы в текстах лозунгов мы вновь обращаемся к теории речевых актов.
М.Я.Гловинская дает следующие толкования значения глаголов в зависимости от иллокутивной цели автора. “Предупреждать”: 1) Х считает, что предстоит событие Р; 2) Х допускает, что У об этом неизвестно; 3) Х считает, что У может сделать что-то, исходя из того, что Р не имеет или не будет иметь места и что это действие У-ка может привести к плохим последствиям; 4) Х говорит У, что предстоит событие Р; 5) Х говорит это потому, что хочет, чтобы У руководствовался этой информацией в своих действиях. “Угрожать”: 1) Х говорит Y-ку, что сделает Р, плохое для Y-ка; 2) Х говорит это для того, чтобы Y боялся, что Х сделает Р. (Гловинская 1993: 173, 187). З.Вендлер следующим образом разводит значения угрозы и предупреждения: “Если я описываю нечто сказанное кем-то как предупреждение, у меня нет предпосылки, что тот человек был недружествен, а если я оцениваю сказанное как угрозу, то в нормальном случае у меня есть такая предпосылка... В случае с “угрожать” я имею в виду, что говорящий оказал недопустимое давление на свою жертву” (Вендлер 1986: 246-247).
Таким образом, различие семантики глаголов угрожать и предупреждать зависит от интенций субъекта речи: испугать или информировать своего адресата. Акция протеста, как мы уже говорили, направляется прямому и косвенному адресатам. Общая тенденция сверхтекста современных российских лозунгов характеризует прямого адресата как враждебного, виновного в положении субъекта речи, поэтому с позиции адресанта лозунга мы выделяем значение угрозы по отношению к прямому адресату и значение предупреждения по отношению к косвенному адресату, обществу.
М.Я.Гловинская выделяет три разновидности угроз: “имеющие целью вынудить адресата к какому-то поступку (то есть целевые), ориентированные на уже совершенный поступок адресата (или мотивированные) и вообще не связанные с поведением адресата, а вызванные, например, агрессивностью говорящего” (Гловинская 1993: 187). В отдельном лозунге, однако, трудно выделить какую-либо одну угрозу из названных разновидностей. Лозунг “экономит” речевые средства, стремится к краткости, поэтому во второй степени агрессии в содержании лозунга фактически обозначается или восстанавливается из контекста некая социально неблагоприятная ситуация, которая интерпретируется как реальная угроза для общества в целом или для конкретного адресата в частности.
Поскольку вторую степень речевой агрессии мы наблюдаем в лозунгах из разных групп по соотношению выраженности/невыраженности модальности, то и рассматривать реализацию предупреждений и угроз в каждой группе мы будем раздельно.
В лозунгах с имплицитным волеизъявлением и эксплицитной оценкой лозунгодатель выявляет ситуацию, составляющую угрозу обществу, и предупреждает (см. выше толкование глагола предупреждать) получателей лозунга о возможных последствиях. Выделяется общий смысл “нависшая угроза”. В этих лозунгах допускаются трансформации в синонимические конструкции с придаточным условия. Например, из лозунга Ельцин-Чубайс — разорение страны, вымирание народа! (ноябрь 1997, г.Екатеринбург) получаем трансформ типа: Если Россией будут править Ельцин и Чубайс, стране угрожает разорение, народу — вымирание. Другие примеры: Остаточное финансирование — безграмотные дети! (февраль 1997, г.Екатеринбург); Россия без образования — страна без будущего! (февраль 1992, г.Екатеринбург); Без зарплаты оборонке страна будет беззащитна! (март 1997, г.Екатеринбург); Без здоровых людей нет здоровой экономики! (декабрь 1997, г.Н.Тагил);. Страна без образования — страна дураков! (апрель 1998, г.Москва); Реформы Бориса — гибель России! (март 1997, г.Екатеринбург). Текстильщики без денег — вы без штанов! (апрель 1994, г.Иваново); Голодный ядерщик опасен многократно! (сентябрь 1998, г.Москва). Ситуативно эти лозунги могут прочитываться так: не будет данного мотива — не будет и угрозы, сохранится мотив — угроза воплотится в реальность. Обратим внимание, что все перечисленные лозунги тематически относятся к экономической сфере.
Показателен в плане ужесточения угрозы лозунг Начальник не заплатит — я его убью! (апрель 1998, г.Москва). Этот текст относится к редким случаям в лозунговом сверхтексте: субъект угрозы обозначается через личное местоимение я. Угроза я (его, тебя) убью может быть интерпретирована в прямом значении по семантике глагола — “лишить жизни, умертвить” (МАС, т.4: 444). В речевом обиходе это же выражение употребляется в эмоционально-междометном значении для передачи крайней степени неприятия, возмущения, связанного с непреодолимым желанием вторжения в физическое “я” адресата.
В лозунгах с эксплицитным волеизъявлением и имплицитной оценкой требование совершить какое-либо действие, поступок не сопровождается вербальным подтверждением угрозы за невыполнение, но ситуация общественного протеста в данном случае уже содержит в себе угрозу перерасти в насильственную форму протеста. Ср. также лозунги: Танки вместо видиков! (ноябрь 1997, г.Москва); Сегодня с плакатом — завтра с автоматом! (апрель 1998, г.Екатеринбург); Мы без боя не сдадимся! (апрель 1998, г.Санкт-Петербург), в которых открытая угроза вооруженных конфликтов передается с помощью слов из тематической группы “война”.
Не называется, но присутствует в общем виде адресная угроза в следующих лозунгах: Трепещите, власти России! (апрель 1998, г.Москва); Оборонщики объединяются с шахтерами! Держись, правительство! (февраль 1998, г.Владивосток). Деяния прямого адресата и предстоящее возмездие не конкретизируются. Позицию адресата в тексте лозунга занимает метонимическое обозначение правящего органа, института. Значение метонимической единицы воспринимается однонаправлено: лица, занимающие должностное положение в названной властной структуре.
В лозунге Россия помнит и воздаст! (октябрь 1998, г.Москва) угроза передается в общем виде через лексему воздать — “(устар. и высок.) отплатить, ответить чем-л. на что-л.” (МАС, т.1: 198), общий смысл: Россия отомстит за причиненные ей унижения. Но нужно сказать, что в данном лозунге возможна другая интерпретация: Россия отблагодарит за перенесенные унижения. В первом случае лозунг направлен адресату-противнику, во втором — адресату-союзнику, мыслящему себя несправедливо обиженным. Подобные “разночтения” полезны: каждая из социальных групп обратит внимание на “свой” смысл, и лозунг окажет двойное воздействие.
Субъект угрозы может иметь семантику объединенности социальных групп: оборонщики с шахтерами. Эта же семантика присутствует, например, в лозунге учителей из г.Полевского Свердловской области, объявивиших голодовку из-за невыплаты заработной платы одновременно с широкомасштабной забастовкой шахтеров в мае-июле 1998: Шахтеры! Мы с вами! (май 1998, г.Полевской).
Намек на насилие содержат лозунги, выражающие идею мены субъектов по их функциям: Зарплату в срок — рабочим. Задержку зарплаты — правительству! (март 1997, г.Москва); Сегодня вы нас — завтра мы вас! (май 1998, г.Волгоград); Правительству — стипендию студента! (февраль 1994, г.Екатеринбург); Резиденцию Росселя — детям! (май 1998, г.Екатеринбург); Росселю — зарплату уборщицы! (январь 1999, г.Екатеринбург); Белый дом — под общагу! (апрель 1998, г.Екатеринбург); Подоходный налог Чубайса — каждому учителю! (январь 1998, г.Омск); Меняем барак на правительственную дачу! (февраль 1996, г.Екатеринбург). Несмотря на то, что лексика текстов не включает элементы с семами угрозы, осуществление подобной мены социальных ролей связано с вторжением во внутреннее пространство адресата угрозы и предполагает насилие. В этих лозунгах реализуется предупреждение: Вы можете оказаться на нашем месте!
Ситуативно лозунги с прямой императивностью могут прочитываться так: Если мы не получим того, что требуем, у вас будут неприятности и мы сами возьмем требуемое. Например: Примаков! Наведи порядок в минатоме! (сентябрь 1998, г.Москва); Власть, живи по средствам, плати за труд! (сентябрь 1998, г.Новосибирск); Министр Адамов! Отдай наши деньги! (сентябрь 1998, г.Москва); Требуем национализации угольной промышленности! (июнь 1998, г.Донбасс); Хватит крутить, пора отдавать! (май 1998, г.Воркута); Дайте денег на учебу! (май 1998, г.Екатеринбург); Требуем работы, зарплаты, куска хлеба! (апрель 1998, г.Москва).
Лозунги с прямой императивностью соотносимы с перформативными речевыми актами. “Если на месте переменной Р (при перформативе “требовать” — Л.Е.) стоит не имя ситуации, а предметное существительное либо инфинитив, который может быть заменен предметным существительным, то в полной семантической записи предложения восстанавливается предикат “дать” (Гловинская 1993: 191). Таким образом, лозунги по моделям хотим + что?(вин.п); требуем + что?(вин.п), чего?(род.п.) сводимы к семантической модели дайте/отдайте + что?(вин.п). Наиболее частотные предметы требований распределим по тематическим и соответствующим им сферам социального пространства. Политика: отставка правительства, отмена антинародных реформ, правительство народного доверия. Экономика: достойная зарплата, работа, деньги на учебу, заработанное, кусок хлеба, прожиточный минимум. Культура: бесплатное образование, бесплатная медицина, финансирование учебных заведений и фундаментальной науки, социальные гарантии. Обобщив требования, мы сконструируем образ митингующего. По данным лозунгов, требования сводятся к тому, чтобы иметь правительство (власть), которое обеспечило бы деньгами, бесплатными услугами и социальными гарантиями. Позиция лозунгодателя может быть охарактеризована как агрессивная позиция пассивного потребителя.
Еще одна группа лозунгов, содержащая угрозу, — лозунги-стереотипы советского периода. “Одни и те же идеи и концепции в разные исторические периоды и в различных социально-экономических и политических контекстах могут быть интерпретированы и использованы по-разному” (Гаджиев 1994: 56). Лозунги-стереотипы могут быть отнесены ко второй степени речевой агрессии, поскольку вызваны, на наш взгляд, общим эмоционально-агрессивным отношением к действительности и прочитываются в ситуации протеста как угроза существующему государственному укладу. Догматические стереотипы выступают как речевые средства борьбы с новой властью в целом. Они звучат как угроза восстановления коммунистических порядков. Например:
Вся власть Советам! (май 1998, г.Владивосток) — угроза новому государственному устройству, угроза восстановления советской власти.
Земля — крестьянам, заводы — рабочим! (апрель 1998, г.Самара) — угроза национализации частной собственности.
Да здравствует солидарность трудящихся! (май 1998, г.Москва) — угроза всенародного протеста.
Наше дело правое, и мы победим! (март 1998, г.Москва) — угроза победившей демократии.
К этой же группе лозунгов относятся и тексты, использующие незначительные трансформации лозунгов-стереотипов: Вся власть стачкомам! (апрель 1998, г.Самара); Власть Советам рабочих, специалистов и служащих! (май 1998, г.Владимир); Отступать некуда — за нами Отечество, оно в опасности! (апрель 1998, г.Барнаул); Заводам — работу, рабочим — зарплату! (апрель 1998, г.Самара).
Завершая характеристику текстов лозунгов, в которых проявляется вторая степень речевой агрессии, сделаем краткое обобщение. Лозунги из группы с имплицитным волеизъявлением и эксплицитной оценкой, реализуя общий смысл “нависшая угроза”, выполняют в сверхтексте функцию поддержания агрессивного состояния адресанта и получателей лозунга. Лозунги из группы с эксплицитным волеизъявлением и имплицитной оценкой агрессивно вводят предмет речи в сферу адресата и угрожают ему, побуждают последнего совершить выгодное адресанту действие. Во всех случаях основной является семантика угрозы, предупреждения.
2.4. Третья степень речевой агрессии
Третья степень речевой агрессии проявляется в прямом оскорблении, прямом выпаде против власти и ее представителей, прямом призыве к насильственной ликвидации этой власти, разрушению, уничтожению. Третья степень речевой агрессии характерна для группы лозунгов с эксплицитно выраженными волеизъявлением и оценкой, а также для лозунгов из группы с эксплицитным волеизъявлением и имплицитной оценкой, содержащих смыслы унижения и уничтожения, и лозунгов из группы с имплицитным волеизъявлением и эксплицитной оценкой, содержащих грубые, оскорбительные слова и выражения, находящиеся за пределами литературного лексикона.
Речевая агрессия этого уровня напрямую соотносится с инвективным общением. “В основе инвективного общения лежит стремление понизить социальный статус адресата или уровень его самооценки, нанести моральный урон, наконец, добиться изменения поведения адресата” (Жельвис 1990: 23). В современной разговорной речи выделяется особо активный жанр инвективы. Подробный обзор зарубежных и отечественных работ, посвященных инвективе, сделан В.И.Жельвисом (Жельвис 1997а: 12-16). В широком смысле инвективой можно назвать нарушение социальных и этических табу как кодифицированным способом, так и некодифицированным. По словарному определению, инвектива — это “резкое выступление против кого-чего-либо, обличительная речь; оскорбление; выпад” (ССИС 1994: 233). В.И.Жельвис определяет этот жанр более узко, как “способ существования вербальной агрессии, воспринимаемой в данной семиотической (под)группе как резкий или табуированный” (Жельвис 1997а: 11). В данной работе мы будем понимать под инвективой сниженное, бранное и нецензурное словоупотребление, а также злопожелания, к которым относим открытые призывы к разрушению чего-либо, тюремному заключению или физическому уничтожению конкретных лиц либо неконкретизированных представителей власти. Инвектива бытует как самостоятельный жанр, но может выступать и как жанр в жанре. Мы отдельно рассмотрим лозунги, включающие бранную лексику, и лозунги-злопожелания.
Обратимся к текстам лозунгов с употреблением инвективной лексики. Воспользуемся тематической классификацией инвективных групп лексики, предложенной В.И.Жельвисом (Жельвис 1997а: 201-292).
1. Богохульства. Они не характерны для лозунгов, есть только единичные примеры, представленные:
а) группой “отсылания” к любым “силам зла” (Жельвис 1997: 204): Всех реформаторов к чертовой матери! (май 1998, г.Ростов-на-Дону). Выражение к чертовой матери понижает социальный статус адресата и выступает как пожелание передачи его во власть злых сил (Жельвис 1997а: 108). Вульгарный вариант этой же функции находим в лозунге Ельцин-кровосос! Иди ты в отставку! (апрель 1998, г.Санкт-Петербург), где в структуре “Иди ты в...” ожидаемый непристойный элемент заменяется нейтральным, что, однако, не снимает агрессивности. Речевая агрессия поддерживается существительным кровосос — “(прост.) то же, что кровоптйца — жестокий, безжалостный человек” (МАС, т.3: 133, 132);
б) группой проклятий: Будь проклят в веках род, давший России шестерку оборотней! (август 1991, г.Москва). Проклятия не играют большой роли в русскоязычной культуре (Жельвис 1997а: 208) и не имеют широкого распространения в разговорной речи, поэтому проклятие в лозунге имеет огромную воздействующую силу. Метафорическое использование слова оборотень (оборотни) по отношению к коллективному субъекту захвата власти (члены ГКЧП) актуализирует смысл двуличности и принадлежности к силам зла. Обращение к мифическим образам апеллирует к сфере бессознательного, усиливая воздейственность лозунга. Существительное шестерка ошибочно употреблено для указания на количество участников заговора (на самом деле их было восемь), возможно, ошибка вызвана ассоциацией с “дьявольским” числом 666; возможно, на отбор жаргонного слова шестерка повлияла уничижительная коннотация, заключенная в семантике этого слова, вошедшего в широкий разговорный оборот.
2. Скатологическая инвективная лексика (название естественных отходов жизнедеятельности): Съезд — дерьмо! (декабрь 1992, г.Москва); Руцкой — говно! (июль 1993, г.Екатеринбург). Использованная здесь грубая оценочная лексика находится за пределами литературного языка.
3. Метафорический перенос названий животных: Джохар, вернись! Козлы опять наглеют! (декабрь 1997, г.Грозный); Ельцин — козел! (июль 1993, г.Екатеринбург). В первом лозунге зоовокатив имеет обобщенную референцию, во втором — конкретную, из-за чего последний текст приобретает более оскорбительный характер, усугубляемый тем, что оскорбление относится к первому лицу государства. В качестве зоовокативов зафиксировано только слово козел, имеющее значение весьма грубого сексуального намека.
4. Прокреативная нецензурная лексика:
Как инвективы прочитываются окказиональные словообразования, выполняющие функцию замещения нецензурной лексики: Ельцин лучше съездюков! (март 1993, г.Москва). В тексте использовано новообразование съездюки, оценочно замещающее слово депутаты. В лозунге Берегите высшую школу — мать вашу! (апрель 1998, г.Екатеринбург) инвектива смягчается благодаря двусмысленности.
Е.В.Какорина отмечает следование принципам антиэтикета в текстах антидемократической прессы: “Авторы текстов учитывают большую иллокутивную силу сниженного пародирования имени собственного в условиях МК: официальности ролевого общения и массовости адресата (при нормативно строгой регламентации данной семантической области). Вероятно, здесь уместно говорить не о случайном нарушении речевого этикета, а о сознательном следовании принципам антиэтикета” (Какорина 1996а: 424). В сверхтексте лозунгов также присутствуют искажения, грубое пародирование имен собственных: Наздрашеины! Не мешайте Черепкову приводить город в порядок! (декабрь 1997, г.Владивосток); ЕБН! В отставку! (июнь 1998, г.Екатеринбург) — в данном лозуге использован стилистический прием семантизации специально созданной аббревиатуры, этот прием широко употребляется в антидемократической прессе (см.Какорина 1996б:171).
Лозунг Выбирай сердцем! из предвыборной президентской кампании Б.Н.Ельцина в 1996 году, которая строилась на использовании семантики эмоциональной привязанности, в сверхтексте современных лозунгов деформируется: Выбирай сердцем — получишь хрен с перцем! (март 1997, г.Екатеринбург) или более грубый вариант: Выбирай сердцем — получишь х...! (август 1997, г.Белоярск). Контраст сердце — хрен с перцем выключает эмоционально-положительные реакции из зоны восприятия, и лозунг получает яркий оттенок злорадства по отношению к электорату президента.
В эту же группу прокреативной нецензурной лексики можно включить лозунги с имеющим фатическую функцию требованием совершения/прекращения оскорбительных действий. В подобных лозунгах инвектива используется в речи как средство унижения, презрения (Жельвис 1997а: 137): Администрация, прикрой зад пластиковыми карточками! (январь 1998, г.Н.Тагил); Власти города! Долго будете лизать задницу этому чучелу? (октябрь 1991, г.Екатеринбург). При употреблении грубостей, в том числе в лозунгах, сохраняются и денотативный, и коннотативный компоненты высказывания: “Коннотативное значение характеризует особый стиль высказывания, в то время как денотативное значение сохраняется в стремлении донести определенный смысл” (Жельвис 1990: 24).
Подобные словоупотребления в сверхтексте производят угнетающее впечатление, но утешающим обстоятельством может служить их относительно небольшое число от общего количества лозунгов.
Перейдем к лозунгам-злопожеланиям, актуализирующим смыслы лишения свободы, разрушения, физического уничтожения.
В сверхтексте активизируются смыслы насильственного лишения свободы, тюремного заключения. Смысл “тюремное заключение” передается с помощью слов тюрьма, тюремные нары, нары, баланда, а также при помощи локальных указателей — названий наиболее известных тюрем и лагерей страны: Рабочим — завод, ворам — тюрьма! (декабрь 1997, г.Санкт-Петербург); Воров-правителей — на нары! (май 1997, г.Челябинск); Чубайса — в Лефортово! (октябрь 1997, Приморье); Государственных жуликов на Соловки! (ноябрь 1997, г.Москва); Нары и баланду — нашему гаранту! (май 1998, г.Санкт-Петербург). В последнем лозунге употребление парафраза гарант имеет иронический характер. Эллипсис гарант (стабильности/конституции) усиливает уничижение, презрение. Лозунг Фашистских преступников Ельцина, Грачева и К с руководящих кресел на тюремные нары! (июль 1995, г.Екатеринбург) ярко демонстрирует органичность синтагматики оскорбления, обвинения и призыва к насилию. В российском контексте фашистский звучит как оскорбление: “фашизм” — презрительное наименование идеологического течения” (Жельвис 1997а: 203). Перечисленные лица названы преступниками, то есть адресант обвиняет их в совершении преступления, очевидность которого, с точки зрения демонстрантов, не требует даже именования, не говоря уже о доказательствах. Пропуск глаголов не затрудняет понимания призыва к насильственному смещению представителей власти. Легко восстанавливаются лексемы типа отправить, бросить, засадить в значении категорического императива. Отметим также в данном лозунге речевую ошибку — неправильное метонимическое словосочетание “руководящие кресла”.
Обращает на себя внимание отождествление первых лиц государства, например, Ельцин, Чубайс, с ворами, жуликами.
Увеличение в последние годы количества лозунгов с семантикой физического уничтожения может говорить об “оживлениии” в общественном сознании идеологемы истребления, уничтожения и идеологемы чистки/очистки, которые функционировали в системе идеологем русского тоталитарного языка. Например, Выметем нечистую силу из Кремля! (апрель 1998, г.Москва). Оборот нечистая сила имеет символическое значение. “Обобщенный объект очистки — нечисть. Слово употребляется в идеологизированном уничижительносм значении “идеологически враждебные, презренные, нечистые в помыслах и деяниях люди... Очищение осмысляется как нравственно полезная процедура, содействующая оздоровлению общества” (Ромашов 1995: 71-73). В современном контексте в выражении нечистая сила, разумеется, оживает и религиозная семантика.
При передаче смысла физического уничтожения преобладают метафоры, содержащие семы насилия, смерти, боли, крови. Ельцина — на рельсы! (май 1998, г.Инта); Сбросим режим в шахту! (май 1998, г.Москва); Демократию — на убой! (апрель 1998, г.Екатеринбург); ЕБН — на плаху! (август 1998, г.Екатеринбург); Ельцин! За геноцид — суд и виселица! (сентябрь 1998, г.Екатеринбург); Студенты МАИ! Сбросим бомбу на Кремль! (май 1998, г.Москва); Полиграфовцы! Кириенко — под пресс! (май 1998, г.Москва). Отсутствие грамматически выраженного субъекта насилия восполняется контекстными намеками, стимулирующими активизацию фоновых знаний. Возникают цепочки: рельсы, шахта — шахтеры; пресс — производственники. В двух последних примерах речевая агрессия усиливается обращением к конкретному адресату-лицу. О высокой степени вербальной агрессии говорит тот факт, что предлагаемые способы уничтожения удивительно разнообразны, безжалостны, жестоки.
Семантика насильственной ликвидации может быть выражена в форме, неожиданно придающей акции агрессии тональность легкости, непринужденности. Например: Товарищ, смелее! Гони Бориса в шею! (май 1997, г.Москва); “Всенародно” избранного — во всенародно изгнанного! (июнь 1996, г.Екатеринбург). В последнем тексте встречаем омонимию, или контрастивную полисемию (Григорьев 1991: 44), отражающую разные идеологические значения одного слова: всенародно. “В том случае, если слово из “своего” словаря формально совпадает со словом из “чужого”, омонимия обычно снимается посредством использования специальных актуализаторов. В качестве таких актуализаторов, относящих именуемый объект к миру “своего” или “чужого”, и восстанавливающих нужное значение слова, обычно выступают оценочные эпитеты или модальные слова, ту же функцию выполняет знак кавычек” (Какорина 1996б: 172). В тексте лозунга с помощью кавычек передается смысл “результаты выборов были сфальсифицированы в пользу Б.Н.Ельцина”, а отсутствие кавычек показывает истинность, идеологическую правоту, возвращает прямое значение слову всенародно — “в присутствиии людей, открыто, публично” (МАС, т.1: 229). Присутствующий суперлатив в названной лексеме отражает общий прием демагогических текстов: представление точки зрения адресанта как такой, которую разделяет значительное большинство людей, всенародно — “весь народ”. (Федосюк 1992: 93).
Меткие рифмы, игра слов, деформация прецедентных текстов, фамильярные формы собственного имени — все эти нестандартные средства, реализованные в лозунговых текстах, обеспечивая мену тональности, не снимают общей агрессивности содержания, переданного фразеологическими (например, в шею (грубо-прост.) — грубо, с бранью, побоями гнать, выгонять, выталкивать (ФС 1986: 534)) и лексическими сигналами (вон, всенародно изгнанный).
Вербальная агрессия третьей степени имеет стереотипные формы выражения, которые функционировали в советском политическом дискурсе по отношению к внешним врагам. Используется в основном модель: Долой + кого?что? Часто “формальная”, стереотипная агрессия усиливается за счет добавления определений с негативной оценочностью. Признаки, приписываемые объекту, указывают на бесполезность: Долой никчемное правительство! (декабрь 1997, г.Владивосток); ограниченность, отсутствие необходимых способностей: Долой тупую власть! (апрель 1998, г.Владивосток); Долой бездарное правительство! (февраль 1998, г.Москва); нарушения законной деятельности, коррумпированность: Долой обожравшуюся Думу! (апрель 1998, г.Екатеринбург); Долой мафиозное правительство! (август 1997, г.Москва); Долой правительство и продажную Думу! (ноябрь 1997, г.Москва); Долой преступный режим! (октябрь 1998, г.Москва); Долой антинародный режим! (апрель 1998, г.Владивосток). Определения преступный, антинародный широко тиражируются и в других лозунгах.
В лозунгах, выражающих третью степень речевой агрессии, используются стратегия антиэтикета, принципы инвективного общения. В них отражаются как высокий уровень агрессивности в обществе, так и недостаточная общая культура определенных слоев населения. Бранная, непристойная лексика, а также злопожелания в лозунгах оказывает большое отрицательное воздействие на культуру общения и культуру общества в целом (см.: Граудина 1994, Гусейнов 1989, Жельвис 1997б, Стернин 1998 и др.). А.К.Михальская ставит проблему поиска механизмов сдерживания речевой агрессии, принимающей форму оскорблений и бранных ругательств: “...механизмы, традиционно сдерживавшие проявления речевой агрессии, при нарушении отечественной логосферы в связи с длительными социальными потрясениями и прямо катаклизмами, почти утрачены” (Михальская 1996: 171). Инвективное (в широком смысле) словоупотребление в лозунгах несет двойную отрицательную нагрузку, поскольку одним из его важных признаков является сугубо устный характер, а в лозунгах ругательства и злопожелания закрепляются в письменном виде и тем самым более “открыты” для массового восприятия.
2.5. Катартический характер речевой агрессии и источники ее смягчения
На акцию протеста в целом и лозунги, в частности, возможно посмотреть и с других позиций. Современную акцию протеста можно соотнести с карнавальной народной культурой, о которой писал М.М.Бахтин (Бахтин 1990). Он говорил о подчеркнуто неофициальном, внецерковном, внегосударственном аспекте мира в народно-смеховой культуре, что позволяло во время карнавала, празднества нарушать запреты и иерархию социальной жизни Средневековья. На этой же особенности смеховой культуры останавливается В.И.Жельвис: “Карнавализация жизненного уклада приводит к установлению связей особого типа, в основе которых лежит отступление от правил и норм как социальных, так и моральных, этических” (Жельвис 1990: 14). В этом смысле интересна позиция Йохана Хейзинга, который видит в человеческой цивилизации homo ludens и считает, что игра — это онтологический статус существования людей, социальной жизни, что “культура не может существовать без определенного игрового содержания” (Хейзинга 1992: 238). По его мнению, игровые формы присутствуют во всех сферах жизни, поскольку игра “гарантирует гибкость отношений, допускающую напряжения, которые иначе были бы невыносимы” (Там же: 234), “карнавальное ядро культуры — это жизнь, оформленная в игровых формах” (Бахтин 1990: 12).
Одной из форм выражения народной смеховой культуры Средневековья М.М.Бахтин называет фамильярно-площадный контакт между людьми. Фамильярность создает вольную карнавальную атмосферу, особый тип общения, невозможный в повседневной жизни. В аспекте карнавализации жизни акция протеста предстает своеобразной формой очищения, снятия напряжения, отдушиной, где возможно, по каранавальной традиции, говорить грубости и поносить сакральное: “для фамильярно-площадной речи характерно частое употребление ругательств” (Бахтин 1990: 22). В.И.Жельвис также отмечает карнавальный характер инвективы и подчеркивает, что “инвективное глумление не только не свидетельствует о том, что для говорящего нет ничего святого, но как раз об обратном: о неосознаваемом им самим преклонении перед поносимым сакральным понятием” (Жельвис 1990: 22).
Современная акция протеста демонстрирует тип общения коммуникантов, нормативно неприемлемый в сфере массовой коммуникации. Принципы антиэтикета, лозунги-злопожелания, разговорность сближают лозунги с речевыми жанрами народной карнавальной культуры. Ругательства и злопожелания в лозунгах выполняют профанную функцию, которая предоставляет возможность психологического облегчения, катартического освобождения от чувства тревоги, страха, отчаяния. Однако нельзя однозначно говорить о снижении агрессивности за счет реализации профанной функции: по законам массовой психологии, происходит заражение эмоциями, агрессивность способна увеличиваться, и в результате “обращающийся к инвективе определенно проигрывает, закрепляя в своей модели поведения агрессивные, деструктивные моменты, нанося себе моральный, психологический ущерб” (Жельвис 1990: 69). Таким образом, речевая агрессия в сверхтексте носит амбивалентный характер: освобождая адресанта от психологического напряжения, она становится привычной реакцией на фрустрирующие ситуации.
К психологическому облегчению и, соответственно, определенному смягчению агрессии приводят не только ругательства, но и смех, тоже являющийся частью каранавальных традиций. Его социальная функция проявляется в том, что “смех снимает психологические травмы, облегчает человеку его трудную жизнь, успокаивает и лечит. Смех в своей сфере восстанавливает нарушенные в другой сфере контакты между людьми, так как смеющиеся это своего рода “заговорщики”, видящие и понимающие что-то такое, чего они не видели до этого или чего не видят другие” (Лихачев и др. 1984: 3). Комический эффект в лозунгах достигается с помощью языковой игры, иронии, которые значительно снижают речевую агрессию как в отдельном лозунге, так и в сверхтексте в целом. Комическое способствует снижению агрессивности, поскольку “расшифровка намеков, подсоединение к тексту фоновых знаний — это интеллектуальная операция, которая, вместе с эмоциональной реакцией смеха, на время чтения блокирует другие эмоции, в том числе и агрессивную настроенность” (Майданова, Соболева 1997: 85).
Языковая игра, вслед за Т.А.Гридиной, понимается нами “как процесс направленного ассоциативного воздействия на адресата, достигаемого при помощи различных лингвистических механизмов” (Гридина 1996: 10). Прагматический аспект языковой игры связан с установкой на эстетическое восприятие неканонического использования языковых единиц (Там же: 4). В языковую игру включаются и популярные сегодня в прессе приемы привлечения внимания, о которых пишет Е.А.Земская: “пародирование, вышучивание, травестирование официальной фразеологии, лозунгов, призывов, всех известных цитат, названий марксистско-ленинских статей и книг — одно из самых частых средств выразительности в современной публицистике” (Земская 1996а: 22).
Начнем анализ приемов языковой игры в лозунговом сверхтексте с примеров деидеологизации прецедентных текстов. В начале 1990-х годов активизировался процесс сознательного разрушения идеологических догм, норм, предписаний тоталитарной эпохи путем осмеяния. Одним из способов деидеологизации стал прием деформации прецедентных текстов, который использовался как средство языкового сопротивления (Купина 1995: 107). Деформация прецедентных текстов содержательно “переворачивает” идеологическое предписание: Догоним и перегоним Африку! (январь 1990, г.Москва); Догоним и перегоним, добьемся и перебьемся! (январь 1992, г.Воронеж) или дает противоположную официальной характеристику основного объекта прецедентного текста: Партия наш рулевой — цены, разруха, разбой! (март 1991, г.Свердловск); Спасибо КПСС за развитой социализм! (ноябрь 1990, г.Омск); Партия была, есть и будет есть! (октябрь 1990, г.Омск). “Обратная” оценочность, внося комический эффект, одновременно утверждает амбивалентность объекта, если принимать во внимание функционирование текста как знака народно-смеховой культуры: “профанная оценка явления, по существу, неотторжима от сакральной оценки того же самого явления, и в аксиологическом смысле приходится говорить о диалектическом единстве сакрального и профанного в одном и том же явлении (Жельвис 1990: 15-16).
Модели прецедентных текстов используются для передачи обыденных фрустрирующих ситуаций, вызывая комический эффект стилистическим несоответствием формы и содержания: Трущобники всех стран, переселяйтесь! (июль 1997, г.Екатеринбург).
Интересен лозунг Ельцин “ум, честь и совесть нашей эпохи”! (апрель 1998, г.Красноярск). Цитата из ленинской работы, ставшая крылатым выражением в СССР, дается в кавычках, которые актуализируют “обратное”, противоположное прямому, значение прецедентного текста, и характеризует президента отрицательно. С другой стороны, смысл лозунга можно интерпретировать иначе: имя собственное президента выступает знаком новой, несоветской России, а цитата заставляет вспомнить содержательную “пустоту” официальных лозунгов, тем самым “как бы” сравнивается советская и постсоветская эпохи, их схожесть обнаруживается в том, что провозглашаемые ценности порой оказываются профанацией. Ср., например, лозунг Любая власть лжет! (апрель 1998, г.Екатеринбург).
В лозунге Борис, ты больше не правь! (май 1998, г.Москва) использован прием квазицитации (Земская 1996б: 157). Основой для трансформации послужила фраза Е.Лигачева Борис, ты не прав!, сказанная Б.Н.Ельцину в период его конфликта с ЦК КПСС в 1988 г. и ставшая очень популярной, “знаковой” в общении.
Обыгрываются не только идеологические прецедентные тексты. Иронически переосмысляются под влиянием социальных факторов и пословичные выражения: например, Ученье — свет, а неученых — тьма! (октябрь 1998, г.Владивосток); На Чубайсе шапка горит! (декабрь 1997, г.Москва). Высмеивание цвета волос Чубайса сочетается с обвинением его в нечистых делах: На воре шапка горит — “кто-либо невольно или случайно обнаруживает, выдает то, что больше всего хочет скрыть” (ФС: 532) и передает смысл “Чубайс — вор”.
